Отстоять Мадрид!

Париж ведет в Барселону. — Мадридская реальность. — В гостях у Листера. — Знакомство с Кабальеро. — Танки прибыли! — Берзин за работой. — формируем бригады. — Цена анархии. — Теруэль и дисциплина. — Два лица Миахи. — Александр Родимцев.

Осень 1936 года... Республиканская Испания ведет отчаянную борьбу против фашистских мятежников. Соглашение 27 европейских государств о невмешательстве в испанские дела превращается в фикцию. Германия и Италия открыто помогают франкистам оружием, снаряжением, людьми, готовят интервенцию, чтобы превратить Пиренейский полуостров в еще одну базу фашизма и свой плацдарм. А правительства Англии и Франции препятствуют Испанской республике приобретать за границей оружие, фактически участвуя в необъявленной военно-экономической блокаде законных властей испанского народа. В трудные для Республики дни развернулось международное движение солидарности с нею. Одну из самых существенных ролей сыграли в нем советские люди. Из черноморских портов отправились к берегам Испании наши корабли с продовольствием, снаряжением, вооружением. Пароходами, самолетами, поездами прибывали в Испанию и наши добровольцы, военные специалисты. Они стремились помочь Республике, еще почти не обладавшей регулярными силами, создать кадровую армию, отбить натиск объединенных сил реакции и отстоять от фашистов столицу страны Мадрид.

В начале октября мятежники начали наступление на Мадрид с четырех сторон, а фашистское подполье — «пятая колонна» — усилило свою деятельность в самом городе.

12 октября испанцы ежегодно празднуют открытие Америки Колумбом. Именно в этот день главарь мятежников генерал Франко, находившийся в Толедо, собирался провести свои отряды церемониальным маршем по площадям и улицам Мадрида. Газеты всех западноевропейских стран были переполнены сообщениями, перепечатывавшимися из фашистских источников, о скором и неизбежном падении республиканского правительства, о том, что вот-вот будут перерезаны последние дороги, связывавшие Мадрид с Альбасете и Валенсией, что испанская столица уже находится едва ли не в кольце вражеских войск.

Тревожное чувство охватило нас, когда мы, два советских командира-добровольца, я и полковник Б. М. Симонов, следовали железной дорогой в республиканскую Испанию по маршруту Москва — Берлин — Париж и просматривали свежие газеты. Действительно ли Мадрид уже в кольце, или это просто очередная утка буржуазных журналистов?

Сменяются заоконные пейзажи. Проехали бедные нивы панской Польши, осталась позади польско-немецкая граница, и вот мелькают перед глазами таблички на немецком языке: перрон номер такой-то, касса находится там-то, комендатура там-то, до ресторана столько-то метров в таком-то направлении, вокзал лежит по ту сторону, на прогулку пассажирам отведено столько-то минут и т. д. Это Берлин!

В пути к Парижу особенно не нравилась нам одна дама из соседнего купе, бросавшая на нас взгляд каждый раз, как мы проходили мимо. Не следит ли она за нами? Это предположение оказалось верным, но совсем не в том плане, как мы думали. Уже в Испании мы встретили ее еще раз вместе с другой группой советских командиров, и там выяснилось, что она сопровождала нас, будучи персонально ответственной за наше благополучное прибытие.

В Париже мы остановились в советском посольстве и прежде всего попросили сообщить новости о положении в Испании. Товарищи передали нам всю имевшуюся в их распоряжении информацию, но предупредили, что она весьма неполна и что ее нужно считать предварительной. Действительно, в Испании мы выяснили, что многие сведения были верны лишь приблизительно, а другие устарели. По сравнению с тем, что печаталось в буржуазных газетах, информация из посольства выглядела очень оптимистичной. Истина же, как оказалось, лежала посередине.

Париж интересовал нас в трех отношениях. Во-первых, мы хотели воспользоваться случаем и осмотреть достопримечательности города. Делать это пришлось урывками, ибо времени было в обрез. Во-вторых, нам недоставало многих вещей, которые, как объяснил сотрудник посольства, обязательно понадобятся в Испании. Пришлось поэтому ходить по магазинам. Французский язык мы знали слабо, к тому же старались действовать так, чтобы не вызвать у продавцов подозрений и чтобы по покупкам трудно было догадаться, кто мы и куда едем. Все это доставило нам массу осложнений. В-третьих, поскольку писать домой было нельзя, хотелось купить какие-либо сувениры «со значением», чтобы жены догадались, что это шлют мужья и что они здоровы. В посольстве обещали переслать подарки без задержки.

От Парижа до Тулузы доехали очень быстро. Плодородные равнины Средней Франции сменились холмами Центрального массива с их скучным ландшафтом, а затем зазеленела Гароннская низменность. От Тулузы местный поезд, уже гораздо медленнее, покатил к испанской границе. Все выше становились холмы, все суше почва, все беднее растительность. Потом весь горизонт заслонили горные хребты. Это Пиренеи, а за ними лежит Испания. Новая остановка, небольшой отдых.

Вероятно, нас ждали. Подошел какой-то человек, спросил по-французски: «Кто вы?» Потом переспросил по-русски с акцентом еще раз: «Вы русские?» Махнул рукой в сторону гор и пошел вперед, а мы — за ним. Шли сравнительно недолго, хотя путь был тяжелым. Наконец, человек остановился и показал назад: «Франция», потом ткнул пальцем себе под ноги: «Испания». Так мы перешли границу.

До Барселоны добирались уже испанским поездом. Дорога была в запущенном состоянии. Поезд сначала шел полупустым. Вооруженные люди почти не встречались. Спокойно стучали колеса, тихо поскрипывали вагонные тормоза. Было похоже на дачную прогулку, ощущение войны отсутствовало. Однако как только вырвались из Каталонских гор и поезд помчался вдоль морского берега, картина изменилась. Вагоны заполнились шумной молодежью в зимних куртках с засученными рукавами; крестьянами с корзинами необычной формы; безукоризненно одетыми сеньоритами. Замелькали береты, высокие круглые фуражки, черно-красные анархистские ленты и флажки, ручные гранаты и пистолеты.

В Барселоне мы встретились с советским консулом В. А. Антоновым-Овсеенко. Впервые я познакомился с ним в 1924 году, когда он был начальником Политуправления Реввоенсовета, и теперь сразу узнал его: широкий, чуть улыбчивый рот; острый и длинный, «гоголевский» нос; щелочки близоруких глаз из-под очков. Этот человек прошел большой и сложный путь. Будучи одним из руководителей Петроградского военно-революционного комитета во время Октябрьского вооруженного восстания, он арестовывал в Зимнем дворце Временное правительство. В годы гражданской войны Антонов-Овсеенко командовал Украинским фронтом и являлся наркомом военных дел УССР, а потом работал на ответственных постах в Малом Совнаркоме и в НКВД. Ряд лет он провел за границей, где был советским полпредом.

Владимир Александрович казался очень усталым. Рассказывая нам о положении в Испании, он держался спокойно, но губы его во время беседы нервно подергивались. Речь была образной и яркой, фразы — резкими.

Обстановка, судя по его словам, была неважной: лучше, чем сообщали буржуазные журналисты, но хуже, чем мы услышали в Париже. Мятежники стоят под Мадридом. Юго-Западная Испания почти вся потеряна Республикой. В воздухе господствует фашистская авиация. Агрессия Германии и Италии под видом сотрудничества с фалангистами нарастает. В лагере мятежников идет грызня между соперничающими группировками. Но еще сильнее, к сожалению, несогласие в стане Республики между коммунистами, социалистами, анархистами и левыми республиканцами. Политика премьера правого социалиста Ларго Кабальеро двусмысленна и непоследовательна. Регулярной армии в полном смысле слова еще нет. Марокко не получило независимости. Этим пользуются фашисты, ведут там демагогическую пропаганду и набирают мусульманские отряды в свои войска. Баскония и Каталония требуют самоуправления, а правительство идет им навстречу очень неохотно, и это вносит разлад в ряды антифашистов. Народные массы полны революционного энтузиазма и готовы на самопожертвование. Но им больше всех мешают анархисты, у которых отсутствует элементарная дисциплина: сегодня они воюют, завтра отдыхают. То уходят, не спросившись у старших командиров, в рискованные операции, то открывают врагу фронт. Захватывают на государственных складах оружие и прячут его. Никого не признают и ни с кем не считаются. Коммунистов они недолюбливают, социалистов презирают, государственных служащих ненавидят. От героизма переходят к панике, и наоборот. Работа тыла пока не налажена. Положение на фронтах трудное. Необходимо установить тесный контакт с испанскими коммунистами и опираться прежде всего на них, но в то же время вести себя лояльно по отношению к Республике в целом и не делать официального различия между разными республиканцами. Одним словом, закончил консул, чем скорее приступите к делу, тем будет лучше.

Самолетов в Барселоне не оказалось, а попасть в Мадрид по шоссе можно было только кружным путем. Поэтому автомобиль помчал нас сначала на юг, в Валенсию, а уж оттуда повернул на запад, к столице. Эта машина принадлежала губернатору округа Валенсия. Сияя улыбкой, он предупредил нас, что шофер надежный и мы можем не тревожиться. О чем следовало тревожиться, мы догадались уже возле Мадрида, когда шофер вытащил из кармана пистолет, положил его рядом с собой на сиденье и, указав рукой налево, в направлении юга, сказал: «Фашисты!»

Мадрид встретил нас сумерками и потушенными огнями. В городе рвались бомбы. Немецкие «юнкерсы» совершали свой очередной и безнаказанный налет. По улицам в минуты затишья перебегали люди. Один из них указал нам дорогу в советское посольство и вырвал из рук Б. М. Симонова сигаретку. Выяснилось, что народные милиционеры могут подумать, будто мы сигнализируем фашистским самолетам.

То, что прохожий назвал зданием посольства, оказалось гостиницей. Но жили в ней действительно советские граждане. Нас встретил корреспондент «Правды» известный журналист Михаил Кольцов. Мы бросились к нему с вопросами, однако в ответ услышали: «Положение в двух словах не обрисуешь, оно довольно сложное. Не хотите ли поесть?»

Впервые за последние дни мы поужинали как следует, а тем временем сами рассказывали Кольцову о новостях на Родине. Затем опять заговорил Кольцов: «Что вы, собственно, знаете о происходящем здесь?» Выявилось, что то, что мы знали, устарело. «Ну тогда я не буду рассказывать, только запутаю вас. Разберетесь сами постепенно, а сейчас скорее действуйте как военные. Тут находятся наши советники Берзин, Воронов и Иванов. Иванов пошел в Главштаб Республики. Большая часть его сотрудников только что перебежала к Франко. Берзин и Воронов скоро придут сюда».

Так мы стали вживаться в испанскую действительность. Особая Краснознаменная Дальневосточная армия, служба с Блюхером, мучившая меня полгода сильная ангина, совещания в Москве, проводы за границу, Польша, Германия, Франция — все подернулось какой-то дымкой и отошло во вчерашний день. Коричневый хлебец и апельсины на скрипучем столе, усмешка Кольцова, уличный мрак да отдаленные разрывы — вот окружающая нас реальность. Итак, с чего будем начинать?

