1

Не помню. Абсолютно ничего не помню.

До сих пор перед глазами лишь тот миг, когда разум окутали непроглядные шоры. Тьма поглотила сознание. Было такое чувство, будто находишься в глубоком каменном мешке. Ни одного проблеска света. Ни одного намёка на него. Ни одного лучика.

И я, такой беззащитный, на холодном каменном полу.

А ещё помню страх.

Это был страх маленького ребёнка, покинутого своей матерью. Покинутого навсегда, а не на время, где-то непроходимой чаще. Это был страх одиночества. Страх душевной боли.

Я страдал и ужасно мучился.

Стены вдруг начали мерцать тусклыми зелёными переливами, будто небесные сполохи, кои бывают в северных землях.

Это сияние было поначалу даже незаметным. Казалось воображаемым. Но чем больше я вглядывался во тьму каменного мешка, тем явственней оно становилось.

Едва я это понял, как морок отошёл.

Была ночь. Небо заволокло тяжёлыми тучами, из которых неустанно сыпался мелкий дождь.

Я сидел, прислонившись спиной к толстому стволу дерева. Оно единственное казалось мне тёплым. Всё тело сводило от холода. Зубы стучали друг от друга, выбивая цокающую дробь.

Где я? — сознание всё ещё туго соображало.

Пейзаж не походил на привычную природу Светолесья. Могучие старые сосны сурово глядели на мою скукожившуюся фигуру, словно чего-то ожидая…

Это же Сиверия! — проснулся мозг. — Ну да, Сиверия! Ты что, забыл?

Дождь превратился в снежную крупу.

Я попытался встать и громко охнул. Тело ломило, особенно ребра. Ощущение было такое, будто я свалился с огромной высоты и забил их о землю…

Ну, конечно же, — усмехнулся я сам себе, вспоминая тот отчаянный прыжок и полёт на фонаре над главной площадью. — Ещё бы у тебя рёбра не болели!

Акетон в нескольких местах был порван. Левая штанина распорота до колена и в образовавшейся прорехе виднелся глубокий порез. От того, как сильно замерзла стопа, я понял, что в сапог натекло немало крови.

Дрался, что ли? — опять странные провалы в памяти.

Напрягся: «С кем? Со стражей Айденуса?..»

Я вдруг снова вспомнил тот его пронзительный взгляд.

В отличие от остальных Великий Маг совсем не испугался. Он глядел на меня, словно на нечто необычное и диковинное.

О, Тенсес! Что же тогда со мной случилось?

Ничего не помню. Абсолютно ничего!

Я снова попытался встать.

Надо двигаться, — говорил сам себе. — Надо, иначе замёрзну… околею… Найдут потом мой остывший труп, к примеру, волки. Или росомахи… Отгрызут голову и не вернусь уже в сей мир…

Вера в то, что человек должен умереть правильно, а именно — с головой на плечах, сильно влияла на наше понятие о ритуале смерти. Для многих преступников лучшим вариантом порой было даже сжигание на костре. По их словам, мол, так хоть на новое тело можно рассчитывать, после воскрешения. А то ходить с отрубленной головой подмышкой…

Да всё это глупые россказни. Такие же, как байки про родимые пятна.

— На затылке? — спрашивает крикливая баба у своей подруги. — Знать дубиной, али камнем по голове треснули. Ну тогда, ещё в прошлой жизни. Вот и след остался.

Я относился к этому, как простому суеверию.

А если быть честным с самим собой, то не смотря на все речи церковников, пока никто из чистилища не вернулся. Ну так, чтобы наверняка. Обычно для оправдания применяли отговорку, типа: «Страж Тенсеса, огромный великан в белом одеянии, с ослепительными крыльями за спиной и вооружённый гигантским мечом, стоит у Последних врат, не выпуская Искры назад в Сарнаут. Почему? Да просто нет достойных на воскрешение»…

Идти было очень тяжело. Голова просто раскалывалась на части. Левая нога практически не слушалась.

Я услышал легкое журчание. Думал — показалось.

Пить ведь хотелось страшно. Я сделал несколько шагов, кусты расступились, и, в тусклом свете изредка выглядывающей из-за мрачных снежных туч луны, увидел извивающееся русло какой-то речки.

Вертыш? Другой тут нет, вроде.

Ещё пару шагов и я ступил на тонкую корочку прибрежного льда. Тот как-то тоскливо затрещал под сапогом, но выдержал.

Сил идти уже совсем не было. От усталости мозг словно отключался.

Боюсь ли я смерти? Аж даже интересно! — это я, видно, уже начинаю бредить. — И всё же? Ответь сам себе честно… Боишься или нет?

Порой ведь врёшь даже себе. Убеждаешь в чём-то…

Перед внутренним взором вихрем пронеслись все события от тех, что были на безымянном острове, до походов по Светолесью.

Как всё начиналось? Тот остров вообще казался весёлой прогулкой. Что там тролль, что там Проклятая Искра! Да даже лесовики, и схватка с бандитами Дедяты Гнильского — всё это не казалось чем-то ужасным.

А вот чем дальше… Уже не так весело.

Внутри начала оседать какая-то гнильца. И к Орешку — я совершенно изменился.

Было ли мне там страшно? — Безусловно.

Но боялся ли я смерти? — Трудно сказать… Да и что такое смерть? Ну отправится моя Искра в чистилище. Если повезёт, то потом снова вернётся в сей мир… Так почему же мы все так боимся умирать? Кто ответит?

Я зачерпнул рукой воды из реки. Холод на какое-то время привёл меня в чувство.

Бритые по северной традиции виски пылали жаром. На лбу выступил пот.

Я сделал несколько глотков и закашлялся.

И тут же коварная мысль, будто подземный червь, что точит трупы: «Зачем бороться? Умри… Там, в чистилище, тебя ждёт покой…»

Где-то далеко-далеко заухала бодрствующая сова. Снег усиливался, укрывая землю толстым слоем белого одеяла.

И я закрыл глаза, прилёг на сухую траву… Журчание реки уносило сознание в далёкую даль… в чистилище, где ждут Искры…

Стало теплее… а, может, это просто наваждение умирающего тела…

Вдалеке мелькнули горящие свечи. Они тихо потрескивали, будто ветки под ногами осторожно крадущейся к водопою лани… Огоньки приближались… чувствовался запах мирры…

Всё. Пришёл… наконец-то…

Что-то тёплое коснулось моей щеки, но глаза уже были не в силах открыться.

— Эй! Кто ты? Как твоё имя? — спросил голос.

Я подумал, что это снова тот служка-гоблин. Хотел ему ответить, но лишь выдохнул… в последний раз… и резкий порыв ледяного ветра задул все свечи…

Уши заложило так, будто я ушёл на самое дно озера. Грудь сдавило, дышать было трудно и во всей мути, плотной пеленой застилавшей глаза, я с трудом различил какие-то фигуры.

— …а-а-а! — прорвалось сквозь пелену. — И-из-ме-е-на-а!

Я огляделся: возле дверей в самых нелепых позах валялось человек семь. Они были живы, только барахтались и стонали. Один, что ближе к выходу, собрался силами и снова проорал: «Измена!»

Избор Иверский держался за живот. Он сидел, раскинув ноги, у мозаичной стены, а его смятый нагрудник тускло поблескивал в свете курсирующего мимо узкого окна громадного янтарного фонаря, одного из тех которые в ночи освещали главную площадь.

Я стоял напротив Айденуса, всё ещё не в силах пошевелить ни ногой, ни рукой. Маг смотрел на меня с таким любопытством, с каким смотрят дети на диковинного жука. Он буквально подплыл ко мне, и я ощутил ещё большее давление в груди.

Пелена становилась гуще. Звуки через неё практически не пробивались.

И тут я увидел, как из меня исходит тончайший серый «дымок», словно я гриб-пырховка, наступая на который, в воздух вырывалось облачко «пыли».

Айденус приоткрыл свой рот. Его полные красноватые губы зашептали что-то непонятное. Мне отчего-то подумалось, что он говорил по-эльфийски.

Маг несколько раз повторил какую-то фразу. Я смог различить только небольшой более или менее понятный отрывок: «… кюр-ди дрюгон…»

— Сердце дракона, — беззвучно повторил я, всё ещё борясь с накатившейся вялостью и бессилием.

Непонятно отчего, но я всё ещё старался добраться до Айденуса, чтобы… чтобы… убить его…

От этой мысли, меня аж в жар кинуло.

Я тут же вспомнил себя другого. Это тоже было в башне… у Клемента… Я тоже так стоял, источая сероватый «дым», который завертелся в высоком вихре, превращаясь в что-то… в Тень…

Или это надумано мной? Или же эта Тень вползала в меня?

Губы Великого Мага скривились в ехидной ухмылке. Он был так близко, что если бы я сейчас мог, то свободно дотянулся до его старческой шеи.

«Дым» начал рассеиваться, и тут наступило такое облегчение. Мир «проснулся» тысячами звуков, нахлынувших огромной волной.

Айденус подошёл совсем близко. Он чуть склонил голову и, всё ещё бормоча по-эльфийски, положил руку на моё плечо.

— Я такого ещё не видел, — проговорил он. — И даже не слышал. Откуда ты? Как тебя зовут?

— Бор… с Ингоса…

— Измена! — снова проорал ратник.

Слышно было, как по ступеням грохочут тяжёлые шаги дружинников.

— Я должен был вас убить…

Слова давались с трудом. Айденус снова улыбнулся, но теперь как-то по-отечески добро.

— Странная магия, — сказал он. — Да и ты странный…

Тут в двери ворвались солдаты.

— Держи его! — проорал кто-то из них.

Я сделал шаг назад. Их было слишком много, мне не справиться.

И тут в голову пришла совершено дикая мысль. Потом, когда я оторвался от погони, мне даже стало дурно, что я смог на такое решиться.

Подхватив валяющиеся на полу бумаги Гудимира Бельского, я развернулся практически на одном месте и почти мгновенно набрал скорость. Через мгновение-другое прыгнул вперёд головой, стараясь закрыть её руками, чтобы осколки разбивающегося стекла, не поранили лицо.

Полёт длился какие-то секунды, а потом я с огромной силой врезался в очередной пролетающий мимо окна фонарь. Руки лихорадочно пытались за что-то ухватиться, и это мне удалось в самый последний момент.

Фонарь плавно завертелся и стремительно направился вниз по широкой дуге. Я видел, как приближаются крыши каких-то зданий, зубцы стен, разделяющих город на кварталы.

Но вот полёт стал резко замедлятся. Фонарь приостановился и начал потихоньку подниматься вверх.

Я в отчаянии разжал руки и свалился вниз.

От удара о крышу сбилось дыхание. На какую-то секунду в глазах потемнело, но руки сами собой рефлекторно ухватились за какие-то выступы, останавливая скатывание дальше вниз на каменную мостовую.

Несколько секунд отдышался, а потом осторожно перевернулся на спину. Ребра гудели, что колокола на звоннице поутру.

Что-то с знакомым звуком просвистело и тут же возле ладони в потемневшую деревянную дощечку вонзилась черная стрела с характерным красным оперением. — Защитники Лиги. Их вещичка!

Я подтянулся и попытался вскарабкаться на конёк. Рядом снова засвистели стрелы, и, кажется, одна из них оцарапала локоть.

Перемахнув через конёк, я поехал вниз. Распластавшись на спине, постарался затормозить, но…

— Эх-х! — ноги потеряли опору, и я рухнул наземь.

Внизу живота что-то сжалось, и через секунду в пятки ударила земля. Небо закрутилось над головой и тело, громко брякая железными мечами, свалилось на мостовую.

— Твою мать! — прохрипел я.

Было очень больно.

Поднялся. В голове сполохи, кружится. Пятки горят.

— Святой Тенсес! — недалеко стоял один из мастеровых.

Он удивлённо смотрел на свалившегося чуть ли ни с неба человека.

Торговый Ряд. До разделительных ворот саженей сто. Лишь бы никто из стражи не заметил.

И только это подумал, как из-за покосившейся телеги с сеном, выбежало три вооружённые фигуры.

Ругательства сами собой вырвались из уст. Мастеровой оглянулся и тут же попятился назад. Глаза его вылупились, что медные пятаки.

Стражники довольно быстро преодолели разделявшее нас расстояние. Но я успел чуть отдышаться и пришёл в себя.

— Стой! — проорал тот, что постарше.

Скомканная черная борода делала его похожим на церковника из низших сословий.

Очевидно, они видели мой диковинный полёт с самой верхушки башни Айденуса на фонаре. Защитники Лиги так быстро бы не успели спуститься и догнать меня.

Надо было принимать бой. Убивать стражников не стоило: всё же они простые люди, выполняющие свою службу.

Я выровнялся и попытался сделать шаг вперёд на негнущихся ногах.

Чернобородый подоспел первым. Он остановился на почтительном расстоянии и, неуверенно крутил мечом, не зная, что делать.

Мне отчего-то вдруг на память пришли последние слова напутствия Жуги Исаева перед моей поездкой в Орешек:

— Закона нет, — уверенно говорил тот. — Есть одно только принуждение.

Я хотел было возразить, но замер, поражённый неожиданно поняв истинный смысл сказанного.

— Подойди сюда, — прорычал чернобородый.

Я тут же сделал три шага и почти мгновенно оказался возле стражника. Его глаза раскрылись от удивления ив следующую секунду он свалился на мостовую. Из разбитого носа натекло столько, как от раненного кабана.

Вторые два стражника попытались замахнуться, но вскоре сами присоединились к своему старшему товарищу.

Рабочий ойкнул и бросился наутёк. А я сорвал с одного из солдат плащ, накинул на плечи, чтобы прикрыть порванную одежду, и пошёл прочь.

Пятки всё ещё гудели, отдавая болью прямо в мозгу.

Куда идти? Куда мне бежать? — пронеслось в голове.

Надо было выбираться из города. Но куда? Кто мне поможет?

Эльфы. — Да ты что! Если они прознают про события в башне, и если ещё вдруг станет ясно, либо появиться хоть какой-то намёк на мою причастность к гибели Клемента ди Дазирэ (я тут же вспомнил Тень и истекающий из меня странный «дым»), то они первые же меня кончат. Хотя, это конечно не факт. Однако рисковать не стоит. К эльфам никак нельзя!

Кто же тогда ещё? Гибберлинги?

Я вдруг вспомнил послов семьи Сивых.

Попробовать спрятаться у них?

Петляя по кривым улочкам Торгового Ряда, я уже через минуту был у ворот, ведущих в гибберлингский квартал. На удивление, тут не было ни одного стражника.

Миновав проход, я вышел на широкую площадь, где сновали целые толпы разношёрстных гибберлингов.

Они здесь в столице, как в прочем и в любом ином своём поселении, жили большой общиной. Основным источником их дохода была охота и рыболовство, вернее теперь уже перекупка и перепродажа, поскольку в Светолесье им не сильно позволялось заниматься подобным. Ведь всё-таки эта часть Кватоха была заселена людьми, а у озера — водяниками. А ни те, ни другие, своего отдавать просто так не хотели.

Ещё много гибберлингов было задействовано в постройке астральных кораблей. Кое-кто занялся горным делом, налаживая привоз в столицу угля, как лучшей альтернативе дровам. Говорили, что в кузнице особо жаловали сию вещь, поскольку отлитая сталь выходила теперь прочнее.

Горожане охотно приезжали в гибберлингский квартал, чтобы запастись свежим мясом и рыбой. Гибберлинги, в отличии от барышников из Торгового Ряда, вели дела честно, и к тому же могли всегда скинуть цену.

Вот и сейчас площадь гудела от обилия продающих и покупающих. То тут, то там, заключались какие-то сделки, сновали телеги, завозившие и вывозившие товары. У крайних лотков приторговывали оружием и черным углём.

Я прошёлся среди лавок и вскоре вышел к дому Сивых. Мелькнувший в толпе стражник вяло окинул мою фигуру и потопал дальше.

Уже у лестницы я унюхал характерный запах вялящейся рыбы. У дома сновали очень занятые, если судить по внешнему виду, гибберлинги. Они что-то таскали, переругиваясь на своём смешном языке.

— Эй! Ребята! — позвал я. — Могу увидеть посла? Или его братьев?

Тут из дверей вышел разодетый гибберлинг. Только по шапке я узнал в нём посла.

— Слушаю, — сурово сказал он.

Сзади мелькнули фигуры его братьев.

— Я - Бор. Помните?.. Тон Ветродуй, остров…

— А-а! Конечно! В этом капюшоне мы вас сразу и не узнали. Проходите, прошу.

Лестница жалобно скрипнула под ногами, но выдержала мой вес. Мне указали место у очага.

— Хотите есть? — улыбнулся посол, обнажая маленькие острые зубы.

— Спасибо, нет. Я по делу. Мне нужна помощь.

Посол посерьезнел и сделал какой-то знак своим братьям. Они живо закрыли дверной проём занавесью, и стали за спиной старшего брата.

В двух словах я рассказал о событиях в башне. По лицу посла трудно было понять, что он думает. Его живые глазки-пуговки таращились на меня, поблёскивая от огненных сполохов.

— Тон Ветродуй докладывал нам, что в Орешке вы вели себя очень храбро. Даже воевода Залесский лестно отозвался о вас… А тут такое! Как быть? Мы даже не знаем…

Я хотел было встать, но посол резким жестом приказал оставаться на месте.

— Не торопитесь, мы вам не отказываем в помощи… Нам с братьями надо посовещаться.

— Мне выйти?

— Не надо.

Посол встал и пошёл в небольшую комнатку слева от очага. Его братья последовали за ним.

Я огляделся и стал прислушиваться к звукам снаружи. Ничего подозрительного не учуял.

Пахло хвоей, каким-то пряностями. Но всё затмевал запах рыбы из больших дубовых бочек у стены.

Прошло несколько минут, когда гибберлинги вернулись.

— Вот что, Бор. Отправляйтесь в Сиверию в наше поселение Гравстейн на берегу Длинного Вертыша. Ехать туда далеко, оно практически в самом центре того края. Мы сегодня отошлём сову с письмом. Сообщим о вашем прибытии. Найдёте матушек… на вашем языке они зовутся Глазастиками. Укроетесь у них до поры до времени. Договорились?

Я кивнул головой.

— Мы можем дать вам денег. Путь туда неблизкий…

— Спасибо. У меня есть.

Посол несколько секунд задумчиво глядел на меня. Мне отчего-то подумалось, что он сейчас гадает, а не поступил ли он опрометчиво, помогая «бунтовщику». И, видно, так ничего не надумав, плюнул в ладонь и протянул мне лохматую лапу-руку.

Я пожал её в ответ и вышел вон.

Легко сказать: «Езжай в Сиверию». Как туда добраться?

Я вышел из квартала и снова очутился в Торговом Ряду. Стараясь миновать широкие многолюдные улочки, а тем более площадь с серой громадиной статуи Скракана, я очутился у Вонючего переулка. Сразу за ним должны были быть ворота, ведущие в порт. Осторожно, чтобы не привлекать внимания, вышел в переулок и тут же таким же макаром вернулся назад за угол: у ворот стояло человек двадцать стражников. Они тщательно проверяли всех выходящих и выходящих из города.

— Попал! — от досады хотелось выть. — Обложили.

Даже с боем я бы не смог пройти.

— Эй! — негромко прикрикнул мне какой-то человечек.

Его голова, похожая на перевёрнутое лицо, постоянно крутилась по сторонам, словно он ожидал откуда-то нападения. Он стоял у позеленевшей от постоянной сырости стены, в небольшой её нише.

— Подь сюда, — махнул он, всё ещё оглядываясь.

Я тоже осмотрелся и неспешно, чуть прихрамывая на ноющую левую ногу, приблизился к яйцеголовому. На его щеках виднелась рыжеватая поросль, делающая его похожим на общипанного козла.

— Ты мне? — сурово спросил я.

— А то! Енто не тебя-сь тута ищут? — прошепелявил он, слегка улыбнувшись.

Я успел увидеть его щербатые зубы и белый налёт на языке. От паренька воняло какой-то тухлятиной. И если судить по грязной заношенной одежде, то он явно побирался в городских кварталах.

— Чего это ты так решил? — спросил я, стараясь ничем себя не выдать.

Яйцеголовый улыбнулся, как обычно улыбаются местные дурачки, и, хитро щурясь, проговорил:

— Я это… видел, как ты-сь у ворот со стражниками дрался.

— И что ты хочешь?

— Могу это… могу помочь… Тебе-сь из города выйти надо? Так-то? Проведу, ни одна зараза не прознает.

Я долго смотрел в его скачущие беличьи глаза, пытаясь определить степень доверия.

— Что ты хочешь взамен? — осторожно спросил его.

Парень встрепенулся, воровато огляделся, и сладострастно уставился на эльфийский кошель на моём поясе. Его грязные пальцы чуть коснулись вышитых фиалок, и рука тут же отдёрнулась назад.

Я прикинул, сколько денег у меня осталось. Кажется две золотых монтеы, несколько серебряников и медью полтинник.

— Ты знаешь, что я с тобой сделаю, если обманешь? — навис я над пареньком.

Тут быстро-быстро заклипал глазами и трусовато заулыбался.

— Если выведешь, отдам весь кошель.

— Хорошо… хорошо…

Он снова осмотрелся и скорым шагом пошёл по улочке. Я отправился следом.

Мы прошли вдоль огромных каменных валунов, составляющих основание стены, и очутились у небольшой площадки, где велась постройка.

— Идём, — махнул яйцеголовый рукой и, ловко запрыгнув на доски, заспешил вверх наверх.

Мастеровые, занятые своим делом, не обращали на нас никакого внимания.

Я огляделся и пошёл вверх по наклонным доскам, представляющих собой своеобразную лестницу. Поднявшись вверх, где вовсю кипела работа по укладке кирпича, мы с пареньком прошествовали до угловой башни. Там были установлены лебёдки, которыми поднимали грузы на стену.

Парень подбежал к одному из здоровяков рабочих. О чём-то с ним пошептался, а потом жестом подозвал меня.

— Значит так, — сказал рабочий низким простуженным голосом, — с каждого возьму по «новоградке».

— Ничего себя! — хмыкнул я, доставая кошель.

— Стой! — схватил меня за руку парень и оттянул в сторону. — Я-сь ведь спускаться не буду. Отдай мне деньги, а сам ступай с миром.

Мы снова встретились глазами с яйцеголовым, и тот тут же отвёл взгляд в сторону.

Я вытянул из кошеля серебряник, прозываемый в народе «новоградкой». Руки паренька выскочили вперёд и жадно обхватили мягкую кожу кошелька. Он высыпал на ладонь монеты:

— Ух! Даже «орлики», — его кулак жадно сжали золотые монеты.

Я не стал досматривать дальнейшие его пассы с деньгами и вернулся к рабочему. Он внимательно осмотрел монету и счастливо улыбнулся.

— «Новоградка». Отлично!

Надо сразу сказать, что серебряные монеты, рубившиеся на столичном Монетном дворе, считались в Лиге полноценными. Можно даже сказать, были эдаким эталоном. Сто таких серебряников у менял шли наравне с одним лигийским «орликом», золотой монетой. В то время, как серебряник с Умойра уравнивали в пропорции один к полтора. Медяки делали все, кому не лень. Самыми известными были сиверийские «копейки», на которых изображался гербовый знак аллода — копьеносец на скачущей лошади, атакующий тигра. Были также и «мечники» — умойрские монеты, «щитки» — с Ингоса. Да всех не перечесть. Но вот, как и в случае с «новоградкой», копеечные монеты оказались с «верным» весом, потому распространились по всей Лиге. Сейчас, практически на всех таких медяках изображали «копейщика», приурочивая его к образу императора Валира Четвёртого.

Отданная монета была новёхонькой, и образ Святого Тенсеса на ней ещё не потемнел.

— Залазь, — довольно улыбался рабочий, кивая в сторону лебёдки.

Едва я осторожно влез в сетку, как моё тело с лёгкостью оторвалось от пола, и через минуту оно благополучно достигло земли. Рабочие внизу с небольшим удивлением посмотрели на меня, но практически тут же потеряли интерес и занялись своими делами.

Я оправился и пошёл в сторону трактира. Надо было объясниться с Заей и, собравшись в дорогу, уезжать в Сиверию.

Обойдя глубокую лужу, я вышел на деревянные брусья мостовой, ведущей к центральной дороге. Едва прошёл шагов пятьдесят, как из соседнего переулка, а следом и с центральной улочки, выбежали стражники. Слава Тенсесу, тут было людно, и я легко затерялся в толпе, затем свернул в узкий проулочек. Через минуту вышел к кузнице, а оттуда снова направился к центральной дороге.

Быстро же меня просекли эти стражники. Скорее всего, это дело рук той пакостной яйцеголовой гниды.

Даже представил, как он семенит на своих кривых полубосых ножках к дружинникам, и, пряча за пазухой эльфийский кошель из нежной телячьей кожи, рассказывает обо мне, мол, видел, как «сей разбойник» бежал через строящуюся стену. Ловите, мол, держите, его. Небось ещё и награду какую ухватит… Жаль, что я его не кончил… Хотя…

Я осторожно вышел на дорогу, обошёл тянущиеся полупустые телеги, и перешёл на другую сторону слободки.

— Стой! Вот он! — раздалось за спиной.

Я вздрогнул и обернулся: со стороны кузницы вышло четверо, один из которых тыкал в мою сторону копьём.

— Держи его! — гаркнул второй, и я со всех ног бросился бежать.

Впереди маячил конный двор Овсова. Живо перемахнув через ограду, я чуть не поскользнулся на грязной каше натоптанной земли.

Мальчишки, что обхаживали лошадей, с удивлением смотрели то на меня, то на бегущих следом стражников. Я вспугнул лошадей, и они, сильно похрапывая, отскочили в сторону.

В конюшне было темно. В нос ударил характерный запах навоза вперемешку со свежим сеном.

Бежать дальше было некуда. Я развернулся и вытянул мечи.

Стражники замедлили свой бег. Двое из них сняли со спин щиты и стали наступать. Остальные пропустили их вперёд, затем вошли следом в конюшню и пошли по флангам.

Все они были из Защитников Лиги. Я видел их стальных начищенных «орлов» на доспехах. Они хищно раскидывали когти, готовясь схватить воображаемую добычу.

Те дружинники, что с щитами, быстро приблизились и практически одновременно кинулись в бой. Мои мечи глухо стукнулись о дерево и я был вынужден сделать ещё один шаг назад.

Вот, Бор, и всё! Зачем ты только в конюшню забежал?

Солдаты снова атаковали…

 

2

Во рту пересохло. На глаза словно навалилась громадная гора. Открывать их было больно, даже не смотря на то, что вокруг царил полумрак. В воздухе пахло дымом.

Я попытался встать, но резкая боль вырвала из груди сдавленный стон.

— Лежи, не прыгай, — послышался строгий женский голос.

Что-то тёплое коснулось лба.

— Наконец-то жар спал, — снова сказал тот же голос.

— Где я? — из моего горла слова выбирались с большим трудом.

Наконец, удалось разлепить веки, и, сквозь сероватую дымку, я увидел белое пятно чьего-то лица.

— Я - Бажена, — сказал женский голос. — Ты у меня в доме.

Тут я понял, что лежу абсолютно голым под покрывалом из звериных шкур.

— К-как… тут очутился? — говорить всё ещё было трудно.

Бажена приподняла мою голову и приложила к губам глиняную миску. В рот медленно потекла какая-то жидкость. Поначалу я даже не различил её вкуса, но вскоре ощутил приторную горечь, а следом по телу растеклось приятное тепло.

— Тебя нашли сразу за Гремящими порогами, что на границе со Светолесьем… Любой другой уже давно бы отправился в чистилище.

— А что со мной не так? — удивлённо спросил я.

Бажена сразу не ответила. Она закончила вливать в рот свою настойку, потом встала и куда-то отошла.

Прошла минута, женщина снова подошла ко мне. Глазам стало легче, и теперь я смог её рассмотреть.

Средних лет, высокая, статная. У неё была тяжёлая тёмно-русая коса, спадающая с правого плеча. Широкая голубая лента закрывала её высокий лоб. Одета Бажена была в меховую безрукавку. Скорее всего, она была местной знахаркой. Это ещё подтверждалось обилием пучков из каких-то сушеных трав, связками грибов, корешков и прочих компонентов для зелий.

Женщина подошла ближе, и тут я заметил в её руке странного вида нож.

— Дай свою руку, — сухо сказала Бажена.

Не дожидаясь, она взяла мою ладонь и слегка её надрезала. Из раны выступила тёмная густая кровь.

Бажена взяла свой нож за лезвие и приложила рукоять, стилизованной под голову змеи, к порезу. В воздух вдруг вырвалось лёгкое едва заметное беловатое облачко. Мне даже показалось, что я услышал тихий-тихий хлопок.

Кровь перестала бежать, застыв на ладони.

— Что это? — спросил я.

Бажена снова села рядом со мной. От неё запахло молоком и чем-то ещё тонким, незнакомым, но приятным.

— Кровь единорога. Слыхал?

— Что слыхал? — не понял я.

— Серебро всегда так реагирует на кровь единорога.

— Я не понимаю, — устало проговорил в ответ.

— Я бы не заметила… да и никто не заметил бы… Для этого надо иметь «чистый» кусок серебра под рукой. Как на моём ноже.

Она его показала. Если судить по форме лезвия, то передо был типичный образчик гибберлингского охотничьего ножа. Вот только рукоять… Скорее всего, последнюю изготовили или эльфы, или те, кто знаком с их методами и способами изготовления.

— Есть одна легенда, — отвечала знахарка, — что единороги пришли с луны, ещё в те времена, когда Сарнаут был целым и невредимым.

— Откуда тут… у меня… это какая-то…

— Это древняя магия. Я о подобном слышала от своей бабки… Да и то, когда была сопливой девчонкой.

— Какой магией?

— Если хотели кого-то спасти, то искали единорога и просили его поделиться своей кровью с умирающим. Когда подобное происходило, то человек оживал.

Тут Бажена замолчала и о чём-то задумалась.

— Это тебе не зелье варить, — вдруг сказала она. — Подобное искусство под силу…

Она снова замолчала, пристально уставившись на меня.

— Посмотри на свою ладонь. Видишь? Рана затянулась… Кто же ты такой?

— Не знаю, — сухо ответил я.

— Человеку не осилить кровь единорога. Её «чистота» сожжёт его изнутри, поскольку все люди грешны. Чтобы такого не было…

Заскрипела входная дверь. Сквозь полог я увидел, как в избу ворвались клубы горячего пара.

— У-ух! — раздался мужской голос. — Слава Святому Тенсесу! Бажена? Ты здесь?

Знахарка встала и вышла в светлицу.

— Здесь, здесь, — ответила она, а потом, осенив себя знамением, сказала: — Святому богу слава!

— Что там наш парень?

— Пришёл в себя.

— Вот и отлично, — я услышал, как зазвенели металлические доспехи.

Занавес отдернулся, и ко мне подошла высокая тёмная фигура.

Этот человек несколько секунд смотрел на меня, а потом резко присел у изголовья.

— Меня зовут Владом, — уверенным спокойным голосом сказал человек. — Владом Стержневым.

В полутёмной комнатке, освещённой только лампадкой, стоящей у образа Святого Тенсеса, трудно было разглядеть его лицо. Единственное, что сразу бросалось в глаза, так это его начищенная кольчуга.

Голова болела, говорить было трудно. Язык словно присох к нёбу.

— Я здесь, в Молотовке, командую отрядом Защитников Лиги, — продолжал человек. — А как зовут тебя?

Что ответить? Меня же наверняка разыскивают.

Я молчал, хмуро глядя на Влада. Тот испытывающе глядел в ответ.

— У меня здесь два письма, — Стержнев вытянул из походной сумки, скрученные в маленькие трубочки, свитки. — Одно — от Избора Иверского.

