МЕНЬШОВ ВИКТОР

Фомич - Ночной Воин

Глава первая

Сказки не повторяются.

В этом году я с исключительным нетерпением дожидался летних каникул. На то у меня были особые причины. Они лежали у меня дома, в верхнем ящике письменного стола.

Это было журавлиное перо и крохотная золотая корона. Перо принадлежало журавлю Журке, а корона - Царевне Лягушке, вернее, Марье Лесной Царевне.

Только не подумайте, что это бред. Я, Дмитрий Степанович Петров, студент института физкультуры, готов поклясться чем угодно и на чём угодно, что я в полном уме, а тем более, в здравом рассудке.

В прошлом году я ездил с друзьями на болота Павловского Угольника, на сбор клюквы. И там со мной произошла такая удивительная история, что если бы она произошла не со мной, я бы в неё ни за что не поверил.

На болоте я заблудился и попал в трактир "Чай вприсядку". Там я встретил много странных существ, потом женился на Царевне Лягушке, которая на самом деле оказалась красавицей Марьей, Лесной Царевной, потом я превратился в козла, познакомился с Волком, который на самом деле оказался Иваном - Болотным Царевичем.

Вместе с Черномором, скоморохом Яшкой, воином Медведем и воеводой Буяном я искал Ларец с бессмертными сердцами Лукоморов, искал Сокровища Болотных Царей. Повидался с Малютой Скуратовым и Шемякой, плавал на пиратском корабле, сражался с Ведьмами, возглавляемыми Чёрной Вдовой.

Я попал в заколдованный Дворец, в котором обитали души убитых Русских царей. Я успел послужить четырём государям, и даже побывал в Аду.

И всё же мы добыли Сокровища, вернули бессмертные сердца Лукоморам, победили Демонов, и я вернулся домой. С мешком золота, с журавлём Журкой, который помог мне, и с Марьей Царевной, на которой мне пришлось жениться, чтобы спасти её от Демонов.

Но как только моя мама открыла двери, журавль и Марья Лесная Царевна исчезли. Только на полу, возле мешка с золотом, остались лежать журавлиное пёрышко и маленькая золотая корона Царевны Лягушки. А сами они, наверное, вернулись на болото.

В доказательство того, что я говорю правду, могу показать мешок с золотыми монетами, который я с трудом затащил в стенной шкаф своей комнаты.

Поначалу я старался не вспоминать о том, что со мной приключилось. Но как можно было забыть эти фантастические приключения?!

Надо ли говорить, что я быстро затосковал. По ночам мне постоянно снилось болото, низкое серое небо, мои оставшиеся там друзья.

И, конечно же, чаще всего мне снилась красавица Марья Лесная Царевна.

Вот почему, как только закончились экзамены в институте, я моментально собрал рюкзак, и отправился под Великие Луки, на болота Павловского Угольника. Тем более, что материальные проблемы семьи в этом году были полностью решены, благодаря вырученным за добытую клюкву деньгам.

Так что всю осень и зиму мы безбедно существовали на "клюквенные" деньги, а ближе к лету я продал несколько золотых монет, про которые так и не решился рассказать родителям. Я не был уверен, что они поймут меня правильно и поверят в эту сумасшедшую историю.

К тому же весной мои мама и папа устроились, наконец, на приличную работу. Так что быт наш налаживался, и я мог спокойно поехать на манившее меня болото.

Так я и сделал.

Первое глубокое разочарование постигло меня, как только я добрался до посёлка, от которого началось моё фантастическое путешествие за клюквой.

Я стал разыскивать Макаровну и спасённого нами из заколдованного Дворца её сына, Алёшу, но их в посёлке не оказалось.

Как рассказал мне топтавшийся возле сельского магазина Михалыч, который сопровождал нас на болото, Алёша поступил в какой-то институт в Новгороде, уехал туда, а за ним следом перебралась в Новгород и Макаровна, не захотевшая опять надолго разлучаться с сыном.

Маленький Михалыч рассказывал мне это, поминутно вытирая остренький нос лоснящимся рукавом. Был он всё в той же невообразимо грязной тельняшке под распахнутой настежь, как его простая душа, многострадальной телогрейкой.

Несмотря на жару и сухую погоду обут он был в резиновые сапоги, в каждый из которых легко можно было засунуть обе его ноги.

Мы постояли, не зная о чём ещё говорить. Из магазина вышел здоровяк Сенька Брызгалов, который тоже в своё время побывал во Дворце, служил там у кого-то из царей. Как рассказывал Михалыч, вернулся оттуда Сенька с пулей в голове и с орденом Андрея Первозванного.

- Гляди-ка, кому не пропасть! - воскликнул Семён. Он узнал меня сразу, не успев сойти с крылечка магазина.

Он был так же, как и Михалыч, в резиновых сапогах и телогрейке. Только под ней у него, в отличие от Михалыча, была не тельняшка, а линялая ковбойка.

- Ну что, городской, - подмигнул мне Семён. - Опять Дворец искать приехал?

- Нет больше Дворца, - вздохнул я.

- Знаю, - ничуть не удивился Семён. - Слышал от Макаровны. Ты не к ней в гости? Так уехала она.

- Мне уже Михалыч сказал, - развёл я руками.

- Так ты чего приехал? Если по ягоду, рановато, сам бы знать должен.

- Да я так просто, - замялся я. - Макаровну вот с Алёшей повидать хотел. Да на болото наведаться... Посмотреть, пофотографировать. Мотовоз-то ходит туда?

- Мотовоз ходит. Завтра утром и поедешь, - усмехнулся Семён. - Так чего мы посреди улицы стоим? Пошли с нами, ночевать-то тебе где-то надо. Посидим вот, картошечки пожарим. Горло прополощем...

Он кивнул на карманы телогрейки, из которых торчали горлышки бутылок.

Мы посидели у Семёна, который до отвала накормил меня картошкой с солёными огурцами. Мужики выпили водки, а я от этого отказался. Я пью крайне редко и мало.

Наш вялый разговор не оживило даже возлияние. Семён отправил меня спать, пообещав утром разбудить...

Так он и сделал. Разбудив, напоил меня чаем, накормил вчерашней картошкой, разогретой на сковороде. Сунул мне с собой в дорогу, несмотря на протесты, аккуратно завёрнутые в холстинку хлеб и сало.

Я с благодарностью распрощался с гостеприимным хозяином, который остановил меня на пороге вопросом:

- Слышь, а ты взаправду в самой Москве живёшь?

- Да, в Москве, - удивился я его вопросу. - А что? Что-то нужно прислать?

- Того, что нам, мужикам, нужно, из Москвы не присылают, - хмыкнул Семён. - Ты вот что, ты возьми вот это, отдай там, в Москве, в музей какой. В какой уж там музей, ты сам грамотный, лучше меня знаешь.

И он протянул мне коробочку, перехваченную резинкой.

- Орден там, - пояснил Брызгалов. - Говорят, что Андрея Первозванного, с бриллиантами. На кой он мне здесь? Мне за него большие деньги городские предлагали, да я отказался. Куда мне столько денег? Что здесь, кроме водки, купишь? Сопьюсь сразу.

- Хорошо, я передам в дар Историческому музею, от твоего имени...

- Не, вот этого не нужно! - воскликнул обеспокоенный Семён. Понаедут тут всякие потом, начнут выспрашивать: что, да откуда. Не, ты не говори... Ты как-то так передай... Придумай сам что-то.

- Постараюсь, - не очень уверенно согласился я.

- Постарайся, - кивнул Семён и протянул на прощание крепкую ладонь...

На болоте я на удивление быстро нашёл островок, где в прошлом году был разбит наш лагерь. Так же быстро обнаружился и остров, на котором стоял трактир "Чай вприсядку", где я познакомился со всеми своими товарищами и соратниками по волшебному путешествию в заколдованный Дворец.

Остров был на месте, а вот трактира там не оказалось. Я поначалу подумал, что перепутал острова, но возле камышей увидел знакомый, почерневший от времени указатель:

"Павловскiй Угольникъ"

Убедившись, что остров тот самый, я исходил его вдоль и поперёк, но даже следа от трактира не нашёл. Был, и нет его.

Поставив на островке палатку, я несколько дней бродил по всему болоту, но никого так и не встретил.

Через неделю я понял, что затея моя безумна. В одну и ту же воду дважды войти невозможно. Невозможно потому, что она течёт и постоянно изменяется.

Вот так и время, и жизнь. Наверное, нельзя так вот запросто, по собственному желанию, попадать в сказку, когда тебе захочется.

Грустно, но сказка закончилась. Нужно жить дальше в реальной жизни.

Придя к такому решению, я расстелил карту, и прикинул маршрут, который пролегал через болото, потом лесами выводил меня к железной дороге.

Через два дня я шагнул с пружинящего ковра болотистой почвы на твёрдую землю, вступив в сосновый бор.

Прежде чем войти в лес, я оглянулся на простор бескрайнего болота, помялся, неуклюже махнул кому-то рукой, сам застеснялся своего поступка и решительно поправив рюкзак, направился в лес.

Стояло жаркое и весёлое лето, а на сердце у меня было зябко, пусто и одиноко.

Увы, сказка закончилась.

Я всё дальше уходил от болота, углубляясь в лес...

Глава вторая

Избушка. Фомич...

К этой крохотной, кособокой избушке я вышел, когда уже изрядно потемнело. Избушка оказалась очень кстати. Я как раз окончательно понял, что основательно заплутал, и двигался вперед из чистого упрямства, на самом деле уже не отыскивая даже дорогу, оставив это до утра, а выбирая подходящее место для ночёвки. Надвигались сумерки, и продолжая лезть в лес наобум, я рисковал заплутать ещё больше.

К тому же, высверкивая дальними бесшумными молниями, надвигалась гроза, по всем признакам, весьма нешуточная. Всё это превращало перспективу ночевки под открытым небом в очень сомнительное мероприятие.

Избушка стояла на горке, а под горкой протекал ручей, из которого я напился, умылся, и предусмотрительно, чтобы не спускаться ещё раз вниз, набрал воды в котелок. После этого поднялся по пологому склону.

Людей в этих краях не бывало, судя по всему, много лет. По крайней мере, не было видно ни одной тропинки, ведущей к избушке. Так что мне пришлось повозиться, протаптывая себе дорожку через заросли вымахавшей выше меня ростом крапивы, которая сильно изжалила руки, и даже по щекам мне от неё досталось. Но все же упорство моё победило. Я осилил крапиву, подошёл к крыльцу, сбросил рюкзак и огляделся.

Вид избушка имела нежилой. На заднем дворе, заросшая гигантскими лопухами, темнела покосившаяся низкая, сильно разрушенная ограда и густые заросли высокого кустарника. Сразу под горой, за кустарником, к избушке стеной придвинулся лес, чёрный и молчаливый перед грозой. Даже немного жутковатый...

Осторожно ступая, я поднялся на подгнившее, на каждый мой шаг отзывающееся жалобным протяжным стоном крылечко. Открыл на удивление легко поддавшуюся дверь и, слегка пригнувшись, вошёл.

При свете карманного фонарика мне удалось рассмотреть, что вся избушка состоит из одной комнаты, добрую треть которой занимает большая русская печь, и заботливо уложенные сбоку от неё дрова, сверху которых лежала предусмотрительно приготовленная для растопки берёзовая кора.

Вдоль стен стояло несколько широких скамеек, на одной из них небрежно сваленные лежали овечьи шкуры, и я с радостью подумал, что спать придется не в спальнике на голой земле, а почти с комфортом и в тепле.

В углу пристроилась этажерка, накрытая вязаной салфеткой. Я был очень удивлён, встретив здесь предмет мебели, про который я уже за давностью лет позабыл.

На ней красовался старинный радиоприёмник, я такие только в старых фильмах видел: здоровенный такой ящик. Около тщательно задёрнутого цветастыми занавесками окна стоял самодельный стол, сбитый из толстых досок. Сработанный мощно и грубо, он всем своим видом внушал непоколебимую уверенность в том, что простоит, не пошатнувшись тысячу лет. На столе тускло поблёскивала стеклом лампа "летучая мышь".

Я качнул её, и к моему удивлению в ней забулькало, заплескалось. Открыв лампу и подвернув фитиль, я попробовал поджечь его. Фитиль загорелся! Загорелся на удивление ровным, без копоти, светом.

В этом блёклом, но всё же хоть каком-то, свете живого огня избушка ожила, в ней как-то сразу потеплело, не то, что при свете электрического фонарика. Погасив его, в целях экономии батареек, я подошёл к этажерке и повертел ручки приемника.

Я вертел их просто так, из праздного любопытства, но приёмник вдруг ожил, в нем что-то щёлкнуло, загорелся круглый зеленый глаз, раздался легкий хрип.

От неожиданности я едва не отпрыгнул. Судя по отсутствию тропы, изба была брошена очень давно. До ближайшего села, из которого я пришёл сюда, километров пятьдесят, если не больше, и когда я выходил оттуда, заметил по дороге поваленные, полусгнившие столбы, к тому же без проводов. Около самой избушки я вообще никаких проводов не заметил. Но, тем не менее, приёмник ожил и потрескивал, и посвистывал частотами...

- Может, на батарейках? - мелькнула шальная мысль.

Но тут же я сообразил остатками разума, что в этот ископаемый ящик просто некуда вставлять батарейки.

Приёмник пыхтел и булькал, явно желая высказаться, вопреки всем законам физики и логики. Я повертел верньер настройки. На всех частотах был шорох и свист. Я загнал бегунок шкалы до отказа влево, он ушел, ускользая за оконце шкалы настройки. Опять раздался щелчок, и отчётливый голос сказал, откашлявшись:

- Ещё рано...

Я вздрогнул и замер, вслушиваясь, но больше ничего, кроме шороха и свиста, не услышал.

Решив, что всё это мне просто показалось, я выключил приёмник и пошёл к печке распаковывать рюкзак.

Перелив часть воды во второй котелок для чая, поставил на печку воду для каши, достал крупу, тушёнку, отнёс на стол миску, ложку, кружку, хлеб, жестянку с чаем. Потом наколол походным топориком лучину, положил вместе с берёзовой корой под дрова, заботливо уложенные в печке, и поджёг.

Я достаточно опытен в походной жизни, ещё со школы увлекаюсь туризмом, но мои навыки кострового не помогли мне в разжигании русской печки. И дрова были сухие и звонкие, и кора, и лучина загорались быстро и весело, но стоило прикрыть дверцу печки, как всё моментально гасло, дым валил в комнату.

Что я только не делал! Я и растопку перекладывал, и дрова тоже, и в печку дул старательно, - ничего не помогало...

- Не, братка, так у тебя дело не сладится. Открой заслонку, угоришь...

- А ты почём знаешь? - увлечённый растопкой, не очень вежливо фыркнул я.

И тут же опять едва не подпрыгнул, хватаясь за топорик и оглядываясь...

Он стоял, прислонившись к косяку прямоугольной двери, вырисовываясь тёмным силуэтом. Я готов был поклясться, что закрыл за собой дверь, но сейчас она была распахнута, а я даже не слышал, чтобы её открывали. Мужчина стоял на пороге, не делая попыток войти. Разглядеть его в лицо было невозможно, он стоял в темноте, не переступая порог, но мужик был крупный, рослый и плечистый.

- Я-то знаю... - с усмешкой, непонятной мне, ответил он на мой вопрос. - Открой заслонку, увидишь, сразу всё будет хорошо... Ты что, испугался меня? - спросил он, заметив мою нерешительность.

- А что мне тебя бояться? - храбрясь, ответил я.

Хотя, конечно же, если и не напуган, то насторожён был, это точно.

Откуда в этой ночной глухомани, в грозовую ночь, взяться человеку?

"Может, дезертир, или преступник беглый?" - пронеслось у меня в голове.

- Да не сомневайся ты, - добродушно, хотя и бесцветным голосом, сказал мужик. - Я своё отбегал. Мне бегать не от кого, да и не откуда.

- Извини, - смутился я. - Это я про себя подумал, да видно растерялся и вслух сказал. А что мне бояться? Что с меня взять?

- Я и вижу, что ты никого не боишься, - невидимо усмехнулся гость. Даже в избу не приглашаешь

- Извини, - совсем сник я. - Говорю, растерялся... Заходи, конечно. Сейчас чайку можно попить, а по случаю знакомства и покрепче найдем кое-что... Меня, кстати, Дмитрием зовут... А тебя?

- Меня-то? - вроде как даже удивился он моему вопросу. - Зовут меня Фомич... Когда зовут...

Добавил он после некоторого раздумья, отрываясь от косяка, и перешагнул порог. И уже входя в двери, сказал странную фразу, смысл которой я понял намного позже:

- Я не сам по себе в избу захожу, я по приглашению захожу...

И только-только рот я открыл, чтобы переспросить его, что это значит, как на улице громыхнула гроза. И ещё раз! И ещё!!! И только я рот раззявил поторопить Фомича, чтобы он поскорее проходил, да дверь за собой закрывал, да так и застыл с широко раскрытым ртом. Потому что в этот момент опять громыхнуло, и я увидел - МОЛНИЮ!

Конечно же, не молния напугала меня до оцепенения. Нет. Меня напугало то, КАК я её увидел!

А увидел я эту молнию - через Фомича! СКВОЗЬ! И вот тут у меня на голове зашевелились волосы: Фомич - был ПРОЗРАЧНЫЙ!!

На улице гремели громы, полыхали молнии, а в двери входил, не касаясь ногами пола, Фомич, сквозь которого можно было видеть...

Глава третья

Избушка. Фомич и другие.

Я обмер, обречённо понимая своё полное бессилие перед прозрачным, бестелесным призраком...

И тут опять громко щёлкнуло в приемнике, и он САМ по себе включился, откашлялся, и заговорил:

- Говорит Радио! Говорит Радио! А вот теперь - пора! Время полночь!

Потом Радио прошуршало, пощёлкало частотами, словно языком поцокало:

- Да, говорю я кому-то, время - полночь... Блям-блям...

Это не внутри у Радио что-то блямкнуло, это Радио само сказало унылым голосом. Да-да, именно так и сказало: "Блям-блям..."

Тут же заскрипело что-то в углу, на стенке за моей спиной, зашуршало, щёлкнуло, и, откашлявшись, прохрипело густым басом:

- Ку... - и опять надрывно закашлялось.

Я взглянул в угол. Там висели не замеченные сразу ходики с домиком, с гирями на цепочке и с оловянной, плохо раскрашенной кукушкой, отчаянно кашляющей и чихающей на жёрдочке около дверцы в свой крошечный домик.

Часы с кукушкой я как-то раз в своей жизни видел. Правда, бездействующие. Но про часы с чихающей и кашляющей кукушкой мне даже слышать никогда не приходилось. А уж увидел я такое впервые в жизни.

Кукушка тем временем закончила свой отчаянный чих, вытерла клюв крылышком, и продолжила:

- Ку-ку... - и опять замолчала, на этот раз, наклонив голову на плечико и к чему-то прислушиваясь.

И тут опять заговорило Радио. Голос у него был недовольный:

- Ну, и что дальше? Опять внутренний голос посетил? Опять в смысле и о смысле бытия? Как это? А, вот: "куковать, или не куковать?" и "кому это надо?" Ты скоро будешь совсем как люди, жизнь твоя будет состоять из одних вопросов. А работу кто выполнять будет? Домовой, или Балагула?

- Вот так всегда! - вскинулась Кукушка. - "Работа", "работа", да разве это - работа? Ты вон блямкнуло, сообщило время, и хватит, достаточно. А я-то здесь зачем? Мне-то зачем это нужно?

- Такое у тебя предназначение, - вздохнув, ответило печально Радио. - Такая, выходит, у тебя планида...

- Чегооо? - кукушка чуть с жёрдочки не свалилась.

- Да это так, это всё к делу не относится. Это я вообще по другой программе подслушало... - честно призналось Радио.

- Вот и разговаривай со своими программами, что ты ко мне пристало?! - возмутилась Кукушка.

- Очень мне нужно к тебе приставать! - обиделось Радио. Подумаешь... фрррр... фьюууть... - неумело засвистело оно опять частотами.

- Чего ты нервничаешь? Всё равно как следует свистеть не умеешь! не унималась шустрая Кукушка.

- Ты лучше свою работу выполняй! - обиделось Радио. - Тогда к тебе и приставать никто не будет. Нужна ты кому-то...

- Кому-то, наверное, очень даже нужна... - взгрустнула Кукушка. Вот только бы знать, кому именно... Ты вот лучше, чем всякую ерунду повторять, да к тому же и чужими голосами, провело бы опрос на тему индивидуального спроса на одиноких Кукушек...

- Размечталась! Так как у нас обстоят дела насчет поработать? ехидно осведомилось Радио.

- Ку-ку, ку-ку... - Кукушка прокуковала тринадцать раз и вытерла лоб крылышком. - Ну, теперь ты отвяжешься?

Ворчливо спросила она у Радио.

- А сколько раз ты прокуковала? - зловещим тоном поинтересовалось Радио.

- Сколько раз надо было прокуковать, столько и прокуковала... огрызнулась Кукушка. - А что?

- А то, что ты прокуковала тринадцать раз! - почти ликующе объявило Радио, трагическим голосом Левитана.

- Пааааадумаешь! - беспечно ответила Кукушка. - На один раз больше, на один раз меньше. Какая разница?

- А такая разница, - уже не на шутку рассердилось Радио, - что ты своей беспечностью можешь когда-нибудь на всех ночных жителей большую беду накликать. Ты что, забыла, что это значит - прокуковать тринадцать раз?!

- Ой! - в ужасе прикрыла клюв крылышком Кукушка. - Тринадцатый Понедельник года, тринадцатое число! Я сейчас, я исправлюсь! Ку-ку...

- Ну куда тебя несёт, что ты раскудахталась? - остановило ее Радио.

- Я что, курица, чтобы кудахтать? - обиделась Кукушка.

- Сегодня, на твоё счастье, даже не Понедельник, - снисходительно пояснило Радио, - а не то не миновать бы нам всем больших неприятностей... Что ещё ты забыла сказать?

- Блям-блям... - мрачно произнесла Кукушка.

И тут же заскрипели половицы, что-то посыпалось с потолка, потому что кто-то там, на чердаке, зашевелился, заходил, заворочался.

Я смотрел на всё это, широко открыв глаза, совершенно не понимая, что со мной, и особенно вокруг меня, происходит...

Вся эта дикая карусель вскружила мне голову. Ещё бы не вскружить! Фомич, сквозь которого видно молнии, само по себе свободно говорящее Радио, при этом совершенно без проводов, Кукушка эта...

- Куда я, черт возьми, попал? Где я, в конце концов?! - пронеслось у меня в голове.

- В настоящее время ты в моей избе... В бывшей моей, - поправил сам себя Фомич, присевший уже к столу, в тень, чтобы не пугать меня своей прозрачностью. - Все, что вокруг тебя происходит - не сон. Если захочешь, потом - забудешь... Если, конечно, оно у тебя будет, это самое "потом"...

- А что, может и не быть? - осторожно осведомился я. - У меня есть такие реальные перспективы?

- Насчет перспектив - не знаю, не знаю, - уклончиво отозвался зашедший в гости хозяин. - А случаи всякие случаются...

- Это какие случаи? - вскинулся я.

- Разные, - хмыкнул Фомич.

Я открыл рот, чтобы задать ему тысячи полторы появившихся вопросов, но меня опередила Кукушка:

- Нельзя ли помолчать? - капризно жеманно пропищала она. - Вы мешаете мне работать некоторым образом...

- Отчего же, можно и помолчать, - пожал плечами Фомич. - Работай... Некоторым образом...

- Спасибо, - церемонно поклонилась Кукушка, откашлялась и произнесла торжественно: - Блям-блям. Время - полночь!

И тут же изо всех углов и щелей полезли какие-то тени и существа: лохматые, чумазые, с хвостами и без, с рогами и без, с клыками и свиными мордами. Они лезли и лезли отовсюду, отталкивая друг друга. Из погреба, откинув крышку, пытались выкарабкаться два существа, заталкивая один другого обратно.

По столу прыгали и кувыркались голозадые бесенята с длинными хвостами. В углу три старушки, взявшись за руки, упоённо распевали, почти воя.

В другом углу стояло, согнувшись вдвое, Нечто. Настолько огромное, что не могло выпрямиться даже в такой высокой комнате.

И все они выпрыгивали, выползали, выкарабкивались отовсюду, где только была хотя бы малюсенькая щёлочка или трещинка.

И вся эта орава голосила и визжала на все лады:

- Время полночь! Время полночь! Время полночь!

- Блям-блям! Блям-блям!

- Гуляем! - провизжал звероподобный мужик, у которого из всего лица видны были только глаза, всё остальное скрывала густая шерсть.

- Эх, пирожки слоёные, орехи калёные! Стаканчики гранёные! - весело провопил другой мужичонка, с унылым фиолетовым носом, нависшим над губой, с болтающимися по плечам ушами.

Он распахнул в широкой, щедрой улыбке пасть, выставив на всеобщее обозрение свой единственный зуб: чёрный и кривой, как татарская сабля. Потом залихватски подмигнул единственным глазом, сиротливо приютившимся на лбу, между бровями, затем выдал звонкую барабанную дробь пухлыми, словно пшеничные оладьи, ладошками, по обвислому, как и нос, фиолетовому животу.

- Ну, вы, домашние! - хлопнул ладонью по столу устроившийся по-хозяйски за столом Фомич. - Нельзя ли потише?!

Возня сразу же прекратилась. Вся эта орава притихла, и в этой тишине слышалось усердное пыхтение - это два существа из погреба продолжали запихивать один другого обратно, проделывая это с завидным упорством.

- Балагула! Домовой! - совсем уже осерчал Фомич. - Вы что, не слышали, что я сказал?!

Существа мгновенно притихли, выползли потихоньку из погреба и уселись, свесив туда ножки, на краешке, косясь друг на друга, сопя и тяжко вздыхая.

- Как же вы меня достали! - покачал головой Фомич. - Столько от вас шума и беспокойства. Домашние, а шумите хуже Уличных. Пора вас, пожалуй, на улицу выставить, будете Уличными...

- Не надо нас к Уличным! - пискнул кто-то невидимый от стенки.

- Не надо, так ведите себя прилично, - погрозил Фомич. - Не видите у нас ЖИВОЙ в гостях. Марш все по углам, да сидите там тихо, не мешайте нам.

- Это несправедливо! - возмутился мужик с фиолетовым носом.

- Мы и так целый день по щелям да по стенам сидим! Сейчас наше законное время! - поддержали его явно обиженные остальные существа.

- Сам бы залез в стенку, да просидел целый день, как мы сидим...

- Ну-ка, ну-ка, вот это вот кто сказал? Предъяви свое рыло! громыхнул кулаком по столу Фомич.

- Паааажалста! - протянул, отрываясь плечом от стенки, тощий бес с горящими по-настоящему глазами.

- Думаешь, очень я боюсь Уличных? - продолжил он с усмешкой. Напугал, тоже мне! Да надоел и ты, и все твои Домашние. Я, если угодно, сам от вас давно уйти хотел. А раз такой случай для этого подвернулся, так ещё лучше. Понял, Фомич? И не очень-то я тебя боялся. И ты меня не выгонишь, я сам по себе ухожу. Понял? Да сам бы ты где сегодня был? Сам бы на улице стоял, если бы тебя Живой в дом не пригласил? То-то...

И нахальный бес направился к двери.

- Ну, нет, Уголёк, подожди! - остановил его Фомич. - Пока ещё только ты свои слова говорил, а я слушал. Теперь моя очередь. Так просто ты отсюда не уйдёшь, не на того напал. Гляди-ка, сам по себе он уходит! Шалишь, брат, не выйдет. Ты за кого меня считаешь? В двери он выйти захотел! Уйдёшь так, как по Закону положено...

Фомич встал с места.

Бес кинулся к двери, но Фомич щелкнул пальцами, и на двери сама по себе упала тяжеленная поперечная задвижка, в виде цельного деревянного бруса, толщиной в руку.

Бес с разбега ударился о двери грудью, отлетел, заныл, завыл, защёлкал зубами, из глаз его посыпались искры, он моментально стал похож на бенгальский огонь. Запахло палёной шерстью.

- Ты нас не очень пугай, как бы мы тебя не напугали, - спокойно сказал Фомич, не обращая внимания на фокусы беса. - Ты не сам по себе уходишь, мы, Домашние, и я - Фомич - Ночной Воин, тебя изгоняем. И не просто так мы тебя изгоняем, а сквозь щели отсюда выдуем. Не в день ты уйдёшь, а в ночь, и не могучим бесом, а мелкими бесенятами. И не будет тебе возврата, и живых не пугать тебе среди бела дня. Уходи!

Бес завертелся, завизжал, бросился на Фомича, но тот встал из-за стола, ладонью в рыло отпихнул беса к двери, и стал на него дуть.

Следом за ним стали дуть и все остальные существа, находившиеся в доме.

Беса приподняло, завертело, прижало к дверям, и буквально выдуло в щели...

- Вот так, - коротко подвел итог Фомич. - Ещё желающие есть прогуляться на свежем воздухе?

Вся ещё только что бесшабашная и бузливая компания притихла и стремительно исчезла в щелях, стенах, темноте углов...

Фомич сел обратно за стол и терпеливо ждал, когда существа попрячутся по местам, что они проделывали явно с большой неохотой.

Когда затихли шорохи, он обернулся в мою сторону.

- Ну что, так и будешь на полу сидеть? Иди за стол, здесь как-то поудобнее.

Я огляделся, и только теперь со смущением заметил, что действительно сижу на корточках возле печки, с топориком и лучинами в руках.

- Ты лучины в печку положи, под дрова, подожги, да заслонку открой в дымоходе, - посоветовал Фомич, - иначе гореть не будет, один угар. А сам иди сюда, поближе садись, не бойся, поговори со мной.

Машинально проделав всё, что он сказал, я полез в карман за спичками, чтобы попытаться еще раз разжечь непослушную печь, но Фомич остановил меня:

- Что-то ты много суетишься, садись, не утруждайся. Ты, как-никак, у меня в гостях. Вернее, в моем доме, - поправился он тут же.

- А какая разница? - не понял я его мудрёных поправок. - Раз я нахожусь в твоём доме, значит, я у тебя в гостях.

- Есть разница, - возразил Фомич. - Дом-то мой, это верно. Но только был когда-то, когда я ещё был живой. А теперь мне самому, если живой в доме, то только по его приглашению в дом свой зайти можно. Понял?

- Не очень, - честно признался я.

- Ну, ничего, ты иди сюда, садись к столу, - ещё раз позвал меня Фомич. - Время у тебя есть, покалякаем о том, о сём, может, что и прояснится для тебя... Да ты не бойся, - худа тебе не причиню. Видел, как мы беса вытурили?

- Видел, - не понимая, к чему он меня об этом спрашивает, ответил я.

- А хочешь, я тебе для начала расскажу о том, откуда Бесы берутся?

И не дожидаясь моего согласия, стал рассказывать.

Глава четвёртая

Откуда Бесы берутся.

Бесы, в отличие от другой Нечисти, сами собой на свет не появляются. Они не создание чьей-то мрачной изобретательности, как, например, сокрушающий всё на своём пути глиняный человек Голем, порождённый угрюмой фантазией писателя Майринка. Или дитя викторианской прозы Мэри Шелли всемирно известный Франкенштейн.

Более того, Бесы не рождаются от им подобных.

Бесы - едва ли не единственные существа среди Нечисти, которых порождает сам человек. Давно это было. Были тогда только Бог и Дьявол. Добро и Зло.

И сказал Бог, устав от бесконечного сражения со своим извечным и непобедимым Врагом:

- Сотворю я создание, и будет оно совершенным, и поможет мне окончательно победить Зло.

- Нет такой силы, чтобы победить Зло! - вскричал рассерженный Дьявол.

- Будет такая сила! - уверенно заявил Бог.

- Нет в мире ничего совершенного! - кричал разбушевавшийся Дьявол, постоянный и яростный спорщик. - Нет, и быть не может! Не может потому, что мир сам по себе не совершенен! Сколько сил я потратил, сколько изобретательности и изощрённого ума вложил в то, чтобы создать Абсолютное Зло, и ничего из этого не получилось. Абсолют - это и есть конец света, потому что это законченность, завершение. Дальше - Ничто! Нет Абсолюта. Нет, и быть не может!

- Может, - не согласился Господь. - Я создам совершенное творение по образу и подобию своему. Такое создание, подобное мне, не может быть несовершенным. Ты никогда не рискнёшь поступить так же. Ты боишься создавать себе подобных, чтобы они не оказались сильнее тебя. А я создам.

- Ну, ну, - ухмыльнулся хитрый Дьявол, который уже что-то задумал, или заранее предугадал...

Дальше почти всё известно. Бог создал людей, поселил их в Раю, а Дьявол, пробравшись в Райский сад, соблазнил Адама и Еву.

Так ли это было, не так ли, не в этом суть.

Стали люди, созданные по образу и подобию Божию, жить на Земле.

А поскольку Бог создал человека себе подобным, то изначально человек стремится к самосовершенствованию, к добру. Таково его предназначение.

Но Дьявол не дремлет. Он знает, что как только перестанет присматривать за людьми, сразу появятся совершенные люди, и тогда наступит конец Злу.

Вот почему Дьявол носится над Землёй, вот почему содержит целую армию Нечистой Силы, которая помогает ему смущать людей, соблазнять их.

Щедр Дьявол на посулы и соблазны.

Чего только не придумал дьявольский мозг для обольщения маленького, слабого человека!

Золото, деньги, корысть, тщеславие, зависть, уныние... Всего не перечислишь.

Только и Бог не дремлет.

Он тоже внимательно присматривает за своими созданиями. Наставляет их на путь истинный. На путь Добра.

Трижды не прав тот, кто говорит, что до маленького человека нет никому дела во всей вселенной.

Бог и Дьявол яростно сражаются за каждого.

И вот был такой период, когда Бог совсем стал брать верх над Дьяволом в этой долгой и утомительной войне.

Очень трудно стало Нечистой Силе, слугам Дьявола, победить. Окреп человек духом. Перестал слушать увещевания дьявольские.

Но Дьявол, он и есть Дьявол. Он нашел путь...

Он вдохнул в человека сомнения.

Человек сомневался, сомнения порождали неверие. Потом человек стал позволять себе маленькие слабости. Чуть-чуть обмануть, чуть-чуть украсть. Грешить понемножку.

Казалось бы, что страшного?

Но довольный Дьявол впервые за тысячелетия пошёл спать.

Вселил он в людей Бесов.

И сделал так, что вскоре люди сами в себе этих Бесов порождали. Алчностью, завистью. Каждый маленький грешок порождал маленького бесёнка.

Человек жил, а сам, даже не зная об этом, выращивал в себе Беса.

Хитрый Дьявол всё рассчитал. Поначалу в человека селились маленькие бесенята, которые были почти безобидны.

Но эти бесенята были ужасно прожорливы. А питались они всё той же корыстью, лестью, обманом, жадностью, всем тем, что их породило...

Человек совершал мелкие пакости, а в нём вырастали его личные бесенята.

Незаметно для себя человек привязывался к ним, как к собственным детям. Он старательно и любовно выращивал и множил в себе это алчное стадо.

Постепенно маленькие бесенята росли, поглощали один другого, становились всё больше и больше, всё больших и больших уступок требовали от человека.

Со временем они сжирали самого человека, и со временем превращались в одного большого Беса, который не просто жил в человеке, а полностью им распоряжался и окончательно пожирал самого хозяина, в теле которого жил. Одна оболочка от человека оставалась, Бес жил внутри этой оболочки.

Не случайно про таких людей стали говорить, что в них вселился Бес, что их бесы одолевают. Именно про них говорили, что они взбесились, что они беснуются, бесноватые...

Вот какую страшную шутку сыграл Дьявол с человеком.

И теперь каждый должен следить за собой, чтобы вовремя успевать уничтожать в себе маленьких бесенят, чтобы Бес не завладел самим человеком.

Вот так вот, Дима, понял теперь, откуда Бесы взялись?

- Понял, - кивнул я. - А не страшно, что вы Уголька раздули, что столько бесенят оказалось на Улице бездомных? Они же в кого-то поселятся.

- Они и так в нас живут, - потянулся Фомич. - Так что каждый должен только следить, чтобы Бесы его не одолели... А ты что, так и будешь там на корточках сидеть? Давай, подходи, садись. Не бойся...

- Да я и не боюсь, - попытался ещё раз уверить в этом я, скорее себя самого, чем хозяина этой странной избушки.

- Я и вижу, что не боишься, застыл, как свечка, и ни с места.

Я спохватился, подошёл к столу и сел на краешек скамьи, стараясь непроизвольно держаться подальше от Фомича.

- Да не жмись ты, - успокоил он. - Я же тебе сказал, что не обижу. Нам с тобой, возможно, придётся вместе не одну ночь пробыть, а может, и не один день. Глядишь, - друзьями станем... Ты как - не против?

Как только я услышал про перспективу пробыть вместе не одну ночь, кровь отлила от моих щёк.

- Ты что, хочешь сказать, что я тоже... Ну, некоторым образом, умру?! - с трудом выдавил я из себя.

- А что, есть желание? - спросил он с иронией. - Некоторым образом ты, несомненно, умрешь, но каким именно образом, и когда произойдёт это печальное событие, этого я тебе точно сказать не могу. Судя по твоему вполне здоровому виду, думаю, что не скоро... А что это мы сидим в темноте?

Фомич звонко щёлкнул пальцами, и в русской печке весело и ровно сами собой загорелись дрова. Зажёгся фитилёк в керосиновой лампе на полке над столом, которую я в темноте не заметил.

- А где у нас свечи? - спросил удивлённо Фомич, осмотрев стол. Должны были где-то здесь быть свечи. Я точно помню, что с прошлого раза оставались...

- Свечи! - подала голос Кукушка. - Откуда могут взяться свечи там, где хозяйничают не люди, а безобразник Домовой?

- Ты почему это до сих пор здесь сидишь? - сурово спросил её Фомич. - Я что, что-то непонятное сказал?!

- Падумаииишь! - отвернулась Кукушка. - Что толку, что все остальные по щелям разбежались? Домашние - они и есть - Домашние: озорники, прохвосты, лодыри, пересмешники, жуликоватые, любопытные, всё слышат и всё знают. Для Домашних в доме тайн не бывает.

И вообще, что за дискриминация такая - сидеть в тёмном крошечном домике, в придачу ещё без дверей и окон, в ходиках этих пыльных. А как время полночь, только и погулять бедной птичке, так на тебе, опять двадцать пять: отработала - и в будку.

- А ты вот расскажи, расскажи, как ты в эту самую будку попала, как стала в часах жить? - попросило Радио.

- Ну и стала, ну и что? - завертела головой Кукушка. - Могу и рассказать, у меня секретов нет!

Глава пятая

Как Кукушка в часы попала

Когда-то оловянная Кукушка из часов была вовсе не оловянной, а самой что ни на есть лесной настоящей Кукушкой. Таких в каждом лесу полным-полно.

Почему? А вы можете представить себе лес без кукушки? Спросишь в таком лесу:

- Кукушка, кукушка, сколько мне жить на свете?

А в ответ - тишина. Скука смертная! Вот почему всякий уважающий себя лес Кукушку содержит. А то и не одну. Как каждый уважающий себя хозяин во дворе собаку держит.

Кукушка, начиная с солнечной опушки - из лесной прихожей кукует, гостей в лес приглашает. Приходите, мол, у нас здесь хорошо. Грибы, ягоды собирайте, а потом я вам много-много лет жизни нагадаю.

Ну как в такой гостеприимный лес не зайти?

Жила в одном лесу Кукушка. И ещё много Кукушек проживало в лесу. И все Кукушки весь день с раннего утра, до самого позднего вечера, трудились.

Одни на опушке гостей зазывали, другие из глубины леса на грибные да ягодные места приглашали, третьи старательно и щедро куковали каждому, кто у них спрашивал, сколько ему жить на белом свете. А четвёртые сидели на ветках и слушали, не спросит кто ли ещё? О каждом госте нужно было заботу проявить, каждому гостю ответить.

Вот так и трудились лесные Кукушки, старались, гостей в лес зазывали.

Только злая молва ходила, что Кукушки свои яйца в чужие гнёзда подкладывают, птенцов своих другим птицам выращивать оставляют.

На самом деле всё не так. Другие птицы помогают им высиживать яйца потому, что Кукушкам некогда самим на гнёздах сидеть. Им даже гнездо свить некогда. У Кукушек нет своих гнёзд, они живут в чужих, брошенных.

Когда птенцы на свет появляются, мамы Кукушки приносят им еду: жучков, червячков, личинок. А как только птенцы немного подрастают, учат их летать, и вскоре забирают у приёмных родителей.

Вот так всё на самом деле и всегда и было. Но вот однажды случилось неслыханное!

Прилетели в своё гнездо дикие лесные голуби, их ещё витютьнями называют. Посмотрела голубка, а в гнезде, рядышком с её яйцами, лежит одно большое, в крапинку.

Голубь хотел выбросить чужое яйцо, но голубка его остановила:

- Не выбрасывай! Не видишь, яйцо в крапинку? Это Кукушкино. Оно потому в крапинку, что Кукушки сами рябые, пёстрые. А яйцо я высижу, а потом Кукушка прилетит за своим Кукушонком...

Так и сделали витютьни. Голубка села яйца высиживать, а голубь ей корм приносил. Пришло время, вылупились птенцы витютьней, а следом за ними и Кукушонок из яйца выбрался. Да такой большой! Рот почти с гнездо.

- Как же мы такого здорового прокормим? - забеспокоился витютень.

- Прокормим, - беспечно отозвалась голубка и погладила Кукушонка по громадной голове крылышком, а голубь весь день летал по лесу, добывая корм для своих и чужих детей. Он надеялся, что на следующий день прилетит мама Кукушонка, и станет сама приносить еду для своего большеротого птенца.

Но мама Кукушка не появилась ни на следующий день, ни позже. Она оказалась настолько беспечной, что позабыла, в какое гнездо подложила яйцо.

А для бедных витютьней наступили чёрные дни. Голубю и голубке с трудом удавалось прокормить своих голубят, да ещё и Кукушонка.

А он оказался невероятно горластый и прожорливый. Только и делал с утра до вечера, что просил есть.

Бедные витютьни так уставали, что не могли не то что добыть пищу для себя, но даже за глотком воды слетать.

И вот сидели они на ветке и жалобно просили:

- Пиииить! Пиииить! Водич - ки! Водич - ки!

Так с тех пор и кричат витютьни.

Кукушонок всё же вырос, и оказалось, что это вовсе даже не Кукушонок, а Кукушка. Выросла она большая, но летать не хотела, ловить мошек и комаров для себя не желала. Сидела в гнезде, и ждала, раскрыв рот, когда ей туда что-то положат.

Наконец кончилось терпение витютьней.

- Ты или сама для себя еду добывай, или улетай совсем из нашего гнезда, - потребовали они у Кукушки.

Кукушка рассердилась, выбросила из гнезда всех голубят. Хорошо ещё, что они уже летать научились! И прогнала витютьней из дому. Даже не вспомнила, что они её выкормили и вырастили. Вот такая неблагодарная оказалась Кукушка.

Услышали про это остальные Кукушки, очень рассердились на грубую и нерадивую родственницу, прилетели и выгнали её из чужого гнезда, а заодно и из леса.

Кукушка полетала, полетала, нашла себе лес, в котором не было ни одной Кукушки, и куда поэтому никто не ходил, и стала там жить, довольная, что её попусту тревожить не будут.

А совсем недалеко от этого леса, на горке, стояла маленькая деревушка. И жил в той деревушке старый дедушка. Такой старый, что едва двигался.

В деревне этой давно уже и жителей почти не осталось, все в город уехали, а дедушка ни в какую уезжать не хотел. Дети его постоянно к нему приезжали, в город с собой звали, но дедушка неизменно отказывался.

Но вот стал он совсем старый и тяжело заболел. Собрались вокруг него дети, внуки, вся родня, как помочь думают.

И вспомнили, что на самом краю деревни живёт совсем дряхлый старик, который всех травами, да заговорами лечит. Говорили про него, что он Колдун.

Собрались дети и внуки дедушки, и пошли к этому Колдуну.

Выслушал их Колдун, и сказал так:

- Не могу я его вылечить. Нет над жизнью и смертью моей власти. Только вы не отчаивайтесь. Вы спросите его, что ему хочется. И если его желание исполнится, тогда он точно поживёт ещё.

Вернулись все они домой, и Колдуна с собой позвали. Спросили у дедушки своего, что ему больше всего хочется.

- Хочу я в лес, - отвечает дедушка, - спросить у Кукушки, сколько мне ещё жить осталось... Если осталось...

- Откуда в нашем лесу Кукушка? - удивились дети и внуки.

- Есть в лесу Кукушка, - подтвердил Колдун. - Я её слышать не слышал, а сам вчера видел, как она летала.

Взяли дети и внуки дедушку, отнесли его на лесную опушку, посадили на мягкую травку, спиной к берёзке, лицом к солнышку.

А сами отошли подальше, чтобы не смущать его.

Дедушка осмотрелся вокруг, и прошептал едва слышно:

- Кукушка, голубушка, отзовись, скажи, сколько мне жить осталось?

И ещё тише добавил:

- Если осталось...

Услышала Кукушка его шёпот. Но она в гнезде отдыхать устраивалась. К тому же подумала, что если ответит дедушке, узнают все, что Кукушка в лесу появилась, повадятся ходить, приставать к ней будут, и закончится её спокойная жизнь.

Прикрыла она крылом глаза, заткнула уши, и заснула.

Дедушка подождал, подождал ответа, и тяжело вздохнул:

- Ну, вот и закончилась моя жизнь.

Улыбнулся солнышку, погладил ласково траву ладонью натруженной, и умер...

Похоронили дедушку, а Колдун пришёл в лес, поймал Кукушку, и сказал ей так:

- Ты, отвратительная и капризная бездельница, живущая только для себя, я тебя накажу! Будешь ты служить людям днём и ночью. Жить будешь не в вольном лесу, а в тесном и тёмном домике, в часах. И будешь каждый час из домика выскакивать, и время куковать.

Как сказал Колдун, так и сделал.

Наказал он Кукушку, посадил в часы. А чтобы не улетела, сделал её оловянной и повелел так, чтобы она всегда на жёрдочке сидела.

И с тех пор появились Кукушки оловянные, которые в часах живут. А где та Кукушка, которая первой была, сейчас никто не знает...

- Вот так вот, - грустно закончила Кукушка. - А я за неё расхлёбываюсь, тружусь не покладая крылышек... Это дискриминация!

- Тоже мне, работа, - фыркнуло ожившее опять Радио. - Кукукнуть двенадцать раз, да блямкнуть, всего и делов, и то всё время забывает...

- А кто в прошлую ночь с Марсом разговаривало?! - напустилась на Радио рассерженная Кукушка.

- Это я случайно, - засмущалось Радио. - Не ту программу включило, а потом заслушалось...

- Ну вот что, молчаливые вы мои, прекратили быстренько разговоры, пока я вас не прекратил! - прикрикнул Фомич. - И где только ты таких слов нахваталась, пигалица? Ишь ты - "дискриминация"...

- Да по этому Радио чего только не услышишь?! - хмыкнула Кукушка. В последнее время порой такое загнёт!

- Это не я! - возмутилось Радио. - Это по мне!

- А ты не передавай всё что ни попадя! - не отставала от него Кукушка.

- Да вы замолчите, наконец?! - рассердился Фомич.

- Как бы ты, Фомич, узнал, куда свечи со стола пропали, если бы я молчала! - огрызнулась Кукушка.

- Так где же свечи?

- Я остаюсь? - спросила сурово Кукушка, отвернув голову.

- Я спрашиваю: где свечи, а не про то, остаёшься ты, или нет.

- Мой ответ зависит от твоего, - гордо заявила жительница часов. Так я остаюсь?

- А где свечи?! - не отвечая, спросил ещё раз Фомич.

- Тогда я не помню, - вредная птичка полезла в домик. - Как говорит про это Радио: "Что-то с памятью моей стало..."

- Сколько лет живет эта птица в доме, а я до сих пор никак не могу ей объяснить, что это не я говорю, а по мне говорят! - возмутилось Радио.

- А ты, если повторяешь всё подряд, значит, это как раз по тебе. Я вот, если что не по мне, так никогда в жизни этого повторять не буду. Так всегда и всем говорю: не по мне это, когда бедную птичку всё время в конуру загоняют...

