Анна вышла на террасу. Открывшийся с высоты вид очаровал ее, и она невольно пожалела, что раньше не поднималась сюда. Тихо, ни ветерка, воздух словно застыл…
Она разглядывала заросший плющом и легендами особняк, в стенах которого разыгралась трагедия жизни Матильды. Освещенный теплым вечерним солнцем, он выглядел таким сказочным…
Анна обратила взор в сторону залива. Взгляд скользил по пескам, по линии прибоя, по каменному крыльцу с резными перилами, по седому мху, что пробивался из расщелин ступеней. Разглядывая руины бельведера, она испытала ощущение дежавю. Положив руку на белую колонну, потрескавшуюся от времени, она представляла себя на месте Матильды…
Посредине комнаты у высокого зеркала неподвижно стоит Матильда. У ее ног, держа во рту булавки, присела мадмуазель Жанетт.
– Я немного приподниму эту складочку справа. Так будет лучше, – и мадмуазель Жанетт вопросительно смотрит на Матильду.
На Матильде платье с высокой талией. Цвет чайной розы оттеняет нежную кожу, делая ее более матовой. Волосы завиты в крупные локоны и убраны в прическу. Изящный изгиб рта, кроваво-красная помада, тонкие запястья, благородная осанка…
Мадмуазель Жанетт отходит на небольшое расстояние, чтобы получше разглядеть свою работу.
– Voila! Вы ослепительны, Матильда! – говорит она и вдруг хмурится. – Но эта складочка на рукаве мне не нравится. Сейчас я поправлю…
Мадмуазель Жанетт расправляет все складки, помогает натянуть шелковые перчатки и застегнуть туфельки на высоком каблучке, на плечи набрасывает накидку из белого меха. Такую мягкую, что стоит прикоснуться к ней щекой, и начинаешь мурлыкать от удовольствия.
– Bellisimo!
Матильда видит себя в зеркале и улыбается своему отражению – это будет вечер триумфа!
«Сегодня я выгляжу шикарно, и зеркало это подтвердило. Как обычно, все взгляды устремлены на меня: восхищенные мужские и завистливые женские. На мне платье цвета чайной розы. Тяжелый шелк струится по телу, облегая все изгибы…
Элегантно одетые гости пили аперитив и негромко разговаривали. Пахло французскими духами, пудрой и дорогими сигарами. Лакей бесшумно подошел ко мне. Я взяла бокал с шампанским, сделала глоток и оглянулась.
Один незнакомец не сводил с меня глаз. Он был красив и хорошо сложен. Я почувствовала его взгляд, но виду не подала, не впервой, что мужчины желают меня. Вечер начался многообещающе. Подойдя к баронессе фон Штейн, я тихо спросила:
– Кто это?
– Это Артур Олевский. Ты слышала о нем?
– Смутно припоминаю… Что-то жутко скандальное…
Я напрягла память, нечто знакомое прозвучало в этом имени, связанное с громким скандалом. Баронесса фон Штейн продолжала шептать:
– Он вращается в изысканных кругах, и у него скандальная репутация. О его победах все сплетничают. Одна бросила мужа и лишилась состояния, другая пыталась отравиться, баронесса N постриглась в монахини, когда он позабыл о ней, обхаживая новую жертву. Ты решила им заняться? Осторожней, милая, – заботливо предупредила баронесса фон Штейн, как это делают подруги.
Хочу ли я заняться им? Почему бы нет? Скандалы вокруг его имени меня только заводили. Я умею разбивать сердца, оставаясь равнодушной, и у меня давно не было достойного соперника. Ведь игры придуманы для того, чтобы играть, а я хороший игрок и не из тех, кто проигрывает.
Развернувшись, я снова встретилась с Олевским взглядом. Невидимые глазу токи пробежали между нами, атмосфера в зале накалилась. Баронесса фон Штейн что-то мне сказала, а я вроде даже ответила, сейчас не помню. Хотелось избавиться от нее, а она стояла рядом и болтала-болтала. Вдруг баронесса увидела хорошего знакомого и пошла поздороваться. Только это мне и нужно было…
Музыканты заиграли танго, да так страстно и чувственно, что захотелось танцевать. Артур Олевский подошел ко мне и поцеловал руку. Все мельчайшие волоски встали дыбом, пульс участился. Мы молча поставили бокалы с шампанским и заскользили по залу.
В воздухе аромат лилий и роз, а его рука на моей талии. Тут я подняла глаза и поняла, что пропала…
Пропала, потому что захотелось уступить ему: без лишних слов и обещаний, чтобы он просто взял меня за руку и увел отсюда…
Артур чуть ближе придвинулся, и пол медленно уплыл у меня из-под ног. Я уже не видела ничего вокруг – лишь надрывное танго, и мы одни. Одни в целом зале…
Музыка заиграла быстрее, и я ощутила, как меня несет по паркету.
Мы танцевали намного ближе, чем предписывали приличия, и баронесса фон Штейн уже косилась в нашу сторону. Людям до всего есть дело, а особенно до чужой нравственности.
Когда музыка замолкла, я не сразу поняла, где я. Словно в тумане, издалека слышались голоса собравшихся гостей, звон хрусталя…
– Бокал шампанского?
Не дождавшись ответа, он жестом остановил проходящего мимо официанта, и взял с подноса два бокала шампанского. Я жадно отпила половину. Артур хищно оглядел меня всю – платье подчеркивало изгибы моего тела, а все остальное он дорисовал в своем воображении. Меня это только подхлестнуло.
– Это не место для продолжения, – произнес он хриплым голосом. – Вам не хочется прокатиться?
– Да, тут так душно.
И не задумываясь я пошла за ним. Мне все нравилось в нем, даже повелительные нотки в голосе. Мы вышли как преступники. Я дала знак Халилу, ждавшему меня в коридоре, что он больше не требуется.
Его ждал черный «Clement». В автомобиле Артур развернул меня и крепко прижал к себе. Наши губы встретились в поцелуе, и больше я не принадлежала себе, забыв обо всем на свете…
Ему потребовалось всего несколько минут, чтобы расстегнуть, развязать, распутать все крючки, пуговицы, шнурки. И вот наконец-то платье соскользнуло на пол. Терпеть не могу, когда мужчины долго копаются с крючками, а Артур был хорошо подкован по этой части.
Как приятно оказаться в мужских руках, да еще в таких умелых! Какая изысканная пытка! Я мечтала лишь об одном, чтобы это никогда не кончалось…
Впервые в жизни я произнесла:
– Люблю…
Мне не верилось, что одна ночь может так изменить жизнь. Еще вчера я ничего не знала об Артуре, а сегодня не представляла жизни без него…
– Не буду ничего требовать: любишь – хорошо, а если разлюбишь – значит, судьба, – сказала я ему.
