Начиная говорить о воскресении в эти пасхальные дни, хочется начать с памятников.

Вы знаете, что в Египте строили огромные памятники фараонам — пирамиды. Причем считалось, что тело фараона, которое там было законсервировано, связывается с его духом, и тем самым умерший фараон продолжает оказывать воздействие на свое государство. Но это особый случай. А в общем, куда бы мы ни обращались, где бы ни ходили, по каким широтам и временам, мы всюду видим, что люди умеют благоговейно относиться к гробницам, где покоятся останки великих людей. Это и грандиозные мавзолеи, которые строились в прошлом и в более близкие времена, и великолепные статуи на могилах наших писателей, художников; достаточно сказать о гробнице Наполеона или усыпальнице русских царей. Иногда здесь говорит политика, но чаще всего говорят народные чувства.

Естественно, и в древности, в частности в ветхозаветные времена, все это было. Недаром Господь Иисус говорил фарисеям и вообще руководству церковному: «Вы строите гробницы пророкам, которых ваши отцы избивали». Глаза Христа в это время могли покоиться на целом ряде мавзолеев, которые окружали Иерусалим, и многие из них сохранились до нашего времени. Это своеобразные эллинистические мавзолеи, в которых были похоронены знаменитые люди. Существовали могилы царей, гробница царя Давида, могилы пророков; люди приходили молиться на эти могилы, прославлять память ушедших.

А если посмотреть на основателей мировых религий, то мы увидим, что есть храм, где погребен Конфуций, построены огромные часовни, рассеянные по миру, в которых покоятся мощи Будды, раздробленные на части… То есть всюду есть почитание памяти об ушедшем —

Церковь Сретения в Новой Деревне. Алтарь

он умер, но живет его дело, живет его книга… И из всех людей, которые жили на земле, исключение составляет только Господь Иисус.

Церковь Сретения в Новой Деревне. Алтарь

Ведь, казалось бы, если Его любили, если слово Его было дорогим и святым для учеников, и Он погиб трагически, они должны были это осмыслить в свете Ветхого Завета. Тогда погибало много пророков, которые говорили правду людям в глаза, и в конце концов цари их приговаривали к смертной казни. И Он был не первым в этом ряду. Но ничего этого не произошло.

Гроб Господень — это пустое место. Пустое место, потому что совершилось нечто. В Евангелиях говорится о пустом гробе. Поэтому войны, которые шли за Гроб Господень, были войнами антиевангельскими. Ибо когда шли полчища людей, чтобы отвоевать пустую гробницу, они забыли слова ангелов, приведенные в Евангелии: «Что вы ищете живого среди мертвых? Его там нет!» Его там нет, это не та гробница, в которой находятся чьи-то мощи, останки, перед которыми мы склоняемся и благоговеем. Этого нет совсем.

Эта тайна делает возникновение христианства особенно загадочным, потому что в пользу учения Христова говорило слишком мало: Он проповедовал недолго, Он не имел возможности опираться на влиятельные силы того времени…

Если мы возьмем любое мировое учение, то увидим — всегда что‑то человеческое его подкрепляло. В исламе это была военная сила, потому что ислам шел вначале под знаменем военной борьбы, захвата территорий для правоверных, и в конце концов насильственно присоединил их. Все это было сделано сразу, практически при жизни Магомета. Будда опирался на длительную аскетическую традицию, да и сам проповедовал долго, дожив до преклонных лет; он пользовался почтением и уважением среди населения, — как вообще пользуются уважением все странствующие аскеты, а он особенно, потому что был благочестивый. Конфуций опирался на князей. Что касается греческих философов, которые жили в это время, — они опирались на интеллектуальную традицию, на силу своего мышления, на аргументированные развернутые доказательства; они шли, так сказать, во всеоружии культуры и греческой демократии.

Ничего этого мы не находим в Евангелии. Как молния, как пронесшийся метеор было явление Христа в этом мире! И казалось бы, больше ничего нет… Мы даже можем сказать, что для окружающего мира христианство еще не существует, пока Господь проповедует в Галилее. И слова там такого нет. Он возвещает Царство Божие, что оно приходит, то Царство, которого все ждали, и все верили в его приход. И новое рождалось как бы еще тайно, и родилось оно — в смерти и Воскресении Христа. В смерти, то есть в том, что должно было Его как‑то ослабить, умалить; потому что люди, как всегда, надеялись на силу, на могущество, но ничего этого явлено не было.

Рождение Церкви, рождение христианства есть рождение в безнадежности, рождение в отчаянии. Рождение в тот момент, когда все человеческие возможности потерпели полное поражение, фиаско. И хотя и говорят, что история не может говорить о таких вещах, как воскресение, но нельзя отрицать, что произошло нечто таинственное.

Что отделяет Петра, который за два дня до того убежал, от Петра, который через несколько дней после этого открыто свидетельствует о Христе? Что он видел пустой гроб? Но ведь этого совершенно недостаточно. Ученики же первыми подумали, что тело кто‑то убрал оттуда!.. Мария Магдалина недаром говорит: «Взяли тело Господа моего, не знаем, куда положили». Они же, придя, с отчаянием и горем увидели пустой гроб, и этот факт вовсе не служил для них доказательством какого‑то таинственного исчезновения. Для них это могли быть очередные происки врагов, и все.

Значит, что‑то там произошло. Даже безрелигиозная мысль, пытаясь приблизиться к этим событиям, останавливается здесь и говорит: это тайна! Что‑то переломилось. Причем некоторые историки пытались представить дело так, как будто узкому кругу людей, которые очень любили Христа, все просто почудилось, что у них были галлюцинации. Бывают такие вещи? Безусловно, бывают. Иллюзии, галлюцинации, всякие стуки и звуки, которые могут преследовать любого расстроенного человека с воспаленным воображением, человека болезненно возбужденного, — это явление повседневное, как в древнем мире, так и в новом. Эти явления пополняют психиатрические лечебницы, но не создают мировых религий.

