Павел Павлович Стожков 8.11.1792, Кролевецкий уезд, Черниговская губерния, – 10.03.1879, Таганрог

Павел Павлович Стожков был родом из дворян Черниговской губернии, Кролевецкого уезда. Так значилось в его билете за номером 1402, выданном Кролевецким земским судом 13 февраля 1858 года. Его отец, коллежский регистратор, и мать имели 800 душ крестьян. Их младший сын, названный Павлом Павловичем в честь Павла-исповедника и, конечно, отца, родился 8 ноября 1792 года.

«Когда я был еще малым, – вспоминал Павел Стожков, – то отец хотел учить меня высоким наукам, так как и брат мой, штабс-капитан Иван Павлович, был человек образованный, но я не захотел.

Все мое желание от юности было – молиться Богу, а намерение – идти по святым местам. Но отец мой противился этому и никак не хотел меня отпускать. Когда мне было 16 лет, я украдкой оставил дом родителей и проходил по святым местам целый год, и, когда воротился домой, отец хорошо побил меня с наказом, чтобы я более и думать не смел о страннической жизни и хождении по монастырям. Но сердце мое не могло успокоиться и согласиться жить той жизнью, которая желалась отцу».

Как жил Павел в отцовском доме до двадцати пяти лет, практически ничего не известно, кроме того, что намерения своего «уйти куда-нибудь ради спасения души», он не оставлял все это время. Видя подобное упорство, отец решается разделить свое имущество между двумя сыновьями. При разделе Павлу досталось «много имущества, скота и овец, также несколько сот душ крестьян» и шестьдесят тысяч рублей. Все крестьяне получили вольные, скот и движимое имущество было продано, а вырученные деньги розданы бедным. Получив, наконец, благословение отца, Павел ушел из дома навсегда.

Более пяти лет он ходил по святым местам, но нигде не остался, выбрав для постоянного места жительства заштатный город Таганрог, недалеко от родной Малороссии. Здесь он забывает окончательно свое дворянское происхождение, ведет самый простой образ жизни, работает, одевается в крестьянскую одежду и переходит на народный малороссийский язык.

В Таганроге он жил на разных квартирах: на Касперовке, в крепости, двадцать лет на Банном спуске у вдовы Елены Никитичны Баевой. Потом снял отдельный домик за 75 рублей в год в Депальдовском переулке у Ефима Смирнова. В этом домике он проживет до глубокой старости, здесь и скончается в 1879 году, здесь же, в Депальдовском переулке, № 88, со временем появится подворье старца Павла. Но пока Павлу Стожкову об этом не время даже думать.

От природы наделенный хорошим здоровьем и физически сильный, первое время он нанимается на поденную работу на хлебных ссыпках таганрогских купцов Солодовых. Любит посещать храмы, особенно Успенский собор, которому делает много пожертвований. В этом храме было восемнадцать серебряных лампад с надписью, что они пожертвованы Павлом Павловичем Стожковым.

Простая серая подпоясанная свитка, большие мужицкие сапоги, простой работы серая суконная шапка не скрывали благородного внешнего вида и обаяния, многие, особенно женщины, считали его привлекательным и даже красивым. Зато большая палка в руках – неизменная спутница, хорошо отражала строгость характера хозяина, маскируя доброту сердца.

Поселившись в отдельном доме, Павел Павлович стал принимать к себе в качестве послушников жильцов: стариков и юношей, вдов и девиц. Послушников держал в строгости. Запрещал работать по праздникам, пить чай, есть, вообще что-либо делать без его благословения.

«А лыхо буде!» (А лихо будет!) – присказка-угроза старца для непослушных и нерадивых, известная в то время всем таганрогцам. Потому что в городе и в его окрестностях знали, что Павло Павлович – человек не только очень набожный и строгий, но мудрый и прозорливый.

Каждый день старца был похож один на другой. С раннего утра – в храм: свечи поставить, иконы протереть – у него для этих целей всегда было белое полотенце припасено, а иконы, которые он обихаживал больше других, прихожане между собой называли «павловскими».