В тот день я думала, что не буду предъявлять к Артуру никаких требований.
Через несколько дней я уже думала по-другому, так как влюбилась до потери связи с реальностью. Страсть затмила рассудок. Рядом с Артуром все остальные казались скучными и бесцветными. Я больше не в состоянии была контролировать себя да и вообще понимать, что происходит со мной. Желание всецело обладать им было настолько сильно, что стерлись границы между допустимым и аморальным!
Я влюбилась первый раз в жизни, а в таком возрасте любовь может быть опасной…»
Анна кинулась к туалетному столику и принялась разглядывать фотографии. Она вынимала каждую из рамки и читала надписи на обратной стороне. На одной было написано: «Страсть в танго с Артуром Олевским». Анна перевернула фотографию и стала пристально ее разглядывать.
Матильда и Артур стояли у причала, позади них виднелся корабль и несколько шхун. На берегу суетились люди. Матильда – в широкополой шляпе и белом кисейном платье с черной бархоткой на шее. Артур – в светлом костюме и мягкой шляпе. Он действительно был красив, лишь чересчур надменный взгляд и жестокая складка у рта портили впечатление.
Загадка Матильды поглотила Анну целиком. Это уже было больше, чем желание написать книгу, это была уже маниакальная страсть узнать о ней все.
Анне захотелось горячего чая, она взяла ноутбук и спустилась на кухню. Пока закипала вода, девушка решила разжечь камин в столовой. Кинув пару поленьев, она осмотрелась в поиске какой-нибудь бумаги. Она смяла пару газет и подожгла, взметнулись искры, и огонь заплясал на трескучих поленьях. Анна прикрыла камин сетчатой шторкой и занялась приготовлением чая.
Выпив чая с печеньем, она уселась в кресло-качалку и протянула ноги к камину.
Она еще раз внимательно посмотрела на фотографию Матильды с Олевским. Матильда казалась женственной и мягкой, без присущего ей пафоса. Было заметно, что она очень счастлива с Артуром. Анна перевернула и увидела год, фотография сделана за год до смерти. Что же случилось? Это она узнает завтра, сейчас ей нужно записать все мысли, чтобы ничего не забыть…
Анна пересела за стол и писала до глубокой ночи. В тишине был слышен лишь приглушенный треск горящих дров и стук пальцев по клавиатуре.
Анна уснула, сидя за столом в столовой. Камин потух, и угли уже подернулись пеплом. Три часа ночи. Проснулась она от того, что спина затекла, а ноги замерзли.
Вдруг наверху раздался странный звук – то ли шум ветра, то ли скрип половиц. Вся съежившись от страха, Анна зажгла свечу и прислушалась.
Звук шагов приближался, девушка напряженно всматривалась в темноту. Послышался скрип, словно кто-то уселся. Вдруг кресло слегка закачалось. Казалось, в нем кто-то сидит, тот, кто абсолютно невидим, и все же этот невидимый раскачивал кресло-качалку.
Анна сидела, не в силах пошевелиться, лишь слушала монотонное поскрипывание качалки. Захотелось поскорее уйти в спальню и закрыться на все замки. Она привстала, и в этот же момент кресло замерло. Девушка с опаской пересекла столовую, а кресло-качалка опять медленно принялось раскачиваться.
Анна встала рядом с креслом и смотрела, как оно качается туда-сюда. От страха Анна соображала с большим трудом и стояла, словно парализованная, не в силах сделать даже шаг. Вдруг качалка резко остановилась. Анна подождала немного, но ничего необычного больше не происходило. Она вернулась к столу, выключила ноутбук и, взяв свечу в руки, повернулась. Но что это? В кресле сидела женщина, глаза ее были закрыты. Анна подняла свечу выше и разглядела незнакомку – это было Матильда. Вдруг глаза актрисы резко раскрылись и уставились в Анну. Анна закричала и выронила свечу…
Тут она проснулась, но разобраться, был ли это сон или все произошло на самом деле, она не могла. Свеча валялась на полу уже потухшая. Анна быстро проглотила горсть таблеток и побежала наверх…
* * *
Десять утра… Луч солнца на паркете. Чередование темного и светлого узоров, переплетающихся между собой. Темные и светлые… Сколько ромбов на этом паркете? Двадцать, тридцать или больше? Анна читала, что именно так сходят с ума, сосредотачиваясь на вещах, которые совершенно не связаны между собой…
Как пережить сегодняшний день? А ночь? Самое страшное, что это невозможно остановить. Она в мышеловке. Она может пищать, бегать из угла в угол, пытаться найти выход, но мышеловка захлопнута, а Анна внутри. Ей не спрятаться, не убежать, Матильда ее найдет в любом месте…
Анна встала с постели и прошлась босиком по полу, залитому солнечным светом. Она плохо спала и теперь ощутила, как болит голова и свинцовой тяжестью наливаются ноги. Будто она после долгой болезни слишком рано встала с постели. Но ночной кошмар в прошлом, за окном – новый день…
Наспех выпив крепкий кофе, Анна схватила дневник.
«Встречаясь с Артуром, я снова обретала юность. Я стала матерью в восемнадцать, слишком быстро повзрослев. Потом уход из дома, большой город, где я чувствовала себя чужой, театр, где меня ненавидели за молодость, успех, хорошие манеры и находили сотни способов, чтобы отравить мне жизнь.
Матильда Беккер с Артуром Олевским
В том возрасте, когда девушки мечтают о невинном поцелуе, я строила стратегию, как разорить барона. Сейчас мне хотелось все наверстать.
С самого начала в наших отношениях было что-то недосказанное, словно мы боялись признаться в своих чувствах. От этого наша любовь была еще безрассуднее и рискованнее. Мы не скрывали нашу связь, никакие сплетни не могли задеть меня. Однако известно, что семье Олевских это было не по нраву. Родители понимали, что это не просто интрижка, а все намного глубже. И этих чувств они боялись и пытались отделить нас друг от друга…
Я готова была простить Артуру все – ложь, измену, только бы он был со мной. Не могла жить без него! Это было какое-то наваждение! С ним я каждый раз умирала и рождалась заново.
Да, я страшилась этой страсти и понимала, что Артур погубит меня, отдалит от театра. Знала, что за эту любовь понесу расплату, и цена будет высокой…
Страсть выжгла понятие о времени. Артур был так нежен, а весна так прекрасна. Это были дни счастья, полного единения и поглощения друг другом. Мне хотелось засыпать и просыпаться с ним, ни на секунду не разлучаясь.
Снова и снова я признавалась Артуру в любви и того же требовала от него. Мне нужно было слышать подтверждение, что он тоже любит меня и будет любить всегда:
– Я так счастлива, что даже страшно! Как долго это может длиться?
– Затрудняюсь ответить…
– Только бы ничего не случилось.
– В жизни не может быть только хорошее. Счастье тоже может обесцениться. Ведь ценно то, чего мало.
– Значит, счастье лишь временно? – спросила я.
– До меня у тебя было нескончаемое счастье?
– До тебя у меня не было сильных чувств, лишь с тобой я узнала любовь, – созналась я. – Видеть тебя, и больше ничего не нужно. Ты тоже так чувствуешь?
– Да, милая, – ответил Артур. – Когда ты так счастлив, то нечего больше желать.
Но всему когда-нибудь приходит конец…
Это случилось после премьеры спектакля. В тот вечер был триумф! Зрители буквально забросали сцену цветами. Актеры, занятые в спектакле, заходили меня поздравить. Открыли несколько бутылок шампанского, и я предложила всем выпить. Артур стоял рядом, он был искренне рад за меня. Мы пили шампанское, шутили, смеялись…
В разгар беседы, я перехватила взгляд, который Артур бросил на новую статистку Софи. Это длилось несколько секунд, но в его взгляде я уловила желание. Это не могло мне показаться, я уверена. Еще раз убедилась, как Артур лжив и развратен. У меня нет прав требовать, чтобы он стал другим, но и волосы рвать на себе тоже не буду.
Я улыбнулась графу N, который не сводил с меня глаз. Через полчаса Артур заявил, что он обещал семье вернуться сегодня пораньше. Я с улыбкой пожелала ему спокойной ночи. Через пять минут с нами попрощалась и статистка Софи.
После того как она вышла за дверь, я подняла бокал с шампанским и, глядя в глаза графу, произнесла тост:
– За нас!
Мы уехали к нему, и несколько дней я жила у него в имении. Граф N был ласков, мил, щедр, но я скучала по Артуру. Ожидание становилось нестерпимым, однако я не пыталась его искать. До такого я не унижусь!
Граф мне быстро надоел, и я вернулась домой. Однако дома я не чувствовала себя лучше. Вздрагивала от каждого стука входной двери, но Артур так и не появился. Пару раз казалось, что я слышу стук колес подъехавшего экипажа, но это мне лишь померещилось.
За ужином я ничего не могла есть, лишь выпила полный бокал вина. Алкоголь тут же ударил в голову. Все вокруг стало менее резким, обтекаемым…
Я налила второй бокал и выпила его залпом. Вино помогло мне забыться и постепенно заглушило тоску. Прикусив губу до боли, я смотрела в свой бокал. Терпкий вкус вина смешался со вкусом крови из прикушенной губы. Любить – это всегда терять, и это так больно…
Утром я еще сидела в постели и пила горячий шоколад, когда Артур ворвался ко мне виноватый и раскаявшийся:
– Я заслужил наказание, – согласился он, целуя мне руки.
– Насколько я поняла, эта лахудра Софи тебе уже надоела? Мне с графом тоже стало скучно. Так что мы квиты, мальчик мой.
Он склонил голову в иронической покорности:
– Мы дали свободу друг другу на несколько дней, теперь все пойдет по-прежнему.
Он был очень мил, нежен и весел. Я смеялась его шуткам и была так естественна, что Артур не заподозрил, какая мука разрывала мне сердце.
– Только ты мне нужна, – прошептал Артур, привлекая меня к себе.
Я покорилась ему – страстно и нежно, даже если это было нелегко. От него все еще пахло дешевыми духами Софи, и было непросто не думать о том, что эти дни он провел с ней.
У меня было одно желание – расцарапать его ногтями, чтобы доказать, что он принадлежит мне. Однако не думаю, что это бы сильно помогло…
Я еще раз убедилась, как непрочна наша любовь. Как долго могу я удерживать этого тщеславного и распутного себялюбца?
Когда он ушел, слезы покатились у меня по щекам. Как он мог? Предпочел мне глупую и бездарную статистку, у которой нет никакого таланта! Теперь Софи не получит ни одной роли, уж я-то постараюсь…
* * *
Агнес принесла мне завтрак в постель, раздвинула шторы и наполнила умывальник теплой водой. Я с удовольствием валялась постели, просматривая утренние газеты, пахнущие свежей типографской краской. Начала с театральных новостей, затем перешла к светской хронике, и, скользнув взглядом по заголовку онемела: «Объявлена помолвка Артура Олевского с княжной N…»
Словно в ступоре, не отрываясь я смотрела на роковую страницу. Там черным по белому: «Объявлена помолвка» и два портрета – один Артура, а другой княжны N.
Скомкав газету, будто она была причиной всех несчастий, я кинула ее на пол. Сердце сжалось от тоски. Чего я ждала? Аристократы не женятся на дамах полусвета. Ко всему мне скоро будет сорок. Я старше Артура, и у нас не может быть будущего.
Я подошла к зеркалу и внимательно всмотрелась в свое лицо. Сегодня морщинки под глазами пролегли глубже, чем обычно. Все труднее скрывать свой возраст…
Непролитые слезы душили меня, и в тот момент я поняла, как Артур мне дорог. Не выдержав, я зарыдала в голос.
Обычно стараюсь не распускаться перед слугами, но сегодня было наплевать! Уверена, что они уже все знают. Слуги всегда все знают, от них невозможно ничего скрыть. Часто знают и то, чего я сама о себе не знаю…
Невеста была из весьма влиятельного семейства и безумно влюблена в Артура. Никакие доводы недовольного отца, знавшего о скандальной репутации будущего зятя, на нее не действовали. Однажды мы встречались…
Я напрягла память и вспомнила девицу лет восемнадцати, худую и нескладную, с безжизненным лицом и жиденькими волосами…
Я не могу обижаться на Артура, ведь он ничего не обещал. О верности он вообще не имел ни малейшего представления. Артур поступал со мной так, как поступил бы всякий другой мужчина: положение в свете важнее.
Хоть Артур уже вышел из младенческого возраста, но, так как он был единственным наследником, у него были обязательства по отношению к своей семье. Отец долго подыскивал ему невесту, что было нелегко с его подорванной репутацией. Конечно, Артур мог бы воспротивиться решению отца, но это обернулось бы финансовыми проблемами. Что было делать Артуру? Он мог только смириться с неизбежной женитьбой.
Артур должен был объясниться со мной, но он рассудил, что объяснение не принесет мне успокоения. К тому же он дал отцу и невесте слово, что не будет встречаться со мной. Это было одно из первых условий влиятельной семьи.
Под слово, что он порвет со мной, отец выдал ему приличную сумму и пообещал переменить завещание. По этой причине Артур и повременил встречаться со мной, вдруг отец узнает.
Артур пробовал объясниться со мной посредством письма, но не смог найти слов и бросил эту затею. Все это я узнала после из сплетен и газет, а в тот момент сходила с ума от обиды.
Меня захлестнуло отчаяние о моем возрасте. Странно, до этого момента я сильно не задумывалась над этим вопросом. Что я буду делать, когда мое время подойдет к концу? Это не за горами, мне уже тридцать семь, а для актрисы это старость. Сейчас балом правят двадцатилетние, скоро рядом с ними я буду чувствовать себя старухой. Сколько мне еще осталось? Будут ли журналы так же охотно печатать мое фото? И все чаще и чаще я ощущаю усталость. Ослепительные софиты, блики фотовспышек, изнурительные примерки и репетиции – сегодня мне все в тягость.
Когда ты молод, то кажется, что останешься молодым навсегда, но однажды смотришь в зеркало и видишь первую морщинку, седой волос, тусклый взгляд…
Я стояла и вглядывалась в свое отражение, подсчитывая, скоро ли этот идеальный овал лица осядет и его покроют морщины. Нет, это произойдет не скоро. Высокие скулы, узкий овал – при таком сложении лицо не скоро потеряет свою форму…
Я вытерла слезы и припудрила лицо. Такая женщина, как я, не будет лить слезы лишь потому, что какой-то болван ее предал. И, гордо вскинув голову, я вышла из спальни. Молча прошла мимо горничных и лакеев, смиренно склонивших головы передо мной. Торжественно прошествовала через анфиладу комнат, думая о том, что смогла всего этого добиться. Жизнь не растоптала меня, когда я осталась одна с ребенком. Я взяла от жизни все, что можно взять, и забралась так высоко, как только можно. И не собираюсь убиваться по глупому мальчишке, который весь изолгался…
Оглядываясь назад, понимаю, что трагедии могло не произойти. Если бы я немного смирила свою гордыню, то дальнейшая жизнь сложилась бы совсем иначе…
Мир настолько суров, что каждый наш шаг имеет последствия, и какими они будут, зависит от содеянного. В тот момент я была зла на Артура и хотела лишь причинить ему боль, но последствия получились трагическими…
Вечером состоится ежегодный осенний бал, где я смогу увидеть Артура.
Одевалась я особенно тщательно, весь пол был завален платьями, никак не могла выбрать подходящее. Бирюзовое слишком открытое – сегодня это было бы не к месту. Палевое, его я носила прошлой весной, когда была счастлива с Артуром. Больше никогда не смогу надеть его, но и выбросить рука не подымается. Платья, в которых была счастлива, имеют свою ауру. Вот это розовое прелестно, но я не должна выглядеть невинной и инфантильной. Нет, только не сегодня.
А вот жемчужно-серое, расшитое стеклярусом, как раз подойдет. Благодаря приглушенному цвету и закрытому верху, вид у меня будет неприступным. Как раз то, что подходит для сегодняшнего вечера. Чтобы смягчить эффект неприступности, я надела жемчуг и подкрасила губы.
Еще раз оглядела себя в зеркале со всех сторон. Да, платье как нельзя лучше подходит для сегодняшнего бала…
Я выглядела надменной, словно закованной в ледяную броню, но вынуждена была улыбаться, отвечать. Подходили знакомые мужчины, пытались меня развлечь, приглашали на танец, но я отказывалась. Не хотелось видеть никого, среди людей было особенно одиноко. Никто не должен догадываться, как я несчастна.
Баронесса фон Штейн, заметив меня, подскочила и заверещала:
– Ты сегодня одна, моя милочка?
– Я всегда одна.
– Слышала, Олевские нашли невесту своему оболтусу? Что ты об этом думаешь?
Во взгляде баронессы сквозило ехидство и жалость. Терпеть не могу, когда меня жалеют! Я разозлилась:
– Ты уверена, что я должна думать об этом?
– Разве нет?
– А разве да? Ты же знаешь, милая, мое отношение к браку.
Я произнесла это таким естественным тоном, как будто меня это нисколько не волновало. Баронесса фон Штейн фыркнула и отошла. Сегодня мне совсем не хотелось говорить с этой тупой коровой.
Я шла через зал с бокалом шампанского и тут увидела Артура. Он был не один, с ним стояла та, что похитила его: безликое, ничего не выражающее лицо и плоская фигура. Бедный мальчик, как он будет ненавидеть ночи…
Однако как бы ни была бледна и худа невеста, именно с ней он будет подниматься по социальной лестнице. И детей ему будет рожать она, и утром просыпаться с ним в постели тоже будет она…
Боль пронзила мне сердце, и захотелось самой причинить боль. Я вышла из ниши, и все мужчины, стоящие у стены, повернули головы в мою сторону. От их восхищенных взглядов на моих щеках вспыхнул румянец, и глаза подернулись поволокой. Оглядев каждого, я выбрала самого симпатичного и подошла к нему:
– Пригласите меня на танго.
Его не пришлось просить дважды. Он молча положил руку на талию и повел меня в танце. Прижавшись как можно ближе, я обняла его за плечи. В зале все замолкли и наблюдали за нами. Гости уже были обо всем осведомлены, в таких местах сплетни распространяются мгновенно и в течение вечера обрастают новыми подробностями…
Артур не отрываясь смотрел на нас, хоть княжна и пыталась отвлечь его разговором. Его лицо перекосила гримаса боли, мне было приятно это видеть, ведь все мы в душе садисты.
Он спросил бокал коньяка у проходящего мимо официанта. Я видела, как он мучается, и еще ближе прижалась к партнеру, хоть мое сердце разрывалось на части. А музыка звучала все надрывней, все отчаянней…
Не помню как, но при очередном повороте я вдруг оказалась в руках Артура. У меня, наверное, был глупый вид, так как я сильно растерялась.
Артур шепнул мне на ухо:
– Я не собираюсь разлучаться с тобой. Моя свадьба ничего не меняет.
– Твоя свадьба меняет все! Слишком я люблю тебя, чтобы делить с кем-то.
– Свадьба – лишь выгодная сделка. Пойми, жизнь состоит из компромиссов. Мы не всегда делаем то, что нам нравится, – виновато сказал Артур. – Чаще то, что важно для будущего.
– Это лишь слова…
– Я никогда не буду с ней счастлив…
– Не играй трагедию, ты все равно фальшивишь! Рано или поздно все заканчивается, вот и нашей сказке пришел конец, – я хитро подмигнула. – Мы неплохо повеселились, не так ли? Еще не раз вспомнишь наши ночи, когда будешь залезать на эту оглоблю – свою жену.
Мне страшно хотелось причинить ему боль, и я это сделала. Он вдруг весь сник и потерялся. Разозлившись, я оттолкнула его. Мерзавец!
Трудно представить себе более практичное решение проблемы: с одной стороны, у него будет законная супруга, с которой он утвердится в высшем обществе, в придачу за ней дают хорошее приданное. С другой стороны, он не хочет терять меня, ведь эта безликая мышь вряд ли сможет удовлетворить его в постели. Бедный мальчик, имея законную жену, он будет развлекаться со смазливыми горничными или шляться по борделям.
Я вернулась к партнеру. Прижалась к нему и, обхватив руками, томно смотрела в глаза, хоть было тошно. Ведь мне хотелось прижиматься к другому телу и смотреть в другие глаза, но увы…
Артур выпил еще рюмку коньяку и еще. Невеста смотрела на него с тревогой.
Прильнув еще сильнее, я прошептала партнеру:
– Проводи меня.
Мы вышли. Этот болван не верил своему счастью. Когда мы оказались в коридоре, где нас никто не мог видеть, я сказала:
– Пошел вон!
Он двинулся вслед, но путь ему преградил ждавший меня Халил, который и проводил меня к экипажу. Меня душили непролитые слезы, в горле набух комок, но мне не хотелось плакать при Халиле…
Плакала я уже в своей спальне, когда поняла, что это конец и по-другому не будет. Я рыдала в отчаянии, и слезы эти были горькие. Слуги ходили по дому как мыши, они, как всегда, уже все знали.
Всю ночь я рыдала, зарывшись в подушку, как не плакала с юности. Глупо было влюбляться в Артура, за то и наказана.
Каждый из нас совершал непоправимые ошибки, которые полностью меняли его жизнь. В ту ночь я проплакала от ревности и обиды, еще не зная, какой сюрприз приготовила мне коварная судьба…
На следующий день я проснулась поздно с больной головой. Позвонила в звонок, и горничная Агнес принесла мне кофе и утреннюю прессу, раскрыла шторы и приготовила воду для умывания. Она была подозрительно тиха и молчала.
Кинув в кофе два кусочка сахара, я развернула газету и увидела большой заголовок, напечатанный черной типографской краской через весь лист: «Трагедия на дороге: Артур Олевский не справился с управлением…» И рядом страшная фотография искореженного автомобиля.
Газетчики раздули из этого целую историю, вплели несчастную любовь, ревность, давая повод для различных домыслов и слухов. Откуда они узнали все то, что произошло вчера на приеме? Я развернула следующую газету. В каждой газете свой вариант происшедшего: моя фотография, невесты, фотография их двоих. Это было сенсацией. Из смерти Артура газетчики и раздули развлекательную историю. Как это бесчувственно!
Я зарылась лицом в газету и упала на ковер. Лежала и рыдала без слез. Когда столь большое горе, то слез нет. Никогда не поверю, что никогда не увижу Артура, не услышу его голос…
Агнес уже давно подслушивала у двери. Услышав мой плач, она тихо вошла и вопросительно посмотрела на меня:
– Что-нибудь нужно?
– Зачем ты тут?
– Мне показалось, что вы позвонили.
– Уходи, оставь меня одну! Ничего мне не нужно!
Это моя вина! Вчерашнее разочарование сегодня казалось абсурдом. Что я так взъелась на Артура – он же не отказывался от меня? Из-за моего самодурства он погиб. Я убийца!
Тут я словно услышала скрежет колес и последние хрипы Артура. Так четко увидела эту картину и, не в силах сдержаться, дико закричала. Прибежала Агнес с каплями, коньяком и мокрым полотенцем. Кто-то побежал за доктором. Я продолжала рыдать горько и безутешно, пока мне не дали опиумной настойки.
Когда истерика спала, я выгнала всех и заперла дверь. Мне хотелось побыть одной в своем горе. Впервые я осознала: сколько народу погибло из-за меня…
Так страшно потерять любимого, а еще страшнее знать, что он погиб из-за тебя. Словно я сама нажала на курок или подсыпала яду. Как мне дальше жить с этим?
Весь день я просидела без движения, без еды, в полном отчаянии. Слуги не отходили от двери, стараясь быть незаметными…
Из газет узнала, что тело Артура перевезли в дом Олевских и в каком соборе будет происходить отпевание. Я должна проводить его в последний путь, но никто не должен меня видеть. Все в городе считают меня виновной в смерти Артура. Вся знать скандально настроена против меня, я стала персоной нон-грата…
Утро сырое и туманное. Вся в черном, под густой вуалью, чтобы никто не смог узнать меня. Я отпустила экипаж и не торопясь шла к собору пешком. Мимо меня спешили прохожие с бледными заспанными лицами, дворники лениво подметали улицу…
Толпа народу уже окружала собор, толкаясь и заглядывая сквозь решетку. Подошел жандарм и, разогнав толпу, встал у входа. Притаившись за аркой, я ждала.
Очень скоро стали подъезжать экипажи, из них выходили знатные гости, все в трауре. Многие мне были знакомы, и я еще ниже опустила вуаль.
Вот подъехал экипаж баронессы фон Штейн. Ливрейный лакей отворил дверь – первым вышел сам барон, с неизменно недовольным и брезгливым выражением лица. Вслед за ним выползла баронесса, вся в траурных лентах и черном траурном крепе.
Толпа уже наводнила всю площадь перед собором, движение было заблокировано. Было вызвано подкрепление для наведения порядка. Конная полиция расчистила всю площадь для похоронного кортежа.
Увидев, как у собора остановился кортеж, я подождала немного и незаметно вошла в боковую дверь. Над головой сомкнулись высокие своды собора, в стрельчатые окна пробивался тусклый свет. Серый камень был ажурным, словно он создан не человеческими руками. Ангелы на голубом фоне неба парили, как живые, создавая иллюзию вознесение души в рай, и всюду тени прошлого…
Сверху слышался негромкий похоронный звон. Вскоре появился служка и, подойдя к алтарю, зажег свечи. Родственники и приглашенные уже зашли и неторопливо рассаживались. Вся знать города провожала Артура в последний путь. Похороны были пышными и внушительными.
Алтарь был окружен сотней восковых свечей и мрачными персонажами из Священного писания. Все это наводило на меня страх ада, а запах роз, ладана и свечей мутил сознание…
Я скромно уселась в темном углу, подальше от высокопоставленных особ и семьи Олевских. Колокол все звонил, появился священник в черном облачении, при нем два служки. Хор, перекликаясь, запел скорбное моление о милосердии и мире душевном.
Непереносимая тоска по утраченному снова захлестнула меня. Теперь моя жизнь словно в тумане, я не знаю как жить без Артура да еще с тяжелым чувством вины?
Процессия двинулась по проходу. Священник, на ходу произносящий взволнованные слова молитвы, а за ним – гроб с позолоченными ручками на плечах у медленно шагающих мужчин.
Среди множества людей, что следовали за гробом, я многих узнала, среди них была и невеста Артура. Мадам Олевская шла первая, опираясь на руку отца, их лица, казалось, окаменели. Их горе не находило уже выхода в слезах, все чувства сковало внутреннее оцепенение.
Процессия подошла к алтарю. Священник окропил гроб святой водой, служка раскачивал кадило. С хоров слышалось надрывное пение, от которого сводило судорогой горло. Все стоящие у гроба тихо повторяли вслед за священником: «За упокой души усопшего».
Свечи, запах ладана, скорбная мелодия и присутствие смерти – все отзывалось во мне мучительной тоской. Слезы текли по щекам, – я плакала не только по Артуру, но и над собой, вспоминая, как счастлива была с ним и что не буду счастливой уже никогда. Увидела, как и мадам Олевская вздрагивает от рыданий.
Под сводами собора меня охватило противоестественное чувство: я ощутила ужас и притягательную силу смерти…
Священник всем предложил помолиться о душе Артура. Когда все приглашенные стали подходить и прощаться, я поднялась и тихонько вышла, чтобы никто меня не заметил. И еще долго стояла на противоположной стороне улицы, чтобы увидеть Артура в последний раз.
Прохожие провожали катафалк взглядами, в которых светилось любопытство, они вытягивали шеи, чтобы ничего не пропустить. Мужчины снимали шляпы, кое-кто из женщин плакал. За спиной я услышала всхлип:
– Жалко, такой молодой и красивый…
– И богатый страсть, говорят.
– Слышала, его одна актерка извела, змея подколодная! – подхватил первый голос.
Я незаметно оглянулась: тупое рябое лицо молодки, подвязанное темным платком.
– Я тоже слышала про энту актриску. Красивая, говорят, змеюка, многих погубила…
– Ведьма она!
В моей роскошной спальне теперь всегда полумрак, окна закрыты тяжелыми шторами, не пропускающими солнечный свет. Запах лекарств. День и ночь около меня дежурит сиделка. Огонь в камине уже не согревает. Так холодно, что не уснуть. Вокруг лишь удручающая пустота и тишина, что давят на меня.
Я окаменела от горя. Артур так долго господствовал в моих мыслях и чувствах, что порой мне кажется, что это я умерла. Он был единственной моей любовью и никого другого я не полюблю.
Часто я представляла тот момент, как его выкинуло из машины. О чем Артур успел подумать в последнюю секунду? Как это могло произойти?
Каждое утро я просыпалась с надеждой, что это лишь кошмарный сон, от которого можно пробудиться. Однако вскоре понимала – Артур мертв. И лишь одно спасение в опиумной настойке, ведь когда память оживает – больно…
Где я нахожусь? Это бал? Или съемки фильма? Пытаюсь вспомнить, но не могу. Это не может быть фильмом? Все так реально, нет ни камер, ни софитов, ни съемочной группы. Вдруг я увидела красивое печальное лицо… Артур? Как я тебя ждала… и тут я обычно просыпаюсь…
Бутылек с опиумной настойкой почти пуст. Сколько я выпила за ночь?
До сих пор жду, забываясь и вздрагивая от каждого стука: это может быть Артур. Однако все бесполезно – он не появится никогда. Его имя, пять букв, я повторяю как заклинание, как молитву…
Вся комната усыпана мертвыми цветами и памятью о том, кто уже в мире теней.
Пытаюсь убить любовь, но тщетно. Каждый день пишу ему письма, но не отправляю. Сегодня у него нет адреса. Пишу на бумаге, мокрой от слез, пишу мысленно. Пишу на запотевшем окне, кровью на зеркальном отражении. Не писать не могу, мне нужно выплеснуть все на бумагу, или я захлебнусь от чувств. Я должна закончить эти строки…
Его смерть открыла мне глаза: мои руки по локоть в крови. Хоть я сама никогда не нажимала на курок, он срабатывал руками других. Ведь тот, кто подписывает смертный приговор, обычно не исполняет его…
Лишь сегодня, потеряв того, кто был дороже жизни, я все поняла. Так поздно…
Разговор с Артуром на балу, был первым шагом к крушению моей жизни. А ведь я могла смирить гордыню и принять то, что не буду первой в его жизни. Зачем я устроила этот кровавый спектакль?
Сижу часами, сгорбившая, обессиленная, ничего меня больше в жизни не трогает. Сегодня я наконец-то вышла из дома и зашла в маленькую церквушку.
Я редко вспоминала о Боге и не помню ни одной молитвы, но сейчас мне хочется чего-то вечного, надежного. Закрыв плотной вуалью лицо, я тихо вошла внутрь.
Тускло блестело золото на иконостасе. Кроме церковнослужителей и нескольких старушек, что твердили «Господи помилуй», никого внутри не было. Никто не обратил на меня внимания, и, осмелев, я подошла к алтарю.
Иисус в терновом венке, истекающий кровью, смотрел на меня с креста. В глазах такая мука, ведь он уже тогда знал, что искупительная жертва будет напрасна.
Омыв своею кровью, он умер за нас, грешных, но ничего в мире не изменилось. Человек продолжает так же грешить, если не больше, и лишь вспоминает о Боге, когда ему очень плохо. Как мне сейчас…
Рядом картины ада: грешники горели в геенне огненной, их поджаривали на сковородке, варили в кипящем котле…
Почему христианская вера такая жестокая, а Бог такой беспощадный? Если уж Он послал своего Сына на мучительную смерть, то что говорить о нас? Люди идут на войну за веру Христову, а сколько их гибнет? Матери остаются без сыновей, дети без отцов, жены без мужей… Бог забирает всех…
Через боковую дверь зашел служка, смел пыль с алтаря и заменил свечи в подсвечниках.
Что мне попросить у Бога? И услышит ли он меня? Думаю, ему так надоели люди, что вечно клянчат у него милости или отпущения грехов.
Посетители зажигали свечи и молча каялись в грехах, просили благ, мужа или ребенка. Рядом со мной одна старушка молилась, устремив свои мутные глаза вперед, шевелила беззвучно губами.
Опустившись на колени, я обратилась к Богу. Всевышний, ответь: в чем я пред тобой провинилась? Я знаю, что однажды мы встретимся, и этот день не за горами. Тогда мне придется отвечать за все то зло, что я сеяла, не задумываясь. Подскажи, как все изменить? Как жить с такой виной на сердце?
Но Иисус лишь молча взирал на меня с иконостаса…
Мне нужно было целиком переключиться на что-то, и я решила вернуться в театр. Единственно, что той радости, которую я испытывала на сцене раньше, уже не было. Что-то сломалось во мне, а хуже всего то, что я стала бояться сцены. Даже мой любимый с детства запах кулис – пудры, клея, щипцов для завивки, газа – меня больше не радовал. Скажу больше, меня от него тошнило…
Когда гримерша закончила, я посмотрела на себя в зеркало и огорчилась. Те разрушения, что произошли со мной, не удалось скрыть. Никакой грим не способен завуалировать эту тоску в глазах.
Вдруг я услышала за спиной:
– Все говорят, как актриса она кончилась…
Я не шелохнулась, но от этих слов на глаза навернулись слезы. На дрожащих ногах я вышла на середину сцены, понимая, что мне предстоит самая тяжелая репетиция. Горло свело судорогой, как это случилось на первом спектакле…
Я мысленно перенеслась в тот далекий день. Когда я впервые стояла перед публикой бледная, парализованная страхом, готовая разреветься от бессилия и жалости к себе, но тогда я справилась. Мне нечего было терять и страшно хотелось пробиться наверх. Казалось, это было так давно, словно в прошлой жизни…
Сегодня, в конце пути, от меня прежней не осталось и следа, лишь надорванное сердце и глухое отчаяние. Сейчас даже не знаю, чего я хочу… Нет, знаю, мне хочется домой и чтобы никто меня не трогал…
От яркого света заслезились глаза, воздух наполнился людскими испарениями со смесью дешевой пудры. Духота стала удушливой до тошноты.
Тупая пьеса! Героиня оплакивает любимого, погибшего из-за нее на дуэли. Всю пьесу она истерит и кривляется. Мы проходили сцену раскаяния снова и снова…
Сколько это уже длится, не знаю. Я словно пожизненно на сцене. И не было ничего до этого момента, только реплики, что мне кидают, только пот, что стекает по вискам…
Вдруг стало страшно, казалось, мне уже не выбраться отсюда. Жар от софитов с каждой секундой становится нестерпимей, заполняя всю сцену. Я задыхалась, волосы прилипли ко лбу, грим потек, в голове туман…
Я путалась в тексте и все делала не так. Когда я думала о тексте, то забывала о руках, и они болтались как плети. Почему так сложно все? Ведь раньше я успевала следить за всем сразу!
– Матильда, соберись! Ты неплохо начала, – крикнул мне режиссер.
Вот этого я сделать не могла, и от страха началась паника. У меня неожиданно подвернулась нога, я качнулась в сторону.
– Матильда, ты себя неважно чувствуешь сегодня? – спросил он.
Как будто сам не видит, кретин! Я старалась изо всех сил сдерживаться, чтобы никто не заметил, как мне плохо.
– Я чувствую себя великолепно, – ответила я, но голос сфальшивил.
Это все заметили. В спектакле играла та статистка Софи, что уехала однажды с Артуром. Она посмотрела на меня с иронической ухмылкой, надменно подняв бровь. Тварь! Я сделала несколько глубоких вздохов, пытаясь унять раздражение. Еще один прогон. Я была сыта по горло: все внимание было обращено на Софи, а мной никто не интересовался. Вскоре одежда прилипла к телу, мозги отупели, спину заломило, ноги стали ватными. Режиссер обратился к Софи:
– Ты сегодня порадовала меня, – и многозначительно глянул на нее.
Надоел мне этот балаган! И этот идиотский спектакль, где все вранье! Никто так глупо не заламывает руки, когда на тебя наваливается горе. Тебя парализует от горя, и сил нет, чтобы кривляться.
– Давайте еще раз прогоним, – предложил режиссер.
Сказал он таким тоном, словно заранее знал, что это ни к чему не приведет. Такое безразличие подхлестнуло меня и, не осознавая, что делаю, я резко ответила:
– Прогонять будете без меня! Я ухожу.
– Матильда, ты понимаешь, что делаешь? Отдаешь себе отчет?
– Да.
– И не будешь жалеть?
– Нет. Я устала лгать.
Мне опротивело происходящее – эта грошовая клоунада. Все вокруг фальшивое!
Разве так оплакивают смерть? Я знаю, как это больно, когда теряешь любимого, так больно, что сердце разрывается. И говорить ничего не хочется, потому что слова пусты. Словами невозможно передать горе…
Мы же, словно клоуны, заламываем руки. Все ложь!
Я кинулась в гримерную и начала стирать грим. Ко мне подошла костюмерша:
– Я не верила тому, что про тебя говорили, – созналась она.
– Поверила?
– С чем ты останешься?
Я удивленно посмотрела на нее. Она пояснила:
– Твое дело – это единственное, что с тобой всегда. Муж может разлюбить, дети вырастают и покидают дом, друзья могут отвернуться, но не твое любимое дело.
– Оно перестало быть любимым…
– Ты меня пугаешь.
– Верю. Я и сама себя боюсь, – созналась я.
Когда я вышла из гримерной, в коридоре стояла Софи. Сегодня она праздновала победу. Софи заменит меня в спектакле, и у нее появится шанс. Шанс занять место под солнцем. Там хватает места, всегда кто-то не выдерживает напряжения и растворяется в небытие. Однажды, пресытившись всей этой ложью и паскудством, через которые придется пройти, Софи с горечью осознает, как много она потеряла и как мало сбылось…
Так я осталась одна. Где мои родственники, я не знаю. Отец умер. Сын, выросший под присмотром бонн и гувернанток, вдали от вечно занятой матери, стал совсем чужим. У меня не было времени заниматься сыном. Естественно, я очень волновалась, когда он болел, но болел он редко.
В своем одиночестве я не могу винить кого-то: у меня никогда не было времени ни на кого, кроме самой себя. Были ли у меня друзья, не знаю. Были люди, склонявшиеся передо мной в знак признания моего успеха. Сейчас я чувствовала себя страшно одинокой. Впервые я осталась наедине с собой…
Оглянувшись назад, я увидела свою жизнь – насыщенную похождениями, шальную и сумасбродную. Все куда-то неслась, пыталась всем и себе что-то доказать, а вот что? Уже и не помню…
От меня все отвернулись – поверженный всегда смешон и жалок. Конечно, ему сочувствуют, но лишь для того, чтобы лишний раз насладиться его унижением…
Я стала затворницей. Выезжала покататься на коляске лишь вечером, мне самой не хотелось никого видеть. Что я могла о себе сказать тем людям, которых знала, будучи на вершине?
Халил всегда сопровождал меня. Я каталась в закрытом экипаже по ночным улицам, любила заглядывать в окна, наблюдая чужую жизнь.
Женщины хлопотали на кухне, накрывали на стол, люди садились в кругу семьи ужинать, беседовали, устраивали вечеринки, ругались. И кто-то, как и я, сидел в одиночестве, тоскуя…
Баронесса фон Штейн зашла как-то вечером ко мне, чему я удивилась. Усевшись рядом, она посмотрела на лекарства и спросила:
– Как ты?
– Ты еще спрашиваешь?
– С самого начала я догадывалась, что ничего хорошего не получится, но ты меня не хотела слушать, – отчитывала баронесса фон Штейн. – Что тебя мучает?
– Ты пришла ко мне, потому что сплетни в городе закончились?
– Знаю, что тебя гложет чувство вины, – не обратив внимания на мой выпад, ответила баронесса фон Штейн. – Иначе бы ты не принимала лауданум в таких дозах.
– Что ты об этом знаешь?
Баронесса фон Штейн помолчала немного, набираясь сил и начала:
– Знаю и всю жизнь живу с этим. Я тоже когда-то была молодой и совершала глупости…
Я с недоверием посмотрела на нее, в это верилось с трудом. Казалось, что баронесса фон Штейн и родилась такой обрюзгшей старой сплетницей.
– Когда я жила с батюшкой, у нас был сосед, я не буду называть фамилию… Его звали Алешенька. Мы с детства дружили и давали друг другу клятвы, что как только нам исполнится восемнадцать, то мы поженимся. Я даже верила в это… тогда…
У баронессы фон Штейн увлажнились глаза, и она достала платок, чтобы промокнуть им лицо:
– Когда мне исполнилось семнадцать, батюшка подошел ко мне и так важно сказал, что нашел мне будущего мужа – барона фон Штейна. Я запротестовала, он был старше меня и уже начал лысеть, но батюшка и слушать не стал. Сказал, что семья Алешеньки на грани разорения, что он мне не пара. Я уже стала выезжать, на меня обращали внимание молодые люди. Мне было интересно, нравилось блистать на балах и ходить в театр, а барон фон Штейн всегда покупал ложу. Алешенька почти никуда не выходил, и мы стали все реже видеться…
Я поняла, что это будет длинная история, и она меня уже заинтриговала. Зная стервозный характер баронессы фон Штейн, я догадывалась, что все закончится плохо. Позвонила в звонок и попросила Агнес принести нам кофе с пирожными.
– Я так завертелась в свете, – продолжала баронесса фон Штейн. – Что совсем забыла Алешеньку и нашу с ним клятву. Барон фон Штейн дарил мне дорогие подарки, у него был шикарный выезд… Я не любила его, но мне было приятно внимание. Узнав вкус богатства, уже не хотелось иметь скромную мещанскую жизнь. Однако ничего другого Алешенька не смог бы предложить. У них был скромный дом, и мы не смогли бы вести светскую жизнь. Даже в мои семнадцать с небольшим я уже была приличной стервой, – созналась баронесса фон Штейн.
Кто бы сомневался? Будто сейчас она изменилась? Я смотрела на баронессу и видела ее другими глазами. Зашла Агнес, чтобы накрыть кофейный столик. Когда она ушла, баронесса фон Штейн продолжала:
– Через несколько месяцев мне должно было исполниться восемнадцать, и батюшка устроил помолвку. Все было очень шикарно, ни батюшка, ни барон фон Штейн не пожалели на это денег. Только на пару секунд я вспомнила, что давала клятву Алешеньке, но тут же забыла. На следующий день он подошел ко мне поздравить с помолвкой. Мне стало стыдно. Он так просто, без зла сказал: «Я давал клятву и сдержу свое слово. Мне никто, кроме тебя, не нужен. Не буду спрашивать, почему ты так сделала. Я уйду, чтобы тебе не мешать…» Знаешь, в тот момент я думала, что он хочет устыдить меня. Мне на самом деле было стыдно, но вскоре я забыла.
До сих пор баронесса фон Штейн говорила спокойно, однако на этих словах голос ее дрогнул. Она закрылась руками, пряча от меня лицо:
– Я сидела на качелях в саду и вдруг увидела через ограду Алешеньку. Мы были добрые соседи, поэтому у нас был невысокий забор. Я немного смутилась, мне казалось, что он сейчас опять начнет меня спрашивать о помолвке, а он не стал. Он достал револьвер и выстрелил в себя… у меня на глазах, – баронесса закрыла глаза платком.
– Ну и сука же ты! – не выдержала я.
Теперь я поняла, под каким бременем баронесса фон Штейн жила все эти годы, успешно скрывая свои чувства.
– Это была моя единственная любовь. Барона я никогда не любила…
В это легко поверить. Я вспомнила тонкую жилистую шею барона фон Штейн, его почти лишенную волос голову. Высокомерный взгляд блеклых глаз, вечно опущенные углы рта.
– Я вышла замуж за барона, но я не стала счастливой, а даже наоборот.
Сейчас я была потрясена тем, что баронесса фон Штейн потеряла самообладание.
– Он меня простил, – всхлипывая, добавила баронесса фон Штейн.
– Кто? – не поняла я.
– Алешенька.
Меня смутил ответ. Я вглядывалась ей в лицо, ища следы помешательства:
– Во сне?
– Нет. Я говорила с ним через мадам Тадески. Она самый лучший медиум в городе. Я не забыла Алешеньку…
– Я тоже могу увидеть Артура?
– Да. Ты даже можешь сказать ему то, что не успела сказать. По крайней мере это успокоит тебя. Ты будешь знать, что сделала все возможное. Могу свести тебя с мадам Тадески, – ответила она и грузно поднялась с места.
Я согласилась. Все, что угодно, лишь бы покончить с чувством вины, что меня мучило…»