В Испании. Военные советники Мадридского форонта. К. А. Мерецков (слева) и Б. М. Симонов. 1936 год.

Вошли военный советник артиллерист И. Н. Воронов и руководивший нашими советниками Я. К. Берзин. Мы обнялись и тут же стали намечать порядок дальнейшей работы. Я доложил Берзину о своих полномочиях, а он связался с республиканскими командирами и сообщил им о прибытии новой группы советских военных советников, Затем Ян Карлович сказал, что главная задача ближайших суток и недель — превратить Мадрид в крепость. Твердо рассчитывать можно было на коммунистов, на людей из министерства внутренних дел и на гражданское население города. Берзин расстелил на столе карту и начал показывать места расположения будущих оборонительных сооружений. Потом он направил нас с Вороновым в войска. Мне Берзин предложил отправиться к Э. Листеру, в 1-ю бригаду.

С товарищем Энрике Листером я встречался в Москве, где он, испанский коммунист, временно жил в эмиграции и работал на строительстве метрополитена. Бывший каменщик, Листер командовал 5-м полком народной милиции. Состоявший наполовину из рабочих (почти все они были коммунистами), 5-й полк являлся костяком республиканских сил. Незадолго до нашего приезда он стал основой смешанной бригады. Войска Листера уже отличились под Сесеньей. Но у его соседей дело шло хуже, солдаты нервничали, порой отступали. По полученным от пленных сообщениям, фашисты собирались применить здесь танки. Чтобы отразить танковую атаку, сюда послали артиллерийский дивизион. Николай Николаевич Воронов, как отменный артиллерист, как раз и должен был отправиться в этот дивизион.

Берзин являлся главным военным советником Республики, и для меня его распоряжения было достаточно. Но чтобы я мог поставить конкретную задачу перед испанскими частями как официально действующий военный советник, мне нужно было явиться сначала в Главный штаб за назначением. В помещении Главштаба встретил П. А. Иванова. Он познакомил меня с испанским офицером, одним из тех штабистов, кто остался служить Республике и не убежал к врагу. В Главштабе таких оказалось немного. Весь пылавший ненавистью к предателям, офицер сообщил, что на беглецов нечего рассчитывать. Никто из них не вернется. Еще раз созвонились с республиканским командованием. Нам сообщили, что новый Главный штаб будут формировать в Валенсии, а меня просят срочно поехать в войска и провести беседу о том, что дальнейшее отступление грозит крахом. Офицер стал собирать штабные бумаги, а я поспешил назад в гостиницу.

Берзин размышлял над планом оборонительных сооружений. Все ли тут верно? Вспомнили русскую поговорку: гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить. Чтобы не ошибиться, договорились втроем объехать рано утром окрестности города, посмотреть на местности, как лягут будущие окопы и брустверы.

Мне представили на выбор трех переводчиц. После некоторых колебаний я остановился на кандидатуре М. А. Фортус и позднее никогда о своем выборе не жалел. В Испании ее звали Хулиа, то есть Юлия. Муж Марии Александровны, по национальности испанец, погиб. Сама она после этого прожила в Испании лет пять, в совершенстве владела языком, отлично знала страну и ее обычаи, была рассудительной, быстро ориентирующейся в обстановке и храброй женщиной. Ей по плечу оказалась не только работа переводчицы, которую она выполняла блестяще. Как показала жизнь, она с успехом вела переговоры с любыми должностными лицами и в дальнейшем фактически являлась офицером для поручений.

Всю ночь мы не смыкали глаз, а утром объехали предместья Мадрида. Рекогносцировка позволила установить, что план обороны хорош. Я. К. Берзин, чтобы поскорее претворить его в жизнь, обратился за помощью к испанским коммунистам — члену республиканского правительства Висенте Урибе и его товарищам. Н. Н. Воронов поехал к артиллеристам, я — к пехотинцам смешанной бригады. Вскоре ее батальоны собрались в одно место. Гляжу, бойцы хмурятся. Явно думают, что сейчас им станут учинять разнос за отступление. Наступила тишина.

Поглядел я на ребят, посмеялся и начал рассказывать, как воевали мы в гражданскую войну в Советской России. Рассказываю, а сам посматриваю то на переводчицу, то на бойцов. Мария Александровна переводит очень экспансивно, голос звенит от напряжения, лицо горит. Солдаты, в свою очередь, реагируют горячо, повскакали на ноги, повторяют ее слова, жестикулируют. Затем посыпались вопросы. Чаще всего спрашивали, приходилось ли Красной Армии отступать, а если приходилось, то как мы это переживали и что при этом делали?

Снова начался рассказ. Приходилось, говорю, отступать, порой даже бежать, и нередко, но потом мы всегда восстанавливали боевую дисциплину, переходили в наступление и громили белогвардейцев. Главное, что помогало нам, — это наша политическая сознательность, организованность и опора армии на трудящееся население.

Относительно союза с трудящимися поняли все сразу. Насчет политической сознательности пришлось обстоятельно разъяснять, в чем она заключается и как толковать ее применительно к испанским делам. Тут же выступил листеровский комиссар, дополнивший то, что я сказал.

Долго пришлось говорить о дисциплине. Пока Фортус переводит, думаю про себя: вот так объясняем в бригаде, где три четверти бойцов — коммунисты и социалисты. А каково будет у анархистов? Позднее обнаружилось, впрочем, что солдаты всё, и сразу же, поняли правильно. Просто они хотели подольше послушать большевика, посланца Страны Советов.

Тяжелой темой оказалось все же отступление. Я старался напирать на мужское самолюбие: «Куда же отходить дальше? Ведь за окопами сразу начинается Мадрид! Будете отступать по его улицам, над вами девушки станут смеяться из всех окон, со всех балконов». Это действовало. Бойцы опускали головы. Вообще же беседа прошла хорошо, настроение в батальонах поднялось. На прощание солдаты попросили показать им какую-нибудь кинокартину про гражданскую войну в СССР. Я дал обещание такую кинокартину достать и постарался обещание выполнить как можно скорее. Позднее из Советского Союза было прислано несколько фильмов. Эффект они дали поразительный. Перед уходом листеровский комиссар потребовал от солдат дать обещание, что дальнейшего отступления не будет. Батальоны хором поклялись.

Эта клятва испанских рабочих и крестьян не была нарушена. Воины 1-й бригады дрались образцово и свой долг выполнили до конца, честно и мужественно. А сам Листер оказался превосходным командиром. Гордый, слегка самолюбивый человек, не выносивший даже малейшего намека на то, что его хоть как-то могут принизить или оскорбить, он в то же время свято охранял свою честь воина и коммуниста. Не случайно именно Листер стал командиром 1-й бригады, с которой фактически и начала свое существование регулярная армия Республики.

Долго испытывали мы трудности с вооружением. Оно было разнокалиберным, некомплектным, и его вообще недоставало, особенно боеприпасов. Транспортировка оружия из СССР не могла восполнить потребности республиканской армии. К тому же без конца возникали инциденты на море, тормозившие поставку материальной части. Закупки удавались Республике с большим трудом. Так называемые демократические буржуазные страны всячески препятствовали законному правительству Испании ввозить необходимое, а фашистские державы открыто посылали Франко специалистов, целые части и соединения, различную технику и вооружение.

Наша Родина в этих тяжелых условиях делала все, что могла, чтобы помочь истекавшей кровью Испанской республике. Многое зависело и от инициативы лиц, действовавших на местах. Чудеса находчивости проявлял, в частности, Берзин. Внеся свою лепту в создание прочной обороны у Мадрида, он уехал в Валенсию, где собирал всех вновь прибывающих военных советников и волонтеров вокруг организованного им Управления и направлял его работу. Под его контролем находились также прибывавшие в Валенсию и в другие порты торговые суда. Их грузы моментально учитывались, распределялись и шли в дело.

В начале ноября Мадрид испытал новый бешеный натиск франкистов. Испанские и только что созданные интернациональные бригады делали все, что могли, чтобы отстоять столицу. Фактически в те тяжелые дни дело обороны взяла в свои руки коммунистическая партия. Что касается правительства, то его решено было эвакуировать, так как опасность нарастала. Правительственные органы переводились в Валенсию. Я не знаю, как мыслилось это организовать, но, на мой взгляд, лишь усилия компартии удержали тогда дело от срыва. Хосе Диас, Долорес Ибаррури, Сантьяго Каррильо, Антонио Михе работали не покладая рук.

Различные учреждения уезжали в разное время, иногда никого ни о чем не извещая и не оставляя порой на старом месте никаких рабочих групп. Многие буржуазные чиновники думали только о себе. Отдельные члены правительства, принадлежавшие к разным партиям, потеряли контакт друг с другом.

Я находился в окопах, когда меня поздно вечером, кажется накануне 7 ноября, разыскали Михаил Кольцов и один испанский коммунист. Сообщив мне вкратце обстановку, испанский товарищ стал уговаривать меня немедленно связаться с Ларго Кабальеро. Крайне важно было, чтобы в Валенсии премьер сразу же возглавил работу государственного аппарата. Но коммунистов он мог не послушать, принять их настояния по своей обычной манере за некие «межпартийные интриги». А наемники фашистов марокканцы уже приближались к пригороду, в котором он жил. Как бы ни относиться к личности Кабальеро, в тот момент важнее всего было сохранить действенность центральной власти и единство усилий. Во что бы то ни стало необходимо уговорить его сейчас же отправиться в Валенсию, а русского военного советника он уважает и с его советом согласится.

Поехал я в домик премьера, но без особой надежды на успех. Кабальеро ложился спать в 22.00, и не было такой силы и таких событий, чтобы они заставили его отказаться от раз навсегда принятого распорядка. Как только он засыпал, его связь с внешним миром обрывалась, всякий доступ к нему был закрыт. Когда мы ехали, один из сопровождавших меня испанских товарищей показывал дорогу. Другие были тотчас посланы на шоссе Мадрид — Валенсия, чтобы встретить там премьера.

Приезжаем, Нас встречает секретарь. Я через переводчицу объясняю ему, в чем дело. Объясняю долго и настойчиво, но без толку. Секретарь твердит свое: глава правительства спит, будить его нельзя. Пришлось пойти на крайние меры. Я сделал вид, что записываю фамилию секретаря, и сказал, что сейчас же передам сообщение, куда нужно, а если премьер попадет в плен, то секретарь ответит своей головой. Судя по тому, как долго переводила Фортус мои слова, она явно добавляла еще что-то от себя, причем с очень энергичной и выразительной интонацией.

Секретарь удалился. Накинув плед на плечи, появился Кабальеро. Последовали новые объяснения. Премьер оказался далеко не твердокаменным. Он сразу как-то раскис, узнав о марокканцах, быстро согласился с необходимостью отъезда, оделся, уселся в автомобиль и отбыл на восток. Я проводил его до места встречи на шоссе с сопровождающими лицами, после чего развернул машину и возвратился в город.

