По звуку я понял, что стреляют из автомата Калашникова. Огонь вели из кустов, почти в упор. При таком раскладе жилет защищал не больше чем бумага. Я споткнулся, и это спасло мне жизнь. Пули просвистели надо мной. Я скатился вниз и лежа открыл пальбу по кустам. Но оттуда уже не слышалось ни звука, все стихло. Я перекатился на всякий случай в кювет и окликнул Мишаню. Ответа не поступило. Как видно, его настигла-таки пуля.

От машины тоже никто не отзывался. Я послушал еще, встал и медленно, выставив перед собой автомат, начал приближаться к машине. Стало совсем темно, но фонарик я зажигать не хотел, опасаясь наткнуться на пулю, поэтому споткнулся о Володю. Я наклонился, пощупал пульс. Он был мертвее мертвого. На лице и шее застывала липкая кровь. Он лежал лицом вниз, вывернув набок голову, спина прошита автоматной очередью. Жилет его не спас, да и не мог на таком расстоянии спасти!

Я пошел в сторону второго. Он еле заметно шевелился и издавал какие-то звуки, я склонился над ним и вдруг ощутил на своей шее чьи-то сильные руки, нажимавшие мне на сонную артерию. И тут я полетел куда-то…

Улетел я недалеко. Очнулся там же, где упал, лежа в обнимку с напарником Володи, уже не подававшим признаков жизни. А надо мной склонился бледный Мишаня.

— Ты жив? — обрадовался я.

— Относительно, — Мишаня, морщась, улыбнулся.

Тут я заметил большое кровавое пятно у него на плече.

— Ерунда, — отмахнулся он, заметив мой испуганный взгляд. — Только сознание потерял. А с тобой что?

— Я-то целехонек.

— А чего лежал?

— Меня кто-то вырубил, когда я пытался ребят проверить, — я кивнул на распростертые под дождем трупы.

— Что с ними?

— Им уже не поможешь. Погоди! А где чемоданы?!

Мишаня зажег фонарь, осматриваясь.

— Выключи, а то шмальнет из кустов…

— Не шмальнет, — возразил Мишаня. — Если бы в кустах кто сидел до сих пор, давно бы нас в решето превратил. И чего ему рассиживаться, когда он что хотел взял, да и был таков.

И в самом деле: чемоданы с миллионом долларов исчезли. Что ему оставалось делать в кустах?

— И что дальше? — спросил Мишаня.

— Для начала давай перевяжем тебя, а потом подумаем.

Мы нашли в Володиной машине аптечку, и я, как умел, перевязал Мишаню. Рана оказалась сквозная, неопасная, хотя крови он потерял много. Я попробовал связаться по рации с Семеном, но он находился где-то в мертвой зоне. Или погода мешала эфиру. В микрофоне в ответ на все мои отчаянные вызовы только треск раздавался.

Мишаня помог мне загрузить в машину тела убитых и поплелся наверх, в нашей машине посидеть, а я, взяв фонарь, полез в кусты, слабо надеясь найти разгадку.

Чуда не произошло. Пошло прахом все, что мы так тщательно задумали и просчитали, ради чего рисковали жизнями, ради чего погиб Серега. Все полетело в тартарары. Я лазил по мокрым кустам, чертыхаясь и уже ни на что не надеясь, когда наткнулся на валявшиеся на земле чемоданы. Они лежали далеко друг от друга и — увы — пустые. Еще бы! Стал бы тот, кто хладнокровно расстрелял в лесу четверых, бросать миллион долларов. А то, что он оставил чемоданы, говорило о его подготовленности и профессионализме. В чемоданах вполне могли установить датчик, по которому их легко найти.

Но самое худшее во всем этом, как ни странно, заключалось не в потере денег. Тут обнаруживалось нечто пострашнее. Ведь такую засаду мог устроить только кто-то из нас! Или кто-то, кто находился в сговоре с одним из нас. И никак иначе. Ни Володя, ни любой другой служащий банка не знали заранее места встречи и, следовательно, никого не мог известить. И это был не налет проследивших за машиной людей, а заранее спланированная засада, хорошо подготовленная. При этом, я абсолютно убежден, мы с Мишаней остались живы совершенно случайно.

Я вышел обратно на дорогу с чемоданами в руках. Попытался ещё раз связаться с Семеном: на этот раз удалось. Семен отозвался взволнованным голосом, он явно беспокоился.

— Что у тебе с рацией? — спросил я его.