Я знаю случай, когда умерший после смерти являлся: слышали его голос, видели его сияющим, он разговаривал; но никто же из этого не создал мировую религию. Тем более что иудеи в то время уже верили в бессмертие души. И мы знаем, просто есть свидетельства, что они верили, что дух может явиться. Если бы Он явился, то они бы, конечно, были рады, но при чем тут воскресение?

В Новом Завете есть одна интересная история: когда апостол Петр попал в тюрьму (это было через 14 лет после Распятия), он был ночью чудесно освобожден и пошел сразу к дому Иоанна, называемого Марком, и стал стучать в ворота. Служанка, когда вышла и увидела Петра, так изумилась, что вместо того, чтобы открыть ему, побежала обратно в дом и сказала: там Петр стоит. Они говорят: «Успокойся, это не Петр, это его ангел, дух его — Петр уже умер, а дух его пришел и постучался сюда».

Так же и ученики могли сказать о Христе, что это Дух Его пришел, Его ангел, когда услышали Его голос и привычные слова «Мир вам». Понимаете, даже если бы у них было какое‑то реальное или почудившееся им видение, — ничего из этого не вытекало. Ну, умер праведный человек, и Бог принял его в Свое Царство. И вот он явился благословить своих последователей и ободрить их. Однако никакого христианства, никакого воскресения из этого не вытекает. Но! Именно с этой вестью о воскресении апостолы пошли по миру.

Значит, их поразительный опыт был особенным. Совершенно особенным! Это был не дух. И Он недаром сел с ними есть; Он сказал: «Посмотрите на руки Мои и на ноги Мои; это Я Сам; потрогайте Меня и рассмотрите… Есть ли у вас здесь какая пища?.. Я буду с вами есть…».

Почему Он говорил: потрогайте Мои руки, Мои раны (они остались как знаки)? Чтобы они видели, что это плоть. Но на самом деле это была вовсе не Его плоть в прежнем смысле. Когда евангелисты пытаются все это описать, они прибегают почти к концептуальной символике, то есть к символике, которую нельзя воспроизвести никаким образом.

Вы помните описание в Евангелии от Иоанна — утро на озере, ученики плывут, а Он стоит на берегу, и Иоанн говорит: это Господь. На самом деле они Его не могут узнать — у Него совсем другое лицо; Иоанн чувствует, что это Господь; вот Он зовет их, они садятся на берегу вокруг костра, чтобы есть. И никто не смеет Его спросить, Он это или не Он. Значит, Он как бы узнаваемо неузнаваем — какая-то тайна! Они молчат, не спрашивают, кто Он, этот человек, который сидит с ними на берегу. Потом Он спрашивает Петра: «Любишь ли ты Меня?» Спрашивает человек, которого они в лицо не узнали, но Иоанн узнал Его сердцем.

#i_006.jpg

Домашняя встреча. Слева Владимир Архипов

Когда двое учеников идут в Эммаус, к ним пристает человек, идет с ними, все им объясняет. Они настолько вдохновлены его речью, что просят его остаться. И вот они садятся, чтобы вместе поужинать; и они узнают Его в последний момент — когда Он преломляет хлеб. А потом Его нет. Он исчезает. Он не уходит так, как Он приходил и уходил во дни Своей земной жизни — стучался, входил в дверь, выходил… Нет, «Он стал невидим для них», — говорит евангелист Лука. И неоднократно евангелисты подчеркивают, что Он входил, когда двери были заперты. Таким образом, перед нами нечто совершенно как бы неописуемое…

Заметьте еще один таинственный парадокс. Мы даже не можем понять, о чем идет речь. Он говорит: «осяжите, потрогайте»; Фоме Он говорит: «вложи свои пальцы в Мои раны». Но ведь совсем недавно перед этим Он говорил Марии Магдалине: «Не прикасайся ко Мне». Совершенно какая‑то особая форма бытия.

Значит, ничего, подобного оживлению, не произошло. Это первое, что можно понять. Оживление: умер Лазарь — и ожил, просто отодвинулся день его смерти. Или сын Наинской вдовы: оттянул смерть, как в реанимации. Это практически реанимация, но в более сложных условиях. А все равно умирать приходится.

В некоторых апокрифах торжественно описывается, как отверзлась гробница и Христос вышел оттуда огромного роста (Он сразу вытянулся), и ангелы с Ним, и изображаются всякие фантастические картины. Но евангелисты на самом деле ничего этого не говорят. И гроб был открыт не потому, что Христос оттуда вышел. Раз Он проходил через закрытые двери, Ему не надо было открывать гробницу. Гробница была открыта для тех, кто находился вне ее, — чтобы люди видели, что она пустая. А Ему это было не нужно…

Значит, произошла метаморфоза, изменение Его бытия… И это было настолько потрясающим опытом, что он превосходил и явления призраков с того света, и любые другие факты. Более того, это распространялось на массы людей как цепная реакция, потому что действовало на одних, а потом на других… И Дух Божий помогал апостолам свидетельствовать: «Чему и мы свидетели» — говорили они. Ученики вовсе не рассказывали про пустой гроб, а рассказывали о том, что они Его видели.

Таким образом, явление Христа становится силой, которая создает Евангелие, создает Церковь и до сих пор ее поддерживает. Это событие было настолько мощным, что стало буквально на глазах одного поколения фактором мирового значения, которое сразу стало вовлекать в себя колоссальные слои общества и культуры.

На протяжении одного поколения оно произвело раскол в иудействе, смятение в языческом мире, первые массовые религиозные гонения. В течение жизни апостолов, то есть до войны с Римом, за первые 40 лет существования Церкви, христиан в Риме уже было столько и они стали такой заметной прослойкой, что Нерон был способен свалить на них вину за поджог города. А Тацит говорит об огромном множестве христиан, которых Нерон предал публичным казням. Все это происходило еще при жизни апостольского поколения.