- Это - демагогия! - заявило Радио.

- Вот вам, пожалуйста! Бедную птичку и оскорбить можно, и обозвать по-всякому. Само ты - демагогия! Лучше расскажи, почему ты вдруг заговорило само по себе? Я-то поведала, откуда оловянные Кукушки появились, и как некоторые из них в часы попали. Хотя и не очень приятно было рассказывать про свою нерадивую родственницу, которую я и в глаза не видела, но из-за которой столько прекрасных Кукушек сидит в тёмных крохотных домиках, в часах.

- Мне стыдиться нечего, только зачем вам эта история? - нехотя протянуло Радио. - Секретов у меня никаких нет, но говорить о себе как-то неприлично...

- Ну конечно! - возмутилась Кукушка. - Мне прилично, а ему не прилично! Так нечестно! Рассказывай!

- Я расскажу, - прошелестело Радио. - Только вряд ли это будет интересно...

- Ты говори, а потом мы тебе скажем, интересно, или не интересно.

- С чего же начать? - задумалось Радио.

- С начала, - тут же посоветовала Кукушка.

- Так я и сделаю, - согласилось Радио, и стало рассказывать...

Глава шестая

Как Радио стало говорящим.

Давно это было. В тридцатые годы. На этом месте тогда большая деревня стояла, один из самых первых колхозов в этих краях организовывался. И был в этом колхозе молодой комбайнёр. Шутя все рекорды бил, стал стахановцем, так тогда называли передовых рабочих, бригадиром. Построил дом, женился.

Жена ему досталась красавица, любили они друг друга.

И вот в сороковом году, после уборки урожая, вызвали комбайнёра в Москву, на съезд стахановцев, а там вручили ему звезду Героя Социалистического Труда и в качестве особо ценного подарка - радио.

Тогда это даже в больших городах редкостью было, а уж про деревню и говорить нечего. В то время в большинстве домов стояли круглые "тарелки", динамики, с одной программой. А в деревне и вовсе на столбе висел большой громкоговоритель.

А тут на тебе - радио!

Поставили его торжественно на этажерку, которую специально по такому случаю купили. Под него подстелили крахмальную белую скатерку, а сверху накрыли белоснежной льняной салфеткой, вышитой по краям красными петухами.

И такая счастливая жизнь в этом доме получилась! Так любили друг друга комбайнёр и его жена! Только вот деток у них не было.

Весь день они оба работали, не покладая рук. И радио стояло молчаливое. Зато вечером, за ужином, его включали и слушали, подолгу распивая чаи.

Ах, какую замечательную музыку играло тогда радио! Какие бодрые, радостные, счастливые песни пели!

И так было всё хорошо, что лучше и не надо!

Но однажды, летним утром, по радио передали, что началась война.

И ушёл на фронт весёлый комбайнёр. А по радио стали играть военную, суровую музыку и тревожные сводки с фронта, которые приходили слушать всей деревней.

Ушло веселье из дома. Поселилось в нём ожидание. А ещё тревога, голод, холод...

Но всё плохое когда-то заканчивается. Закончилась и война. Стали возвращаться домой фронтовики. Только комбайнёр не вернулся. Погиб он на войне.

Долго после этого радио стояло совсем выключенное. Горе поселилось в доме. Горе и одиночество.

Но время идёт, жизнь продолжается. Стала овдовевшая хозяйка иногда включать радио. То новости послушать, то музыку.

Много лет прошло после войны, хозяйка старушкой стала, почти все односельчане уехали в город, так что вскоре осталось из всего большого села дворов пять жилых. Остальные опустели.

Дома стояли заброшенные, поля зарастали дикой травой, наступал на село со всех сторон быстро вырастающий бросовый лес - осина, которая только и годится на то, чтобы ложки из неё резать. Да и то, если середину ствола выбросить. А так даже на дрова её не берут, бросовое дерево. Известно, что осина - не горит без керосина.

Электричество стали с большими перебоями подавать. Те немногие жители, кто ещё оставался, в гости друг к другу почти не ходили. Они словно стеснялись того, что когда-то весёлое, шумное село разом опустело. Словно это они, оставшиеся, были виноваты друг перед дружкой в том, что так получилось.

А у хозяйки, одинокой старушки, только и радости теперь, что поговорить с фотографией мужа убитого, висевшей на стене в рамочке, да радио послушать.

Новые времена пришли. Новые песни, новая, непривычная музыка. До боли в ушах вслушивалась хозяйка в звучавшие из динамика знакомые с детства песни, которые, казалось, совсем недавно пела вся страна. Последним свидетелем и соучастником тех коротких, но таких счастливых лет, оставалось радио.

Но тут случилась ещё одна беда. Пролетел сильный ураган, повалил много леса, сорвал несколько крыш в селе, хорошо ещё, что с заброшенных домов.

Но самое неприятное, что ураган повалил телеграфные столбы, и радио замолчало. Приехали откуда-то из города начальники, посмотрели, и сказали, что чинить не будут. Свет есть, и ладно. А так слишком дорогое удовольствие линию восстанавливать, тем более что и жителей в селе осталось всего ничего.

Сказали так начальнички, и уехали.

И так уж плохо стало одинокой старушке! Она за столько лет привыкла к радио. Ей, собственно, и поговорить больше не с кем.

Затосковала совсем. По ночам тихонько плакать начала.

А потом решила помирать собираться. Достала из старого комода чистое бельё, простыни на видное место положила, чтобы тем, кто похоронами её озаботится, хлопот меньше было, ничего искать не пришлось.

Легла старушка спать, а радио вдруг ожило, само этого испугалось. Оказалось, что современные радиоприёмники, радиостанции, локаторы, радары, компьютерные сети, уловили по своим телепатическим каналам, что происходит в заброшенной деревушке. И всё потому что радио так переживало за старушку, что стало очень сильные невидимые сигналы передавать, которые только радиоаппараты уловить смогли.

И решили все радиостанции и приёмники, и прочая радиоаппаратура, помочь старушке. И послали они стоявшему в избушке радио часть своей энергии. И стало радио - Радио. Оно ожило и смогло даже не только передавать для старушки программу, которую составляли все радио в мире специально для неё, но даже само разговаривать с ней.

Вот как Радио стало говорящим. И добавило старушке, про которую позабыли равнодушные люди, несколько лет жизни.

Но потом бабушка всё же умерла, а Радио попало в эту вот избушку, где теперь ему приходится выслушивать глупую трескотню Кукушки...

Так закончило Радио свой рассказ.

Кукушка тут же отреагировала на его последнее замечание:

- Трескотню?! - вскричала она. - Больше, чем Радио, у нас здесь никто не трещит. Тебя вообще нужно выставить на улицу, кому ты здесь нужно?!

- Или вы немедленно прекращаете этот базар, или... - не вытерпел Фомич. - Где свечи?!

- Где, где... - Кукушка опасливо глянула в сторону нешуточно рассердившегося Фомича. - Только и знают все, что дразниться, да угрожать. Где могут быть свечи, если они пропадают? Кому они ещё могут понадобиться, кроме как Домовому?

- С каких это пор Домовые стали свечи таскать? - удивился Фомич. Зачем они ему? Он что, ест их, что ли?

- Зачем ест? Он ими уши чистит, - хихикнула Кукушка. - Очень ему понравилось. Свеча, она гладенькая, скользкая, в одно ухо засунул, из другого вытащил... Ты видал, какие у нашего Кондрата ухи? Он раньше их исключительно кочергой чистил. Шесть штук согнул.

Потом ухватом пробовал, а у него два рога. Не у Кондрата, у ухвата два рога. Он сунул себе в ухо один рог, стал им ворочать, а второй рог ему в ноздрю попал, кто только потом не вытаскивали, чуть вместе с башкой не оторвали... А свечи - они безопасные. И гладко, и приятно, и усилий не требуется. Вот.

- Что только тут творится! - покачал головой Фомич. - Вот что значит давно Живые в доме не живут... А как же ухват у него, у Кондрата, из уха вытащили?

- А чего? Ты думал, мы без тебя ничего и сделать не можем? Ещё как можем. У нас тоже есть чем соображать. У нас, если хочешь увериться, знаешь какие умельцы? Мы тут по быстрому такое приспособление придумали...

- Уж не ты ли придумала? - вставило ехидно Радио.

- И я подсказала! - гордо вздёрнув клювик, заявила Кукушка. - Так вот: всё гениальное - просто. Для того, чтобы вытащить, нечего было тащить ухват за ручку, и волочить за ним по всему дому Домового. Надо было придумать ещё проще!

- И ты придумала? - недоверчиво спросил Фомич.

- И я придумала! - гордо ответила Кукушка, и клювик её задрался ещё выше. - Я им подсказала, как вытащить ухват! Балагула зажал Домовому дверями голову, а все остальные ухватились за ухват, кто как смог, да кааак - дёрнут!

- И вытащили?

- И вытащили!

- Ты, Фомич, спроси её, пускай она расскажет, как они этот ухват вытащили, - посоветовало Радио.

- Как, как. Как надо, так и вытащили... - отвернулась Кукушка, потерявшая всяческий интерес к разговору.

- И всё же? - поинтересовался Фомич.

- Да чего такого?! - пожала плечиком Кукушка. - Подумаешь, ухо! Пришили ему это его ухо обратно... Потом...

- Какое ухо? - заинтересовался Фомич.

- Обыкновенное ухо, которое на ухвате осталось...

- Ну и дела вы здесь от безделья вытворяете! Посмотрите только, во что дом превратился! А они уши отрывают. Дом кто должен соблюдать?

- А кто его, без Живых, блюсти-обихоживать будет? Домашние, они для чего? Они должны помогать людям, а заменять людей они не могут. Сам как будто не знаешь...

- Я-то знаю, да кроме правил и совесть должна быть...

- А я так и вообще не при чем. Моё дело - откуковала, объявила полночь, и сиди себе... Поглядывай.

- Да, как же - наблюдательница! - вмешалось Радио. - В этом доме не было ещё случая такого, в котором ты бы не поучаствовала!

- Поклёп! - возмутила Кукушка. - Как я могу хоть в чём-то участвовать, когда меня к этой палочке дурацкой припаяли?!

- Всё! Хватит, в самом деле, препираться! - остановил её Фомич. - За столько лет впервые Живой в нашу глухомань забрёл, и то не дадут поговорить... Ты своё откуковала?

- Ухожу, ухожу... - обиженно сказала Кукушка, непочтительно поворачиваясь задом, и вызывающе вертя куцым хвостиком, ушла в темноту, ожидавшую её за крохотной дверцей в домике на ходиках.

- Давно пора! - обрадовалось Радио.

- А ты само не слишком много отсебятины болтать стало? - охладил эту радость Фомич. - Твоё дело какое? Передавать то, что другие говорят. А ты?

- А что - я? Почему всегда так? Всякую ерунду слушают, уши развесив, а там такое болтают, что даже повторять не хочется. Чем они умнее и интереснее меня? А меня не слушают, - Радио тяжко вздохнуло. - Вот умру, все сразу начнут ахать: ах, как мало мы знали это замечательное Радио!

- Да ты пока умрёшь - само кого угодно на тот свет отправишь... Ты либо рассказывай что положено: новости там всякие, или ещё что, либо молчи.

Радио пронзительно засвистело высокими частотами, забулькало коротковолновым треском и писком, а потом, фыркнув, сказало сурово:

- Ещё рано...

После этого в нём что-то щёлкнуло, и зеленый глазок погас.

- Ну вот, теперь хотя бы поговорим спокойно, - вздохнул хозяин. Только свечи раздобудем... А ты что кашу не ешь? Остынет.

- Рано ещё, только-только на огонь поставили...

- Рано? - удивился Фомич. - Кушать только поздно бывает. И зачем еду на огне держать? Поставил - и снимай.

Я неуверенно подошел к печке, сунул ложку в котелок, помешать крупу, да тут же и выдернул: каша была готова! Да ещё и тушёнкой заправлена, и какими-то специями, которых в моих запасах и в помине не было.

- Ты не сомневайся, - это травки. Они для здоровья очень полезны, и вкус дают необыкновенный. Ты кушай. Домашние во вред Живому ничего сделать не могут. Наозорничать - это сколько угодно, но здоровью навредить никогда. Мы чай твой не стали заваривать, мы тебе зверобой приготовили. Травка она всегда и везде полезна.

- Всё Живому полезно, что в рот полезло, а бедной птичке даже маленького зёрнышка никто не даёт... - раздался голос Кукушки, которая высунула голову с хитрыми, живыми глазками из дверцы.

- Какое тебе зёрнышко, ты же механическая? - приподнялся Фомич. - И опять ты вылезла!

- Я, возможно, и механическая, но внутри у меня живая и трепетная душа! - гордо возразила Кукушка.

Под этот шумок я накладывал в миску кашу.

- А ты будешь? - спросил у Фомича.

- Я? - он удивился. - Нет. Я это... Я вприглядку. Сыт я.

И он отвернулся к стене.

Пожав плечами, я не стал настаивать, присел за стол, и наворачивал ложкой горячую кашу, жадно вздыхая ноздрями необыкновенно вкусный запах.

Фомич удовлетворённо покивал, глядя на то, как я уплетаю эту чудо-кашу:

- Ты кушай, кушай. Тебе в пути-дороге силы понадобятся... Много сил, - задумчиво повторил он.

Тогда я опять-таки не придал значения его словам, и весь их скрытый смысл стал мне понятен значительно позже. А пока...

- А пока мы добавим света, - потянулся Фомич. - Эй, Кондрат! Покажись, не таись. Знаю, что всё ты слышишь, не притворяйся! Вылезай, да свечи неси. Ты и так весь дом в подвал перетаскал, так теперь ещё и за свечи взялся. Давай быстро, старый безобразник. А если не выйдешь и свечи не отдашь, я приятеля твоего, дружка разлюбезного Балагулу, выгоню в лес, на Улицу. Там его место. Пускай живёт в дупле, да тебя за это благодарит...

Именно в этот момент со скрипом открылась крышка погреба, и оттуда выбралось, пыхтя и отдуваясь, забавное существо.

Глава седьмая

Кондрат и Балагула

У этого существа оказались совсем коротенькие ножки без коленок, с большими, почти огромными ступнями, с длиннющими ногтями на пальцах, которые загибались вниз и постукивали при ходьбе по полу, словно подковки цокали.

Руки были тонкие и длинные, с широкими, как две сковородки, ладонями. На пальцах рук ногти были ещё длиннее, чем на ногах. Но только сильно потёртые при ходьбе. Нет, существо не ходило на руках, просто ногти на руках были такие длинные, что с противным визгом скребли по полу и оставляли на половицах борозды.

Плечи существо имело узенькие-узенькие, над ними едва-едва возвышалась острая макушка, с реденьким пучком волос на самой маковке. Уши, треугольные и волосатые, торчали вверх.

Остальная часть головы находилась значительно ниже плеч, почти полностью закрывая грудь, а возможно и заменяя её.

В этой своей части голова имела чудовищно огромные щёки, отчего напоминала грушу, но больше всего впечатлял рот, особенно нижняя челюсть, похожая на ковш мощного экскаватора, только с выпяченной губой.

Всё это сложное сооружение покоилось на животе, тоже очень толстом, с задиристо выставленным вперёд пупком.

Существо развернулось пупком к Фомичу, и отмерив взглядом расстояние, процокало на середину комнаты...

Всё это время крышка погреба оставалась чуть-чуть приоткрытой, и оттуда за происходящим наблюдали два пронзительных глаза из-под лохматых бровей.

Существо же, выйдя на середину избы, старательно откашлялось, со звонким шлепком приложило руку к груди, вскинуло вверх другую, и...

И моя миска, вырвавшаяся из рук, точнее, выбитая этим могучим размахом, к моему великому сожалению полетела в угол.

Существо же, с оглушительным грохотом уронило на живот челюсть, словно замахнулось ковшом экскаватора, и из недр этой гигантской лопаты молнией вылетел невероятно длинный язык и метнулся вслед за миской...

Щёлк!

Миска прилипла дном к широкой присоске на конце языка. Зафиксировав миску, существо запрокинуло голову, выпростало содержимое в бездонную пасть гигантского ковша, после чего была возвращена на стол. Её можно было не мыть, она и так блестела.

Существо облизнулось, отцокнуло назад на два шага, опять приложило левую руку к груди и стремительно выбросило вперёд правую.

Убедившись в том, что на этот раз ничего не задето, существо заговорило неожиданно высоким фальцетом:

- Мы, с любезным сердцу моему другом, сидели в глубоком, сыром и мрачном подвале и слушали несправедливые речи, и всяческие несправедливые обвинения, обращенные к нам, и особенно ко мне...

На этих словах существо поклонилось, размахнув рукой, как маятником, отчего по полу пролегли очередные глубокие борозды.

После этого, осмотрев ногти и покачав головой, существо опять вскинуло руку вперёд, на этот раз почему-то в мою сторону, отчего я поневоле отшатнулся, поскольку ноготки этого прелестного создания чуть не отхватили мне нос.

Существо, не заметив моего испуга, продолжило свою пламенную речь:

- Итак, мы сидели и слушали, и на наших душах было так же сыро и мрачно, как в подвале, в котором мы сидели, о чём я уже говорил выше. И когда я услышал, что такое нежное существо, каковым, безусловно, являюсь я, некоторые злые, жестокие и абсолютно бессердечные и безжалостные особи и особы, собираются выгонять в лес, в дупло, я не сдержался и заплакал. И я рыдал, не переставая, и горячие слёзы текли ручьями, обжигая мне нежную кожу моего прекрасного во всех отношениях лица, и я глотал их, чтобы не ошпарить моего единственного друга, моего дорогого и уважаемого Кондрата...

Чем дольше говорило существо, тем выше звенел его фальцет. Звенело стекло в окошке от этого звука. А на последних словах голос его прервался, и он действительно заплакал, и по морде его потекли, нет, не ручейки, а потоки слез.

Тогда существо, не прерывая судорожных рыданий, выдвинуло вперед челюсть, отчего образовался огромный ковш, в который и стекали сами собой судорожно сглатываемые потоки слёз. При этом из ковша валил густой пар, а горячие слёзы, попадая на язык, страшно шипели, настолько были горячи.

- Ты бы поаккуратней, - подал голос Фомич. - Смотри, обваришь язык, как будешь речи произносить?

Но это не остановило извержение слез:

- Конечно, бедного крошку-Балагулу всякий может обидеть! - Почти визжало существо.

И тут из погреба, не выдержав этих звуков, вылезло ещё одно существо. Ростом примерно с Балагулу.

Всё лицо его густо покрывала борода, которая росла пучками. Шевелюра, давно не стриженная, торчала во все стороны. Одет он был в длиннополый армяк, подпоясанный малиновым шарфом, и в овчинную безрукавку, на ногах огромные сапоги с загибающимися кверху носами. В общем, ничего особенного, мужичок как мужичок, только огненно рыжий, конопатый, и уши как у собаки - острые и длинные. Одно из ушей было пришито белыми нитками. По этой примете я догадался, что это и есть тот самый Домовой по имени Кондрат, который ворует свечи, и у которого вытаскивали из уха ухват.

Громко бухая по полу спадающими на ходу сапогами, он подошёл к столу и начал демонстративно выкладывать перед Фомичом из рукавов и карманов свечи.

И откуда он их только набрал в таком количестве? Никогда, ни в одном доме я не встречал таких запасов свечей.

А Кондрат всё доставал и доставал: из-за пазухи, из висевшей у него на боку торбочки, ещё откуда-то.

Вскоре на столе перед удивлённым Фомичом возвышалась настоящая гора свечей, которая вполне могла составить дневную выработку свечного заводика средней мощности.

Мрачный Кондрат сурово осмотрел эту кучу, снял с ноги сапог и вытряхнул оттуда сверху, на вершину созданной на столе горы, ещё несколько свечей.

- Вот, алчный ты Воин, возьми. Тебе только бедных Домовых обижать. Ты не плачь, Балагуленька, не плачь, мой маленький. Я ему всё отдам, этому скупердяю, только чтобы он тебя не обидел. И не буду я больше пустой дом стеречь-оберегать. Уйдём мы с тобой в тёмные леса и будем жить там в дупле...

- Да! - взвизгнул Балагула. - Будем жить в дупле! И ночью злые мыши отгрызут мне пупок, и развяжется мой прекрасный животик... И случится страшное!!!

Тут он остановился. Прижал обе руки к груди и закатил глаза. Потом, не отрывая взгляда от потолка, выставил вперёд правую ногу, поднял вверх руку и запел пронзительным своим фальцетом, от которого опять задребезжало стекло в оконце:

Как умру я, умру яааа, похоронять меняаааа...

К нему подошёл, бухая по полу спадающими сапогами, Кондрат, обнял его за плечи правой рукой, поднял вверх левую, и густым басом подтянул приятелю:

И никто не узнаааает, хде махилкаааа мааааяааа...

Дальше они продолжили хором, на два голоса:

И никто не узнает, и никто не придёть,

толькаааа ранней весноюууу

салавей прапаааааёть!

Тут они, от избытка чувств, задохнулись от рыданий на плече один у другого. Потом Балагула щёлкнул ковшом и объявил:

- Ещё песня. Про соловья...

Кондрат, не дожидаясь приятеля, тут же рявкнул, маршируя на месте, отчаянно молотя сапогами по прогибающимся половицам:

- Соловей, соловей, пташечкаааа...

- Дурак! - остановил его Балагула. - Не про этого. Про другого соловья.

Кондрат с готовностью встал на цыпочки, закатил глаза и завёл дурным голосом:

- Саааааалавееееей мой...

- Да про другого! - сердито топнул Балагула.

- Соловьиии, соловьиии...

Не дожидаясь пояснений, пел Кондрат.

- Ты лучше замолчи хотя бы на минутку! - обозлился Балагула. Подожди, пока я сам начну. Слушай:

На углу, на Греческой,

у моих ворот,

песней человеческой

соловей поет...

Тут с чувством вступил Кондрат:

А когда умрёт он

от пенья своего

много птичек будут

хоронить его!

На этом месте парочка захлюпала носами, но героически продолжила:

Много птичек певчих

про него споют,

на его могилку

перышко стряхнут...

Не выдержав, они всё же разрыдались, и закончили, захлёбываясь в этих горьких рыданиях, размахивая руками, один левой, другой правой, и отчаянно топая по полу ногами, тоже левой и правой, отчего изба пошла ходуном:

А моя могилка

пропадёт в снегу,

У!

Потому что в жизни

петь я не могуууу!... *

- Всё, всё! - бесцеремонно оборвал их Фомич. - Концерт окончен. Ты мне скажи, мил друг Кондрат, где это ты столько свечей... приватизировал?

Фомич показал на заваленный свечами стол.

- Где, где, - обиженно заговорил Кондрат, размазывая по физиономии слёзы. - Я их из каждой щёлочки выковыривал, по всем, самым тёмным закуточкам выискивал, я весь дом на четвереньках облазил... Эти свечи десятки лет терялись, да закатывались. А я вот взял и собрал бережно всё, что лежало...

- Всё, что плохо лежало, - поправил его Фомич.

- Ну и что? А пускай хорошо ложут! - обиделся Домовой.

- И когда ты, лодырь, говорить по-человечески будешь? Сколько времени бок о бок с людьми прожил, а ни читать, ни писать, ни даже говорить, правильно не научился.

- А чего я неправильно сказал?! Чего?! - запетушился Кондрат.

- Ну вот опять! - вздохнул Фомич. - "Ложут", "чего"...

- А чего там неправильно? - обиделся Кондрат. - Что я свечи беру? Так я и говорю, что пускай хорошо ложут, тогда искать не будут...

- Всё! - махнул рукой Фомич. - Иди отсюда. Забирай своего дружка плаксивого, и убирайтесь в свой погреб.

- А свечи? - деловито осведомился Домовой.

- А что - свечи? - не понял вопроса Фомич.

- Свечи все у тебя останутся?

- А зачем они тебе, полуночному?

- Так это... Мы там с Балагулой сидим... Читать учимся...

Кондрат отвел взгляд в сторону.

- Как же! Читать они учатся! - раздался сверху голос непоседы Кукушки, опять вылезшей из избушки. - Они колоду карт отыскали, и теперь с утра до вечера дуются в дурака на шелобаны... Только звон стоит по всей избе...

- Врёшь ты всё! - надулся Домовой.

- Вру?! - попыталась подскочить от удивления Кукушка. - Это я вру?! Откинь волосы со лба! Ага! Слабо?!

Фомич подошел к Кондрату, отвёл у него со лба волосы и присвистнул: на лбу переливалась всеми цветами радуги здоровенная шишка.

- Конечно, - пробасил Домовой. - У Балагулы вон какие ногти...

- Да?! Ногти?! - возмутился Балагула. - А кто меня сапогом по лбу треснул, когда я проиграл? Я думал, ты по честному, пальцами щёлкать будешь, глаза закрыл, а ты сапогом...

- Ага, пальцами. Ты ногтями щёлкаешь, как я сапогом...

И он начал боком подступать к Балагуле, закатывая зачем-то рукава.

- А ты... А ты... - только и нашёл что ответить на такую несправедливость его дружок, и пошёл-пошёл петушком на Домового, выставив перед собой руки с ногтями, и угрожающе щёлкая челюстью, как экскаваторным ковшом.

Даже мне не по себе стало.

- Вот только этого не хватало! - рассердился Фомич. - Тоже мне, поединщики. Марш в погреб... А может, действительно, отправить Балагулу в дупло?

- Самого бы тебя в дупло, - тихо проворчал Кондрат под нос.

- Ладно, берите пару свечек, и марш на место, да чтобы тихо там, без драк!

- Как же, как же... Умеют они без драк! Они для того и подружились, что им подраться не с кем. А так всегда всё под руками: и случай, и предмет, - вставила Кукушка. - Весь дом от них ходуном ходит.

- Будут шуметь, я их взаправду в дупло обоих отправлю, - ещё раз пригрозил Фомич.

- В дупло, в дупло... - заворчал Балагула.

Но тут Кондрат, стянув незаметно со стола горсть свечек, быстро запихнул их за щеку, и заторопил приятеля в погреб, прячась у него за спиной, и дёргая его за одежду.

- Ты что там мычишь? - спросил его, что-то заподозрив, Фомич.

Кондрат вытаращил глаза, фальшиво заулыбался, замахал руками, показывая на погреб, мол, ухожу, ухожу... Замычал и ещё сильнее потянул за руку приятеля.

- Да что с тобой такое? - спросил Фомич, направляясь к Домовому. Ты что - язык проглотил?

Кондрат метнулся к погребу, но Фомич успел поймать его за руку, стараясь развернуть лицом к себе.

Домовой испуганно задёргался, судорожно глотнул, и... проглотил то, что держал за щекой.

- Что с тобой? - спросил Фомич, заглядывая ему в посиневшее лицо.

- Я того... - с трудом шевеля языком, ответил Кондрат. - Я ничего... Иду в погреб... Вот, взял две свечи...

Он показал две зажатые в кулак свечи. Хотел что-то добавить, но на него напала неодолимая икота.

- Ладно, идите с глаз долой оба, - махнул рукой Фомич.

Приятели полезли в погреб одновременно, отталкивая, и отпихивая друг друга.

- А тебя что, тоже в погреб отправить? - спросил Фомич у Кукушки.

- Как же можно в доме без часов? - забеспокоилась оловянная птичка.

- Э, милая, - махнул на неё рукой Фомич. - Столько веков без часов в доме жили, ничего. Тем более, что ты только Полночь объявляешь, да и то если Радио тебе напомнит.

Только теперь я обратил внимание на то, что эти старинные ходики с кукушкой стоят. Не тикают, не качается туда-сюда маятник, не ползут вверх-вниз гири. А обе стрелки замерли на двенадцати.

- Ну и пожалуйста, - Кукушка в очередной раз удалилась.

Фомич огляделся.

- Вот теперь в очередной раз попробуем поговорить. Ты пей чай, да слушай...

- А вот теперь опять - пора! - радостно сообщило Радио. - Новости! Новости! Новости!

Фомич схватился за голову:

- Если ты сейчас же не замолчишь, я из тебя динамик вытащу! А само на запчасти разберу!

Но Радио, не обращая внимания на угрозы, весело продолжало:

- Вокругизбушные новости! Нам сообщают!

В лесу зайцы дали обед волкам. Зайцы закончились. В Доме Кондрат слопал горсть свечей, и теперь его пучит в погребе, где проходит матч игры в подкидного дурака между ним и Балагулой. Матч продлится до ста выигрышей. Кто проиграет, того будут подкидывать. Счёт пока - восемьдесят пять на два, в пользу Балагулы. Промежуточные игры отмечаются шелобанами.

Кикиморы избили Синюшку до посинения за то, что она объявила себя первой красавицей на Болоте.

В Доме Ночной Воин Фомич ведёт секретные переговоры с Живым. По техническим причинам переговоры пока не начались.

На Старом Кладбище Упыри, Вурдалаки, Вампиры будят Нежить Чёрную, боятся, что Фомич пойдёт через Кладбище и Лес. Послали делегацию на Мёртвую Гору, к Кощею Бессмертному... собирается целая армия...

Радио остановилось, вздохнуло и произнесло грустно:

- Не ходи, Фомич, к Самшиту. Беда будет. Вся Нечисть Лесная объединяется, вся Нежить Чёрная заслоном встаёт. Не бывало ещё такого, чтобы против всего Зла на Земле, а тем более, против самой Смерти шли...

- Бывало, бывало, - уверенно возразил Фомич. - На Земле и не такое бывало. А если не было, значит, будет. А ты помолчи. Хотя бы пока...

Радио вздохнуло, тихо зашипело, умолкая, и в нём медленно, очень неохотно, погас зелёный глазок.

- Ты пей чай, а я тебе, пока ты чаёвничаешь, кое-что расскажу, предложил Фомич.

Я налил себе кружку, сел за стол, подул, глотнул, и чуть не выплюнул. Но, помня о гостеприимстве, с трудом проглотил, изобразив на лице удовольствие. В кружке оказалось омерзительное на вкус пойло. Но я собрал в кулак всю свою волю и мелкими глотками пил этот отвар, всем своим видом показывая, как это вкусно.

Фомич зажёг свечи, штук пять сразу. В избе стало совсем светло, и я замер с кружкой в руке: Фомич был нормальный мужик, совсем даже не прозрачный.

- Что удивляешься? - ухмыльнулся он, поймав мой взгляд. - Это я там, - он кивнул на двери, - на Улице прозрачный, а в Доме нормальный. Да и на Улице ночью тоже.

- А почему так? Почему ты прозрачный? - не выдержал я. - Кто ты есть?

- Не все сразу, - остановил Фомич. - Я попробую всё по порядку рассказать. Что, где, и как. Лады?

Я согласно кивнул, и Фомич приступил к рассказу. А я пил мелкими глотками не остывающий отвар и с любопытством рассматривал Фомича.

Глава восьмая

Как Фомич стал Ночным Воином

Одет он был просто, в ковбойку и потёртые джинсы. Красив. В вороте расстёгнутой на две пуговицы сверху рубашки был виден медный нательный крест, и два потускневших от времени обручальных кольца - побольше и поменьше, повешенные вместе на тонкой цепочке. Плечи широкие, руки сильные.

Говорил он спокойно, неторопливо, хотя было видно, что всё переживает вновь, словно произошло это не далее, чем вчера.

- Отец мой, - рассказывал Фомич, - мастер был, золотые руки. Но зато характер имел упрямый, и даже слегка взбалмошный. Уж если ему что втемяшится - всё! Хоть кол на голове теши, с места не сдвинется, как ему не объясняй, всё равно по-своему сделает. Зато мама человек была необыкновенно лёгкий, веселый. Красоты и доброты редкостной.

Жили мы в деревне, мне лет двенадцать было, мама тогда ещё одного ребёнка ждала, отец в кузнице работал. И всё у нас в семье было славно и хорошо. Дом добротный, отец сам срубил, сам его резьбой украсил, не дом игрушка! Места красивые вокруг, корова в хлеве стояла. Куры, гуси да утки во дворе. Жили, не бедовали.

Только беда всегда приходит тогда, когда не ждешь.

Пошёл отец косить траву на луг. А луг тот над речкой был, на горке. И встретил он соседа нашего, который с покоса шел. И стал отец укорять соседа, что тот на нашем лужке косит. Сосед - защищаться. Заспорили они всерьез.

Кто уж там из них прав был, не знаю, только нашла коса на камень, сошлись характер на характер. Ни один не уступит. Дошло дело до кулаков. Сосед мужик не слабый попался, и бились они крепко, не на шутку.

В общем-то, ничего страшного, не очень это, конечно, здорово, но бывало у нас такое. Подерутся мужики промежду собой, потом встретятся, разопьют мировую, и ничего, живут как ни в чём ни бывало дальше.

Но в тот раз получилось всё по-другому. Стал отец теснить соседа, а тот возьми, да оступись, и с обрыва...

Пока отец к нему спустился, сосед уже неживой был. Отец заметался, растерялся, что делать не знает. Рассказать, как было, - не поверят, скажут, что нарочно столкнул соседа. А дома - жена, которая ребенка ждёт, да я малой. Смалодушничал отец, никому ничего не сказал. Побоялся, что посадят его, как мать с нами двумя будет?

Когда нашли соседа, то все решили, что несчастный случай произошёл. Оступился человек, упал с обрыва. Бывает.

Отец же ходит, лица на нём нет. Не ест, не пьёт, по ночам вышагивает из угла в угол, курит...

На сороковой день после гибели явился к нему сосед. То ли во сне, то ли наяву, но стоит он напротив отца моего, смотрит и говорит:

- Мне с Земли уходить пора. Но потому как ты не покаялся, не повинился, мне теперь из-за этого тысячу лет между небом и Землёй маяться. За это проклинаю я тебя, и семью твою. И весь род твой, и дом, и землю, на которой ты жить будешь, тоже проклинаю.

Сказал так - и исчез. Отец даже слова вымолвить не смог, да и не успел. Но после этого не выдержал. Всё жене, маме моей, поведал. И стал он просить её уехать вместе с ним из этих мест, невмоготу ему тут жить.

Мать поплакала, соседа пожалела, но его уже не воскресить, а отцу, если он повинится - теперь-то уж точно тюрьма. Кто же поверит, что не по злому умыслу он это сделал, тем более что сразу не признался? И видя отцовские страдания, согласилась уехать.

В это время выискивали охотников новые края осваивать. Ну и поехали. Приехали. Посмотрели новоселы деревеньку: хорошо стоит, над рекой, на горке, но тесновата, строиться негде. Не под горкой же - зальёт в паводок.

И нашли недалеко от деревни подходящее место. Стали размечать под строительство. Пришли старожилы деревенские, предупредили, что место это нехорошее, не строят здесь, сколько ни пробовали, плохо кончалось.

Новосёлы были народ молодой, отчаянный, приметы для них, как насморк покойнику. Отмахнулись и стали строить.

И были им знамения: то сруб, только его под крышу подведут, сгорит ни с того ни с сего, то колодец, по всем правилам вырытый, осыплется, то сосной поваленной кого-то помяло.

Приходили старики из старой деревни, говорили, что не к добру это. Но не послушали их новосёлы. По молодости да беспечности списывали все на случай. И построили посёлок, как оказалось, себе на беду. Дурную славу он приобрёл. Поселилось в нем тяжёлое, почти беспробудное пьянство. Пить стали даже те, кто раньше спиртного в рот не брал. Мужья от жён гулять стали, жёны - от мужей. Скандалы, драки.

От пьянки - несчастные случаи: то в реке кто-то утонул, то зимой на дороге замерз. Болезни да несчастья по поселку из двора во двор кочевали. И нас стороной не обошли.

Мама родила братика, он только три месяца прожил. Заболел, бедняжка, и умер. Потом мама родила девочку, та пяти лет с качелей упала, да так неудачно, что головой о камень, и сразу насмерть.

Я сам, то руку сломаю, то ногу, болел - постоянно.

Отец совсем плохой стал: пил беспробудно. Во всех наших бедах себя винил. А как напьётся, так с бывшим соседом разговаривает, просит его: либо проклятие сними, либо жизнь мою возьми...

Но не является ему сосед. И вокруг отца беда впритирку ходит, а ему ничего, ни один волос с поседевшей головы не упал. Словно издевается над ним судьба.

Как похоронили сестричку мою, отец три дня не пил. Потом пошел в субботу в баньку, напарился как следует, попил чайку и пошёл в лес погулять.

Там в лесу его и нашли. Повесился на осине, на ремне брючном.

Я к тому времени был вполне взрослым хлопцем, ухаживал за девушкой Настей из соседней деревни. Она чем-то на маму мою похожа была: характер такой же, весёлый, легкий...

Хотя, к тому времени у мамы от этого характера ничего не осталось. Какое уж тут веселье?

А как подряд дочку и мужа похоронила, мама моя следом и сама слегла. Таяла на глазах. И когда совсем худо ей стало, позвала меня, и попросила выйти соседок, которые помогали за ней приглядывать. И рассказала мне всю правду и про отца, и про соседа, и про то, как она помогла отцу содеянное им утаить. И сказала:

- Мне перед смертью всё открылось. Висит над нашим посёлком старое проклятие. За беспамятство нас Господь наказывает. Когда-то здесь, на этом самом месте, кладбище было, про него уже никто не помнит, но какое бы оно старое ни было, строиться и жить на месте кладбища живым никак нельзя. Покойники оскорбляются тем, что их позабыли и тревожат, а за это напоминают о себе злом, если люди их добром помнить не хотят. А на нашей семье лежит ещё и проклятие соседа, отцом невзначай убитого. Ты Настю любишь, женись на ней, уезжайте отсюда, может, хотя бы вас горе минует, стороной обойдёт.

Сказала она так и умерла.

Я, конечно, и по отцу, и по сестрёнке печалился, но по маме особенно. Очень я любил её. Любить любил, а не послушался. Остался в посёлке. Женился я на Настеньке, жили мы душа в душу, любили друг друга.

Пошёл я как-то поздно вечером в сарай за дровами. Смотрю, стоит кто-то около сарая нашего. Присмотрелся, и от страха топор выронил: сосед наш бывший возле сарая стоял, которого отец погубил.

И говорит он:

- Не бойся. Я не за тобой пришёл. Пока. Ты вот что, уезжай отсюда. Я проклятие сгоряча наложил и на отца твоего и на род ваш, и не в моей власти снять его. Теперь я понимаю, что не со зла отец меня жизни лишил, случайно. И мать твою я жалею, и сестрёнку, и братика младшего. И тебе не желаю зла, но ничего поделать не могу. Есть один способ у тебя спастись: бери свою Настю и бегите, только в монастырь. А если нет, куда бы вы ни убегали, в любом другом месте найду. Найду - и ещё троих к себе возьму. И не в моей власти хоть что-то изменить. Себя не жалеешь, жену пожалей. Не обессудь, я предупредил...

Сказал и исчез, словно его и не было.

Я не на шутку перепугался, поверил ему сразу, прекрасно зная, что с нашим семейством за это время произошло. Прибежал к Насте, чуть не с порога рассказал ей всё, как есть, и прошу уехать в монастырь, и поскорее.

А она мне отвечает, погоди, мол, не сегодня-завтра родить должна, куда же сейчас ехать? Вот рожу, тогда и поедем.

Я подумал, и согласился, думал, родит, и уедем, как только оправится. Не в дороге же рожать? Но получилось всё - хуже некуда. Родила Настя ребёночка, да только мёртвенького. И сама заболела после родов, в горячке мечется.

Хотел я ее увезти от проклятого места подальше, да люди решили, что я умом тронулся больную жену в дорогу отправлять. Не дали мне этого сделать, глаз с меня не спускают. Я хотел уже ночью её увезти, тайно, да соседи углядели, шум подняли, меня чуть не повязали. Совсем от Насти отлучили, чтобы беды не натворил. А как им объяснить?

Попробовал рассказать. Не поверили. Умерла моя Настенька.

И после мне до всё стало безразлично, что плюнул я на все проклятия и решил: будь что будет. А если уж до конца честно говорить, то даже ожидал смерти, как облегчения. Дом родительский я бросил. Устроился работать сторожем при старом кладбище, стал жить в небольшом домике около оградки...

Заметив мой растерянный взгляд, он кивнул головой:

- Да, да, в этом самом, где мы сейчас сидим. Стал я за милыми могилками ухаживать, жить воспоминаниями, и ждать исполнения проклятия, тихо радуясь единственно тому, что на мне оно и закончится.

И вот в одну из моих бессонных ночей явился ко мне опять сосед. И говорит он:

- Ты прости, нет мне покоя. Все запреты я нарушаю, к тебе являясь, Почему не послушал меня?! Почему не уехал?!

- Так получилось, - отвечаю.

Да что толку объяснять - мёртвых все едино не воскресить.

А сосед опять:

- Ты хотя бы сам спасись...

- Да мне-то уж теперь всё едино, - честно признался я. - И никакой обиды я на тебя не таю. Видно, зло и вправду порождает зло... Ты скажи мне лучше, там, где ты обитаешь, не было случаев, когда возвращали обратно людей?

- Ты о Насте? - сразу понял сосед. - Не знаю даже, могу ли я тебе говорить об этом. Я сам ещё не тут, не там. Но кое-что узнал. Ну да ладно, слушай. Рассказывал здесь один... В общем, был похожий случай. Много лет назад, может сто, а может и более, жил храбрый Воин, и была у него жена-красавица. И любили они друг друга, души один в другом не чаяли. Но случилась война, и Воин, простившись с любимой, отправился защищать Отчизну.

Храбро сражался воин, много подвигов совершил, но однажды попал его отряд в засаду. Отчаянно рубились русские воины, но врагов было намного больше, и стали они пересиливать. Жестокая была схватка, только одному бойцу удалось ускакать раненому и донести до родных мест весть о геройской гибели боевых друзей.

От него и узнала жена Воина о его гибели, загрустила, сердцем затосковала, истаяла от тоски и умерла. А Воин не был убит, подобрали его враги раненого, в беспамятстве, и увезли в степи. Вылечили и стали на свою сторону склонять. Но ни посулами щедрыми, ни лестью сладкой, ни угрозами обольстить его не смогли. Однажды ночью удалось ему овладеть оружием спящего охранника, порубить стражу и ускакать.

Вернулся он домой, где его давно считали погибшим, узнал, что возлюбленная его от великой любви к нему смерть приняла. Пошёл он к ней на могилку, и плакал там весь день. Сумерки приблизились, а он всё сидит, не уходит. И разум его от горя затуманился, стал он хулу на богов возводить за то, что не оберегли они жену его. А тут и совсем стемнело, и открылись могилы многие, и стали из них выходить мертвецы, полезла чрез ограду нечисть ночная, летучие мыши стаями носятся, чёрными крыльями перед самым лицом машут.

Вскочил Воин с плиты могильной, стал он требовать от Чёрной Нежити отдать ему жену любимую. Чёрная Нежить хохочет, рожи строит, зубы скалит, тянет к нему лапищи с когтями острыми. Бросился Воин на нечисть кладбищенскую с мечом боевым острым.

Многих посёк, а их ещё больше становится. Он ещё больше посек, от одной ограды до другой улицу прорубил в толпе поганой. Оглянулся, а нечисть опять перед ним сплошной стеной стоит. Пробился он с трудом к могилке милой, и приготовился смерть принять, но тут над кладбищем свет засиял, нечисть в панике великой разбежалась, могилы закрылись, и всё стихло.

А с неба спустился на белой лошади с красным седлом и золотыми стременами Георгий Победоносец. И сказал он так:

- Я сам воин и воинам покровительствую. Печаль и горе твои приемлю и скорблю вместе с тобой. Но на богов хулу возводить негоже. Простили они тебя в этот раз за службу Отчизне твою бескорыстную, да моё заступничество помогло. Но другой раз - смотри! Слово, оно копейкой упало, - рублём потерялось.

И в уважение к твоим подвигам ратным разрешили мне открыть тебе тайну, как можно вернуть к жизни жену твою возлюбленную. Но учти - сам ты останешься в Царстве Мёртвых, если доберешься еще до него.

Воин сразу же согласился. И сказал так:

- Я всё едино жить не смогу без жены моей, буду себя в смерти возлюбленной моей виноватить. Говори, Святой Георгий Победоносец, что сделать я должен, какую службу сослужить, какого ворога победить? Нет страха в моей груди. Ты сам - Воин. Сам знаешь: мне ли, Воину, смерти бояться?

И сказал ему Георгий:

- Тяжёлой службой ты должен отплатить за возвращение любимой. Должен ты поселиться возле этого кладбища и стать Ночным Воином. Днём ты будешь смиренным сторожем, за могилками ухаживать, дорожки мести, оградки чинить, словом, чистоту и порядок поддерживать. А по ночам должен ты будешь с нечистью сражаться. По ночам кто из покойников бродит? Те, у кого совесть нечиста, чьи души неприкаянными остались. Чёрная Нечисть, которая ночью на кладбище собирается да из могил вылезает, они праведникам покой их вечный, свыше дарованный, нарушают. Вот и будешь ты покой этот охранять. А еще будешь брошенные жилища в округе осматривать, чтобы там нежить не заводилась. Нельзя Дом бросать, грех это.

И служить ты будешь тридцать лет и три года...

- Охранять я готов, - отвечает Воин. - Только я и одну ночь не выстою против нечисти этой. Смотри, сколько я их порубил, весь меч зазубрился, а им - хоть бы что! Я его пополам, а их два становится. На землю один падает, три поднимаются. И кольчужку мне всю подрали, даром что булатная.

- Доспехи я тебе привёз. Мой тебе подарок. Сам когда-то в них воевал. Примерь, в них, глядишь, по-другому дело пойдет, - и сбросил на землю мешок, который у него к седлу приторочен был.

Открыл Воин мешок, и явились ему доспехи красоты невиданной. Стал примерять - всё как на него: и нагрудник, и налокотники, и шелом. Да всё на удивление лёгкое, на тело не давит, словно не доспехи это воинские, тяжёлые, а одежды полотняные.

Георгий подаёт ему щит червонный, плащ такой же, толстого сукна, чтоб в походе вместо одеяла был. Потом сам слез с коня, снял меч вместе с широкой перевязью, золотом шитой, и своими руками на Воина повесил.

Обнял он его и говорит:

- Служи людям, как Отчизне служил. Кладбище - это память. А память беречь надо не меньше, чем рубежи. Память это тоже рубеж. Чем дальше отступаешь, тем больше Травы Забвения вырастает.

- Спасибо тебе, святой Георгий, - поклонился Воин. - А что дальше будет, когда я тридцать три года прослужу?

- Прослужишь - узнаешь...

Сел Георгий на коня своего, махнул Воину рукой на прощание и ускакал в небо.

Смотрит Воин, а на том месте, где конь стоял, подкова лежит серебряная. Он кричит вдогонку Георгию:

- Подкову оставил!

- Знаю! - отвечает тот с неба. - Это тебе - на счастье!

Вот так и стал Воин служить на кладбище...

Фомич замолчал, глядя куда-то поверх меня. Молчание затягивалось, и я спросил, сгорая от любопытства:

- А что дальше было? Вернул Воин жену?

Фомич очнулся и ответил:

- Я тоже спросил об этом соседа, а тот говорит:

- Дальше и я не знаю. Знаю только, что отслужил этот Воин исправно, что после этого ходил куда-то через Черный Лес. А вот куда и как он ходил, про это неведомо. И тот, кто мне рассказывал, не знал. Давно это было, если и взаправду было. И ещё говорят у нас, ТАМ, что сторожка при кладбище не простая. В ней Воин жил. В ней, в сторожке этой, искать надо ответы на вопросы твои... Всё, прощай. Больше я не приду, а ты лучше спасись...

Исчез мой сосед и больше не появлялся, - закончил Фомич со вздохом.

- И что же, нашёл ты ответы?

- Нашел... Как же... Пошёл я в тот же вечер в сторожку эту, пока осмотрелся, туда-сюда, время позднее, решил заночевать, затопил печку, лёг спать... И угорел. То ли заслонку забыл в дымоходе открыть, а может, и не забыл...

- А если не забыл, кто же ее закрыл?

- Мало ли кто, - равнодушно отозвался Фомич. - Дело не в этом. Как умер я, то на другой же день явился опять в сторожку, только в новом обличии. Всё облазил и нашёл. Нашел я в тайнике доспехи, Георгием Победоносцем Воину подаренные. Точь-в-точь, как рассказывали, да ещё подкова там лежала серебряная. И плащ как новенький. Всё целехонько, молью не побито, ржавчиной не потрачено, словно только вчера положили.

