Гризельда, мамаша Джонни, рисовала зеленых кошек, как говорится, чтобы к обоям подошло.
Два года уже как ее схватил кондратий и она ни хера не соображала в каком ужасном мире она живет и какой Ад вокруг, потому и постоянно радовалась жизни.
Немая девушка, нанятая «Вечерним Звоном», ухаживала за старушкой, кормила, переодевала, подмывала после сранья и выгуливала в саду. Все в кайф, канареечки в клетке, все, как положено в английской сельской глуши.
Ой, что это за шум?
Будто самолет во дворе приземлился.
— Мама! — воскликнул Джонни-Грустняк.
— За двадцать фунтов обработаю рукой, за тридцатку в рот. Наркотики или в попку, это не ко мне, идите к малютке Бетти Цветочек напротив, я такими вещами уже не занимаюсь, — ответила ему мамаша из пропасти своего безумия.
— Ебнутая на всю голову, — только и мог сказать Джонни, — это я, твой сын Джонни, — и его глотку сжал спазм, а в глазах закипели слезы.
— Джонни, я пытался тебе сказать, — пробубнил Бобби Соккет, не поднимая глаз от узора паркетного, — она в полном ауте, — Бобби сглотнул слюну, — понимаешь я уговаривал «Вечерний Звон» сдать ее в богадельню, но она ни в какую, уперлась, что сама все будет делать для нее.
— Мама, ну че ты? А? — Джонни встряхнул старушку за плечи.
— Вы хотите смазать детским кремом или ментоловым вазелином?
— Где «Вечерний Звон»? — голос Джонни вновь стал твердым как всегда.
— В "Козырной свинке", старик Сезерлойд пристроил ее на теплое местечко, — в голосе Бобби Соккета звучали нотки ревности.
Бум-бум! И они уже летят по Бугезфорду и в сером небе над ними что-то мрачное колышется-колышется.
Подъехали к пабу "Козырная свинка" и…
Об-ба, свежий зловещий трек. Джонни-Грустняк понял, что что-то совсем не так. Черный, жирный, с резким запахом жженой резины трек остается на дороге, когда тачка со включенным на полный газ мотором, кружится на месте, а колеса на тормозе.
Этакий трюк весьма опасен, но при этом не так, чтобы крут. Обычно треки любят крутить подонки всякие, которым плевать на свои шины, типа "эти сотрем, новые будут".
Байкеры-подонки в Бугезфорде. Сердце Джонни застучало тревожный марш, все тревожнее и тревожнее.
— Джонни, не ходи туда, — попросил его Бобби Соккет, — он первым вошел в "Козырную свинку" и увидел все.
— Там пиздец, да? — вздохнул Джонни и закурил сигарету, так и не встав с седла мотоцикла. — Но я должен видеть…
— Джонни, там полный абсолютный пиздец.
Джонни-Грустняк собирается с духом и заходит в этот Ад.
Вот сержант Вислозуб, порезанный, в своей кровушке плавает, помнит Джонни, как тот не хотел его сажать за папашку-извращенца повешенного.
Вот старик Сезерлойд, пришпиленный ножичком к стене, висит. Джонни-Грустняк перо вынимает и аккуратно в карман кладет, кое-кого еще он этим ножичком пощекочет, придет время…
Три невинных девичьих тела, изодранных в разврате: кровь, сперма, фекалии — все как положено, ад и преисподняя!
«Вечерний Звон» — маленькая, трепетная и нежная, изнасилованная и без головы практически. Невинность ее растворилась в сперме подонков. Ох, Джонни, Джонни-грустняк, как все грустно.
Небо вечернее, тучи багровые, в воздухе пахнет грозой.
Кое-кто расплатится за все. Жопа моя не будет знать покоя, пока ужасная и зловещая месть не падет на головы подонков и негодяев. Ад и преисподняя, пятнадцать человек на сундук мертвецов, МЫ ОТОМСТИМ ЗА ВСЕХ!