Снова Влад замолчал, ожидая моей реакции. Я в ответ тоже молчал, тупо уставившись в красный угол.

— Тут написано, что сейчас ведётся розыск некого Бора, по прозвищу Головорез. Северянина, невысокого роста… темноволосого… Тут же его обвиняют в пособничестве бунтарям, возможной причастности к «тёмным имперским делишкам»… При себе может иметь «некие бумаги»… При поимке быть осторожными. Брать или живым, или мёртвым. А всё имущество, кое будет при нём, запечатать и не трогать до прибытия представителя из столицы… Интересное письмецо, верно?

Я молчал. Попал, так попал.

Стержнев откуда-то вытянул большой свёрток, развернул его и я увидел своё оружие и ажурную кольчужку.

— Ни денег. Ни бумаг… Так как тебя зовут, говоришь?

— Сверр, — хрипло ответил я.

Командир Защитников хмыкнул в усы и завернул оружие назад.

— У меня есть и второе послание. Оно из Сыскного Приказа от Жуги Исаева. Знаешь такого?

— Слышал… когда-то…

— Исаев предписывает… тайно… вот как! Тайно, — Влад снова хмыкнул в усы. — В общем, предписывает всячески помогать этому самому Бору, называемым в письме поручителем для особых дел. Также следует дать ему прибежище и срочным порядком известить Жугу о местопребывании этого человека… Интересно-то как! Человек один, а указаний о нём гораздо больше.

Стержнев продолжал говорить и одновременно вытянул из своей сумки потемневшую «руку помощи», а следом золотой знак в виде раскинувшего крылья орла.

— Кто же ты такой, Сверр?

Я не знал, что сейчас ответить.

Бажена отдёрнула шторку и заглянула к нам.

— Как он? — она сухо спросила у Стержнева.

Тот не ответил и лишь жестом попросил знахарку выйти.

— Я много разного в жизни повидал, — говорил Влад мне. — Посему сделал для следующий вывод: никогда не следует спешить, если до конца в чём-то не уверен. Так вот и с тобой… Сверр… Кстати, ты знаешь, кого называют «сверрами»?

— Знаю. Меня.

Стержнев сощурился.

— Я - единственный Сверр. Другие, лишь подобия.

— Ого, какая самоуверенность! Ты воевал? Я видел шрамы.

— Было… когда-то…

— Где?

— Последний раз — в Орешке.

— Да? — Стержнев заёрзал. — На чьей стороне?

— На правильной.

— Да тебе палец в рот не клади! Может, действительно сверр.

Стержнев вдруг рассмеялся, но как-то по-доброму, без ехидства.

Снова заглянула Бажена.

— Как его состояние? — спросил Влад.

— Тяжёлое. Думала, что за эти три дня, что он лежал в беспамятстве…

— Три дня? — удивился я.

Стержнев поднялся и отошёл в сторону. Он некоторое время о чём-то разговаривал со знахаркой. По обрывкам слов я понял, что в поселении заболели солдаты. А потом вдруг чётко различил:

— … не очень нравится, — продолжал Влад.

Это он про меня.

— Я пришлю двух парней к тебе…

— Да он слаб! — возразила Бажена.

Голос её был глух, словно она говорила откуда-то из-под печки.

— Слаб или не слаб, но мне его взгляд… В общем, я попрошу, чтобы парни приглядели за ним, пока мы водяников погоняем. А то совсем распоясались. Люди жалуются, что в сети лазят, рыбу воруют. На днях чуть какого-то рыбака не прибили.

И Стержнев вышел. В приоткрытую им дверь, снова ворвался студёный воздух.

Я остался лежать. Слабость в теле стала опять заполонять сознание, и оно проваливалось в какое-то небытие, рождая в голове сонмы непонятных образов.

Кажется, я с кем-то дрался. Перед глазами мелькали острые клинки мечей… Надо было выбираться из конюшни… Конюшни? Какой конюшни?

…Вот не думал, что удар щитом окажется настолько сильным. Меня отбросило вглубь конюшни, словно какую-то пушинку. Бедро обожгло и чуть позднее я сообразил, что это результат удара мечом. Лезвие рассекло штанину и глубоко прорезала мышцы. Но сразу этого не почувствовал. Вскочил и с холодной трезвой яростью бросился в атаку.

Дружинники попятились, не ожидая от меня такой резвости. Но в их глазах я увидел, что они полны решимости и отступать не собираются.

Удар. Финт. Успел блокировать. Снова ответил.

Шутки в сторону. Жалеть никого не буду. Всё будет по-настоящему.

Поднырнул и, быстрым ударом под колено, свалил одного из солдат на землю. Он злобно завыл, хватаясь рукой за ногу.

Ещё финт. Потом тычок ногой в нижний край щита. Дружинник зашатался, но удержался. Тут его достиг фальшион: он с тихим смертельным свистом опустился на его голову. Шлем выдержал, но от удара чуть сплющился. В стороны полетели снопы искр.

Осталось ещё двое. Они переглянулись друг с другом и одновременно атаковали.

Обычно бой долго не длится. Это только в сказках бьются богатыри три дня и три ночи. На самом деле всё занимает не больше минуты. Потом просто начинаешь «иссякать».

Но это касательно только боя один на один. Когда же против тебя выступает сразу несколько бойцов, то начинаешь готовиться к длительному сражению. При умелом распределении сил, можно, всё-таки, справиться с противником.

Я видел, что ребята передо мной стали «иссякать», но сил у них ещё хватало для пары кругов атак.

Тут мне улыбнулась удача: тот что слева чуть споткнулся и свалился на колено. Буквально в последнюю секунду я сдержался, чтобы не кончить его, и ударил в лицо гардой. В стороны брызнула кровь, и дружинник тяжело завалился на бок.

Правый солдат прыгнул вперёд. Мы схватились и покатились по соломе. Упали как-то неудачно: я зацепился раненой ногой за столб и завыл волком. Было очень больно.

Дружинник вцепился руками в горло. Тяжелый, зараза. Не сбросишь.

Бить лёжа было не удобно. Я схватил рукой солдата за нос, а второй за ухо. Не знаю, как получилось, но, скорее всего, так крепко скрутил, что тот истошно завопил и перестал душить. Воспользовавшись моментом, мне удалось извернуться и даже подняться на колени.

Удар. Удар. Ещё удар.

«Огонёк» в глазах дружинника погас и он медленно опустился на грязную солому.

Я встал и попытался отдышаться. Надо было уносить отсюда ноги, а то со следующей командой вряд ли справлюсь.

Подобрав свои мечи, вышел наружу. Чуть левее стоял привязанный гнедой жеребец. Весь в сбруе, словно меня поджидал.

Под удивлённые взгляды мальчишек, я вскарабкался на коня.

— Эй! Ты куда! — раздался недовольный мужской голос.

Из-за здания выбегал Иван Овсов в сопровождении двух крепких парней.

— Стой! Вор!

Я пришпорил жеребца и поскакал прочь.

— Держи его! — донеслось вслед…

 

3

Утро… Да, я был уверен, что это было утро.

Бывает так, когда слишком долго отдыхал, вдруг во всём теле просыпается непреодолимое желание действий.

Я открыл глаза и смотрел сквозь занавесь в сторону предполагаемого окошка. Тело ныло. Ему жуть как не хотелось лежать. И я встал. Вернее, сначала сел.

Шкуры сползли вниз, обнажая сухопарое тело. Бледная кожа, тусклые вкрапления шрамов. Последние постепенно пропадали, словно рассасывались, и теперь с трудом можно было сказать об их «свежести».

В доме было тихо. Слышно было, как в печке гудит огонь. Пахло чем-то горьковатым. И ещё пахло жареным мясом.

Желудок жалобно заурчал, показывая насколько голоден.

Я скинул шкуры дальше, стараясь оглядеть раненую ногу. На бедре виднелась новенькая перевязка. Чуть приподняв край, я обнаружил затянувшийся молодой кожей длинный порез.

Попытка слезть с кровати вырвала из груди непроизвольный стон. Тут заскрипела дверь и в дом вошла Бажена.

Она несла ведро с водой. Увидев, что я сижу, Бажена от неожиданности охнула и отпрянула назад.

— Ты чего? — испугано спросил она.

Мне что-то показалось знакомо в её интонации, и лишь потом я сообразил, что Бажена из зуреньцев. Оставалось непонятным одно, как она тут очутилась.

— Проголодался, — ответил я хозяйке.

Бажена как-то странно посмотрел на меня, а потом растерянно попыталась собрать завтрак.

— Вчера охотники принесли мне мясо молодого яка, — словно в чём-то оправдываясь. Сказала она. — Их тут сейчас много с предгорий спустилось… Все говорят, что на севере нынче сильные морозы. Большой Вертыш за Великанами сковало льдом.

Я сидел, укрыв нижнюю часть своего тела шкурами, а сам оглядывался по сторонам. Сегодня мне всё казалось в диковинку.

Голова была ясной, лишь небольшая слабость в теле выдавала последствия ранения и затянувшегося жара.

— Где мои вещи? — спросил у Бажены.

Она вздрогнула, задумалась, а потом, спустя минуту принесла мои пожитки. Всё, кроме оружия.

Одежда пахла свежестью и имела следы умелой починки. И хоть одеваться было трудно, но я всё же это осилил, и снова попытался встать на ноги. Буквально на секунду-другую голова закружилась, но мне удалось удержаться.

Шаг. Подтянул раненую ногу. Снова шаг.

За минуту удалось доковылять до стола, что стоял у широкого светлого окна.

Сквозь мутное заиндевелое стекло (именно стекло, а не бычий пузырь), удалось разглядеть небольшой дворик. За ним резкий обрыв и шагов через пятьдесят верхушка грубо тесаного частокола. Дальше раскинулась заснеженная тайга.

Круча уходила вниз, к ослепительной ленте какой-то речки, ещё не полностью затянутой льдом. На другом берегу тоже был лес, тянувшийся до высоких серых громадин горной гряды.

— Уречье, — пояснила Бажена. — Здесь оно начинается и тянется до Солёного озера.

Знахарка замолчала, всё также строго глядя на меня. А потом неожиданно зачем-то сообщила:

— В долине нынче много рысей… Что-то расплодилось их в этом году… С тех пор, как чёрный мор унёс в чистилище Искры местных жителей, зверья в Сиверии развелось тьма-тьмущая.

— И давно я здесь обитаю?

— Да, почитай, седьмой день. Тебя нашли полуживого прямо за Гремящими порогами.

Она поставила передо мной глубокую глиняную миску, от которой исходил просто одуряющий запах. Взяв в руки деревянную ложку, я сделал ей несколько махов, закидывая бульон в рот.

Дверь отворилась и в дом, громко притопывая ногами с мороза, вошли два человека. Чёрные шубы делали их владельцев необычайно толстыми, словно бочонки на ножках.

— Хозяйка! Дрова уже накололи… Ох, ты! — мужчины сняли шапки и удивлёно смотрели на меня. — Встал уже!

Они спокойно сели напротив и жестом показали, что им бы то же неплохо было сейчас подкрепиться. Это явно были мои сторожа, оставленные Стержневым.

Мы встретились взглядами. Будь они клинками, то сторонний наблюдатель увидел бы, как те с холодным неприятным лязгом скрестились.

Бажена накрыла на стол и сама отошла к печи, демонстрируя своё безразличие к происходящему.

Дружинники скинули шубы на лавку и принялись хлебать бульон, при этом выхватывая пальцами мясо и жадно забрасывая его в рот.

— Хорош! Ох, как хорош! — покряхтывали они с какой-то ухмылкой в глазах.

Дверь снова отворилась и внутрь вошла ещё одна заснеженная фигура.

— Эх! — голос мне показался знакомым. — Замело нынче… Слава Святому Тенсесу!

В ответ нестройно понеслось: «Святому богу слава!»

Человек перестал отряхиваться и сурово уставился на меня. Это был Стержнев.

— Так-с! — Влад подошёл ближе.

Я продолжал есть, стараясь ни на кого прямо не смотреть. В душе что-то закипело, заскреблось. Чувствовалось приближение тех странных «шор», топивших сознание во «тьме».

Отчего вдруг они появились, трудно было сказать. Опасности как таковой я не почувствовал. Да и если бы меня раскрыли, то уже давно отдали бы ребятам Избора.

Вдруг подумалось о Зае: только бы её не коснулась эта ситуация со мной. Теплилась слабая надежда, что Жуга об этом позаботится.

А с другой стороны, они-то знают, что бумаги у меня, и не станут трогать тех людей, кого считают близкими мне. Конечно, до поры до времени, но всё же пока меня не поймают.

Стержнев присел рядом и я почти почувствовал, как он заглядывает мне в лицо. Я перестал есть и поднял взгляд на него.

— Да уж, действительно «сверр».

На его замечание дружинники, во всю уплетающие бульон, вдруг громко расхохотались.

— Дайте ему поесть, — вступилась Бажена. — И Влад, я ведь тебя предупреждала! У меня в доме не будет…

Стержнев резко повернулся к знахарке.

— Молчи, и не забывай, чем мне обязана.

Бажена сердито хмыкнула.

— У меня есть на то причины, — продолжил Влад, уже поворачиваясь ко мне. — Сразу видно, что такой человек опасен.

— Да где там опасен! — подал голос один из солдат.

— Тебя, Резун, спросить забыли… А быстро ты, Бажена, его на ноги поставила. Говорила, что долго выхаживать, а тут…

— Крепкий он, — буркнула знахарка, поглядывая на меня.

— У тебя что-то ко мне есть? — спросил я у Стержнева.

Тот криво ухмыльнулся:

— Коли б было…

Он не закончил, задумчиво глядя в никуда.

— Я в своей жизни сталкивался с разным… верил тем, кто обманывал, и не верил тем, кто говорил правду… В отношениях с людьми не стоит спешить и делать скоропалительные выводы.

Тут Стержнев снова посмотрел на меня, а потом вдруг, повернувшись к своим дружинникам, сердито проговорил:

— Поели? Если так, то пойдите-ка к Хрипунову. Я его сейчас встретил, так он просил подсобить с… В общем, скажите, что я вас прислал в помощь. Ясно?

Дружинники хохотнули и стали собираться.

— Да живее вы! Увальни.

Только они ушли, как Стержнев чуть наклонился ко мне и начал:

— Я давно тут. Кстати, по своей воле… С тех пор, как мор унёс жизни большей части местного населения — тут нужда в защитничках ох как возросла! От всего и от всех… Слышал о том страшном море? Черной болезни?

Ещё не понимая сути разговора, я отрицательно замотал головой.

— Да было такое… Ты думаешь… пожалуй, большинство так же думает, что Сиверия — край глухой, дикий. Что тут одна деревенщина и обитает…

— Послушай, Влад, переходи к делу. Я не люблю долгих вступлений.

Стержнев проигнорировал моё замечание, и продолжил:

— Вот из-за того, что все так думают, что мало кто сюда едет, вот из-за этого тут и расплодилось всякой… В общем, так: в этом посёлке только мы и являемся тем оплотом, на который опирается Лига. Не будет нас — здесь не будет ни одного человека… ни одного гибберлинга… и эльфа не будет… Если бы я во всём глупо исполнял лишь приказы столичных чинуш, тогда…

Стержнев стукнул кулаком по столу.

— Не знаю, кто ты такой. Да в общем-то, и знать особо не хочу. Пока портал не работает, ты будешь под моим присмотром. Починят, тогда отправим в Новоград. Зовись, как хочешь: Сверром, Бором или хоть диким яком. Главное — не мути воду… Теперь понимаешь?

— Кажется.

— Отлично… А всё-таки, крепкий ты парень. Такая рана, а ты уже на ногах. С моими ребятами Бажена возится дольше. Так ведь? Помнишь, как меня отправляла собирать всякие там оленьи сердца, рога яка?

Знахарка не ответила.

— Как я лазил по долине, охотился… А твой отвар не очень-то и помогает моим защитничкам.

— Если бы не он, то лежать им в могилках, — сердито бросила Бажена. — И это вместо спасибо…

— Не злись! Просто странно как-то всё…

Стержнев поднялся.

— Вечером зайду проведать. Вдруг надумаешь, что рассказать, тогда милости прошу. А пока: из дома ни ногой.

Сказал, накинул шапку и вышел вон.

Только сейчас я позволил себе чуть выпустить пар, стукнув по столу кулаком.

— Сука! — прорычал вслед.

— Он всегда такой, — вступилась вдруг за Стержнева Бажена. — Но на самом деле, он человек мягкий…

— Оно и видно.

Я попытался привстать, но раненная нога отдала прямо в мозг такой болью, что я снова выругался.

— Ничего. Пару деньков и тебе станет легче.

Последнее слово она произнесла, как «легше», снова выдавая в себе зуреньское происхождение.

Она помогла мне подняться и дойти до кровати.

— Мне думается, что это у тебя не первое ранение, — мягко сказал она. — И заживление с каждым разом становится всё быстрее. Так ведь?

— Наверное… Ты мне рассказывала про кровь единорога. Или мне это привиделось?

Знахарка, хотевшая было отойти по своим делам, остановилась.

— Кровь единорога… Я мало об этом знаю. Не мое это…

— И всё же.

Бажена вернулась и присела у изголовья.

— Сущность единорога в том, что он противится любому злу… Отсюда и целебность его крови… рога… ну и вообще… В лунном сиянии можно увидеть, как она светится голубовато-серебристым цветом… Моя бабушка, помнится, даже говорила, что серебро — это их застывшая кровь… Тот человек, который выпивал её, излечивался от тяжёлых болезней. А вот о тех, у кого течёт в жилах такая кровь, мне слышать не приходилось. Да и человеку не выдержать всей… всей… всей её «святости», ведь человек от природы носит как печать добра, так и печать зла. Потому, если поразмыслить, он должен либо стать «святым», либо… либо погибнуть.

— Но я ведь жив, а сам ведь и не святой вовсе.

— Сама вижу и не понимаю… Если хочешь, то я могу вечером провести обряд окуривания.

— Зачем?

— Чтобы очистить твой разум. Он сейчас заполнен повседневными заботами, страхами, переживаниями. Отогнав всё это, ты сможешь увидеть ответы, на то, что сейчас сокрыто…

Я поднялся на локте.

— А чем окуривать?

— Да не бойся, — Бажена улыбнулась. — Мы, знахари, в некотором роде тоже колдуны да маги. Но самое низшее сословие. Если остальные собирают «силу» в себе и через себя ею пользуются, то мы ищем «силу» в тех предметах, в которых она хранится и накапливается. И заставляем эту самую «силу» совершить некую… некую… Не подберу слово.

— Я понял.

Бажена приподняла брови, мол, уверен, что понял. Я кивнул.

— Окуривание — одно из самых простых обрядов. Я возьму полынь и шалфей. Они развеют твои мысли «не по делу». И ещё добавлю…

— И это поможет?

Бажена снова улыбнулась, но не ответила. Она поднялась и пошла по своим делам.

 

4

…Лошадь сильно хрипела. Розовая пена вырывавшаяся из её рта, забурлила; животное споткнулось и рухнуло на пожухлую траву. Я едва-едва успел вытянуть ногу из стремени и покатился по земле.

Стоял тихий холодный вечер. Небо, окрашенное сине-багровыми полосами облаков, устало глядело на меня.

Я был не в силах встать. А рядом доходила раненная, да ещё и загнанная лошадь.

Где-то глубоко в душе мне было её жаль. Надо было бы помочь, попытаться прекратить её страдания, но разум охватила какое-то безразличие.

Я устал. Безумно устал. Второй день в бегах. Без сна, отдыха… Петляю по лесам, что заяц, сбивая со следа.

Прикрыл глаза всего лишь на секунду, и вдруг… кто-то затормошил меня за плечо.

Глаза резко открылись. И первое, что они увидели — это было испуганное лицо Бажены.

— Что случилось? — спросил я.

— Ты так стонал… страшно стонал…

Я сел. Голова была тяжелой, как это обычно случается от того, что не доспал. Во рту снова пересохло.

Бажена протянула деревянную ендову. Сделав несколько мощных глотков, я ощутил странный привкус напитка. Нога, на удивление, уже не так ныла и болела. Бажена еще минуту стояла рядом и внимательно смотрела на меня.

— Думаешь, сейчас в лунных лучах буду светиться? — пошутил я, чувствуя, как разум слегка затуманился.

Знахарка задумалась и отошла к печи.

Только теперь я учуял в воздухе легкий запах дымка. Бажена повернулась ко мне лицом. У неё в руках был тугой пучок каких-то сушенных трав, один конец которого сильно дымил.

Знахарка подошла ко мне вплотную и, по какой-то, понятной только ей одной, схеме стала обмахивать «веником» вокруг моей головы — окуривала.

Трава дымила очень сильно. Отчего я стал уже с трудом различать контуры её лица. Грудь сдавил сильный кашель.

Попытался было разогнать дым рукой, но она вдруг перестала слушаться. Ощущение сродни тому, словно сильно выпил. Заторможенность движений передалась заторможенности мыслям. А, может, и наоборот.

В общем, я перестал воспринимать окружающий мир. Хотел сказать Бажене, чтобы она убрала этот пучок да затушила его, но изо рта вырвались прозрачные пузыри. Они распались на множество мелких, а те, в свою очередь, густой пылью расплылись в воздухе.

Кожи лица коснулся странный ветерок. Он хоть и был холодным, но от этого же и приятным.

Я даже услышал странноватый звук, похожий на глухое постукивание палкой по мешку с мукой. Звук был ритмичным, размеренным.

Туман перед глазами рассеялся, и я очутился у отвесной скалы. Впереди, среди белого дыма виднелась черная расплывчатая фигура ледяного дрейка. Его могучие крылья громко хлопали…

И тут же марево пропало.

Я сидел на кровати. Голые стопы опирались на холодный бревенчатый пол. Лицо Бажены медленно выплыло из дыма и её серые глаза внимательно уставились в мои.

— Дрейк? — переспросила она. — Ты сказал «дрейк»?

Я молчал. Просто не мог говорить. Язык прилип к нёбу, мысли путались.

Бажена открыла дверь, проветривая избу. Потом взяла из небольшого мешочка соль и посыпала по всем углам. А, остановившись у образа Святого Тенсеса, что висел в красном углу, чуть помолилась.

В голове стало проясняться, но ясность еще ей не вернулась.

Память снова сделало странный кульбит, вызвав из своих недр странные воспоминания. В них снова был в башне Айденуса в Новограде. Ноги опирались на мозаичный пол… Это верхняя зала мага, вокруг которой снаружи медленно курсировали фонари. Обездвиженный я стоял напротив Айденуса.

— О, если бы ты видел мир таким, каким вижу его я, — говори маг.

Нереальность происходящего усиливалось ещё тем, что воспоминание часто прерывалось, как это бывает во сне.

Великий Маг опустил глаза. Его лоб покрылся глубокими складками. И я вдруг увидел перед собой дряхлого уставшего от жизни старика.

Это откровение настолько меня поразило, что я пропустил большую часть рассказа мага.

— Многие знания умножают многие печали, — проговорил Айденус.

Я слышал эту фразу. Кажется, это из «Святого жития Великого Тенсеса». Его слова. Точно, точно!

— В мире ничто не реально. Здесь нет солнца, нет луны и звёзд, нет неба и земли. Нет рек и озёр. Нет долин и лесов, пустынь и джунглей. Здесь ничего нет. Наш мир, словно застывший студень. Словно отражение былого Сарнаута.

Айденус глубоко вздохнул и поднял глаза на меня.

— Тюрьма… Этот мир мёртв. Здесь лишь отражения былого… Тюрьма для Сарна.

Я испугался: Айденус часом не рехнулся.

— Астрал. Вот истинная реальность. Иной просто нет.

Я огляделся: ничего не изменилось. Мир был таким, каким я его видел. И о чём толковал мне Айденус, было не понятно.

— Из Астрала Великие Маги черпают свою силу. Из Астрала мы создали всё видимое тобой… вами… Над головой ни солнце, ни луны, а лишь Астрал. Там нет ничего. Даже звёзд.

— Почему? — спросил я мысленно.

Айденус удивился вопросу. По его лицу я прочитал, что он думает обо мне: наивный мальчик, не понимающий сути реальности. Его вопрос также глуп, как он сам.

— Уходи, — сказал Айденус, махнув рукой.

Невидимые оковы спали, и я словно освободился…

И что это? Воспоминание? Или сон?

Дверь отворилась, и в избу вошёл краснощёкий от мороза Стержнев. Сосредоточенность на его лице сменилась хмурой улыбкой. Он чуть потянул носом воздух, явно отмечая характерный запашок дымка.

Мне показалось странным столь частые наведывания к моей персоне. Но как только Бажена поставила перед ним миску, всё стало на свои места.

От моего взора не укрылось то, какими однозначными взглядами смотрели эти двое друг на друга.

Стержнев быстро поел, искоса поглядывая на меня. Потом вытер скатертью рот и вытянул из кармана трубку. Неспешно набив её, он затянулся и сел спиной к печи.

За окном было темно. Где-то погавкивала собака, а так вообще стояла мёртвая тишина.

— Зима в этом году припоздала, — вдруг сказал Стержнев, проследив мой взгляд к окну. — Наверное, весна будет затяжная.

— Почему? — не понял я.

— Не знаю… так думается…

Влад глубоко затянулся, ощущая, как дым проникает в каждый уголок его лёгких.

Надо бы отослать почтового голубя, — подумалось ему.

Он уже решил известить Исаева о необычном человеке, назвавшимся Сверром.

И что в нём такого? — продолжал рассуждать Стержнев. — Отчего его ищут прямо-таки все, кому не лень?

Дверь резко распахнулась и в избу ввалилась какая-то мохнатая фигура.

— Там это… как там… ну в общем…

Человек запыхался и долго размахивал руками.

Стержнев как-то безразлично поглядывал на вошедшего, а потом спокойно сказал:

— Да ты, Пётр, не части. Давай-ка по порядку.

Вошедший повернулся к красному углу, бормоча под нос:

— Слава Святому Тенсесу! — а потом уже повернувшись к Стержневу, сказал: — Хрипунов пришёл. Тебя ищет.

— Случилось чего?

— Так ты ему дружинников в помощь дал. Они на солеварню отправились, встретить обоз да сопроводить его, чтоб там ничего…

— Да ближе к делу!

— Хрипунов говорит, мол, гоблины, мать их, напали.

— На обоз? — Стержнев мгновенно выровнялся, но трубку изо рта не выпускал.

— Угу. Лошади назад сами вернулись. Только на последней убитый… Резун…

— Как убитый?

— Топором… гоблинским… В спине торчал…

— Что? — Влад вскочил. — Какова хрена происходит? Вы там перепили, что ли?

— Да как можно, Владислав Никитич. Мы ведь… А тут Хрипунов…

— Где дружинники? А-а, мать вашу! Чего встал, давай пошли к Хрипунову!

Стержнев схватил шубу, шапку и, на ходу одеваясь, выскочил вон. За ним, смешно семеня ногами, поспешил и грузный ратник.

Мы с Баженой переглянулись.

— Нигазово симя! Гах! — и дальше я уже мало что понял на её зуренськом языке.

— Есть что-то теплое? — спросил я у знахарки.

Выражение её лица стало непонимающим сути вопроса. Пришлось пояснить:

— На улице мороз. А я хотел бы чуть пройтись, а то от дыма голова разболелась.

Несколько секунд Бажена обдумывала ситуацию, а потом вытянула откуда-то небольшой полушубок и заячью шапку.

— Тут кругом тайга, — сказала она, протягивая одежду.

— Не бойся, я бежать не собираюсь… пока…

Знахарка на секунду замешкалась, но всё же отдала одежду, и я поковылял к дверям.

На улице было необычайно тихо. Выйдя из тёплого помещения, я не сразу ощутил мороз. Чуть постояв, глубоко потягивая ртом свежий воздух и наблюдая, как густые клубы пара тают в сумерках, освещенных лишь полной луной и слабым светом из окна избы, я огляделся по сторонам.

Снега намело, будь здоров! Сделав несколько шагов по протоптанной от дверей дорожке, я остановился, пытаясь все-таки определиться, куда бы пойти дальше.

Впереди виднелись несколько изб, широкая заснеженная площадь, на которой слева высилась груда длинных сосновых брёвен, а ещё чуть дальше недостроенные каменные палаты, увенчанные высокой, но тоже незаконченной, башней. Чуть в стороне я заметил строительные леса вокруг ещё одного каменного сооружения, по форме напоминающего оборонную башню.

Скорее всего, посёлок укрепляли, превращая в своеобразную крепость. Но вот только с одним отличием от новоградского: её строительство явно затянулось на месяцы, если не годы, поскольку делалось всё своими силами, а, значит, не очень быстро.

Не смотря на теплый полушубок, мороз стал пробираться аж под акетон, неприятно пощипывая тело. Сапоги на мне были легковаты, явно не по погоде. Тут бы что-то потеплее на ноги натянуть.

Я похромал на площадь. И когда миновал колодец, огороженный сверху от непогоды небольшим навесом, то снова остановился оглядеться.

Дом знахарки был на самом отшибе Молотовки у высокого, незаконченного частокола, или, называемого на эльфийский манер — палисада (сие слово я потом слышал от нескольких местных жителей). Огромные тяжелые ворота, стоявшие в ста саженях в стороне, были закрыты. Мне показалось странным, что подле них не было ни одного сторожа. Хотя, пройти в Молотовку можно было и через то место, где ограда заканчивалась.

Из ближайшего леса тянуло непонятной тревогой. Это чувство можно сравнить с тем, когда находишься в «нехорошем» месте. В народе такое называют «нечистым». Всё время кажется, что тебе кто-то смотрит в спину.

Я отогнал прочь тревожные мысли и поплёлся дальше по тропе. В ночной тишине вдруг послышался характерный конный топот, и из-за покосившейся длинной избы слева рысцой выехало несколько всадников.

— А ну-у в с-с-стрну! — злобно проорал один из них и выскочил прямо ко мне. — Пьянь!

Лошадь толкнула меня в плечо, и я отлетел в снег, будто мешок с соломой. Тычок хоть и не был сильным, но весьма ощутимым. Свалиться я не свалился: удалось устоять, правда, при этом припал на больную ногу. Колено сильно стукнулось о мёрзлую землю, и из груди непроизвольно вырвался стон.

Я увидел наглые надменные рожи проезжавших. Особенно выделялся один безбородый холёный хлыщ, одетый в соболиную шубу. Он посмотрел на меня, как на конный навоз, и поехал дальше в окружении своих приспешников. Через несколько секунд, они скрылись за углом, явно направившись в эти самые недостроенные палаты.

Грубо выматерившись и сплюнув на снег, я постарался встать.

Из из ближайшей избы донёсся громкий мужской хохот и какая-то музыка. Я прислушался: скорее всего, в этом доме весело гуляли.

Дверь распахнулась и наружу вышли два человека. Они шатающейся пьяной походкой обошли дом и стали у стены с намерением помочиться.

Трактир, — сообразил я.

Нога от резкого движения сильно ныла. Думаю, молодая кожа, затянувшая рану, разошлась.

Вот же гады! В следующий раз встречу, и тогда посмотрим, кто кому дорогу уступит.

— Так! — из-за заваленной снегом избёнки, вышла темная фигура.

По голосу я сразу определил Стержнева.

— И что ты тут делаешь? — спросил он, приближаясь.

— Дышу воздухом.

Я снова попытался встать. Влад подошёл ближе и грубо помог подняться.

— Скучаешь? — сказал он непонятно о чём конкретно. — Можешь сходить со мной на наше вече.

— Куда?

— Здесь рядом.

— И что мне там делать?

Стержнев приподнял брови, словно говоря самому себе: «И действительно! Что?»