Воина, кстати, как сосед рассказывал, после встречи его с Георгием Победоносцем, на следующий день молнией убило. Так-то...

Вот и со мной так же получилось. А я с тех пор, как умер, кладбище сторожу. Ночью с Чёрной Нежитью и нечистью сражаюсь, днем брошенные дома обхожу, порядок соблюдаю. Нечисть, которая в беспризорных домах заводится, выгоняю. Воюю понемногу...

Он опять замолчал и задумался. Вздохнул устало, вспомнив труды свои ратные, бесконечные, и продолжил:

- И так тридцать и три года без двух ночей. А что дальше - и сам не знаю, и спросить некого. Никто ничего не обещал мне за службу. Вот так вот. Может, и зря труды мои военные. Ладно, время позднее, тебе отдыхать пора, а мне стражу держать. Утром договорим, - остановил он мои вопросы, которыми я готов был его засыпать.

- Все! - поднял он руку ладонью вперёд. - Мне собираться пора, а ты ложись вон на скамью, на овчины, да спи спокойно.

Вот когда я почувствовал, что действительно хочу спать. От того, что я насмотрелся и наслушался, голова шла кругом, всё путалось...

Я присел на указанную скамью, на мягкий мех овчины, от которого пахнуло забытым теплом и уютом. Сидел я так, наблюдая сквозь занавес ресниц, как собирается Фомич, как поднимает он доски пола, вынимает оттуда блестящие доспехи, одевает их и чудесным образом преображается в витязя, каких я только на картинах Васнецова видел.

Облачившись в латы, что оказалось делом многотрудным, из-за большого количества застёжек, завязок и ремешков, взял в руки меч и щит, с серебряной чеканкой, в центре которого красовалась в красном круге серебряная подкова.

- Ну, я пошёл... Ты за двери - ни ногой до утра, не то беда будет. Понял? - строго спросил он у меня.

Я только покивал в ответ головой, на большее сил у меня уже не было.

Фомич понимающе улыбнулся, и уже возле самой двери сказал, обращаясь к потолку и стенам:

- Ну, что сидите? Знаю, что смотрите изо всех углов. Идите уже время - Полночь! Гуляйте, да смотрите, гостя, чур, не обижать!

Глава девятая

Время Полночь!

- Время Полночь! Время Полночь!

Раздался сразу истошный визг отовсюду. Сторожка тут же заполнилась визгливыми и шумными существами, моментально затеявшими чехарду, горелки, и просто кувыркания, возню и беготню...

Не видно было только знакомых уже мне Балагулы и Домового Кондрата. Даже крышка погреба не шевельнулась. Оттуда раздавался только равномерный приглушённый стук, словно кто-то гвозди усердно заколачивал.

Фомич прислушался, подошёл к погребу и постучал ногой по крышке:

- Эй, дружки приятели неразлучные! Вы что там заколачиваете? Ну-ка, вылезайте, как же здесь без вас?

После небольшой паузы крышка открылась, и вылез, ворча и пыхтя, Домовой, а чуть позже показался Балагула, улыбающийся и довольный.

- Что вы там опять вытворяете? Что заколачивали? - строго спросил Фомич озорную парочку.

- Это не я. Это он заколачивал, - сердито кивнул на Балагулу Кондрат.

- Что же он заколачивал?

- Не что, а по кому. Это он по мне шелобаны заколачивал...

Домовой сердито замолчал и засопел возмущённо, а потом добавил:

- Я теперь тоже не буду ногти стричь!

- Ладно, сами разбирайтесь. Тебя силком никто не заставлял с этим прохиндеем садиться в карты играть. Хочешь, давай я его с собой на Улицу возьму, в дупло отведу?

- Ну да, конечно! - подпрыгнул в ужасе Домовой. - А у кого я реванш брать буду?! С тобой на шелобаны не поиграешь!

- Ладно, пускай твой дружок остаётся, только гостю покой обеспечьте.

- Ну конечно! - с радостной готовностью отозвались оба приятеля.

Мне лично от этой их готовности стало как-то не по себе. И как оказалось - не зря. Только за Фомичом закрылась дверь на улицу, как меня обступили, дёргая со всех сторон.

Кондрат пытался втянуть меня в карточную игру на шелобаны, с пренепременным условием, что играть я буду с ним, а шелобаны за проигранные партии, будет получать от меня Балагула.

Тот, услыхав это, предложил мне безо всякой игры в карты навешать вдвоём шелобанов Кондрату. При этом он увлечённо шептал мне в ухо, шлёпая ковшом, отчего я в ужасе вбирал голову в плечи и отодвигался. Он придвигался опять поближе и шептал, грозя отжевать мне ухо, что такого звона, как от головы Кондрата, я даже в Ростове Великом, прославленном своими звонами, не услышу ни на одной колокольне.

- Ты только попробуй! - увлечённо уговаривал он. - Ты попробуй! Заслушаешься! Так и будешь с утра до вечера Домового по голове колотить, как в колокол. Ногтем щелкнул, словно колокольчик Валдайский, кулаком бухнул - прям Царь-колокол... Ты когда-нибудь в жизни слышал, как Царь-колокол звонит?

Я признался, что не слышал.

- Вот! - возликовал Балагула. - И никто не слышал! Все видели, а никто не слышал. Ты единственный будешь! Первый!- подумал, и добавил. - А может, и последний, если хорошенько ударишь...

- Это как это так - последний?! - взбеленился хмуро следивший за ходом переговоров Кондрат. - Это что это вы тут затеваете?!

- Прекратите вы со своими глупостями! У меня есть важное заявление!

Подала голос Кукушка.

- Я прошу передать моё устное обращение в секретариат при организации "Гринпис"!

- Чего это она сказала? - переспросил Домовой у Балагулы.

- Она просила передать пис...

- Бессовестный! - возмутилась Кукушка.

- Это я - бессовестный?! Она тут пис делает и передает, а я бессовестный! Вот все вы, птицы, такие! Сделали сверху свое дело, а кто в это время внизу проходит, вам до этого никакого дела нет. Вас всех надо к жёрдочкам поприделывать... Все монументы испачкали... - завёлся Балагула.

- Тебя это не должно беспокоить, - фыркнула Кукушка. - Твой монумент никто не испачкает, таким, как ты, монументов не ставят!

- Вы, гады летучие, меня при жизни всего обсидели, не хватало ещё, чтобы на памятник мой гадили. Я только по этой причине не стал Великим, а меня, между прочим, звали. И звали многократно... Вот.

- Да помолчи ты! - грубила ему Кукушка.

- Может быть, вы дадите мне немножко поспать?! - робко взмолился я, не ожидая, что моя скромная просьба вызовет целую такую бурную реакцию.

Меня тут же обступили со всех сторон, дёргали за рукава, за полы куртки, за джинсы, кричали, шептали в ухо:

- У меня заявление! Протест! Птичку держат на жердочке!

- А что, слоны летают?! Вот ужас!

- Я тебе проигрываю, а шелобаны ты Балагуле...

- Я устало говорить. Мне нужен экран. Вы можете помочь мне достать экран? Я хочу показывать, я хочу видеть мир...

- Вы такой симпатичный! Я хочу от вас бесёнка! Давайте не будем откладывать эту такую близкую возможность?

- Мне нужен гуталин. Вы понимаете? Всего-навсего одна баночка ваксы. Ну что вам стоит? Для вас это сущий пустяк, а для меня это решение проблем. Видите? В этом бедламе я седею. Ни одного чёрного волоска не осталось. Это же большая трагедия! Меня кошки любить не будут! Мяяяяууу...

- Ушшши... ушшшшии... Мышшши носссят ушшшши... Мы - летучие. Нас не любят. Нам нужны клипссссы, клипссссы...

- Мне срочно требуется лекарство. Вы видите, у меня свиное рыло? Скажите, может быть, у меня свинка?

- Рога! Вы не представляете, какая это трагедия! Отпилите мне рога! Я не могу жениться! Как я могу жениться, если я уже заведомо рогат?!

- Нашёл проблему! Я тебе сам их поотшибаю, нечего просить Живого о такой ерунде!

- Посмотрим, кто кому поотшибает! Посмотрим!

- Так ты сам просишь!

- Это ты просишь!

- А ты получишь!

- Нет, это ты получишь!

- Пропустите! Пропустите!

- Ай! Меня укусили!

- А я говорю - пропустите! У меня вот видите что?! Видите? Вы думаете, что это у меня рог растёт? Нееет, это не рог. Это у меня клык во рту не в ту сторону растёт!

- Меня укусили! Я же говорю, что меня жестоко укусили! А почему? Потому, что я - голозадый! Мне нужен всего лишь маленький кусочек меха!

- Маленький! Да тебе медвежьей шкуры не хватит твоё сокровище прикрыть!

- Хватит! Хватит! Медвежьей хватит...

- Мы шшштаренькие... Мы когда таншшшуем у нашшш ноги жаплетаюшшша...

- Што ты штарая, глупошти болтаешь? Што он тебе, новые ноги, што ли, шделает? Ты лушшше шладких шлюнок попроши... А то прошишь, сама не жнаешь што...

- Шладких шлюнок! Шладких шлюнок!

- Это так замешательно - шладкие шлюнки! Ах, пожалуйшта! Пожалуйшта! Они такие на палошках, такие прожрашные, и петушки такие! Петушки!

- Их шошешь-шошешь, а потом такие шладкие шлюнки...

- Желаю постричься в монахи! Видите, сколько у меня на лице шерсти?!...

Усталость и сон взяли своё. У меня окончательно всё поплыло перед глазами, и я, несмотря на невообразимые гвалт и шум вокруг, стал засыпать. Но только-только мне приснился сон про шладкие шлюнки, как меня разбудила острая боль в животе...

Я проснулся. Боль повторилась. В животе клокотало, бурлило и гудело, как в паровом котле, пущенном на полную мощность. Я покрутился, повертелся, огляделся по углам. Кругом толпились оравы существ. Поняв, что больше не выдержу, а в Сторожке нужного уединения, а тем более, удобств, я не найду, бросился к дверям, решив, что смерть лучше позора...

К счастью своему, выскочить я не успел, потому что в дверях столкнулся нос к носу с Фомичом, который стоял у входа.

- Ты куда?! - зло рявкнул он на меня.

- Туда! - махнул я в сторону ближайших кустов.

Фомич глянул на меня, увидел мою согбенную позу и прижатые к животу руки, и отошел в сторону, давая мне дорогу.

- Только из этих кустов - никуда! - крикнул он мне вдогонку.

Вот об этом он мог меня и не предупреждать. При всём моём желании, в следующие часа полтора я не смог бы сойти с места, до которого с трудом добежал. Всё это время, стоя у дверей, Фомич невозмутимо охранял меня.

Вылез из кустов я весь в испарине, зелёный, и шатаясь. Мне было очень плохо. Я наверняка чем-то всерьёз отравился.

- А говорил, что травка для здоровья полезна, - нашёл я в себе силы пошутить, проходя мимо Фомича

Он удивлённо посмотрел на меня, но ничего не сказал. А войдя следом за мной в Дом, подошел к столу, взял мою кружку, понюхал остатки отвара, поморщился, покачал головой, скривился и спросил меня:

- Ты зачем эту дрянь пил?

- Чем меня угощали, то я и пил, - сердито ответил я. - Не мог же я вылить, или выплеснуть. Хозяев обидеть не хотел. А что?

- Ничего, - ответил Фомич, сердито оглядываясь по сторонам. - Кто здесь с заваркой похозяйничал?

Взгляд его, пробежав по притихшим обитателям Дома, остановился на Кондрате, который заюлил, попытался скрыться за спину Балагулы, но когда ему это не удалось, он гордо выступил вперёд и важно сказал:

- Ты же говорил Живому, что надо есть и пить всё полезное для здоровья. А Радио передавало, что организм надо очищать. Вот я и решил ему организм почистить - самое полезное для здоровья дело. Ну и заварил ему... ромашки всякой...

Он отвёл плутоватые глаза в сторону.

- Ну что ж, - развёл руками Фомич. - Раз ты такой у нас лекарь, иди сюда, пей всё, что в котелке осталось...

- Нет! - раздался дикий вопль, от которого все вздрогнули.

Балагула бросился к печке и воинственно выставил вперёд брюшко, нацелившись в нас пупком, и закрыл грудью, раскинув руки, котелок с отваром.

- Нет! - вопил он. - Не пущу! Домового из дома не выгнать и кочергой! А в погребе мне с ним сидеть! Нет! Или я в дупло, или...

Но что "или", мы так до конца не узнали, потому что как раз щёлкнуло что-то в приёмнике, и Радио заговорило:

- Ещё новости. Как нам стало известно из кукунфиденциальных источников, состоялись секретные переговоры между Ночным Воином Фомичом и Живым. Некоторые детали нам стали известны: Живой после переговоров заснул мёртвым сном. Далее: сбор армии Чёрной Нежити на Кладбище прекращён после вмешательства Ночного Воина, рассеявшего в очередной раз ряды Нечисти. Те попрятались по углам и норам и ждут к завтрашней ночи подкреплений из Чёрного леса и с Мёртвой Горы.

Домашние обратились к Живому с рядом мелких бытовых просьб, состоялся оживлённый обмен мнениями. Заканчивается чемпионат игр в подкидного дурака, который уверенно выигрывает Балагула. До полной победы ему осталось выиграть всего одну партию. Игра остановлена по просьбе Кондрата, который не хочет, чтобы его подбрасывали, он хочет, чтобы его ловили. Балагула категорически настаивает на прежних условиях.

Домовой провёл сеанс оздоровительного очищения для Живого. Живой здорово очистился. Вопрос из области экологии: кто будет очищать кусты?

Несчастный случай: Мухомор умер. Объелся белыми.

На этом сегодняшние новости пока закончены.

Прослушайте анонс новостей на завтра: Что-нибудь да будет. Обязательно. Вот теперь всё. Пока - всё...

Огонёк погас. Радио замолчало.

Фомич махнул рукой на Домового:

- Ладно, марш все по норам. Дайте, наконец, поспать человеку. Он же Живой. Вы так его уморите...

Глава десятая

Сны на показ

Проснулся я в тишине. Даже как-то непривычно стало. В избушке никого не было, только я сам и Фомич, который сидел за столом, уже без доспехов, и смотрел на меня.

- Ты что делаешь? - спросил я у него.

- Сны смотрел, - усмехнулся Фомич.

- А ты разве спишь?

- Вечным сном, - опять съехидничал Фомич, ввергнув меня в краску.

Заметив мою растерянность, он сам поспешил ко мне на помощь:

- Я не свои сны смотрел. Я сам не сплю. Это ты правильно заметил. Я твои сны смотрел. Это не только я умею, это все Домашние могут. Ты ночью у них вместо телевизора был, пока не проснулся...

Я ещё больше покраснел, начал судорожно вспоминать свои вчерашние сновидения, не снилось ли мне чего такого, что другим не надо было бы смотреть?

- Да ты не переживай, - успокоил Фомич. - Им чужие интимные сны смотреть строго запрещено.

- И что, не смотрят? - недоверчиво спросил я, вспомнив разудалую, горластую ватагу Домашних.

- Ну, как тебе сказать... - замялся он.

- Понятно, - вздохнул я.

- А она ничего...

- Кто - она?! - подскочил я.

- Ну, та, которая тебе снилась... - засмущался Фомич.

- И как же она мне снилась? - спросил я подозрительно.

- Я интимные подробности не имею права разглашать, - сдержанно усмехнулся лукавый Фомич.

- А смотреть ты имеешь право?! - я махнул рукой.

- Ты вот что... - замялся Фомич. - Ты здесь еще побудешь немного?

- Здесь? - вспомнив вчерашнее, особенно очищение по-кондратовски, чуть не завопил я. - Нет! У меня дела, спешить надо и всё такое прочее... засуетился я.

Фомич смотрел на меня иронически. Под взглядом этим я засмущался, потух и вяло спросил, зачем я нужен.

- Понимаешь, я же тридцать три года прослужил. Сегодня ночью последнее дежурство. Должны мне будут какой-то сигнал дать, что дальше делать. А посоветоваться мне не с кем. Не с этими же оболтусами, - он кивнул на погреб и обвёл взглядом стены. - Останься, а? Задержись хотя бы ненадолго...

Он выжидающе смотрел на меня и молчал.

Я тоже молчал, осознавая, что опять влез в какую-то невероятную историю, на этот раз со всякой нечистью и покойниками. Элементарная осторожность диктовала мне сматываться отсюда, и поскорее, пока в беду не попал. С другой стороны я искренне сочувствовал Фомичу. Но чем реально я, простой смертный, мог помочь ему?

- Ладно, - вздохнул я. - Но только ещё на одну ночь. И то весьма сомневаюсь, что смогу быть чем-то полезным.

- Сможешь, сможешь, - обрадовался Фомич.

Он сразу повеселел, засуетился вокруг меня, как вокруг самого дорогого и любимого гостя. Сам сварил мне каши с тушёнкой, необычайно вкусной и ароматной. Правда, к ароматам я отнесся несколько недоверчиво, но Фомич уверил меня, что вся бузовая компания спит по норам, а он сам такими глупостями не занимается.

После того, как я поел, он уложил меня на овчины, велев выспаться по-настоящему, а не кое-как, объясняя такую необходимость тем, что ночью поспать не очень-то придется. Сам он опять облачился в доспехи и отправился осматривать брошенные избушки, которых в этих великолепных лесах хватало.

А я - сытый и уставший, стал уже задрёмывать, засыпать, когда меня что-то словно в бок подтолкнуло. Я открыл глаза и увидел на скамейке напротив себя Балагулу, а рядом с ним осторожно усаживающего Кондрата.

- Вы что это здесь пристраиваетесь?! - спросил я у них.

- Как чего?! - удивились они хором. - Смотреть!

- Вчера классно было. Да? - подтолкнул локтем Кондрат Балагулу.

- Ага! - радостно и с готовностью отозвался тот, чавкнув ковшом. Особенно когда они вместе мылись в душе...

- А ну - пошли вон отсюда!!! - яростно заорал на них я, не выдержав такого безобразия.

Парочку словно ветром со скамейки сдуло. Только слышно было, как кому-то из них звонко стукнуло по голове крышкой люка.

Я мучительно хотел спать, но только я погружался в сон, как мне снились Домашние, сидящие в рядок передо мной, спящим, и смотрящие, разинув рты, мои сны.

- Надо заэкранироваться! - мелькнула в голове спасительная мысль.

Оглядев избу в поисках подходящего материала, я остановился на большом, ведра на два, чугунке.

Осмотрев его внимательно изнутри, примерил на голову. Снимался чугунок легко, правда, лежать было не очень удобно, но всё же лучше, чем показывать всем этим обормотам свои непредсказуемые сновидения. Правильность моего решения подтвердили косвенно и Кондрат с Балагулой.

Они внимательно наблюдали за моими поисками, приподняв крышку погреба, считая, что я их не вижу. Наблюдали они терпеливо, но когда я отыскал чугунок и примерил его на голову, из погреба раздался дружный вздох разочарования. Последнее, что я услышал, погружаясь в сон с чугунком на голове, было падение крышки погреба на место.

Надёжно заэкранировавшись, я спал спокойно и раскованно, и во сне позволил себе слегка пошалить со жгучей брюнеткой, обладательницей отличных форм, даже с некоторым запасом.

Спал я, наверное, долго. Спал бы и ещё дольше, если бы не Радио, которое вдруг затрещало, закашляло и заговорило:

- Экстренное сообщение! При посредстве чугунного ретранслятора, по всей окрестности демонстрируются эротические сновидения Живого, который спит в избушке возле кладбища. Те, кто плохо видит, поворачивайтесь к избушке или подходите к ней ближе. Для тех, кто только что попал в зону видимости, Кукушка расскажет содержание первых серий... Сейчас, если не ошибаюсь, идет двенадцатая. Я не ошибаюсь?

- Нет, дорогое Радио! Вы почти правы, ошибка всего на одну серию. И в самом начале я позволю себе маленькую поправочку-ку-ку-ку...

Ой. Извините. Технические накладки.

Так вот, поправка: идёт тринадцатая серия. Вдумайтесь в это число: ТРИНАДЦАТАЯ!!! Насколько неиссякаема фантазия Живого! Итак, не буду отвлекать вас от великолепного зрелища, перескажу с великим удовольствием содержание первых серий. Итак, Живой спит, слышит звонок в двери, идёт открывать, на пороге стоит жгучая брюнетка, прекрасная, как Кукушка! Она одета... Позвольте, она ни во что не одета... Живой подходит к ней, и говорит... Он ничего не говорит... Он ведёт её... Позвольте, он её никуда не ведёт...

Окончательно проснувшись, понимая весь ужас своего положения, я запустил в Радио подушкой.

- Мы прерываем трансляцию по техническим причинам, - испуганно сообщило оно, и заткнулось, погаснув.

Кукушка вякнула было со своей жердочки:

- Я протестую! Это прямая агрессия против средств массовой информации! Каждый имеет право получать информацию...

Но, заметив, что в руках у меня котелок, который подвернулся под руку, она быстро ретировалась за дверцу, пискнув на прощание, сохраняя за собой последнее слово:

- Это произвол!

Я опустился на скамью, и тут же подпрыгнул. Только сейчас я обратил внимание, что перед скамьёй, на которой спал, стояли в ряд уже несколько скамеек, на которых плотно, плечо в плечо, как патроны в обойме, сидели Домашние. Перед самой первой скамейкой, на полу, восседали Кондрат и Балагула. Кондрат сидел скрестив под собой ноги, а Балагула - выставив вперёд пятки, отчего когти на его ногах раскачивались перед самым его носом, угрожая расцарапать щёки. Подогнуть ноги он не мог, по причине отсутствия коленок.

У Кондрата от напряжения шишка на лбу буквально светилась, а глаза были выпучены, как у пьяного рака. Балагула уронил челюсть на живот, отчего язык выпал у него из пасти и свесился набок. Но он этого даже не заметил, так был увлечен просмотром.

Я от отчаяния схватился за голову, сам почувствовав, что покраснел, как флаг на баррикаде, и застонал, как от зубной боли...

В это время раздался скрип двери, и всех зрителей со скамеек как ветром сдуло по щелям и погребам. На пороге стоял Фомич.

- Ну что, я так и буду стоять на улице? - спросил он у опустевшей комнаты.

Тут же выскочила из часов Кукушка и услужливо произнесла:

- Проходите! Гостем будете!

- Я не сам по себе захожу, я по приглашению, - произнес Фомич уже слышанную мною вчера фразу.

- Ну и как, выспался? - спросил он меня.

- Выспался, - буркнул я, отворачиваясь.

- Видел я краем глаза твои откровения, - не выдержал Фомич.

Я в ответ опять застонал, яростно и протяжно, словно бурлак, в одиночку тянущий баржу, попавшую на отмель

- Ладно, ладно... - махнул рукой Фомич. - Забыли. Посмотрим, что дальше будет. Только смотри, кроме меня, двери никому не отпирать! С Домашними ты будь построже. Если что - можно и ложкой по лбу, иногда по-другому не слушают. Они народец сами по себе не злобный, но озорники жуткие. Однако, надо собираться. А то сегодня Нечисть и Чёрная Нежить суетятся больно. Гонцов куда-то посылали, готовят что-то, хотят напоследок счёты со мной свести. Большой у них на меня за эти годы зуб вырос.

- Может, не пойдёшь?

- Как не пойти? - удивился он. - Я - Ночной Воин. Это служба моя такая. Как мне от службы бежать?

- Что же это за служба такая - заброшенное кладбище охранять?

- Кладбище, Дима, это не просто Кладбище. Не просто место захоронения. Это память наша. Наши предки. Отсюда всё начинается. Если мы не будем помнить тех, кто до нас жил, тогда кто же о нас вспомнит? Тогда зачем мы все живём? Не для того же, чтобы забыли о нас, словно нас и не было.

- А почему Чёрная Нежить и Нечисть всякая за Кладбище воюет, им что за корысть от заброшенного людьми кладбища?

- Если Кладбище люди забывают, тогда на охрану этого Кладбища встаёт Ночной Воин. Как только удаётся Нечисти изгнать или победить Ночного Воина с Кладбища, так оно сразу же зарастает Травой Забвения. И там, где вырастает эта трава, воцаряется Царство Тьмы. А Тьма - это даже не мрак, не хаос. Это - Ничто. Беспамятство, вот что такое - Тьма. Понял теперь, для чего Кладбище охранять нужно?

- Понял, - кивнул я. - Это как рубеж, между Светом и Тьмой.

- Между Памятью, и Беспамятством, - согласился со мной Фомич. - А где Русский Воин встал - там и рубеж. Там Нечисти ходу нет. Воин при жизни Отчизну защищал, Родине служил, а после смерти - Память охраняет.

- А что же с Кладбищем без тебя будет, когда ты отслужишь? Зарастёт оно Травой Забвения?

- Другой придёт охранять, - уверенно ответил Фомич. - Может, как и я, любимую у Смерти воевать, может, милую сердцу могилку охранять.

- Это что же, каждое Кладбище силой оберегается?

- Не силой, Дима, - Любовью. Пока над кладбищем Любовь оберегом, оно и ухожено, и в людях Память жива. А без Любви - что? Забвение. И гибнет, зарастает кладбище. А людям и невдомек, что это Память гибнет на их глазах. Нет Любви, нет и Памяти. Все мы живем столько, сколько нас на этой Земле помнят.

Он помолчал и добавил:

- Я раньше об этом не думал, а теперь многое по-другому понимаю. Может, мы и живем так нескладно потому, что могилы легко забываем. Родителей, ещё деда с бабкой с трудом помним. А кто прадеда своего помнит? Ладно, пойду. Пора...

- Может, я чем помогу? - нерешительно вызвался я.

- Да чем же ты, мил человек, помочь можешь? Сиди вот, избушку карауль. Сам теперь видишь, что Сторожка эта на простая, она как крепость на порубежье.

Я посмотрел на часы: близилась полночь.

Разгорелось зеленым глазком Радио:

- Пшшшш, пшшшш... фьюуууиии... фьюуууиии...

Посвистев и пошипев тихонечко, оно заговорило:

- Новости. Экстренные. Перед полуночью.

Возле Кладбища собираются большие отряды Лесной Нечисти. На самом Кладбище полно Чёрной Нежити и всякой Нечисти кладбищенской. Открываются могилы, выходят неприкаянные покойники. Прибывает Нечисть из дальних окраин. Пришли отборные отряды из Чёрного Леса и с Мёртвой Горы...

Отступись, Фомич, не ходи. Не пересилить тебе такую силищу. Беда будет. И сам пропадёшь, и нас погубишь...

- Где же это видано, чтобы Русский Воин от всякой нечисти, с которой всю жизнь воевал, да еще тридцать три года после, за стенами прятался?! возмутился Фомич. - Ну, нет. Мне одна ночь осталась. Если не выстою, то и спиной не повернусь. Русский Воин труса не празднует. Так и запомни, и другим передай. Пускай все слышат.

Радио вздохнуло и грустно сказало:

- Пора! Время - полночь! Блям-блям!

И тут же выскочила Кукушка и затрещала, как из пулемета:

- Ку-ку-ку-ку... - и так - двенадцать раз.

И как точку поставила:

- Блям-блям... Если бы меня отодрали от жёрдочки, я слетала бы, и посмотрела, что там и как...

- Некогда летать и смотреть. На врага не смотреть надобно, его воевать нужно.

Надев шлем, Фомич решительно вышел за двери.

Стоило ему только приоткрыть двери, как раздался ужасающий рёв и крики встречавшей его Нечисти. И тут же из-за захлопнувшейся за его спиной двери раздался яростный звон клинков, который стал медленно удаляться.

Глава одиннадцатая

Трёхпалый

- Дааа, такого еще никогда не бывало, - произнесла Кукушка.

- А почему Домашние в Дом не выходят? - спросил я. - Ваше время, Время Полночь, гулять пора.

- Здесь все давно, - ответила Кукушка.

Я оглянулся. Действительно, все Домашние были в комнате. Только они настолько тихо появились, что я даже не услышал. Все стояли по углам, прижавшись один к другому, внимательно прислушиваясь к происходящему за дверями, стараясь уловить малейшие звуки.

Когда звон мечей стал удаляться от стен Сторожки, они немного повеселели:

- Наш Фомич им покажет!

- Наш Фомич - о-го-го-го!

- Куда им Фомича осилить!

- У них против Фомича кишка тонка!

Но веселье длилось недолго, его сменило напряжённое ожидание. Все что-то делали, чем-то занимались, но непривычно тихо. Так тихо, что порой я даже забывал о присутствующих, оглядывался, видел, что все на местах, никто не уходит. Даже Кондрат с Домовым не лезли в погреб доигрывать матч века.

Я волновался, и возможно больше, чем Домашние. Они жили в странном мире, сроднились с ним, а я не мог поверить в его реальность. Чтобы отвлечься, решил собрать на завтра рюкзак, собираясь пораньше уйти подальше отсюда. Я освободил место на столе и раскладывал нехитрые пожитки.

Это вызвало оживление среди Домашних. Особенно живой интерес проявили Кондрат с Балагулой. Они уселись около стола, и, положив на него подбородки, комментировали появление каждого извлекаемого предмета.

- Смотри, какая маленькая дубинка, со стёклышком... ой, светится...

- Ай-ай-ай! - запрыгал на одной ноге Балагула. - Зуб сломал!

И он отбросил в сторону укушенную консервную банку.

- А написано - "Завтрак туриста"! - возмущался он. - Так бы сразу и сказал, что вы, туристы, ненормальные, железные банки на завтрак едите!

- Смотри, смотри, какое одеяло! С молнией, с капюшоном!

- Это спальный мешок, - пояснил я. - В нём спят.

- Будет врать-то! - обиделся Кондрат. - Кому ты сказки рассказываешь? Я что, мешков не видал, что ли? У нас в погребе их знаешь сколько? Мы с Балагулой спим на мешках, но спать в них какой дурак полезет?

Я приподнял спальник на вытянутой руке, расстегнул молнию и показал, как в него залезают. Балагула тут же, отпихнув в сторону Домового, полез пробовать. Встал в спальник и сообщил:

- Залез. А дальше что?

- А дальше - тяни вверх молнию, до самого подбородка...

Не успел я досказать, как Балагула уже старательно потянул молнию, выпятив от усердия живот и наклонив голову.

- Да чего ты возишься? - подскочил Кондрат.

И не успел я его остановить, как он дёрнул молнию до самого подбородка Балагуле. Тот взвыл, запрыгал, пытаясь вернуть молнию на место, но Кондрат заорал:

- Надо вверх-вниз!

И принялся дёргать молнию. Уж как вопил Балагула!

- Ты же мне мой любимый пупок чуть не оторвал! - орал он на Кондрата, с трудом выбравшись из спальника.

- Но открыл же... - оправдывался приятель.

Мешок и правда сполз к ногам Балагулы.

- Я же говорил: вверх-вниз надо, - проворчал Кондрат.

- Самого тебя вверх-вниз надо! - огрызнулся Балагула, почёсывая пупок.

- Я же говорю, что эти туристы - ненормальные, - ругался Домовой. Завтракают железом, спят в мешках...

Балагула после этого инцидента как-то потерял интерес к вещам, извлекаемым из рюкзака. Он отошёл к печке, прижался к ней животом и грел свой пупок, ворча на всех.

Внимание Кондрата привлёк компас.

- Это едят? - спросил он.

- Нет, на это глядят, - ответил я. - Глядят и видят, куда надо идти.

- Ну дааа! - протянул недоверчиво Кондрат.

- Конечно. Эта стрелочка - на юг, а эта - на север...

- А чего она вертится? Она что - дура?

- Это очень умная стрелочка, а крутится она так потому, что где-то близко много железа...

- А это - едят? - потеряв интерес к несъедобному компасу, спросил вернувшийся к столу Балагула.

Он показывал на две майонезные баночки, в одной из которых я держал джем, а в другой была горчица. Я открыл обе, сняв полиэтиленовые крышечки.

- Это едят. Можешь попробовать. Это - джем, он сладкий. А это горчица, её берут по чуть-чуть, она горькая.

Не успел я объяснить до конца, как Балагула поспешно обмакнул палец в джем и облизал. Довольно хрюкнув, он так же лихо макнул палец в горчицу, лизнул, сморщился и плюнул. Потом потянулся огромной своей лапищей к маленькой баночке с джемом. Я поспешно отодвинул её в сторону.

- Ты полегче, полегче. Мне в дорогу ничего не останется.

Балагула отвернулся, выражая полное презрение к этому джему, к этой баночке, а заодно и ко мне, за мою жадность. Я, увлёкшись укладкой вещей, совсем не обращал внимания ни на него, ни на его ужимки. И, как оказалось, был очень даже не прав, выпустив этого прохвоста из поля зрения.

Видя, что я отвернулся в сторону и оставил стол без присмотра, Балагула, не спуская с меня глаз, нащупал на столе баночку, открыл крышечку, все так же, не пуская с меня глаз, взболтал, и запрокинул её содержимое в раскрытую пасть. Ковш захлопнулся. Он булькнул горлом, поспешно проглатывая добычу, и...

Стены Сторожки затряслись от дикого рёва, он перепутал баночки, и вместо джема выпростал в глотку горчицу.

Что с ним было! Челюсть его непрерывно щёлкала, из пасти валил дым, когти на ногах отстукивали по полу непрерывную дробь, оставляя на половицах глубокие борозды. Морда поменяла все цвета радуги, туда и обратно, пока не остановила свой выбор на фиолетовом. Он метался по всей избе, не зная, за что ухватиться.

Как назло на глаза ему попался котелок на печке. Кондрат попытался преградить ему дорогу, но Балагула смёл его с пути, как пушинку, отмахнув его к другой стенке лапой.

- Не трогай отвар! - завопил Кондрат.

Но было уже поздно: Балагула вылил в ковш всё содержимое котелка с изрядными остатками отвара, которым меня напоил вчера Домовой...

Лицо Балагулы стало приобретать нормальный оттенок, он вытирал уже слезы на глазах, когда что-то забулькало у него внутри. Балагула наклонил голову к животу, с интересом прислушиваясь к происходящему там. Лицо его стало менять цвета в обратном порядке, а самого его затрясло, как стиральную машину, основательно перегруженную. Из пасти повалил пар, сам он трясся, булькал и тарахтел...

И опять Балагула метался по Сторожке, сшибая всё на своем пути.

- Открой! - останавливаясь напротив двери, заорал он Кондрату, героически преградившему ему путь.

Кондрат в отчаянии замотал головой.

Балагула обернулся вокруг себя, потом бросился к печке и запрыгнул в неё, подняв тучу сажи и копоти. Домовой подбежал к печи и заглянул в трубу.

- Выскочил! - сказал он не то с осуждением, не то с восхищением. - В трубу выскочил. И как пролез? Вот каналья!

В этот момент, совсем некстати, раздался стук в дверь. Домашний такой стук, вежливый. Я, совсем забыв, где нахожусь, привычно сказал:

- Войдите...

И тут же прикусил язык.

Но было поздно - дверь со скрипом стала отворяться...

Я бросился на эту дверь с разбега, пытаясь исправить чудовищную свою ошибку.

На помощь мне поспешили все Домашние. На мгновение показалось, что мы пересилим, дверь стала медленно, словно нехотя, закрываться.

Но тут, в маленькую щёлочку, которую осталось дожать, чтобы закрыть дверь целиком, просунулась трёхпалая лапа с огромными загнутыми когтями. Когти эти вцепились в косяк, кто-то навалился с той стороны, и дверь медленно поползла в нашу сторону, открываясь, несмотря на все наши усилия.

- Трёхпалый! Трёхпалый!!! - зашумели в ужасе Домашние.

Я, конечно, не знал, кто такой этот самый Трёхпалый, но глядя на эти безобразные пальцы с чудовищными когтями, глубоко впившимися в дерево, как-то не хотелось знакомиться с ним ближе.

Мы упирались в дверь как могли, но тщетно...

Я чувствовал, как скользят мои ноги по полу, как неведомая и невидимая сила отодвигает нас все дальше и дальше...

- Топор давай! Быстрее!- прохрипел я, показывая Кондрату за печку, туда, где вчера был топор.

Он метнулся к печке, дверь сразу же ещё немного подалась в нашу сторону. Мне казалось, что от напряжения лопнут мышцы.

Кондрат подбежал, протягивая мне топор. Я выбрал момент, когда давление с той стороны ослабело, отскочил в сторону, взмахнул топором, и, примерившись, опустил его изо всех сил на страшные пальцы...

С улицы послышался вой и звериное рычание, на пол хлынула чёрная кровь, но нам удалось захлопнуть дверь, и запереть засов.

Вой повторился, и в двери что-то ударило.

Удары посыпались буквально градом. Дверь ходила ходуном, но держалась, хотя и трещала. И словно для того, чтобы нагнетать еще больше жути, на улице началась гроза.

Затрещал от дикого напора и треснул по самой середине брус засова. Мы сбились в кучу посреди Сторожки, не зная, что предпринять. Я сжимал в руках топор. Кондрат взял ухват с одним рогом. Все остальные вооружились, кто чем смог.

Я посмотрел на старушек со скалками в трясущихся руках, и на отрубленные огромные чёрные пальцы со страшными когтями в луже такой же черной крови, и вздохнул, понимая, что серьёзного сопротивления мы не сможем оказать.

По крайней мере, в открытом бою с такими страшилами, как обладатель этих пальчиков, нам было точно не выстоять.

- Что делать будем? - я растерянно оглянулся на Домашних.

- Надо сообщить Фомичу, - отозвалась Кукушка.

- И как это сделать? - спросил её я. - Открыть двери и покричать его на улице? Или сходить за ним?

- Зачем выходить? Я могу слетать, если меня отковырнут от этой жёрдочки. Мне и двери не нужны, я в печку вылечу, как Балагула...

Думать было некогда. Я достал нож и освободил птицу. Она тут же вылетела в печь.

- Что будет, если эти твари ворвутся? - спросил я у Кондрата.

- Плохо будет. Они теперь не отступятся. Ты разрешил им войти. У тебя был шанс остаться целым. Живого они не должны были трогать... Но теперь ты пролил мёртвую кровь, и запрет не действует.

- Долго мы не сумеем выстоять. На Фомича надеяться сложно. У него самого тяжелый бой. А у нас даже оружия нет. Они только ворвутся, разом нас посекут да порубят...

И тут я вспомнил о странном поведении компаса.

- А что, если в доме спрятаны где-то ещё доспехи? Компас показывает, что железа много, стрелка вертится как юла.

Вытряхнув рюкзак прямо на пол, я поискал компас, походил с ним по избе, мне показалось, что в правом углу стрелка вращается быстрее всего. Мы все дружно бросились отрывать половицы и увидели под ними сундук в большом углублении.

В сундуке, к нашему неописуемому восторгу, оказалось около дюжины мечей, и даже один шлем.

Мечи разобрали те, кто посильнее. Теперь мы чувствовали себя хотя бы не такими беззащитными. Кондрат, напяливший на голову шлем, сделал несколько воинственных выпадов мечом, потом взмахнул им над головой и остановился, раскрыв рот и рассматривая пустые ладони, не понимая, куда делось оружие, которое только что было в руках.

И только подняв голову, увидел меч прямо над собой: он воткнулся в потолок. Кондрат попрыгал, попрыгал, но меч так и не достал.

Тогда из угла вышла огромная молчаливая фигура и, не говоря ни слова, достала меч, легко вытащив его из бревна, проделала им несколько умелых финтов, осмотрела внимательно холодную сталь и протянула меч Домовому.

- Нет уж! - замахал тот руками. - Я лучше ухватом, мне привычнее. А ты, Оглобля, раз такой ловкий, владей. Оружие должно быть в умелых руках.

Оглобля уважительно положил меч на вытянутые вперёд ладони, и поклонился, коснувшись лбом стали.

Тяжёлые удары в двери не прекращались, но мы теперь ждали спокойнее, сжимая в руках оружие.

- Как там Фомич? - спросил просто так, ни у кого, Балагула.

И словно отвечая ему, зашелестело Радио, про которое все забыли, увлечённые подготовкой к отражению возможной атаки.

- Пора, Время - Полночь. Новости.

Сегодня все новости и события вокруг Кладбища. Последнюю ночь защищает Ночной Воин Фомич это Кладбище от Нечистой Силы. И чтобы ему отомстить, собралось воинство черное со всех сторон: из Чёрного Леса, из Гнилого Болота, с Мёртвой Горы. Отовсюду.

Фомичу помогают, как могут. Вылезших из Омута загнали обратно Лесные: Лешие, Кикиморы, Ведуны, Ведуньи. На Лесных напали Чёрные Воины, и в свою очередь загнали Лесных в болото. Но из Омута помощь не пришла, да ещё и часть Черных Воинов осталась болото сторожить.

На помощь Фомичу вышли из могил Павшие Воины, те, кто на поле брани убит был. Идут к нему Воины из курганного захоронения. Напали было на них Твари Болотные из Гнилого Болота, но посекли их Воины, и теперь приближаются к Кладбищу. А там идёт страшная сеча. Фомич и Воины сражаются у дальней ограды, трудно им. Но мы все будем надеяться...

Так закончило Радио, грустно вздохнув.

И словно в подтверждение его слов, раздался у дверей звон мечей, потом всё стихло и мы услышали уверенный голос Фомича:

- Открывайте! Отогнали мы Чёрных Воинов, нам надо раны перевязать...

Я замешкался у дверей, не зная, на что решиться, отученный горьким опытом впускать каждого.

- Ты в щёлочку выгляни, - посоветовал Кондрат.

Я так и сделал. Перед дверями стоял Фомич с перевязанной головой, и еще один Воин с рукой на перевязи. Опирались они на мечи, но у Фомича был не тот меч, с которым он уходил, а длинный, почти в рост, с извилистым лезвием.

- Наверное, его меч в бою сломался, пришлось взять вражеский, подумал я, открывая двери.

Фомич вошёл, щурясь после темноты. За ним вошёл второй Воин и встал за его спиной на пороге. Он стоял и, не отрываясь, смотрел куда-то вниз. Я посмотрел туда же.

Он разглядывал плавающие в чёрной луже пальцы, отрубленные у Трёхпалого. Его лицо исказила страшная гримаса.

Я догадался и закричал:

- Оборотни!!! Трехпалый!!!

Глава двенадцатая

Поединок

У Фомича странно съёжилась кожа на лице. Он протянул к нему руку и сорвал с себя это сморщенное лицо, словно резиновую маску, обнажив жуткую морду с горящим взглядом и свисающими на нижнюю губу клыками.

Второй Воин мгновенно покрылся чешуёй: даже лицо его обросло чешуйками и приобрело змеиный вид. Левой, трехпалой рукой, больше похожей на клешню, он воздел над головой меч и бросился в Сторожку, оттолкнув Оборотня, а из-за их спин на нас волной накатывались Чёрные Воины, сверкая мечами, грозя трезубцами...

В одно мгновение эта неистовая волна отбросила нас к стене. Сторожка наполнилась звоном мечей, глухими ударами, рычанием и руганью.

Мы уступали Чёрным Воинам в умении владеть оружием, но защищались неистово и без страха. Страх ушёл сам собой. Я с удивлением заметил, что перестал бояться, как только мой меч ударил по мечу врага.

В избушке у нас было преимущество в оружии: наши мечи были более короткими, чем у Чёрных Воинов. Тот выигрыш, который давала им длина мечей на Улице, здесь, в Доме, оказался помехой.

Они не могли рубить на полном замахе: мечи задевали потолок. Им приходилось делать выпады, а в такой тесноте это было почти невозможно. Поэтому сражающиеся стороны больше отпихивали друг друга, чем обменивались настоящими фехтовальными ударами.

Чёрные Воины, как более опытные бойцы, быстрее нас оценили ситуацию, и Трёхпалый скомандовал:

- Чёрные - два шага назад!

Если бы им удалось отойти на расстояние, на котором они смогли бы пустить свои мечи в ход по-настоящему, хотя бы колоть ими, они бы уничтожили нас...

Но тут за нашими спинами раздался голос. Зычный, как боевая труба:

- Домашние, вперед! Не давайте им отойти! Тесни их! Держитесь к Чёрным Воинам вплотную!

Решительно растолкав всех Домашних, вперёд вырвался Оглобля, в руках которого тяжёлый прямой меч летал как игрушка. Он не замахивался им, ему не позволял рост, он вращал его перед собой по дуге от плеча до плеча, и меч сверкал, отбрасывая в сторону вражеские клинки, как огненный смертельный веер.

Под таким яростным напором Чёрные Воины начали отступать, а мы обрушили на них град ударов, и в такой тесноте враги просто не успевали прикрываться длинными мечами. Видя, что ещё немного, и их воинство вылетит за двери, вперед бросились Оборотень и Трехпалый.

Оборотень, отбросив с дороги ударом меча несколько Домашних, скрестил оружие с Оглоблей, а Трёхпалый почему-то пошёл прямо на меня. Вперёд смело выскочил Кондрат, попытавшийся ткнуть чудище однорогим ухватом, но Трёхпалый так пнул его ногой, что героический Кондрат улетел за мою спину, откуда и заканючил:

- Это честно, да? Честно? Ногами драться - это честно?

- Иди сюда, я тебя мечом ударю! -- оскалился Трехпалый.

Оборотень поднял вверх руку, опустив меч. Все притихли. Сражение остановилось. Он сказал, обращаясь к Чёрным Воинам:

- Не мешайте нам, отойдите!

- Поединок! Поединок! - радостно заурчали Чёрные Воины, отходя почти к дверям, прижимаясь к стенкам, освобождая место для поединка.

Оглобля повернулся к Домашним и тоже велел им:

- Не мешайте нам, отойдите...

Домашние нехотя попятились к стене. Я, честно говоря, с некоторым облегчением тоже попятился, но меня остановил Трёхпалый. Он стоял, воткнув в пол меч, который раскачивался перед ним, как маятник. Он показал левой лапой на меня и произнёс:

- А ты куда? Я тебя не отпускал. Он с ним, - указал он рукой на Оглоблю и Оборотня. - А мы с тобой сражаться будем. Что оглядываешься? Остальные лишние. Должок за тобой, вернуть надо...

По поводу лишних и возвращения долга я был с ним категорически не согласен, но спорить не стал. Не мог я выглядеть перед лицом новых друзей трусом. А если бы я попытался объяснить этому чудищу, что пальцы я отрубил ему случайно, погорячился маленько, он мне всё равно не поверил бы.

Домашние, разгоряченные битвой, стояли возле стен, и сами рвались в бой. Две старушки с трудом удерживали третью. Та отчаянно вырывалась и шепелявила:

- Пушштите меня! Я его жагрыжу! Я их всех жагрыжу!

- Да шем же ты их жагрыжешь? -- удерживали ее старушки. - У тебя же жубов нет.

- Пуштите меня! - не унималась героическая и неукротимая старушка. Я их всех зажую нашмерть!

Оглобля тем временем сказал:

- Пускай Живой отойдет. Он - не Воин. Как ему в поединках драться? Я с двумя сражусь.

- Не Воин, говоришь?! - забрызгал слюной, свирепея, Трехпалый. Пальцы из-за двери рубить он - Воин! А сразиться лицом к лицу - он не поединщик!

- Я буду драться! - сказал я твёрдо, покраснев от обвинения Трехпалого.

И тут же лезвие меча пропороло мне куртку, больно скользнув по рёбрам...

Домашние засвистели, затопали ногами. Это Трёхпалый нанёс подлый удар, вскинув меч вверх от пола, не дожидаясь, пока я приготовлюсь к бою.

Оглобля шагнул в нашу сторону, но ему преградил дорогу Оборотень, успевший обернуться Чёрным Рыцарем, в блестящих латах, в чёрном шлеме с красивыми пышными чёрными перьями. Впрочем, перья красовались на его шлеме недолго. Они тут же осыпались на пол, срезанные как бритвой, мечом Оглобли.

Оборотень даже присел от неожиданности на корточки. Он явно просмотрел стремительный оборот меча Оглобли.

Воодушевленный таким началом, я тоже бросился вперёд, размахивая мечом. Размахивал я им довольно бестолково, потому как после неуловимого финта Трёхпалый выбил у меня меч. Клинок упал прямо под ноги Трёхпалому, и тот наступил на него, насмешливо и зловеще улыбаясь.

А что мне оставалось делать? Не спуская глаз с Трёхпалого, я стал медленно-медленно опускаться на корточки, протягивая руку за мечом.