Но тайна, которая произошла в I веке и, как упавший метеор, распространяла концентрические круги, относится ли она только к истории, к прошлому? Да, были созданы Церкви, они распространились, но имеет ли она значение для нас сегодня? Или это только воспоминание о том, как возникла наша Церковь? Хотя, разумеется, и воспоминание тоже имеет ценность, оно тоже прекрасно, потому что это наши корни, наша история, это наше драгоценное начало; можно сказать, что евангельские события — это историческая родина для каждого человека.

На самом деле, кроме того, что эта поразительная тайна, неожиданнейшим образом завершившая жизнь Христа на земле, породила христианство, которое существует до сих пор и стоит на этом, кроме этого здесь есть два аспекта: во–первых, глубоко личный — что это может означать для каждого из нас, и во-вторых, богословский — что это означает для нас всех, вместе взятых.

Вспомним, что за 50 лет до Рождества Христова один неизвестный ветхозаветный учитель написал Книгу Премудрости Соломона. Замечательно и трогательно он писал о том, как приходит некий прекрасный человек, праведник, свидетель Божий, и как гнусные враги истины не могут терпеть его, начинают его мучить, и он гибнет, но душа его в руках Божиих, он торжествует в мире нечестивом. Цитировать не буду, это в начале Книги Премудрости Соломона…

Разве не достаточно было бы сказать то же самое о Христе? Даже если Он действительно откровение Божие в мире — Он пришел, совершил Свое дело, умер и снова возвращается к Отцу. Зачем нужно было, чтобы произошло что‑то такое необычное? Только для того, чтобы пробудить ревность христиан? Очевидно, не только для этого.

Если мы возьмем библейскую традицию, то увидим, что гробницы пророков сохранялись… Правда, Моисеевой гробницы не было, но это по причинам, которых мы точно не знаем. Но гробницы других пророков были, и никому в голову не приходило подобное. Были пророки, о которых существовало представление, что они взяты на Небо живыми. На Небо взяты! Например, Илья–пророк. Только ведь они не пережили такой смерти, а Христос пережил! Они взяты каким‑то иным путем.

Зачем же это должно было произойти? Ведь во II и I веках были еретики, которые говорили, будто Христос не рождался нигде, а внезапно явился в Капернауме, на берегу озера, в 15–й год правления Тиберия и потом столь же внезапно был взят на Небо! А на кресте просто умерло Его тело, не имеющее к Нему отношения.

Но если мы задумаемся как следует, почему же все‑таки это произошло, то прежде всего вспоминаются слова из молитвы: «Да будет воля Твоя яко на небеси и на земли». Правда Божия должна реализоваться, осуществиться не только где‑то в загробном мире, но и «на земли». На самом деле вот этот наш печальный и трагический мир должен видеть не только торжество зла (а смерть есть торжество зла), но и победу над ним, и поэтому Христос воскрес по эту сторону бытия, Христос воскрес в этом мире. Хотя историки говорят, что они не могут анализировать Воскресение (ну ясно, где уж им анализировать это), но Он восторжествовал — не Его Дух, не какие‑то Его идеи, не какое‑то Его наследие, а ОН САМ, ОН ЛИЧНО. Восторжествовал, победив смерть.

В Апокалипсисе сказано, что когда‑нибудь в конце истории праведники воскреснут, будут царствовать со Христом тысячу лет. Это означает, что и вообще на земле будет торжество правды, — пусть ограниченное во времени, но оно все равно будет. Иначе был бы перекос: то есть на земле все время торжество зла, а правда когда‑нибудь будет на том свете. Получается разделение: в этом мире — сатана, а в том мире — Бог.

Но Воскресение произошло в этом мире, и произвело в нем конкретный исторический эффект. Христос победил в этом мире — это первое. И важно, что Он воскрес во плоти, пусть плоти преображенной, пусть Он стал не таким, каким Он был, но, тем не менее, это все произошло во плоти.

Во–вторых, Он «наш первенец» — так называл Его апостол. Что значит «первенец»? Он идет впереди нас, потому что, будучи нашим братом по человечеству, Он первым вошел в тайну воскресения мертвых.

Мы часто произносим слова из Символа веры (чаще всего довольно бездумно):

«Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века». Что же это такое? На современном (условном) языке можно говорить так: что мы в нашем состоянии являемся стадией глубоко несовершенной эволюции. Но если в обычной эволюции сначала одни вымирали, другие приходили на их место, то в человеческом мире, поскольку каждый имеет бесконечную ценность, эта стадия охватывает весь корпус человеческий. И это должно охватить и нас.

Следующая ступень развития человечества — это ступень изменения всего человечества как вида. В чем это будет заключаться? Человек будет обладать телом, но телом духовным — сома пневматикус, по–гречески значит «тело духовное». Это значит тело, целиком подчиненное духу. Наше тело и сейчас подчиняется духу, но подчиняется очень неохотно и недостаточно. И даже самый волевой человек, у которого дух командует телом, не может преодолевать законов тяготения, он не может жить без пищи, не может жить без воды, без дыхания и многих прочих вещей. Хотя иногда очень большими усилиями человек этого может достигнуть.

Я читал у одного историка Индии, который был в Гималаях, что он там встречал таких отшельников, которые в день ели крошечную горсточку риса и всего десять раз вдыхали и выдыхали… Спрашивается, хорошо ли это было?.. Может быть, субъективно и хорошо, но человечество, представшее в виде таких существ, которые почти не дышат и где-то там живут, по–видимому, не представляется венцом жизни, это скорее какая‑то боковая ветвь, но не ее итог, не завершение.

Конечно, могут быть еще большие степени владения собой, и не только собой, но и окружающей природой. Я сейчас вспоминаю записки одной советской этнографини; она была в Индии и якобы видела, как один человек перешел через реку так, как ходил по воде Иисус. Значит, этот человек как‑то преодолел физические законы. И в связи с этим вспоминаются замечательные, божественно замечательные слова Будды (или, возможно, ему приписываемые). Когда Будда нашел такого отшельника и тот сказал, что занимается упражнениями уже 40 лет, он его спросил: «Ну и чего же ты достиг?» Тот ответил: «Я теперь могу переходить через реку по воде». И тогда Будда сказал: «Но зачем надо было тратить столько времени, когда есть лодочка». Он всю жизнь угробил на этот трюк (назовем это трюком). Стоило ли того? Можно сказать: это поражало воображение людей, но все‑таки…

Эта традиция проникла и в христианство: в житии Марии Египетской рассказано, что она 40 лет жила в пустыне, но из всего того, что она совершила, единственное, что описано, — что она перешла через Иордан таким способом.

