Первый рывок на свободу

Беда, приключившаяся с Кросджеем, указывала на то, что мальчишка был обезьяной всего лишь наполовину. Вернон так это и объяснил мисс Дейл, прибывшей в Большой дом незадолго до того, как туда привели пострадавшего.

— Это еще что за новости? — воскликнула она, увидев его.

— Всего лишь продолжение старого, — ответил Вернон. — Он оказался менее цепким, чем положено. Понадеялся, должно быть, по вековой привычке на хвост, забыв, что он у него давно уже упразднен. Ты ведь человек, Кросджей, не правда ли? Настоящий мужчина?

— Еще бы! — пискнул Кросджей старчески дрожащим голоском и скривил рот в улыбку, которая до глубины души пронзила сердобольных дам.

Мисс Дейл приняла пострадавшего в свои руки.

— Вы впадаете в другую крайность, — заметила она Вернону.

— Не кажется ли вам, что некоторая суровость все же для него здоровее, чем чрезмерное баловство? — вставила было мисс Мидлтон и, не получив ответа, подумала про себя: «В глазах этой дамы все, что ни делает Уилоби, — хорошо!»

Вечером, когда сэр Уилоби подсел к мисс Дейл, это ее впечатление укрепилось еще больше: Кларе никогда не доводилось видеть его в таком ударе. Изящное остроумие обоих, их смех, легкое подтрунивание друг над другом, великолепные глаза мисс Дейл, изысканно-благородные жесты сэра Уилоби — все это привлекло общее внимание. Это был турнир двух опытных фехтовальщиков, в котором искусство одного лишь оттеняло мастерство другого. Сэр Уилоби поставил себе задачу вызвать у Клары восхищение. В чем, в чем, а в тупости его упрекнуть было нельзя. Как бы ни наслаждался он этим турниром, — а он, конечно, им наслаждался, иначе он не мог бы участвовать в нем с таким успехом, — была у него еще и особая цель: показать, каким блестящим партнером он способен быть для той, что оценит его по достоинству. Демонстрация эта продолжалась три дня кряду.

Однажды Кларе даже почудилось, будто в ней сладко шевельнулась змея ревности. Но, обшарив все закоулки своего ума и сердца, она не нашла и следа этого пресмыкающегося. Увы, оно было лишь в мечтах — в этом альбоме, куда юноши и девушки вносят свои заметки, подчас не имеющие ни малейшего отношения к двум книгам более вулканического свойства: Книге Разума и Книге Сердца. В ревности Клара нашла бы облегчение, пусть бы оно даже исходило от лукавого. И она принялась анализировать это чувство, пытаясь уверить себя, что его испытывает; но тут же невольно рассмеялась — тем смехом, каким смеются иной раз на скверном театральном представлении, когда веселье вызвано не искусной игрой актеров, а неуклюжей театральной механикой.

Разговор с Верноном поверг ее в глубокое уныние. Слово «четыре» преследовало ее воображение. Четверо счастливых вместо двух несчастных. Так он сказал, считая ее одной из этих четверых; так оно и будет, подумала она, и ей следует убедить себя, что она и в самом деле счастлива, ибо Вернон не только не был способен понять ее душевное состояние, но ему и в голову не приходила мысль об истинном положении вещей. Да и как, по справедливости говоря, можно было предположить такое?

Мучительное чувство отчужденности, в которое ее повергла необходимость жить со своей тайной среди благодушных, ничего не подозревающих людей, угнетало ее несказанно. Ее обуяла нетерпеливая жажда избавиться от этой тайны, подчиниться светским требованиям, отказаться от мятежа, сделаться доверчивой и покорной.