Трёхпалый с гнусной усмешкой наблюдал за мной, держа свой меч, как нож, лезвием вниз, немного приподняв его над полом.

Дождавшись момента, когда я только коснулся кончиками пальцев рукояти своего меча, Трёхпалый с силой опустил свой вниз.

Я еле успел отдернуть руку. Меч Трёхпалого вонзился глубоко в пол. Вытащить его, да ещё одной рукой, оказалось для него делом непростым. Возмущенный таким вероломством, я бросился к мечу, и оттолкнув Трёхпалого, подхватил свое оружие.

И вот я стою перед ним с мечом в руке, а он всё еще выдирает свой из половиц, скрежеща зубами от ярости. Я честно, хотя и с трудом, дождался, пока ему это удастся, и, не давая ему начать фехтовальную атаку, взял свой меч двумя руками за рукоять и обрушил лезвие изо всех сил ему на голову...

Громкий вздох раздался с двух сторон. Я видел, что промахнулся. Не хватило мне воинского умения владеть мечом, хотя я и занимался немного фехтованием. Стоял передо мной Трёхпалый, как и прежде, целый и невредимый, с головой на плечах.

Я ждал ответного удара. Но его почему-то не было. Трёхпалый медлил.

И только тогда я увидел, что не было меча в руке у него. Вернее, меч-то был в руке, но сама она лежала отдельно от туловища, в луже чёрной крови, рядом с пальцами, сжимая рукоять длинного меча...

Чёрные Воины сделали шаг ко мне, а я поднял меч и рассёк Трёхпалого пополам. Он двумя половинами повалился на пол. Чёрная лужа крови закипела, вспенилась и испарилась вместе с рукой, пальцами и телом Трёхпалого.

А по полу потекли, извиваясь, чёрные змеи...

Вопль яростного отчаяния извергло Чёрное Воинство, а за моей спиной раздались крики радости и ликования.

Оглобля сражался с Оборотнем. Там сошлись два воистину искусных бойца: искры от скрещенных мечей летели во все стороны.

Оглобля наносил мощные, размашистые боковые удары слева направо, перед ним словно река из блестящей стали текла. Казалось, что такие удары не то что отразить, но и проследить глазами невозможно.

Но, тем не менее, Оборотень умело отражал боковые удары Оглобли, вовремя подставляя меч навстречу разящим выпадам.

- Оглобля! - подал голос Кондрат. - Он тебя выматывает! Ты мечом реже маши! Он ждёт, когда у тебя силы кончатся!

- Долго ему ждать придётся! - почти весело отозвался Оглобля. - Я в юности при жизни в кузне молотом махал с утра до ночи, ничего, не уставал, силёнок хватало. А меч малость легче будет, мечом я могу и до утра махать. Посмотрим, у кого рука крепче!

И, словно в подтверждение своих слов, снёс с головы Оборотня шлем. Тот испуганно завертел головой, и тут же со звоном переломился его меч.

Кто-то из Чёрных Воинов мгновенно передал ему свой, но силы покидали Оборотня вместе с уверенностью.

Удары его становились вялыми, он всё реже отражал удары мечом, все больше прикрываясь щитом.

На этот-то щит и обрушил Оглобля очередной сокрушительный удар, от которого щит треснул посередине, а Оборотень, не устояв на ногах от такой встряски, полетел на пол, упав на спину.

Так он и лежал, явно не собираясь вставать, выставив перед собой меч, и прикрываясь расщепленным щитом.

- Лежачего не бьют! - истошно завопил он из-под щита.

- Тьфу! - сплюнул Оглобля. - Тоже мне, Аника-воин! Лежачего и вправду не бьют. А жаль...

И он повернулся спиной к Оборотню, который незамедлительно воспользовался этим и нанёс ему удар в спину длинным своим мечом.

Как я успел отвести этот выпад, сам не знаю. Оглобля обернулся на звон, увидел что произошло, и двинулся к Оборотню, опустив меч клинком вниз.

- Лежачего не бьют! - завопил тот опять, отбрасывая меч в сторону, прикрываясь щитом.

- Лежачего не бьют, это верно, - согласился с ним Оглобля, - но тварь ползучую - очень даже давят!

И опустил меч.

Он пробил насквозь и щит, и чёрные латы, пригвоздив Оборотня к полу. Раздалось шипение, чёрная лужа крови закипела, как и под Трехпалым, но только позеленела и наполнила Сторожку страшным смрадным дымом, зелёным и едким. Дым этот потянуло в дверь, прямо на Черных Воинов. Те закашлялись и бросились на улицу, подгоняемые Домашними.

Дверь захлопнулась, а когда дым немного рассеялся, все увидели около порога вытирающего слезы Балагулу.

- Балагула! Балагула! - обрадованно бросились к нему Домашние.

Но первым, растолкав всех, к нему подбежал лучший друг Домовой. Подбежал и... огрел ухватом по голове! и ещё раз! и ещё!...

Балагула открыл свой ковш, икнул и сел на пол, разбросав в стороны лапы.

Кондрат занёс над его головой ухват, чтобы ещё раз опустить на беднягу, но его перехватил в воздухе Оглобля.

- Ты за что его бьёшь?! - возмущенно закричали на Кондрата со всех сторон.

- Это Оборотень! Оборотень! - шумел Кондрат, показывая пальцем на приятеля. - Видите: он зеленый и непрозрачный?!

- Окстись! Он же - Домашний, - попробоавл урезонить его я. - Он не может быть прозрачным. А зелёный он по твоей милости. Ты сам котелок своего отвара выхлебай, не такой зелёный будешь!

- А я говорю, что это - Оборотень! - спорил упрямый Домовой. - Вот давайте в него кол осиновый загоним, увидите, что будет!

- Давай мы в тебя кол загоним и посмотрим, что будет? - предложил Оглобля.

- Я же не Оборотень!

- А Балагула что, Оборотень?

- Вот мы его и проверим!

- Давай сначала мы тебя проверим! - замахнулся на него Балагула.

- Што вы шпорите? - вмешалась одна из старушек. - Вы што, жабыли как оборотня в то, што он ешть, обернуть?

- И верно! - воскликнул Кондрат. - Вот сейчас пошепчем над ним, и превратится он в какую-либо гадость...

Он наклонился над Балагулой и стал шептать:

Ты без спора-разговора,

стань, кем был до заговора,

стань таким, как в самом деле,

покажи, что прячешь в теле.

Если оборотень жуткий,

подавись своею шуткой!

Балагула дёрнулся, задвинул обратно свою челюсть, открыл глаза, увидел склонившегося над ним дружка, испуганно прикрыл голову руками и стал отчаянно икать.

- Подавился! Подавился! - заорал Кондрат радостно. - Что я говорил?! Оборотень! Оборотень!

Он запрыгал на одной ноге и потянулся за ухватом.

- Погоди, погоди! - остановил его Оглобля. - Он тебя боится и икает от страха. Тебя бы по башке ухватом, не так икал бы!

- Не надо ухватом! - завопил Балагула. - Я больше не буду на шелобаны играть! Зачем же ухватом?! Больно!

- Нет, это не Оборотень, - разочарованно махнул рукой Кондрат, отбрасывая ухват в сторону.

- Ты бы извинился перед приятелем своим, - подсказал я ему.

- Вот ещё! - возмутился Домовой. - Я бдительность проявил, никто же не видел, как он в двери вошёл. А если бы и вправду - Оборотень?! Тут некоторые уже навпускали таких, не спрашивая, да не разбираясь...

И он выразительно посмотрел в мою сторону.

Я в ответ только головой сумел покачать. А что скажешь?

Не знаю, сколько бы ещё разглагольствовал Кондрат, но постучали в двери. Мы все застыли, глядя друг на друга. Вперёд храбро вышел Домовой. Он подошёл к двери, наклонился, посмотрел в щелочку и попросил:

- Дайте-ка мне ухват поскорее, опять Оборотень!

Оглобля сам заглянул в щелочку.

- Вот чудила! Это же Фомич! - он отвесил Домовому шелобан.

- Ага! - хватаясь за лоб, подпрыгнул обиженный Кондрат. - Фомич сегодня уже заходил. Забыли?

- Ладно! - подумав, согласился Оглобля. - Вставай за дверями. Как войдёт - по башке ухватом. Понял?

- А чего тут не понять? Тоже мне, высокие технологии!

- Готов? Только без команды не бей. Сначала разберёмся.

- Открывай!

Оглобля открыл двери, выставив перед собой меч.

- Что в избу не приглашаете? - спросил Фомич.

- Заходи, гостем будешь, - сухо ответил Оглобля.

Глава тринадцатая

Слово Георгия Победоносца

Фомич переступил порог. От стены за его спиной отделился Кондрат, размахнулся ухватом, и... Фомич, заметив движение за спиной, мгновенно обернулся, и обрушил удар кулака на голову Домового.

Тот хрюкнул. Мотнул головой и улёгся на пол, нежно обнимая ухват.

- Вы что это надумали? Почему с ухватами кидаетесь?! - возмутился Фомич. - Я так и зашибить могу!

- Мы думали, что ты - Оборотень, - пояснил я.

- А что - был он здесь? - посерьёзнел Фомич.

- Кого только здесь не было! - махнул я рукой.

- Ну, видать не только у меня весёлая ночка была! - вздохнул Фомич, оглядывая разгром в Сторожке и оружие в наших руках. - Вы, я вижу, тоже повоевали? А что не послали ко мне за подмогой?

- Тебе самому там лихо приходилось, - ответил Оглобля. - И мы посылали к тебе Кукушку.

- Кукушка? - удивился Фомич. - Отпустили её всё же? Не прилетала.

- Жаль птичку, - вздохнуло Радио.

- Так я тебе и поверила! - Кукушка, как ни в чем ни бывало, села на свою жёрдочку.

Все набросились на неё с вопросами и упрёками:

- Ты где была? Что с тобой приключилось?! Почему Фомича не предупредила о том, что у нас творилось?! А если бы мы все погибли?!

- Я летала, - оправдывалась Кукушка. - Я пыталась осмотреть поле битвы с высоты птичьего полета и рассказать все Фомичу...

- Ну и что?

- Меня чуть не затоптали! Там столько существ всяких было!

- Зачем же ты так низко летала?

- У каждой птицы - своя особенность, своя индивидуальность, своя высота полёта, - гордо ответила она.

- А ты что же - повыше летать не можешь?

- Потеря кукулификации, - невозмутимо сказала Кукушка.

- Ты хотела сказать квалификации? - переспросило Радио.

- Я сказала то, что хотела сказать, - моментально обиделась гордая птичка. - Я что, лягушка, что ли, квакать?

- Надо её на место прикрепить, - проворчал Кондрат.

- Самого тебя надо прикрепить! - возмутилась Кукушка. - В следующий раз понадобится, я и пешком ходить не смогу...

- А что там, на Улице? - спросил я Фомича.

- Там - порядок. Подошли вовремя Воины из Кургана, сами мы не справились бы. А так погнали Чёрных - только пыль столбом. Да ещё в самый важный момент у них куда-то пропали сразу Оборотень, а самое главное, Трёхпалый. А без Трёхпалого они не войско, а так. Толпа, стадо...

- Они оба здесь были, - вставил Домовой.

- Кто - они? - не понял сразу Фомич.

- Ну, Трёхпалый и Оборотень...

- Да ты что! А ну-ка, рассказывайте!

И мы, ещё не остывшие от схватки, наперебой принялись рассказывать Фомичу про битву в Сторожке, и про гибель Оборотня и Трёхпалого.

- Так мы, значит, вам жизнью обязаны. И тебе, Дима, и всем Домашним, и Оглобле особенно.

- Какие мне благодарности, когда я сам и виноват, что они в Дом вошли? - застеснялся я такой, как мне казалось, незаслуженной похвалы. - Ты мне вот что объясни, Фомич, никак я разумом не пойму: сражаются давно погибшие и умершие люди, погибают мёртвые, как это так может быть? Они же мёртвые?! Вот ты говоришь: жизнью обязаны. Какая же у вас жизнь? Сколько же раз человек умирать может?

- А сколько рождается, столько и умирает. Кто знает точно - сколько? И до смерти - жизнь, и после смерти - жизнь. Только, конечно, совсем уже другая, - грустно вздохнул он. - Зачем, ты думаешь, я жену свою хочу в царство живых вернуть? Не проще ли найти её в Царстве Мёртвых, и вместе в другой жизни быть? Не знаю. То, что ты видишь, это ещё не Царство Мёртвых. Это вроде как прихожая, промежуточное нечто...

- А что - ТАМ, дальше? - у меня самого от одного этого, вроде бы простого вопроса, дыхание перехватило.

- А ТАМ я пока не был... Давай мы как-нибудь потом об этом поговорим, ладно? Пойдём, надо Воинов поблагодарить, они затемно в Курган вернуться должны. Пойдём, сейчас можно...

По всему Кладбищу лежали тела Воинов - победа далась нелегко.

Фомич подвёл меня к собиравшемуся уходить отряду в шлемах, кольчугах, со щитами, мечами и копьями. Он обратился к высокому седому воину, с глубоким рубленым шрамом через всё лицо, показывая ему на меня:

- Вот он убил Трёхпалого...

Седой богатырь приложил руку к сердцу:

- Я твой должник. Видишь шрам на лице? Это его след, Трёхпалого. Не было мне покоя, пока это чудище ходило живоё и невредимое. Теперь я спокоен.

Он отстегнул от пояса меч в красных ножнах с серебряной насечкой, и протянул его мне на вытянутых ладонях:

- Держи. Пользуйся. Этот меч мне сам Великий Святослав пожаловал за доблесть и верность. В ворота Царьграда его рукоять стучала. Великий Рим наших мечей опасался. Нам предки девиз завещали, мы внукам и правнукам передали: "Жизнь и слава - Отчизне, честь - никому!" И ты запомни.

- Я запомню, только за что такая честь? Трёхпалого я случайно победил. И меч мне ни к чему - я поутру уйду...

- Случайных побед не бывает, - усмехнулся Воин. - А меч возьми. Кто знает свою дорогу? Кто знает, куда она утром повернёт?

Он обнял меня, потом, троекратно, Фомича, махнул рукой, и его отряд вышел за ограду Кладбища...

- А что дальше? - спросил я у Фомича.

- Сам не знаю, - пожал он плечами, - я же сам по себе пришёл, по рассказу соседа Кладбище охранять стал. Может, не тридцать три года надо охранять, может, вообще всё не так? Кто знает? Буду ждать.

Он устало поник плечами.

И вдруг перед Фомичом возник из ничего яркий, серебристый столб света, который падал откуда-то сверху.

И внутри этого столба спускался с неба на белом коне всадник...

Вот уже тонкие копыта травы коснулись. Всадник легко спрыгнул с коня, отстегнул плащ, бросил его поперёк седла.

На нём были серебряные доспехи, талией был он узок, зато в плечах широк. Длинные русые волосы до плеч, красивое открытое лицо.

- Ну, здравствуй, Фомич. Дай я на тебя поближе посмотрю, - подошёл всадник к Фомичу. - Отслужил ты честно. Не за страх воевал, за совесть. Не устал ещё сражаться? Может быть, на отдых пора? Дальше труднее будет. Были отважные и искусные, да и те назад поворачивали. Ты хотя бы у него спроси.

Победоносец указал пальцем на незаметно подошедшего Оглоблю.

- Ты что, ходил в Царство Мёртвых?! - удивлённо спросил Фомич.

Оглобля кивнул и сказал:

- Ходил... Только не дошёл... Но ты - иди! Я сам для того и остался здесь, чтобы помочь тому, кто после меня пойдёт. Иди, обязательно иди, иначе сам себя будешь мучить, как я вот теперь мучаюсь...

- Вот видишь, Георгий, надо идти, - развёл руками Фомич.

- Может, сам пойдёшь в Царство Мёртвых, но не за женой своей, Настей, а на покой? - прищурился Георгий.

- А ТАМ я встречу жену мою? Мы будем с ней вместе? - прямо спросил Фомич.

- ТАМ никто никого не встречает. ТАМ никто никому не нужен, - так же прямо ответил Победоносец.

- Вот видишь? Зачем мне такой покой? Нет уж, я пойду за моей Настей, пускай хотя бы она в Царстве Живых побудет. Даже несколько лет этой жизни стоят ТОЙ вечности, если ТАМ никто никому не нужен.

- Ладно, - пожал плечами Георгий. - Пускай будет по-твоему. Меня прислали не уговаривать, а предупредить. Сам я твой выбор понимаю. Я сам Воин. По-другому ты и не должен был поступить.

Значит, дальше будет так: путь твой лежит к Мёртвой Горе. Сначала будет Медвежья Поляна, потом - Железный Лес, дальше - Омут, потом - Гнилое Болото, за которым начинается Чёрный Лес. Если тебе удастся все это миновать, то, считай, первая половина пути пройдена. Останется самая трудная половина.

Сразу же после Чёрного Леса - Немая Трясина. Немая потому, что затягивает так быстро, что даже пикнуть не успеешь. Дальше Терновые Заросли, а за ними видна уже и сама Мёртвая Гора, она стоит на Гиблом Месте, которое преградой служит, Гору прикрывает.

Гора эта сделана из мёртвого хрусталя, на неё небо опирается. По склонам там ничего не растет - ни травинки, ни былинки. Всё гладко, все сверкает. Гладкая, как лед, скользкая, как стекло. Ближе к вершине чернеет в ней Пещера Кощея. Он без боя не пропустит, для того и поставлен. А на самой вершине - Самшит растет. Он говорящий. И до самой его верхушки ни веточки не растет. А верхушка этого Самшита сквозь небо проросла.

Там, на самой верхушке говорящего Самшита, на громадных стальных цепях качается кованый Сундук. В Сундуке - Медведь. В Медведе - Волк, в Волке - Утка, в Утке - яйцо, а в яйце - ...

- В яйце иголка, иголку сломаешь - Кощей умрет... Я эту сказку давно знаю... - несколько поспешно вмешался Кондрат.

- Не всякая сказка одна на другую похожа, - покачал головой Георгий. - Ты, молодец, не спеши с горы погонять, спеши в гору нахлёстывать. Ты не мешал бы, не успею всё объяснить - беда будет. Значит так: в яйце - Ключ. Ключом этим открывается вход в Царство Мёртвых. И вот ещё что: в помощь ты можешь взять с собой четверых Домашних, и кроме них тебе обязательно будет нужен Живой.

Все дружно повернулись в мою сторону. Я в испуге попятился и замотал головой. Куда-куда, а в Царство Мёртвых я своей волей ни за какие коврижки не пойду. И вообще, с меня было достаточно прошлого путешествия за Сокровищами Лукоморов во Дворец Призраков. При одном упоминании о Ведьмах меня до сих пор в дрожь бросало, а там и кроме них было о чём вспомнить.

- Это ты сам с ним решишь,- кивнул на меня Георгий Фомичу. - Тебе надо, ты и уговаривай. Только Живой может войти и главное, выйти и вывести твою Настеньку из Царства Мёртвых.

- А где вход в Царство Мёртвых? - спросил Фомич.

Но столб света неожиданно рассеялся и исчез, словно его и не было. А вместе с ним исчез и Георгий Победоносец - Чудесный Всадник.

- Всё ты виноват! Говорили тебе - не встревай! - шагнул к Кондрату раздосадованный Фомич, хватаясь за меч.

Домовой благоразумно попятился за спины домашних, не желая подворачиваться ему под горячую руку.

Оглобля остановил Фомича, положив ему руку на плечо:

- Не злись! Злость - плохой советчик. Такие дела, как тебе предстоят, делать дружно надо. Не гоже нам друг с другом воевать. Виноват, а ты его прости, не по злобе он, а по глупости...

- Ладно, - буркнул Фомич. - Вылезай из-за спин, мечом сечь не буду, а как до леса дойдём, хворостиной выхожу, чтобы впредь неповадно было в разговоры встревать. А вход... ладно. Найдём ключ, найдём и двери... Кто со мной пойдёт? Быстрее решайтесь. Времени на раздумья долгие у нас нет.

- Времени у тебя чуть больше будет, чем ты думаешь, - подал голос Оглобля. - Теперь всем, кто с тобой пойдёт, можно и днём идти, все вы будете видимые.

Он сошёл с крыльца, подошёл к Фомичу и сказал, торжественно и с достоинством поклонившись в пояс:

- Ты - храбрый Воин. Возьми меня с собой. Ты не смотри, что я не до конца дорогу осилил. Второй раз не струшу. Специально я здесь оставался, чтобы помочь тому, кто после меня придёт. Возьми, дай моей душе успокоиться. Я тебя не подведу.

Он ждал ответа, склонив голову.

- Не мне твой страх судить. Мне сначала свой надо преодолеть. Вставай по правую руку, со мной пойдёшь, - решительно сказал Фомич. - Ещё трое нужны. Кто?

Вперёд вышел мужичок с лицом, заросшим шерстью.

- Ты куда, Борода? - спросил удивлённо Оглобля.

- А чем я хуже тебя? - вопросом на вопрос ответил тот. - Я тоже пойти желаю. Я вам в пути пригожусь. Оружием я не ахти как владею, но зато наговоры, заговоры, травы целебные знаю, лес, зверей и повадки их ведаю. Возьми...

- Что ж, - после недолгого раздумья махнул рукой Фомич. - Не с одного же меча в дороге кормиться. Мудрость тоже требуется. Вставай по правую руку... Ну, еще двое...

Вперёд вышли, как всегда отчаянно отталкивая один другого локтями, Балагула и Домовой.

- Я!

- Я!

- Ты куда прешься?

- А ты куда лезешь?!

- У тебя даже коленок нет!

- А у тебя есть, только ты их не моешь!

- А при чём здесь умывание?

- А при чём здесь коленки?!

- Вот как дам сейчас!

- Это я как дам сейчас!

- Это я дам!

- Нет, это я дам!

- Куда же мне вас с собой в поход брать, если вы не с врагом воюете, а друг друга лупите? - спросил насмешливо Фомич.

- Это военная хитрость такая! - ответил Балагула. - Увидит враг, как мы один другого колотим безжалостно, подумает: как же они будут нас бить, если своих так бьют? Испугаются враги и убегут сами.

- Ну, если убегут, - улыбнулся Фомич, - тогда вставайте по правую руку, только сразу бить друг друга не начинайте, подождите, пока враги появятся.

- Так что же, - Оглобля уткнулся взглядом в острую макушку вставшего рядом с ним Балагулы, маковкой достигавшего как раз его коленки. - Значит, мы теперь с тобой в одном войске состоим. Так что ли, животное?

- Какое я тебе животное?! - завопил Балагула, привстал на цыпочки и едва не отхватил ковшом Оглобле коленку, которую тот едва успел отдёрнуть.

- А кто же ты? - удивился Оглобля. - Не человек же ...

- Он лучше всяких там людей! - вышел на защиту своего приятеля Кондрат, на всякий случай выставив перед собой однорогий ухват.

- Я и не спорю, - согласился добродушный Оглобля. - Только нам ведь вместе в дальний путь идти. Должен же я знать, кто рядом со мной идёт.

- С тобой идёт прекрасное существо, мой лучший друг - Балагула, важно пояснил Домовой.

- Вот ты и расскажи нам, кто он такой твой друг приятель, - попросил Оглобля. - А то и вправду, идём вместе, а с кем - не знаем. Существо, не существо, человек, не человек.

- Давно это было, - начал Кондрат...

Глава четырнадцатая

Откуда есть пошёл красавец Балагула

Давно это было. Жил да был в одном большом селе возле леса мужик. Мужик как мужик, только немножко слишком балаболистый, шебутной. Про таких, как он, в народе говорят, "без царя в голове". Куда ветер дунет, туда он и думает.

Сам по себе он был безвредный, безобидный. Лёгкий был человек. Только очень беспечный.

Все односельчане на огороды трудиться, а он залезет на крышу, развалится там на солнышке, и лежит, тренькает на балалайке, песни дурашливые горланит.

Не грызи подсолнухи,

не гляди с укором,

цвёл я как черёмуха,

вырос мухомором!

Я нашёл себе деваху,

на окраине села.

Всё смотрел, да только ахал.

Она плюнула, ушла.

Ты куда меня ведёшь,

сладки песенки поёшь?

Я веду тебя в сарай,

иди, не разговаривай.

- Эй! - кричат ему односельчане. - Ты хотя бы у себя крышу на сарае перекрой! Сгнила совсем! Сам же провалишься!

- Иди ты! - восклицает мужик, и тут же запевает:

Ох, сарай, ты мой, сарай,

непокрытый мой сарай!

Я куплю мешок соломы,

и покрою свой сарай.

Ясный месяц укрылся за тучи,

мои лапти на той стороне.

Ничего мне в жизни не надо,

лишь бы лапти вернулись ко мне!

Ох, сарай, ты мой, сарай,

непокрытый мой сарай...

И всю песню сначала. И так поёт он, пока не плюнут односельчане, не отстанут от него. Лежит он так-то, опять идут к нему соседи:

- Пойдём мост ремонтировать! - зовут они. - Мост общественный провалился, всем миром чиним.

Мужик, вздохнув, берётся за балалайку:

- Сейчас приду, только песню допою!

- Это какую песню? - спрашивают односельчане.

- Про сарай, - радостно отзывается мужик.

- Нет! - возмущаются соседи. - Знаем мы тебя! Это бесконечная песня. Мы никогда не дождёмся, что она кончится.

- Хорошо, - соглашается мужик. - Тогда я спою про ворону и про мост.

- Ну, про ворону давай, - нехотя соглашаются односельчане.

Мужичок быстренько хватает балалайку и запевает во всё горло, да так громко, что ему тут же в голос отзываются все собаки в селе.

Он лежит на полусгнившей крыше, зияющей дырами, солнышко ласково гладит лучами его сияющую плешь, а он болтает ногами, лупит по струнам балалайки и блаженно орёт покорно слушающим его соседям, ждущим конца песни, чтобы отправиться на ремонт моста.

Однажды еду: вижу мост,

под мостом ворона мокнет,

взял ворону я за хвост,

положил её на мост,

пусть ворона сохнет!

Он ударяет по струнам и садится. Односельчане, страшно довольные тем, что песня такой короткой оказалась, ждут, что сейчас он слезет и пойдёт чинить мост.

Как бы не так! Они забыли, с кем имеют дело. Мужичок тренькает по струнам и продолжает петь:

Еду дальше, вижу мост.

На мосту ворона сохнет,

взял ворону я за хвост,

положил её под мост,

пусть ворона мокнет!

Односельчане со слабой надеждой вздыхают, надеясь, что теперь-то песня вся, но ничуть не бывало! Мужичок начинает всё сначала:

Однажды еду: вижу мост,

под мостом ворона мокнет...

Рассерженные соседи, понимая, что этот прохиндей опять бессовестно надул их, плюют и идут чинить мост сами. А мужичок, лёжа на крыше, до самого их возвращения попеременно мочит и сушит на мосту несчастную ворону.

Так что в работе мужичок БЫЛ совершенно бесполезен. Но зато если уж где свадьба, или другая какая гулянка, тут уж без него никак! Да он в таких случаях и не заставлял себя просить дважды. Он хватал свою балалайку, съезжал на тощем заду по сгнившей соломе с крыши, и спешил туда, куда его приглашали.

И уж веселье там обеспечено. Гости скучать не будут, да ещё и на много лет воспоминаний о весёлой гулянке останется.

За это и терпели мужичка. За это и подкармливали. Иначе не выжил бы он. Огород у него репьём, сорняками, да лопухом-крапивой весь зарос.

От того, что рот у него постоянно открытым был, - ведь мужичок постоянно песни распевал, рот у него стал большущий, а нижняя челюсть постепенно стала походить на ковшик.

И всё бы ничего, только веселясь сам и веселя гостей на многочисленных гулянках, припал мужичок на стакан. Стал много лишнего употреблять.

Поначалу в праздники, а после и без праздников. Напиваться стал. Скандалить. А кому, вместо веселья, скандал да драка нужны? Перестали его на гулянки приглашать, чтобы он праздник не портил.

Вот тут-то и настали для него чёрные дни. Работать он совсем разучился, да ещё пьянка эта. А голод не тётка, заработать не можешь, что делать? Стал он потихоньку воровать.

Раз его за этим делом поймали, второй.

Поколотили слегка. Потом уже не слегка. А что толку? К тому же сарай у него рухнул, дом разваливается. А он всё ворует, да пьёт.

Лопнуло терпение у односельчан. Никто не хочет держать в селе вора и пьяницу.

Собрались на сход, да и решили всем селом выгнать мужичка вон.

Посадили его в телегу, вывезли из села подальше, ссадили возле леса и возвращаться строго настрого запретили. Сказали, что если вернуться надумает, прибьют.

Сказали так и уехали. А мужичок остался один посреди просёлка, по колено в грязи. Сверху его дождик осенний мочит, по бокам его ветер насквозь продувает, между рёбер посвистывает.

Поёжился мужичок, и, застревая в грязи, пошёл в лес. Там хотя бы от дождя можно под деревьями укрыться.

Короткое время мужичок жил в лесу. Ночевать в листву опавшую закапывался. Днём последние грибы собирал, тем и кормился.

Пока морозы не ударили, кое-как перебивался. А первый снежок выпал, совсем мужичку худо стало. Есть нечего, холод собачий, огня нет. На землю в снег спать не ляжешь. Одну ночь на дереве спал, к стволу привязавшись.

Утром встал, рукой ногой шевельнуть не может. Побегал, согрелся малость, пошёл еду отыскивать. Да только где её под снегом найдёшь? Он уже веточки глодал, снег сосал.

Потом понял, что не выжить ему зиму в лесу. Замёрзнет. Не бегать же день и ночь. Сил не хватит. И пошёл мужичок вешаться.

Выбрал сучок на дереве покрепче, стал верёвку на поясе развязывать, чтобы на ней повеситься. Верёвку развязал, штаны свалились.

- Как же я буду вешаться? - думает мужичок. - Это же стыдоба висеть в петле без порток. Что люди скажут? Жил, как дурак, и помер так же?

Сел он возле дерева и заплакал от бессилия.

И вдруг опускается ему на плечо что-то. Поднял мужичок голову, смотрит - на плече его какие-то ветки лежат. Оглянулся, и как закричит!

Стоит возле него удивительное существо. Вместо рук - веточки, лицо диким мхом поросло, вместо носа - сучок, вместо глаз - клюквины. Одето существо в еловые ветки, верёвкой подпоясанные.

- Ты кто? - испуганно спросил мужичок.

- Я - Лешачиха, лесная жительница. Я здесь, в лесу, родилась, в лесу живу. А ты что тут в такие холода под деревом сидишь? Почему плачешь?

И такая тоска мужичку сердце сдавила, что он взял, да и рассказал Лешачихе всё, как есть, всё что с ним, с горемыкой, приключилось.

- Так ты, значит, совсем одинокий? - спросила Лешачиха, жалобно вздохнув.

- Совсем, - признался мужичок, и горько всхлипнул.

- И я совсем одна, - призналась Лешачиха. - Все Лешие из леса разбежались. Есть здесь один, да и тот всё на болото бегает, Кикиморку пучеглазую себе приглядел. А меня в упор не замечает. А чем я хуже?

Мужичок, конечно, Кикиморку в глаза не видывал, но без тени сомнения заявил, что Лешачиха ничем не хуже пучеглазой Кикиморки, а во многом даже и лучше.

- Ты так считаешь? - засмущалась Лешачиха.

- Конечно! - горячо заверил её мужичок.

- А знаешь, - смущаясь, предложила Лешачиха, - давай вместе жить. Пропадёшь ты один в лесу. Да ещё и зимой. А у меня нора большая и тёплая. Можешь не навсегда, а только на зиму. Летом уйдёшь...

А что мужичку было делать? Согласился он.

А за зиму так с Лешачихой сдружился, так полюбились они, что он никуда уже и уходить из леса не захотел.

И к следующей зиме родился у них от любви сынок.

Вот откуда есть пошёл красавец Балагула. Сын человека и Лешачихи.

Глава пятнадцатая

Сборы. Как у Балагулы горб вырос

Кондрат закончил историю, и вызывающе посмотрел на Оглоблю.

- Ну, теперь тебе всё понятно про Балагулу?

- Теперь всё понятно, - уважительно отозвался Оглобля. - С такой родословной можно в цари идти. Только как же он в Дом попал?

- Это особая история, - вздохнул, вступив в разговор, сам Балагула. Мы жили от этих мест в стороне, в Лесу возле болота. Хорошо жили, весело в Лесу было. А потом пришли Демоны, завоевали Лес, разогнали всех Лесных. Мои папочка и мамочка убегали, меня на руках уносили. За ними Демоны погнались. Попробовали убежать мои родители, а когда поняли, что догоняют их, посадили меня возле заброшенной избушки в кусты, а сами стали Демонов за собой в чащобу заманивать...

Он вздохнул, и замолчал.

- А потом что? - осторожно поинтересовался Оглобля.

- Родители мои так и не вернулись, а меня, совсем маленького, подобрал добрый Кондрат и взял в Дом. Потом вырастил из меня друга.

Вот так, щёлкнув ковшом, закончил свой рассказ красавец Балагула.

- Друга! - не удержался Кондрат. - Друзья так по лбу не лупят.

Фомич осмотрел своё воинство и сказал:

- Ну, кажется, всё. Все в сборе. Ну, что скажешь, Оглобля, не страшно с таким войском в бой идти?

- Да что ты! - пробасил тот, оглядывая с высоты своего роста Кондрата, Балагулу и Бороду. - С такими героями куда угодно можно смело идти.

- Тогда порядок, - вздохнул Фомич.

Он помолчал, помялся, потом подошёл ко мне, и, глядя прямо в глаза, спросил:

- Ну так что?

- Что - что? - Я сделал вид, что не понимаю.

- Ты идёшь с нами? - спросил напрямик Фомич.

- Ты подумай сам! Как я - живой! - своей волей в Царство Мёртвых пойду?! С меня хватит приключений ещё с прошлого года! Ладно бы ещё с Чертями, или Ведьмами воевать, а то прямиком в Царство Мёртвых!

Я замолчал и сердито засопел. Я, конечно, всё понимал и искренне сочувствовал Фомичу, но разрывался буквально пополам: сердцем я готов был пойти с ними, но разум долбил мне, что это глупо и бессмысленно.

Кто знает, как бы всё решилось, возможно, у меня хватило бы воли и ума отказаться, но вмешалась Кукушка:

- Он не хочет идти! Боится! Возьмите меня!

- Да что я?! Трусливей оловянной птички?! - рассердился я. - Иду я, иду...

- Ну вот! - возликовал Фомич. - Теперь порядок. Быстро собираемся и в дорогу! Времени у нас в обрез.

Мы пошли в Дом и стали собираться. Я искал, что могло бы стать перевязью для меча, не в руках же мне его было нести. На поясе он волочился по земле, застревал при ходьбе в ногах, мотался и стукал по коленям.

И тут я увидел умело замаскированный шкаф в стене. В нём, к моему удивлению, стояла почти новёхонькая, хорошо смазанная тульская двустволка, а рядом висел на гвоздике патронташ. На верхней полке в шкафу стояли коробки с патронами.

Я нашёл в чулане тиски и ножовку по металлу, обрезал стволы покороче, взял картечь и жакан, оставив патроны, заряженные дробью, не на птичек мы шли охотиться. Надел патронташ на пояс, коробки уложил в рюкзак, а ружьё повесил на правое плечо, стволами вниз.

Настроение у меня несколько улучшилось. Это было для меня намного привычнее всевозможного холодного оружия.

- А меч ты за спину повесь, так, чтобы рукоять над левым плечом была, тогда в случае надобности легко достать правой рукой, - посоветовал мне Оглобля.

- Зачем мне теперь меч? - удивился я, поглаживая ложе ружья.

- Не скажи! - живо возразил Оглобля. - В бою лишнего оружия не бывает. Не хватало - помню такое, бывало, а вот про лишнее - не помню.

Сам он тщательно приладил на спину два меча. Один под правую руку, другой - под левую. На поясе у него висел кинжал. Кривой татарский нож, отточенный как бритва, он засунул за голенище. Потом пересадил, предварительно наточив, старенький топор на свежевыструганное топорище, подлиннее.

Глядя на такие тщательные сборы и я, не став спорить с опытным в ратных делах Оглоблей, приладил меч за спину.

Фомич сидел в сторонке, погружённый в свои думы, и точил и без того острый клинок боевого меча.

Домовой осколком стекла полировал большую рогатину, чтобы не посадить занозу, рядом с ним лежала уже приготовленная увесистая дубина.

Балагула бродил по избе и сопел. Он брал в руки то один предмет, то другой, взвешивал на руке, качал головой и откладывал в сторону.

- Что ты маешься? - спросил Домовой. - Пойди, сделай себе дубину, как у меня. Или возьми меч, вон их полно после боя осталось.

Балагула только поморщился недовольно.

- Сам таскай такую тяжесть, - фыркнул он. - Палку, если надо будет, я и в лесу под ногами подберу. Чего её из дома тащить?

- Ты что - совсем без оружия пойдёшь? - спросил его приятель.

Балагула ничего Домовому не ответил и молча полез в погреб вниз головой.

- Что это он так полез? Свалится! - удивился я.

- Нет, не свалится, - как мне показалось, с некоторым сожалением ответил Кондрат. - Он всегда так лазит. Чистый обезьян...

В погребе был слышен стук и звон. Вскоре вылез оттуда Балагула. На поясе у него гирляндой висели... вилки!

- Ты зачем в мой сундук лазил?! - подскочил Домовой. - Там моё приданое за столько лет собранное лежит!

- Приданое у невесты бывает, - возразил Балагула.

- Это только у вас так бывает, у тех, кто родился от человека и Лешачихи, - ворчал Кондрат. - А у нас, у Домовых, приданое всегда за женихом.

- У тебя там, в сундуке, всё равно всё наворованное, - махнул на него Балагула.

- Не наворованное. А взятое у хозяев во временное пользование...

- Вот и я взял во временное пользование, - кивнул Балагула, и добавил. - У тебя. И вообще - это будет моё оружие.

- Какое же это оружие?! - потянулся к поясу с вилками Кондрат.

- Грозное!

- Что же ты этим оружием делать будешь? - улыбнулся Оглобля. - Врага по кусочкам кушать?

- Чёрные Воины выше меня? - ответил вопросом на вопрос Балагула.

- Выше, - согласился Кондрат. - Ниже тебя только табуретка, да и то не всякая.

- Кто бы говорил! Если тебя постричь, та ещё меньше меня будешь. Вот ты, допустим, Чёрный Воин...

- И что дальше? - недоверчиво переспросил Домовой.

- Встань на скамью. Вот так, - командовал Балагула приятелем. - Рост подходит. Бери теперь в руки свою дубинку и маши...

Кондрат взял в руки дубинку и махнул ею.

Прямо по голове Балагуле. Тот только охнул и сел на пол, привычно разбросав руки и ноги в сторону.

- Ты чего дерешься?! - закричал он.

- Ты сказал "маши", я и махнул... - оправдывался его дружок.

- Я сказал тебе в воздухе махать, а не по голове. Вот так и маши, а я будто подхожу к тебе сзади...

Кондрат увлеченно махал над головой дубиной, а Балагула, подкравшись сзади, ткнул его снизу вилкой в зад.

Не ожидавший такой каверзы Домовой взлетел под потолок, ударился об него головой, шлёпнулся вниз и сел прямо на стол, на воткнутую ему подлым образом вилку. Тут же он подскочил опять, взвыв от боли.

Выдернув вилку, он воздел дубинку и бросился на Балагулу, который прятался за столом и кричал оттуда:

- Я просто показать хотел! Я просто показать хотел!

- Да уймитесь же вы, обормоты! - прикрикнул на разбушевавшуюся парочку Фомич. - Надо вас дома оставить. Шуму - на сто вёрст вперед...

- Нет! Мы будем тихо! - хором заверили его два обормота. - Это мы оружие опробовали...

- Ладно. Все готовы? - оглядел воинство Фомич.

- Все, - ответил Борода. - Сейчас травочки в коробочки уложу да корешки по мешочкам.

- Балагула! Возьми Радио, - распорядился Фомич.

- Да на фига оно? - поморщился сын человека и Лешачихи, с ненавистью глядя на огромный ящик.

- Как же мы новости узнавать будем?

- Ой, тоже мне, проблема! В лесу сорок полно...

- Всё. Разговор окончен. Или бери, или оставайся.

- Возьму, возьму... Только, смотри, Кондрат мало чего несет.

- Это я буду решать, кто мало, кто много, - рассердился Фомич.

- А я что? Раз надо, значит, надо, - стушевался Балагула. - Я всегда и на всё ради общего дела готов.

Он завозился, прилаживая к Радио ремни, чтобы повесить его на спину, как рюкзак. Кондрат даже подозрительно покосился на дружка, видя такую непривычную готовность к послушанию.

Балагула продел руки в лямки, взвалил Радио на спину, сделал два шага и... сел на пол. Лицо его исказилось от боли.

- Ты чего уселся? - подозрительно спросил его Кондрат.

- Горб... - тихо и проникновенно, со слезой в голосе произнёс Балагула.

- Какой горб?!!! - заорал Домовой. - Откуда он у тебя?!!

- Вырос, - развёл руками Балагула. - Наверное, от перенапряжения всех моих остававшихся сил.

Ему помогли освободиться от ремней и самого Радио, и помогли с трудом подняться на ноги.

Кондрат недоверчиво зашёл ему за спину, и удивлённо покачал головой:

Спину Балагулы действительно украшал чудовищных размеров горб. Самый что ни на есть настоящий.

- А можно потрогать? - спросил недоверчивый Домовой.

- Конечно, можно... Только болит очень... - страдальчески ответил его приятель, доверчиво подставляя спину дружку.

Но тот уже передумал трогать. Застеснялся своей недоверчивости.

- Ладно, раз уж он стал инвалидом, тогда я понесу рогатину, дубину, и Радио, - великодушно предложил он.

На том и решили, тут же и выступили. Время на месте не стояло, напоминая, что и нам пора двигаться.

Впереди шёл Оглобля. Он уже когда-то начинал этот путь...

Следом за ним - Фомич, за ним я, потом пыхтевший как паровоз Кондрат, согнутый в три погибели под тяжёлым Радио. За ним шагал с торбочкой на палке Борода, за которым едва поспевал плетущийся сзади всех Балагула.

- Может, ты в Доме останешься? - спросил его Фомич. - Куда ты с таким горбом? Путь дальний, трудный.

- Конечно! - тут же обиделся несчастный горбун. - Как Радио тащить, так пожалуйста. А как стал инвалидом, так никому и не нужен. Нет уж, я просто обязан совершить, возможно, последний подвиг в моей молодой, короткой и прекрасной жизни...

Красавец Балагула умел произносить красивые речи. Как после таких слов можно было оставить его дома?

Шли мы довольно долго. Оглобля сказал, что к полуночи мы должны миновать Медвежью Поляну и отдохнуть перед тем, как войдём в Железный Лес. И еще одну важную вещь сказал он, о которой не успел нам поведать Георгий Победоносец.

Оказалось, что весь путь мы обязательно должны были проделать ровно за три дня и три ночи. Если к третьим петухам третьей ночи мы не выведем из Царства Мертвых Настю, мы все останемся там. Навсегда.

Все, кто дойдёт.

От такой перспективы мне стало совсем тоскливо. Ради чего я, живой и молодой, тащусь в это Царство Мёртвых, за чьей-то женой, помогаю в этой смертельной для меня затее то ли призраку, то ли привидению, да впридачу ещё даже и рассказать об этом никому не смогу. Кто поверит? И на фига он мне сдался, этот подвиг, о котором никто никогда не узнает?

- Вернуться хочешь? - тихонько спросил Оглобля. - Я вот вернулся. До самой пещеры Кощеевой дошёл и вернулся. До сих пор душой маюсь. Тридцать три года в углу тенью простоял. Своего часа дожидался. Пока хотя бы другому не помогу дойти, не будет мне покоя. Дело, конечно, твоё. Но я возвращался. Я знаю, что будет потом....

Ушедший вперёд Фомич обернулся к нам:

- О чём речь держите, Воины?

- Скоро Медвежья Поляна, - ответил Оглобля, и прислушался к странным звукам за спиной. - А что это хрустит?

- Это Балагула, - ответил Домовой. - Он всю дорогу вот так хрустит. Горб чешет и хрустит.

Мы оглянулись. Балагула, заметив это, постарался героически выпрямиться, но горб согнул его обратно, и на лице несчастного калеки отразились нечеловеческие страдания, которые он героически попытался скрыть вымученной улыбкой.

Оглобля подошел к Домовому, протянул свою большую лапищу:

- Давай сюда Радио, я сам понесу.

- Неет, - покосившись на героического Балагулу, ответил тот, с сожалением вздохнув. - Я сам. Я понесу.

И он постарался выпрямить отсутствующие коленки.

Хорошо, что идти оказалось недалеко. Я раздвинул кустарник и прямо перед носом увидел удивительной красоты полянку.

Глава шестнадцатая

Медвежья Поляна

Большая, светлая, окружённая зарослями малины, она тянула прилечь на травку и греться на ласковом солнышке, подставляя бока.

- Отдых! - скомандовал Фомич.

Мы с Оглоблей отправились за дровами. Как оказалось, не все у нас, как Фомич и Оглобля, питались воздухом.

Борода принялся собирать какие-то травки, Фомич пошёл за водой, Кондрат увязался за ним, Балагула остался охранять лагерь.

И тут же полез в густые заросли малины...

Нас с Оглоблей заставил всё бросить и бежать на Поляну леденящий душу вопль, перешедший в пронзительный визг.

К нашему ужасу мы опоздали. Выскочив из кустов, мы остановились, оцепенев от вида ужасающей картины:

Посреди поляны валялся лицом вниз несчастный страдалец Балагула, а сверху его беспощадно рвал огромный медведь.

Я вскинул обрез, целясь в медведя, но Оглобля толкнул стволы вверх, и картечь с визгом ушла в небо.

Медведь, от испуга присев, бросил трепать Балагулу, подпрыгнул, опустился на четыре лапы, и бросился наутек.

При этом с ним от страха случилась могучая медвежья болезнь...

Огромный медведь, ошалевший от страха, несся на другой конец поляны прямо на Кондрата и Фомича, возвращавшихся с вёдрами, полными воды.

Фомич успел отскочить за дерево, а Кондрат остался стоять как вкопанный, его сковал страх. Всё, что он смог сделать в свою защиту, это пронзительно завопить, отчего только усугубил медвежью болезнь.

Косолапый сбил с ног Домового, промчался всей своей массой прямо по нему и скрылся в густом кустарнике.

Фомич бросился к распростёртому Кондрату, но тот, хотя и с трудом, но всё же встал сам, вытянул перед собой дрожащие от страха руки и пошёл так в нашу сторону неуверенной деревянной походкой.

- Кондратик, что с тобой? - участливо спросил его Фомич.

- Меня медведь об... обболел...

Фомич бегом принёс оставленные на краю поляны ведра с водой и вылил одно на Кондрата. Тот осмотрел себя, обнюхал, поморщился, горестно повздыхал и заспешил к бездыханному другу.

Дохромав до него, он склонился над телом Балагулы, и тут же вскочил, закрывая лицо руками:

- Ой, я не могу! Он ему... Он ему... Медведь ему горб отъел! - в ужасе прошептал Кондрат.

Мы с опаской приблизились. Спина бедняги была залита кровью. Над ним, отогнав нас в сторону, склонился Борода, велев никому не мешать и принести воды.

Он долго и осторожно рассматривал бедного Балагулу, потом посмотрел на свою руку, понюхал её и облизал пальцы.

- Он Вурдалак!!! - заорал Домовой.

- Это же малина! - выкрикнул Борода. - Это не кровь. У него вся спина в малиновом соке.

Мы с опаской приблизились и увидели, что спина у лежащего без чувств Балагулы вся в раздавленных ягодах малины.

Борода перевернул несчастного горбуна на спину и плеснул ему в лицо водой. Тот задёргался, задрыгал ногами:

- Не люблю воду! Не надо воды!

- Дружок, ты больше не калека! У тебя медведь горб отъел! - радостно сообщил ему Домовой.

- Чтоб он у тебя что-нибудь отъел! - сердито огрызнулся Балагула.

Кондрат поднял лежавший рядом с его дружком полотняный мешочек и заглянул в него:

- Странно, - пожал он в недоумении плечами. - Горошины, сухари, малина... Да это же - горб!

