1

Молотов мне не нравился. Думаю, что он это понимал.

— Откуда ты? — спросил Демьян, внимательно рассматривая меня.

Делал он это весьма профессионально, как рассматривают товар, который намериваются приобрести: придирчиво, да ещё с недовольной миной на лице.

Я не ответил. Судя по всему, Молотов не узнал во мне ту «пьянь», которую его ребята оттолкнули в снег.

— Понимаю, — купец чуть развёл руками, стараясь не выдавать своего раздражения. — Можешь не говорить. А мне тебя так расхваливали.

Я снова не ответил, уставившись прямо в глаза Молотову. Тот спокойно выдержал взгляд, словно и не замечая моей неприязни.

— Хрипунов рекомендует тебя нанять, так сказать.

— Нанять? — усмехнулся я. — Мои услуги дорого стоят.

— Ну да, ну да. Понимаю. Говорят, ты не сошёлся в цене со Стержневым?

Жуга с Владом не зря запирались в светёлке и несколько часов обдумывали план совместных действий. Решено было разыграть мой «разрыв» со Стержневым прилюдно. За повод взяли ссору насчёт денег, якобы невыплаченных мне за работу.

— Раз ты наёмник по прозвищу Сверр, значит, тебе полагается выплатить вознаграждение за твою работу, — говорил Исаев.

Его прибытие тоже держалось в секрете. Считалось, что к Стержневу приезжали из столицы по поводу разъяснения ситуации с племенем турора.

И мы стали с Владом «ругаться» прямо на площади у колодца. Честно скажу, что чуть до драки не дошло. Стержнев умело обыграл ситуацию и даже вспомнил погибшего Тура, при этом, чуть не всплакнув, и схватив меня за грудки, плюнул в лицо.

Даже ратники, стоявшие рядом, поверили и бросились нас разнимать. На их лицах я увидел нескрываемое презрение к себе. Ещё бы — наёмник! Вот же сука! Правда, лишь Холодок смотрел на меня с некоторым подозрением, явно о чём-то догадываясь.

Бабы у колодца смотрели на сцену «схватки» с таким интересом, словно это было балаганное представление. Думаю, давно таких страстей тут, в Молотовке, не видывалось.

На следующий день весь посёлок гудел, как пчелиный рой. Судачили все кому не лень.

А тех людей, кто знал ситуацию о золоте гоблинов, Стержнев заставил молчать.

— Хоть одно слово вырвется, или я услышу слухи, — Влад свирепо глядел на Игоря, Холодка и охотника Семёна, — то клянусь Тенсесом, вы об этом пожалеете.

Лицо Влада исказилось в такой страшной мине, что люди попятились назад. В их памяти всплыла ссора со мной, когда Стержнев схватился за меч и чуть не кинулся убивать наглого наёмника, которому он спас жизнь. Выхаживал, как родного (конечно, это делала Бажена, но всё же), а он ещё имел наглость требовать деньги!

Мне, конечно же, пришлось съехать от знахарки. И вот встреча с Молотовым, который снова меня позвал через своего поверенного Хрипунова. Я сидел в роскошных, по сиверским меркам, хоромах купца, разыгрывая свой спектакль.

Открылась дверь и в светёлку вошла эльфийка. Я её помнил: кто-то из ратников тогда на вече говорил, что она любовница Молотова.

Демьян лишь на мгновенье приподнял глаза на Лауру ди Вевр и снова вернулся ко мне.

— Не всякий способен практически в одиночку истребить столько… столько…

Эльфийка как-то странно смотрела на меня. Её голубоватые стрекозиные крылья быстро-быстро трепыхались, выдавая странную нервозность.

Мне не понравились её глаза. Они были без радужки. Вернее, она была, но настолько бледная, что казалось, будто черные точки нереально громадных расширенных зрачков были прямо в молочно-белых глазных яблоках.

Лаура облетела меня со спины и стала за Демьяном. Её не моргающий, какой-то птичий, взгляд прошёлся по мне вдоль и поперёк.

Было неприятно, но я не показывал виду.

Стриженая челка, делала её лицо круглым, как тарелка. Лаура наклонилась к уху Молотова и что-то ему прошептала. Лицо Демьяна оставалось каменным, безэмоциональным. Он лишь кивнул эльфийке и продолжил разговор.

— Где ж таких готовят? — спросил он, чуть откидываясь назад.

— Мы будем по душам говорить, или сразу к делу перейдём.

Я уже понял, что меня выдавал акетон. Надписи на нём были весьма неоднозначны. Надежда на то, что Лаура, хоть она и из семьи ди Вевр, мало знает обо всех перипетиях моей службы у эльфов.

— В Сиверии трудно вести дела, — чуть поджав губы, проговорил Демьян. — Обижают нашего брата.

Мне бы полагалось, вроде, даже поинтересоваться кто, но я лишь сделал серьёзное лицо и нахмурил брови.

— То гоблины, то, вот, водяники, — продолжал Молотов. — Надо бы помочь, а?

— Можно попробовать. Только последняя моя «помощь» не всем понравилась.

Лаура подошла чуть ближе к Молотову и положила руку ему на плечо.

— Чего же ты тогда помогал? — спросил купец.

— Может, оттого что дурак… А, может, правду захотелось выяснить…

Мы снова встретились взглядами. Надо было показать, что я знал больше, чем все остальные. И то, что знал, остаётся пока лишь в моей голове.

Кажется, Демьян это понял.

Я увидел, как тонкие белые пальцы Лауры напряглись, сжимая ткань на плече у купца. Зрачки эльфийки расширились и занимали теперь чуть ли не треть глаза.

— И выяснил? — сухо спросил Молотов.

— Как сказать… В чём-то разобрался… Вот только не с кем этой правдой поделиться.

— А зачем ей делится?

Тут Молотова перебила Лаура. Её тонкий нервный голосок стал явным диссонансом в нашей с купцом беседе.

— Ну, вот разобрался ты во всем, — говорила эльфийка. — Отрыл, так сказать, эту самую правду. А вот дальше что? Кому от неё стало лучше? Или, быть может, ты полагаешь, что сразу же, мгновенно, мир изменится, и все заживут, как… как… как…

— Правду «отрывают» не для счастья, а только лишь для торжества этой самой правды. И вот когда сие торжество приключится, тогда уж всё в этом мире поменяется.

— Н-да! Не думал, что ты такой дурачок… Правда, кривда…

— Лаурочка, Сверр нам не враг, так? — приторно улыбнулся Молотов. — Он просто нас хотел о чём-то предупредить.

— Хотел, — оскалился я.

— Поскольку тебя не отблагодарили Защитники Лиги, то за гоблинов расплачусь я. Ты, Сверр, надеюсь не против?

— Не против… Но нельзя сказать, что Защитники не рассчитались. Просто немного недодали.

— Вот как! — снова вмешалась Лаура. — Никогда не слышал, чтобы человек говорил, что ему платят больше, чем он работает. Всегда мало. Всегда недодают.

— А я понял, что тот, кто платит, считает, что даёт деньги зазря. И слишком много даёт.

— У каждого своя правда, — примирительно сказал Молотов, при этом откуда-то вытягивая кошель. — А что, Сверр, где ты остановился?

— Пока нигде. У вас в Молотовке с гостиными дворами плоховато.

— Это верно. Недоработка. Вот что, за подобные неудобства, я предлагаю остановиться у меня…

— Это слишком. Я человек простой, многого не требую, только еду да постель.

Демьян снова приторно улыбнулся.

— Простой? Еду да постель? — то ли спросил, то просто утверждал он. Улыбка его стала ещё гаже. — Я упрошу Руту. Она не откажет.

Понимая по моему лицу, что я не совсем понял его слова, Молотов пояснил:

— Видел лабаз на краю посёлка. Там найдёшь Руту Снегову. У неё и можешь остановиться. Будет и еда… и постель… и… сверх того. А завтра заходи поутру, мы с тобой покалякаем о водяниках.

Я встал и кивнул головой на прощанье. А Молотов приподнялся, взял со стола колокольчик и громко позвонил. Поймав мой удивлённый взгляд, он пояснил:

— Зову прислугу. Дам кое-какие распоряжения.

Подобную вещицу мне уже приходилось видеть, но, то было в эльфийском квартале у Пьера ди Ардера. Но тут в Сиверии в доме купца — это неожиданность.

Первым делом я решил отправиться к Гомонову, старому летописцу сего края. Жуга перед своим отъездом настойчиво потребовал, чтобы я внимательнейшим образом ознакомился с общей историей Лиги.

— У тебя такие громадные прорехи, — говорил он, постукивая пальцем по моему лбу. — А я хочу… очень хочу, чтобы ты не был просто исполнителем чьей-то воли…

— Даже если это воля Лиги?

— Тем более! — Исаев нахмурился.

— А зачем оно мне. Как говорится: «Меньше будешь знать, крепче…»

— Что за глупости! Ты, Бор, порой меня удивляешь… Вроде и сообразительный, думающий… но порой… Разберись во всём сам. Сходи к Гомонову. Сей старик, коли найдёшь подход, тебе немало расскажет полезного. В конце концов, не будь пешкой! Тебя используют, а ты даже не понимаешь, кому служишь и зачем. Лопух лопухом!

— А о чём с ним говорить?

— О чём? Ну, не об урожае же шишек!

Исаев встал, чтобы уйти.

— Постой! У меня просьба, — остановил я его.

Жуга повернулся и внимательно посмотрел на меня.

— Корчакова? — спросил он.

— Да. Можешь передать ей весточку, мол, всё со мной в порядке? Ну, и добавить от себя…

— Хорошо, — сухо отвечал кивком Исаев, надевая свой тулуп.

Гомонов не был интересным собеседником. По-стариковски нудный, долго объясняющий итак понятные моменты. Ощущение такое, словно я тупой, как валенок, и мне требуется всё разжевать и положить в рот.

А у меня была совершенно иная скорость восприятия этого мира. Быстрота и лаконичность — вот те спутники, которых я уважал и понимал. А Гомонов — это просто какой-то ужас.

Поначалу он меня сильно раздражал своей медлительностью. Я даже подумывал уйти, но взяв себя в руки, продолжил слушать его россказни. Если бы на этой беседе так не настаивал Исаев, то я бы точно сбежал.

Оказалось, что Гомонов большую часть своей молодости, да и зрелой жизни, провёл не в Сиверии, а в Новограде в Городском Приказе. Был там писарем. Даже участвовал в Астральном походе вместе со Скраканом.

Сколько же ему лет? — мелькнуло у меня в голове.

Удивительно, но он отчего-то нисколько не удивился моему желанию поболтать о делах давно минувших дней.

 

2

— Вот слушай, — обычно начинал рассказ Гомонов.

И я слушал про его жизнь, про дела в Сиверии, про то, как выбирали место для новой столицы Кватоха. Со всей многочасовой беседы я постарался вынести только то, что посчитал важным для себя.

— Служилые люди всегда составляли тот костяк, из которого потом, собственно, и образовалась правящая каста Кании. Ожалованные землями — вотчинами, после изнурительной войны с орками, эти люди со временем стали относить себя к благородному сословию. Их власть и влияние росло с каждым годом, а с ними росло и их благосостояние.

Наряду с военной службой, знать занимала и много иных ключевых правящих постов. Единственными оппонентами им стали маги. Правда борьба между этими правящими классами не была кровавой, скорее даже взаимодополняемой. Ведь даже великий Тенсес долгое время служил императорской семье Валиров.

Но вот пришло время и всё в этом мире поменялось. Третья сила, которая взяла бразды власти в свои руки, была Церковь.

Как и всякое формирование, она тоже имела свой воинский костяк, которые силой отстаивали идеи Света. Это были паладины. И главный среди них — Воисвет Железный.

— Я помню его, — говорил Гомонов, а потом ещё с минуту-другую, молча, шамкал губами. — Тогда он настолько был далёк от религии, как земля от неба. Простой парень, невесть как попавший в обучение на Ратный Двор. Ему тогда было двенадцать лет.

Да-да, двенадцать лет. Ничего выдающегося наставники в нём не увидели.

Так продолжалось года три. Говорят, нрав у Воисвета… А это, кстати не его первое имя. Ты знал? Сие прозвище он получил за свой «бешеный» норов. А в действительности его звали Козьмой Беловым.

Гомонов снова замолчал. Я уж подумал, что он заснул.

— Вот слушай… Потом, так пишут в летописях, он отправился на аллод Кирах вместе с лигийским флотом, где участвовал в великой битве. Это было… весной… 910 года. Памятное сражение…

Гомонов прикрыл глаза, словно вспоминая те дни. Его рот долго чмокал, будто обсасывая вкусную кость.

— Как ты наверняка знаешь, результатом была гибель Тенсеса, и падение нашей первой столицы. Ужасные дни! Жуткие… А годом спустя появились так называемые «слуги Тенсеса».

— Кто?

Но Гомонов словно и не услышал вопроса.

— Они-то и принесли нам учение о Даре воскрешения…. Н-да!.. По просьбе магов, на Кватох прибыл Скракан. Он-то и стал верховным держателем аллода. Где-то… кажется в 957 году… тогда война между Империей и Лигой разразилась с новой силой. Однако имперский флот на тот момент оказался наиболее мощным. Он практически уничтожил корабли Лиги… Побережья наших аллодов-островов оказались открытыми, и имперские солдаты толпами высаживались для их захвата.

Гомонов вздохнул и вновь замолчал.

— На Ингос тоже высаживались? — поинтересовался я, вдруг вспоминая жизнь Сверра.

— А то! Кровавые были деньки…Слышал о своём тезке Сверре? О его великом подвиге, когда он отбил атаку нескольких имперских кораблей, которые сжёг дотла?

— Слышал.

Гомонов улыбнулся, обнажая гнилые пожелтевшие зубы.

— Война, конечно, затянулась. Но Империя имела преимущество только в Астрале. И тут Воисвет смог отличиться: он захватил один из вражьих кораблей и тем самым дал возможность разобраться в их преимуществах перед нашими.

— И в чём оно?

— В астральных пушках! Учёные народа Зэм научились выделять магическую энергию из Астрала и особым образом её применять. Неужели ты никогда об этом не слышал?

— Не помню, — пожал я плечами.

— Жаль… Уже до этого, говорят, Воисвет обратился к учению Церкви. Не ведаю, что приключилось, но вроде бы он пережил какое-то… то ли откровение, то ли нечто в этом роде. В общем, Церковь приобрела в его лице ярого сторонника своего учения. В считанные годы он достиг высокого положения среди паладинов. Говорят, что его бешеный нрав в некоторой мере укротило служение Свету. По крайней мере, он стал более дисциплинированным.

Через несколько лет блокада Лиги окончилась. Война перешла в такую вялотекущую стадию… А ещё через год Скракан предлагает Империи в лице их Великого Мага Незеба объединить силы для борьбы с демонами. Они подписывают договор и два флота отправляются к Вратам Джунов, чтобы навсегда их запечатать.

И только ценой своей жизни эти маги спасли наш мир от дальнейшего вторжения демонов. Разбитые остатки флотов вернулись на Кватох и Игш… Печально! Столько погибших! Море слёз…

Гомонов вздохнул.

— Слушай дальше… В это время в Кании назрел острейший конфликт между сословиями. Большинство народа разочаровалось, как во дворянстве с их непонятной политикой, так и в магах с их «великими» целями. Не было единства…. Церковь теперь виделась как единственная альтернатива. Но и ей нужен был харизматический лидер, иначе она повторила бы судьбу иных сил.

Авторитет Воисвета рос вместе с его победами. И вот случилось то, что следовало ожидать: став фактическим главой Церкви и получив сан паладина Первого Круга, в 1005 году в результате первых в своём роде свободных выборов, он становится новым Наместником Кватоха. Примерно аналогичная ситуация произошла и на Фороксе: там Наместником стал священник Церкви Света — Иван Подвижник.

А спустя три года была открыта Святая Земля. Война с Империей возобновилась с новой силой и… уже несколько лет она длится с переменным успехом. На дворе тринадцатый год, а вспоминаются только поражения. Особенно на Паучьем склоне в десятом году.

Благородные семьи грызутся друг с другом, обвиняя во всех бедах то Церковь, то магов, а меж тем недовольство в народе-то снова растёт. А просто у Лиги нет цели. Она словно в болоте, барахтается там, не имея сил выбраться.

Сейчас одна из важнейших проблем — это противопоставление Церкви по отношению к остальным силам. Её влияние настолько возросло, что порой приносит больше «ядовитых плодов», чем что-то полезных. Да и сама Лига, как объединение трёх рас — людей, эльфов и гибберлингов, — уже начинает трещать по швам. Первоначально всё задумывалось как взаимопомощь друг другу в борьбе с Империей. А сейчас каждый тянет одеяло на себя, обвиняя друг друга во всех грехах. Все ведут свою игру, и этим пользуется Империя.

Мятеж в Орешке, и в этом нет сомнения, дело её рук. Чтобы мы не говорили, кого бы ни искали и не обвиняли в мятеже, но во всём видны старания хадаганцев.

— Как бы Воисвет не пытался удержать тройственный союз, — бормотал уставшим голосом Гомонов, — опираясь лишь на авторитет Церкви, но без единства всех рас Лига распадётся.

Слушать об этом в третий, или в четвёртый раз подряд было утомительно. Да и вообще, я не очень люблю подобные посиделки. Чувствую себя болтливой бабой, перемывающей кости всем подряд.

Кое-как отговорившись от Гомонова, я поспешил выйти вон. Свежий воздух приятно ударил в лицо. А в сравнении с душной кельей летописца, вдвойне приятно.

На улице уже стемнело. В небе появилась луна, освещавшая всё вокруг не хуже солнца. Благо ещё, что на земле лежал снег и от этого становилось светлее.

Я пошёл искать Руту, интенданту Молотовых. По словам купца, она обитала недалеко от восточных ворот.

Свернув на очередную заснеженную улочку, я вдруг ощутил знакомое чувство опасности. Ноги сами собой замедлили свой ход и я резко обернулся.

Надо сказать весьма вовремя. Из темноты закоулка вылетел камень, который лишь чудом не разбил мне не голову. Тут же темная фигура бросилась назад и скрылась за углом.

Ни хрена себе, дело! Кому я уже дорогу перешёл? Это ж он наверняка следил, ждал покуда мы с Гомоновым наговоримся.

Я подошёл к месту засады. Следы тут, конечно, были, но я снова ощутил себя глупым юнцом. Разобраться кому они принадлежат просто не смог. Единственное, что отметил, так это их небольшой размер. И, если судить ещё по той тёмной фигуре, нападавший был малого роста, но весьма подвижным и ловким человечком.

Возвращаться и отслеживать, откуда он пришёл, да куда дальше дёрнул, было бы пустым делом. И единственное, что сейчас стало мне понятно, так это то, что ухо следовало держать востро.

Я ещё раз огляделся и снова направился к Руте Снеговой.

Она обитала в небольшой старенькой избе, стоявшей на самом отшибе поселка, шагах в пятидесяти от лабаза Молотовых. Здесь была только одна комнатка, часть из которой занимала печь.

Первое, что сразу бросилось в глаза, там это именно глаза Руты. Вернее, даже её взгляд. А он о многом рассказал.

Конечно, кое-кто возразит, что по внешности о человеке судить трудно, да и неправильно. Ведь при этом легко ошибиться, и надо быть большим специалистом, чтобы «читать» человека как книгу. Бывает, что видишь чьё-то лицо, и его владелец кажется злобным человеком. А в жизни окажется, что всё наоборот. Вот и выходит, что ты ошибся, зазря на кого-то понапридумывал.

Но вот в случае с Рутой (и я был в этом отчего-то уверен) дело обстояло совсем по-иному.

В её взгляде читалось одиночество, обречённость и некая беззащитность, приправленная эдакой формулой, типа, будь, что будет, всё равно жизнь пропащая. И ещё глубокая печаль человека, потерявшего в этой жизни что-то очень-очень важное. У неё было лицо умного человека, человека потонувшего в каких-то тяготах, смирившегося с ними, как с неизбежным злом. Я даже не заметил, как вдруг стал ей сочувствовать. На какое-то мгновение-другое Снегова показалась мне малой девчонкой, не способной самой справиться с жизненными трудностями, но имеющей гордость никого не просить о помощи.

Я даже придумал ей своеобразный девиз: «Сделаю всё сама».

Так оно видно и выходило. Да и к тому же в пользу этого заключения говорил тот факт, что она была интендантской у Молотовых, а те бездельников не терпят.

Рута нисколько не удивилась моему приходу, видно её уже известили. Я начал было объясняться, но Снегова перебила мои словоизлияния встречным вопросом:

— Будете кушать? У меня всё готово.

Её голос был чуть низким, но приятным. Он даже как-то гармонировал с её внешностью. Я отметил про себя, что, пожалуй, другой голос ей не подошёл бы.

Рута быстро глянула мне в глаза, и тут же опустила взгляд, несколько растеряно улыбаясь. Было похоже на сцену, типа: «Да, хозяин! Конечно, хозяин. Как скажите, хозяин».

Она была невысокого роста, относительно молодая, с симпатичным личиком, напоминавшим лисью мордочку. Темно-русые волосы были сплетены в длинную косу. На лбу красовалась широкая нежно-голубая лента. Одета Рута была в грубую одежду мужского покроя, делавшими её больше похожей на охотницу. Движения у неё были точными, но не резкими. Тонкие белые пальцы нервно теребили конец ремешка. Видно, что ей было несколько неудобно от того, что я так пристально её разглядываю.

— Можно и поесть, — кивнул я, проходя внутрь.

На стол Снегова накрыла довольно-таки быстро. Потом отошла в сторону, наклонила голову и стала чего-то ждать. И снова я подумал, что она внутренне говорит: «Как скажите, хозяин».

Я вдруг ощутил некий дискомфорт. Подумалось даже: уж не больна ли эта девушка? Или умом нездорова.

— Садись, — приказал я, указывая на лавку у стола.

Рута подняла взгляд. На какую-то секунду в нём мелькнул недобрый огонёк, но Снегова послушалась и присела.

— Что-то не так? — спросил я.

Вместо ответа Рута вдруг налила мне из зеленой бутылки полугара. Её лицо заострилось, отчего она ещё больше стала походить на умную лисичку.

Предположения, словно стая гомонящих ворон, закружились в мозгу.

То, что у Снеговой был муж, было ясно по голубой ленте на челе. И даже было видно, что он был за человек. Его отпечаток хорошо запечатлелся в поведении девушки, да и не только в нём. То, что проблема пьянства в Сиверии стояла ребром, как нигде в другом месте. А с ней и все вытекающие отсюда последствия.

А вот куда муж делся, я тоже понял по узору на голубой ленте, — помер. Значится, вдова. Судя по хилой избушке, нехитрой утвари да грубоватой одежде, Снегова к зажиточным молотовцам не относилась.

Скинув верхнюю одежду и, отцепив от пояса мечи, я сел за стол.

Пахло чем-то едва уловимым, но знакомым. Я покрутил в руке чарку, всё ещё поглядывая на Снегову, не в силах до конца определить суть её загадочной отстраненности.

Скорее всего, для неё все мужики — хуже козлов.

— Меня зовут Сверр, — представился я. — А тебя Рута?

— Да, — чуть слышно ответила девушка.

— Демьян предложил мне стать у тебя на постой. Не против?

— Ну… почему же сразу против. Надо так надо…

— И всё же?

Рута подняла взгляд… Её губы полуоткрылись.

И снова ноздри втянули тот тонкий терпкий запах.

— Не против.

— Точно? — настаивал я, чуть наклонившись вперёд.

Рута выдержала взгляд. Она долго-долго смотрела на меня, словно пытаясь найти что-то конкретное. Я слушал её глубокое дыхание словно зачарованный…

— Почему вы не едите? — скромно спросила она.

Я оглядел содержимое блюд. Омуль, черный хлеб, пареная свекла… Не густо, но и не пусто.

— Вижу, ты неплохая хозяйка, — сделал я комплимент, хотя, признаюсь, думал о том, что поем чего-то получше.

Девушка снова потупила взор, краснея, словно ягоды рябины. Когда я одним махом выпил полугар, она тут же взяла бутылку и начала наливать по новой.

Я взял её за руку и хотел остановить. Пальцы ощутили тонкий нежный бархат её кожи.

— Хватит, — тихо проговорил я. — Не сильно уважаю это дело.

Последние слова её, кажется, обрадовали. Но она всё же закончила наливать и поставила бутыль на подоконник.

Эх, была, не была! Одним махом я залил в рот следующую порцию и вдруг понял, что Рута сидит уже ближе.

Снегова чуть улыбнулась, и я вдруг подумал, что в её голове тоже промчалась аналогичная моей мысль: «Была, не была!»

 

3

Я открыл глаза. Свет за маленьким окном едва-едва забрезжил.

Разум поспешил окончательно проснуться и мысли «вскочили» со своих насестов, словно встревоженные курицы.

Где я?

И тут же ответ: у Руты.

Горячее женское тело, бархатистая кожа… Моя рука, словно обладая собственным разумом, захотела пройтись по возбуждающему взгляд изгибу бедра. А затем заползла на её мягкий живот… Желание набежало жаркой сбивающей с ног волной.

Давно такого не ощущал. С Заей было как-то по-другому.

Рука прошлась по спине Руты, и она тот час же прогнулась.

И я скользнул внутрь неё… Сначала медленно, стараясь прочувствовать каждую секунду этого приятного блаженства.

Девушка спала и во сне чуть застонала. Её приоткрытый рот, глубокое дыхание, податливость и ещё влажность там, внизу — от этого всего вдруг стало до одурения приятно, и я поцеловал её в плечо, впиваясь губами в ласковую кожу.

Двигался по-прежнему медленно, не спеша… Волна блаженства, аж до мороза по коже, потом следующая… зубы заскрежетали, и я еле-еле сдержался. А хотелось с силой войти, обхватить её шею… Темп рос, а с ним начинала стираться реальность. Дыхание прерывалось, как от быстрого бега.

Кажется, я зарычал. Секунда и… но тут девчушка подо мной резко вздрогнула, сдерживая свой крик… Вот он предел, и её… и мой…

Чуть отдышавшись, я встал и осторожно оделся.

