Один английский историк говорил: посмотрите на старинные средневековые соборы — это делала Церковь; идем вглубь веков и там видим произведения церковного искусства; еще вглубь и в конце концов приходим к 111 году — здесь мы встречаемся с первым документальным свидетельством о том, что языческий мир заметил христиан, это письмо Плиния Младшего императору Траяну (вы легко можете найти это письмо, оно сейчас издано). Плиний очень смущен, что в Малой Азии люди перестали бывать в храмах, что там распространяется какая‑то секта…

И дальше Плиний пишет, что когда мы их арестовываем, допрашиваем, то они говорят, что ничего против закона не делают, только собираются в день солнечный (то есть в воскресный день), поют молитву Христу как Богу и совершают свой обряд. Речь идет об обряде хлебопреломления, евхаристии. Таким образом, это первое свидетельство историков, писателей, не имевших отношения к Церкви, что в Церкви совершается евхаристическая трапеза.

Мы знаем, что в одних церквах есть органы, в других — статуи, в третьих не принято никаких изображений: ни икон, ни статуй, а просто крест, а у некоторых протестантов и креста нет. В одних случаях сохраняются старинные традиционные облачения, в других они модернизированы, у третьих их нет. Одни признают только Писание, другие признают и отцов Церкви. Но всюду, во все времена и во всех церквах, обязательно были Священное Писание и святая Чаша, то есть трапеза Евхаристии.

Она называлась по–разному, сопровождалась различными обрядами, но она была всегда. То есть мы можем с уверенностью утверждать, что со времен основания Церкви до сегодняшнего мгновения нигде по всей земле не существует Церкви без священной евхаристической трапезы.

Вы можете сказать: присутствие Библии понятно, потому что в Библии говорится о Христе, в ней есть пророчества о Нем, о тех, кто Ему предшествовал, о тех, кто Его слово и Его весть понес по миру. А вот почему таинство Евхаристии сохраняется всюду и всегда? Какое оно имеет значение?

Прежде всего, вы знаете, что в Евангелии почти нет никаких заветов обрядового характера, в нем не сказано: делайте то‑то, делайте то‑то (во всяком случае, этого очень мало), но о Евхаристии сказано твердо: «Сие творите в Мое воспоминание». Апостол Павел в одном из своих ранних Посланий пишет, что этой Чашей мы возвещаем смерть Христову «доколе Он придет», то есть до конца мира. И хотя мы принимаем это как традицию Церкви, не всегда бывает ясно, почему же это именно так…

Здесь важно подчеркнуть, что эта трапеза освящает человеческий труд, человеческую жизнь, потому что это есть трапеза, это есть пища, которая символизируется хлебом и вином — так было издревле. Быть может, если бы все это происходило в Китае, вероятно, там была бы не пшеница, а рис, а если бы это происходило в Америке, то, возможно, была бы кукуруза или что‑нибудь еще. Но в нашем, в Средиземноморском бассейне символом пищи являются пшеница и виноград — хлеб и вино.

Очень важно, что человек поддерживает свою жизнь принятием пищи. Но тем самым он поддерживает не только свою жизнь, он поддерживает общение людей, потому что всегда, во все времена трапеза была формой общения людей… Стол, трапеза — это значительно большее, чем принятие пищи, и, наконец, стол очень часто является жертвенным столом, потому что существует, например, такой старинный обычай: оставлять бокал с вином для святого. В иудаизме во время празднования Пасхи есть обычай ставить специальную чашу для пророка Илии, который должен прийти. И у нас есть старинный обычай ставить чашу или рюмку для покойника, если его поминают.

В. Д. Поленов. Тайная вечеря. Фрагмент

Когда совершалась жертва Богу, она проходила как пир вместе с Богом. Люди как бы приглашали Его к себе на трапезу, и Он невидимо благословлял ее, а люди вместе с Ним веселились и пировали. Какая‑то часть этой пищи или какая‑то чаша оставлялась Ему, она‑то и являлась жертвой. И из всех существующих человеческих обычаев Господь избрал именно этот для заключения Нового Завета.

