Розмэри Фелл не была красива. Нет, красивой вы бы ее не назвали. Хорошенькая? Видите ли, если разбирать по косточкам… Но ведь это страшно жестоко — разбирать человека по косточкам! Она была молода, блестяща, необычайно современна, безупречно одета, потрясающе осведомлена обо всех новейших книгах, и на ее вечерах собиралось восхитительно разнородное общество: с одной стороны — люди действительно влиятельные, с другой — всякая богема, странные существа, ее «находки». Иные из них были просто кошмарны, а некоторые — вполне пристойны и забавны.

Два года назад Розмэри вышла замуж. У нее был прелестный сынишка, которого звали… догадайтесь, как? Питер? Нет, Майкл.

Муж прямо-таки обожал Розмэри. Они были богаты, по-настоящему богаты, а не просто состоятельны — какое отвратительное, вульгарное, пропахшее нафталином слово! Если Розмэри нужно было что-нибудь купить, она отправлялась в Париж так же запросто, как мы с вами идем на Бонд-стрит. Если ей хотелось цветов, ее автомобиль подъезжал к лучшему цветочному магазину на Риджент-стрит. Стоя в магазине и оглядывая его своими до странности блестящими глазами, Розмэри говорила:

— Я хочу эти, эти и вот эти. Четыре букета вот этих. И этот кувшин роз. Да, все розы из кувшина. Нет, сирени не надо. Терпеть ее не могу. Она такая растрепанная!

Продавец кланялся и убирал сирень в какой-нибудь темный угол, словно сирень и вправду была постыдно растрепана.

— Дайте мне эти толстенькие тюльпанчики. Красные и белые.

И она шла к автомобилю, сопровождаемая худенькой рассыльной, которая сгибалась от тяжести огромной охапки цветов, завернутой в белую бумагу и похожей на младенца в длинном платьице.

Однажды, зимним днем, Розмэри зашла в маленькую антикварную лавку на Керзон-стрит. Она любила эту лавочку. Во-первых, там почти никогда не было покупателей. А кроме того, хозяин был до смешного внимателен к Розмэри. Стоило ей войти, как он расплывался в улыбке, умильно складывал руки и бессвязно выражал свой восторг. Льстил, разумеется. И все же что-то в этом было такое…

— Видите ли, сударыня, — говорил он тихо и почтительно, — я люблю эти вещи. Я предпочитаю вовсе их не продать, чем продать людям, не способным их оценить, лишенным этого тонкого, редкостного чутья… — И, немного задыхаясь, он разворачивал квадратный кусочек синего бархата, придерживая его на стекле прилавка бледными кончиками пальцев.

Сегодня он припас для нее ларчик. Он хранил его специально для Розмэри и даже никому не показывал. Прелестный эмалевый ларчик, покрытый таким тонким и ровным слоем глазури, что казалось, он облит кремом. На крышке было изображено дерево в цвету, под ним стоял крошечный юноша, которого обнимала еще более крошечная девушка. На ветке висела ее шляпка величиной с лепесток герани. Шляпку украшала зеленая лента. Над их головами, словно ангел-хранитель, плыло розовое облако. Розмари сняла длинные перчатки. Она всегда снимала перчатки, когда ей хотелось получше рассмотреть такие вещицы. Да, ларчик ей нравится. Он ей ужасно нравится, — такая прелесть! Она обязательно должна его купить. И, вертя во все стороны кремовый ларчик, открывая и закрывая его, она невольно думала о том, как хороши ее руки на фоне синего бархата. Должно быть, у антиквара, в самом темном тайнике его сознания, тоже дерзко возникла эта мысль. Он взял карандаш, перегнулся через прилавок, и его бледные, бескровные пальцы робко потянулись к розовым, сверкающим пальчикам.

— Осмелюсь обратить ваше внимание, сударыня, на эти цветы, вот здесь, на корсаже маленькой леди, — негромко сказал он.

— Очаровательно! — Розмэри залюбовалась цветами. — А сколько этот ларчик стоит? — Сперва владелец лавки как будто не расслышал вопроса. Потом тихо-тихо ответил:

— Двадцать восемь гиней.

— Двадцать восемь гиней. — Розмэри помолчала. Она положила ларчик, снова натянула перчатки. Двадцать восемь гиней. Даже для тех, кто очень богат… Лицо ее ничего не выражало. Она пристально смотрела на пузатый чайник, похожий на пузатую курицу, усевшуюся над головой антиквара. Когда она заговорила, голос ее звучал мечтательно:

— Пожалуйста, оставьте его для меня. Я…

Но антиквар уже отвесил глубокий поклон, словно хранить для нее ларчик было пределом человеческих желаний. Конечно, он готов хранить его хоть вечность!