Из храма – на базар: обходить торгующих, давать наставления. Он терпеть не мог грызущих семечки, считая подобное занятие праздным. Поэтому торговки, при виде старца идущего с неизменной палкой в руках, подхватывались, прятали семечки, отряхивали с себя шелуху, передавали по рядам о его приближении, чтобы все успели замести следы «преступления».

– А лихо будет! – грозил старец палкой. – Отряхнулись уже! – и неодобрительно качал головой. За подобное непослушание он мог и наказать – отказаться взять милостыню у провинившейся.

В три-четыре часа пополудни он возвращался домой обедать. На обед обычно варился борщ по самому что ни на есть простому и незатейливому рецепту. Все нужные для борща овощи крошились, складывались вместе в большой глиняный горшок, заливались водой и квасом. После этого горшок ставился в русскую печь, в дальний угол. Печь закладывалась кизяком и растапливалась, когда кизяк прогорал, печь закрывалась заслонкой, и борщ варился сам до готовности.

В доме старца – несколько комнат, одна из них – келья старца, вся в иконах. Под иконами у стены – деревянная скамейка с кувшинами, наполненными песком, в песок вставлены свечи, горевшие день и ночь. У многих икон горели лампады. Около одной из стен стояла голая скамья, на которой хозяин спал. Остальное пространство кельи было заполнено кадками, горшками, корзинами и мешками с хлебом, бубликами, маслинами, черносливом, лимонами, апельсинами, медом и прочей снедью. На стенах висели сумки с просфорами. Если бы не иконы со свечами и лампадами, келья ничем бы не отличалась от обыкновенной кладовой, еще меньше она походила на жилую комнату.

Все эти съестные припасы старец раздавал посетителям и живущим у него послушникам и послушницам, но не поровну, а по своему усмотрению, часто с притчей, скрытый смысл которой таил информацию о будущем.

Например, был такой случай. Зашел к старцу в гости протоиерей Успенского собора Федор Покровский с супругой. Старец принял их очень радушно. Протоиерею подарил небольшую иконку Божьей Матери «Нечаянная радость», а жене его сказал: «На тебе, Софья, крест и просфору». Подарок оказался не без значения. Дети у них выросли своенравные, Софья жаловалась, что «целый век свой несет крест от них», а после смерти мужа ей предоставили место в просфорне.

Помимо своих послушников и посетителей старец заботился о заключенных в тюрьме, которая в то время располагалась на старом рыбном базаре. Каждую неделю посылал арестантам пищу: печеный хлеб пудами, два-три пуда мяса, большие горшки с борщом – их послушницы старца носили на коромыслах. Если же острожник заболевал или умирал, что случалось нередко, забота старца усиливалась: он давал денег на одежду и на гроб для умершего. Часто при приближении смерти преступники составляли список своих грехов на бумаге и передавали через надзирателя старцу, чтобы он помолился за их грехи перед Богом.

Нередко солдаты, закончившие царскую службу, шли к старцу за благословением. Однажды один из них ждал в приемной у старца.

– Марья, зови ко мне иеромонаха, – велел Павел Павлович.

– Нет здесь никакого иеромонаха, только солдатик один, – растерялась женщина.

– А лихо будет! Что ты старца учишь? Зови!

Впоследствии бывший солдат стал иеромонахом Глинской пустыни Киевской губернии, а лет через 25 после смерти старца открыл на Кавказе скит и был его первым настоятелем.

Много посетителей приходило к старцу: за советом, помощью, утешением, благословением. Во внимании Павел Павлович никому не отказывал, вот только результаты визита часто бывали неожиданными. Было дело, и наказывал старец, в частности за жадность.

Тяжкий грех – жадность

Жила недалеко от Таганрога, в деревне Барандыкине, Мария Моисеевна Абрамова с мужем и сыном-гимназистом. Сын учился в Таганроге в гимназии при пансионе, и родители часто приезжали его навестить. Вот однажды приехали родители к сыну, а по дороге зашли побеседовать к старцу. Перед визитом Мария Моисеевна решила для себя, что пожертвует старцу рубль, но не пожертвовала: пожалела, или решила, что ее сыну он нужнее.