Хотелось пить. Стараясь не разбудить Руту, я подобрал оружие, и вышел в сени. Тут же жадно припал губами к заиндевелому ковшу.

Вчерашний вечер на удивление отчётливо запечатлелся в памяти. Не думал, что сиверийки могут быть такими страстными и… изобретательными. А ведь кто-то мне говорил, что чужие женщины всегда слаще, и с этим не поспоришь.

Пожалуй, неплохо, что я согласился остановиться у Руты. Воспоминания о Зае сейчас были далеки. А мелькнувшая было мысль о том, что я делаю что-то неправильное, тут же растворилась в иных более приятных мыслях. Я ещё не придумал своим действиям оправдания, но знал, что обязательно это сделаю. А перед глазами всё ещё виделось обнажённое тело Снеговой: её тонкая талия, небольшая грудь…

Так «засмотрелся», что не заметил выбоины и с грохотом рухнул в сугроб.

— Твою мать! — выругался я, поднимаясь.

На дворе было морозно. Небо заалело в ожидании солнца.

А чего я так рано вскочил с постели? — мелькнула мысль. Отчего-то я представил себя каким-то котом-проказником, самым наглым образом сожравшим хозяйскую сметану. — Куда мне так рано бежать? Демьян, поди, ещё спит.

Дом Молотова был в посёлке самым большим и богатым. Его огораживал высокий частокол, скрывающий от любопытных глаз, все, что происходило за его пределами. У ворот дежурила стража в лице трёх крепких мордоворотов. Вооружены они были весьма недурно.

Вчера, когда я уходил отсюда, здесь стояли другие люди. Сегодняшние парни выглядели суровей.

— Чего тебе? — выступил вперёд один из них.

Я пояснил, что меня приглашал Демьян.

— Хозяин ещё спит. Заходи позже, — бросил стражник и отвернулся.

Ну, так и думал.

Пройдясь по улочке, я вскоре очутился у трактира. На пороге стоял прихорошившийся Тихон. Он хмуро глядел куда-то в сторону, тихо матерясь себя под нос.

— Слава Святому Тенсесу! — бросил я ему, подходя ближе.

Корчаков тут же мерзко улыбнулся.

— О, господин Сверр! — жизнь в Сиверии повлияла и на его говор. — Рад вас видеть. Хозяин сказал, чтобы вы заходили в наш трактир, не стеснялись. Прошу, — Тихон широко открыл дверь.

Я вдруг понял, что моё лицо само собой скорчило презрительную мину. Корчаков это увидел, но лишь снова заискивающе улыбнулся.

В трактире было душно и темно. Тихон заскочил следом за мной и торопливо стал зажигать свечи.

Открылась дверь и внутрь вошло несколько человек. По виду либо лесорубы, либо охотники. Они расселись за свободными столами и потребовали выпивки.

Тихон проворчал и скрылся за дверью. Тут же выскочило пару парнишек. Они бросились к стойке и принялись разливать спиртное.

— Вам сюда, — предложил Корчаков, указывая на лавку у окна.

Мне накрыли стол, принесли жареные ребрышки. Остальное разглядеть не успел.

— Из печи, ещё горячее, — пояснил Тихон, присаживаясь напротив.

Чего-чего, а такого панибратства я не ожидал.

— Всю ночь готовил? — грубо спросил у трактирщика.

Корчаков улыбнулся своей скользкой улыбкой и налил мне чарочку.

— По утрам не употребляю, — сказал я.

— Не откажите, примите за счет заведения.

Мужики, сидевшие чуть поодаль, гоготали, словно гуси. Из их разговора стало ясно, что перед утреней работой, они решили пропустить чарку-другую.

— Говорят, вы у Снеговой остановились, — сказал Корчаков.

Его компания мне не сильно нравилась.

— Ну да, у интендантки.

— Снегова никакая не интендантка, — хмыкнул Корчаков. — Грязная кровь…

В его лице просквозило презрение. Своей последней фразой он вызвал из моей памяти образ старика Северского.

Честно говоря, у меня вдруг родилось желание вмазать своему шурину, да так, чтоб все зубы повылетали. Но я сдержался.

— Её муженёк, пьянь подзаборная, вот он был интендантом у Хозяина. Пил по-чёрному… Даже молотовское добро позакладывал. Когда Хозяин узнал, чуть шкуру с него не спустил, — лицо Тихона снова расплылось в такой же гадкой усмешке.

Он, судя по всему, шкуру бы точно спустил.

— Благо, — продолжил свой рассказ трактирщик, — вовремя люди заступились. Спасли… Да ещё эта Рутка, дура, бегала к Демьяну Савватеичу, молила, чтоб муженька её простил. А по осени этот…

Корчаков даже вздохнул, словно не в силах обозвать супруга Снеговой плохим словом. Получилось это демонстративно наигранно. Ну, прям тебе благочинный муж во всей красе!

— Помер он. Утонул в Вертыше. А должок-то остался. Ну, Хозяин сжалился… — Корчаков гигикнул и хлопнул себя по толстой ляжке. — И пристроил Снегову в лабаз. Пущай, мол, отрабатывать-то должок надо… Хорошо, избу оставил… А интенданткой её прозывают по старой памяти.

— А чего «грязная кровь»? — поинтересовался я.

— А ты разве не слышал? — трактирщик незаметно для меня перешёл на «ты». — В Сиверии, всех найдёнышей прозывают Снеговыми, то есть найденными в снегах. Рутку ведь, видно, тоже где-то на дальнем поселении отыскали. Кто её и как зачал, ещё вопрос. Там пьяни подзаборной столько лазило, что ой-ой-ой! А то, может, лесной космач али медведь. Этим бабам всё одно с кем любиться.

Тут Корчаков рассмеялся.

Я снова промолчал, хмуря взгляд.

— А тебе, вижу, она понравилась? — он подмигнул. — По мне — так худовата, конечно. Посочнее надо бы… Ну, говори: успел ли уже своего петуха запустить? Как «гнёздышко»? Не широкое? Похлюпывает?

Я оскалился в улыбке, а сам сказал себе: «Я ведь Сверр! Бешеный наёмник, мать их! Тогда пусть не обижаются».

От бокового удара в челюсть Корчаков отлетел к стене и затих в беспамятстве. Бил я прямо в подбородок, чтобы мозги трусанулись хорошенько. Авось на место встанут. Сидевшие лесорубы-охотники удивлёно повернулись ко мне.

— Рожа мне его не нравится, — пояснил я, всё ещё скалясь. — Наглая какая-то. Не люблю таких.

— Ну да! Гоблин ему брат, водяник — сват, — кивнул один из мужичков.

— Правильно. Бить эту трактирную морду. Бить до крови, — кивал второй.

Я оставил на столе деньги и направился к выходу. Из соседней комнаты выскочила всклоченная жёнушка Тихона. Она побежала к мужу и попыталась привести его в чувство.

Мужики стали тихо посмеиваться промеж себя, а мне весело кивнули на прощанье.

Какое-то время, побродив по Молотовке, я снова решил отправиться к Демьяну. При этом кляня себя за то, что так рано сорвался из тёпленькой постели.

Одно дело, коли б спал в хлеву, а то и девка рядом, и поесть что было. А нет же, сбежал, как проворовавшийся хорёк.

Со Стержневым мы всатретились совершенно неожиданно. Я даже растерялся, не зная, как реагировать.

Рядом с ним шли несколько знакомых мне ратников. Как обычно в таких случаях бывает, все остановились друг напротив друга застигнутые, что говорится, врасплох.

Стержнев поджал губы и, чуть принаклонив голову, проследовал мимо. Следующий прямо за командиром солдат, намеренно зацепил меня плечом, отчего сразу же схлопотал в ухо.

От удара он повалился в снег. Остальные воины дружно бросились ко мне, но Стержнев всех опередил и отгородил собой.

— Стоять!

Ратники замерли в нелепых позах, исходя слюной от обилия чувств.

Не знаю, чтобы было дальше, если бы из-за угла соседней улочки не вышла толпа человек в двадцать. В основном то были женщины.

Заметив Стержнева, они дружно бросились к нему, при этом громко возмущаясь и что-то выкрикивая.

— Доколе? — вперёд выскочила довольно крупная женщина в неброской одежде. — Куда вы все смотрите! То, вон, гоблины, теперь другие…

— В чем дело? — сухо спросил Стержнев, оборачиваясь к толпе.

Начавшийся было гам, он быстро заглушил громким окриком:

— По очереди! Не все сразу! Что приключилось?

— У Пытовой пропал сын, — взял слово какой-то старик.

Его спокойный голос охладил разбушевавшуюся толпу. Люди замолчали, сурово глядя на Стержнева, будто он был причастен к этому.

— Как пропал? — не понял Влад.

— Она взяла его с собой на Вертыш, — продолжал старик. — Пока полоскала бельё, мальчишка в сторонке гулял. Повернулась — нету. Звала, искала — всё попусту.

— Она одна пошла?

— Мы с ней были, — снова выскочила вперёд та крупная гомонливая женщина. — Я да Варвара. Тоже стирали.

— И?

— Слышим, кричит, кинулись к ней. Она руки ломает, кричит дурным голосом. Ну, пока поняли в чём дело… В общем, стали тоже искать…

— Зачем она его с собой только взяла, — запричитал кто-то из толпы.

— А куда ей его деть! — тут же оскалились в ответ подруги Пытовой. — В прошлый раз самого дома оставила, так он чуть избу не спалил.

— Это водяники его украли! Некому больше.

— Ну да! Помнишь как прошлым летом с Лопотовыми?

— А ну тихо! — гаркнул Стержнев, и тут же повернулся к ратникам: — За мной ребятки.

Я остался один на улочке, глядя на уходящую шумную толпу, и думал, что сегодня-то драки удалось избежать, а вот что меня ждёт завтра? Тут же вспомнился вчерашний вечерок, когда неизвестный меня подстерегал в переулочке с камешком в руках. Это вполне могли быть ребятки из числа Защитников Лиги. Чего бы нет?

— Ну что, Хозяин проспался? — подошёл я к стражникам.

Те недобро покосились в мою сторону. Их явно смущал мой нагловатый вид.

— Жди, — бросил один из ратников, скрываясь за воротами.

Прошло несколько минут, пока он вернулся.

— Леонид, проведи господина Сверра к Хозяину, — бросил стражник одному из своих товарищей.

И я прошёл во двор.

 

4

Отец братьев Молотовых — Савватий Григорьевич, происходил из известного сиверского рода железодобытчиков. После несчастного случае в одном из старых забоев Срединного хребта, мать овдовела и, не будучи в состоянии прокормить семью (кроме четырёх братьев у Молотовых было и две сестры, позже выданные замуж за столичных купцов), устроила старшеньких Егора да Демьяна (последнему было на тот момент девять лет), работать в лабазы некого Ануфриева, торговавшего пушниной. Это хоть как-то помогло свести концы с концами, да не помереть семье с голоду. Надо сразу сказать, что Ефим долго там не засиживался и нанялся работать на дальних факториях скупщиком меховых шкур у промысловых охотников. А вот Демьян быстро раскусил саму суть торговли, и уже через год подсоблял управляющему. А ещё через три года стал у Ануфриева правой рукой.

Надо сказать, что молодые годы Демьяна, о которых он порой вспоминал все же со своеобразной гордостью (мол, я такое прошёл, что вам и не снилось!), не были такими уж благополучными. В жизни он пережил всякое. Были и страшные предательства; и мошенники его подставляли, да так, что пришлось продавать отчий дом за долги; потом было скотское отношение, и ему приходилось наниматься на такие работы, за которые даже бродяги не брались.

Но ужасней из этого всего было другое, отчего он на несколько дней впал в такую чёрную депрессию, что многие подумывали, будто он наложит на себя руки. Демьян в тот период только-только выкарабкался из «ямы», и тут — жестокая гибель его жены с двумя малыми детьми, которых зарезали воры… Потом он так повторно и не женился.

В общем, всего так сразу и не перечислишь.

Железный характер, стоическое отношение к невзгодам, напористость — всё это вывело Демьяна сначала в одних из лидеров молодого посёлка, а потом и сделало богатейшим человеком Сиверии. Его слово практически никогда не расходилось с делом. Поэтому, хотя бы уже за одно это Демьяна уважали.

Он никому не верил. Даже своим родным братьям. Их он контролировать не пытался, лишь просто отдал часть своего дела.

— Зачем дробить? — спрашивали Молотова другие купцы. — Ты только делаешь хуже! Дело должно быть в одних руках. Сколько трудов, сколько сил и на тебе!

— Так они у меня воровать не будут, — пояснил Демьян. — Теперь это их дело, с него и жить будут.

— А если твои братья цену начнут с тебя же драть?

— Поторгуемся — скинут, — усмехался Молотов. — А нет — других найму.

Демьяна боялись, что огня. Он это безусловно знал. И знал, что даже свои, родные люди, и те опасались.

Глядя на него, я снова ощутил растущую неприязнь. Молотов жестом пригласил меня присесть за стол, на котором лежало куча каких-то бумаг.

— Как спалось? — несколько хмуро спросил Демьян.

Сегодня он выглядел каким-то озабоченным, даже рассеянным.

— Не плохо, — ответил я, присаживаясь на тяжелый резной стул.

Открылась дверь и в комнату вошел Тарас Хрипунов, сподручный Молотова. Он поздоровался и стал за спиной своего хозяина.

— Смотри, — купец кивнул на лежащую карту Сиверии. — Это Малый Вертыш. А вот Молотовка.

— В чём вопрос? — перебил его я.

— Вот эта прибрежная земля, — зло проговорил Демьян, указывая на участок до Студёного плеса, — вся под моим промыслом.

Пауза. В глазах купца вспыхнул и тут же пропал огонёк. Он сейчас подумал, что сколько же ему земель принадлежит — просто жуть! В Светолесье не у всякого благородного столько не будет.

Хозяин! Верно говорят.

— Уже в который раз, — продолжил Демьян свою речь, — рыбаки жалуются на водяников. Эти гадёныши портят им сети, крадут улов. На днях три лодки порубили… Беда в том, что Стержнев со своими ратниками не сильно старается защищать людей.

— Мы пытались договориться полюбовно, — заговорил Хрипунов. — Предупреждали… Но пустое это дело!

— Пустое, — кивнул Демьян. — Вот два острова на плесе: Голыш и Большой сосновый. Много лет мои ребята там рыбачат. А на днях — сруб пожгли, снасти испортили… всё порушили. Прямых улик-то нет, но мы знаем наверняка, что, то дело рук водяников.

— Наверняка? — поинтересовался я. — Уж не так ли всё было, как с племенем турора?

Молотов нахмурился.

— О чём ты? — спросил он.

— Да так… вырвалось… Что надо от меня?

— Помочь вернуть острова, и навести порядок на берегу, — резко ответил Молотов. — У водяников свои угодья имеются. Пусть там сидят, а к нам не суются.

— Так надо договориться, или как?

— Или как, — сказал за купца Хрипунов.

— Мне, в принципе, без разницы, — усмехнулся Демьян. — Главное, чтобы эта часть Вертыша вернулась к своим исконным хозяевам. Понимаешь?

— Вполне… А ведь Ермолай Сотников же, кажется, когда-то договорился с водяниками. Так ведь? Чего они нарушают своё слово?

— Сотников… Сотников… Человек он, конечно, не плохой. Я его уважаю… Молодец! Но уж слишком он заискивал перед местными варварскими племенами. То к гоблинам бегал, то к водяникам. А осенью к оркам тронулся, союз заключать.

Молотов нехорошо улыбнулся.

— Посмотрим, чем это закончится, — пространно проговорил он. — Ну так как? Возьмешься за дело?

— Можно попробовать. Но мне нужен провожатый. Я ваших мест не знаю…

— Будет тебе и провожатый, и подмога. Тарас сведёт тебя с ребятами. Главным, извини, не назначу. Пойдёшь под начало Конева. В его армию.

Тут Молотов и Хрипунов вдруг дружно рассмеялись.

Суть шутки я понял позднее. Оказывается этот самый Иван Конев был младшим сыном известного темника Степана Конева, командовавшего одной из армий в Великом Астральном походе. Для него он был последним военным походом, и те, кому посчастливилось вернуться, вспоминали о нём много доброго.

Не знаю, каким образом сын столь известного человека попал в Сиверию. Не понятно и то, что заставило Ивана стать наёмником у богатого купца. В память о героическом прошлом его отца, его в шутку тоже стали прозывать Темником, а тот сброд, которым он командовал — армией.

— Он человек неплохой, — продолжил Молотов. — Доли меж вами распределит честно. Так, по крайней мере, было всегда, и никто ещё не жаловался. Ну как, согласен?

У меня выхода не было, и мы ударили по рукам.

— Ну, слава Тенсесу! — бросил на прощанье Молотов.

Мы с Хрипуновым вышли на двор.

— Я тебя им представлю, — сказал он мне. — Пока Конев придёт, успеешь познакомиться.

— Кто эти люди?

— Да всякие… И моряки, и наёмники… бродяги… В общем, всякий сброд, — тут Хрипунов вдруг испугано покосился на меня. — Я нисколько не хотел вас обидеть…

— Мне всё равно, что ты обо мне думаешь.

Хрипунов закивал головой и замолчал. Мы прошли мимо скотного двора, и вскоре подошли к невысокой, но весьма искусно отделанной избе.

Хрипунов вошёл первым, я чуть задержался, собираясь мыслями и настраиваясь, а потом проследовал за ним.

В светёлке было шестеро. Они мне сразу все не понравились.

Вот бывает такое, едва глянешь на человека и чувствуешь, что конченая личность. От людского у него осталось только тело.

И тут, смотрю на наёмников и вижу что они все, как на подбор.

Небольшую речь Хрипунова они прослушали в полном молчании. Ощущение такое, будто тот и не говорил ничего.

— Тэ-экс! — ухмыльнулся один из наёмников.

Его черная, как смоль борода, торчала во все стороны. Едва только Хрипунов хотел что-то ещё добавить, как тот ему быстро заткнул рот:

— Чеши отсюда, шавка безродная!

— Но…

— Глухой? — рявкнул второй. — Мы сами разберёмся, что за хрен с горы.

Тарас растеряно посмотрел на меня.

— Выйди на двор, — предложил ему я. — Зайдёшь через пару минут.

Хрипунов тут же выскочил и быстро закрыл дверь.

Общий язык я нашёл быстро, и когда Тарас рискнул заглянуть в комнату, то с удивлением смотрел уже на разбитые рожи и лужицы крови.

— Н-да, — закачал он головой. — Красиво. Впечатлён.

— Я думаю, что Демьян не очень расстроится, если после дела вернутся не все, — сказал я. — Как думаешь?

— Ну-у… тебе видней. С другой стороны, доли станут больше.

— Меня зовут Сверр! — громко и чётко сказал я, развалившимся на полу наёмникам. — Я терпеть не могу всякий сброд, вроде вас. Особенно, если этот сброд без башки.

Дверь распахнулась, и в комнату вошёл грузный мужичок средних лет. Это, как я потом понял, и был Иван Конев, Темник.

— Ну-с! — он бешено завертел глазами. — И что здесь за балаган?

Хрипунов быстро ему пояснил. Конев хмуро подошёл ко мне и прошипел, сквозь зубы:

— Больше, чтобы подобного здесь не было! А теперь, — тут он повернулся к своим людям: — утирайте сопли и собирайтесь. Жду через час у ворот.

— Не боитесь, что они вас там, в лесу, того… ну… убьют? — тихо спросил меня Хрипунов.

— Волков бояться… Если убьют, то, значит, им достанется моя доля.

Тарас испугано отпрянул от моей ухмылки и вышел вон.

К воротам пришли все. А я, меж тем, успел побывать у Бажены и оставить сообщение для Стержнева. Знахарка понимающе кивнула головой и дала небольшое напутствие:

— Бойся не воинов водяников… С ними ты без труда справишься. Ворожеи — вот, кто там самый опасный. Увидишь — бей их первыми.

— Как я их отличу?

— Отличишь, не переживай…

Темник вышел из какой-то хозяйской постройки. Оглядев свою «армию», он остановил свой взгляд на мне и хмыкнул.

— Все готовы? Тогда выходим.

Мы распределили снаряжение и тронулись в путь. Меня поставили в середине отряда, а Конев двигался первым.

Выйдя из посёлка, мы свернули вниз к пристани. Тут Темник приказал обождать и пошёл искать плотогонов.

Надо сразу отметить, что главным путём сообщения между основными в Сиверии поселками — Молотовкой и гибберлингским Гравстейном, были реки. И конечно же как результат — одним из важных и почитаемых родов деятельности в этом крае стал сплав плотов. Переправляли не только лес, но и множество иного товара.

Местное племя гибберлингов славилось своими рудокопами и кузницами. Дело в том, что на их землях находили залежи меди, а ещё, как поговаривали, и золота.

Среди плотогонов людей было мало — слишком уж опасная работёнка. В основном этим делом тут заправляла семейка Волглых. Эти гибберлинги славились своим мастерством и, говорят, не было ни одного случая, чтобы они утопили груз.

На пристани кипела повседневная работа. Местные рыбаки, те что пришли с промысла, вытаскивали корзины с рыбой. Их тут же подхватывали и куда-то уносили. Другие ладейки стояли на приколе, будучи в починке.

Я видел, как Конев разговаривал с несколькими гибберлингами, потом подошёл к вновь прибывшим рыбакам. Вернулся Темник минут через двадцать.

— Местные говорят, что видели небольшие группки водяников на всём южном берегу, — сказал он. — Прежде, пойдём вдоль него. Погоняем браконьеров. У Петрова Носа возьмём лодки и оттуда поплывём к Большому сосновому острову.

Конев не спрашивал, а утверждал. Каждое его слово звучало с такой сталью в голосе, будто он вбивал их в наши головы.

Мы отвернули в сторону, и пошли вслед за Темником на восток.

В отряде выделялся ещё один человек. Это тот мужичок с всклокоченной черной бородой, за цвет которой его и прозвали Смолой. Сам он был явно не из Сиверии. А если судить по форме лица, особенно скул, смуглой коже и разрезу глаз, его предками были степняки. Ко всему прочему, в его голосе чувствовался сильный южный говор.

Смола был слишком эмоциональным, постоянно что-то комментируя на всём нашем пути. Темник несколько раз останавливался и делал ему замечания. А однажды не выдержал и заехал Смоле в зубы.

— Закрой свой поганый черный рот! Ты не в трактире со своими собутыльниками. Если из-за твоей болтовни…

Дальше я не стал слушать и продолжил путь за проводником — высоким сухопарым человеком. В отличие от Смолы, он был очень немногословен и изъяснялся больше жестами. В отряде его прозывали Дедом.

Под вечер мы пришли к небольшому затону.

— Вон они, болезные, — прошептал Конев, указывая головой вперёд.

Мы засели за сухими кустами какой-то местной речной высокой травы и стали наблюдать.

Впереди в свете вечернего солнца были видны четыре темноватые фигуры. Я долго вглядывался, пытаясь внимательно их рассмотреть.

Водяников я видел уже в Светолесье у Белого озера. Местные же ничем особо не отличались от тамошних. Они носили короткие набедренные повязки. На огромной лупатой голове торчал высокий гребень, напоминавший рыбий плавник. В руках почти у каждого был длинный гарпун.

Водяники ходили подле берега, словно что-то выискивая. Чуть в стороне тлел небольшой костерок.

Конев подал сигнал всем приблизиться.

— Вы двое, — Темник указал на кого-то за моей спиной, — обойдёте через лес и засядете вон в тех зарослях. Если кто-то из этих тварей вырвется — быстро их кончайте. Нельзя дать никому уйти. Ну а мы выскочим и набросимся с берега. Всем ясно?

Моё мнение никого не интересовало. Я думал, что мы лишь прогоним водяников, а никак не убьём.

Дождавшись, пока двое наёмников займут позицию в зарослях, Темник дал команду нападать. И тут я сразу понял, что из всей нашей братии, настоящий опыт ведения боя имею только я, да Конев.

Остальные с диким гиком повыбегали из кустов и бросились бежать к водяникам. Рыбоголовые быстро среагировали и бросились наутёк.

Я услышал, как заматерился Конев. Быстро натянув тетиву на лук, я выхватил две обычные стрелы с широким лезвием наконечника и прицелился с колена.

Сердце на секунду замерло, тетива коснулась подбородка.

Дзын-нь! Обе стрелы стремительно помчались вперёд и через несколько мгновений на снег упали две фигуры.

— Ни хрена себе! — повернулся Темник. — Сдвоенный выстрел! Сколько слышал, но никогда не видел. И не верил, что такое возможно!

Я втянул ещё стрелы, но они уже не понадобились. Из зарослей выскочили наёмники и водяники остановились, понимая, что окружены. Они бросили на снег свои гарпуны и стали сдаваться.

Люди добежали до них. И уже через несколько секунд Смола радостно стал размахивать отрубленной головой. Раненых моими стрелами водяников тоже добили.

— Что дальше? — возбужденно плясал на месте Смола.

— Разрубите тела на части и выбросьте подальше в реку, — проворчал Темник.

Он повернулся ко мне и вскинув брови снова повторил:

— Сдвоенный выстрел! Это же невозможно! Стрелы мешают одна другой. Как ты умудряешься…

— Опыт, — отрезал я, разбирая лук.

— Молодец! — Темник широко улыбнулся.

Наёмники быстро расправились с трупами и мы пошли дальше к Петрову Носу, решив на ночлег остановиться там.

 

5

У воды было очень холодно. Мороз пробирал до самых костей. Утренний иней окутал всё вокруг: кусты, деревья, сухой рогоз, даже бороды людей.

— Ну что? — тихим шёпотом спросил нетерпеливый Смола.

Конев даже не обернулся, продолжая наблюдать за островом.

Водяники сильно удивляли, и одновременно пугали меня. Во всём, чтобы они не делали, я видел чуждость. Мне всё казалось непонятным, даже нереальным. Здесь не было ничего из того, что обычно называют словом «человеческий». Это всё равно, что наблюдать за жизнью, скажем, бобров, или жизнью волчьей стаи. И вроде бы и понятно, что делают, но почему, зачем именно так — все эти и подобные этим вопросы остаются висеть в воздухе.