В Мадриде меня ждало приятное известие: прибыли советские танкисты во славе с С. М. Кривошеиным. Б. М. Симонов, которого я всегда оставлял за себя, сообщил, что одна танковая рота уже приняла участие в бою. Чрезвычайно важно было оповестить об этом мадридцев, чтобы поднять дух среди населения и в войсках. Но пока никто ничего не знал о деталях боя, очень меня интересовавших. Поехали на поиски. Когда я нашел танковую роту, первый, кого я увидел, был майор Грейзе (командир из нашей мотомехбригады в Белорусском военном округе П. М. Арман). Он-то и командовал этой ротой. Обрадовавшись встрече, Арман сразу же поинтересовался, нет ли в Испании и командующего БВО. Но последнего здесь не было. Затем завязался разговор о прошедшем бое. Оказалось, что в один из танков попал снаряд, оглушив башенного стрелка. Других потерь не имелось. Любопытное это явление — человеческая память. Многое я позабыл, даже весьма важное. А вот детали того разговора помню, как будто он состоялся вчера.

Настроение у танкистов было отличное. Прибыть и с ходу успешно выполнить задание — это всегда поднимает дух человека. Замечу, что высокий боевой дух сохранился у танкистов и в дальнейшем. В ноябре 1936 года под Мадридом действовало всего лишь около 50 танков, намного меньше, чем имелось танков у Франко, но сражались они героически. Танки сцементировали столичную оборону и сыграли роль крупного морального фактора. Потери врагу они тоже наносили весьма ощутимые. Франкисты еще не имели опыта борьбы с танками, и боевые машины нередко просто давили вражескую пехоту и конницу. Фашистами овладевала паника, когда они видели идущие на них в атаку танки. А среди тех героев-танкистов, кто тогда доблестно сражался под Мадридом, одним из лучших был Поль Матисович Арман. Присвоение этому командиру, латышскому большевику Тылтыню (его настоящая фамилия), звания Героя Советского Союза явилось заслуженной оценкой его решительных и умелых действий. Погиб Арман в 1943 году на Волховском фронте, ведя в бой танковую бригаду против немецко-фашистских захватчиков.

Итак, дела под Мадридом пошли теперь успешнее, но положение оставалось еще очень острым. Нужно было осуществить по меньшей мере три первоочередных мероприятия: наладить реальное и эффективное управление войсками; укрепить мадридский участок в количественном и качественном отношении; превратить республиканские воинские отряды в регулярную армию. Все это упиралось в серию серьезных организационных мероприятий. Чтобы провести их в жизнь, необходимо было добиться согласия хотя бы трех лиц — премьера Кабальеро, одновременно военного министра; его заместителя Асенсио, фактически руководившего вооруженными силами Республики; начальника Главного штаба Кабреры, у которого я был в то время военным советником.

Что же предприняли в связи с этими мероприятиями советские военные советники? Сначала Я. К. Берзин собрал в Валенсии совещание. Как всегда, он руководил им четко и энергично. Бывший начальник разведывательного управления Красной Армии не любил терять время даром. Предприимчивый, твердый, волевой человек, Берзин вкладывал все свои знания и богатый жизненный опыт в организацию победы над фашистами. Латышский крестьянин, он с юных лет принимал участие в революционном движении. Настоящее его имя — Петер Янович Кюзис. Когда в 1911 году он бежал из иркутской ссылки, то взял себе имя Ян Карлович Берзин. После революции этого видного чекиста чаще звали у нас Павлом Ивановичем. Его латышская родина в то время была буржуазной страной, и сподвижник Феликса Дзержинского, живя в Советском Союзе, отдавал все свои силы делу победы социализма в СССР. Наблюдая его в Испании, я не раз думал, что каждый удар, который наносил там этот мужественный человек по международному фашизму, представлялся ему, вероятно, очередным шагом к торжеству ленинских идей и в Латвии, и во всем мире. Так оно и было на деле.

На совещании снова (в который уже раз!) всплыл вопрос о взаимоотношениях советников с военным руководством Республики. Этот сложный вопрос никак не удавалось разрешить удовлетворительным образом. Кабальеро, которому шел восьмой десяток, не способен был действенно и оперативно руководить вооруженными силами. К тому же его политическая линия очень часто шла вразрез с интересами народа и демократического государства, а ненависть, которую он испытывал к коммунистической партии, мешала ему установить прочный контакт с наиболее организованным, сознательным и дееспособным отрядом испанских трудящихся. Асенсио был человеком решительным и целеустремленным. Но цели, которые он лично преследовал, в еще меньшей степени совпадали е интересами народных масс, чем это было у Кабальеро. Трудящиеся его не любили и связывали с его именем почти все неудачи на фронтах. И Кабальеро и Асенсио ценили иностранных военных советников, честно служивших Испании и беззаветно боровшихся с фашизмом, однако довольно часто вставляли палки в колеса реформам в армии.

Как раз тогда зашла речь о необходимости создать регулярные войска. Сама жизнь заставила, наконец, лидера правительства принять это решение. Договорились с Главштабом Испанской республики, что будут сформированы бригады. Когда они приобретут боевой опыт, их сольют в дивизии. Когда окрепнут дивизии, их объединят в корпуса. Мне поручили поддерживать постоянную связь с начальником Главштаба и добиться усиления Мадридского фронта. Руководить вооруженными силами в Мадриде должен был генерал Миаха. К нему станут направлять новые испанские и интернациональные бригады. Центром их формирования назвали город Альбасете.

Сообщение об авиации сделал Дуглас (Я. В. Смушкевич). Я хорошо знал этого товарища по совместной службе в Белорусском военном округе, где он командовал авиабригадой. Однажды в Витебске я наблюдал за тем, как под его руководством строился аэродром. Уже тогда Смушкевич проявил незаурядные организаторские способности. В годы моей службы в Москве он являлся начальником Главного управления авиации Красной Армии. Этот опытный и смелый летчик показал себя в Испании с самой положительной стороны.

На совещании в Валенсии Смушкевич внес предложение посылать молодых испанцев на шесть месяцев в СССР для учебной стажировки в летном деле.

Вскоре я и Симонов выехали в Альбасете. Вместе со мной в Альбасете и Мадриде работало еще несколько советских командиров, в том числе Р. Я. Малиновский, П. И. Батов, В. Я. Колпакчи, А. И. Родимцев, Н. П. Гурьев.

В нашу задачу входило помочь Республике наладить формирование бригад регулярной армии и нести функции военных советников при испанских командирах. Прежде всего удалось пополнить новыми подразделениями интернациональную бригаду, в значительной степени состоявшую из немецких и австрийских коммунистов. Оторванные от своей родины, эти славные товарищи горели желанием дать смертельный бой на испанской земле их злейшему врагу, германскому фашизму. Военным делом они овладели очень быстро и в сражениях показали себя с наилучшей стороны (впрочем, еще в Альбасете я обратил внимание во время учений на умелые действия немецкого батальона). В бой под Мадридом данную часть, ставшую еще в конце октября 11-й интербригадой, повели генерал Клебер (Манфред Штерн. Его не нужно путать с советским военным советником Г. М. Штерном, тоже находившимся в Испании) и комиссар Марио Николетти (так звали тогда члена ЦК Итальянской компартии Джузеппе ди Витторио). Потом этой бригадой командовали другие лица.

Далее в Альбасете стали формировать интернациональную бригаду уже смешанного, а затем романского в основном состава. Ее непосредственным обучением занимался В. Я. Колпакчи, которого предупредили, что ему же скорее всего придется на первых порах руководить действиями этой бригады в бою. Колпакчи приступил к энергичным занятиям по тактике и стрелковому делу. Вскоре бригаду (12-ю интернациональную) принял под свое командование Пауль Лукач (Мате Залка). Новые бригады с ходу вступали в бой, но войск все не хватало. Решили поэтому попытаться наладить отношения с каталонскими анархистами, и испанский Главштаб направил меня в Барселону.

Прежде всего я явился к начальнику нескольких анархистских воинских колонн Буэнавентура Дуррути. Мы сидели в его штабе, и Дуррути без конца вызывал к себе то одного, то другого подчиненного. Те рапортовали ему и отбывали восвояси, а их место занимали другие. Дуррути, очевидно, доставляло удовольствие демонстрировать мне свои порядки, меня же эта детская игра сначала забавляла, а потом стала раздражать. Сидим в комнате уже битый час, а к серьезному разговору даже не приступили. Наконец он угомонился, и началась беседа. Я не помню, естественно, всех деталей, но общий дух разговора врезался мне в память вследствие необычности его содержания. Порой я не знал, что мне делать: ругаться или смеяться.

Начали мы с того, что по моей просьбе Дуррути стал обрисовывать общую обстановку в Испании. Тут я увидел, что он имеет о ней самое смутное представление. Затем разговор перебросился на отдельных командиров. Подчеркивая свою нелюбовь к централизованному руководству, Дуррути уверял меня, что все генералы на свете враждебны народу и что все они одинаковы. Настал мой черед говорить, и я начал стыдить его, как это он, известный политический деятель, не знает, что советские генералы совсем другие. Рассказал ему о нашем наркоме обороны. У Дуррути широко раскрылись глаза.

— Как, разве Ворошилов из рабочих?

— Да, он в прошлом слесарь.

— Но ведь рабочий не может не быть анархистом. Это очень хорошо. Меня ваш Ворошилов сразу поймет. Как только он узнает, что я сижу без пулеметов и патронов, он даст их мне. У меня есть корабль. Завтра же мои люди организуют поездку в Одессу за патронами.

— Нет, так ты ничего не получишь (мы были, конечно, на «ты»). У Ворошилова патроны не собственные, а государственные.

— Значит, не даст? Вот видишь, как государство ломает человека. Был рабочий, а сделался министром и сразу обюрократился.

— Иди защищать Мадрид, и Республика даст тебе патроны, гранаты и пулеметы. Выделяй людей ж пулеметную команду для обучения.

— Ладно, поеду в Мадрид и спасу его. Мы всем покажем, как надо воевать!

Дальше беседа пошла почти в дружеском тоне. Я рассказывал Дуррути, что советские люди умеют ценить заслуги видных революционеров, в том числе и анархистов. В Москве есть улица, названная в честь Кропоткина. На памятнике у стен Кремля высечено имя Бакунина. Поэтому нам понятно, что у Дуррути имеются колонны имени Кропоткина и Бакунина. Но как понять, что одна из колонн носит имя Махно? Ведь Махно — бандит. Когда я служил в Конной армии Буденного, мне пришлось сражаться с махновцами. Эти разбойники грабили трудящихся и вредили народной власти. Не случайно в твоих колоннах столько всяких недостойных людей. Разве можно подпускать к революции нечистоплотных? Я уверен, что в колонны затесались и фашисты. Если их не изгнать, они подведут в первом же бою и принесут несчастье.

Дуррути обещал очистить колонны от враждебных революции лиц. Но должного порядка так и не навел. Последствия не замедлили сказаться. Под Мадридом его отряды сражались неудачно, а Дуррути вскоре погиб от шальной пули. О его смерти ходили разноречивые слухи, но я был уверен, что это кто-то из «своих» отомстил ему за попытки наладить дисциплину. Мне очень жаль было этого отважного парня с невообразимой путаницей в голове, но лично честного и по-своему принципиального.