Два слова насчет Завета. Люди безрелигиозные говорят, что мы сами построим новый мир, мы сами все сделаем. Люди благочестивые, но лишенные чувства человечности, говорят: «Как Бог сделает, так и ладно», — и при этом опускают руки. Между тем Священное Писание нас учит, что Бог действует во взаимодействии с человеком. И поэтому в истории людей и в жизни каждого из нас наша собственная воля играет немаловажную роль. Мы не можем сказать: это Бог меня вел. Но Он вел тебя так, что ты имел возможность в любой момент удрать куда‑то в кусты, не слышать Его призыва, и произвести много всяких неправильных действий. Бог действует вместе с человеком. И суть таинства в том, что Он к нам приходит. Тем самым Он как бы одухотворяет обычное, простое, то, что считалось мирским, — делает таинством. Завет, то есть договор, — это то, что связывает человека с Богом.

Во времена Ветхого Завета кровь жертвенных животных символизировала основу жизни, которой владеет Бог. И постоянно все жертвоприношения напоминали о Завете. Каждое жертвоприношение было своего рода повторением Завета, каждая ветхозаветная Пасха была как бы ее актуализацией. И когда Господь Иисус должен был заключить с человеческим родом Новый Завет, Он избрал именно эту форму — форму священной Божественной трапезы, на которой присутствовали те же реалии: и Агнец, и хлеб, и вино. И Он сказал: так, как вы поддерживаете свою жизнь пищей (а вот она, пища, дана здесь — хлеб и вино), так и все ваше бытие будет поддерживаться Моим сердцем.

Плоть и кровь — это синонимы сердца человеческого, то есть всего Его существа. Когда Он говорит, что «это Моя плоть и Моя кровь», — это значит: «Я отдаю Себя людям». Он отдает Себя людям, и в знак этого Он говорит, что вот эта чаша и этот хлеб — «они будут Моей плотью и кровью, Я буду присутствовать тут».

Не надо трактовать это натуралистически, потому что «плоть и кровь» (евр. басар вэ–дам) — идиоматическое выражение, оно означает человека. Вот вам пример: если вы помните, в Евангелии от Матфея в главе 16–й Христос говорит Петру: «Блажен ты, Симон, сын Ионы, потому что не плоть и кровь открыли тебе это, а Отец Мой, сущий на Небесах». То есть не человек тебе открыл это, а Отец. «Плоть и кровь» — это живое существо, в данном случае человек.

И здесь совершилось главное, что есть в христианстве: Его присутствие осталось. Не Его учение, не дело, подобно тому, как говорят про кого‑нибудь: «он умер, а дело его живет» — так говорят о многих. Но здесь нет этого «дела», потому что Христос говорит: «Я буду с вами до скончания века». Обратите внимание — не Мое дело, а Я. «Я не оставлю вас сиротами, — говорит Он, — Я остаюсь с вами».

Вот завтра мы будем праздновать Вознесение — чего ж тут праздновать, если Господь оставил эту землю? Но на самом деле акт Воскресения и Вознесения — это праздник, потому что, уйдя из конкретной, локальной жизни, Он стал присутствовать всюду. Он вошел в нашу жизнь и в ней находится. Знаком Его присутствия и является таинство Евхаристии: в любых формах, в любом месте, в массовом причащении…

Археологами в Антиохии найдена чаша большой величины, может быть, даже трехлитровая, я даже не помню, какого времени, но достаточно раннего, очень красиво украшенная, — там причащалось, конечно, все собрание.

Какие бы ни были формы этого испеченного хлеба — либо круглые плоские облатки, которые приняты на Западе, либо просфора, которая принята на Востоке, какие бы ни были чаши — драгоценные чаши или маленькие стаканчики, как теперь, вроде той чашечки с красными кружочками, только без ручки, какими бы ни были престолы — огромные, покрытые расшитыми покровами, украшенными иногда драгоценными камнями, или маленькие столики со скатертью, на которых совершается это таинство, — где бы и как бы это ни проходило, это всегда происходит в Церкви в знак того, что мы не просто умом знаем, а потому что Он сказал, что Он присутствует. И мы совершаем это таинство, и Церковь всегда совершала, и как бы далеко мы ни устремлялись в прошлое Церкви, всюду, в любой стране, где существовали церкви, — мы всегда найдем: Писание и Чашу. Всегда и всюду.

Сегодня в нашей Церкви Евхаристия совершается торжественным образом, и не всегда она напоминает нам о трапезе, так как престол стоит далеко, чаша на нем стоит высоко. Поэтому нам особенно важно самим напоминать себе о том, что происходит. А происходит следующее. Вы должны понять одну простую вещь, на которой я хотел бы сосредоточить ваше внимание. Таинство это совершает Христос — для нас очевидно, что приходит Дух, Дух Божий, Дух Христов. Но таинство это совершает и каждый из вас.

