— Итак, несколько замечаний. Это не выводы, скорее мысли для дальнейшего обдумывания. Прежде всего, активность… В нынешний век, когда свободное общество подвергается смертельной опасности справа и слева, как никогда важно сохранять активность всех истинных борцов за свободу. Во-вторых, стойкость в охране моральных ценностей. Не будем поддаваться либералам, заранее капитулирующим под напором тоталитаризма. Лучше быть мертвым, чем красным или коричневым. Только так можно остаться самим собой. И наконец, последнее. Везде, где бы вы ни находились, ищите тех, кто готов приобщиться к консервативному большинству. Будь он рабочий или капиталист, бедняк или миллионер, для нас ценен всякий, кто понимает, что будущее за нами. Увеличивая свои ряды, мы придем к победе.

Зал ликовал, гремела овация. Бромли, освещаемый вспышками фотоаппаратов, улыбающийся, сходил с трибуны, жал руки дамам и мужчинам, рвавшимся к сцене от своих столиков.

— Поздравляю, такого успеха у нас еще не было, — говорил ему прямо в ухо рыжий верзила Ловенстайн, — с каждой новой речью ваше ораторское мастерство становится все совершеннее.

Продолжая раскланиваться, Бромли шел за кулисы, сопровождаемый членами президиума. Все были оживлены. Для Лондона собрать и завоевать такую аудиторию было огромной удачей. Большинство присутствующих были из делового мира, люди солидные, отнюдь не падкие на зажигательные речи очередного фанатика. Но Томас Бромли сумел их пронять. Сам он был из их среды, владелец небольшой фирмы в средней Англии, по какой-то странной случайности ставший идеологом нового, быстро набиравшего силу движения «За консервативное большинство». Бромли удивительно хорошо приспособлялся к слушателям. Даже на собраниях рабочих он умел выжимать слезу у слушателей и казаться своим. В мире искусства его считали тонким ценителем. Он никогда не играл в театре, но был прирожденным актером, мастером перевоплощения.

Они вышли в большое фойе отеля «Веллингтон». Бромли каждому долго пожимал руку, для каждого находил нужное слово. «Он очень устал, ему надо отдохнуть, — говорили восторженные соратники. — Таких, как он, у нас мало, его надо беречь».

Бромли вошел в кабину лифта, приветливо кивнул лифтеру: «Десятый». Он любил отели с лифтерами, с номерами-квартирами, где стояли вазы свежих цветов, в баре было наготове шампанское во льду, где в сплошь озеркаленной ванной комнате можно было репетировать речи, видя себя сразу в нескольких ракурсах. Он теперь много путешествовал; делами фирмы занимался двоюродный племянник. Томасу редко удавалось бывать в своем небольшом поместье, сравнительно скромном, но зато необычайно тихом, где не надо было изображать из себя лидера. Даже ему, с его пристрастием к громкой славе, часто хотелось отключиться и побыть в одиночестве.

Войдя в номер, он снял смокинг, надел синюю рубашку в узкую розовую полоску и розовый галстук, бежевый костюм с сине-розовым платочком в нагрудном кармане и, тщательно пригладив волосы, внимательно посмотрел на себя в зеркало. Оттуда на него взирало невыразительное лицо пятидесятилетнего мужчины с горбатым длинным носом и розовыми апоплексическими щеками. Глаза, небольшие и карие, в которых нисколько не отражался его внутренний мир, напоминали пуговицы на портрете второстепенного художника.

Оставшись довольным собой, Бромли взял макинтош и не спеша вышел из номера. Увидев, что в коридоре никого нет, повесил на ручке двери с наружной стороны картонную вывеску «Не беспокоить» и направился к служебному лифту. Здесь лифтера не было. Бромли спустился на первый подземный этаж, через гараж вышел на боковую улицу, сел в проезжавшее мимо такси и велел ехать на Нью-Бонд-стрит. Здесь он вышел и, пройдя несколько десятков метров, нырнул в станцию подземки. Час пик уже миновал, но поезда почти не пришлось ждать. В вагонах было довольно много народу, что вполне его устраивало. Вряд ли кто-нибудь даже из его недавних слушателей узнал бы в непрезентабельной фигурке стареющего мужчины в недорогом макинтоше лидера популярного движения «За консервативное большинство». Средний служащий в каком-нибудь банке, а то и в заштатной торговой фирме «Смит и сыновья».

