Платон и Баюн тоже не закрывали ртов. Настасья молилась, я молчал, но отнюдь не из вежливости, в которой пришельцы, судя по их поведению, нуждались меньше всего. Просто я стоял перед обзорным зеркалом и сосредоточенно побуждал стихии к защите острова.

Очередной выстрел разметал сарай во дворе. Еще от силы два залпа – и пристреляются, гады…

Платон метался от окна к окну, поминутно задевая меня локтем, и причитал:

– Ну как же так, ну ведь надо же…

Кот запрыгивал на подоконник, выбрасывал в сторону незваных гостей заряд отборнейшей брани, а потом кидался ко мне, запрыгивал на бедро и тряс:

– Чудо-юдо, сделай что-нибудь!

…Галеры появились на горизонте около часа назад. Я решил, что разумнее всего не подпускать их к Радуге, а поскольку уже достаточно потренировался применять магию, наблюдая результаты в зеркале, за дело взялся спокойно.

Неладное заподозрил только минут через десять. Вздымавшиеся по моей воле морские валы послушно отгоняли неведомых мореходов к волшебной грани, однако никак не могли вытеснить во внешние воды. Тогда я сел на лавку, поглядывая в зеркало одним глазом, расслабился, как на сеансе аутотренинга, убедил себя в том, что лапы у меня теплые и легкие, а дела идут как нельзя лучше. И усилил натиск.

Я чуть было не добился полного успеха, но галеры сумели каким-то чудом удержаться на грани и резко продвинулись вперед.

Тогда я перешел от расслабления к предельному сосредоточению мысли, но и это не принесло желаемого эффекта. Мощные взмахи весел гнали суда на остров. Вода кипела вокруг стройных корпусов. Я попытался отвести их боковым течением, но оно почему-то обтекало галеры, ничуть не отклоняя от курса. Я начал понимать, что мне противостоит маг. И неслабый. Над галерами висел непробиваемый щит, не позволявший ни ощутить настроения пришельцев, ни воздействовать на них.

Не будучи великим знатоком теории колдовства, рискну утверждать, что наша борьба протекала в одной плоскости. Я поднимал водяные валы – маг соперника гасил их. Я выстреливал порывами ветра – он их отклонял. Я закручивал вихри – он отводил их в сторону.

Счастье, что мне хватило времени собрать тучи и вызвать ливень. Капли с виноградину величиной замолотили по палубам, изрядно мешая морякам. Не очень эффективный с виду, шаг этот оказался спасительным. Во-первых, промочив лес, он предотвратил сильные пожары, во-вторых, отвлек-таки силы противника в тот миг, который мог стать для меня роковым.

Маг пришельцев подловил меня на неопытности. Выждал мгновение, когда я прибег сразу ко всем своим средствам и запутался в них, – тогда он «переподчинил» себе морские валы и подкатил на них почти вплотную. Галеры теперь отделяли от берега километра два. Поднятый мною мощнейший встречный ветер пришелец использовал для торможения.

Оставался последний рубеж, но, видимо, на небольшом расстоянии сила противника возросла, и он ударил прямо по мне. Возникло чувство, будто на плечи навалился непосильный груз. В глазах потемнело, и вот две, а потом сразу три галеры прорвались к самому берегу и встали на якорь.

Бой вступал в завершающую фазу. Мои ребята видели, что дело плохо, но помочь ничем не могли. Маг неприятеля оказался благоразумен, не стал увлекаться. Ограничившись прорывом трех галер, защиту которых мог гарантировать, он дал добро на бомбардировку острова.

Теперь их можно было разглядеть в зеркале во всех подробностях. Нынешних гостей занесло с Востока. Смуглые и горбоносые турки, одетые в шаровары и тюрбаны, оставив весла, бросились к катапультам.

Еще хорошо, что в этом деле они блеснули фантастическим дилетантизмом. То ли двухмачтовые галеры были им непривычны, то ли катапульты не той системы попались, но только эти горячие парни, прекрасно видя весь архитектурный комплекс, первым же выстрелом раздолбали лежавший на берегу плот, и довольно долго это был их единственный успех.

Галеры для стрельбы развернулись в сторону терема бортом. Катапульты, установленные на середине палуб, били с такой силой, что вызывали жесточайшую болтанку, которой двойные якоря нисколько не препятствовали. Ну и я, конечно, «помогал» как мог. Едва в глазах слегка прояснилось, я сосредоточился на подгонке волн, приурочивая их к выстрелам, так что на каждом залпе кто-нибудь да вываливался за борт.

Однако моя надежда таким образом утихомирить противника не оправдалась. Напротив, они озлились еще больше. А когда очередной снаряд снес узорную башенку на крыше, турки обрадовались и стали метать сосуды с зажигательной смесью.

Вот тут-то мой ливень пришелся как нельзя более кстати. Пропитанный влагой лес занимался неохотно, и пожары не распространялись. Впрочем, все мы хорошо понимали, что достаточно одного-двух попаданий по терему – и можно даже похоронную бригаду не тревожить…

– Да что же им надо-то? – воскликнул Платон.

Трррах! Угол терема снесло последним стенобитным снарядом. Дом содрогнулся, Рудя упал, а Баюн запрыгнул мне на загривок. Я снял его и передал Платону со словами:

– Все из терема! Бегите в лес!

– Ох, горюшко…

Настасья смолчала.

– А ты? – поднимаясь, спросил Рудя.

– Разберусь. Шапки-невидимки не забудьте. Айда вниз, айда!..

Хрррясть! А вот и греческий огонь. По другому углу мазнуло. Пристрелялись, гады… Жаркая вспышка осветила ливневый сумрак за окном. Это конец. Если мы немедленно не выберемся наружу…

Пылающий снаряд влетел прямо в окно, пересек горницу и, чудом разминувшись с лестницей, по которой мы спускались, выбил дверь, ведущую в кладовую. Там он взорвался, языки огня и клубы багрового дыма хлынули в горницу. Я почувствовал, что зверею…

– Рудя, дай щит!

Бравый саксонец, который с самого начала боя носил пережившее зиму железо на себе, тотчас протянул мне свой собственный. Треугольный гербовый щит с выемкой для копья годился, чтобы закрывать грудь среднестатистического рыцаря на турнире, но при моих габаритах его можно было повесить на шею, как олимпийскую медаль – не более того.

– Вон тот, со стены, давай!

На стенах большой горницы висело несколько копий, луков и боевых секир. Имелись и два щита – ростовых, миндалевидных, какими художники обычно снабжают древнерусских воинов. Они, как нетрудно догадаться, хороши при удержании конного противника в строю. Ни строем, ни конным противником я не располагал, но в любом случае прикрыться мог только этим щитом, и то малость скукожившись.

– Что ты будешь делайт?

Да откуда ж я знаю? Наверное, зверствовать. Рвать и метать. Может быть, героически гибнуть… Хотя нет, простите, это я вру. Ни о чем я в тот момент не думал и вопрос проигнорировал. Просто сидеть сложа руки и ждать, когда агрессивные гости высадятся на остров, было невмоготу.

Приняв щит, я нахлобучил шапки-невидимки на Настасью и ребят. Платон исчез, кот, которого он по-прежнему держал на руках, – нет, так и поплыл по воздуху. Горница уже изрядно напоминала печной зев, и шерстинки на мне потрескивали, когда я выскочил вслед за ребятами наружу, на ходу заправляя свои круглые уши под волшебный малахай.

– В лес, в лес! – крикнул я, видя, что полупрозрачные силуэты намерены следовать за мной. – Настасью берегите!

Уверен, только это и заставило их послушаться. А Настя молодец – ни словечка не обронила, покорно позволила себя защищать. Хотя какая уж тут защита, если честно, да и норов у нее не такой. Но поняла: как только скажет, что сама о себе позаботится, парни бросятся мне на выручку. И что я тогда сделаю, если еще за ними надо будет присматривать?

Я устремился к берегу. Щит на моей лапе так и оставался видимым. Кажется, еще ни один автор фэнтези не обошелся без сарказма по поводу шапки-невидимки, которая скрывает от постороннего взора своего обладателя, но оставляет на виду предметы, которые литературный герой, например, храбро тырит у злодея. Сомневаюсь, чтобы маги-производители артефактов мирились с таким изъяном своей продукции, и уж тем более, покупатели должны были заявить ноту протеста. Так что, вероятнее всего, я просто не знал всех тонкостей управления малахаем. Хотя, с другой стороны, если маги-производители действуют как современные мне хозяева высоких технологий, поэтапно выбрасывая на рынок все более совершенный товар – то есть переходя от наиболее паршивого к наиболее приличному…

Простите, отвлекаюсь. Но, честное слово, я не выдумываю. Из-за охватившего меня бешенства я действовал на автопилоте, а в голову лезла всякая белиберда.

Турецкий колдун не спешил бросить в бой сразу все силы. Хотя мое магическое сопротивление сошло на нет, галеры подходили к берегу не торопясь, занимаясь в основном бомбардировкой. Я на миг оглянулся, и мне стало тошно.

Терема уже не существовало, вместо него гудел и метался исполинский костер. Теперь сосуды с зажигательной смесью ложились по его окрестностям. Черный жирный дым окутал заросли вокруг.

Блин горелый… Вроде бы – ну что мне Заллусово хозяйство? Если уж на то пошло, так Заллуса я предавать собрался. И собственностью своей ничто на острове не считаю, и не родное мне тут все… А вот обидно же смотреть на разор – аж до слез.

Ну все, держитесь, суслики заморские. Чудо-юдо разозлилось. Сейчас оно вам что-нибудь сделает…

Подле обломков плота одиноко покачивалась лодка. Я запрыгнул в нее и нечувствительным усилием воли покорил волну, заставив отнести меня к ближайшей галере.

Турки при моем приближении заволновались, оставили в покое катапульту и схватились за луки. К счастью, видя только щит, они, по простоте душевной, в него и целились. Я стоял за ним, втянув голову в плечи.

Когда лодка замерла в десятке шагов от борта галеры, я, не дожидаясь, пока турки осознают бесполезность занятия, зычно рявкнул:

– Прекратить огонь, сукины дети! Совсем с ума посходили?!

Град стрел иссяк, крики утихли. По-русски они, конечно, не понимали, но это был тот случай, когда интонация важнее слов. Впрочем, может быть, хоть один полиглот отыщется?

– Кто тут главный? А ну, подать сюда мерзавца!

Как будто поняли… Залопотали по-своему, обращаясь к кому-то, стоявшему позади шеренги стрелков. Я расслышал часто повторяющееся «Сауд-мирза». Этот человек явно не испытывал буйного восторга от идеи идти на переговоры с невидимым мной, однако подчиненные убедили его. Турки расступились, к борту подошел человек средних лет в расшитом золотом халате и – о чудо! – заговорил по-русски и почти без акцента:

– О зловещий дух бездны, нечестивый отпрыск шайтана! Ты, губитель правоверных и возмутитель чистых душ! Ты, бесплотная злоба Иблиса! Ты…

– Хорош обзываться! – прервал я. – А то ведь я тоже могу послать кривой дорожкой. Дело говори!

Он не был колдуном, столь успешно противодействовавшим магии острова, всего лишь руководителем похода. Насколько я понял, сам чародей отсиживался где-то на других галерах, пропуская вперед только корабли, чьи капитаны мечтали о воинской славе.

Сауд-мирза как-то неуверенно оглянулся на своих спутников, но, какие бы сомнения ни владели им, развеять их никто не мог.

– О злой дух, избегающий взора правоверного, ты сам, бессильный против мощи нашей, пришел ко мне, и тебе бы следовало первому отверзнуть уста для покаянной речи!

– Кто к кому приперся – об этом мы еще поговорим, – пообещал я. – Прямо скажи: что тебе надо?

– Отдай то, что по праву принадлежит нам! – потребовал Сауд-мирза.

Я не успел возмутиться, потому что вдруг подумал: а ну как Заллус и впрямь утащил у турок что-то ценное? Плохо, если так, потому в этом случае я не буду чувствовать за собой морального превосходства…

– Это ты про что говоришь?

– Не про что, а про кого! Ты сам знаешь, что я говорю о храбром воине османского престола, чье имя, Ахмед-паша, вселяет ужас в сердца врагов!

– Чего-чего? – опешил я.

– Ахмед-паша, – внятно повторил Сауд. – Храбрый воин османского престола, чье имя…

– Да нет, я расслышал. Ты скажи, с чего ты взял, что он у меня? На острове нет никакого, даже близко похожего на Ахмеда, и тем более на пашу!

– О лживый дух нечестивой земли, не знающей поступи верных сынов пророка! Как смеешь ты лгать в лицо мне, Сауду-мирзе, который проплыл четыре моря в поисках благородного Амхеда-паши?

– Да хоть двадцать четыре, говорят тебе, нет здесь Ахмеда и не было никогда! – Стоп, а если был? Сам-то я не местный, мало ли? – С чего ты взял, что он у меня?

– Как смеешь подвергать слова мои сомнению ты, презренный дух…

– Кончай хамить, дядя! Я щас поднимусь на борт – тогда посмотрим, кто тут презренный! – продолжал грубить я. – Ты вообще способен ответить на прямой вопрос?

Сауд-мирза проглотил гнев: не знающие русского языка подчиненные должны были свято верить, что верх в переговорах остается за ним.

– Все знают, что отважный покоритель морей Ахмед-паша соизволил лично отправиться на колдовской остров Кизил, дабы развеять злые чары его и вызволить из застенков шайтана прекрасную Гедже-кызы…

– На какой остров?

– …которую тридцать лет назад похитили… э-э, остров-Кизил!

– А что означает это название?

– Ну… – Сауд-мирза пошевелил губами: сбитый с мысли, он не сразу вспомнил нужное слово. – Это означает «Красный»… – Тут он замер, осененный новой мыслью, и с обезоруживающей непосредственностью уточнил: – А это что, другой остров?

Лодка уже давно покачивалась в трех шагах от галеры. Бросив истыканный стрелами щит на дно, я одним прыжком очутился на борту, растолкав бросившихся врассыпную турков, и приподнял Сауда-мирзу, ухватив за грудки:

– Осел! Это – остров Радуги!

Зависнув в воздухе, Сауд, надо отдать ему должное, не потерял самообладания:

– Какой такой Радуги? Нет над островом никакой такой радуги!

– А что на нем красного? – взревел я и развернул мирзу лицом к острову. – Присмотрись, Соколиный глаз, и скажи мне: что на моем острове такого красного?

– А, мнэ, это поэтическое определение! – упрямился мирза. – Метафора…

– Да ты что? – фальшиво изумился я. – А на чем же она основана?

Сауд не нашелся с ответом и потупил взор. Однако едва я поставил его на палубу, экипаж стал скапливаться вокруг, сжимая рукояти пока не обнаженных ятаганов, и Сауд, почувствовав народную поддержку, снова встал в позу:

– Ты пытаешься меня обмануть, шакал, сын шайтана! – Хотя он говорил по-русски, эти-то слова турки узнавали, и заметно ободрялись, видя, как смел их предводитель перед лицом невидимого духа. – Разве на севере от Кизила не вздымаются из воды Скалы Сладкоголосых Сирен, как извещает Абдулла Многомудрый?

– Так, во-первых, – изо всех сил стараясь держать себя в лапах, сказал я. – Если ты немедленно не прекратишь обзываться, услышишь такие подробности личной жизни своих бабушек и дедушек, что с тобой припадок сделается. Во-вторых, если ты не велишь своим молодцам убрать оружие, я поотрываю им головы – так и переведи, да поскорее, а то у меня терпение не железное. И наконец в-третьих, я соглашусь с тобой, что мой остров – это твой разлюбезный Кизил, если ты поклянешься, что своими глазами видел на рифах живых сирен.

– Но скалы-то есть!

Я трижды глубоко вдохнул и выдохнул. Не знаю, что при этом подумали турки, но ближайший выхватил ятаган и выставил перед собой. Я протянул лапу, выдернул оружие у него из рук и переломил пополам.

Все-таки следует благодарить Заллуса (а в конечном счете – собственное воображение) за это тело: ни в каком другом я бы такой фишки не провернул.

Энтузиазм турок поугас, они вновь отступили – слаженно, как одно целое. Сауд пояснил:

– Мы просто подумали: ну не могут же сладкоголосые сирены все время петь? Видимо, днем они отдыхают.

– Знаешь, я плавал к этим рифам несколько раз в разное время суток, но ни одной, понимаешь, ни одной, не то что сладкоголосой, а даже хриплой сирены там не видел! На этих скалах иногда совершают променад русалки, то есть ундины, но, певицы из них – никакие. Ни слуха, ни голоса. Единственное, что отличает их от выкидышей «Фабрики звезд» – они это отлично знают и поэтому не поют. Понимаешь? Совсем не поют.

– А разве в трех перелетах стрелы на юг от Кизила не лежит Остров Сухого Дерева, как об этом написано у великого Убейдуллы Благословенного? – с этими словами Сауд-мирза указал на горизонт.

В той стороне действительно лежал безжизненный островок, но под описание никак не подходил.

– Там нет сухого дерева!

– Трактату Убейдуллы много лет, дерево за столько времени могло упасть, – пожал плечами Сауд-мирза.

– Окстись, дядя! А три перелета стрелы? Да тут километров пять!

На предложение «окститься» правоверный мирза поморщился, но по существу разговора возражений не нашел. Только спросил, уже без особой надежды:

– А ты – разве не сын шайтана, бесплотный демон Карабира?

– Я – Чудо-юдо, – объявил я, снимая малахай.

Турки загалдели испуганно, но не агрессивно. Сауд-мирза смутился еще больше.

– Правда? А я-то думал, что рассказы про тебя – вранье…

– Идиот, – вздохнул я.

Сауд-мирза огляделся в поисках моральной поддержки, не нашел ее и тихо-тихо сказал:

– Извини…

Я уже не ругался. Странная апатия овладела мной. Сунув малахай под мышку, я направился к борту.

– Чудо-юдо! – окликнул меня Сауд-мирза. – Правда, извини. Могу ли я что-то сделать для тебя, дабы исправить свою страшную ошибку?

– Дуйте уже отсюда, сил нет на вас смотреть! – рыкнул я и спрыгнул в лодку.

Без шума, без криков отплыли галеры и растворились в синей дали. Ливень закончился внезапно, как по щелчку выключателя, небо прояснилось и затрепетал пронзительный летний свет над морскими просторами. А черный дым все валил и валил от обратившегося в пепел терема, от начисто выгоревших зеленых изгородей вокруг.

Золотистый песок, горячий, просоленный за тысячи лет морских накатов, сегодня мог бы стать ядовито-горьким, пролейся на него наши слезы. Однако четыре пятых населения острова слез не проливали, будучи мужчинами, а Настасья этого просто не любила.

– Ну что вы раскисли как бабы? Мужики называются, – воскликнула она, обходя нас, сидящих на пляже рядочком, спинами к разгрому. – Давайте уже думать, что ли? Как дальше-то?

– Тут и думать нечего, красавица, – тотчас поднялся на ноги Платон. – Какой-нибудь из закромов расчистить надо, а там видно будет. Ночи теплые, ну, если что, очажок сложим. Вон там, за рощей екваплитовой, знатный сруб стоит. Перегородки поставим…

– Молодец ты, Платоша, толково придумал. Слышите, добры молодцы, думать уже не нужно! Только сиднем сидя ничего мы не сделаем…

– Подождать надо, – тихонько шепнул ей Платон.

– Чего? У моря погоды?

– Пускай они отойдут. Привыкли мы к терему, понимаешь? Полюбили его… Я пока пройдусь по пепелищу, может, уцелело чего.

– Пошли вместе, – вздохнула Настасья. – Все понимаю, но глядеть на их лица не могу.

Они ушли, а мы все смотрели на величавое море.

Не знаю, сколько мы так просидели в полной неподвижности. Кажется, я пребывал в прострации, из которой меня вывел Баюн, как бы ненароком прошедший мимо и задевший мою бессильно свесившуюся лапу. Я глянул на него и увидел, что рядом со мной лежит узелок с кофе и сигарами.

У меня комок подкатил к горлу, но сил не было даже сказать «спасибо». Рядом потрескивал костерок, наверное, сложенный заботливым Платоном. Я вынул из него уголек, закурил сигару. Чуть полегчало, и только в тот момент я в полной мере осознал, какой каменюка лежит на душе.

Как ни странно, именно с этим осознанием вернулись силы.

– Что там наши активисты?