Дверь, сухо щелкнув, закрылась за Розмэри. Остановившись на ступеньке, она стала вглядываться в зимнюю полутьму. Шел дождь, и чудилось, что вместе с каплями влаги на улицу опускаются сумерки, кружась над мостовой, как хлопья пепла. У воздуха был холодный, горьковатый привкус. Только что зажженные фонари казались печальными, как и огни в доме напротив: они горели тускло, точно о чем-то сожалея… А люди шныряли взад и вперед, укрывшись под уродливыми зонтиками. У Розмэри странно защемило сердце. Она прижала муфту к груди. Ей было жаль, что она не унесла с собою ларчик, — его тоже можно было бы прижать к себе. Автомобиль, конечно, ждет ее. Розмэри нужно было только подойти к краю тротуара. Но она почему-то медлила. В жизни бывают такие минуты — страшные минуты, когда человек внезапно вылезает из своей скорлупы и видит мир, — и это ужасно. Нельзя поддаваться таким минутам. Надо скорее ехать домой и выпить чаю покрепче. Но не успела Розмэри подумать о чае, как молоденькая девушка, тонкая, смуглая, призрачная — откуда же она возникла? — остановилась у самого ее локтя и шепотом, похожим не то на вздох, не то на всхлипыванье, сказала:

— Сударыня, можно попросить вас об одной вещи?

— Попросить? — Розмэри обернулась. Она увидела маленькое оборванное создание с огромными глазами, совсем еще юное, не старше самой Розмэри: посиневшими руками девушка придерживала на шее воротник и так дрожала, словно только что вылезла из воды.

— Сударыня, — снова раздался запинающийся голос, — не подадите ли вы мне на чашку чаю?

— На чашку чаю? — Голос звучал просто, правдиво; он нисколько не был похож на голос попрошайки. — Значит, у вас совсем нет денег?

— Ни пенни, сударыня, — последовал ответ.

— Как странно! — Розмэри старалась разглядеть в сумерках девушку, не спускавшую с нее глаз. Не просто странно — поразительно! И вдруг Розмэри решила, что это — настоящее приключение. Встреча в сумерках — совсем как у Достоевского! А что если отвезти девушку к себе домой? Если сделать то, о чем столько пишут в романах, говорят со сцены, — что тогда случится? Ах, как интересно! И уже представляя себе, как она расскажет об этом изумленным друзьям: «Я просто привезла ее домой», — Розмэри сошла со ступеньки на тротуар и обратилась к фигуре, смутно маячившей возле нее:

— Поедемте ко мне, выпьем чаю у меня дома.

Девушка испуганно отшатнулась. Она даже перестала дрожать на минуту. Розмэри протянула руку и дотронулась до ее плеча.

— Я говорю серьезно, — сказала она, улыбаясь. И почувствовала, какая у нее добрая, обаятельная улыбка. — Почему вы не хотите? Прошу вас. Поедем в моей машине и напьемся у меня чаю.

— Вы… вы смеетесь надо мной, сударыня, — сказала девушка, и в ее голосе прозвучала боль.

— Да нет же! — воскликнула Розмэри. — Мне этого хочется. Вы доставите мне удовольствие. Поедем!

Прижав пальцы к губам, девушка, не отрываясь, смотрела на Розмэри.

— Вы… вы не отвезете меня в участок? — неуверенно спросила она.

— В участок? — Розмэри рассмеялась. — А зачем мне быть такой жестокой? Нет, мне просто хочется напоить вас горячим чаем и узнать… узнать все, что вы пожелаете мне рассказать.

Голодного человека уговорить нетрудно. Лакей открыл дверцу автомобиля, и через секунду они уже мчались сквозь мглу.

— Ну вот! — сказала Розмэри. С чувством огромного торжества она просунула руку в бархатный поручень. Она оглядывала маленькую пленницу, попавшую к ней в сети, и ей хотелось крикнуть: «Уж теперь-то тебе от меня не уйти!» Но намерения у нее, разумеется, были добрые. Самые что ни на есть добрые. Она сейчас докажет этой девушке, что в жизни чудеса возможны, что добрые волшебницы действительно существуют, что богатые люди не бессердечны и что все женщины сестры. Поддавшись порыву, она повернулась к девушке со словами:

— Не бойтесь. В конце концов, почему бы вам и не пойти ко мне? Мы обе женщины. А если моя жизнь сложилась удачнее, чем ваша, вы все-таки можете надеяться…

В этот момент машина остановилась — к счастью для Розмэри, не знавшей, как закончить начатую фразу. Зазвенел звонок, отворилась дверь, и, сделав очаровательный покровительственный, похожий на объятие жест, Розмэри ввела свою спутницу в холл. Она следила, какое впечатление произведут на девушку тепло, свет, уют, нежный аромат — все то, к чему сама она так привыкла, что принимала как должное. Какое это было волнующее ощущение! Розмэри напоминала богатую девочку, которой предстоит открыть в детской все шкафы, распаковать все коробки с подарками.