Сутулые бледно-голубые фигуры водяников, одетых лишь в набедренные повязки, чётко выделялись на молочно-белом снегу. Меня удивляло то, что они спокойно входили в ледяные воды Вертыша, копошились в них, видно ловя рыбу, а потом также преспокойно выходили на берег. Как будто сейчас на дворе лето, а не зима с крепким, щипающим за нос и уши, морозом. Их лупатые рыбьи морды были до отвращения неприятны.

Мне вновь вспомнился вождь белоозерских водяников Анчут, с его рассудительностью и степенностью. Почему же мне там эти существа не казались столь отвратительными, как сейчас? И я оправдывал себя тем, что там, всё же, водяники весьма смахивали на людей. Чудаковатых, правда, но всё же людей.

На берегу я насчитал восемь водяников, ещё семеро лазили в воде, а ещё дальше, у одинокой старой сосны возле самодельного шалаша стояло ещё трое.

Я вспомнил вчерашний свой разговор с Коневым. Мы с ним сидели друг подле друга, поедая скудный ужин.

— А зачем им дети? — спросил его в тему идущего разговора.

Темник помрачнел. Будь он тучей, то из его глаз, пожалуй, сейчас вырвались бы молнии.

— Затем, зачем и все одинокие путники… Единственный путь до земель Гравстейна — сплав по реке. А идти через Оленьи Мхи, мимо Крутого Рога…

Иван не закончил, о чём-то задумавшись.

— Разве Ермолай Сотников не заключил с водяниками союз? — удивился я.

А сам вдруг вспомнил водяников Светолесья: те, вроде, казались вполне нормальными существами. Даже рыбу в столицу поставляли. А тут, в Сиверии, что не так?

— Заключил, — кивнул Темник. — Но вот уже с тех пор, как он ушёл на север, водяники что-то опять зашевелились и потянулись к своим старым тёмным забавам. Конечно, пока никто за руку их не ловил. Но уж больно это всё знакомо… Когда я сюда впервые приехал, то услышал одну колыбельную…

Тут Конев нехорошо усмехнулся:

— Колыбельная! Ну я и сказал… Эй, Дед, ты её помнишь? Мамка в детстве не пела?

И он чуть фальшивя затянул:

Позже я понял, что он действительно был сильно впечатлён этой детской «пугалкой». Мне подумалось, что осознав её реальность, он проникся такой неприязнью к водяникам.

Проводник отложил в сторону нож, которым он отрезал куски вяленого мяса и грубым голосом допел:

Темник снова хмыкнул:

— Неверно поёшь, ну да Нихаз с этой песней… Они, — недобро стал говорить о водяниках Конев, — в глаза тебе смотрят, как те жабы болотные, рассыпаются в уверениях, что не причастны, а сами исподтишка… подло… так, чтобы свидетелей не было… или не осталось…

— Что они с людьми делают? — спросил я.

— Ты не понял? Жрут! — резко ответил Темник. — Жрут, как какой-то скот. Я в лесу частенько находил обглоданные косточки… детские тоже…

Лодку вдруг слегка покачнуло. Я обернулся: на соседнем островке, прозывающегося Голышом, стояли два водяника. Они вошли в реку почти по пояс, поднимая небольшую волну.

Здесь течение было тихим, а вот сразу за Большим сосновым островом, поросшими редкими чахлыми деревьями, вода бурлила, сталкиваясь с водами Длинного Вертыша.

— Твою мать! — шепотом ругался Конев.

В морозном воздухе звуки казались громкими, и весьма быстро разносились над водой. Слышно было до самого берега.

— Откуда они тут взялись?

Наши лодки были хорошо спрятаны в прибрежном тростнике, но если водяники надумают отплыть чуть дальше, то смогли бы заметить нашу засаду. Надо было что-то решать.

Я вытянул стрелу, но Темник остановил меня жестом.

— Их тут много, — прошептал он. — Если поднимем шум, то легко потопят в Вертыше. Надо их отвлечь и ударить со спины.

— Как?

— Смола, садись в свою лодку, протяни вдоль бережка подле тростника. Осторожно выбирайся и прокрадись вон к тому мысочку.

— Зачем?

— Будем ловить на живца. Они, наверняка, кинутся к тебе, а мы, меж тем, зайдём с тыла и…

— А если не успеете на выручку? — Смола испугано посмотрел на своих товарищей.

— Успеем, — заверил Темник. — Не тяни время! Живей!

Смола что-то пробурчал под нос и стал подтягивать лодку к берегу, хватаясь руками за густые заросли рогозы. Через минуту, он уже пробирался по тонкому льду к указанному мысу.

— Готовьтесь, — дал команду Темник. — Как только он выйдет заходим к лагерю водяников с западной стороны.

Время тянулось очень медленно. Мороз пролезал уже под исподнее. Ноги в сапогах окоченели.

Вдруг водяники зашевелились живее.

— Увидели, — проговорил кто-то за спиной.

— Вперёд! — приказал Темник.

Мы выскочили на лёд. Тот глухо затрещал, но выдержал. Отряд полупригнувшись двинулся по краю бережка. Я не знаю, что там делали водяники со Смолой (речные заросли скрывали нас), но пока в той стороне было относительное затишье.

— Сюда! — вскомандовал Темник и нырнул в один из проходов среди рогозы.

Ориентиром служили остовы разрушенных рыбацких изб. Через полминуты мы выбрались на песок и выглянули вперёд.

Водяники сгрудились у одинокой фигуры Смолы. Тот нервно поглядывал по сторонам, стоя почти у самой воды.

— Сверр, твоё место вон у той насыпи. Оттуда видно всё, как на ладони. Остальные, — тут Темник огляделся, словно пересчитывая людей, — остальные за мной.

Я пригнулся и помчался на насыпь, по дороге вытаскивая заговорённую стрелу. Отряд рассыпался по берегу и рысью побежал к лагерю водяников.

Едва я очутился на вершине и приготовился к стрельбе, как уже начался бой. В этот раз наёмники не орали, пытаясь напугать водяников.

И вдруг воздух резко похолодел. Очень резко. Меня словно «ошпарило» морозной волной. Даже голова чуть закружилась, а виски сдавило будто бы железным обручем.

Первые двое наёмников громко крикнули и вдруг повисли на невесть откуда взявшихся острых пиках льда. Они, словно гигантские сосульки, торчали из-под снега. Я увидел, как по их прозрачным «стволам» густым потоком рванула темная горячая дымящаяся на морозе кровь.

Снова голову охватил тот странный обруч и вот ещё один человек наткнулся на ледяную пику.

Люди остановились, глядя на убитых безумным взглядом. К ним помчались водяники, вооруженные длинными гарпунами.

— Взрыв!

В небо поднялся густой пар, образовавшийся от мгновенно растаявшего снега. Вторая стрела разбросала куски водяников в стороны на много саженей. Чья-то голова шлёпнулась на прибрежный лёд.

Тут я увидел какого-то странного водяника. Чуть позже стало ясно, что это и есть тот ворожей, о которых говорила Бажена. Он находился в стороне от всех, где-то саженях в ста, и я прекрасно разглядел его уродливую рожу: трёхглазая, с огромными рыбьими губами, шамкающий рот, в котором виднелись белые острые мелкие зубки. На тело водяника была накинуто нечто похожее на сетку. В руках он держал длинный-предлинный посох, конец которого украшала чья-то голова. На вид, кажется, человеческая, но меня удивил её малый размер.

— Взрыв! — продолжил я.

Стрелять я больше не успевал: водяники устремились ко мне. Расстояние стремительно сокращалось.

Выхватив мечи, я бросился в бой, стараясь находиться как можно ближе к врагу, полагая, что ворожей не рискнёт «колоть» меня своими колдовскими «сосульками», опасаясь попасть по своим же товарищам.

Драться было не с кем. Воины из водяников оказались просто никакими. Я в считанные секунды уложил троих, краем глаза отмечая, что наёмники бросились назад в камыши. Но по дороге вновь из-под земли вырвалась своеобразная когтистая лапа, и один из людей повис на пиках льда.

Итак, я остался один. Страха не было. Голова работала ясно и чётко.

Рыбоголовые вдруг расступились, и я оказался нос к носу с высоким сутулым водяником. В его жилистых лапах (именно лапах, потому как руками их назвать было трудно) был зажато нечто наподобие совни или бердыша, с необычным видом лезвия.

Кажется, он что-то сказал. Его бульканье, похожее на звук кипящей в котелке воды, было непонятно для моего слуха.

Может он грозился, как все рубаки, мол, смерть тебе, бледно-розовый червяк! Или: сейчас мы посмотрим, как ты обосрёшься!

Драться с этим гигантом оказалось не сложным делом, но побеждать его я не торопился, поскольку в таком случае оставался бы открытым для атаки колдуна. А тот до сих пор ведь находился вне моей досягаемости.

Как бы я не старался, но наступил момент, и водяник свалился вниз, а его голова покатилась по снегу, разбрызгивая в стороны темную кровь.

— И-и… мо-о… ля-я… — услышал я булькающие выкрики стоявших в стороне водяников. Но разобрал только одно слово, хотя и непонятное мне: — Илляр! Илляр!

Они развернулись и бросились бежать прочь.

Ворожея я уже не видел. Скорее всего, он скрылся в зарослях тростника.

Меня вдруг охватил раж. Быстро подобрав отброшенный в сторону лук, я вытянул стрелу и преспокойно стал добивать водяников. Над снегом одна за другой пролетали «молнии», и до спасительных зарослей рогозы никто не добежал.

Некоторое время, я всё ещё стоял с луком наизготовку, поджидая внезапной атаки, но так никто и не появился. Осторожно обойдя место бойни, я приблизился к наколотым на ледяные пики наёмникам. Зрелище было весьма неприятным: «сосульки» некоторых людей практически разорвали напополам.

Среди погибших был и Конев. Войдя в спину, ледяной коготь вынырнул прямо из его рта, разорвав его от уха до уха. Вторая «сосулька» вонзилась в правое бедро, из которого сильнейшей струёй вырывалась ярко-алая кровь.

Я вдруг вспомнил про Смолу. Обернулся и поглядел в ту сторону, где видел его в последний раз.

На снегу чернела человеческая фигура. Я на всякий случай ещё раз огляделся и направился к ней. Чем ближе подходил, тем уже яснее становилась картина.

Глаза Смолы ещё не успели остекленеть от мороза. Лицо сохраняло маску глуповатого удивления от произошедшего. Скорее всего, он так до конца и не понял, что случилось. Почему вдруг его голова упрямо смотрит в небо.

Помню, что в тот момент, когда я глядел на его голову, то в память врезалось лишь одно: малозаметный синяк под его правым глазом — след от моего «знакомства» с ним и его товарищами в избе. И ничего больше.

Шея была перерублена профессионально и, причём, с одного удара. Думаю, что это дело рук того сутулого водяника с его совней. У него единственного было соответствующее оружие, ведь пикой особо не порубишь.

До лодок остальные наёмники не добежали: их тела висели на ледяных шипах, медленно истекая кровью.

Мне показалось, я услышал стон. Прислушался и точно: слева донеслось едва уловимое хриплое дыхание. Раздвинув камыши, я приблизился к двум телам. Единственный, в ком ещё теплилась жизнь, был Дед.

Я присел, оглядывая его раны.

— Све-ерр… помоги…

Ему было ещё недолго. Я вытянул кошкодёр и ловким движением перерезал ему горло.

Вот и всё! Сходили, мать вашу, водяников погонять.

Поход закончился. Надо было возвращаться назад в Молотовку. Правда, без доказательств «победы», мне могли и не поверить. Пришлось вновь вернуться на остров.

 

6

Лицо Демьяна стало бледным, словно молоко. Он смотрел на меня так, как смотрят на невесть откуда выскочившего дикого зверя, от которого вообще не знаешь, что ожидать. Мой рассказ, а ещё предоставленные «доказательства», ввели его в глубокий ступор. Ему даже есть перехотелось.

Впрочем, подобный же ступор наблюдался и среди иных людей, едва я прибыл к пристани. Рыбаки стояли с выпученными глазами, пялясь то на головы, которые я старательно укладывал в лежащие подле мешки, то на меня. Молчание было гробовым.

Подоспевший Хрипунов с парочкой людишек, приказал класть «доказательства» в сани и тянуть на двор к Молотову. И снова ступор, так что грузить пришлось самому.

А вот Лаура, наоборот, смотрела на меня с таким восторгом, будто я предложил ей выйти замуж, а она этого ждала всю жизнь. Глаза эльфийки, что говорится, заблестели.

— Все-все погибли? — снова повторил свой вопрос Демьян.

— Все. Без исключения.

От голов водяников шёл неприятный запах тухлой рыбы, и это даже не смотря на то, что они сутки пролежали на студёном воздухе.

— Восемнадцать голов! — посчитала Лаура.

Она сидела на корточках, глядя на голову того гиганта водяника.

— Илляр, — сказала она знакомое уже мне слово. — Это же сам Илляр!

Кажется, именно так кричали водяники, когда убегали прочь. Не понятно, кем был убитый гигант, но, судя по всему, тут его прекрасно знали.

— Было ещё четыре водяника, — рассказывал я. — Но Конев приказал их тела разрубить и выбросить в реку.

Молотов вызвал к себе Хрипунова.

— Возьмите эту гадость, — тут купец кивнул на головы, — и развесьте вдоль забора. Дальше: отправь на Большой остров людей, пусть вывезут тела и достойно их похоронят. Рыбакам объяви, чтобы восстанавливали там постройки…

— Побоятся мести.

— В подмогу дай нескольких стражников. А голову Илляра…

Тут Молотов посмотрел на Лауру, словно ожидая от неё подсказки.

— Вставить на острове в назидание, — сказала эльфийка. — Пусть знают, что их ожидает, если ещё раз сунутся.

Лаура и до этого была мне противна. Властолюбивая, надменная, нетерпимая… Ничего женственного. И если всё то правда, что говорят об Демьяне и ней, то не могу понять, что купец в ней такого нашёл.

— Хозяин! — в светёлку заглянула перепуганное женское лицо. — К вам Стержнев рвётся.

— Пусть обождёт! — рявкнул Демьян. — Отобедаю и выйду… А ты, Сверр, не хотел бы со мной и Лаурой позавтракать?

— Спасибо. Я бы лучше вздремнул часок-другой. Устал, почти не спал.

— Понимаю, — тут Демьян снова обратился к Хрипунову. — Выдай нашему другу… А знаешь что! Выдай в два раза больше!

Не скажу, что лицо Демьяна пылало восторгом. Оно стало более вытянутым и напряжённым.

Мы с Хрипуновым вышли из комнаты, и потопали по лестнице вниз. Здесь я столкнулся со Стержневым.

— Ага! — злорадно хмыкнул он. — Выйдем, поговорим без свидетелей!

Хрипунов хотел что-то ответить, но я отодвинул его в сторону.

— Готовь деньги, а я пока поболтаю с ним.

Мы с Владом вышли на двор.

— Ты что натворил? — прошипел Стержнев.

— А чего ты ожидал? Сам меня с Исаевым подталкивал к Молотову, мол, втирайся в доверие, служи. А теперь что? И, между прочим, не я во всём этом виноват. Думаешь, дразнить водяников, мерятся с ними силами — моя идея?

Стержнев, молча, сжимал кулаки.

— Тебе удалось выяснить что-то насчёт золота?

— Пока нет.

— Плохо… Не думал, что впервые же дни своей «службы», ты принесёшь столько хлопот.

Стержнев сплюнул в сторону и направился в дом. Я обернулся, глядя на уходящую фигуру рассерженного командира Защиников Лиги.

Позже, как мне потом рассказывал Хрипунов, Влад и Демьян очень сильно поругались. Молотов обвинял Стержнева в том, что он боится показать свой нос за ворота посёлка. Что его ратники обросли жиром и только думают, как «девок щупать да деньги загребать».

— Да мне за вот этим самым Сверром, за его спиной безопасней, чем за твоими защитничками! — говорил купец. — Да, пусть он убийца, пусть! Но он дело выполнил! И, между прочим — твоё дело! Это ты должен был бы наши земли охранять… Дети в посёлке пропадают, а им…

— Ещё слово, и ты, Демьян, отправишься в чистилище! — хрипло ответил Стержнев, и вышел вон.

На землю медленно сыпал пушистый снежок. Тяжёлые тёмные тучи будто заснули, практически не двигаясь в небе. Я глядел вверх, ловя ртом холодные влажные снежинки.

Через пару минут вышел Хрипунов. Он принёс мне кожаный кошель, в котором позвякивали монеты. Чисто рефлекторно я его открыл, чтобы поглядеть на новёхонькие золотые «орлики».

— Там всё точно, — поспешил меня заверить Тарас.

Мы встретились взглядами, и Хрипунов тут же попятился.

— Если что, то ты знаешь, где меня найти, — проговорил я, отправляясь к Руте.

После разговора со Стержневым у меня остался неприятный осадок на душе. Согласитесь, что не всякому нравится, когда ему говорят в глаза, что он не выполнил свою работу. Мало того, ещё больше «насолил», чем, если бы вообще ничего не делал.

У забора уже начинали развешивать головы мёртвых водяников. Я на пару мгновений задержался, глядя на сию «красоту». До слуха донеслись судачества каких-то женщин. Судя по всему, они были не против, чтобы на «этой ограде вывесили ещё штук сто подобных украшений».

А ещё говорят, что я кровожадный. Чтобы не говорили, а Сиверия — край весьма суровый. И люди тут суровые. А всё из-за условий их жизни. Наверное, здесь только так и надо, по-другому нельзя, просто не протянешь.

С этими мыслями я добрел до избушки Руты. На удивление, она была дома и хлопотала у печи.

— Слава Святому Тенсесу! — поздоровался я, входя в комнату.

Рута вздрогнула и обернулась.

— Вкусно пахнет.

— Пироги хотела напечь…

Я сел на лавку и высыпал на стол деньги.

— Прими хозяйка за постой.

Брови Снеговой поползли вверх и достигли максимальной высоты.

— Это… это… это… много.

Я усмехнулся, вдруг подумав, что золото ко мне всё-таки липнет. Наверное, от того, что его не сильно жалую. Как только начну скаредничать, то деньги тут же и закончатся.

— Это мне решать, много али мало. Бери, пока дают. Потом такого случая не представится.

Я вообще-то имел в виду свою смерть в бою, но Рута это поняла по-другому. Некоторое время она растеряно смотрела на меня и на деньги, а потом собралась духом и подошла.

— Что взамен? — сухо спросила она.

И я понял, что она имела в виду. От досады закусил губу, а в голове одна мысль — не нравлюсь. Неприятно, даже очень. Чувствую себя каким-то насильником.

— Взамен лишь еда да кров, — несколько грубовато ответил я.

В доме было тепло и от этого стало тянуть в сон.

— Мне бы помыться, — проговорил я. — Где тут мыльня?

— Внизу у реки есть баня… Сейчас пироги допеку и проведу.

Рута грустно улыбнулась, глядя на деньги, а потом вдруг добавила:

— Я ведь не такая.

— Всё честно, — возразил я. — Извини, не хотел тебя оскорбить. Просто мне эти деньги особо не нужны. Я наёмник, всё равно их проем-пропью. А тебе они, может, хоть чем-то помогут.

Снегова не стала считать «орлики». Хоть и гордая, да бедность не тётка!

Она аккуратно сложила монеты в кошель, чуть повертела его в руках, словно не зная куда приткнуть, а потом отнесла его в красный угол, где внизу виделся потрёпанный деревянный ларец.

Я скинул на лавку амуницию и стал дожидаться, покуда пекутся пироги.

Напряженность ситуации постепенно спадала. Мы тихо переговаривались со Снеговой о разных мелочах, и вот, наконец, стали собираться в баню.

Снег пошёл чуть сильнее. Мир вокруг казался сонным, и ещё каким-то степенным. Даже не верилось что ещё вчера я громил на острове водяников. Всё это сейчас казалось каким-то далёким… нереальным…

В баньке был полумрак. Я сидел на верхней полке, почти упираясь головой в потолок.

Рута кинула на камни ковш воды, и тут же вверх рванул густой влажный пар. Ещё несколько минут я вытерпел, а потом выскочил на двор. До Вертыша было несколько саженей, которые мои ноги преодолели в мгновение ока.

Запрыгнув в воду, я ощутил, как тело обволокло, будто мягкой и приятной на ощупь тканью. Пузырьки, стремительно рванувшие кверху, защекотали тело. Тут же следом прыгнул ещё кто-то.

То была Рута. В свете уходящего дня я снова разглядел её сухое подтянутое тело, по-девичьи торчащие ключицы, тонкие плечики.

Да, какая она ещё молодая. Совсем молодая.

И в ней было больше приятного, по-человечески приятного, чем у той же писаной красавицы Лауры ди Вевр. В который раз убеждался, что эльфийки хоть внешне и похожи на нас (или мы на них), но холодность и надменность делают их живыми статуями, не способными к проявлению чувств.

Мы немного поплескались и отправились обтираться.

Желудок громко заурчал, требуя еды. И, сказать честно, жрать хотелось просто неимоверно.

Одевшись, и забрав свои мочала, веники да прочее, мы со Снеговой отправились к ней домой. Всю дорогу шутили да разговаривали на всякие темы. Тот прецедент, вызванный деньгами, сошёл на нет.

Уже совсем стемнело, как мы вошли в избу. Рута быстро накрыла на стол.

— Пить что есть? — бросил я, усаживаясь на широкую лавку у окошка.

— Только квас, — как-то растеряно ответила девушка.

— Давай.

Рута принесла мне наполненный до краёв ковш. Я сделал несколько мощных глотков, вдруг ощущая, какими непослушными стали ноги.

— А, хмельной, зараза!

Рута села рядом, заглядывая мне в глаза, словно кошка. Её губы чуть сжались, а я вдруг, повинуясь какому-то рефлексу, поцеловал Снегову в шею, отчего девушка тут же вздрогнула и томно выдохнула.

Левой рукой я прижал к себе худенькое тельце, всё ещё заглядывая в её глаза. Вторая рука, опустила ковш с квасом, и шмыгнула под девичью рубаху. Через мгновение пальцы нащупали её отвердевшие соски.

Рута снова сладко выдохнула и впилась в мои губы.

Я вдруг подумал, что она всё же жадная до любовных утех. Опыт у нее, безусловно, был, и ещё одновременно чувствовалась какая-то ненасытность.

Тут мысли замерли, и я почувствовал, как её рука развязывает тесёмки. Мягкая маленькая ладошка пробежала по моему животу. Пальчики неспешно поигрывали с волосами. Ниже… ниже…

Я в ответ потянул своей правой рукой Руту за волосы, заглядывая в её томные глаза.

Эх, была, не была! — я, конечно, не хотел быть грубым, но страсть и желание рвались наружу, словно голодные волки.

Не думаю, что Снеговой не понравилось. Она подалась, изворачиваясь ко мне спиной.

Я утробно рыкнул, задирая её рубаху. Глазам предстал изогнутый стан, голые манящие бёдра…

Я судорожно сглотнул, и резко вошёл в неё, замирая лишь на мгновение, чтобы полностью насладиться приятной истомой, охватившей все тело и разум. Тугое влажное «гнёздышко» расступилось, и Рута тихо-тихо застонала…

А говорила, что не такая, — мелькнула в голове мысль…

 

7

Четыре дня пролетели, что одно мгновение. Мне даже начинало нравиться: поел, поспал… ну, дров, разве что нарубил… Это, пожалуй, одно из самых «тяжёлых» дел.

Я лежал на полатях, полузакрыв глаза. Рута ещё поутру куда-то убежала, оставив на столе завтрак.

Еле слышно скрипнула дверь в сенях. Я знал, как ходит Снегова, и уже по шагам определил, что это не она.

Дверь скрипнула и в избу вошла укутанная в меха фигура.

— Слава Святому Тенсесу! — звонко прокричала она.

— Слава! Чего ты так горланишь? — я приподнялся на локте.

В вошедшем узнавался Тарас Хрипунов.

— Утро доброе! Меня Хозяин послал.

— Что приключилось? — я стал слазить вниз.

После ночных «бдений» чувствовал себя несколько выжатым. В принципе, мне всё в них нравилось, но от столь дикой скорости, потихоньку начинаешь уставать.

— Собирается очередной караван в Гравстейн. Повезёт много товаров. Хозяин опасается, что водяники, обозлённые той недавней стычке на островах, захотят напасть… Такое и раньше бывало…

— Так пусть не поскупится и пошлёт побольше охраны.

— Дело не в этом… Люди боятся. Даже охрана боится. А если вы отправитесь с караваном…

— Понятно. И богатый груз поедет?

— Ещё бы! Тут ещё совпало, что гибберлинги из столицы приехали, желают отправиться в Гравтейн. Чем больше, как говориться, народу, тем больше сила.

Я подошёл к кадушке и зачерпнул ковшом кваса.

— Если дело в деньгах…

— Половину суммы сейчас, — сказал я, делая большой глоток.

Глаза Хрипунова забегали со стороны в сторону, и через несколько секунд он положил на стол десяток новёхоньких «орликов».

Уже неплохо. За такие деньги Рута могла безбедно протянуть пол зимы, а то и больше.

— Когда надо отправляться?

— Завтра с утра. Плыть в Гравстейн денька четыре. Главное благополучно миновать Старый утёс да Крутой Рог, а там до посёлка и рукой подать.

— Ты меня будто уговариваешь… Я всё уразумел. Буду на пристани утром… И, кстати, золото настоящее? Уж больно ярко блестит.

Тарас покосился на грудку монет и пожал плечами. Уходя, он ещё раз глянул на них, и лоб его испещрили морщины.

Рута пришла днём. Я к тому времени успел почистить и поточить оружие, сложить сумку кой-каких припасов.

Снегова поняла всё без слов. Я отдал большую часть денег ей и отправился к Стержневу.

Как и думалось, нашёл его у Бажены.