— Наверное, стоял далеко. Я уже начал нервничать, думал, дай поближе подъеду, и застрял, пришлось машину вытаскивать, еле вылез из лужи. Что у вас?

— Плохо у нас.

— А что случилось?! Что-то с Мишаней? Вы ранены?

— Все в порядке, Мишаня немного ранен. Давай скорей приезжай, здесь все расскажу.

Я отправил Мишаню на нашей машине на дачу, поскорее обрабатывать рану, а сам остался дожидаться Семена. Тот приехал не так быстро, как я рассчитывал. Он остановил машину, подошел к изрешеченному пулями банковскому автомобилю, присвистнул, заглянул на заднее сиденье, где лежали Володя с водителем, и покачал головой.

— Кто стрелять начал? — спросил он.

Вид у Семена был жалкий — по уши заляпан грязью, мокрый, явно немало усилий приложил, вытаскивая свой «жигуль». К тому же он сильно замерз, даже лицо посинело. Я сунул ему фляжку со спиртом:

— На, глотни. Ты словно выкупался.

— Попробовал бы сам вытащить в одиночку машину в такую погодку! огрызнулся он. — Думал, все, брошу её сейчас вообще на хрен да к вам пешком пойду. Еще со связью что-то…

— Погода, видно, — показал я глазами на затянутое мглою небо, откуда щедро сыпались дождь, громы и молнии.

— А у вас-то что случилось? И где Мишаня?

Я только горестно махнул рукой и рассказал, что произошло. Семен выслушал внимательно, ничего не сказал, но, видно, расстроился и сник. Наверное, его мучили те же вопросы и сомнения, что и меня. И так же, как я, он не решался высказать их вслух.

— Что делать? — кивнул он на машину с трупами.

— Надо пока отогнать подальше, — предложил я. — Могли туда напихать разных датчиков, маячков… Они же, наверное, должны были периодически выходить на связь, с минуты на минуту их начнут искать.

Я сел за руль банковской машины, Семен поехал в «жигуленке» следом. Потом ведь придется на чем-то мне вернуться.

Мы отогнали машину по проселкам, сворачивая и петляя, пока не забрались так далеко, что еле-еле потом нашли обратную дорогу. Машину с трупами загнали в кустарник, густо раскинувшийся недалеко от заброшенной деревни, возле совсем заросшей травой старой дороги. Если в машине нет маячков, то найдут её не раньше чем через два-три дня. Мы закидали её сверху наломанными тут же ветками, полюбовались на свою работу и остались довольны.

До самой дачи ехали молча, ни один не решился заговорить. По дороге мы едва не заплутали, долго выбирались и наконец почти уже под утро добрались до дому.

Мы припарковали грязную, забрызганную до самой крыши машину, приняли горячий душ, переоделись, и когда спустились вниз, нас уже ждал накрытый стол, за которым сидели Мишаня, бледный, как полотно, с перевязанным плечом, без рубахи, и Нина. Она сразу налила нам горячего супа.

Мишаня разлил по стаканам водку. Мы выпили молча и налегли на еду. Спиртное и горячий суп разогнали кровь, согрели изнутри. Но никто так и не заговорил. Ну хорошо, надо же кому-то сказать вслух о том, что не давало нам покоя. И сказал я.

— Мы сейчас об одном думаем. Что среди нас есть один, который играет в свои личные игры. И мы все это предполагаем. Никто ведь не знал о месте передачи денег…

— Но никто и в засаде не мог оказаться, — возразил Мишаня.

— Мог, — сухо возразил Семен. — Или я, или Нина. Ты ведь именно это хотел сказать, а?

Он поднял на меня взгляд. Я пожал плечами.

— Это не я, это ты сам сказал.

— Я сказал то, о чем ты подумал. Конечно, ты не подозреваешь Нину. Ее ты сразу исключил, а?

— Никого я не подозреваю и никого не исключал! — рассердился я.

— А вы не допускаете, что есть ещё кто-то? — спросил вдруг Мишаня.

Мы уставились на него вопросительно.

— Чего вы на меня-то смотрите? Может, кто-то как раз и надеется, что мы вцепимся друг другу в глотки и порвем один другого.

— Объясни! — потребовал Семен. — Я что-то недопонял.

— И объясню. Мы сразу бросились искать виновных среди нас. А ведь могло случится и так, что кто-то чисто случайно поставил в известность неведомого нам напарника или просто знакомого. А мог и Володя взять с собой третьего, который незаметно выбрался из машины и под шумок пострелял всех. Вернее, думал, что всех… А так что мы можем доказать-то, кивая друг на друга.