Но он тут же нашёл какой-то ответ, а мне бросил:

— На что-нибудь сгодишься. И, кстати, ты пока мой… должник. Во всех смыслах этого слова.

Что именно подразумевал Стержнев, я снова не понял.

Мы пошли по дороге в том же направлении, в каком уехали всадники. Через несколько минут вышли на широкую чищеную улочку, ведущую прямо к высокому крыльцу каменных палат.

У входа стояли несколько вооружённых стражников с факелами в руках. Они с интересом посмотрели на мою ковыляющую позади Стержневу фигуру, и, когда уже было вознамерились преградить вход, услышали приказ пропустить меня внутрь.

— И вот что, Игорь, — сказал Влад широкому круглолицему стражнику, — отведи его к моим ребяткам. Скажи, пусть присмотрят.

Я переглянулся с этим самым Игорем и поплёлся следом.

Прежде, чем рассказать о событиях этого вечера, надо вернуться к истории. Но не к истории вообще, а конкретно к истории существования людской расы.

Помниться, тем осенним вечером, когда через пару деньков мне надо было отъезжать в Орешек, пришел Бернар и в одном из наших разговоров, мы вдруг затронули эту тему. Сейчас даже не помню, почему так вышло.

Эльф вытянул трубку и я понял, что разговор будет долгим.

— Когда-то, — начал он, — на заре существования вашей расы, расы людей… Предрекая твой возможный вопрос о джунах, скажу сразу, что они тоже были людьми, но… но несколько иными.

— Иными?

— Да, иными. Не такими как вы, канийцы, или хадаганцы. Но сейчас не об этом.

Эльф стал набивать трубку. Подкурив, он продолжил:

— Так вот, разрозненные племена людей оказались на развалинах некогда могучей джунской империи. В то же время на эти территории пришли и орочьи полчища. И между ними и вами разразилась кровавая война, которая собрала воедино ваши разрозненные племена. Так и образовалось Кания, или, как любят порой вспоминать ваши летописцы — государство свободных людей.

Но после победы, как обычно бывает, начался делёж земель. И как следствие — междоусобица.

Одно из многочисленных людских племен, прозываемое аро, выступило с предложением о создании такого союза, в котором все имели бы равные права, а также и обязанности по отношению друг к другу. Это был тот прообраз, который впоследствии и стал нынешней Лигой. Земли закрепили за самостоятельными вольными городами, ставшими сосредоточием этого самого союза. Во главе их стали Наместники, образовавшие Великий Совет Кании.

Время шло. Среди Наместников стала выделяться одна семья, страстно желавшая прибрать власть к своим рукам…

— Валиры? — спросил я.

— Они самые. Но, придя к власти, они не стали разрушать традиции складывавшиеся сотнями лет. Люди оставались свободными даже после того, как Валиры провозгласили себя императорами. Создав свод законов, позволивший регулировать отношения между возросшим числом свободных городов, они ещё более сплотили людей, а позднее, после Катаклизма, и присоединившихся к Лиге эльфов и гибберлингов.

Сарнаут развалился на острова, парящие в Астрале. Наместники видоизменились… теперь их место занимали Великие маги. Уцелевшие земли стали прозывать аллодами.

— Почему? — спросил я.

— Давным-давно, согласно старым законам, на каком-то из древних людских наречий, аллодом прозывали земельное владение большой семьи. Племя, состоявшее из подобных семей, выступало для них в роли господина. На этих землях семья имела безграничную власть, однако она не могла покинуть пределы своего аллода. Понимаешь?

— В общих чертах.

— Вот и для Великого Мага остров в астрале является его аллодом, покинуть который он не может в силу обстоятельств… Ладно. Мы чуть отвлеклись. Помнишь, мы уже когда-то с тобой говорили о Лиге, об отношениях внутри неё?

— Возможно, такое было.

— Было, было. Ты просто подзабыл. Все жители Лиги свободны. Все вправе жить вольно, так как им велит их совесть, обычаи и…

— Я это понял. Что именно ты хочешь мне доказать?

— Что внутри Лиги не должно быть деления на лучших и худших. Будь ты эльфом, гибберлингом, человеком или водяником. Да кем угодно!

— Водяники официально не входят в Лигу.

— Не входят, но живут на этих землях. И всегда жили. Мы заключили с ними союз, а это главное. Это значит, что мы приняли их как равных. Ведь по законам, принятых в эпоху правления Валиров, всякий «пришлый, или испокон живущий» на земле племени, прозывается «свободным мужем», и потому «обладает всеми к тому нужными правдами». Поступать же с ними, «аки с варварами», возбраняется под страхом сурового наказания. «И мерится друг с другом токмо чрез «Судебную Правду». Понимаешь?

— Что именно?

Бернар прищурился, пытаясь найти в моих словах какой-то подвох.

— Я к тому, — начал эльф, — что грызня внутри нашей Лиги, приводит к возвышению Империи. А она еще и сама вмешивается, подогревает конфликт между расами… Да ты и сам это видишь.

— Угу, — кивнул я.

В дальнейшем же разговор стал безынтересен и напоминал переливание из пустого в порожнее.

Вот, в принципе, и сама предыстория. А чтобы было совсем понятно, то по указанию Высшего Совета Кании, всем воеводам, управляющим и мелким наместникам, воспрещалось вступать в военные конфликты с местными народностями и племенами. Прежде надо было получить соизволение на подобное. Потом высылались войска и…

В противном случае, если всё решалось на местном уровне, и при этом приводило к бунту, то за подобное своеволие могли весьма жестоко наказать.

Я сидел на краю длиной дубовой скамьи. Рядом расположились какие-то ратники. Они о чём-то негромко переговаривались.

Напротив восседали купцы, кое-кто из управляющих и служек фактории (новомодное слово, перенятое то ли из Империи, то ли из каких иных мест, благодаря Свободным Торговцам), головы местных ватаг и просто зажиточные люди. В центре на возвышении стояло несколько человек, из которых я знал только Стержнева. А рядом с ним тот самый холёный безбородый человек, люди которого обозвали меня «пьянью» и толкнули в снег.

Как подсказал кое-кто из ратников, то был Демьян Молотов, богатейший купец Сиверии, по прозвищу Хозяин. Рядом с ним кружилась какая-то беловолосая эльфийка. Её тончайшие стрекозиные крылья нервно трепетали, хотя по внешнему виду она была совершенно спокойна.

— Вон тот, что рядом, — говорил мне ратник, — Тарас Хрипунов. Правая рука Демьяна. Личность пакостная, сволочная.

— А эльфийка?

— Да любовница Молотова.

— Да что ты мелешь! — оборвал ратника его товарищ. — Как баба, прямо! Это Лаура из семьи ди Вевр. Она тут какие-то дела ведёт с Молотовыми.

— Знаю я их дела, — ехидно хмыкнул в ответ ратник.

— Да тихо вы там! — прошипел десятник, сурово взглянув на нас.

Разговор, как я понял, шёл о нападении гоблинов на солеварню.

— Вот что, Владислав Никитович, — спокойным голосом говорил Демьян Молотов. — Мы от столицы далеко. Да и столица мало что понимает в наших делах. Ей бы оброк получить, а там и трава не расти. Ты говоришь о том, что нам запрещают защищать наши жизни, наши земли от постоянных нападок водяников, гоблинов, орков с севера? Пусть, значит, нас тут грабят, убивают…

— Ты, Демьян Савватеич, не передёргивай-то, — отрезал Стержнев.

Его лицо чуть побагровело, отчего седая борода стала казаться ещё белее.

— Нам следует жить в мире с нашими соседями, какими бы они не были…

— В мире? Да кто же против! Только вот, где ж этот мир? Не мы ведь на них напали…

— Конечно! Я сколько раз вам всем говорил, чтобы не дразнили дикого яка! Так нет же! Всеми правдами да неправдами лезете то к водяникам, то к гоблинам! Конечно они в ответ мстятся…

— Это мы к ним лезем? Да Сиверия исконно была нашей землёй! Ещё мои прадеды в Уречье….

— Мы да мы…. Мои… Вы, Молотовы, уж давно себя местными воеводами мыслите! В чужие дела влезаете. Думаешь, я не знаю, чего ты на Солёное озеро рвёшься? Медную жилу ищешь! А, может, и нашёл уже. Втихаря монету чеканишь?

Демьян резко выскочил вперёд, а вместе с ним и его люди.

— Да ты что, Владислав Никитович! Ты нас в чём-то подозреваешь? Да на том Солёном озере, почитай, почти половина всей соли Кватоха делается! Не будет промысла…

— Не о том вы, ребятки, спорите, — встал со скамьи Паньков, ещё один купец по прозвищу Сашка Пушной, промышляющий мехами. — Озеро, медь… Мы говорим о людях, коих погубило гоблинское племя. Мы все знаем, что Уречье — вотчина этих варваров. И знаем, что силы Лиги не бесконечны. Она не в состоянии на всё повлиять. Потому мы здесь должны сами находить общий язык со всеми племенами…

— Ещё бы Лига не могла! — хмыкнул Тарас Хрипунов. — Святая Земля, почитай, побогаче будет, нежели Сиверия под боком.

— Да, на Святую Землю только дураки не лазят, — согласились кое-кто из присутствующих здесь жителей посёлка.

— Может, и побогаче, — кивнул головой Паньков. — Только война-то не выход. Нам из столицы подмогу не вышлют. Так?

— Так, — кивнул Стержнев.

— Выходит, самим надо решать, что делать.

— А что тут решать! — прогорланил с дальнего угла купец Дмитрий Патраков. — На что нам Защитники Лиги? Почто их содержать, коли они не могут эту самую Лигу тут, в Сиверии, защитить, и навести порядок?!

— Да вы что! — Стержнев посмотрел на всех таким страшным взглядом, что народ разом приутих. — Думаете, коль Ермолая нет, так… Вы бунтовать тут вздумали? Кто ослушается приказа, того лично обезглавлю! Ясно?

— Да что ты нас пугаешь, Влад! — Демьян вышел вперёд. — То Ермолаем, то казнью… Мы имеем полное право…

— Здесь сейчас я власть!

— Нет уж! Здесь мы власть! Тут на наши кровные вы, защитнички хреновы, содержитесь. А то, что предписывает тебе столица, что надо с варварскими племенами договариваться, так на вот — выкуси! Сколько можно! Терпежу уж нет!

— А ну тихо вам! — снова подал голос Паньков.

Он в свои годы выглядел довольно крепким мужиком. Стриженые седые волосы, строгий взгляд чёрных пронзительных глаз, зычный спокойный голос.

— Давайте-ка спросим у Митрофана, — продолжил Паньков, — что пишут старые летописи про Солёное озеро. Чьё оно? Наше? Али гоблинское?

Все повернулись к стоящему чуть в стороне от Стержнева Митрофану Гомонову, старому летописцу этого края, хранителю обычаев, законов и традиций. Тот долго шамкал своими бледными губами, поглаживая бороду. Его бледные глаза, некогда соревновавшиеся цветом с небом, уставились в узорчатую мозаику пола.

— В «Голубой книге», — важно начал Гомонов, — сказано, что когда в Уречье пришёл Волот со своей ватагой… А Волот, если кто не знает…

— Да знаем, кто он, — заворчали недовольные купцы и их приспешники.

— Ну, так вот, — Гомонов даже не обратил внимания на выкрики, — когда Волот пришёл в Уречье, то в южных предгорьях он натолкнулся на малочисленное местное племя гоблинов, живущих по варварским законам и обычаям.

Повисла тишина. Все задумались, но судя по лицам, каждый размышлял о своём.

— Что делать-то будем, старшой? — в нависшей тишине этот вопрос прозвучал, словно гром.

Спрашивал какой-то сотник в потемневшей от времени кольчуге. Среди воинов он выделялся характерной статью, присущей опытным ратникам.

Лицо Стержнева на какие-то мгновения стало растерянным, но он тут же собрался и невнятно промычал. Поняв, что его не расслышали, Влад откашлялся и повторил:

— Решение слишком трудное. Пораздумать надо…

— Доколе? — спросил Молотов.

Своим вопросом Демьян лишь раззадорил Стержнева.

— Завтра отправлю в столицу письмо. Когда придёт ответ…

— Не думал, Владислав Никитович, что ты трусишь…

Лицо Стержнева вспыхнуло, словно смолистая лучина.

— Спокойнее, ребятки! — примирительно сказал Паньков. — Вече окончено. Расходимся…

 

5

Уже светало. Небо окрасилось в нежно-розовые тона. Откуда-то потянуло хлевом и ещё парным молоком.

Лицо Стержнева было каким-то острым. Мне даже показалось, что оно чуть вытянулось.

— Не люблю делать не свойственную мне работу, — недовольно говорил он, грея руки у огня. — Эх, нет на них Ермолая…

— Да уж, — кивнул стоявший рядом седой ратник с нашейником сотника.

Это был тот солдат, который задал вопрос о том, что дальше делать. Выглядел он постарше Влада и, причём, прилично.

— Да уж, — повторил он, хмурясь. — Он бы их всех быстро к ногтю…

Стержнев поднял взгляд и отчего-то вперился в меня. Смотрел долго, покусывая уголки рта, а потом вдруг сказал:

— А ты, Сверр, что скажешь?

— Я? — вот уж действительно есть чему удивиться.

Мне до сих пор было непонятно, отчего Стержнев потянул меня за собой на Ратный двор, где располагались местные Защитники Лиги.

— Почему вдруг решили поинтересоваться именно у меня?

— Почему? Свежий взгляд-то всегда лучше. Верно, Тур?

Сотник кивнул и мягко улыбнулся. Парнишка, стоявший рядом с ним, с интересом посмотрел на меня.

— А кто такой Ермолай? — спросил я, затягивая с прямым ответом.

— О! Это такой человек… — ответил вместо Влада сотник.

— Ну, так что скажешь? — снова спросил Стержнев, отходя от огня.

— Ваш Молотов мне не понравился… У него даже на лице написано лишь одно — нажива!

— У тебя тоже кое-что написано, — вдруг улыбнулся Стержнев. — Верно, Тур?

Сотник крякнул и тоже улыбнулся.

— Верно. Такого презрения к купеческой братии давно не видывал.

Я поймал себя на том, что при одной только мысли о Молотове, губы расползались в кривой ухмылке.

— Ты, братец, видно калач тёртый, — продолжал сотник. — Вы там, в Светолесье…

— А я не из Светолесья.

— Да? А откуда же?

— С Ингоса.

Стержнев со своим сотником дружно рассмеялись.

— Действительно, откуда ещё быть сверру! — заметил Влад. — Ну да ладно. Шутки шутками, а дело надо делать. Вот что, Тур, сходи, проведай наших болезных. Да остальным накажи собираться.

— Ты решил? — спросил он. — Но у нас совершенно нет сил для подобного…

— Сам знаю. Только вот купцы про то не ведают. Знали бы они, сколько лежит без сил… Слава Тенсесу, у нас есть Бажена, а то…

— А странно как-то выходит: и мор среди Защитников Лиги, и недавние браконьерские выходки водяников, а теперь вот гоблины…

— Да уж, странно, что говорить… И, кстати, я ничего решил. Нужно разведать. Поедешь ты и… и сам кого ещё выберешь. А я пошлю письмо в приказ. Сам знаешь, что за ослушание нас ждёт.

Сотник кивнул и, поманив пальцем паренька, вышел с ним вон из избы. Нас осталось четверо: я, Стержнев и ещё двое ратников.

— Эх, жаль нет Ермолая, — снова непонятно кому пожаловался Влад. — Он бы что-то придумал… А всё же, — Стержнев решительно подошёл ко мне, — чтобы ты сделал на моём месте?

Мы обменялись с командиром защитников взглядами, словно пробными ударами перед началом боя. Кажется, Стержневу что-то во мне понравилось.

— Если честно, то я с гоблинским племенем мало знаком. А, может, вам самому бы попробовать съездить в столицу…

— И сколько это времени займёт? Вот то-то и оно!

— А через портал?

Стержнев хмыкнул.

— Я уже об этом думал… Когда в столице произошёл бунт, то все порталы запечатали. Крепко запечатали. И Иван Протасов, хранитель портала, до сих пор не в состоянии восстановить его работу… А хотя, может, попробовать? Пошли-ка ребятки.

Мы вышли наружу. Я сильно задерживал группу, но Стержнев терпеливо ждал и не спешил.

Выйдя из Ратного двора, мы попали на центральную улицу Молотовки, выложенную ровным тёсом. Времени у меня, чтобы разглядеть посёлок оказалось предостаточно.

Пока я только лишь смотрел да дивился, а позже многое разъяснил у Бажены, Тура и Стержнева. Правда, их рассказы не были столь многословны, но даже этого было предостаточно, чтобы у меня сложилось верное понимание быта сиверийцев в Молотовке. Кстати, единственного сохранившегося посёлка, поскольку от остальных не осталось и следа — результат «великого мора».

Четырехугольные большие срубы из сосновых брёвен — вот такие здания в основном преобладали здесь. В отличие от столичных слободок, где избы были невысоки и относительно малы, то здесь дома казались просто палатами. Сверху ровная двухскатная крыша с интересным коньком — оберегом проживающей семьи. Обязательно имелась холодная кладовая, также подклет, прозываемый здесь подьизбицей.

В окнах, обрамлёнными замысловатыми расписными прозорами, вместо бычьего пузыря использовали слюдяные пластины. Конечно, не у всех, но у многих, и это меня тоже по своему поразило. Ведь даже в столице не во всех домах подобное увидишь.

У многих было огороженное перилами богато украшенное крыльцо. На кувшинообразных колоннах сверху располагалась остроконечная кровля, а сверху на длинной жерди высилась забавная прапорица. За всё время, проведенное мною в Молотовке, я не увидел ни одной одинаковой.

Подворье не огораживалось. Каким-то образом все различали границы своих владений.

Фасады срубов были расписаны замысловатой резьбой. Она была и на ставнях, и на наличниках, даже крыльце.

Конечно же, в каждом доме, или, по крайней мере, там, где я побывал, был весьма оригинально выполненный красный угол с изображением Святого Тенсеса и постоянно горящей лампадкой, источающей приятный запах мирры. По словам местной служительницы Церкви Лады выходило, что сиверийцы были весьма набожны и частенько посещали Алтарь Света, находившийся на освещённой земле, что сразу за посёлком.

Башню в центре Молотовки, которую я поначалу принял за какие-то каменные палаты, строили по сиверийским традициям. Тогда ночью мне трудно было рассмотреть все детали, но теперь…

Если в Новограде, к примеру, та была увенчана несколькими лже-башенками, опоясывающих одну главную, то здесь, была всего лишь одна широкая и весьма высокая, выполненная в своеобразном шатровом стиле. Наверху я увидел бронзового лигийского орла, хищно раскинувшего крылья в стороны.

По непонятной мне причине, входов было четыре. Правда, два из них всё ещё делались.

Высокие ступени, подступали к громадным кованным дверям, у которых стояли по два стражника из числа Защитников Лиги.

Убранство главной башни тоже было не закончено. Стержнев как-то оговорился, что на то не хватает средств.

И ещё, что часто бросалось в глаза, так это присутствие синего и голубого цвета буквально во всём: от одежды, до деталей мозаики и орнамента.

Сиверийцы, как в прочем и зуреньцы, заметно отличались от жителей Светолесья, к коим, скорее всего, относился Стержнев. У них были широкий круглые слегка приплюснутые лица, на котором располагался крупный нос. Темно-серые глаза, ну иногда черные, высокий лоб, русые волосы. Мужчины были весьма ширококостны, и даже чем-то отдалено напоминали медведей. Они носили густые бороды, которые хотя и были стрижены, но всё-таки широким веером (это, скорее всего, дань традиции) ниспадали на грудь.

Женщины были высоки, стройны. У большинства были длинные тяжелые косы. Это касалось даже замужних женщин, головы которых украшали широкие голубые ленты.

По характеру сиверийцы были упрямы и очень дерзки. За словом в карман не лезли, и если им что-то не нравилось, то спокойно об этом говорили. В дела друг друга нос не совали, говоря обычно так: «В чужие сети за рыбой не лазят»…

Портал находился недалеко от юго-восточных ворот. Его ограничивало лишь чисто символическое ограждение в виде невысокой каменной кладки. Припорошенная снегом круглая площадка находилась на постаменте. В отличие от столичного портала, сиверийский заметно отличался характером выбитых на каменной плите джунских рисунков.

Нас встретил хранитель. Он сухо поздоровался и, молча, выслушал Стержнева.

— Портал… портал… Вы на него так уповаете, — Протасов отчего-то злился.

У него было широкоскулое чуть приплюснутое лицо, темно-русые волосы, толстый нос. Всё это выдавало в нём коренного сиверийца. Синий кафтан, расшитый на эльфийский мотив, развивал свои полы на ветру.

— Нет ничего более загадочного и непонятного, чем эти порталы, — продолжил он. — Вы совсем неверно оцениваете его возможности… Даже, если он сейчас работал, то… А, что вам говорить! Не поймёте.

— Почему это? — насупился Стержнев.

Иван задумался, стоит ли нам рассказывать, и всё-таки решился:

— Никто, даже Великие маги, не знает, как и почему они работают. Одно точно, что это джунская магия. Страшная, ужасная…

— Во, пугает! — усмехнулся Стержнев.

— Я никого не пугаю! Каждый портал охраняется Стражем. Чтобы он пропустил вас, следует преподнести ему… жертву… Кровавую, между прочим. Голод Стража — это… это… Словами не описать. Вы думаете, что если мы «оседлали» портал, так, значит, можем «летать» туда-сюда, как нам вздумается? Боюсь, что сильно огорчу, ответив, что это не так. Иначе: зачем бы нам нужны были астральные корабли? Если Стражу не понравится ваше жертвоприношение, то он сожрет вас! Я это говорю не понаслышке! Бывали случаи, что люди пропадали на недели, а то и совсем не возвращались.

Я тут же вспомнил, что когда перемещался при помощи портала с аллода Клемента ди Дазирэ, то попал на безымянный остров спустя, кажется, три дня.

— А метеоритное железо? — спросил я.

— Что «метеоритное железо»?

— При его помощи, говорят, можно настроиться на нужный портал выхода…

— Н-да! Я понимаю, о чём идёт речь. Метеоритное железо лишь помогает сонастроить два разных портала, но не факт, что перемещение будет удачным. Да и вы представляете, сколько стоит метеоритное железо? Вся его добыча под строгим контролем и предназначена для нужд кораблей… Мы — хранители порталов. Я обладаю Ключом, но даже это не поможет мне укротить Стража. Джунская магия не разгадана даже эльфами! А вы говорите…

— То есть, ты нам не поможешь? — сурово спросил Стержнев.

Протасов отрицательно махнул головой.

— Нихаз его дери!

— Но-но! — Протасов осенил себя знамением Святого Тенсеса. — Не святотатствуй!

Стержнев насупился, но не вскипел. Очевидно за всё время, прожитое в Сиверии, он уже успел привыкнуть к внешнему виду подобной религиозности.

Протасов, которому совсем не нравилась упрямая напористость командира Защитников, рассерженно сплюнул в сторону.

— Ладно, всё понятно. Пошли ребята назад, — вскомандовал Влад и повернул первым.

 

6

Бажена закончила оглядывать рану на ноге.

— День-два и всё будет в относительном порядке, — сообщила она, начиная готовитт свежую повязку.

— Ногу тянет, — пожаловался я.

— Попервой так и будет. Рана ведь глубокая… А я уж подумала, не подался ли ты в бега, — улыбнулась Бажена, вставая с колен.

— Да Стержнев таскал за собой… Не могу понять, чего он ко мне так привязался.

Знахарка ничего не ответила и стала втирать в ногу какую-то вонючую коричневую мазь.

— А кто такой Ермолай? — спросил я у Бажены.

Она не сразу ответила. И пауза стала затягиваться…

Молотовка, как в прочем и иные ранние промысловые посёлки по добыче омуля, образовалась на берегах Малого Вертыша очень давно. В то время практически по всей реке насчитывалось уже с десяток подобных артелей. А чуть позже люди стали селится в речных долинах и Длинного Вертыша.

Но удобство расположения со временем превратило Молотовку в некий базар, где собирались сотни скупщиков, торговавших на том момент не только рыбой, но и мехом, мясом диких яков, строевым лесом и даже медной рудой, жилы которых частенько находили в Срединном хребте. Торговать в Сиверию приезжали даже с далёких аллодов. Это были не только люди, но и эльфы, и гибберлинги.

Сезар ди Вевр, известный путешественник с Тенебры, после посещения Сиверии, в своём дневнике отмечал, что на аллоде насчитывалось около полутора сотен временных поселений.

«Состояние жителей, — писал он, — их быт, оставляет такое негативное впечатление, что я просто в ужасе… Временные поселения в основном состоят из двух-трёх тесных изб (совсем без окон), в которых обитает до пятидесяти человек… Они набиваются на ночёвку до отказа. Некоторые ходили спать в рядом стоящие лабазы».

Такая ситуация не могла длиться вечно, и, как результат стряслась страшная беда — в Сиверию нагрянул черный мор.

«Тяжёлый труд, а с ним и неизбежная подруга — выпивка (по моим подсчётам в сём крае чуть ли ни в каждом посёлке было по три-четыре трактира), изнашивали даже самый крепкий организм, — описывал позже Сезар. — Люди вымирали, словно мухи».

И вскоре бы в Сиверии не осталось никого, если бы за дело не взялся тогда ещё молодой Ермолай Сотников, сумевший в кратчайшие сроки спасти ситуацию.

Сплотив вокруг себя остатки сиверийцев, он полностью изменил их отношение к установленному укладу жизни, сделав упор на житие прапрадедов, их чистую веру.

Человек жесткий, неординарный, он смог провести переговоры с местными племенами, наладив с ними и дружественные, и торговые связи. Правда, при этом пришлось во многом поступиться межами так называемых «исконных земель», но на тот момент иного выхода просто не было.

В столице Ермолая помнили по так называемой Мелочной войне, когда он на свой страх и риск запретил новоградским купцам (а тогда по указу только представители первой гильдии могли вести торговое дело с Сиверией) закупать товар, такие как пушнина, омуль, лес и прочее, по явно заниженным ценам.

— Это голова местной общины, — ответила Бажена. — Хороший человек… незаурядный…

— Чем же он так прославился?

— Именно благодаря его стараниям этот посёлок выстоял. Он ведь единственный оставшийся во всей Сиверии…

— А Гравстейн?

— Причём тут Гравстейн? Это же поселение гибберлингов.

— А кто ещё обитает в Сиверии?

— Водяники на Оленьих Мхах, орки за Ухающим лесом, недалеко от Великанов…

— Каких великанов?

— Так прозывают две громадные каменные статуи, оставшиеся ещё со времен, когда тут обитали люди Зэм. Ходят слухи, что рядом с этими Великанами спрятали клад.

Бажена закончила мазать рану, и пошла к печи. Я натянул штаны и стал одевать сапоги.

— Ермолай обошёл практически всю Сиверию. Договорился со всеми племенами. Варвары его уважают.

— И где же этот Ермолай делся? Умер?

— Почему умер? — испугано спросила Бажена и тут же осенила себя знамением. — Что за ерунду ты говоришь! Ермолай Сотников в начале осени отправился за Вертышский Острог. Там за ним тоже обитают орки. Хотел наладить новый союз. Но вот что-то давно про него не слышно… Стержнев переживает. Друзья они с Сотниковым.

Я сел за стол и поглядел на дивные морозные узоры на окне.

— Почему ты не сказала Владу про кровь единорога?

Бажена замерла у глубокого чугунного горшка.

— А зачем ему говорить? — вкрадчивым голосом спросила она.

— Я думал у вас с ним…

— Неправильно ты думал, — недовольно ответила знахарка. — Ты вообще мало, что обо мне знаешь. Да и не нужно это тебе знать.

Её лицо нахмурилось, становясь каким-то неприятным глазу. Воображение тут же дорисовало к характеру Бажены ярлык «ведьма» и ещё стерва.

— Думаю, — продолжила она после небольшой паузы, когда я уж, было, предположил, что у нашего разговора не будет продолжения, — не всем стоит знать, что тот, кого они спасли в лесу за порогами, достоин жизни.

— О чём ты? — напрягся я, думая что меня раскрыли.

Возможно, в горячечном бреду я себя выдал.

— Только кровь единорога тебя и спасает от тьмы. Когда ты один, или думаешь, что тебя не видят, то выдаёшь свою суть собственным поведением. Уж поверь, что в этом я толк знаю. Мне приходилось «жить тьмой».

— И кто я? — взволновано спросил я.

Вдруг отчетливо вспомнилась та сцена у часовенки недалеко от столичной слободки. Я тогда только-только приехал в Новоград и забрёл на окраину. Как же тогда мне сказал та молоденькая служительница? Кажется, что в моём сердце не видно Света. Да-да, точно так и сказала.

— И кто я? — снова спросил я.

Бажена, как мне показалось, ответила весьма неохотно:

— Убийца…

— А-а, ты об этом, — вздохнул я с некоторым облегчением.

— Ты видел дрейка, — продолжала знахарка.

— Когда?.. Ты про тот случай с окуриванием! Да мало ли что привидится…

— Нет. Дрейк тебе не привиделся.

— Драконов нет уже более…

— Ходят слухи, что на Новой Земле на острове Нордхейм видели одного.

Едва она это сказала, как я вдруг вспомнил слова Айденуса про сердце дракона.

— Послушай, Бажена, а ты говорила, что человек не в состоянии переносить в себе кровь единорога, так?

— Говорила, — кивнула головой знахарка.

— А если в груди этого человека «темное сердце»?

Бажена непонимающе прищурилась.

— Если у него сердце дракона?

— Но… такое трудно представить…

— Не труднее, чем кровь единорога в жилах.

— Так-то оно…

Знахарка замерла в размышлениях.

Я даже не удивился подобному открытию в себе самом… Скорее всего, просто внутренне смирился со своими странностями, снова представляя себя какой-то нелепой фигуркой в Игре Богов — Сарна и Нихаза.

Спустя где-то пару минут Бажена пространно ответила, что в таком колдовстве не особо разбирается. Дальнейшие попытки продолжить эту тему не увенчались успехом.

— А во что верят зуреньцы? — спросил у знахарки.

— В Дар Тенсеса, — нехотя ответила Бажена.

— Ну, это как бы официально. А вообще?

— Как-нибудь поведаю, — снова с неохотой ответила хозяйка.

Бажена налила в глубокую миску горячего супа и принесла мне.

— Я видел, у вас трактир имеется, — заметил я.

— Это заведение Молотовых, — мне показалось, что Бажене несколько обрадовалась смене темы. Её руки чуть дрожали, едва она подошла ко мне. — Добились, чтобы напойную пошлину не платить. Они, конечно, и соляное тягло не платят.

— Как это?

— Нихаз его знает! У них связей в столице, что у собаки блох!.. А с этим трактиром беда сплошная: народ спивается, последнюю деньгу, бывает, сносит. Тихон Корчаков…

— Кто-кто?

— Да найманный трактирщик, Тихон, сволочь, с людей последнее сдирает. Правда, хозяевам своим не всё отдаёт. Про то Молотовы ведают, но смотрят сквозь пальцы. Где ещё такого прохвоста найти!

— Корчаков, говоришь, его зовут? У него сестра есть?

— Да кто его знает! У такого вора, поди, и родителей никогда не было. Кто такого уродит?

Дальше Бажена проговорила что-то на своём зуреньском.

Я ел суп, а сам думал, что каким порой бывает тесным наш мир.

Но это всё «сопли», как бы выразился Первосвет. Надо было думать, что делать дальше. Ситуация сложилась довольно странная. Меня наверняка ищут на всех аллодах. Это следовало из тех посланий, который получил Стержнев. И всё из-за секретных бумаг, списков мятежников.

А ведь бумаг-то нет.