– Уже в закром пошли, что у эвкалиптовой рощи. От терема ничего не осталось, совсем ничего. Пойдем поможем?

– Ну тебе-то вещи таскать несподручно.

– Зато сподручно присматривать, чтобы магией не шарахнуло.

– Резонно. И все же пока останься, присмотри за Рудей. Потом вместе к закрому подходите. И еще, – добавил я, уже встав на лапы и подняв свой драгоценный узелок. – Спасибо.

Закром у эвкалиптовой рощи был большим и, как все, близкие к терему, особенно плотно забит артефактами. Более привычное слово «склад» я и сам уже почти не употреблял. Настасья и Платон его не признавали, а Баюн как-то объяснил, что хотя им действительно можно назвать вещи, сложенные в одном месте, основным является другое значение: сложение, стать, зачастую – красота.

Платон смастерил носилки и уже нагрузил их первой порцией магических предметов. Теперь в ожидании напарника выносил другие и складывал у дверей равномерными кучами. Настасья связала веник, принесла воды и начала уборку в первом освобожденном углу. Увидев меня, выглянула в окно:

– А Рудя с Баюном где?

– Скоро будут.

– Да уж поскорей бы. Поднажмем – к ночи успеем. Все будет хорошо, мы тут еще лучше прежнего устроимся!

– А то! – кивнул я, и мы с Платоном взялись за носилки.

Это уже бравада, конечно, отлично она понимает, что никакого «лучше» ждать не приходится. Потому что до сегодняшнего дня жизнь мы вели чудную, а чудеса не повторяются…

Уют – это женщина. В единственном числе, конечно. Две и более на одном вмещающем ландшафте – уже холодная война на почве разногласий, например, по поводу ведения домашнего хозяйства.

Все дело в универсальности женщин… Сразу прошу отставить скабрезные ухмылочки, ежели кто-то их себе позволил. Это не универсальность типа «стиральная машина и кухонный комбайн в одной юбке». Закоренелый холостяк тоже способен содержать дом в чистоте и опрятности и питаться не только макаронами по-флотски. Если он при этом интеллектуально развит, он обустроит жилище со вкусом – согласно требованиям своего интеллекта. Но вкус душевный, сердечный – это прерогатива женщин, за этим извольте к прекрасному полу обращаться.

Что изменилось на Радуге после появления Настасьи? Вроде бы почти ничего – но этого «почти» оказалось достаточно много, чтобы остро ощутить разницу.

Начать с того, что легкая безалаберность быта сменилась чинным распорядком дня – как оказалось, нисколько не обременительным. Если вы думаете, что трапезничать и совершать омовения по расписанию, а не когда об этом вспомнишь, значит ограничивать свою свободу, то глубоко заблуждаетесь. Это значит всего лишь уважать себя. И еще вы ошибаетесь, если сейчас подумали, что уют по версии Настасьи – это монотонное существование, подобное вращению шестеренок в часовом механизме.

Как раз наоборот, она – натура деятельная. Ее энергичный ум, отдыхая за ежедневными ритуалами, в остальное время работал безудержно и оригинально, вовлекая в орбиту нашего существования все новые предметы, оживляя и, не побоюсь этого слова, одухотворяя их.

Начать с того, что Настасья стала экспериментировать с магическими артефактами куда смелее нас с Баюном вместе взятых – и куда успешнее. Не со всеми подряд, естественно, к вещам непонятным она и не прикасалась. Зато быстро освоила волшебную прялку и волшебный ткацкий станок, и у Руди вскоре появилась одежда, в которой он чувствовал себя европейцем, а у меня – приличная туника, легкая, не стесняющая движений и очень красивая. Еще Настасья всем, кроме кота, сшила купальные костюмы, пристойные и, опять же, удобные, которые сама и изобрела, потому что страсть как хотела научиться плавать. И, кстати, научилась – скоро меня обгонять будет…

С самобранкой Настасья вообще сдружилась. Прежде-то скатерть кормила нас по большей части тем, что можно было увидеть вокруг, то есть дарами моря. Дочка Алексея Гривны обучила ее каким-то бабушкиным рецептам, и теперь мы объедались блинами и кашами, привередничали, выбирая из двенадцати сортов хлеба и сорока сортов сыра.

Но главное, конечно, в другом. Ведь и раньше жаловаться было не на что, но мы бы, например, никогда не додумались украсить терем цветами или развесить по углам пучки пахучих трав – просто для того, чтобы в доме приятный аромат стоял. Или райских птиц прикормить, чтобы по утрам слетались под окна. Все эти мелочи, недостойные практического мужского ума, и наполняют повседневную жизнь ощущением чуда…

А чудеса не повторяются.

Мысли от приятного перескочили на насущное. Мы с Платоном сделали две ходки, разгружая носилки в соседнем закроме, в полукилометре слева от рощи. Просто сваливать артефакты на улице и в голову не приходило – магия, как-никак.

Когда вернулись во второй раз, из распахнутого окна закрома уже слышались голоса Баюна и Руди:

– Осторожнее поднимай, не встряхни!

– А тшто будет?

– Не знаю, потому и прошу осторожнее… Понесли, понесли… Мяу, это же мой хвост!

– Извини, котик, я думала, тряпье – из-за пылищи плохо видно. Все, вы закончили? Так, я начинаю подметать…

Среди клубов пыли в окне нарисовался кот, чихнул и увидел нас.

– Кстати, Чудо, пора бы и об ужине подумать. Где у нас самобранки хранятся?

– В соседнем закроме как раз. Мы принесем.

– Хорошо, – он спрыгнул с подоконника и подошел к нам. – Тут работы – начать да кончить. Мы уже все лишнее вынесли. Настена грозится за два часа управиться, а мы пока перегородку для нее сделаем и разыщем что-нибудь мягкое вместо постели.

Оптимистический прогноз кота оправдался. До сумерек мы успели и перенести артефакты, и навести чистоту в новом жилище. Физический труд – прекрасная панацея от мрачных мыслей. Даже Рудя, напрочь позабыв дворянские замашки, трудился, как чистопородный пролетарий. Метаморфоза рыцаря, впрочем, никого не удивляла: мы все прекрасно видели, что он пытается произвести впечатление на Настасью со дня ее появления на Радуге. Одних серенад и пафосных рассказов о личной доблести оказалось маловато. Это в моем веке слово «рыцарь» овеяно романтическим ореолом, в прежние времена оно вызывало у русских иные эмоции – примерно как у нас слово «фашист». Трудяги же ценятся в любые времена, и браве риттер, быстро поняв это, стал изо всех сил менять имидж.

Развозя мокрой тряпкой пыль под лавкой, которую почему-то не догадался отодвинуть, Рудя не упустил случая намекнуть, какая это большая жертва с его стороны.

– Тот, кто не готов на безумство ради улыбки дамы, кто не способен преодолеть себя ради ее прекрасных глаз, недостоин называться рыцарем…

Когда стемнело, мы по очереди искупались в море – сперва девушка, потом все остальные – и, затеплив лучину в срубе, расстелили самобранку. От еды и усталости всех быстро сморил сон. Только Настасья еще какое-то время рассуждала, что первым делом надо принести самопрялку и ткацкий станок, наделать всяких занавесок-половиков, но скоро угомонилась и, зевая, ушла в свою «комнату», пределы которой мы отметили двумя повешенными на веревках простынями: без топора, сгоревшего вместе со всем имуществом, нормальной перегородки Платону сладить не удалось.

Парни уже похрапывали, заснув, где сидели. Только мне все не спалось. Жилье, конечно, дело серьезное, но я вспоминал, что теперь у меня нет ни зеркала, ни целительного зелья в скляночке, ни связи с Заллусом. Почует ли он неладное? Вроде бы должен – но почему до сих пор не явился?

И на появление девушки он никак не отреагировал, и теперь вот на поражение Хранителя в магическом поединке. Все еще оценивает мои способности, ждет, когда я сам справлюсь с ситуацией? Что-то с трудом верится. Как бы там ни отличалась логика колдунов от нормальной человеческой, это уж слишком. Больше похоже на то, что Заллус попросту прозевал все последние события на Радуге.

Но тогда получается, что и в прошлый раз его появление сразу после схватки с португальцами было… простым совпадением! Иначе говоря, Заллус вообще не способен наблюдать за Радугой!

В другое время я бы этому только порадовался. Но сейчас слишком отчетливо понимал, что если завтра к острову причалит искатель приключений, подготовленный примерно так же хорошо, как Сауд-мирза, мне и моим друзьям конец.

На такой пессимистической ноте сон наконец-то сморил меня. Я тяжело вздохнул, опустил хвост под лавку, лег поудобнее и смежил веки.

И приснился мне удивительный сон. Будто бы я – это… остров. Радугой называюсь.

Чувство – не передашь, но похоже, будто зашел в море по горло, вроде и на дне стоишь, и вот-вот поплывешь. Но при том был я во сне своем не глыба неподвижная, а живое существо. Даже не в метафорическом смысле, а в самом прямом.

Анатомия, конечно, оригинальная – все в районе макушки сосредоточилось: и дыхание грудь колышет над океаном, и сердце где-то рядом стучит, и даже будто бы зеваю я какой-то пещерой. Но во сне это совершенно не смущало.

И пошевелиться я могу в любой момент. Даже подумываю: эх, вот сейчас как шевельнусь – это ж ух какие волны пойдут!.. Только лень. Чего суетиться-то? Океан меня омывает, рыбки щекочут, ветер пальмами шелестит – будто рука ласковая по голове гладит. Солнышко опять же греет. Нет, лень шевелиться. Вот соскучусь когда-нибудь – тогда да…

Как нить судьбы твоей тонка…

Что-то на мне все время происходит, кто-то приплывает, высаживается, бегает по мне. Дела их порой забавны, порой непонятны. Но по большому счет, чужие для меня. И вообще, эти люди – не чета прежним. Не чета! Бывалошные-то, они ого-го! А эти… так себе.

Как тонок стебель, на котором жизнь трепещет…

Короче говоря, они сами по себе, я сам по себе. Я на звезды смотрю по ночам (не просто так, а со знанием дела), старинные годы вспоминаю. Ну иногда случается, отвлекусь на людей, на мимолетное. Иной раз думаю: вот странное же дело, а? Бывалошные умели разговаривать, но не злоупотребляли, а нынешние через пень-колоду говорят, а все время с просьбами лезут.

…Ну чего тебе? Вижу, вижу: не ладится у тебя что-то. Да ты скажи так, чтоб я понял. Мне, знаешь ли, каждого поколения вашего язык выучивать недосуг, так уж ты сам потрудись, постарайся.

Это чей-то голос мне снится, вроде бы знакомый, я бы, может, и узнал, но остров узнать не может, и я теряюсь в догадках, откуда берется неземное радужное свечение, в котором звенят струны чьих-то душ, бессловесно взывающих… К кому?

Что? Ах, ты про это вот… Как, говоришь, называется? Ну да ты, наверное, смеешься надо мной! Как я это сделаю? И ты – как все…

Мы слишком разные, и я, даже побывав в этой новой шкуре, никогда не пойму, что слышал и что говорил сам. А может, то было лишь эхо, и на самом деле я оставался собой, но отзывались во мне смутными отголосками чьи-то мысли и чувства?..

И все равно нет, не по моей части. Почему я должен отвлекаться от своих звезд? Ведь не я же это делаю. Не я – а ты.

…А ты подумай – как.

И память у меня во сне была особенная, и ощущение жизни, и отношение к бытию настолько ни на что не похожее, что и слов не нахожу, чтобы описать.

Да и, сказать по правде, перезабыл я почти все, когда проснулся.

Зацепился в памяти только момент перед самым пробуждением: будто потоком брызжет откуда-то яркий свет, всеми цветами радуги переливается. Цветные тени накладываются друг на друга, и, маревом подрагивая, ткется из них прямо в воздухе что-то…

Потом снилось что ни попадя, явно постороннее. А примерно через полчаса меня разбудили возбужденные голоса и кот Баюн, отплясывавший на моем пузе какой-то первобытный вариант брейка.

– Чудо! – кричал он при этом. – Чудо!

– Чего тебе? – спросил я, зевая.

– А? Да нет, я не тебя зову, то есть тебя, но не по имени… – бестолково, то есть абсолютно не в своей манере объяснил кот.

– Да? У нас что, еще одно Чудо завелось кроме меня?

– Ага! Вон там, – он указал лапой на распахнутую дверь.

Я вышел и замер вместе со всеми, глядя туда, где в просвете пальмовых крон сиял первозданной чистотой наш терем. Больше того, пальмовые кущи, искореженные турецкими снайперами, вновь зеленели нетронутые: ни сломанных стволов, ни подпалин пожарищ.

И плот у берега стоял по-прежнему.

Как будто и не было ничего.

– Не во сне ли привиделось? – воскликнула Настасья в тон моим мыслям.

– Майн Готт! Скажи, Тшудо, это не есть дьявольски наваждений? – От волнения у Руди снова акцент прорезался.

– Ради какого-то глупого наваждения я бы не стал вас будить! – авторитетно заявил кот.

– Давайте пойдем и посмотрим, – предложил я.

Мы подошли к терему и отворили дверь. Внутри все было как прежде. Даже скатерть-самобранка лежала на столе в нашей любимой «малой гостиной», наполовину развернутая – перед прибытием турок мы как раз пообедать собрались. И, правда, можно было подумать, что бой только приснился и не было на самом деле жуткой бомбардировки, если бы не одна деталь: строение было свежесрубленным. Повсюду одуряющий аромат стружки, половицы не вытерты, зев печи не закопчен и древесина стен оттенка девственно-янтарного.

При этом все наши вещи на месте. Книга, которую я все собирался вернуть в библиотеку, Платоново шило и полоски кожи – он с утра чинил свой пояс, Рудин камзол, снятый перед несостоявшейся трапезой.

– Как это мочь? – ошеломленно прошептал саксонец.

– Волшебство острова в действии, – сказал я. – Знаете, ребята, кажется, нам исключительно повезло. Радуга признала нас…

– Что это значит? – поинтересовался Платон.

– Не спрашивай, – покачал я головой. – Я всего-навсего наемное чудовище, откуда мне знать?

Но радость была сильнее изумления. Парни (включая хвостатого) вели себя как дети, вертели головами по сторонам в поисках новых чудес. Только Настасья держалась иначе, в ее взоре я заметил напряжение. Не испуганное, нет – напряжение мысли.

Я промолчал, но когда ребята поднялись наверх, чтобы проверить свои комнаты, спросил:

– Настя, ты видела сон?

– О чем ты? – вздрогнула она.

– Странный сон. Я видел. Сначала – будто бы я остров, а потом… потом будто смотрю со стороны, а на что – непонятно.

– Мне снилось, что я иду по радуге, – кивнув, медленно проговорила она. – Сперва тьма кругом, жутко и страшно, а еще больно за все потерянное. Потом голос чей-то запел о бренном и вечном, только слов я не запомнила. А когда уже по радуге шла – она такая мягкая, упругая… Вот тогда с кем-то говорила, и опять как будто без слов. А на другом конце радуги свет сиял манящий.

– Бренное и вечное, радуга, разговор без слов или забытые слова, – повторил я, сравнивая со своими впечатлениями. – Что еще видела, Настя?

– Ничего, – сказала она, попыталась отвернуться, пересилила себя, вновь посмотрела мне в глаза, но все равно уже было ясно, что неправду говорит.

– Настя, это может оказаться очень важно.

– Нравится мне у тебя на острове, – сказала вдруг она. – Вольно тут живется. Знаешь почему? Мы все от тебя зависим, а ты никого не неволишь, не попрекаешь.

– Хм, это ты не слышала, как мы с Рудей всю зиму прособачились.

– Да котик рассказывал, – улыбнулась Настасья. – Это ничего, волю давать – не значит попустительствовать. Ты, Чудо, душу не гнетешь. Вот и мне не гнети. Для чего тебе сон мой?

– Хочу понять, что произошло.

– Чудо произошло. Бога поблагодари и в расчет не бери, потому как чудеса не повторяются.

Верно. Но вот готово же повториться чудо, о котором я еще вчера размышлял – наш удивительный быт. И даже не будь этого загадочного волшебства, восстановившего терем, правда, разве стали бы мы сидеть у разбитого корыта? И разве у кого-то возникла мысль покинуть остров? Нет, мы просто приняли как должное, что нужно поработать, и все снова наладится…

Повторение чуда – не будет ли само по себе чудом из чудес?

Так подумал я, но промолчал – видел, что Настасье не хочется продолжать разговор. Да и сам вспомнил, как до странного несерьезно воспринимаются многочисленные артефакты, которыми под завязку загружен остров – а ведь все они тоже не что иное, как повторенное чудо…

Странно тут все и запутанно, хотя не отпускает ощущение близкой разгадки…

Спустились сверху ребята. Рудя шел последним, в задумчивости кусая губы. В руках он что-то вертел, я присмотрелся – железный башмак, новенький, сверкающий.

– Нихт ферштейн, – признался он. – Когда доспехи заржавели окончательно, я их выбрасывал, а этот сабатон потерялся. Теперь вхожу в спальню, а он блестит под кроватью…

– В тереме все восстановилось, – сказал Баюн.

– Нет, котик, – возразил рыцарь. Прежде он так называл Баюна с усмешкой, но в последнее время перенял у Настасьи это обращение как обычное. – Ты заметил, что все на своих местах? А сабатон… не мог потеряться там. Я бы обязательно нашел под кроватью. Это… как будто сбылся сон.

– Какой? – быстро спросил я.

– Мне этой ночью приснилось, что я вернулся в Фатерлянд, все просят у меня прощения, а мне неудобно, потому что я без доспехов, и даже не помню, где они. Словно я их потерял. И захотел найти… А потом проснулся.

– Да нет, – махнул рукой Платон. – Сон тут ни при чем. Мне вот ничего не снилось, а все вещи на месте.

– Я тоже спал как убитый, – добавил кот. – Правда, вещей у меня и так никаких нет, но терем-то вернулся, а больше мне на острове ничего и не надо. Однако не позавтракать ли нам наконец? – сменил он тему. – Желудок у кота небольшой, про запас в него еды не натолкаешь, и ваш покорный слуга уже близок к голодному обмороку.

– Вы ешьте, – сказал Рудя и направился к двери. – А я все-таки схожу посмотрю…

Он вернулся минут через пятнадцать, с глупой счастливой улыбкой на сияющем лице и неподъемной охапкой своих разлюбезных доспехов.

* * *

С тех пор я взял себе за правило по возможности выплывать навстречу всем гостям. Обычно на плоту, который двигал силой волн, в малахае-невидимке, в компании кота. Как правило, на дальних подступах пришельцы еще были расслаблены, но уже можно было понять, если замышляли что-то нехорошее – и по степени готовности к бою, и по выражению лиц, в конце концов.

Гости, конечно, с интересом наблюдали приближение бесхозного плота, иные пытались его приватизировать, пока с острова не видят. Я с ходу спрашивал, говорит ли кто-нибудь по-русски. Неведомо откуда звучащий голос производил неизгладимое впечатление, некоторые хватались за оружие, тогда мне приходилось забираться на борт и по-скорому отвешивать оплеухи наиболее ретивым воякам, пока и впрямь кого не покалечили.

Тут главное – не позволить опомниться. По методу спецназа: ошеломить, подавить, исключить саму возможность мысли о сопротивлении. Самых отпетых головорезов превратить в кротких овечек, ждущих отдельного разрешения даже для того, чтобы перевести дыхание. Я забрасывал пришельцев вопросами: кто такие, куда и зачем плывут? – не заботясь, понимают ли меня.

Впрочем, русский язык, оказывается, имел широчайшее распространение, и обыкновенно на борту находился кто-то, бегло на нем говорящий. В самых запущенных случаях я звал на помощь кота: хоть через пень-колоду, хоть жестами, но он умел объясниться практически с любым жителем Европы.

И в нескольких случаях эта тактика отлично себя оправдала.

– Стой, куда прешь, рыло немытое, назад! А ну, брось железку! Кто тут по-русски бельмесает? Назад!..

Словившее плюху лицо неопределенной национальности отбросило багор и скрылось на корме. Основная часть пестрого экипажа уже твердо обосновалась на мачтах, но капитан, он же хозяин «эскадры», с тремя приближенными спрятались в трюме. Туда я, избавившись от назойливого внимания отважного матроса, и стал ломиться.

– Отворяй, негодяи! Ду ю спик инглиш? Выходи, подлые трусы!..