Понимаете, это не цель. Конечно, вы можете сказать, что за этим что‑то стоит… Но наша духовная цель — нечто другое. Это следующая ступень эволюции, которая живет в каждом из нас как зернышко, как нечто, что еще находится в спящем состоянии. И оно проявляет себя, может быть, во сне, когда мы иногда летаем, или тогда, когда нам представляется некое мгновенное понимание всех процессов, которые происходят в мире. То, что гениально выражено в пушкинском «Пророке»: «И внял я неба содроганье, и горний ангелов полет, и гад морских подводный ход…», — когда человек вдруг становится сопричастен целостному бытию. Здесь предвосхищение того, что в нас живет вечный человек. Это не просто наш дух, в нас как в личинке живет будущее существо, которое должно родиться к вечности. Каким же оно будет?

То, что описывали пораженные евангелисты, — это и есть «тело духовное». Узнаваемое и неузнаваемое, телесное и проходящее сквозь стену, обладающее всеми чертами материи и в то же время какими‑то совершенно особенными качествами. Мы можем упрощенно назвать его просветленной или одухотворенной материей.

В издательстве «Московский рабочий» вышла довольно занятная книга Артамонова об эволюции материи; в ней говорится, что материя должна завершить свою эволюцию полным одухотворением. На самом деле это и есть воскресение мертвых, это и есть преображение. Христос начинает этот процесс Собой, потому Он и воскрес здесь, на земле. И в Его воскресении залог нашего воскресения и преображения всей природы. Потому что человек вобрал в себя всю природу; в нем живут и цветы, и камни, и животные — все в нас!

Спаситель. Современная икона

Каждая наша клетка — как маленькая амеба: с ядром, и со всеми веществами. И, в общем, если рассматривать наше родство со всем миром, то это родство необычайно глубокое. «Мы прошли разряды насекомых с наливными рюмочками глаз», — как писал Мандельштам.

Что же означает это для каждого из нас? Это означает контакт. Ведь осталась не память о Христе, Который был, а Его присутствие в этом мире и контакт с нами; не идеи, не какие‑то отвлеченные мысли, а Он как таковой, Его личность, Его плоть и кровь. Плоть и кровь означает: Он сам, живой. И Он, живой, разделяет с нами наши страдания и тяготы мира. А раз Он вошел в гущу мира, то Он как бы связан нитями наших грехов, которые опутали весь мир.

Но Он, свободный от них, добровольно входит в наше темное человеческое болото, для того чтобы вместе с Собой нас возносить. В сущности говоря, обращаясь к Нему, мы впервые можем молиться по–настоящему, не создавая идолов. Потому что когда мы обращаемся к Богу, к Отцу, то мы создаем какой-то свой образ, а он уже есть немножко идол.

А стоит только представить себе неизмеримое пространство земли, природы, мироздания — чтобы сразу как‑то ахнуть и сказать: как же быть, ведь вообще нет никакого сравнения с Богом и пути к Нему. И очень многие люди на этой дороге отказываются от контакта с Высшим. Об этом хорошо писал Дарвин. Он говорил: рассматривая необычайную сложность природы, я не могу принять ее как результат случайных совпадений; должен за этим стоять интеллект, в чем‑то подобный человеческому. Но тут же он себя поправляет и говорит, что разница между этим интеллектом и моим примерно такая же, как между интеллектом Ньютона и интеллектом собаки.

Этот интервал может быть даже еще больше. И здесь мы сразу вспоминаем знаменитые слова Ломоносова, который говорил (переводя это на язык прозы), что нам неведом предел творения, мы не можем постичь творение во всей его полноте — где ж нам постичь его Автора! Трудно очень.

И вот лицо Бога открывается в человеческом лице Христа, и молитва перестает быть молитвой перед космическим, подавляющим человека Началом или перед идолом, которого мы создаем собственными усилиями. Бог становится соразмерным нам, становится не потому, что мы Его взяли и просто приспособили к своему пониманию, а потому что это Он явился нам в таком виде. Огромная разница. Он явился через реальную живую и историческую Личность, от которой сохранились слова и память. И в то же время это Личность, которая совершила поразительную вещь в этом мире: Она побеждает смерть и остается в этом мире.

Ведь что означает Вознесение? Некоторые думают так: вознесся Господь и как бы ушел из этого мира. Нет, Вознесение — это некоторый знак, символ того, что Он становится из земного — Божественным! Он поднял руки, благословил и стал удаляться от земли. Но Он же говорит ученикам: «Я с вами во все дни до скончания века», поэтому на самом деле Он остался. «Не оставлю вас сиротами, — говорит Он, — приду к вам». И когда бессильны слова, бессильны наши собственные попытки овладеть чем‑то, когда мы разочаровываемся, например, в человеческих чувствах, возможностях и силах, мы, обращаясь ко Христу, всегда оживаем.

Если мы беспристрастно заглянем в историю Церкви, то увидим там очень много отрицательного. И она действительно такова, история Церкви, она подобна истории Ветхого Завета, не надо ее лакировать. Ее надо видеть. Надо иметь достаточно веры, для того чтобы посмотреть на нее честными глазами.

Грэм Грин говорил, что раз коммунисты нашли в себе силу обличить свои пороки в прошлом, то и христиане не должны бояться обличать свои пороки. Но у нас есть более древние образцы, ибо историю Ветхозаветной Церкви писали люди, которые не знали об этих процессах, но они писали совершенно беспощадно и в своем самообличении доходили до крайних пределов. Они писали историю Ветхозаветной Церкви так, что можно было за голову схватиться. И некоторые современные наивные читатели начинают читать и говорят: «Боже Ты мой! Да что же это такое было!» Им, конечно, было бы приятнее, если бы им дали вымышленную, лакированную, розовую историю. Но Бог этого не захотел. Священное Писание рисует человеческое общество таким, как оно есть.