Я снова вспомнил тот момент, когда рвал их на клочки и бросал в воды Вертыша. Даже не знаю, что в тот миг нашло на мой разум. О чём думал.

Может, представлял Ивана Иверского, которого заставили перейти на сторону бунтовщиков. И таких, как он, думаю, было немало. Эдакие заложники ситуации: кому угрожали, кого запугивали…

Нет, были, и я в этом уверен, и такие, что добровольно соглашались… Но зачем же всем головы рубить?

А с другой стороны, возможно, это лишь мои предположения. Может, надо было на корню истребить «Державу»?

Но сделанного не воротишь. Бумаг нет, меня ищут по обвинению в предательстве…

Надо было бежать из Молотовки. Меня должна была ждать в Гравстейне семья Глазастиков. Так ведь обещали Сивые.

А вот как отсюда выбраться?

Мне виделся только один вариант: даже если Стержнев и знает о том, кто я на самом деле, но при этом отчего-то не выдаёт ни Избору, ни Жуге, то надо как-то воспользоваться шансом.

Когда я закончил есть суп, то уже точно знал, что и как мне делать.

— Ты куда? — удивлённо спросила Бажена, увидев, что я резко поднялся.

— На Ратный двор, к Стержневу…

Влад сидел, наклонившись вперёд, словно что-то разглядывая на полу.

— Ты меня в деле не видел, — заметил я.

— Не видел. И что?

— Испытай.

Стержнев покачал головой:

— Ты прямо, как маленький. Хотя… Иван! Игорь! — крикнул он ратникам. — Ну-ка!

Защитники встали и подошли сразу с двух сторон.

У левого была напряжена правая рука; пальцы вытянулись к низу.

Ясно: ударит ими в горло.

Но а правый ратник согнул руки в локтях и без подготовки нанёс несколько ударов в грудь. Его кулаки напрасно рассекли воздух.

Я не стал примерятся и изматывать ратников. Несколько мгновений и они оба растянулись на полу.

— Неплохо, — бросил Стержнев. — Но я и так догадывался… У тебя и взгляд сверра… Такому ничего не надо доказывать. И такого не надо испытывать.

— И что ты решил?

Я понимал, что он никому не рассказал о тех посланиях, и, пожалуй, пока так и не расскажет.

— Я тебе уже говорил, что не всем доверяю, — голос Стержнева стал более глухим.

Ратники поднялись на ноги и вопрошающе смотрели на своего командира. Влад дал знак, чтобы они вышли из комнаты.

— Я мало кому доверяю, — повторился Стержнев. — Но тебе, возможно, дам шанс… Ты думаешь, что хорош? Ну, возможно. Я видал, конечно, и кое-кого получше.

— Воевал на Святой Земле?

— Нет… О тех местах, где воевал я, — со вздохом ответил Стержнев, — ты, братец, даже и помыслить не можешь… Шанс?.. Хотя, что я о тебе знаю? Ни-че-го.

Он замолчал, снова уставившись в пол.

— Не знаю почему, — снова заговорил Влад, — но у меня такое чувство, что ты тут очутился не случайно.

— То есть?

— Волю богов не пояснить… Вот что: ты хочешь дела? Слышал об амулете ярости?

— Нет. А что это?

— Церковь, конечно, подобное не поощряет… если не сказать по-другому. Но хорошо, что мы не паладины.

При этих словах Влад странно улыбнулся.

— Дело придётся делать в тайне, — продолжил он. — Я, кажется, уже говорил, что людей у меня осталось мало.

— Говорил, — кивнул я.

— В Южном Уречье обитают таёжные тигры. У сиверийцев, из первых, кто поселился здесь, был такой обряд… Я уже подзабыл его название. Но смысл его в том, чтобы поймать живого тигра. Привести его в ярость, и, когда тот рассвирепеет, войдёт в раж, «впитать» в оберег эту самую ярость, наполнить флюидами…

— Зачем это? — мне показалось, что Стержнев меня проверяет.

Его глаза заблестели, как только он начал описывать этот ритуал. Лицо натянулось отталкивающей миной.

— Уж поверь, что результат превзойдёт все ожидания, — то, как Влад это сказал, показало, что он не шутит и сам когда-то подобное делал. — Это, безусловно, опасное дело… Когда-то задолго до того, как аллод присоединился к Лиге, здесь жили люди племени онеда. В переводе на общий язык значит «Тигриные люди». Это было очень давно. Поэтому… да, в прочем и по многим другим… моментам… гербовый знак…

— Я знаю: копьеносец…

— Не верно. Этот знак пришёл с Церковью Света.

— А что же было до этого?

— Белый таёжный тигр.

Меня несколько удивили подобные знания у Стержнева. И я тут же понял: все эти намеки на места, в которых он воевал; странная неприязнь Церкви, но в то же время намёки на знание её постулатов и устава; некоторые словечки, проскакивающие в его речи, — всё это указывало на то, что Влад в прошлом был паладином. Но что-то произошло. И это «что-то» заставило его изменить отношение к своим религиозным взглядам, за что потом он вполне мог быть сослан в дикую Сиверию. А, возможно, ушёл сюда сам, чтобы не мозолить глаза.

Но вот всё же почему?

Я снова глянул на сосредоточенное лицо Стержнева и ответ пришёл сам собой: это Бажена. Уверен, что дело в ней. Да ещё те слова, мол, она чем-то обязана Владу. Не связано ли как-то это с уходом из рядов паладинов?

Моя нога резко заныла, и я чисто рефлекторно стал гладить место ранения.

Дверь отворилась, и в комнату вошёл сотник Тур, а с ним всё тот же паренёк лет двенадцати.

— Слава Святому Тенсесу! — пробасил сотник, осеняя себя знамением.

— Святому богу слава!..

— Во веки веков!

— Отлично! — воскликнул Стержнев, щуря взгляд. — Отлично! Думал за тобой послать…

— Что случилось? — хмуро спросил сотник, поглядев на меня.

— Скажешь, чтобы Сверру отдали его амуницию.

Брови Тура слегка приподнялись, но, ни спрашивать, ни возражать, он не стал. По взгляду стало ясно, что он воин старой закалки. И если ему приказали, значит, следует выполнять.

— Оружие, — Стержнев прищурился. — А странное у тебя оружие. Как ты вообще управляешься с подобными клинками? Если не считать тупого «кошкодёра», то остальное оружие можно назвать… назвать длинными ножами… либо мечами-маломерками… При твоей длине рук, ты должен был быть либо уж очень ловким, либо… извини за возможное оскорбление, но с таким оружием только со спины нападать.

— Я хороший фехтовальщик. Но драться мне приходиться не всегда честно. И это касается не только моей стороны, но и…

— Понимаю, — ухмыльнулся Стержнев.

— И ещё мне нужен лук.

— Ну да, ну да… лук… дадим и лук. Вот что, Тур, — Стержнев со странной улыбкой на губах, повернулся к сотнику: — Возьмешь нашего нового друга с собой.

— Куда?

— Туда-туда, — закивал головой Влад, подтверждая какую-то догадку сотника.

Тур насмешливо повернулся ко мне.

— А кишка у него не тонка? Я ведь и своих не всех беру.

— Вот и проверим, — Стержнев сделал знак, означающий конец разговоров, но в последнюю секунду резко подошёл ко мне и добавил: — Только учти одно: ведь ты сам пришёл. Потому и пенять будешь только на самого себя.

Я выдержал взгляд.

— Отправляйтесь к Бажене. Пусть даст вам обереги, — бросил напоследок Влад.

К знахарке я пришёл уже полностью вооружённый. Ко всему мне ещё отдали затасканный полушубок и тёплую шапку.

Бажена несколько удивлённо посмотрела на меня, а когда следом вошёл Тур, вдруг усмехнулась.

— Слава Святому Тенсесу!

— Во веки веков слава!

— Обереги, — сухо потребовал сотник.

Бажена на мгновение замешкалась, потом спросила сколько надо, и скрылась за пологом.

— Входя в жилой дом, — сердито говорил сотник, но уже мне, — нужно благословлять хозяев. Мы говорим: «Слава Святому Тенсесу!» Ясно? Хозяева благословляют гостей, говоря: «Слава святому богу!» Или нечто в этом духе… Здесь тебе не Светолесье!

— Я с Ингоса.

— А там в других богов что ли веруют?

— Нет.

— Тогда учти мои слова на будущее, а то наши будут роптать… Ты ж не языческий поганец, какой! Может не веруешь в Дар Тенсеса?

— Верую, — от такого напора я несколько растерялся.

— Тенсес это Великий бог, подаривший нашему миру Дар воскрешения к жизни. Коли ты не веруешь в это…

— К чему эти нравоучения? — кажется Тур перепутал меня со своим Егоркой.

Сотник удивлённо уставился на меня.

— Вы сами видели хоть кого-то, кто действительно воскрес?

— Я? — Тур на какую-то секунду задумался. — Конечно!

Тут сотник хотел даже что-то добавить, но вдруг запнулся и замолчал. Глаза его пошарили по полу, а потом он хрипло добавил:

— Только тот, кто истинно верит может воспользоваться Даром Тенсеса.

По тону его голоса, я понял, что он сомневается в степени своей веры.

— Так! Выезжать будем поутру, — сообщил мне Тур, меняя тему. — Сдюжаешь?

Он кивнул на раненную ногу:

— Постараюсь.

— Неверный ответ. Иначе не возьму, хоть кто меня уговаривай.

— Тогда сдюжаю, — ухмыльнулся я.

Сотник чуть приоткрыл рот и смотрел, будто сквозь меня. Словно я был стеклом в окне…

— Мне нужны железные люди! — наставник по прозвищу Туча подошёл практически вплотную.

Он оказался прямо напротив Тура. При каждом слове с губ наставника слетали брызги слюней. Давно его никто не видел таким разъяренным.

Тур вспомнил, как впервые попал на Ратный Двор, и как его, совсем молодого паренька, уставшего от длинного, почти бесконечного, пути, представили Туче. Тогда наставник, услышав о таком подвиге, а именно переходе из Сиверии сюда, в столицу, казалось, обрадовался.

— А ты крепкий парень! Такие нам нужны! — и он по-приятельски хлопнул по плечу Туча. — Как зовут-то?

— Игнат.

Туча улыбнулся.

А сегодня… Сегодня наставник снова был сердит. Как, впрочем, и вчера, и позавчера. Тучу словно подменили. Ему ничего не нравилось.

У других наставники — просто святые люди. Учат, помогают, а этот!..

— Мне нужны железные люди! — повторял Туча нам. — Думаете, имперцы будут вас жалеть? Вот они… они, — тут наставник поднял свою клюку и махнул себе за спину, — железные люди! Ни страха, ни боли, ни голода, ни жажды — ничего не боятся. Ничего их не берёт. Одна цель — слава Империи. Слава Яскеру! И за это всё, хоть в пекло! А вы?

Туча с силой ударил своей деревянной клюкой, и именно Тура, прямо по плечу.

— Дубины! Мамины сыночки! Марш в хлев, за коровами навоз убирать!

Он не шутил. Тур это знал.

Ох, как он сейчас ненавидел Тучу. Всеми фибрами своей души.

Неужели, — думалось ему, — этот старый хрыч не видит, как мы стараемся? Как я стараюсь! Из кожи вон лезу, а он!..

Туча снова замахнулся и в этот раз ударил зазевавшегося Тура по голове.

— Марш!

И парень сердито гыркнул, поплёлся за своими товарищами в хлев, что был у северных ворот Ратного Двора…

Мы сели за стол.

— Поясню тебе всё сразу, — продолжил сотник. — Поедем в Южное Уречье для поимки тигра. Уверен, что ты никогда подобное не делал, потому выполняй всё, что прикажу. И ещё: человек я строгий, не люблю когда в отряде разброд. Здесь не Светолесье и не место одиночкам. Усёк? Сиверия — край суровый. Одному человеку не справиться. Мы всегда всё делаем сообща.

— Ватагами?

— Верно.

— Зачем нам охота на тигра? Я понял, что на солеварню напали гоблины и след отбить её назад…

— Понял верно, — кивнул Тур. — Но вот людей у нас маловато. Да и для такого дела нужно…

Сотник запнулся, глядя куда-то позади меня. Я обернулся: из-за полога вышла Бажена с небольшим холщовым мешочком.

— Готово? — снова сухо спросил сотник.

Судя по всему Бажена ему не сильно нравилась. Сейчас лицо знахарки снова было каким-то неприятным, отталкивающим, отчего я опять про себя назвал её ведьмой.

— Держи, да смотри до дела не открывай, — ответила знахарка.

— Не учи, сам ведаю!

Сотник встал, поклонился хозяйке и вышел вон.

Едва дверь закрылась, как Бажена негромко выругалась на своём наречии.

Весь день я затачивал мечи, полировал их, чтобы снять следы начинающейся ржавчины, натирал куском кожи, тщательно втирая масло даже в гарду.

Потом занялся луком. Он лежал в старенькой кожаной налучи, украшенной разноцветными поблекшими косками. Я был искренне рад даже такой затёртой вещице, поскольку до этого свои старые луки приходилось прикручивать к колчану. А тут даже ещё и ремешок для ношения налучи подарили.

Оглядев тетиву из сыромятной кожи, я попробовал её на разрыв и отложил в сторону. Смочив в льняном масле кусок ветоши, стал аккуратно протирать древко. Оружие было в неплохом состоянии, но видно было, что им давно не пользовались. Но склеенный рыбьим клеем из, кажется, берёзы и лиственницы, лук был всё ещё достаточно упруг.

Бажена изредка поглядывала на меня, и только один раз она вдруг заметила:

— Редко видела, чтобы так ухаживали за своим снаряжением.

Я ничего не ответил, поглощённый своими мыслями.

В голове постоянно крутилось одно слово: «Зая».

Как она там? Не обижают ли? Не притесняют?.. Переживает, небось?

Даже, когда ложился спать, долго ворочался, прислушиваясь к завываниям ветра за стеной. В памяти всплыли воспоминания о тихих вечерках накануне поездки в Орешек.

И уже засыпая я видел, как из ледяной тьмы мелькнула серая тень. Махнув громадными крыльями, она мчалась ко мне, разевая широкую острозубую пасть.

Тело охватила нервная дрожь. Безумные глаза, горящие огнём… Дрейк схватил чьё-то тело…Я подумал, что это Корчакова. Рванулся вперёд и полетел во тьму ледяной пропасти…

 

7

Выезжали, едва рассвело. По распоряжению Стержнева мне дали гнедого невысокого жеребца.

Солдаты с некоторой неприязнью смотрели на меня. Даже паренёк Егорка, хвостиком следовавший за Туром, не сдержал ухмылки. Правда, едва натолкнувшись на мой ответный взгляд, тут же потупил взор и поспешил затесаться среди своих старших товарищей.

Сотник обошёл наш немногочисленный отряд, насчитывающий вместе со мной двенадцать человек, лично проверив походное снаряжение.

Я стоял чуть в сторонке, дожидаясь когда Тур подойдёт ко мне.

— Где топор? — сердито буркнул он, разворачивая меня спиной к себе.

Тут я обратил внимание, что помимо вооружения, у всех людей отряда за поясами были заткнуты топоры. А у двоих кроме того ещё и длинные пилы.

— А ну-ка, Егорка, принеси-ка мне мой запасной, — крикнул сотник. — Запомни, — обращался Тур уже ко мне, — тут в лес без топора да огнива не ходят. Ясно?

— Само собой, — я не обижался. Пусть учит.

Тур вручил мне топор и потом вскомандовал в путь.

Рядом с его лошадью побежали два огромных лохматых пса. Грубые головы на длинных шеях, черно-белый окрас, глубокая мощная грудь — всё это выдавало в них местную таёжную породу. Её особенностью было то, что практически у всех собак оба глаза были разного цвета: один голубой, второй карий. Говорили, что одним глазом эти псы видят наш мир, вторым — скрытый мир духов.

Эта порода практически не гавкала. С издавна охотники брали их с собой на медведя, или тигра. Сами собаки по своей природе не были злыми. Скорее, эдакими добродушными увальнями, которым даже доверяли малых детей. Говорят, что они мирно уживались с кошками, безразлично глядя на их пакости.

Но вот лично я им отчего-то не очень понравился.

Едва Тур вышел из избы в сопровождении псов, как они замерли и исподлобья уставились на меня.

Тур резко свистнул и похлопал себя по бедру. Собаки несколько секунд колебались, а потом нехотя поплелись за хозяином.

Сотник потрепал их по загривку и что-то сказал. Я так понял, типа, что это свои люди. Потом Тур недобро глянул на меня и вскочил на коня.

Выехали через северо-западные ворота и направились по припорошенной дороге вниз к чуть заледенелому Вертышу. Переехав переправу, подле которой были несколько женщин, полоскающих бельё, мы очутились в густом еловом лесу.

Погода была хоть морозная, но ясная. Конь подо мной пару раз взбрыкнулся, проверяя седока, но потом спокойно последовал по дороге вслед за остальными.

— Надо до вечера добраться до Медвежьего порога, — сказал Тур, обращаясь ко всем. — Там и заночуем.

Порогами в Сиверии прозывали водопады, коими кишел Малый Вертыш, проистекающий из Соленого озера. Насколько я помню, когда разглядывал карту у Исаева, их здесь было как минимум четыре. Сразу у озера был Грозный, потом Медвежий, за Молотовкой шёл Малый порог и ещё один, весьма крутой и высокий — Гремящий, что в рукаве, текущем в Светолесье в Белое озеро. Но последний уже считался порогом другой реки, образованной слиянием Малого и Длинного Вертыша, и прозываемой просто — Вертыш.

В месте «столкновения» рек образовался огромный плес, с поэтичным названием Студёный. Говорили, что он довольно глубокий и рыбы в нём тьма-тьмущая.

Глядя на карту Исаева, я отмечал, что вторая река, Длинный Вертыш, действительно была весьма длинной. Её истоки начинались где-то в другом конце аллода у громадной горы, которая на карте обозначалась как Проклятый Храм. Долго петляя, словно заяц, по Сиверии, она стремительно врезалась в Малый Вертыш.

Дорога пролегала по Северному Уречью, которое согласно межевым разделениям, о коих упоминал на вече летописец Митрофан Гомонов, принадлежало людям. Противоположный берег, вернее нагорье сразу за Таёжной долиной — гоблинам.

Солёное озеро располагалось в каменном мешке, называемым Солёными горами. Сразу за ними было астральное море.

В лесу было тихо. В некоторых местах мы увидели женщин в купе с взрослыми детьми, собирающих шишки. Потом чуть дальше натолкнулись на мирно беседующих у костра дровосеков. Но к обеду лес совсем обезлюдел: дальше никто заезжать не рисковал.

Мы поехали в гору. Дорога стала труднее и лошади натужно похрапывали, взбираясь на крутой склон. Едва выехали наверх, как Тур предложил сделать небольшой привал.

Сам он ушёл на край скалы и долго всматривался вперёд.

Мне не было с кем особо разговаривать, потому пришлось обосноваться особнячком и слушать речи остальных.

Болтали в основном о каких-то понятным лишь сиверийцам делам. Среди отряда исконных жителей края насчитывалось семеро, остальные, как и я, были пришлыми.

Также отдельно держался молодой красивый воин, которого ребята прозывали Холодком. Надменность и гордая осанка выдавала в нём аристократические корни. У него была отменная выправка, хорошее оружие, за которым он не переставал ухаживать даже во время привала.

Заговорили о семьях. К этому времени уже вернулся Тур. Его хмурое лицо не выражало ничего, кроме внутренней сосредоточенности.

Раздали варившееся в котле мясо, по мискам разлили похлёбку.

— Давайте-ка жуйте по-быстрее, — заторопил сотник. — А то мы так и к утру до Медвежьего не доберёмся.

Солдаты застучали ложками, чуть прекратив разговоры, но потом снова вернулись к болтовне.

— Моя жена так оленину готовит, что просто пальчики оближешь! — хвастался один из ратников.

Холодок вдруг громко (причем намеренно громко) хмыкнул, при этом покосившись в мою сторону. Кривая ухмылка выдавала в нём лихого парня. Его серые глаза, острый нос и черная бородка, стриженная по столичной моде, дополняли портрет.

Холодок жадно ел свой кусок мяса. До этого он слушал разговоры, молча, изредка всё также ухмыляясь. Я заметил, что с ним мало кто общается, как впрочем, и он сам мало кому что-то рассказывал. При его приближении лица товарищей чуть кривились в неком презрении, однако никто не рисковал открыто что-то высказывать.

— Я, — вдруг Холодок подал голос, когда все чуть замолчали, — всегда считал, что мне необычайно повезло. Все эти жёны, бабы и вообще… Привязанность для воина не приемлема! Я давно это понял.

Мы, молча, смотрели на Холодка. Тот вытер рукавом жирные губы и надменно приосанился. Не знаю, какой он воин, но, думаю, что не плохой, иначе Стержнев такого бы при себе не держал.

Егорка, сидевший у костра, превратился в слух. Его глазки заблестели, ведь сейчас вот-вот начнут говорить о былых сражениях.

— А друзья-то у тебя есть? — спросил я.

Ратники теперь вдруг удивлённо посмотрели на меня. В их глазах я прочитал интерес к предстоящему разговору.

Для Защитников Лиги я ведь тоже был чужак. Только Влад отчего-то имел иное мнение.

— Или ты тоже считаешь, что они обуза?

Холодок посерьезнел. Он никак не ожидал, что в разговор решусь вступить я, а не его товарищи.

— Друзья? — переспросил он.

Я успел уловить, как на какие-то лишь мгновения его лицо вдруг стало иным. Такое выражение, мне помниться, было у того разбойника с Больших валунов, когда он увидел смерть своего сына.

— В бою друг лишь тот, кто стоит рядом с тобой и бьется плечом к плечу.

— А если он испугался? Уже не товарищ?

— Тогда он трус.

— А ты сам никогда не боялся?

— Я? Нет.

Врёт. Нет такого человека, которому не было страшно в минуту опасности. Или же он тогда просто сумасшедший безумец.

— А я вот боялся…

— Кто бы сомневался! — тут уж Холодок работал на публику. — Воину нечего боятся. Он всегда…

— И я боялся, — поддержал меня Тур.

Я вдруг вспомнил, что кто-то говорил, что своё прозвище он получил за рогатый шлем, который, по слухам, добыл в бою против какого-то имперского солдата.

— Воину не следует бояться, — повторился Холодок, напрягаясь.

Он отложил свою порцию в сторону и с вызовом посмотрел на всех нас.

— Хорошо, что ты так думаешь, — продолжил Тур. — А то мы уж было подумывали, что в схватке струсишь.

Никто не заметил, что как на какую-то секунду лицо сотника застыло, словно маска. Образы прошлого промчались табуном, вынося наперёд старые неприятные воспоминания.

— Эта палка, над которой вы все так посмеиваетесь, — очень ровным голосом сказал Туча, — моя награда. Вместо меча. Я её таскаю с собой, потому как уже никогда не буду управляться оружием в битве. Ни в какой! Это — моя награда! Я ей горжусь. Другого мне не надо.

Туча смотрел на нас с таким вызовом в глазах, будто перед ним сейчас был авангард имперских солдат.

— А вот вам Лига доверит меч, чтобы вы, — тут Туча ткнул клюкой вперёд, целясь прямо в Тура, — её защищали… Как мать! Как сестру! Или жену, детей!.. Имперцы свою родину защищать умеют. Я тому свидетель. И защищают её до последнего вздоха! Они — славные ребята! Железные ребята! Орлы!.. А вы — дубины! Слабаки! Соплееды!.. Марш в хлев, убирать навоз!..

Тур явно подначивал Холодка, но тот этого не понял и напрягся.

— Такому смелому парню самое место на Святой Земле, — сказал я. — Но почему-то ты, Холодок, здесь, в Сиверии.

— А я там был.

— Да? И за какие подвиги тебя отправили сюда?

Холодок издал негромкий рык и резко сказал:

— Я - воин в пятом поколении. Мой отец, мой дед, отец моего деда…

— Ничего себе! — усмехнулся я. — Какие славные предки. А ты сам такой же?

Холодок поднялся во весь свой рост.

— Хочешь проверить?

— Нет, спасибо. Что-то нет желания.

Егорка сидел с открытым ртом, глядя то на меня, то на Холодка, то на остальных.

— Боишься? — боец сделал шаг вперёд.

Вот мы и пришли к логическому концу: скажу, что не боюсь, так вызовет на бой, а если отвечу, что боюсь, то стану опозоренным в его глазах, и, наверняка, в глазах дружинников. И что ещё хуже — в лице Егорки.

Я вдруг увидел в этом мальчишке себя…

Вон мой наставник Гуннар, дружинники — Эгнер, Юхан, Веум, Эйольф… Я их всех вспомнил. И вспомнил, как стоял среди них, и они казались мне просто великанами. Сильными, смелыми парнями. Воинами без страха и упрёка.

Я помнил, как меня учил Гуннар. Он ведь тоже говорил, что настоящий воин не имеет привязанностей. И я его слушал, как вот этот вот Егорка, развесив уши, внимая каждому слову… Каждому…

Это было так неожиданно, что я, право, растерялся.

И вдруг подумалось: если я действительно тот самый Сверр, то, сколько же мне лет? Сто, как минимум. А то и больше.

Сто лет! С ума сойти!

Если Бажена всё-таки права, то выживать мне помогает кровь единорога. Святая кровь… Вот только я не святой. Совсем не святой. И как это всё совмещается во мне?

Кто и зачем сделал мне этот дар? Какова цель? И какова моя судьба?

Перед глазами встал образ Жуги Исаева с фигуркой в руке.

— Мы называем их «масками», — сказал тогда он, показывая мне её. — Она живет и действует вне установленных правил…

Зачем я такой нужен? И кому?..

— Боишься? — повторил свой вопрос Холодок.

Моя заминка, созданная размышлениями, навела всех на мысль, что я действительно опасаюсь прямого столкновения.

А я вдруг подумал, что изменился. Буквально и года не прошло, а я изменился. Что-то во мне делало меня же мягче, человечнее. Уж не кровь ли единорога тут причастна?

На плечо легла тяжёлая рука Тура.

— Не стоит ерепениться, друзья. К добру это не приведёт… То, что ты, Холодок, хорош, мы все знаем. А ты, Сверр…

— Какой же он «сверр»? — не отступал Холодок. — Вы все думаете, что это его настоящее имя? Да его зовут каким-нибудь… каким-нибудь Лаптем Мужицким. А Сверром прозвался, чтобы перед нами покрасоваться. Это я «сверр»! Настоящий…

Я поднялся. Те двое дружинников, которые тогда были у Стержнева, и которых я хорошенько приложил, усмехались в усы. Они точно знали мне цену.

— Ты хочешь меня обидеть? — спокойным голосом спросил я.

— Какой ты догадливый!

— Ты назвал меня Лаптем Мужицким.

— Да, так и есть. И что?

— Судя по всему, ты ненавидишь крестьян.

— А чего их любить? Смерды! Слабаки и трусы. Вот я…

— Э-э! — вдруг поднялся рядом со мной Тур. — Я, между прочим, из смердов.

Сотник не выглядел сердитым. Нахмурился он лишь по привычке. Его зрачки расширились, и память выдала далёкие воспоминания, о которых он давным-давно позабыл.

Тур вспомнил мать, отца, пятерых его сестёр и братьев. Вспомнил, как очень тяжело жилось одной зимой. Холода тогда пришли очень рано, где-то в середине осени, не дав последней возможности собрать до конца и без того скудный урожай. К всему прочему на рыбацком промысле за всё лето особых деньжат отцу не заплатили. И семье пришлось зарезать корову…

Туру тогда было двенадцать. Худой. Высокий. Волосы цвета выгоревшей соломы, всклокоченные, торчащие во все стороны.

Ночью от голода сводило живот. И хотя родители отдавали свою порцию, утверждая, что им не хочется, Тур помнил тот огонёк в глазах матери, глядевшей на краюху ржаного хлеба, которую жадно делили между собой дети.

Той ночью он решился. Поутру собрал свои пожитки… Да какие там пожитки: запасная рубаха, дедов охотничий нож, тулуп из шкуры оленя, беличья шапка — вот, пожалуй, и всё.

Отец уже был во дворе. Он возился по хозяйству, когда увидел выходящего из дверей сына.

Встретились глазами. Так постояли несколько мгновений.

— Прощай, тятя, — проговорил Тур.

— Мамка…

— Не говори ей сейчас, — попросил Тур. — Потом.

Отец подошёл и крепко обнял сына.

— Куда ж ты надумал? — печально спросил он.

— Доберусь до столицы. Буду проситься в Ратный Двор к Защитникам.

Его голос уже начал «ломаться» и оттого казался смешным.

— Молод же ещё…

— Ничего. Авось выкручусь.

Что-то горячее обожгло щеку. Тур рефлекторно дотронулся до неё и ощутил на пальцах влагу.

Слеза была одна.

— Мороз, вот очи и слезятся, — пояснил отец, и Тур понимающе кивнул (взрослый же, чего ж не понять). Да и у сиверийцев не принято плакать.

Морозно. Пронизывающий ветер пробирался под тулуп.

Тур шёл, а в голове вдруг снова и снова всплывал материн голос, грустно поющей ту старую песню.

Вон как всегда горит лучина. Вечер. За стеной воет вьюга… Как сейчас. Снег залепляет глаза, гудит ветер, но в доме тепло.

Тур лежит на лежанке вместе с братьями да сёстрами, поглядывая на мать. Её длинная русая коса касается пола. Отец неторопливо вырезает своим ножом ложку.

И вот мать, сначала тихо-тихо, начинает подпевать:

И сын ушёл. И больше уже никогда не видел никого из родных: чёрный мор унёс их всех.

И вот снова в памяти просыпается то седое воспоминание, и голос матери в ночи:

Нет никого, — не раз думалось ему. Куда завела его та Дорога?

За всю свою нелёгкую военную жизнь он так и не обзавёлся ни семьёй, не нажил детей, даже на стороне… Вот только Егорка — паренёк, которого он нашёл в Тигриной долине подле замёрзших насмерть родителей.

Ему тогда было годика четыре. Мальчик был единственным, кто выжил среди тех поселенцев. Удивительно, но он ничего не отморозил, просто сидел подле матери…

Тур помнил те испуганные чёрные глазёнки, которые уставились на вышедших на опушку ратников. Пробежав взглядом по солдатам, Егорка остановился на Туре и вдруг отчётливо сказал:

— Тятя…

Ком снова подступил к горлу. Тур с трудом сдержал нахлынувшие в стариковскую душу эмоции, говоря себе, спасительную формулу: «Сиверийцы не плачут».

— А мой отец пахарь, — подал кто-то голос за спиной сотника.

И тут понеслось: «А мой… А мой…»

Холодок явно не ожидал подобной развязки. Я в душе усмехнулся: знай теперь, с кем связался.

— Ну и гордитесь этим! — злобно бросил Холодок, понимая, что я его подставил.

Он подошёл к костру и вылил содержимое миски в огонь. Потом быстро тот затушил и буркнул, что пора бы уже и ехать дальше.

Тур посмотрел на меня каким-то странным взглядом и снова повторил, обращаясь ко всем:

— Заканчивайте. А то, смотрю, совсем распоясались…

К вечеру выехали к Медвежьему порогу. Я слышал гул, идущий со стороны Вертыша, но сквозь густую крону елей не смог ничего разглядеть.

— Привал делаем тут! — вскомандовал Тур. — Вы двое берите топор да пилу и идите за бревнами.

Мы остановились в небольшом заснеженном логе. Привязав коней к стволам деревьев, стали мастерить бивак.

Тур быстро определил направление ветра и показал, где строить крышу-заслонку. Мне дали в руки топор и приказали нарубить несколько длинных ровных жердей. Других направили за густыми лапами елей, а Егорке дали задание сытно накормить лошадей.