На Финчли-роуд он вышел из подземки и двинулся по хорошо знакомому маршруту. У витрины «Суис коттедж букс», где висел большой красный плакат с белыми буквами «Распродажа книг», остановился. Разглядывая обложки книг, он краем глаза следил за редкими прохожими. Убедившись, что слежки нет, удовлетворенно хмыкнул, и пошел дальше. Свернул на Компейн-гарденс и оказался у дома с черной лакированной дверью. Она была открыта. Бромли вошел, захлопнул за собой дверь, на всякий случай проверил, поворачивается ли ручка, и, убедившись, что выйти, как всегда, уже нельзя, спокойно скинул макинтош на один из стульев в прихожей, прошел в гостиную. Там он привычно достал из старомодного комода бутылку канадского виски, налил себе полстакана. Отхлебнув пару глотков, опустился в кресло.

Когда Бромли, очень давно, впервые явился в этот дом и понял, что все наружные двери заперты, окна первого этажа замурованы, лестница на второй и третий этажи отсутствует, а лифт не работает, его охватил страх. Это была тюрьма, камера пыток, все, что угодно, только не место для делового свидания. Пометавшись вдоволь по гостиной и прихожей, наждавшись сидя и стоя больше двадцати минут, он наконец услышал легкое шелестение, а затем незнакомые шаги в коридоре.

— Чего вы так испугались, Бромли? — спросил его тогда вошедший в гостиную высокий американец, молодой, подтянутый, с военной выправкой. — Вы у друзей, перестаньте дрожать. Возьмите в комоде виски и придите в себя.

Прошло много лет, и он, Бромли, до сих пор не мог понять, как он относится к этому человеку. Он знал, что готов, как всегда, выполнять его инструкции, не подвергая их сомнению. Но временами его охватывала ненависть, граничившая с истерикой: хотелось убить, уничтожить, растоптать, выбросить в какую-нибудь глубокую речку с быстрым течением. Чем выше он поднимался по лестнице политической славы, тем острее чувствовал унижение, подчиняясь американцу. Но глаза его по-прежнему ничего не выражали, мозг не уставал повторять: «Жди, твой час придет, но пока ты зависим и уйти от этого никак нельзя». С годами зависимость росла, правда, росло и богатство. Жизнь становилась интереснее, радовали причастность к большой власти и возможность ею пользоваться. Если бы он больше читал, то знал бы, что подобные чувства испытывали сотни, если не тысячи секретных сотрудников разведок в разные времена и при разных строях, и что его внутренний мир, казавшийся ему уникальным, был лишь размытой копией какого-то эталона, изготовленного всевышним в час дурного настроения.

Стерман на этот раз спустился довольно быстро, молча кивнул Бромли, налил себе хересу и присел на стул у большого, давно не топленного камина.

— Говорят, ваша речь сегодня вызвала прямо-таки сенсацию, — сказал Стерман, растягивая гласные на южный манер. — Вы не успели проехать пару миль от отеля, а радио уже сообщило об этом. Несомненно, и телевидение покажет. В вечерних новостях.

— Завидуете, Генри? — иронически спросил Бромли, косясь на стареющего знакомого с военной выправкой. Тот, наверное, уже генерал, а ведь начинал с низов.

— Каждый выбирает профессию по вкусу. Я свой выбор сделал давно, а у вас только раскрываются новые таланты. Не ровен час, станете министром или больше.

— Вы должны гордиться, а не ревновать, — возразил Бромли.

— А я не ревную. Вы, должно быть, не знаете, с каким количеством будущих, нынешних и прошлых министров мне приходилось и приходится иметь дело. Политика при нашей демократии — дело не очень стабильное. Я предпочитаю дергать ниточки из-за ширмы. Да и вы тоже. В ощущении скрытой, но реальной власти что-то есть, не правда ли?

Он закурил длинную сигарету. Бромли бросил курить лет десять назад: появилось ощущение, что закупориваются сосуды.