С приездом мисс Дейл задача эта уже не казалась ей непосильной. Сэр Уилоби реже преследовал ее своей нежностью, обращение его сделалось более официальным. Он больше оставлял ее в покое, не оскорблял ее девичьего целомудрия, и поскольку — как она себе говорила — до нее никому не было дела, она стала присматриваться к мисс Дейл, которая ей ставилась в пример, и даже пыталась немного подражать ее искусству вести светскую беседу. А с тех пор как Клара увидела сэра Уилоби в обществе мисс Дейл, она и сама несколько оживилась. Всякий раз, когда она думала о свободе, у нее возникало представление о высокой тюремной стене; она не чувствовала себя в силах предпринять отчаянную попытку вскарабкаться на нее без посторонней помощи и спрыгнуть на другую сторону. А коли так, рассуждала она, коли она такое ничтожество, пора оставить мечты и напрасные надежды, пора смириться со своей долей, и не только смириться, но и принять ее всей душой. К тому же никому ведь до нее нет дела.

Сэр Уилоби был доволен: он добился своего. Напускное оживление Клары лишний раз подтверждало, что он прекрасно знает женщин, и он не слишком огорчался тем, что Клара не могла поддерживать в себе это оживление подолгу. Последнее время его смущал ее взгляд — уж очень строгий и ясный, и ему было приятно убедиться, что есть область, в которой его превосходство над нею неоспоримо. Его радовали и самые ее усилия, и безуспешность их.

Вскоре, однако, она была вынуждена отказаться от этих усилий. Слишком тяжким было бремя, которое он на нее возложил; наигранное чувство, рожденное подражанием, никак не уживалось с естественными движениями души. У нее даже мелькнула надежда, что теперь, когда сэр Уилоби видит их рядом, у него наконец откроются глаза и он убедится, что только в мисс Дейл обретет он подругу, в самом деле достойную его; да, да, конечно, же, он должен увидеть, насколько больше ему подходит блестяще одаренная и преданная ему мисс Дейл, чем такое холодное и неотзывчивое существо, как она, — не может быть, чтобы после такого сравнения он не оценил мисс Дейл по достоинству! Как ни призрачна была эта надежда, Клара думала о ней с таким упорством, что почти уверовала в возможность ее осуществления. В качестве увертюры к действию Клара погрузилась в бездну самоуничижения — такую глубокую, что заподозрить ее в неискренности было бы грешно. И все же самоуничижение ее было в большой мере надуманным. Душа наша в молодости — огонь, разведенный на зыбком плавуне, драгоценный сплав, не остывший и еще не отлитый в форму. Гораздо более искренним чувством была жалость к Летиции, в нем было меньше посторонних примесей; впрочем, самоумаление Клары имело под собой довольно реальную почву, ибо последнее время бедняжка и в самом деле совсем не блистала, с трудом поддерживая даже самый обыкновенный разговор. Она не находила в себе ни смелости, ни остроумия, ни прилежания — ничего, кроме недовольства жизнью и собой, которое точило ее, как ржавчина; и она дошла до того, что каким-то необъяснимым образом умудрялась искренне жалеть уже не себя, а того, кто связал себя с нею словом. Не следует, однако, думать — хоть жалость к сэру Уилоби до некоторой степени и отвечала ее интересам, — будто Клара вызвала это чувство в себе нарочно, по каким-либо тактическим соображениям. Нет, просто она попала в тиски, у нее больше не было ни личности, ни собственных мыслей, она была во власти минуты и настроения этой минуты. Бессознательно, с одного взгляда угадывала она, чем могло быть ей полезным то или иное явление. Юные души, столь, казалось бы, не искушенные в науке лицемерия, если их довести до отчаяния, могут кое-чему научить и верховных жрецов этой науки.

«Ведь Уилоби мог бы быть счастлив, — говорила она себе и прибавляла: — А заодно и я обрела бы свободу!» Но все же не это было ее первой мыслью. Она действительно желала счастья сэру Уилоби в первую голову ради него самого, но — что делать? — это альтруистическое желание уносило ее далеко, в тихую долину среди Тирольских гор, где, сверкая камешками, журчал ручеек и со дна его, смутно виднеясь, в вечном винтообразном движении, стройными колоннами поднимались прозрачные полчища, то голубые, как топаз, то — в глубинах — зеленые, как изумруд; туда, где можно было забыть о брачных подружках, требующих ответа на свои письма. Там, в этой долине, ожидает ее — как только она свершит свой отчаянный прыжок через тюремную стену — Свобода, там можно предаваться безмятежному созерцанию гор, освещенных солнцем и испещренных тенями от сосен, растущих по их склонам. И теперь, когда она уже сделала Свободу своим жилищем и мысленно в нем поселилась, ее забота о счастье сэра Уилоби представлялась ей такой бескорыстной и чистой, что она была готова хоть сейчас завести с ним разговор на эту тему.

