Он был практически неприметен. Люди шли мимо, безразлично оглядывая его фигуру, полагая его антуражем к городскому пейзажу.
Баюн был, как обычно, одет в секондхендовское старье. На голове его красовалась неизменная черная вязаная шапочка.
Он ждал. Для вида развернул газетку.
Лабиринт… Огромный, практически бесконечный мир. Пространство, заполненное многочисленными переходами, залами, дворами, которые называли здесь нитями, Домами, землями, мирами… Сложнейшая структура, не совсем понятная даже Архитекторам. И никакая раса: ни люди, ни их вариететы, ни игнисомы, ни «ангелы», ни «демоны», ни «серафимы» и ни «боги» — никто никогда не доходил до его Центра. Никто.
А что там? Или кто?
Что если Михаил действительно нашел легендарный «ключ»? Что если он вышел из Лабиринта?..
Вышел, — Баюн чуть не рассмеялся. Подобная идея была столь неправдоподобной, что поверить в нее казалось просто противоестественным. — Куда вышел? Куда отсюда можно выйти?
В Центре должен был сидеть «Минотавр», или «Паук», или «Судья»… У каждого народа Лабиринта в Центре был свой демиург. А Домены, как гигантские зеркала, отражали этого самого демиурга и, соответственно, мир, порожденный его эманациями.
Лабиринт обрастал «образами-зеркалами», будто дно судна ракушками. И каждый мир все дальше и дальше от Центра…
А люди по-прежнему молчаливо пробегали мимо.
По своей старой привычке, Баюн внимательно смотрел на них: за внешним фасадом приложенной на лицо «маски», виднелись все бытовые неурядицы. Кто-то трусливо сам себе жаловался на недостаток денег, на вечно ворчащую жену (в чем-то, конечно, правую), на нудную работу (и обязательно недооцененную и малооплачиваемую). Среди них не было ни одного, кто смело бы кинулся в «бой»: пошел бы, к примеру, к своему боссу и, громко грохнув кулаком по столу, потребовал бы (именно потребовал бы) прибавки к зарплате. Не было и того, кто раз и навсегда бы положил конец сплетням за своей спиной, вызвав клеветника на «дуэль». Да мало ли там еще чего!
Все это были лишь люди. И жизнь их проходила в болоте рутины, где очень редко проглядывались какие-то поистине счастливые моменты. У каждого свои…
Баюн вдруг подумал, что ему отчего-то становится стыдно от того, что он всё видит и понимает. Да мало того: создает и косвенно участвует во всем. Как истинный драматург. И эти «пьесы» ему нравились.
Чисто как эксперимент, ему всегда было интересно, что человек выберет, если на карту поставить равноценные цели. К примеру: кого из детей спасти, если дается шанс только одному? Или что важнее: жизнь одного человека, или жизни миллионов? Будут ли они ради спасения собственной жизни… да что там — собственного благополучия! — идти на преступление, подлость… низость, в конце концов? И чем себя оправдают?
Справедливостью?
А что это? И бывает ли она вообще? Или справедливость лишь понятие для оправдания действий сильного?
Баюн набил трубку табаком и затянулся.
Что ж, свои работы, или «пьесы», как он называл про себя, давались раз от раза ему все легче. И сюжеты в них становились всё изощреннее и безумно интереснее. С каждым разом ему поручали всё более трудные «дела», требующие особых подходов. Как и тогда…
Баюн пустил в небо колечко дыма.
Не отдайся он «ловцам душ» в своё время, то валялась бы его «фигурка» в пыльном ящике последнего круга. А вот нет же: что-то… а, может и кто-то… в общем решение он принял и всунулся в Игру с головой. И во многих моментах её он видел и свой вклад…
Когда стал вопрос о том, что Андрея надо убрать из Игры, ему, Баюну, предложили разработать подробный план. Это была одна из лучших его «работ» в качестве навигатора. Тогда она показалась ему неприятной, даже «нечистой». Но выбора не было: он сам дал согласие на подобную работу.
И снова, как когда-то в той далекой жизни Антона Павловича, он написал «пьесу», в которой решил просто «разделить» братьев, не «убирая» никого из них. А право выбора, так сказать, возложил на мать…
Глаза её просто остекленели. Баюн точно помнил: такие пустые и совершенно бездонные. В них была явно выражено «смирение» с проклятой «судьбой», хотя где-то там, очень и очень глубоко, её душа просто разрывалась на мелкие части. Ей хотелось просто умереть, но «ангел смерти», думалось ей, просто не хочет быть милосердным. А этот злой старик в вязаной шапке, снова и снова требует сделать выбор. Требует оставить лишь одного, а второго её ребенка, её кровинушку, одну из неразделяющихся частей её души, вырвать с корнем. Вырвать навсегда.
— За то один будет жить! — говорил Баюн. И голос его был ровным и спокойным.
— Спасти надо обоих, — в десятый раз твердила она, но с каждым разом понимая, что уверенность её слов просто улетучивается.
«Пусть бы они сами сделали выбор, — мелькнуло в ее голове. — Но нет же: им нравится терзать меня!»
А меж тем это был фарс — усмехнулся сам себе Баюн. И снова надавил. И мать сдалась.
Утром она вывезла Андрея на автостанцию и оставила там. А сама бежала с младшим за кудыкины горы.
— И что дальше? — спросили тогда у новоявленного навигатора. — Какова суть «пьесы»?
— Каждому своё, — ответил тогда Баюн. — Андрей еще должен отыграть ещё одну партиечку в судьбе Михаила.
По плану, Андрей должен был поступить на медицинский, а чуть позднее устроить своего брата в одно «теплое местечко».
— Мы же говорили, что они вообще не должны встречаться, — настаивали кураторы.
— Мы «заглушим» Андрея благополучием. Быт — основа любой истории, — усмехнулся Баюн.
Но вот прошло время, а кураторы оказались в чем-то правы: Андрей все же «повлиял» на Михаила и сбил вектор его действий совершенно в другую сторону. Но что хорошо: теперь при помощи того же Андрея можно было всё вернуть на свои места.
Возможно, тут расчёты Лорхен действительно оказались верны.
Мимо прошла Маша, направляясь в супермаркет. Лицо ее ничего не выражало, закрытое «маской» деловой женщины.
Баюн встал и пошел следом. И ему вдруг за столько лет захотелось выпить. И именно водки…