— Пойдемте наверх! — сказала Розмэри, сгорая от желания поскорей проявить свое великодушие. — Пойдемте в мою спальню. — К тому же ей хотелось избавить бедняжку от любопытных взглядов прислуги. Поднимаясь по лестнице, она даже решила, что не будет вызывать звонком Жанну и снимет пальто без ее помощи. Главное — быть естественной.

— Ну вот! — снова воскликнула Розмэри. когда они вошли в огромную великолепную спальню, где шторы были уже спущены, а в камине пылал огонь, бросая отблески на изумительную лакированную мебель, золотистые подушки, первоцветы и синие ковры.

Девушка остановилась на пороге. Казалось, она была потрясена. Впрочем, против этого Розмэри не возражала.

— Входите и садитесь сюда, в это уютное кресло. — Она придвинула к камину большое кресло. — Идите же, согрейтесь. Вы совсем продрогли.

— Я не смею, сударыня, — сказала девушка и попятилась.

— Ну, пожалуйста! — Розмэри подбежала к ней. — Не надо бояться, право же, не надо. Сядьте, а я сейчас скину пальто, и мы перейдем в другую комнату, и будем пить чай, и все будет очень мило. Чего вы боитесь! — Она ласково толкнула свою худенькую гостью в мягкие объятия кресла.

Но ответа не последовало. Девушка села так, как ее посадила Розмэри; руки у нее были опущены, рот слегка приоткрыт. Говоря по совести, вид у нее был глуповатый. Но Розмэри не желала этого замечать. Она наклонилась к ней со словами:

— Почему вы не снимите шляпу? Ваши чудесные волосы совсем мокрые. И ведь без шляпы гораздо удобнее.

Раздался невнятный шепот, что-то вроде: «Хорошо, сударыня!» — и измятая шляпка была снята.

— Позвольте, я помогу вам снять пальто, — сказала Розмэри.

Девушка встала. Одной рукой она держалась за кресло, предоставив Розмэри стаскивать пальто. Это было совсем непросто. Девушка пошатывалась, как ребенок, еще нетвердый на ногах, и Розмэри невольно подумала, что, если люди хотят, чтобы им помогали, они должны и сами проявлять активность, ну хоть самую маленькую, иначе все становится страшно сложным. И что ей теперь делать с пальто? Она положила его вместе с шляпой на пол. Она потянулась было к каминной полке, чтобы взять сигарету, как вдруг девушка быстро, но очень тихо и странно проговорила:

— Простите, сударыня, но я сейчас упаду в обморок. Если я не выпью чего-нибудь горячего, мне станет дурно.

— Боже милосердный, какая я глупая! — Розмэри бросилась к звонку. — Чаю. Поскорей чаю. И немедленно бренди.

Горничная ушла.

— Нет, я не хочу бренди! Я никогда не пью бренди! — почти крикнула девушка. — Сударыня, я хочу только чашку чаю! — И она расплакалась.

Это было и страшно и вместе с тем увлекательно. Розмэри опустилась на колени перед креслом.

— Не плачьте, бедняжка моя, — сказала она. — Не надо плакать. — И дала ей свой кружевной платочек. Все это действительно потрясло ее. Она обняла худенькие, птичьи плечи гостьи.

Девушка забыла, наконец, свой страх, забыла все на свете, кроме того, что они обе — женщины, и, всхлипывая, выговорила:

— Я больше не могу так! Я не вынесу! Я не вынесу! Я что-нибудь сделаю с собой. Я не вынесу этого!

— Успокойтесь. Я позабочусь о вас. Ну, не плачьте! Подумайте, как хорошо, что вы встретили меня! Пока мы будем пить чай, вы мне все расскажете. И я что-нибудь обязательно придумаю, обещаю вам. Перестаньте же плакать! Вы совсем ослабеете. Пожалуйста!

Девушка перестала плакать как раз вовремя: не успела Розмэри встать с колен, как горничная внесла поднос. Розмэри поставила маленький столик между собой и гостьей. Она подсовывала бедняжке все, что было на столе — все сандвичи, все бутерброды, — и непрерывно подливала ей горячий чай с молоком и сахаром. Говорят, что сахар очень питателен. Сама она ничего не ела, только курила, тактично глядя в сторону, чтобы не смущать гостью.

И, в самом деле, этот легкий ужин оказался поистине чудодейственным. Когда столик был отодвинут, на спинку глубокого кресла откинулось совсем преобразившееся существо — стройная хрупкая девушка с копной растрепанных волос, темно-красным ртом и блестящими глазами; в блаженной истоме она смотрела на пламя камина. Розмэри закурила новую сигарету. Теперь можно приступить.

— Когда вы в последний раз ели? — мягко спросила она.