Родители навестили сына, порадовались его успехам, и довольная мамочка дала сыну на гостинцы злополучный рубль. Проводив предков, юный гимназист отправился тратить капитал, но. рубль нигде не принимали к оплате, считая фальшивым. Да еще мальчишка получил от торговцев нагоняй вместо сладостей. Понятное дело, он высказал все, что думает о родителях, которые опозорили его перед всем городом. Госпожа Абрамова, сразу сообразила, в чем тут дело, забрала у сына целковый и пошла виниться перед старцем. Что ей сказал при этом Павел Павлович – не так уж и важно, по сравнению с тем, что «фальшивый» рубль тут же опять стал платежеспособным.

Как Евдокия Потапова, жена бондаря, дочек замуж отдала

Было у таганрогского бондаря Михаила Потапова, человека работящего и с достатком, две дочери – Елена и Ефросиния – и глупая жена. Однажды посватался за Елену старший приказчик богатого купца Кожухова. Мать на радостях – жених-то завидный – чуть было сразу согласие не дала, но одумалась, о приличиях вспомнила. Родители жениху обещали подумать, спросить согласие дочери, словом, сделали все, что полагается в подобных случаях делать. И вот уже стоит жена бондаря в прихожей у старца Павла. А он и сам к ней не выходит, и в свою келью не пускает, хотя она уже несколько раз нетерпеливо дергала дверь, пытаясь открыть.

К слову сказать, Евдокия Потапова старца Павла не очень жаловала. Мужа, часто заглядывающего к старцу за советом, ругала. Не нравилось, что младшая ее, двенадцатилетняя Фроська, зачастила к старцу, который как увидит девчонку, тут же начинает изображать, как будто на разных инструментах играет, и говорит непонятно: «А ты, Фроська, давай, пляши и перекидывайся. Да ты еще будешь, будешь у меня играть на музыке и на дудке». Да и не столько за благословением побежала к старцу Павлу жена бондаря, сколько удачей похвастаться.

– Кто? – наконец подал старец голос из-за двери.

– Я, батюшка, – женщина снова дернула дверь на себя, но она не подалась. – Благословите мою Елену на брак, уж такой жених завидный, состоятельный.

– Отправляйтесь с Оленой в Киев, – вдруг совсем не к месту сказал старец, – потяните время, загляните в Почаев, к Божьей Матери, а там и видно будет.

– Да жених-то ждать не станет, – замахала руками Евдокия.

– И не надо, лучше найдется, – усмехнулся старец за дверью.

– Где ж его найдешь, лучшего, – пробурчала женщина, – надо пользоваться случаем, пока замуж дочь берут, еще одна на руках – не сегодня-завтра на выданье. – Последние слова она проговорила себе под нос, уже выходя из дома старца.

Со свадьбой затягивать не стали. Пригласили на торжество и старца со всеми домочадцами-послушниками.

– Идите, – напутствовал старец послушниц, наряжающихся в Успенский собор, – и хорошенько смотрите, как бондарь будет дочь венчать.

– Ой, батюшка, так все было торжественно и красиво, что и передать нельзя, – делились вечером женщины впечатлениями со старцем, остававшимся дома.

– Ну, теперь смотрите, как Олена жить будет, – грустно качал головой Павел Павлович.

Буквально сразу же после свадьбы выяснилось, что молодой муж отчаянно проворовался, купец с ним церемониться не стал, выгнал. Женино приданное пошло на покрытие убытков. После этого бывший приказчик бросил жену, уехал в другой город, где при не совсем выясненных обстоятельствах в скором времени умер. Елена вернулась к родителям и прожила с ними 15 лет, после чего снова вышла замуж и опять крайне неудачно.

Ее сестре Ефросинии с мужем тоже не повезло. Правда, он ее любил, как потом выяснилось. Характер у мужа был неспокойный, ветреный, а потому он много гулял, не меньше пил, жену, когда попадалась под руку, бил. Ефросинья долго терпеть не стала, бросила мужа и убежала к родителям. Он пытался вернуть ее и, не добившись результата, застрелился. Овдовев, Ефросиния поступила на сцену, где пела, танцевала и «играла на музыке и на дудке».