- Как - горб?! - подошёл к нему Оглобля.

- Это он, подлая его душа, чтобы ничего не тащить, засунул себе на спину мешок с горохом и жрал этот горох всю дорогу, отчего и треск стоял, возмущался взбешённый Домовой. - А я думаю, что это он всё время спину чешет, а это он горох да сухари доставал! А в малиннике решил малинки добавить...

- Сейчас другое важно, - остановил всех Оглобля. - Медведи - народ мирный. Просто так не нападут. Я точно знаю, сам здесь проходил. Чем ты его обидел? И не вертись, говори, как есть, иначе беда будет.

- Так я значит чего? - заюлил разоблачённый "горбун". - Я собираю тут малинку, никого не трогаю, слышу в кустах трещит. Заглянул туда, вижу сидит мужик в шубе, спиной ко мне, и малину жрёт. Главное, не по ягодке собирает, а сгребает куст в охапку и тащит ручищами в рот, вместе с листьями. Я ему кричу:

- Ты что же, такой сякой, делаешь? Ты что же это с ягодой вытворяешь?! Кто же так малину собирает?!

Он в ответ на меня ноль внимания, только фыркает. Разозлился я, подошёл поближе, да как дам пинка! Очень меня обидело, что он не по ягодке собирает...

- Да как же медведь будет по одной ягодке собирать, когда у него пальцев нет?! Дурья твоя башка! - сплюнул Фомич.

- Я-то думал, что это мужик, - оправдывался и без того смущённый Балагула. - Ещё смотрю на него и думаю, чего это он в такую теплынь в шубе ходит? Ну, когда он повернулся, я понял, что это не мужик. Извините, говорю, обознался: не за того принял. А он - грубое животное. Кааак накинется! Ну, я, конечно, грудью... это... на землю. Ну, а он сверху, этот... горб мне давай рвать...

- Горб! Я тебе покажу - горб! - бросился на него Домовой.

Обеспокоенный Фомич остановил его, удержав за плечо:

- После отношения будете выяснять. А сейчас надо побыстрее отсюда убираться, как бы нас хозяева об этом не попросили, тогда хуже будет.

- Медведи, что ли? - испуганно поинтересовался Балагула.

- Нельзя Хозяина по имени звать. Придёт. Зови, как хочешь: Хозяин, Босой человек, только не по имени, - погрозил ему Оглобля...

Кусты малины на краю поляны затрещали, зашевелились...

- Ну вот, накликал... - тихо сказал Оглобля, доставая топор.

- Ты стрелять не спеши, пока я не скажу. - удержал вскинутый мной обрез Фомич.

Мы встали посреди поляны спина к спине, заняв оборону, готовые дорого отдать свои жизни. Обступая нас плотным кольцом, изо всех кустов, выходили и выходили медведи.

Тогда вперёд выступил Фомич:

- Мы не враги Лесному Народу! Мы воюем с Нечистью, с Лесной тоже. Я - Фомич, Ночной Воин. Вы меня должны знать. Я ваших медвежат во время обходов в лесу находил и к Поляне выводил. Наш друг обидел Медведя не по злобе, а по глупости и по недоразумению. Если вы на нас нападёте, мы будем защищаться. Кому польза, что мы побьем друг друга? Я сказал, вы - думайте.

Он вернулся к нам, а Медведи собрались в круг, что-то обсуждая. Потом вперёд вышел самый большой и старый из них. Он сказал:

- Идите, куда шли. Мы вам вреда не причиним. Если сумеем, то и поможем. Отдыхайте. Мы покараулим.

Медведи скрылись в кустах, а мы поели, приготовив на костре кашу. Вернее, поели все, кроме Фомича и Оглобли.

Я спросил у них, не выдержав:

- Чем же вы кормитесь? Не спите, не едите...

Ответил мне Фомич:

- Надеждами питаемся, чужие сны смотрим, чужой покой охраняем. Зато с нами и хлопот меньше: готовить не надо, нам ни холодно, ни жарко не бывает...

Вздохнул, помолчал, потом добавил:

- А хотелось бы...

И отошёл в сторону, где они с Оглоблей принялись что-то горячо обсуждать.

А у меня почему-то пропал аппетит.

Зато Балагула и Кондрат ели с такой поспешностью, что только ложки со свистом воздух рассекали.

Балагула, как оказалось, из лени даже миски с собой не взял. Пришлось ему есть из одной миски с Кондратом.

Сначала они долго перетаскивали эту миску каждый в свою сторону, стараясь подтянуть поближе к себе, потом вцепились левыми руками каждый в свой край, и со страшной скоростью замолотили ложками по каше.

Брызги летели во все стороны, оба были в этой каше по самые уши. При этом Балагула так быстро работал ложкой, что не успевал вовремя открывать свой ковш, отчего пару раз кашу с ложки вместо ковша перегружал прямо себе на физиономию.

Кондрат тоже несколько раз промахнулся и забросил кашу себе за спину, вместо каши удивлённо ловя ртом воздух.

При этом оба они бросались на миску с удвоенной энергией, когда им казалось, что сидящий напротив зачерпывает чаще. В один из таких моментов Кондрат только засунул ложку в рот, как ему показалось, что его приятель зачерпнул лишний раз.

Он ринулся к миске, Балагула рванулся на перехват...

Раздался стук лбов, глухое оханье, а потом что-то булькнуло...

Услышав непривычную тишину с того места, где они ели, я поднял голову и увидел, что Балагула сидит на корточках, торопливо перегружая содержимое миски прямо себе в распахнутый ковш, а Кондрат сидит на земле с выпученными глазами, открыв рот, из которого торчит... черенок от ложки!!!

Ложка, между прочим, была у него деревянная, с хороший кулак. И когда они лбами стукнулись, он эту ложку и проглотил, а она застряла у него в горле.

Глаза у Домового покраснели, вылезли из орбит, а по щекам и бороде градом катились слёзы.

К нему подскочил Борода, попытался похлопать по спине, но безуспешно. Я попробовал вытянуть ложку за черенок, - не тут-то было, застряла она в горле наглухо. Оглобля и Фомич топтались рядом, не зная чем помочь в такой неожиданной ситуации.

Балагула, как ни в чем не бывало, продолжал вытряхивать себе в рот остатки каши.

Наполнив остатками ковш, он задвинул его на место, булькнул, заглатывая, потянулся и подошёл к нам.

Посмотрев на наши безуспешные потуги, послушав горячие споры о том, как помочь Домовому, он отстранил меня, наклонился над раззявленной пастью Кондрата, двумя пальцами покачал деревянную ложку за черенок. Встал, помычал, покачал головой. А потом, мы даже охнуть не успели, взял и затолкнул ладонью ложку внутрь.

Кондрат судорожно дёрнул кадыком, и в наступившей тишине было слышно, как ложка тяжело чавкнула на дно желудка.

Страдалец Домовой сидел, отчаянно и со свистом хватая ртом воздух, вытирая со лба испарину.

Немного придя в себя, осторожно потрогал живот. Прислушался, наклонив голову, к своим внутренним ощущениям, явно остался чем-то недоволен, встал, подобрал увесистую палку и медленно пошёл на Балагулу, бессвязно бормоча в ярости:

- Мы не дойдём вдвоём! Я его порешу! Не мешайте мне! Он меня вилкой! Меня Медведь из-за него обболел! Я Радио тащил! Он в меня ложку!!!

Балагула попытался залезть на дерево, это ему не удалось, мешал пупок. Он сорвался, тут же спрятался за ствол, и оттуда заговорил:

- Я тебе жизнь спас! Задохнулся бы ты без меня - дурак!

- Ты не кипятись, Кондрат! - стараясь быть объективным, вмешался я. - Мы действительно не могли эту ложку вытащить. Так что выходит, что он тебе и вправду помог.

Так мы уговаривали Домового.

- Ну и ладно! - размазывая по физиономии слёзы обиды, произнес Кондрат. - Только Радио он дальше сам попрёт... И рогатину!

- Ладно, ладно, всё сделаю... - на удивление покладисто согласился Балагула.

- Слышь, Борода, - обратился Домовой к нашему знахарю. - Ты всё знаешь, скажи, дерево переваривается?

- Мне кажется, что нет, - задумчиво почесал Борода бороду.

Кондрат заметно помрачнел, и заметивший это добродушный Борода попытался успокоить его:

- Ты не переживай, Кондрат, - всё лишнее из желудка само собой выходит, естественным путём...

- Что?! - выпучил глаза Домовой. - Да ты что! Ты знаешь, какая ложка здоровенная?! Она в горло еле прошла, как же она выходить будет?! Больно же!

- Ну и что? - выставил ковш осмелевший Балагула. - Потерпишь!

- Я потерплю! - зловеще согласился Кондрат. - Но только потом засуну тебе эту ложку туда, откуда она у меня выйдет...

- Чтоб она у тебя там застряла, - проворчал тихонько Балагула.

- И зачем только я с вами увязался? - ворчал Кондрат, прислушиваясь к тому, что происходит у него в животе.

- Правильно, - поддакнул красавец Балагула. - Сидел бы в избе, Дом охранял. Только зачем тебе пустой Дом охранять? Что там охранять?

- Очень даже многое! - рассердился Кондрат. - Даже в пустом доме всегда есть что охранять...

Глава семнадцатая

Что Домовой охраняет?

Наверное, никого из Домашних полудухов в народе не знают так хорошо, как Домового, или Дедушку, как его ещё иногда называют.

И ни про кого из Домашних столько кривотолков не ходит.

Попробуйте заговорить о Домовом среди людей. Каждый начнёт с горячностью доказывать что-то своё. Одни будут утверждать, что Домовой добрейшее и милейшее существо, другие - что Домовой самый отвратительный пакостник из всех Домашних, что он не только пакостит по всякому, но ещё и самую тесную дружбу ведёт с нечистой силой, её за собой в Дом тащит, по углам расселяет, хозяев выживает.

Так где же правда? Какой же он на самом деле, это самый Домовой?

Правда, как всегда, где-то посередине. И те, и другие в чём-то правы, но в чём-то и не правы.

Домашние на Руси живут сравнительно недавно. До того, как появились Домовые, да Кикиморы и Шишиморы всякие, в домах славян обитали языческие боги. Много было богов, потому и обитали они повсюду.

Одним из главных Богов, наравне с Даждьбогом, Ярилой и Перуном, был могучий Велес. Он покровительствовал скоту и огню. Его называли "скотий бог". В языческом Киеве идол Перуна стоял на горе, в центре, а идол Велеса - на Подоле, внизу, под горой.

Потому Перун считался княжьим Богом, а Велес - Богом всея Руси.

Поскольку имя Велес созвучно со словом "волос", то иногда так его и называли. Отсюда и легенды о волшебной силе, таящейся в волосах, вспомните хотя бы бороду Черномора. И другое поверье напоминает о Боге Велесе, или Волосе.

Замужние женщины обязательно должны ходить с покрытой головой, скрывая волосы. Если покажет чужим волосы, "засветится волосами", очень гневается на это Домовой, поверенный Бога Волоса. А об уронивших платок, говорили, опростоволосилась, волосы выпростала, всем показала. Отсюда и выражение пошло: "опростоволосился", попал в глупую ситуацию.

Но князь Киевский Владимир изгнал с Руси языческих Богов, насильно заменив язычество христианством. Не водяной купелью, огнём и мечом крестил Русь Владимир.

Ушли языческие Боги. Но поселили повсюду множество Домашних, чтобы те напоминали потомкам, что от язычества Русь пошла, что все мы от одной матери - Природы.

Скотий Бог Велес оставил в напоминание о себе Домовых, которые должны были не просто Дом стеречь, как многие теперь думают.

Домовые изначально хранители не самого Дома, а огня, очага в доме. Раньше в каждом Доме был очаг и огонь. Бог Велес был покровителем душ умерших. Мудрый Бог Велес завещал Домовым не просто огонь в очаге или стены Дома охранять. Вверяя им хранить огонь, олицетворение душ умерших предков, он доверил хранить им самое святое - Память.

Дом раньше переходил из поколения в поколение. Старился дом, его сносили и на этом самом месте ставили новый. И всегда горел в Доме очаг. Всегда живой огонь напоминал хозяевам о предках, они как бы жили рядом.

И сам Домовой, который служил в этом Доме ещё тем хозяевам, души которых теперь трепетали в очаге языками пламени, был связью между живыми и мёртвыми.

Он сам по себе почти никогда не покидал Дом, в который его поселил ещё сам Велес. Если хозяева собирались куда-то переезжать, они должны были очень сильно просить Домового, чтобы тот поехал вместе с ними.

Тот соглашался на переезд только в том случае, если точно знал, что в оставшемся Доме поселится другой Домовой, и что могилки предков, живших в этом доме, не останутся без присмотра.

Он настолько всегда роднился с хозяевами, что зачастую даже лицом на них похож становился. Называли Домовых по-разному: Шишок, Дедушка, Хозяин.

Домовым мог стать и обычный человек, умерший без причастия. Живут они в основном за печкой, куда нужно было бросать мусор, чтобы Домовой не перевёлся.

Ни в коем случае нельзя было выносить мусор из избы. Вот откуда пошло выражение: "выносить сор из избы". Это означало остаться без покровителя, без Домового.

Потому же уборку в доме всегда начинали от порога, заметая мусор к печи, не вынося его за порог. Да и сейчас многие хозяйки ни в коем случае не начнут уборку от печки, или из угла, всегда от порога. Именно в углах и за печкой излюбленное место проживания Домового, да ещё в подполе.

Домовой не всегда такой добрый. Если хозяин его творит плохие дела, не помнит родственников, предков забывает, Домовой его наказывает. Он начинает скот хозяйский мучить, лошадям гривы заплетать, птицу домашнюю по ночам пугать, с насестов сгонять.

Если в Доме кавардак, если скотина словно взбесилась, если среди бела дня кувшины сами собой с полок валятся, значит, чем-то Домовой недоволен, свой протест выражает.

Вот какие мы, Домовые.

А я в этом доме много столетий прожил. Ну, не точно в этом, а в том, что на его месте стоял. Хорошие были у меня хозяева. Трудолюбивые, добрые, радушные. Родителей чтили, предков всегда с уважением вспоминали, меня, Домового, жаловали.

Жил я так с ними, нарадоваться не мог.

А потом получилось так, что умерли мои хозяева, и поселился в Доме злой Бобыль.

Был этот Бобыль лодырь и пьяница. И вместе с ним в Доме поселились чёрное пьянство, и чёрная брань.

К тому же Бобыль был жаден и вороват. И ещё всегда и всем завидовал. Напьётся вечером, сидит на лавке и сам себе на всех жалуется.

Уж как я старался ему помочь! Как пытался его вразумить! Всё бесполезно. Пропил всё Бобыль. И Дом пропил.

Когда уходил, меня не то чтобы с собой пригласить - не вспомнил даже.

Мало того, он перед уходом настриг свиной щетины и распихал тайно в Доме повсюду. Это для того, чтобы в Дом нечистую силу привадить!

Он-то ушёл, а мне пришлось щетину эту собирать. Да разве всю её сразу выберешь? Поселилась всё же в Доме и Нечистая Сила. Я попробовал было с ней воевать, да куда мне!

Только не мог же я просто так Дом бросить! Стал я Домашних приводить, селить их. Так вот вместе мы Нечисть и выгнали.

А что никто из людей не живёт... Ну так и что? Нас, Домовых, только сами хозяева прогнать могут. Или Нечистая Сила, которая сильнее нас.

Мы для того, чтобы на месте Дома Трава Забвения не выросла... Ясно теперь, что Домовые охраняют? - закончил Домовой.

Мне, например, стало ясно.

Мы стали собираться в путь. Впереди нас ждал Железный Лес.

Глава восемнадцатая

В Железном Лесу

Лес оказался по-настоящему железный. Ноги грозила проколоть острая, как проволока, трава. Над головой шуршали железные листья с острыми краями. Отовсюду пахло холодом и железом.

Бедняге Домовому упало на голову дикое яблоко, тоже железное. Хорошо, что ещё совсем маленькое, теперь он прикладывал его к здоровенной шишке.

- Здесь внимательно и под ноги, и по сторонам смотрите! Лес нехороший. Глаз да глаз нужен, - предупредил нас Оглобля, побывавший в этих местах раньше.

Я прислушался к жестяному шелесту листьев, к звону железных иголок на железных ёлках, и мне стало не по себе.

Зябко поведя плечами, я тихо сказал Фомичу:

- Ну и Лес!

- Когда-то это был обычный Лес, - услышав, что мы говорим о Железном Лесе, вставил своё слово Оглобля.

- И почему же он так вот вдруг стал Железным? - оглядываясь на металлические ветки, спросил я.

- Давняя это история, - вздохнул Оглобля. - Точно не знаю, что случилось, но зато могу рассказать Легенду о Железном Лесе.

И он рассказал.

Легенда о Железном Лесе

Когда-то здесь был самый обычный Лес. Зелёный и красивый. Но потом пришли люди и вырубили часть деревьев. И на освободившемся месте возвели Город.

И в нём построили громадный Завод, который делал Железо. И все люди в этом городе делали Железо. Потому, что за это Железо им платили Деньги.

И чем больше они делали Железа, тем больше Денег им платили.

В Городе стало не хватать Заводов, чтобы делать ещё больше Железа.

Его и так делали очень много, но людям хотелось во что бы то ни стало делать ещё больше, чтобы получать за него ещё больше Денег.

И они стали строить ещё больше Заводов.

Им даже камень для строительства завезти некогда было. И стали они строить Заводы из Железа. И дома строить людям тоже было некогда.

Когда строишь дома, говорили они, не делаешь Железо. Когда не делаешь Железо, теряешь Деньги.

Стали люди жить на Железных Заводах. А их каменные жилища развалились, потому что и жёны их, и дети, все стали жить на Заводах и делать Железо.

Вскоре стоял возле Леса Город Железных Заводов.

И так много стало этих Железных Заводов в Городе, что люди стали делать Железных Людей, чтобы они работали на этих Заводах.

Лес же вокруг почти весь вырубили, потому что нужно было много места для новых Железных Заводов.

И вода в реках и озёрах вокруг Города Железных Заводов вобрала в себя столько металла, что берега стали Железными, трава вокруг тоже стала Железной, потому что питалась водой из этих рек и озёр.

И даже дожди стали Железными. И постепенно остававшийся ещё вокруг Города Лес тоже стал сплошь Железным, и звери, и насекомые в Лесу - тоже.

Постепенно вымерли люди. Некоторое время поработали на Железных Заводах Железные Люди, но им не нужны были Деньги, поэтому работали они плохо. К тому же не могли ремонтировать сами себя.

Остановились и замерли Железные Заводы. Растащили их на части рыскавшие вокруг Железные Муравьи.

И на месте Города Железных Заводов вырос Железный Лес, по которому мы сейчас и идём.

Так закончил Оглобля эту историю.

Пока он рассказывал , я шёл вперёд и внимательно смотрел вверх, опасаясь что какое-нибудь железное яблоко рухнет мне на голову. И едва не поплатился за свое верхоглядство.

- Берегись! - раздался крик.

Чудом я успел отпрыгнуть, - распластавшийся в стремительном прыжке огромный Волк, щёлкнув стальной пастью, пролетел мимо.

Острой болью обожгло бок. Я схватился ладонью и увидел на ней кровь. А Волк развернулся и готовился прыгнуть ещё раз: он стоял передо мной, расставив лапы, разинув пасть. Шерсть на нём была железной, ею-то он и ободрал мне до крови кожу.

Раздумывать было некогда, я сорвал с плеча обрез, не целясь вскинул, да и что толку было целиться с такого маленького расстояния? Положив палец на курок, я почувствовал себя уверенней.

Потом случилось что-то непонятное: Волк зарычал, попятился задом, и ушёл в кусты, зашуршав железом о железо.

Но только я с облегчением перевёл дух, как в мою ногу кто-то впился. Я вскрикнул, глянул вниз, и увидел убегающего железного муравья, чёрного и блестящего, размером с кошку. С другой стороны, раскрыв стальные жевалки, на меня набегал другой муравей. Я не стал ждать, пока он меня цапнет, и выстрелил.

Во все стороны с пронзительным визгом полетели пружинки, шестерёнки, гаечки, обломки железа. Раздался жуткий визг...

Рассмотреть свой разлетевшийся на запчасти трофей я не успел. Со всех сторон к нам устремились Железные Муравьи.

Я разнёс в клочья ещё одного, успел перезарядить обрез и развалить еще пару злобных насекомых, но перезарядить второй раз не успел. Муравьи подбегали так быстро, что пришлось доставать меч и молотить им направо и налево, благо особых навыков в фехтовании в таком бою не требовалось.

Вот когда я с благодарностью вспомнил Оглоблю, настоявшего на том, что в бою лишнего оружия не бывает.

Сам Оглобля крушил Железных Муравьёв на запчасти топором, который пришёлся как нельзя более кстати.

Фомич демонстрировал чудеса фехтования, лихо и легко перерубая Муравьёв точно посерединке, где было тоньше всего. При этом он непрерывно двигался, не давая Железным тварям приблизиться.

Кондрат, прижавшись к Железному дереву спиной, молотил набегавших Муравьёв сверху вниз увесистой дубиной. Борода сидел на ветке железного дерева, и что-то лихорадочно смешивал из мешочков и торбочек.

Хуже всех чувствовал себя Балагула. Он вперевалку бегал на своих ножках без коленок, отягощённый ящиком Радио, пытаясь вилкой поразить Муравьёв, которые почему-то норовили пообкусать ему пальцы на ногах. Так же тщетно, но воинственно размахивал он в воздухе зажатой в другой руке вилкой.

Сложно сказать, чем бы всё это закончилось, если бы не Борода.

Наколдовав что-то с травами и порошками, и выбрав подходящий момент, он спрыгнул прямо на спину большому Муравью, пробегавшему под деревом. Тот рухну, а Борода быстро и ловко связал ему лапы кушаком, взвалил трофей на плечо, и взгромоздился со своей добычей обратно на ветку.

Муравьи моментально побросали охоту за нами и собрались под деревом, на котором сидел Борода.

- Вы не подходите сюда близко! Я сам справлюсь! - крикнул он нам. Я Муравьиную Королеву захватил!

Борода терпеливо дождался, пока все Муравьи соберутся под деревом, развязал кисет с приготовленным заранее порошком, и посыпал толпящихся внизу Муравьёв. Они стали лопаться у нас на глазах с глухими хлопками. И во все стороны разлетались со звоном и с визгом детальки, шайбочки, кусочки железа, гаечки и всё такое прочее.

Через каких-то пять минут на полянке вместо боевых Муравьёв со стальными челюстями валялась куча металлолома.

- Вот что значит разрыв-трава! - весело сказал Борода, спрыгивая с дерева, залихватски подмигнув нам.

Дальше мы прошли Железный Лес почти без приключений, если не считать нападения пары Железных Волков, с которыми мы сравнительно легко справились.

Железный Кустарник начал редеть, и впереди завиднелась полянка.

Но когда мы подошли ближе, она оказалась тяжёлой черной водой, абсолютно непрозрачной.

Глава девятнадцатая

Омут и Водяной

- Смотри, смотри, - подтолкнул меня в бок Борода. - Видишь, левее? Вооон, воронка на воде крутится. Если где увидишь на воде такую воронку, знай - это Водяной на дне пряжу прядёт, веретено крутит. Омут это...

Он зябко передёрнул плечами.

- В Омут попасть - заживо пропасть. Как попадёшь в такую вот воронку на воде, тебя Водяной закрутит, за ноги ухватит, прямиком к себе на потеху, на дно утащит, - добавил Домовой.

- Что будем делать? - спросил Фомич.

- Может, обойдём? - робко предложил я.

- Пока обходить будем, без малого день потеряем, - покачал головой Фомич.

Он задумался, глядя на чёрную воду, словно ждал ответа оттуда, из мрачной бездонной глубины.

- Переплывать надо, - вздохнул у него за плечом Оглобля. - Больше ничего не остаётся. Я, например, другого способа не придумал.

- На чём переплывать? - оглянулся Фомич. - На железных брёвнах? По всей округе живого кустика не отыщешь, не то что деревца. А без плота, вплавь, с оружием, ни за что не осилим Омут.

- Можно шкуру горячим воздухом надуть, - сказал, злобно оглядываясь на Балагулу, Кондрат.

- А где взять шкуру? - не заметив его взгляда, спросил Фомич.

- Если хорошо поискать, найдётся, - ответил Кондрат уверенно, показывая Фомичу глазами на своего приятеля.

- Не! - заорал тот, тоже заметив этот взгляд. - У меня шкура с дыркой! Во!

И он раззявил свой чудовищный ковш.

- Ладно, поплывем на верёвке, - сказал Оглобля.

- А как это - на верёвке? - заинтересовался я таким более чем оригинальным способом плавания.

- Ну, не верхом, конечно, на верёвке, - засмеялся Оглобля. - Делают это так: привязывают к пловцу верёвку, и держат за конец, потихоньку отпуская. Если Омут станет затягивать, все вместе вытаскивают на берег, самому с Омутом не справиться.

Достали длинную верёвку, прикинули на глаз, добавили на всякий случай, связав намертво заветными узлами, которым нас научил всё знающий, и всё умеющий, Борода.

Фомич скинул с плеч плащ, готовясь первым шагнуть в воду.

- Постой, - остановил его Оглобля. - Ты не спеши. Успеешь ещё пример показывать, давай я попробую.

Не дожидаясь согласия, быстро разделся, обнажив мощный торс, покрытый глубокими шрамами. Связал одежду узлом, закрепил на голове ремнем, обвязался вокруг пояса верёвкой, привязал меч на спину, и вступил в воду.

Чёрная вода нехотя расступилась перед ним, словно не хотела пускать. Но он вошёл, мощно оттолкнулся и поплыл, крикнув нам:

- Вы там с берега подсказывайте, направляйте, куда плыть, чтобы я в Омут не заплыл.

И замахал сажёнками через чёрное зеркало воды.

Доплыл он относительно спокойно и без приключений. Ни Омут, ни Водяной его не потревожили. Вышел на берег, крикнул:

- Привязывайся ты, Фомич, я тебя отсюда подстрахую!

Фомич быстро обернул вокруг себя другой конец веревки, и поплыл. С ним всё так же обошлось благополучно.

Следом собрался идти в воду и я, но тут мы спохватились, что верёвка теперь целиком осталась на том берегу. Мы бранили себя за торопливость и беспечное недомыслие, но что было делать?

Воодушевлённый примером Фомича и Оглобли, я вошёл в воду. Крики и поддержка обоих берегов помогли мне, и я с трудом, но всё-таки доплыл.

Не успел я выйти на берег, как меня отругал Фомич:

- Зачем ты, балбес, на этот берег поплыл? Всё равно кому-то из нас назад плыть придётся, верёвка-то так и осталась здесь.

Я принялся было оправдываться, но с другого берега раздался вопль:

- Тонет! Тонет!

Мы обернулись и увидели, что Омут тянет все ближе и ближе к воронке Кондрата, который залез в воду, когда этого никто не видел.

Мы попытались добросить до него веревку, но было слишком далеко, и нам это не удалось. Не успевший одеться Оглобля полез в воду, но его остановил Борода:

- Не успеешь! Да и не вытащишь ты его!

И действительно, голова Кондрата была уже в самом центре воронки. Он ещё пытался вырваться, но всё было напрасно.

- Ой! - закричал он. - Водяной за ноги схватил!

И отчаянно замолотил по воде руками.

- Ну, всё, - с горечью и отчаянием произнес Оглобля. - Раз Водяной ухватил, он своё ни за что не упустит...

И тут в воду бросился Балагула. Плыл он совсем скверно, по-собачьи, но тем не менее, удивительно быстро.

Мы, не сговариваясь, все бросились в воду. А Балагула, не доплыв до Домового, неожиданно нырнул под воду.

- Водяной утащил! - ахнул Борода.

Но дальше произошло нечто совсем невероятное: воронка закрутилась в обратную сторону, потом просто встала столбом, выбросила вверх огромный фонтан воды, и выбросила нас обратно на берег.

Из того места, где только что была воронка, выскочил огромный голый мужик с большой белой бородой, весь опутанный зелёными водорослями, и завопил:

- Водяного загрызли! Ой, кусают! Ай!!!

И завертелся вокруг себя. На мгновении даже выпрыгнул из воды, отчаянно молотя воздух огромным рыбьим хвостом. Повисев в воздухе, он шлёпнулся обратно, потом опять вынырнул, а рядом с ним вынырнул и Балагула.

- Отпусти Кондрата! - завопил он на Водяного. - Брось, а то загрызу!

- Да отпустил я его! Отпустил! - в ужасе вопил Водяной. - Вон он плывёт. Только не кусайся!

Кондрат в это время уплывал к берегу без оглядки.

- Я тебе что сказал?! Рыба ты голопузая?! - заорал Балагула, грозно щёлкая ковшом.

- Я отпустил! Отпустил! - испуганно заверещал Водяной.

- А я сказал тебе: брось! Понял ты? Брось!

Водяной протянул руку, поймал в воде отчаянно мельтешившего руками и ногами Домового, и действительно, что есть силы, бросил его в сторону берега.

Бросок показал, что силы у Водяного есть, и предостаточно. Если бы мы дружно не пригнулись, нам пришлось бы худо. Домовой просвистел над нашими головами, как пушечное ядро. Мы проводили его взглядом до кустов, откуда раздался звонкий шлепок, и яростный вопль Домового:

- Ну, Балагулааа! Держись!

Тот же, выставив угрожающе на Водяного ковш, щёлкнул зубищами, отчего у Водяного едва не случился обморок.

- Ну ты, мочалка подводная! Будешь еще безобразить - загрызу! Понял?! Вернусь - загрызу!

- Не, больше не буду, никогда не буду, - чуть не плача, оправдывался огромный Водяной перед крохотным Балагулой.

- Ладно, плыви к себе в тину, вилки выковыривай, - милостиво разрешил ему героический красавец, сын человека и Лешачихи, Балагула, улёгся на спину, выставив кверху пупок, и поплыл в нашу сторону...

А Водяной ухнул и нырнул с головой, только вилками, в толстый зад воткнутыми, сверкнул.

Балагула вышел на берег героем. Даже Кондрат проворчал что-то среднее, то ли угрозу, похожую на благодарность, то ли благодарность, похожую на угрозу.

Все пожали герою лапу и похлопали по плечу.

Кондрат даже предложил ему понести Радио, но герой скромно отказался, чем ещё раз удивил всех.

На берегу, куда мы вышли из воды, рос весёлый белоствольный березняк, по которому даже идти было приятно.

Но следующие неприятности начались очень скоро, и звались они Гнилое Болото.

Глава двадцатая

Гнилое Болото

Его дыхание мы ощутили сразу, как только поднялись на взгорок. В лицо пахнуло гнилью, тлением и ледяным холодом. Мы поневоле остановились и услышали чей-то тяжёлый, протяжный вздох.

- Гнилое Болото дышит... - почему-то шёпотом пояснил Оглобля.

Мы как-то сразу приуныли, поскучнели, даже пошли медленнее, словно оттягивая момент свидания с этим Болотом.

Но оно было неотвратимо. На другом склоне взгорка березняк был совсем редкий, тусклый, вялый, вперемешку с осинником. Он редел, редел... И на самом спуске обрывался.

Дальше начиналось Гнилое Болото, и тянулось оно почти до горизонта...

Кочки, грязная трава, осока, болотный камыш, чавкающая сама по себе вонючая чёрная грязь, лопавшиеся на поверхности пузырьки сероводорода, лютый холод. И у самого горизонта - тёмно синяя, почти чёрная, полоска леса.

- Кровь из носа, а до Чёрного Леса мы должны к ночи дойти. Иначе все наши труды напрасны. Не успеем, - развёл руками Оглобля.

- Как же! Дойдёшь туда до темноты! - проворчал Кондрат. - Тут к утру бы доползти. В этой мерзкой жиже придётся чуть ли не по пояс идти...

- А мы не пойдём по пояс, мы на лыжах пойдём, - подал голос Борода.

- Это как это так - на лыжах?! - все обернулись к нему.

- Сами увидите, только давайте время не терять, помогите мне прутья лозы побыстрее нарезать.

Мы дружно принялись резать лозу, благо возле края болота она росла густыми зарослями, и вскоре завалили Бороду охапками свежесрезанных гибких веток.

Он сгибал каркас, похожий на каплю воды, только с закругленным краем, потом оплетал его более тонкой лозой, как теннисную ракетку. Только размером это сооружение было примерно до плеча каждому.

Мы по мере возможности помогали ему, выполняя все его указания, и работа была закончена быстро. Борода соорудил каждому по паре таких лыж, а напоследок он сделал ещё одну лыжу, только вдвое большего размера.

- Это будут наши санки, - пояснил он. - Мы положим на них груз. Тогда не придётся тащить поклажу на себе, и нас самих лыжи лучше держать будут.

Примерно посередине каждой лыжины он приделал крепления, к санкам привязали верёвку, сложили вещи, и один конец верёвки прикрепили к поясу везущего, как страховку. Если санки перевернутся, можно будет вытащить вещи.

Борода срубил длинную палку, которую назвал слегой, вдел ноги в крепления и пошёл. Он, конечно, не скользил на самодельных лыжах, как по снегу, а переступал, но лыжи удерживали его на зыбкой, коварной болотной почве.

- Так и идите! - крикнул он нам. - Только открытую воду обходите!

Для меня это предупреждение было лишним, кое-какой опыт хождения по болотам у меня ИМЕЛСЯ с прошлого года. Мы двинулись в путь и довольно быстро добрались до островка, который находился на середине болота.

С этого островка ясно был виден Чёрный Лес. Теперь, когда цель сегодняшнего похода была ясна, никто не говорил об усталости, все торопились идти дальше.

Только Оглобля что-то встревожено высматривал, крутил головой, беспокойно оглядывался.

Я тоже стал прислушиваться, и услышал какое-то шлёпанье, напомнившее мне шлёпанье лягушачьих лап, только эти шлепки были намного глуше и тяжелее.

- К бою! - закричал Оглобля, хватаясь за меч.

Фомич молниеносно выхватил свой, а остальные бросились к санкам, на которых оставалось сложенное оружие. Я поспешил следом за остальными. Обрез был при мне, а меч я тоже оставил на санках.

- Поберегись! - закричал у меня за спиной Фомич.

Я обернулся и увидел, что на меня, сверху летит нечто огромное. Инстинктивно отпрыгнув, я зацепился ногой за корень, споткнулся и упал на спину, успев выставить перед собой обрез и нажать на курки, выпалив сразу из двух стволов.

Картечь с визгом ушла в небо, раздался глухой звук, словно с грохотом лопнула шина на автомобиле.

Сверху на меня обрушилась какая-то огромная туша и придавила к земле. Туша была настолько тяжела, что выбраться из-под неё самостоятельно я не мог. Всё, что мне с трудом удалось сделать, это высунуть наружу голову.

От того, что я увидел, у меня мороз по коже побежал. На маленький островок нападали огромные Лягушки. Не просто огромные, а чудовищно огромные. Каждая Лягушка была размером с маленький садовый домик.

Вы никогда не пробовали сражаться с садовым домиком? Нет? Правильно делали. И не советую. Я лежал под таким домиком.

Я-то лежал, а мои товарищи сражались.

Опытные Воины Фомич и Оглобля приловчились воевать с этими воинственными чудовищами на пару. Пока один размахивал мечом перед носом рассвирепевшей лягушки, отвлекая её внимание на себя, второй бесстрашно подбегал под неё, и распарывал беззащитное брюхо, успевая сам выскочить.

Две Лягушки уже лежали кверху лапами, Фомич и Оглобля атаковали третью, которая, заметив, какая участь постигла её неповоротливых подруг, никак не позволяла забежать себе под брюхо, и отмахивалась громадной лапой.

Кондрат и Борода на пару с трудом отбивались ещё от одной, но было заметно, что силы у них на исходе.

Третья Лягушка сидела перед чёрной грязью на краю островка. Правую лапу она держала поднятой кверху и сдержанно урчала. В одном глазу у неё торчала вилка.

Она пристально смотрела оставшимся глазом на черную грязь, на поверхности которой поднимались и лопались пузыри. И вдруг вслед за пузырями воздуха из грязи вынырнул Балагула. Он выплюнул грязь из своего ковша прямо в морду Лягушке и метнул в неё вилку, которая воткнулась ей в лоб.

Лягушка заорала и принялась яростно молотить лапами по тому месту, где только что скрылся Балагула.

С огромным трудом я вырвался из-под лежавшей на мне гигантской туши. Как раз в это время Фомич и Оглобля, разделавшись с третьей лягушкой, поспешили на помощь Кондрату и Бороде.

Я же, на ходу загоняя патроны в стволы, бросился на выручку к Балагуле. Нападавшая на него Лягушка совсем озверела и молотила лапами по тому месту, куда нырнул её ненавистный противник, не переставая.

Я выстрелил ей в спину. Лягушка взвизгнула и подпрыгнула. Но вопреки моим ожиданиям не лопнула, как шина, а развернулась в мою сторону. Я с ужасом догадался, что по неопытности всё же прихватил вместо картечи патрон с дробью.

Лягушка привстала для прыжка, а я выстрелил вторым стволом, надеясь, что второй патрон - картечь.

На мое счастье, дробь оказалась только в одном патроне! Лягушка упала в грязь на спину, а брюхо ее превратилось в решето.

- Где Балагула? - спросил подбежавший Кондрат.

Я молча показал ему на то место, куда упала Лягушка. Мы попробовали оттащить её за задние лапы, и общими усилиями нам это удалось, хотя и с огромным трудом.

Но Балагула на поверхность не показывался.

Кондрат принялся шарить в этом месте рогатиной...

- Нашел! Зацепил! - радостно заорал он.

Мы все подбежали, чтобы помочь ему тянуть.

Вскоре показался и Балагула. Рогатина зацепила его за верхнюю челюсть, попав одним рогом в рот. Второй рог маячил напротив его выпученного от ужаса глаза.

Сказать он ничего не мог, поскольку во рту у него торчала рогатина.

Когда его вытащили, он даже ругаться не мог. Только молча показал кулак Домовому, да и то как-то вяло и неубедительно.

После боя мы даже не стали отдыхать. Стараясь не смотреть на поверженные и безобразные туши, мы быстренько собрались, и пошли дальше, дальше, дальше...

С оружием мы больше не расставались. Весь зеленый и совсем ослабевший Балагула наотрез отказался отдать Радио.

- Ты хотя бы Живому спасибо сказал за спасение, - подсказал ему Домовой.

- Он, может, и живой, но мозги у него точно мёртвые, - проворчал вместо благодарности Балагула. - Он меня чуть не похоронил под Лягушкой...

Мы шли, внимательно глядя по сторонам.

Но смотрели мы не туда.

Откуда-то, я даже не сразу понял, откуда, раздался свист. Тут же острая боль пронзила мне плечо. Рядом выронил рогатину Кондрат, хватаясь за руку.

Я нащупал в плече что-то вроде короткой стрелы. Поморщившись, я выдернул эту стрелу и с удивлением увидел, что держу в руках... птичье перо! Только оно было стальное, с острым концом.

Пока я его рассматривал, у моих ног со свистом воткнулось в землю ещё одно железное перо... и еще... и еще... Я поднял голову и увидел, что над нами летают Коршуны, а свист издают летящие вниз перья.

Нас атаковали Стальные Птицы из Железного Леса.

Фомич и Оглобля вращали над головой мечи, образуя блестящий круг разящей стали, которая отражала смертоносные перья, а иногда и доставала неосторожно приблизившихся Коршунов: несколько птиц лежало у их ног.

Кондрат бестолково отмахивался рогатиной, но успеха в этом он не достиг: у него уже торчало перо в плече, сразу два впились в руку, а ещё одно застряло почему-то в его многострадальном ухе, пришитом белой ниткой.

Борода неумело и попусту размахивал мечом.

Я попробовал повторить приём Фомича и Оглобли, но у меня явно не хватало ни сил, ни умения.

- Я про что-то похожее читал в античной мифологии, но плохо это помню, - крикнул я Бороде.

- Там птицам отрывали головы, но они были не стальные, железные у них были только перья, - ответил он.

Я повертел головой и заметил Балагулу, он скинул вещи с санок, и накрылся ими, как корытом.

- Достань щиты! - закричал я ему. - Достань, или я тебя вместо щита поставлю!

Он пополз с санками на горбу. Так на четвереньках и разнёс он нам щиты.

Прикрывшись щитами, мы повели свои дела успешнее. Мы были защищены от летящих сверху стрел, и теперь имели возможность наносить ответные удары.

Скоро вокруг нас валялось уже множество Стальных птиц. Коршуны осыпали нас напоследок тучей перьев и улетели.

Фомич после боя подошёл к Радио.

- Надо послушать, что там нового.

Минут пять он крутил ручки, тряс его, даже слегка стукал. Всё было бесполезно. Ответом была тишина.

- Кто разбирается в этом? - он кивнул на Радио.

- Давай я попробую, - предложил я.

Открыл перочинным ножиком крышку и остолбенел.

- Оно всегда так работало?! - спросил я.

- Как это - так?!

- Да вот так - в нём нет ни деталей, ни динамиков, ничего нет.

- Как это - ничего?! - возмутился Фомич.

Оттолкнул меня, заглянул внутрь и ахнул! Потом повернулся к Балагуле:

- Кажется, теперь я догадываюсь, почему он не давал никому нести Радио. Этот прохиндей вытряхнул из него все внутренности и тащил на себе пустой ящик. Всё - кончилось мое терпение!

Фомич оглянулся по сторонам.

- Нет! - закричал Балагула. - Я исправлюсь! Не надо!

- Дудки, брат!

Фомич, ухватив Балагулу за шкирку, засунул его головой между двух осинок. После этого он задрал ему балахон, наломал лозы и выдал всё, что тот так давно и старательно выпрашивал...

Камыш на болоте полёг от пронзительных воплей Балагулы. Мы все едва ушей не лишились, так он верещал.

Первым не выдержал Оглобля:

- Брось ты его воспитывать, - остановил Фомича Оглобля. - Он так орёт, что Кощей на своем Самшите дуба даст, нас в гости не дождавшись.

Фомич сердито отбросил хворостину в сторону и пошёл к своим лыжам.

- Эй! А меня кто отпустит?! - испуганно завопил Балагула.

- А ты будешь стоять здесь с голым задом до тех пор, пока не прилетят опять Стальные Коршуны и не воткнут тебе железное перо туда, куда его давно следует тебе воткнуть, - шутя сказал Фомич.

Я повернулся спиной к Балагуле. И тут же обернулся обратно, потому что тот издал оглушительный рёв.

Балагула, размахивая руками, выплясывал какой-то дикий танец, вертя попой, в которой торчало стальное перо.

Какой-то одинокий Коршун вернулся на минуту.

Перо вытащили, Балагулу, конечно, отпустили, но в случайность возвращения Железной Птицы он так и не поверил, обвинив всех в заговоре.

Темнело быстро, но это нас не пугало, берег был близко, и можно уже было различить отдельные деревья в Черном Лесу.

Вот и прибрежный болотный камыш, осталось только продраться через него, и мы выйдем на сухое место...

Камыш с сухим шуршанием раздвинулся, нам навстречу вышли одна за одной тени, которые оказались мужиками в грязных белых балахонах, в белых вьетнамских конусообразных шляпах. Лица у мужиков были так же белые, словно мукой посыпанные.

В руках у них были дубины, и мужиков было много.

- Мужики! Горе у нас! Горькое горе! Помогите! - со слезой в голосе начал один из них, выступив вперёд.

- Опохмелку мы ищем. Дайте, а? Помогите, мужики, а не то мы сами возьмём! - поддержали его остальные.

Мы молчали, ожидая, что последует за этим балаганом.

- Нас не понимают, - грустно вздохнул один из них. - Объясним?!

- Объясним! Объясним!

Завопили белые мужики, завертелись, закружились в дикой пляске, размахивая воинственно дубинами и подпевая сами себе:

Мы болотные поганки,

нас качает после пьянки,

как же нам развеселиться,

если не опохмелиться?!

Мы болотным дышим газом,

курим всякую заразу.

Пьем и курим задарма,

что лишает нас ума!

- Ну как, мужики, дадите на опохмелку?! Мы - наркоманы, мы токсикоманы, мы - алкоголики, мы - пропащие!!!

- Нууу?!!! - с угрозой рявкнули они, подступая стеной.

- Видите, как нас много?! Видите, какое нас количество?! размахивали они дубинами у нас перед носом.

- Видим, видим, - спокойно ответил Оглобля, выходя вперёд и засучивая рукава. - Ну, кто первый?! Только не забывайте, что бьют не по количеству, а по вполне индивидуальным физиономиям и головам. Ну?! Есть желающие?!

Поганки робко попятились и стали отступать.

Вперёд выскочил Балагула, щёлкнул своим жутким ковшом, топнул ногой по тине, обрызгав при этом больше своих, чем чужих, и заорал:

- Быстрррро все разбежались! А не то - загрррызу!!!

На Поганок это возымело немедленное воздействие, окончательно перепуганные, они убрались в камыши.

Смертельно усталые, мы выбрались на берег, где и разожгли костёр, чтобы согреться и поужинать.

В полумраке наступающих сумерек покачивались сухие камыши, шорох, как водомерка, скользил по чёрной воде, растворяясь в тишине, словно кто-то невидимый тихонечко охал на Болоте.

- Вот бы все враги были такие же, как эти Поганки! - мечтательно потянулся Балагула, отваливаясь на спину от миски с кашей.

- Не жди врага слабого, - покажется сильным, жди врага сильного одолеешь, - задумчиво сказал Фомич.

- Фомич, - спросил я. - Ты много лет сражаешься. А какой враг самый страшный? Самый опасный?

- Опасен любой враг. На то он и враг. А самый страшный? - он задумался.

- Самый страшный враг - собственный страх, - ответил за него Оглобля.

И добавил со вздохом:

- Уж я-то знаю...

И словно в подтверждение его слов с Болота отозвался протяжный, горестный, тяжкий вздох:

- Охххх... Оххх...

- Кто там в Болоте охает? - спросил Домовой.

И словно в ответ, зашуршали камыши, раздвинулись, и к нам опять стала приближаться какая-то тень.

Мы дружно вскочили на ноги и схватились за оружие. Тень испуганно остановилась и заговорила, вытянув перед собой руки:

- Я - дядюшка Ох, болотный вздох.

- А мы путешествуем, - отозвался Фомич.

- Ну и места вы для путешествий выбрали! Ох!

- Не всегда мы места для путешествий выбираем, иногда и они нас выбирают, - уклончиво пояснил Фомич.

- Туманно говоришь, как на Болоте вечером... ох! Ну да дело это ваше, как ходить и где... Я сам знаю, кто вы и куда идете...

- Откуда ты это знаешь? - подозрительно спросил Балагула, угрожающе выставив вперёд челюсть.

- А как я могу не знать того, что на Болоте каждая кочка знает? Ох! А вам спасибо, хоть какой-то порядок навели. А то простым лягушкам на болоте показаться стыдно из-за такой родни мерзкой, как эти Гигантские Лягушки. Ох! А Поганки? Нанюхаются болотного газа, да давай бузить... ох! Меня вообще в камыши загнали. Ох! Ох! Ох! Раньше-то наше Болото по-своему красивым было: трава изумрудная, идёшь как по матрасу, пружинит... На каждой кочке - клюква в кулак размером. Если трясина, так видно окно... Простор... Ох! Как выйдешь вечерком, потянешься, да как охнешь радостно на все болото! А теперь ох...

Он горестно махнул рукой.

- Ты так не переживай, дядюшка Ох, - успокоил его Кондрат. - Мы пугнём нечисть так, что она уйдет с Болота, или будет вести себя прилично.

- Ты садись, - пригласил его Фомич, - посиди с нами у огонька.

- Благодарствуйте, только я огонь не очень люблю. Я существо болотное, к сырости приученное... ох! Да и время самое поохать мне на Болоте, чтобы слышно было, что не умерло оно...ох! А вам я вот что сказать хотел: мы, Болотные да Лесные, Лешие да Кикиморы, помочь вам хотели. Нас самих Нечисть Чёрная замучила. Вы завтра как пойдёте в Черный Лес, угольки от костра сложите в вёдра и золой присыпьте... ох! Пригодится.

- А для чего, дядюшка Ох?

- Завтра будет день, сами догадаетесь для чего... ох! И ещё, если в Черном Лесу помощь нужна будет, зовите Лешего, он поможет... Ох!