Каждый — участник этого таинства. И когда священник читает евхаристические молитвы, он ведь не говорит «я, мне», а он говорит «мы, нам». Таким образом, он просто произносит слова от вашего лица. И, на самом деле, руками его совершается то, что совершаете вы все. Вот почему в момент освящения Святых Даров мы все время пытаемся (тщетно пытаемся) установить тишину в храме; не просто потому, что там что‑то такое будет сказано, а потому что в этот момент вся Церковь участвует в этом таинстве. Вся Церковь призывает Духа Божия, вся как бы участвует в этой встрече. Поэтому очень важно, чтобы у каждого из вас были эти молитвы, потому что некоторые из них произносятся тихо, и их называют тайными молитвами.

Как это получилось — вопрос сложный (я не могу сейчас в это углубляться), но поскольку они довольно длинные, то песнопения вытеснили их и предпочли петь.

Значит, вокальная часть растянулась, и поэтому евхаристические молитвы, которые должна повторять вся Церковь, скрылись за пением; их читает священник. Правда, в алтаре мы читаем их вслух, теперь это уже принято; многие епископы, когда служат в сослужении, то есть когда рядом с ними стоят у престола священники, читают вслух, и конечно, все слышат. Служба в сослужении немножко напоминает все‑таки трапезу, потому что все как бы собрались вместе, а во главе епископ, — так, как было в первых христианских общинах.

Понимаете, у нас все немножко сориентировалось иначе. Зайдите в любой храм — впереди вы увидите запрестольный образ, написанный обычно на стекле. И все устремлено туда, к алтарю, за пределы этого престола. Но это — эстетическое переосмысление.

В древних храмах, даже в средневековых древнерусских храмах никакого запрестольного образа не было. Там была сень над престолом. Центром было не окно, уходящее куда‑то в неизвестность, а центром был престол, за престолом стоял епископ, а вокруг хороводом собирался народ Божий.

А как народ вокруг собирался? Алтаря не было?

Дело в том, что иконостас появился значительно позже: сначала стояли просто колонны, потом появилась занавеска, и уже после VII века появляются первые две иконы, потом добавили иконы и загородили алтарь. А Царских врат даже отдаленно не было. Стоял епископ, стояли священники вокруг престола, а дальше — народ: это было одно целое… Литургическая реформа у католиков все это вернула на свои места. Теперь у них священник служит лицом к народу, и чаще всего люди собираются вокруг стола. Они беседуют, молятся, а потом совершают литургическое богослужение, все поют.

Евхаристия. Христос и ангел. Фрагмент. Мозаика Киевского Собора Святой Софии. XI в.

Центральный, важный момент заключается в том, что это таинство мы совершаем все вместе — мы призываем Христа Спасителя, и богочеловеческое действо совершается нашей волей и Его волей, происходит встреча. И если эту встречу, это таинство ты совершаешь вместе со священником, то ты и переживешь ее как положено, как она того заслуживает, ты не смотришь на все это так, как будто ты в театре…

Мне одна верующая девушка, которая с детства ходила в храм с матерью, рассказывала, что она всегда думала: пока хор поет, священник в алтаре сидит, отдыхает, ждет, пока пропоют, — она даже не представляла, что там происходит.

Поскольку это, конечно, уже совершенно стало странным, то в тех храмах, где часто бывают иностранцы, епископы вообще разрешали священникам служить при открытых Царских вратах: как начинается литургия, они открываются, и закрываются только в конце независимо от того, имеет право священник для открытия Царских врат или нет.

Вот так происходит, например, в Ялте — там много иностранцев. И как всегда: для иностранцев можно отверзать двери, а для нас они закрываются. И надо быть вообще необычайно зычным человеком, чтобы хоть что‑то долетело до людей, даже возгласы иногда не доходят…

Вопрос с Царскими вратами относится к истории искусства, потому что он развивался в процессе эволюции этого жанра. Но это нарушение является догматическим, то есть здесь искусство выступает как попиратель нашего учения о Евхаристии, это, так сказать, поругание Евхаристии. Это совершенно точно, я всегда так говорю, так и буду говорить, потому что это правда, не потому что кто‑то придумал. Ведь слово «литургия» означает «общее дело», или, как мы понимаем, — «общая молитва». А когда там все заблокировано, никакой общей молитвы не происходит.