Приключения честной вдовы Гликерии и дочери ее Лукии

Осев в Таганроге, Павел Стожков, про святые места не забывал и регулярно совершал длительные паломничества. Особенно часто он бывал в Киеве, Почаеве и на Соловках. Но с возрастом долгие путешествия стали ему не под силу, и он начал отправлять по святым местам своих послушников и других желающих.

Жили в селе с красноречивым русским именем Голодаевка мать с дочерью – Гликерия с Лукией. Часто приходили к старцу за советом и благословением, ходили по его наказам и поручениям по святым местам, в одной только Соловецкой обители были шесть раз.

Однажды, когда после очередного посещения старца Гликерия с Лукией собирались домой, тот протянул девушке шесть рублей:

– На тебе, дивчина, шесть целковых, они тебе пригодятся.

Мать с дочерью очень удивились – старец никогда не давал им денег просто так, только на паломничества. Девушка засмущалась, отвела руки за спину:

– Батюшка, не надо мне денег.

– А лихо будет, хозяина учишь! – сердито погрозил старец. – На, гроши!

Лукия взяла деньги, они попрощались со старцем и пошли домой. Но едва вышли за город, с Гликерией сделалось дурно, идти она не могла. На их счастье мимо проезжала подвода, и до ближайшего села Покровского они доехали сравнительно быстро. В селе у них были знакомые, которые оставили их ночевать. Ночью Гликерии стало совсем плохо, и, дождавшись рассвета, Лукия побежала за приходским священником, чтобы он соборовал и причастил ее мать. На это ушли четыре рубля, данные старцем. Как только священник ушел, Гликерия лишилась чувств и моментально скончалась. Дочь в слезах, знакомые в горе – нежданно-негаданно покойница в доме, – приготовили ее к обряду погребения, положили на стол. Все, что нужно к погребению, Лукия купила на оставшиеся два рубля.

В это время мимо села ехала к старцу в Таганрог некая Елена, знавшая и Гликерию, и ее покровских знакомых. К ним-то она и заглянула по пути. Погоревав о безвременно ушедшей Гликерии, Елена поехала дальше, а через несколько часов покойница, к всеобщему ужасу, внезапно встала со стола, молча взяла дочь за руку и повела домой.

Между тем Елена приехала к старцу в Таганрог.

– Ну, Олена, что ты видела в дороге? – встретил ее старец у порога.

– Гликерия умерла.

– Я и без тебя знаю, что умерла. Да еще оживет, да еще долго будет жить на свете.

Гликерия после своей неожиданной «смерти» жила еще 20 лет.

Отправляя паломников по святым местам, старец всегда снабжал их самым необходимым и небольшой суммой денег на дорогу. Правда, денег давал мало, говоря, что кто в странствии не просит Христа ради, тот и не странник. Однажды летом, снаряжая Гликерию с Лукией в очередное паломничество, старец выдал им по огромной и тяжеленной бурке. Женщины, как увидали «подарки», – в слезы. Упрашивали, упрашивали старца позволить им оставить неудобный груз дома, да только рассердили. Без знаменитого «А лыхо буде!», конечно, не обошлось. Делать нечего, пошли навьюченные, а в дороге, посреди чиста поля, застала их буря, да с таким крупным градом, что, если бы не бурки, не известно, вернулись бы женщины домой.

Дела торговые

Рассказывают, что приходил к старцу за советом таганрогский купец и почетный гражданин Иван Герасимович Патычкин с сыном Василием.

– Благословите, батюшка, решили мы с сыном магазин открыть по бакалейной части.

Посмотрел старец на молодого купца.

– Угу, – говорит, – рано еще. Подождать надо.

– Чего ждать-то? – удивился купец. – Сын вот хочет делом заняться.