Что касается его пулеметчиков, то они действительно прибыли в Альбасете. Мы дали им пулеметы «максим». Сначала ребята отказывались иметь с ними дело, жалуясь на их тяжесть. Но потом, когда советник А. И. Родимцев продемонстрировал, как здорово они стреляют, бойцы влюбились в них и обучаться начали прилежно и старательно. Внешний вид у этой команды был нередко неважный, дисциплина хромала на обе ноги. Однако пулеметчики из них получились лихие. А когда они посмотрели какой-то из советских фильмов о гражданской войне в СССР, то на следующий день преобразились и с тех пор всегда наматывали на себя пулеметные ленты крест-накрест, подражая героям 1917-1920 годов.

Тем временем В. Я. Колпакчи закончил формирование очередной интернациональной бригады. Политическая сознательность бойцов этих бригад была высокой. Во всяком случае, главному их комиссару товарищу Галло (Луиджи Лонго, ныне генеральный секретарь Итальянской компартии) не приходилось жаловаться на низкий боевой дух. Антифашистыволонтеры знали, зачем они приехали в Испанию. Поэтому мы были уверены, что и новая бригада не посрамит себя. Она была направлена на позиции у реки Харама, но в первом же бою не выдержала удара франкистов и отступила. В чем дело? Мы обсуждали событие долго и горячо. В конце концов решили, что все упирается в отсутствие опыта у бойцов. Главштаб дал бригаде другую боевую задачу, а заодно сменил командира. По совету французских товарищей комбригом был назначен один из комбатов, капитан французской армии, участник первой мировой войны. Постепенно бригада закалилась в боях и стала отличной. Что касается нового комбрига, то он установил свои порядки. Каждую неделю на автомобиле солдаты ездили по очереди в Мадрид отдыхать. Если в роте случался проступок или она вела себя в бою неважно, отпуск отменялся. Все находили это справедливым.

Вслед за тем в Альбасете были сформированы и отправлены на фронт 10 испанских бригад. Мы очень торопились, поэтому бригады не успели достаточно хорошо обучиться военному делу. Искусство войны им пришлось постигать сразу на практике. За три месяца сформировали три интернациональные бригады. Одна из них была в основном романской, другая — славянской, третья англо-американской. До того как Берзин отозвал нас с Симоновым в Валенсию, мы успели посмотреть, как ведут себя отдельные подразделения этих бригад в бою. Некоторые подразделения имели личный состав, уже участвовавший в сражениях либо попавший первоначально в иные части. Например, ряд бойцов входил раньше в итальянскую центурию имени Роселли, в смешанную центурию имени Соцци и в легион, созданный беспартийным эмигрантом из Италии Паччарди. Большинство же прибыло позднее. Одни уезжали в Испанию по своей инициативе. Другие направлялись по путевке Коминтерна. Имелись и такие, кто приехал просто посмотреть, что происходит на Пиренейском полуострове, а затем, увлеченные славными идеями революционно-освободительной борьбы, оставались и активно включались в нее.

Постепенно советские военные советники завоевали себе большой авторитет. Даже анархисты изменили свое мнение и все чаще стали обращаться к нам за консультациями и помощью. В декабре 1936 года волонтера Петровича (то есть меня) и волонтера Вольтера (то есть Н. Н. Воронова) пригласили к себе каталонские анархисты. В то время ЦК Коммунистической партии Испании выдвинул «8 условий победы» над врагом. Одно из них заключалось в усилении единства действий. Анархисты вынуждены были согласиться. Они хотели отбить у франкистов город Теруэль. Когда мы встретились с их лидером на одном из участков, то он начал усиленно расхваливать свои отряды. Мы спрашиваем его об обстановке, о вооружении, о конкретных планах, а он отвечает на все вопросы одно и то же: «Это все чепуха, а вот мои парни — что надо, они завтра же атакуют, разгромят, захватят...» — и т. п. Мы, при всем нашем скептическом отношении к анархистам, едва не поверили красноречивому командиру. На всякий случай решили вызвать в поддержку еще 13-ю интербригаду. Затем составили план операции. План этот был анархистами принят. Развернулась подготовка к наступлению.

Во время этой подготовки произошел забавный случай. Разведка приносила разноречивые сведения: определить точное размещение живой силы противника было трудно. Хотелось самим установить, нет ли у врага ложных позиций.

Встречаем мы с Вороновым испанского центуриона (то есть командира солдатской сотни). Спрашиваем:

— Слушай, ты знаешь, где фашистский передний край?

— Знаю, — отвечает.

— Покажи нам поближе. Не побоишься?.

Центурион презрительно рассмеялся:

— Пойдемте!

Мы были уверены, что он выведет нас на передовой наблюдательный пункт, куда мы направлялись, и из удобного места покажет расположение вражеских окопов. Но что-то слишком долго мы идем. Прячемся за кусты, за рощицы, пересекаем мелкие овраги. Надвигается ночь. Где же противник? Впереди заалело пламя костра. В небольшой балке виднелись неподалеку фигуры часовых, а еще ближе сидел солдат. Центурион протянул руку и прошептал:

— Фашисты!

Оказалось, он понял нас буквально и подвел к фашистским позициям вплотную.

Не знаю, то ли не заметили нас караульные, то ли приняли в сумерках за своих, но назад отошли мы благополучно. Когда вернулись, напряжение спало. Стали мы тут сетовать:

— Куда же ты нас потащил? Хотел в плен франкистам сдать?

Испанец обиделся. Его попросили показать фашистов, он сделал максимум возможного. Где же признательность? Инцидент завершился общим смехом. Мы пожали парню руку и распрощались.

Подобные случаи, свидетельствовавшие о незаурядной личной храбрости испанских анархистов, внушали надежду на успех. Увы, объективный момент оказался сильнее субъективного. Никакие личные данные не смогли компенсировать анархистской дезорганизованности. Это проявилось в первый же день наступления. Интербригада была готова выполнить приказ, но главного командира анархистов нигде нельзя было отыскать. Не думаю, чтобы он струсил. Скорее, позабыл об условленном часе или просто отнесся наплевательски к собственным обязанностям. Ведь понятия «порядок», «армия», «государственный долг», «дисциплина» у анархистов не только отсутствовали, но и были ими презираемы.

Тогда мы с Вороновым решили заменить командира. Войска находились в окопах. Мы вышли вперед, дали команду к атаке и пошли в полный рост. Бойцы закричали: «Браво!» — но никто не поднялся. Идем дальше, оглядываемся: мы по-прежнему шагаем под выстрелами вдвоем. Возвращаемся, уговариваем, кричим, просим, стыдим... Ничего не помогает. Атака сорвалась. Тем временем 13-я интербригада перешла в наступление, как и было условлено. Фашисты, воспользовавшись несогласованностью действий, перебросили против нее главные силы, нанесли ей потери и остановили. Операция на этом участке не удалась.

После доклада Берзину об обстановке под Теруэлем, он сообщил мне, что генерала Купера (то есть Г. И. Кулика), военного советника при председателе хунты обороны Мадрида генерале Миаха, отзывают в Москву. Я должен был заменить Кулика, так как Мадрид — важнее всего. Оставлять хунту обороны (Мадридский фронт) без квалифицированной военной помощи нельзя. Функции военного советника в Главном штабе Берзин брал на себя. А в Мадриде мне вменялось в обязанность уделить особое внимание подготовке специалистов — танкистов, летчиков, артиллеристов и общевойсковых офицеров. Наступило время подумать по-настоящему о кадрах республиканских войск.

Прибыв в Мадрид, я представился Миахе как его новый советник. Совместная работа с ним была делом сложным. В Миахе жило два человека: военный и политик. В качестве политика Хосе Миаха, официально беспартийный, был на деле очень далек от коммунистов. Это сильно мешало упорядочить руководство боевыми операциями в «красной зоне», как называли тогда район Мадрида за откровенно левые настроения большей части его населения и за ту выдающуюся роль в его обороне, которую играла испанская компартия. А в качестве военного Миаха оказался человеком знающим. Так, он хорошо разбирался в боевых возможностях марокканских войск — основной силы Франко под Мадридом. Оказалось, что он имел опыт колониальной войны в Марокко.

Вот ирония истории! Марокканцы, боровшиеся за свою свободу, против испанских захватчиков, теперь, обманутые, сражались за интересы фашизма, злейшего врага угнетенных народов. А генерал, который в свое время был чуть ли не однокашником Франко и других лидеров реакции, должен был защищать Республику и интересы трудящихся. Не случайно в 1939 году он изменил Республике. Понятно, что о сотрудничестве с коммунистами он особенно и не думал, а просто исполнял свои обязанности как генерал на официальной государственной службе. Поэтому с чисто военной точки зрения мы находили общий язык, но морально-политического единодушия не было и в помине. Впрочем, я старался всячески избегать обсуждения с ним вопроса о компартии. Всем советским военным советникам еще перед отъездом из СССР было строжайше запрещено принимать хоть какое-то участие в политических спорах и политической борьбе в Испании. Мы отдавали испанскому народу и его законному правительству свои военные знания, и нас использовали, как считали нужным.

Начальником штаба Мадридского фронта являлся Висенте Рохо, умный, знающий и деловой офицер. Настроен он был значительно левее Миахи и, как мне казалось, недолюбливал его. Нередко, внося какие-нибудь серьезные предложения или сообщая важные данные, он порой избегал докладывать лично Миахе, а обращался в таких случаях ко мне и просил меня провести решение в жизнь. У меня имелись, конечно, и свои соображения и предложения. И вот, как правило вечером, я приходил к Миахе. Там и беседовали. После нескольких случаев на фронте, когда рекомендации советника помогли, Миаха, думавший о своей карьере, начал, по-видимому, относиться к советам со вниманием. Моей переводчицы М. А. Фортус он перестал стесняться: то ли он привык к ней; то ли практика показала ему, что никакие детали наших разговоров не становятся никому известными, и поэтому ей можно доверять; то ли, наконец, он узнал, что ее муж когда-то был анархистом, и вследствие этого не смотрел на нее как на потенциальную коммунистку. Вообще ему нравилось, что по всем важнейшим вопросам мы договариваемся предварительно, еще до обсуждения их на совещании. Мне тоже незачем было возражать против заведенного порядка, лишь бы крепла оборона города. На следующее утро после встречи Миаха созывал у себя в кабинете совещание и выкладывал все, что было накануне согласовано. Далее слово предоставлялось Рохо, а он, как фактический инициатор ряда предложений, энергично поддерживал председателя хунты. Затем слово предоставляли мне, и я выступал в том же духе. После этого соглашались и другие должностные лица.

Превосходно показал себя в Испании капитан (сначала он был лейтенантом) А. И. Родимцев. Я часто видел его в бою и смог оценить его качества. Являясь военным советником у Э. Листера, Родимцев приносил, как мне кажется, большую пользу тактичными и умелыми советами по руководству подразделениями, а если возникала необходимость, то и примером личного мужества в острых боевых ситуациях.