Но для знающих это не может служить соблазном. Если даже закрыты Царские врата, у вас всегда могут быть в кармане молитвословы, вы всегда можете их вынуть и читать, а если вы их не вынули и не знаете этих молитв, вы можете просто молиться о том, чтобы Господь приходил в церковь, что вы вместе с Ним освящаете Святые Дары, и вы — участники этого таинства. И тогда как бы ни было в храме: пышно ли, убого ли, открыты ли Царские врата, закрыты ли, — в это время вы участники таинства.

Иногда Царские врата бывают резные, и через них немножко видно. В Древней Руси Царские врата были маленькие (в Третьяковке они есть), и священник был виден, и алтарь был весь виден; они закрывались символически. Но потом они из символа стали реальностью.

В киевском соборе Святого Владимира были сделаны такие маленькие Царские врата, низкие, до пояса, но когда я был последний раз в Киеве, я увидел, что их сняли, хотя на них была живопись Васнецова и Нестерова, и навесили такие, которые закрывают все! Несмотря на то, что это все исторические ценности, которые созданы при деятельном участии Адриана Прахова и всей его команды, это все как музей! И эти врата — они тоже были бесценны, на каждом из них, по–моему, 4 или 6 картин–икон, написанных Васнецовым, не говоря о резьбе и прочем. Но, понимаете, это порочная практика, и она нас не касается.

Каждый приходит в храм со своими проблемами, каждый молится о своем. Да, все мы вместе обращаемся к Богу, но уходим из церкви такими же чужими друг другу, какими пришли. Мы не становимся едины в этом общем деле.

Люди, которые приходят в храм, не могут все знать друг друга. Для этого у нас приход разделен на группы, в которых люди знают друг друга. И мы всегда стараемся, чтобы эти знающие друг друга люди причащались вместе. Сделать всех своими знакомыми, когда там собирается 200 или 300 человек, — это безнадежно.

А если придешь в «чужой» храм, то что же тогда, просто отстоять?

Если вы приходите вместе, то ваш акт осуществляется.

Нет, мне кажется, что в самой литургии, может, в литургическом тексте чего‑то не хватает… А как сделать, чтобы люди вышли из храма, даже если они не знали друг друга, более соединенными?

Нет, все там правильно, все там есть. В литургии все‑таки большой разрыв получается между теоретическим и практическим — это и создает определенное чувство.

Если совершается вековое догматическое нарушение, оно не может не сказаться в церковной жизни. Было бы очень странно, если бы оно никак не сказалось на качестве наших переживаний. Безусловно, скажется. Это ущерб. Если есть попрание… Каждая литургия в таком исполнении (я это называю оформлением) все‑таки всегда попирается. Она попирается, потому что попирается Кровь Христова. Ибо когда Господь умер, завеса Храма разодралась, чтобы показать, что больше ничего не отделяет нас от Него. А потом завесу придумали, все как бы обратно вернулось. Это обратный ход к временам ветхозаветным, когда тайна была закрыта, Бог был сокровен.

Я понимаю эту психологию, но она же не соответствует Евангелию. Я понимаю, что народу кажется, что все таинственно — все хорошо. Все хорошо, но в Евангелии — другое. Факт остается фактом… Потому и завеса разодралась. Даже те, кто не верит, что это случилось, должны быть убеждены, что в Евангелии это написано не случайно, а как символ того, что кончился период, который отделял человека от Бога непроходимой завесой. Так же как и легенда о Божией Матери, написанная в апокрифах, которую вся Церковь признает, — о введении во Храм: младенцем Ее священник взял и повел в Святая святых, куда никто не входил. Это же тоже легенда, возникшая не случайно, а чтобы показать, что отныне нет этого средостения.

Что означало «Святая святых»? В Иерусалимском храме в Святая святых люди не молились, там находились священники. Храмом, то есть местом молитвы, назывался двор, где стояли толпы людей. А внутри стояли жертвенники, светильники, лампады, и потом шла стена! А за стеной было глухое темное помещение, открытое небу, куда как бы с неба должна была сходить Божественная искра, огонь. И там стоял Ковчег, потом и Ковчега не стало.