— Зашевелился, паук! — прошипел Влад. — Растревожил осиное гнездо! Боюсь, что теперь водяники нам пакости ещё понаделают… Говорил же, чтобы не тревожили речную гладь, не бросали камни в реку.

Стержнев от досады стукнул кулаком по коленке, а потом поднял взгляд на меня и пояснил:

— Волной захлебнёмся… Ничего бесследно не проходит… Эх, жаль, что Сотникова нет! Не на кого посёлок оставить. Давно бы уже перемахнул бы со своими ребятами на Оленьи мхи, да кровушку водяникам попортил.

Я усмехнулся: и это он говорит, чтобы воду не баламутили. Если он решится на подобный шаг, то волной накроет не только его… нас… Накроет всех.

Я спросил:

— Чего же ждёшь?

— Я в столицу послал письмо, прошу подмогу. Надеюсь, пришлют какой-нибудь отряд, да полегче станет… Что это у тебя?

Он взял из моих рук монету и долго её разглядывал.

— Ничего особенного, — ответил он. — Деньги есть деньги. Думаешь, ребята Демьяна отлили?

— Нихаз его знает! Я в этом деле не особо понимаю.

— Я тоже… Вот что, Бор, меня сейчас больше беспокоит судьба Ермолая. Вестей от него давно не было. А тут ещё этот шлем! Когда будешь в Гравстейне, поговори со старейшинами. Ермолай должен был через посёлок проходить. Наверняка останавливался. Поспрашивай, может, кто слышал чего.

Я кивнул в ответ и встал.

— Постой! — Влад поднялся тоже. — Ты извини, что на тебя тогда у Молотовых взъелся. Допекло просто… Тут ещё Егорка, сукин сын…

— А что с ним?

— Втемяшил себе в голову, что это ты Тура… Ну, в общем, хотел отомстить. Я его запер на Ратном дворе, от греха подальше. Чуть охолонет, расскажу ему всё… Он рассказывал, что однажды ночью прокрался за тобой, хотел камнем голову проломить. Благо, что не попал.

— А, помню, помню. Подумал, что это кто-то из твоих людей… Кстати, у меня к тебе просьба, — отвечал я. — Пригляди за Рутой.

— Снеговой? Что в лабазе у Демьяна работает?

— Да. Жаль девчонку… А вернусь я, или не вернусь, то дело такое. Одно не хотелось бы, чтоб её обижали…

— Вижу, засосала тебя жизнь в Сиверии, — неожиданно улыбнулся Влад. — Может, еще поселишься тут?

Я в ответ тоже улыбнулся, и мы попрощались друг с другом.

К вечеру вернулся в избу к Снеговой. Ел без охоты, в голове постоянно крутились какие-то тревожные мысли.

Для себя я уже заранее решил, что постараюсь в Молотовку больше не возвращаться. Не зачем… Надо идти дальше. Останавливаться нельзя…

«Засосала Сиверия» — скажешь ли точнее? Нет… нет… нет… Разум креп твёрдой мыслью, что из Молотовки надо уходить. Конец моего пути не здесь, а там… во тьме… за этим маленьким окошком…

Сколько же я боли и страданий приношу людям?

Вспомнился Егор.

«Умер навсегда?» — такого вопроса не задаст ни один взрослый человек. Тот лишь понимающе промолчит, вздохнёт, посетует, мол, ай-ай-ай, как все скверно в этом мире.

А ребёнку что расскажешь? Неудивительно, что Егор выбрал меня счет своим врагом. Ведь тот не должен быть какой-то абстракцией. На его месте, пожалуй, я поступил бы также.

Бежать! Бежать отсюда!..

Рута сидела напротив, глядя на тонкую свечку, которую она сегодня купила у Лушко. А то все лучины палит вечерами, а от них копоть, да и свету мало.

Свечка эта тихо потрескивала, пламя слегка пританцовывало, а в душу закрадывалась тоска.

Нет, Рута не хотела строить никаких планов относительно «этого северянина». Очень часто ей он виделся каким-то нелюдимым и угрюмым. Лицо постоянно сосредоточенно, словно он поглощён решением тяжелейших задач; в глазах тот дикий огонь, смотреть на который не было сил. От него в разум прокрадывался страх, и ступор охватывал все члены.

Но было в нём что-то… что-то «тёплое», родное… близкое…

Рута присмотрелась к «северянину».

Как ей хотелось бы сказать: «Мой! Он мой!» Действительно хотелось.

Снегова вдруг поймала себя на том, что сжимает кулаки, словно пытается отстоять Сверра у невидимого врага.

А улыбка у него всё же добрая, — думала она. — Как вот сейчас. Её хоть особо не заметно (видно сказывается привычка сдерживать эмоции в себе), но всё выдавалось тоненькой сеточкой вокруг глаз, смотрящих в темноту окна, и слегка приподнятыми уголками губ…

Тяжело ему в жизни… Всё время один…

Рута вздохнула.

Он уйдёт утром… А вернётся ли? А если и вернётся, то, что дальше? Стоит ли загадывать? Может, пусть просто вернётся и всё…

Слышишь, Сарн? Пусть просто вернётся! Мне большего не надо…

Рута давно свыклась с мыслью, что у богов многого просить нельзя. Будь то хоть Сарн, хоть Нихаз — им людское счастье ни к чему. У них своя Игра, свои планы. На всех, абсолютно на всех.

А ей-то всего и надо — простого женского счастья. Если рассудить, то это не так уж и много.

Тоска снова своей холодной лапой сжала сердце. Снегова сдержала слезу: отчего ж ей так в этой жизни не везёт?!

Вот считай: сама — бедная голодная сирота; первый муж пьяница, долгов столько наделал, что хоть волком вой, да ещё бил до полусмерти. А теперь, казалось бы, первый нормальный мужик и тот сейчас уйдёт… насовсем…

Свечка слишком быстро таяла. Несколько минут и в избе станет темно.

Слёзы больно давили в глаза. Рута сжала веки, чтобы ничего не видеть… Как в детстве наивно полагаешь, что коли ничего не видишь, то ничего плохого и не происходит.

Рута почувствовала, как что-то шершавое и тёплое коснулось её щеки…

Его ладонь… От неё пахло дымом… и ещё хвоей… Какие же у него сильные крепкие пальцы…

Из далёких-далёких глубин памяти вдруг всплыли какие-то отрывки. В них тоже были сильные пальцы, крепкие руки, но только отца. Его лица Рута не помнила, только улыбающийся рот, мягкую темноватую бородку. Снегова прямо-таки ощутила, как эти руки расчёсывали ей волосы… От них пахло лесом… ещё каким-то тёрпким запахом.

Наверное, это был единственный мужчина, который действительно любил её… Отчего-то мать никогда не вспоминалась, только отец.

О, Святой Тенсес! Отчего в этом мире столько несправедливости?

Рута прижалась щекой к ладони «северянина». И щекотные волны непонятного огня охватили её тело. Стало вдруг тепло, счастье проползло в каждую клеточку… Влажные губы Руты задули свечку, и мир погрузился в ночь…

Утром «северянин» ушёл. Не слышно, не заметно…

 

8

Иней лежал на всём: на деревьях, крышах домов, пристани и даже на людях. А ещё было очень тихо. Только волны Малого Вертыша чуть плескались о край плота.

Мы только отплыли от пристани. Я разместился на последнем из четырёх плотов и сейчас стоял возле одного из гибберлингов, ловко орудующего чем-то наподобие весла. Вообще на каждом плоту было по три гибберлинга. Старшими среди всех была семейка Волглых, разместившаяся на головном плоту.

Молотовка постепенно скрывалась за лесом, и вот настал момент, когда она пропала с глаз.

Настрой у меня был, можно сказать, боевой. А вот мысли отчего-то тягостные.

Это, скорее всего, от того, что мне опять ночью приснилась Стояна. Она попросила погреться у старенькой печки, прижимая ладони к её теплой стенке. Рысь сидела на лавке у окна, глядя на бледное пятно луны.

Я спустился вниз и присел на лавку.

— Ты завтра поплывёшь в Гравстейн, — сообщила мне друидка. — Не совсем благоприятное место для тебя.

— Почему?

Друидка молчала. Это молчание длилось очень долго, а, может, я просто окунулся в другой сон… Ведь это же был сон.

— Спасёшься от рога, наткнёшься на меч, — услышал я голос Стояны.

Мы всё ещё сидели у печки. Друидка жалась к печке, бормоча что-то про холод.

— У него уже есть то, что может тебе навредить, — последнее, что мне запомнилось из ночной беседы. — Только подарок поможет спастись. Не отказывайся от него…

— Чего вдруг я откажусь?

— Посчитаешь правильным сделать так, — как-то устало ответила Стояна.

С каждым разом она казалась мне всё более и более странной.

Больше ничего не помню. Утреннее пробуждение развеяло ночные воспоминания, в дым.

Какие рога? Чьи мечи? И у кого это «него» есть то, что мне навредит? — Одни загадки, ей-ей.

Я огляделся, всматриваясь в людей на плотах. Стражники да несколько каких-то молотовских прислужников. Люди, как люди.

Мысли вдруг вернулись к золоту гоблинов, да ещё к тем «бандитам», пытавшимся его украсть. Мы ведь так и не продвинулись в расследовании. И ещё: случайна или нет та болезнь, подкосившая Защитников Лиги…

У воды было холодно. Интересно, кому в голову взбрело сплавлять караван зимой? Что за спешка?

Плоты величаво плыли по Вертышу. Глядя на то, как с ними управляются гибберлинги, казалось, что это плёвое дело.

С воды берега выглядели весьма живописно. Пологие лесистые берега, которые вздымались вверх к горам по покатой дуге. Дальше — выше, и вон совсем уже вверху — синие верхушки гор, окутанные белыми шапками облаков.

Да, Сиверия по-своему красивый край. Конечно, природа здесь хоть и суровая, но это нисколько не портило общей картины. Интересно, как здесь все выглядит летом?

Пока размышлял, успел увидеть стадо громадных яков, неторопливо плетущихся по лесу. Я слышал от местных, что эти дикие животные терпеть не могут человеческого духа, однако же в этом году они отчего-то спустились с гор вниз к реке.

Глаза коснулись поверхности воды, отмечая насколько та кристальна, что даже проглядывалось дно, и можно было пересчитать все камни на нём.

К вечеру мы пристали к северному берегу, где разбили лагерь. Стражники живо соорудили костёр и занялись приготовлением похлёбки. Я вытянул из своей котомки свои запасы и наскоро перекусил. А затем лёг спать.

Первая ночь прошла без происшествий и утром мы снова тронулись по реке. К обеду миновали Голыш, а за ним и Большой сосновый остров. На последнем виднелись несколько фигур людей, скорее всего, рыбаков. Они проводили нас взглядами и вернулись к своим делам.

Ничего на острове не напоминало о битве. Обычный мирный островок… Да, сколько же крови впитала его земля.

Я посмотрел на свидетелей той схватки — несколько старых сосен, растущих у западной оконечности острова. Они, наверное, и не такое еще рассказали бы.

Сразу за Сосновым начинался плес, в который с востока врывался Длинный Вертыш. Его холодные воды начинались на севере в тундре.

Даже неопытному глазу было заметно различие в цвете: Малый со своими кристальными прозрачными водами сильно контрастировал с мутными потоками Длинного. Гибберлинги постарались удержать плоты ближе к северному берегу, чтобы их не понесло на юг в Светолесье. Случись такое, то лететь нам по Гремящим порогам, костями тарахтеть.

Редкие льдины уносило в сторону. Они медленно рассекали тёмные свинцовые воды плёса.

Вдалеке замаячила громадина Старого утёса.

— Нам бы миновать его дотемна, — сказал гибберлинг. — Самое опасное место. Все факторы против нас.

— Отчего? — спросил я, вглядываясь вперёд.

— Плыть будем против течения. Это раз. Второе, утёс, который торчит посредине реки. Тут она раздваивается на два рукава: левый — мелкий, потому, наверняка, замёрз до самого дна; а вот правый… — гибберлинг вздохнул. — Вон Оленьи Мхи, видишь? За ними Крутой Рог — вотчина водяников. Река делает большую дугу с северо-запада на восток. Впереди нас ждут две опасности: Старый утёс с его подводными камнями в правом рукаве, да водяники у западного берега. И не причалить, и не отвернуть.

— А водяники уже нападали на караваны?

— А то! Бывало, пытались что-то стянуть. Один раз пеню за проезд требовали. А сейчас… сейчас главное, чтобы головы нам не поснимали. Когда будем поворот проходить, то ты держись ближе к центру плота. Не то выскочит какая-нибудь гадина, да в воду за ногу уволочёт.

Тут гибберлинг рассмеялся, будто его слова были доброй шуткой.

Плоты продолжали плыть, правда, уже гораздо медленнее. Гибберлинги частенько налегали на длинные весла, при этом стараясь держаться северного берега. Я внимательно всматривался в заросли елей да сосен, ожидая увидеть лазутчиков, но всё было спокойно.

Погода, которая и до этого не сильно баловала, стала портиться. Всё чаще налетал пронизывающий до костей ветер. А, вскоре, с неба посыпала мелкая снежная крупа. Видимость ухудшилась, и плотогоны приняли решение останавливаться на ночлег.

Всю ночь бушевала буря, но, благо, костёр развели по всем правилам, и он не затухал. Я нашёл небольшое прибежище у камня и накрылся шкурой с головой. Сон долго не шёл. Мысли вихрем летали в голове, будоража сознание.

Я снова вспомнил предостережения Стояны. До этого ни одно из них не было пустым. Думаю, что и в этот раз так.

У меня вдруг появилась твёрдая уверенность, что завтра что-то будет. Зря мы не решились сегодня проплыть мимо Старого утёса. Зря, как пить дать!

Вскоре сон всё же сморил меня. В нём мне приснилась Зая. Она как обычно хлопотала у печи, что-то тихо подпевая. Меня она словно и не замечала, а когда я стал её звать, то повернулась и улыбнулась.

Проснулся я в каком-то приподнятом настроении. На душе было легко, и даже радостно.

Погода всё ещё не радовала. Снег перестал сыпать, но воздух стал ещё холодней. Мы быстро грузились на плоты и вскоре тронулись в путь.

Старый утёс приближался. Теперь его можно было легко рассмотреть. Но напряжённость и тревога делали своё дело: люди были взволнованы, и стояли с вытянутыми мечами, крутя головами во все стороны.

Начался поворот. Плотогоны умело лавировали среди бурунов подводных камней. Делали они это весьма ловко и слажено. Серая громадина поросшего редким лесом Старого утёса грозно нависала над нами. Но не она меня сейчас беспокоила: я пристально вглядывался в берег, ожидая появления целой армии разъярённых водяников.

Сажень за саженью плоты двигались в русле реки, но пока ничего не происходило.

Всё началось после фразы: «Вроде обошлось». Я увидел, как один из стражников, слишком близко стоявший от края плота, будто бы поскользнулся и свалился в воду. Его затянуло под брёвна.

А потом я увидел как из бурных вод Вертыша повсплывали круглый гребенчатые головы водяников. Их было не больше десятка. Несколько секунд, и их стало около сотни.

Голову стянуло холодным обручем. Я инстинктивно сжался, но нападение произошло на второй по счету плот.

Бах! Грохот поднялся такой, словно земля раскололась. За какие-то секунды ледяные когти, выскочившие из Вертыша, разорвали стянутые брёвна плота. Щепки разлетелись в стороны на десятки саженей. Вверх взмыли острые толстые «пики». Ни людей, ни гибберлингов, ни плота, только ледяные гигантские сосульки.

Ощущение было такое, словно из-под воды вырвалась лапа какого-то исполинского монстра, побившая плот под днище.

— Утёс! — заорал кто-то слева от меня. — Они на утёсе!

Я приподнял голову: высоко, на самой кромке стояли три черные фигурки.

В это время на плот стали заползать водяники. Как они сейчас мне были противны: скользкие, лупатые, вонючие.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы отбросить первую атаку.

— Подальше от скалы! — прокричал я гибберлингам. — Отходите дальше, чтобы нас не достали колдуны!

— Но там же водяники, — крикнул один из них, кивая на плывущие головы.

— А хрен с ними! Те, что на скале пострашнее.

Наш плот отвернул в сторону, едва избежав столкновения с предшествующим. А тот натолкнулся на бревна, оставшиеся от второго, и завертелся на месте. Я видел, как кормчие пытались удержать плот.

— О, Тенсес! — стоявший рядом со мной стражник безвольно опустился на колени.

Его глаза размером с плошки, вылупились на водяников. Мне некогда было его приводить в чувство: на плот снова пытались вылезти рыбоголовые. И в этот раз их было гораздо больше.

Краем глаза я успел увидеть, что первый плот оторвался от каравана и уже миновал утёс, скрываясь за поворотом.

— Братцы! — заорал кто-то не своим голосом.

Одного из людей водяники затянули в холодную воду. Он размахивал руками и дико орал:

— Братцы! Спаси…

Закончить не успел: волна накрыла его с головой и больше на поверхности воды он не появлялся.

Кровь водяников была холодная, как у рыб. Из их вспоротых животов выпадали жидковатые внутренности, пованивающие тиной и тухлой рыбой.

Наш плот обошёл очередной бурун, врезаясь бревнами в плывущие гребенчатые головы. Я услышал характерный хруст, а чуть позже увидел всплывших кверху пузом нескольких водяников с размозженными башками.

Удар. Финт. Нырок и удар.

Водяники лезли и лезли, как заговорённые. Перепуганного стражника я больше не видел: на плоту остались лишь три гибберлинга, отбивающиеся от нападавших, да я.

Третий плот, наконец, выбрался из ловушки и стал нас догонять. Там тоже кипел жаркий бой.

Увидев, что к нам никто больше не пытается залезть, я взял лук и принялся стрелять в плывущие головы.

В небо один за другим вздымались водные столбы, окрашенные в грязно-красный цвет.

И тут сквозь грохот я услышал чьи-то крики. Мы были недалеко от берега, и теперь легко можно было увидеть, как на песок выволокли несколько человеческих фигур.

— Помогите! А-а! — орали они с берега.

Я прицелился, но плот быстро уходил, так что, выстрелив, не поранив людей, я не мог.

Одного из кричавших разорвали на части в буквальном смысле этого слова. Водяники размахивали его головой, а потом водрузили её на шест.

— Конец им! — сделал вывод старший из гибберлингов. — Не спасти.

Я снова натянул тетиву, но плот дернулся, и пришлось опустить лук.

— Эх! Погибло всё! — запричитал гибберлинг. — Какой… какой… какой…

Его словно заклинило от переживания.

Я вспомнил, что на втором плоту было больше всего и людей, и гибберлингов. Наряду с «ростком» сплавщиков, там плыли то ли какие-то паломники с их поселения с Ингоса, то ли кто-то в этом роде. А самое интересное, что по бортам установили нечто вроде ограды из высоких овальных щитов. Наверняка, плывшие там подумывали, что защитили себя лучше остальных.

Но ничего не помогло. И я уверен, что из-за этой мнимой защищённости ворожеи на утёсе потому выбрали именно этот плот для своего нападения. Наверняка предполагали, что там везётся что-то ценное, иначе, зачем такие предосторожности.

— Никогда не видел, чтобы так разрывало дерево! — сказал второй из гибберлингов, глядевший на остатки плота.

Брёвна плыли вдоль утёса, изредка зацепляясь друг за друга.

— Кто там был? Быстроногие?

— Да, братья Быстроногие, — вздохнул старший. — И… эх-эх-эх, как в глаза смотреть-то соплеменникам?

Я всё ещё глядел, как нас догоняет последний плот. Бой закончился и там.

Вот вам и круги от брошенного в воду камня, — мелькнуло в голове выражение Стержнева.

Раж от боя ещё не прошёл, сердце в груди бешено колотилось. Мы, наконец, обогнули утёс и стали удаляться дальше на север, вслед за первым плотом.

Я сбросил в воду останки водяников, и устало присел под навесом.

Не смотря на весь драматизм ситуации, разум не переставал вглядываться в открывающиеся пейзажи, то восхищёно отмечая их некоторое великолепие, то хмуро озираясь в поисках водяников среди темного хвойного леса, казавшегося тут особо опасным. Русло Вертыша стало чуть уже, а склоны более пологими и мрачными. Но уже через несколько вёрст скалы отступили, но, правда, только от восточного берега.

Где-то к полудню наши плоты сгрудились в кучу и пристали к берегу.

Видно было, что меньше всего пострадали те, которые плыли первыми. На них, можно сказать, практически не успели напасть.

— Такого ещё никогда не было! — возмущенно говорил один из стражников. — Я сопровождаю груз не первый год, но чтобы столько водяников бросились на плоты — вижу впервые!

— Прямо война, — добавил второй.

Подошёл кое-кто из семейки Волглых.

— Зря мы тут пристали, — сердито топорща усы, сказал гибберлинг. — Недобрые это места.

— Чего это? — люди огляделись.

— Просто недобрые. Истории всякие ходят.

Гибберлинг выглядел весьма сердитым. Я даже кожей ощутил исходящие от него отрицательные эманации.

— А что по-твоему лучше, на восточном берегу ночёвку устроить? Водяники, небось, итак за нами из леса следят. Только заснём, сразу реку переплывут и набросятся…

Гибберлинг злобно прорычал. Из всего я различил только, что водяники — редкостные… «пакостники».

— Да брось ты! — послышалось справа. — Тут подводные течения такие быстрые, что не всякий рискнёт переплывать. Даже водяник.

Воздух тут был заметно холоднее, чем до Старого утёса. Помню, как кто-то говорил, что за Срединным хребтом зимы более суровые. А за Великанами и того хуже.

Кое-где насобирав дров, люди попытались организовать костёр. После небольшого ужина разбились по группкам в чередовании дежурств.

Мне и ещё двоим, выпало в начале. Отстояв свою смену, но так ничего подозрительного не обнаружив, мы легли отдыхать, полагаясь на следующую группу. Правда, на всякий случай я спал с клинками под боком.

Сон был тревожным. Я проваливался в темноту, через какое-то время резко просыпался, оглядываясь по сторонам, а потом снова проваливался. Лишь под утро уставший разум погрузился в глубокий сон без сновидений.

Проснулся я от того, что кто-то тряс меня за плечо.

— Уже утро, — сказал хриплый голос.

Голова была тяжёлой, чувствовалось, что я совсем не выспался. Кроме того, ещё и тело замёрзло.

С трудом поднявшись, я поглядел на поднимающийся бледно-жёлтый диск солнца. Сегодня Длинный Вертыш казался более спокойным и не таким тёмным.

Подойдя к берегу и наскоро умывшись ледяной водой (взбодрило почище хорошей драки), я открыл свою котомку и достал сало, пару подмёрзших пирогов и стал есть.

Только теперь заметил, что в нашем стане царило некоторое оживление: оказывается искали какого-то Фёдора.

— Как в воду канул! — возмущался один лысый толстяк. — Кто его последний видел?

Пауза. Все вспоминают, думают.

— Кажется, я, — подал голос один из стражников.

— Где?

— По-моему, он отошёл вон к тому камню поссать. Потом… не помню, я дремал.

Толпа бросилась в указанном направлении. Несколько минут люди ходили вдоль берега, заглядывая под камни и кусты.

— У меня пусто, — слышались крики. — Никого нет! У меня тоже!

И тут:

— Есть! Сюда!

Я перестал резать сало и встал. Любопытство позвало пойти посмотреть.

На небольшой насыпи на камнях виднелись темно-бурые пятна чего-то похожего на кровь. Я прошёл сквозь толпу и присел на корточки.

Поколупав ногтём замерзшее пятно, я попробовал его на язык. Солоноватое…

— Ну что? — брезгливо морщась, спросил лысый.

— Кровь.

Люди зашептались, круча головой во все стороны, словно ожидая очередного нападения водяников.

— Я ж говорил, что место дурное! — подошёл гибберлинг. — Уходить надо. И чем быстрее, тем лучше.

Все молча, засобирались в путь, заново распределившись по плотам. И уже через четверть часа мы отплыли.

 

9

Гравстейн находился на западном берегу. Встречал он нас весьма отвратительной погодой. Уже к вечеру поднялась такая метель, что дальше, чем на десяток шагов ничего не увидеть. Плотогоны действовали больше по наитию, но при этом весьма умело.

К пристани причалили без проблем. Здесь было безлюдно и тихо. Не будь на берегу факельных столбов с железными корзинами, в которых полыхал огонь, мы бы проплыли мимо.

Я сошёл на помост и огляделся, пока остальные были заняты разгрузкой товара.

Дорога в посёлок уходила вверх на холм. Вкопанные вдоль неё столбы освещали путь до самого частокола. Я прикрыл глаза рукой и стал подниматься к воротам. Следом за мной пошли и плотогоны.

Сверху выглянули какие-то темные фигуры, прокричавшие на незнакомом языке. Гибберлинги ответили и ворота медленно распахнулись.

Навстречу вышли несколько мохнатых колобков, вооружённых короткими копьями. На меня уставились блестящие бусинки глаз, цепко оглядывавшие каждую деталь моей фигуры.

— Кто? — сухо спросил один из колобков.

— Сверр.

Плотогоны что-то снова сказали страже на своём языке, и, судя по всему, нечто такое, что давало возможность мне беспрепятственно проходить в посёлок. Колобки отодвинулись, и я вошёл в ворота.

А вот куда дальше, не понятно. Несколько секунд оглядываясь по сторонам, я вернулся к стражникам и спросил о том, где найти матушек Глазастиков. Дорогу вызвался показать один из бородатых толстячков в красивом бронзовом шлеме.

Надо сразу отметить, что обилие изделий именно из бронзы здесь было просто невероятным. Всякие застежки на ремнях, шлемы, украшения в виде гребней и заколок. Всего просто не счесть.

Снег валил плотной стеной, я практически не видел, куда шёл, просто следуя за маленькой фигурой гибберлинга. Один раз чуть не споткнулся.

Семейка Глазастиков оказалась не из одних матушек, да и вообще это были довольно пожилые гибберлинги, которых уже в пору было прозывать бабушками. Они были одеты в традиционные одежды. Третий из их «ростка» был дед. Больше всего меня поразила его борода, заплетённая в пять толстых косичек, да так, что они веером расходились в стороны, делая мордочку деда похожей на колесо телеги со спицами.