Вот франкисты наступают со стороны Толедо, нацелившись на стык республиканских соединений и вклиниваясь между ними. Чтобы задержать противника, штаб посылает вперед дивизию. Командира на месте нет. Родимцев получает от меня приказ: развернуть дивизию и ввести в бой. До этого Родимцеву не приходилось командовать у нас даже полком. Поэтому вслед посылаю другого офицера — проверить, как пойдет дело. Предупреждаю, что через два часа буду на месте сам. Родимцев слегка нервничал, но действовал четко. И когда я приехал, офицер очень высоко оценил его действия. Садимся в броневик, объезжаем поле боя. Действительно, все идет как надо.

А вот случай на мосту у Мансанареса в Мадриде. Мост этот мы называли «французским». Марокканцы прорвались к окраине города и на рассвете атаковали мост. Республиканский пулемет, державший переправу под обстрелом, внезапно отказал. Фашисты уже вбегали на мост и, стреляя на ходу, устремились к нашему берегу. Бойцы дрогнули. Еще несколько секунд, и враг прорвется в город. Под огнем Родимцев бросился к пулемету. Франкисты были уже в нескольких шагах, когда «максим» снова заработал. Вражеские солдаты, срезанные ливнем пуль в упор, свалились на мост, а другие откатились прочь. Об А. И. Родимцеве не раз сообщали в Москву и ходатайствовали о присвоении ему звания Героя Советского Союза. Известно, как умело и мужественно действовал Родимцев в годы Великой Отечественной войны. Мне кажется в этой связи, что Испания явилась для него отличной боевой школой.

 

У Харамы

От эпизода к эпизоду. — Маша Фортус. — Коммунисты и Республика. — В калейдоскопе памятной зимы. — Советники, спокойствие! — Бригады и бригады.

Зимой 1936/37 года защитникам Мадрида пришлось уделять особое внимание боям, которые развернулись тогда вдоль течения реки Харамы. Не сумев пробиться к Мадриду с юга, запада и северо-запада, фашисты организовали наступление на столицу с юго-востока. Харамская операция при удаче должна была, по их замыслу, отрезать Мадрид от морских портов Валенсия, Аликанте, Картахена и позволить сомкнуть кольцо вокруг города. Сражение это растянулось на месяцы, а стычки шли почти непрерывно. Большую часть зимы я провел в Кастилии, являясь сватала военным советником при начальнике Главного штаба, а потом главным военным советником при председателе хунты обороны Мадрида, на мадридском участке Центрального фронта и на Мадридском фронте. Остановлюсь на некоторых любопытных эпизодах.

Бригада Листера наступала вдоль русла Харамы. Обстановка была нелегкой. Франкисты вели сильный заградительный огонь. Я как раз оказался в поражаемой зоне. Чувствую, два человека хватают меня и куда-то волокут. Я отбиваюсь (подумал, что это фашисты тащат в плен). Отчаянно возимся и все трое падаем в окоп. Слышу ругань. Дым рассеялся. Гляжу, передо мной улыбающийся Листер, а двое, что меня схватили, — Родимцев и комиссар Аиетера (кажется, это был Карлос Контрерос, как звали в Испании итальянского товарища Витторио Видали). Говорят, что спасали меня от обстрела. Я сгоряча набросился на Родимцева: разве можно так тащить в укрытие старшего командира? Ведь мы находимся в войсках. Это и дух бойцов подрывает, и субординацию нарушает. Он извиняется, а Листер хохочет. Потом сразу стал серьезнее и начал жаловаться: вот нам бы так стрелять по фашистам!

Другой эпизод. Шли на нас в атаку марокканцы. В одном окопчике лежали я, командир танковой бригады Д. Г. Павлов и командир 11-й интернациональной бригады. Разведка сообщила, что у фашистов в каждом подразделении командует немецкий офицер, либо унтер-офицер. Артподготовка была у них сильной, пулеметы вели огонь длинными очередями. Республиканцы дрогнули, некоторые подразделения стали отходить. Выскакиваем из окопов, кричим: «Назад!» Д. Г. Павлов залез на танк, грозит бегущим солдатам пистолетом. Вокруг нас стали, задерживаться отдельные бойцы. Потом образовалась группа. Павлов направил вперед танки и сам поехал с ними. Солдаты устремились за боевыми машинами, постепенно восстановили линию обороны и отбросили марокканцев на исходные позиции.

Наступило короткое затишье. Вдруг, гляжу, появляется М. А. Фортус. Увидев, что дело плохо, она успела сбегать в 12-ю интернациональную бригаду и от моего имени передать приказ срочно прийти на выручку. Сейчас, говорит, эта бригада находится приблизительно в одном километре от места боя. Я поблагодарил отважную женщину за инициативу, но в бой вводить бригаду мы уже не стали, так как опасность миновала. Пошел я в расположение бригады. Ею командовал генерал Аукач. Обсудив с ним обстановку, мы решили, что больше в тот день марокканцы не сунутся. Интербригаду отвели в резерв, на отдых.

Через несколько дней фашисты возобновили атаки. Они стремились прорвать фронт на стыке между испанскими частями и 11-й интернациональной бригадой. Тогда мы ввели в бой на этом опасном участке англо-американских добровольцев из 15-й интербригады. Я всегда думал, что англосаксы — сдержанные люди, и был удивлен, когда английские волонтеры, увидев в своих боевых порядках русского военного советника, подбегали пожать руку, обняться и поцеловаться. Военные советники Н. П. Гурьев и А. Д. Цюрупа, находившиеся там же и помогавшие руководить в тот момент действиями англо-американских частей, явились свидетелями этой картины. Впоследствии они не раз ее вспоминали и, лукаво поглядывая на меня, обстоятельно рассказывали в товарищеской компании, как ко мне лезли целоваться в бою.

А вот еще один случай. Под сильным натиском противника один из батальонов 18-й испанской бригады стал постепенно отходить, Я оказался как раз на этом участке. Рядом со мной стояла Фортус. Увидев бегущих, она по-испански громко крикнула: «Испанцы, вы больше не мужчины!» Бойцы остановились, поглядели на женщину и в замешательстве повернули обратно. Их романское мужское самолюбие было жестоко уязвлено. Фортус побежала вперед, солдаты за ней. Через полчаса враг был отбит, прежняя позиция восстановлена. А когда бой кончился, ко мне явился комбат, старый испанский офицер-службист, и стал жаловаться на мою переводчицу, которая оскорбляет его солдат.

— Почему же оскорбляет? — ответил я, — Ей показалось, что ваших солдат охватила паника, что они покинули поле боя. Значит, они — неполноценные солдаты. А муж этой женщины — испанец. Ей известно, что такое настоящий мужчина. Вот она и решила, что ваши солдаты перестали быть испанцами. Но оказалось, что она ошиблась. Просто солдаты перепутали направление и наступали не в ту сторону. Тогда она указала им верное направление, батальон отбил противника и проявил себя хорошо. Обижаться не на что.

Офицер улыбнулся и подал мне руку.

Мятежники наступают... Перед ними — республиканская бригада в значительной степени из андалузских крестьян. Превратив каждый дом столичного предместья в крепость, бойцы Республики нанесли жестокий удар по ее врагам. Помню, как мы пошли посмотреть на пленных. Те просили разрешения взглянуть на русских, которые перекрыли им дорогу на Мадрид. Каково же было их изумление, когда они увидели своих соотечественников! «Это переодетые русские», — шептались фалангисты. Но крестьяне, ухмыляясь, заговаривали с ними, и мятежники со смущением и досадой опускали глаза.

В феврале 1937 года разгорелась напряженная политическая борьба. 14 февраля, после падения республиканской Малаги вследствие предательства некоторых командиров и нерасторопности других, на площадь вышел народ. Развевались красные знамена коммунистов, красно-синие левых республиканцев, красно-черные анархистов. От стены к стене перегородили улицу лозунги с десятью требованиями компартии к правительству: «Очистить тыл от врагов Республики!», «Долой неспособных командиров!», «Проверьте учреждения: рядом с вами сидят фашисты!», «Даешь всеобщую трудовую повинность!», «Ответьте, почему пала Малага?»...

Власть Кабальеро зашаталась. Двуличный премьер грозил, что, уходя, он громко «хлопнет дверью». А франкисты развернули новое наступление у Харамы. Только политика компартии, решившей во имя единства пойти на уступки, стабилизировала положение. Бригады очередного набора пошли в бой, чтобы еще раз спасти столицу. Перед этим командиры были на инструктаже. И старый испанский офицер, многие годы жизни отдавший армии, после инструктажа сказал, вздохнув: «Да, я не коммунист. Но кем были бы мы сейчас без коммунистов?»

Под Харамой мятежники получили решительный отпор. На любом передовом участке можно было встретить тогда комиссара — члена компартии. И именно эти люди подвергались нередко злостным нападкам. Когда после Харамы наступило временное затишье, мне удалось, кажется впервые за все четыре предыдущих месяца, побывать в одном скромном мадридском кафе. Рядом с нами расположилась группа бойцов. Один из них, поминутно вскакивая и горячась, рассказывал в полный голос, как коммунист (комиссар их подразделения) вел за собой людей в контратаку. А после боя анархисты стали распускать в бригаде слухи, что он струсил. Тогда солдаты, возмутившись, решили опровергнуть провокацию. На собрание первичной коммунистической ячейки, обсуждавшей этот случай, пришли даже многие беспартийные и группа левых социалистов. Но командир части, узнав про собрание, сослался на правительственное запрещение деятельности партячеек в армии и приказал солдатам разойтись. Собственно говоря, ничего нового для себя я здесь не услышал. Просто в этом случае, одном из многих, еще раз отразилась вся та политика, которую мы молча наблюдали ежедневно.

А что сказать о главе правительства? Коммунисты и военные советники предлагали премьер-министру реорганизовать армейские тылы. Он клал предложение под сукно. От него требовали наладить работу автотранспорта. Он отмалчивался. Армии не хватало унтер-офицеров. Вопрос об унтер-офицерских школах был замаринован до января 1937 года. Чтобы между Мадридом и Валенсией действовало прямое железнодорожное сообщение, нужно было построить дополнительно 20-километровую железнодорожную линию. Строительство задержали. Республиканской пехоте не хватало на первых порах пулеметов. А те пулеметы, которые в ограниченном числе имелись в армии либо поступали на вооружение, были разнокалиберной мешаниной. Перед глазами командиров рябили плохо отремонтированные кольты, максимы, льюисы, сент-этьены, шоши и гочкисы. Среди советников имелись дельные люди, готовые днем и ночью обучать пулеметные команды в Валенсии и Альбасете. Но какие же дьявольские препятствия пришлось преодолеть, чтобы сдвинуть вопрос с мертвой точки!

На всю жизнь запомнились мне испанские анархисты: то бесшабашные головорезы, то мечтатели и фантазеры, но всегда не терпевшие никакой дисциплины, никаких распоряжений, никакого элементарного порядка. Еще хуже бывало (а это случалось сплошь да рядом), когда в их рядах оказывались прямые враги Республики. Спасаясь от преследования, фашист либо уголовник вступал в анархистскую партию и объявлял себя бакунинцем, прудонистом и еще кем угодно.