Когда мы погружаемся в это, иногда может показаться, что все, уже невозможно, что нет никаких человеческих сил. Но стоит только повернуться в сторону Христа, как мы сразу почувствуем, что Он здесь присутствует, Он является гарантом для каждого из нас, что Он все равно этот процесс приведет туда, куда надо. Он действует. Для того, кто Его внутренне почувствовал, кто услышал евангельские слова не просто как слова, прочитанные в церкви или прочитанные дома в книге, а как слова, звучащие живым голосом (и к этому надо стремиться постоянно), того не смутит ни ветхозаветная, ни новозаветная история.

Один английский историк написал краткую историю христианства, в которой изложил только ее негативные стороны. Он собрал все отрицательное в истории Церкви за две тысячи лет, чтобы сказать: это надо помнить. Книга, конечно, соблазнительная, и она может очень многих шокировать, но, в сущности, он прав: если мы веруем в то, что Господь ведет, если мы Его чувствуем, то такие вещи действуют только очищающе. Если не веруем, то нам нужны подпорки, так сказать, лакировка и всякие искажения действительности.

Итак, Христос воскрес, для того чтобы быть с каждым из нас… Он есть — благодаря Воскресению. Он переходит из разряда личностей, которые принадлежали только какому‑то локальному миру, и становится нашим современником. Он будет современником для наших детей и внуков, Он был современником для людей Средневековья и Нового времени, Он будет современником для всех, и всегда будет притягивать к Себе магнитом. Его будут почитать все: по–своему мусульмане, по–своему Дальний Восток. Все равно каждый раз мир будет возвращаться и замыкаться на Него.

Самое поразительное, что в священных книгах древности или в религиозно–философских книгах мыслителей есть много вещей, которые, казалось, превосходят Евангелие: у Платона мы найдем более утонченную научную, метафизическую, философскую аргументацию; в священной поэзии Дальнего Востока мы найдем массу красивых мест; у греческих и римских стоиков — замечательные афоризмы. Еще в древнем Вавилоне за несколько тысяч лет до Рождества Христова было сказано: воздай добром за зло. Поэтому совсем не какие‑то моральные изречения, которые Лев Толстой думал извлечь из Евангелия и сделать его самодостаточным, придают Евангелию силу, а только Он.

Почему так плохо получилось у Толстого, человека, безусловно, гениального? Потому что Он не ощущал прорыв в личности Христа — это замечали многие. Даже Горький, и тот после беседы с ним писал, что он не умеет говорить о Христе, видно, что не любит Его, он даже о Будде говорил как‑то по–другому; о Христе у него не получалось. Поэтому для него евангельские изречения были равносильны изречениям из «Дао дэ цзиня» или еще из какой‑нибудь древней книги. И тогда сразу все это уравнивалось, все пропадало.

Значит, многое зависит от нашего внутреннего, личного опыта. И нужно стремиться угадать и почувствовать Христа. Для каждого человека у Него есть свое слово; для каждого человека Он открывается по-своему. И это не теория, а практика. Только надо прислушаться к Нему и спросить: что Ты мне говоришь? И Он заговорит с тобой на совсем особом языке. И сразу почувствуешь, что вдруг становится легко и все проблемы куда‑то уходят.

В Евангелиях дышится настолько легко, что их нельзя сравнить даже с Посланиями! Когда читаешь Деяния, где там вся эта борьба, и Послания, где апостол Павел доказывает важные для общин вещи, — это все великие и священные страницы! Это боговдохновенные страницы! Это даже местами гениальные страницы! — рассуждая по–человечески. Но когда от них переходишь опять к Евангелию, — то как будто переходишь из каких‑то тропиков или из холодных мест в замечательную комнату, где дышится совсем по–другому.

Это нечто абсолютное! И не благодаря каким‑то особым изречениям — поверьте мне, нет ни одного изречения в Евангелиях, которого кто‑нибудь не сказал до Христа, ни одного; это даже было проверено и изучено. Значит, важно, кто за этим стоит, кто к нам обращается. Важен вот этот акт встречи. Поэтому Он говорит: «Я есть дверь». Это совершенно неповторимо…

Любой пророк — через которого Бог говорил, как через рупор, который говорил от лица Бога в первом лице, — любой пророк все‑таки призывал: «Придите к Господу!» и «придите к Нему и покайтесь»! Но только Иисус говорит: «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные», — так не говорил никто! И эти слова нельзя считать искажением, интерполяцией. Тщательное исследование этих слов показало, что они очень древние, они относятся к наиболее ранним пластам евангельской традиции.

Таким образом, мы начинаем понимать, что именно потому, что Он был такой, все и получилось. И именно потому, что там совершилось необычайное явление, произошло нечто небывалое, а именно Воскресение Христа, поэтому могло родиться христианство.

В заключение я приведу слова одного современного и ныне здравствующего богослова. Он сказал: «Как надо плохо понимать тайну воскресения, чтобы трактовать ее по Гете». У Гете в «Фаусте», в начале, женщины поют, и Фауст бросает чашу с ядом — хотел отравиться, но потом услышал пасхальные колокола и пасхальный хор женщин. Они пели что‑то в том духе, что вот «мы воскресли, наши души воскресли, и мы поверили и пошли за Ним». Получается, что Воскресение произошло, потому что они что‑то пережили… На самом деле все наоборот: именно потому, что произошло Воскресение, они‑то и воскресли. Сначала было событие, а потом уже все остальное.

Более того, событие это продолжается; я уже подчеркнул, что событием этим было ЯВЛЕНИЕ Христа. Он является каждому из нас в определенный момент нашей жизни. И мы должны быть всегда готовы.