Дядюшка Ох попрощался и скрылся в камышах. И до самого утра оттуда по всему Болоту разносились нестрашные охи...

Глава двадцать первая

Дуболом и Орясина. Таинственный Цыплёнок

Утром нас разбудили никогда не спящие Фомич и Оглобля, и, наскоро перекусив, мы с некоторой опаской вошли в Чёрный Лес, стоявший перед нами стеной.

Лес и взаправду был чёрным - ни берёзки, ни сосны, только высоченные чёрные ели, да кривые серые осины. А под ногами даже травинки не росло. Зато густо разросся чертополох, шиповник, терновник.

Фомич и Оглобля шли впереди, поочередно прорубая для всех дорогу в сплошных зарослях колючек.

Мы продвигались следом. Балагула и Кондрат несли вёдра с углями, присыпанные золой. Такие же вёдра несли и мы с Бородой.

Балагула ворчал:

- Мало им Радио тащить, так ещё и ведро навьючили. И зачем им Радио? Всё равно не работает...

- Ты бы уж помолчал, - подал голос Кондрат. - Почему оно не работает? Потому что ты из него все детали повытаскивал!

- Не все! - горячо возразил Балагула. - Там ещё много штучек осталось. Надо их это... пересчитать...

- Не вздумай! - пригрозил Домовой. - Знаю я, как ты пересчитаешь! Все Фомичу расскажу!

- Ну и говори! Я с ним вообще раздружусь. Вот победим всех, и сразу же раздружусь... А может, и побью даже...

- Ты? Фомича?!

- А что? Будет знать, как пороть живое существо. Ну, может быть, и не побью, но укушу - это точно. Укушу и убегу. А он пускай потом ходит укушенный и одинокий.

- Смотри, услышит Фомич, он тебе так укусит, что кусать нечем будет...

Дорогу нам преградили здоровенные мужики. Они стояли стеной на пути, скрестив на груди руки, и молчали.

- Мужики, нам некогда, - сказал Оглобля, на всякий случай, закатывая рукава. - Говорите сразу: разговора просите или драки желаете?

Мужики стояли, смотрели маленькими глазками поверх наших голов, загораживали нам дорогу и не говорили ни слова.

Их было двое, один здоровее другого, самый маленький из них - на голову выше Оглобли.

- Мужики, скажете или нет, что хотите от нас? - ничуть не смущаясь их преимуществом в росте, повторил свой вопрос Оглобля.

- Орясина, объясни, - не поворачивая к напарнику головы, процедил сквозь зубы один из бугаёв.

- Ага! Счас поясню! - радостно отозвался тот, что повыше.

Он радостно плюнул в кулак и обрушил его на голову Оглобли. Тот закачался, но выстоял, хотя и с трудом.

- Ты что, дурак?! - заорал Балагула на верзилу.

- Ага! - ещё более радостно согласился Орясина.

И не успели мы даже ахнуть, как подхватил он Балагулу лапищей и не глядя подбросил вверх, крикнув:

- Лови, Дуболом!

Второй верзила выставил перед собой руки и стал ждать, когда в них упадёт Балагула. Но никто не падал.

- Ты зачем так высоко подбросил?! - сердито спросил Дуболом у Орясины.

- А я знаю? - ответил Орясина и посмотрел вверх.

Балагула висел, дрыгая ногами, зацепившись полой своего балахона за самую верхушку чёрной ели.

Орясина подошёл к дереву и стал трясти его могучей лапищей. Ель затрещала, застонала, верхушка заходила ходуном, и Балагула вцепился в неё обеими руками, в ужасе истошно вопя на Орясину:

- Ты чё, мужик, совсем спятил?!

- Ага! - всё так же радостно, почти восторженно, ответил тот, и затряс дерево ещё сильнее.

Мы переглянулись, и по команде Фомича все разом бросились на этих здоровенных придурков.

Последствия были печальные: Фомич, после второго удара по голове, свалился как подкошенный, Оглобля пытался огреть Дуболома подхваченным на земле палкой толщиной в руку, но тот вырвал ее, сломал, словно спичку, а потом пошёл вперёд, молотя кулаками-кувалдами.

Бороду закинули куда-то в кусты, а за мной носился вокруг дерева Орясина, пытаясь поддать по мне ногой, как по мячу.

И это ему удалось.

Как я узнал об этом? Я не узнал, я почувствовал. Меня подняло в воздух и забросило в кусты со скоростью пассажирского экспресса.

Когда я очухался, в ушах у меня гудело так, словно я был одним из проводов высоковольтной линии, и по мне пропускали с гудением и треском ток высокого напряжения.

Кусты трещали и ломались под тяжёлыми шагами. Неотвратимо надвигались тупые великаны, готовые растоптать и уничтожить нас.

И тут до меня донёсся еле слышный вздох, словно ветерок в воздухе прошелестел:

- Уголькиии... уголькиии...

- Дядюшка Ох! - догадался я.

И, сам ещё толком не зная, что буду делать с этими угольками, я бросился сквозь колючий кустарник, разрывая в клочья одежду и обдираясь в кровь, к уголькам. Вёдра стояли целы и невредимы. Быстро сдув сверху золу в одном из них, я увидел ярко полыхающие угли. Весело и радостно я заорал верзилам:

- Эй, вы! Орясины и Дуболомы! Вы что, правда круглые идиоты?

- Не-а... - помотал головой один из них. - Мы - идиоты, но квадратные...

- А мы - длинные, - добавил Орясина.

- Но мы оба идиоты! - радостно завершили они хором.

- А жрать вы любите?

- Ага! - проревели они.

- Тогда идите жрать! Специально для вас - полное ведро!

Облизываясь, они пошли ко мне, бросив моих друзей. Я стоял и напряжённо ждал, дрожа от нетерпения.

А они все подходили.

Ближе, ближе, ближе...

И вот когда они протянули руки к ведру, я размахнулся, и выплеснул горячие угли из ведра прямо в тупые физиономии, с криком:

- Нате! Жрите!

И тут же вывалил на них второе ведро, потом третье.

Они заполыхали разом, как сухие поленья...

- Дрова! Дрова! - раздался смех.

Я оглянулся и увидел, что смеётся Балагула, показывая пальцем на Дуболома и Орясину, которые с треском догорали на полянке.

- Да это же - деревяшки! Нас чуть не побили деревяшки!

Ему, может, было и смешно, но всем остальным не очень. Все ходили по поляне, собирая разбросанные вещи, потирая бока. А некоторые, например я, и не только бока.

- Ты собери пепел в тряпочку. Обязательно собери. Пригодится! сказал кто-то у меня за спиной.

- Да зачем он нужен, пепел этот? - буркнул я.

И тут же чуть не подскочил: голос был совершенно не знакомый.

Я резко обернулся, выставив перед собой обрез.

Под чёрной елью сидела на корточках маленькая горбатенькая Старушка в длинном балахоне, с капюшоном, надвинутым на самые глаза. Виден из-под него был только крючковатый нос, да седые космы.

Старушка хитро улыбнулась и пригрозила мне костлявым пальцем с загнутым, давно не стриженым когтем:

- Зачем понадобится пепел, - поймёшь, когда нужда придёт. А взять обязательно возьми, он тебе плечи не оттянет, он лёгкий...

- Мёртвое живого не боится. Живое не может убить мёртвое. Мёртвое боится мертвого...

Это раздался уже другой голос, сбоку. Я оглянулся туда - под другой сосной, в той же позе, что и старушонка, в таком же балахоне, только с откинутым на спину капюшоном, сидел Старичок, лысый, с торчащим на самой макушке пучком волос, напоминавшим оазис в пустыне. Нос у него был картошкой, глаза маленькие, хитрые. Короткопалые ручки он держал сложенными на круглом животике, переплетя пальцы, маленькие и плотные, как болгарские маринованные огурчики в банках.

- Понял, что тебе говорят? Возьми пепел! - это ещё раз напомнила мне Старушонка надоедливая.

Я оглянулся в её сторону, хотел что-то ответить, но там было пусто, как будто и не сидел никто, только лежала под сосной чистая тряпица, на которой, наверное, сидела эта странная Старушка.

Я повернулся обратно, но Старичка тоже как ветром из-под ели сдуло, как волосы с его головы.

Не знаю, почему, но всё же я послушал Старушку и Старика, подобрал тряпицу и аккуратно собрал пепел, оставшийся от Дуболома и Орясины.

Про Старичка и Старушку я никому не сказал. Собственно, ничего и не случилось, зачем зря головы морочить?

Мы шли, поторапливаясь, потеряв уйму времени пока выясняли отношения с Дуболомом и Орясиной.

Фомич озабоченно поглядывал на уходящее солнце. Мы понимали его беспокойство, но быстрее идти не могли, поскольку все не только устали от сложного перехода, но и всем ещё здорово досталось.

- А почему ни ты, ни Оглобля не взялись за мечи? - задал я мучавший меня вопрос Фомичу. - Я понимаю, благородство, рыцарство. Но они-то сражались без правил. Они же самые настоящие бандиты, разбойники! И силой каждого из нас намного превосходили. А если бы они нас потоптали? Что бы ты стал делать?

- Не знаю, - честно ответил Фомич. - Только ни я, ни Оглобля, на безоружного меч не поднимем. Злу и подлости нужно и можно противопоставлять отвагу и силу, но никак не подлость и зло.

- Это почему же?!

- Потому. Чтобы победить, надо иметь силы больше, чем у врага. А если побеждать подлостью, то надо и подлости, и зла иметь тоже больше. И тогда сила становится насилием, и сам ты становишься носителем зла и подлости.

Мы притихли и шли задумавшись.

Вскоре Фомич скомандовал привал. Обессиленные, мы попадали на траву.

- Сейчас я целебные травки заварю, полегчает всем, - засуетился Борода, насыпая что-то в котелок с водой.

Только Балагула пошёл куда-то, шатаясь от усталости.

- Ты куда? - вяло спросил его Кондрат.

- Куда царь пешком ходил, - огрызнулся Балагула, скрываясь в кустах...

- Ой, смотрите, цыпленок! - услышал я сквозь сладкую дрёму.

Кондрат держал в ладонях маленького живого пушистого цыпленочка. Тот жалобно попискивал.

- Дай-ка я посмотрю... - потянулся к цыпленку Оглобля.

Тот запищал в его огромных лапах.

- Не пугай маленького! - протянул свои руки Фомич, забирая цыплёнка.

- Дай-ка! Ишь, какой махонький... И откуда он в такой глухомани? взяв себе цыпленка, задумался Борода.

- Подержите его кто-нибудь, с него что-то в котелок сыпется, пыльца какая-то... - всполошился Борода.

Я протянул руки и взял этот жёлтый комочек.

Борода, размешав отвар, разлил его по кружкам, и раздал каждому, кроме Балагулы, который пропал в кустах.

- Эй, Балагула! Ты живой?! - окликнул Фомич.

- Живой, живой... - раздался из кустов неуверенный ответ.

- Тогда порядок, он потом выпьет...

Отвар оказался необычайно душистым и вкусным. Мы пили его не спеша, с удовольствием. Борода суетился возле нас, смазывая нам ссадины, доставшиеся в потасовках, которых на нашем пути было слишком даже много.

Я выпустил цыпленка из рук, поставил на траву, и он, слабо попискивая, копошился возле меня. Отвар действовал чудесно: боль прекратилась. Куда-то ушла усталость. Только в ладонях появился странный зуд. Я присмотрелся и увидел на ладонях жёлтую пыльцу. Попробовал вытереть пальцы о траву, но тут нестерпимо зачесались веки. Я потёр глаза, встал и пошёл к маленькому озерку, умыться.

Вода была прохладной, чистой. Я с удовольствием вымыл лицо и руки, зуд прекратился, а на поверхности воды остался лёгкий желтоватый налёт. Я собрался пойти обратно, но... ничего не увидел! Передо мной была сплошная туманная пелена. Откуда среди бела дня такой густой туман? До боли в глазах вглядывался я вперёд, но видел только неясные тени, которые шевелились в этом белом молоке...

- Фомич, подойди ко мне, у меня с глазами что-то странное... раздался голос Оглобли. - Туман...

- Стой, где стоишь, - ответил обеспокоенный Фомич. - Я сам к тебе пойду... Что за ерунда! Я тоже ничего не вижу. Кто-то нам голову морочит. Где остальные? Борода! Балагула! Кондрат! Дима!

- Здесь я, возле озерка. Иду к вам, на голоса, - отозвался я. - У меня тоже что-то с глазами...

Я попытался сориентироваться по голосам, куда мне идти. На поляне раздалось радостное кудахтанье. И заметалась-закружилась какая-то тень. На мгновение она приблизилась ко мне вплотную, и я увидел куриную морду, только размером с человеческую голову. Морда эта посмотрела мне прямо в глаза круглыми выпученными глазищами, а потом отскочила, размахивая крыльями, приплясывая на худых куриных ногах, и радостно кудахтая...

- Куриная Слепота! - раздался отчаянный крик Бороды. - Ах, я, старый дурак! Как я сразу не догадался?! Как мог попасть в Лес цыпленок?! Это Куриная Немочь! Она нам насыпала на ладони и в котелок с отваром пыльцу куриной слепоты, обернувшись цыпленком!

А тень вертелась и кружилась по полянке, с громким кудахтаньем махая крыльями перед самыми нашими носами, заглядывая прямо в глаза, нагло хохоча в лица. Эта безумная курица, или Куриная Немочь, как называл ее Борода, прыгала, кривлялась, и пользуясь безнаказанностью, восторженно орала:

- Куриная Слепота! Куриная Слепота! Ха-ха-ха! Кудах-тах-тах! Кудах-тах-тах! Отпутешествовались?! Как же вы, бедненькие, теперь пойдёте? Как же вы слепенькие теперь дорогу найдёте?! Ха-ха-ха!... Ой! Ай! неожиданно завизжала она.

А мы услышали голос Балагулы:

- Мы дальше пойдём ногами, а вот чем пойдёшь ты, - не знаю, потому что ноги я тебе переломаю!

- Ой, только не ноги! - испугалась Куриная Немочь.

- За такую мерзкую пакость, что ты с моими товарищами сотворила, не то, что ноги, голову оторвать не жалко.

- Балагула, это ты? - спросил Фомич. - Что там происходит?

- Да вот, поймал тут какую-то сумасшедшую курицу, сейчас свяжу ей лапы, помогу вам, а потом её ощипывать буду.

Он бережно, отводя по одному за руку, собрал нас всех, усадил рядышком друг с другом.

- Дело поправимое, хотя и неприятное, - успокоил нас Борода. - Это я виноват, не сообразил, должен был по пыльце догадаться... Сейчас попробуем помочь. Балагула, найди мою торбочку.

- Торбочку? Сейчас... Ах ты, мерзкая птица! Отдай! Отдай!

Мы услышали дикое кудахтанье, топот, шум крыльев, потом что-то шлёпнулось в воду и все затихло.

- Балагула! Ты где, что там происходит? - спросил Фомич.

- Курица схватила торбочку, - ответил Балагула, отплёвываясь от воды. - Она побежала, я схватил палку и за ней погнался. Кура эта полетела через озеро, да забыла, что курица не птица, летать не умеет, над самой серединкой и ухнула под воду... Только булькнула...

- А торбочка? - с отчаянием в голосе спросил Борода.

- И торбочка. - вздохнул Балагула.

- Что торбочка?! - чуть не заплакал Борода.

- И торбочка булькнула... Я поведу. Я отвар не пил, цыплёнка в руки не брал. Обвяжетесь верёвкой, за руки возьмётесь, я и поведу. А по дороге что-нибудь придумаем. Или само пройдёт. Но идти надо... Время идёт.

- Он прав, - вздохнул Фомич. - Зрение к нам ещё может вернуться, а время - нет. Надо идти.

- Слепота пройдёт. Только к утру - не раньше, - вздохнул Борода. Ты, Балагула, смотри по дороге маленький жёлтый цветочек, как увидишь, сам не срывай, меня зови... Только не ромашку...

Глава двадцать вторая

О чём Ведуньи и Ведуны ведают

Мы шли, спотыкаясь и падая, часто останавливаясь, с трудом переводя дух, но всё-таки шли. Правда, чем дальше мы уходили, тем неувереннее вёл себя наш поводырь Балагула. Наконец он остановился.

- Ты что, заблудился? - спросил его Фомич.

Балагула чуть не плакал от досады:

- Сам не знаю, что со мной такое странное происходит! Стараюсь идти по солнышку, а всё по кругу получается. Третий раз подряд на одно и то же место выходим. Даже не знаю, что делать...

- А что там знать-то? - раздался рядом со мной знакомый мне голосок. - Это тебя, милый, Чёрт за нос водит.

И уже обращаясь ко мне тот же голосок спросил заботливо:

- Ты золу-то собрал? То-то, пригодится, не выбрасывай.

Я догадался, что это Старушка.

А Балагула совсем обозлился:

- Да при чём тут Черти?! Что я, не вижу, что ли, куда иду?! Я же не слепой! Отвар они пили, а не я.

- Значит, не видишь, - спокойно ответила старушка. - А если и видишь, то не всё. Смотри, если сомневаешься.

И она забормотала:

- Хочешь ты или не хочешь, но если ты меня морочишь, из тумана и ненастья покажись моею властью!

Тут же раздался вопль Балагулы:

- Ты чего это меня за нос держишь?! Ах ты, тварь краснозадая! Да я тебя!

Слышно было, как затрещали по лесу сучья. Голос Старушки остановил бросившегося в погоню Балагулу:

- Зря стараться будешь. Не гоняйся за Лесным Чёртом - заморочит, заведёт в глухомань-чащобу, а то и по кругу будет за нос водить. Ему это запросто. У каждого левая нога чуть короче правой, и шаг левой ногой совсем чуть-чуть меньше, чем шаг правой. Но когда идёшь долго, особенно по лесу, получается так, что идёшь кругами. Чёрту только и дел остаётся, что взять тебя из озорства за нос, да направлять куда нужно.

- Пропало наше дело! - в сердцах кинул шапку о землю Оглобля. Теперь никак не дойдём вовремя. Ночь уже, а мы ещё и половину Леса не прошли.

- Вы сейчас сил набирайтесь, - подала голос Старушка, - а к утру, спозаранку, чуть завиднеется, а мы с Дедом приведем к вам Лешего и Кикимору. Они вас быстренько выведут, вдвое быстрее, короче, своими тропами, тайными. Они же Лесные...

- А ты кто будешь, бабушка? - спросил Фомич. - Кого нам всем благодарить за помощь?

- Мы с Дедом, известно, Ведуны. Испокон века Ведуны...

- Это как это? - проявил живой интерес Домовой. - Всё про всё знаете? Что было, что будет?

- Ну, всё, не всё, - усмехнулась Ведунья, - но кое-что знаем. - А у тебя к этому что за интерес такой?

- Ха! Она ещё спрашивает! Ты где там, бабуля? Чего ты там стоишь? Иди скорее ко мне, рассказывать будешь...

- Что рассказывать-то? - удивилась Ведунья.

- Да ты что, старуха, шелухи объелась?! - возмутился Домовой. - Что рассказывать! Всё, что будет со мной. Что было, я про это сам знаю, это мне не интересно...

- Ну, а что с тобой будет, никому, кроме тебя не интересно. Давай, я про то, что с тобой было, вслух расскажу? - ехидно спросила Ведунья. - Не все про тебя всё знают. А вот им как раз интересно было бы. Например, как ты Балагуле в карты подсматривал, или про то, как ты у Живого компас спёр, или...

- Да ну тебя, вреднючая старуха! - всполошился Кондрат. - Нашла тоже, старая, о чём рассказывать, глупости всякие. И ничего я ни у кого не спёр, а на время позаимствовал. Должен же я знать, где что...

- Что - что? - переспросила ехидная старушка.

- Ну, где юг, а где этот, как его? Да чего ты пристала?! Поносил бы и отдал. Он всё равно не работает...

- Как это так - не работает?! - подскочил я.

- Да я с ним ничего не делал! - стал оправдываться разоблаченный Домовой. - Он сам по себе сломался...

- Он ничего с ним не делал, - подтвердила Ведунья. - Он только компас этот пытался завести, как часы, а стрелка и отвалилась. Вот так вот он с компасом распорядился. Ну, чего тебе ещё рассказать, соколик? -Ласково спросила Ведунья Кондрата.

- Да ну тебя, вредная бабка, рассказываешь ерунду всякую, про которую совсем даже никому слушать не интересно, - ворчал недовольный Домовой. - Ты бы лучше рассказала, что со мной будет.

- Нельзя, голубь. Расскажу, а вдруг тебе не понравится? Ты и будешь потом жить и огорчаться. Никак нельзя, - ласково, но твёрдо отказалась Ведунья поведать Домовому о том, что его ожидает в будущем.

- Вот вредная старуха! - Кондрат даже ногами затопал. - И откуда ты только взялась такая вреднючая?!

- Из спящих глазок, из волшебных сказок, из лесного обмана, из болотного тумана. Ветер дунул, лист на землю упал, росинка с листа сорвалась, вот я и появилась... Мы, Ведуны, да Ведуньи, все так появляемся. А вот про что мы ведаем, да почему не всем и не всё про то говорим, могу рассказать...

Когда Русь ещё в самом начале была, когда покровительствовали ей языческие Боги, в каждом поселении, в каждом племени самыми уважаемыми людьми были Жрецы.

Жрецы сохраняли капища, места поклонения Богам. Жрецы приносили Богам жертвы, через них благосклонные к людям языческие Боги предсказывали людям, что их ожидает, предостерегали от неудачной охоты, от засухи и наводнений, от ненужных войн.

Боги через Жрецов предсказывали погоду, что было очень важно для людей, которые тогда в основном занимались земледелием и скотоводством.

А для того, чтобы люди не слишком часто беспокоили их по пустякам, Боги наделили Жрецов способностью предсказывать и прорицать некоторые события.

Но потом язычество оказалось под запретом, идолов языческих Богов княжеские слуги сжигали, капища разрушали, Жрецов преследовали и казнили.

Но глубоки были корни языческой веры, связанной, как и народ, с природой. Не сохранилось язычество полностью, но осталось множеством отголосков, даже в христианских обрядах сумели языческие мотивы отразиться, яркие праздники языческие сохранились.

Это и вербное воскресенье, и широкая масленица.

И разбрелись Жрецы по всей Руси. Но не утратили они дар предвидения. И передавали его по наследству.

Бродили по городам, по сёлам, предупреждали народ русский о грядущих переменах, о грозящих им бедах.

Власти не любили предсказателей. Не любили потому, что многие беды на землю Русскую именно неразумные правители принесли. И стали власти, князья да цари, объявлять всех прорицателей кликушами, бесноватыми, юродивыми.

Народ же в отличие от правителей, любил прорицателей, берёг их, потому и не трогали их власти, побаивались гнева народного. В народе прорицателей приравнивали почти к святым, называли их так же блаженными.

Только блаженные могли царям правду в лицо говорить. Таким был и Железный Колпак, который Годунову велел богов слушать. Был ещё дьяк Авель, который многое предсказал, что потом сбылось. И год смерти Екатерины Великой, и пожар Московский.

Постепенно извели городских прорицателей. Но жили ещё в глухих деревнях такие люди, которые будущее ведали. Их-то и называли в народе Ведунами, да Ведуньями. Они могли всем и каждому его судьбу предсказать.

В одном селе случились странные вещи.

Началось всё с того, что летним днём, когда все были на покосе, на ближнем к деревне лугу потемнело вдруг, почти как ночью, налетел сильный ветер, нагнал стремительно чёрные тучи, ударили из этих туч ослепительные молнии, загрохотали свирепые громы и хлынули на землю потоки воды.

На лугу укрыться негде, ни одного деревца не растёт. Бросились люди в деревню, по домам от ливня спасться.

Забежали на горку, и вдруг светло стало. А ливень и гроза не утихают. Удивились люди, остановились, оглянулись, да так и застыли на месте, руки разведя и рты разинув.

И вот что они увидали.

По размытому просёлку, опираясь на кривой посох, шагал старик в белых штанах и рубахе. Ветер вокруг него рожь по земле пластом стелил, травы в землю втаптывал, а у него ни один волос не шевелился ни в копне белых волос, ни в седой бороде до пояса.

Этот странный седой старик шёл, а над ним выгибалась коромыслом удивительно яркая радуга.

Люди стояли на горке, позабыв про то, что их ливень насквозь вымочил, и смотрели, как всё ближе и ближе подходит к ним Белый Старик.

А он шёл не спеша, словно и не было вокруг грозы. Он приближался, а вместе с ним приближалась и радуга. И чем ближе подходил Белый Старик к селу, тем тише становился ливень.

Белый Старик прошёл мимо селян, даже голову в их сторону не повернув.

Радуга прокатилась над селом и растаяла. И тут же гром затих, молнии ослабели, и ливень кончился.

А когда проходил Белый Старик мимо людей, все заметили, что одежда на нём сухая. И волосы на голове, и борода, тоже сухие.

И штаны у него белые, словно он по сухому песку прошёл, а не по просёлку, на котором грязи по колено.

Не успели люди словом перекинуться, впечатлениями поделиться, как Белый Старик зашёл в заколоченную избу, стоявшую на отшибе.

Пошли сельчане к избе, постучались осторожно в ворота. Вышел к ним Белый Старик, остановился молча на крыльце, из-под кустистых белых бровей народ оглядывая.

Вышел вперёд деревенский староста и сказал:

- Мы, мил человек, не спрашиваем, откуда ты и кто таков. Пожелаешь сам поведаешь, а нет, и не надо, живи. Только в этом доме тебе селиться не следует.

- Чем же он хуже других? - спросил Белый Старик.

У многих мурашки по коже пробежали, так этот голос на воронье карканье похож был.

- В этом доме печник жил, - пояснил Староста. - Ты старый человек, должен знать, что большинство печников да плотников с Нечистой Силой водятся. Вот и этот связался. Он жадный. Говорили, что Печник этот с Чёртом обменялся, тот обещал ему открыть место, где клад закопан, а Печник в замен пообещал, что как только клад тот найдёт и выкопает, сразу душу свою бессмертную Чёрту передаст во владение.

Вывел Чёрт Печника на бросовый луг, на котором даже трава расти не хотела, и пояснил ему:

- На этом месте потому ничего не растёт, - рассказал Чёрт, - что здесь тайно висельник не отпетый похоронен. Не страшно тебе?

- Чего мне-то бояться? - угрюмо буркнул Печник. - Не я же здесь похоронен.

Удивился Чёрт, но ничего не сказал. Щёлкнул он по земле хвостом, посмотрел вокруг, походил, потом остановился посреди луга, топнул копытом по земле и сказал Печнику:

- Вот земля, под ней висельник, а на земле мой след, след копыта. И в том месте, где след, клад и зарыт. Копай, пользуйся. А мне душу отдай, как договорились.

- Как бы не так! - повертел Печник у Чёрта под носом дулей. - Так я тебе и отдал душу. Кто её знает, может быть, она мне и пригодится.

- Ты же обещал! - завопил рассерженный Чёрт.

- Я тебе обещал душу отдать, когда клад выкопаю, - ответил Печник. Вот когда выкопаю, тогда и отдам.

- Так копай! - крикнул Чёрт. - Что ты стоишь?!

- А куда мне спешить? - пожал плечами Печник. - Клад вон сколько лет в земле лежал. Пускай и ещё немного полежит, а я пока похожу подумаю, выкапывать, или нет. А ты тоже пока погуляй.

Поругался Чёрт, покричал, да что тут сделаешь? Отступился. Договор дороже денег, никто его за язык не тянул. Пошёл Чёрт восвояси.

А Печник вдогонку ему смёётся:

- Ну что, Чёрт, обманул я тебя?

Обернулся Чёрт, усмехнулся, подмигнул Печнику огненным глазом, щёлкнул хвостом, и ответил:

- Что бы ты понимал, глупый. Ты не меня, ты себя обманул.

Хлопнул ещё раз по земле хвостом, забросил горсть песка в глаза Печнику, а пока Печник протирал их, Чёрта и след простыл.

Печник же собрал свои сбережения, которые у него в погребе в кубышке зарыты были, и выкупил у общины бросовый луг.

Потом построил на этом лугу дом и стал там жить.

Только что-то странное с ним происходить стало. Со двора он никуда не уходит, весь день у окошка сидит, луг осматривает. А что высматривать, когда там даже трава сорная не растёт? Никто же не знал, что клад там зарыт. Что не просто так Печник работу забросил, дома сидит. Он клад стережёт.

Поначалу Печник жил себе, да тихо радовался. Во дворе у него клад зарыт, когда захочет, тогда и выкопает. Чёрта он тоже лихо обманул. Но только чем дальше, тем хуже. Отойти от дома Печник боится. А вдруг кто клад его раскопает? Работы у него нет, денег тоже, припасы в доме заканчиваются.

Решился Печник. Лёг спать пораньше, чтобы встать, надеясь, что Чёрт его не увидит. Глядишь, удастся незаметно клад выкопать, да ещё и душа при себе остаться может.

Не то, чтобы она ему очень уж нужна была, но вдруг кто ещё больше за неё предложит, чем Чёрт. Печник не с душой расстаться боялся, он продешевить не хотел.

Проснулся он от странного шума во дворе. Тут же вскочил с постели, схватил ухват, и во двор выскочил.

Выскочил, и замер на пороге, даже ухват у него из рук выпал.

По всему бросовому лугу бродило громадное стало коз. Подхватил Печник опять ухват, и бросился на перепуганных животных.

Разогнал коз, пошёл поскорее за лопатой, а когда стал след искать, за голову схватился, вспомнив, что Чёрта не зря козлоногим зовут. Копыта-то у него козлиные! А весь луг теперь был в козлиных следах.

Ухват вырвался у него из рук и вприпрыжку помчался по кругу с издевательским ржанием. И только тогда вспомнил Печник о том, что в селе ни у кого коз не было.

Понял он, что это Чёрт над ним издевается. Взял он лопату и стал копать всё подряд.

Да только куда там! Зряшные труды. Луг большой, весь не перекопаешь, а козлиных следов вокруг - море.

День Печник ямы роет, второй, наконец сил не стало, взмолился он у Чёрта:

- Приходи, козлоногий, укажи место, выкопаю я этот клад проклятый, забери ты мою душу.

Явился Чёрт. Уселся на крыше, трубу печную обнял и говорит:

- Глупый ты, глупый, Печник. Я своё условие выполнил. Место клада тебе указал. Только ты меня обмануть хотел, а того не знал, что душа твоя и так мне принадлежит. Это я с тобой шутки шутил. Не ты меня обманул, я тебя. Любой, кто заключит сделку с Чёртом, душу свою ему тут же вручает, независимо от того, о чём он там договорился.

- Да шут с ней, душой, - чуть не плачет Печник. - Ты мне укажи где клад лежит!

- Ну нееет! - погрозил пальцем Чёрт. - Ты хотел умнее Чёрта быть, вот и будь.

Встал, нырнул в печную трубу, и тут же из неё вылетел, исчезнув в небе.

Рыл Печник ямы ещё неделю.

А на седьмой день не выдержал и повесился. На кладбище его поп не велел хоронить, самоубийц за оградой кладбища хоронят, так его на бросовом лугу возле дома его, в поганой земле и закопали.

С тех пор никто не селится на этом месте в нашем селе, - закончил Староста.

- Никто не селится, а я поселюсь, - ответил Белый Старик, и ушёл в дом, даже не попрощавшись.

Переглянулись сельчане и разошлись, непонимающе покачивая головами.

Стал Белый Старик жить в бывшем доме Печника на поганом месте.

Днём он в лес ходил, травы собирал, сов, да летучих мышей отыскивал, к себе во двор на жительство приглашал.

Ночью Белый Старик до утра в доме лучину жёг, что-то на огне готовил, потому что из печной трубы дымок вился.

Пришёл он однажды к соседу, постучал в ворота, а когда вышла его жена, он сказал ей:

- Дай мне молока!

- У нас семья мал-мала меньше, - ответила та, - детей полон дом, живём бедно, только-только им хватает.

- Ну и что? - нахмурился Белый Старик. - Всё равно твоя корова ночью сдохнет!

Сказал так и ушёл.

А ночью корова у его соседа и вправду померла. Горе у них большое. А Белый Старик пришёл к ним и говорит:

- Не дали мне молока, вот вам за это. Дали бы, может, подсказал бы, как спасти вашу корову.

Стали его ругать, а он повернулся к мужику, который рядом стоял, и говорит:

- Ты-то чего кричишь? Что суетишься? Что о чужой корове печалишься? Завтра ты сам помрёшь

Все испуганно притихли. А Белый Старик повернулся спиной, и ушёл со двора.

На следующий день полез на сеновал тот мужик, которому Белый Старик смерть назначил, да и упал оттуда, и прямо на борону напоролся, которая кверху зубьями лежала...

Похоронили мужика и угрозу Белого Старика вспомнили. И стали его с тех пор стороной обходить.

Как кого на улице встретит, да как что скажет плохое, так оно и исполняется. А хорошего он никому не говорил.

Стали люди, как только он появляется, по дворам прятаться.

Выходит Белый Старик на улицу, вся деревня по домам. Даже собаки брехню заканчивают. Тишина в селе такая, словно там и не живёт никто.

А Белый Старик стал тогда по-другому поступать. Он подойдёт молча к чьим-то воротам. И как постоит у ворот, так в этом доме на следующий день беда случится: корова захворает, кур лиса подавит, сами хозяева заболеют...

Затихло весёлое когда-то село.

И вот однажды, когда опять вышли все жители косить луга под горкой, пролился сильный ливень. Такой же сильный, как в тот день, когда в село Белый Старик пришёл.

Побежали все обратно в село, а как на горку взбежали, ливень и кончился. Сразу как-то весёлое солнышко появилось. Повернулись обратно на покос идти, косы, да грабли, которые побросали, собрать, да так и застыли всем селом.

По просёлку поднимался в горку Белый Старик. Поначалу думали люди, что это тот самый, из их села, а потом присмотрелись, нет, другой совсем Старик.

Этот ростом поменьше был, лицом покруглее.

Переглянулись селяне и встали стеной у него на пути.

- Здравствуйте, люди добрые, - поклонился им в пояс Белый Старик, поравнявшись с ними.

- И ты здравствуй, - ответили ему вразброд.

И вышел вперёд Староста. И сказал он Старику:

- Шёл бы ты мимо, дедушка. У нас уже есть один такой Белый Старик, хватит с нас.

- Ну-ка, ну-ка, - заинтересовался Старик. - Расскажите, что за ещё один? А потом я сам уйду, меня и гнать не нужно будет.

Рассказали Старику. Он выслушал и сказал:

- Это не просто Белый Старик. Это - Ведун у вас поселился. Только он все заветы нарушил. Придётся его наказать. Приведите его ко мне.

Пошли люди, привели своего Белого Старика.

Посмотрел на него пришедший, и дотронулся своим посошком до его посоха.

И тут же посох в руках Белого Старика превратился в большую чёрную змею.

Попробовал Белый Старик выбросить эту змею, а она словно прикипела к руке у него. И тянется к нему. Тот не смог с ней совладать и укусила она его в голову.

И тут же почернел Белый Старик. И стал Чёрным Стариком. Усох весь, сморщился.

- Вот так вот, - сказал пришедший дедушка. - Это гордыня его так изуродовала. Он должен своим провидением помогать людям, подсказывать им, предостерегать, а он запугивать взялся.

Ударил он посошком по голове Старика и сказал:

- Всё, что ты ведал, забудь, всё, что знаешь, пускай умрёт в тебе, как эта змея умрёт сейчас.

И дотронулся он до змеи. И зашипела змея, и рассыпалась в прах.

Стали благодарить дедушку. Стали его к себе жить звать, да он отказался.

- Кто же ты? - спросили его.

- Я тот, кто даёт провидение, и тот, кто его забирает. А вы живите, не бойтесь. Больше ни один Ведун, ни одна Ведунья, не смогут предсказать ни одному человеку смерть. Потому, что это великое таинство. Такое же таинство, как и судьба. Не дело Ведуна судьбу открывать. Каждый должен сам с ней бороться, или добиваться её благосклонности. А Ведунам и Ведуньям дано будет только предостерегать людей, подсказывать, но только совсем немного, чтобы не привыкали люди чужим умом жить.

Сказал так дедушка и исчез.

А мы, Ведуны и Ведуньи, теперь так и поступаем. А кроме этого ведаем мы памятью. Мы не только оберегаем людей от каких-то событий, мы их от предостерегаем. Самая страшная беда для человека - беспамятство.

Вот чем мы ведаем.

- Да ну тебя, старая... - проворчал Домовой. - Памятью я сам своей ведаю, сам знаю, что мне помнить, что нет. А ты наговорила тут всякого, чтобы мне не предсказывать. Не Ведунья ты, а ведьма старая...

- Это я-то старая?! - рассмеялась Ведунья. - А ты? Да ты вообще пенёк. Сказать, сколько ты лет по погребам да по запечьям шастаешь?!

- Нет! - заорал Кондрат. - Нам, Домовым, никак нельзя возраст вслух заявлять - беда будет!

- Да что ты? - притворно ужаснулась Ведунья. - А если я попробую?

- Да ты что?! - кричал Домовой. - Беда будет! Ууууу!

- Ну так что ж! - притворно вздохнула Ведунья. - Будет, так будет. Чему быть, того не миновать...

- Бабка! Не вздумай! - завопил Кондрат.

Но было уже поздно. Она сказала:

- Двести тридцать четыре годочка тебе, два месяца, три недели с одним днём, и одиннадцать часов...

- Ну что ты наделала?! - заорал Домовой.

- А что? Кому-то плохо?

- Всем плохо! - кричал в голос Кондрат. - Всем! Все думали, что я молодой и красивый, а теперь будут думать, что я - красивый и старый! Всем будет очень грустно! Дурацкие у тебя шутки, бабка...

- Смотри, Кондрат, если будешь грубить, я ещё чего про тебя вспомню, - пригрозила Ведунья.

- Что ты, что ты, бабулечка-душечка, - испугался Домовой.

- Смотри, да помни. Спите, а я пошла за Лешим и Кикиморой...

Мы с удовольствием улеглись. Проснулся я от жуткого крика.

Глава двадцать третья

Неукротимая Кикимора. Тени

Как оказалось, кричал я сам.

И как было не закричать, когда открываешь спросонья глаза, и прямо над собой видишь морду. Рогатую, всю в шерсти, в клочьях мха, и с улыбкой от уха до уха, от которой становится совсем жутко, поскольку на всю эту широкоэкранную улыбку приходится всего два зуба, при этом оба черные и кривые, да ещё и растут в разных концах этой пасти. Вот когда я понял, откуда пошла присказка про то, что зуб на зуб не попадает!

В дополнение ко всем этим прелестям, по плечам свисали два уха, опускаясь до локтей. Вместо носа эту образину украшал сопливый кабаний пятак.

Чудовище поспешно и ласково прикрыло мне рот ладошкой, не очень чистой и почему-то покрытой шерстью, словно в варежке. При этом существо закрыло мне нос, совершенно не заметив этого.

- Тише леший... - сказало оно мне.

- Фам фы фефый... - профыркал я в ладошку и стал задыхаться.

- Что, что? - переспросило чудище, убирая лапу.

- Сам ты - леший! - рявкнул я, выплевывая клочья шерсти.

- А я и говорю: "Тише. Я - Леший". А что?

- А ничего, - сердито ответил я, сообразив, что это и есть тот самый Леший, которого обещала привести Ведунья. - Ты поосторожней не мог разбудить?

- Я и так осторожно будил, - обиделся Леший.

Я вспомнил его улыбку и своё пробуждение, и вяло согласился:

- Ну да, конечно. Это просто мне что-то нехорошее приснилось.

Я сел и огляделся.

Насколько я мог видеть подслеповатым взглядом, вокруг валялись вещи. Собираясь в переход, выбросили всё лишнее, даже котелок не оставили. С собой взяли только консервы, бинты и оружие.

Фомич и Оглобля беседовали о чём-то со старым Лешим, совсем шерстяным, с белой, как у козла, бородой. И совсем даже не похожим на Дядюшку Лешего, которого я встретил в прошлом году на болоте.

А около меня остановилось существо, которое по некоторым, очень слабо выраженным признакам, скорее даже, намёкам, можно было принять за особу женского рода.

Существо это стояло, засунув палец в длинный и узкий нос, хотя казалось, что в этот нос даже нитку не вставить. Смотрела эта особа, не отрывая глаз, на Балагулу, при этом гудела густым, как деревенская сметана, басом.

Голова у неё была длинная, как парниковый огурец, или как жизнь на Кавказе, и голая, как кавказские вершины.

Одета она была в длинное платье из крапивы. Из-под этого платья свешивались две ножки. Именно свешивались. Сказать, что она на них стояла, было бы сильным преувеличением, поскольку при малейшем движении воздуха ножки эти приходили в дрожание и вибрацию, отчего вся она начинала колыхаться волнообразно.

Заметив мой взгляд, она резко повернулась и оживлённо запищала, что было удивительно, учитывая то, как она только что сопела.

- Здравствуйте! Я - Кикимора, - пищала она так, что у меня в ушах звенело. - Ах, как тут одиноко! Скажите, вам не бывает одиноко, когда вам одиноко? Вам никогда не хочется снять с себя последнюю рубашку и одеть первую? Вам никогда не хотелось плюнуть в колодец, чтобы увидеть, как ЭТО вылетает оттуда? А вам не хотелось плевать в высокий потолок, лёжа на спине? Ах, скажите, скажите! А кто это там такой, с такой прекрасной выдающейся челюстью? Вы меня познакомите? А он любит Кикимор? Ах...

Я сморщился, потёр уши, поспешно схватил Кикимору за руку и быстро, так что ноги её чуть не остались там, где она только что стояла, потащил к Балагуле, которому и пихнул прямо в руки.

Отбегая от них, прежде чем я успел зажать уши, я ещё услышал:

- А вы любите ждать любимую, когда идёт дождь, чтобы предложить ей, насквозь промокшей, свою тёплую и сухую кожу? А вы...

И тут на нас упала ТЬМА. Не мгла, не туман, которые наступили для нас после злой выходки Куриной Немочи, не вечерние сумерки. Именно ТЬМА абсолютная и непроницаемая, когда не видно кончик собственного носа. И сразу же стало невыносимо холодно, словно меня поместили прямо в лёд.

- Стойте на месте! Возьмитесь за руки! Это плащ Чёрного Колдуна! Возьмитесь быстро все за руки, иначе он кого-нибудь заберёт! - закричала твёрдым голосом Ведунья.

Я пошарил в темноте и взял кого-то за руку. Ладонь была крохотной и влажной. А над ухом я услышал писклявый голосок:

- Ах, как это романтично! Вы взяли меня за руку! Не хотите ли взять и моё сердце вместе с рукой? А вы любите в жару кушать тёплое топлёное сало? А как вы относитесь к лесным меньшинствам?

Я уже твердо решил отпустить эту руку и сдаться Чёрному Колдуну, надеясь, что это будет менее мучительно. Но на моё счастье она переключила своё внимание на того, кто держал её руку с другой стороны.

- Ах, милый! Ты такой крошечный! Я буду носить тебя на руках всю жизнь и ещё столько же! Пощёлкай, пожалуйста, своим милым ковшиком! Ах, как это замечательно - иметь такую выдающуюся часть тела!

Я со злорадством подумал, что ей самой не мешало бы иметь некоторые более выдающиеся части тела, но благоразумно промолчал, прикусив язык и предоставив ей возможность верещать в уши Балагуле.

- Балда! - возмущенно завопили в темноте в ответ на её воркование. Это же я - Кондрат! И где ты нашла ковшик?! Это совсем другое!

- Кондратик?! - ничуть не смущаясь продолжила развивать наступление Кикимора. - Какое чудное имечко! Можно, я буду гладить тебя по головке? Ой! Какая-то ниточка торчит! Можно, я её вырву? Она цепляется...

- Не смей! - в ужасе завопил Домовой.

- Да не бойся так, глупый! - не унималась упрямая Кикимора. - Это такой пустяк - рраз! И всё...

- Дурааа!!! - заверещал в отчаянии несчастный Кондрат. - Это же моё ухо было пришито ниточкой!

- Ухо? Какие глупости! Тебе так даже лучше! - категорически заявила писклявая любительница мужского пола.

- Уууу, дурища! -чуть не плакал вторично в жизни обезушевший бедняга. - Чем же лучше?! Ты же ничего не видишь, откуда тебе знать?!

- А зачем мне знать? - весело щебетала шалунья. - Я чувствую.

- И что же ты чувствуешь?

- Гладить по голове удобнее, ладошка не цепляется... Гладишь, и гладишь... У тебя нигде нет больше ниточки? - деловито осведомилась его собеседница.

- Нет у меня больше никаких ниточек! - не на шутку перепугался Домовой. - И держи меня лучше за руку...

- Так, будто мы влюбленная пара?! - обрадовалась такому предложению Кикимора. - А давай жить долго, и умрём в один день?!

- Я думаю, что умру намного раньше, если продолжу знакомство с тобой, - вздохнул Кондрат, - и если ты выдернешь из меня ещё пару ниточек...

- А что, у тебя всё же есть ещё ниточки?! Ну, Кондратик! Миленький... Ну не дуйся...

- Что ты суёшь мне в нос? Что ты мне в нос пихаешь?! Ай!

- Миленький, это я тебя нежно щекочу травинкой....

- Да это же крапива!!!

- Ах, милый! Какое это имеет значение?

Не знаю, чем бы закончились эти милые отношения, но ТЬМА исчезла.

- Все на месте? - спросил Фомич.

Мы осмотрелись по сторонам.

Не было Бороды.

- За ним он и прилетал, - задумчиво сказал Ведун. - Чёрный Колдун знал, кого забрать, чтобы вы не дошли.

И тут мы поняли, что пока мы находились под крылом непроницаемого плаща Чёрного Колдуна, зрение, которое только-только стало возвращаться к нам, опять ухудшилось, стало почти таким же, как и вчера.

- Теперь точно не успеем, в первую очередь надо товарища выручать, горько вздохнул Фомич.

- Товарища выручать - это святое, - подтвердила Ведунья. - Только для этого не надо с дороги в сторону уходить. Чёрный Колдун так и так у вас на пути стоит. Мимо него никак не пройти..

- Давайте собираться, - предложил Оглобля. - Надо выходить. Время нас ждать не будет. Давайте верёвку...

- А зачем верёвку? - отозвался Леший. - Мы вас возьмем каждого под руку и поведём, так побыстрее будет. Да мы ещё и тропочки тайные знаем. Мы вас к Чёрному Колдуну приведём быстрее, чем он сам домой доберётся...

Леший вёл Фомича, Ведунья - Оглоблю, Ведун - Кондрата, а меня Балагула и Кикимора. Вернее, вёл меня Балагула, а на нём повисла Кикимора, которая гладила ему ковш, второй рукой она пыталась держать меня под локоток, при этом она висела на нас, а ноги её висели над землёй и колыхались, раскачиваемые ветром.

Пока мы шли через лес, моя спутница спросила меня: люблю ли я гладить котов, и не визжат ли они при этом под горячим утюгом? Люблю ли я клубнику, и почему, в таком случае, не люблю Кикимор? Люблю ли я делать покупки, или мне больше нравится покупать их? Люблю ли я собирать ягоды, и если да, то из чего?

И вдруг даже она притихла. И все как-то притихли.

Чёрный Лес закончился, и нас обступила жуткая мёртвая тишина.

- Вот мы и пришли, - негромко пояснил Ведун.

- Вот она - Немая Трясина, царство Чёрного Колдуна. По сравнению с этим местом Гнилое Болото - курорт. Вы глаза не утруждайте понапрасну, всё одно туман тут, - вздохнул Леший. - Даже зрячий в этом тумане, как слепой.

- А почему Немая Трясина? - спросил я.

- А ты слушай. Слышишь? - прошептал Леший. - То-то. Мороз по коже от такой тишины. Немота вокруг. Чёрный Колдун в Чёрном Замке посреди Трясины сидит, оттуда ни звука не доносится: стены толстенные. Чужих стража его ловит на Трясине, и тут же топит. Немая Трясина засасывает так быстро, что даже звука не успеешь подать. Мох к тому же. Сплошь мох, а под ним - топь. Мох шаги глушит, а Трясина голосов лишает, проглатывает так быстро, пикнуть не успеешь. Говорю - жуть!

