Патриция Гунардсон была взволнованна. Обычно невозмутимая, она нервно ходила по своему кабинету из угла в угол. Перед ней навытяжку стоял Хансен, чуть поодаль — Оле Бернардсен.

— В стране делается что-то невообразимое, — раздраженно говорила Гунардсон. — Сначала это нападение на сверхсекретное военное хранилище, и в тот же вечер — убийство прямо в центре города старшего помощника премьер-министра. Хорошо, если удастся предотвратить газетную истерию на эту тему. Но и по существу дела. Где мы находимся? В каком мире живем? Что просходит?

Хансен откашлялся. Остекленелые глаза смотрели невыразительно. По его виду было непонятно, переживает ли он то, что премьер-министр отчитывает его в присутствии Бернардсена, или же всерьез расстроен происшедшим.

— Могу лишь повторить свою версию, — сказал он хрипло. — Ни один из террористов не проник в хранилище. Все до одного были убиты. Вертолет сопровождения скрылся, не попытавшись прикрыть нападающих. У убитых найдены документы, свидетельствующие о принадлежности к левым террористическим организациям. Один из них араб, два немца, четвертый — турок.

— С каких пор левые террористы стали пользоваться вертолетами и куда вертолет мог улететь? На авианосец? Может быть у левых террористов есть и свой флот? — Голос Гунардсон был полон презрительной иронии.

— Вертолет мог сесть где-то на территории соседей. Его легко спрятать и замаскировать. Но кто бы ни планировал эту операцию, проведена она непрофессионально. У налетчиков было лишь самое общее представление о географии местности, о расположении и системе охраны объекта. Они пали жертвой весьма посредственной подготовки.

— А история с Нильсеном? — Гунардсон остановилась и пристально смотрела на Хансена.

— Мы имеем к этому только то отношение, — сказал он, пожимая плечами, — что убийство произошло под нашими окнами. Когда по тревоге дежурного наши люди выбежали на улицу, полиция уже увезла труп и сама улетучилась. Я думаю, тут надо разговаривать со Штромсеном. Его люди были ближе к месту преступления, чем наши.

Гунардсон отвернулась, прошлась по кабинету и наконец произнесла:

— На данный момент будем считать разговор оконченным. Но я не исключаю, что придется к нему вернуться. А пока постарайтесь вникнуть в эти дела поглубже. Но не предпринимайте ничего без моей санкции. Звоните мне в любое время.

Когда Хансен вышел, она села за стол.

— Ну, и что ты по этому поводу думаешь? — спросила она.

Бернардсен тоже сел к столу с противоположной стороны.

— Если ты внимательно посмотришь армейское донесение, — сказал он, — то увидишь, что нападающие были убиты только тогда, когда уже проникли во внутренние помещения хранилища. Они неплохо разбирались в системе сигнализации. В противном случае все было бы так, как говорит Хансен.

— Зачем же он лжет? — недоуменно спросила она. — Это же просто глупо.

— Собственно, охрана объекта — не его функция. Он может знать подробности не из самого точного донесения. Главное для него — узнать, кто стоит за нападением. Но его ссылки на левых террористов — пока что лишь предположение.

Он замолчал.

— У меня есть собственная версия, — сказал вдруг Бернардсен.

Гунардсон с интересом взглянула на него, приглашая продолжать.

— Я уже рассказал, что произошло с Нильсеном. Он шел в ведомство Хансена, это не вызывает сомнений. Стреляли в него с противоположной стороны улицы, с высоты третьего этажа. Оружие было того калибра, которым пользуется наша контрразведка. Полиция обыскала дом и нашла пустую комнату, в которой никто постоянно не живет. Ее арендует некий Братенс. Это — явно вымышленная фамилия. Хозяин дома намекает, что комната использовалась как место конспиративных свиданий, но не любовного характера. В комнате только два стула, и приходили только мужчины. Хозяину показали несколько фотографий. Он опознал в одном из них Братенса. Но в действительности имя этого человека другое. К тому же его нет в столице уже больше недели.

— Какая же твоя версия?