Есть другая тема, которой мы сегодня касаться не будем, эта тема о том, что Он близок, «при дверях», это тема Его прихода — Он всегда к нам приходит внезапно! Он пришел к людям внезапно, Он внезапно призвал учеников, Он сказал: «Я стою у двери и стучу»; Он пришел внезапно, как Господин, и потребовал отчета. Вот ночью закричали: «Жених идет! Будьте готовы!»

И заметьте, Он вовсе не говорит, что «будьте готовы в страхе», — это неверно; Он говорит: распрямитесь и смотрите — ваше спасение приблизилось. Значит, Его приход для нас — величайшее благо. И в каждом повороте жизни, даже когда мы спотыкаемся, падаем, унываем, грешим, пытаемся подняться и снова падаем — всегда Он приходит и протягивает руку. Как было с Петром, на озере…

Я подозреваю, что Петр не только испугался этих волн, но, наверное, в душе у него шевельнулось: вот это я! — понял, что он идет по воде! Не может человек в это мгновение не подумать, что вот он идет своей силой! И он не просто испугался, но еще и возгордился — он вообще был порывистый человек, и, очевидно, что‑то в нем взыграло, и в этот момент он стал тонуть. Но Господь поддержал его, как поддерживает каждого из нас.

Обратите внимание: каждый из нас переживает искушение — и Господь их пережил. Каждый из нас должен жить в труде — и Господь жил. Каждый из нас должен иметь молитву — и Господь молился. Помните, как Он вставал рано и шел на гору… То есть, в общем, все подобно — от начала до Воскресения.

Но Он ведь идеальный человек. Кстати, одна деталь тут очень важная: что идеальных людей не бывает. И когда писатели пытаются изобразить идеальных личностей, у них ни–чего не получается. В этом трагедия Гоголя: когда Собакевича изображать — у него все получалось, а когда надо было во второй части и в третьей поднять, изобразить идеал — тут гений его просто сложил крылья! И в такой степени, что эта попытка, в общем, его погубила. Ведь он хотел от этой черноты вознести все наверх! У него же какая была идея? Ад — это первая часть, во второй — как бы чистилище, в третьей — это уже рай!

Недаром, по–моему, Аксаков, или еще кто-то, говорил, что он, Гоголь, хочет меряться с Богом. Не потянул он, и на этом просто сломался… Я уж не говорю о пошлых попытках создания идеального человека в периоды советского застоя. Они чем отличались, эти персонажи? Полной своей безжизненностью. Это был лишь набор положительных качеств, но на самом деле это были ходячие призраки.

Можно ли сказать, что в литературном отношении образ Христа в Евангелии является призрачным?! Не только нельзя, но совершенно очевидно, что в истории литературы мало есть образов столь сильных, которые бы так мощно жили на протяжении десятков поколений (я сейчас говорю только с литературной точки зрения). Это замечательно почувствовал Чехов: вы помните его рассказ «Студент». Когда он рассказывал этим женщинам об отречении Петра, он вдруг увидел, что они плачут, что их все это очень волнует.

Не о всякой литературе можно так сказать; не знаю, плакали бы они, если бы он читал им Мильтона… Нет, наверно… Значит, в чем тут дело? В том, что для литературы это было невозможно, но для Бога это было возможно в истории, в реальности. Поэтому Христос остается для нас всегда недосягаемым образцом, но все‑таки образцом, как идеал, не начертанный в воздухе и в уме, а идеал конкретный, живой и реальный. Так что все идет с Ним и к Нему…

Его образ всегда будет неисчерпаемым. То же самое мы видим в живописи — картины пишут и пишут — десятки тысяч полотен написано на протяжении столетий. Десятки тысяч! Мы можем сказать: Крамской писал «Христа в пустыне», потому что хотел выразить свои переживания, а поскольку основная масса людей были так или иначе христиане, ему проще было через живопись трактовать свои проблемы. Так говорили о многих художниках. И тем не менее и нехристианские художники все равно возвращаются к этой теме, даже у нас. Хотя, казалось бы, за все эти годы вытравили всякие воспоминания…

И. Крамской. Христос в пустыне. 1872 г.

И советские писатели все время к этому возвращаются. Айтматову пришлось опять обратиться к евангельской истории, потому что она притягивает, как магнит! Теперь спрашивается: Чингиз Айтматов живет в стране массового атеизма, где вообще никто и Евангелия не читал, даже верующие — половина не читали; почему же ему приходится брать евангельский сюжет? Да и он сам ни сном ни духом. Но действует магнит. И Тендрякова вечно мучила религиозная проблематика.

Сейчас вышла переводная книга, совершенно бездарная и бестолковая, «Евангелие от Иуды», один поляк написал. Но опять-таки, говорит, всю жизнь писал! Стоило ли всю жизнь писать ее! Многие годы он корпел над тем, чтобы состряпать свою евангельскую версию, художественно очень слабую. Но здесь опять все та же магнитная тайна!

А как у нас с гениями обстоит? Гения не так-то просто не заметить. Но евангелисты не были гениями — они просто написали… А ведь в то время были писатели — это же не первобытно–общинная эпоха — слава Богу, были Вергилий, Гораций. Это была блестящая эпоха.

Первый век нашей эры — Сенека, который писал драмы… Ювенал, Тацит, Светоний — этот период совсем не пустяковый. Причем люди писали и в стихах, и в прозе. И вдруг евангелисты — такое написали! А они написали настолько странно, удивительно, что кто бы ни пытался подражать (сейчас мне приходится просматривать историю литературных интерпретаций; в IV, в V веках писали огромные поэмы на много тысяч строк, то гекзаметром, то еще как‑то), это невозможно даже отдаленно сопоставить с Евангелиями.

Недавно Нобелевскую премию дали Лундквисту за роман «Варавва». У нас он переведен. Совершенная чепуха! Просто я еле его дочитал до конца, и то через страницу. Претенциозно, малохудожественно… Передать евангельскую историю удавалось, да и то лишь отчасти, только тем, кто касался лишь где‑то с краю, кто не углублялся в самую суть.