Компартия предъявляла своим коллегам по Народному фронту неопровержимые доказательства, что такой-то и такой-то — типичные негодяи и их нужно судить. В ответ раздается хор негодующих голосов: «покушение на братскую партию», «коммунистические интриги» и т. п. А затем анархистские отряды, составленные из подобных субъектов, наносят удар в спину. Когда в январе шли тяжелые бои под столицей, то, вместо того чтобы послать подкрепления на фронт, их пришлось направить под Теруэль на подавление анархистского восстания. В начале марта, когда над Мадридом нависла новая угроза, вспыхнул анархистский бунт в Валенсии. Постоянно возникали инциденты в различных деревнях, где анархистские отряды, самочинно объявив о реквизиции в пользу Республики, занимались грабежом населения. Сколько раз, глядя на эту шумную и распущенную публику, вспоминал я годы гражданской войны в СССР, «зеленые» банды и махновцев!

Пока еще слабо освещенной страницей в истории революционно-освободительной войны испанского народа является деятельность военных советников. Главная задача их состояла в том, чтобы помочь республиканской армии своими рекомендациями. Но жизнь сама расширила их. функции. Еще осенью 1936 года дела в армии обстояли иногда так скверно, что советникам, с согласия руководства Республики, приходилось приниматься за непосредственную организационную и боевую работу. Из чего же она слагалась? Советники предлагали испанскому командованию идею операций. Если идея принималась, то советники разрабатывали планы операций. Если принимался план, они писали проекты оперативных приказов и обучали ответственных за это лиц штабной работе. Затем приходилось обучать высший комсостав решать оперативные проблемы, средний комсостав — тактике и показывать, как учить своих солдат. Советники участвовали в формировании и организации всех интернациональных и ряда испанских бригад, а затем нередко водили их в бой, особенно в первых сражениях, чтобы показать офицерам, как нужно управлять подразделениями в бою. С первых же дней своего пребывания в Испании советники завоевали авторитет и уважение. В глазах солдат и низшего комсостава этот авторитет был абсолютным. Средний комсостав тоже довольно охотно считался с рекомендациями советников. Гораздо труднее было с высшим комсоставом и штабами. Советники должны были обладать огромным тактом, спокойствием и выдержкой, чтобы их не заподозрили в особом покровительстве коммунистам и чтобы не задеть ничьего командирского самолюбия.

Из числа тех, кто находился под Мадридом в разное время, с кем мне довелось встречаться чаще, чем с другими, хотелось бы сказать доброе слово в первую очередь о Я. К. Берзине, военном атташе В. Е. Гореве, тов. Малино (Р. Я. Малиновский), тов. Павлито (А. И. Родимцев), Н. Н. Воронове, Н. П. Гурьеве, тов. Фрице (П. И. Батов), капитане Павлове (военный инженер Дунавский), Я. В. Смушкевиче, комбриге Д. Г. Павлове, наконец, о моем помощнике Валуа (Б. М. Симонов), талантливом офицере, который во всех военных делах был моей правой рукой. Стоило бы назвать еще десятки имен. Эти товарищи отлично выполняли свой долг, и в свою очередь для большинства из них Испания послужила той школой, уроки которой пригодились им впоследствии, в 1941 — 1945 годах.

Как же работали советники зимой? Основная военная задача, которая встала тогда перед Республикой, заключалась в том, чтобы, успешно отражая фашистское наступление, прочно перейти к регулярной армии.

Советники предложили Главному штабу следующий план действий: активная оборона на фронтах; завершение создания регулярных войск; формирование в тылу страны стратегических резервов. Главштаб внес свои уточнения, одобрив идею в целом. Решать эти вопросы приходилось с учетом нескольких важных факторов. Во-первых, старая армия после начала мятежа частично перешла на сторону фашистов, а частично распалась, так что армию приходилось создавать заново. Во-вторых, испытывался острый недостаток офицерского состава и инструкторских кадров. В-третьих, на помощь извне в широких масштабах рассчитывать было трудно.

К тому времени рабоче-крестьянские вооруженные колонны почти повсеместно были преобразованы в воинские бригады первой очереди. Первый этап формирования новой регулярной республиканской армии, как мне кажется, можно было считать законченным к февралю 1937 года. А официально эта армия существовала с января того же года. Боевое крещение новые бригады приняли во время харамского сражения. Особенно удачно действовали там 12-я интернациональная бригада и 19-я испанская, которой командовал коммунист Мануэль Маркес. В целом новые бригады продемонстрировали неплохую выучку, разбив под Мадридом основную часть марокканского корпуса Франко. Перед гвадалахарскими событиями в армии Республики было 350 тысяч бойцов, из которых 120 тысяч находились на Мадридском фронте, 70 тысяч — на юге и в Эстремадуре, 50 тысяч — в Каталонии, 50 тысяч — на севере, остальные — в тылу и на средиземноморском побережье. К сожалению, очень плохо обстояло дело с техникой. 100 самолетов и 70 танков вот чем располагала тогда Республика.

Центральным участком боев на протяжении всей зимы по-прежнему оставался Мадрид. Работу в войсках там приходилось вести с учетом их неоднородности. Самыми надежными считались испанские ударные бригады и интернациональные бригады. Последние состояли из добровольцев-антифашистов нескольких десятков национальностей, в значительной своей массе коммунистов.

Первая интербригада, называвшаяся в армии 11-й, имела вначале трехбатальонный состав. В целом она хорошо действовала и блестяще выполнила свою роль. Между прочим, немало ее бойцов участвовало еще в первой мировой войне. Вторая интербригада, называвшаяся 12-й, тоже была сначала трехбатальонной. По своим боевым качествам она не уступала старшей по возрасту сестре. Эти две бригады, фактически равнявшиеся по численности двум полкам, отмечали свой день рождения осенью. Их основной контингент состоял из немцев, французов, поляков и итальянцев. Но там были и многие товарищи других национальностей. Лучшим мне представлялся батальон имени Тельмана. В основном в него входили немецкие эмигранты. При мне за все время боев ни одного пистолета, ни одной винтовки, ни одного пулемета не оставил этот батальон на поле боя и никогда без приказа не отступал.

В декабре возникли славяно-немецко-французская 13-я и преимущественно французско-бельгийская 14-я интербригады. Наконец в январе сформировалась 15-я, главным образом англо-американская, интербригада. Потери во всех батальонах были исключительно тяжелыми. В некоторых ротах за четыре месяца личный состав сменился трижды. Однако боевой дух интернационалистов оставался всегда чрезвычайно высоким. В период затишья между боями их обычно выводили в резерв, а когда снова разгорались бои, бросали на наиболее угрожаемые направления. В целом за все время войны в Испанию приехало 35 тысяч волонтеров. Седьмая их часть погибла в боях. А до февраля 1937 года через интербригады прошло 15 тысяч человек.

Ударные испанские бригады тоже быстро выросли в крепкие и боеспособные соединения, обладавшие хорошим командирским и комиссарским составом. Эти бригады успели с лучшей стороны проявить себя во время харамской операции и накануне гвадалахарского сражения являлись основой республиканской армии. Из 100 испанских бригад к ним по боевым качествам можно было отнести в первую очередь (называю тех, кого помню) двухбригадную дивизию Листера, 1-ю ударную бригаду, 3-ю бригаду Галана, 6-ю бригаду Гало и 69-ю бригаду Дюрана. (Следует учесть, что я сталкивался в основном с частями, сражавшимися под Мадридом. В других местах наверняка имелись и иные высокобоеспособные части).

Минометчики 1-й ударной испанской бригады

При формировании первых шести испанских бригад основные кадры для них были взяты из знаменитого 5-го полка народной милиции. Четверо из этих шести комбригов являлись коммунистами. Большинство остальных бригад переформировали из народных отрядов, колонн и полков милиции. Значительной части их личного состава были присущи незаурядные индивидуальные качества. Однако в целом по боеспособности они резко уступали ударным. Порой они только назывались регулярными, а кое-где вообще процветала партизанщина. Эти бригады неплохо несли повседневную боевую службу, но не выдерживали длительного напряжения и не умели вести маневренные действия. Оторвать их от какого-то места и послать на другой участок было очень трудно. Их называли «позиционными».

Главным недостатком вновь комплектовавшихся бригад я считал их чрезмерную впечатлительность. Нередко все решал первый бой. В случае удачи бригада быстро попадала в лучшие. При неудаче ее командирам долго потом приходилось воспитывать солдат.

Каждому советскому профессиональному военнослужащему, находившемуся тогда в Испании, вероятно, запомнились три особенности, характерные для республиканской армии на самых первых порах. Одна заключалась в слабой роли младшего комсостава. Унтер-офицеры были нередко безынициативны, подготовлены слабо, да и солдаты признавали только офицеров. Если офицер в подразделении отсутствовал, младшего командира плохо слушались. Боевая единица начиналась практически со взвода или роты. Отсюда большая скученность солдат в бою, их стремление держаться поближе к офицеру и тяжелые потери от артиллерийско-пулеметного огня.

Вторая особенность состояла в призыве пополнения по партийному признаку. Каждая партия (коммунисты, социалисты, анархисты) предпочитала комплектовать «свои» части. Из таких частей наибольшую известность приобрел 5-й полк народной милиции, о котором я уже упоминал. Перед зимней кампанией именно из этого многотысячного полка (всего через него прошло 70 тысяч бойцов), имевшего много коммунистов в своих рядах, были выделены основные кадры для формирования ударных испанских бригад.

Третья особенность — это своеобразное отношение к приему пищи. Время, отведенное на завтрак, обед и ужин, считалось священным (между прочим, то же было и у франкистов). Нередко, если подходило время приема пищи, офицер не отдавал приказа идти в бой. Были случаи, когда во время сражения командиры кричали: «Трапеза!» — и перестрелка прекращалась, начинался обед. Однако почти все недостатки в республиканской армии окупались неимоверным энтузиазмом, царившим в ней. Революционный дух, ненависть к фашизму, стремление защитить демократию овладели народными массами прочно и неистребимо. И дух этот делал чудеса.

 

Под Гвадалахарой

Итальянцы на горизонте. — Мнение хунты. — Встречались и такие! — От Лакаяяе до Хурадо. — Переходим в контрнаступление. — Гвадалахара становился словом, нарицательным. — Братские руки Испанской республики.

В марте 1937 года начался новый этап революционно-освободительной войны испанского народа. Он ознаменовался резким усилением активности фашистских сил. Потерпев неудачу в попытке пробиться к Мадриду с юго-востока, вдоль русла Харамы, Франко, потерявший там ударные кадры своего марокканского корпуса, сделал теперь ставку на итальянский экспедиционный корпус. Его соединения (до 60 тысяч человек) сосредоточивались в районе Гвадалахары, к северо-востоку от Мадрида. Гвадалахара лежит на реке Эяарес, впадающей в Хараму. Таким образом, фашисты по-прежнему ставили себе целью пробиться к столице через харамский бассейн, но уже с другой стороны. Вероятно, фашистская агентура пронюхала, что здесь у республиканцев находятся лишь заградительные отряды, состоящие преимущественно из «позиционных» бригад, и Франко вознамерился внезапным ударом прорваться сквозь слабый заслон, с ходу войдя в Мадрид. Между тем республиканская разведка работала плохо. Она прозевала сосредоточение итальянцев под Гвадалахарой, правительство по-прежнему было целиком поглощено боевыми операциями у Харамы.