Все трое смотрели на меня так, будто я лесной зверь, который случайно забрёл к ним на огонёк.

— Меня зовут Бор, — представился я, отряхивая снег.

На мордочках застыло непонимание, потом задумчивость.

— А-а, — потянула одна из сестёр, та, что с кучей косичек на голове.

Она дёрнула головой и вплетённые в волосы бронзовые колечки мелодично зазвенели.

— Ты тот человек, о котором нам писали послы Сивые из столицы. Припозднился, мы то ждали тебя ещё когда! — тут старушка важно подняла указательный палец вверх.

— Дорога к вам нелёгкая. Водяники балуют…

— Это да! — закивал головой дед Глазастик. — Проходи, мил человек. Отогрейся, поешь да отдохни.

Я скинул верхнюю одежду в угол, если таковым можно было считать то место (дело в том, что дома у гибберлингов округлые), и пошёл к огню — каменному очагу, сложенному посредине жилища. Над ним висел глубокий закопченный котёл, где медленно булькала какая-то коричневая жижа.

Я с любопытством огляделся, подспудно сравнивая дом Глазастиков с домом послов в Новограде. И ясное дело, что различия имели место.

Гибберлинги в Гравстейне жили по старым традиционным канонам. Всё везде напоминало о том, что они в прошлом занимались морским делом, были неплохими рыбаками и отважными рубаками. В дальнейшем, в каждом жилище я видел интересный, но пока не очень понятный атрибут — деревянную фигурку громадной рыбы, чем-то похожей на окуня, но с большими зубами. А рядом, чуть ниже на двух длинных жердях были закреплены круглые диски щитов.

Дома гибберлингов, как бы висели над землёй, опираясь на столбы. Чтобы зайти в жилище, нужно было подняться по крутой деревянной лестнице, отдалённо напоминавшей корабельный трап. Вход был украшен резными наличниками в виде переплетающихся змей. Вместо дверей — плотная кожаная шкура, а то и две, закрывавшие проём до самого пола.

Дед закряхтел и еле-еле встал, бормоча под нос какие-то гибберлингские ругательства.

— Спину скрутило, — пояснил он. — Ничего не помогает. Маюсь уже неделю.

— Э! — сёстры дружно замахали на брата. — Говорили же тебе, что мазью надо было той натереться.

— Да ты что! — тут дед повернулся ко мне, словно ожидая поддержки. — Посуди сам: собирают вонючий гной этих мертвецов из долины, делают мазь… Бр-р-р! Гадость какая! Эти эльфы с Тенебры чего только не посоветуют!

— Ну и не жалуйся тогда! — проворчали сёстры.

Я на всю эту перебранку смотрел, как на балаганное представление.

В доме пахло рыбой. Я повернул голову к входу, замечая подле него нечто подобное на полки, на которых стояли старые корзины, а рядом с ними расположились несколько бочек. На стене висели сети.

Дым костра взвивался кверху к потолку. Я поднял голову, глядя на отверстие, в которое он уходил, а сам вдруг отметил, что на стенах ни одного окна. Свет шёл только от костра в очаге и несколько масляных лампадок на стене.

— И хватит нашего гостя смущать, — продолжала отчитывать деда сестра с косичками. — Ты, мил человек, не серчай на нас, стариков. Брюзжим, брюзжим…

— Не слушай ты этих баб, — рассердился дед. — Расскажи, как добрался, что нового в мире. А вы лучше стол накройте. Да поживее! Человек поест с дороги, горяченького хлебнёт… Эля принесите, старые скряги!

— Эля? Да ты сам сейчас весь его и вдуешь!

— Тихо вам, старые вороны. А то гость точно подумает, что вы скряги.

Я сдержал усмешку и после небольшой паузы в общих чертах рассказал о том, как мы плыли по Вертышу.

— Да ты что! — дед с силой стукнул себя по толстенькой ляжке. — Это кто ж тем плотом управлял? Не Волглые?

— Нет, не они. Точно не скажу, поскольку не помню.

— Ай-ай-ай! — женщины всплеснули руками. — Совсем водяники распоясались… Ладно, просим за стол.

Я глянул на «детские» размеры этого самого столика, да и стульев, и про себя улыбнулся. Сесть решил прямо на пол. Для этого кинул под зад свой полушубок и, скрестив ноги, опустился вниз.

Еды нанесли столько, что на семерых хватит. Тут было и жареное мясо, какие-то колбасы, рыба солёная, печеная, какие-то овощи… А выпивки, кстати, тоже хоть залейся.

Я первым делом взял кружку и сделал глоток эля и тут…

— Ого-го! — вырвалось само собой.

— Что, мил человек, не пробовал нашего «черного» эля? — хмыкнул дед, теребя косички на бороде.

Он доковылял до стола и присел напротив. Мы оказались практически вровень с ним. Дед поднял свою кружку и уставился на меня в немом вопросе.

Я снова сделал глоток, чувствуя, как хмель мгновенно пробрался аж до пяток. Пиво было темно-медного цвета с необычным, но приятным еловым привкусом.

Жадно набросившись на заманчиво пахнущее мясо, я откусил большой кусок и молча стал жевать.

— Проголодался? — добро усмехнулся дед, потягивая свою порцию пива.

Пена густо повисла на его усах, капая на пол.

Очень скоро я утолил первый голод и снова взялся за кружку.

— А что тут у вас происходит? — решился я на разговор.

Кажется, гибберлинги такого не ожидали. Матушки долго друг с другом переглядывались, а дед, молча, потягивал своё пиво, щурясь, глядя на языки огня.

— Всякое тут происходит…

Ответ гибберлинга был весьма неоднозначен.

— В Сухой долине, — вставила своё слово матушка с косичками, — нежить объявилась.

Я даже пить перестал. В памяти вдруг снова возник старый образ: корабль на астральном берегу, вылезавшие из пробоины в борту мертвецы и… ещё тот неприятный запах загнившего мяса.

— Старейшина приказал выставить от скалы до самого берега охранные стелы по совету приглашённого чернокнижника-эльфа с Тенебры. Его помощница, Кристина ди Дазирэ, наложила на них заклятия…

— Нежить? — переспросил я.

Судя по выражению мордочек гибберлингов, это было правдой.

— Понимаешь, Бор, — снова заговорил дед, — на том берегу множество древних курганов. Вы, люди, кстати, так ту местность и прозываете — Могильники. Так вот, слухи о тех местах ходили разные… Ещё с тех времён, как вы заселяли речные долины. Мне даже рассказывали об одной фактории на западном берегу…

— Ты про Черную Избу? — спросила одна из матушек. — Сказки то, страшилки людские…

— Сказки, или нет, я не ведаю. Но вот, что на нашем берегу, да ещё в Сухой долине, вдруг рудокопы повстречали двух мертвецов — то правда, и какая правда!

— Ладно тебе, гостя пугать!

— Наш гость, говорят, не лыком шит? Верно?

Я осклабился.

— Подлей нам эля, — приказал дед.

По его голосу стало ясно, что хмель ему уже в башку ударить успел. Хозяйки налили ещё по кружке, и мы снова выпили.

— Наши рудокопы, — продолжал дед, — в Сухой долине… это та, что тянется от посёлка на юго-восток до Острого выступа… наша земля, между прочим. Мы её давно застолбили. И вообще, средняя Сиверия, а именно восточный берег Вертыша — гибберлингская вотчина. Нам в Новограде грамоту на то дали. И Ермолай это подтверждал. А Молотов, зараза такая, всё хочет залезть в долину…

— Зачем? — спросил я, чувствуя, что язык тоже начинает заплетаться, но в отличие от деда, голова ещё могла трезво мыслить.

— Зачем? Ха!

— Молчи, старый хрыч! — рявкнула сестрица.

— Чего молчать? Чего скрывать? О том уже давно все бают, — и повернувшись ко мне, дед заговорщицким тоном сказал: — Золото. Все золото тому виной! Братец его так тут и крутится. Всё выспрашивает, всё высматривает…

— Братец? Ефим?

Гибберлинг кивнул головой.

— А что Ермолай, давно ли проходил через посёлок?

— Сотников? — переспросила матушка с косицами. — Да почитай, давненько. Он ещё говорил, что снова с вождём водяников… как там его зовут?

— Слим, — подсказала вторая сестра.

— Да-да, точно. Так вот, когда Сотников в Великом Холле, Сторхалле, слово держал, то говорил, будто со Слимом договорился о мире. Мол, водяники ни к вам, ни к нам на земли лезть не будут. А тут столько всего!

Я не сразу понял смысл последних слов матушки. Потом лишь, будучи на приёме у старейшин семьи Задумчивых, узнал, что несколько дней назад водяники попытались ночью напасть на посёлок. Гибберлинги быстро отбросили их назад, заодно порубив им множество лодок.

— Да, эти дикари законов не соблюдают, — пьяно махнув головой, сказал дед.

— Спать иди, вояка! — прикрикнули сёстры.

Дед поднялся на ноги и послушно поплёлся к двухъярусным полатям. Сил подняться вверх у него не было, и гибберлинг рухнул на нижнюю полку. Матушка с косицами задёрнула занавесь и вернулась ко мне.

— Н-да, история, — пробубнил я.

Подумалось о золоте. И снова — где оно, там рядом Молотовы крутятся. То у гоблинов, вот к гибберлингам добрались…

Слушай, Бор, а если тот третий отряд наёмников с корабля «Валир» отправился сюда? Что думаешь?..

Да, может быть… Тут ещё эта нежить. Сам собой напрашивался только один вывод: не хотят ли этими мертвецами гибберлингских рудокопов с их мест согнать, а? Мол, испугаются нежити, не станут в долине работать, а тут как тут молотовские ребятки и подоспеют на горяченькое.

Как думаешь? — снова вопрошал себя, чувствуя, что с каждым глотком эля голова всё тяжелеет и тянет в сон.

Надо бы завтра навестить братца Демьяна, да и к старейшинам заглянуть.

За этими размышлениями я не заметил, как и заснул.

 

10

Утром голова гудела, будто колокол. Во рту был противный раздражающий еловый привкус. И чего он мне вчера показался таким приятным?

В общем, встал я в самом скверном расположении духа.

О том, что наступило утро, говорил свет, льющийся в жилище через отверстия наподобие малюсеньких окошек, проделанных в крыше.

Рядом кто-то громко храпел. Это в уголочке широкой кровати спал дед Глазастик.

Отдёрнув занавесь, я слез на пол, и некоторое время сидел без движения, пытаясь унять шатающийся пол.

Зачем я вчера столько эля ихнего выжрал?

От воспоминаний о выпивке к горлу подкатил тошнотворный ком. Еле удержав его, я поднялся на ноги и заплетающейся походкой направился на двор.

О вчерашнем ненастье напоминал лишь свежевыпавший белый снег. Морозный воздух холодил виски и шум в ней чуть поутих. Я выбрал место без жёлтых пятен на снегу.

Фух! И острые ледяные иглы впились в кожу, придавая и телу и разуму бодрости. Растерев горстями снега лицо, и пофыркав несколько минут под взглядами торопившихся мимо гибберлингов, я вернулся в дом и занялся своей внешностью. Взяв бронзовое зеркало, принялся подравнивать ножницами бороду, а потом подбрил виски и заново заплёл волосы в небольшую жёсткую косу.

— О, уже встал? — в дом вошли матушки Глазастики. — Раненько что-то. Не спится?

— Да нет, просто дел на сегодня много.

— А наш-то всё дрыхнет… Эх!

Сёстры принялись разводить огонь. Они что-то зашептали, как мне поначалу показалось, на своём языке, но прислушавшись, я всё же различил некоторые слова:

— …нить держи, ну упускай, за судьбою поспешай…

Я поднялся и повернулся к матушкам. Заклинание, что ли, шепчут какое?

— …тьмы кромешной сторонись… На днях, — вдруг повернувшись ко мне, говорила та из матушек, что с косицами, — сынки к нам заезжали. В походе они были, дальнем. Ничего про то не говорили… А мне сегодня сон был дурной…

Матушка замолчала, глядя, как разгорается огненный цветок. Вместо неё заговорила вторая сестра:

— А я ещё тогда заметила, что Франк, старшенький, всё какой-то молчаливый. Слышала, как он Сэму и Асгерду сказал, что надо помалкивать. А вот о чём — непонятно.

Я всё ещё глядел на гибберлингов. Мысль была такая: старческое, что ли у них? Мелят о ерунде какой-то.

— Ушли они за Великаны, — продолжала рассказа сестра. — Хотели добираться до северного берега, а оттуда на Новую землю лететь к Фродди Непоседе, Старейшине нашему. Боимся, что не в добрый путь они туда поспешили.

— Ой, не в добрый, чует моё сердце, — вторила сестра. — Тут ещё этот сон.

— Да ну, глупости, — успокоил я, как умел. — Снам верить…

Сказал, а сам вдруг вспомнил Стояну и её предостережения.

— Думаешь? — как мне показалось, обрадовано спросила матушка с косичками. — Может сову почтовую послать?

Я пожал плечами.

— Садись за стол, завтракай, — предложила вторая сестра.

Глянув на моё лицо, она чуть усмехнулась:

— Плохо? Держи, — с этими словами она взяла с полки горшочек и протянула мне.

Пахло из него не ахти. Но делать нечего: я сделал несколько мощных глотков, вдруг ощущая, как по телу пошла приятная лёгкость.

— Ну, а теперь поешь, — сказал матушка.

Наскоро перекусив под звуки храпа деда, я поинтересовался, где найти Ефима Молотова.

— Знамо, где! В Меннесфольге, людской слободке, в северной части посёлка.

Поблагодарив матушек, я собрался и вышел во двор.

Небо уже значительно посветлело, но солнце всё ещё не могло пробраться сквозь тонкое серое полотно облаков. Снег под ногами приятно похрустывал.

Людская слободка заметно отличалась от строений гибберлингов. Несмотря на раннее утро, здесь было оживлённо. На вопрос, где разыскать Ефима Молотова, меня вдруг вызвался провести один громила.

— А сам кто таков? — допытывался он по дороге.

— Да так… проходимец…

Здоровяк хмыкнул, не поняв юмора, и повернул за угол. Тут было ещё несколько таких же мордоворотов. Они изучающе глядели на меня, и особенно им не понравилась моя причёска. В глазах блеснул не то чтобы испуг, скорее какая-то настороженность.

— Похож, — процедил сквозь зубы один из этих мрачных личностей.

— Конечно, похож. Кто таков?

— А сам ты кто? — бросил я, сжимая рукой рукоять фальшиона.

Кажется, вместо ответа меня ожидало нечто иное. И тут в голове сами собой всплыли слова Стояны: «Убережёшься от рога (Крутой Рог водяников), наткнёшься на меч».

Вот оно что! И кто ж эти странные люди? Не третий ли отряд с «Валира»?

Скрипнула дверь и на крыльцо высокой избы вышел длинноусый безбородый человек в богатом кафтане. Его взгляд сразу наткнулся наше сборище.

— Эй, Лешук, что там за человек такой? — громко крикнул усатый.

В его фигуре узнавалось молотовская стать. Видно, это и был Ефим.

Тот, кого назвали Лешуком, низкорослый толстопузый человек с руками-ухватами, нехотя повернулся на месте. Он не стал кричать в ответ, а медленно пошёл навстречу купцу.

Несколько минут они о чём-то переговаривались. Со стороны мне вдруг показалось, что как будто не Лешук даёт ответ, а Молотов извиняется. Словно потревожил столь занятого человека. Жаль, что громила стоял ко мне спиной, и не мог видеть его лицо.

Всё это время, я держал руку на гарде, ежесекундно ожидая подлого нападения со стороны этих весьма недобрых парней.

Ефим устало потёр переносицу. Тот, кто его близко знал, наверняка уже понял, что купец в скверном расположении духа. Обычно подобное потирание переносицы указывало на то, что Ефим пытается скрыть те эмоции, которые, по его мнению, сейчас отражаются на его лице.

На самом деле, там ничего не отражалось. Привычка играть «уставшего человека» дала свои плоды, и никто из чужих не догадывался, что на самом деле творится в душе у этого человека.

Купец вдруг обошёл стоявшего на пути Лешука, так и не дослушав его речь. Несколько широких шагов и он подошёл к нам.

— Как зовут?

— Сверр. Я на брата вашего работаю. Плоты сопровождал…

— А-а, это о тебе мне вчера парни рассказывали! — как-то обрадовано сказал Ефим. И, обращаясь к громилам, сказал: — Свободны, это ко мне.

Ушли те не сразу, несколько секунд глядя то на Лешука (видно ихнего предводителя), то на купца. Когда мы остались одни, Ефим вдруг изменился в лице и строго спросил:

— Так как твоё настоящее имя, Сверр? Только честно, прошу!

— Бор.

— Нихаз тебя дери! — прошипел Ефим.

Его лицо нахмурилось, усы, словно змеи, зашевелились сами собой.

— Плохо! Очень плохо! О тебе тут уже прекрасно знают! И ждут с «превеликой радостью»!

— Кто ждёт?

Ефим не ответил. Он повернулся и решительно направился к себе в хоромы. Поняв, что он зовёт таким образом идти за собой, я отправился следом. Когда мы очутились в небольшой комнатке на втором этаже, Молотов сел на лавку, закинул ногу на ногу вернулся к разговору:

— Помнишь, раньше бабки в детстве нам сказывали: «Слухом земля полнится».

Я кивнул, присаживаясь рядом.

— Значит, у брата сейчас служишь? А он, поди, и не догадывается кто ты.

— Да объяснись нормально, что за загадки!

— Успокойся, не враг я тебе. Наша семья в беде… Поверь, всё случилось не по нашей воле… Вернее… Запутался и тебя запутал.

Молотов резко встал и зашагал взад-вперёд. Его длинная фигура делал его похожим на цаплю. В сравнении с Демьяном, он казался гораздо выше и шире в костях.

— Наш младший брат, Касьян, в заложниках. Потому нам…. нашей семье приходится крутиться, снабжать деньгами, в общем, всячески способствовать…

— Кому? — не выдержал я.

— Мятежникам, — резко ответил Ефим и остановился. — Вон те ребятки, что тебя встретили… Это — наёмники. Бунтари! Следят за мной. Всё присматривают.

Тут словно доказывая его слова, отворилась дверь, и в светёлку вошёл Лешук.

— Что тебе? — повернулся к нему Ефим.

Секунду-другую наёмник глядел на нас исподлобья.

— Пошептаться надо, — пробурчал он.

— Хорошо, сейчас закончу с… посланцем от брата и пошепчемся. А сейчас обожди за дверью.

Лешук кивнул и вышел.

— Видишь, — прошептал Ефим. — Второго дня гонец прибыл из столицы с письмом для них. Я его читал… Видно, много кого ты там, в Светолесье, допёк. Дают полное твоё описание, мол, такого-то роста, такого-то сложения и прочее, и прочее. И предписывают при появлении в Гравстейне… и откуда только узнали?

— Случайность, — пожал я в ответ плечами.

— В общем, приказывают тебя… убить. А все бумаги, которые будут найдены, немедленно доставить на «Валир» капитану Крюкову.

— Ну, теперь мне ясно, откуда ноги растут… И что делать?

— Что делать? Сам не знаю. Пока прикидывайся этим… забыл…

— Сверром.

— Вот-вот, ты Сверр от моего брата Демьяна. Где остановился?

— У матушек Глазастиков.

— А… знаю… Хорошо, пусть так. И, будь осторожен.

Дверь снова открылась.

— Слышь, Лешук, — задорно сказал Ефим. — Зайди на минутку. У нас тут дело такое…

Наёмник не преминул заскочить.

— Говорю, водяники совсем распоясались, — как бы продолжал разговор Ефим. — Тут Сверр такое рассказал!

Лешук недоверчиво посмотрел на меня.

— Надо что-то решать с этими дикарями. Ты как думаешь?

— Надо, — кивнул головой наёмник.

— Может, возьмёшь своих людей, да отправитесь на Старый утёс…

— Что? — глаза у Лешука округлились. Он явно испугался. — А кто будет людей от орков оберегать? Не приведи Сарн, конечно, такого, но вдруг они попрут сюда, в слободку, что тогда?

— Страшно умереть, да? — усмехнулся купец.

— А тебе, Ефим Савватеич, не страшно разве? — Лешук напрягся, вылупив свои огромные глаза на купца. На его шее вздулись тёмные жилы.

Молотов не ответил. Его взгляд и взгляд наёмника встретились. На какую-то секунду глаза Ефима потухли, наполняя его разум воспоминаниями.

Был вечер. Большая семья ужинала за огромным дубовым столом, который Ефим заказал у известного мастера.

Поначалу так и было, и ведь всё как всегда. Ефим любил подобные моменты, чувствуя некую гордость за то, что у него дела идут хорошо, что у него столько будущих потомков, пожалуй, единственного из всех Молотовых. Ведь, каждый сын, или дочь, в будущем приведут по несколько внуков, те тоже нарожают детей, и семья со звучной фамилией Молотовых разрастётся, заняв не менее важное положение, чем представители благородных семейств. Ефим это видел так явственно, что просто уверовал, как в некую непреложную аксиому.

Но сегодня он был несколько рассеян, хотя только-только заключил преотличную сделку с одним купцом из Светолесья. И, как полагается, эту сделку чуть обмыли. Но выпили немного, так, чтобы повеселей стало. Но вот беда, то, что казалось таким приятным и радостным каких-то полчаса назад, теперь виделось неким мрачным пятном, яростно терзающим душу.

Почему? Что не так? — вопрошал Ефим, и не находил ответа.

Мысли закружились в водовороте. Думалось о детях, о семье, о проблемах, о братьях, сестрах в Новограде. Потом мысли спутались и заскакали зайцами, вызывая то одно неприятное воспоминание, то другое. Ефим даже не заметил, что уже перестал зачерпывать ложкой из тарелки, купленной на ярмарке в Умойре (тамошний фарфор да в купе с росписью в велико-постоловском стиле — это нечто; не у всех в столице подобную посуду найдёшь), и сидит с остекленевшим взглядом пустых глаз.

— Тятя, а если ты умрёшь? — сей простой вопрос прорвал туман рассуждений, ввалившись в разум, подобно упавшему на дно реки камню.

— Что? — переспросил Ефим, поднимая взгляд на самую младшенькую Олечку.

— Тятя, ты ведь умрёшь тоже? — спросила она.

К чему сей вопрос? — не понял Ефим.

Он пропустил весь вечерний разговор, в котором, оказывается, вскользь упомянули, что вчера помер Митрофан.

— Придёт время… — начал отвечать Ефим. — А что?

— Грустно будет.

— Кому грустно?

— Мне… Нам будет грустно без тебя, — отвечала Олечка.

Четыре года, а была посмышлёней остальных в её возрасте.

— Глупости… Ты всё быстро забудешь, — ответил Ефим, вдруг осознавая, что говорит-то он о себе.

Ведь это он забыл и отца, и мать.

Когда же я о них поминал? В прошлом году? В позапрошлом? — вспомнить, никак не удавалось.

— Почему? Не надо умирать… это плохо.

Ефим резко встал, чувствуя, что алкоголь заполз в разум и вот-вот прошибёт слезу.

Вся семья замерла, глядя на отца, который вдруг густо покраснел. А глаза его словно остекленели.

Смерть, это плохо, — мелькнуло в голове. Смерть это небытие. Тьма чистилища. Там нет чувств. Нет ничего… Одни лишь Искры, ждущие возврата в Сарнаут…

Ефим посмотрел то на меня, то на наёмника, а потом пространно заметил:

— Ну да, ну да… Ладно, Сверр, ты иди, мне тут поговорить надо…

И я вышел вон.

Сердце предательски стучалось в груди, отдавая в ушах тугим звоном.

Ну, вот теперь-то, многое и становилось понятым. Скорее всего, у Ефима просто не было выхода, раз он мне открылся. Лишь бы потом назад не стал отматывать. Сдаст тогда и пиши пропало.

А ведь Стояна меня предупреждала. А ты, Бор, в сны не веришь. Так то оно!

На дворе стояли всё те же наёмнички, хмуро поглядывающие на меня. Я прошествовал мимо и направился к семье Глазастиков.

 

11

Матушки были взволнованы. Они крутились у полок, что-то разыскивая. Дед уже проснулся и сейчас сидел на скамье.

— Тебя, Бор, приглашают к себе старейшины, — несколько печально сказали матушки.

— Что-то случилось?

— Нет, просто дань вежливости.

— Почётный гость? — чуть улыбнулся я.

— Да. Нам известно про Тона Ветродуя и, кроме того… кроме того, послы Сивые говорили, что ты благородный человек.

— Нужна помощь? — прямо спросил я.

— Наверняка понадобится. Отправляйся к юго-западной стене к Дому старейшины. Тебя там ждут…

— Постой, — подал голос дед. — Позволь совет: с Задумчивыми будь учтив. Это может… помочь.

Я кивнул, ещё не всё понимая, и пошёл в указанном направлении.

Дом старейшины, Элдерхайм, поразил меня своими размерами. Даже по людским меркам это здание было весьма большим.

Он не был окрашен, как все остальные дома, в лазуревый цвет, но имел одну весьма примечательную особенность: те столбики, на которых держалась платформа дома, были выполнены в виде громадных фигур, словно на себе поддерживающих здание.

Справа и слева от входа стояли длиннобородые и длинноусые старцы с голубоватыми глазами. Одетые в капюшоны, они были людьми, а не гибберлингами. А во лбу у старцев торчало нечто сильно смахивающее на третий глаз, как у ворожеев водяников. Суровый взгляд на их лицах, казалось, проникал в саму душу.

Дальше шла злобная фигура то ли тролля, то ли орка. На оскалившей здоровенные зубы голове у него высился рогатый шлем. Матёрые кулачища сжимали круглый диск щита.

Следом за фигуркой «воина» шла фигурка бородатого и весьма носатого «гоблина». На его плечи и голову будто набросили шкуру какого-то зверя (из-за снега, припорошившего всё вокруг, трудно было определить его породу). Руки сей безусый гоблин сложил по большой важности на груди.