Через полчаса мы соорудили довольно приличный навес, а вскоре те двое солдат, которых отправили за брёвнами, принесли три толстых ствола сосны.

— Да чтоб тебя! — прорычал Тур. — Ты в первый раз за дровами ходишь?

— Да я… да это…

— Тебя учить и учить! Сколько говорить, что пилить надо на высоте пояса, а не у земли. Видишь, эта нижняя часть сырая?

— Вижу…

— Да что ты видишь! — Тур в сердцах задал мощную оплеуху солдату. — Ладно, сделали, так сделали. Продолжай!

Два бревна поклали на снег, куда предварительно выложили сырые жердинки. Потом сделали ряд зарубок-затёсов и уложили запал. А сверху — третье бревно. Чтобы «пирамида» не разъехалась, в землю вбили палки и стали разжигать костёр.

— Хоть уложили верно! — проворчал Тур. — А то в прошлый раз весь дым в глаза лез, прямо в убежище задувало.

Сотник повернулся ко мне и вдруг подмигнул.

— Впервые такое видишь? — спросил он.

— Вообще-то, да.

Хотя, если честно, всё это мне показалось знакомым. Может, в своей прошлой жизни на Ингосе, я подобное и делал.

— Это мы переняли у орков, — сказал Тур. — Они подобные костры называют «бром-ме». То есть «костёр». А мы по-простому — «таежный». Помню, как в Вертышском Остроге служили парни из Светолесья. Так по-первой зимой пытались свои костерки развести, а на глубоком снегу-то те проваливались да затухали. Одни ребятки так и замёрзли на Костяной равнине. А при таком-то костре брёвна много жару дают, тлеют всю ночь. И согреешься, и выспишься. Главное только правильно соорудить… Запоминай, да учись. Авось когда-то снадобиться.

Мы ещё кое-что подправили и меня вместе с Егоркой отправили вниз к реке за водой.

Спускались мы, увязая в глубоких сугробах. Уже стемнело и было плохо видно.

Справа слышался сильный шум водопада. Я зачерпнул воды и протянул пареньку ведро. Тот вдруг громко вскрикнул.

— Что там? — обернулся я.

— Ха! Смотри, рыбу поймал.

И точно, в кожаном ведёрке плескалась какая-то рыбёшка.

— Омуль! Ей-ей!

— Да не кричи ты! — остудил я парня. — Ну рыба и что?

— Это к удаче! Тятя говорит, что если омуля руками поймать, без снастей, то тогда человека ждёт удача.

Я пожал плечами и мы поспешили к лагерю.

Там нас уже ждал ужин. Наскоро перекусив, я, выяснив свою очередь дежурства, забрался под навес и накрылся шкурой.

Устав и продрогнув за целый день в седле, да ещё и хорошо перекусив горяченьким, тело разомлело в тепле, конечности приятно покалывало, а вместе с этим сознание начало проваливаться в сон.

— Вставай, — тут кто-то тронул за плечо. — Вставай, твоя очередь.

С трудом разлепив тяжёлые веки, я присел.

Уже? Как быстро пролетели часы сна!

Бревна тихо потрескивали, согревая спящих своим теплом. Мне очень хотелось пить. Закинув в рот несколько комьев снега, я встал и потянулся до хруста костей.

Разбудивший меня ратник полез на моё место и уже через мгновение громко засопел.

Я обошёл лагерь, огляделся и присел недалеко от костра.

Сны.

Что это? Почему они нам снятся? Что в них такого, заставляющее верить, прислушиваться?..

Небо серело, чувствовалось приближение утра.

Где-то треснула ветка и я встрепенулся. Рука сама собой поползла к мечам. Собаки, дремлющие у костра подняли головы и насторожено всматривались в темноту леса.

Снова треснула ветка, но теперь чуть левее. И вот на открытое место вышла какая-то фигура в сопровождении большой животного.

Я поднялся, а вместе со мной и встали псы. Я знал, что без команды они не бросятся вперёд, и, думаю, незнакомец об этом тоже знал.

Человек выбрался из сугроба и скинул с головы капюшон.

— Стояна? — осторожно спросил я.

Мне показалось, что мой разум ещё спит. Ему снится, что меня разбудили. Что я дежурю у костра. И вот теперь снится, что к огоньку пришла друидка.

Стояна, а это была именно она, чуть улыбнулась. Животное бредущее рядом оказалось рысью Ладушкой.

— Здравствуй, — кивнула Стояна.

Я огляделся: ратники спали. Никто из них не пошевелился.

— Что ты тут делаешь? — осторожно спросил я, а сам всё ещё думаю, что сплю.

— А ты?

— Я…. мы идём… на Солёное озеро.

Стояна мягко махнула рукой и собаки улеглись на свои места. Друидка приказал жестом Ладушке не подходить ближе и подошла ко мне.

— Не думала, что встречу тебя здесь, — сказала она.

— Я тут… по тайному приказу, — полушёпотом проговорил я. — Для всех я тут Сверр.

— Сверр, так Сверр.

Молчание. Слышно было, как мирно потрескивал костёр. Стояна стояла и смотрела на завораживающий танец огня, словно не замечая ничего вокруг.

Это сон. Не верю, что тут, в Сиверии, я вдруг случайно встретил её. Такого совпадения не бывает.

— Что вам в Соляных горах понадобилось?

— Гоблины взбунтовались.

— А-а, — друидка кивнула головой, — что-то слышала. Могу ли я у костра обогреться? Да ты не бойся, не укушу.

— Садись, — кивнул я.

Друидка подошла ближе и села на корточки, протягивая к огню тонкие белые кисти рук. Я ощутил странный запах, исходящий от неё. Настолько знакомый, что сразу не смог определить.

— Мне Бернар говорил, что ты ушла сюда, в Сиверию, — сказал я, присаживаясь напротив. — Чем занималась?

Стояна заговорщически оглянулась, а потом показала, чтобы я сел ближе.

— Ищу магистра, — полушёпотом ответила она.

Стояна увидела по моему лицу, что я не понял. Да и как тут понять?

— Магистр Дома ди Дусер бежал в Сиверию. Бернар просил меня его разыскать.

— Зачем?

Стояна чуть улыбнулась. Я понял, что на этот вопрос она не ответит.

С нашей последней встречи она несколько изменилась. И не только внешне.

И тут я понял, что за запах ощутил! Сердце забилось сильнее, мозг моментально «проснулся». Это сладковатый запах крови.

— И как результат поиска? — осторожно спросил я.

— Плох, — неопределенно ответила девушка.

Лицо её выглядело уставшим и я поинтересовался, отчего она ночью бродит по лесу.

— А какая разница? — всё также неопределённо ответила друидка. — День, ночь… А вы бы не торопились идти.

— Почему?

— С севера идёт буран…

Кто-то под навесом зашевелился и встал из-под шкуры. Это был Тур.

По заспанному лицу стало ясно, что он тужиться сообразить, кто дежурит. Меня он, скорее всего, сразу не узнал.

Сотник подошёл ближе. Собаки при виде его подскочили и ласково бросились к хозяину.

— Хорошие… хорошие… Сесть на место!

Тур наконец сообразил, что перед ним не чужак и с вопросом в глазах повернулся ко мне.

— Ты один здесь?

Я повернулся и увидел, что действительно тут один. Сотник сел у костра.

— Да, так и есть, — ответил ему. — Мне кажется, надвигается буран. С севера.

— Что? — Тур нахмурился.

Он поднялся и втянул носом запахи, словно таким образом мог определить погоду.

— Обычно, Срединный хребет отгоняет все метели. Не думаю, что непогода доберётся сюда.

Как я позже понял: Срединный хребет — каменный пояс, разделяющий Сиверию на две части. Он считался мало проходимым. Особенно в зимнее время, когда снегом были засыпаны все перевалы. Благодаря ему, в Уречье зима была мягче, чем в другой части Сиверии.

Тур посмотрел на меня, словно чего-то ожидая. Он снял с пояса флягу, и, вытянув пробку, сделал два мощных глотка.

Вскоре начали вставать остальные ратники. Они неспешно позавтракали и стали собираться в путь.

— Значит так, — подал голос Тур. — Сегодня будем начинать охоту. Из вас только единицы с подобным сталкивались, потому для пущей верности послушайте бывалых людей. Давай, Семен.

Тут встал охотник, невысокий коренастый сивериец с густой черной бородой, которая, хоть и была подровнена и слегка укорочена, но по местной моде торчала веером во все стороны. Он потёр слезившийся на морозе правый глаз и чуть хрипло проговорил:

— Тигр — зверь знатный. Обычно людей сторонится, но, поскольку, мы пришли за ним, постарается дать бой. Во время охоты разобьёмся на небольшие группки. В каждой я назначу старшого, которого будете во всем слушаться. Ясно?

— Ясно? — повторил за Семёном Тур. — Шуток не будет!

В ответ понеслось нестройное: «Дэ-а, пы-онятно».

— За кряжем начнётся кедрач, — продолжал Семён. — Там уже земля тигров. Стаями они не бродят, но я знавал один такой случай…

— А что до «лесного призрака»? — вдруг спросил кто-то из солдат.

— То байки, — ответил ему второй.

— Байки, или не байки, — поднял руку Семён, — но «лесной призрак» существует.

— Ты его видел?

— Нет.

Охотник чуть помолчал, а потом добавил:

— В Тигриной долине, что на противоположном берегу от Гравстейна, говорят, обитает огромный белый тигр.

— Нашли о чём говорить! — недовольно пробасил Тур. — По делу давай.

— Да что по делу: осмотримся, поищем следы. Потом поставим петли и сделаем засады на тропах. Раскинем приманки. Ну а дальше, как удача улыбнётся.

— И долго длится охота? — спросил в этот раз Холодок.

— Может и несколько дней.

— Куда лошадей денем?

— У Косой скалы разобьём лагерь, — сказал Тур. — Там лошадей и оставим. Будете дежурить по очереди, чтобы чего не случилось.

Тур поднялся и посмотрел на безмятежное розоватое небо. Потом снова повернулся ко мне и пробормотал:

— Что-то не заметно бурана.

Сотник довольно усмехнулся, но больше ничего не добавил…

Но Стояна оказалась права: уже через пару часов налетел сильный ветер. Небо заволокло тяжёлыми тёмными тучами, не оставившими и намёка на прекрасноликое утро. А ещё через полчаса снег просто застилал глаза, а ледяной ветер обжигал лицо.

Буран усиливался с каждой минутой. Даже лошадям было тяжело идти. Они стали часто проваливаться в глубокий снег, натужно похрапывая, пытаясь вытянуть себя и всадника.

— Стой, братцы! — проорал Тур.

Его залепленное снегом лицо походило на какую-то колдовскую маску.

Я продрог до мозга костей. Думаю, что и остальным было не очень жарко.

— Стой! — снова крикнул сотник, призывая всех подойти к нему. — Делай, как я.

Никто не возражал. Тур был типичным сиверийцем, потому точно знал, что надо делать в такие трудные минуты.

Он присвистнул, и его конь послушно опустился на брюхо. Тур отстегнул от седла шкуры и приказал нам образовывать группки по четыре человека.

Мы положили коней в своеобразные кружки, и Тур показал, как следует делать намет. Он довольно ловко соорудил первый, а потом кинулся помогать остальным. У нас вышло три намета.

— Залазь каждый в свой и жмись к лошади, — перекрикивая пургу проорал Тур.

При этом сгрёб Егорку в охапку и закинул во внутрь. Мне тоже выпало быть в одном намете с ним. Следом заползли собаки, хотя по ним не было видно, что они замерзли: густой подшерсток согревал их даже в трескучий мороз.

Под пологом было темно, но я довольно быстро определился и подполз к своей лошади. От неё, прямо-таки, парило, словно от маленькой печки.

— Как только начнёт придавливать снегом, — проговорил Тур, — приподнимитесь и поворочайтесь, а то совсем придавит и околеете.

Вдруг в его руках появился слабенький голубой огонёк.

— Слава Тенсесу! — говорил Тур. — Получилось.

— Что это? — спросил Холодок.

— Свет, — хитро улыбнулся Тур, так и не пояснив природы этого странного огонька. — Укутайтесь в шкуры и периодически ворочайтесь. А то к следующему утру…

Он не закончил и прижал к себе Егорку, уже запеленованного в теплую медвежью шкуру.

Собаки легли с обоих сторон своего хозяина. Мы снова встретились с ними взглядами, и я вдруг вспомнил того волкодава с зуреньского хутора. Ему ведь я тоже не очень нравился.

Возможно, собаки видят мою «природу». А если так, то…

— Держите, — протянул Тур деревянную флягу. — И только по глоточку. Полугар — вещь коварная. Ложно греет тело. Некоторые так набирались, что через час превращались в мороженое мясо.

Полугаром в Сиверии прозывали хлебное вино, или проще говоря — водку.

Мы пустили флягу по кругу и сделали по паре глубоких глотков. И вскоре я почувствовал, как к рукам и ногам побежало тепло.

— Старайтесь не засыпать, — слышал сквозь смежовывающиеся веки голос Тура. — Ворочайтесь, а то…

Но усталость навалилась на разум, унося его в тёмную страну снов.

 

8

Утром мы с трудом повыползали из-под снега. Слава Сарну, никто не замёрз, никто не задохнулся, да и вообще не пострадал.

Тур не дал возможности нормально поесть, приказывая пробираться к Косой скале.

— Там разобьем лагерь и уж потом и наедитесь, — проговорил он. — С этим бураном, мы и так целый день потеряли.

При этом сотник глядел на меня так, словно это я наколдовал такую погоду.

Снега сегодня намело немало. Мы достали припасённые снегоступы и пошли вперёд. Лошади грузли до живота, брыкались, порой отказывались идти, и мы провозились с ними до обеда.

У Косой скалы снега было меньше. После того, как расчистили площадку, Тур приказал строить лагерь.

Мы соорудили навес, подобный тому, что делали у порогов. Напротив навеса установили костёр по типу «бром-ме», но с большим числом стволов.

Часть ратников во главе с охотником Семёном ушла в лес на разведку. Вернулись они лишь к началу вечера.

— Ну как? — сухо спросил Тур.

— Есть следы. Не мало… Наставили несколько петель на тропках…

Семён облизал губы и странно посмотрел на сотника.

— Что ещё? Говори.

Охотник подал знак уединится и они вдвоём отошли в сторону. Дальнейший их разговор я не слышал, но наблюдая за эмоциями, отразившимися на лице сотника, понял, что случилось нечто серьёзное.

По губам Тура я прочитал вопрос: «Далеко?» Охотник стоял почти спиной, но судя по всему ответил, что не очень.

Сотник резко развернулся и направился к лагерю.

— Игорь, Холодок, Добрыня и… и…

Взгляд Тура пробежался по ратникам несколько раз.

— И ты, Сверр, — вдруг он остановился именно на мне. — Собирайтесь.

— Тятя…

— Нет, Егор, останешься в лагере! И вообще, ты обтёр лошадей?

— Обтёр…

— Смотри, чтоб не простыли, а то шкуру спущу.

Я прицепил к поясу оружие и стал догонять Тура.

Наш отрядик пошел к окраине небольшого ельника, а оттуда резко влево и вверх по заснеженной круче. Через полчаса очутились на просторной площадке, где высился разбитый обоз из трёх телег. Рядом виднелись почерневшие на морозе тела, которые уже начинали поклёвывать птицы.

Сотник присел подле убитых и по его лицу я понял, что никого из них он не узнаёт.

— Показывай, — приказал Тур.

Семён подошёл к средней телеге и вытянул из-под колеса запрятанный им небольшой сундучок. Открыв крышку охотник показал нам его содержимое:

— Что это? — спросил Холодок, поглядывая на какие-то камни.

— Это же… — Добрыня аж губы закусил.

— Золото, — закончил Семён.

Тур вытянул из сундучка камешки и с маской отвращения на лице поглядывал на них.

— А теперь взгляни-ка сюда, — охотник подошёл к третьей телеге и скинул лежащую сверху шкуру.

Под ней лежали несколько медвежьих голов, а рядом — небольшая золотая фигурка, походившая на какого-то зверя, стоящего на задних лапах.

Внешне всегда благочинный Тур вдруг страшно выругался. Улыбка радости от того, что он, Семён, это всё добро нашёл, мгновенно сползла с лица охотника. Он чуть отступил назад от сотника и даже немного вжал голову в плечи.

— Ах, ты ж, Демьянушка! Ах, ты ж, сволочь! — Тур с силой ударил кулаком по деревянному борту телеги. — Соль ему возить… помочь сопроводить мимо гоблинских земель… Сволочь!

Мы с Добрыней и Игорем переглянулись друг с другом, всё ещё не понимая, что происходит.

Несколько минут Тур стоял в раздумьях. Потом, повернувшись к нам, вдруг сказал:

— Ни слова об увиденном здесь. Ясно?

Мы дружно кивнули и снова переглянулись друг с другом.

— Что будем делать? — спросил Семён.

— Ловить тигра! — рявкнул сотник. — Закончим одно дело…

Тут он запнулся, словно осенённый новой мыслью.

— Вот что, Семён. Бери этих удальцов и завтра поутру отправляйся выяснять откуда везли сие золото.

— А как же приманки, петли?

— Без тебя разберёмся.

— Откуда везли, я, думаю, и так понятно…

— Может и понятно! Но мне пустых домыслов не нужно. Ты как хочешь, но чтобы сыскал мне то место! Сыскал!

Семён как-то обречёно вздохнул и кисло посмотрел на нашу троицу.

— Это ведь идти туда, — он неопределённо махнул рукой, но Тур даже не стал его слушать.

Вернулись в лагерь когда уже стемнело. В воздухе висел приятный запах готовящейся похлёбки.

Я не стал дожидаться пока её доварят и перекусил в сухомятку. Потом занялся своей ногой: за сегодняшний день она изрядно натрудилась и место ранения слегка воспалилось. Натерев его мазью Бажены, я прилёг под навесом и практически мгновенно заснул.

Семён разбудил нас очень рано.

— Завтракайте по-плотнее, — наставлял он нас. — Я вам не Тур, привалов делать до вечера не дам.

— Что брать с собой? — спросил Добрыня.

— Припасов дней на пять, — чуть подумав, ответил охотник.

Вышли из лагеря, едва солнце озарило верхушки древних кедров. Утро было тихим и менее морозным, чем прошлые. Семён пообещал нам хорошую погоду.

Вернувшись к разбитым телегам, охотник долго осматривал окрестности и повел наш отряд на северо-запад, вдоль высокой горной гряды, которая почти отвесно ниспадала к Уречью.

Я догнал Семёна и решился на разговор.

— Послушай, — начал я, — можешь пояснить, что происходит?

Охотник остановился и несколько удивлённо посмотрел на меня. Холодок, следующий за мной, тоже приостановился и внимательно посмотрел на Семёна.

— Вы все так и не поняли? — с наигранным удивлением в голосе, спросил тот.

— А что тут понять! — подал голос Добрыня.

Наверное с минуту Семён что-то обдумывал, а потом сказал:

— Видели, что было в сундучке?

— Ну, золото, — с таким же презрением на лице, какое было у Тура, сказал Холодок.

— Вот именно! Это куски самородного золота! А ещё? Фигурку медведя?

— Ты мог бы изъясняться…

— Ну вы даёте! — перебил меня охотник. — На сундучке был знак Молотовых. Да и сам обоз был ихний. Видно, везли добытую у озера соль. А ещё, как видите, и золото!

— И что? — всё ещё не понимали мы.

— Это золото принадлежит гоблинам! Это их фигурка. А, значит, ребятки Молотовых залезли на чужие земли, и мало того — ограбили их святилище. Гоблины племени турора поклоняются медведям. Они даже считают, что произошли от медведей.

Семён посмотрел на наши лица и обреченно вздохнул.

— Ну вы даёте! — снова повторил он.

— Мы не местные, — сказал Холодок. — Всех ваших делишек не знаем.

— Ладно, ещё раз объясню, — Семён подошёл к нам ближе. — Местное племя гоблинов это варвары, которые поклоняются какому-то своему мифическому богу, имеющему внешность медведя. Точно не помню, как его там зовут. Это Ермолай Сотников помнит, поскольку с ними заключал союз и какое-то время изучал их обычаи. В Уречье, а ещё точнее — в Южном Уречье, охотникам не разрешено промышлять медведя.

— Ха! — бросил Холодок. — У тебя самого полушубок из медвежьей…

— Тут есть один момент: на мне полушубок не из таёжного вида бурого медведя, а из его собрата — северного голубого, что обитает на Костяной равнине за Великанами. Так вот — поскольку медведь для гоблинов священен, Ермолай договорился что бурого трогать тут не будут, и запретил на него охотится в Уречье, чтобы не накалять обстановку. Это понятно?

— Угу.

— Ходят упорные слухи, что гибберлинги когда-то нашли в предгорьях Уречья медную жилу. Правда, пока это лишь слухи. Молотовы заинтересовались, и, говорят, стали тайно засылать горных мастеров. Стало сие известно, потому как гоблины стали вдруг жаловаться сначала Ермолаю, потом Стержневу, что мы, люди, отчего-то постоянно лезем к ним в Южное Уречье. Всех, кого ловили за нарушением соглашения, оказывались работниками фактории. Они всё время оправдывались, что, мол, случайно, или, мол, не заметили, как перешли межевые границы, или не знали. В общем, всё в таком духе. Но, думается мне, что всё-то они знали, просто искали эту самую жилу.

— А причём тут золото? — не понял Игорь.

— Причём? Эти изыскатели, очевидно, натолкнулись на святилище гоблинов. Ермолай как-то говорил, что видел его в Соляных горах, но только издали. Так вот, эти молотовские ребятки мало того, что убили медведей, что по законам племени турора карается смертью (ведь для них убить медведя всё равно, что убить своего соплеменника), так ещё, видно, и украли золотые изделия. Теперь понимаете, почему гоблины напали на солеварню, а потом и на обоз? За подобное осквернение… святотатство… А мы ещё им на помощь шли!

Мы молчали, обдумывая всё услышанное.

— Но ведь это всё домыслы, — подал я голос. — Прямых улик-то нет.

— А фигурка? А знак на ларце?

— Скажут, что нашли в лесу. Положили в то, что было под рукой, к примеру, сундучок…

Семён сердито махнул рукой.

— Да пусть говорят, что хотят! Я уверен, что Молотовы к этому приложили руку. Здесь всё делается с их согласия.

Семён развернулся, демонстрируя, что разговор окончен, и пошёл дальше.

— Постой! — крикнул Игорь. — Если золото с Южного Уречья, то чего мы до сих пор здесь?

— Кто тут следопыт? — бросил, не оборачиваясь охотник. — Следуйте за мной, а там видно будет.

И наша четвёрка отправилась следом за Семёном.

 

9

Где-то далеко справа шумел Медвежий порог. За два дня пути, мы отмахали солидное расстояние и вышли на небольшое плато, с которого хорошо просматривалось Солёное озеро. Черными строениями на белом снегу выделялась солеварня с жилыми избушками, а чуть дальше от неё каменная часовенка.

Семён очень долго всматривался вдаль, а мы залегли у кустарника в ожидании.

— Странно, — заметил я, обращаясь к парням.

Добрыня перестал жевать вяленое мясо и повернулся ко мне.

— Что именно? — спросил он.

— Почему озеро солёное, а в Малом Вертыше — пресная?

— А-а! Вот, наконец, и ты это заметил!

Добрыня добро улыбнулся.

— Это одно из самых загадочных чудес Сиверии. Вон там, где озеро переходит в Вертыш, из воды торчат высокие черные камни. Видишь?

Я присмотрелся.

— Вроде, что-то торчит.

— Это Жадные Пальцы. Так их тут прозывают. Едва вода озера их минует, как перестаёт быть солёной.

— Почему?

— Я же сказал, что это одна из тайн нашего края.

На самом деле, вода не переставала быть солёной, как утверждал Добрыня, и как думалось мне. Она на вкус была преснее, да и то по сравнению с озерной, которую даже к губам не поднесёшь, и потому только в Малом Вертыше и водился омуль, а в Большой, то бишь Длинный, Вертыш эта рыба даже не заплывала. Воду из реки в посёлке не пили. Люди вырыли несколько колодцев, откуда и доставали вполне пригодную для употребления водицу.

— Хватит там болтать! — прошипел Семён, подползая к нам. — Внизу турора шастает.

— Где?

Мы осторожно выглянули из-за веток.

— Вон, чуть левее того кедра.

И точно: в указанном месте виднелась невысокая фигурка. Я напряг зрения, пытаясь различить детали.

— Воин, — уверенно сказал Игорь. — Видишь, у него бронзовый шлем в виде медвежьей головы?

Я пригляделся: вроде так и есть. В руках у гоблина был короткий топорик.

— А вон ещё один, — тихо сказал Холодок.

Мы повернулись: в зарослях скрывался не один, а ещё минимум шесть воинов.

— И что они там ищут? — непонятно кого спрашивал Добрыня.

— Что ищут — не знаю, — резко ответил Семён, — но если внимательно посмотрите на солеварню, то увидите, что случилось с теми, кто там работал.

Мы одновременно повернули головы. Лично я ничего не увидел. Но вот Холодок вдруг в ярости заскрипел зубами.

— Они что, освежёваны? — глухо спросил он.

— Ещё бы! — ухмыльнулся Семён.

Мне даже показалось, что с каким-то злорадством.

— За святотатство, по варварской вере, их просто принесли в жертву: перерезали горло, подвесили за ноги и освежевали.

— Там только трое, — сказал Добрыня. — Где остальные?

— Откуда мне знать! Может, съели, а, может, увели с собой в посёлок на Черную скалу… Нихаз их дери!

— Что будем делать? — подал я голос.

Семён молчал, глядя куда-то в землю. Кажется, он вообще меня не услышал, занятый собственными мыслями.

Так он просидел минуту, а потом досадно выругался.

— Они такие упорные, — непонятно о ком, сказал охотник. — Часами будут выжидать.

— Кто? И кого? — спросил его я.

Семён поднял голову и повернулся к нам.

— Я, конечно, рисковать не люблю, — начал он. — Любое дельце следует хорошенько «обсосать». Лучший вариант, это вернуться назад в лагерь.

Тут он посмотрел на нас с какой-то надеждой в глазах.

— А другой вариант? — спросил я, поскольку остальные молчали.

— Дождаться темноты и попробовать перейти реку возле Жадных Пальцев. Там подняться по кряжу на склон и попытаться найти следы золотодобытчиков.

— Там же земля турора, — заметил Добрыня.

— Э-ка, удивил! Конечно, там земля гоблинов. А мы куда, по-твоему, шли?

— Чего тогда будем назад поворачивать? — с подковыркой спросил я.

— Чего? — Семён принялся придумывать оправдание. — Ты хочешь повисеть вместе с остальными? Или пойти гоблинам на суп?

— Чего ж сразу так? — выдвинулся вперёд Холодок. — Или мы робкого десятка?

— Ты знаешь, сколько там, в лесу, может этих гоблинов скрываться? Думаешь, зачем мы за «тигриной яростью» пришли?

— Не знаю, как вы, — набычился Холодок, которому, как я уже понял, намёки на трусость в бою, не давали разумно мыслить, — но лично я могу, и не дожидаясь ночи, пробраться на тот берег.

— Да брось ты! — попытался успокоить Холодка Игорь.

— Да иди, кто тебя держит! — вдруг подлил масла в огонь Семён.

Стало ясно, что он, конечно же, испугался возможной стычки с гоблинами. Да, в принципе, это не удивительно, ведь он простой охотник, следопыт.

Холодок гыркнул и резко развернулся на месте.

— Я, между прочим, Защитник Лиги! А не трусливый наёмник! — зло бросил он, не оборачиваясь.

— Да стой ты, дурак! — хотел я схватить парня, но не успел.

Он быстро добрался до серой глыбы, и, пользуясь низкорослой порослью молодых елей, живо, но весьма искусно, стал спускаться вниз.

Мы замерли, наблюдая за Холодком.

Вот он прошел четверть пути. Вот уже половину.

Среди толстых стволов высоких кедров изредка мелькала его фигура. Я подполз к камню и уставился в ту сторону, где прятались гоблины, но там пока было тихо.

— Дурак! — вдруг снова сказал Семён. — Вот дурак!

Холодок прошёл три четверти пути, но вот уже перед ним открытый берег и ни одного кустика, ни одного прикрытия.

— Я за ним, — вырвалось у меня само собой.

Скинув с плеча налучь, я вытянул свой лук, и, покряхтывая, стал натягивать тетиву. Закончив всё это делать, оставил котомку на снегу, и пошёл вниз, но чуть левее, поскольку там были более густые заросли ельника, и можно было двигаться быстрее, не стараясь особо прятаться.

— Куда? — прошипел за спиной Добрыня. — Вернись.

— Ещё один безмозглый… — услышал я ворчание Семёна, и следующий порыв ветра заглушил остальные слова.

Треть пути я прошёл весьма быстро. Остановившись, чтобы определиться, я услышал позади тихий окрик.

Едва повернулся назад, как тут же увидел Игоря, подающего какие-то сигналы. Краем глаза заметив лёгкое движение слева, я инстинктивно прижался к стволу дерева и выглянул.

На небольшую полянку вышел совершенно лысый гоблин, лицо которого было разрисовано синими татуировками. На поясе у него висел круглый бубен, а в правой руке зажат короткий посох.

«Шаман, что ли?» — подумалось мне.

Гоблин остановился и потянул носом воздух. Даже отсюда были видны его безумно вращающиеся глаза, словно он был в каком-то магическом трансе.

Шаман увидел следы, оставленные Холодком, и несколько мгновений внимательно их изучал. Потом как-то странно полуприсел и что-то проговорил. Я увидел, как закатываются его глаза и в дневном свете ярко блеснули его бельма.

Руки сами собой сняли с плеча лук и вытянули из колчана стрелу. Шаман находился ко мне правым боком, потому решил целиться в его короткую шею. Таким образом постараюсь убить сразу двух зайцев: не дам ему возможность произнести заклинания, а во-вторых — просто убью.

Но предпринять я ничего не успел: из-за сухого вывороченного бурей дерева, корни которого тоскливо уставились в небо, крадущейся походкой вышел Игорь. Несколько шагов и он оказался прямо возле гоблина.

Ратник практически не замахивался и его тяжёлый кривой нож глухо вошёл прямо в грудь шаману. Гоблин не вскрикнул и мягко упал на снег.

Игорь махнул мне рукой и мы пошли почти параллельно друг другу к реке. Чуть позади я увидел Семёна и Добрыню.

Холодок сидел у крайнего дерева и словно ждал нас.

— Долго же вы, — криво усмехнулся он.

— Какого ты рванул вперёд! — злобно возмущался Семён. — Мы даже не обсудили свои дальнейшие действия!

— Да пошёл ты!

— А ну-ка закройте оба рты! — спокойно сказал я. — Никто из вас, как я вижу, не думает своей головой. Да и опыта в подобных делах…

— Да я на Святой Земле… — начал Холодок.

Но я его снова оборвал:

— А теперь слушайте все меня. Реку мы перейти не успеем. Нас заметят…

— Если будем ползти… — снова начал парень.

— На той стороне, если вы все такие тут зрячие, вон в тех кустах сидит около десятка воинов.

— Где? Где?

Ратники стали приглядываться.

— Тихо, — прошептал я.

На каком-то подсознательном уровне, мне вдруг стало не по себе. Чувство неизбежной опасности быстро подменило собой все кишащие в голове мысли.

Моё тело неожиданно стало каким-то медлительным, даже чужим. Да и мир вокруг тоже будто застыл, вдруг превращаясь в какой-то студень. Ветки деревьев, до этого колыхающиеся от порывов ветра, пролетающие мимо птицы, тихие волны Солёного озера, ратники в нелепых позах — всё вдруг замерло. Стало тихо-тихо.