Фу, как нехорошо я себя веду…

Нет, правильно я решил, что не понесу записи о своих приключениях в издательство. Хотя такие дни, как сегодняшний, отлично вписываются в формат фэнтезийного жанра. Ну а если все-таки вдруг – вдруг! – соберусь, придется врать. Я ведь, честно говоря, терпеть не могу героев, которые, более или менее обоснованно ощущая свое превосходство над аборигенами, принимаются хамить и грубить, считая свое поведение образчиком жизнерадостного веселья. Иногда такие герои бывают «крутыми», иногда искренними, более или менее остроумными оптимистами, но все они, куда ни забрось их судьба или прихоть автора, живут за счет верных друзей из числа местного населения, которых сами же считают дикарями, закабаленными жуткими условиями недоразвитого мира. Что уж говорить об окружающих, которым не повезло попасть в число преданных друзей?

Но вот я сам – и в нелюбимой роли!

А что, простите, делать? Второго погрома на Радуге допускать не хочу. А тут плывет шнека, оснащенная бомбардами (правда, деревянными и явно неновыми; вернее всего, при попытке произвести выстрел канониры попросту потопят собственные суда – а ну как все-таки выстрелят и, хуже того, попадут куда-нибудь?), битком набитая осатаневшими от скуки головорезами, да еще и под магическим прикрытием!

Правда, колдунишка у них тоже был так себе, под стать бомбардам. Тот, турецкий, если помните, собственной персоной на сцене так и не объявился. Настоящий был заправила, неприметно осуществлял командование, манипулируя даже официальным главой спасательной операции Саудом-мирзой.

Этот же, бедолага, сам своих спутников боялся, от капитана до последнего матроса. Матросы тоже боялись колдуна и тихо ненавидели, то же самое и капитан, который боялся и колдуна, и матросов. Но капитан был в выигрышном положении: он один владел ключами от трюма с оружием, на его стороне были традиции, опыт и полдюжины крепких парней без четко очерченного круга обязанностей…

Они сдались, когда я выломал дверь.

– Мы говорим по-русски, говорим! – отчаянно крикнул колдун, когда я повторил свой вопрос, заглядывая в трюмное помещение из-за косяка (на фиг надо, чтобы в последний миг кто-нибудь саданул из арбалета). – Кто ты, о могучий дух?

– «Кто-кто», дед Пихто! – передразнил я. – Сначала сами назовитесь. Кто такие, откуда и куда путь держите. Главное – зачем.

– Мы мирные странники, плывем с диплотомической миссией, – ответил капитан.

Еще можно было предположить, несмотря на перекосившееся лицо колдуна, что у предводителя экспедиции от страха что-то с дикцией приключилось, поэтому я переспросил:

– С какой-какой миссией?

– С диплотомической, – внятно повторил капитан, блестяще доказав, что дипломатия – последнее дело, которым он мог бы зарабатывать на жизнь.

Замерший колдун подавил полувздох-полувсхлип.

– Это хорошо, – серьезно сказал я. – Много нынче всякой шантрапы по морям шляется. А ты, значит, диплотом? Очень хорошо. Диплотомия – вещь полезная, без нее никуда.

Капитан начал понимать, что сболтнул не то, и вдруг заграссировал:

– Э, я хотель гово'ить д'угой… Я очень плохой 'усский…

– Согласен, русский из тебя никакущий. Так что хватит ломать комедию, кайся: чьих будешь?

– Говори, что уж теперь, – сказал колдун.

– Сам говори, – ворчливо ответил капитан, отворачивая лицо.

Сам так сам. Колдун развел руками и, щурясь в мою сторону (прикольно так, когда люди машинально пытаются высмотреть невидимку – реакция практически у всех одинаковая), вопросил:

– О могущественный дух! Смиренно прошу тебя ответить, почему ты не пропускаешь нас к Чудо-юдиному острову?

– Почему не пропускаю? Хм, а ты оглянись вокруг: заряженные бомбарды, разбойные рожи… Ты сам куда-нибудь пропустил бы таких?

– Иначе нельзя, – вставил капитан. – Это очень опасные воды.

– Но мы не собираемся никому причинять вреда, – заверил колдун.

– Значит, к Чуду-юду намылились? А по какому, позвольте, вопросу?

– Это мы будем обсуждать только с самим Чудом-юдом, – решительно заявил капитан.

– Хорошо, диплотом, – усмехнулся я. – Обсуждай. Я и есть Чудо-юдо.

Капитан презрительно фыркнул, а колдун сказал:

– Неправда! Мы знаем, что Чудо-юдо – вполне видимое страшное чудовище.

– Очень страшное, – подтвердил я. – Не боитесь воочию узреть?

– Не первый год плаваю, – важно ответил капитан. – Всякого повидал.

– Ну смотри, – сказал я и, сняв с головы малахай-невидимку, заткнул за пояс. Продемонстрировал собеседникам фас, профиль. – Как, подхожу под описание?

– В-вполне, – судорожно сглотнув, признал колдун.

Капитан, теребивший рубаху в поисках медальона на груди, энергично закивал.

– Надеюсь, теперь-то вы назовете себя?

– Мы действительно прибыли сюда по воле бургундского короля Луи Филиппа Второго, о Чудо-юдо, – помявшись, заговорил колдун. – Мы – это отважный покоритель морей, граф Жорж де Фужер, – кивок в сторону человека, которого я про себя окрестил капитаном, – и я, скромный знаток герметичных наук, магистр Франческо Унальтрапарте. И миссия наша в некотором смысле действительно дипломатическая. Но она слишком деликатна, чтобы обсуждать ее здесь.

Они стойко выдержали мой взгляд, исполненный скептицизма. Диплотамы, как же… Авантюристы, искатели либо сокровищ, либо тайных знаний – примерно как наш Рудя.

– Хорошо, вас двоих приглашаю посетить остров, – решился я. Почему нет? Вреда они мне причинить не смогут, а вот послушать не помешает. Жуткие байки о волшебном острове и его ужасных Хранителях, распускаемые, вероятнее всего, змеистым купечеством, похоже, только привлекали непоседливых мореходов. Но данные библиотеки о подобных легендах явно устарели, и следует уже наконец выяснить, что про меня рассказывают. Нельзя исключать, что мне придется иметь дело еще не с одним десятком авантюристов. – Но всем остальным придется подождать на море. Кто без разрешения ступит на берег – пусть пеняет на себя.

– Не вопрос, – ответил граф де Фужер.

Мы вышли на палубу, и он отдал несколько коротких приказов.

– Еще пусть бомбарды разрядят, – присовокупил я.

– Разве ты не знаешь, что вокруг острова кишмя кишат пираты? – удивился граф. – Лишь чудом мы сумели проскочить мимо них.

– Чудо называлось моими магическими способностями, – пояснил Франческо. – Но они небезграничны. Пираты могут напасть в любую минуту.

– Парни, если вы вздумаете стрелять в кого-то из этих бандур, то сделаете за врага всю работу! Ради вашей же безопасности прошу: разрядите.

– Это правда, – нехотя признал де Фужер. – Снаряжение ни к черту не годится.

– Что, кстати, вызывает у меня сомнения: неужели ваш Луи Филипп, забыл какой по счету, настолько беден?

– Трудно быть богатым в мире, где колдовство подменяет дворянскую честь и национальную гордость, – не без пафоса ответил граф. – Но дело в другом: это все для маскировки. Чтобы не привлекать внимания к бургундским интересам, я тайно прибыл в Ирландию, где купил корабль и навербовал экипаж. Англичане никогда не дадут ирландцам расправить крылья – ничего, кроме этих лоханок и разномастного отребья там найти невозможно.

– Зато, благодаря этой хитрости, доблестному графу удалось уйти от пристального внимания как англичан, так и пиратов, – добавил Франческо тоном, не оставлявшим сомнений, что он не прочь заявить авторские права на «хитрость».

Их проблема. Уж мне-то точно бояться нечего: этих бомбард можно было опасаться, только стоя в радиусе тридцати метров.

– Прошу на плот!

Честно сказать, не очень-то Франческо походил на итальянца, слишком бледной была его кожа. Да и де Фужер с его жесткими, будто стамеской тесанными чертами, не походил на аристократа. Однако я довольно скоро убедился, что они были именно теми, за кого себя выдавали.

Правда, насчет дипломатической миссии они, как я и подозревал, приврали. То есть в плавание пустились действительно по воле короля, только король даже не подозревал, что граф и маг взялись за исполнение его воли. Оба успели в чем-то проколоться не очень давно, и Луи Филипп Второй даже близко не желал их видеть, грозя одному лишением дворянства, а другому Святой инквизицией.

Общее несчастье свело и сдружило этих двоих… То есть попыталось сдружить.

– Сколько раз говорить: мы не еретики, а ученые! – взвился Франческо. – И пользы от нас больше, чем от всего вашего дворянского сброда, вместе взятого! К счастью, Луи Филипп Второй – образованный человек…

– К несчастью! – не удержался от замечания де Фужер. – Слишком умная голова еще никого до добра не доводила. Ученый человек слабоволен, чем вся ваша братия и воспользовалась: обсели нашего короля, как мухи пирожное! И ведь он их слушает, вот что досадно!

– Да если бы не мы…

– Если бы не вы, бургундцы уже давно бы с кем-нибудь воевали, как нормальные люди. Я поклялся Луи Филиппу в верности и клятвы не нарушу, но когда старик отдаст концы, с радостью поддержу того, кто пообещает очистить нашу страну от колдовской язвы.

– Да, когда наш добрый Луи Филипп отдаст ко… Богу душу, магам придется искать новое пристанище. Но до той поры прекрасная Бургундия – приют великих умов со всего света, хранилище многих знаний. Мы располагаем сведениями даже о Заллусе!

– Удивил! – скривился граф. – Кто не знает Заллуса? Все знают Заллуса, и что с того? Заллус – всего лишь крупный маготорговец, обратиться к которому мешает только скудная казна. Вон сколько людей пользуется его услугами…

– Но чем это заканчивается? – воскликнул Франческо. – Заллус срывает куш, а потом бросает своих клиентов на произвол судьбы. Сначала он поддерживал викингов, помог им стать знатными мореходами, но в один прекрасный день предложил свою помощь шведскому королю, и тот мигом привел страну к покорности, а недовольным конунгам пришлось бежать, чтобы не погибнуть. Потом Заллус оставил шведского короля без магической поддержки, и тот быстро потерял влияние – датчане обошли его шаткую державу во всем. Нынешние халландские викинги тоже начинали свой страшный путь при помощи колдовства – почти наверняка и здесь можно обнаружить след Заллуса. Однако уже сегодня любому мыслящему человеку ясно, что долго драккманны не протянут: лет через десять англичане вытеснят их с морей окончательно. И как только сделают это, сами станут не нужны Заллусу…

Не очень хорошее знакомство с историей, особенно с ее здешним вариантом, не позволило мне сразу уловить, что Франческо начал говорить о событиях десятого-одиннадцатого веков. Зато де Фужер, воспользовавшись паузой, заметил:

– Почему бы тогда не списать на Заллуса, например, падение Римской империи? Королевская власть сплотила Швецию триста лет назад!

– Именно триста лет маги наблюдают за Заллусом, – спокойно ответил Франческо. – И только об этом периоде можно говорить с полной уверенностью, но я не сомневаюсь, что в действительности на нем еще много грехов.

– Триста лет, милосердный Боже! Люди столько не живут!

– Правда. Поэтому лично я придерживаюсь той версии, что Заллус – вообще не человек.

– Не верю я в это…

– Конечно! – раздраженно воскликнул маг. – Ты никогда не думаешь над тем, во что веришь. Для тебя неважно, в чем заключается правда, важно только твое мнение о ней – по нраву она тебе или нет. Хорошо, я не собираюсь тебя переубеждать, но пойми: именно поэтому переговоры следует вести мне!

– Ах ты, гнида, – прошипел де Фужер, приподнимаясь. – А ведь распустили мы вас, умников… Думаешь, милостью короля каждый, кто горазд языком болтать, может наносить оскорбления дворянину? Ну уж нет! Погоди, вернемся домой, я тебя, гада…

– Цыц, – сказал я. Сказал ровным голосом – вместо интонации сработал внешний облик. Граф плюхнулся на лавку, маг вздрогнул: похоже, в пылу спора оба совершенно забыли, где находятся. – Будете собачиться – применю грубую физическую силу, не разбирая чинов и заслуг перед прогрессивным человечеством. Не для того я вас на остров пригласил. Давайте о деле.

Само по себе дело у них было простым: бургундскому корою нужна магия!

– И почему же вы решили, что сумеете разжиться здесь магией?

Франческо развел руками:

– Ну как же… Все знают, что это волшебный остров.

– И что? – с непробиваемым спокойствием полюбопытствовал я.

Мы разговаривали в горнице втроем: по настоятельной просьбе гостей ребята оставили нас, ушли к морю. Я не стал возражать: нечего «дипломатам» расслабляться, глядя на человеческие лица, тем более, что к лицу Настасьи, например, граф присматривался особенно пристально…

– Но ведь ты, Хранитель острова, ты – Чудо-юдо, верно? Я понимаю, ты не станешь разглашать свои секреты и не расскажешь, кто и для чего тебя заклял, но прошу, подумай: есть ли у тебя хоть малейшая возможность создать для нас приличную магию?

– Продать? – переспросил я.

– Создать.

– Э-э… так это опять не по адресу. Я не умею. Не обученные мы.

– Правда? – спросил Франческо таким детски обиженным голосом, будто искренне надеялся, что я сейчас воскликну: «Да шутка, шутка!» Интересно, что это он имеет в виду? На всякий случай я произнес самым фальшивым тоном, какой смог изобразить:

– Я – сторож и продавец, не больше. Не маг, не чародей, не чернорабочий на колдовской мануфактуре. Даже приблизительно не представляю себе, как можно создавать магические предметы.

Франческо пожевал губами, теребя в руках какой-то замысловатого плетения амулет из висевших у него на шее, и вдруг выдал:

– Маленькая просьба, Чудо-юдо. Скажи, что дважды два – шесть.

Я так обалдел, что машинально повторил за ним:

– Дважды два – шесть…

– Так, – сосредоточив взгляд на отблесках свечей в золотых завитках амулета, кивнул Франческо. – А еще, что солнце садится на севере.

– Не пойму, что за ахинея.

– Ну тебе же не трудно, правда? Скажи, пожалуйста…

Де Фужер наблюдал за нами с недоверчивым изумлением.

– Да бога ради. Солнце встает, то есть садится на севере. И что с того?

– Хорошо. И последнее: ты мужчина или женщина?

– Конечно, мужчина! А что, какие-то сомнения есть? – взревел я. – Так если кто-то будет издеваться, я ведь и доказать могу!

Де Фужер – уж не знаю, что он там себе вообразил – зашелся глухим хохотом.

– Извини, – невозмутимо ответил Франческо. – Просто это один из безотказных вопросов. Все остальное можно хотя бы в шутку вообразить.

– Это у тебя детектор лжи такой? – запоздало сообразил я, указывая на амулет.

– Мы называем его Отличителем Правды. Еще раз прошу прощения за нелепый допрос, но я усомнился, что мой Отличитель по-прежнему действует.

– Погоди, а ты этим Отличителем всегда пользуешься? – вмешался вдруг де Фужер. Дождавшись утвердительного кивка, уточнил: – И когда мы в Ирландии, в «Подзорной трубе», про девок говорили?.. Ух ты и гад. Не мог сразу сказать, что…

Не слишком-то я понял причину графского возмущения, а если и понял, так не мое это дело, поэтому решительно вернул разговор в прежнее русло:

– Так что тебя заставило усомниться в Отличителе?

Бледный итальянец еще повертел амулет в пальцах и ответил:

– Чтобы создать такую вещь, у обычного мага из числа смертных людей уходит несколько лет. Маг уровня Заллуса справился бы за минуту. Тут дело не столько в умении, сколько в количестве доступной магической силы.

– А я-то при чем?..

– При том, что у среднего Чуда-юда на такую задачу уходит от двух до пяти дней. Видишь ли, я давно догадывался, что ужасное чудовище Радуги – это Чудо-юдо, и узнал о вас все, что мог. Создание Чуда-юда – не очень распространенный, но все-таки известный старейшим чародеям вид магии. Это намного сложнее, но зато и намного эффективнее, скажем, обычного голема. В отличие от големов, чуды-юды действуют сознательно, разумно, способны проявлять инициативу. Поэтому маги обычно использовали их для творческой работы или для сложных миссий, где требуется принятие решений.

– А я-то считал себя штучным образцом, – медленно проговорил я.

– Скорее редким. Летописи магии помнят по крайней мере два десятка чуд-юд, которые оставили свой след в истории. – Интересно, как он язык не сломает, так непринужденно склоняя мое прозвище? – И они, и менее известные твои «соплеменники» обладали недюжинными магическими способностями. А Хранители Радуги, по некоторым косвенным данным, должны быть самыми сильными из когда-либо существовавших чуд-юд.

– Ерунда какая-то. Все равно ведь, чтобы колдовать, надо учиться?

– Странно, что ты этого не знаешь. Закрепительная проекция магиума при трансгрессии завершенных силовых структур – это сложно объяснять, но если вкратце: создатель чуда-юда как бы вкладывает в него потенциал собственных чар, а чудо-юдо потом реализует их по своему усмотрению.

– Наверное, – вырвалось у меня при воспоминании о прошлом посещении Заллуса, – он хочет, чтобы я и это постиг самостоятельно…

– Что? – недослышал Франческо.

Однако мне уже подумалось другое:

– Говоришь, я не единичен? А все ли чуды-юды создаются из людей? И чем обычно заканчивается жизнь среднего чуда-юда?

– Все, – кивнул он. – А заканчивается по-разному. Подобная мощь не дается ради простых дел, но если чудо-юдо выполняет свое предназначение, чары становятся не властны над ним.

– А… еще какие-нибудь способы избавиться от чар существуют? – стараясь не выдать голосом волнения, спросил я.

– Наверняка да, но ничего определенного припомнить не могу. О чудах-юдах не так уж много известно.

– Любовь непорочной девы, – неожиданно заявил де Фужер с видом знатока, если не по магической, то по женской части. – Она способна творить чудеса.

– Это заблуждение распространено куда больше, чем прочие домыслы о чудах-юдах, – с мягкой интеллигентной улыбкой сказал Франческо. – Надеюсь, Чудо, ты не из этих соображений держишь при себе девушку?

– Нет, конечно, нет! – заверил я. – А что, и правда многие так считают?

– Обывательское заблуждение, суеверие. Нетрудно понять, откуда оно возникло: многим женщинам и впрямь под силу изменять мужчин – но только в быту. К магии это отношения не имеет.

Интересная картинка получается! Черномор это должен был знать – выходит, соврал? Либо Франческо заблуждается, что тоже вероятно, учитывая, что до Черномора ему в магии далеко – это видно невооруженным глазом… Либо врет Франческо, но тогда зачем?.. Я поспешно отогнал хлынувшие в голову мысли – все это нужно обдумать, но потом, потом. Сначала – сбор информации.

– Подумай хорошенько, Франческо. Повспоминай.

В его глазах мелькнули искры.

– Если я найду ответ на твой вопрос, Чудо-юдо, могу ли рассчитывать на тебя?

– Не знаю. Но попробовать стоит.

– Хорошо. Я приложу все усилия, – его голос вновь наполнился пафосом. – Я, Франческо Унальтрапарте, клянусь в этом!

– Я клясться не буду. Слишком мало еще знаю, чтобы клятвы давать, – в ответ на его выжидательный взгляд сказал я, и Унальтрапарте понимающе кивнул.

Теперь я уже не удивлялся его чистому произношению и четкой дикции – с такой фамилией поневоле язык разработаешь…

– Позволь задать еще один вопрос, Чудо-юдо, – начал он. – Быть может, мне послышалось, но ты что-то говорил о познании магии своими силами? Это может оказаться очень важно…

В этот момент дверь открылась, и в малую горницу заглянула Настасья. Не переступая порог, она сказала:

– Чудо, тебя там какая-то девушка спрашивает.

Как-то настолько знакомо, по-нашему прозвучала эта фраза, отозвалась в глубинах общежитской души моей, что я не успел ни удивиться, ни отметить странной картонной нотки в голосе Настасьи, а прямо брякнул:

– Иду, – и сразу же гостям: – Я сейчас.

Гости проводили меня ошеломленными взглядами, а я, только выйдя из терема, озадачился: девушка? меня? какая? откуда?..