Случай не заставил себя ждать: сэр Уилоби сам дал повод к такому разговору. Каждое утро после завтрака мисс Дейл имела обыкновение наведываться к отцу. На этот раз сэр Уилоби и мисс Мидлтон вызвались проводить ее до пруда. Все трое шли и восхищались березами, осинами, тополями и буками, только что нарядившимися в весеннюю зелень. Любимым деревом мисс Дейл была осина, мисс Мидлтон предпочитала бук, а сэр Уилоби — березу; каждый произнес похвальное слово своему любимцу, причем красноречивее всех оказалась мисс Дейл. Победа ее была столь очевидна, что сэр Уилоби, после того как они с ней расстались, процитировав одно из ее выражений, сказал:

— Я не сомневаюсь, что если бы завтра весь парк был сметен ураганом, Летиция Дейл могла бы его восстановить целиком, а уж осины свои на северном берегу пруда она рассадила бы по местам, не забыв ни единого деревца, и даже если бы ей пришлось уехать и поселиться где-нибудь вдали от Паттерн-холла, я уверен, что она унесла бы в памяти точнейший план моего парка.

— Но зачем ей селиться вдали от него? — спросила Клара, и сердце ее сильно застучало.

— Вот и я твержу ей: зачем? — сказал сэр Уилоби. — Вы совершенно правы, ей незачем отсюда уезжать. Настоящая жизнь, — я имею в виду жизнь в деревне, где надеюсь проводить большую часть времени, ибо в городе не жизнь, а сплошное коловращение, — итак, настоящая жизнь, по моему мнению, заключается в том, чтобы иметь под боком близких нам по духу друзей; а надобно сказать, что всякий раз, как я начинаю немного скучать в родных палестинах, мне довольно самой короткой беседы с мисс Дейл, чтобы вновь ощутить всю их прелесть. Один такой разговор стоит двух месяцев, проведенных на континенте. Это неисчерпаемый источник воодушевления. Как хорошо иметь возле себя человека с развитым вкусом, с которым можно говорить обо всем на свете! Повторяю — живя бок о бок с таким другом, как Летиция Дейл, можно прекрасно обойтись без столицы. Покойная матушка ценила ее чрезвычайно высоко.

— Но ведь ей незачем уезжать отсюда, Уилоби.

— Разумеется, незачем. Как же я рад, любовь моя, что она пришлась вам по душе! Здоровье ее отца весьма зыбко. А вековать одной в коттедже — для этого она еще слишком молода.

— А что ваш проект?

— Старина Вернон немыслимый чудак.

— Он отказался?

— Я даже не заикнулся ему об этом! Представляю себе, как бы он меня отбрил, если бы я отважился затеять с ним этот разговор!

— Вы, верно, не отдаете себе в этом отчета, но в вашем присутствии ему трудно привлечь ее внимание.

— Бедняга никак не овладеет искусством поддерживать разговор с дамами.

— Вам не кажется, что всякий джентльмен стушевался бы на его месте, почувствовав, что его затмевает чужой блеск?

— Душа моя, да он просто понятия не имеет, как следует говорить с дамами.

— И я его за это очень уважаю.

— Как вы сказали — блеск? Я знаю только один источник света, который озаряет мой путь!

Поклон и легкое пожатие руки, сопровождавшие эти слова, не позволяли сомневаться, о каком источнике света шла речь.