Открыли купцы Патычкины новый магазин и первое время нарадоваться не могли – так удачно пошла торговля. Однако года не прошло, как дело стало идти все хуже и хуже, пока совсем не заладилось. Сын по молодости серьезно проторговался, и магазин пришлось продавать за долги.

Крупные, как бы сейчас сказали, оптовые, покупки старец совершал в бакалейном магазине братьев Пенчуковых, почетных граждан Михаила и Ивана Петровичей. Деревянное масло покупал пудами, ладан, продукты, в частности маслины, – все то, чем всегда была переполнена его келья, и что он щедро раздавал своим посетителям и послушникам.

Братья Пенчуковы были холосты, с ними жили три их сестры, старые девы, и родной племянник Трифон Кузьмин, служивший в их магазине приказчиком. Племянник оказался ловким малым, быстро нажился на своей должности и открыл собственный бакалейный магазин на старом базаре. Он даже посылал к старцу с предложением приходить за покупками к нему – переманивал постоянного покупателя у родственников. Но Павел Павлович к новоявленному купцу не пошел:

– С него толку мало будет, а я буду у его дядька брать.

Открыв свое дело, Трифон Кузьмин зажил на широкую ногу: купил кирпичный дом, стал устраивать званные обеды и ужины и, что называется, сорить деньгами. При таком образе жизни деньги у него быстро закончились, несмотря на довольно успешную торговлю. Он был вынужден расстаться с делом и в скором времени уехал из города, неизвестно куда. Толку от него действительно оказалось мало, во всяком случае, в этом бакалейном магазине.

А его дядья, накопив капитал, стали строить роскошный двухэтажный особняк из кирпича.

– Иван Петрович, – как-то сказал старец одному из братьев, – на что ты дом строишь? Уж лучше по кирпичику переносил бы в море.

Купец шутке посмеялся и забыл про нее. Особняк выстроили, справили новоселье, но пожить в нем Пенчуковы толком не успели. Сначала оба брата один за другим заболели и умерли, чуть ли не в тот же год, а потом, в скором времени к ним отправились и их сестры. Дом остался без хозяев.

Драмы

Павел Павлович жил в большом шумном городе, встречался в со многими людьми на базаре, в церкви, в магазинах, был причастен к суетной жизни, в которой нередко разыгрывались настоящие драмы.

Пришла как-то раз к старцу Любовь Федоровна, молодая дама, недавно вышедшая замуж.

– Батюшка, помолитесь за моего мужа Ванечку, он очень больной.

Ее «Ванечка» был человеком в годах, если не сказать старым, и богатым: имел свечной заводик, приносивший ему немалый доход, добротный дом и солидное состояние. Любовь Федоровна вышла за него замуж без любви, из-за денег.

Павел Павлович вместо ответа запел ей песню: «Ой умри, умри, старый пан, я пойду за молодого. Как умер старый пан, а она пошла за молодого. Как начал молодой пан делать ей много ран, тогда она пришла на могилу к старому пану и давай голосить громким голосом – в этом месте старец вдруг поднял голос вверх, – ой, встань, встань, старый пан, и полюбуйся на мои раны, что наделал мне молодой пан».

Закончив, он повернулся и ушел в свою келью. Любовь Федоровна недоуменно посмотрела ему в след.

– Что это батюшка пел? – спросила она у его послушниц и неловко хихикнула.

– Это он про вас, – был ответ.

Любовь Федоровна покинула старца раздосадованная.

Очень скоро жизнь ее резко изменилась. Муж, не оправившись от болезни, умер, оставив ей в наследство все, что имел. Молодая женщина вдовела недолго, быстро вышла замуж. Новый муж был молод и красив, чем выгодно отличался от прежнего, но теперь уже он вступал в брак без любви. Правда, Любови Федоровне знать об этом было не положено, до тех пор пока где притворством, где лестью, он не добился, чтобы она все состояние, оставленное ей покойным супругом, переписала на его имя. После этого притворяться ему стало все труднее и труднее, и он, чтобы полностью обезопасить себя от каких бы то ни было неожиданностей, решил от жены избавиться.