- Тени движутся! - прервала его Ведунья. - Слуги Чёрного Колдуна, ловят заблудившихся да любопытных, и топят.

- Подходят ближе, ближе... - комментировал Балагула. - Вот уже совсем подошли. Что делать будем?

Ему никто не ответил, все напряжённо всматривались в густой туман, но никто не сделал даже полшага назад.

Я и сам уже разглядел раскачивавшуюся прямо передо мной Тень.

И ещё много Теней вышли из тумана и встали напротив нас раскачивающейся стеной.

Первой заговорила Тень, стоявшая напротив Фомича:

- Ты - кто? - шёпотом спросила она.

- Я - Тень... - так же шёпотом ответил Фомич.

- Охренел? - шёпотом спросила Тень. - Я - Тень...

- Сама ты охренела, - точно так же шёпотом ответил Фомич. - А я, по-твоему, - кто?

- Я - Тень, - тупо возразила Тень. - А ты - не знаю. Ты - кто?

- Я - Тень. А ты? - упрямо стоял на своём Фомич.

- Да нет. Какая ты Тень? Это я - Тень, - возмутилась, судя по всему, туповатая Тень. - А ты - кто?

- Да Тень я! - возмутился Фомич.

- Да не может быть! Да не бывает так! - чуть не плакала Тень, не понимая бедными своими мозгами происходящее.

- Бывает. Как не бывает? - важно возразил Фомич. - Ты - Тень, и я Тень. Ты вот, например, чья Тень?

- Я? - удивилась Тень. - Я ничья. Я своя собственная....

- Врёшь ты все! - зашумел Фомич. - Так не бывает. Ты скажи, - у дерева Тень бывает?

- Бывает...

- А у Чёрного Колдуна - бывает?

- Бывает...

- Вот видишь! - обрадовался Фомич такой понятливости. - У всех и у всего бывает Тень. Поняла? Ты - чья Тень?

- Я? - растерялась Тень. - Я своя... А ты чья Тень?

- Я? - Фомич удивился такому глупому вопросу. - Как же ты меня не узнала? Я - твоя Тень!

- Да нууу... А я смотрю - что-то знакомое...

- Так это же - я!

- А я, значит, - твоя Тень!

- А ты - моя Тень!

После этого заговорили все, перебивая друг друга:

- Э, а у меня тоже своя Тень!

- И у меня...

- И у меня тоже...

Тупые Тени обрадовано тыкали в нас пальцами. И уже радостно тарахтела, заигрывая со своей Тенью, неукротимая Кикимора:

- Как вы думаете, может ли Тень жениться на Тени? Или это будет кровосмешением? Тени родственники?

- Мы, Тени, бескровные... - отвечала Тень.

- Ах, как это мило! - щебетала Кикимора. - А вы не пробовали...

Правда, произошла маленькая накладка. Теней оказалось восемь, а нас - девять. И когда Балагулу спросила Тень Кондрата, кто он такой, и чья он Тень, Балагула, не успев на ходу сообразить ничего другого, брякнул:

- Я - твоя Тень...

- Чтооо?! - вытаращилась на него Тень, указывая на Кондрата. - Вот моя Тень! А ты - какой-то урод...

Балагула свирепо засопел. В воздухе запахло скандалом и разоблачением, но вмешался Домовой:

- Это - моя Тень!

- Как это так - твоя Тень?! - рассвирепела его Тень, почувствовав себя обделённой. - Ты же моя Тень!

- Конечно. Я - твоя Тень, а он - моя Тень. Чего тут непонятного?

- Ну, тогда... - согласилась Тень...

- Обход наш закончен, - прервала оживлённое знакомство одна из Теней. - Пора домой.

- В Замок? - небрежно спросил Фомич.

- В Замок, - подтвердила Тень.

- Мы с вами пойдем...

- Чужим нельзя! - категорически отказала Тень.

- Какие же мы чужие?! - вполне натурально обиделся Фомич. - Тень разве может быть чужой? Я вот чья Тень?

- Ну, моя...

- Вот, видишь. А ты говоришь - чужая...

- Ну, если так, пойдёмте...

И мы пошли, осторожно и с опаской ступая за ними след в след на пружинящий мох, сами до конца не веря своей неожиданной удаче. Пройти по Немой Трясине в самое логово Черного Колдуна!

Я пошарил по карманам, ничего, кроме записной книжки, не нашёл. Вырвал листок бумаги и незаметно выпустил его из рук.

Листок плавно покружился в воздухе и опустился на мох. И едва он коснулся этого изумрудного покрова, как тут же и исчез, словно его и не было.

Я ещё более осторожно и внимательно смотрел за передними.

- Кто к нам пришёл?! Кто беспокоит?! - откуда-то спереди раздался голос глухой и гулкий, словно говоривший сидел в бочке.

- Это мы, Туман, Тени. Впусти нас.

- Что-то вас многовато... - засомневался Туман.

- Это наши Тени с нами, - важно пояснила Тень.

- Ну, тогда проходите, - после некоторого размышления ответил Туман.

Он стал отползать в сторону, и перед нами открылся маленький островок с крутыми, уходящими в небо, стенами Замка.

Глава двадцать четвёртая

В Чёрном Замке Чёрного Колдуна

Подталкивая друг друга, мы прошли во дворик, крохотный и тесный, опоясывавший Башню Замка.

- А где вы ночуете? - осторожно спросил Фомич у Тени.

- Прямо здесь. Во дворе. Или ещё где. Мы же - Тени. Где легли, там и заснули...

- А в Замок вы не ходите?

- В Замок никто, кроме Стражи, не входит. Чёрный Колдун в последнее время только близкую родню принимает, поскольку отказать неудобно. Злится ужасно, но принимает. А больше никого.

Тени разбрелись по дворику, а мы, чтобы не мозолить глаза Страже, и чтобы не оттоптать случайно разлёгшиеся по всему двору Тени, залезли под телегу, неведомо как попавшую в это гиблое место, куда не то что на телеге, пешком пройти было невозможно.

Мы думали так и эдак, пытаясь сообразить хитроумный способ попасть внутрь Чёрного Замка, но ничего путного не придумывалось.

Все косились на Ведуна и Ведунью.

- Что смотрите, касатики? - не выдержала Ведунья. - Мы не можем подсказать. Всё по-другому тогда будет. Мы только иногда намекать можем...

- Ну так намекните! - взмолился Балагула. - Как хотя бы одному из нас в Чёрный Замок попасть?!

- Ты один из всех нормально видишь, - глядя в сторону отозвалась Ведунья. - Вот и сходил бы в Замок, да посмотрел, что там да как....

- Ага! - аж подскочил Балагула. - Чтобы меня там Колдун в лягушку, или летучую мышь превратил?!

- Как знаешь, - развела руками Ведунья.

- Это что - намёк?! - насторожился красавец Балагула.

- Наше дело - намекнуть, твоё дело - смекнуть, - улыбнулся Ведун.

Мы все заспорили, ходить или нет Балагуле, и если идти, то как попасть в этот неприступный Замок...

Мы спорили, а он уже стоял перед запертыми дверями в Замок и отчаянно препирался со Стражей:

- Ты что, дурной? - спрашивал он у Чёрного Воина, охранявшего вход. - Ты что, не признаёшь меня?! Да если ты меня немедленно не впустишь, тебя мой племянник, Чёрный Колдун, на кусочки порвёт. Понял, нет?!

- Я должен доложить...

- Хорошо, - согласился Балагула. - Докладывай, что приехал навестить своего племянника дядюшка, брат его третьей матери...

- Может, отца? - переспросил Стражник.

- Нет, матери! - свирепо заорал Балагула. - Я лучше тебя знаю, чей я сын! Иди и докладай, что тебе говорят, а то разозлюсь! Ух!

Стражник развернулся и пошёл "докладать". Балагула стоял, снисходительно ожидая, гордо задрав кверху ковш...

Чёрный Колдун сидел за столом в огромном кабинете и раскладывал пасьянс двумя колодами атласных карт.

Стражник вошёл и остановился.

- Рассказывай... - сердито буркнул Колдун, раздумывая, куда бы ему приткнуть бубновую даму.

- К вам дядюшка пожаловал, - доложил Стражник.

- Чтооо? - удивился Черный Колдун. - Что это он ко мне в гости зачастил? Он же две недели назад мне в карты подчистую проигрался? Неужели долг принес? Я-то думал, что в ближайшем столетии его уже больше не увижу...

- Это другой дядюшка, - Стражник замялся, затоптался на месте, и всё же решился. - Это братец вашей третьей матушки...

- Ты что, пьяный?! - вытаращился на него Чёрный Колдун. - Ты у кого это видел трёх матерей?! Отцов ещё может быть трое, допускаю, но мать...

- Вам, конечно, виднее, - развёл руками Стражник. - А только дядя ваш сам так велел передать...

- Сам велел так передать? - задумчиво произнёс Колдун, покусывая уголок карты. - Шалун он, однако... Шалун. Ладно, веди сюда этого проказника. Посмотрим, что это за шутки он вздумал шутить. Ну? Что стоишь? Веди!

- Слушаюсь!

Стражник вышел, а Чёрный Колдун щёлкнул пальцами, из соседних дверей, отодвинув мордой тяжёлую бархатную портьеру, вбежал огромный дог, белый в чёрных пятнах далматинец. Зевнул страшной челюстью, щёлкнул хвостом, словно хлыстом, и улёгся на ковер, прямо перед столом за которым восседал Чёрный Колдун.

Стражник постучался и ввёл Балагулу.

Увидев его, для чего ему пришлось привстать за столом и перегнуться, Чёрный Колдун пришёл в ещё большее недоумение. Он показал пальцем на Балагулу и спросил кого-то, кого не было в комнате:

- И вот ЭТО - мой дядя?

- А то кто же?! - весело и вызывающе выставив вперёд задиристым пупком живот, радостно отозвался Балагула. - Ну-ка, вылезай скорее из-за стола, колдунишка-шалунишка! Обними своего дядюшку!

Он распахнул щедрые объятия, но Колдун не спешил проявлять родственные чувства. Он стоял и с сомнением и брезгливой, плохо скрытой насмешкой, рассматривал своего не в меру нахального гостя.

Тот в свою очередь с неподдельным интересом осматривал кабинет Черного Колдуна, ничуть не смущаясь под скептическим взглядом могущественного хозяина.

Посмотреть в огромном зале кабинета было на что. Все стены заставлены книгами, хранившимися в высоченных, от пола до потолка, стеллажах. Книги частью совсем новые, частью же ветхие, старые. На некоторых полках грудой лежали глиняные черепки, испещренные клинописью, деревянные струганные дощечки, связанные бечевой, тоже покрытые значками, свитки папируса, пергамент и даже береста.

- Вас, как и любого человека, принадлежащего к нашему потомственному колдовскому роду, несомненно, посвящённого в таинства магии, чёрного волшебства и колдовства, вряд ли удивляет моя скромная библиотека, - с кривой усмешкой произнёс Черный Колдун, постукивая пальцами по колоде лежащих перед ним карт, ожидая от своего непрошенного гостя каких-то разъяснений.

Но Балагула не спешил вступать в беседы, рассматривая обстановку в зале.

Не в каждом музее мира можно увидеть подобную красоту. Мозаичные полы застелены персидскими коврами, коврами бухарскими, казахскими кошмами, турецкие, иранские и персидские вышитые золотом подушки небрежно разбросаны по этим коврам.

Повсюду лежали шкуры снежного барса, амурского тигра, шанхайского гепарда. И кроме этого стояло множество столов: ломберные, для игры в карты, огромные биллиардные, столы с шахматами и часами, столы с рулетками, с нардами, шашками, игральными костями и массой других всевозможных игр.

Чёрный Колдун всё же не выдержал затянувшегося молчания, решив начать беседу сам. Он спросил Балагулу, указывая на его испачканный в дороге балахон, из-под которого торчали примерно такой же чистоты ноги с огромными когтями, глядя на которые, пятнистый далматинец предусмотрительно заполз задом под стол и высунув оттуда блестящий нос заворожено следил за передвижением этих когтей и их носителя по залу роскошной библиотеки.

- Скажите, эээ, дядюшка, - обратился к Балагуле Чёрный Колдун. - Что же это вы, пардон, без штанов разгуливаете?

- А на фига они? - искренне удивился гость. - Просыпаешься надевай. Засыпаешь - снимай. К тому же у меня память паршивая, я всё время забываю, когда штаны нужно снимать, а когда надевать. А так - ни забот, ни хлопот. Эх ты, колдунчик-хлопотунчик, а ты думал, что я их у тебя в прихожей снял?

- До боли знакомая фраза... - наморщил лоб Колдун, оглядываясь на стеллажи с книгами. - Где-то я что-то похожее читал, не помню. Ладно. Вы объясните мне, эээ, дядюшка, как это вы являетесь братом моей третьей матери?

- Так получилось, увы, - горько вздохнул гость, и развёл руками. Сестёр не выбирают. А ты что, племяш, тоже не в восторге от своей третьей матери?

- Какой такой третьей матери?! - повысил голос Черный Колдун. - У всех только одна мать! Даже у тараканов!

- Ну что ты? Что ты такое говоришь? - защёлкал ковшом возмущённый Балагула. - Ты только посмотри на себя - какой ты большой и умный! Ну как тебя могла родить одна мать? Тебя рожали сразу три матери. Понял?

- Это каким же образом?! - почему-то сжал кулаки Чёрный Колдун, раздувая ноздри и сжимая губы.

- По кусочку! Каждая мать родила по куску, - не замечая надвигающейся угрозы, распространялся Балагула. - Первая мать родила голову, вторая - живот и чёрное сердце, и третья самое главное - ноги и задницу. Если бы не зад, как бы ты смог сидеть за книгами, на чём? Стал бы ты таким умным, если бы у тебя не было такой удобной задницы? То-то! А потом взяли и сшили все кусочки...

- Как это - сшили?! - взбесился Колдун. - Ты что мелешь?!

- Очень просто сшили, на машинке. Ты хотя и колдун, а какой-то малость дуркнутый, - покачал головой красавец Балагула. - Взяли и прострочили...

- Забавную ты мне, дядюшка, родственничек дорогой, историю рассказал, - задумчиво произнёс Колдун, поглаживая длинными пальцами, украшенными перстнями, хрустальный шар, стоявший на его столе. - Ну, так что мы будем делать?

- Как что? - пригладил пучок на маковке Балагула. - Разве мало колдовских дел, которые могли бы вместе поделать дядя и его любимый племянник...

- Колдовские дела? - остро прищурившись, спросил Колдун. - Каким бы ты хотел заняться колдовством? В какой области магии предпочитает обитать мой любезный дядюшка? В Белой или Чёрной магии? Чем займёмся? Ну, например?

- Ну, например, можно пообедать! - не моргнув глазом, отозвался Балагула.

- Что ж, можно и пообедать. Обед ты заслужил, - Чёрный Колдун звонко щёлкнул пальцами и приказал. - Обед на двоих! Быстро!

- А ты разве не будешь обедать? - удивился Балагула.

- Почему не буду? - не понял Колдун.

- Ты сказал на двоих, а я как раз ем за двоих...

- Не беспокойся, дядюшка, - усмехнувшись похлопал его по плечу Чёрный Колдун, - хватит тебе еды...

И широким жестом пригласил Балагулу к одному из столиков, с которого широким взмахом рукава сбросил на пол золотые игральные кости.

Обед был удивительный. Колдун каждое блюдо чуть-чуть пробовал, и делал знак, чтобы ему несли другое. Балагула съедал всё без остатка, тщательно вылизывал золотые и серебряные тарелки, приговаривая:

- Гуманизм в себе воспитывать нужно, племяш. Слуг жалеть надо. Конечно, можно быть немного тираном, но не до такой же степени, чтобы слуг посуду мыть заставлять! Зачем слугам посуду мыть? Мы сами, сами...

Он ел, вылизывал, опять ел...

Сколько часов длилось это пиршество, я не знаю. Много.

Первым нарушил чавкающую тишину давно уже насытившийся Колдун, с удивлением наблюдавший, как крошечный Балагула лихо перегружает содержимое сковородок, салатниц, супниц, соусниц, блюд и тарелок в свой необъятный ковш.

- Так как ты желаешь умереть? - зевнув, спросил Балагулу Чёрный Колдун, из-под полуприкрытых век наблюдая за тем, как его гость щедро поливает торт майонезом.

- Я?! - чуть не подавился гость.

- Ну не я же...

- Я? - ещё раз удивился Балагула. - Я как-то не задумывался над этим. А как быстро ты хотел бы услышать ответ?

- Ответ я хотел бы получить не в следующей жизни, а в этой, и желательно немедленно! - уже несколько раздражённо ответил хозяин. - Так как же ты желаешь умереть?

- Не скоро... Во! - выпалил Балагула.

- Хороший ответ! - насмешливо улыбнулся и слегка похлопал в ладоши Колдун. - Хороший ответ, но неверный. Ты умрёшь скоро, даже очень скоро. Но поскольку ты меня изрядно повеселил, а в скучном Замке это большая редкость, я даю тебе возможность осуществить выбор: ты можешь либо загадать три желания, которые я исполню, но потом ты умрёшь так, как я этого пожелаю, либо я даю тебе возможность выбрать смерть по собственному желанию... Видишь, как я тебя уважаю?

- Я могу загадать три любых желания? - загорелись глазки у Балагулы. - И ты их исполнишь?

- Конечно, - зевнул Колдун. - Ты можешь пожелать всё, что угодно. Но только кроме вечной жизни, разумеется.

Балагула сразу поскучнел:

- А на фига мне тогда эти желания?

- Воля твоя, - не стал настаивать уже заскучавший хозяин. - Извини, ты мне несколько наскучил. Стража!

- Эй! Эй! - завопил гость, вырываясь из рук стражи.

- Ну что ещё? - недовольно поморщился Колдун.

- Есть у меня желание! Есть! - вырывался из рук стражи и скрёб пол когтями Балагула. - Сыграй со мной в карты!

- В карты? - удивился Колдун. - Охотно.

Он вернулся к карточному столу, покрытому зелёным сукном, и сделал знак страже, чтобы та удалилась и отпустила гостя.

- Во что желаешь играть? - хищно улыбаясь, спросил Колдун, перекладывая на столе запечатанные колоды карт.

- В дурака, - беззаботно ответил Балагула, бесцеремонно разваливаясь в высоченном кресле. - В подкидного...

- Что ж, пускай будет по твоему, - согласился Колдун. - Воля покойника - священна. В подкидного, так в подкидного...

Он с треском распечатал новенькую колоду, в мгновение ока перетасовал атласные карты и раздал.

Игра длилась недолго:

- Вот тебе три козыря, а вот тебе, дядюшка, ещё две шестерки на погоны!

Так закончил партию Колдун, выкладывая перед обескураженным Балагулой карты на зелёное сукно.

- Ну что, сыграем еще? - спросил он, злорадно щурясь.

- Можно и ещё... - почесал гость в затылке.

Вторая партия закончилась еще быстрее. Балагула проиграл, собрав на руках едва не всю колоду...

- Ну что, хватит? - спросил, теряя интерес к игре, Колдун после пятой подряд с треском проигранной гостем партии.

- Да, конечно, - заканючил Балагула, - на интерес каждый может выиграть. А вот на что-то - кишка тонка...

- Это у меня кишка тонка? - удивлённо посмотрел на нахального гостя Чёрный Колдун. - На что играем?!

- А вот на это! - азартно указал пальцем жадный Балагула на перстень с тёмным, треснувшим вдоль камнем, украшавший палец Колдуна.

- Ээээ, нет, - отказался хозяин. - На это не могу. Выбирай что хочешь, кроме перстня и жизни...

И пока гость думал, чтобы ему выбрать, Колдун сделал знак, по которому слуги принесли вино и два бокала.

- Ладно! - решился гость. - Давай на этот шарик сыграем!

- Зачем тебе магический кристалл? - удивился хозяин. - А, впрочем, давай. Выбор за тобой. Я бы и на перстень сыграл, но его нельзя даже на кон ставить...

- Нельзя так нельзя. У тебя барахла полно, есть на что играть...!

- Подожди! - остановил его Чёрный Колдун. - А ты что ставишь?

- А ты что, бедный, что ли? - презрительно выпятил ковш Балагула.

- Нет, конечно, - хмыкнул хозяин. - Но правила есть правила. Ставка идёт с двух сторон. К тому же на интерес мы уже играли. Поставь хоть что-то для азарта.

- Что же я поставлю? - задумался "дядюшка". - У меня даже карманов нет. Ладно! Если я проиграю, ты возьмёшь мою шкуру.

- Зачем мне твоя шкура?!

- Положишь на пол, рядом со всякими барсами и тиграми, - гордо заявил сын человека и лешачихи.

Чёрный Колдун внимательно посмотрел на волосатые лапы Балагулы и брезгливо сморщился, но всё же согласился.

Балагула ловко сдал карты...

- Так на что мы теперь играем? - лениво спрашивал он Колдуна через час.

Перед ним стоял хрустальный шар, дорогие ковры были свалены в кучу около его кресла, золотая и серебряная посуда горкой лежала там же, на столе, возле Балагулы, лежали сложенные пирамидкой, перстни Чёрного Колдуна, кроме заветного, с тёмным треснувшим камнем, на который тот играть не мог...

- Ладно, - скучающе произнёс победитель, оглядывая стены. - Книги я не читаю, букв не знаю, вернее, не все. А когда не все буквы знаешь, то при чтении слова какие-то очень смешные получаются... Давай мы сыграем на бородатого мужичка, которого ты спёр...

Колдун сделал знак, и ввели Бороду, которого поставили в углу. Балагула втихаря сунул ему в руки бутылку вина, и Борода затих, повернувшись носом к стене, и потихоньку булькая из горлышка.

Потом слуги принесли ещё вина. Его разлили игрокам по бокалам, и они азартно продолжили игру...

Мы сидели под телегой во дворе Чёрного Замка и мучались неведением. Балагула пропал в недрах Замка, наверное, Чёрный Колдун захватил его и мучает, выпытывая, кто его подослал и с какой целью.

- Надо брать Замок штурмом! - заявил Оглобля, измученный ожиданием.

- Не спешите, молодцы добрые, - остановила их Ведунья. - Что торопиться за клинки браться? Забыли, что на них написано? "Без нужды не вынимай, без славы не вкладывай". А что за слава в бою зазря погибнуть, да при этом ещё и друзьям своим не суметь помочь? Давайте ещё немножко подождём...

Я сидел, и чтобы отвлечься от тревожных мыслей, слушал, как Кикимора охмуряла Чёрного Воина:

- А вы чего это такой чёрненький? Вы негр, да? А негры любят Кикимор? А у вас, у негров черно... чернобровых, бывает, что ничего в голову не приходит? В гости много кто приходит, а в голову ничего не приходит. А если в одно ухо свистнуть, что из другого вылетит? А что такое мидоры? Вот когда говорят: пойдём по грибы, я сразу вижу грибы. А вот когда говорят по мидоры, а я даже не знаю, по какие такие мидоры. И неправильно говорят: пойдём по грибы. Надо тогда говорить по грибам. И пишут неправильно. Почему: к вам - раздельно, а к вас - вместе. Я сама видела, написано было: квас. А почему...

Чёрный Воин послушал, послушал, развернул её и дал крепкого пинка под едва обозначенный зад. Не знаю даже, на чём она сидела. Кикимора отлетела от дверей в Замок и уткнулась в грудь одной из Теней. Тут же обняла её и горячо зашептала на весь двор:

- Ах, как вы туманны! Интересно, дети у Теней такие же таинственные бывают? Давайте обзаведёмся взаимными чувствами? Вы знаете...

И в этот момент дверь Чёрного Замка, на которую облокотились спинами Стражники, слетела с петель, смахнув их с крыльца, как пылинки.

Из дверей этих вышел Чёрный Колдун, завернувшись в длинный шёлковый плащ. Он вышел на крыльцо, гневно осмотрел двор, распахнул плащ, вскинул правую руку, топнул левой ногой и... запел!

Выйду на улицу солнца немааа...

Вывел он старательно басом. И тут же из-за его спины выскочил Балагула, в обнимку с Бородой, тут же споткнулся о ступеньку, скатился в обнимку с пленным по лесенке, но кое-как они оба устояли, и подхватили фальцетом и тенорком:

Красные девки свели меня с умаааа...

Балагула тут же залихватски ущипнул Тень.

- Идиот! - завопила Тень. - Я же мужик!

- А хрен вас знаиииить, ик... - икнул Балагула. - Рода мужского, порода женская... Слышь, племяш, скоро баб совсем не останется...

- Балагуша! Дррруг! - раскачиваясь на крыльце, вопил Колдун, с трудом удерживаясь за резные перила. - Я тебе этих самых, бабов этих, наколдую по самое некуда, ты только вели, друг любезный! Эххх!

Колдун вытащил откуда-то из-за спины бутылку, и приложился к ней основательно и вдумчиво. Вытер губы и заорал:

- Слуууги! Жрррать нам несите! Желаю тарелки вылизывать!

Балагула, позабыв, что у него нет коленок, пытался сплясать обязательно вприсядку, отчего плюхался в пыль.

Борода прыгал около Колдуна и пытался дотянуться до бутылки, крича:

- У меня сердце болит! Дай сердечные капли!

Колдун всячески уклонялся от его нахальных наскоков, пока не наступил на край плаща и не полетел, оступившись, с крыльца, прямо на Балагулу, с которым они и принялись весело возиться в пыли. Потом помогли друг другу подняться и, смеясь, старательно отряхивали одежду друг другу.

- Давай меняться одеждой! - кричал Чёрный Колдун. - Мне этот плащ надоел так... А у тебя такой славный балахончик...

- А чего там! Давай! - махнул рукой Балагула, тут же приступив к делу, с готовностью задрав подол своего балахона и обнажив могучий зад, поросший густой шерстью.

- Ах! - завизжала Кикимора. - Какая очаровательная попка! Хочу кикимрёнка с такой шерстяной попкой!

- Подожди! - остановил нового приятеля Колдун. - Потом поменяемся. Я сначала речь скажу, а потом мы с тобой поменяемся...

Он с трудом поднялся на одну ступеньку вверх, кое-как зафиксировал себя в вертикальном положении, и произнёс речь:

- Слушайте все... ик! Речь... Значит так - всё это, - он обвел вокруг себя рукой. - Замок, остров, Немая Трясина, слуги, Туман, Тени и Чёрные Воины...

- Про главное не позабудь, про посуду... - подсказал озабоченный Балагула. - И про жратву.

- Да, - согласно кивнул Чёрный Колдун. - И посуда, и еда, и всё, что есть в Замке и под Замком... А что у нас под Замком? Что у нас под замком? Для моего друга ничего не должно быть под замком! Открыть всё! Все замки снять! Всё - его! Я сам - тоже его! На три года я у него в слугах. Я всё проиграл ему в карты. Впервые за тысячу лет я проиграл в карты, и проиграл - всё! Вот это вот - ух ты!!! Эх! Теперь пойдём воевать Кощея! Борода! Давай, лечи своих друзей. Надо спешить, как сказал мой друг и хозяин - Балагула! Урррра!!!

- Уррра... - неуверенно, не понимая до конца в чём дело и что происходит, прокричали нестройным хором удивлённые слуги.

Колдун сполз по перилам с крыльца и полез целоваться к Балагуле.

- Красиво говоришь! - обнимал его тот за коленки. - А я тебе ещё должен пробить... Сколько там? Пятьдесят четыре...

- Нет! - радостно возразил Колдун. - Семьдесят четыре!

- Ага! Семьдесят четыре шелобана...

- Нет! - сердито возразил Колдун. - Семьдесят четыре миллиона, девятьсот девяносто девять шелобаноффф...

- Как скажешь, - согласился гость, покорно разводя руками.

- Вот прохиндей этот сын человека и лешачихи! - проворчал около меня Домовой. - Он Колдуна в карты начисто раздел!

Когда мы до конца во всём разобрались, то оказалось, что Балагула выиграл в карты у Колдуна все его сокровища, всех слуг и его самого в услужение на три года.

Борода приготовил нам снадобье, отвар подействовал мгновенно. Силы наши удесятерились в прямом и переносном смысле.

Когда после кратких сборов мы вышли из Чёрного Замка для того, чтобы продолжать поход, ряды наши заметно пополнились. С нами были Колдун, Тени, Туман, Чёрные Воины, которые служили Колдуну.

Оставшийся путь через Немую Трясину нас буквально на руках перенесли Чёрные Воины, шедшие вслед за Тенями, показывавшими дорогу.

Ведун и Ведунья куда-то незаметно исчезли, мы их даже поблагодарить не успели, а Колдун и Балагула развлекали нас песнопением.

Борода, пожевав какой-то травки, и выпив снадобье, моментально протрезвел, а Колдун и Балагула наотрез отказались пить это снадобье, резонно заявив, что не для того вино пили, чтобы ходить трезвыми.

Мы вышли из немой Трясины и тут же упёрлись в густые, переплётенные Терновые Заросли, со страшными шипами, кинжалами торчащими во все стороны.

Эти страшные заросли сплошным ковром покрывали склон горки, с которой нам предстояло спускаться. А там, внизу, довольно далеко, простиралось поле.

- Вот это и есть - Терновые Заросли, сквозь них пройти можно, только если с одним скелетом выйти, всё остальное шипы кустарника вместе с кожей и мясом сдерут, а внизу - Гиблое место, - шепнул Леший.

- А что это там, в поле, белеет?

- Это косточки белеют. Воинские косточки. Сколько здесь достойных и отважных Воинов полегло - не счесть. Думаете, вы первые здесь? - вступил в беседу Чёрный Колдун. - Ну что, страшновато?

- Ладно пугать-то! - рассердился Балагула. - Пройдём! Мы с друзьями не только в карты играть можем! Ты мне друг, или как?!

- Друг! - твёрдо заявил Колдун, и полез к Балагуле целоваться.

- Ты с поцелуями погоди, - остановил его тот. - Ты помоги нам пройти этот чёртов кустарник...

Кустарник был воистину страшен: иглы и шипы торчали из гигантских, переплетённых друг с другом, кустов, размером в локоть. Рубить в этих зарослях проход мечами заняло бы целый день, времени же у нас оставалось всего ничего.

- А что я могу? - обиделся Колдун. - Перед такими преградами никакое колдовство не властно. Ну-ка, дай я посмотрю, что там и как...

Он навалился на спину нетвёрдо стоявшему на ногах приятелю, тот поскользнулся и поехал вниз, Колдун, попытавшийся удержать его, покатился следом...

Так они и проломили дорогу через этот жуткий кустарник: своими телами.

Летели вниз они в обнимку, но с такими воплями, что невозможно передать, да и язык не поворачивается.

Мы осторожно спустились по проложенной таким необычным способом тропинке, и застали наших первопроходчиков внизу, выковыривавшими друг у друга иглы, шипы, занозы и прочее...

Тут Леший и Кикимора с нами распрощались. Они дальше идти не могли. Дальше Лесные не ходят, объяснили они, вздохнув. Мы договорились встретиться на обратном пути. При этом подумав: если он будет...

Леший и Кикимора, пожелав нам удачи, ушли вверх по склону, ожидать нас в лесу, а мы пошли дальше.

Балагула, который шёл босиком, потому что его ногти на ногах, не позволяли ему носить никакую обувь, посадил занозу.

Он уселся на дорогу и принялся выковыривать её неуклюжими пальцами.

- Давай я помогу, - подошёл к нему я. - Ты такими пальцами не вытащишь. И как только ты у Чёрного Колдуна в карты выиграл?

- Это особый случай! - важно выставил свой ковш Балагула.

Но долго он не выдержал и пока я вытаскивал ему занозу, оказавшуюся размером с хорошее полено, он, разгорячённый винными парами, рассказал мне о том, почему именно ему удалось выиграть у Чёрного Колдуна, который до этого тысячу лет никому не проигрывал...

Глава двадцать пятая

Проклятие Колдуна

Эту историю рассказал Балагуле сам Чёрный Колдун после того, как проиграл всё, что мог проиграть, сыну человека и лешачихи.

Жил-был могучий Белый Колдун.

Самый могучий из всех Колунов.

Он колдовству десять тысяч лет обучался, прежде чем что-то всерьёз колдовать начал.

И как только стал он Белым Колдуном, сразу злое Колдовство слабее стало. Опасались Чёрные Колдуны Белого Колдуна, потому что колдовская сила у него была невероятная.

Вот почему намного меньше зла стали творить злые Колдуны. Зорко следил за этим Белый Колдун.

Долго так было. Тогда на земле хорошие времена настали. Зла было мало, оно всё на виду было. И постепенно злых Колдунов становилось всё меньше и меньше. Всё реже люди к ним обращались, всё меньше от них зависели.

Собрались тогда злые Колдуны на Тайный Совет. И так и этак они прикидывали, получалось у них одно и то же: если не извести Белого Колдуна, всем злым Колдунам скоро конец настанет. Никто из них спорить с этим не стал, но вот как извести Белого Колдуна? Даже если объединиться всем злым Колдунам, их умения и Колдовства не хватит, чтобы с ним справиться.

- Эх! - хлопнул по столу один из злых Колдунов. - Делать нечего! Отдам я за Белого Колдуна свою дочку!

Все злые Колдуны возмутились, кричать стали на своего товарища, они сами все на его дочери жениться хотели, такая она была невероятная красавица.

- Знаю я, что каждый из вас на моей дочери жениться хотел бы, отмахнулся злой Колдун. - Да только что толку за кого-то из вас её отдавать, если скоро всех нас Белый Колдун изведёт? Одна надежда на то, что если вы все на моей дочери жениться желаете, то и Белый Колдун того же захочет...

Говорят ему злые Колдуны:

- Не допустим мы этого! Ты свою дочку за одного из нас отдать должен. Иначе только тебе одному от такого её замужества корысть будет, тебя, как отца жены своей Белый Колдун пожалеет, а нас всех изведёт.

- Эх вы, а ещё Колдуны! - смеётся отец красавицы. - Я не просто так за Белого Колдуна дочь отдать хочу. Вы про неё не всё знаете. Вас красота лица её ослепила, а с лица, как известно, не воду пить. Она у меня хоть и красавица, каких свет не видывал, но и стерва, и злодейка необычайная.

- И что же она сделает? - усомнились злые Колдуны. - Как она Белого Колдуна изведёт? Как она с ним справится?

- Зачем ей изводить его? - смеётся отец красавицы. - Мы с дочкой так сделаем, что он сам себя изведёт.

- Как же это? - спросили его злые Колдуны.

- Потом сами узнаете, - загадочно ответил злой Колдун и заспешил к дочке, сообщить ей о своём окончательном решении.

Всю ночь проговорил он со своей дочкой.

А на следующий день Белый Колдун встретил возле своего дома девушку красоты необычайной. И сразу же понял, что ему давным-давно пора уже завести семью, да и деток красивых пора себе на смену воспитывать, искусство своё передавать...

Попросил он девушку стать его женой.

Если бы знал Белый Колдун, как хихикал и потирал руки за углом отец девушки, злой Колдун, ни за что бы не женился на ней!

Они поженились, и дочь злого Колдуна не бросилась тут же добавлять яды в еду своего мужа, она не стала колдовать над его вещами, не стала изводить его бесконечными придирками и заставлять сохнуть от чёрной ревности.

Ничуть ни бывало! Она окружила его трогательной заботой и нежным вниманием. Она порхала над ним, как прекрасная бабочка над цветком.

Все горожане завидовали Белому Колдуну и радовались за него.

Злые Колдуны исходили чёрной завистью, они не могли видеть чужое счастье вообще. И собрались они и стали упрекать отца жены Белого Колдуна в том, что он их обманул. Они говорили, что он нарочно подговорил их уступить, чтобы они не помешали ему выдать свою дочку замуж за Белого Колдуна, а сам он хотел подлизаться.

Но сказал им злой Колдун:

- Потерпите ещё немного, скоро вы всё поймёте.

А что ещё оставалось делать злым Колдунам? Только ждать.

И они дождались.

Вскоре дочь злого Колдуна родила Белому Колдуну двойню. Двух мальчиков.

Как рыдали в этот день злые Колдуны!

Но зато как радовался Белый Колдун!

Но ещё больше радовался отец его жены, злой Колдун.

Он-то с самого начала знал, что делает.

Белый Колдун души в детях не чаял. Все дни и даже ночами часто сидел у колыбели, в которой лежали двое его сыновей.

Они были двойняшки, но Старший появился на полчаса раньше Младшего. И почему-то отец больше любил именно Старшего.

Дети росли, и стал Белый Колдун учить их всему, что знал сам. Но не зря потирал радостно руки злой Колдун. Он-то знал, какие дети будут от его дочери.

Братья не хотели ничему учиться всерьёз. Тем более их не интересовали рассказы отца о добре и зле. Они были ни добрые, ни злые, они оба были никакие. Их интересовали только развлечения, вкусная еда и нескучные игры.

Младший сын вообще ничему не хотел учиться. Он слушал вполуха, делал что-то спустя рукава.

Вот поэтому получалось у него всё плохо. И он постоянно всем завидовал. Ососбенно Старшему, у которого всё получалось вроде как само собой, без труда. И быть бы Старшему достойным преемником отца, да только губило его равнодушие.

Давалось ему всё легко, а что не давалось, то он просто не делал. Не получалось, ну и не надо. Из Колдовства он быстро обучился магии Игр, а всё остальное нахватал по верхушкам, немножко того, немножко этого.

Белый Колдун был очень огорчён и расстроен нерадивостью своих сыновей, но всё же вскоре смирился с этим. Не всем же быть Колдунами? Хотя в душе и переживал, что некому передать своё владение Белой Магией.

И впал Белый Колдун в задумчивость. Заперся в высокой Башне и сидел там безвылазно. Думы думал.

А сыновья его тем временем оказались предоставлены сами себе.

И тогда за их воспитание взялась мать и дед - злой Колдун.

Они не стали обучать братьев Чёрному Колдовству. Они учили их праздности и безделью. Старшего же злой Колдун пристрастил к азартным играм.

Легко было Старшему зарабатывать богатство игрой, когда он освоил Магию Игр. Обыгрывал он всех подряд и во всё подряд: в кости, в шахматы, в нарды, в крестики и нолики, но особенно он любил играть в карты.

Вскоре Старший купался в роскоши, жил в золотом дворце, вокруг него порхали самые красивые женщины, его боготворили нищие, потому что он щедро разбрасывал милостыню, выезжая в город.

Старшему легко было быть щедрым. Что может быть легче, чем тратить деньги, которые ты не заработал?

Младший же завидовал ему чёрной завистью.

И пришёл он к матери, которая всячески ему потакала, и пожаловался, что его брату достаётся всё, а ему - ничего.

- А ты пойди, попроси брата поделиться с тобой, - посоветовала ему хитрая мать.

Пошёл Младший к Старшему и стал просить его поделиться с ним нажитым богатством.

- Играй, и выигрывай, - ответил ему Старший, не любивший своего младшего завистливого и жадного брата.

- Но ты же выигрываешь нечестно! - возмутился Младший.

- Учись и выигрывай, - отмахнулся Старший, вскочил на белого арабского скакуна, о котором мечтал Младший, и ускакал на прогулку.

Вернулся Младший к матери. Поведал он ей, как обошёлся с ним Старший. Мать посочувствовала своему сыну и посоветовала ему сходить к деду.

Пришёл Младший к деду, злому Колдуну. Тот выслушал его и сказал так:

- Нужно проучить Старшего. Ты сходи к отцу, расскажи ему, что делает Старший, как он использует навыки колдовские. Отец услышит это, и накажет его, заберёт всё нечестно выигранное и отдаст тебе.

Так и сделал Младший.

Белый Колдун, который ненавидел несправедливость, вышел из Башни, и пошёл сам во дворец к Старшему. И когда увидел, в какой он живёт невиданной роскоши, страшно разгневался и проклял Старшего страшным проклятием.

Сделал он его Чёрным Колдуном и отправил служить злу, чтобы тот сам на себе понял, что это такое. И перенёс Замок его на Немую Трясину. И населил его Тенями.

Стал жить Старший в Чёрном Замке, стал он Чёрным Колдуном. Отец его потерял всякий интерес ко всему, со злом бороться почти перестал, так что злым Колдунам настало раздолье. Вот почему теперь так много зла.

Младший так ничему и не научился, к тому же не получил он и богатств Старшего, на которые так рассчитывал. Только и досталось ему, что скакун белый.

И тогда от обиды пошёл он к отцу, и всё ему рассказал. О том, как его научили нажаловаться на Старшего мать и дед, злой Колдун.

Только тогда узнал Белый Колдун, кто его жена. Выгнал он её из дома.

А Младший, так ничему не научившийся, стал Серым Колдуном, потому что всё умел делать только кое-как.

И куда-то пропал Серый Колдун. А Старший, ставший Чёрным Колдуном, должен был нести на себе заклятие до тех пор, пока его кто-то в карты не обыграет. А для того, чтобы этого не случилось, Белый Колдун наложил такое заклятие, по которому выиграть у Старшего мог только тот, кто был не человек и не существо.

Потому и не мог никто выиграть тысячу лет, пока не появился в Чёрном Замке красавец Балагула, сын человека и лешачихи, не человек и не существо.

Всё это Чёрный Колдун рассказал Балагуле, а тот поведал мне, по дороге через Гиблое место.

Осторожно обходя белевшие повсюду кости, мы прошли почти половину пути, когда на нас упала тень.

Сначала я подумал, что это опять Чёрный Колдун накрыл нас плащом волшебным, но услышал рядом крик:

- Летит! Летит!

Глава двадцать шестая

Победитель страха

Я поднял голову и увидел, что прямо с неба падает на нас, изрыгая из пастей огонь, ящер.

Огромные крылья с перепонками, похожие на крылья летучей мыши, поддерживали в воздухе многотонную тушу, покрытую блестящей чешуёй, с длинным хвостом, усеянным шипами, о трёх извергающих огонь головах на длинных змеиных шеях.

- Чудище! Чудище! - закричали Домовой и Балагула.

А трёхглавое Чудище развернулось и сделало ещё один заход.

Вот уже несколько Чёрных Воинов упали на землю, обожжённые огнем, исчезли, испарившись без следа три Тени, попавшие в пламя. Покатился по земле Фомич, пытаясь погасить на себе вспыхнувшую одежду.

Лежал на земле Кондрат, а сверху Балагула лупил по нему какой-то тряпкой, сбивая пламя.

Хорошо обученные Чёрные Воины рассыпались по полю и пытались поразить Чудовище на подлете мечами.

Чёрный Колдун развернул свой плащ и звал укрыться под ним.

Но никто не шёл в укрытие, все остервенело пытались сражаться с Чудищем, не желая уступать. Тени бестолково метались по полю, но отважно бросали в гигантского трёхголового змея палки и метали камни, что, впрочем, не причиняло летающей крепости заметного ущерба и беспокойства.

Чёрные Воины действовали более осмысленно. Они построились в каре и попытались забросать Чудище дротиками, большинство из которых отлетели от него как соломинки, но всё же два-три дротика достигли цели, воткнувшись в незащищенное брюхо.

Чудище, обозлённое таким дерзким поведением, выплеснуло на слуг Колдуна целый фонтан огня. Чёрные Воины дрогнули, и каре рассыпалось.

Тени даже не убегали, а если и убегали, то толпой, и когда Чудовище настигало, они несли сразу большие потери.

Оглобля и Фомич, вставший на ноги, выбирали момент для разящего удара, но враг был многоопытен в ратных делах, не зря поле было усеяно костями Воинов. Крылатое Чудище на удар меча не подлетало, взмывая вверх над нашими головами, предварительно выплюнув в нас фонтаны огня из трёх глоток разом.

При этом Чудище прекрасно разбиралось, кто и чем вооружен и, меняя тактику, атаковало по-разному.

Пока я, заворожённый этой страшной красотой боя, наблюдал за происходящим, Чудище развернулось, и я с опозданием заметил, что на этот раз летит оно прямо на меня.

Я отчетливо слышал рёв огня и свист крыльев.

- Беги! Беги! - кричали мне.

Но я встал, расставив поудобней ноги, упёршись покрепче в землю. Когда Чудище, немного поторопившись, выплеснуло огонь к моим ногам, я вскинул обрез и выстрелил из двух стволов.

Тут же меня отбросила на землю горячая волна, волосы затрещали, лицо опалил невыносимый жар...

Когда я с трудом привстал с земли, вытирая обожженное лицо, то увидел, что Чудовище ещё раз разворачивается в мою сторону. Потом услышал почему-то радостные крики, и приглядевшись увидел, что одной головы у Чудища как не бывало.

Но радоваться было рановато, особенно мне. Чудище летело в мою сторону. Я пошарил по земле и подобрал обрез. Быстро загнал в стволы два патрона картечи, взвёл курки и ещё раз выстрелил в налетающую на меня махину...

Очнулся я от того, что кто-то тряс меня за плечо. Я с трудом приподнял голову и увидел склонившегося над собой Балагулу.

- Ничего, - успокаивал он меня, вытирая подолом грязной рубахи моё лицо. - Сейчас подойдёт Борода, и мы тебе смажем ожоги...

Я оглянулся. Чудовище сидело на земле. Я оттолкнул Балагулу и рванулся к обрезу, который лежал рядом, но когда я сунулся по карманам, то патронов не обнаружил. А патронташ я где-то обронил.

Я беспомощно оглядывался, не зная, что предпринять. А к Чудовищу, обступая его со всех сторон, надвигались, сомкнув ряды, Чёрные Воины и воинственно настроенные Тени. Но тут над полем раздался богатырский посвист. Все остановились и оглянулись.

К Чудищу через все поле шёл Оглобля. Без шлема, отбросив в сторону щит, сжимая в каждой руке по мечу.

- Эй! Ты меня помнишь?! - выкрикнул он Чудищу.

- Помнюууу... - прогудело Чудовище, вывалив из оставшейся целой пасти клубы чёрного пара.

- Ты меня тогда испугало, но сегодня - не твой день!

- Иди сссюда... Ближжже... - прошипело Чудовище.

Тут я заметил, что одно крыло у него повисло, и взлететь оно не может. Я злобно порадовался, что мой выстрел попал по назначению.

С другой стороны на помощь спешил Фомич, размахивая мечом, но Оглобля остановил его:

- Не мешай, друг! Это - мой личный враг! Это - мой страх, и победить свой страх я должен сам.

Фомич остановился, но совсем рядом, зорко наблюдая за каждым движением Чудища и сжимая в руке меч, готовый в случае необходимости прийти на помощь.

Теперь они разместились так: перед носом, а вернее, перед двумя оставшимися носами Чудища стоял Оглобля. Справа, чуть в стороне, но готовый в любой момент вступить в бой, - Фомич. С другой стороны, примерно на таком же расстоянии, как и Фомич, - Колдун, накинув край плаща на плечо, внимательно наблюдая хищным и цепким взглядом за происходящим.

Все остальные были чуть подальше, но так же готовы при необходимости немедленно вступить в бой.

Чёрные Воины, воспользовавшись паузой, перестроились. Тени с дротиками в руках были теперь в середине каре, окружённые Чёрными Воинами.

Тишина повисла над полем. Гиблое Место дышало гибелью и гарью.

Оглобля быстрыми шагами приблизился к Чудищу, и завертел с бешеной скоростью мечами над головой.

Чудище закрутило головами, пытаясь понять, откуда последует удар, а Оглобля между тем нырнул ему под брюхо и атаковал его лапы. Он сильно посёк одну, обрубив на ней когти, а вторую глубоко рассёк, разрубив сухожилия.

Чудище взревело, и попыталось опалить огнём Оглоблю, наклонив одну из голов. Но, опалив Оглоблю, оно опалило и себя.

Оглушённый и обожженный, Воин вынырнул из-под Чудища, и вовремя, потому что оно покатилось по земле, воя от ран и ожогов.

Оглобля стоял, ожидая атаки Чудища.

Но тут выскочил вперёд не протрезвевший до конца Балагула, и набросился на Чудище с палкой, молотя его по хвосту:

- Вот тебе, курица несчастная! Не смей моих друзей обижать! - орал он. - Я тебе покажу, откуда хвост растёт!

Хвост Чудища незаметно отодвинулся в сторону, изгибаясь всеми шипами, готовясь к смертельному удару.

Оглобля, опытный воин, закричал Балагуле, предупреждая об опасности:

- Отойди! Отойди!

Но винные пары и отсутствие сопротивления со стороны Чудища лишили Балагулу благоразумия. Он всё так же остервенело молотил по хвосту палкой, и совершенно не видел надвигающейся на него смертельной опасности.