Настя изучала взглядом верхушки пальм на фоне темнеющего неба, Рудя чему-то улыбался, покручивая ус (он в последнее время отпустил усы и бородку – в стиле, как сам объяснил, саксонской придворной, то есть не орденской, аристократии). Платон просто махнул рукой в сторону пляжа, но прежде чем пойти туда, я спросил у купеческой дочери:

– Настя, кто там?

– Откуда ж мне знать, что тут у тебя за игрицы водятся? – повела она плечиком.

Кто такая игрица, я не помнил… ну не знал. Кажется, что-то с лицедейством связанное, то есть с точки зрения порядочной барышни недостойное. Странно, никогда Настасью такой не видел. Ревнует она, что ли?

Бред. За эту мысль я даже рассердился на себя. Все давно передумано и решено. Тем паче тут вопрос поактуальнее наклевывается: кто все же врет, Франческо или Черномор? Или кто-то из них ошибается? Черномор рассказывал о четвертом, кажется, Хранителе Радуги, колдуне, который обзавелся гаремом, но при этом оговорился, что точно ему ничего не известно. Слукавил?

Но если Черномор знает, что девицы, которыми он уже полгода сулится заселить остров, против чар не помогают, то зачем ему вообще все это нужно? Много девиц – это, конечно, глазу приятно, но, позвольте, должна быть какая-то практическая сторона… Нет, если Черномор и обманул меня с надеждами на девиц, то невольно.

Вот Франческо, вопреки первому впечатлению, куда подозрительней. Вроде бы посторонний человек, про остров и его действительного хозяина решительно ничего не знает, но при этом отлично осведомлен насчет чуд-юд (нет, надо же словечко этак вывернуть, а?)…

Слишком много колдунов. А значит, слишком много специфических, ничем не доказуемых сведений. Тут даже Шерлок Холмс не распутал бы, кто правду говорит, а кто нет.

Однако не зря я поддался порыву и взял его на остров. Имеет смысл поговорить с Франческо поподробнее. Как, например, он отреагирует на рассказ о четвертом Хранителе?

Нет, в первую очередь – выспросить все, что ему известно о магических способностях чуд-юд. Он ведь ради этого и приплыл – пусть выкладывает…

В воде, метрах в двадцати от линии прибоя, покачивалась на волнах ундина. Та самая Мальвина, я узнал ее даже в стремительно сгущающихся южных сумерках. Она махнула рукой и вслух позвала:

– Иди сюда!

Я деловито отвязал лодку, сел в нее и оттолкнулся веслом. Хотя никаких причин для тревоги в поле зрения заметно не было, у меня еще с прошлого раза выработалась стойкая неприязнь к совместному купанию с ундинами. Да и раздеваться не хотелось.

Мальвина двумя-тремя ленивыми гребками подалась мне навстречу, а когда поравнялись, вынырнула по пояс из воды, оперлась левой рукой о бортик лодки, эффектно подчеркивая линию груди, откинула со лба мокрые волосы. Блин, до чего же это все-таки смотрится…

– Вижу, обживаешься? – с видимым равнодушием спросила она, оглядываясь на берег.

– Вашими молитвами, – ответил я.

Ундина фыркнула и окинула меня взглядом.

– Вы там, смотрю, решили род человеческий продолжать, а?

– А что, хочешь помочь? – спросил я.

Грубовато получилось, зато презрительно-насмешливое выражение сошло с личика ундины.

– Вот чего нам здесь и не хватало для полного счастья… Ладно, речь о другом. Глубук, я знаю, извинялся за нас? Ну Нептун с ним, это его дело. Если мне надо, я и сама за себя извинюсь.

– Ты за этим приплыла?

– По-твоему, этого мало? Да, приношу свои извинения. Я была не права. Наслушалась одного дурака, который трещал про очистку водных просторов от сухопутной шушеры. Идея-то сама по себе хороша; но нельзя же вот так против течения… Или у вас как говорят: против ветра?

– Именно так. Значит, ты осознала неэффективность силовых методов борьбы? Похвально. Извинения приняты.

– Ух ты, какое образованное чудовище нынче пошло! – не удержалась-таки она от новой насмешки. – К сожалению, мы с тобой одни тут умные. И никто нашему примеру не следует. Черномор вот, скажем, по-прежнему о силовых методах думает.

– А с кем он на ножах?

– Похоже, с твоими гостями.

– Даже так? Странно…

– Ты меня слушай, я повторять не стану. Считай, что я так извиняюсь, не словом, а делом. В общем, Черномор сейчас согнал всех своих пиратов на Красный воду поганить, с ним несколько наших дурачков, они-то Черномору и шепнули, что корабль с колдуном на борту через заслоны просочился. Вот Черномор и сказал: хочу, говорит, с ними потолковать. Так что твоих гостей уже ждут-поджидают…

– Постой, не понял. Черноморовы пираты – это кто такие?

– Да так, отребье двуногое с драккаров. Заллус с ними наигрался, а потом Черномору отдал.

Халландские викинги, сообразил я. Так они под опекой Черномора теперь состоят? Интересно…

– Ну а Красный – это что?

– Остров тут неподалеку, заплывов тридцать от твоих вод на юг… в смысле – миль шестьдесят, у вас же милями считают? Тоже наследство Древних, как твоя Радуга, только там герои жили.

– Красный… странное название.

– По-нашему это примерно так звучит: Сухая Куча Камней Цвета Крови. А люди часто по-простому Красным этот остров называют.

– Красным? – воскликнул я. – А некоторые – Кизилом? А там поблизости случайно Остров Сухого Дерева не затесался? И эти, как их, Скалы Сладкоголосых Сирен?

– Чего ты так разволновался, сухопутный? – удивилась Мальвина. – Сухое дерево было, давно, да наши отцы уже лет сто как весь островок на дно утянули. А сирен в наших краях отродясь не было, они на юге живут, в Эгейском там, в Ионическом. Говорят, в Мраморном тоже. Скалы подле Красного, правда, есть, на них свадебные обряды проводят. По старой традиции, на свежем воздухе. А в сезон – так, молодежь собирается, что поглупее, шумят, песни орут голосом.

– Блин, ну надо же, – усмехнулся я, хлопнув себя по колену.

– А откуда ты про эти воды знаешь? – заинтересовалась ундина. – Говорили, с Радуги Красного не видно.

– Да приплывал тут как-то один турок… В смысле – целая флотилия турок, во главе с одним, как его… а, Саудом-мирзой! Представляешь, этот Красный с моей Радугой перепутал.

– Он что, совсем обезвоженный? – не совсем понятно ругнулась Мальвина. – Я, конечно, слышала, что в воздухе коэффициент преломления другой, но не до такой же степени… Это совсем слепым надо быть, чтобы перепутать.

– А еще очень упрямым и самонадеянным. Знала бы ты, каких трудов мне стоило его убедить!

Ундина не отреагировала на мою шутливую интонацию, оглянулась куда-то в южном направлении и вздохнула:

– Значит, это он турками воду поганил. Надо же, столько сухопутных… А потом на нас все свалят! – почти прорычала она.

– В каком смысле? Что свалят?

– Я же говорю, Черноморовы пираты воду потравили! Ну потопили они твоих турок, всех до единого. Подманили каким-то пленником, а потом навалились разом… И наши дурни, что Черномору в рот заглядывают, тоже рады стараться: нате вам, господин спаситель Морского Царства, где надо шторм, где надо – водоворот… Свидетелей нет, и какие слухи теперь по миру разойдутся? Что ундиниты людей ненавидят, губят почем зря. Из-за нескольких дурачков!..

Даже по прошествии времени и, несмотря на то, что все закончилось благополучно, образ Сауда-мирзы закрепился в моей памяти отнюдь не симпатичным. Да и то, как люто я на него разозлился за погром, едва ли когда-нибудь забудется. Но представить себе его гибель вместе со всей эскадрой, вместе со всеми экипажами – было это как-то дико и страшно.

– Но… зачем? Зачем это Черномору понадобилось?

– Там какой-то колдун был, знатная личность на суше. Вот из-за него Черномор все и придумал. Пленника взял – и так спрятал, чтобы только маг его мог отыскать.

– Господи, с трудом верится… Ну и сволочь, если честно, этот Черномор, террорист-недоучка.

– Ты мне это говоришь? – уже без тени веселости усмехнулась Мальвина. – Мне, его младшей жене?

Я только присвистнул. Ну да, Черномор же обмолвился как-то, что породнился с морским царем, чуть было не стал полным зятем. Значит, передо мной одна из царевен, аристократка, чуждый новому подводному обществу элемент…

– Сочувствую.

Уже стемнело, но звездный свет четко очерчивал умопомрачительную фигурку ундины, а на лицо как будто легла тонкая вуаль печали.

– Ладно, что уж там, – махнула она свободной рукой. – Лучше скажи – теперь мы квиты?

– Квиты. Только одно скажи: ты ведь мне все это рассказала, чтобы мужу досадить? По большому счету, тебе нет дела до моих гостей?

– Ты меня что, за селедку держишь или за хвостик минтая? Я девушка идейная, меня семейными скандалами не проймешь. Просто я, в отличие от многих, еще и умная, своим умом дошла, как глупо надеяться, что придет с суши какой-нибудь особенно могучий колдун – и жизнь царства нашего наладит, и все обустроит…

– И процветут ремесла, и объявятся пути сообщения? Знакомая песня, у нас дома такая же байда.

– Вот-вот. Я, конечно, людей не очень-то… Так, можно терпеть. Но войны с ними точно не хочу. И понимаю, что лучше иметь дело с десятком слабых колдунов, чем с одним излишне сильным. Ну все, мохнатенький, поплыву я, пора, а то оставила сестрицу за себя, а у нее скоро краска с волос сойдет.

– Счастливо. Ты это, заплывай, если что.

Мальвина, хохотнув, отпустила борт лодки, окунулась с головой и, вынырнув, бросила:

– Ага, чтобы твоя краля двуногая совсем меня глазами съела? Ну если по делу – заплыву, конечно…

– А… еще один вопрос! – крикнул я уже вслед мелькнувшему среди волн хвосту. Думал, ундина не услышит, но ее головка вновь показалась над водой. – Если не секрет: тогда, осенью, вы сами додумались со мной поплавать, или кто-то науськал?

Заискрилось под звездами в жесте сомнения ее округлое плечико.

– Тогда мы думали, что сами… Теперь понимаю: это он нас натравил. Он! Муженек наш, чтоб ему…

В несколько мощных гребков я добрался до берега и почти бегом достиг терема. В голове уже составился план действий.

Мои, уже порядком соскучившись, затеплили очажок под навесом, где мы обедали в самые жаркие часы, и кипятили чай. Я подсел к столу и попросил Баюна:

– Будь добр, загляни в дом, что они там делают?

Кот прошел вдоль стены, запрыгнул на подоконник и осмотрел горницу. Вернувшись, сообщил:

– Сидят. Граф глаза таращит, маг узоры с самобранки перерисовывает.

Я кивнул и вкратце изложил ребятам, о чем шел разговор с гостями и с ундиной.

– «Поговорить»? Она так и сказала? – переспросила Настасья.

– Именно так.

– Насколько я знаю Черномора, а из присутствующих я знаю его лучше всех, – заметил кот, – это слово в его устах отнюдь не исключает истребления собеседников, причем задолго до начала конструктивного диалога.

– Но если Черномор действительно хочет говорить с бургундцами – то о чем? – удивился Рудя. – Как друг Заллуса, он должен оберегать остров от чужаков, а не поощрять их присутствие.

– Вот это-то меня и интересует, – согласился я. – Черномор давно ведет свою игру, и я хочу понять какую. Возможно, сейчас нам представляется шанс что-нибудь узнать. Если ты, Рудя, согласишься помочь.

– Я согласен, – немедленно ответил саксонец. – Что нужно сделать?

Да, засиделся парень без настоящего дела. Глаза горят… Славная рыцарская порода: неважно с кем и из-за чего, лишь бы наотмашь и к пущей славе.

– Надеюсь, все пройдет достаточно мирно. Я попрошу, чтобы бургундцы отвезли тебя на материк. Поплывешь с ними, и, если все будет в порядке, постарайся быть поближе к графу, когда Черномор начнет переговоры. Если начнет…

– А если он прикажет своим викингам просто атаковать судно?

– В этом случае, а также в том, если бургундцы затеют причинить тебе какой-то вред, держи наготове кольцо. Как только запахнет жареным – прыгай обратно на остров. Зря не рискуй.

Рудя молча кивнул, но лицо у него при этом было такое… Жажду подвига так же трудно замаскировать, как и обычную жажду.

– Рудя, я серьезно: зря не рискуй! Я тебе еще свой браслет дам, тоже на всякий случай, ты же помнишь, как им пользоваться? – Конечно, он помнил. Я ведь не жадный, всем давал попробовать. В порядке практики в мирное время. – Запомни: дракой сведений не добудешь. Если Черномор и правда хочет о чем-то побеседовать с бургундцами, прикинься своим на корабле и будь рядом. Черномор тебя в лицо не знает – а ты по ходу дела еще графу с магом накажи, чтобы не вздумали сболтнуть, будто ты с острова. Послушаешь, на ус намотаешь – и дуй обратно… Я понимаю, звучит не очень героически. Но, Рудя, нам сейчас нужнее всего подвиг разведчика, а не воина.

– Я есть Рудольф, – с уже позабытым, казалось бы, акцентом напомнил рыцарь и добавил: – Можешь положиться на меня.

– Тогда айда в хату! – позвал я.

Гости встретили появление всей нашей компании недовольными взглядами: для них, любителей секретов, это означало, что переговоры окончены.

– Все срисовал? – спросил я у Франческо, мимоходом создавая себе репутацию вездесущей бестии.

Тот, поспешно спрятав в складки одежды четвертную тетрадь, сделал вид, будто недослышал. А граф прямо спросил:

– Кажется, ты не собираешься помочь нам, Чудо-юдо?

– Сожалею, но сейчас ничего не могу сделать, – развел я лапами. – Однако не торопитесь с выводами. Многое зависит от того, сумеет ли уважаемый Франческо раздобыть нужные мне сведения.

– Это будет нетрудно, – заметил итальянский бургундец, даже не подозревая, как далек он от истины.

Мне вдруг стало стыдно, что пользуюсь людьми как предметами. Разумеется, коли уж Франческо перерыл все доступные источники, новых сведений о чудах-юдах он наверняка не сумеет достать. А я мало того, что налагаю на него невыполнимую миссию, так еще и молча отправляю, возможно, навстречу смерти – ради призрачной надежды выведать что-нибудь о Черноморе!

Однако я отогнал эти мысли. Черномор не маньяк. С турецким магом у него были какие-то свои счеты – верю, потому что мага себе турки добыли неслабого. Но трудно представить, чтоб Черномору сумел досадить Франческо. А раз так, то, вероятнее всего, он действительно захочет просто поговорить…

– Платон, будь добр, принеси запасную самобранку, – попросил я.

Новгородец вышел в соседнюю комнату, где мы держали «запаску» – простенькую, ценности для обмена почти не представляющую скатерть, к услугам которой прибегали, только когда основная была в стирке.

– В залог добрых отношений я собираюсь преподнести вам дар, – обратился я к бургундцам, – а также попросить об услуге. Благородный рыцарь Рудольф желает попасть на материк, и если вы возьмете его в качестве пассажира, я буду весьма благодарен вам за любезность.

Граф пожал плечами:

– Не вижу препятствий. Напротив, это с вашей стороны любезность – позволить мне провести остаток пути в обществе дворянина.

Франческо поморщился, но ничего не сказал.

– И пусть облегчит ваш путь вот этот скромный дар, – объявил я, принимая из рук Платона свернутую скатерть и кладя на стол перед гостями. – Это самобранка. Достаточно развернуть ткань, и будут явлены свежеприготовленные блюда на четыре персоны.

Бургундцы поблагодарили меня и потянулись к подарку. Франческо успел первым.

– Да, еще одна просьба, – как бы спохватился я. – Если в пути вам встретится какое-нибудь судно или на берегу кто-то спросит про Рудольфа, не говорите, что он плывет с волшебного острова. Представляете, как трудно придется человеку, о котором разойдется подобный слух? Просто говорите, что он ваш спутник и член команды – это избавит от лишних вопросов.

– Буду признателен, если вы согласитесь, – добавил рыцарь.

– Мы не сумасшедшие, Чудо-юдо, – заметил Франческо, аккуратно укладывая самобранку в поясную суму, – чтобы всем встречным-поперечным рассказывать о цели плавания…

Я проводил бургундцев и снаряженного в «дальнюю дорогу» Рудю на плоту. Напоследок еще раз шепнул саксонцу:

– Только не геройствуй, ладно? Жареным запахнет – сваливай.

– Чудо, я не ошибаюсь – ты обеспокоен сохранностью моей жизни? – негромко уточнил Рудя.

– А то. Ты ж как дите малое, без присмотра пропадешь, – отшутился я, подумав, что и правда моя настойчивость отдает неуместной лирикой.

– Я не собираюсь отступать перед трудностями, – все так же негромко, чтобы остальные не расслышали, но внятно сказал Рудя.

– Дубина, я о том, что у них все равно выбора нет, кроме как домой плыть, а тебе-то зачем шкуру портить?

– Я не собираюсь идти против совести!

У, порода рыцарская… глупая и упрямая.

Я поглядел вслед кораблю и вернулся на берег. Платон с Настасьей стояли у кромки и тоже безотчетно махали руками, хотя, естественно, в густой синеве южной ночи их никто увидеть не мог.

– А где Баюн опять?

– Так это, он же вроде сразу ушел, – ответил Платон.

– Что-то котик прямо сам не свой был, – задумчиво проговорила Настасья. – Пойдемте в дом.

В тереме я сразу поднялся к зеркалу, проводил магическим взором корабли.

О том, чтобы идти на боковую, даже мысли не было. Платон, по обыкновению, устроился что-то мастерить в углу. Настасья тоже попыталась занять себя делом, поправила занавеску, осмотрела цветы в горшках, даже призвала к ногтю какое-то насекомое, вредительствующее на широких листьях огнецвета (названий здешних цветов никто не знал, и дочка Семена Гривны сама их придумывала), но потом махнула на все рукой, села на лавку у окна, стала смотреть на море.

– Не люблю ждать, – сказала она, когда я примостился поблизости. – Батя всегда меня в детстве нетерплячкой называл – то правда. Не люблю ждать.

– Соскучилась по дому? – спросил я.

– Не знаю, – помедлив, пожала она плечами. – Не пойму никак. Тут хорошо. Красиво, не скучно, без дела не сижу, а это я тоже сильно не люблю. Только вот… как-то все не по-настоящему. Ни для чего. Что я хорошего сделала? Платон как-то сказал: со мной уютно стало. А что, вы без меня так плохо жили?

– Не плохо. Ужасно. – Это я пошутить попытался. Не получилось. – Нет, правда, Настя. Когда ты уйдешь, сразу заметно станет.

– По отцу я соскучилась, – призналась она. – Вот думала, думала: ему бы здесь не понравилось. Он ведь и сам нетерплячка, на месте сроду не усидит. А я бы хотела с ним вместе – и вот что ему по нраву, то и мне хорошо. Но он мужчина… А девке что делать? Девке на роду написано: терпи. Тебе хорошо: какая-никакая, а работа.

– Да век бы я такую работу…

– Ну да, ты говорил… Вот тем более, – оживилась она, набредя на новую мысль. – Хороший остров, но все тут как-то не по-настоящему, ни для чего, ни для кого. И мы все – как сироты какие, как изгнанники.

– Да ничего подобного! – подал голос Платон. – Человеку всюду хорошо, лишь бы с Богом в душе.

– В пустоте и Богу нехорошо, – парировала Настя, не раздумывая.

– С Рудольфием и Баюном – верно, так сошлось, – продолжал Платон. – Но я вот или Чудо, например, ничего мы не изгнанники.

– Ты тоже изгнанник, – не очень уверенно, но пытливо вглядываясь в глаза, сказала Настасья. – Ты как будто сам себя изгнал и от себя бежишь…

– А я?

Но она не ответила мне, вдруг воскликнув негромко:

– Точно! Я-то думаю: на что похоже? Котик наш – как будто от себя бежать хотел. Что-то у него стряслось. Мы ведь все за Рудольфия переживаем, но он…

– Пойду поищу, – без перехода сказал Платон, поднимаясь.

– Давай-ка лучше я теперь. Где, говоришь, его искать?

– Тут недалече, за рощицей, у прудочка.