Я снял лук и вытянул из колчана стрелу, но отчего-то делал это так долго, просто целую вечность. Потом также медленно развернулся на месте в ту сторону, откуда мы только что пришли.

Опасность исходила именно оттуда.

И вот раздвинулись лапы елей. На открытую полянку, поросшую сухим жёлтым очеретом, плавно стали выходить гоблины. Шли они плотным потоком, держа в руках, кто метательный топорик, кто короткий широкий меч.

Я чётко видел их лица в синих татуировках; крупные, в сравнении с коротконогим телом, головы с длинными острыми ушами, слегка поросшими жесткими волосами; маленькие хищные зубы; крупный мясистый нос; острую длинную бородка на подбородке. На животах у воинов был большой круглый выпуклый бронзовый диск, выполняющий роль щита. Он был закреплён на кожаных ремнях. Блестящие на солнце шлемы в виде медвежьей головы заканчивали композицию.

Это не те холёные гоблины из Новограда, у которых я получал деньги. Там был лоск, надменность, важность. А здесь лишь грубая сила, уверенность и сверровская удаль.

Следующие мгновения я просто не помню, но когда пришёл в себя, то обнаружил, что стреляю из лука. Дым, огонь… Грохот такой, что горы задрожали…

Я стоял во весь рост, не прячась, не прикрываясь. Первые ряды гоблинов напоминали ходячие факелы.

Краем глаза я увидел, как ратники за моей спиной в ужасе отпрянули назад. На их лицах был такой неописуемый страх, словно это они пылали вместо гоблинов.

А те шли, минуя своих мучающихся собратьев, полные решимости уничтожить нас, людей.

Такое упрямство взволновало даже меня. Где-то в глубине души поселился страх, что я не смогу сбить волну атаки и она просто утопит нас в нашей же крови. Стрелы уходили одна за одной, губы шептали «Взрыв», но гоблины наступали.

Нас разделяло уже с полтора десятка саженей, когда из-за спины с яростным криком выпрыгнул Холодок. Он в несколько шагов преодолел расстояние, остающееся до первой волны атакующих, врываясь в ряды, будто дикий бык, раскидывая гоблинов в стороны взмахом своего длинного меча. Следом с сумасшедшим криком помчались остальные ратники и время перестало быть густым студнем, почти мгновенно ускоряя свой бег.

Я пару секунд оценивал ситуацию, и решил оставаться на месте и прикрывать ребят.

Взрывы заменил на молнии. Золотые разряды пробивали доспехи насквозь, оставляя в набрюшных дисках дырки, размером с кулак. Один раз я попал в голову одному из воинов и она лопнула, разлетевшись на куски.

Мне казалось, что прошёл час, хотя на самом деле всего лишь несколько минут.

Не знаю, что заставило меня обернуться, но едва я это сделал, как увидел бегущих по противоположному берегу воинов турора. Их было немного, около десяти.

— Взрыв! Взрыв! — две стрелы и всё кончено.

Громко посвистывая по воздуху пролетел чей-то шлем. Он глухо стукнулся о кромку льда, затянувшего прибрежный край озера, а потом медленно покатился, пока не булькнул в темную воду.

Ещё несколько секунд я оглядывал противоположный берег, а затем повернулся назад.

Бой уже затихал. Ратники добивали бьющихся в агонии гоблинов. В воздухе чувствовался неприятный запах палёного мяса.

Я опустил лук и неспешно направился вперёд.

Семён повернулся ко мне и с какой-то радостью на лице проговорил:

— Вот это ты дал! Я такого никогда не видел! Где ты… откуда…

Холодок нахмурился и скривился, словно увидел жабу:

— Вот за что я не люблю лучников. Только издали храбрые…

Остальные неодобрительно хмыкнули по отношению к Холодку.

— И это вместо благодарности, — заметил Игорь. Повернувшись ко мне, он тоже спросил: — И где такому учат? Не похоже, что в Ратном Дворе.

Я остановился. Мне было как-то безразлично, что обо мне сейчас думают. Пусть хвалят или ругают. Сделал, что сделал, как умел, а потому, кому не нравится, или напротив — кто в сильном восторге, то пусть всё одно катится к самому Нихазу.

— Это ещё не конец, — сообщил я ратникам. — Нам надо двигаться к солеварне. Пока гоблины несколько обескуражены…

— Обескуражены! — Семён нервно хохотнул. — Да они просто… просто…

Закончить он так и не смог, задохнувшись эмоциями. После этой битвы ратники смотрели на меня совсем другими глазами.

— Все целы? — спросил я. — Тогда идём вдоль берега.

И наш отряд поспешил к солеварне.

 

10

У строений было тихо.

Я ещё раз выглянул из-за дерева и взгляд опять коснулся вывешенных за ноги вдоль стены три человеческие фигуры. Мне никогда ещё не приходилось видеть, как выглядит освежёванный человек. Одно дело туша быка, или лесного оленя. А тут — человек. Рядом валялись замерзшие внутренности. Их неприятный глазу цвет вызывал рвотные позывы.

Ратники растянулись вдоль опушки, тоже вглядываясь вперёд. У Холодка, едва он снова увидел разделанных, как скот, людей, лицо стало каменным, а глаза бешено завращались в стороны. Не знаю, что творилось в его голове, но я уж было подумал, что он снова сломя голову бросится вперёд, не разведав обстановку.

Холодок утробно прорычал, вперив свой безумный взгляд в землю.

Воспоминания огромной тяжёлой волной вырвались из глубин памяти, сметая всё на своём пути.

Огонь, тошнотный запах горящего человеческого мяса, мольбы о помощи… Это Эльджун.

Для кого-то он огромный красивый лесной край, находящийся на западе Святой Земли. Но это только для кого-то…

Холодок, известный на своей вотчине под именем Фард, один из наследников древнего рода Торвистов, только-только прибыл в порт Лиги на Асээ-Тэпх. Рядом стояли его товарищи, с которыми проходил нелёгкую ратную науку. Все шутили, смеялись.

Подошедший десятник, относительно молодой, но уже мнивший себя ветераном, громко вскомандовал следовать за ним.

— И куда это нам? — бросил кто-то из парней.

— В Северную парму.

— Куда?

— На Эльджун. А вы думали Святая Земля это только Асээ-Тэпх?

Вот так начался первый день службы на далёком аллоде. Отряд без особых происшествий добрался до места назначения и новичков расположили в казармах. Месяц пролетел, как один час.

Но вот тот день врезался в память навсегда. Обычно люди с очень ранимыми душами, в таких случаях говорят, что они пережили такую страшную боль, которую не передать никаким словами.

Всё началось с небольшой стычки в Нескучном лесу. Молодые ратники возвращаясь из лесного лагеря, когда натолкнулись на небольшой имперский отряд. Знай они, что перед ними «Неприкосновенные», то ещё бы сто раз подумали нападать или нет. Но молодой командир отдал другой приказ.

Подумаешь десять орков! Да с ними справится — минутное дело.

— Вперёд, ребята. За Лигу!

Всё, что запомнилось Холодку, так это мчащийся из кустов тяжёлый болт, пробивший кольчугу у левого плеча. От удара парня отбросило назад, и он с силой стукнулся затылком обо что-то твёрдое. Холодок надолго запомнил тот жар, захлестнувший всё тело, и потом сумасшедшую боль.

Нет, он не крикнул. Стиснул зубы, и они заскрипели, словно трущиеся друг о друга каменные глыбы.

«Неприкосновенные» — об их подготовке ходили легенды… История одна другой страшнее.

Двое товарищей отволокли тело Холодка в кусты, и бросились на подмогу своим.

Огонь, пытки… Холодок видел, как орки отрезали ещё от живых людей их члены — пальцы, руки, ноги, уши, языки. Видел, как снимали кожу с какого-то разведчика…

Он кричал. От этого безумного крика у Холодка кровь застыла в жилах.

Так люди не кричат. Они просто не могут так кричать… Разум отказывался воспринимать действительность.

Холодок не испугался. Просто у него не было сил подняться и помочь. А душа так рвалась туда. Рвалась на ту поляну, чтобы спасти ребят.

Вместо этого, он лежал в густых кустах, силясь удержать своё сознание…

У Мишки Длинного со спины срезали несколько широких лоскутов кожи. А потом ими же привязали к стволу дерева, расплавили в чьём-то шлеме его серебряный оберег с образом Святого Тенсеса, и через рог, у которого обрубили острый конец, залили в рот.

Мишка дёрнулся. Видно было, как вздулись вены на его толстой шее.

Орки громко смеялись.

— Что, не помог тебе твой Тенсес? — и снова загоготали.

Командиру отрубили ноги по колено. Раны прижгли факелом. А чтобы не потерял сознание, облили водой из фляги.

Потом отрубили руки по локоть: по-деловому неспешно привязали к кисти верёвку; один громадный орк с силой её натянул, а второй поднял топор и одним лёгким махом отсёк руку. Потом вторую… Раны снова прижгли…

Потом сняли рубаху. Тот орк, что держал руки, вытянул нож и сделал длинный надрез на животе.

Выступила тёмная кровь… Холодок видел из кустов, какая она густая и липкая…

Следующий надрез, уже глубже… Казалось, что лопнул рыбий пузырь. Был такой характерный хлопок… Холодок до сих пор его слышал.

Из разреза выглянули кишки в жёлтых жировых прожилках.

Орк всунул руку, чуть ли не по самый локоть, и вытянул внутренности наружу.

Командир ещё раз надрывно крикнул что-то про Лигу и затих.

Но смерть ещё к нему не пришла. Он лишь потерял сознание. Вот только, когда его бросили в костёр, он снова пришёл в себя и несколько минут кричал…

С Ивара, которого все звали Рыжим, сняли скальп…

Еще с неделю, с того времени, как Холодок пришёл в себя в форте в Северной парме, он рвался отомстить. Душу раздирала мысль о том, что из всех своих товарищей, он лишь один остался жив. И при этом никак им не помог.

Его сочли просто безумным, и мало того — опасным для своих же.

— Отомстить?

— Я не трус! — пылая гневом, кричал Холодок.

Ему казалось, что сейчас все вокруг только это о нём и думают.

Стыдно! Ему было стыдно до ужаса! И он ничего не мог с этим поделать. Душа разрывалась внутри от этого стыда и собственным оправданием. Ведь он просто не смог, был ранен и потому не смог помочь своим друзьям и товарищам. Они они же затянули его в кусты, а не он сам туда трусливо уполз.

Но как это сейчас доказать?

Почему же я остался в живых? — вопрошал Холодок сам себя. — Почему не умер?

Сейчас любая смерть ему казалось лучшим вариантом, чем то, что он из всего отряда единственный, кто выжил.

— Знаем, но ты не прошёл испытания Святой Землёй, — сказал сотник. — Вижу, парень ты хороший. Потому я рекомендовал тебя… в Сиверию. Там Защитники тоже нужны…

— Не посмеете!

Но они посмели. А Холодок до сих пор никак не мог успокоить свою душу…

— Вон, за часовенкой, — тихо прошептал Семён. — Вижу двоих.

— А я за тем кустом, слева от телеги, — сказал Добрыня.

— На склоне прячется шаман, — добавил Игорь.

— Сейчас выпущу несколько стрел, — сказал я, — и тем попытаюсь расшевелить это осиное гнездо.

— Тебя быстро засекут, — сказал Семён.

— На то и надеюсь. Вы все обойдёте солеварню с двух сторон по флангам, и когда гоблины потянутся ко мне, нападёте сзади.

— Смотри, в нас не попади! — зло проговорил Холодок.

Мы встретились взглядами.

— Если возле меня бабахнет, — продолжил парень, — то…

— Если возле тебя бабахнет, — перебил его я, — никакого «то» уже не будет. Твои кишки намотаются на еловые ветки, а голова перелит на ту сторону озера.

Холодок закусил губу и опять гыркнул.

— Расходимся! — проговорил Добрыня. — А ты, Холодок, не бойся. Я с тобой пойду и если что, то и моя башка полетит с твоей.

Тут он мне подмигнул и пошёл по правому флангу.

Я чуть обождал, пока ратники не заняли удобные позиции, и вышел вперёд. Скрываться не было смысла, потому приблизился на удобное для стрельбы расстояние.

— Взрыв!

Стрела по высокой дуге потянулась вперёд и воткнулась в сугроб у одинокой телеги. В воздух поднялись комья снега вперемешку с землёй. Деревянные перекладины телеги вспыхнули и загорелись.

Я взял следующую стрелу. И тут на открытую площадку вышел гоблин. Его бритая наголо голова и длинная трость в руке указывали на то, что это шаман.

Слышно было как он пробормотал какие-то заклинания и огонь тут же затих, а через несколько мгновений вообще погас.

Откуда-то вышли ещё два гоблина, но уже из числа воинов. В их поведении не было заметно и следа страха. Вся эта троица незамедлительно отправилась ко мне.

Шли они спокойно, уверенно, демонстрируя некую браваду. Остановившись в нескольких саженях от меня, гоблины переглянулись и голос подал один из воинов.

— Я - Форк, — сильно картавя, проговорил он. — Как твоё имя?

— Сверр, — назвался я.

— Ты тут старший?

Шаман, стоявший рядом, выглядел каким-то безразличным. Он опирался на свою длинную трость, как это делают старики, и с тупым взглядом в глазах смотрел куда-то в сторону, при этом совершенно не мигая.

— Старший, — кивнул я.

Гоблины зашушукались на своём весьма грубом для слуха языке, а потом Форк мне сказал:

— Уходите, пока целы. Не хотелось бы таким славных воинов отправлять к предкам.

— Тоже самое я могу сказать и вам. Наши ребята горят страстным желанием покарать…

— Покарать? — несколько зло расхохотался Форк. — Здесь только мы имеем полное право кого-то карать. Это ведь нам нанесли оскорбление.

Гоблин надменно задёр свой подбородок кверху. Мне вдруг показалось, что в его темно-карих глазах блеснули слезинки.

— О чём ты? — решил я всё же выяснить ситуацию.

— Ваши люди, — тут Форк довольно эмоционально махнул рукой в сторону солеварни, — совершили ужасное святотатство.

Тут что-то сказал шаман, но я не смог разобрать ни слова.

— Пока воины были на охоте, они прокрались в посёлок, убили священных братьев гар-ра, сторожащих святилище Боранна, нашего бога. Отрезали им головы и положили у тотемного столба.

Снова голос подал шаман, словно что-то подсказывая вожаку.

— Убили стариков, матерей с детьми… Всё доискивались у них, где находится наше святилище. Вот скажи, что плохого сделали вам наши дети?

Голос Форка стал чуть взволнованнее.

— Что моя жена, которая была на сносях, сделал вам? Что сделали его старые родители? — при этих словах, Форк кивнул на стоящего рядом воина. — А потом ваши люди пошли на святую землю, осквернили капище и увезли золотого бога и святые обереги…

— Кто такие гар-ра? — не понял я.

— Вы их называете медведями. Ермолай обещал нам, что вы, люди, никогда не нарушите своего обета…

Стоявший рядом шаман вдруг довольно громко сказал на своем языке, и по интонации мне показалось, что он выругался.

— Как, по-твоему, поступили бы вы, если подобное сотворило наше племя? — снова задёр голову Форк, и сталь в его голосе зазвучала явственнее. — Молчишь? Я не обвиняю тебя. Ты, я вижу, великий воин, достойный человек. Но будь ты на нашем месте…

— Вы убили работников солеварни. Неужели они виноваты в том, что какой-то вор…

— Следы этих воров вели сюда. Мы слышали, что вы, люди, весьма не равнодушны к золоту. Оно ослепляет ваш разум.

— Я вас понимаю. Но вы, кажется, уже получили достойную плату за нанесенное оскорбление, — я кивнул на висящие тела людей. — Потому прошу оставить сие место…

— Если бы получили! Мы до сих пор не нашли золотого Боранна, потому находимся здесь.

— А если я верну вам фигурку вашего бога? Вы уйдёте с нашей земли?

Гоблины встрепенулись.

— Ты знаешь, где она?

— Возможно, — уклонился я от прямого ответа.

— Вернёшь — мы уйдём.

— Слово?

И вот тут произошло кое-что непредвиденное: сначала я услышал крики, а потом увидел, что в солеварню из-за холмов с запада заскочил Холодок с напарником. И тут же на подмогу поднялись остальные двое ратников. Они яростно набросились на гоблинов, сидящих в засаде.

Форк с удивлением в глазах посмотрел назад, а потом резко повернулся ко мне.

Мы несколько мгновений смотрели друг на друга, не зная, что предпринять. Первым не выдержал воин, стоящий рядом с вожаком гоблинов. Он выхватил топорик и почти без замаха метнул в меня.

Бросок был неудачен. Оружие лишь скользнуло по плечу.

Выстрелить из лука я не успевал. Я даже не успевал выхватить мечи, потому прыгнул вперёд, стараясь сшибить нападавшего гоблина своим телом. Тот был довольно проворным малым и змеёй скользнул в сторону.

Я выпустил из рук лук и стрелу и потянул клинки из ножен.

Шаман, стоявший слева, взмахнул своей кривой палкой, и открыл, было, рот, чтобы произнести свои заклинания, как я его атаковал. «Кошкодёр» воткнулся в его голову, рассекая её напополам. И снова как всегда клинок «впился» в плоть.

Сзади с диким криком, от которого обычно у неподготовленного солдата наступает некий ступор, набросился Форк. Я видел, как второй воин постарался зайти со спины.

Вожак гоблинов был весьма искусным бойцом. Его короткий меч мелькал в воздухе со скоростью стрекозиных крыльев.

Удар. Блок. Финт. Снова удар.

Я чуть растерялся. Тут ещё надо было держать в поле зрения второго врага. Да к тому же, словно на зло, заныла нога, отвлекая от ритма битвы.

Удар. Ещё удар.

Остаётся одно: подставится.

Я быстро рассчитал варианты и принял решение. Упал на колено, словно споткнулся. Руки с мечами опустились на землю. Ладони обжёг холодный снег.

Форк яростно вскрикнул и замахнулся, рассчитывая разрубить мою голову.

Пожалуй, его очень удивило, что ни моей головы, ни меня самого не оказалось на месте. Я видел по-детски изумлённые глаза, когда фальшион прошил его грудь насквозь. Кожаная куртка громко лопнула, пропуская острое лезвие. Я надавил второй рукой на яблоко гарды, загоняя меч как можно глубже.

Второй воин успел подобрать свой топорик и отважно бросился в бой. В его лице не было и следа страха, и меня это снова несколько насторожило.

С такими лицами бьются или сверры, или безумцы.

Я толкнул тело Форка и он медленно сполз с фальшиона. Снег под его спиной быстро таял, окрашиваясь в багровые тона.

Удар. Я блокировал саксом. А потом нанёс последний удар, разрубая шлем, а под ним и мощный гоблинский лоб.

Вот и всё.

Я подобрал лук и посмотрел в сторону солеварни.

Там был весьма жаркий бой. Стрелять было опасно, поскольку мог легко задеть своих же.

Я бросился бежать к строениям. По снегу это делать было весьма тяжело.

Через пару минут, достигнув небольшой избы, я остановился и выпустил «молнию» в одного из гоблинов. Золотая стрела пробила куртку, оставляя на спине громадную дыру. Тело отбросила на несколько саженей в сторону.

Кое-кто из турора бросился ко мне. Я успел ещё раз выстрелить и схватился за мечи.

Воины были несколько неуклюжи. Справится с ними, не составило труда. И когда я покончил с нападавшими, то выяснилось, что сражаться больше не с кем.

Мы осмотрелись, а потом я подошёл к Холодку и схватил его за грудки:

— Тебе когда было сказано атаковать? — эмоции захлёстывали меня через край.

Я чувствовал себя предателем по отношению к Форку и его племени. Словно, это я напал на деревню и разграбил их храм.

— Но…

— Ещё раз проявишь подобное геройство, и я отрежу тебе уши.

Лицо Холодка снова стало каменным. Но смотреть глаза в глаза он не смог. Просто не осилил.

Хотя я и так понимал, что мой взгляд не всем приятен.

— Все целы? — сухо спросил я, отталкивая в сторону Холодка.

Ратники оглядели себя и по одному доложили, что целы.

Мы подошли к часовне, и Игорь первым открыл дверь.

В нос ударил неприятный запах человеческих испражнений. Когда глаза чуть привыкли к темени помещения, мы увидели несколько стонущих тел.

Ратники ошеломлёно смотрели то на людей, то друг на друга. Никто не решался сделать шаг навстречу людям, словно перед нами были прокажённые.

Я вытянул стрелу и зажёг её конец заклинанием. Помещение озарилось ярким жёлтым светом и нам наконец открылась вся картина…

— У каждого из них перерезано пяточное сухожилие на правой ноге, — говорил чуть позже Игорь. — Это, чтобы убежать не смогли.

Мы с ним стояли в стороне от тех семерых несчастных работников солеварни, которых заперли в часовне, словно свиней в хлеву. Добрыня вместе с Семеном стояли над изувеченным телом Лады, молоденькой жрице Света, принявшей обет и служащей здесь на Солёном озере. Её серое чистое платьице, расшитое символами Церкви, чуть развевалось на ветру, обнажая мертвенно белую кожу голеней. Глаза на лице были грубо выколоты, и почерневшая кровь засохла на некогда милом лице.

— Её убили, чтобы не смогла повредить своим «колдовством» гоблинам, — продолжал свой рассказ Игорь. — Наверняка это шаманы науськали Форка подобное сделать. Турора трусливы по отношению к тому, что связано с магией. И особенно боятся Церковь. Они всегда полагали служителей культа за сильных колдунов. А тут…

Я вдруг тоже подумал, что и сам, пожалуй, с недавнего времени не люблю магов, колдунов и тому подобных людишек. Мне хорошо запомнилось, что вытворял в Орешке Гудимир Бельский со своими врагами. Но гоблины убили Ладу, да ещё в часовне на Алтаре Света, не из-за страха.

— Это плевок в нашу веру, — возразил я, продолжая очищать меч от засохшей крови. — Мы им, а они нам.

Сказал это, а сам вдруг вспомнил разговор с Туром по поводу Дара Тенсеса и степени веры. Выходит, что у Лады её было не достаточно для воскрешения.

Даже вдруг смешно стало. Интересно, а Дар хоть существует, или это глупости.

Бернар бы сказал, что её Искра вполне может воскреснуть в новом теле. И многие в это верят, когда видят, что их родные и близкие не оживают.

Значит, — говорят они, — это тело было плохим. Особенно, это часто говорят, когда человек погибает насильственной смертью. И тогда ему (умершему) предоставят новое тело.

Начнёт всё с начала: младенец, ребёнок, подросток, юнец и вот глядишь — зрелый человек.

Непонятно только, что с памятью. Неужто из-за перерождения всё из неё стирается набело?

Да глупости это всё! То, что есть чистилище, я не сомневался. Но вот воскрешение! — это уж дудки. Дар Тенсеса — это враки. Никто не в состоянии победить смерть. Иначе все воины сломя голову толпами кидались бы в гущу битвы, тут же воскресали, снова гибли и так до скончания мира… А так страх самой смерти заставляет элементарно заботиться о своей безопасности.

О, Сарн, хорошо, что мои мысли не слышит никто из церковников, а то наложили бы анафему за этот бред!

Стой, а почему бред? Никто до сих пор не в состоянии мне объяснить всех этих около церковных дел.

Рассуждая об этом, я вдруг понял, что погибших на солеварне людей мне отчего-то не было жалко.

Это, кстати, заметил и Семён. Он тоже не особо расчувствовался.

Дело не в его чёрствости. Не будь погибшие людьми Молотовых, то всё могло быть иначе.

Ведь семейку Молотовых никто в Сиверии не любил. Всё из-за их делишек, и из-за того положения, которого они достигли. Говорили, что если бы не мор, то они бы так не поднялись. Но людям здесь приходится мириться с таким положением дел, ведь большая часть трудится у этих самых Молотовых.

Холодок стоял в стороне, подле четверых раненых гоблинов. Судя по его лицу, он страстно горел желанием снести им голову.

Работники солеварни, едва мы их освободили, благодарно бросились целовать наши руки.

Меня это вдруг сильно покоробило. Может ещё и поэтому я так неприязненно о них отзывался Игорю.

Изувеченные гоблинами люди наперебой рассказывали о жестокости «этих дикарей». Как те сдирали с ещё живых людей кожу. Как потом зажарили и съели двух солдат. В доказательство нам указали место пиршества, где мы обнаружили полуобглоданные кости и черепа людей.

Ратники поначалу возмутились. И я, своим демонстративным поведением, да ещё тем фактом, что не разрешил казнить прямо тут на месте раненых гоблинов, оказался у них в немилости. Но никто открыто не стал выступать, кроме неугомонного Холодка.

— Чего ты их защищаешь? — сердито спросил он. — Правильно, что мы их…

— Когда гадят у тебя дома, — перебил я парня, — то ты и не такое совершишь!

— Ты на чьей стороне?

— Я не люблю, когда одни делают подлость, и, когда их ловят за руку, призывают к не меньшей подлости, ссылаясь на «справедливую месть», и обращаясь к таким как… как я. Чувство такое будто в душу наплевали.

— Они же варвары! Дикари! — исходил пеной Холодок, кивая на гоблинов.

Сейчас он мне напоминал чем-то Чарушу из Сыскного Приказа. Никак не могу забыть ему того гибберлинга с Белого озера, да ещё нападение на меня в Приказе.

— Мы не меньшие дикари! — возразил я.

— По крайней мере, мы обладаем Даром Тенсеса — Искрой, что даёт…

— Искра есть у всех. Даже у зверей. А думать по иному — в корне неверно. Единственное, что отличает нас от гоблинов, так это вера в сам Дар.

— Я прошу лишь об одном: дай мне возможность снести голову этим турора.

— Это пленные. Сделаешь это сейчас с врагами, потом сотворишь с друзьями, а потом…

— Я прекрасно различаю врагов и друзей!

— Ты сейчас так думаешь. А потом всё изменится.

Я вспомнил про соляной бунт на Фороксе, о котором часто вспоминали в Торговом Ряду. По рассказам очевидцев, если бы Наместник того аллода — Иван Подвижник, был более разборчив в людях и сдержан в эмоциях, и не считал за врагов тех, кто думает иначе чем он, то никакого бунта на Фороксе бы не было. А там ведь тоже начиналось с малого: сначала боролись с врагом, а как его не стало, за оного сошли и бывшие друзья Наместника.

— И кстати, — заметил я, — даже если ты молишься иным богам, чем эти турора, то это не даёт тебе право свершать столь… столь…

Я хотел сказать «гнусные поступки», но столь высокий слог к лицу лишь эльфам.

— Не кипятись, Сверр, — подал голос самый уравновешенный в группе — Игорь.

— Ты считаешь, — подначивал Холодок, — что им можно вот так запросто придти к нам, к людям… к человеку, и обвинить его в воровстве… хотя вот эти труженики никакого дела в…

— Не надо передёргивать! Мы за золото готовы глотки не только гоблинам, но и самим себе перегрызть.

Спор был бессмысленным. Здесь не было ни одной правой стороны. Мне просто пришлось выступить на стороне людей, потому что я сам был человеком, и потому что так сложились обстоятельства. Хотя и гоблинов мне тоже не было жаль. Дело лишь в том неприятно осадке, который образовался в душе.

И вот сейчас, сидя на бочке, чистил меч и слушал «доводы разума», но теперь уже от Игоря. Он всё пытался оправдать наши действия.

— Сколько тел? — перебил его я.

— Что? — не понял Игорь.

Несколько секунд он соображал, а потом как-то смущённо пробормотал:

— Около шестидесяти, включая и Форка.

— А сколько гоблинов проживает в Уречье?

— Ну-у… тысяча. Или около того. Я слышал, что Тур говорил, будто у них воинов насчитывается до трёхсот душ. А что?

Я закончил с клинками и убрал их в ножны.

— Давай-ка, Игорь, созывай всех. Будем думать, что нам делать дальше.

Ратник понимающе кивнул и пошел к товарищам.

— Семь работников солеварни, — начал я, — да нас пятеро…

— И?

— Я о том, что нам раненых надо как-то вывозить отсюда.

— Да, без подводов и лошадей нам тут не сдюжать, — заметил Добрыня. — Далеко не дотянем.

— И что ты, Сверр, предлагаешь? — спросил Игорь.

— Гоблины могут вернуться. И это сделают наверняка. Потому надо торопиться. Отправим посыльного к Туру, пусть тот снимает лагерь и мчится сюда.

— А если гоблины придут раньше? — спросил Добрыня.

Никто не взял на себя смелость, чтобы ответить.

— Итак, кого пошлём? — спросил я, чуть погодя.

Все посмотрели на Семёна. Тот тут же побледнел и чуть попятился.

Я уже понял, что у него в голове сложилось твёрдое убеждение, что в лесу его поджидают турора. Охотник даже вжал голову в плечи.

— Ладно! — подал снова голос я. — Значит мне «выпала честь» отправляться лагерь.

— А мы? Что делать нам? — несколько растерянно спросил Добрыня.

— Ждать. И молится Святому Тенсесу или своему покровителю…

 

11

Тур долго смотрел на меня, что-то обдумывая.

— Значится, освободили солеварню? Убили около шестидесяти гоблинов? Впятером?

Стоявшие рядом с ним ратники заулыбались и начали было подшучивать, но сотник поднял руку и все снова замолчали.

В стороне лежал спеленатый тигр. Во рту у него была зажата толстая палка.

Я глядел, как нервно дёргается его хвост и как бешено вращаются глаза.

Зверь периодически пытался вырваться, но чувствуя всю тщету этих попыток, ещё больше злился, издавая жуткое утробное рычание. Рядом сидели псы. Они насторожено глядели на животное, но при этом внешне оставались спокойными, как статуи.

Тур обтёр своей широкой ладонью рот и резко встал.

— В общем, мне всё ясно, — глухо сказал он, чуть откашлявшись. — Вы двое, да ты, Егорка, собирайте лагерь. А мы закончим наше дело, а потом отправляемся на солеварню.

— Время не терпит, — сказал я.

— Как говорят гибберлинги: «Чего быть, того не миновать».

Сотник взял рогатину и пошёл к тигру. Следом отправились ратники, ну и конечно я.

— Ох, и зверюга! — заметил кто-то.

Тигр при нашем приближении чуть оживился и стал яростно вырываться. Тур подошёл первым и с силой прижал рогатиной голову зверя к земле.

— Чего ждёшь? — крикнул сотник одному из ратников.

Тот вытянул широкий нож и, наклонившись над зверем, стал как-то неуверенно колоть его в бок. Тигр рыкнул и снова попытался выбраться. Верёвки плотно обтягивали его конечности, препятствуя освобождению.

— Ещё, — потребовал Тур.

Ратник снова сделал несколько проколов. Я увидел, как на яркой оранжевой шерсти появились тёмно-красные пятна.

— Так! Возьми кто-нибудь рогатину, я сам всё сделаю.

Один из ратников перехватил палку и Тур вытянул свой нож. Он подсел прямо к голове животного и, схватив его за загривок, нанёс сильный удар в район груди.

Так продолжалось несколько минут. Тигр уже совсем обезумел от боли. В его глазах была такая ярость и злоба, что если бы он был сейчас не связан, то разорвал бы на клочки всех вокруг.

— Кажется, он уже готов, — подал голос кое-кто из ратников.