Хвост Чудища взметнулся, наперерез бросился Оглобля, успев вытолкнуть из-под удара Балагулу.

Раздался грозный рык, повалил чёрный дым, взметнулось облако пыли, а когда оно рассеялось, мы ахнули: Оглобля лежал неподвижно, отброшенный в сторону мощным ударом. Балагула сидел на траве, ошалело мотая головой.

Чудище тихо рычало, иногда даже повизгивало. Кусок хвоста у него был начисто обрублен. Очнувшись, оно стало подниматься на раненые лапы.

Фомич тут же бросился на него, а с другой стороны Чёрный Колдун ловко набросил свой плащ сразу на обе головы Чудища.

- Руби его! - закричал Колдун Фомичу.

Но тот стоял, и знаком остановил двинувшихся ему на помощь Чёрных Воинов.

- Ну, мышь летучая! - рявкнул он. - Стряхивай плащ с глаз. Я хочу, чтобы ты кое-что увидел перед смертью. Ну?!

Чудище сбросило плащ и в ярости оглянулось на Фомича.

Тот выставил вперёд щит. Тот самый щит с серебряной подковкой на красном фоне. На нее-то и показывал Фомич Чудищу.

- Узнаёшь подковку? То-то! Мы - Русичи! Мы наследники самого Георгия Победоносца! Нас можно убить, но победить нас никто никогда не сумеет!

И Фомич бросился на Чудище. Ему удалось подойти к нему совсем близко, оно не решалось извергать пламя, боясь ещё раз опалить само себя, а пыталось достать Фомича зубами, ударить лапой или крылом.

Всё это ему плохо удавалось, мешали многочисленные ранения, полученные в жестокой битве. Но всё же оно собралось с силами. Чудище сделало рывок, щёлкнуло пастью, и тут же его голова полетела на землю.

Чудище зарычало, взвыло, забило обрубком хвоста, а Фомич в это мгновение запрыгнул ему на спину и отсёк последнюю голову.

Из обрубка шеи повалил густой чёрный дым. Чудище сморщилось, как воздушный шарик, из которого выпустили воздух.

Фомич, не обращая внимания на радостные крики и на звон приветствующих его мечей о щиты, побежал к Оглобле.

- Ты слышишь?! Слышишь?! Это твою победу приветствуют храбрые воины. Ты победил, Оглобля! Ты победил самого страшного врага - свой страх!

Оглобля медленно открыл глаза и сказал, с трудом произнося каждое слово:

- Это не я... Это вы победили Чудище...

- Мы все победили Чудище, вместе с тобой, а свой страх ты победил сам, в честном поединке.

Оглобля слабо улыбнулся и посмотрел кругом:

- Всё. Ухожу я от тебя, Фомич. Не смогу я тебе дальше помочь. Ты уж извиняй, если что не так. Придётся Кощея тебе одному воевать, без меня. Впрочем, вон сколько у тебя помощников... Если встретишь в Царстве Мертвых... Да нет, не встретишь... Я сам её найду. Куда бы я ни попал... Куда бы я ни попал...

Он замолчал. Оглобля ушёл в самый дальний свой последний поход. А может, продолжил тот поход, который начинается у каждого из нас с рождения: умирать и снова возрождаться, и снова умирать...

Царство Мёртвых - это нечто неведомое...

Ушёл Оглобля. И насыпали посреди Гиблого Места Курган, под которым схоронили отважного Воина, так и не сумевшего вернуть в мир живых свою любимую, и погибшего, помогая вернуть чужую, которую так никогда и не увидел.

- Ну что, пошли? - спросил Чёрный Колдун, когда мы все молча постояли у Кургана, прощаясь с другом. - Вот она, Мёртвая Гора, ждет нас.

Мы все посмотрели туда, куда он показал. Там сверкала полированными гранями абсолютно гладкая Гора. Чёрная, высоченная, крутая, на вершине которой росло такое огромное дерево, что даже снизу его было видно.

- Ну, вот мы и дошли. Ещё немного, и наш путь завершится. Вот там, на верхушке этого Самшита - сундук, - сказал Фомич. - Дело за малым. Залезть на скалу и взять то, что нужно...

Он помолчал, разглядывая Гору, и добавил:

- Если нас допустят...

Мы пригляделись и увидели, что у самого подножья Горы выстроились стройные шеренги Воинов. Их было очень много. Чёрными рядами сомкнулись они вокруг Горы, образуя живой щит. Колыхался над ними целый лес копий, сверкали мечи. Сплошная стена стали и железа преграждала нам путь.

- Всё лишнее оставляем здесь, - распорядился Фомич. - Даже еды с собой не брать, лишнюю одежду оставить. Победим, - найдём чем отпраздновать, а нет, так нас самих вороны склюют.

Быстро собравшись, выбросив без сожаления всё лишнее, мы присели немного отдохнуть перед боем.

Откуда-то сверху, над нашими головами раздалось печальное:

- Ку-ку! Ку-ку!

- Никак наша Кукушка? - вскинулся я.

- Откуда? - лениво отозвался Балагула, сидевший на земле, вытянув ноги и с блаженством шевелил чудовищными когтями. - Да и голос у нее живой, а у нашей противный, механический...

- Кукушка, кукушка, сколько мне лет жить осталось? - спросил я.

- Ку-ку-ку-ку-ку...

Щедрая кукушка отвалила мне столько сотен лет, да так быстро, что я даже со счёта сбился.

- Спасибо, птица! Столько люди на свете не живут, сколько ты мне наобещала! - рассмеялся я.

- А мне сколько лет жить? - высунулся Балагула.

Кукушка молчала.

- Кукушка, кукушка, сколько я лет жить буду?

Опять тишина.

Балагула занервничал:

- Сколько я лет жить буду, птица страшная?! - заорал он, вскакивая на ноги и прыгая около дерева.

- Ты прямо сейчас помрёшь, я тебя сама заклюю! За голос механический! - ответила наша Кукушка, а это была именно она.

- Ты что это без спроса сюда прилетела? - строго спросил её Фомич.

- А кто такие вещи спрашивает? - обиделась Кукушка.

Они о чем-то спорили, галдели. А я прикрыл глаза и вспомнил, как вошёл впервые в Сторожку...

Всего два-три дня назад у меня была другая жизнь, совершенно не похожая на эту: фантастическую, наполненную опасностями и приключениями.

- Вставай! Битву проспишь! - крикнули у меня над ухом.

Глава двадцать седьмая

"Есть упоение в бою..."

Я вскочил и увидел движущуюся на нас лавину вражеской армии. Но испугаться времени не было. Фомич и Чёрный Колдун расставляли наших бойцов в каре.

По краям поставили Чёрных Воинов, которым повязали на рукава белые шарфы, чтобы в бою своих не посечь.

Кондрату и Балагуле на этот раз поручили выносить из боя раненых, помогать Бороде. Они попытались спорить, но Фомич только рукой махнул.

Наше маленькое войско, построенное треугольником, повёрнутым острым углом к врагу, стояло на месте, ожидая.

Воины Кощеевы надвигались всё ближе, ближе... Качались выставленные вперёд копья, казалось, слышен уже мерный шаг чёрных шеренг...

Вдруг, не дойдя до нас, эта лавина, которую, казалось, ничем не остановить, сама застыла как вкопанная.

Первая шеренга расступилась. В образовавшееся в рядах пространство выехал верхом на белом коне всадник. Он был весь в сером, с длинным копьём в руках.

Всадник выехал на середину между шеренгами своих воинов и наших, поднял вверх руку и прокричал:

- Вызываю на поединок! Выходи, кто смелый!

И поднял коня на дыбы, удерживая его так уздой.

- Вот балбес, коня портит, - зло пробормотал Чёрный Колдун. - Знаете это кто? Это - мой братец, Серый Колдун.

И не сказав больше ни слова, сбросил с плеч свой плащ мне на руки, а сам пошёл, почти побежал, навстречу всаднику, через всё поле. Почти без доспехов, с непокрытой головой, без лошади, без копья, с одним мечом в руке, даже щит не взяв.

Мы ахнули от такого безумного поступка. Враги же наши, наоборот, возликовали, застучали мечами о щиты, разразились победными криками и придвинулись ближе. Мы продвинулись на такое же расстояние.

Чёрный Колдун подошёл почти вплотную к брату. И тут случилось самое невероятное: он вложил меч в ножны.

Брат же его, не обращая внимания на то, что противник безоружен и беззащитен, направил коня вскачь прямо на Чёрного Колдуна, целясь копьём ему в сердце.

Взметнулась пыль, и всем нам показалось, что длинное копьё пронзило Чёрного Колдуна насквозь...

Серый Колдун едва не вылетел из седла, пронзив пустоту, перед ним никого не было, а Чёрный Колдун стоял у него за спиной.

- Ты с кем это воюешь, братец? - спросил он насмешливо всадника.

Тот яростно вскрикнул и ещё раз развернул коня на брата. Конь всхрапнул, и понёсся, только пыль столбом...

Чёрный Колдун даже не пошевелился. И только когда кончик копья уже коснулся его груди, он просто хлопнул в ладоши...

Взвилась пыль чёрной тучей. А когда она осела, - мы увидели Чёрного Колдуна уже верхом на белом коне, а брата его - сидящим на земле, тыкающего копьём куда-то в воздух, воображая себя всё ещё сидящим в седле.

Чёрный Колдун подъехал к нему, похлопал по голове, прикрытой шлемом, мечом, держа его плашмя:

- Не бери чужого! - пожурил он брата. - Сколько тебя, мелкого пакостника, учили? Зачем моего коня взял? Не по Сеньке шапка! Вставай, что лежишь? Давай продолжим. Ты же просил поединка...

- Это нечестно! - заорал, вскакивая, Серый. - Что это за поединок?! Ты верхом, а я - пеший!

- Да неужели нечестно? - издевательски удивился Чёрный Колдун. Только что всё было наоборот, и ты даже не вспомнил о честности. Ну да что же, будь по-твоему, если ты так говоришь. Не стоило бы, но я слезу.

Чёрный Колдун соскочил с коня, пронзительно свистнул, конь звонко заржал, встал на дыбы и... исчез.

Чёрный Колдун со свистом рассек воздух мечом и сказал:

- Ну, давай, подходи поскорее, братец. Сегодня мне очень некогда. Да и бесполезно тебе ума вкладывать, если за столько лет не вложили. Давай сегодня мы с тобой все наши семейные отношения и закончим...

Не дождавшись конца его слов, не дожидаясь, когда брат поднимет меч, Серый бросился вперёд, осыпая его градом ударов.

Длинное копьё, мешавшее в пешем бою, он отбросил в сторону, рубился мечом, прикрываясь большим щитом.

Но его брат взялся за дело всерьёз: двумя мощными ударами он рассёк щит брата пополам, третьим ударом сбил с него шлем, потом с печальным звоном разлетелся на куски меч Серого и безжизненно повисла рука.

Чёрный Колдун подошёл к нему вплотную, опрокинул брата на землю ударом кулака и занёс над ним меч.

- Пощады! - истошно завопил Серый Колдун.

Воинство Кощея возмущённо загудело, а в наших рядах раздались дружный смех, улюлюканье, свист.

- Ну-ка, встань! - велел Чёрный Колдун.

Серый осторожно поднялся, пугливо скосившись на меч в руках брата.

- Повернись! - скомандовал тот.

Серый помедлил и повернулся к брату спиной, втянув голову в плечи, ожидая смертельного удара.

И удар последовал.

Правда, не смертельный, но весьма ощутимый. От пинка под зад Серый пролетел носом по пыли Гиблого места и замер, распластавшись на земле.

- Вперёд, Чёрные! - скомандовал кто-то в стане Воинов Кощея.

И они двинулись на нас чёрной стеной, наклонив копья. Правда, уже не такими стройными рядами, как вначале, поражение их военачальника подействовало.

- Не двигаться! - взял на себя командование нами Чёрный Колдун. Стоять на месте! Стрелять из луков!

Осыпаемые градом стрел и дротиков, Кощеевы воины несли огромные потери, но шли вперёд упрямо и упорно.

Вот они уже почти рядом.

Вот уже копья вплотную...

- Вперёд! - закричал Фомич, разметав частокол ощетинившихся копий, и врезаясь в ряды Кощеевых воинов.

- Дай-ка мне мой плащ... - протянул руку Чёрный Колдун.

Я протянул ему плащ, он развернул его и бросил в воздух. Плащ поплыл, распластавшись чёрной птицей над полем битвы, становясь все больше и больше...

Вот он завис над воинами Кощеевыми, и плавно опустился на них сверху. И произошло чудо: мы видели их совершенно отчетливо, а они словно ослепли: метались, натыкались один на одного, рубили друг друга...

- Ну что, Балагула?! Отслужил я тебе хотя бы малость?! - весело прокричал Чёрный Колдун.

- Спрашиваешь! - отозвался Балагула, вглядываясь в сражение, и от нетерпения скрёб ногтями ног землю.

- Вот и славно, дружище, - тронул его за плечо Чёрный Колдун. Пойду я, пожалуй, разомнусь...

Чёрный Колдун обнажил меч и последовал в гущу боя за Фомичом. Я двинулся за ним. Может быть, я был и не очень умелый воин, но сейчас каждый меч был на счету.

И вдруг Черный Колдун, который шёл впереди меня, остановился и стал падать. Я подбежал и увидел в спине у него рукоять кинжала.

Оглянувшись, я увидел Серого Колдуна, убегающего в сторону своих, спешащего скрыться в рядах Кощеевых Воинов.

Крикнув Балагуле и Бороде, чтобы они помогли Чёрному Колдуну, я бросился вдогонку за Серым.

Ярость прибавила мне сил. Я догнал его в три прыжка. Он только и успел, что оглянуться. Меч мой описал дугу, и голова Серого покатилась по пыли. Обезглавленное тело сделало еще пару шагов, постояло, и рухнуло, выбросив вперед руки.

- Серого Колдуна убили! Серого Колдуна убили! - молнией пробежало по рядам сражавшихся.

И Кощеево Воинство дрогнуло. Шаг за шагом они стали отступать, теснимые нами. Вот мы уже прижали их к самой Мёртвой Горе. Их задние ряды упёрлись спинами в её полированные склоны.

Казалось ещё чуть-чуть... Ещё самая малость...

Бой пошёл не на шутку. Колдовство плаща кончилось, и шла уже не битва - сеча. Теперь я понял, что это такое: никто уже не фехтовал. Никто не куражился воинским искусством, на искусные выпады ни у кого не оставалось сил. Все устали и рассвирепели. Теперь просто секли один другого мечами яростно и свирепо безо всякой пощады.

И всё же, несмотря на отчаянное сопротивление, нам удалось смять первые ряды врагов, они полегли, как трава под взмахами косы.

Казалось, что победа вот она, рядом, мы уже держим её в своих руках, но тут из-за Горы, обойдя её с двух сторон, нам в оба фланга разом ударили два отряда Кощеевы, спрятанные в резерве, в засаде.

Отряды были не очень многочисленные, но зато отлично обученные. Левый отряд возглавлял Белый Всадник, навстречу ему, с большим трудом, но всё же успел развернуть искусным воинским маневром часть наших воинов Фомич, чем значительно ослабил удар. Но всё же этому отряду удалось отсечь от остальных часть наших Воинов во главе с Фомичом.

А на нас справа летел отряд, во главе которого выделялся смутно знакомый мне рыцарь со змеиной головой.

- Двупалый! Двупалый! - закричали наши Воины.

- Развернулись! Фронтом! - с удивлением услышал я свой собственный голос, раздающий команды.

Худо-бедно, но мне удалось, как и Фомичу, развернуть часть наших бойцов и против второго отряда, которым командовал Двупалый.

Развернуться мы развернулись, но нас окружили. Теперь все три наших небольших отряда сражались каждый в полном окружении.

Наши ряды таяли, многочисленный враг пересиливал.

И когда мне уже показалось, что всё, конец, нет сил не то что для удара, а просто для того даже, чтобы поднять меч, - в это время, торжественно и призывно, пропела над полем боя серебряная труба.

Это было так неожиданно, что всё на поле битвы остановилось на мгновенье, оглянувшись на этот звук.

Посреди поля стоял Витязь в блестящих доспехах. Он запрокинул голову и трубил сигнал. А за его спиной разворачивались в боевые порядки, выставив вперёд копья, загородившись червонными щитами, знакомые Витязи из Кургана.

Воодушевленные неожиданной помощью, мы ринулись вперёд с удвоенной силой. Вот тут-то я и получил удар по голове чем-то тяжёлым...

Когда я очнулся, надо мной стоял рыцарь со змеиной головой. Он ждал, когда я приду в себя.

Я машинально нашарил на земле рукоять боевого меча, но поднять его у меня сил уже не было.

- Что, ослаб?! - усмехнулся Двупалый. - Знаешь, кто я? - он посмотрел на меня и с удивлением спросил. - Неужели это ты убил моего брата - Трёхпалого?!

Я молча кивнул. Отпираться было стыдно, а ответить не было сил. Чтобы не упасть перед ним, я опёрся на руку и натолкнулся ладонью на приклад своего обреза, который уронил в пылу боя.

Двупалый, собираясь разрубить меня пополам, взмахнул надо мной тяжёлым мечом, держа его двумя руками...

- Как же надоели вы мне, твари беспалые... - с трудом прошептал я, нажимая на курки обреза.

Он постоял ещё несколько мгновений, выронил меч, наклонив голову, удивленно рассматривая Гиблое Место сквозь дырку, которую проделала в нем картечь. Потом он поднял невидящие уже глаза на меня и упал замертво.

Только тогда я опять услышал шум боя. С трудом привстал и огляделся.

Часть Кощеева войска добивали у склона Мёртвой Горы, которая полностью оправдала своё название, поскольку была завалена у подножия горой тел.

Небольшому отряду удалось вырваться, и он отходил в сторону Терновых Зарослей, никем не преследуемый.

Остатки войска Кощеева сложили мечи, а поскольку дрались они достойно и не по своей воле, их всех отпустили с миром, отобрав оружие.

Витязи из Кургана потерь почти не понесли, зато Чёрные Воины Колдуна, участвовавшие в битве с самого начала, понесли большие потери, а оставшиеся в живых были почти все ранены. Теней вообще практически не осталось.

- Погиб Чёрный Колдун, - сказал подошедший Борода. - Перед смертью он велел передать Балагуле, что всё, что в Замке, под Замком и сам Замок всё это его, Балагулы. И ещё он сказал, и просил передать всем, с кем он шёл в бой, что сегодняшний день был самым настоящим днём в его жизни...

Я подумал, что для меня, возможно, этот день тоже станет самым настоящим днём в моей простой жизни.

- А на фига мне всё это богатство? На фига мне этот самый Замок, если Чёрного Колдуна там не будет, - захлюпал носом Балагула. - С кем я в карты буду играть? С Кондратом можно и в погребе в дурака резаться...

И он отвернулся.

Тем временем надвигался вечер, наше время было на исходе, и мы решили не откладывая штурмовать Гору.

Глава двадцать седьмая

Пещера Кощеева

Посередине Мёртвой Горы была площадка с пещерой Кощея. Её хорошо было видно снизу. По скользким склонам карабкаться было совершенно бесполезно. Пробовали вставать друг другу на плечи, но, прикинув высоту, на которую нужно было подняться, отказались от этой идеи...

Тогда к Фомичу подошёл самый старый из Витязей и стал ему что-то говорить, показывая на тела убитых.

Я подошёл поближе и услышал:

- Если кто неправому делу служил, пускай хотя бы поневоле после смерти правому делу послужит, а те, кто по своему разумению правому делу служил, тот с радостью и после смерти ему послужит...

Фомич глубоко задумался, потом махнул рукой, и к Мёртвой Горе стали сносить тела погибших.

Росла страшная пирамида мёртвых тел. Всё выше, выше...

Фомич отбирал отряд для последнего штурма.

- Мне нужно немного людей. Площадка маленькая, много народа на ней не поместится, только мешать будем друг другу.

Он позвал с собой нескольких наиболее отличившихся воинов, Витязь сам отобрал среди своих.

- Мы тоже с тобой туда, на Мёртвую Гору пойдём, - заявили категорически Балагула, Кондрат и Борода.

- А вы-то куда?! - удивился на них Фомич.

- А куда ты нас привёл, туда мы и просимся, - стояли на своём упрямые друзья. - Куда мы с боями дошли.

Фомич молча согласился. И мы полезли вверх, к Пещере Кощея, по страшной этой пирамиде.

Идти было жутко и неудобно. Я никак не мог заставить себя смотреть под ноги, и по этой причине чуть пару раз не сорвался вниз...

Мы стояли наверху пирамиды, до площадки было рукой подать.

Фомич подал знак, и мы выскочили на площадку, размахивая мечами в пустоте, ожидая жесточайшее сопротивление, но не натыкаясь на вражеские мечи.

Нас встретили ... смехом!

На площадке, небрежно прислонившись спиной к Пещере, стоял молодой парень в отличном, вполне современном и даже элегантном костюме, похожий на банкира, или политика. Он стоял и хлопал в ладоши:

- Браво! Браво! - приветствовал он нас. - Какое мужество! Какая отвага! Столько храбрых воинов сразу на одного безоружного!

- Ты - Кощей? - недоверчиво спросил его Фомич.

- Каюсь, каюсь, я - Кощей. А вы пришли меня убивать? - продолжал хохотать парень. - Я уже должен бояться?

- Вот именно, - твёрдо заявил Фомич.

- И как вы себе это великолепное действо представляете? - спросил, откровенно давясь усмешкой, Кощей. - Как вы меня, безоружного, убивать будете? Неужели у кого-то из вас рука поднимется?

- Да какой он, к чертям собачьим, Кощей? - недоверчиво произнёс кто-то из Витязей. - Брешет он всё. Кощей же - Бессмертный. Ему лет тыща, а то и более того. А этот - совсем пацан, молокосос.

Парень рассмеялся ещё громче:

- Вот что значат суеверия! Раз ты Кощей, значит - Бессмертный. Раз бессмертный, значит, лет тебе должно быть "тыща". Да и где вы видели хоть что-нибудь живое, чтобы оно было бессмертным? Невежи! Будешь тут бессмертным, когда каждый, кто себя избавителем человечества от зла возомнил, норовит именно тебе в первую очередь голову снести. Кстати, вы меня как убивать будете?

- Так ты Бессмертный или нет?! - подступил к нему с мечом в руке Фомич. - Говори толком, не валяй дурака, не то я сам проверю.

- Дураки! - презрительно огрызнулся насмешливый франт. - Я - Кощей, но не Бессмертный. Глупые вы, глупые. Бессмертен не сам Кощей, Бессмертно Царство Кощеево. Зло Бессмертно. Ни один Кощей не дожил до преклонных лет. Все в расцвете лет погибли за идею. Но приходят сыновья и продолжают дело Кощеево...

- Бери меч! Хватит болтать! - крикнул ему Фомич.

- Вот ещё! - огрызнулся Кощей. - Отродясь ни один Кощей никогда в руки оружия не брал. А зачем самому убивать? Зачем оружие? Всегда можно кого-то нанять, отравить, столкнуть со скалы, наконец, а потом сказать, что упал, бедный...

И он прямо у нас на глазах столкнул с площадки Мёртвой Горы вниз не ожидавшего этого Витязя.

- Ой! Упал! Ай-яй-яй... - Притворно пожалел Кощей. - Ой, какой бедный! Ну? Что стоите? Рубите мне скорее голову!

Он дурашливо упал на колени перед Фомичом, склонив голову.

- Да я тебя голыми руками на части порву! - Фомич вложил в ножны меч и пошёл на Кощея с кулаками.

Тот стоял, покачиваясь с пятки на носок, а когда Фомич размахнулся, ловко перехватил направленный в него удар, и выкрутил руку Фомичу.

- Отпусти его! - подал я голос. - Сразись со мной.

- Ладно, давай, - согласился насмешливо Кощей.

Не дожидаясь согласия, он быстро нанёс мне в голову несколько ударов. Но ни один из них не прошёл, завязнув в блоках. Мысленно я поблагодарил тренера по боевому самбо, который учил, что всё в бою начинается с защиты.

Сила у Кощея была, кое-какие навыки тоже, приёмчиков несколько он знал, но тренирован был плохо, нахватался по верхушкам. Я безо всякого труда отправил его в нокаут, нанеся ногой удар в голову.

Очнулся Кощей висящим над пропастью вниз головой. Фомич держал его за ногу на вытянутой руке.

- Быстро говори, где вход в Царство Мёртвых и как вывести оттуда мою жену, мою Настеньку?

- Да не тряси ты меня, - простонал Кощей. - Так всё скажу. Голова кругом идёт. Вход вот он, прямо в моей Пещере. Ключ на Говорящем Самшите, на самой верхушке. Больше я тебе ничего не скажу.

- Ладно! Посмотрим! - сказал Фомич, ставя его обратно на площадку.

- А что его спрашивать? - вмешался Кондрат. - Дальше мы и так всё знаем. Правда, Балагула?

- Ага, знаем! - подтвердил Балагула.

- Что же вы знаете? - усмехнулся Кощей.

- А всё! - обозлился Кондрат.

- Да что ты?

- Вот и что ты! Надо сначала разбить яйцо...

- Понял?! - восторженно заорал Балагула и, подскочив к Кощею, ударил его ножищей снизу.

- Ой-ой-ой! - завертелся вприсядку Кощей.

- Да на Самшите яйцо, которое разбить нужно, дурак! В утке! - заорал на Балагулу Домовой.

- А почём я знал? - оправдывался красавец Балагула. - Ты сказал, что нужно разбить яйцо, я думал ему.

- Если бы ты думал!

- Уй-юй-юй! - выл Кощей. - Ты хотя бы когтищи стриг! Разве же так можно по живому организму лупить?!

- Что? Не нравится? Тогда, если добавки не хочешь, рассказывай!

Злорадно замахнулся ногой Балагула.

- Не на... ой! - присел на корточки Кощей. - Не надо повторять! Как ключ достать... ой! Сам не знаю. Им отопрёте Царство Мёртвых. Пойдут туда только двое: Фомич и Живой. Если кто ещё с ними войдёт, тот обратно не вернётся. И Фомич тоже не вернётся. Как войдёт, так там и останется. Оттуда раз в тысячу лет кто-то выходит. Выйти сможет только Живой с Настенькой... Понял? Больше ничего не знаю...

Мы вскарабкались наверх, на самую вершину Мёртвой Горы. Перед нами возвышался огромный Самшит, верхушка которого скрывалась в облаках.

- Как же нам на него залезть? - задумался Фомич. - Даже если верёвки найдём, год до вершины ползти будем.

- А ты с ним поговори. Самшит - дерево разговорчивое, - подсказал Кощей, которого Фомич затащил на вершину за собой следом.

Фомич подошёл к стволу и сказал:

- Здравствуй, мудрое дерево! Низко тебе кланяемся. Просим тебя, отдай нам то, что хранишь для доброго дела. Сбрось сундук.

Самшит заскрипел, затрещал, с него нам на головы посыпалась старая кора, он зашелестел в вышине кроной, и ответил басом:

- Можно и отдать. Почему не отдать? Мне оно, что храню, безо всякой полезной надобности. Только отгадайте сначала мою загадку. Что-то у меня с памятью. Возраст, столько лет стою здесь без разговорной практики. Как это там? Ну, примерно, значит, суть такая: шерстяной, ходит босиком, хитрый, малину ворует...

- Ты чего это дразнишься?! - заголосил Балагула. - Да я тебе, деревяшка несчастная! Я тебя когтями задеру!

- Да не про тебя я... - испуганно принялся оправдывать Самшит. - Не про тебя эта загадка. Про медведя...

- Я угадал! - радостно закричал Балагула. - Это медведь!

- И верно, медведь, - удивился Самшит. - Сам догадался. А что кричал на меня, если знал? Сердитый он у вас. Маленький, а сердитый. Я таких очень уважаю. А пока - берегитесь! Сундук летит! Сбрасываю! Роняюууууу!

Мы разбежались кто куда, прижавшись друг к другу.

Сундук грохнул о камни так, что Мёртвая Гора ходуном пошла, а Самшит подпрыгнул.

Сундук был большой, кованый. Мы обошли его весь вокруг, но замка на нём и в помине не было.

- Рубите! - приказал Фомич.

На сундук обрушили град ударов, его крушили мечами и боевыми топорами, но даже не поцарапали.

Устав махать мечами, остановились. Всё было бесполезно. Сундук как был без единой царапины, так и остался. К сундуку подошёл Кондрат.

- Отойди оттуда! - прикрикнул на него Фомич.

- А я чего? Я ничего! - оправдывался Домовой. - Я и не трогал в нём ничего, он сам открылся.

- Как открылся?!

- А чего ему не открываться? - пробасил Самшит. - Его никто и не запирал. Там же внутри него Медведь сидит. А Медведь не птичка. Куда он сверху денется? Если и выберется из Сундука, не улетит.

Из сундука, который оказался без дна, и его просто нужно было приподнять, вылез здоровенный Медведь. Он стоял на задних лапах и испугано смотрел на мечи.

- Резать будете? - деловито осведомился он, шмыгнув мокрым носом.

- А что нам с тобой делать прикажешь? - вздохнул Фомич. - Не хотелось бы, но придётся. Нам Волк нужен.

- Может, я его выплюну?

И он стал пробовать. Он плевался и кашлял до обильного слезотечения, но Волк никак не выскакивал.

Балагула посмотрел-посмотрел, и когда медведь в очередной раз стал тужиться и кашлять, подошёл к нему сзади и дал пинка.

Волк вылетел, ударившись о Самшит.

Мы застыли, открыв рты, а Волк, охая и потирая ушибленные о дерево бока, орал на Медведя:

- Чтоб ты так всю жизнь на свободу выходил!

Его излияния прервал Фомич:

- Давай нам быстренько Утку, серый, нам некогда. Или как Медведь отдашь, или возьмём путём вскрытия.

- Я сейчас! - испугался Волк. - Не надо путём вскрытия доставать! Сам отдам! Нужна мне ваша Утка.

Он постучал лапой по пузу, нагнул голову к брюху и внимательно прислушался к происходящему там. Недовольно покачал головой и похлопал себя по брюху ещё раз, значительно сильнее.

- Эй, ты, Утка, вылезай! - скомандовал он.

Утка и не думала появляться на люди. Волк попрыгал на одной лапе, на другой, на всех четырёх сразу, потом кувырнулся через голову, сделал обратное сальто, покашлял, ничего не получалось.

- Ну-ка, серый, что ты там кувыркаешься, поди сюда, - позвал его Медведь. - Открой пасть пошире.

Волк покорно отворил пасть, и прежде чем он что-то сообразил, косолапый запустил ему в пасть лапу и вытащил Утку.

Пока Волк откашлял и отплевался после этой процедуры, Медведь поставил Утку перед Фомичом.

- Давай яйцо! - заорал на неё Балагула, так страшно щёлкнув ковшом, что бедная птичка присела и от страха снесла яичко.

Его моментально подхватил Кондрат. И стал озираться, обо что бы разбить. Близко к нему стоял только Балагула.

Он слишком поздно сообразил, что его ожидает, в ужасе попытался закрыться руками и заорал:

- Нееееееееет!!!

Но спастись от сокрушительного удара не успел: Кондрат со всего маху хватил его яйцом по лбу.

Яйцо треснуло, развалилось, ключ из него выпал, а Балагула, как назло стоявший на краю обрыва, от неожиданности слетел с вершины в пропасть.

Все только ахнули. Кондрат застыл с разбитым яйцом в руках.

Фомич подошёл и подобрал лежавший на земле ключ. Ничего не сказал Кондрату. Только скомандовал:

- Все вниз! Этот, - он указал на Кощея, - пойдёт с нами. Пускай посмотрит, что столько лет охранял верой и правдой.

У входа в Кощееву Пещеру мы остались одни, простившись с друзьями, которые продолжили спуск.

Фомич отвалил камень, прикрывавший вход в пещеру, открыв уходящие во мрак крутые ступени. Кощей упёрся, но Фомич так двинул его по шее, что тот скатился вниз по длинной крутой лестнице. Мы пошли следом, спускались вниз очень долго, и наконец остановились перед небольшой железной дверцей.

Глава двадцать восьмая

Сильнее Смерти

- Открываю? - спросил заметно волнующийся Фомич.

- Открывай... - почти шёпотом ответил я, содрогаясь от одной лишь мысли о том, что сейчас переступлю порог Царства Мёртвых.

Заскрипел, отодвигаясь, ржавый засов. Вместо кромешной тьмы, которую я ожидал увидеть, за дверью плавал белёсый туман.

Мы перешагнули порог, и перед нами словно из-под земли вырос огромный Пёс. Изо рта у него вырвались языки пламени, изо рта валили клубы дыма. Голов было три.

Он предупреждающе поднял огромную лапу и пролаял одной из голов:

- Куда?!

- За Настей! - смело ответил Фомич, выступив вперед.

- Залог! - пролаял Пёс другой головой.

- Какой залог? - растерялся Фомич. - Нам про залог ничего не говорили.

- Залог!!! - рявкнули все три головы пса вместе.

Фомич растерянно огляделся по сторонам и решительно вытолкнул вперёд Кощея, ничего более подходящего не обнаружив.

- Вот это пойдет?

Пес принюхался, пошмыгал тремя мокрыми блестящими носами и пролаял всеми тремя головами, но поочерёдно:

- Сойдёт!

- Проскочит!

- Скушаицааа...

- Не смейте! - орал Кощей. - Залог не едят!

Мы уходили по длинному тоннелю вдаль. Мимо нас проплывали тени. Их было множество, и все они походили одна на другую.

- Как же ты отыщешь здесь свою Настеньку? - шёпотом спросил я.

Фомич только плечами в ответ беспомощно пожал, судя по всему, его самого мучил тот же самый вопрос.

И тут я уловил мерный плеск воды где-то в полумраке.

- Вода! - удивленно заметил я, толкнув Фомича.

Мы пошли на эти звуки. Шагов наших не было слышно. По-настоящему мёртвая тишина висела вокруг нас.

Вода показалась внезапно, словно кто-то перед самым нашим носом расстелил эту тяжело и медленно бегущую куда-то водяную дорогу. Но вот что странно: плеск прекратился. Река, довольно широкая, текла совершенно бесшумно. Мерно катились её черные тяжёлые волны. Другой берег отсюда не было видно, как мы ни вглядывались. Он надёжно скрывался в белёсом тумане.

Неожиданно прямо на нас из этого тумана выплыла лодка и ткнулась в берег.

В лодке сидел сгорбленный старик, с большой косматой белой бородой до пояса, лысый, с веслом в натруженных руках.

- Ты кто? - спросил его Фомич.

- Лодочник, - шевельнул мохнатыми белыми бровями старик.

- А что возишь?

- Не что, а кого, - поправил Лодочник. - "Что" здесь не возят. Здесь это никому не нужно. Ничего никому не нужно. Души перевожу в Царство Мертвых...

- А мы где? Разве не в Царстве Мёртвых? И кто это в таком случае? спросил Фомич, указав на медленно летящие мимо нас в молочном тумане тени.

- Это? - прищурился Лодочник. - Это так... Ну, вроде как тоже Души. Только неприкаянные.

- Как это? - спросил я.

- Да вот так у них получилось, - нехотя пояснил Лодочник, нетерпеливо перекладывая вёсла. - Никакие это... Потом поймёшь...

- Перевезёшь нас? - спросил Фомич, присаживаясь перед лодкой на корточки, стараясь заглянуть старику в глаза.

- Вас? - он надолго задумался, глядя в чёрную воду.

За то время, пока он смотрел, пока он думал, я успел хорошо его рассмотреть: на нём была длинная до пят холщовая рубаха, ужасно ветхая и грязная. Ноги босые, с шишками и синими верёвками расширенных вен. На худой жилистой шее торчала голова, длинная и вытянутая кверху. Вокруг лысины росли реденькие пучки и колечки тонких седых волос. Над маленькими и хитрыми глазками висели кустами седые бровки. Прямо из них произрастал длинный крючковатый нос, нависавший так низко, что Лодочник забавлялся тем, что когда думал, трогал его над нижней губой языком. Усов у него не было, но зато вокруг острого подбородка весело кружилась белая борода, спадая клочьями на грудь.

- Вас я могу перевезти на другой берег только за взятку, - вздохнул наконец, с явным сожалением расставаясь со своими мыслями, Лодочник.

- А разве можно за взятку перевозить?! - вкрадчиво спросил я. - Ты же на службе! Это называется коррупция!

- Может, и так оно называется. Мне всё едино, - уныло согласился Лодочник. - Только если не дадите мне взятку, или коррупцию, то останетесь здесь. Кроме меня, Фомич, некому будет тебя в этом Царстве Мёртвых к твоей Насте через реку перевезти. А Живых я вообще не имею права возить.

Я хлопнул себя по лбу и побежал обратно к входу.

Трёхголовый Пёс сидел и облизывался всеми тремя головами.

- Съел?! - заорал я на него.

- Сожрал! - подтвердил Пёс с удовольствием.

- Что ж ты, зверюга, наделал?! - набросился я на обжору. - Тебе оставили на временное хранение существо...

- Да не ел я никакого существа! - обиделся Пёс, огорчившись всеми тремя головами. - Я муху съел!

- Какую там муху ты съел?! - закричал я на него, возмущённый таким наглым враньём. - А где же наш залог, который мы тебе оставляли? Где Кощей Бессмертный? У тебя брюхо вон какое круглое!

- Муха в лягушке была, - стали объяснять мне головы, перебивая одна другую. - Лягушка некоторым образом находилась в цапле, цаплю проглотил орёл, орёл оказался во льве... Ничего себе, вкусная была львятинка...

Пёс облизнулся тремя языками.

- Давай залог обратно! Тебе нельзя его оставлять! - закричал я на него. - Разве можно тебе залог требовать?

- Ладно, можно, нельзя, - разворчались головы. - Харону взятку давать можно, а мне залог требовать нельзя? Думаешь, не знаю зачем тебе обратно залог потребовался? Небось, опять Харон взятку требует?

- Какой Харон? - изобразил я непонимание.

- Ладно, не притворяйся. Забирай свой залог и катись к своему лодочнику. Жёсткий он какой-то, твой залог... Вылезай! - рявкнул Пёс, вставая.

Из-под него с трудом выполз Кощей, которого эта псина использовала как подушку для сидения. Я схватил его за рукав и потащил за собой.

- Вот. Пойдёт такая взятка? - вытолкнул я его перед собой, добежав до дремавшего в ожидании Лодочника.

- Ну-ка, повернись, - Лодочник осмотрел Кощея и сказал: - Товар не ахти какой, но взять можно. Что ещё с вас возьмёшь? Грести умеет?

- Откуда? - обиделся Кощей. - Меня таким глупостям не обучали.

- Ничего, научим, - почти ласково сказал Лодочник.

От этих слов его повеяло таким холодом, такой безысходностью, что Кощей сразу сник и умолк, и даже мне стало не по себе.

Лодочник перевёз нас на другой берег.

- Как тебя крикнуть, когда обратно переправиться нужно будет? спросил я угрюмого Лодочника.

- Я подожду, - сказал он.

- Откуда ты знаешь, что мы недолго?

- Знаю...

- Как мы здесь мою Настю искать будем? - потёр в задумчивости подбородок Фомич, вглядываясь в пелену белого густого тумана перед нами.

Но искать нам никого не пришлось.

Не успели мы отойти двух шагов от берега, как на шею Фомичу бросилась миловидная молодая женщина, круглолицая, с косой.

- Я знала, что ты придёшь! Я так тебя ждала! - сквозь слёзы шептала она, прижавшись щекой к груди Фомича.

- Ты можешь вернуться в царство живых! - взяв жену за плечи и глядя ей в глаза, быстро проговорил Фомич. - Спеши!

- А ты?! - распахнула глаза Настя.

- Потом, дорогая, всё потом объясним, - замялся отважный Воин. - Вот он тебе по дороге всё расскажет. А сейчас некогда, если вы опоздаете выйти, все здесь останемся. Торопись, Настенька! Скорее в лодку!

- Куда, собственно, торопитесь, молодые люди? - раздался удивительно красивый женский голос.

Мы дружно обернулись.

Около лодки стояла по-настоящему прекрасная, - только сейчас я понял значение этого слова - Женщина.

Высокая, стройная, в лёгком белом платье, чёрные волосы плавными волнами спадали на плечи. Высокая грудь, тонкая талия, длинные стройные ноги, руки с тонкими запястьями и длинными гибкими пальцами без украшений. Большие тёмные глаза, длинные ресницы, чувственный рот, упрямый подбородок, чуть вздёрнутый на самом кончике прямой нос, всё было совершенно, даже слишком белая кожа не портила её.

- Так куда же спешат молодые люди? - повторила она свой вопрос.

- Мы пришли за Настей, - выступил вперёд Фомич.

- За тобой, Настенька? - повернулась Женщина к стоявшей в стороне жене Фомича. - Неужели ты покидаешь Царство Мёртвых? Зачем? И что хорошего ТАМ, наверху? То ли дело здесь: покой, тишина... Подумай. И зачем уходить? Всё равно возвращаться. А это, кажется, Фомич? Наслышана... К нам? Рада... А это что за красавчик?

Она устремила свой взгляд на меня, и я почувствовал, что земля уходит у меня из-под ног... Закружилась голова, и дальнейшее я слышал как во сне...

- Живой? - удивилась Женщина. - Надо же! Слышала я, что изредка, но заглядывают сюда Живые, но сама не встречала. К сожалению, не довелось. Дай-ка я на тебя поближе посмотрю... Какой красавчик!!

Она подошла вплотную, почти касаясь меня высокой грудью. Посмотрела в глаза и тонкими прохладными пальцами откинула у меня со лба волосы. Пальцы пробежали по моему лицу тихой лаской.

- Такой красивый и уходит от нас... - вроде как с затаённым сожалением, сказала она. - Можно, я тебя поцелую?

Не дожидаясь моего ответа, Женщина привстала чуть-чуть на цыпочки, правую руку положила мне на грудь, прямо на сердце, а левой рукой обвила нежно шею, приблизив свои губы к моим...

Поцелуй её оказался одновременно сладок, горяч и леденящ... Губы мои обожгло огнём и льдом. Голова закружилась, сердце, казалось, перестало биться, но мне было безразлично, главное для меня в этот момент было, чтобы бесконечно длилось это блаженство поцелуя. Меня обволакивало холодом и покоем, я уплывал, уплывал куда-то...

Она сама прервала этот долгий поцелуй и отошла торопливо на шаг назад, слегка оттолкнув меня от себя.

- Не стойте! - махнула она рукой. - Вам некогда. Лодочник ждёт, воды Стикса текут вспять, время уходит.

Подхватив Настю, я спустился в лодку, не сводя глаз с этой прекрасной Женщины, подарившей мне поцелуй, который останется со мной на всю жизнь.

Она горько усмехнулась, чуть заметная ниточка морщинки на секунду скользнула по белому мрамору её лба.

- Что, сладок мой поцелуй? Уплывай! Сейчас не время. Но я тебе обещаю, я ещё поцелую тебя. Обязательно! По-настоящему! И тогда уже не разомкну уста...

И сама оттолкнула нашу лодку от берега.

Лодочник неожиданно сильными ударами весёл выгнал лодку сразу на середину реки. Скрылся в белом густом тумане берег, на котором остался отважный Ночной Воин Фомич, уже невидимый отсюда, остался на этот раз уже навсегда. Тот самый Фомич, к которому я успел привязаться и полюбить... Я смотрел вперед, и слёзы застилали мне глаза. Ко мне прижималась испуганная и растерянная Настя.

- А кто эта Женщина? - спросил я у Лодочника.

- Женщина?! - усмехнулся он недобро. - Ты с самой Госпожой Смертью повстречался... Отметила она тебя... Как отпустила? Не понимаю...

Лодочник удивленно покрутил головой.

- Смерть? Вот эта прекрасная Женщина и была сама - Смерть?! - не поверил я. - Смерть же...

- Костлявая и с косой? - впервые улыбнулся угрюмый Лодочник. Глупые вы, живые. Напридумываете глупостей и рассказываете друг другу. Потому и Смерти боитесь. А она - сильная и прекрасная, как Любовь, а может, и сильнее. С ней приходят покой и тишина. А у вас что? Суета сует... Тьфу!

Лодка ткнулась носом в берег. Мы с Настей быстро выскочили из неё.

Хитрый Кощей попытался незаметно вслед за нами проделать то же самое, но Лодочник поймал его за шкирку:

- Куууда?! Ты, красавчик, со мной поработаешь, поможешь старику. А вот и работа, легка на помине...

И действительно, навстречу нам с Настей шли к берегу солдаты. Много солдат.

Они шли толпой. Форма у них была разная, но здесь никто не обращал на это внимания. Здесь они были одинаковые. Мёртвые. Им стало нечего делить. Все дележи остались там, в той жизни, которую, пожалуй, не стоило покидать. Я понял, чем они были похожи, кроме того, что были одинаково мёртвые. Они были одинаково молодые. Молодые и мёртвые. Это было так нелепо. И только здесь, в Царстве Мёртвых, видя этих примирившихся в смерти солдат, я понял, как нелепа война. Как она ничего не значит по сравнению с жизнью.

Я подхватил Настю за руку и почти бегом бросился к выходу.

- А как же... - начала было она.

Но я остановил её вопросы:

- Потом, я всё потом объясню...

Перед нами опять встал Пёс, преграждая путь на выход. Он ощерился, вздыбил на загривке шерсть и залаял:

- Залог! Залог! Залог!

- Я - Живой! - заорал я на него, понимая, что Лодочник не вернёт мне Кощея, да и времени могло не хватить, а оставаться в этом мрачном Царстве, слуга покорный! - Я - обратно!!!

Но моё отчаянный крик не возымел на трёхголового сторожа никакого действия. Пёс изрыгнул на меня огонь, изрядно перепугав Настю. У меня тоже мурашки по коже пробежали: неужели мы где-то ошиблись? Неужели я не выйду отсюда?

Пёс шёл прямо на меня, вращая красными кровавыми глазами и скаля пасти на всех головах. Я пошарил по карманам и нащупал какую-то тряпицу, вспомнив: "Мёртвое живого не боится. Живое не может убить мёртвое. Мёртвое боится мёртвого..."

Надо мной словно шепоток пролетел, лёгким ветерком ушей моих коснувшись.

Ай да старушка, ай да Ведунья!

Я достал платок, развязал его, терпеливо дождался, пока Пёс подойдёт вплотную, и высыпал на него весь пепел, прокричав:

- Получи мёртвый мёртвое!

Пёс закрутился волчком на месте, фыркнул чёрными клубами дыма, и... превратился в кучу пепла.

Перепрыгнув через неё, я бросился к двери, увлекая за собой Настю.

У входа в Пещеру нас встречали восторженно приветствовавшие наше появление Витязи, Воины Чёрного Колдуна, Борода, Кондрат, и... ура! Балагула - живой и невредимый. Нас с Настей целовали, жали нам руки...

Всё и все перемешались в радостной толчее. Все суетились, смеялись, и обнимали друг друга.

В этой толчее меня кто-то настойчиво потянул за рукав. Я обернулся. Передо мной стояла Настя. Она сказала:

- Я теперь всё знаю. Спасибо вам всем-всем, а вам особенно, вы живой рискнули войти в Царство Мёртвых, чтобы выручить оттуда жену чужого человека. Большой любви вам, - она поклонилась мне. - Здесь так хорошо! Я так счастлива, что смогла увидеть всё это ещё раз! Спасибо. И... я пошла...

- Куда?! - схватился я за голову, догадываясь, что она мне ответит.

- Туда... - ответила она тихо, показав на вход в Царство Мёртвых.

- Но ведь...

- Я всё знаю...

- А что всё-таки ТАМ? - не удержался я.

- ТАМ? - переспросила Настя помертвевшими сразу губами.

Она помолчала, словно собиралась с духом, и ответила тихо:

- ТАМ - ничего...

- Так зачем же ты возвращаешься туда?!

- Я к Серёженьке! - ответила она, убегая в темноту пещеры.

- Куда ты? Вернись! - закричали ей вслед. - Не успеешь! К какому Сереженьке?! Неужели всё зря?!

- Разве может быть любовь - зря?! - отозвалась Настя, исчезая в темноте. - Я бегу, я успею! Я к Сереженьке - к Сергею Фомичуууу...

* "На углу на Греческой..." - стихи Михаила Светлова