Последние две фигуры постоянно чередовались друг с другом. В общей сложности я насчитал четыре «воина» и четыре «гоблина». Ну и прибавьте к этому двух «старцев» подле входа.

Кто это и что это — оставалось непонятным.

Элдерхайм состоял из двух круглых частей разного размера. Та, что поменьше, типа сеней, смотрела точно на север. На входе в неё занавесей-шкур не было.

Внутри у самого входа в жилище были ещё две вырезанные деревянные фигурки. Внешне они походили на одетых в тугие куртки с обтягивающими капюшонами на голове старичков, воздевавших руки кверху в своеобразном приветствии. Всё бы ничего, но уж слишком тесны были одежды для этих фигурок, и это не могло не вызвать улыбку.

Сразу у внешнего входа в «сени» справа виднелись всё те же охранные щиты-обереги на шестах, слева — деревянная рыба.

Меня проводили дальше: за откинутым пологом начинался и был Элдерхайм. Огромная высокая зала, в которой стоял устойчивый запах каких-то приятных благовоний, с лёгкими нотками хвои. Внутреннее убранство блистало своеобразным лоском, от всего веяло степенностью и неимоверной важностью. Правда этот лоск несколько «разбавлялся» наличием гигантских бочек вдоль стен (судя по всему, с элем), полками с плетёными корзинами и железными котлами. Но это нисколько не преуменьшало нахлынувшей торжественности и величавости.

Стены снизу были сложены из камня, а выше уже из дерева. По всему периметру под потолком висели на регулируемых цепях плоские котелки светильников, внутри которых горело масло. Прямо в центре стоял громадный медный чан с углями, обогревающий довольно прохладное помещение залы. Судя по всему, отапливали тут тем чёрным углём, вошедшим в моду в столице.

Я обошёл чан и очутился возле лежащей на полу дивной шкуры непонятного мне животного. Больше всего поразил его размер. Если я правильно рассудил, то ростом сей зверь был с хорошего тролля. А его голову увенчивали мощные закрученные спиралью рога, наподобие тех, которые я видел у фигурок «воинов» снаружи здания.

Справа от входа (тут внутри тоже были те смешные фигурки старичков, поднимавших ручки к небу) шла широкая винтовая лестница, заканчивающаяся своеобразной площадкой.

Я перестал таращиться по сторонам и пошёл вперёд к столу, за которым восседали старейшины. Кстати, их столик тоже имел детские размеры.

Прямо за спинами семейки Задумчивых стояли шесты с круглыми щитами и снова неизменные бочки (очевидно элем они запаслись на несколько лет).

Старейшины в отличие от послов Сивых из Новограда, казались неприступными. В своих церемониальных одеяниях они походили на каких-то древних божков. Но что ещё поразило, так это обилие золотых украшений, и именно золотых. Они блестали в свете огней, как новёхонькие начищенные монеты.

На голове старшего из «ростка» был дивного вида шлем, издали походивший на голову кошки. Глаза ей заменяли огромные изумруды, а то, что я поначалу принял за рога оказалось ушами. Венчал этот шлем ниспадающий с макушки за спину белый конский хвост.

Я подошёл к старейшинам на почтительное расстояние и поклонился по старой традиции, а не по новомодной имперской в виде кивка головой.

Кажется, такая учтивость порадовало всех присутствующих тут гибберлингов.

— Приветствуем тебя, Бор! — проговорил старший из братьев Задумчивых. — У людей тебя прозывают Головрезом, у эльфом — Серебряным Бором. А послы Сивые упоминали тебя в своем послании, как Ховдинга, Законника.

Я вдруг понял, что фамилии гибберлингов в переводе на человеческий язык, звучат несколько комично. Все эти Ветродуи, Сивые, Глазастики, Пышки — смешно, согласитесь? Другое дело, когда говорят семья Дистир, или Танкевоск, или Фёрсиктигг. Это уже благозвучнее, хотя и выговаривать непросто.

Но это лишь моё мнение.

— Мы слышали о тебе от наших братьев из Новограда. Слышали много доброго и славного.

— Благодарю за тёплые слова. Для воина нет приятней славы, которая опережает его. Однако у меня просьба: я тут тайно, потому не хочу, чтобы люди знали моё истинное имя.

Не в моей привычке говорить подобные речи, но обстановка того требовала. Здесь, в Гравстейне, жили явно по иным канонам, нежели гибберлинги в столице. Древние традиции, аспекты жизни, взгляды — здесь чужой мир, чужие законы. Они даже традиционный календарь, каждый месяц которого носил название одного из двенадцати Великомучеников, покровителей жителей Сарнаута, не признавали.

Мне было непривычно видеть, что в таком громадном поселении обитают лишь одни гибберлинги, а людям отдали в управление лишь небольшой участочек земли у северной части посёлка, прозывавшийся тут Меннесфольг.

— Волглые рассказывали, что ты при нападении водяников на караван повёл себя достойно и практически в одиночку сохранил и плот, и то добро, которое он перевозил, — продолжал хвалебные речи старейшина.

— Добро добром, но не все уцелели.

— Это да, — кивнул головой старейшина. — Печально…

Тут к нему подошёл один из братьев и что-о шепнул на ухо.

— Ах, да! — спохватился Задумчивый и хвост на его шлеме дёрнулся в такт. — На твоём плоту перевозили сию вещицу, — с этими словами старший принял из рук подошедшего брата, судя по всему, небольшой нож. — Столичный мастер Эдд Шепелявый с братьями выковал бесподобный нож.

— Это «котта»? — спросил я, глядя на матовое лезвие.

Мне приходилось слышать о традиционном для гибберлингов ноже, который они называли «котта». Без гарды, прямой, небольшой длины, по отношению к рукояти. В общем, на вид самый простой и ничем не примечательный нож. Но вот легенд о нём и всяких историй ходило немало.

— Да, это он, — старейшина вроде как улыбнулся. — Рукоять из кости единорога. Красавец!.. Ножам дают имена, ты ведь знаешь. Но у этого оно есть.

Тут старейшина хитро усмехнулся, и его глазки-бусинки засветились лукавством.

— И какое? — спросил я, понимая, что от меня ждут именно этого вопроса.

— Законник!

И уже стало ясно, что меня ждёт подарок.

— Прими его, в знак нашего расположения, — закончил за старшего второй брат.

— Благодарю, но дело в том, что у нас, людей, не принято дарить ножи. И тем более принимать их, как подарок.

— Отчего?

— По древнему поверью, нож нужно либо изготовить, либо заполучить иным способом, чтобы не стать кровным врагом тому, кто дарит… У нас так и говорят: «Не быть на ножах».

— Да? — старейшина удивился. Но почитание мной своих древних традиций его несколько обрадовало. Оно и понятно, ведь они, гибберлинги, тут, в Гравстейне, тоже горой стоят за свои традиции. — И как быть? Неужто продавать?

Гибберлинг всунул нож в кожаный чехол.

— Вот что, — громко сказал он, — я назначаю за него цену… одну копейку.

— Так мало? Такая цена его оскорбит…

— Слова воина! — Задумчивый хлопнул себя по бедру. — Тогда назначь цену сам.

Я чуть задумался.

— Отдам за него столько, сколько есть монет в моём кошельке.

— Ну что же, цена назначена.

Я снял с пояса кожаный мешочек и бросил его брату старейшины. Тот хотел было открыть, чтобы пересчитать деньги, но старейшина его остановил, мол, цена так и останется тайной.

— Ты должен понимать, что приобрёл, — сказал он мне. — Покажите ему.

За дело взялся третий брат Задумчивых. Он аккуратно вытянул Ховдинг, словно опасаясь порезаться, и подошёл к «детскому» столу. Резким движением к себе, он снял довольно солидный кусок стружки с торца дубовой доски. Затем, положив медную монету на стол, удерживая при этом её двумя пальцами, он, как мне показалось, практически без усилий перерезал пятак напополам.

Я принял нож, оглядывая его со всех сторон. Потом лизнул темную сталь.

— Он ещё никогда не был в бою, — уверенно заявил я старейшине. — Потому он «голоден».

— Ещё бы не был! И не быть ему в бою, а на дне реки, не отбей ты плот…

Я убрал нож в ножны и засунул его за голенище сапога. Лицо гибберлинга стало несколько мрачноватым, и он вдруг заметил:

— Жаль, что таких как ты, Бор, не было на всех плотах.

Последнее он сказал с явным огорчением. Я сначала подумал, что погибшие гибберлинги были какими-то его родственниками. Но потом всё стало ясно.

— С Ингоса нам направили святую реликвию, изготовленную самим Правшой, — продолжал старейшина. — Это надо же: астрал преодолела, даже в столице никто из воров не позарился, а тут…

— Что за реликвия? — поинтересовался я.

Ответила сестра «ростка» Осторожных (то была молодая гибберлингская семья поселенцев, состоящая в кровном родстве с местными старейшинами):

— В тайне мы перевозили на Новую Землю святой манускрипт «Великое Древо»… Слышал о нём? Нет? В этой рукописи изложена и хроника от начала начал, от самых первых гибберлингов, от Аса и Эмлы, до великих опустошений. Здесь своды наших законов и традиций… Описание войн с орками…

— Отчего корабль сразу не пошёл на Новую Землю. Зачем такой длинный путь?

— Все хотели приложиться к этой реликвии. Так сказать, лицезреть её воочию. Ведь это практически единственная вещь, если не считать Копья Рона, оставшаяся от нашей прародины Исы. Мы везли её в специальном ларце… А скоро праздник Великого Мары, и мы хотели зачитать несколько глав из жизни этого славного мореплавателя.

Я всё это слушал и не понимал, зачем мне это всё рассказывают.

— Эти водяники, — теперь заговорил старейшина, — совсем распоясались. Третьего дня они пытались напасть на наше поселение, но мы отбились… Много их лодок порубили, а самих сбросили в холодные воды реки. Не думаю, что они в ближайшее время сунутся.

— Во главе водяников был Слим, — добавил брат старейшины.

— Их вождь?

— Да-да, ты слышал о нём? Страшная личность.

Тут в разговор снова вступили Осторожные:

— Говорят, на обед ему ежедневно приносят детей… Мол, это позволяет продлевать ему жизнь.

— Глупости! — сердито ответили из другой семьи, носившей фамилию Угрюмых. — Да и вообще, давно пора пойти на Крутой Рог и разобрать поселение этих голоногих жаб на доски, чтобы…

Старейшина поднял руку в знак тишины.

— Водяники не самая большая проблема, — заметил он. — Пакостники они редкие…

— А как же «Великое Древо»? — подали голос Осторожные. — Да как на нас будут теперь смотреть остальные наши братья? Мы утратили…

Но тут верх снова взлетела рука старейшины:

— Утраченного не вернёшь. Если такова воля судьбы, другого не будет. И хватит о наших проблемах. Мы и так утомили гостя.

Я чуть улыбнулся и решил откланяться. Охрана проводила меня к входу, откуда я побрёл к пристани, всё ещё не зная, что делать…

 

12

Очухался от нестерпимого холода. Ощущение такое, будто я находился внутри льдины.

Глаза совсем не хотели открываться. Кажется, смерзлись веки. Потянулся было рукой, чтобы их растереть, но не смог даже пошевелиться. (Может, действительно вмёрз в льдину?)

От неудобной позы затекло всё тело. Не знаю, может просто каким-то чудом, я смог себя растормошить и огляделся.

Понимание происходящего медленно-медленно затекало в разум, словно капли воды сквозь дырявый потолок мерно падающие в горшок.

Дело обстояло так: я был связан по рукам и ногам, и лежал, судя по всему, на дне какой-то лодки. По плеску волн и плавному покачиванию стало понятно, что эта лодка в реке.

Сероватое небо над головой… Утро, кажется… Холодно, зубы выбивали дробь, тело ныло…

Почему я здесь? И где я вообще?

Снова попытался пошевелиться, но меня спеленали крепко, лишний раз не дёрнешься. Да тут ещё при каждом рывке начинал сильно ныть затылок.

Неподвижно лежать на дне лодки в скрюченной позе, да ещё хлюпаясь в ледяной воде — всё это начинало злить. Обиднее было ещё то, что я совсем ничего не помнил.

Попытки восстановить цепь событий ни к чему не приводили. Помню только, как вышел от старейшин. Несколько минут стоял на площади, решаясь куда идти. Потом… потом… вроде куда-то и пошёл… что-то думал… что-то важное…

Лодку покачнуло — плыву, что ли? Эх, жаль не могу подняться да посмотреть.

Пояса с мечами не было. Отсутствовал и колчан с луком. Кажется, только кольчужка на месте. Её стальные колечки неприятно жгли тело холодом.

Суки! Да что ж такое!

Я с силой распрямил ноги и ударил по перекладине. Лодка резко качнулась, и я вдруг понял, что если она перевернётся, то пойду камнем на дно…

Вспомнил!

Я направился к пристани. Как раз поднимался ветер, чуть запорошило. Подошёл к охранному столбу-оберегу… Чуть поодаль за чернеющими ветками кустов виднелась белая церквушка.

— Посторонись! — прогорланил какой-то парень, тянувший на себе корзину с рыбой.

Я отвернул в сторону, провожая его взглядом, а вот потом… тьма…

Значит, напали, отобрали оружие. Почему сразу не убили?

Слушай, Бор, а, действительно, почему? Неужто сомневались в том, что я это я?

А если так, то решили не рисковать. Связали, бросили в лодку…

Всё равно, спрашивается, зачем? Утопить? Найдёт кто, а я с верёвками на руках, да ногах — сразу станет ясно, что не самоубийство.

Зачем в лодку? Хотели куда-то отвезти? И снова вопрос: тогда где вёсла?

Или, вот что: пустили по Вертышу, мол, коли что, попаду в руки водяников, а те меня и прихлопнут. А? Что, Бор, скажешь?

Возражу, вот что отвечу! А если не попаду в их лапы? Если миную Старый утёс? Миную Студёный плес и…

Ха! Дальше-то пороги! Лодка разобьётся, моё тело, вернее останки, вынесет в Светолесье в Белое озеро… Кто таков? Откуда? Найдут весной, и хрен кто опознает. Если, конечно, найдут!

Нет, слишком рискованно. Ведь если я не утону? Если причалю к берегу, смогу выбраться…

Стоп! Стоп! Стоп! Нож, подарочек мой!

Ай, Стояна, ай, молодец!

Я согнулся в три погибели и не слушающимися пальцами полез за голенище.

Есть! На месте! Только как достать?

Наверное, я потратил с полчаса, пока смог кое-как достать нож. Небо уже хорошенько посветлело, а тело от таких упражнений даже чуть согрелось.

Резать веревки, лёжа на спине, не видя, что собственно делаешь, оказалось трудным делом. Когда я всё-таки смог освободиться, то увидел, что сильно изрезал запястья и ладони. Вода набежавшая в лодку, приобрела тёмно-багровый цвет. Чуть передохнув, я освободил и ноги.

Приподнявшись, разминая затёкшие члены, я огляделся.

Лодка плыла ближе к восточному берегу, и плыла довольно стремительно. Без вёсел я вряд ли смог бы что-то сделать. Остаётся только ждать и надеяться на какой-то более или менее благоприятный исход.

Над водой дул пронизывающий холодный ветер. Пальцы на руках и ногах, нос да уши замёрзли до такой степени, что просто онемели и начинали болеть. Я боялся, что отморожу их. А потом, как бы ни пришлось отрезать эту часть тела.

В голову пришла одна идея: если бы у лодки был руль, то можно было попробовать направить её к берегу. Но вот где взять этот руль? Или что в качестве его использовать?

Огляделся: ни коряги, ни досочки. Принял решение попытаться выломать одну из поперечных перекладин. Разбивая руки в кровь, сделал это, едва при этом не перевернув лодку.

Стал приноравливать доску к корме, отмечая, что направление движения чуть меняется. Прошло несколько минут, и я уже точно увидел, что лодка потянулась к берегу. Но одновременно в неё стала откуда-то поступать вода.

Быстрее! Быстрее! — говорил себе, будто это как-то могло помочь.

И вода поступала быстрее, а вот лодка стала замедлять свой бег.

Твою мать! — я понимал, чем мне грозит плавание в ледяных водах Вертыша.

Жди, Бор, жди, — уговаривал себя.

От напряжения даже перестал чувствовать холод. В голове одна лишь мысль: дотянуть бы как можно ближе.

Три сажени… Две…

Я стал подгребать доской, как веслом и, наконец, нос гулко зашуршал по каменистому дну. Прыжок и ноги опустились на ледяную прибрежную кромку.

Шаг, второй, третий… всё трещит, скрипит… ещё шаг… Вот она земля.

Обернулся, а лодка уже затонула.

Слава Тенсесу! Успел.

Поднявшись вверх по круче, я вышел на небольшой утёс и попытался определиться на местности. С берега всё выглядело незнакомо. Тогда ведь я плыл на плоту, вокруг было иначе.

Ориентиром послужил Старый утёс. Всматриваясь в сторону течения, я заметил в сероватой зимней мгле его очертания. Значит и до Крутого Рога недалеко, вёрст, может, десять.

Мороз крепчал, а с ним крепчала и моя злость. Если доберусь до Гравстейна живым, то, клянусь Нихазом, перережу всем наёмникам глотки. (Я был абсолютно уверен, что это их рук дело.)

Но до гибберлингского поселения было далеко, и что делать дальше я не знал. Огнива и трута нет, из оружия лишь нож, тёплой одежды тоже нет… Куда не кинь, всюду клин!

Я неспешно побрёл вдоль берега, стуча зубами, словно заяц лапами по пню.

Ну и мороз здесь! Холодно как… как…

Сравнения в голову не лезли. Хотелось съесть или выпить чего-нибудь горяченького. А из-за невозможности подобного сделать, я начинал злиться.

И тут где-то внизу захрустели ветки. Я выглянул из-за ели: у прибрежной кромки причалила странная на вид длинная лодка, из которой стали выбираться три водяника. Один из них выскочил в воду, огляделся и… вдруг нырнул.

Меня от одного вида этой сцены пробрал холод.

Водяник вынырнул, взял верёвку и подтянул лодку ближе.

Я присел и стал дальше наблюдать. Водяники сняли какие-то корзины, долго о чём-то переговаривались, а потом принялись разводить костёр.

Делали они всё довольно медленно, уверенные в том, что никакой опасности рядом нет. Ещё бы! Ведь это их земля.

Я сидел в засаде, наблюдая за этими существами, вновь пытаясь разобраться, как к ним отношусь. А пока это думал, вдруг понял, что удача сегодня вновь на моей стороне. Теперь мне было понятно, что делать дальше.

Несколько минут, и уже я грелся у костра и раздумывал, как приготовить себе рыбу.

Кстати, можно поздравит нож с почином. Ведь он уже теперь отведал крови. Утолил голод, так сказать. Правда, начал с моей. Но, пожалуй, это ничего, пусть знает, кто его хозяин.

Выпотрошив пару крупных рыбин (кажется окуней), я наткнул их на палки и стал поджаривать на углях. А меж тем тела водяников подтянул к берегу и накрыл ветками. От них воняло тиной, тухлой рыбой и ещё какой-то гадостью.

Вернувшись к костру, стал греть то руки, то спину, то бока. Голова всё ещё гудела, очевидно, последствия удара по затылку.

План такой, — рассуждал я, — попытаться на лодке спуститься вниз к Крутому Рогу. Там в зарослях обождать до ночи и затем попытаться потихоньку переплыть этот опасный участок. Доберусь до плёса, потом на острова, и в Молотовку.

Возвращаться в Гравстейн пока не было смысла. Не зная там ситуации, не стоило лишний раз рисковать. Ведь как говорили гибберлинги: «Не зная брода, не суйся в воду».

Я ел и глядел на реку, всё ещё ожидая появления других водяников.

Не знаю как, но мысли постепенно откатились к моей собственной персоне. Все вопросы о своём прошлом, я тщательно подавлял: какой есть — такой есть. А почему — Сарн его знает! Так надо.

Кому надо? — вопрошал себя.

Все эти отрывки воспоминаний про Сверра, знакомство с мятежниками, особенно Северскими, да ещё слова Бажены про кровь единорога да сердце дракона… В общем, не человек, а какая-то мозаика.

Видно, в душе я смирился с такими странностями. Чувствую себя какой-то веточкой, плывущей по течению реки. Кто-то её уронил её в воду, или намеренно бросил, и теперь она, то бишь я, плыву, плыву… плыву…

Может, чтобы выбраться из этой речки, мне стоит доплыть до берега и потом бежать? Точно, и туда, где нет никого. Никого!

Подумал про это и тут же забыл.

В очередной раз, выплюнув мелкие острые косточки, я вдруг понял, что именно из-за них не люблю рыбу.

А потом другая мысль: о везении.

Мне часто и практически постоянно сопутствовала удача. В этом не было никакого сомнения. Везло так, как никому другому. А ведь действовал же больше по наитию. Жизнь была непредсказуема. Были в ней и неудачи, и большие победы — это тоже безусловно. Но всегда выходило так, что я даже умереть, толком, не мог. Меня словно возвращало сюда, в этот мир.

Удивительно, так ведь? Из-за этого вдруг начинаешь чувствовать себя… неуязвимым, а это притупляет чувства. Для воина подобное недопустимо. Удача — штука коварная, как и всякая женщина.

И я вдруг подумал, а кто такой собственно Бор? Что это за личность?

Даже есть перестал. Рыба остыла и была уже совсем невкусной. Да ещё не было соли, а без этого вкус совершенно не тот.

По крайней мере, в формировании меня как такового приложили руку три существа: Сверр, а также неизвестный дракон и единорог. Один отдал сердце, другой — свою кровь, третий — тело. Вот и вышел Бор.

Кто они все?

Про Сверра хоть что-то стало ясно, история остальных — сплошной туман.

А с другой стороны, ведь раньше это меня не так сильно волновало, отчего же я сейчас «проснулся»? Что поменялось?

Затушив костёр, я влез в лодку. Тонкая, лёгкая, она прямо летела по воде, и за какой-то час я добрался до Крутого Рога. Приходилось жаться к берегу и прятаться у зарослей, опасаясь столкновения с водяниками.

Выбрав более-менее удобное местечко, я вылез на берег, и стал красться вперёд. Через полчаса показалось небольшое плато, на котором хорошо проглядывались хижины водяников. Они мало чем отличались от тех, которые я видел в Светолесье у Белого озера.

Засев поудобней в кустах, я стал ждать. Так прошёл час. А, может, и больше. Жизнь водяников была однотипной и вполне понятной: все были заняты бытовыми делами. То починяли сети, то лодки, иные занимались просушкой рыбы. Одним словом — скукота.

Сторожей я не заметил. Издали всё виделось обычным мирным поселением.

И вдруг…

Сердце вдруг остановилось, а потом быстро-быстро забилось.

Откуда-то вывели человека. Оборванная одежда, следы кровоподтеков. Он был бос и постоянно подпрыгивал то на одной ноге, то на другой.

Человека я не знал. К нему спустился с крутого холма у скалы раскрашенный водяник в огромном шлеме в виде рыбьей головы. Он обошёл несчастного со всех сторон и ткнул гарпуном в бедро, словно стряпуха, что проверяет степень готовности мяса.

Слим? Вождь? — спросил сам у себя, но ответа пока не находил.

К человеку подбежали несколько водяников и практически мгновенно его раздели. То, что я принял за странный стрекот, оказался их смехом. Они копьями погнали человека по жердям кривого помоста к Вертышу.

Несчастный попытался отбрыкаться, за что получил сильный удар по голове. А потом его подхватили за руки и насильно потянули к воде. Через несколько мгновений пленный с громким плеском свалился в Вертыш. Там его уже поджидали ещё парочка водяников. Они подтянули человека к торчащему столбу и живо привязали так, чтобы из воды торчали плечи и голова.

Я всё это видел, и в голову закрадывались такие мысли, что словами не передать.

Кричал человек, наверное, целый час. И этот час мне показался просто вечностью. От каждого вскрика, у меня по спине пробегали мурашки.

А я всё продолжал сидеть в заснеженных кустах, глядя на эту картину, так и не в силах понять смысла подобного издевательства. Напрашивался только один вывод: это всё ради удовольствия. Ну а зачем ещё такие пытки?

Водяники изредка подплывали к привязанному и покалывали его своими гарпунами.

Рассуждения про мою персону и везение теперь казались такой глупостью. Вдруг подумалось, что если я оказался бы на месте этого человека.

Снова и снова я возвращался к мыслям о смерти, и при каждом раздирающем душу крике, на разум нападало какое-то оцепенение. Я вжимал голову в плечи, и даже закрывал уши.

Мертвое тело вытянули на помост. Мне было плохо видно, однако уже через несколько секунд я понял, что за вещь оказалась в руках одного из водяников: они снимали кожу с человека, сворачивали её в рулоны и уносили в хижину к вождю (я был абсолютно уверен, то это его дом).

Когда они закончили с «разделкой», в поселение снова вернулся привычный быт. Словно и не было ничего. Починка лодок, сетей. Рыбу потрошат. И всё бы ничего, но душа была не на месте.

Казалось бы, ну вот я хоть чуть успокоил её, и то чувство растущего бешенства из-за собственного бессилия, заглушая его одной лишь мыслью, мол, всё равно все умрём. Но тут снова вывели из дальней хижины ещё одного босого человека. Он громко рыдал.

Видеть здоровенного мужика раскидывающего сопли во все стороны было неприятно. Не то, что бы я его не жалел, просто подумалось, что можно было вести себя более… более… достойно. А тут… Не ребёнок же, в конце концов!

И снова вышел, одетый в рыбий шлем, вождь и долго осматривал пленного.

Его поволокли к реке, разрывая по дороге одежду. Схватив за руки-ноги легко забросили в воду. Привязали к тому проклятому столбу, и он долго-долго кричал от холода, от той невыносимой боли, страдая так, как не страдал никто на моей памяти. Даже предыдущий пленник, мне казалось, промучился меньше.