— Сначала — самое простое, — сказал Стерман. — Товар будет в багажнике «остина» номер НАВ 91В. Вот ключи, — он небрежно кинул их на столик, стоящий ближе к гостю. — Машина будет ждать у дома пять по Флит-роуд в десять утра. Одна деталь: цены на героин, как вы знаете, сейчас падают. Я позаботился об увеличении доли кокаина, чтобы не остаться в долгу. В свою очередь, должен поблагодарить за оперативность и точность ваших людей в доставке клиенту «Калашниковых» и другого русского оружия. Им сейчас это как раз кстати.

Бромли слушал спокойно, почти невнимательно. Все это были действительно мелочи, которыми занимались люди, стоявшие где-то на средних и низших ступенях его организации. Не той, которая называлась «За консервативное большинство» и где произносились зажигательные речи, а другой, не имевшей ни названия, ни штаб-квартиры, ни адреса, но которая и была основой его растущих миллионов и власти. Он знал, что завтра в десять его оперативник откроет этими ключами «остин» на Флит-роуд, отвезет чемоданчик с товаром на другую улицу Лондона, где передаст его уже вовсе не знакомому Бромли человеку. Томас был спокоен. Он сам никогда в руках не держал наркотиков, не имел дела с их распространителями. Он лишь получал свои десять процентов розничной цены. Они переводились на его банковские счета солидными учреждениями, стоявшими на самой вершине Сити, Уолл-стрит, Цюриха. Так же как и десять процентов от каждой сделки с оружием, которое шло в противоположном направлении. Как получилось, что он стал руководителем этой подпольной империи? В сущности, скорее партнером, ибо источником наркотического товара были либо Стерман, либо его эмиссары. С их дипломатическим иммунитетом, причем не обычным, а в квадрате или кубе, импорт-экспорт наркотиков в обход конвенций и законов был ерундовым делом. Стерман никогда не платил деньгами. Должно быть, так проще — в обиход официальной бухгалтерии, куда могла нагрянуть ревизия. Схема была отработанной и уже много лет осечек не давала.

Ключи все еще лежали на столе. Бромли не торопился брать их. Он ждал главного.

— Центр рассмотрел ваше предложение, — деловито сказал Стерман. — Оно отклонено.

Бромли пожал плечами. За эти долгие годы он привык ничему не удивляться.

— Крайние меры, — продолжал Стерман, — нужны лишь в крайних случаях. Пока предпочтительны другие, более простые способы. Не буду входить в подробности, вы и сами все понимаете. В конце концов выгоднее иметь дружественное нам нейтральное правительство, чем испуганных левых, инстинктивно тянущихся к Кремлю. Я с вами согласен, социал-демократам доверять нельзя, но и среди социалистов есть будущие консерваторы. Вы же сами вербуете рабочих на собраниях.

Он с видимым отвращением погасил очередную сигарету о широкую круглую пепельницу с видом лондонского Тауэра.

— Во всяком случае, давайте пока выждем, торопиться некуда. Но пусть ваш план будет в состоянии готовности номер один на случай, если он вдруг понадобится.

— Мы всегда готовы, — философски заметил Бромли.

Стерман встал и заходил по комнате.

— Общественное мнение, дорогой Том, крайне неустойчиво, — продолжал он, каждые несколько секунд останавливаясь и приподнимаясь на цыпочках. При его довольно высоком росте было непонятно, куда он так тянулся. — В последнее время в мире слишком много проявлений правого терроризма. Это людей раздражает и даже пугает.

— Еще вовсе не доказано, — возразил Бромли, — что Нордена убил правый. Насколько мне известно, полиция все еще копается с этими студентами.

— Полиция — полицией, но здравый смысл подсказывает, что левый левому глаз не выклюет.

— В истории разное бывало, — заметил Бромли.

— Вы читаете исторические трактаты? — усмехнулся Стерман. — Или справки, которые вам готовят помощники, как всем большим людям?

У Бромли больно сжалось сердце, у правого колена судорога свела мышцу. Глаза его по-прежнему глядели на американца невыразительно.

— Ну, не обижайтесь, Том. Вы знаете, что я — большой грубиян. Может быть, все же лучше будет, если левые на сей раз убьют какого-нибудь действительно правого. Чтобы не оставалось сомнений.

— Мы «Красными бригадами» не руководим. — холодно сказал Томас. — Разумеется, если товар будет и дальше столь же высокого качества, то можно найти к к ним ключи. А какие объекты вы имеете в виду?