— Мало того что он не владеет языком, на котором говорят с дамами, — а, на мой взгляд, всякий образованный мужчина обязан им владеть, — продолжал сэр Уилоби, — он совершенно не умеет использовать свои преимущества. Вот уже четыре дня, как он живет под одной кровлей с мисс Дейл, а отношения между ними не продвинулись ни на шаг. Хотите знать — отчего? Извольте, я скажу вам: недостаток темперамента. Старина Вернон, разумеется, весьма ученый малый, но при всем том он… рыба. Положим, у него свои причины бояться брака, но все равно он рыба.

— Следовательно, вы примирились с тем, что он вас покидает?

— Ложная тревога! Старина Вернон не способен на столь решительный шаг.

— Но если мистер Оксфорд… Уитфорд… Ах, ваши лебеди плывут сюда! Смотрите, какой у них негодующий вид! Как они красивы! Я хотела сказать — быть может, мужчина, когда он видит, что женщина явно отдает предпочтение другому, чувствует себя обескураженным?

Сэр Уилоби так и замер от внезапно осенившей его догадки. Хоть слово «ревность» и не было произнесено, он понял, к чему клонила Клара. Внутренне улыбаясь, он сказал — и тон его не оставлял места для сомнений:

— Быть может, некоторые юные девы тоже чувствуют себя «обескураженными», а? Немножко? Я, кажется, чересчур далеко зашел? Но ведь это же такая давняя дружба! Это как старая перчатка: раз — и натянулась на руку! Там, где существует естественная гармония, нет места разладу. И малейшее препятствие на пути этой дружбы тотчас внесло бы разлад. Милая моя! Какое вы еще дитя!

В своей иносказательной речи, построенной с похвальной туманностью, за которую Клара в душе была ему благодарна, он коснулся той самой темы, на которую ей хотелось завести разговор, и — как ей того хотелось — не называя вещей своими именами.

— Нет, нет, уверяю вас, другие — может быть, но я — никогда! — воскликнула она к вящему восторгу своего собеседника. — Право, Уилоби, здесь совсем не то, — уверяла она. — Я в жизни не испытывала ничего похожего на чувство, которое вы имеете в виду. Я ни на минуту не могу себе представить, будто имею какие-либо права на другого человека, я не допускаю, чтобы люди считали себя связанными словом, если между ними нет полного — полнейшего — во всем согласия. Поэтому чувство, на которое вы намекаете, для меня немыслимо — непостижимо, как вы однажды выразились, говоря о поведении Окс… Уитфорда.

Сэр Уилоби не пропустил эту оговорку мимо ушей.

Исполненный горделивого восторга, он громко расхохотался. «Окс-Уитфорд» — да ведь это же точный портрет старины Вернона в гостиной! Он и в самом деле «окс» — сущий бык!

Очевидно, Клара, как это сплошь и рядом случается с неопытными девицами по отношению к друзьям своего суженого, несколько переоценивала достоинства Вернона, растрачивая впустую то, что принадлежало по праву одному ему, Уилоби, или, выражаясь высоким стилем, преклоняя колена перед идолами, расставленными на пути к храму, к тому самому храму, в который ей следовало нести свой религиозный пыл нерастраченным. Ну, да это пройдет, тут единственный лекарь — смех.

Что касается другого — ее ревности, он и слышать о ней больше не желал. Клара задета, в девушке уязвлена женщина, и прекрасно. Слабые попытки Клары продолжать разговор на эту тему разбились об уклончивые ответы Уилоби. Клара была готова откусить себе язык за свою вторичную оговорку при произнесении имени Уитфорда; именно оттого, что она была в душе невинна, она не понимала, как могло случиться, что она так глупо споткнулась на его имени.

— Вы оба знаете ботанические наименования этих полевых цветов, — сказала она.

— Кто — оба? — спросил он.

— Вы и мисс Дейл.

Сэр Уилоби пожал плечами. Это становилось забавным.

— Я знаю только одну женщину на свете, которая достойна украсить мое ландо, — только Клару, только мою Клару!

— Какое ландо? Где?