— Доказать ничего не можем, — угрюмо согласился Семен. — А дальше-то что делать, по-вашему, а?

— А вот что! — резко сказал я. — Если мы начнем сейчас искать виноватых и предателей, это может кончится стрельбой. Но кто от этой самой стрельбы пострадает — виноватый или правый, — это большой вопрос.

— И что ты предлагаешь?

— А я предлагаю вот что. Если мы просто разойдемся и забудем обо всем, это будет несправедливо. Мы остались без денег… По крайней мере большинство из нас, насколько я понимаю… Так вот. Если мы не заплатим за паспорта, их можно просто-напросто выкинуть. Зяма не простит никому и зря рисковать не станет, сообщит куда надо, и дело с концом. Значит, придется добывать деньги. И добывать всем вместе. Но по-другому.

— Ты о чем? — изумился Мишаня.

— Это он все о броневике. Ты что, забыл? — криво усмехнулся Семен.

— С ума спятил!! Да там теперь такие меры предосторожности примут, ты и близко не подойдешь!

— Подойдем. Нам другого не остается. Мы в ловушке. Теперь на нас ещё и Володя с напарником повисли мертвые.

— И как ты собираешься это сделать?

— Не я собираюсь, дорогой ты мой, а мы собираемся. МЫ!

— Хорошо, — примирительно поднял ладонь Семен. — Мы собираемся. Но как, просвети нас, пожалуйста.

— Да так же, как сначала планировали. Только в другом месте. Я съезжу и узнаю, где. Вы все должны оставаться вместе, в одной комнате. Все средства связи собрать и запереть. Понял, Семен?

— Ну да, конечно! — язвительно усмехнулся Мишаня, поднимаясь из-за стола. — Мы, значит, тут взаперти, а он, понимаешь, в Москву! А если не в Москву он? Если он раздумает по дороге да и махнет с чемоданчиком денег в другую сторону?

— Не поедет он в другую сторону, Мишаня, — твердо сказал Семен. — Я ручаюсь за него. Этого тебе достаточно?

— Этого, Семен, мне достаточно, — сник Мишаня, потеряв весь свой боевой пыл.

— Поезжай, — хмуро сказал Семен. — Ты прав. К сожалению, другого выхода у нас нет. Без денег мы погибли. Это теперь только вопрос времени. И тот, кто взял этот проклятый миллион, либо вернет его, либо пойдет вместе с нами на смертельный риск.

Мне не понравилось, как он при этом посмотрел на Нину. Но я не имел права даже одернуть его. Мы все сейчас оказались в одинаковом положении.

Не прощаясь, я встал из-за стола, накинул куртку и вышел под непрекращающийся дождь. На улице было скверно, на душе тоже.

Дождь шлепал за мной по пятам до самой Москвы. Почти на въезде в город мне пришлось сильно поволноваться, когда меня тормознули без видимой причины на посту ГАИ. Но подошедший сержант взглянул на мои документы мельком и вежливо предложил вымыть машину, прежде чем въехать в город. Я с облегчением вздохнул, поскольку под сиденьем у меня лежал автомат, съехал с дороги к небольшому пруду, где и выполнил совет постового.

И в городе дождик плелся за мной, как приставучая дворняжка, то затихая, то начинаясь с новой силой. Я довольно быстро навел все нужные справки, заодно удалось выяснить, что пока по поводу похищения человека и пропажи денег, посланных на выкуп, сведений в милиции не поступало. Значит, банк чего-то выжидал или вел собственное расследование.

Это давало какие-то шансы на успех, пусть и небольшие сравнительно. Если, конечно, не запущена информация по внутренним банковским каналам. Тогда службы банков работают в режиме номер один, и мы практически обречены на неудачу. Слишком мало у нас сил. И слишком серьезные обвинения нависали над нами, чтобы затевать ещё одну перестрелку.

У меня что-то стало муторно на сердце, и я поехал к Зяме, тем более у меня к нему имелось дело.

Подъехав к его подъезду, я поднял голову. На подоконнике у него ничего не стояло. Значит, там гости. Он всегда что-то ставил на окно, когда один дома оставался, и снимал, если кто-то приходил. Но я торопился и решил все равно зайти, не дожидаться.