Что означала эта стена? Она означала, что Бог непостижим, что люди не могут к Нему прикоснуться, что они отделены стеной. И только маленькая дверь, куда входил священник, была завешена завесой. И эта завеса лопнула. А раз у нас есть опять завеса, опять стена, опять дверь, — как же не переживать эту ущербность! Мы изменить ничего не можем, едва ли можем, но мы должны понимать, что полноты переживания здесь может и не быть. Но зная, какдолжно быть, мы можем мысленно проникать через эту завесу, разрывая ее.

Христос сказал: пребываю с вами всегда, с каждым из вас, и это так, но для чего нужна литургия?

Господь пребывает с нами незримо, но поскольку Он является Богочеловеком, Который воплощался на земле, то Его пребывание сопровождается и зримым символом — этой самой трапезой, поэтому Евхаристия имеет прямое отношение к Боговоплощению. Он как бы здесь воплощается вновь, но воплощается уже не в человеческом облике, а в этой трапезе есть плоть Его воплощения. Иначе Он с нами был бы идеалистически, то есть только как дух, а трапеза делает Его присутствие совершенно реальным, реалистическим, она символизируется тем, без чего мы не можем жить, — пищей и питьем.

Отец Александр Шмеман говорил о том, что человек есть то, что он ест, — есть такая пословица. И действительно, наше самое важное действие, которое поддерживает нашу жизнь, это принятие пищи, и именно поэтому, когда мы едим — мы причащаемся хлебу. Что такое хлеб? Это растение, растение — это земля, это соки земли. Через все виды пищи мы причащаемся природе, мы становимся соучастниками. Более того, наш организм является продуктом природы, потому что если его не питать этими вещами, он погибнет. Значит, каждую клетку он наращивает за счет сил природы.

Что может быть более прекрасным символом того, как сила Божия действует на нас, — мы причащаемся природными вещами, а в это время среди нас присутствует Господь, Который как бы воплощается в этом.

Можно сказать еще словами Тейяра де Шардена, что с того момента, когда Христос оставил землю, Он воплотился уже не так, как Он был воплощен до того, — Он воплотился во всей материи, во всем мироздании, и все мироздание стало священным. У него есть замечательное эссе, почти стихотворение в прозе, которое называлось «Литургия над миром» — «La messe sur le Monde».

Случилось так, что Тейяр де Шарден оказался в пустыне и не имел возможности совершить литургию — не было у него ни хлеба, ни вина. Он стоял на скале и наблюдал восход солнца в пустыне. А у католиков священный, евхаристический хлеб — это круглая облатка, гостия; и он увидел, как подобно этой гостии, над пустыней восходит круглое солнце. Тогда он записал эту «Литургию над миром» (я хотел бы, чтобы вы прочли эту поэму). Он воспринял и показал ступени литургии как соответствующие пробуждающемуся миру. И весь труд мира, все, что его наполняет, — все входит сюда: человеческий труд — здесь, земля — здесь, живая жизнь — здесь, все сюда вливается. Все здесь.

Я думаю, что если вы прочтете, то многое станет понятным. И вся Вселенная становится огромной святой Чашей, огромным природным резервуаром, куда Дух Божий нисходит, чтобы освящать его. Ведь это действительно так, потому что нет изолированных участков мироздания. Если Господь воплотился в одном его участке — потом Он расплескивается, как искра, как огонь, по всему мирозданию.

Можно ли сказать, что у святых каждое мгновение жизни было литургией — литургическим действием, служением литургическим, общением, причастием!

История Церкви, настоящая история Церкви у нас часто подменяется ее событиями: какие были митрополиты, патриархи, воины, и прочее. Но есть глубинная история Церкви — история святых, и она, конечно, литургическая в том смысле, что там все время предстояние этих людей перед Богом. В храме присутствует не только какая‑то малая часть, но как бы присутствует вся Церковь, поэтому иконы изображают всех апостолов, пророков, евангелистов, в нем действуют поставленные Церковью епископ, священник, дьякон в знак того, что служит вся Церковь, которая таким образом становится вселенской Церковью. Каждая поместная Церковь, по учению наших экклезиологов, уже есть вселенская Церковь — в малом виде. Не часть ее, не какой-то фрагмент, а вот она вся. Вся здесь. Там, где есть епископ, он и все, кто вокруг него, образуют полноту Церкви. Это не всегда можно понять, но почувствовать это можно.

А как же католики без вина обходятся?

Дело в том, что теперь они уже к этому возвращаются; потом, у них гостия готовилась с добавлением нескольких капель вина…