Любовь Федоровна, чувствуя в последнее время напряженность отношений между ними и теряющаяся в догадках, очень обрадовалась, когда в рождественские праздники муж предложил ей покататься по замерзшему морю на козырьках. Они поехали кататься, и муж был так предупредителен, любезен и весел, что женщина выбросила из головы грустные мысли, списав все подозрения на свои расстроенные нервы. Катаясь по льду, молодые расшалились как дети, и Любовь Федоровна не заметила, как оказалась рядом с полыньей, в которую муж ее «нечаянно» сильно толкнул. Женщина удержалась на льду, но выражение лица мужа ей очень не понравилось. Тот, впрочем, быстро справился с эмоциями, обратил все в шутку, однако попытку повторил. На счастье Любови Федоровны недалеко проезжали рыбаки, видели их, и муж рисковать не стал.

Вернувшись домой, женщина поспешила на кладбище, где на могиле первого мужа пропела ту самую песню, которую пел ей старец. С молодым мужем она развелась.

Однажды, когда старец шел по улице, одна хозяйка, высмотрев его из окна, обратилась к нему:

– Павло Павлович? Муж мой сильно болен, помолись, чтобы он выздоровел.

Старец остановился, помолился, потом поднял голову вверх, посмотрел на женщину и сказал:

– Ты сама за себя молись Богу, – и пошел дальше.

В скором времени тяжело больной муж выздоровел, а она сама заболела и умерла. Муж жил долго, снова женившись.

В восьми верстах от города жил мещанин Стефан Федорович Иващенко с женой и приемным сыном. Супругам пришлось взять мальчишку на воспитание, потому что свои дети у них хоть и рождались регулярно, да долго не жили. С этой бедой они и пришли к старцу.

– У меня все дети умирают, только и знаю: крестить да хоронить, – пожаловался ему Стефан Федорович.

– Ты хочешь детей. А раньше где ты был? – строго взглянул на него Павел Павлович. – Ты помнишь свой грех? За эту твою вину Бог тебя наказал и не дает тебе радоваться. Я тебе дал бы совет, да ты человек бедный, не сможешь этого сделать. Молись Богу, и я буду молиться, чтобы тебе Бог дал чад, а мне четырех соловецких угодников.

Расстроенным супругам старец дал молитву на сохранение дома от всех бед и велел поместить ее в рамку под стеклом и хранить до смерти. Да еще посоветовал Стефану: «Не ходи в море по воскресеньям, а то утопнешь».

Между тем приемный сын вырос, и в двадцать лет отец решил его женить. Иващенко послал парня к старцу за советом, так как давно уже понял: все, что делалось по совету и благословению старца, исполнялось. Дал сыну для старца севрюгу в подарок и наказал попросить денег на свадьбу – боялся, что своих не хватит.

– Напрасно твой отец затрудняется просить денег для свадьбы, у него и своих хватит для твоей свадьбы, – остро взглянул старец на парня. – А что это ты жениться собрался, осенью будет великий набор солдат.

– Меня не возьмут, батюшка, я у родителей один.

– Так ты думаешь, что одинцов не возьмут, возьмут и одинцов…

Провожая, похлопал парня по плечу со словами: «Ну, Семен, не будешь мне больше ничего носить».

Через неделю Семен заболел и умер.

Эта смерть совсем подкосила Стефана Федоровича. После церковной службы он зашел к старцу.

– Не плачь, Степан, – ласково встретил его Павел Павлович.

– Я не плачу, батюшка.

– Не плачешь, только речка протекла за тобой, как ты вошел в город. И я бы так хотел: сына женить да невестку взять, невестка бы работала, а я сидел да бородку поглаживал. Нет! Делай сам.

Четыре года он посылал Стефана Федоровича со свечами в кладбищенскую церковь к обедне и однажды спросил:

– Степан, сколько тебе лет: шестьдесят есть?

– Нет, батюшка.

– Да я и так вижу, что нет. Я знаю такого человека, долго он жил на свете и трудно было ему доживать до смерти. Была у него жена и четверо детей. Жена умерла, оставив его с малыми детьми. Ты слышишь?