Я кивнул: помню. Но едва сделал шаг к двери, неясный гул раскатился в воздухе, а в окне, за горизонтом, сверкнули грозовые отсветы. Мы, не сговариваясь, выскочили наружу.

Однако ничего особенного так и не увидели. Только ветер покрепчал, да еще несколько вспышек полыхнули за горизонтом. И тем не менее мы, не отрываясь, смотрели, завороженные, вдаль.

У чуд-юд (вот ведь прицепилась словоформа!) ладони не потеют, но в тот миг я чувствовал себя так, словно они вспотели.

– Все-таки он напал, – услышал я свой голос – Понеслась, блин…

Дело вышло жарким – и вместе с тем до смешного нелепым.

Как мы потом узнали (от Руди, конечно, со всеми причитающимися украшениями устного повествования, но, судя по тому, что вернулся живым, саксонец не слишком приврал), наш браве риттер, умница, как ни рвалась его средневековая душа погеройствовать, сумел сдержаться. Приберег сюрприз – и не прогадал…

Убедившись в том, что шнека легла на курс, и проследив за назначением вахтенных, де Фужер предложил опробовать самобранку. Уселись втроем: граф, Рудя и маг. Саксонец, понимая деликатность положения, отведал первым, и бургундцы принялись наворачивать волшебную пищу, будто их на острове не угощали. Впрочем, не буду зря наговаривать: на Радуге у моих гостей и не могло быть аппетита, все-таки о делах говорили.

Бургундцы явно намеревались потратить остаток путешествия на то, чтобы вытрясти из Руди всю возможную информацию об острове. Особенно блестели глаза Франческо, но и граф, судя по всему, был не прочь выяснить что-то. В свою часть «королевской миссии» он, никогда не питавший доверия к магии и чудовищам, похоже, включал и разведку возможности захватить и присовокупить к Бургундии волшебную землю. Рудя приготовился к долгой словесной осаде.

Однако едва корабль отошел от острова миль на двадцать, послышался крик вахтенного: «Паруса!»

Де Фужер и маг, бросив на Рудю исполненные подозрения взгляды, поспешили на палубу. Над темным морем стлались клочья невесть откуда взявшегося тумана, и в просветах его бледными призраками маячили очертания знакомых всему миру прямых парусов.

– Викинги, – прохрипел кто-то из моряков.

– К бою! – крикнул де Фужер. – Не бойтесь, матросы, мы уйдем под покровом тумана!

Но, как назло, туман рассеивался с невиданной быстротой, и вот уже во всей красе явились три драккара под полосатыми парусами. Весла слаженно, точно одно, отраженное в зеркальном коридоре, пенили воду. Два судна заходили с кормы, еще одно заняло положение прямо по курсу.

– Это ваших рук дело! – накинулся граф на рыцаря.

Однако тот и бровью не повел:

– Нет. И в доказательство я помогу тебе укрыться от погони… Если возникнет необходимость.

– Она уже возникла, халландцы обложили нас со всех сторон! Делай что-нибудь или пеняй на себя…

– Не торопись осуждать, – встрял Франческо. – Мне кажется, в словах нашего пассажира есть свой смысл…

– Уж тебя я спрошу в последнюю очередь! – бушевал граф. – При всем уважении славного короля к вашей бесчестной братии – сейчас не время для болтовни, и командую я, и только я! Ну же, рыцарь…

– Подожди. Они что-то говорят, – сказал Рудя, указывая на ближайший драккар, стремительно нагонявший бургундскую шнеку.

На носу, опираясь на резную голову дракона, стоял высокий, но какой-то несерьезно худой викинг и, размахивая свободной рукой, кричал по-бургундски:

– Эй, путники! Не бойтесь, мы не причиним вам вреда!

Граф положил руки на борт и крикнул:

– Что вам нужно?

– Поговорить! – донеслось в ответ. – Если бы мы хотели напасть, то уже бы напали! Спустите парус, когда наш хозяин поговорит с вами, сможете продолжить путь!

– Хозяин? – удивился де Фужер, оглядываясь на Рудю. – Неужели сам…

– Черномор, – договорил Франческо. – Похоже. А тебе что-нибудь известно об этом, рыцарь?

– Это он, – кивнул Рудя. – Судя по всему, он действительно не замышляет ничего хуже простой беседы. Чудо-юдо попросил меня помочь вам, если Черномор нападет, но пока этого не произошло, держите слово и не говорите ни колдуну, ни викингам, что я не ваш человек. Я хочу послушать, что скажет Черномор.

Де Фужер еще раз оглянулся на драккары и принял решение:

– Спустить паруса!

– Это ловушка. Это обман! – Возник рядом с ним один из подручных, жилистый и остроносый. – От викингов никто не уходит…

Было тихо, отчетливо слышался скрип снастей и плеск волн о борта. Граф обернулся и окинул взором напряженных матросов. Они уже не верили в спасение, и даже в то, что смогут подороже продать жизни. Де Фужер махнул рукой, подзывая еще двоих подручных, и коротко велел им:

– Спустить паруса. Погасить запалы. Выполняйте, – после чего крикнул викингам: – Мы согласны!

– Они заманят нас и перебьют… – просипел остроносый.

– Молчи, – грозно прошипел де Фужер и, не глядя, протянул ему ключ. – Отомкни арсенал, но упаси тебя бог, если викинги заметят!

Два драккара так и держались на расстоянии в сотню шагов, а вот третий подошел практически вплотную. Теперь даже лунный свет позволял разглядеть викингов во всех подробностях. Рудя даже подумал, что Черномор специально подобрал экипаж этого драккара, чтобы выставлять его напоказ. За вычетом трех или четырех человек явно нескандинавской наружности, к числу которых принадлежал и капитан, то есть ярл, все остальные были молодцами как на подбор: здоровенные рыжие бородачи с топорами и даже в рогатых шлемах, что уже отдавало маскарадом, ибо все прекрасно понимали, что рогатые шлемы – ритуальные, а в бою от них толку мало.

Однако от этого маскарада, от осознания того, что противник не считает тебя достойным чего-то более серьезного, становилось еще страшнее.

– Следуйте за нами! – пригласил их худощавый ярл и велел своему кормщику взять курс на Красный.

– На весла! – приказал де Фужер. – Следовать за драккаром!

И тут громыхнуло.

У остроносого не выдержали нервы. Вместо того чтобы передать канонирам распоряжение погасить огонь, он вырвал у ближайшего факел и поднес к запальному отверстию, вопя во все горло:

– Поднять паруса!!!

Бомбарда, подпрыгнув, оглушительно кашлянула и выплюнула каменное ядро, которое попортило драккару корму и перебило руль. Грохот, треск досок и людские крики заглушили голос капитана.

– Полный вперед! Тара-а-ань!!! – перекрикивая все, орал остроносый, кидаясь ко второму орудию.

А ведь предупреждал я их…

То, что остроносый уцелел, иначе как счастливой случайностью не назовешь. То есть как уцелел – жив остался, но и этому впоследствии был рад.

Ствол состоял из шести плотно подогнанных друг к другу дубовых брусьев. Лопнул нижний. Ядро, видимо, так и не покинуло ствола, но пороховые газы уже нашли выход, ударили в палубу, заставив вздрогнуть все судно, и бомбарда, подобно ракете, взмыла вверх. И, описав дымную дугу, рухнула на тот же драккар, произведя среди викингов немалое смятение.

Остроносого отбросило к другому борту, где он затормозил, врезавшись в моряка. Остальные члены экипажа метались, не зная, что делать. На драккарах кричали на разных языках: «Предательство! Они напали! Бей их!»

Де Фужер, крепко выругавшись, велел поднимать паруса. Оба полотнища взметнулись ввысь, точно крылья.

– На веслах – быстрый ход! – крикнул граф. – Марк, неси ружья!.. О'Брайан, левее, на таран!..

Рудя, глянув вперед, увидел, что драккар, дотоле державшийся слева и чуть позади, вырвался вперед и теперь намеревался преградить дорогу шнеке. Однако кормчий, со страху ругаясь на чем свет стоит, направил судно прямо на открывшийся борт неприятельского корабля. Ветер и весла придали шнеке большую скорость.

Викинги налегли на весла и, совершив умопомрачительный разворот, ушли от столкновения.

– Прорвемся! Еще немного! – послышались крики среди матросов.

Однако даже Рудя, сухопутная душа, отлично видел, что положение безнадежно. Два драккара, обстрелянный и чуть было не взятый на таран, только слегка поотстали, но наверстают упущенное меньше чем за четверть часа. А третий уверенно держался на хвосте, и над бортами его уже виднелся сплошной забор щитов, над которым маячил частокол рогатых шлемов, там тускло сверкала в свете луны сталь боевых топоров и разгорались факелы: вполне возможно, понял браве риттер, разозленные викинги просто подожгут шнеку. Что уж скрывать, по ее внешнему виду предположить богатую добычу сложновато…

Рудя поднял руку с браслетом.

Загодя приготовленный сюрприз представлял собой мощный грозовой фронт. Рудя начал собирать тучи, едва взойдя на палубу шнеки, причем все сделал так, как я учил в свое время, после столкновения с турками: исподволь, терпеливо, без резких движений. Даже если Черномор и ожидал чего-то подобного, ему трудно было бы уследить за столь осторожным магическим действием. А водоплавающий колдун, как оказалось, подвоха не ждал…

Сильнейший порыв ветра взбил пену на верхушках волн. Тучи на глазах сгустились, клубясь и свиваясь в невообразимые фигуры. Ослепительная молния на несколько долгих мгновений затопила мир нереальным сиянием, а затем ударил сокрушительный гром, от которого, казалось, завибрировали кости. Полное смятение охватило людей на всех четырех кораблях. Весла беспорядочно заметались, застучали друг о друга. Паруса затрещали, готовые лопнуть под напором ветра.

Рудя понял, что слегка переборщил, и изменил направление воздушных потоков. Чудовищный смерч закружил драккары, а шнеке достался буйный, но вполне терпимый фордевинд.

Надолго сил у рыцаря не хватило. Чтобы управлять погодным браслетом, нужна тренировка, привычка к сосредоточению. Однако больше сверхнапряжения и не требовалось. Два драккара перевернулись, и когда смерч утих, последний остановился, чтобы подобрать барахтавшихся в воде викингов. Это было нелегко, потому что тучи по-прежнему плотно закрывали небо и над морем стояла непроглядная тьма.

Матросы радостно кричали и хлопали друг друга по плечам, де Фужер обнимал остолбеневшего Франческо. Рудя, опять же, как я учил, сделал несколько глубоких вдохов и вновь обратился к силе браслета, создавая туман, подобный тому, который напустил Черномор, высылая драккары. Едва он успел это сделать, как на него обрушились полтораста фунтов радости в лице графа:

– Ты сделал это? Невероятно, глазам своим не верю! Это просто чудо!

– Я старался, – скромно потупил взор браве риттер.

Рудя задержался на шнеке почти на сутки. Не по обязанности, а исключительно из рыцарской тяги к геройству, он полночи поддерживал попутный ветер и ставил туманные заслоны, пока не почувствовал, что буквально валится с ног от усталости. Шнека катилась по волнам как по маслу, к утру бургундцы прошли, наверное, миль полтораста – во всяком случае, к следующей ночи де Фужер уже рассчитывал войти в Дуврский пролив и взять курс на Па-де-Кале. Англичан за это время встретили – или, скажем так, заметили – только однажды, и то это были рыбацкие скорлупки, которые, завидев чужое судно, дали деру со всех весел.

Только уверившись, что Черномор бургундцам больше не грозит, Рудя вернулся на остров. Посвежевший, улыбчивый, фонтанирующий яркими впечатлениями, периодически потирающий плечо, слегка распухшее от похлопываний графа и мага, ощутимо пахнущий ромом, но вполне способный уверенно двигаться по относительно прямой линии.

Вовремя вернулся.

Черномор успел нанести ответный удар.

Совершенно неожиданный.

Баюна я пошел искать утром. Ну как утром… когда проснулся, а проснулся к полудню, потому что свалился с лап перед рассветом, так и не дождавшись Руди. Платон был уже на ногах и лепил из глины цветочные горшки для Насти, про запас наверное, а может, чтобы развлеклась, когда проснется. Сама Настя еще не выходила.

Завтракать я не стал – кус в горло не шел. Промаявшись дурными предчувствиями почти час, наконец-то заметил отсутствие кота. Похоже, и он не вернулся с ночи. Да что ж такое, куда все катится? Недолго думая я отправился к прудочку, о котором Платон говорил.

Кот не услышал моих шагов, зато я его отчаянный голос издалека уловил. Прибавил шагу, перешел на бег, и уже готов был крикнуть: «Держись, я иду!» – но тут различил слова… И сразу стал подбираться осторожнее.

– Клянусь… Виноват… Черномор… Сумасшедший, что ли?.. Да это она была, я видел… Черномор!

Маленький пруд, опоясанный тростниковым кольцом, терялся в окружении широколиственных деревьев и кустарника. По единственной тропинке, проложенной нами же (в основном Платоном, который брал здесь глину), я бесшумно приблизился к пологому берегу и увидел кота.

Баюн стоял над вырытой на песчаном пятачке ямкой, заполненной водой, и горячо с ней общался. Даже на беглый взгляд – не со своим отражением точно.

Блин, не люблю подсматриваний и подслушиваний. Даже остроумные приколы, снятые скрытой камерой для ТВ, всегда считал пошлятиной. Но а ля гер – оно и в Африке ком а ля гер.

– Черномор, я прошу, я тебя умоляю… Нет, не надо, Черномор, я все сделаю!.. Да нет же, нет ничего… Черномор! Чем хочешь клянусь – я не лгу, не лгу!.. А чем? Чем я могу теперь клясться? Прошу, не делай этого, я готов на все. Хочешь, я убью Чудо-юдо? Я убью, только дай мне… Нет, Черномор, нет! Где ты? Ответь! Я знаю, ты там, отвечай!

Нам, чудам-юдам, вообще-то, свойственно обостренное чувство времени, но в тот раз я его утратил. Не помню, сколько бесился кот у заполненной водой лунки, пять минут или полчаса. Это было и жуткое, и жалкое зрелище. В конце концов, обессилев, он упал на песок, с минуту лежал, как труп, потом вдруг сорвался куда-то в траву. Кажется, мышь задушил, без нужды, просто от нервов. А когда вернулся к лунке, застал на берегу меня, сурового и мрачного, как утес после прощания с тучкой золотой.

Кот смотрелся не лучше. Замер, широко расставив лапы.

– Ну что, цэрэушник, получил добро на крайние меры? – спросил я наконец.

Хвостатый филолог понял если не все, то главное. Глухо прошипел:

– Убью. Всех убью.

– И начнешь с меня, да?

– Убью, – повторил он. – И тебя. И эту стерву которую ты Мальвиной называешь. И Черномора убью.

– Отчего же такая немилость?

Естественный в общем-то вопрос, вызвал у кота неожиданно бурную реакцию. Воздев хвост, как боевой штандарт, выгнув спину и вздыбив шерсть, так что стал казаться втрое толще привычного, он взял низкий старт и бросился… Нет, не на меня, хотя в какой-то миг я был убежден, что сейчас подвергнусь яростной атаке в стиле пьяного дракона и буду вынужден сражаться не на живот, а на смерть. Мимо меня, по тропе, прочь от пруда. Только прошуршал тростник, потревоженный порывом ветра, и я остался один.

Надо отдать Баюну должное: он сумел меня развлечь, и о судьбе Руди, наверняка печальной, я уже не вспоминал. Кажется, в те минуты я вообще ни о чем не думал. Просто побродил по песку, потаращился на кое-как отрытую лунку (коты все же не очень ловкие копальщики), даже подровнял зачем-то края – наверное, надеялся втайне, что появится сейчас в мутноватой воде изображение Черномора… Оно не возникло – ну и ладно, все равно не знаю, что бы я мог ему сказать. То есть слов-то много было на душе, но составить их в толковые фразы не получалось.

Наверное, не стоило бы писать об этих минутах, но против правды жизни не попрешь. Да, признаюсь, оставаясь у пруда, я – неосознанно, но от того не менее сильно – старался ни о чем не думать. Все мне вдруг разом обрыдло, как это часто бывает с нами, двуногими, как только проблемы подступят вплотную.

Я не ныл и не плакался сам себе, я просто ни о чем не хотел думать – вполне типичная реакция хомо сапиенса. Не всякого, к счастью, но лично я частенько в жизни попадался именно на этом – нежелании думать.

А ведь сейчас понимаю, что при всей запутанности ситуации я уже в тот момент о многом мог бы догадаться. Да что там, гораздо раньше следовало взяться за ум, а теперь уже едва ли можно было что-то изменить…

Дома ждало новое потрясение: обессилевшего после приступа буйства Баюна Настя держала на коленях, гладила между ушами и приговаривала:

– Ничего, все обойдется, мы тебя в обиду не дадим.

– Все кончено, – вяло, как после наркоза, бормотал кот. – Я уже старый, надежды все меньше…

Платон стоял чуть в сторонке, возможно, впервые в жизни не зная, что делать и куда девать не занятые работой руки.

– Так что все это значит? – спросил я.

– Чудо, что за тон? – громким шепотом укорила Настя. – У Баюна горе…

– Может быть, а может, приступ помешательства – я еще ничего внятного не услышал. Кроме обещания убить меня.

Баюн пересилил себя и спрыгнул с колен девушки на пол.

– Да не бойся, – сказал он, – не буду я тебя убивать. Ты же не нарочно…

– А я и не боюсь, – совершенно честно сказал я. – Ты мне только внятно объясни, что именно я сделал не нарочно?

Он сверкнул янтарным глазом, будто давая понять, что на моем месте не был бы уверен в своей безопасности. Во всяком случае, так мне показалось, едва ли блеск в глазах мог объясняться чем-то еще, коты же вроде не плачут…

– Не только ты, все постарались. Сгубили мое потомство. Детков моих, котятков…

– Это в каком смысле?

– А ты думаешь, я стал бы соглядатаем по своей воле? Да, подсыл я, вор! Из-за котят… Ты вот спрашивал, чего я с Черномором не поделил, помнишь? Он, гад, жить не мешает, и кормит, и холит… И кошечек поставляет исправно. Да только котят топит! Говорит, мне такая орава болтливых котов ни к чему, одного хватает. Я и бежать пытался, и лапы на себя наложить, а все одним кончалось: объявит, мерзавец, что одного котенка пощадит – и все, веревки из меня вьет. А куда денешься? Даже если помет не в меня, если молчуны, все равно же котята… И служу. А в этот раз – все семь котят баюнами уродились. Слепенькие еще, пищат, а уже слышно, что слова сказать пытаются… Когда ты появился, Черномору с ходу не понравился. Он только посмотрел – и говорит: «Нет, с этим Хранителем каши не сваришь». Решил твое случайное убийство разыграть, чтобы Заллус кого-то нового приискал. Но не вышло. Тогда Черномор и велел мне следить за тобой. Я-то сперва на дыбы: я баюн, или кто? Баюны отродясь соглядатаями не были! А тут как раз моя наложница-то окотилась. Черномор и говорит: не сделаешь, всех перетоплю. До единого. Ты бы на моем месте как поступил?

– Понятно. А теперь что стряслось?

– А теперь эта дура Мальвина рассказала тебе, что Черномор бургундцев видеть желает! А ведь я знал про это, понимаешь, знал! И Черномор решил, что я переметнулся. Говорит, видел, как его любимая жена плескалась около кораблей, никуда не отлучалась…

– Да, ундина вместо себя сестру оставила, – припомнил я.

– Вот именно. Теперь все, конец.

– Он убил котят?

– Нет еще. Пока живы – он мне в воде их образы явил. Подросли-то как… – Голос кота на миг сорвался. – Он что-то особенное придумать собрался. Говорит, не хочу, чтобы ты легко пережил это событие вдали. Ты у меня, говорит, все своими глазами увидишь…

– Зверюга лютая, – всхлипнула Настя, утирая слезу. – Как же так можно?

– А главное – зачем? – спросил я. – Ради чего все это вообще затеялось? Покушение, слежка… В чем цель?

– Сердце острова, – ответил Баюн. – Все хотят до него добраться. И смертные колдуны, и Черномор, и Заллус…

– Заллус? Ты не оговорился? Он же хозяин острова!

– Ой, да не смеши, – раздраженно отмахнулся Баюн. – С чего ты это взял? Да он даже ступить на землю Радуги не может! Древние боги ушли, а их запрет действует до сих пор… Ты не понимаешь, но Радуга – это такое могущество… Да если бы Заллус был хозяином острова, он бы отсюда не вылезал. Он бы отсюда миром править мог!