Уже вечерело. Человек в ледяной воде в отличие от своего товарища, продержался дольше. Когда он затих, к нему подплыли двое водяников, несколько раз ткнули своими гарпунами, а потом вытянули на помост посиневшее тело.

В свете уходящего солнца было плохо видно, но я знал, что его тоже «разделывают», как какую-то свинью, или телёнка. Вон понесли отдельно шкуру (зачем — непонятно), вон потянули мясо, кости…

Дождусь темноты и уйду. Не дай Сарн, попасть в руки-лапы этих гадов лягушатников. Лучше утоплюсь, или зарежу сам себя.

Только подумал, как услышал крик…

Сердце ёкнуло и остановилось. Я аж приподнялся, вглядываясь вдаль, в сторону хижины вождя водяников Слима.

Возле входа стояла громадная человекоподобная фигура. Это был орк.

Ещё один? — мелькнуло в голове. — Это как-то странно! Почему во всех диких племенах присутствует орки?

Крик повторился. Я понял: так плачут… дети.

Из тёмного зёва входа хижины вышел Слим, держащий в руке небольшой предмет… То есть, это был ребёнок. Голенький, совсем-совсем ещё малыш, от силы лет пять. Слим крепко сжимал его за ногу, подвесив дитя вниз головой.

Орк громко проорал и Слим поднял ребёнка вверх. Даже в таком тусклом вечернем свете я видел, как посинело от холода его тельце.

Чтобы сдержать нахлынувшее чувство бешенства, рвавшееся изнутри, словно дикий волк, я закусил ладонь.

Слим размахнулся, и тело ребёнка с силой ударилось о громадный серый валун.

Звук был глухим, типа, ш-шлёп-п! В стороны брызнула кровь и ещё что-то, я не досмотрел и резко сел. Закрывая глаза второй рукой.

О, Тенсес!

Это была единственная мысль. В висках стучало. Сердце рвалось наружу, а на глаза надвигались уже знакомые «шоры».

Спокойно! Спокойно! Спокойно! — уговаривая разум, удерживаю его от того, чтобы он не нырнул во мрак бешенства.

Бормочу, а сам вижу одну и ту же повторяющуюся картину. И с каждым следующим воспоминанием ярость закипала, рвалась наружу в желании уничтожить любого, кто звался водяником… Всё, что запомнилось до последней «волны» ослепляющей злобы, так это выступившая на ладони кровь. Зубы стиснули и без того порезанную ножом кожу, достигнув костей…

Я уже знал, что делать дальше, выпуская своего «дракона»…

 

13

В руках только примотанный куском тряпицы нож. Это чтобы не выронить его в пылу боя. С него медленно капает густая кровь. От частой работы он стал тупиться.

В живых практически никого из водяников нет. Разбежались. Вон последний. Стоит напротив, смотрит на меня своими выпученными глазами. Я чувствую, что ему страшно.

В пламени горящих хижин, весь измазанный темной вонючей липкой кровью водяников, я был похож на какого-то астрального демона. Или на иных чудовищ, о которых рассказывают легенды.

Водяник это понимал, не решаясь наброситься со своим жалким гарпуном. Он смотрел на торчащую на шесте голову Слима, а рядом с ней голову орка (откуда он тут только появился?), и медленно пятился назад к реке.

Десятки трупов. В голове одна мысль: убить их всех. Маленьких, больших — всех без исключения. Убить, уничтожить, как болотных жаб… Чтобы даже памяти не осталось. Сжечь в огне, оставить только пепел.

Двое людей, стоявших прямо за мной, единственные, кто спаслись, смотрели на меня с не меньшим ужасом, чем этот водяник.

Ах, как жаль, что убить можно только один раз. Я бы Слима бы прикончил раз двадцать, да ещё бы и разными способами. Убил бы, он воскрес, я бы снова его убил, он снова воскрес…

Эх, нельзя! А то тот звук шлепка бьющегося о камни тельца ребёнка до сих пор звучит в ушах. Никак не выходит из головы.

Прыжок. Ещё один. И вот я стою прямо подле водяника.

— Назначаю тебя вождём! — проорал я, легко отбивая его выпад. — Как тебя сейчас прикончить? Дай подумать.

Снова отбил выпад и сделал шаг ближе. Водяник хотел отпрянуть, но споткнулся и упал на снег.

Я налёг сверху коленом на грудь и замахнулся.

— Стой! Стой! — закричал кто-то сзади. — Это уже зверство!

— Отойди отсюда, — прорычал я. — Лучше поищи лодки.

Я закончил с водяником через десять минут. Его части разложил в виде руны Арга и несколько минут любовался.

— Жаль, что никого не осталось, — проговорил я, всё ещё неудовлетворенный победой.

Хотелось большего.

Вдруг другая моя частичка строго замотала головой: ай-ай-ай, отпустил на волю своего бешеного зверя.

«И что?» — зло рявкнула первая.

«Ты его не можешь контролировать. Совершенно не можешь… И где гарантия, что в будущем этот зверь не пожрёт тебя самого? — вторая частичка печально глядела на меня. Я её прозвал «единорогом». — Ты изничтожил не только взрослых водяников, и не только их воинов…»

«Пусть знают! — рассвирепел «дракон». — Люди это им не домашний скот!»

«Месть порождает только месть».

Диалог с самим собой прервал второй пленник, подошедший ко мне.

— Тот нагрудник, — вдруг сказал он, — принадлежал Сотникову.

— Что? — не понял я, с трудом возвращаясь в этот мир.

— Говорю, что нагрудник вождя водяников не его, а Ермолая Сотникова.

Мы встретились взглядами. Кажется, этот человек не очень-то выглядел испуганным, как его товарищ.

— Как тебя зовут?

— Игнат.

Я огляделся, пытаясь определиться, где нахожусь и направился к хижине Слима. Её, кстати, поджечь не успел.

Заглянув внутрь, я быстро нашёл валяющийся у входа нагрудник и взял его в руки.

— Видишь вот это клеймо? — говорил мне Игнат. — Я точно знаю, что такой же был и у Сотникова.

— Мало ли чьи доспехи…

— Ну да! В Сиверии часто найдёшь такие вещи, да так, чтобы они ещё были и похожи один на другой! Я утверждаю, что эта вещь принадлежала Ермолаю.

Ещё раз оглядев нагрудник, я резко протянул его Игнату.

— Отправишься со своим товарищем в Молотовку к Стержневу и доложишь. Ясно?

— А ты?

Я огляделся и подошёл к небольшому ларцу у стены.

— Не всё ещё сделал, — отвечал Игнату. — Кое-кто остался.

— И кто?

— Колдуны на Старом Утёсе.

— Да ты что! Это же самоубийство!

— Ну и хрен с ним!

Я присел у ларца и попытался открыть замок. Не получилось.

— Что это? — спросил Игнат.

— Нихаз его знает. Ладно, давай уходить отсюда.

Я подхватил ларец, и мы вышли наружу. Навстречу бежал второй пленный.

— Есть лодки, — сообщил он, задыхаясь.

— Вот и отлично, — бросил я. — Надеюсь, дорогу найдёте.

Игнат несколько секунд стоял, собираясь что-то сказать, но не подобрав слов, ушёл к пристани.

Я поглядел им вслед, потом подобрал камень и с силой несколько раз ударил по замку. С четвёртого удара дужка оторвалась, и я смог его снять.

Внутри лежало нечто похожее на старую книгу. Чуть полистав этот фолиант, я вдруг вспомнил, как старейшины Гравстейна сетовали на пропавшую реликвию, которая, мол, утонула в Вертыше. Она это, или не она, мне было не ясно. Но я закинул её назад в ларец и пошёл к пристани за лодкой.

Огонь ещё долго освещал холодные воды Вертыша. Даже достигнув противоположного берега, я различал, некоторые предметы на берегу.

В душе было гадко. Не хотелось никого видеть. И потому я решил, что после окончания своей миссии на Старом утёсе, какое-то время побыть одному.

 

14

Утро встретило меня пронзительным ветром, сбивающим с ног. Я вытянул лодку на берег, прихватил гарпун и пошёл на утёс. Взбираться вверх по пологому склону, по которому пролегала тропа, было очень трудно.

Шёл я осторожно, поминутно поглядывая вверх, опасаясь быть застигнутым колдунами врасплох. Не хотелось бы, чтобы мои кишки висели на их ледяных сосульках.

Где-то на середине подъёма, я заметил на небольшой площадке одного водяника. Он внимательно глядел на реку. Подкрасться к нему не составило труда. Среагировал он только, когда моя нога оступилась, и вниз покатились камешки. Прыжок и нож легко вошёл в районе кадыка.

Водяник безвольно повис на руке.

— Тяжёлый, собака! — выругался я, пытаясь не свалиться на скользкой тропинке.

Уложить труп водяника было трудно. Он всё намеревался скатиться вниз.

Оглядевшись, я снова пошёл вверх. Надо довести дело до конца.

Уже у самой вершины ветер чуть попритих. Я обошёл поросший соснами южный склон и вышел к небольшой ложбинке. Солнце выглянуло из-за серых туч. Его ослепительные лучи, отражались от белоснежных сугробов, вызывая на глазах слёзы.

Отдышавшись, я стал осторожно пробираться вперёд, внимательно оглядываясь по сторонам. Уже преодолев лесистую ложбину до половины, я учуял слабый запах дыма. Он доносился с восточной стороны.

Крался долго-долго. Сердце отчаянно билось о грудную клетку, но мысли в голове были чёткими и слаженными.

Шаг. Прислушался. Ещё шаг.

Кажется, что-то похожее на разговор донеслось справа.

Чуть присел и ещё шаг. Ноги увязали в снегу по колено. Пар изо рта вырывался густыми клубами, тут же инеем оседая на бороде и усах.

Шаг. Раздвинул ветки… Глаза долго шарили по площадке.

Кажется, здесь никого. Стал обходить деревья слева, прислушиваясь и принюхиваясь к окружающей обстановке.

Где-то в небе закаркала ворона. Солнце снова скрылось за небольшой тучкой, и тут же подул холодный ветер. Его порыв поднял вверх снежную пыль, отчаянно лезшую в глаза.

Я вышел к следующему ряду сосен и снова выглянул из-за веток.

Наконец-то: недалеко от края у небольшого костерка стояли трое водяников. Двое из них смотрели в сторону Крутого Рога, а последний сидел на валуне и что-то мастерил.

До них было довольно далеко, да ещё глубокий снег мешал. Если я выскочу, то явно не добегу, повиснув на «пиках». А подкрасться ближе не выйдет.

Колдуны обернулись и подошли к костерку, что-то обсуждая на своём «рыбьем» языке.

Мне виделся один выход: ждать. Желательно, чтобы они разделились и тогда…

Словно читая мои мысли, двое водяников отправились вдоль края утёса. Я тут же стал красться со спины к третьему, стараясь потупить взор и не смотреть ему в спину.

Но это не помогло. Я видел, как водяник замер и повернул голову в ту сторону, где я сидел в засаде. Два его товарища уже скрылись за соснами, хотя их сгорбленные фигуры всё ещё периодически мелькали за стволами деревьев.

Нас разделяло около пяти шагов. Я чуть согнул ноги, готовясь к прыжку. Физиономия водяника мне сейчас напоминала морду любопытной курицы. Его, не моргающие лупатые три глаза, оглядывали заросли. Подспудно, я думаю, он понимал, что его подстерегает какая-то опасность, но он был всё ещё не в силах определить её источник.

Шаг. Снег тихо-тихо скрипнул. Я отчаянно глядел сквозь водяника, стараясь не сосредотачивать взгляд на чём-то конкретном. Ещё шаг. Ладонь вспотела, сжимая нож.

И тут водяник вдруг повернулся ко мне. Я даже среагировать не успел, и мы уставились друг на друга. Так прошло несколько секунд.

Я прыгнул вперёд, но водяник отпрянул, при этом пытаясь схватить своё кривой жезл. Хорошо, что не успел, и я сделал выпад, вгоняя нож в район сердца. Лезвие с лёгким шипением распороло кожу и скользнуло внутрь. Ударом кулака левой руки, я свалил водяника наземь и, присев на колени, живо перерезал горло, лишая возможности позвать на помощь, или произнести заклинание.

Тонкая плёнка век опустилась вниз, закрывая его глаза. Я подхватил тело подмышки и посадил назад на камень. Чтобы оно не упало, взял первую подвернувшуюся палку и постарался ей подпереть водяника.

Висевшие на жезле на тонких верёвочках отполированные до блеска черепа явно принадлежали людям. А их небольшой размер говорил о том, что это были дети.

Я тут же с отвращением отодвинулся от черепков и быстрым шагом направился к зарослям. Вторые два водяника уже шли назад. Между стволами деревьев мелькали их худые фигуры.

Нападать решил на последнего. Прыжок был несколько неудачен, и мы покатились вниз к обрыву. Благо ещё, что нож не выпал из рук.

Три чётких удара в район груди и на снег полилась густая, словно слизь, кровь.

Оставшемуся водянику не было видно, что произошло и это хоть как-то спасло меня от внезапного нападения со спины. Я, полусогнувшись, рванул вперёд, выскакивая перед водяником, словно из-под земли и тем самым ошарашивая его.

Он выставил вперёд свой посох и пробулькал какое-то заклинание. Голову стянул «обруч», и я резко свернул в сторону. Надо сказать, весьма вовремя. Из-под снега вырвались четыре кривых ледяных «когтя». Кажется, один из них успел оцарапать мою ногу.

Влево, тут же вправо, снова влево… Водяник растеряно водил жезлом, чуть отступая назад.

Прыжок вперёд и тут же влево. Знакомое уже чувство «обруча» на висках и «пики» выскочили вверх, едва-едва не задев меня.

Вперёд и вправо… Не стоять на месте! Двигаться.

Влево, влево… вправо и вперёд. До колдуна ещё шагов десять… Резко назад, и снова вовремя. «Когти» подняли в воздух снежную пыль, закрывая на какие-то секунды меня от водяника.

Я подскочил к нему, перехватил рукой жезл и нанёс резкий тычок в бок. Колдун отклонился назад и лезвие полоснуло ему по руке.

Посох он держал крепко, используя его, как преграду между собой и мной. Я решил резко разжать пальцы, выпуская палку, и сделал шаг вперёд, нанося укол в район сердца. Водяник пошатнулся, пытаясь удержать равновесие, и тут же из-за этого пропустил удар. Для пущей верности, я крутанул рукоять ножа.

Водяник замер, чуть согнувшись. Резким движением выдернув нож, я примерился и уже не торопясь снова пустил его в ход. А потом ударом кулака свалил водяника на снег. Опустившись коленом ему на грудь, не давая пошевелиться, приготовился закончить дело.

Нож скользнул по дряблой коже и из трахеи послышался характерный свист, вырывающегося из лёгких воздуха.

Вот и всё. Кровь резкими толчками лилась на снег.

Надеюсь тут, на утёсе, больше нет водяников. Эта мысль чуть успокоила разум, хотя от напряжения руки всё ещё дрожали, словно листья на ветру.

Я поднялся и оглядел место схватки. Выглянувшее солнце, снова ослепительно резануло по глазам, вызывая слёзы.

Да, кажется от брошенного в воду камня, пошла слишком большая волна. Но всё к этому и шло. Если бы не я, то проблему решил бы кто-то иной. Может, и Молотов нанял бы каких-нибудь ребяток…

А, может, Бор, так того требовали боги? Наверное, эти водяники перешли все допустимые нормы морали, и Сарн… или Нихаз… а, может, и они оба решили таким образом, используя меня, погубить нерадивое племя дикарей.

Я вытер нож и вымыл руки снегом.

Мысль о том, что следовало бы где-то отсидеться, уже заменилась иной. Уж если началась такая «каша», то её следует доварить до конца. Иначе будет только хуже.

С этими мыслями я пошёл вниз к реке, к привязанной лодке.

 

15

Холодно… очень холодно. Ещё эта отупляющая усталость… голод…

Я плыл сквозь ветер, пургу, обходя на утлой лодочке льдины, гребя, что есть силы к Гравстейну.

Прощать… оставить, как есть… Ну, уж нет! Чего прятаться, разберёмся как мужчины.

Живот жалобно заурчал. Я зачерпнул рукой воды и сделал маленький глоточек. Голод это не заглушило, но хотя бы чуть обмануло чувства.

Раз. Два. Слева. Справа. Ещё один гребок… Раз. Два…

Спина от неудобной позы затекла. А мне ещё плыть и плыть.

Темнело быстро. Рисковать и плыть наобум я не хотел, потому стал искать место, чтобы причалить. Для лагеря выбрал западный берег: на нём случайных встреч с водяниками будет поменьше.

Тут сквозь деревья мелькнул силуэт чего-то похожего на избу. Я резко развернул лодку и направил её к обледенелому берегу. Осторожно причалив, осмотрелся по сторонам, и стал выбираться вон. Причём делать это пришлось, крайне осторожно, поскольку лодка так и норовила сбросить меня в воду.

Подтянув её как можно дальше, я выбрался на твёрдую землю и стал взбираться вверх по круче. Минут через десять вышел на узкое плато, где сквозь заросли какого-то кустарника, различил чёрные обугленные бревна избы.

Дом, судя по всему, горел давно. Большая часть стен уже начала покрываться характерным для этих мест зеленоватым лишайником. Дверей не было и я осторожно вошёл внутрь. В пустые окна пробивался вечерний свет. Через дыры в прохудившейся крыше изредка залетал снежок.

Я снова вышел наружу и обошёл избу. Брёвна лишь слегка обуглились, а в середине они всё ещё оставались более или менее нормальными. Я подковырнул их ножом и вернулся к двери.

Пожалуй, остановлюсь тут на ночь. Это всё лучше, чем сидеть у берега, замерзая от порывов ледяного ветра.

Вернувшись вниз к Вертышу, я спрятал лодку в зарослях и, забрав ларец, снова пошёл к дому.

Сон не шёл. Во всём виноват голод и холод. От этого в душе снова пробуждался постоянно недовольный «дракон».

Кое-как примостившись, я попытался заснуть. А в голову снова заползали мысли о моём прошлом.

Удивляло больше всего то, что я не сильно рвался его выяснить. Как будто, так и надо было.

Во мне загадок больше, чем во всём Сарнауте.

Бор — кто он, вообще, такой?

Я помнил, хоть и отрывками, жизнь Сверра, с которым, впрочем себя и ассоциировал. А о Боре, Нихаз его дери, ничего!

Откуда он? Точно ли с Ингоса? Или это просто наложились воспоминания Сверра? Загадка на загадке.

Кто-то подлез под самый бок. И чуть приоткрыл глаза, всё же не смог в серой вечерней мгле ничего различить.

— Кто там? — проворчал я.

— Холодно, что-то, — проговорил знакомый голос.

— Стояна, ты?

Молчание и долгое сопение.

— Опять погреться? — спросил я.

Снова сопение. Я закрыл глаза и попытался заснуть.

— Долго ты идёшь, — сказала Стояна.

Это точно был её голос.

— А куда мне торопиться? — пробурчал я, ощущая, насколько холодное её тело. Это чувствовалось даже сквозь одежду.

— Ты не тем занят, — сказала Стояна. — Всё какой-то ерундой маешься.

— О чём ты? — спрашивая, а сам чувствую, как глаза прямо-таки сами собой закрываются.

— Разобраться, как мужчины…

Стояна хмыкнула.

— Мстишься, а оправдываешься перед самим собой словно набедокуривший сорванец. Дело у тебя совсем другое!

— Что ты всё загадками говоришь? — рассердился я, пытаясь оттолкнуть друидку.

— А то и говорю… Ты разве не видишь?

— Что не вижу?

Стояна вздохнула.

— Иного мира, вот чего… Да не спи ты! Слышишь? — прошептала Стояна на ухо. — В Чёрной Избе не нельзя спать.

Знакомое название, — подумалось мне. — Кто-то уже рассказывал про Черную Избу.

— Самое мудрое, — проговорила друидка, — закрыть дверь. Иначе до утра не протянешь.

— Какую дверь? Где ты её тут видишь?

Стояна махнула рукой в сторону. То, что можно было назвать дверями, валялось в сторонке от входа. Они практически вросли в землю, так что отрывать их оказалось весьма трудно. Провозившись, какое-то время, я выставил их на входе, оправдывая себя тем, что хотя бы как-то закроюсь от пронизывающих порывов ветра.

Несмотря на проделанную работу, мне по-прежнему хотелось спать.

Я опустился на своё место и сжался в комок. Друидка присела рядом и снова прильнула ко мне. Она вдруг приподняла акетон, прильнув всем телом, и её пальцы пробежали по груди вниз к животу, и ниже.

— Ты чего такая холодная? — проваливаясь в дремоту, проговорил я, чувствуя, что мне всё-таки приятно.

— Да не спи ты! — как-то обиженно сказала друидка.

— Чего ты хочешь? — раздраженно спросил я.

— Чего?.. Тепла… ласки… Очень хочется, — и тут она прильнула своими губами к моим. — Ну что же ты?

Тело охватила знакомая приятная дрожь. Давно я не был с женщиной. Хотя, чего сразу давно?

Я потянулся и обнял худенькое тельце друидки. Рука скользнула под её куртку и друидка зашептала мне на ухо:

— Такой горячий… живой…

— Стой! — я мигом проснулся от ворвавшейся в мозг страшной мысли, отталкивая Стояну. — Ты что? Мертвая?

Друидка усмехнулась.

— Какой ты тугодум! — несколько игриво проговорила девчушка, снова пытаясь поцеловать меня в губы.

Я тут же отстранился, и она встала, и, как мне показалось, обижено отошла в сторону.

— Не спи! — приказным тоном сказала девушка.

— Уснёшь тут с тобой! Пристала, как банный лист…

— Не сердись, ладно? Я не хотела тебя обижать… просто никогда…

Друидка тяжко вздохнула.

— Попалась я. Очень глупо получилось…

— Да о чём ты?

В ответ тишина. Я открыл глаза и встал: в лунном свете, струящемся сквозь проёмы окон, было видно, что в избе никого нет.

Привиделось, что ли? Мозг отказывался соображать. И снова стало тянуть в сон.

Где-то снаружи заскрипел снег. Такой звук бывает, когда кто-то ходит по морозному насту.

Я прислушался. Вроде тихо.

И тут снова скрип, но уже чуть левее и ближе. Рука сама собой легла на «кошкодёр».

Сон мигом слетел, и сердце быстро застучалось в груди.

К избе кто-то шёл. И этот некто остановился у дверей, переминаясь с ноги на ногу. Мне показалось, что существо снаружи словно принюхивается.

Снег снова скрипнул, и этот неизвестный пошёл вокруг дома. Секунда-вторая, я ждал, что он подойдёт к маленькому проёму окна.

Шаг. Ещё шаг. Я всё глядел, став на изготовку.

Чёрная тень быстро мелькнула и тут же пропала. Стало тихо-тихо.

Я решился подойти к двери и осторожно приотдвинул её в сторону. Полная луна прекрасно освещала мир вокруг и на снегу отпечатались чьи-то следы, ведущие за дом. Это были следы человека.

Я вернулся в дом и снова закрыл проём дверью, при этом подперев её изнутри толстым бревном.

До самого утра вокруг дома периодически кто-то ходил. Мне даже подумалось, что снаружи было несколько существ.

Водяники? Гоблины? Орки? — гадаю и тут же отметаю все варианты.

Странная походка. Очень странная… Кажется, мне уже приходилось с подобной сталкиваться. Только вот мозг сейчас не хотел искать нужного ответа.

Когда взошло солнце, я чувствовал себя разбитым и от того очень рассерженным. Звуки шагов стихли ещё пару часов назад, но я не решался выйти.

Я не трусил. Но осторожность никогда не мешала.

Убрав из проёма дверь, я выглянул наружу и снова оглядел следы, оставленные явно человеческими ногами. Они накрутили вокруг избы целую тропинку. Удивительно, что двери они даже не тронули, и не пытались проникнуть внутрь.

И тут я понял, кто мог быть этими странными существами — мертвецы. Нежить.

От этой мысли волосы на голове встали дыбом. Я же в той местности, что на карте звалась Могильником.

— Спасибо тебе, Стояна за подсказку, — проговорил я, глядя в небо. — И чтобы я без тебя делал?

Спустившись вниз к Вертышу, я вытянул припрятанную лодку, и снова погрёб к Гравстейну… решать вопросы по-мужски…

 

16

Лицо Ефима красноречиво говорило о его растерянности. Он явно не ожидал меня увидеть. Молотов поднялся, глаза его стали размером с хороший медный пятак.

— Ты…

Прозвучало это больше, как вопрос. Затем Ефим просто захлебнулся и опустился на лавку, потирая затылок. Его лицо расплылось в заискивающей улыбке.

Пробраться к купцу в дом было плёвым делом.

— Не ждал? — хмуро спросил я, проходя в светёлку и поплотнее прикрывая за собой двери.

— Честно скажу, что не ждал.

— Даже догадываюсь почему, — зло усмехнулся я.

— Нет-нет… я не причём.

— Конечно! А кто им рассказал обо мне? Кто выдал, что я Бор? — пошёл я напролом, хотя сам наверняка не имея доказательств того, о чём так убеждёно говорил.

— Ну… ну… ты пойми… у тебя дети есть? — спросил Ефим.

— Нашёл чем прикрываться.

— Я не о том. Они надавили… а у меня дети, жена… да ещё брат в заложниках…

— И ты меня выдал.

— Так вышло… я не хотел, мне пришлось. А они сговорились друг с другом и решили тебя прикончить. Когда принесли твои мечи, я подумал, что у них всё вышло.

— Где оружие? — сухо спросил я.

— Тут… в сундуке. Я прибрал…

— Ну ты и… Вытягивай.

Молотов засеменил на своих длинных кривых ножках к стоявшему в углу комнаты сундуку и дрожащими руками принялся открывать замок.

— Они принесли, а я спрашиваю, мол, что произошло. Говорят, схватили тебя, связали и хотели в Вертыше утопить…

Тут Молотов наконец открыл замок и несколько испугано посмотрел на меня.

— Я не думал, что до такого дойдёт, — врал он мне. — Честно, не думал. Они угрожали и я… и я…

— Хватит блеять, как козёл! — рявкнул я и подошёл к Ефиму.