— Моя и Штромсена. Нильсен работал на Хансена. Это звучит странно, но у меня есть список десятка весьма достойных людей, которые в прошлом почти наверняка были с ним связаны. Расплата за грехи молодости. Рутинная практика любой тайной полиции. Когда Нильсен увидел нас в ресторане, он испугался и решил, что спасти его может только Хансен. Но Хансен знал, что мы за ним идем. Он убрал Нильсена на наших глазах. Рискованно? Но еще рискованнее объяснять, почему и зачем к нему шел Нильсен.

Гунардсон закрыла глаза, потерла виски.

— Зачем им надо было убивать Берта? — спросила она, не поднимая головы.

— Всех мотивов нам пока не узнать. Но думаю, что их было достаточно. Ведь собиралась же МИ-5 в Великобритании убрать своего премьер-министра. Быть может, тут прав Штромсен. До сих пор вторая копия приказа об уничтожении К-оружия не найдена. По-видимому, она была в сейфе у Берта. Нильсен об этом знал и хотел помешать исполнению приказа.

Патриция встала и подошла к окну. Небоскреб «Меркурий» на противоположной стороне площади рос не по дням, а по часам.

— Если Штромсен прав и если рукой Бергмана водил Нильсен, а им — Хансен, то задача наша упрощается. — Она чуть отдернула занавеску, впуская в комнату утренний свет. Сейчас собор напротив был светло-желтым, его двери были широко открыты, и туда тянулся народ. — Непосредственных участников убийства Нордена нет в живых, и судить некого. Против Хансена серьезных улик нет. Пока мы их не соберем, он остается на своем посту.

Бернардсен следил за ходом ее мыслей и удивлялся привычной извращенности логики политического деятеля, всецело поглощенного собственной карьерой. Он думал о том, что лучше держаться подальше от политики, заниматься наукой, писать книги, читать лекции. Так по крайней мере честнее.

— Я думаю, — продолжала Патриция, — что Хансену лучше всего уйти в отставку. Он служит на своем посту уже больше двадцати лет. От такого срока даже серебро портится, а он — далеко не серебро. Затевать публичный процесс было бы политически рискованно. Слишком много знает. Наша маленькая страна не перенесет подобных разоблачений. Подумать только: в нейтральной Иксляндии шеф контрразведки следит за интимной жизнью политических деятелей, в том числе и премьера, а затем убивает его при помощи наемного наркомана и начальника высшей канцелярии, который является агентом того же шефа контрразведки. Все это очень грязно, бросает тень на нашу страну, партию. Не лучше ли обо всем этом просто забыть?

— А Штромсен? Ведь он блестяще справился со своей задачей и раскрыл преступление века. Если бы не его удивительные профессиональные качества, ты бы еще сегодня ходила рядом с преступником, который мог бы убить и тебя.

— Да, конечно, я ему очень признательна. Если бы не он, я не смогла бы произвести всех этих перемен. Но пойми меня правильно. Я не имею права принести в жертву честь страны и своей партии ради человеческой благодарности.

Он смотрел на нее и не верил своим ушам. До чего же опасным может стать политический деятель под давлением политических реальностей!

— Сделаем так, — продолжала Гунардсон. — Расследование убийства Берта Нордена явно зашло в тупик. Это не вина полиции. Просто силенок у нее маловато. Поэтому я согласна с выводами твоей комиссии: Штромсена надо отстранить от руководства расследованием, а все дела передать новому начальнику контрразведки генералу Курту Рагнеру. И обязательно увеличить вдвое вознаграждение за сообщение данных, ведущих к раскрытию преступления.

— Но это же…

Бернардсен не успел договорить.

— Подожди же, послушай меня, пожалуйста, — сказала она обиженно. — Я очень хочу отблагодарить Штромсена. Пусть он остается начальником столичной полиции. Мы произведем его в следующий чин, несущий с собой великолепную генеральскую пенсию. Кроме того, я завтра же попрошу короля о даровании ему ордена Белой перевязи за многолетнюю безупречную службу. Такие люди, как Штромсен, нам нужны. Приведи его как-нибудь ко мне. Я хочу лично его приласкать.

Это было слишком молниеносно, чтобы он успел адекватно отреагировать. Бывали случаи, когда он терялся, как неопытный птенец. Так было вчера вечером со Штромсеном, так было сейчас с Патрицией.

Гунардсон обрела, казалось, полное равновесие духа, подошла к столу и вытащила из среднего ящика какую-то папку.

— Есть еще одно дело, — сказала она деловито, уже отбросив от себя мысли о вчерашних трагических происшествиях, — дело, по которому я хотела бы с тобой посоветоваться. Я получила… Впрочем, не буду говорить, какими путями, этот любопытный материал. Полистай его сейчас же и выскажи свое мнение. Но, до того как ты начнешь читать, хочу тебя предупредить. Речь идет о нашем концерне ВВФ. Там много деталей. Но обрати внимание на главное. Я имею в виду мотивы. Кто стремился к контролю над ВВФ, тот подбирался, разумеется, к нашим военным новинкам. Иного смысла я лично не усматриваю. А потом соедини это со вчерашним нападением на хранилище. Нет ли тут связи? Нападавшие не знали, что наиболее важная часть законсервированных секретов уже переведена нами в другое место. Если бы они знали, то вряд ли рисковали бы.

— Быть может, они искали что-то другое, — заметил Бернардсен и принялся читать материалы папки. Увидев в кратком введении имя Гарри Йонсона, он улыбнулся. С Гарри он когда-то был хорошо знаком и высоко ценил его прямоту и честность. Фамилия Нефедова ничего ему не говорила. В папке было страниц двадцать. По мере того как он читал, интерес его возрастал.

Пока Бернардсен был занят, Патриция быстро разделывалась с документами, лежавшими у нее на столе. Время от времени по ее звонку входил молодой Авель Борундсен и забирал очередную пачку бумаг. Она работала быстро.

— Ну, что ты об этом думаешь? — спросила она Бернардсена, покончив с делами.

— Все ясно, — ответил министр координации. — Это как раз то, о чем я тебя как-то предупреждал. Если мы отпустим государственные вожжи, ВВФ и другие наши арсеналы иностранцы захватят в мгновение ока.

— Это — общие слова, — возразила Патриция. — А конкретно что мы должны делать?

— Во-первых, проверить данные, по возможности более тщательно. Хотя в Йонсоне я не сомневаюсь.

— Я его тоже знаю, это — солидный человек, — подтвердила она.

— Далее, — продолжал Бернардсен. — Меня очень интересует участие в этой операции нашего друга Ленартсена. Ты в последнее время с ним часто встречаешься. Что подсказывает тебе чутье женщины?

— Логика политического профессионала говорит мне, что чутье женщины здесь не поможет. Ленартсен — хитрый и умный бизнесмен. Но он же и совершенно беспринципный делец. Меня не удивляет его участие в скупке нашего ВВФ. Не удивлюсь, если он связан и с делом «Любберс». Поэтому совсем недавно я сама предложила ему купить часть принадлежащих государству акций ВВФ.

Бернардсен от неожиданности побледнел. Он тупо глядел на Патрицию, будучи не в состоянии сказать слово.

— Выпей воды, дорогой, а еще лучше — виски со льдом. Олаф говорит, что мужчинам это помогает. Итак, успокойся, речь шла не о сегодняшнем и завтрашнем дне. Я просто хотела узнать, как он себя поведет, если будет проведена частичная денационализация. Все же лучше, когда в ключевом концерне господствует не какой-нибудь американец Фесс, а коренной иксляндец.

— Этот иксляндец давно уже живет в своей стране меньшую часть года. Больше половины его капиталов в Америке. Это подтверждает и Йонсон. — Тут министр ткнул пальцем в одну из своих закладок.

Гунардсон хитро подмигнула собеседнику.

— Я ему предлагала, но ничего не обещала. Пускай он пока лелеет надежды. А как решит парламент, это уж не полностью от меня зависит. Да и в кабинете министров продажа акций ВВФ может встретить возражения. Например, твои, министра обороны, министра труда.

— Ты спрашивала о мотивах, — Бернардсен был серьезен и, казалось, вовсе не намерен был сейчас шутить. — У меня нет сомнений, что вся операция была затеяна из-за К-оружия. Что за ним усиленно охотятся, совершенно ясно. Вопрос в том, кто именно. В папке упоминается «Кальмар», который как раз работает именно в этой области. И эта фирма связана со всеми, кто участвует в операции по захвату ВВФ.

— А эти террористы? — спросила Гунардсон.

— Их выдает вертолет, — ответил Оле. — По всем описаниям охраны и отзывам наших военных, это новейший тип, который еще нельзя купить на рынке. Он может быть либо русским, либо американским. Скорее всего, последним. С утра мне дали справку, где четко показано, какие именно вертолеты и у кого находятся на вооружении. Я, конечно, не исключаю советский вариант…

— А у меня тут серьезные сомнения, — перебила его Патриция. — Видишь ли, папку, которую ты только что читал, я получила не без помощи русских. Да, да, я и сама не склонна верить им на слово. Но дело в том, что мне ночью звонил наш представитель в Нью-Йорке Генстром. Гарри Йонсон был у него несколько дней назад и на словах рассказывал приблизительно то же самое. Он обещал все стройно изложить и документировать. Генстром ждал его три дня и только вчера узнал, что Йонсона сбила машина. Генстром предупредил меня, что русский коллега Гарри дал ему копию папки, которую он, не откладывая, через своих друзей отправил мне. У меня нет оснований сомневаться в достоверности этих сведений.

— Гарри погиб? — с тревогой спросил Бернардсен.

— Он жив, но в крайне тяжелом состоянии. Врачи не дают гарантий.

Бернардсен внезапно встал и решительно подошел к столу Патриции.

— Ты знаешь, я не хотел обострять отношений, но все же больше молчать не могу.

Гунардсон молча и очень серьезно смотрела на него. Каким он ей больше нравился? Мягким и податливым? Решительным и резким, как сейчас? Сказать было трудно.

— В этом деле слишком много убийств, и все они идут в одном направлении. Ты знаешь, в каком. Почему мы должны все время молчать, когда нас берут за горло, когда совершают вооруженные нападения на наши военные объекты, когда убивают нашего премьера, когда убивают наших зарубежных представителей, когда тайком скупают нашу промышленность? Ни ты, ни я, ни один честный человек не должны это терпеть.

Она дала ему выговориться. Все, что он ей наговорил, она могла бы сказать и сама.

— Если ты закончил, то сядь и послушай меня. Поверь, я полностью разделяю твои чувства, но не твою политику. Что ты мне предлагаешь? Поехать на заседание Генеральной Ассамблеи ООН и там публично рассказать всю эту историю? Или потребовать созыва Совета Безопасности? Я думала о таком варианте. И с удовольствием произнесла бы соответствующую речь. Но в чем, собственно говоря, официально упрекнуть правительство Соединенных Штатов? В том, что фирмы и разные частные лица скупают акции нашего концерна, не нарушая при этом наших и своих законов? Максимум, что я могу при этом требовать, это проведения специального расследования комиссией по ценным бумагам и бирже. Твоя гора родит вот такую маленькую мышь.

Бернардсен слушал и в растерянности искал, но не находил аргументов против ее холодного благоразумия. Хотелось взяться за шпагу. Но и он понимал, что вышел из гусарского возраста.

— Обвинить их в организации налета на наш объект? Но среди убитых нет ни одного американца. Загадочный вертолет даже не заснят нашими фотокамерами. Хотя на нем наверняка не было опознавательных знаков. Так что, если бы мы и нашли эти фото в недрах ведомства Хансена (я не исключаю, что их там припрятали), все равно нам бы это ничего не дало. Еще надо сказать им спасибо, что они не вооружили своих людей русским оружием и не подсунули им удостоверения советских военнослужащих. Будь уверен, если бы было так, наша пресса уже кричала бы на весь мир и требовала крови. Почему она молчит? Думаю, что неспроста. Одним словом, с таким обвинением я только вызову насмешки и американцев, и своих. Скажут: Гунардсон совсем свихнулась или перекрасилась в красный цвет, продалась большевикам. Что можно еще ожидать, мол, от социалиста? Нет, Оле, так мы не выиграем.

Она перевела дух, встала и подошла к понурому Бернардсену, положила ему руку на голову.