– Так выходит, потому и назначает Хранителей? Чтобы никто другой не покусился?

– Отчасти. Вообще-то безопасность острова обеспечивает еще Черномор. Не знаю, насколько искренние они друзья, но думаю, не случайно Заллус разрушил планы Черномора захватить власть в Морском Царстве. Он же этого плотогона бородатого просто за глотку держит… Но суть в другом: они оба не имеют ни малейшего понятия, что такое Сердце острова. Заллус надеется, что кто-то из Хранителей сумеет раскрыть эту тайну. А все остальное: охрана, торговля, даже производство магии – это так, для отвода глаз. Чтобы Хранитель ничего не заподозрил. Понимаешь, они с самого начала морочили тебе голову: злой хозяин Заллус и добрый друг Черномор. Один угнетает, другой дает надежду, табак и кофе. Они со всеми так делают.

– А насчет красных девиц – это правда? – спросила Настасья.

Баюн поглядел на нее искоса.

– А ты сама не можешь сказать? – спросил он. Не дождавшись ответа, продолжил: – Раньше Черномор верил, что красны девицы способны найти Сердце, но потом как-то разуверился. А после того, как один из плененных турок рассказал о битве, он потребовал от меня полный отчет. И, узнав про восстановление терема, велел следить за тобой, красна девица, неотступно.

– И… что?

– Говорю же: не знаю! – успокоившийся было кот опять сорвался на крик. – Ничего я не заметил, а Черномор мне не верит! А тут еще эти бургундцы так легко ушли от него… Теперь он убежден, что Сердце найдено, но я скрываю от него правду!

– Не переживай, – попытался я утешить его. – Что-нибудь придумаем…

– Ой-ой, придумывальщик нашелся, помилуйте боги! – взвился кот. – Ты ведь даже не сообразил еще, что теперь будет! – Не увидев на моем лице понимания, он, едва сдерживая истерический смешок, выдал: – Для особо сметливых поясняю: Черномор уверен, что Сердце найдено. Мол, только с его помощью ты мог провести бургундцев мимо викингов. Заллуса что-то не видно нигде, почти наверняка Черномор ему ничего не сообщил. Тебе это ни о чем не говорит, о могучий Хранитель? Тебе не приходит в голову, что Черномору явно наплевать, расскажу ли я тебе правду? Тебя не напрягает то, что все подручные Черномора сейчас собраны в одном месте неподалеку от Радуги? Ну-ка, придумай, что все это может означать?

– Захват Радуги, что ли? – усмехнулся я.

Усмехнулся – и вдруг вспомнил, что погодный браслет, на который так привык рассчитывать, отдал Руде, а Рудя сейчас далеко, и, несмотря на утешительное сообщение о благополучно «проведенных» бургундцах, неизвестно почему и где задерживается. А больше для обороны на острове как будто нет ничего.

Возможно, если бы я меньше кокетничал сам с собой, предаваясь бесплодным рассуждениям о мизерной литературной ценности своих наблюдений, если бы раньше начал вести эти записи и вел их подробнее, что-то могло бы измениться. Серьезно, когда события разделены неделями, детали смазываются, зато сейчас, перечитывая написанное, я обнаруживаю, что у меня было множество подсказок. И явная игра колдунов в злого и доброго, и их нежелание, оказавшееся неспособностью ступать на землю Радуги. И даже портретное сходство моего «работодателя» с изображением в капище…

– Кто такой Заллус? – спросил я.

– Пес его знает, – вяло ругнулся кот – на него вновь навалилась апатия. – Кто-то из древних.

– Языческий бог? – Странно, до чего трудно было произнести эти два слова. Вроде пора уже привыкнуть к творящимся вокруг чудесам, но представить, что лицом к лицу разговаривал с настоящим богом, пусть даже языческим, может быть, дикарским…

– Во всяком случае, из того же племени. Только теперь – какая разница? Древние ушли, и теперь никто из них не бог, особенно те, которые остались.

– Значит, он тоже когда-то жил на Радуге? И не знает о Сердце?

– Ну да. Тайну Сердца знали только мудрейшие. Заллус мудростью не отличался.

– А чем отличался?

– Мстительностью, злобой. Ему кое-где даже поклонялись как богу вражды.

– А…

– Слушай, дай помереть спокойно, – буркнул Баюн и отвернулся.

Ну нет! Я решительно взял его под мышку и направился к выходу, сказав Насте и Платону:

– Мы ненадолго.

– Пусти! Поставь меня, слышишь! – Кот оживился, норовя доцарапаться до меня сквозь шерсть. Попытался даже укусить – только закашлялся. – Куда ты меня тащишь?

– В капище Заллуса.

– Какого пса? – воскликнул Баюн, второй раз за сегодня употребляя самое страшное кошачье ругательство.

– Будем искать оружие.

– Балбес! Мы же там были, никакого оружия нет.

– Должно быть. Когда я писал Заллусу насчет запроса Садденли, он ответил, мол, никакого оружия англичанам не давать. Значит, где-то оно все же есть, иначе колдун вообще не стал бы писать мне.

– О, у тебя прорезались способности к разумному мышлению!

– Не умничай.

– А то что? Убьешь? Так это пожалуйста, я с радостью. Что нужно сказать, чтобы ты меня за хвост – и о пальму?

– Продолжай нюни распускать, тогда точно дождешься, – ответил я, продираясь через заросли и отводя ветви лапой. – По законам военного времени за пораженческие настроения.

– А ты никак собрался воевать? – продолжал язвить кот, уже не дергаясь и свесив лапы.

– Да уж не брюхо подставлять, как ты!

– Не смеши. Ты не герой. Ты слишком миролюбивый. Ты – самое бестолковое и самое нестрашное чудовище на свете.

– Все это в прошлом. Теперь я – лютая зверюга, Чудо-юдо беззаконное, беспредельное!

– Все-то тебе игрушки…

– Нет! – На минуту остановившись, я взял Баюна обеими лапами и поднял к морде. – Нет, хвостатый, не игрушки.

– Ты, правда, собрался драться? – уже без тени насмешки спросил кот. – По-настоящему? Убивать будешь?

Это он метко спросил. Умного разведчика Черномор себе завербовал. Ничего не скажешь, хорошо меня изучил желтоглазый. В какой-то миг я едва не растерял весь свой запал. Вспомнил историю с берсерком. Вспомнил, как во время стычек с незваными гостями всегда старался не смотреть на пострадавших.

– Буду, хвостатый, буду, – тем не менее ответил я. И добавил, предупреждая следующий вопрос: – И сам помереть готов.

– Не готов, – с проницательностью старца глядя мне в глаза, возразил кот.

– Все равно. Если ты не соврал, Черномор приплывет меня убивать. Не спрашивая, насколько я миролюбивый. Ни о чем вообще не спрашивая. Ну так и я спрашивать не стану… Ну что, хвостатый, ты со мной?

Он не ответил, о чем-то размышляя, и я двинулся дальше.

– Посади меня на плечо, – попросил Баюн. – Тут неудобно. – Утвердившись на новом месте, он еще помедлил и сказал: – Ты, конечно, вправе мне не верить. Но дай до Черномора добраться, тогда увидишь, насколько я с тобой… хвостатый.

На капище, притаившееся в скалах, я теперь смотрел другими глазами. Не просто строение – дом моего врага. Будто живой, он терпеливо ждал хозяина…

Идею позвать Заллуса Баюн высмеял:

– Смысл? Черномор не лыком шит, запросто убедит его, что это ты войну начал.

– Все равно, Заллус может ощутить магию, придет…

– Вот пусть сам и разбирается. Если я хоть что-то понимаю в колдунах, он в первую очередь подвох заподозрит.

Войдя в капище, я первым делом забрал ларец и сгреб кольца – потом разберемся, которые из них действуют.

– Теперь внимательно, Баюн: где ты чувствуешь самую сильную магию?

– В алтаре, – без запинки ответил кот. – А все остальное – мелочь.

– Ну алтарь нам едва ли сгодится. Давай осмотримся.

«Мелочи» здесь было не очень много. Ритуальные одежды жрецов, а может, Заллусов личный гардеробчик в стиле ретро, колесо – наверное, от колесницы – на стене, как почетный диплом, в окружении растительных барельефов. Высокий вытянутый шлем с крыльями, из золота кажется, и почему-то совсем не волшебный. Куча побрякушек, подвесок всяких – в них Баюн учуял какую-то слабую иллюзорную магию. Имелась стопка самобранок с непривычным обильным узором по кайме. Кот заявил, что это разовые скатерти с ядовитыми блюдами. Еще тут нашлись уздечки и подковы, с которыми лошади делались исключительно послушными и невероятно выносливыми, правда, ровно на месяц, потом непременно падали. Сомнительное, в общем, новаторство.

Кот подтвердил, что это был неудачный проект. Хранитель, создавший упряжки, так и не смог сделать их безопасными для скакунов. А Черномор сильно рассчитывал на его труд: он, оказывается, мечтал приспособить подобные упряжи для акул. Это у него такая идея-фикс была, акулью «конницу» организовать. Но неудачи преследовали колдуна одна за другой. То есть запрягать акул в лодчонки еще более-менее получалось, а вот управлять – ни в какую.

Более удачные подковы (не избавленные от магического недостатка совершенно, они все-таки отдаляли кончину лошадей на три месяца) Черномора, по понятным причинам, не интересовали.

– Опять это создание артефактов… Баюн, может, ты хоть что-нибудь знаешь, как другие Хранители делали это?

– Чудо, да откуда мне знать? Ну не было у Черномора привычки откровенничать со мной. Только однажды сказал, через лужу, чтобы я за тобой особенно внимательно наблюдал, мол, после овладения такими предметами, как погодный браслет, все у Хранителя должно получаться. Еще помню, что лучшими создателями магии Черномор называл мага и твоего предшественника. Он вроде из одного с тобой мира был.

– А что он создал?

Кот неопределенно махнул хвостом, что соответствовало пожиманию плечами.

– Кажется, почтовый ящик – тот самый, по которому ты с Заллусом переписывался. Больше не помню.

– «Создал» – громко сказано. Это он просто факс воспроизвел в местных условиях, – усмехнулся я и спросил, указывая на сваленные в угол ступки с волосяными метелками: – А это что?

– Набор для вызывания дождя. А оружия нет.

– Должно быть, – ответил я, с необычным для себя упрямством отрицая очевидное. – Ты же говорил, он – бог вражды. А тут ерунда какая-то, вызывание дождя…

– Заллус когда-то поддерживал Перуна, который хотел сместить славянских богов. Это перед самым Крещением Руси было, так что мятежного громовержца изгнали христиане. А Заллус вовремя сиганул в кусты и остался невредим, да еще завладел частицей власти над дождями.

– Странно, я всегда считал Перуна славянским богом.

– Точно, вы с прежним Хранителем из одного мира. Ни шиша истории не знаете. Тот однажды Черномору такую глупость сморозил, сильно рассмешил. Нет, Перун был богом варяжским. Он и помог варягам Русь захватить. А потом христиане его поперли, да заодно и варягов изгнали.

– Что-то не припомню такого в летописях.

– Конечно. Варяги быстро перегрызлись, так что их изгнанием занимались собственные собратья, которые среди русичей поддержку нашли. Но потом, когда все успокоилось, они очень не любили вспоминать, как родне кровь пускали.

– У нас чуть-чуть по-другому было, так что ты меня невеждой не обзывай. И, кстати, я отлично помню, что все боги-громовержцы имели волшебное оружие. В жизни не поверю, будто Заллус прельстился сельскохозяйственной властью над дождями и не прибрал к рукам парочку молний! Стоп… Откуда, говоришь, самые сильные эманации исходят? От алтаря?

Я осмотрел прямоугольную каменную глыбу и заметил на полу рядом с ней застарелые бороздки. Неужели это… Я навалился плечом, и после секундного сопротивления алтарь вдруг легко поддался нажиму и откатился в сторону, явив нашим взорам скрытое в полу углубление.

– Ух ты! – с детской непосредственностью обрадовался кот.

В углублении находился продолговатый ящик, в котором лежали копье, дюжина дротиков и короткая секира, кажется медная.

Никогда не любил заявлений вроде: «Я же говорил!» Но сейчас сам произнес эту фразу, с большим удовольствием ощущая на себе восхищенный взгляд Баюна.

Однако радость наша оказалась преждевременной. Вынеся ящик из капища, я немедленно решил опробовать артефакты, и тут выяснилась неприятная деталь. По словам Баюна, предметы из ящика фонили магией со страшной силой, однако решительно никакого магического воздействия на окружающий мир не производили.

– Наверное, нужны специальные обряды и заклинания, чтобы пробудить их, – вздохнул кот. – А может, они слушаются только руки хозяина.

– Но кто-то же ими пользовался! Алтарь отодвигали много раз.

– Неизвестно, в какие времена, – парировал Баюн. – И нельзя исключать, мой хвостатый друг, что кто-то из Хранителей доставал оружие по приказу Заллуса и доставлял хозяину тем или иным способом. Как бы то ни было, для нас оно бесполезно.

Забегая вперед, скажу, что от Заллусовых закромов нам никакого проку так и не было, хотя на всякий случай я захватил с собой и оружие из тайника, и побрякушки для создания иллюзий, и скатерти (которые потом вообще в печку отправил – не хватало еще по ошибке травануться; медицинский амулет, конечно, вещь надежная, но в таких делах лучше перестраховаться).

Мрачные, но, по странному свойству несходных наших натур, все же полные решимости не отступать и не сдаваться, мы с котом вернулись в терем. Здесь царила непривычная тишина. Платон сидел на крыльце и безучастно смотрел в сторону моря, а Настасьи, как выяснилось, вообще не было дома.

Новгородец на мой вопрос ответил:

– Да почитай сразу, как вы ушли, и подалась куда-то. С каким-то узлом, навродь.

– В какую сторону?

Он махнул рукой на гору.

– Чудо, я спросить тебя хочу…

– Погоди, Платон, что за узел у нее был?

– Ну сверток какой-то. Да я, признаться, не разглядывал. Вопрос у меня к тебе, Чудо. Ты, я смотрю, по-настоящему драться задумал? Добро, ты сильный, ловкий, один хвост у тебя всего меня сильнее. А я вот тут подумал-подумал – а ведь не пригоден я к такому ремеслу. Мое-то дело простое… Нет, ты не думай, я за тебя всей душой! Но… воевать не обучен. И даже склонности такой не имел никогда – ну, да ты знаешь, я ведь верую, что каждая жизнь Богу угодна, отнимать же ее грех великий. Ты ведь помнишь, правда?

– Помню, – кивнул я. – Ты это спросить хотел?

– И это тоже. И другое: скажи, добро ли будет мне воевать, грех сознавая, да еще и не умеючи? Ты же ведь и положиться на меня не сможешь, меня же первый же ворог и убьет на месте…

Ни в лице, ни в голосе он вроде бы не изменился, но эти частицы «же», которыми он необычно густо пересыпал свою речь, говорили о многом.

– Да ты не тяни, Платон, прямо скажи, что хочешь.

– А я не тяну! Я же прямо и сказываю: что от меня проку-то в бою? Так и зачем же мне на погибель оставаться? Нет, этак вот когда речешь, не то получается. Ты подумать можешь, будто я бросаю тебя в трудный час. Да ведь нет же! Наоборот, тебе же дело облегчаю. Ну посуди: убьют меня, тебе же на душе тяжельче станет, особо потому, что без толку жизнь христианская угасла…

– Я понял, понял. Да, ты прав, дружище. Собственно, я о том же сказать хотел, да вот ты меня опередил. В бой идут только добровольцы. Иди там, в светелке ларчик стоит, в нем кольца волшебные. Выбери себе одно, вещи собери, да и лети, куда душа пожелает.

– Я на Русь подамся, – с готовностью заявил Платон. – Я же и про это тоже думал, ведь правильно же все вы говорили: где родился, там и пригодился. Вот, думаю, пора бы уже и… В общем… Чудо!

Я, уже направившись было к горе, обернулся.

– Чудо, я не боюсь! Я тебе обузой быть не хочу!

– Да, Платон, все правильно. Ты там скажи Баюну, что я Настю искать пошел, скоро вернусь.

– Да-да… Чудо! Спасибо за все! Храни тебя Бог!

– Счастливого пути! – махнул я лапой и, уже не слыша (а скорее, не слушая) его, углубился в лес.

Нет, я не назову это предательством. Это просто страх, а страх нельзя осуждать. Наверное, если бы у меня была возможность в любую минуту покинуть остров, я на месте Платона тоже бы ей воспользовался.

Потому что мне тоже страшновато.

Не без труда различая среди густых тропических ароматов запах Насти, я вышел к горе и поднялся на террасу, украшенную озерцом и пестрой цветочной поляной.

Озеро питал родник, бьющий у вершины горы. По каменному руслу скатывался ручей с уступов, пробивал короткую дорогу через разнотравье и вливался в холодную озерную гладь. Озеро неглубокое, глянешь сверху – все дно как на ладони, но вода в нем всегда ледяная, не знаю почему.

Настасья сидела на камне у берега, похожая на героиню картины Васнецова, и расчесывала волосы. Завидев меня, неспешно заправила их под кокошник.

– Настя, ну ты куда запропала? У нас война на носу, а мне за тобой бегать приходится.

– Да, война. Вот я и поспешила дело сделать, пока не поздно.

– Какое еще дело?

– Цветочек на родное место вернуть. Чувствую, плохо ему в горшочке живется.

– Так вот какой узелок у тебя был. Ну пересадила? Теперь айда домой. Надо нам до войны еще одно дело сделать.

– Какое дело? – спросила она, поднимаясь.

Мы зашагали вниз.

– Я из Заллусова капища кольца принес, ты сейчас домой отправишься, к отцу. Так и объяснишь ему: на острове опасно, надо тебе самую кутерьму переждать. Посидишь дома, от нас отдохнешь. Там дальше сама смотри, если у отца твоего все наладилось, так и оставайся. Нет – придумаем. Можешь вернуться на Радугу дня через три, только осторожно, будь готова в любой миг обратно на Сарему податься. Я заметил, что кольца возвращают людей на то место на острове, с которого они в путь отправлялись – вот, значит, на всякий случай домой полетишь не из терема, а из укромного места. Подыщем заросли в сторонке… Слушай, садись-ка ты ко мне на закорки!

– Зачем?

– Да побыстрее нам вернуться надо. Сама видишь, мороки много, чтоб не абы как все сделать. Цветы – дело хорошее, но, честное слово, это ты не ко времени затеяла. Садись, садись! – пригласил я, приседая на корточки. – Может, и правда, не вернешься уже к нам, так когда еще на Чуде-юде покатаешься?

Настя смотрела на меня как на ненормального, но все-таки залезла на загривок, поерзала, устраиваясь боком, как в дамском седле. Я закинул за голову правую лапу, чтобы ей держаться, и быстро зашагал вперед. О причинах ее удивления не думал, мне почему-то не удавалось остановиться, и я все говорил, говорил:

– Время, время! Ну как гости через час нагрянут, а мы тут клювами щелкаем? Чего народ-то смешить, воевать, так воевать. Подготовиться надобно. Да еще с Баюном что-то придумывать, котяток его выручать. Не можем же мы котяток без помощи бросить? Вот, а это дело хлопотное. В общем, каждая минута на счету, а мне по всему острову за тобой бегать приходится. Нехорошо это, Настя, безответственно с твоей стороны…

– Чудо, ты меня для этого к себе потребовал? – разом прерывая мое словоизвержение, спросила Настя.

– Для чего – «для этого»? На закорках носить, что ли?

– Чтобы я тебя полюбила и от чар избавила? Или для того, чтобы Сердце острова указала?

Я замедлил шаг:

– Настя, окстись. Кто тебе такое сказал?

– Сама догадалась, не дура, чай!

– Да нет, про то, что я тебя требовал.

– Про то батюшка сказывал.

– Странно. Вообще-то, это была его идея – спрятать тебя на острове до поры.

Настя промолчала, и, не дождавшись продолжения, я возобновил путь. Ну спасибо, Семен Алексеевич, удружил!

– Чудо, – тихонько позвала Настя, когда мы уже приблизились к терему. – А почему же отец так сказал?

– Нетрудно догадаться, – хмыкнул я. – Чтоб ты не спорила.

– Значит, не требовал?