Тур снова схватил тигра за загривок и уставился ему в глаза. Сотник был так близок от оскаленной пасти, что любая ошибка с его стороны, могла стоить жизни…

— Все вы меня ненавидите, — как-то даже обрадовано усмехнулся Туча. — Все без исключения. Но я ведь не ваша мамка. Не ваша жонка. Меня не надо любить. Я этого сам не хочу. Триста лет мне это не надо! Вы пришли сюда, чтобы стать Защитниками Лиги. А если нет — валите вон! Трусам и слабакам тут не место. Не место! Ведь вы — первый и последний рубеж, о который разобьются волны Империи. Первый и последний…

Я вдруг увидел, как к лицу сотника потянулась красноватая дымка. Её оттенок был до отвращения неприятен.

И тут рука тура дёрнулась, и нож вошёл зверю в горло.

Сразу же к Туру подсел ещё один ратник. Он раскрыл мешочек и вытянул из него небольшие прозрачные камешки. Все их бросили в лужу вытекающей крови, отчего камни почти мгновенно покраснели. Нет, не в смысле, что испачкались кровью, а стали краснеть, превращаясь в «рубины».

Тур вытянул нож, а другой рукой достал из кармана веточку ели. Сотник ловко всунул её ноздри зверя и что-то забормотал. Все, что я услышал, так это слова про удачу.

— Зачем веточка? — тихо спросил я у одного из стоявших рядом ратников.

— Чтоб нас не учуял.

Едва он это сказал, как я снова увидел красноватую дымку, но теперь чуть в стороне у деревьев. По форме она походила на фигуру тигра.

Эта дымка несколько секунд стояла среди елей, а потом с кошачьей грацией «пошла» в лес, изредка поглядывая на нас.

— Всё, — проговорил Тур. — Отделите голову и оставьте на шесте. Туловище сожгите.

Ратники всё делали быстро, и вот уже скоро на длинной еловой жерди торчала голова тигра, а в огромном костре, пованивая палёной шерстью, горела его туша.

«Рубины» собрали и снова уложили в мешочек, подальше от людских глаз.

Тур подошёл ко мне и вдруг спросил:

— Ты что-то видел?

— О чём это…

— Не юли. Куда пошёл дух?

Я указал рукой.

— Он оглядывался?

— Да. Три раза.

— Хвостом бил?

— Кажется, нет.

— Кажется?

— Точно нет.

— Хорошо. Значит, простил.

— Кто? Я не совсем пойму.

Тур махнул рукой, но потом всё же сказал:

— Мстить не будет. Это хорошо. Ладно, пора собираться в путь.

— Постойте. А как вы догадались, что я что-то видел?

— Мне Бажена говорила, что только твоё присутствие отгонит прочь дух зверя.

Тур вытер руки снегом и довольный пошёл к лагерю.

Отряд собрался, и мы выдвинулись к солеварне. Темнота застигла нас у входа в Спящий перевал. Я вспомнил, как добирался до лагеря почти сутки. Устал — нет слов. А теперь всю дорогу назад подрёмывал в седле.

Едва мы остановились переночевать, я укрылся шкурой и прилёг у костра. Спал почти без сновидений, хотя поутру в голове остались какие-то неясные образы, из которых вспоминались только тигр, гоблины и огромный жирный, похожий на гусеницу, шаман.

К обеду мы въехали в факторию.

Тур взглянул на следы побоища, но ничего не сказал. Он быстро переговорил с ратниками, в частности с Игорем, чуть позже с Семёном, потом пообщался с раненными работниками. У тела Лады сотник молча помолился, и, наконец, подошёл к мёртвому Форку.

— А он совсем не изменился, — вдруг сказал Тур, — сколько его помню.

Послышался свист.

— Что там? — крикнул сотник.

— К нам гости. Вернее, гость.

Мы вышли к крайней избе. По твёрдому насту шла одинокая фигура гоблина.

— Ох, ты! — задорно проговорил сотник.

Он шлёпнул меня по плечу, призывая идти вместе с ним на встречу.

Снег похрустывал под ногами. Из-под него проглядывали сухие ветки каких-то небольших кустов.

Идущий гоблин был чуть выше обычного их роста, доходя мне до груди. Его короткие кривые ноги, плохо скрываемые за платьем, шаркали по снегу.

— Шаман, — сказал мне Тур.

От гоблина чем-то воняло. Он остановился и в знак приветствия поднял вверх правую руку. Мы с Туром лишь кивнули головами.

— Я - Маква, — представился шаман.

Слышно было, что общее наречие давалось ему с явным трудом.

— Мы… готовы отпустить вас, — продолжал шаман, демонстрируя свои черные зубы.

— И что взамен? — сухо спросил Тур.

Гоблин прищурился, глядя попеременно, то на меня, то на сотника.

— Вы забрали Боранна.

Шаман замолчал, ожидая нашего ответа.

— Ну, во-первых, не мы, — сказал я, так и не дождавшись слов от сотника. Судя по всему, он не совсем понял, о чём идёт речь. — Но мы можем указать, где он находится.

По лицу Маквы трудно было сказать, рад он этой новости или нет.

— И где он? — ухмыльнувшись и снова продемонстрировав свои черные зубы, спросил шаман.

— Проход к поселку, — потребовал Тур.

Маква кивнул в знак согласия, а потом тут же добавил:

— Верните тела наших воинов, чтобы мы могли правильно их похоронить. Иначе они в этом мир вернутся тёмными уграми. Будут ночами ходить по Уречью, искать живых… Может, не только нас, но и… людей…

— Это приемлемо, — кивнул Тур.

Он вдруг вспомнил те странные рассказы об оживших мертвецах в предгорьях Срединного хребта. Не хватало, чтобы и в Таёжной долине бродили угры.

— Но нам нужны гарантии, — сказал Тур.

— В нашем мире слово, данное и другу, и врагу, ценится больше, чем жизнь. За его нарушение следует бесчестие.

Последнее он сказал с явной подоплёкой. Я подумал, что здесь на лицо какой-то подвох. Ведь мы, люди, тоже давали слово… Вернее его давал Ермолай. И потому можем попасть под понятие «бесчестие».

— Нам мало слова, — сказал Тур. — В моём мире оно ничего не стоит.

— Справедливо, — улыбнулся гоблин. — И каким образом мы можем убедить вас в своих мирных намерениях.

Тур задумался.

— Ты останешься в заложниках на солеварне, пока я не смогу убедиться, что мои люди благополучно добрались до Молотовки. Если ваше слово будет нарушено, то мы будем вынуждены предать тебя позорной смерти.

Сотник не объяснил, в чём состоит её суть, но по лицу шамана стало ясно, что он несколько испугался.

— Хорошо, даю слово. Я приду к вечеру.

Он снова поднял руку, как будто приветствовал нас, а потом, развернувшись на месте, потопал назад в кедрач.

— Вы ему верите? — негромко спросил я.

— Ему верю. Пошли, надо собираться.

— А кто останется в фактории?

— Не знаю. Сейчас решим.

Ратники, молча, выслушали сотника. Они тоже поинтересовались о том, кто останется здесь.

— Можем бросить жребий, — сказал Тур. — То, что я остаюсь — это безусловно. А вот…

— Не надо жребия, — подал голос я.

— Ты?

— Да. Чего терять!

— Хорошо. На том и порешим. А теперь нам надо изготовить подводы. Повезёте раненых на них.

Несколько часов мы сооружали что-то наподобие саней и к вечеру все было готово.

— Идёт! — закричал Егорка.

Он сидел на бочке с засоленным омулем.

Через белоснежное поле в уходящем свете солнца, спрятавшегося за тёмно-синими тяжелыми облаками, шла одинокая фигура шамана.

— Один! — снова прокричал Егорка.

— Запрём его в часовне, — предложил Добрыня.

— Да ты что! — возмутился кто-то из ратников. — Они и так освящённую землю осквернили, а ты говоришь…

— Тихо всем! Расходись по постам, — приказал Тур.

Шаман, наконец, доковылял к нам и, с насмешливой маской на лице, подошёл к сотнику, мол, не ждали.

— Пойдёмте, я покажу ваших бойцов, — сказал Тур и провёл шамана на задний двор, где на окровавленном сене виднелись сложенные тела гоблинов, а кое-где и их разорванные части.

Собаки засеменили следом за своим хозяином. Своё внимание они теперь больше уделяли гоблину, нежели мне.

Маква посмотрел на тела, и лишь краем глаза окинул раненых. Мне даже показалось, что в его лице просквозило презрение к пленным.

Мы к ним старались относиться терпимо, даже носили еду, но турора демонстративно не прикасались к ней. Воины сидели прямо на снегу, исподлобья поглядывая на нас.

Шаман несколько минут перекидывался словами с пленными, а потом, демонстративно отвернувшись от них, коснулся рукой мертвецов и долго-долго так стоял.

— У меня есть ещё одно условие, — сказал он, резко поворачиваясь к сотнику.

— Какое? — хмуро спросил тот.

— На похоронах должен присутствовать он, — тут Маква указал своим грязным пальцем в мою сторону.

— Почему это? — возмутился Тур.

— Так хочет Боранн.

— Мне мало волнует, чего хочет ваш языческий бог, но условие неприемлемо.

Тур стал между мной и шаманом, словно отгораживая.

— Что ты скажешь, воин? — крикнул Маква. — Почтишь ли память убитых тобой?

— Я хоть и не истинный воин, как его понимают мои товарищи, но люблю сражаться, — чуть подумав, ответил я. — Скажу без лишней скромности, сие у меня выходит неплохо… Возможно, боги создали меня именно для этой цели.

Шаман слушал, не перебивая.

— Если ваш Боранн желает посмотреть на того, кто одолел его воинов, то это одно. В таком случае, я пойду. Но если он желает моей гибели, то, клянусь своим покровителем Аргом…

— Мы и так видим, что ты… необычный человек, — сказал Маква. — Тебя благословил дракон своим огненным дыханием. Это древняя магия. Я слышал о подобном ещё от предыдущегоо Белого шамана.

— Чья магия? — выступил я из-за спины Тура.

— Я не ведаю. Может, новый Белый шаман знает…

— Где его можно найти?

Маква неожиданно удивился, но тут же взял себя в руки:

— Он в нашем селении.

Сотник явно не понимал, о чём мы говорим. Он приподнял левую бровь, поглядывая на меня, словно ожидая объяснений.

— Хорошо, — сказал я. — На похороны придти согласен, но хочу встретится с вашим Белым шаманом.

Маква поднял вверх правую руку в знак согласия. На том и порешили.

Поутру отряд собрался в путь. С такой ношей до Молотовки ему придётся добираться дня три, не меньше.

Сотник забрал два «рубина» и один из них протянул мне.

— Одень, пока. Авось ещё нам сгодятся.

Я набросил на шею шнурок и спрятал оберег под кольчугой.

И своих собак, и испуганного Егорку Тур отослал вместе с ратниками.

Паренёк растеряно смотрел на «тятю», не решаясь идти с остальными. Смотрел как те люди, у которых вдруг отбирают нечто важное, и отбирают навсегда. Сотник горячо обнял Егорку и насильно оттолкнул от себя.

— Иди. Не рви сердце старику.

Тогда к мальчишке подошёл Игорь, взял его за руку и потянул за собой. Сотник отвернулся и стал деловито что-то рассматривать. Но я успел увидеть, как в густую белую бороду опустились несколько слезинок.

Ещё труднее, оказалось, расстаться с собаками. Они сели на задние лапы и уставились на хозяина, заглядывая прямо ему в глаза. Тур, я видел, старательно отводил взгляд, при этом сердито бурчал, демонстративно топая ногой по земле.

— Идите. Идите, я сказал!

А псы даже не шевелились. Они всё пытались заглянуть ему в глаза. А потом, как по команде повернули морды ко мне. Несколько секунд мы с ними переглядывались, и они, понурив свои мохнатые головы, пошли вслед уходящим вдаль ратникам.

За все время, собаки даже не обернулись и Тур как-то облегчено вздохнул. Я видел, как он поднял глаза к небу и что-то забормотал себе под нос. Потом чуть скованными движениями осенил знамением уходящих людей и направился ко мне.

Данная сцена прощания совсем меня не тронула. Даже, скажу больше, рассердила.

Я, конечно, не осуждаю сотника, но к чему такие «сопли»? Неужто тут кто-то помирать собрался? Прощается, как будто навсегда!

Тур поднял на меня взгляд, и хмуро прошёл мимо.

Старик, какой он уже старик. А раньше, пожалуй, не поддался бы печали. Чем меньше времени нам остаётся на жизнь, тем сильнее становится наша привязанность к ней. Любая мелочь становится важной.

Я это понимаю, но в сердце у меня ничего не ёкнуло.

В то время, пока обоз двинулся в посёлок, гоблины на противоположном берегу озера сооружали какой-то гигантский помост, явно для похоронной церемонии. Раненых мы с Туром отпустили и едва те перешли Жадные Пальцы и достигли условной границы с землёй турора, как их тут же убили.

Я видел, что раненные воины добровольно отдали себя в руки своих соплеменников. Те перерезали им глотки и подвесили за ноги на ближайших деревьях.

— Теперь они «очищены», — пояснил нам Маква.

Сотник досадно сплюнул. Я слышал, как он тихо молился Тенсесу. Мне сразу показались странными услышанные слова. Они разительно отличались от привычной слуху молитвы.

Это было Слово Храмовника. Сейчас не помню точно, кто конкретно мне говорил, что паладины с его помощью могут защитить и себя, и тех, кто рядом, от воздействия Тьмы, произнеся особые «заклинания». А ещё могут наносить урон Светом своим врагам.

Я уже смотрел на Тура другими глазами. Теперь стала ясна природа того голубоватого шара, который он продемонстрировал нам во время бурана.

Выходило, что и Стержнев, и Тур — в прошлом паладины. Но удивительно было другое: как они умудрялись совмещать в себе и языческую первобытную магию, и магию Света. Мне казалось, что подобное никак не могло быть.

Сотник открыл глаза и вздохнул.

— Хорошо, что именно ты остался со мной, — неожиданно сказал он.

— Это почему?

— Маква прав: ты необычный человек.

Тут сотник как-то странно стал глядеть на меня. Он словно ожидал, что я заговорю и всё ему проясню.

Не знаю, отчего вдруг, но меня потянуло на откровенность:

— Мне думается, что я тот самый легендарный Сверр. К сожалению, так случилось, что я потерял память и ничего не знаю о своей прошлой жизни.

Тур мягко улыбнулся:

— Сколько я видел на своём веку Сверров! Тоже говорили, что они истинные воплощения…

— Я не воплощение. Я действительно он!

Тур даже не удивился.

— В нашем мире бывает всякое, — неопределенно сказал он.

Его зрачки вдруг расширились, как это бывает, когда устремляешь свой взор в глубины своей памяти…

Уже зрелого, неплохо обученного в Ратном Дворе, Тура заприметил легендарный Нестор Голованов, из нынешних охотников на демонов. Тогда он ещё не был столь знаменит, служил десятником паладинов Золотого полка, но уже начинал обрастать байками.

Он многократно настаивал, что бы Тур не прозябал в Защитниках Лиги. И Тур согласился…

Обычно он мало кому рассказывал о тех временах. Они и сейчас ему казались страшным кошмаром. Было всё: и предательство своих, и помощь врагов. Пережив многие ужасы, Тур научился воспринимать радость от самого простого и видеть в нём прекрасное… И война с гоблинами на этом фоне казалась лишь малой стычкой каких-то одних мелких лесных жучков с другими.

— В нашем мире бывает всякое, — снова повторил Тур.

Сотник как-то грустно улыбнулся и пошёл к солеварне.

 

12

На третий день мы с сотником приняли решение о том, что пора отпускать шамана и отдавать тела погибших. Наш отряд уже был если не в Молотовке, то достаточно близко от неё.

Маква поинтересовался местонахождением золотой фигурки Боранна, и потом чуть позже отправил туда кое-кого из воинов.

Мимо Жадных Пальцев поплелась нескончаемая процессия турора. Они приходили к солеварне, вчетвером забирали одного из убитых, и возвращались на другой берег к сооруженному помосту, который отдалённо напоминал гигантскую фигуру медведя.

— Вы бы отправлялись в Молотовку, — в который раз я говорил сотнику.

Тот лишь угрюмо хмыкал и по-прежнему оставался со мной.

Страха у меня не было. Не знаю отчего, но я был абсолютно уверен, что всё пройдёт гладко. И уверенность эта ещё подтверждалась ночным сном, в котором ко мне снова приходила Стояна.

Как и в прошлый раз, она просилась к костру. Её рысь прилегла рядом и уставилась на меня немигающим взглядом.

— Иди, не бойся, — говорила друидка. — Турора проведут правильную церемонию.

— Да я и не боюсь, — отвечал ей.

— Главное, чтобы ты не вмешивался… даже если увидишь шлем…

Дальше я не совсем помню. Какая-то сонная муть. Подспудно мелькнула мысль: отчего друидка стала мне снится? К чему бы это?

— В древности, — помню продолжала рассказывать Стояна, — люди молились старым богам, покровителям, героям легенд. У всех племён они были разные. Но вот явились маги, которые потеснили древние верования, а также и нас, друидов. Благодаря им люди стали не менее могущественны, чем старые боги. Но катаклизм расставил всё по местам. Многие считали, что это кара за их гордыню и излишнюю надменность. Однако прозрение было не долгим… Потом — Великий Астральный Поход… гибель Тенсеса… Его культ привёл к возникновению Церкви Света. Теперь всякий, кто не верил в Дар, считался обитающим во Тьме. А мага Тенсеса объявили спасителем, мало того — признали богом, отдавшим свою жизнь за грехи этого мира.

— Ты не веришь во всё это? — спросил я Стояну. — Церковники говорят, что все тревоги возникают из-за ложных мнений о богах и о смерти. Это они рождают в наших душах страх и ужас.

— Отчего же. Я верю в Силу Света… Но считать её единственно правильной в этом мире — неверно… И запомни: когда тебе будет трудно, опирайся не только на Силу Света…

Стояна кивнула на мою грудь. Я только-только опустил голову посмотреть, что там, как услышал чей-то голос:

— Ты с кем говоришь?

Я открыл глаза и сел, пытаясь понять, где нахожусь. Рядом стоял удивлённый Тур.

Ночное небо было украшено яркими мириадами звёзд. Костерок тихонечко потрескивал, отплясывая на смолистых ветках сосны.

Сотник зевнул и попросил подежурить…

Гоблины заканчивали переносить своих воинов, и Маква позвал меня следовать за ним. Сотник поднялся тоже. Шаман косо посмотрел на него, но ничего не сказал.

Мы пошли следом за очередной группой носильщиков, и уже через полчаса стояли возле погребального «медведя». Маква шепнул мне, что это Боранн, который пришёл за своими «детьми».

Внутрь уложили последних воинов. Откуда-то из-за густых лап елей вышла гигантская человекоподобная фигура. Голова чудовищного медведя была натянута до самых глаз, но даже это не скрыло, что перед нами орк. Его тело было окрашено белой краской, на поясе висел длинный широкий нож, в волосатой лапище зажат кривой посох.

Он подошёл к помосту и, вскинув руки вверх, что-то хрипло прокричал. Дружный строй гоблинских голосов вторил за ним.

Так продолжалось несколько минут, пока Маква не подал какой-то знак.

— Зажигай, — прошептал мне на ухо Тур. — Зажигай костёр.

Я вытянул из колчана стрелу.

— Тин! Огонь! — на её конце вспыхнул поначалу слабенький сполох, который быстро перерос в огненный шарик.

Тетива звонко тенькнула, и стрела стремительно помчалась вперёд, разгораясь в пути. Она воткнулась в одну из перекладин, и огонь плавно перекатился на дерево. Жадно лизнул его своим желто-горячим языком, на секунду пропал, а потом стремительно побежал вперёд.

По рядам воинов пронёсся вздох изумления.

Минута и огромный кострище озарил берег.

Темнота наступала быстро. Особенно это стало заметно на фоне рвущегося к небу пламени.

Ко мне подошёл Маква. Шаман чуть колебался, а потом сказал:

— Белый шаман просит вас отправиться к нашему тотему в селение.

— Зачем?

— Вы будете почётным гостем на… на…

Я видел, что шаман подзабыл слово, но было понятно, что речь идёт о поминальной трапезе.

— Кажется, и вы желали поговорить с Белым шаманом.

Я кивнул, соглашаясь с Маквой.

Дорога к селению пролегала вдоль Вертыша. Мы миновали пороги, потом свернули в сторону и я заметил среди отвесных скал неширокую тропу, круто взбирающуюся вверх.

Не знаю, сколько мы шли по времени, но это было очень долго, и, наконец достигли плоскогорья, откуда повернули вправо.

Тур, шедший рядом со мной, всю дорогу молчал. Выглядел он довольно уставшим, но при этом продолжал идти в общей массе гоблинов. Среди них он сильно выделялся своей фигурой, потому я мог спокойно держать сотника в своём поле зрения.

Мне пришлось идти рядом с Маквой. К Белому шаману пока не не подпускали.

Всю дорогу до посёлка гоблинов я думал о том, что как-то странно видеть верховным жрецом орка. Помнится, кто-то рассказывал мне о том, что тут, в Сиверии, обитает немало представителей этой расы, но мне показалось, что такое сотрудничество добром не пахнет.

Тропа ещё раз вильнула и снова пошла вверх по взгорью. И уже вскоре мы вышли к высокому частоколу, у ворот которого стояли раскрашенные воины турора. В свете факелов, они казались ещё ниже, чем обычно. На их суровых лицах застыл весьма надменный взгляд.

Я прошёл ворота и Маква потянул меня к скале справа. Она отвесно поднималась вверх, а подле стоял толстый высокий столб, судя по всему тотем, с разожженным рядом костром.

И снова мы с Туром оказались разделены. Меня отвели на другой конец поселка к обрыву, к громадной хижине. По пути я увидел, что гоблинов здесь, в селении, настолько много, что слово «тысяча» бледнеет на этом фоне.

Интересно, как горстке наёмников удалось справиться с охраной в поселке? Только, если турора тут было очень мало, иного вывода я просто не находил.

Пока продолжали идти, успел разглядеть местных женщин: коротконогие, похожие на бочечки фигуры; длинные острые носы на некрасивых овальных лицах; сплетенные в тугие пучки волосы. Одеты они были в долгополые платья, искусно украшенные какими-то диковинными узорами. Чуть в сторонке были совсем маленькие гоблины, скорее всего дети.

Где-то били барабаны. Я не видел, откуда льётся звук, но из-за эха, ощущение было таковым, будто со всех сторон.

Где задевался сотник, я не знаю. В хижину его не приводили.

А внутри меня ждали несколько бритоголовых шаманов и среди них — зеленокожий орк.

Он уже снял свой головной убор медведя, и сидел в центре хижины у яркого костра. Судя по всему, на общем наречии он не говорил. Или не хотел говорить. Все его слова переводил Маква.

— Белый шаман рад видеть вас в своём доме, — сказал мне гоблин.

Я присел напротив орка, с любопытством разглядывая его.

Широкоскулая голова, крепко засевшая на короткой мощной шее. Из нижней челюсти торчали два желтоватых клыка весьма страшного вида, один из которых имел надколы. Выпученные глаза, приплюснутый нос, толстые жирные губы. Вид у Белого шамана был отталкивающий, но вместе с тем и не лишенный какой-то харизмы.

— Я тоже тронут такой честью, — подбирая каждое слово, ответил я.

— Белый шаман спрашивает, кто ты?

— Я - Сверр.

— О! Мы слышали это имя. Тебя назвали в честь вашего великого воина?

— Нет. Я и есть Сверр.

После этих слов повисла пауза. Орк несколько напрягся и долго смотрел мне в глаза.

Потом он начал что-то говорить. Маква не переводил. В разговор включились и иные шаманы.

Судя по тону, речь шла о чём-то важном. И, скорее всего, касательного меня.

— Позволит ли мне верховный шаман воспользоваться правом гостя и выяснить некоторые вопросы, которые очень меня волнуют? — витиевато начал я.

Макфа несколько мгновений обдумывал, как перевести мои слова, и, наконец, нашёлся.

— Дозволяется, — кивнул головой орк.

— Во мне течёт кровь единорогов, — начал я, — моё сердце — драконье…

Макфа переводил, а Белый шаман внимательно слушал. Едва он услышал эти слова, как тут же шлепнул себя по толстой жирной ляжке.

— Что не так? — поинтересовался я.

— Сильная магия, — перевёл Макфа.

— А кто мог такое сделать?

Шаманы зашептались, но орк вдруг резко махнул рукой, чтобы присутствующие замолчали.

Потом он долго что-то говорил. Макфа внимал, и, едва верховный жрец закончил, повернулся ко мне:

— Каждый на этом свете служит какой-то цели. Ничто и никогда не происходит просто так. Драконы — древнейшие существа. О них ходит много легенд, и одна из них гласит, что они пришли в этот мир, чтобы навсегда уничтожить его. Великий Дракон, даровавший тебе своё сердце, сделал это не по своей воле. Его принудили, или взяли сердце обманом.

— Кто взял? Зачем?

— Это может знать только тот, кто это сделал.

— И кто?

— Ты много хочешь знать, но сам ничего не даёшь взамен.

Тут в хижину зашёл какой-то гоблин и, вздёрнув руку вверх, что-то негромко сказал. Орк ответил и, прищурив взгляд, посмотрел на меня.

— Белый шаман хочет, чтобы ты принял участие в жертвоприношении, — сказал Маква.

Эта фраза уже меня заставила напрячься.

— О чём он? — глухо спросил я.

— У тотемного столба мы принесём в жертву Боранну сердца тех, кто покусился на его…

— Чьи сердца? — тут уж я напрягся, вспоминая о Туре.

Вместо ответа Белый шаман встал, одел головной убор медведя и вышел вон. Следом пошли шаманы, а потом и я.

Мы прошли сквозь толпу гоблинов. Я крутил головой, пытаясь найти Тура.

На невысокую площадку у тотема притянули трёх каких-то людей. Один из них, сутуловатый широкомордый человек в рваном ратном убранстве, всё ещё что-то выкрикивал тянувшим его турора.

— Эй! Кто ты? — перекрикивая гул барабанов, спросил я.

Человек обернулся и уставился на меня нагловатым взглядом. Всё выдавало в нём плута и разбойника.

— Меня зовут Щукой, — оскалился человек.

— Отчего ты здесь?

— Поймали, сволочи.

— Ты ограбил их святилище?

— Ну-у… можно и так сказать.

— Тогда тебя сейчас казнят.

— Эка удивил!

— Кто тебя послал? — снова спросил я.

— Если освободишь, то всё расскажу.

В это время появился Белый шаман. Он вытянул свой нож, легко приподнял одного из связанных разбойников, и привычным точным движением рассёк ему горло. Кровь стремительно рванулась наружу, окрашивая снег под ногами человека в тёмный цвет.

Гоблины дружно закричали и верховный жрец вторым движением, вогнал нож прямо в грудь. Несколько секунд, в течение которых я слышал, как хрустели ломающиеся рёбра, и наружу извлекли сердце.

Я посмотрел на Щуку. Тот нервно покусывал губы и пялился то на орка, то на меня.

— Если вытянешь меня, я всё тебе поведаю, — снова крикнул он мне.

— А если соврёшь?

— А зачем? Ты ведь всегда меня можешь кончить.

— Верно…

Шаман схватил второго человека. Тот дико закричал и, кажется, обделался. В воздухе почувствовался характерный неприятный запах.

Вся процедура заняла около минуты и перед тотемом бросили и второе сердце.

— Постой! — крикнул я, дергая за рукав Макфу. — Скажи, чтобы ваш Белый шаман обождал.

— Что ты хочешь? Сам принести жертву? — перевёл чуть погодя вопрос Маква.

— Напротив. Я бы просил великого жреца отдать мне этого человека.

Тот факт, что я помог вернуть золотую фигурку Боранна, делал меня в некотором роде неприкосновенным. Тем более тут ещё роль почетного гостя. Можно было рискнуть.

— Отдать? Он осквернил наше святилище…

— Я это понимаю. Возможно ли выкупить его жизнь? Законы это не запрещают? — этого я наверняка не знал, но решил рискнуть.

— Возможно, — согласно кивнул Белый шаман. — Его жизнь стоит… стоит жизни кого-то другого. Кто хочет отдать свою жизнь, чтобы выкупить этого человека?

Понятно, что желающих не нашлось.

Я оглянулся и увидел саженях в двадцати фигуру Тура. Она возвышалась над гоблинами, будто скала над водой.

— Есть ещё один способ, — крикнул я. — Поединок. Я выступлю на стороне этого человека, а кто-то выступит на вашей стороне.

Повисла такая тишина, что я даже испугался, что оглох.

По лицам гоблинов стало ясно, что никто не хочет вступиться за честь племени.

— Если нет желающих, — снова подал голос я, — то вы можем назначить его по жребию.

Белый шаман демонстративно вытер свой нож и что-то сказал Макфе.

— Верховный жрец хочет сам заступиться за честь нашего племени.

Вот этого я никак не ожидал. Стало ясно, что сейчас заварится такая каша, расхлёбывать которую придётся долго.

— Надеюсь, парень, — сказал я Щуке, — у тебя действительно есть, что рассказать. Иначе я сам тебя разорву на части…

Щука сердито нахмурился, но ничего не ответил.

Туру удалось пробраться ближе. Он с пониманием посмотрел мне в глаза и сказал:

— Если ты проиграешь, то тебе, лишь вырежут сердце. А вот если победишь… то сердца могут вырезать нам троим.

Тут сотник кивнул на связанного разбойника.

— Может быть, — кивнул я. — Но риск того стоит. Этот парень может на вече поведать, кто и зачем его сюда послал.

— Мне и так понятно — это Демьян.

— А доказательства? Да и вопрос остаётся нераскрытым: кто нападал на поселок гоблинов? Навряд ли это кто-то из Молотовки.

— Наёмники?

Я пожал плечами, а потом спросил, кивая в сторону Щуки:

— Ты его знаешь?

— Нет. Он не из наших.

— Вот то-то и оно. А узнать хочешь?

Разговор прервал Макфа. Он потребовал, чтобы я оставил лук и колчан.

Я снял оружие и протянул их сотнику со словами:

— Если станет «горячо», то…

— Я тебя не брошу.

— Может, и зря…

Гоблины принесли ещё факелов и меня пригласили на площадку подле тотема.

 

13

Кровь стучала в виски, будто молотом. Воздуха не хватало катастрофически. Я загрёб пригоршню снега и жадно забросил его в рот.

Щука лежал на спине. Его закатившиеся под веки глаза и судорожное дыхание говорили о скором конце.

Нести его просто не было сил. Я опустился на снег, и устало поглядел в начинающее светлеть серое небо.

Утро выдалось тихим и морозным. Хотя этого самого мороза я уже не ощущал.

Досадно… Ох, как досадно! Зачем я решился спасти этого разбойника?

Дурак! Треклятый дурак!

Перед глазами вновь и вновь вставала темная фигура Тура. Его светящийся тончайшим голубым светом меч выписывал необычайные кренделя.

Понятно, что гоблины не ахти какие воины. Но они никогда и не брали своим умением сражаться, а только числом.

Вспышка. Тура окутал странный мерцающий шар. Брошенные в сотника топоры словно стукнулись о невидимую стену и с металлическим звоном отлетели в сторону.

Я помню, как на безымянном острове бился паладин с Проклятой Искрой.

Тур был крут. Его лицо было словно озарено изнутри каким-то невиданным диковинным светом. И ещё (в том мог бы поклясться) видел, как в его глазах сверкали, что говорится, молнии.

Удар — голова гоблина завертелась в воздухе. Снова удар и на землю свалилось разрубленное тело…

— Пить, — прохрипел Щука.

Его щёки побледнели. Ранение было слишком тяжёлым, и крови он потерял немало.

Я взял ком снега и, тающую от тепла руки воду, капля ха каплей, влил ему в перекошенный рот.

— Ты хоть перед смертью бы рассказал всю правду.

Щука пошамкал сухими губами.