Прекрасный рассказ Анатоля Франса «Прокуратор Иудеи»; но там нет ни Христа, ни судилища над Ним; более того, прокуратор говорит, что он не помнит вообще всего этого эпизода. Его спрашивают: «Ты помнишь…» — они выпивают с приятелем — «Ты помнишь, было там…» — «А, Мария Магдалина — помню! Такая была красивая…» — «А вот мы распяли там такого…» — «Нет, не помню». Нет, нет, так и не помнит. Вот и весь рассказ. Прекрасный рассказ, хороший — о том, как люди стараются не помнить то, что они не хотят помнить. И многое другое можно вывести из этого короткого рассказа. Но это как раз около евангельское! А когда пытаются сделать имитацию — всегда слабее!..

Значит, никому не удавалось — и это просто такой внешний литературный факт — никому не удавалось дотянуться до этих в общем простых писаний. И я говорю не с апологетической точки зрения, чтобы вам что‑то доказать, — это просто мое наблюдение.

Если бы люди читали разные переложения, и поэтические в том числе — это был бы совсем другой эффект, нежели когда они берут само Евангелие, пускай даже в нашем, устаревшем от времени переводе, — все равно оно начинает звучать (конечно, если душа для этого созрела). Какое же все‑таки это удивительное явление…

В каждом Евангелии сказано о Воскресении Христовом. И мы должны всегда помнить, что поэтому Христос нам доступен. Мы должны стремиться к опыту общения с Ним. И каждый, кто хоть немножко этот опыт пережил, на самом деле получает высший опыт. Потому что никакое созерцательное растворение в божественной ауре не может заменить этого опыта. Ибо всякое растворение замыкает нас на себя. И оно нас все‑таки уводит, потому что все земное становится ничтожным, и нам хочется скорее запереть свои окна и двери, и уйти.

Но когда встречаешься с Ним, то Он всегда говорит: «Я посылаю вас», — вот Его слова по Воскресении. Ведь Он же не просто воскрес, чтобы доказать, что Он победил. Возьмите Евангелие, и сразу увидите, что Он говорит ученикам: «Я посылаю вас, как Отец послал Меня». Он их призывает к действию.

Об этом сказано в каждом Евангелии. Вот, от Матфея: «Итак, идите научите все народы», — явление Воскресшего. От Марка: «Идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари». От Луки: «И сказал им: так написано, и так надлежало пострадать Христу, и воскреснуть из мертвых в третий день, и проповедану быть во имя Его покаянию и прощению грехов во всех народах… Вы же свидетели сему».

«Свидетели (по–гречески — мартирос)» — не значит, что вы бесстрастные свидетели, а те, кто действительно идет и свидетельствует. А Евангелие от Иоанна заканчивается словами: «Сие же написано, дабы вы уверовали, что Иисус есть Христос, Сын Божий, и, веруя, имели жизнь во имя Его». Что значит «имели жизнь»? Имеется в виду — настоящую жизнь. Потому что можно жить и ненастоящей жизнью.

Давайте подумаем вместе: на носу двухтысячный год — осталось всего 12 лет. Но к тому времени мы все станем значительно старше. Значит, этот дар жизни, который нам дан, должен быть насыщен до предела, для того чтобы мы могли идти в вечность, а жизнь вечная — она присутствует здесь и теперь. Есть жизнь ложная и жизнь вечная — они живут вместе, они переплетены. И время наполняется жизнью вечной, чтобы как можно более плавно переходить в иные пути развития. Потому что все равно другого выхода нет. Все равно придется переходить. Значит, надо жить так, чтобы не оказаться в тяжелом положении «смутного» человека, не привыкшего переживать, думать, и жить Духом.

Прежде чем будет воплощение всеобщего воскресения, где‑то, непонятно где, придется блуждать. Мир велик. Значит, чем будем духовно сознательнее, сильнее, тем легче нам все это будет. Все предостережения не случайны — о том, как человек должен готовиться. И в том, что Господь проповедовал всего год (или три года, неважно, это не принципиальный вопрос), показывает, что и за короткий срок можно успеть много — Иоанн Креститель еще меньше по времени проповедовал. Потому что время, в конце концов, подчиня–ется событиям. Событие может значительно раздвинуть время. А можно — спать. Как Обломов или как Барон у Горького, который менял подушки и не заметил, как оказался в ночлежке.

Ощущение временности трагично, но мы должны уже сейчас это победить и понять, что это благо. На самом деле мы очень нескладно, неуютно чувствуем себя в жизни ложной, потому что она вся полна каких‑то противоречий и копания в мелочах. А человек, который уже сориентировал себя на вечность, на большое, — он живет полнокровно.

«Я пришел для того, чтобы имели жизнь и имели с избытком». С избытком, то есть в полноте, а вовсе не жили ущербно! Это я подчеркиваю, потому что сейчас, в период массового поворота людей к Церкви, очень многие будут приходить, чтобы спрятаться, убежать от реальности, они, можно сказать, уйдут в ущербность… Есть такой соблазн… Это такая детская болезнь, которую вы можете наблюдать. Один человек сказал: я больше не хочу ни работать, ни заниматься семьей, ни заниматься какими‑то проблемами, а хочу только спрятаться куда‑нибудь, сидеть, читать и читать.

Я его понимаю — это все закономерно, как фатум. Но известно, что если ребенок останавливается в своем внутриутробном развитии в определенной фазе, то он рождается с болезнью Дауна. Он рождается, так сказать, эмбрионом, а такие дети долго не живут, максимум лет до 12–ти. Вот и получается такое младенчество. А нужна следующая фаза.

Потом этот человек пришел в себя, это у него был такой период, а потом, слава Богу, жизнь ему не дала спрятаться от проблем — Господь Бог ведь не дает нам исполнения всех наших глупых желаний. Понятно, что хочется углубиться, больше узнать, но потом надо, чтобы все это перешло в нашу жизнь. А это делается не в один день, не сразу, это все процесс…

Домашняя беседа Справа Роберт Минлос

Встреча с прихожанами

Почему Господь создал мир материальным? Ведь плоть нам мешает, а если бы были только души, то все было бы проще, и легче бы соединялись дух с духом. Когда мы воскреснем, не будет ли Он для нас трансцендентным духом?