Я не стал повторяться. Да и не успел бы слова сказать: навстречу нам выкатился кот.

– Чудо! Платон пропал! Зашел в дом, сказал, что ты скоро вернешься, и исчез!

– Спокойно, Баюн. Он не исчез, просто ушел домой. В Новгород. Я его практически сам отправил. И не надо спорить! – прерывая возможные возражения, я поспешил заверить: – Он не вояка, толку от него в бою с гулькин нос, а нам лишние хлопоты – следить, как бы его не притюкнули чем. Сейчас вот еще Настю домой отправим…

– И что, Платон согласился? – спросил Баюн.

– Скрепя сердце. Ладно, я за кольцом, а ты пока высмотри укромное место, чтоб не очень далеко от терема, но и не вплотную…

– Постой-ка, Чудо, я же еще ни с чем не согласилась! – воскликнула Настя.

– Платон согласился, уж тебе грех отказываться. Должна понимать, что обузой нам будешь.

– Чайки, – сказал Баюн, глядя вверх.

– Откуда знаешь? Ты меня в деле видел? – не слыша, возмущалась Настасья. – Да я, может…

– Чайки, – повторил кот.

Тут и я поднял голову. Над нами кружились три белые птицы, оглашая воздух протяжными криками.

– Вот и гости пожаловали. Баюн, проследи, чтобы Настя домой отправилась, а я к зеркалу, осмотрюсь.

К немалому изумлению, в зеркале отразился один-единственный корабль. Правда, большой и мощный, при взгляде на него вспоминалось звучное слово «галеон». В морской терминологии я, как и в цивилизованной жизни своей, разбирался по-прежнему слабо, но глаз успел наметать, и я, допустим, уже не только теоретически знал, что драккар – самое быстрое судно, а шнека – самое надежное, но и видел, почему это так. На уровне интуиции, можно сказать. При взгляде на галеон я сразу определил, что его первейшими достоинствами являются грузоподъемность и боевая мощь. Галеон нес около дюжины компактных пушек – правда, только на верхней палубе. Борта были глухими, всего с одним рядом весел, на совсем уж крайний случай; основным движителем судна был ветер, трюмы же наверняка ломились от товара – об этом можно было судить по низкой осадке.

Ни змеистого, ни какого другого стяга я на мачтах не приметил, но по палубе между зачехленных пушек и бухт канатов, не обращая внимания на суетящихся полуголых матросов, ходили пять или шесть человек в европейской одежде, в коротких плащах. Один, в берете с пером, указывал в сторону острова и что-то говорил, остальные, в чьих манерах безошибочно угадывалась привычка к лизоблюдству, привычно поддакивали.

И больше никого и ничего во всем «поле зрения» волшебного зеркала.

Озадаченный, я спустился вниз. Баюн встретил меня, стоя на задних лапах, а левой передней указывая на Настасью, которая с самым невинным выражением лица сидела на лавке:

– Она уходить не желает, а у меня воспитание не то, чтобы девиц силком в лес волочить.

– Ладно, может быть, это еще не к спеху, – сказал я, выглядывая в окно. Приспущенные паруса галеона уже были видны на горизонте. – Один корабль, сильный, но не боевой. Без флагов. То есть в обычных условиях мне бы положено гнать его в три шеи. Но по законам военного времени, думаю, стоит потолковать с людьми.

– Как это он, интересно, через викингов прошел? – проворчал кот.

– Боюсь, за де Фужером многие погнались. Если и не все, то для оставшихся галеон слишком велик.

– М-да, громадина, – признал кот, запрыгнув на подоконник и разглядев пришельца. – И не припомню, чтобы слышал про такие.

– А мне он кажется знакомым, – негромко заметила Настя, выглядывая из-под моего локтя. – Точно, был такой на Сареме. Это «Левиафан», голландский корабль. Он как раз у причала стоял, когда мы на Сарему приехали. Все еще глазеть ходили на диво такое.

Галеон замер в двух километрах от острова, не рискуя соваться на отмели. Было видно, как моряки расчехлили пушку на носу, сноровисто зарядили и пальнули сигналя: вот они мы, встречайте гостей!

– Воспитанные люди, – отметил я.

– Они там, – сказал Баюн. – Котятки мои.

– С чего ты взял? – уставился я на него.

– Сердце отцовское чует. Там они, на «Левиафане». – Опустив голову, он спрыгнул с подоконника. – Не знаю, что там Черномор придумал, но сей голландец по мою душу приплыл.

Мы вышли на лодке в полном составе вскоре после второго выстрела. Девушка принарядилась, и теперь красовалась на носу как Царевна-Лебедь. В пламенеющем зареве редкостно красивого заката она действительно чем-то напоминала героиню картины Врубеля. Я, невидимый, сидел на корме, и направлял лодку с помощью простенького погодного браслета из предназначенных к продаже – чтобы аккуратно гнать волну, его мощи хватало. Кот сидел рядом, прикрытый невзрачной ветошкой, со строжайшим наказом не выдавать себя ни при каких обстоятельствах. Настя вообще настаивала на том, чтобы оставить его в тереме, но потом мы решили, что бросать бедолагу страдать неизвестностью слишком жестоко.

Галеон, на борту которого действительно золотилась надпись «Левиафан» на латинице, встретил нас оскалом венчающей носовой отсек клыкастой морды и сверканием матросских улыбок. Командный состав, тоже облачившийся в парадные одежды и обсыпавшийся бижутерией до ряби в глазах, выражал чувства более благородно, то есть улыбками сдержанными, но при восхищенно вытаращенных глазах.

– Святые небеса! – вскинул руки обладатель пера. – Созерцания разных чудес удостоил меня Всевышний в этой жизни, но никогда прежде не чувствовал я себя так близко к райским вратам, ибо прежде нигде в огромной Вселенной не случалось мне видеть красоты столь чистой и неземной! Ответь мне, дева, не это ли остров, Чудо-юдиным именуемый, иначе же Радужным?

По-русски он говорил очень чисто.

– То правда, сей остров Радугой зовется, – певуче в тон заговорила Настасья. – Но кто вы, дерзнувшие приблизиться к тверди его?

– Ван Хельсинги мы, – не удержался-таки, расплылся в улыбке главный из голландцев, услышав мелодичный голосок Настасьи.

– Все? – сохраняя самое серьезное выражение лица, спросила девушка.

Я заткнул пасть кулаком, чтоб не засмеяться. Только шерсти нажрался и кашлять захотелось…

– Э… я – Адальберт ван Хельсинг ван Бреген-ан-Зе, подданный Фрисландской короны, мореход и открыватель земель, собиратель диковин и редкостей, негоциант. А это мои люди.

Люди поклонились, вежливо, но, как мне показалось, без особой охоты. Зато предок, а может, просто однофамилец маститого вампиролова просто фонтанировал нескрываемой симпатией.

– Не соизволит ли прекраснейшая дева, чей лик заставляет само солнце устыдиться своего несовершенства, взойти на борт «Левиафана», дабы смогли мы предаться непринужденному общению в обстановке несравненно более приятной и бесконечно более справедливой, когда посрамительница Афродиты заслуженно сможет смотреть на окружающих сверху вниз?

– Ты неучтив, Адальберт, – Настя подождала, когда лицо негоцианта отразит нужную меру ужаса, и продолжила: – Не догадался ты, что я желаю знать, как дерзнули вы приблизиться к острову Радуги?

– Во славу Фрисландской короны мой «Левиафан» бороздит моря, я же разыскиваю чудеса и диковины, дабы восславить между народами имя родины. Дошел до меня слух, что на сем острове проживает ужасное чудовище, Чудом-юдом именуемое. И вот, поскольку страх мне неведом, решил я посмотреть на него. Быть может, если прекрасная дева взойдет на корабль, она расскажет мне, возможно ли исполнение моего желания?

– Это как Чудо-юдо пожелает, Адальберт, – ответила Настя, избегая называть полное имя гостя. Ничего удивительного: я вот тоже, что там после ван Хельсинга идет, уже не помнил. – А ты уверен, что перед тобой сейчас не оно?

– Конечно! Ты – красавица, а оно – чудовище.

– Одно другому не мешает, – пожала плечами Настя.

Это она уже слишком разошлась, по-моему. То есть зубы заговаривает славно, как мы на берегу и порешили, но я-то имел в виду, что капитан «Левиафана» должен расслабиться, очароваться, а там, глядишь, и сболтнет что-нибудь лишнее. Но Настасья повела беседу так, что ван Хельсинг вот-вот сообразит: над ним попросту издеваются. И как он поступит?

Но пока очарование было сильнее.

– Еще прослышал я, будто на Чудо-юдином острове обитает русский зверь волшебный, кот Баюн, что красными речами да сказками дивными услаждает слух достойных людей, ибо речью владеет человеческой.

– Кто же сказал тебе такую глупость, Адальберт? – все тем же эпическим голосом пропела Настасья.

– Зачем ты обманываешь меня, прекрасная дева? – без особого возмущения спросил он. – Про кота, Баюном рекомого, мне рассказал человек, всякого уважения и доверия достойный, негоциант почтенный Садденли.

Врет и не краснеет! Садденли не видел Баюна. А если бы и видел – не станет же о своих тайных делах на каждом углу кричать. И тут я понял: ван Хельсинг просто испытывает девушку. Ненавязчиво дает понять, что ему все про нас известно.

Но для чего? Знать бы, что у него на уме…

– Настя, – как мог тихо прошептал я. Плеск волн о доски бортов не дал пассажирам «Левиафана» меня услышать. – Сворачивай разговор. Он хитрит.

Настасья величаво отвернулась, будто что-то рассматривая вдали, и чуть заметно наклонила голову: мол, понимаю.

– Что ж, прав ты, Адальберт-путешественник, признаю; есть у нас и Чудо-юдо страшное, и кот Баюн забавный. Но что тебе в том? Ради них ли ты пересек воды запретные?

– Как и всю свою жизнь, красавица, направляю я нос корабля туда, где есть чему удивиться. Чудовищ я видел немало, а вот баюнов еще никогда. Хотя баюнами земли славянские славятся, мало кто может похвастать, что встретил их. Не о подарке прошу, только за погляд сего удивительного создания готов честно заплатить я монетой звонкой.

«А что потом? – мысленно спросил я. – Поднимешь паруса и деру? Неужели не слышал, что погода над Радугой зависит от меня? Хотя, если тебя б путь снаряжал Черномор, убежденный, что ему пора ступить на тропу войны, он и тебя, наверное, магией не обделил… Паршиво».

– Настя, не соглашайся… – слегка нагнувшись вперед, прошептал я ей в затылок.

Правой рукой, заведенной за спину, девушка сделала знак: не беспокойся.

– Без нужды на Радуге твое золото, Адальберт, и серебро здесь ни к чему. Другая плата в чести.

– Какая же плата нужна тебе, прекрасная дева?

– Правда. Кто тебе про остров рассказал? Уж точно не Садденли.

Умница, Настя, догадалась по английскому имени, какого роду-племени этот Садденли и каковы должны быть его интересы! Однако и ван Хельсинг не растерялся:

– Отчего же? Он ведь зятем мне приходится, так вот, по-родственному, бывает, и секреты доверяет. Тем более что не соперник я ему: не торгую, а исследователем своей короне служу. Потому, как видишь, и знака тайного купеческого на мачте не имею.

Складно звонит, этого не отнять. На вранье ловить, похоже, бесполезно. А вот что, если… Мелькнувшая у меня в голове мысль, каюсь, была рискованной – не иначе, сгущающаяся ночь повлияла, заставив ощутить бесшабашную храбрость.

– Настя, соглашайся. Скажи, утром Баюна покажешь, – прошептал я и, пока она обращалась к Адальберту, спросил у Баюна: – Что чуешь, котище?

– Тут котятки, – на грани слышимости донеслось из-под ветошки.

– Это ясно. Ты магию какую-нибудь чуешь?

– Да, есть что-то… От чутья скрытное. Не разберу.

Еще раз окинув взором толпившихся у борта моряков, державших факелы, я задумался: что же такое придумал Черномор? В том, что котятки действительно на корабле, я не сомневался: Баюн кот волшебный, свое дело знает. Но вот в то, что «Левиафан» прибыл только ради котят, верилось с трудом.

Настя шевельнула веслом, я неприметно подогнал волну, и мы направились обратно к острову. Ночь выдалась темная, бледный месяц то и дело скрывался за облаками, и скопление огней на корабле было видно отчетливо. Но вот я приметил, что лишние факелы на палубе стали гаснуть, осталось их всего три или четыре, они двигались туда-сюда, очевидно, освещая путь дозорным.

– Зачем ты согласился? – спросил Баюн. – Теперь этому фрисландцу только и осталось дождаться меня да котят за борт покидать. А чтобы мы ничего лишнего не сделали, на то и ворожба тайная в трюме упрятана.

– Черномор наверняка всучил ван Хельсингу какой-нибудь козырь. Начни Настя запираться, купец бы все равно своего добился. Мы бы ему, допустим, прямо сказали, мол, знаем, кто ты есть и за каким лешим приперся, а он нам: у меня ваш Рудя в плену, меняю на кота. Что тогда делать?

– Ты думаешь, Отто…

– Пока мы не знаем, что там спрятано в трюме, предполагать надо самое худшее. Больше магии ты не заметил?

– Перстень на руке ван Брегена-ан-Зе. В нем есть какая-то сила, и еще ощущалась связь перстня с тем, что укрыто в трюме.

– Есть догадки, что это может быть?

– Ни малейших… Ох, псы меня задери, если когда-нибудь сумею вернуться к Бабе-яге, буду учиться, учиться и еще раз учиться!

– Похвальное желание, – заверил я. – Далеко пойдешь. А сейчас, бригада, слушай мою команду. Настя, ты, как только доплывешь до берега, не медля ни секунды, бери кольцо, найди место, как я говорил, и лети домой. И, пожалуйста, без споров. Возможно, тут сейчас такая кутерьма начнется, что лишний раз вздохнуть некогда будет. А мы с тобой, мой друг хвостатый, пойдем на дело. Медлить не станем. – Я снова оглянулся на корабль. К этому моменту мы как раз преодолели половину расстояния от «Левиафана» до Радуги. – Они от нас тоже всякого ждут, догадываются, что неспроста мы время до утра выторговали. Но не прямо сейчас. Понимаешь? В одном я уверен: голландцы еще не готовы действовать, иначе бы уже взялись за нас. Не знаю, чего они ждут и сколько у нас времени, но мы можем им воспользоваться. Садись ко мне на загривок – и поплыли.

Баюн не стал спорить. Едва он умостился на мне, вцепившись когтями, я, быстро затянув завязки малахая-невидимки под подбородком, без плеска перекинулся за борт. Лодка качнулась.

– Чудо! – окликнула Настя. – Я должна тебе что-то сказать.

– Извини, не время. Потом, после победы, милости просим на Радугу, а сейчас, очень прошу, не подведи. Лети домой.

– Но ты не знаешь главного!

– Потом, потом…

Я махнул лапой, отталкивая от себя лодку, и поплыл вперед. Для меня сейчас главным было не растерять боевой азарт.

Корабль быстро приближался. Я успел изложить Баюну свой план-скороспелку. Кот не возражал, молча кивал головой, мужественно снося соленые брызги. Метров за сто от «Левиафана» я начал осторожничать, сбавил ход, по временам замирал, пристально рассматривая громаду судна, отслеживая передвижения часовых. Кот и это терпел, хотя я даже через шерсть чувствовал, как нервно ходят туда-сюда его когти.

Похоже, я оказался прав. Спать на корабле никто не собирался, но на ближайший час был объявлен отдых. Часть матросов была занята поздним ужином, кое-кто тайком хлебал ром, но большая часть, не спускаясь в кубрик, дремала на палубе. Что-то рациональное наконец шевельнулось в моей голове, и я начал осознавать, насколько безумна вся затея. Но с другой стороны, раз уж я прав, утром у нас не останется даже призрачных шансов.

Метров за сорок я шепотом спросил у Баюна:

– Хвостатый, ты нырять умеешь?

– В смысле? – опешил кот.

– Ну дыхание под водой задерживать?

– С ума сошел? – ужаснулся хвостатый. – Захлебнусь же. У меня носоглотка иначе устроена…

– А если нос лапами зажмешь? Минуту протянешь? Давай, а я тебя сам подержу. Прыгай. – Я поднял над водой левую лапу.

Баюн перепрыгнул на нее, старательно упрятал нос между передних лап. Я осторожно прижал его к груди и нырнул.

Ночью мы обычно не купались, и ощущение соленой мглы, окутавшей мир, оказалось новым, незнакомым. Ничто не нарушало ее, кроме факельных отблесков, а по ним ориентироваться было трудновато. И все же я управился всего за полминуты, вынырнув под самым бортом галеона. Дал отдышаться яростно встряхивающемуся коту и, водрузив его на прежнее место, отгреб поближе к корме. Там стал осторожно подниматься наверх.

Это было не так-то просто, ведь я старался действовать бесшумно. Я прикладывал лапу к просмоленным стыкам досок, нажимал, медленно вонзая когти, подтягивался, снова вонзал и снова подтягивался. Понадобилось две минуты, чтобы мы с котом оказались у крайнего гребного люка.

Не дожидаясь подсказки, Баюн перебрался ко мне на плечо, чтобы не мелькнуть перед чьим-то взором, а я заглянул внутрь. Вдоль борта тянулась скупо освещенная парой фонарей галерея гребцов, неожиданно тесная. Даже весла здесь лежали наискосок – втянуть их под прямым углом было бы невозможно.

Сперва я сильно засомневался в умственных способностях того, кто решил посадить на «Левиафан» гребцов. Чтобы такая махина обогнала хотя бы черепаху, ей требовалось сотни две весел – и по два-три работника на каждое. Но потом сообразил, что весла предназначены, конечно, только для маневров на небольшом пространстве, при заходе в порт, к примеру. Или в случае медленного приближения к незнакомому берегу, с постоянными замерами глубины…

От остального трюма галерею отгораживала переборка из свежих досок – видимо, корабль недавно перестраивали, и, хоть я не знаток, мне пришло в голову, что целью перестройки было увеличение грузовых отсеков. Если, конечно, применительно к такому галеону допустим термин «отсеки».

По краям галереи имелись двери – чтобы не сказать лазы, такими они были узкими. Десятка два полуголых матросов, очевидно, почти вся гребная команда правого борта, собрались на средних скамьях и что-то возбужденно обсуждали приглушенными голосами.

– Глянь, – шепнул я коту. – Проскочишь?

Баюн не успел ответить. Один из дозорных, бродивших по палубе, перегнулся через борт, высоко подняв факел, чтобы свет не бил в глаза. Что-то померещилось ему среди волн. Однако мокрого дымчатого кота зависшего в воздухе у самого борта, он не разглядел. Буркнул себе что-то под нос и двинулся своей дорогой.

Баюн запрыгнул на край люка и осмотрелся. По-охотничьи нервно дернул хвостом.

– Проскочу… А вот как обратно?

– Как с магией? – уточнил я.

– Без изменений.

– Сначала идем на разведку. Попробуй подняться на палубу у кормы, – шепнул я. – Если тебя долго не будет, я сюда вернусь.

Баюн скользнул внутрь, а я поднялся до верха и перелез через украшенные резьбой перила.

Ох, ребята, как же все-таки хорошо быть невидимкой, вы бы знали! Неземное чувство. И похулиганить тянет – спасу нет. Вот честное слово, сроду не бывало у меня тяги исподтишка пинки раздавать, а тут…

Все же я взял себя в лапы. Не видя резона в том, чтобы на меня натыкались, я, держась у самого борта, продвинулся к середине юта. Осторожно приподнял крышку люка – вниз уходил широкий трап. Выступ палубной надстройки закрывал меня от большей части голландцев, которые еще шатались по палубе, заметить мои манипуляции с люком мог бы только рулевой, однако он стоял спиной ко мне. Оглянувшись по сторонам и убедившись, что в ближайшую минуту столкновение с кем-либо мне не грозит, я спустился по трапу.

Воздух тут был спертым, пахло потом и солью, ромом и какой-то острой снедью. Вправо и влево уходили короткие переходы с распахнутыми дверями – похоже, к галереям гребцов. Вдоль средней палубы тянулся узкий коридор с дверями, расположенными через неравные промежутки. На ближайшей слева красовался огромный амбарный замок. Наверное, это была оружейная или крюйт-камера. Хотя я и недоумевал, как в коридоре вообще оставалось место для помещений.