— Валир-р… Вали-и…

Я наклонился чуть ниже.

— Что «Валир»? — спрашиваю, а сам думаю, что он явно бредит. Спрашиваю одно, а он о Валирах толдычет.

— Он сказал… мы плыли долго… Валир…

Я осторожно приподнял голову Щуки и снова накапал ему тающего снега. Парень жадно заглотнул воду, прижимая руками бурый от крови кусок ткани к разрубленному животу, и, чуть отдышавшись, повторил:

— Мы плыли долго. Капитан… капитан сказал, что надо найти Демьяна… Нашли… Потом поступил новый приказ: искать, где гоблины прячут золото…

— Зачем?

— Деньги нужны… капитан сердился… золото нужно, очень…

— Какой капитан? Кому нужно?

— Наш… Капитан «Валира»… я иду… мы…

Дальше он стал бредить.

Тут уж пожалеешь, что не умеешь лечить, как Бернар. Как мне его сейчас тут не хватало!

Я поднял с земли шлем. Обычный старый шлем. Яйцевидная форма. Ничего примечательного. Наносник, бармица со следами ржавчины…

Вспомнилось, как поменялось в цвете лицо Тура, едва он увидел его на Белом шамане…

Стоп! А ведь Стояна мне говорила… Как же там дословно? «Главное, чтобы ты не вмешивался… даже если увидишь шлем…»

А я ведь его увидел. И ещё вмешался в церемонию!

Дурак!

— Шлем Ермолая, — еле слышно проговорил Тур, бледнея…

Бился Белый шаман просто отлично. Вот не думал, что он окажется таким прекрасным воином.

Пользовался только длинным ножом, а в правой зажал тяжёлую секиру.

Взмах. Лезвие с противным свистом рассекло воздух подле самого уха. Выпад вперёд и укол ножом.

Я парировал. Веер искр рассыпался во все стороны.

Снова взмах и секира с лёгкостью пушинки помчалась к моей шее.

Что-то холодное коснулось открытого участка кожи. Голова закружилась, и сквозь какой-то неясный гул я услышал крик Тура:

— Держись! Сзади!..

Я даже не знаю, отчего вдруг, но рука сама схватила висевший на шее Оберег. «Рубин» вспыхнул, и стало вдруг жарко.

События замедлили свой бег, а когда красная пелена спала с глаз, то уже вокруг меня валялось около десятка воинов. Голова Белого шамана медленно подкатилась к ногам, тут же выпадая из шлема. По кровостоку сакса прямо на широкий лоб орка упала громадная темная капля крови…

— Медный рудник, — вдруг снова подал голос Щука, приходя в себя, — не давал нужного количества… Да и за золотую монету можно купить куда больше…

— То есть? — снова наклонился я.

— На всё нужны деньги…

— Вас отправили грабить гоблинов? И кому предназначалось золото?

— Капитан знает… я мелкая сошка.

— Как к нападению привязан Демьян Молотов?

— О! Ему бы ерепениться! — нагло ухмыльнулся Щука.

Тут его глаза снова закатились, но он каким-то чудом удержал своё сознание на плаву.

— Где остальные наёмники?

— Мы разделились на три отряда… Я был из тех, кого отправили в посёлок. Демьян сказал, что сейчас все воины турора на зимней охоте.

— А остальные?

— Второй отряд… он отправился в Мешок… судя по всему, они и нашли святилище…

— А третий?

— Не помню… кажется, куда в храм… А больше я не помню, клянусь… Мы ничего в посёлке не нашли… Варлам, сука, всё напутал!..

Щука замолчал. Он закатил глаза и потерял сознание.

Я снова поднял шлем, отмечая качество метала.

Значит, он принадлежал Ермолаю. А если это так, то отсюда следует… А что отсюда следует? С какой бы стати шлем Ермолая, отправившегося на север, оказался тут, в Южном Уречье, да ещё у орка-шамана?

Интересная загадка.

Щука натужно вздохнул и… кончился.

Я видел, как медленно опускается его грудь, делая последний свой выдох. Руки расслабились и упали на снег.

Вот я потерял ещё и свидетеля.

С минуту ещё смотрел на остывающее тело наёмника, а потом поднялся и на негнущихся ногах поплёлся через взгорье к Молотовке.

Скажу сразу — намучился страшно. Благо, что турора потеряли мой след.

В дороге на меня чуть не напала серая рысь. Она злобно смотрела мне в глаза, но не выдержав взгляда, ушла восвояси.

На третий день уже просто лежал в снегу. Не было никаких сил подняться.

Честно говоря, мне уже было всё равно. Просто хотелось спать. Лежать без конца. Пусть даже и в глубоком холодном снегу…

Что-то горячее макнуло веки. С трудом их разлепив, я увидел перед собой морду огромного пса. Рядом сидел второй.

Горячий язык снова облизал мои скованные морозом веки.

Второй пёс подошёл ближе и с силой толкнул меня лбом в бок.

— Вставать? — еле слышно спросил я у них.

Собаки поочерёдно толкали меня под рёбра, заставляя подняться.

Просто неимоверным усилием, я заставил себя это сделать.

Всего путь до посёлка занял четыре неполных дня. К обеду последнего я почти что «выполз» на опушку елового леса. Впереди саженей через сто виднелся припорошенный недоделанный частокол. У ворот стояла полусонная стража.

На меня глядели, как на какое-то чудище. Если бы не псы Тура, то они бы действительно приняли меня за дикаря.

За время пути я сильно изголодался. Как-то в первый день удалось подстрелить белку. Но это, пожалуй, была вся моя пища.

— Кто таков? — сурово спросил один из стражников.

— Слава Святому Тенсесу! Я — Сверр.

Псы присели по обоим сторонам от меня, и как-то печально глядели в ту сторону, откуда мы пришли.

— Святому богу слава! Во веки веков слава! — ответили стражники.

— У меня дело к Стержневу.

Пока первый отправился звать Влада, второй стражник с опаской поглядывал на меня, словно ожидая какого-то подвоха.

Через несколько минут на дороге появилась торопливая фигура Стержнева. За ним также торопливо семенил первый стражник.

Они подошли почти вплотную.

— Один? — хрипло спросил Стержнев, косясь то на собак, то на меня.

Я кивнул, глядя на всех исподлобья.

— Говори, что случилось.

— Мне бы немного поесть… Очень устал… И замёрз…

Язык практически не ворочался.

— Да-да, пошли.

Дальше все, как в тумане. Меня практически доволокли к избе Бажены. Потом помогли раздеться. Знахарка чем-то натёрла моё тело.

Кажется, Стержнев протянул чарочку полугара. Едва я его выпил, как разум стал каким-то ленивым, сонным.

На все вопросы отвечал невпопад. А когда уже начал есть, то силы оставили меня, и сознание полностью отключилось.

Проснулся я только утром. В доме было тихо. Слышно было только, как в печке потрескивали дрова.

Я встал, и тут же сильно потянулся, испытывая приятную негу во всем теле.

Правда, голова отчего-то гудела, словно колокол, но это не было настолько плохо, как бывает после перепоя. А вот то, что мне просто дико хотелось жрать, и именно жрать, а не есть, — было весьма неприятно.

Давно не испытывал такого жуткого голода.

Я огляделся и увидел, что на столе у окна лежала самодельная книжица, а рядом заточенные перья и деревянная чернильница.

Меня вдруг заняло такое любопытство, заставившее отойти на второй план все остальные желания. Я встал и подошёл к столу.

Читал, честно горя, я весьма плохо, но всё же смог кое-что разобрать. Последняя запись, старательно выполненная чётким почерком, гласила:

«…Воевода приказал своим ратникам распечатать двери языческого алтаря, чтобы топорами разрубить на части и сжечь в костре. На что десятник Мещеров возразил, мол, негоже нам, паладинам, марать свою честь подобным паскудством. Тогда воевода приказал бить десятника тростью. И били его, пока не выбили зубы. Били и приговаривали, что сынам Света дозволено бороться со Злом и Тьмой всеми способами. А плененные язычники-де, являются культистами Тэпа (дальше неразборчиво)…

Тем временем из-под стражи привели тех, коих он именовал колдунами и ведьмами. И, разнообразно допросив их, он увидел твердость в их древней языческой вере. Тогда в безумной своей ярости воевода велел всех казнить страшной смертью: ратники отрубили им кисти рук, отрезали языки и так подвешивали тела на железные крюки, пока язычники не кончались в страшных мучениях. Следом за колдунами воевода приказал казнить и остальных людей…

Я с отрядом прибыл аж под вечер, когда от плененных язычников осталось не более десяти человек. Увидев все бесчинства воеводы, мы незамедлительно указали ему на его же бесчестие. Я пытался достучаться до его благоразумия, говоря ему, что Святой Тенсес ничему подобному, увиденному мной тут, не учил. Что люди, коих он называет колдунами да ведьмами — обычные знахари. А среди них были и просто люди, жители сего посёлка.

Но в ответ на мои возражения, что сии язычники не культисты Тэпа, воевода, будто одержимый, приказал своим людям пытать и нас, как пособников Тьмы.

Я же в ответ приказал своим ратникам защищать себя и жизни оставшихся пленных людей. Сам же вытянул меч и отрубил им голову воеводе.

Его ратники сразу же отступили и более не пытались нападать. Мы забрали с собой язычников, и ушли через горную гряду к лагерю Защитников Лиги…»

Дверь скрипнула, и в избу вошёл Стержнев. Его недовольный взгляд говорил о том, что я весьма опрометчиво влез не в своё дело.

— Кто такие культисты Тэпа? — спросил я.

Влад подошёл к столу и резким движением закрыл свою книжицу.

И тут я понял, почему Стержнев ушёл из рядов паладинов, и что у них за отношения с Баженой. Эта запись рассказала мне о многом. Очевидно, что знахарка из тех самых «плененных», которых Влад спас от сумасшедшего воеводы.

— Придёт время, и сам всё узнаешь, — ответил Стержнев.

Он показал мне жестом присесть на лавку, а сам тут же опустился напротив.

— Рассказывай, — сурово потребовал он. — Всё рассказывай! А то ты вчера…

Я не стал садиться, а пошёл одеваться. И пока это делал, собирался мыслями.

— Ну что? — подал голос Стержнев.

Он держал в руках шлем Ермолая, глядя на него, как на что-то ужасное.

И я начал своё повествование. Влад слушал, при этом ни разу не перебил. Лицо его было каменным, ни одной эмоции, — просто ничего.

Но тут распахнулась дверь, и в избу ввалился Тарас Хрипунов, правая рука Демьяна Молотова. Я его сразу узнал.

— Хозяйский прихвостень, — пробурчал Стержнев. — Чего тебе?

Хрипунов явно не ожидал увидеть здесь Влада.

— Я к этому… Во, запамятовал, как тебя, — Тарас подошёл ко мне.

Я побагровел от нахлынувшего желания вмазать этому Хрипунову в лоб.

— В общем, послушай… тебе здорово повезло! — Тарас широко заулыбался. — Сам Молотов прослышал про тебя. Желает познакомиться. Это в твоих же интересах. А?

Я покосился на сжимающего кулаки Стержнева. Его сейчас больше занимало известие о гибели Тура. Да ещё этот невесть откуда взявшийся шлем Сотникова.

— Ну так как? — снова спросил Хрипунов. — Хозяин два раза приглашать не будет.

— А сам он не желает придти познакомится?

— Куда? Сюда? — лицо Тараса стало брезгливым.

Я заметил, что Влад кивает мне головой, чтобы я соглашался.

— Ладно, вот закончу с господином Стержневым, а потом загляну и к Демьяну.

— Вот и хорошо, вот и славненько, — снова широко улыбнулся Хрипунов. Он вдруг вытянул из кармана несколько серебряных монет и положил передо мной. — А это Хозяин тебе в подарок даёт. Выпьешь за его здоровье.

Сказал и вышел вон.

— Есть хочешь? — вдруг спросил меня Влад.

И не дожидаясь ответа, подошел к висевшей в углу колбасам. Ловко срезав одно из колечек со шнурка, он не оборачиваясь бросил его мне, со словами:

— Поешь по дороге. Идём ко мне, спокойно расскажешь ещё раз и до конца.

Я накинул шапку и полушубок, откусил кусок колбасы и последовал за Владом.

Его лицо по-прежнему было хмурым, словно осенняя туча. Всю дорогу он молчал, лишь изредка бросая взгляды в мою сторону, словно удостоверяясь в том, что продолжаю идти.

У Ратного двора нас догнал Игорь.

— Владислав Никитич, — обратился он к своему командиру.

Тот остановился, в то же время показывая мне, чтобы я проходил в избу.

— Чего тебе? — спросил Влад у Игоря.

Я прошмыгнул мимо и вошёл в сени. Здесь приятно пахло дымом. По ходу движения взял деревянную кружку и зачерпнул из бочки воды. Колбаса была слишком солоновата, да ещё с приправами, оттого потянуло пить.

На улице о чём-то бубнили, и из всего я услышал только одно слово, вернее то был вопрос Стержнева: «Где?»

Дверь резко распахнулась и в сени влетел Влад. Он оттолкнул меня в сторону и с силой открыл следующие двери в светёлку.

Я двинулся было за ним следом и тут же остолбенел.

 

14

Рука по привычке потянулась к поясу, но так ничего и не нащупала. Оружие осталось у Бажены.

Исаев распахнул свой тулуп с шикарным отложным воротником закрывающем пол лица, и, чуть улыбаясь, кивнул головой:

— Здравствуй, Влад. И тебя, Бор, я приветствую.

Он глянул на надгрызенный кусок колбасы в моей руке и хмыкнул.

Я сжал зубы до глухого хруста. Стержнев стремительно прошёл по светёлке и стал практически напротив Жуги.

— Слава Святому Тенсесу! — бросил он, как мне показалось с вызовом.

Не дожидаясь ответа, Влад положил на стол шлем Ермолая и деловито сел на лавку. И тут же повернувшись ко мне, он сказал:

— Не студи светёлку. Зайди и закрой дверь.

На фоне Исаева Стержнев выглядел эдаким неотёсанным чурбаном.

Я послушно переступил порог и по-плотнее прижал покосившуюся дверку.

Жуга с лёгкой улыбкой на устах оглядел и меня и Стержнева, а потом аккуратно присел на соседнюю лавку напротив.

— Как меня… — начал было я спрашивать, но тут же понял и вперился в Стержнева.

Тот хмуро посмотрел в ответ и отрицательно мотнул головой.

— Я, конечно, догадывался, что ты никакой ни Сверр, — ответил Влад. — И честно скажу, что подумывал отправить письмо в столицу, но так этого и не сделал.

— Не переживайте, — добродушно улыбнулся Исаев, — есть и другие возможности выяснить, куда подевался Бор.

— Сивые? — спросил я, поздно спохватываясь, что сам того не желая выдал гибберлингских послов.

— Нет. Если более конкретно, то мне «нагадала» Елизавета Барышева. Помнишь такую?

Я напрягся: кажется это та предсказательница с главной площади. Она тогда сказала, что мой «талант» понадобиться и людям, и эльфам, и гибберлингам.

— Сюда я приехал тайно, — продолжал Исаев, — потому попрошу вас о такой услуге: весь предстоящий разговор не должен выйти за пределы комнаты. Мы договорились?

Выражался Исаев прям-таки по-эльфийски витиевато.

Я безразлично пожал плечами, а Стержнев же согласно кивнул.

— Прежде хотел бы получить списки, — уже более серьёзно сказал Жуга. — Где они?

— Уничтожены.

— Что? — не поверил Исаев, хмурясь.

— Я их уничтожил.

Пришлось рассказать, как было дело.

В глазах Исаева всё равно читалось недоверие к моим словам, однако он сказал следующее:

— Это ты… опрометчиво сделал… Очень опрометчиво. А не врешь? Ладно, ладно, не сердись… С другой стороны, пока наши враги считают, что списки у тебя, то шансов выжить…

— Главное, чтобы они Заю не тронули.

— Тут не бойся, — махнул рукой Исаев. — Это вопрос решённый. Никто твою жену не тронет.

— Надеюсь, — буркнул я. — А то некоторые ребятки из Сыскного Приказа успели продастся…

— Ты о Чаруше? Да, он меня очень… разочаровал. Но о мёртвых, как говорится…

Исаев задумался, что-то бормоча себе под нос, а потом поднял голову и сказал:

— Ладно! С бумагами всё ясно.

Жуга поднялся и сбросил на лавку свой тулуп. Видно было, что ему стало жарко.

— Конечно, в столицу тебе пока вход заказан. Избор рвёт и мечет… Ну да Нихаз с ним! Успокоится со временем. Меня вызывал к себе Айденус…

— Великий Маг?

— Он самый. Или есть иные Айденусы? Он бы желал встретиться с тобой.

— Зачем?

— Не знаю, но намекнул, что имеет на тебя виды… Ты думаешь, коли мы в Орешке разбили мятежников, то всё сразу и кончилось? Боюсь, что это только начало.

— Ничего я не боюсь. Пока я тут был, то успел навидаться непонятного.

— Ну-ка, поведай.

И я снова повторил свой рассказ о всех произошедших со мной событиях. Лицо Стержнева снова стало серым, что камень, а вот в глазах Исаева я прочитал неподдельный интерес.

— Вы знаете, что такое «Валир»? — спросил он. — Это название корабля, принадлежавшего семье Северских. В начале осени он попросту пропал вместе с капитаном Крюковым и всей командой.

— Как это «пропал»?

— Очень просто… А вот теперь, как ты сказал, что тот наёмник Щука с «Валира»… то есть…

Исаев замолчал.

— Так что там? — подал голос Стержнев.

— В любом деле всё решают деньги, — неопределенно ответил Жуга. — Даже для бунта нужно золото. Вот чем команда «Валира» тут, в Сиверии, занималась.

— А причём тут Молотовы? — снова спросил Стержнев.

— Самому интересно… Ты, говоришь, что тут ещё ко всему прочему и твои ратники внезапно заболели?.. У меня только один вывод напрашивается: скорее всего, это дело рук купцов, может и Молотовых. Сдаётся мне, что они финансировали мятежников. А когда стало ясно, что медный прииск особых денег не приносит… ты же, Бор, сам говорил, что наёмник плохо отзывался о медяках… Да положи ты свою колбасу! Махаешь перед носом!

Я чуть опешил и молча поклал её на стол.

— Ты хочешь сказать, что слухи о том, что Молотвы чеканят монету, правда? — привстал Влад.

— Боюсь, что так.

— Но Щука прямо ничего не сказал, — вставил я своё слово.

— Но намекнул же, — улыбнулся Исаев. — Жаль, что Щука подох. В который раз удостоверяюсь, что рядом с тобой, Бор, даже цветы вянут… Эх, если бы ты не уничтожил списки, то вопрос решился бы очень быстро.

— Да, видно наёмники были в отчаянии, раз напали малым числом на гоблинов, — усмехнулся Стержнев.

— Они ещё говорили о третьей группе, — вспомнил я. — Она пошла в храм.

— Какой храм? — не понял Исаев.

— Да я почём знаю…

— Куда пошла? — Влад нахмурился. — В храм? На севере, почти в тундре, там, где заложили астральный порт…

— На мысе Доброй Надежды? — уточнил Исаев. — И что там?

— Мен-Хаттон. Ермолай Сотников всё думал когда-нибудь добраться до него и…

— Некрополь?.. Проклятый Храм… О, Святой Тенсес!

— Мен-Хаттон, — продолжал Стержнев, — это древнее кладбище народа Зэм. Мой старый знакомый Гордей, по прозвищу Витязь, командует на мысе отрядом Защитников Лиги. Вот он как-то мне говорил, что среди разведчиков ходят слухи о сокровищах, спрятанных в глубинах Некрополя. Но никто не решается туда ходить. Истории разные бают… Про оживших мертвецов, ну и в том же духе.

— Не хватало нам на голову ещё и культистов Тэпа! — буркнул Исаев. — Если и они причастны к мятежу…

Жуга не закончил, уставившись в пол. В комнате повисло молчание. Все обдумывали информацию, сопоставляли факты.

— У меня сейчас другое в голове не укладывается, — сказал Стержнев. — Откуда в поселении гоблинов взялся шлем Ермолая?

— Да уж, загадка, — кивнул головой Исаев, глядя на старый шлем. — Это точно его?

— Точно. Мне ли не знать!

— Не хочу никого обижать, но Ермолай порою сам нарывался, — Жуга встал и прошёлся взад-вперёд. — Конечно, сам шлем ещё ничего не доказывает… Возможно, он его просто потерял.

— Не думаю, — несколько надменно ответил Стержнев. — Факт в том, что Молотовы ведут себя слишком нагло. Я бы сказал — самоуверенно. Иначе бы они не решились на грабёж гоблинов.

— Это тоже не факт, — отмахнулся Жуга. — Да и вообще весь наш разговор мне сейчас напоминает сплетни торговок на рынке. А вы слышали, а вы видели! Ерунда это всё! Ерунда! Всё пока косвенно, ничего прямого…

— И что тогда делать? — спросил Стержнев.

Спросил и отчего-то посмотрел на меня. Исаев тоже отчего-то уставился мне в глаза.

— Что? — не понял я.

— Тобой ведь заинтересовался Демьян Молотов, так? — с каким-то намёком спросил Влад. — Необходимо войти в его окружение и постараться выяснить…

— Да вы что! Одно дело…

— Да ты не торопись, — остановил меня Жуга. — Обдумай. Посмотри, как возможно войти в доверие…

— Я не такой!

Отворилась дверь и в щёлочку просунулась взлохмаченная голова Егорки.

— Чего тебе? — зло прикрикнул Стержнев.

— Я про тятю бы узнать. Где он?

Влад сразу остыл и потупил взор.

— Выйди, пока. Потом поговорим.

Дверь закрылась, и Стержнев посмотрел на меня.

— Послушай, я не хочу давить, — вдруг сказал он, — но если бы я сам мог или умел… мне ведь не дано… Хотя бы в память о Туре. Попробуй, а? Ведь такой шанс.

Я молчал, скрежеща зубами.

Перед глазами снова встал образ сотника, яростно отбивающего атаки гоблинов. Подожжённые мною дома посёлка хорошо освещали местность, и пока я тянул на себе израненного наёмника, всё слышал громыхающий голос Тура.

Кажется, он молился:

— …Тенсес, дай мне силы хранить верность Свету… наставь на путь… помоги… помоги…

Последнее слово въелось в мозг, словно клещ под кожу.

«Помоги… О, Тенсес, помоги и мне! Как бы хотелось веровать в твой Дар!» — наверное, я никогда не испытывал столь «болезненных» мыслей.

И снова я в который раз увидел ту картину, когда гоблины свалили Тура наземь, и разорвали его на части. Первое, что я увидел, это была его правая рука, сжимающая меч.

Удивительно, но даже до конца своей жизни, он не выронил оружие. Меч сиял холодным, но приятным глазу, голубоватым светом.

А потом, кажется, была голова…

Не заметно для себя, я обнаружил себя стоящим на улице. Морозный воздух обжигал горящее лицо.

— Дяденька, — кто-то дёрнул меня за рукав.

Это был Егор. Он ничего не спрашивал, а просто заглядывал мне в глаза. Сидевшие за ним собаки тоже смотрели на меня каким-то странным взглядом. Мне казалось, что вся эта троица ждёт, что я сейчас во всеуслышание объявлю:

— Тур задержался в пути. Идёт через тайгу. Завтра должен добраться.

Но я молчал. А они всё смотрели на меня. И ждали.

— Послушай, парень, — начал я.

Слова никак не хотели складываться в предложения. Я чувствовал себя полным дураком. И ещё чувствовал себя виноватым.

Может, надо было настоять? Может, надо было потребовать от сотника, чтобы он незамедлительно уходил в Молотовку, а не пёрся со мной в поселение гоблинов?

Проклятье! Дурацкая ситуация!

— Послушай, парень… Егор… Тятя… Тур… был храбрым человеком…

Это всё не те слова! Ерунда!

— Он мужественный человек! Если бы не его помощь…

Егор опустил голову. Я думал, что он сейчас заплачет, но парень с силой закусил нижнюю губу.

Что ж ему сказать? Как успокоить? Приободрить?

Эх, Бор, Бор! Чему ты в жизни только научился, кроме того, что убивать?

— Он умер, — это всё, что смог я сказать.

— Умер? Навсегда умер?

Слова, будто колючий ёж, застряли в горле.

Навсегда? О, Тенсес! За что мне это?

— Навсегда, — глухо ответил я, сжимая зубы до ужасного хруста.

Егор медленно развернулся и побрёл прочь. Псы прямо с человеческой печалью в глазах посмотрели на меня, а потом, опустив хвосты, также медленно поплелись за мальчиком.

Надо выпить! Иначе я сейчас лопну, как рыбий пузырь! И выпить чего-нибудь крепче пива.

Я тряхнул головой и пошёл с этой мыслью в трактир.

В душе клокотало так, будто там закипала невидимая вода.

Наверно уже все считают меня бессердечным! Да любой мало-мальски нормальный человек просто честно и открыто бы рассказал о последних минутах Тура. Поведал о его подвиге, о… о… А я сказал, лишь, что он умер.

Глупец! Дурак! Это ты виноват! Ты!!!

Мысли терялись. И от этого я злился.

Дверь трактира не хотела отворяться. Видно чуть примерзла.

Я со злобой её дёрнул, словно пытаясь её оторвать.

— Мир сему заведению! — хмуро сказал я с порога.

Трактирщик Тихон обернулся на голос. Подойдя вплотную к нему, старательно протирающему чарки, я постарался выдавить из себя подобие улыбки.

Корчаков окинул профессиональным взглядом посетителя, определяя меру его платежеспособности. Кажется, как я рассудил, посчитал вполне «нормальным», не пьянью подзаборной.

— И тебе друг, — Тихон широко улыбнулся.

Эта улыбка была совершенно неискренней. Я бы даже назвал её усмешкой.

— А что, хозяин, у тебя говорят полугар отменный?

— Есть такое.

Корчаков поставил на стойку чарочку из тех, что получше, а потом вытянул пузатый зелёный штоф.

На немой вопрос в глазах Тихона, я ответил кивком. Корчаков налил до краёв и вытянул миску с квашеной капусткой.

— Ну, будь здоров! — я махом выпил, но закусывать не стал.

Трактирщик это сразу подметил.

Мне вдруг подумалось, что он в некотором роде как родственник, хотя, поди, до сих пор не знает об этом. Может, познакомиться поближе?

— А что, хозяин, не твоя ли родственница в Новограде обитает? Говорят, тоже трактир держит с гостиным домом.

Тихон отчего-то нахмурился.

— То моя сестра, — выдавил он из себя.

— Да ты что! Вот не знал! А чего ж ты тут, в Сиверии, а она в столице?

— Вышло так. Нашла богатенького, да ещё с трактиром…

Тон у Тихона был недобрый.

— А чего ж тебя не позвала? Неужто муженёк не разрешает?

Тихон замер с бутылкой в руках. Его глаза сверкнули пламенем.

Я сразу «слышал» его мысли: да чтобы он, Тихон, у кого-то на побегушках был! Чтобы помыкали им как хотели!

— Тебе ещё налить? — грубо спросил трактирщик у меня, сопя как самовар.

— Нет, благодарствую. Сколько с меня?

— Гривенник, — Тихон явно завышал цену.

Ему вдруг подумалось, что этот незнакомец перед ним явно при деньгах. А о цене за полугар заранее он не спрашивал. Пусть платит гривенник. А то ишь, какой любопытный!

— Ну, держи! — я протянул трактирщику один из молотовских серебряников и вышел вон.

Не получилось сдружиться. Видно сегодня день такой.

Лицо трактирщика чуть вытянулось в наглой усмешке, но в ответ он мне ничего не сказал.

Едва этот странный посетитель вышел за дверь, как Тихон сильно изменился в лице.

Он подошёл к грязному маленькому окошку и долго смотрел на мою уходящую фигуру. Даже когда я скрылся за домом Молчановых, трактирщик всё ещё стоял, углубленный в свои воспоминания.

У него с сестрой было тяжёлое детство. Особенно помнился постоянный голод, а для молодого организма, пожалуй, нет страшнее испытания. Когда ты вынужден побираться, просить… И у кого: у этих зажравшихся соседей?

— Ой, какие бедняжки! — всплеснёт какая-то тётка руками. — Изголодались, небось?

А рядом её краснощёкие, упитанные дети. Рожи жирные, аж лоснятся.

— А возьмите-ка вот краюшечку хлебца. Нет более ничего.

Сестра благодарит, руки целует. Дура!

— Может вам сделать чего? Мы всё умеем. Всё можем. Правда, Тиша?

И Тиша кивает. А у самого глаза огнём горят.

— Да не надо, — машет тётка руками. — Хотя, в хлеву бы убраться, а?

И убираемся с сестрой. Она гребёт, а Тиша, шестилетний худой, что соломинка, мальчик таскает вонючий навоз. И всё за жалкую краюху, которую потом с Заей делили в своей покосившейся избушечке. А она ещё и большую часть отдаёт, всё шепчет: «Кушай, Тишечка, кушай. Устал, поди? Завтра я к Митрофану схожу на соседний хутор. У него подработаю немножко. Так авось до осени дотянем».

Тихон гнал от себя прошлую жизнь. Гнал поганой метлой. Гори она в пекле!..

На людях он часто говаривал:

— Чтобы мы, Корчаковы, делали подобное! Да ни в жизнь!

Тихон страшно ненавидел бедность. А особенно людей, которые жили (с его слов) «паскудно».

Но жену себе взял из бедноты. Это чтобы слушалась. Он давно просёк, что бедность — лучше любой плётки. За краюху тебе сделают всё, что не попросишь.

В Молотовке, как он думал, его уважают. Вернее, боятся. Он своим трактиром (то, что трактир Демьяна Тихон уже стал как-то и подзабывать) многих в кабалу загнал. И его кичливость своим положением многих злила. Но вот поделать ничего не могли.

Они урока не учли! — не раз перед женой хвастался Тихон. — Сами виноваты. Вот посмотри на меня. Посмотри! Мы, Корчаковы, не лыком шиты. Вишь, как поднялись!

Ел Тихон теперь, что говорится от пуза. Жил в достатке. Да ещё жена покладистая. Кроме того красавица. Таких тут в посёлке мало.

Многие знали, что он её иногда колотил. Бил жестоко. И ногами, и руками, и по голове.

— Ах, ты ж гнилушка! — орал он порой в исступлении. — Скотина безродная!

А потом, спустя пару дней приходил «мириться»: заваливался подвыпивший и лез жене под юбку. А сделав своё истинно «мужское дело» жаловался на свой несносный характер.

— Сам знаю, что сволочь! Но поделать ничего не могу, — искренне говорил он и снова лез любиться.

Сейчас, как родилась тройня, Тихон уже чуть поуспокоился и практически не избивал жену. И ей казалось, что жизнь стала налаживаться. А, впрочем, она уже и привыкла.

Тихон вернулся к стойке и налил сам себе водки.

Странный этот незнакомец. И зачем он приходил? Только душу растеребил, сволочь!

Корчаков залпом выпил чарочку, мрачно посмотрел на капусту и тоже не стал закусывать.

Закусывают только пьяницы, — подумалось ему, — а я Корчаков! Мы не такие!..

А где-то с окраины послышался детский голос. Тихон прислушался: кажется, то была песня. Тоскливая, аж собаки подвывали.

Корчаков налил ещё одну чарку и попытался прислушаться. Он даже подошёл к дверям и чуть их приоткрыл, так и держа чарку в своей здоровенной руке.

Ветер затих и в морозном воздухе разлилось:

Корчаков резко сплюнул и тут же снова влил в рот полугар. Последняя чарка пошла, что говорится, с трудом. Тут ещё в лицо ударил сильный порыв ветра. А с ним и слова далёкой песни: