Проходит время.

Я встаю утром. Принимаю душ. Проглатываю горсть витаминов, которые должна принимать, и обновляю своё резюме.

Я создаю профиль в «ЛинкедИн»  , оставляю заявления и жду. Большую часть времени я вспоминаю, что нужно поесть. По ночам я пялюсь в потолок, пока не засыпаю. Иногда на это уходит слишком много времени.

Если мне и снятся сны, я их не помню.

Я делаю всё это, ничего не чувствуя. Если в моей груди всё ещё бьётся сердце, то я не слишком это замечаю. Мне пришлось уничтожить ту часть себя, которая была достаточно глупа, чтобы влюбиться в мужчину вроде Эдриана, и после этого от моего сердца мало что осталось.

Когда-нибудь, знаю, я буду оглядываться на этот период своей жизни и удивляться, какого чёрта я тогда думала. Может быть, я потом даже посмеюсь над всем этим, вероятно, со своим добрым, кучерявым мужем, который будет чуть старше меня и будет профессором в колледже или помощником регионального менеджера какой-нибудь богом забытой компании. Мы будем обмениваться с ним историями о сумасшедших подвигах нашей юности. Он расскажет мне о том, как сломал ногу, прыгнув в неглубокое озеро, я расскажу ему о том, как спала со своим боссом. Мы будет такого рода парой. Он не будет ревновать, потому что будет знать, что эти времена остались далеко позади.

Он будет знать, как и я, что нельзя состариться с кем-то вроде Эдриана.

Может быть, когда-нибудь мы с Эдрианом случайно встретимся. В таком большом городе это маловероятно. Но такое может случиться. Может быть, в какой-то момент он окажется вынужден сам ходить за покупками, и я встречу его в отделе мороженного, держа ребёнка на руках. Может быть, я притворюсь, что не узнала его.

Проходит месяц, и я нахожу себе новую работу. Зарплата здесь ниже, но мне хватает. Мой босс – терпеливый и понимающий. Нормальный человек, иными словами.

И я это ненавижу.

После своего первого рабочего дня я возвращаюсь домой и внезапно осознаю, в каком свинарнике живу. Номера дурацкой местной газеты за весь месяц разбросаны по моему кухонному столу, повсюду рассованы рекламные брошюры и стоят пустые бутылки от бог знает чего. У меня так давно не было выброса адреналина, что я принимаюсь за уборку. Я включаю телевизор, и финансовые новости бубнят на заднем фоне, пока я сортирую мусор.

Когда я иду на кухню к мусорной корзине, кое-что в одной из газет привлекает моё внимание.

По словам представителей приюта для животных, «ангел-хранитель» помог им сохранить за собой территорию; пушистые жители

Несмотря на то что от заголовка мне хочется закатить глаза, мне становится любопытно.

Я открываю раздел тем, интересных для широкой аудитории. И действительно, половину полосы занимает фотография Шелли, прижимающей к себе очень фотогеничную многопалую кошку с поразительными зелёными глазами.

Моё сердце болезненно сжимается.

…благотворитель, настаивающий на том, чтобы оставаться анонимным, пообещал Мастерсон постоянную поддержку её приюту и его миссии. «Он и правда наш ангел-хранитель», – говорит она. – «Я всегда верила, что в самый трудный час вселенная приходит на помощь, но до сих пор и не осознавала, сколько в этом правды».

Вселенная, блин.

Чёртов ангел-хранитель? Вот уж вряд ли.

Я смеюсь и плачу, и потом снова смеюсь.

А мне он и слова не сказал. Да и с чего бы? Он же не знал. В список его обязанностей не входит оповещать меня о каждом благотворительном проекте, в котором он решил поучаствовать.

То, что он делает это анонимно, вот что новое. Это означает, что он выступает в их поддержку не как представитель «Райзингер Индастрис», но как частное лицо. Как если бы это действительно было для него важно.

Моё сердцебиение приходит в норму. А вместе с ним возвращается и боль в груди, и я задаюсь вопросом, исчезнет ли она когда-нибудь полностью.

*** 

Когда я снова появляюсь в приюте, в котором заново покрасили стены и увеличили собачник, Шелли обнимает меня и плачет.

– Я думала, что ты можешь вернуться, – шмыгает она носом. – Я на это надеялась. После того, как мы случайно встретились…

Она останавливается и смотрит на меня. У меня складывается впечатление, что она умалчивает о множестве вещей.

– Я просто так рада, что ты здесь, – говорит она наконец.

Я ломаю себе над этим голову, пока наблюдаю за тем, как играют собаки, бросаю им мячики и палочки и сижу на скамейке с пожилым биглем, который просто хочет обниматься целый день. Я знаю, что ему будет трудно найти новый дом, и пытаюсь не думать об этом, пока чешу ему за ушами.

Единственной действительно хорошей вещью на этой новой безнадёжно скучной работе является то, что она оставляет мне достаточно времени и энергии на то, чтобы снова заняться волонтёрством. Это так странно, словно я вернулась в прошлое на пять лет назад в место, которому больше не подхожу. Всё остальное осталось почти прежним, но изменилась я сама.

Я начинаю проводить в приюте выходные, вечера и иногда даже раннее утро. Когда я мимоходом упоминаю об этом при своём новом боссе, он предлагает мне перейти на более гибкий график работы, чтобы поддержать мои филантропские начинания. Видите ли, он обожает животных.

Я словно оказалась на чёртовой другой планете.

Когда Шелли заходит в комнату, атмосфера меняется. Каждая собака поднимает голову, и все они смотрят на неё и ждут её команды.

– Сидеть, – негромко говорит она, и они все слушаются.

Эта женщина пугает, и я её обожаю.

– Мэг, ты в порядке? – она подходит и кладёт руку мне на плечо. – Иногда мне кажется, что ты как будто находишься за миллион миль отсюда.

Это так очевидно? Я чувствую, как у меня начинают гореть уши.

– Извини. Я попытаюсь быть внимательнее. Я просто…

– Нет, нет, нет. В этом нет ничего плохого, – она присаживается рядом со мной. – Я просто беспокоюсь за тебя, вот и всё. Если когда-нибудь захочешь поговорить, я рядом.

– Знаю, – вздыхая, я смотрю вниз на свои руки на коленях. Они просто лежат неподвижные, словно не знают, что им делать. Словно мне на всё требуется дополнительное усилие. На то, чтобы дышать. Думать. Всё моё тело неподъёмное и вялое. – У меня были кое-какие проблемы на прошлой работе. Я рада, что ушла. Не то, чтобы это был мой выбор. Но, думаю, это было правильно, пусть даже в то время это казалось чем-то ужасным.

– Та работа точно была не для тебя, – кивает Шелли. – Каждый раз, когда мы случайно встречались, я видела, что она по капле выдавливала из тебя жизнь. Но ты и сейчас не счастливее, Мэг. Ты всё ещё выглядишь так, будто носишь на плечах весь мир. Ты правда оставила всё позади?

Конечно же, нет. Но как я могу объяснить ей это, не признаваясь в том, что спала со своим боссом? Не хочу, чтобы Шелли знала это обо мне. Это кажется таким незрелым, таким глупым. Я буду выглядеть оторванной от реальности, неспособной принять тот факт, что парень с настолько высоким социальным статусом не хочет остепениться и завести детей с кем-то вроде меня. Неважно, насколько сильно ему нравится секс, мне никогда не стоило принимать это за любовь.

Несмотря ни на что, это не было ошибкой. Я знаю, что не было. Он что-то чувствовал ко мне и сбежал от этого так, что только пятки сверкали. Если он собирается так себя вести, я не хочу, чтобы он оставался в моей жизни.

– Сложно отказаться от образа человека, который создал в своей голове, понимаешь? – говорю я наконец. Без контекста это лишено смысла, но с Шелли это редко имеет значение. – Даже если знаешь, что он далёк от реальности. Мы как будто видим только кусочки картины и заполняем промежутки тем, что мы хотели бы там видеть.

Она кивает. И снова мне начинает казаться, будто она мне что-то не договаривает, и я не могу представить, что именно. Шелли редко из-за чего прикусывает язычок.

– Что ж, что бы ни происходило, я знаю, ты будешь в порядке, – она сжимает моё плечо. – Дай мне знать, если я могу чем-нибудь помочь.

Я обещаю ей, что так и сделаю, но не могу представить, чем кто-либо может помочь мне сейчас.

*** 

По какой-то причине я продолжаю переключать телевизор на финансовый канал. Это было всем, что мне было нужно знать, когда я работала на Эдриана, но к моей теперешней жизни это почти не имеет никакого отношения. И тем не менее, я остаюсь в курсе событий. Когда не показывают ничего получше, я узнаю о последних слияниях и поглощениях и диких спекуляциях.

Полагаю, я просто привыкла к этому. Сейчас это уже что-то вроде колыбельной или повторного показа «Сайнфелда» для тех, кто вырос в 90-е. Хорошо, когда в мире есть хоть что-то постоянное.

Но Джим Крамер сегодня прямо-таки брызжет слюной. Должно быть, что-то случилось. Воздушной тревоги я пока не слышала, так что вряд ли это что-то настолько серьёзное, но я всё равно переключаю внимание на экран, пока собираю посуду.

– …и после этого беспрецедентного шага чего вы ожидаете в будущем? – спрашивает один из дикторов.

– Знаете, Джон… безусловно, мы видели такое и раньше, такие большие разочарования, но со временем, думаю, это станет лишь одним из эпизодов в истории компании. Конечно, всё зависит от того, какое впечатление произведёт новый исполнительный директор. Но нет никаких признаков того, что до этого компанией плохо управляли. В конечном итоге, думаю, люди забудут имя Эдриан Райзингер.

Я умудряюсь не уронить стакан, который держу в руках, но, оглядываясь назад, не совсем понимаю, как мне это удаётся.

– Рановато для кризиса среднего возраста, – говорит кто-то другой. – Люди начнут задумываться над тем… вообще-то, мы уже сейчас слышим предположения, что причиной его отставки, вероятно, стала проблема с коррупцией или какая-то другая проблема компании, с которой он не захотел иметь дела. И именно эти мысли будут крутиться у всех в головах завтра, когда откроется биржа.

Онемевшими пальцами я набираю его имя в поисковике на своём телефоне. Тут же всплывают пять или шесть новостных заголовков. Есть и видео. Мне не хочется нажимать на кнопку «Проиграть», но я всё равно нажимаю. 

– Я уже прокомментировал это… я сказал всё, что собирался. Это никак не связано с «Райзингер Индастрис». Их ждёт многообещающее будущее и без меня. Эта должность никогда мне не подходила, и я для неё тоже никогда не подходил. Я сожалею лишь о том, что мне потребовалось столько времени на то, чтобы это понять. 

Я сажусь, потому что ноги перестают меня держать.

Он жил ради этой компании. Она – всё, что у него есть. Всё, что у него когда-либо было. И теперь он просто… уходит?

Паника царапает мне горло изнутри, и я понимаю, что всё это время я боялась за него. Не понимаю, как он может обходиться без меня, и что это как не гордыня? Всё это время я считала его высокомерным, но сама при этом начала верить в то, что незаменима для него.

Очевидно, что это не так.

Быть секретарём Эдриана было моей идентичностью. Долгие пять лет это являлось всем, кем я была. Мне не хотелось верить, что я позволила этому просочиться в меня так глубоко, но это случилось. Эдриан прекрасно обойдётся без меня. Он прекрасно обойдётся и без компании. Вообще-то, он скорее всего вернётся к писательству. Он человек многих талантов, в отличие от меня. Если не считать талантом способность взаимодействовать с невыносимыми людьми. Прямо сейчас она мне не особенно пригождается.

Той ночью боль в сердце не даёт мне уснуть. Хотелось бы мне просто забыть об всём этом. Его жизнь и моя больше не связаны. Вообще-то, я не планирую даже разговаривать с ним когда-либо снова.

И всё же.

И всё же.

*** 

Когда Шелли спрашивает, могу ли я прийти в среду немного пораньше, я обсуждаю это с боссом, и он говорит, что конечно же я могу. В приют должен прибыть фургон с большим количеством пожертвований, и чтобы разгрузить его, им нужна вся возможная помощь.

Я готова посвятить пару часов своего времени изнурительному труду, если это поможет мне забыть обо всём, о чём мне нужно забыть.

Несмотря на то, что я ухожу с работы вскоре после ланча, я всё равно оказываюсь одной из последних прибывших волонтёров. Здесь полно народа: у Шелли всегда был дар заставлять людей засучить рукава.

Подходя к маленькой толпе, я вижу то, от чего моё сердце грозит выскочить из груди.

Это не он. Это не он. ЭТО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ОН.

Даже учитывая то, что мне известно, Эдриан не из тех людей, кто стал бы это делать. Заниматься физическим трудом? Он скорее из тех, кто выпишет чек и посчитает, что сделал достаточно. Но если это не его затылок, нелепо торчащий над воротником удивительно знакомой футболки, я проглочу свою туфлю.

Я просто смотрю на него. Я никогда раньше не видела его в джинсах. Я никогда раньше не видела его в обычной одежде. Я вообще не видела его так долго после того, как в течение пяти лет видела его каждый рабочий день и часто и по выходным тоже, что мне начинает казаться, будто моё сердце вот-вот взорвётся.

– Эдриан? – зову я полушепотом.

Он поворачивается.

У него в глазах мелькает это классическое «только что увидел призрака» выражение, но я не могу отвести взгляда от его рта, потому что он наконец позволил своей упрямой щетине отрасти: ничего слишком дерзкого, всего лишь полдюйма аккуратно подстриженной бородки. Она лишь на оттенок темнее цвета его волос на голове, с вкраплением золотисто-красного. Ему идёт.

Надпись на его футболке гласит: СОХРАНЯЙТЕ ОСТИН НЕОБЫЧНЫМ.

– Шелли сказала мне, что тебя здесь не будет, – тихо говорит он.

– Шелли солгала, – отвечает сама Шелли, появившись из-за нагромождения коробок и стряхивая пыль с рук. – Вам двоим нужно поговорить. Меган, пожалуйста, дай ему шанс. Вы можете занять мой офис. Эдриан, иди. Скажи ей то, что сказал мне. Или, клянусь Богом, я притащу тебя туда за ухо, если вздумаешь мне перечить, и мне плевать, сколько денег ты пожертвовал.

Я могу только пялиться на неё. Понятно теперь, почему моё присутствие было так необходимо здесь сегодня.

– Какого чёрта здесь происходит?

Она только пожимает плечами.

– Я сложила всё воедино. Я вспомнила, как ты говорила, что работаешь на его компанию, так что, когда он тут внезапно объявился, у меня возникло подозрение, что это неспроста. Мне даже не пришлось особо стараться, чтобы вытянуть из него всю эту печальную историю, скажу я тебе. Что-то в держании на руках котёнка заставляет мужчин признаваться во всех их грехах. Я не говорю, что ты должна простить его, но я просто не могу и дальше смотреть на то, как вы чахнете вдали друг от друга. Разберитесь уже со всем этим как-нибудь, ради всех нас.

Прямо сейчас я не могу смотреть на Эдриана, не хочу на него смотреть, но он касается моей руки.

– Думаю, нам лучше пойти, – говорит он, и на его губах появляется намёк на неуверенную улыбку. – Она меня пугает.

Онемевшая, со звоном в ушах, я следую за ним. Он садится на край её стола, может быть, так он пытается избежать повторения того, как мы всегда разговаривали с ним раньше. Раньше я бы инстинктивно села в кресло для посетителей, в то время как он расположился бы за столом.

– Я сожалею почти обо всех словах, которые когда-либо говорил тебе, – начинает он, у него тихий и хриплый голос. – Но больше всего я сожалею о том, что солгал тебе насчёт е-мейлов. Я пытался защитить тебя, но…

– Ты злоупотребил моим доверием, – шиплю я. – По-твоему, это нормально?

– Очевидно, нет, – говорит он, снова выглядя раздражённым. – Разве я сказал, что считаю это нормальным? Разве я когда-либо хотя бы намекал на то, что считаю то, что когда-либо делал в своей жизни, нормальным и правильным? Это было тем, чем было, Меган. И я думал, что нравлюсь тебе за то, кто я есть. Я думал, ты… – он замолкает, вздыхая. – Ты так смотрела на меня тем вечером, когда я выгнал твою мать из твоей квартиры, что могу поклясться, в тот момент ты любила меня.

– Может быть и любила, – мой голос дрожит, и я едва узнаю его. – Пару мгновений. На которые забыла о том, кто ты есть на самом деле.

Он опускает голову на руки на мгновение, ерошит пальцами волосы и снова поднимает на меня глаза.

– Ты всего лишь хочешь извинений, Меган? Ты поэтому здесь? Или ты здесь потому, что до сих пор что-то чувствуешь ко мне? Кажется ли тебе, будто ты двигаешься по жизни словно сомнамбула? Забилось ли твоё сердце сильнее в первый раз, когда ты услышала моё имя с тех пор, как пришла тогда ко мне домой? Снюсь ли я тебе? Просыпаешься ли ты с моим именем на губах? – его тон становится мягче, и я ненавижу его за то, что он пытается пробудить во мне всю ту страсть, которой, как он знает, я не могу противиться и которую не могу контролировать. – Потому что со мной такое было. Вот каково мне теперь, Мэг. Я не могу забыть тебя. Не то, чтобы я думал, что у меня получится. Но мне казалось, что сбежать будет проще.

– Так для чего всё это? – я дышу чаще, и не знаю, гнев ли тому причина, волнение или какая-то извращённая смесь того и другого. – Ты отдал кучу денег, чтобы спасти щенков, и появился здесь весь такой в стиле грандж рока, чтобы и правда замарать руки, и думаешь, что это всё исправит? – в моём голосе появляются визгливые ноты, но я ничего не могу с собой поделать. Вероятно, я и правда теряю рассудок.

Он раздражён. По крайней мере, эта эмоция мне знакома.

– Клянусь тебе, я не знал. Шелли скажет тебе. Я спрашивал её тысячу раз перед тем, как пришёл сюда, каждый раз, чтобы только быть уверенным в том, что ты не окажешься нигде поблизости. Я не хотел, чтобы ты узнала. Особенно потому, что я не хотел, чтобы ты так думала.

– Так почему тогда ты здесь? – хочу я знать.

– Уж лучше это, чем напиваться до смерти, сидя на полу в своей кухне, – говорит он. – А именно это и светило мне в противном случае.

– Мне тебя нисколько не жаль, – говорю я ему, потому что на самом деле мне его жаль. Проклятье.

Эдриан вздыхает.

– Хорошо. Но ты не ответила на мой вопрос.

– Что? – я полностью потеряла нить разговора.

– Я всё ещё тебе не безразличен? – спрашивает он. – Хотя бы немного?

У меня на глазах тут же наворачиваются слёзы. Как могу я изображать безразличие, когда он стоит передо мной и так выглядит?

– Конечно! – я почти кричу. – После того, как моя мама ушла, я… – мой голос снижается почти до шёпота. – …я не думала, что это вообще возможно –чувствовать подобное по отношению к кому-либо.

Боль на мгновение искажает его лицо. Он сокращает дистанцию между нами, нежно берёт мои руки в свои и держит их, пока говорит. Это такой неявный жест доминирования, и, вероятно, мне не должно это нравиться, но мне нравится. До сих пор.

– То, что я ушёл тем вечером, – было моим самым худшим поступком в жизни, – признаётся он. – И поверь мне, это кое-о-чём говорит.

Я слегка усмехаюсь.

– Я тебе не верю.

– Поверь, – говорит он. – Я знаю, что разбил тебе сердце тем вечером. И я знал, что так случится. Я был чёртовым эгоистом. Я был эгоистом всю свою жизнь, Мэг, о чём, уверен, ты знаешь. Но важно то, что я тоже это знаю. Я всегда это знал, но сейчас всё по-другому. Я впервые в жизни в полной мере ощутил последствия своих действий, и если ты думаешь, что признать это – не унизительно… неважно. Речь не обо мне – в этом-то и дело. Всё в моей жизни всегда было тем, что можно было не ценить. Что можно было в любой момент заменить. Знаешь, как много машин я разбил ещё до того, как мне исполнилось шестнадцать? – он издаёт смущённый смешок. – И я никогда не причинял кому-то настолько сильную боль, чтобы этот человек не возвращался, помаши я перед ним своим бумажником. Мои родители всегда говорили мне больше дорожить тем, что я имею, но я даже не понимал значения этих слов.

Он быстро облизывает губы и смотрит на меня, и я чувствую прилив возбуждения, который не ощущала месяцами. Для меня это слишком, слышать, как он изливает то, что у него на сердце, чувствовать касание его рук, и, помоги мне бог, я просто хочу его.

Но я знаю, что должна дослушать его до конца. Я моргаю, пытаясь заново сосредоточиться на его словах.

– До того, как ты появилась в моей жизни, я этого не знал, – говорит он. – Я всегда буду сожалеть о том, что сказал тебе, о том, что сделал. Я беспечно обошёлся с единственным, что действительно имело значение.

Я пристально смотрю на него, пытаясь разобраться в поднимающейся во мне буре чувств.

– О чём ещё ты солгал?

– Давай поглядим, – он смотрит на меня, ища что-то в моём лице. – Я солгал, когда сказал, будто не думаю, что продолжать спать вместе – хорошая идея. Солгал, когда сказал, что та ночь, когда я заставил твою мать отречься от тебя, была ошибкой. Знаю, я должен сожалеть об этом, но, чёрт возьми, я нисколько не сожалею. Надеюсь, она никогда не заговорит с тобой снова. Меня убивает то, что это причинило тебе боль, но я знаю, что она была вредна для тебя, – на его губах мелькает тень улыбки. – Может быть, даже в большей степени, чем я, если это вообще возможно.

– Ты не был вреден для меня, – я всхлипываю, не в состоянии больше сдерживаться. – Почему-то, не знаю, почему, ты был именно тем, кто был мне нужен. Когда мы были вместе, и я имею в виду не только, когда мы трахались, я имею в виду, когда мы просто были вместе, когда ты не чувствовал необходимости вести себя как мой босс… это всегда ощущалось правильным.

– Я знаю, – он касается моего лица робким прикосновением. – Я знаю. Это и напугало меня до чёртиков.

– Почему ты ушёл из компании? – наконец спрашиваю я.

– Потому что я больше не хочу быть тем человеком, – он говорит это со всей убеждённостью, и что-то переворачивается у меня внутри. – Не знаю, кем я хочу быть, но «Райзингер Индастрис» теперь для меня в прошлом. Конечно, компания всё ещё принадлежит моей семье, и я всё ещё безобразно богат, – он слегка улыбается. – Но я стараюсь отдалиться от этого настолько, насколько могу. Я ненавижу то, каким небрежным, беспечным человеком я был. Но больше всего я ненавижу то, что ты всегда будешь смотреть на меня и видеть того, кто причинил тебе боль.

– То, что ты отошёл от дел компании, не исправит этого, – бормочу я. Я больше не могу этому сопротивляться. Я приподнимаюсь на цыпочки и целую его. В приглушённом звуке, который он издаёт, я различаю удивление, удовольствие, может быть, даже некоторую долю замешательства. Но никакого замешательства не ощущается в том, как он целует меня в ответ.

Я опускаю голову ему на грудь и слышу, как сильно бьётся его сердце. Когда он начинает говорить, я чувствую, как вибрирует его грудная клетка.

– Знаешь, до встречи с тобой, я за десять лет не написал ни строчки. Больше, чем за десять лет. Мой отец это ненавидел. Когда мне было двенадцать, он нашёл мои дневники и сжёг их. Передо мной уже расстилалось моё будущее. Он не хотел, чтобы я впустую тратил своё время. И то непреодолимое желание, которое я почувствовал, когда встретил тебя, – помимо очевидного, – та потребность взять ручку и позволить истории свободно течь из меня – они напугали меня до чёртиков. Заставили меня злиться. Это был гнев моего отца, теперь я понимаю это. Это был мой страх перед ним, преследующий меня до сих пор.

– Но я не мог заставить себя просто игнорировать всё это. Каждое слово в е-мейле, который я тебе тогда написал, было правдой. Ты не была похожа на женщину, которую мне полагалось хотеть, но ты была так отчаянно сексуальна, что я знал, я погублю тебя, если позволю себе это. Поэтому я не позволил.

– Вместо этого я стал писать. Я выплёскивал всё в историях, и не только в тех, которые публиковал. Были ещё те, которые я не посмел опубликовать, потому что знал, стоит тебе их увидеть, как ты сразу же узнаешь в них себя. Вроде истории о том случае, когда в коридоре дребезжало вентиляционное отверстие, а мастер всё не приходил и не приходил, и ты вскарабкалась на поставленные друг на друга стулья и починила его ножом для масла. Я никогда не встречал таких женщин, как ты; чёрт, я никогда не встречал таких людей, как ты. То, как ты говорила со мной, прямо, не боясь задеть мои чувства, не щадя моё эго. Вскоре моей единственной фантазией стала ты, ты дразнила меня и улыбалась мне этой своей улыбкой, пока я не нашёл способа заткнуть тебе рот, – он снова быстрым движением облизывает губы. – Извини. Я пытаюсь не увлекаться, но это сложно.

Я издаю совершенно недостойное хрюканье, вероятно, оставляя немного соплей на его рубашке. Он даже не вздрагивает. Это и правда любовь.

– Да, – бормочу я. – Я заметила.

Какое-то время наше молчание нарушает только стук наших сердец.

– Я ненавидел себя за то, что уволил тебя, – говорит он. – Я действительно думал, что так будет лучше. И я действительно собирался только оставить тебе уведомление и уйти, но, чёрт, Мэг... Я ничего не мог с собой поделать. Ты была нужна мне, в последний раз. А затем я только и делал, что переживал за тебя. Я знал, что ты никогда не примешь от меня помощи, так что это было единственным, что я мог сделать. Пусть даже это почти убило меня. Но я знал, я знал, что ты будешь в порядке. Когда Шелли сказала мне, что у тебя новая работа, я нисколько не удивился, – он вздыхает и смотрит на меня с такой нежностью и заботой, что увидь его сейчас кто-нибудь из офиса, они бы ни за что его не узнали. Но только не я. Я уже видела это в нём раньше, вспышками, чувствовала это в его прикосновениях. – Я так чертовски по тебе скучал.

– Это было так странно, правда? – я издаю короткий смешок. – На протяжении пяти лет мы разговаривали друг с другом почти каждый день, – у меня сдавливает горло, произнести эти слова так трудно. Я всё ещё чувствую привкус страха на языке. Всё ещё жду, что он вот-вот развернётся и снова сбежит. – Я тоже скучала по тебе.

Он берёт в ладони моё лицо и наклоняется ко мне, встречая мои губы на полпути, но не целует меня. Пока нет.

– Твои чувства ко мне изменились? Я имею в виду, действительно изменились? Не считая того, что ты сейчас ненавидишь меня за всё то дерьмо, которое я сделал, на что имеешь полное право.

– Нет, – шепчу я.

– Хорошо, – он губами касается моих губ. – Я хочу поговорить с тобой, Мэг. Хочу, чтобы у нас был долгий разговор. Хочу разговаривать с тобой часами, объяснить всё и извиниться перед тобой тысячу раз. Но прежде я хочу заняться с тобой любовью. Не трахнуться, понимаешь? Мы уже достаточно трахались и будем трахаться ещё. Мне это нужно. Тебе это тоже нужно, – он наконец целует меня. Медленно и долго, и из-за этого всё моё тело начинает покалывать. – Знаешь, как долго я тебя хотел? – спрашивает он меня хриплым голосом. – Каждый чёртов день своей жизни. Каждый раз, когда ты надевала одну из тех своих юбок с боковым разрезом, и я был вынужден дрочить под столом один или два раза в день, просто чтобы суметь сосредоточиться на работе. Уже несколько лет, каждый раз, когда я кончаю, я представляю, как моя сперма покрывает твою кожу. Не могу представить, чтобы когда-либо я захотел кого-то другого.

Всё моё тело трепещет.

– Мне это понравилось, – признаюсь я. – То, как ты тогда пометил меня. Я до сих пор иногда думаю об этом, особенно в те моменты, когда меньше всего этого хочу.

– Пойдём со мной домой, – шепчет он, утыкаясь носом в мою шею. – А то ещё немного и мне придётся оттрахать тебя прямо здесь и тем самым разрушить весь мой план.

– Домой? – я поднимаю на него глаза. – Ты имеешь в виду, к тебе домой?

Он кивает, улыбаясь.

– Да, – говорит он. – Ко мне домой. В мою кровать. Что ещё это могло означать?

– Вот же засранец, – я сердито смотрю на него, улыбаюсь и плачу одновременно. Понятия не имею, что за чертовщина сейчас происходит. – Ты солгал мне. Все те россказни о том, что ты никогда никого не приводил в свою спальню. Спорим, всё это неправда?

– Умру, если совру, – говорит он. – Можешь проверить записи с камеры наблюдения, если хочешь.

– И почему это, чёрт возьми, я буду исключением?

Эдриан пытается сдержать улыбку и на мгновение закрывает глаза.

– Думаю, ты и сама можешь догадаться, Мэг.

– Всё равно скажи, – я прижимаюсь к нему, снова устраивая голову на его груди и игнорируя громкий голос в моей голове, говорящий мне, что это плохая идея. – Мне нравится, как вы обращаетесь со словами, мистер Райзингер.

Он вздыхает и отводит мне за ухо непослушную прядь.

– Потому что ты – мой дом, Меган. И так было всегда.

Он целует меня, и как бы это ни было невероятно, я ему верю.