— Ну, не знаю… — в замешательстве произнес Стерман. — Я об этом как-то не думал. Скажем, какого-нибудь менеджера из крупной корпорации, той, что у красных называют военно-промышленным комплексом. Честное слово, зачем нам ломать голову, пусть ребята сами придумают. Что, у них нет черного списка? Конечно, самый верх трогать не надо, но так, чтобы было достаточно близко к верху и прозвучало на всю Европу. Например, едет себе по тихой, респектабельной улочке такой торговец оружием на своей машине. Останавливается у подъезда и выходит. Швейцар широко открывает дверь, а в это время две милые девушки подходят и — пиф-паф. Потом их быстро находит полиция и убирает в тюрьму. «Убийство на тихой улочке» — прекрасный заголовок в утренней газете?

— Слишком примитивно, — буркнул Бромли. — Надо посоветоваться с народом. У них фантазии хватит.

Виски в его стакане было на донышке. Стерман взял из комода бутылку и подлил еще.

— Как поживает наш знакомый из Хегелунда? — спросил он.

— Живет тихо, — отвечал Том, — не высовывается.

— Не разговаривает?

— Пока нет, но гарантии дать нельзя.

Стерман уставился на Тома ясными глазами. Бромли хорошо знал этот взгляд. Американец почуял опасность.

— То есть как это нет гарантий? — произнес он тихо, почти шепотом. — Я товар без гарантии не покупаю. Вы же говорили, что он вылечился.

Бромли глядел на Стермана абсолютно спокойно. Ему нравилось, что его маленький план, кажется, удавался.

— Вы когда-нибудь принимали героин? — спросил он. — Хотя бы в юности? Неужели так ни разу и не побаловались?

Американец отрицательно покачал головой.

— Так вот, даже после выздоровления — а мы нашего человека лечили в хорошей клинике — временами бывают спазмы сосудов, человек не то чтобы теряет сознание, но действует и говорит, как во сне. Это — следствие органических изменений, что-то вроде приступов диабета. Я знал одного очень хорошего и твердого мужчину, который очень редко, иногда раз в год, начинал выбалтывать о себе такое, что его пришлось для его же собственной пользы изолировать.

Стерман постепенно брал себя в руки.

— Что вам мешает поступить так же?

— Я бы не хотел привлекать к нему внимание. Его можно было бы вывезти за границу, но на границе его показывать не хотелось бы. Вы же знаете. 'Сделать ему пластическую операцию — опять-таки дело рискованное.

— Ну, а если он просто-напросто пропадет? Сгинет без следа, и все тут. — Стерман заходил все дальше в расставленную Томом сеть.

— Я бы не советовал, — сказал Бромли. — На него в полиции есть дело. Если он пропадет, начнут его искать, заглянут в досье…

— Разве трудно уничтожить какие-то вшивые папки? Я полагал, что это давно сделано. — Стерман был явно раздражен.

— Папки-то давно сожжены, но за центральную картотеку я не поручусь.

Стерман вновь заходил по комнате. Он что-то мучительно обдумывал.

— Надо идти на риск, хотя думаю, что он невелик. Пусть наш друг поедет в отпуск. Это нам даст как минимум месяц. А тем временем запрячьте его подальше.

— Сразу? — спросил Том, невинно уставившись на американца.

— А что там тянуть? Это и будет гарантией. Главное— чтобы его не нашли. На этот счет специалистов достаточно.

— Есть несколько умельцев, — скромно заметил Бромли, потупив взор.

Он вышел, как всегда, через черный ход — в сад за домом. Стемнело. Он привычно перемахнул через стену. Узкий проход вывел его на Бродхерст-гарденс. Через три минуты он был на Финчли-роуд, схватил попутное такси и вернулся в отель.

Раздеваясь в номере, Бромли подумал, что с утра помимо прочих дел примется за осуществление идеи, занимавшей его последнее время. Ехать из Лондона в Батекс, где была его фирма, три часа. Что если арендовать себе отдельный кабинет в экспрессе, с нужными телефонами и компьютерами? Фирма должна выглядеть солидно, если ее возглавляет лидер движения «За консервативное большинство». Престиж превыше всего! С этой мыслью он лег в постель и включил телевизор на программу поздних вечерних новостей.