— Или заявить, что нападение на Йонсена — это дело нью-йоркской полиции. Опять-таки в большой политической игре бедный Гарри — лишь самая последняя пешка, которую уже нельзя превратить в ферзя. Могут спросить: а почему ваш сотрудник в ООН и его советский коллега вообще занимаются этим? Суют нос в дела, стоящие на грани национальной безопасности? И действительно, зачем? Из честности, патриотизма? И не потому ли, что Йонсон попал под скверное влияние красного агента Нефедова? Ты меня понимаешь, это я все говорю за них, за своих противников. Я могу найти возражения, и очень убедительные. Но тогда мы рассоримся с ними по-настоящему. Готовы ли мы к этому? О Нильсоне я уже говорила. Спасибо Штромсену, что он помог убрать эту мразь с нашего пути. Рагнеру на новом посту придется хорошенько разобраться, кто есть кто. А пока я полагаю, что лучше спустить все дело на тормозах и разыграть из себя иксляндских простаков. Пусть делают следующий ход, а мы посмотрим.

Она поглядела на часы.

— Теперь нам предстоит встретиться с Якубсеном. Алекс звонил утром и просил его срочно принять. Останься. Наверное, новый председатель ВВФ скажет что-то о своем концерне. В свете того, что мы с тобой здесь обсуждали, это может быть интересно. Да, кстати, о папке Йонсона он ничего не знает и не должен знать.

Она забрала папку у Бернардсена и заперла в потайной сейф в стене.

Алекс Якубсен вошел, улыбаясь и заметно хромая. Он был одет подчеркнуто элегантно в дорогой темно-серый костюм в полоску. Из нагрудного кармана торчал ярко-зеленый платок под цвет галстука. Казалось, что его лысина стала меньше, волосы — обильнее, а сам он — моложе лет на десять.

«Вот что делают повышение и вновь обретенные надежды в шестьдесят лет», — подумала Патриция.

— Какие новости? — любезно спросила она, предлагая Алексу кресло. — Всего несколько дней, как вы на новом месте, а уже весь в горячем порыве. Молодец, Алекс, если позволите так себя называть.

— Спасибо, вы очень любезны, — отвечал Якубсен. — Вы правы, благодаря вам я буквально ожил. По сравнению с Симериксом работа в правлении и жизнь в столице — чудодейственное лечение.

— Вы уже видели Ленартсена? — спросила Патриция как бы невзначай.

— Мельком, — осторожно отвечал Якубсен. — Мы обедали у него в «Меркурии».

«Хорошо, что не соврал», — подумала Патриция. И вслух:

— Я очень довольна, что он принимает участие в делах нашего концерна. Это — самая высокая экспертиза, на которую мы можем надеяться.

— Святая истина, — согласился Якубсен. — Я хочу предложить его кандидатуру в состав нового совета директоров. Тогда мы сможем его видеть чаще, а он — давать еще более квалифицированные советы.

— Ваши предложения о директорах уже готовы? — удивилась Гунардсон.

— Нет, официально я должен их обсудить на исполнительном комитете. Но я хотел бы предварительно проконсультироваться с вами и… — тут он повернулся в полнаклона к Бернардсену, — и с министром координации. К сожалению, мы еще с господином Бернардсеном подробно не беседовали.

— Вот и хорошо, — быстро сказала Гунардсон. — Когда поговорите, дадите мне знать.

Она сделала паузу, давая понять, что ждет наконец объяснения цели его посещения.

— Должен вас огорчить, госпожа премьер-министр, — сказал Якубсон, помрачнев. Его северный акцент сейчас был особенно сильным. — Несколько дней назад по вашему распоряжению к нам были переправлены материалы ранее законсервированных исследований. Вчера я поинтересовался, в каком они состоянии и с чего нам следовало бы начать. И вот неожиданный казус…

— Их перехватили по дороге? — не выдержал Бернардсен. — Но мне сообщали, что никаких инцидентов в пути не было.

Якубсен снял очки, тщательно протер их мягкой тряпочкой и вновь надел на кончик носа. Монгольские его глаза, неподвижные и хитрые, на несколько мгновений остановились на премьере.

— Хуже, — пробасил он, чеканя каждое слово. — Одно из исследований пришло в таком виде, что позволяет сомневаться в достоверности документации.

— Что это значит? — резко спросила Гунардсон.

— Прежде чем идти к вам, я все внимательно проверил. Два года назад на хранение была отправлена одна документация, а вернулась к нам другая. То, что пришло, абсолютный, полный хлам. Там нет ничего, что могло бы представлять интерес для наших лабораторий и предприятий.

— О каком исследовании идет речь? — спросил Бернардсен, догадавшийся об ответе Алекса.

— О проекте К, — ответил тот, глядя на него поверх очков.