Вопрос этот с научной точки зрения не очень корректный, потому что есть масса вещей, которых мы просто не знаем и не можем знать. Что могли люди знать об обратной стороне Луны до тех пор, пока туда не полетели? Но мы сразу должны покончить с одним предрассудком: Бог не есть дух. Когда Иисус Христос говорит, что Бог есть дух, Он имеет в виду совсем не наше понятие духа. Наше понятие духа заимствовано из греческой философии, в которой пневма понималась как некая нематериальная субстанция. Таких понятий Священное Писание Ветхого Завета не знает, а Господь никогда не выходил за его пределы.

Дело в том, что дух не означает бесплотной субстанции. Он означает скорей некую энергию, силу. И в данном контексте, когда самарянка спрашивает: «Где надо молиться Богу, тут или там?» — Господь ей отвечает, что Бог есть сила, которая двигается, как ветер, который неизвестно где, которому нет пределов! На иврите слово руах означает и «ветер», и «дух». И если мы возьмем контекст этих слов, то увидим, что Он имел в виду вовсе не греческое понятие какой‑то метафизической субстанции, а силу, безграничность и подвижность Бога… Вот Он говорит ей: «Бог есть дух. Поклоняющийся Ему должен поклоняться в духе и истине. Настанет время, и настало, когда истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине».

Дух значит свобода! Заметьте, что в предыдущей главе в разговоре с Никодимом Он говорит: «Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит». Двусмысленность. Ведь Он же говорит о ветре в этот момент. Это надо переводить так: «Ветер гуляет, где хочет, и звук от него слышишь, и не знаешь, откуда он идет». Так же бывает с каждым рожденным от Духа. То есть некая свобода движения!

Значит, Бог материален?

Нет. И то и другое, и материальное, и духовное — это тварные категории. Бог не то и не другое. И это совершенно справедливо. Разумеется, мы в каком‑то смысле говорим, что Бог есть дух, но в абсолютном смысле Бог не может быть ничем, что существует на свете.

Ничем! Ни духом, ни материей. Иначе бы Он вошел в одну из вещественных категорий.

В стремлении человека к Богу обнаруживается пропасть между Богом и человеком.

Но она есть не потому, что человек существо из плоти и крови, а потому, что человек — искаженное существо. А если бы человек был одухотворенным существом, с гармонией между духом и материей, все было бы иначе. Итак, мы видим, что материя как вещество входит в замысел Божий. Спросите, почему? Это надо попасть к Нему на прием, чтобы спросить у Него: «почему Ты задумал это?» Некорректный вопрос. Это та тайна, которую мы, вероятно, не можем даже и воспринять… Нет у нас таких оснований.

Но подвижники стремились к ущемлению плоти и усилению духа — они стремились к гармонии.

Прежде всего, когда подвижник, индийский, христианский, любой, пытался поставить дух во главе человеческой жизни, чтобы подчинить плоть, — он добивался гармонии. На самом деле гармония не достигается на паритетных началах, fifty‑fifty. Это же начала разнокачественные, и нельзя сказать, что наше стремление к идеалу, наша мысль имеет такую же ценность, как работа моей поджелудочной железы. Нет, конечно. Потому что поджелудочная железа есть и у собаки, это низшее.

Гармонией между духом и плотью является подчинение, когда плоть является инструментом духа…

Русские писатели, неомодернисты начала века (например, Мережковский) допускали ошибку, когда говорили «святой дух» и «святая плоть» — они все время играли этими понятиями; «святой дух, святая плоть» — Бог знает, что они в это вкладывали, это все было очень туманно. Святой плоти нет, но есть плоть освященная, когда дух занимает соответствующее место… Вот что такое гармония. Допустим, в армии или на корабле гармония заключается не в том, чтобы каждый матрос имел равное право голоса с капитаном, боцманом, штурманом и прочее, но чтобы все находились на своих местах, и если капитан говорит: «Полный вперед», — надо, чтобы вся эта машина двигалась.

Значит, наш капитан — это дух, а вовсе не поджелудочная железа. Но если дух командует, а команда находится в это время в самовольной отлучке или же вообще спит, — никакой гармонии нет. Гармония — это соотношение частей, это иерархия. Вот у нас есть иерархия в организме: есть более важные органы, есть менее, — мне можно отрезать руку, я буду ходить с культей и служить, а если мне отрежут голову, у меня уже меньше шансов служить. Значит, есть иерархия. И гармония заключается в том, чтобы органы работали, каждый занимая свое место. Иерархия не унижает, а просто создает гармонию.

[…] Конечно, Тейяр де Шарден так эмоционально пишет о том, что такое «игра материи»! «игра плоти»! вещества! камня! Но я не берусь — он сказал очень хорошо, и что ж мне его повторять. И потом, это только эмоции: мы же не можем, опять‑таки повторяю, задавать Богу вопросы, почему именно так.

Но есть еще одно «но». Все‑таки… когда мы умрем, мы не будем людьми… Мы не будем людьми, а будем развоплощенными существами! — это не то, что Бог задумал… Развоплощенными!.. Поэтому — «чаю воскресения мертвых и жизни будущего века». Дух должен быть воплощен. Как это будет? — Господи! Разве это не решат без нас…

Расскажите, пожалуйста, о парадоксе первого греха и эволюции.

В Новом Завете говорится, что «сначала дьявол согрешил». Все, этого достаточно. Значит, восстание против Бога (назовем это так, по–человечески) произошло не на уровне людей, а где‑то в ином, в духовном мире. И это сказалось на всей природе.

И тогда мы не виноваты?

Нет, но у нас свои грехи. Человек имеет свою вину. Но нельзя сказать о человеке, что только он один испортил мир.

Может быть, человек был создан для того, чтобы поправить это?

Почему «может быть» — это написано в Писании, в «Послании к римлянам», глава 8–я: «Вся тварь ныне стенает и мучится в ожидании откровений сынов Божиих». Люди должны были это сделать, но не сделали.

1988 г.