Что же представлял собой экспедиционный корпус, с которым вскоре пришлось столкнуться республиканцам на Гвадалахарском направлении? Сюда были подтянуты три фашистские волонтерские дивизии, до 8 тысяч человек в каждой, полностью моторизованная итальянская дивизия «Литторио» (до 10 тысяч человек) и две полумоторизованные итало-испанские бригады. Корпусу придали около 60 самолетов. Командовал им дивизионный генерал Манчини (псевдоним генерала Роатты). Немало его офицеров прошли боевую практику на полях Эфиопии.

Особые надежды возлагали итальянцы на дивизию «Литторио». Ее командир, генерал Бергонцоли, возглавлял ту мотогруппу войск, которая проделала марш в несколько сот километров и заняла столицу Эфиопии Аддис-Абебу. От Муссолини он получил персональное задание таким же образом ворваться в Мадрид. Хуже выглядели кадры волонтерских дивизий. Их консулы, синьоры, центурионы и капоманипулы (то есть полковники, майоры, капитаны и лейтенанты) служили раньше в фашистской милиции. Они лихо орудовали, когда нужно было расправиться с бастующими рабочими или безоружной демонстрацией, но на поле боя вся их смелость нередко улетучивалась, а воинские способности оказывались не на высоте.

Экспедиционный корпус назывался добровольческим. Однако пленные показали, что на деле сформировали его в порядке общей мобилизации, не брезгуя прямым обманом итальянцев. Перед нашими глазами во время допросов пленных проходили батраки, строители, уличные торговцы, шоферы, сапожники, горнорудные рабочие, мелкие служащие, крестьяне, парикмахеры. Многие из них являлись членами фашистской партии, но заявляли, что на фашизм им наплевать, а в партию они вступили, чтобы не остаться безработными или в целях служебной карьеры. Большинство было завербовано в отряды военизированных рабочих, направлявшиеся, как им было объявлено, в Африку, и только на пароходе им сказали, куда их везут на самом деле. Цель поездки в Испанию волонтерам очертили так: «поддержать общественный порядок и ликвидировать традиционно плохое отношение в Испании к женщинам и детям». А солдаты, которые попали в экспедиционный корпус из регулярной армии, вообще стали «добровольцами» преимущественно по жеребьевке, проведенной в подразделениях берсальеров в принудительном порядке. Имелись там и настоящие добровольцы — отпетые фашисты. Но таких было не так уж много.

Еще 6 марта я получил первые тревожные сообщения о сосредоточении итальянцев южнее Сигуэнсы. Тревожные потому, что в этом районе стояла лишь одна 12-я республиканская дивизия. Ее пять бригад растянулись на фронте в 80 километров. Из 10 тысяч бойцов только 6 тысяч имели винтовки. Дороги были прикрыты всего 85 пулеметами и 15 орудиями. Что собираются предпринять итальянцы? Простая демонстрация противником своего «наступательного духа» или начало серьезной операции? Если речь шла именно о последнем, то тревожиться стоило. Система обороны севернее Гвадалахары не была развита в глубину. Окопы отрыли в полный рост, но проволочные заграждения существовали лишь кое-где, сплошной линии окопов тоже не было, а блиндажи годились скорее для жилья, чем для боя. Обучить 12-ю дивизию как следует командование еще не успело. Некоторые дефиле в горах под Гвадалахарой были прикрыты отрядами гражданских гвардейцев всего в несколько десятков человек.

Я попытался получить более точные сведения о противнике в хунте обороны. Однако там отнеслись к сообщению о возможных боях на Гвадалахарском направлении несерьезно. «Эль-Пардо — вот где будет сейчас наступать Франко», сказали мне. Генерал Миаха не верил данным о сосредоточении врага у Сигуэнсы. Справедливости ради скажу, что советский военный атташе в Испанской республике В. Е. Горев поддерживал эти взгляды и тоже не придавал полученным сведениям должного значения.

Гораздо внимательнее, чем Миаха, отнеслись к делу испанские коммунисты. В то время шел пленум ЦК компартии, и товарищи из ЦК, с которыми я связался неофициальным образом, обещали сообщить все, что узнают о враге.

Чтобы разобраться (а сделать это нужно было немедленно, ведь речь шла о судьбе Мадрида), я направил в Гвадалахару А. И. Родимцева. Утром 7 марта от него пришло донесение, мало меня обрадовавшее. Судя по всему, там действительно появились итальянцы. Я вместе с Б. М. Симоновым в тот момент объезжал позиции на Хараме. Ознакомившись с донесением Родимцева, мы решили тотчас ехать на гвадалахарский участок. По дороге успели побывать в штабе 3-го испанского корпуса и договорились о срочном выводе нескольких бригад для отправки их под Гвадалахару. Я вызвал командира танковой бригады Д. Г. Павлова и отдал ему распоряжение готовить боевые машины также для переброски на северо-восток.

Побывали и в штабе 12-й дивизии. Картина, которую мы там увидели, была достойна пера юмориста. Но нам тогда было не до смеха. Площадь перед домом утопала в грязи. Комдив, саперный полковник Лакалле, со второго этажа дома беспомощно поглядывал в окно, боясь выйти наружу и запачкать ноги. Нас он встретил на лестнице. Перед нами стоял в грязной нижней сорочке, шерстяных носках и ночных туфлях небритый человек. Когда мы попросили его рассказать об обстановке, он повел нас к карте. Карта представляла собой кое-как сложенные вместе, даже не склеенные листы. На них цветной ленточкой было изображено что-то вроде линии фронта. Но проходила она гораздо севернее, чем мы думали!

— Вы отбросили итальянцев до этого рубежа? — спросил я.

— Нет, они были здесь вчера, — спокойно отвечал комдив.

Оказалось, что это вчерашние данные. А где же сегодняшние? Комдив искренне удивился. Откуда ему знать, если комбриги еще не обедали? Выяснилось, что командиры бригад ежедневно приезжали к нему за 50 — 60 километров обедать и во время еды рассказывали об обстановке. Другими сведениями комдив не располагал.

Делать нам в штабе больше было нечего. Мы уже собрались ехать в 50-ю бригаду, как вдруг наше внимание привлек шум на соседнем дворе. Там скандалили бойцы батальона «Теруэль» 33-й бригады, присланные в качестве подкрепления. Подумать только, они прибыли в штаб дивизии, а им вместо отдыха преподносят приказ о выступлении на фронт. Пытаемся уговорить их, но бесполезно.

Обращаемся к наштадиву-12: есть ли в Бриуэге резерв? Узнаем, что имеется батальон 48-й бригады, но без оружия, На вооруженных теруэльцев с его помощью не воздействуешь... Ладно, говорим теруэльцам, отдавайте оружие другим, а сами отправляйтесь в тыл, как трусы! На малейших следов стыда МАИ раскаяния не видим. Бойцы снимают оружие и складывают его во дворе. Тут же винтовки были переданы резерву, а «Теруэль» возвратили в Мадрид. Впоследствии мы узнали, что в этом подразделении оказался ряд франкистских агентов, а некоторые бойцы были заражены анархистскими идеями.

Тем временем мы встретились с командиром 11-й интербригады Гансом Каале, по тревоге поднявшим свою бригаду, а с фронта приехал комбриг-50. Начали мы его расспрашивать о положении. Он спокойно рассказывает, что его бригада отступает и нет гарантий, что она остановится.

— А вы зачем приехали?

— Как зачем? Обедать!

Мы подумали, что комдив-12 тут же отстранит от командования легкомысленного комбрига. Но тот не менее спокойно пригласил его к столу. Иначе отнесся к делу товарищ Ганс. Разложив карту, мы посоветовались и наметили меры, которые необходимо предпринять немедленно, а также определили, как использовать интернационалистов и все другие резервы, которые подойдут сюда, с тем чтобы превратить этот участок в костяк обороны и плацдарм для контрнаступления. Комдив-12 согласился со всеми предложениями и спокойно ушел обедать. Комбриг-50 поехал с нами, по шоссе на северо-восток. Навстречу брели безоружные солдаты, как раненые, так и здоровые. Завидев нас, они поспешно спускались с шоссе в грязь и стремились спрятаться где-нибудь в стороне. Издали доносился сильный артиллерийско-пулеметный огонь. По мере приближения к фронту поток отступавших возрастал. На 93-м километре Французского шоссе мы наткнулись на штаб 50-й бригады. Настроение там было неважное, боем он не управлял. Из всех офицеров только молодой и энергичный коммунист, командир 2-го батальона, вел себя достойно. Он останавливал отступающих, пытался сколотить из них труппы и вернуть назад.

Что же случилось? Выяснилось, что, пока танки стреляли в фашистов, пехота держалась в обороне. Но вот у танкистов кончились боеприпасы, подошло к концу горючее, и они отправились, заправляться. Пехота сейчас же восприняла это как сигнал к отступлению и стала отходить на юг. Тем временем немецкие и итальянские самолеты бомбили ее и расстреливали из пулеметов. Две республиканские батареи, поставленные для стрельбы по танкам прямой наводкой, были увлечены общим потоком, снялись с огневых позиций, и тоже стали отходить. Тут же за ними влез на машины штаб 50-й бригады и, обгоняя пехоту, помчался в тыл. У километровой отметки были в тот момент полтора десятка солдат, три танка и несколько командиров. Впереди показался противник. Перед ним отходили, пятясь в нашу сторону, остатки бригады — самые стойкие из ее бойцов, Вдоль шоссе ползла прямо на нас группа в 15-18 итальянских танков. За ними двигалась автомобильная колонна В трех километрах от нас из леса открыли огонь фашистские батареи. Справа от шоссе поле было пустым до самого горизонта, а слева вдали виднелись какие-то люди, цепочкой шедшие на юго-запад. Позднее мм узнали, что это наступало головное подразделение франкистского батальона «Америка».

Г. Каале поехал поторопить своих интернационалистов. А человек 400 из бригады, наскоро отрыв укрытия, рассыпались вправо и влево от шоссе и заняли оборону на 88-м километре. Вдруг с юга показался автомобиль, а из него вылез комдив-12. Полковник Лакалле с нескрываемым удивлением начал рассматривать картину, представившуюся его глазам, а потом пошел вдоль пегой солдат; спрашивая;

— Что тут происходит? Кто-то сказал:

— Разве не видите? Итальянцы!

— Где? — вскрикнул полковник.

— Да вон они виднеются.

— И что же они делают?

— Как что? Наступают на Бриуэгу.