Он вытянул из сундука свёрток, в котором лежали мои мечи, лук и колчан.

— Чего ж не утопили? — спросил я, осматривая оружие в тусклом свете одинокой свечи.

— Был вечер. Темень, не видно ни зги. Дело поручили трём «лопухам». Они всё приготовили, а потом вдруг откуда-то, по их словам, полезла нежить. Те испугались, бросились наутёк. Когда вернулись — лодки нема. Решили, что связанный ты долго не протянешь. Или на порогах разобьёшься, или водяники тебя…

— Н-да. Так за всё мне следует благодарить нежить?

Молотов стушевался и замолчал.

— А мечи, смотрю, припрятал. Понравились?

— Да почему же? Просто так вышло…

— А чего ж не спишь? Совесть поди мучает?

Молотов огляделся по углам и шёпотом ответил:

— Мне сон вчерась был. Вещий… И страшный, аж жуть! Дело такое: стая ворон налетела и села на заборе вокруг моего дома. Пригляделся, а то и не забор вовсе. Мечи из земли торчат. Точь-в-точь, как твои… Я хотел было прогнать ворон, а некто во сне и говорит, что нельзя этого делать.

— Почему?

— Вороны, мол, прилетели охранять мою семью. Их прогонять никак нельзя.

— Некто? Кто именно?

— Не знаю… Кажется, женщина. Молодая… Помню, что рядом с ней была… собака… или ещё кто. Крупное животное.

— Рысь?

Ефим задумался, а потом продолжил:

— А за оградой — волки. Много волков. Такие свирепые, ободранные… С зубов кровь капает… Страшно. Я утром сходил в церквушку к Вере… Смирновой… Помолился Тенсесу, ей рассказал, а она говорит, что вороны всегда не к добру. Кровь прольётся… скоро…

— Мои мечи — Братья Вороны, — сообщил Молотову я. — Небось, не ведал?

— Что?..

Молотов побледнел. Тут дверь в светёлку распахнулась, и внутрь стремительно вошли двое: Лешук и ещё один высокий крепкий человек. Они стали в проходе, свирепо уставившись на меня.

— Так-с! — растянуто проговорил Лешук. — Вернулся?

— А ты не ждал, — усмехнулся я, подвешивая пояс с мечами.

Больше никаких разговоров не было. Громила за спиной Лешука бешено вытаращил глаза и прыгнул на меня.

Такой прыти я не ожидал. Его кулаки лихо пробежались по моим рёбрам, выбивая из нутра тяжёлый вздох.

Признаюсь честно, что впервые столкнулся с таким мастером кулачного боя. Бился он весьма искусно. Несколько секунд, и я отлетел к дальней стене, больно ударяясь затылком о брёвна. Молотов испугано попятился, вжимаясь в стену.

Я поднялся, сплёвывая на пол сгустки крови.

«Вот, кажется, и первая кровушка полилась», мелькнуло в голове, что-то вроде мрачной шутки.

Так драться мне ещё не приходилось. Да и глупо казаться крутым в том деле, в котором ты не мастер.

— А если так? — ухмыляясь, спросил я, вытаскивая сакс и фальшион.

Громила чуть попятился, а потом сделал глупость и бросился вперёд, видно рассчитывая выбить оружие из моих рук. Два движения и его тело глухо рухнуло на пол. К моему сапогу потянулась темная струйка крови.

Лешук от неожиданности даже открыл рот. Он как-то неуверенно потянулся к своему клинку, но я сделал несколько шагов, всаживая ему в живот фальшион.

— У всех бывает конец, — сказал я, уже обращаясь к Молотву. — У «волков» тоже…

Купец испугано смотрел на меня, всё ещё вжимаясь в стену.

— Где их лагерь?

— З-з-за… з-за-а… посёлком… с-севернее…

Он с большим трудом смог выдавить из себя слова.

— Знаешь, почему я тебя оставлю в живых?

— Н-нет… Почему?

Я усмехнулся и вышел вон, бросая напоследок: «Чаще ходи молись. А не то грехи к земле придавят»…

Накануне поздно вечером я наконец доплыл до пристани. Благо, что тут никого не было и мне удалось практически незамеченным добраться к матушкам Глазастикам.

Они несколько удивились, глядя на мою усталую фигуру.

— Ты где пропал? — начали спрашивать гибберлинги, но потом замолчали, ошарашенные увиденным.

На стол с глухим звуком опустился сундучок.

— Это… это…

— Оно самое. Ни о чём сейчас не спрашивайте и никому пока не говорите, что я вернулся в Гравстейн.

Матушки, кажется, меня не слушали, глядя на ларец. Первым решился дед. Он резко открыл крышку и охнул.

— Слава… слава…

Дальше они забормотали на своём языке.

— Молотов в посёлке? — спросил я, наскоро перекусывая копчёной колбасой и заедая её пресным хлебом. — Мне нужен тулуп или что-то в этом роде. Замёрз, как собака!

Гибберлинги пропустили мои слова мимо ушей, всё ещё не в силах поверить в то, что я вернул их святую книгу.

— Эй, вы меня слышите?

— О, Бор! Ты не представляешь, что сделал для нас!

— Представляю. А теперь внимательно слушайте, что я вам говорю. Люди Молотова — разбойники. Мятежники. Они связаны с тем бунтом в Орешке.

— Что? Не может быть!

— Я точно знаю! Прикажите, чтобы усилили охрану на воротах и стенах. Особенно этой ночью.

— Почему именно этой?

— Во имя Святого Арга! Не задавайте вопросов, а просто делайте.

Закончив есть, я схватил тулуп, шапку и вышел вон.

И вот теперь, разобравшись с Лешуком и выяснив, где лагерь наёмников, я тихо вышел из дома Молотова и направился в сторону Ухающего леса.

 

17

В небе висела холодная полная луна. Было светло, почти как днём. Я осторожно двигался вдоль отвесной серой скалы на север. Чёрные сосны отбрасывали длинные чёткие тени, глядя на которые мне в голову начинали заползать мысли о нежити.

Как мне повезло тогда в Черной Избе. Если бы не совет Стояны…

Где-то впереди периферийным зрением я отметил тусклый свет, похожий на свет от костра. Несколько мгновений понадобилось, чтобы я снова определил источник, и после этого чуть изменил свой курс, направляясь в лагерь наёмников.

Это тебе не с водяниками драться, — говорил сам себе. — Эти ребята поматёрей будут.

Тут в голову пришли слова Молотова про его вещий сон. Да, крови сейчас прольётся столько, что ой-ой-ой!

Ухающий лес прозвали так за то, что здесь обитали полярные совы. Гибберлинги приспособили их для передачи почты. Говорят, что они даже умудрялись отправлять этих птиц через астрал.

Конечно, в это было трудно поверить, но в последнее время, много сказок превращалось в быль. А с помощью колдовства и не такое можно было сделать.

Полчаса и я приблизился к источнику света.

Впереди, на большой поляне, огороженной с двух сторон отвесными скалами, виднелись несколько простеньких изб, подле которых горел один большой костёр. Возле него дежурили четверо людей.

Эти ребята выглядели достаточно бодро, и ждать, что они прилягут, или где-то присядут отдохнуть, не приходилось.

Я достал лук и стал осторожно натягивать тетиву.

Легкий порыв ветра донёс запах человеческого жилья. Сразу же подумалось, что там, в этих маленьких заснеженных избах, дремлют люди. А, может, о чём-то тихо переговариваются, вспоминают былые дела. Или своих родных. И они даже не думают, что многие, если не все, сейчас отправятся в чистилище…

От подобной самоуверенности, я даже внутренне ужаснулся. Никак не ожидал от себя, что порой могу быть таким чудовищем.

— Неужели тебе их не жаль? — вдруг спросил у самого себя, натягивающего тетиву и проверяющего её на прочность.

— Жалость — это первый враг справедливости. За всё надо платить! А считать это личной местью — глупо. (Сказано в пику Стояне.) Так уж получилось, что я лично оказался затронут в столь крупном деле, связанным с мятежниками.

— Хороший же ты выход придумал — всех убить. Без суда, без…

Я сердито цыкнул на самого себя.

Что за сопли? Как баба, прямо!

Тетива глухо тенькнула и я вытянул первую стрелу. Пальцы вдруг перестали слушаться. Их охватила какая-то нервная дрожь, хотя внешне я полностью сохранял спокойствие.

Прицелился, и тут же пришлось опустить руки.

Надо точно знать, чего я хочу, и что собираюсь сделать для этого. В противном случае не стоило и браться за дело.

Убийство — основная часть военного ремесла, и все кто в той или иной степени завязались с ним, этим ремеслом, понимают, либо должны это понимать. А следовательно — и соглашаться со всеми вытекающими последствиями. Аргумент, типа, убей врага, иначе он убьёт тебя — лишь оправдание, и, по моему мнению, очень слабое оправдание. Но оно помогает солдату выживать в трудных условиях войны.

Солдат выполняет свою работу: бьётся с врагом, чтобы защитить свою страну, свой мир, своих близких, товарища наконец… Да мало ли чего ещё! В любом случае, солдат должен уметь найти смысл собственных действий, обелить их в своих собственных глазах, и глазах окружающих. Я думаю, что при этом он чётко понимает, что противник перед ним — такое же обычное существо из мяса, костей, крови. Потому, ему приходиться сосуществовать как бы в двух разных «мирах»: один — это жизнь в обществе, с его моральным принципами и законами, а второй — сражение за это общество, но уже по иным правилам.

Солдат не воюет один. Рядом с ним товарищи, которые всецело поддерживают и понимают его… И это очень ему помогает. Ведь он такой не один. Скажет себе: «Нас — целая рать!» И сразу на душе полегчает…

Другое дело — одиночка.

Я опустил лук, при этом внутренним взором окидывая свое естество.

Кто же я? «Маска», как сказал Жуга Исаев?

В своих действиях руковожусь больше чувством долга, мол, так поступать и надо, так мне велит этот самый долг. Свернуть с пути нельзя, да и, признаться, уже не хочется. Охота на человека стала смыслом жизни…

Скажите, кто в здравом уме пойдёт на подобную «охоту» в одиночку? Смерть в любом движении, в любом действии… Аморальная личность. Преступник, на службе Лиги — вот кто я. Узаконенный официальный убийца.

Вдруг вспомнил лица солдат, тогда в Орешке, когда проводил допрос пленных мятежников с целью выяснения местонахождения эльфа. Они горели такой неприязнью, что будь я их врагом, то тут же кончили бы.

Почему вдруг все эти мысли пришли сейчас? — спрашиваю и не нахожу ответа. Что же изменилось? Неужто пресытился?..

Вон стоит очередная «добыча». Сказать, что я испытываю к ней какую-то ненависть — так это неправда. Есть только азарт, какой рождается у охотника. При этом голова работает ясно и чётко.

Отчего же проснулась жалость? Вроде, я не слыл особым человеколюбцем. Живу один, действую один… Помощников не требую… ну, разве, когда-никогда приходится прибегать у чужим услугам… Делаю всё чётко, без лишних соплей. Как говорится — по справедливости, по закону. Оправдываться мне незачем, да и нет перед кем. Самое главное ведь, что я верю во всё это, как в непреложную истину.

В чём же проблема? Неужто совесть проснулась?

Луна зашла за тучу, и стало темно. Люди у костра виделись неясными тенями, и я уже подумал, что отменю свою «охоту», как в ход истории вмешалась случайность.

— Там кто-то есть! — вдруг сказал один из часовых, чётко указывая в мою сторону.

Его слова эхом разнеслись над поляной и достигли моих ушей.

Я замер. Мысли в голове замерли. Всё замерло и напряглось в каком-то ожидании.

— Где? — спросил второй стражник, глядя в указанном направлении.

— Там, за теми двумя соснами.

— Не вижу.

— Но там точно кто-то есть.

Говоривший меня не видел. Но он знал, что за деревьями сидит враг. Он чувствовал его, то бишь меня.

Я поднял лук и прицелился.

Бзынь! Молния пробила тело насквозь, вырывая со спины стражника громадный клок. Кровь брызнула во все стороны.

Бзынь! Второй стражник остался без головы. Она лопнула, словно перезрелый плод.

Молнии летели с тихим противным шипением, которое бывает, когда кидаешь в воду горящую головню.

Бзынь! Третья стрела и на землю свалилось очередное тело.

Последний стражник пришёл в себя и не своим голосом заорал:

— Нападение! Нас атакуют!

Он прыгнул в сторону. У меня было несколько секунд.

Я прицелился в мчащуюся прочь фигуру. Бзынь! Тихий шорох и молния вонзилась ему в спину.

Тут же распахнулась двери и из изб высыпали люди. Они ещё не сориентировались, откуда нападение и крутили головами во все стороны.

Три. Четыре… Семь… Одиннадцать… Шестнадцать… Восемнадцать человек. Больше пока не видно.

Несколько наёмников столпилось у костра, став плечом к плечу и обнажая мечи.

Бзынь! В толпу ворвалась зачарованная стрела, разорвавшая тела на громадные куски мяса и костей.

Чей-то гортанный вскрик и в стоявшую рядом сосну вонзилась голубоватая молния, исходившая из рук лысого тощего наёмника. Дерево застонало, закряхтело и свалилось на бок, тут же вспыхивая ярким пламенем. В его свете я стал виден для наёмников.

Бзынь! Ещё один взрыв и ещё трое разлетелись в стороны, словно пушинки.

Остальные наёмники быстро очухались и кинулись в бой.

Лук в сторону. Фальшион и сакс со знакомым стальным скрипом вылезли на свет и началась смертопляска.

Прыжок вперёд. Блок. Финт и укол. Один готов.

Блок. Блок. Присел под левую руку противника. Тут же выпад ему в бок. Сакс смачно распорол тулуп и воткнулся под рёбра. Второй готов.

Тут же выпад и на снег свалился третий.

Я отступал, блокируя и уворачиваясь от ударов.

Свалился четвёртый, а с ним и пятый.

Не знаю, видно какая-то интуитивная мысль, заставила прижаться меня к земле. И тут в воздухе кривой линией со страшным свистом и шипением прочертилась голубая молния. Она вонзилась в скалу, вырывая из неё громадные камни.

Я подскочил на ноги и кинулся в кусты. Следом бросилась чья-то тёмная фигура. Наёмник никак не ожидал, что результатом его прыжка окажется воткнутый в живот фальшион. Лезвие вошло в него, словно нож в масло. Звук получился похожим на «бу-уль-т-т». Я оттолкнул ногой начавшее заваливаться тело и скрылся в темноте.

Колдун. Конечно, в таких отрядах должен быть такой человек. Не всё же делать только кулаком да мечом. Вопрос: как его убить?

Пару раз я увернулся, ещё, может, пару и потом всё!

Блок. Финт и укол прямо в район горла. В лицо брызнуло что-то горячее.

Ещё один готов.

Я отступил дальше в лес.

— Стойте! — заорал чей-то голос. — Все назад. Он нас по одному там перебьёт!

Прошло несколько секунд, и сверху загрохотали голубые молнии. Они жадно барабанили по земле, возникая просто из воздуха и ослепляя своими разрядами. Снег шипел, и вскоре среди вспыхивающих деревьев появились громадные проталины.

Я покатился вниз с горки, каждую секунду ожидая удара очередного разряда. Но пока мне везло. Через несколько секунд я вышел из этой колдовской грозовой зоны, и затаился у небольших кустов.

Молнии еще несколько секунд барабанили, поджигая сосны и плавя снег. Я неслышно пошёл в обход, готовясь к следующей атаке.

На поляне у изб осталось четверо и один из них всё тот же лысый колдун. Он тяжело дышал, глядя на пылающие деревья.

Луна вышла из-за тучи, дополнительно освещая местность вокруг.

Шаг. Второй. Ещё один… Я всё ближе и ближе…

— Кто это был? — послышался испуганный голос.

— Нихаз его знает! — зло бросил второй.

— Он один? — продолжал спрашивать взволнованный наёмник.

— Да закрой ты свой рот! И смотри в оба!

— Да он сдох уже! — добавил третий, глядя при этом на колдуна. — Верно?

Лысый колдун тяжело дышал. Он лишь однажды создавал столь могучую грозу, да и то по молодости и неопытности лет, едва, при этом, не погибнув от истощения. Силы и сейчас были на исходе.

— Вы видели, что он сделал с нашими ребятами? — не унимался первый наёмник. — Жуть! Я такого в жизни не видел. Он двигался, словно… словно…

— Да ты вообще мало что в жизни видел, — ответил второй. — Но всё равно эта сука здорово подготовлена.

Шаг… Шаг…

Нас разделяли какие-то десять саженей. Наёмники глядели на лес, не ожидая, что я выйду у них из-за спины.

Первым следовало убить колдуна.

— Надо проверить, — предложил третий воин.

— Ага, сейчас! — возразил первый. — А если он жив? Ты сунься туда и…

Закончить он не успел: фальшион жадно вонзился в шею колдуну, застревая в костях позвоночника. Его голова завалилась на бок, а ноги «затанцевали», как у пьяного.

Оставшиеся трое наёмников попятились назад, глядя на меня безумными глазами. В их понимании я «просто возник из ниоткуда».

— Где Касьян Молотов? — сухо спросил я, деловито вытягивая меч.

Голова колдуна завалилась назад, вися на каких-то лоскутах. Тело сделало несколько нечётких шагов и завалилось в снег.

— На «Валире», — ответил кто-то из солдат.

И тут один из них, посчитав, что я потерял бдительность, замахнулся мечом.

Шаг вперёд, блок и удар. Сакс остался у него в груди. Тут же уклон, подспудно выхватываю «кошкодёр» и на землю упал второй наёмник. Последний, тот, что всё спрашивал испуганным голосом, начал было пятиться, но поняв, что ему всё равно конец. Опустил голову и, кажется, стал молиться.

Я колебался всего лишь секунду, глядя на несчастную фигуру. И в памяти запечатлелось одно: толстые девичьи губы, скривившиеся в жалкую букву «О»…

 

18

Гибберлингские стражники долго ещё поглядывали в сторону Ухающего леса. Видеть зимой грозу, да ещё целую кучу молний — это нечто странное. Решено было известить об этом старейшину.

Через час со стороны чудной грозы появилась одинокая человеческая фигура. Она уверенным шагом двигалась к посёлку.

— Кто это? — переспрашивали друг друга гибберлинги.

Фигура подходила ближе и вскоре её узнали:

— Бор-Законник! Это он!

Я вошёл в посёлок под всеобщее ликование. Меня подхватили и чуть ли не силой потянули в дом к старейшине.

— Никогда ещё человек, — говорил старший из «ростка» Задумчивых, — не делал для нас столь значительного дела.

Я понял: гибберлинги посчитали моё отсутствие желанием расквитаться с водяниками за то, что те напали на плоты, и потопили их реликвию. Разубеждать их в обратном у меня не было желания, ведь всё равно вышло примерно так, как им думается. Для них сейчас более важен результат. И в подобном свете я выглядел бесстрашным героем, честно бросившимся на превосходящее число врагов, чтобы восстановить справедливость и покарать дикарей.

Следовало всё рассказать, и я кратко и скупо поведал о своих приключениях, ловко избежав объяснений по поводу того, почему сражался только ножом. Гибберлинги слушали, затаив дыхание. Услышав о том, что я стал свидетелем того, как Слим убил ребёнка, вызвало такой гам, что на несколько минут мне пришлось умолкнуть. И плевать, что ребёнок был человеком. Гибберлингам явно претило одна только мысль, что можно так поступить, не считаясь ни с какими нормами морали.

Потом старейшина приказал готовить пир. Да такой, чтобы и еды и выпивки было горой.

— Не жалеть запасов! — провозгласил он.

Ко мне ринулись гибберлинги. Каждый хотел потрогать живого героя, в одиночку уничтожившим практически всех водяников.

Мохнатые лапки тянулись ко мне, дергая то за полы тулупа, то гладя акетон, то разглядывая оружие.

Гуляли до утра. Меня никто не спрашивал о тех странных молниях на краю Ухающего леса. Казалось, даже старейшине на это было наплевать.

Но это только казалось.

Когда я очутился подле него, при этом всосав уже добрую порцию эля, Задумчивый спросил:

— Матушки Глазастики говорят, что ты назвал людей Молотова, его наёмников, мятежниками. Это так?

Я не ожидал вопроса, и это было по моему лицу.

— Так, — кивнул ему в ответ.

— И что там произошло?.. Хотя не надо говорить. Дела людей нам не интересны… Уверен, что ты поступил верно.

— Я поступил по справедливости.

— Слова воина, — улыбнулся старейшина.

Он долго смотрел мне в лицо, прежде чем снова спросив:

— Это правда, что ты у водяников орудовал только одним ножом?

Я кивнул.

— Это же невозможно!..

— Смотря, как подойти к делу, — хотел браво улыбнуться я, но на лице застыла уставшая кислая мина.

Прокрасться в спящий лагерь и повырезать водяников один за другим, тихо, без угрызений совести, жестоко…

Что здесь сложного?

Другое дело, пересилить самого себя. Преодолеть то странное отвращение, от того чувства, что действуешь… как-то не честно… не благородно… Хотя, какое, к Нихазу, может быть благородство в убийстве, будь оно оправдано или нет?

А пересилив, загнав это чувство в дальний угол сознания, заходишь в одну хижину и вырезаешь всех мирно спящих водяников. Медленно, осторожно, чтобы не разбудить остальных. Потом поджигаешь дом и идёшь к следующему.

Дольше всего я возился с тем орком. И откуда он только взялся? Потом нашёл Слима…

Первое, что поразило в его хижине, так это обилие черепов. Человеческих (малых да больших), звериных, даже пару гоблинских. И, главное, все отполированы до такого белого цвета, что с его чистотой не сравнятся даже белки глаз.

— В их посёлке был орк… В посёлке гоблинов, тоже, — сказал я, а потом поведал о найденной амуниции Сотникова.

— Интересно, — это всё, что сказал старейшина.

Он долго теребил свою бороду. Пьяные гибберлинги затянули какую-то свою песню, заглушая все звуки вокруг.

— Возле Каменных Великанов, — начал он, перекрикивая гул, — обитает племя орков. Они зовут себя Тиграми. Между ними и Ермолаем поначалу были враждебные отношения. Но Сотников исполнил какой-то их древний ритуал… сразился с орками на Священной тропе. Поднявшись на Великаны, он встретился с их вождём и о чём-то долго-долго разговаривал. С того дня орки-то и попритихли… Но вот сейчас докладывают, что у них какой-то новый вождь. Да тут ещё ты говоришь о шлеме и кирасе… Как пить дать орки тут замешаны!

— Что за ритуал? — спросил я, чувствуя, что эль возымел своё действие, и мир перед глазами начинает покруживаться, словно юла.

— Точно не знаю… Спроси у моих братьев.

Я отошёл в сторону и тут же был подхвачен группой гибберлингов. Кажется, я с ними выпил. Дальнейшее помню, как в тумане: снова пили, ели… кажется даже песни пели.

Пришёл в себя на вечер следующего дня в жилище матушек Глазастиков. В голове сумбур. Она ко всему прочему гудит, как колокол. К горло подкатывает тошнотворный ком.

В доме был только дед. Он сидел у стола, что-то мастерил.

Услышав стоны, гибберлинг оторвался от занятия и подошёл ко мне.

— Тяжко? — улыбаясь, спросил он.

— Как я тут очутился? — выдавить хоть слово оказалось весьма проблематично.

— Приволокли.

— Да? Ничего не помню…

Старик смотрел на меня так, как смотрят на нерадивых, но всё же любимых, детишек.

Откуда-то вдруг родилось такое ощущение, что этому гибберлингу известны все мои чувства. Словно понимая всё, о чём я сейчас подумал, дед сказал:

— Ты мне много чего поведал…

— Много? — напрягся я.

— Рассказывал, как трудно твоё… ремесло… Жаловался, что боги тебя используют, как вещь…

— Твою мать! — выругался я.

Глазастик вышел вон и через минуту вернулся с большой кружкой «черного» эля.

— У меня кое-что есть, — сказал гибберлинг. — Лучшее средство и от холода, и от угрызений совести.

— И это поможет? — усмехнулся я.

— Безусловно.

В пору сейчас сказать что-то пафосное, мол, мы свою судьбу не выбираем Гибберлинг как будто снова прочитал мои мысли, улыбнулся, демонстрируя свои всё ещё острые зубки, и сказал:

— Мы такие, какие есть. А добро, либо зло — это лишь краски на ткущемся полотне жизни. Не будет чего-то одного, значит, не будет и картины, лишь одноцветная ткань.

— А кому надо это раскрашенное полотно? — я присел, стараясь унять поднявшуюся волну головокружения.

— Я верю в то, что все мы — гибберлинги, люди, орки, эльфы, водяники, гоблины, драконы и прочие, и прочие, — что все мы «нитки». Боги используют нас в своих делах. Сегодня ты на стороне Сарна, завтра — Нихаза. Что сделано, то сделано. Жалеть не надо.

— Такой моралью можно оправдать всё, что пожелаешь. В следующий раз придут… например, орки и вырежут жителей Гравстейна. Тоже скажешь, что, мол, сделано, то сделано?

— А тебе палец в рот не клади! Остёр на язык. Вот что, ты лучше пей эль. Пей и веселись.

Гибберлинг снова улыбнулся.

Я сделал мощный глоток, чувствуя, как ноги становятся ватными.

И тут мне вдруг подумалось, что я и был тем камнем, который бросили в мутные воды озера, под названием Сиверия. Волны, которые поднял тот «бросок», ещё долго буду кругами расходиться в стороны, баламутя этот аллод.

Понимают ли это те, кто решил использовать меня в своих целях? Лишь бы потом не пожалели.

Я снова сделал глоток, чувствуя, что сейчас могу облевать пол. Но вот один глоток, вот второй… четвертый… шестой… Тошнота отошла. Голова прояснилась… ушла печаль и горечь…

— Лучше? Я же говорил, что это прекрасное средство от угрызений совести.

Дед снова улыбнулся и ушёл за следующей порцией…