Но в этот момент дверная ручка повернулась.

— Розмэри, можно? — это был Филипп.

— Конечно.

Он вошел.

— Ох, простите! — Он остановился и уставился на девушку.

— Ничего, ничего! — улыбнувшись, сказала Розмэри. — Это моя приятельница, мисс…

— Смит, сударыня — подсказала девушка. Странно: она не изменила томной позы, не испугалась.

— Смит, — повторила Розмэри. — Мы собираемся немного поболтать.

— Понятно, — сказал Филипп. — Вполне. — Его взгляд скользнул по шляпке и пальто, которые валялись на полу. Он подошел к камину и стал спиной к огню. — Отвратительная погода, — произнес он, с любопытством глядя на неподвижную фигурку девушки, на ее руки и туфли, а потом снова на Розмэри.

— Да, — с необыкновенным воодушевлением подхватила Розмэри. — Просто мерзкая.

Филипп улыбнулся своей обаятельной улыбкой.

— Собственно говоря, мне нужно, чтобы ты на минутку зашла в библиотеку. Это возможно? Мисс Смит простит нас?

Большие глаза посмотрели на него, но ответила Розмэри:

— Конечно, простит! — И они вместе вышли из комнаты.

— Розмэри, — сказал Филипп, когда никто не мог их услышать, — что все это значит? Кто она такая? Объясни.

Смеясь, Розмэри прислонилась к дверному косяку.

— Я подобрала ее на Керзон-стрит. Честное слово. Настоящая находка. Она попросила у меня денег на чашку чаю, и я привезла ее сюда.

— А что, собственно, ты собираешься с ней делать? — воскликнул Филипп.

— Быть к ней внимательной, — быстро ответила Розмэри. — Очень, очень внимательной. Помочь ей. Не знаю только, как. Она мне еще ничего не рассказала о себе. Но показать ей… проявить к ней… пусть она почувствует…

— Детка, ты просто сошла с ума. Это же совершенно немыслимо.

— Я так и знала, что ты это скажешь, — возразила Розмэри. — А почему немыслимо? Мне хочется. Разве этого недостаточно? И потом, о таких вещах все время пишут в книжках. Я решила…

— Но, — сказал Филипп и, помедлив, срезал кончик сигары, — она же потрясающе хорошенькая.

— Хорошенькая? — Розмари была так ошеломлена, что даже покраснела. — Ты находишь? Я… я как-то не думала об этом.

— Господи! — Филипп чиркнул спичкой. — Она совершенно прелестна. Ты подумай об этом, детка. Я был просто поражен, когда вошел в комнату. Во всяком случае… Мне кажется, ты делаешь страшную ошибку. Прости меня, дорогая, за то, что я так прямо говорю тебе об этом и все такое. Но если ты решишь пригласить мисс Смит к обеду, предупреди меня заранее, чтобы я успел как следует просмотреть «Журнал для модисток».

— Ты у меня глупый, — сказала Розмэри, выходя из библиотеки. Но в спальню она не вернулась. Она вошла в свой кабинет и села за письменный стол. Хорошенькая! Совершенно прелестная! Поражен! Ее сердце билось в груди, как тяжелый колокол. Хорошенькая! Прелестная! Розмэри придвинула к себе чековую книжку. Нет, чек тут, конечно, не годится. Она открыла ящик, вынула пять бумажек, по фунту стерлингов каждая, посмотрела на них, две сунула назад в ящик, три сжала в руке и отправилась в спальню.

Когда Розмэри через полчаса заглянула в библиотеку, Филипп все еще сидел там.

— Я только хотела сказать тебе, что мисс Смит не будет сегодня обедать с нами. — Розмэри опять прислонилась к дверному косяку и смотрела на мужа своими необычайно блестящими глазами.

Филипп отложил газету.

— Почему? Уже приглашена в другое место?

Розмэри подошла и села к нему на колени.

— Она ни за что не хотела остаться, поэтому я просто дала бедняжке денег. Не могла же я удержать ее насильно, — тихо сказала она.

Розмэри успела уже причесаться, чуть- чуть подвести глаза и надеть жемчуг. Она провела ладонями по щекам Филиппа.

— Я тебе нравлюсь? — спросила она, и ее нежный глуховатый голос взволновал его.

— Ужасно нравишься, — ответил он, крепче прижимая ее к себе. — Поцелуй меня.

Последовало молчание.

Потом Розмэри мечтательно сказала:

— Я видела сегодня восхитительный ларчик. Он стоит двадцать восемь гиней. Можно, я куплю его?

Филипп стал покачивать ее на коленях.

— Можно, маленькая мотовка.

Но ей хотелось спросить его не об этом.

— Филипп, — прошептала она, прижимая голову мужа к своей груди, — а я хорошенькая?

Комментарии