А может быть, именно здесь и таилось нечто, укрытое от баюнского чутья на магию? Я скользнул к одной двери, к другой – все тихо. Одно из ближних помещений было пустым, в другом похрапывал человек. Я вернулся и присмотрелся к замку. Дужка в палец толщиной, не сломаешь, а вот штыри, которыми кольца крепились к дубовой обшивке, вытянуть можно. Я уже покрепче ухватился за них, но тут по трапу загрохотали шаги.

Я отпрянул в сторону. Если люди пойдут по коридору дальше, придется отступать на бак. Впрочем, должны же быть где-то сходы к нижней палубе, к трюмам? Однако далеко идти не пришлось. Пятеро спустившихся (среди них был и Адальберт ван Хельсинг ван чего-то еще) остановились перед закрытой дверью, и предок вампиролова достал ключ.

Я не дыша замер в трех шагах от них. Спутники Адальберта заметно нервничали. В таком состоянии они из-за любого случайного шороха способны навыдумывать себе невесть каких глупостей. Например, что за ними наблюдает мохнатенький клыкастый невидимка…

Ван Хельсинг открыл дверь, махнул рукой спутникам и тотчас направился к следующей. Я едва успел вжаться в стену. По счастью, остальные за командиром сразу не пошли, иначе в тесном коридоре мы бы не разминулись. Один из ближников Адальберта что-то крикнул, по трапу скатились еще четверо матросов. Выслушав короткое приказание, они нырнули за дверь и стали выносить связки матерчатых «колбасок». Расфасованный порох, сообразил я. Интересно, если он расфасован, значит, предназначен для пушек, способных бить прицельно. То есть для каких угодно, но не для коротышек, которые стояли под чехлами на верхней палубе. У тех задача попроще: продырявить борта на близкой дистанции прямой наводкой или шарахнуть шрапнелью перед абордажем.

Можно ли вообще на море при качке стрелять прицельно? Я раньше сомневался, но Платон рассказывал: еще как можно. Если канониры обучены. Ну ван Хельсинг, думаю, других и держать не станет. А вот из чего они собрались прицельно стрелять? И в кого?

Ответ на второй вопрос был вполне очевиден – хотя бы ввиду отсутствия большого количества вариантов. Ответ на первый нашелся через несколько минут, на палубе. А пока Адальберт распахнул пинком следующую дверь. Храп тотчас прекратился, заспанный голос заверил вошедшего, что никто ни-ни, и ни в одном глазу, и вообще как штык. Чтобы понять эти фразы, знания языка не требовалось. Адальберт рыкнул на него, потом кликнул подмогу, и из помещения стали выносить ящики с ядрами. Ну да, какой смысл ставить их под замок? Это кортики и ружья есть резон запирать, а с ядрами, но без пороха, мятеж поднимать трудновато.

Между тем из-за спин приближенных к Адальберту подошел тип, которого я прежде как-то не заметил, хотя он резко выделялся из окружения. Это был несомненный викинг, причем, несмотря на облачение, – выглядел он, точно сошел с иллюстрации старинной летописи, – отнюдь не производил впечатление маскарада.

Они обменялись несколькими фразами. Викинг говорил, как приказывал, а властный Адальберт стерпел. Потом они быстро поднялись по трапу. Вслед за ними потянулись моряки, выносившие из крюйт-камеры бомбы – я опознал их по фитилям. Мне сразу вспомнился терем. Ну е мое, что за традиция такая: кто на Радугу ни приплывет, непременно хочет его разрушить!..

Я пристроился в хвост процессии и поднялся вместе с ней, сразу же нырнув в сторону. Досадно, что ничего стоящего узнать не удалось, но в коридоре стало слишком людно.

Подготовка к бою велась оживленно, но тихо. То и дело кто-то шипел на окружающих, чтобы не галдели и не шумели. У левого борта, за надстройками, где их нельзя было заметить с берега, дюжина человек суетилась, заряжая четыре пушки. Это были настоящие артиллерийские монстры: длина ствола превышала два метра, а калибр был ненамного меньше человеческой головы.

Вскоре и на баке открылся люк, из него стали выносить охапки ружей, пистолетов с расширяющимися дулами, абордажных сабель. И никакой при этом суеты. Более того, на палубе оставалось предостаточно людей, которые демонстративно вкушали отдых! От меня не ускользнуло, что все они расположились по правому борту, то есть с острова «Левиафан» смотрелся вполне мирно. Перестраховщики… Ночью-то, за два километра – много ли различишь? Однако помощник капитана, я заметил, всюду носил с собой подзорную трубу, значит, Адальберт полагал, что и на Радуге кто-то может иметь подобную вещь. А может, и более острое зрение.

К счастью, ему и в голову не приходило, что два обладателя более острого зрения как раз сейчас мельтешат у него под носом.

Баюн появился через пару минут. Я не видел, откуда он вышел на верхнюю палубу, но его дефиле в сторону кормы было запоминающимся зрелищем. Он двигался короткими переходами – не перебежками. Он вообще не торопился. Некоторое время сидел неподвижно, буравя взглядом ближайших людей, а когда они отворачивались, неспешно перемещался к следующему укрытию. Я вспомнил, что никогда особенно не верил его рассказам о гипнозе баюнов, и устыдился.

Мы встретились у правого борта, где было тихо и спокойно.

– Что нашел?

– Они на камбузе, в плетеной клетке, – отрапортовал кот. – Мои детишки…

На миг мне представились жестокие рецепты какой-то экзотической кухни, но, конечно, котят держали там, просто чтобы не возиться с кормежкой.

– Там сейчас никого нет, – продолжал Баюн. – Только один часовой у трапа. Я могу разгрызть клетку, но мимо него ходить никакого внушения не хватит.

– Это я беру на себя. Что еще высмотрел?

– Руди нигде не ощущаю. Магия без изменений. Команда готовится к ночному десанту на Радугу – моряки незаметно выносят оружие, готовят фонари и факелы. На судне шесть шлюпок, но под брезентом, думаю, еще несколько челноков скрыто.

– Ну ты прямо Соколиный Глаз, – похвалил я. – Хорошо, если больше ничего приметного, идем выручать твоих кровинушек.

На сей раз прошли правым бортом. Баюну только однажды пришлось прибегнуть к гипнотической силе взгляда. На мои шаги никто и головы не повернул.

На баке имелись два люка, оба были распахнуты настежь. Баюн показал глазами вниз, и я первым спустился в правый.

Кажется, нутро «Левиафана» было выкроено без всякой симметрии. Коридор, ведущий к крюйт-камере, здесь начинался чуть выше, а галереи гребцов – чуть ниже уровня средней палубы. Трап уходил дальше вниз, и там обнаружились ряд продовольственных кладовых, пустующий кубрик и, видимо, искомый камбуз.

Народу тут не было, только на ступенях трапа маялся скукой одинокий часовой, выставленный, должно быть, только для того, чтобы перед важным делом никто не добрался до запасов рома. Я без проблем оглушил его тыльной стороной ладони и уложил у стены, после чего, задрав голову, коротко свистнул.

Кот скатился вниз, грозно сверкнув на меня глазами:

– Я не собака, слова тоже понимаю.

– Ну извини. Показывай, где камбуз?

Баюн мотнул башкой:

– Я сам котят вынесу.

– Мне же проще!

– Да, но если кто-то заметит клетку, плывущую по воздуху, все пропало. От тебя я не могу отводить взгляды, только от себя. Не спорь, Чудо, я не собираюсь рисковать. Собой – еще куда ни шло, но…

– Понимаю, – кивнул я. – Давай быстрее.

Он метнулся вглубь коридора, за поворот, а я поднялся наверх. Точку отплытия мы не оговорили, но я уже прикинул, как действовать. Перелез через перила по правому борту тут же, на баке, и закрепился с помощью когтей. Нырять с котятами, естественно, невозможно, поэтому придется проплыть мимо форштевня, от левого борта удалиться в сторону открытого моря и только потом сворачивать к острову. Хлопотно и медленно, зато дозорные следят за морем только в направлении Радуги, а занятые подготовкой к штурму острова моряки слева, конечно, не заметят среди волн дымчатого кота с котятами.

Надеюсь, не заметят.

Как назло, облака стали редеть, и месяц все чаще проглядывал между ними. Поджидая Баюна, я уже готов был взяться за собирание туч посредством браслета. Удерживала меня только опаска, что Черномор снабдил Адальберта чем-нибудь вроде магического сканера. На шапку-невидимку, правда, ван Хельсинг не отреагировал, но, как верно заметил Баюн, мы не можем рисковать.

Пока я сомневался, с запада подкатила роскошная туча и закрыла месяц точнехонько в тот миг, когда Баюн подбежал к борту с первым «заложником».

– Держи. Теперь быстрее пойдет, – невнятно (из-за того, что держал котенка зубами за шкирку) проговорил он и, передав мне чадо, метнулся к люку за следующим. Так, по одному, он за несколько минут перетаскал всех семерых…

Боже мой, что это была за сцена! Кинематографисты жаркой Индии, брейтесь налысо и посыпайте главы пеплом…

Котята, вися в отцовской пасти, норовили обхватить шею Баюна лапками, что-то лепетали, через раз повторяя: «Папка, папка, я знал, что ты за нами придешь…» Хотя им было уже по полгода, выглядели они от силы двухмесячными (баюны растут медленнее и живут дольше обычных котов), однако говорили уже неплохо. Они щебетали, пищали, счастливо плакали и восхищенно плясали на моих плечах, и мне приходилось поминутно ловить их одной лапой, чтобы не попадали в море.

Один из них, кажется, третий по счету, соизволил спросить, кто я такой. Четвертый, самый спокойный, вежливо представился первым (его звали Рыжее пятнышко, это из-за нескольких рыжеватых шерстинок на спине, между лопатками, он сам их никогда не видел, потому что никак не получается вывернуть шею, но братья и сестры говорят, что они там есть, и хотя их мало, получается очень похоже на рыжее пятнышко, совсем как у тебя, правда-правда, а ты свое рыжее пятнышко видел, наверное, да, ведь ты уже взрослый, а тебя, случайно, не зовут ли тоже Рыжим пятнышком, вот было бы здорово…). Напоминаю – это был самый спокойный и вежливый.

Я терпел, пока шестой по счету котенок (Плакса, он же – Мягкая лапка), умудрившийся во время переноски ухватить-таки отца за шею и все время бормотавший: «Папка пришел, папка…», не спросил, очутившись на мне, недоверчивым тоном:

– Мамка?

Я глухо зарычал. Баюн тут же взвился:

– Не смей кричать на ребенка!

– Давай скорее, я уже не успеваю их ловить… Много еще?

Он только глазом сверкнул, куда более грозно, чем когда-либо, и скрылся в люке. Вскоре принес последнего (подпольная кличка – Рыжая спинка) и, прыгнув мне на загривок, сказал:

– Отчаливаем.

Котята вмиг облепили его, мне казалось, что на моих плечах устроился один сплошной горячий комок. Восстановилась тишина, по сравнению с недавней возней такая оглушительная, что я искренне изумился, как все судно не сбежалось поглазеть на наш побег.

Говорят, «ниндзюцу» переводится как «искусство терпеливых». Если так, то можете называть меня «лохматый ниндзя». А что – невидим, смертоносен, а уж терпелив – сам себе поражаюсь.

Так хотелось умчаться от «Левиафана» бодрым кролем… Но я заставил себя взять курс на открытое море, и лишь отдалившись от корабля метров на двести, по широкой дуге стал забирать к острову, потихоньку наращивая скорость.

Кошачье семейство, нарыдавшись, стало более-менее внятно рассказывать подробности разлуки. Внятно – для себя, но не для посторонних. Хотя я вроде бы и не совсем чужой – ощущал себя чужим. Все семеро котят и их счастливый отец говорили одновременно. Только один раз Баюн отвлекся, прикрикнув на меня, чтобы я плыл ровнее, «а то ведь дети не умеют на воде держаться, кто ж их научит-то, без папки». Типа сам настолько лучше топорища плавает, что может мастер-классы давать…

Ну вот, всего-то дела – на час. Теперь еще минут десять энергичной гребли, и мы в безопасности. В относительной, конечно. Ладно, что-нибудь придумаем.

Для Баюна война закончилась, это несомненно. Если вообще начиналась… И слава богу, это к лучшему. Нечего ему на войне делать. А на случай, если сам он думает иначе, нужно придумать две-три фразы о беззащитных котятах, забота о которых будет отвлекать меня от дела. Кто лучше справится с защитой детей, как не родной отец? Думаю, мне не придется уговаривать Баюна дольше четырех секунд.

А я остаюсь один. Платон ушел, Рудя пропал, Настасья – очень надеюсь! – проявила благоразумие. Немножко непривычно, малость одиноко, но, по большому счету, очень хорошо, что остается большая свобода действий. Была бы возможность сплавить куда-нибудь котиков – да я бы так счастлив был… что, наверное, сам на корабль напал бы.

А что, почему нет? По уже отработанной схеме. Может, и стоит отвезти Баюна с детишками да вернуться, навести шороху…

Что-то тихо стало у меня на спине. Я уже собрался спросить, все ли в порядке, но тут услышал голос Баюна:

– А вот теперь жди, скоро начнется.

– О чем ты, хвостатенький?

– О врагах, лохматенький. Там еще корабли идут. Много кораблей.

С живым грузом на плечах я не стал выпрыгивать из воды, а волны не давали что-либо рассмотреть даже острым ночным зрением.

– Кто?

– Похоже, викинги. Вот кого они ждали.

– Сколько?

– Очень много. Наверное, это весь их флот. Греби быстрее, Чудо-юдо. Можешь брызгать как угодно, но прошу тебя, греби быстрее!

Вместо предполагавшихся десяти минут я домчал до берега за пять. Кошачье семейство скатилось с меня на песок, и отдельные несознательные представители его тут же стали резвиться, радуясь свободе. Я оставил Баюна утихомиривать чад, а сам поспешил в терем.

Мой дом – моя крепость… Нет, эту крепость придется оставить, все равно ее разнесут, а рассчитывать на настойчивое повторение чуда глупо. Будем, по совету Заллуса, вести партизанскую войну, надеясь, что у Черномора хватит ума вовремя осознать свою ошибку. Может, тогда удастся все уладить миром?

Не то чтобы мне так уж нужен этот мир… Если честно, я сам толком не знал, что мне нужно. Но я подумал о том, что, если Черномор пойдет на попятный, можно будет выудить из него лишнюю частицу правды.

А нет – так и не надо. Пусть война, пусть будет бой. Я вам не худенький пацифист со смешной философией, о которой не дай Бог рассказать приятелям за банкой-другой пивка. Я – Чудо-юдо, как на заказ… Заказывали – получите, а когда догоню, получите еще раз…

Так я накручивал себя, взбегая по лестнице к комнате с волшебным зеркалом. А когда появился в ней, замер от удивления.

Никуда Настасья не улетела. Но не по личной инициативе, а по велению обстоятельств. Должен же кто-то объяснить Руде, что происходит?

Рудя вернулся на закате, примерно в то же время, когда мы собирались отплыть на лодке к «Левиафану». Но, поскольку остров он покинул не с помощью кольца, оно вернуло его в случайно выбранную точку, каковой оказался склон Озерной горы. Браве риттер немедля отправился к терему, благо несколько раз ходил на гору и дорогу знал. Поспел как раз к тому моменту, когда Настя, вернувшись, металась по терему, крутя в пальцах кольцо.

Как выяснилось, именно он неприметно подогнал тучи, которые скрыли меня и Баюна от случайных взглядов во время побега с галеона. Они с Настей вообще неплохо освоились с магической «спецтехникой» – девушка уверенно работала с зеркалом, а Рудя, наблюдая за приближением флота викингов, исподволь готовил погодный браслет к какому-то сокрушительному действию.

Когда утихла первая радость, когда он вкратце рассказал о своем плавании с де Фужером, появился Баюн, и все пошло по второму кругу. Прыгая, как мячики, забрались наверх и котята, восторгов прибавилось, и даже Настя оторвалась от зеркала ради спасенных заложников.

Несколько минут, которые Баюн провел наедине с детьми, он использовал довольно продуктивно. Теперь они не галдели все разом, а только по очереди, и первым делом вежливо представились взрослым:

– Рыжая спинка, очень рад.

– Пла… Мягкая лапка, большое спасибо.

– Длинный хвост, счастлив познакомиться. И так далее.

Ну ладно, мои ребята, они в чудеса верят, а я-то чего растаял? Только что рычал про себя: Чудо-юдо, мол, поберегись! За время этой мелодраматической сцены викинги успели выстроиться по обе стороны от «Левиафана», а галеон спустил на воду шлюпки, битком набитые вооруженными людьми. Четыре длинноствольных орудия нацелились на берег, около них замерли канониры с факелами наготове. Почему еще не стреляют? Наверное, пока все спокойно, дают время десанту подойти поближе.

Шлюпки и драккары с высокой осадкой дружно вспенили волны веслами и двинулись к острову, как по карте, обходя отмели.

– Так, все наговорились? – спросил я, может, несколько грубее, чем следовало. – Для самых внимательных напоминаю: нам пора сматывать удочки и крутить педали.

– Удирать? – воскликнул Рудя. – Ни за что! Мы будем сражаться!

– Сражаться, сражаться, подеремся с Черномором… – Котята, как и детята, любят играть в войнушку. Хотя так же слабо ее себе представляют. – Покажем ему пса бесхвостого!..

– Дети, не ругайтесь при женщине! И кто вас научил таким словам?

– Один дядя на корабле, с противной дудкой. Он говорил, что скормит нас бесхвостому псу, – наябедничала Мягкая лапка.

В янтарных очах Баюна проскочило что-то такое… Хотя почему я должен жалеть этого сволочного боцмана? А вот не фиг детей пугать, получай теперь лютого недруга…

Стоп, куда-то совсем не в ту сторону меня занесло.

– Погляди сюда, – подозвал я Рудю к зеркалу. – Видишь? Это почище катапульт.

– Слишком далеко, – возразил он.

Но тут, присмотревшись, мы увидели, что «Левиафан» не стоит на месте, а смещается левее. Вот оно в чем дело!

– С этой стороны турки заходили, там глубже. Корабль сможет подойти совсем близко. Кажется, фарватер для ван Хельсинга – не секрет.

– Все равно. Я уже придумал, я так делал… Вот смотри, я им сейчас… Настя, покажи мне палубу!

Девушка, уже державшая на руках двух или трех котят, подошла к зеркалу, и увеличила изображение «Левиафана», так что отчетливо стали видны орудия с расчетами. Руди наморщил лоб, сосредоточился и прикоснулся к браслету.

Надо отдать должное, он прекрасно натренировался и действительно неплохо подготовился к бою. Исподволь собранные им тучки мигом сгустились в грозовой фронт и породили электрический разряд небывалой мощи.

Молния скользнула с черных небес к «Левиафану» и… не произвела ровным счетом никакого действия. Разве только канониры зажмурились, кое-кто закрыл лицо рукой, а немногочисленные матросы, оставленные на судне около ван Хельсинга сотоварищи, вздрогнули. Адальберт – я разглядел его на мостике – уже не вздрогнул.

– Доннер веттер! – выругался Рудя и метнул новую молнию.

И опять никакого эффекта. Ни от третьей, ни от четвертой, направленных соответственно на мостик и на мачты. Будто жидкий, электрический огонь стекал по дереву бессильными струйками, угасая за считаные секунды.

– Но все получалось! – простонал Рудя.

– Уходим, – приказал я. – Быстро вниз, собираем вещи и уходим. Очень, очень быстро! Рудя, не забудь лечебную склянку в шкафчике, Настя, прихвати самобранку. Оружие, личные вещи – быстро!..

Последние слова я кричал им уже вслед. Сам задержался на минуту. Провел лапой по резной раме, прошептал: «Извини» и разбил зеркало на миллион сверкающих искр. Будет чудо – победим и восстановим, а нет, так хоть врагу не достанется.

Впрочем, я зря осторожничал. Когда мы, трое невидимок и восемь четвероногих говорунов, уже отбегали от терема, на «Левиафане» грянуло первое орудие. Ядро прошло над крышей терема, но следующий канонир сделал нужную поправку, и второй выстрел зарылся под фундамент, разнеся крыльцо. Третий продырявил стену, а четвертый к тому же еще и взорвался внутри терема.

В краткой, но эмоциональной форме я предрек «ихнему противному Амстердаму» скандальную известность в некотором будущем и углубился в чащу, догоняя свое пестрое воинство.