Я поднялся и позвонил. Но во всей этой несуразно огромной квартире, объединенной из четырех, никто не отзывался. Я удивился. Зяма никогда не ошибался с условным знаком. Я долго трезвонил, с тем же результатом. Топтался-топтался у дверей, наконец отыскал в подъезде кусок проволоки, открыл нехитрый замок. Я всегда удивлялся беспечности Зямы. У него водились какие-никакие денежки, и об этом знали чуть не все в Москве, а он запирал двери на дешевые замки и отпирал, никогда не спрашивая "кто там".

Я осторожно вошел в прихожую. В квартире стояла нехорошая тишина.

Я старый опер, и по спине у меня побежали мурашки. Мне хорошо известно, что может означать такая тишина. И, к своему ужасу, я не ошибся. В одной из дальних комнат на шатком стуле сидел, свесив голову на грудь, старенький Зяма. Его чистая белая рубаха была разорвана, на груди виднелись следы ожогов, порезы. Руки связаны за спиной. На лице кровоподтеки. Очевидно, сильно его били, пытаясь что-то узнать. Судя по разгрому в комнате, не узнали, и пришлось им искать самим. А с правой стороны шеи старого Зямы торчал широкий нож, безжалостно вогнутый по самую рукоять.

Я осторожно обошел тело, стараясь ни к чему не прикасаться. Аккуратно переступая через разбросанные в ярости предметы, я подошел к этажерке, отодвинул её в сторону, присел на корточки и ножом подцепил паркет. Тут же поднялась целая плитка, открыв небольшое отверстие. Я запустил туда руку, пошарил и вытащил пакет, аккуратно перевязанный и довольно емкий. Под шнурок, стягивающий этот пакет, было подсунуто письмо. Я подошел к окну и сел на табуретку читать письмо, может быть, самое последнее в жизни старого еврея Зямы, который имел четверых детей в заграницах и которого все четверо звали туда жить. Да он и сам мог уехать, слава Богу, было на что спокойно стареть и растить внуков. Но он остался на своей не всегда любившей его родине, не на исторической, а на той, где родился. Остался для того, чтобы помогать попадавшим в беду странным, взбалмошным, шальным русским и без которых очень скучал бы в уютных заграницах.

Почему-то я вспомнил и Серегу, лежащего на леднике. Мишаня рассказал мне, что Серега распродал все свое имущество, даже квартиру, пытаясь спасти израненного в Афгане друга. Друг все-таки умер, а Серега с тех пор перебивался Бог знает где, пока ему не позволили жить в котельной, где он и работал.

Мы просто обязаны остаться живыми! За это заплатили уже своими неповторимыми и единственными жизнями Серега и Зиновий Шпильман, о котором забывали, когда все было в порядке, и вспоминали, когда требовалась помощь.

Сидел я недолго. Встал, подошел к серванту, где стояла начатая бутылка коньяка — слабость Зямы, налил, поглядел на свет и выпил. Потом набрал номер по телефону и сказал:

— Дежурный? Труп мужчины пожилого возраста, следы насилия, смерть наступила около суток назад. Кто говорит? — на мгновение я задумался, потом произнес: — Прохожий.

И повесил трубку. Я знал, что поверят и приедут. Не мог я оставить его так, одного, в пустой огромной квартире, привязанного к стулу. Я дождался в машине в конце переулка, пока не прибыла оперативная машина, потом отправился по своим делам.

Дождь, словно отплакав по Сереге и Зяме, внезапно прекратился. Я вызвал по рации дачу. Голос Семена ответил сразу.

— Приезжайте, — резко сказал я. — Жду вас через два часа на том месте, где встречали Нину. Со всем снаряжением. Через три часа операция.

— Ты с ума сошел? А как же приготовиться?

— Мы давно уже все обсудили. Собраться и приехать как раз два часа. Ну, два десять, два пятнадцать.

— И где ты наметил операцию?

— А это уж, извини, скажу на месте, не раньше.

— Хорошо, — после долгого размышления отозвался Семен. — Мы выезжаем. Прибудем вовремя, если машина не подведет.

— Не должна подвести, — жестко сказал я. — Не имеет права.

— Очень её интересует твое мнение, — буркнул Семен.

— Зато тебя интересует судьба твоей жены и детей. Поэтому я на тебя надеюсь.

— Я постараюсь, — отозвался он уже более собранно и решительно.

Я выключил рацию и поехал к своему дому. Я понимал, никак мне нельзя там показываться, но мне позарез нужно было домой. Просто очень. И я рискнул. Бог меня миловал. Засады не оказалось, хотя на квартире явно побывали. Но все необходимое осталось на своих местах.