Иващенко догадался, что старец говорил о нем, и наконец решился открыть ему свой тяжкий грех, совершенный в молодости. Но у Павла Павловича было другое мнение на этот счет.

Они встретились на базаре. Старец подошел к Иващенко, молча повернулся к нему спиной и тихо заговорил себе под нос: «Пойду до Павла Павловича, открою ему свой грех, который меня сильно мучает… Да разве Павло Павлович священник? – повысил старец голос. – Вот церковь, которой дана власть вязать и решать грехи, – иди и исповедуй свои грехи». После этого старец повернулся к Стефану Федоровичу и поздоровался с ним, как ни в чем не бывало.

Тяжело далась Стефану Федоровичу исповедь, но когда замолил он все грехи, родилось у них в семье четверо детей. Жена, как и предсказывал старец, в скором времени умерла, и Иващенко пришлось одному поднимать детей. Кстати, старец его не благословил на новый брак.

Много испытаний было в жизни у Стефана Федоровича. Могло даже так случиться, что остались бы его дети круглыми сиротами. Как-то летом приснился ему вещий сон, будто льдины должны задушить его в море, но явилась перед ним Царица Небесная и вытащила на берег. Через полгода, под самым Новый год, его лодку с товарищами во время бури затерло льдами. Он вспомнил сон и начал молиться Богоматери. Внезапно их подхватила неведомая сила и на огромной льдине вынесла на берег.

Первое, что спросил у него старец при встрече после этого случая, отблагодарил ли он Матерь Божью за спасение.

«Мой куст никогда не будет пуст»

Лет за пять до смерти старца, пришла к нему Мария Величко, крестьянская девушка из села Николаевки за благословением: идти ей замуж или в монастырь. Вышел к ней старец и говорит:

– Ою, дивчина, и умрешь у меня, я тебе справлю черный халат и черный платок и будешь жить у меня, никто и знать не будет.

Осталась Мария у старца в послушницах.

Павел Павлович, разменяв девятый десяток, оставался по-прежнему строг к домочадцам, заботясь об их душевном благополучии. Мария рассказывала случай, очень характерный и совершенно в духе всей воспитательной системы старца.

Один из благотворителей принес старцу паюсную икру. Дело к ночи, все уже легли спать, старец зовет:

– Мария! Иди я дам тебе икры, поешь и опять ляжешь спать.

Но Мария уже девушка ученая, знает, что после еды старец заставит долго молиться Богу, да и спать хочется. Но старец не отстает:

– Иди, поешь! Молиться не заставлю: три поклона отдашь и спать пойдешь.

Сонная девушка идет к старцу, и он намазывает ей толстым слоем икры большой кусок хлеба. Икра съедена, три поклона перед иконами положены, можно снова спать. Не тут-то было! И получаса не проходит:

– Наелась икры, да и легла спать, – раздается громкий ворчливый голос старца, – иди, положи двадцать поклонов, тогда и ляжешь.

Делать нечего, надо вставать молиться. Только легла и засыпать стала:

– Мария, где ты есть? Лихо будет, сколько икры поела да только двадцать поклонов ударила, иди еще двадцать положи, тогда ляжешь.

– Батюшка, если бы знала, ни за что бы не ела вашей икры.

И так всю ночь, поклонов сто, – пока не отдала дань за икру.

Однако воспитание пошло на пользу. Мария Андреевна Величко в этом доме прожила без малого 70 лет, став достойной преемницей старца Павла.

После смерти старца, последовавшей 10 марта 1879 года, баронесса Елизавета Константиновна Таубе купила этот дом и передала его послушницам. Так возникло подворье старца Павла, долгие годы хранившее его традиции. И многие помнили его наказ: «Как у тебя будет какое горе, хоть на море, хоть на воле, а ты кричи: «Павло, ратуй!»» – и с благодарностью принимали помощь.

В июне 1999 года Павел Павлович Стожков причислен к лику святых.

Память Павла Таганрогского празднуется 23 марта, в день кончины, 20 июня, в день прославления, и 19 ноября.