Услышав это, комдив сейчас же залез в автомобиль и повернул назад, крикнув на прощание: «У меня там семья!» Он промчался мимо немецкого батальона из 11-й интербригады, даже не остановившись узнать, кто это и куда движется. Батальон этот Каале расположил на 83-м километре. Б. М. Симонов поехал в Ториху, чтобы направить оттуда в этот же пункт батальон имени Парижской коммуны. Поступили донесения, что левый фланг еще держится, а на правом итальянцы крепко наседают. Туда был отправлен из Бриуэги резервный батальон 48-й бригады, тот самый, которому мы передали оружие «теруэльцев». Так началось памятное сражение под Гвадалахарой.

К 11 марта республиканцам удалось в упорных и ожесточенных боях остановить итальянцев. В тот же день было принято ответственное решение — не эвакуировать столицу, как предлагали некоторые, а, напротив, готовиться к переходу в контрнаступление, чтобы отбросить фашистов от столицы. Решено было также объединить все войска Гвадалахарского направления под одним командованием и организовать из них регулярные соединения. Понадобилось четверо суток напряженных боев, чтобы хунта обороны поняла серьезность положения и приняла предложение о сведении всех отдельных бригад в четыре дивизии, а дивизий — в 4-й армейский корпус. Для пополнения соединений корпуса штаб фронта посылал еще несколько частей.

Республиканцы в походе

Реорганизация войск на Гвадалахарском направлении была произведена следующим образом. Командиром корпуса хунта назначила подполковника Хурадо, ранее командовавшего 1-й дивизией. Начальником штаба у него стал майор Муэдра, прежде являвшийся начальником штаба 3-го корпуса, действовавшего у Харамы. Старшим советником при командире корпуса был назначен Б. М. Симонов. В состав корпуса включили прежде всего 12-ю дивизию. Ее прежнего командира Лакалле, столь дурно проявившего себя в решающие дни оборонительных боев, заменил коммунист подполковник Нино Нанетти. Ему подчинялась помимо 48, 49, 50 и 71-й бригад новая, 35-я бригада. В задачу дивизии входило прикрывать левый фланг республиканской линии войск под Гвадалахарой. Действовать на центральном участке, вдоль Французского шоссе, предназначили 11-й дивизии во главе с майором Энрике Листером. Под его командованием оказались отборные соединения: 2-я бригада, и ранее подчинявшаяся Листеру, 11-я и 12-я интербригады и 1-я ударная бригада. На правом фланге должна была сражаться 14-я дивизия во главе с анархистом майором Мера. В ее состав входили вновь прибывшие 65-я и 70-я бригады, а также 72-я. Наконец, несколько, отдельных частей резерва в совокупности составляли по силам еще одну дивизию. Сюда вошли танковая бригада и два кавалерийских полка. Действия корпуса обеспечивались фронтовой авиацией — группой из 71 самолета. В течение недели все эти части и соединения были перегруппированы и подготовлены к контрнаступлению.

За тремя подписями (моей, Б. М. Симонова и Д. Г. Павлова) штабу фронта был представлен «План организации операции против итальянского экспедиционного корпуса». Одновременно главному военному советнику в Валенсию за двумя подписями (моей и В. Е. Горева) пошла телеграмма о неотложных мерах помощи, которых мы ждем и о которых он должен сообщить республиканскому правительству. Штаб фронта рассмотрел этот план и утвердил его.

Тем временем 11 марта с утра республиканцы еще раз отбили все атаки итальянцев. И испанские части, и интернациональные сражались блестяще, держались стойко и мужественно. Не было ничего похожего на первые дни боев под Торихой. С утра того же дня начали вступать в должность и новые командиры. Комкор Хурадо быстро разобрался в обстановке и в дальнейшем действовал со знанием дела. Он мог бы добиться еще большего, если бы не подчеркивал свою «надпартийность» и не боялся контактов с коммунистами. Его начальник штаба Муэдра отличался исключительной работоспособностью. Практически он тащил на себе бремя всех дел в штабе корпуса. Составленные им документы были весьма красочны: элементарный приказ превращался в длинное литературное послание. Столь же велеречиво он изъяснялся, явно питая склонность к художественной манере речи. Некоторым недостатком обоих этих офицеров было намерение руководить операциями только из штаба. Они в том не виноваты. Так воспитывалось в старой испанской армии все кадровое офицерство.

Успехи республиканских войск вдохновили местное население. Десятки тысяч людей добровольно вышли с лопатами и кирками в руках рыть окопы и противотанковые рвы. Они несли плакаты: «Долой Муссолини!», «Испания испанцам!» Особую популярность в те дни получила поговорка: «Испания — не Абиссиния». Помнится, она стала даже своеобразным пропуском. Проходящий говорил пароль: «Испания», в ответ следовал отзыв: «Не Абиссиния».

Пулеметчики Испанской республики идут на фронт.

Вскоре республиканцы перешли в контрнаступление. Его ход убедил в полной возможности не только отбросить итальянцев от Гвадалахары, но и разгромить их. Как главный военный советник фронта я все время твердил об этом членам мадридской хунты обороны. По общей договоренности меня энергично поддерживали на местах все другие советники, общавшиеся непосредственно с офицерами в частях и подразделениях, а испанские коммунисты агитировали в том же духе во всех звеньях снизу доверху.

Генерал Миаха тоже не возражал против активных действий. Но он стремился не отводить далеко от Мадрида оборонявшие город соединения. Кроме того, снова вспыхнули политические разногласия: левые республиканцы, социалисты и анархисты не хотели, чтобы ударную группу войск под Гвадалахарой возглавил коммунист Листер. Началось «политическое урегулирование». Я старался держаться от всего этого подальше, но поневоле должен был соприкасаться с политической стороной дела, с сожалением наблюдая, как «внутренние соображения» мешали правительству Кабальеро укреплять дело обороны Республики.

Вплоть до 17 марта обе стороны приводили войска в порядок и укрепляли свои позиции. Лишь на флангах шли бои местного значения. Прибывали новые резервы и пополнения. Уставшие подразделения выводились на отдых и заменялись другими. Проводилась разведка боем. Любопытны попавшие в наши руки приказы, которыми в те дни генерал Манчини и его начальник штаба Феррарис пытались подбодрить дух своих солдат. Например, отмечалось, что на «XV году фашистской эры» младший комсостав заражен шкурнической и пацифистской идеологией; что учащаются случаи самострелов; что под перевязками у «раненых» не обнаруживалось ран: «русские танки не являются заколдованными»; «когда мы мокнем под дождем, то интернационалисты в это время тоже не обедают в ресторане» и т. п.

Пленные и перебежчики сообщали о нервозности итальянского командования. Каждый разведпоиск принимался фашистами за переход в наступление, каждый орудийный выстрел — за начало артподготовки. Это настроение передалось и подчиненным. Только оголтелые фашисты кричали еще о «вступлении» в Мадрид. Большинство же солдат надеялось на успешную оборону и уже не мечтало об «отдыхе на мадридских верандах».

Так закончился второй этап гвадалахарской операции. Разработанный военными советниками и предложенный хунте обороны план разгрома фашистов основывался только на наличных войсках. Он заключался в нанесении итальянцам серии последовательных ударов и уничтожении их корпуса по частям. Это исключало варианты, предполагавшие серьезную перегруппировку сил, и приводило к решению, рассчитанному на быстротечность операции.

Сначала предлагалось разбить бриуэгскую группировку врага ударом наиболее сильных республиканских бригад, поддержанных почти всеми танками и авиацией, с последующим охватом Бриуэги с северо-запада при отвлекающем ударе на Бриуэгу с востока. Затем ударная группа резко меняла направление наступления и отрезала дивизии «Литторио» пути ее отхода при одновременной сковывающей атаке с юга вдоль Французского шоссе. Конечным результатом должно было явиться полное восстановление положения, существовавшего до начала итальянского наступления. Такой замысел позволял меньшими силами Республики разбить превосходившие их здесь силы итальянцев. Командование фронтом приняло этот план без поправок, но обусловило его выполнение тремя днями, так как хотело затем перебросить часть войск из-под Гвадалахары к Хараме и Эль-Пардо.

Под Гвадалахарой. Второй справа К. А. Мерецков.

19 марта началось контрнаступление. 20 марта республиканцы преследовали отступавшего противника, а к 21-му практически операция закончилась. Когда дивизия Листера отходила на отдых, население на всем пути ее следования восторженно встречало победителей. В воинские части прибыли рабочие делегации из столицы, передавшие братский привет трудящихся и подарки.

Как сообщали, фашистский генерал Манчини, два его комдива и ряд командиров бригад были смещены с постов. а итальянская пропаганда перешла к крикам и требованиям «отомстить», «реабилитировать себя» и т. п. Однако на протяжении весны 1937 года никаких решительных действий предпринято ими здесь не было. Все еще сказывалось тяжелое поражение под Гвадалахарой. Самое слово «Гвадалахара» стало нарицательным и так же вошло в историю, как в свое время вошли в историю селения Адуа и Капоретто, где в 1896 году и в годы первой мировой войны были разбиты итальянские войска.

Эти события привели и к своеобразному размежеванию в стане фашистов. Пленные рассказывали, что офицеры испанских мятежников весной 1937 года иногда отказывались здороваться на улицах и в ресторанах с итальянскими офицерами. Франкистская печать, сначала много писавшая о марокканцах, а потом о волонтерах Муссолини, опять переменила тему, перейдя к восхвалению наваррцев, новой «гвардии» Франко. Штаб мятежников временно оставил всякие попытки захватить столицу и перенес операции на Север, где в районе Бильбао и Сантандера у республиканцев стояли более слабые бригады. Упадком итальянского влияния не преминули воспользоваться немцы. Как выяснилось впоследствии, в самый разгар итальянского отступления, 20 марта, Франко подписал с посланцем Гитлера секретный протокол о расширении германской помощи мятежникам.

Теперь Республике нужно было воспользоваться успехом под Гвадалахарой, чтобы повторить его и на других фронтах. Но вместо этого правительство Кабальеро опять занялось интригами против коммунистов. Потом вспыхнул мятеж анархистов в Барселоне. Все это кончилось тем, что под давлением возмущенных народных масс оппортунисты отступили, и к власти пришло новое правительство во главе с Хуаном Негрином. При нем Народный фронт окреп, а на Мадридском фронте была начата важная операция под Йрунете. Но она развертывалась уже без меня, и о ходе ее я узнавал из газет.

Настал срок моего возвращения на Родину. Тепло прощались со мной испанские товарищи. Особенно горячими были рукопожатия коммунистов. Мне не забыть тех братских слов, что говорили нам лидеры Компартии Испании. Улыбка Пассионарии, нервное пожатие ее тонких пальцев, объятия друзей по совместной работе... Перед отъездом из Валенсии в нашу честь была проведена коррида, и я увидел знаменитый бой быков. А потом испанские берега заволокло туманной дымкой, и они потонули в средиземноморской дали...

Перед отъездом из Испании. К. А. Мерецков (слева)  и его переводчица М. А. Фортус.

Приятно было сознавать, что деятельность в Испании была высоко оценена Советским правительством: за оборону Мадрида осенью 1936 года и харамские бои я был награжден позднее вторым орденом Красного Знамени (первый получил в 1918 году за бои под Казанью), а за участие в разгроме итальянского экспедиционного корпуса под Гвадалахарой — орденом Ленина.