— В Лондоне, моя дорогая, в Лондоне, где мы будем проводить по два месяца в году. Там я разъезжаю в ландо и смею вас уверить, мой экипаж произведет настоящий фурор. У старины де Крея глаза на лоб полезут, когда он его увидит.

Клара вздохнула. Никакими силами не удавалось ей хотя бы намеком навести разговор на нужную тему.

И вдруг она поняла, что чуть не упустила такую возможность; слегка зарумянившись, оттого что ей приходится наконец произнести это неприятное слово, она спросила:

— Вы имеете в виду зависть, Уилоби? Вы хотите сказать, что лондонцы будут вам завидовать? И полковник де Крей? Как это странно! Зависть и ревность — вот чувства, которых мне никогда не понять.

Сэр Уилоби развел руками: «Ну, конечно», всей своей мимикой давая понять, что это ее заявление он не ставит ни во что.

— Нет, Уилоби, не смейтесь, мне они в самом деле недоступны.

— Разумеется.

Вот он и попался в ее ловушку! И притом ему все еще продолжало казаться, что это он исследует анатомию женской души.

— Хотите, я вам докажу? Послушайте… Я настолько лишена этого чувства, что если бы вы ко мне пришли и сказали, — и, право же, я ничего бы в этом не нашла удивительного! — сказали, что мисс Дейл, как вы убедились, больше соответствует вам по своему складу, чем я, — а я, как мне кажется, подхожу вам очень мало, а вернее… если уж говорить начистоту, — совсем не подхожу… если бы вы мне так сказали… — только поверьте мне, прошу вас, Уилоби!.. — я бы тотчас вернула вам свободу! Право! И я всюду говорила бы о вас с искренним восхищением. Ах, Уилоби, поверьте, никто не отзывался бы о вас лучше, чем я, — и в частном разговоре, и в обществе, ибо в моих глазах вы остались бы самым честным, самым правдивым и благородным джентльменом, какого мне доводилось знать! Никто, — я осмеливаюсь это утверждать, даже она не могла бы восхищаться вами больше, чем я. Нет, нет, сама мисс Дейл не так бы вас превозносила, как я!

У Клары захватило дух от этого ее первого рывка на свободу; она как бы распалась на две части — на рассудок и нервы, и обе половинки бились друг о друга, оглушая ее своим кимвальным звоном; она была ошеломлена количеством мыслей, которые ей хотелось высказать, и необходимостью выбрать из них те, что вернее бы на него подействовали. Короче говоря, на самый непредвзятый взгляд она являла собой олицетворение женской ревности.

Он увидел, что и в самом деле зашел слишком далеко.

— Позвольте же мне устранить…

Подыскивая нужные слова, он пытался успокоить ее голосом и прикосновением руки.

— Позвольте же мне стереть эти пятнышки, величиною с булавочную головку, которые вам угодно было столь чудовищно преувеличить. Моя дорогая Клара! Клянусь вам честью, а я, надо сказать, не бросаюсь этим словом, ибо привык к тому, что моего простого слова достаточно, что люди верят моим заявлениям, заверениям и поручительствам… Итак, милое мое дитя, клянусь честью, что для ваших подозрений не только нет никаких оснований, но заверяю вас самым решительным образом — вы пребываете в совершеннейшем заблуждении. Заметьте, я не говорю о чувствах, какие питает она — в них, насколько мне известно, я неповинен и поэтому за них не в ответе. Мне, так сказать, официально ничего о них не известно. Мне о них никто не объявлял, я не должен даже подозревать о их существовании, иначе я рискую прослыть невозможным фатом. Что касается меня самого… клянусь честью, Клара… я буду откровенен, даже немного груб, быть может, — а вы знаете, как мне это ненавистно! — так вот, я не мог бы, повторяю, никогда не мог бы жениться на Летиции Дейл! Запомните это. Ни лесть, — а кто из нас на нее не падок! — ни любые другие обстоятельства на свете не вынудили бы меня на такой шаг. Как бы мною ни восхищались! Мы с ней — отличные друзья, и только, и никогда не станем друг для друга чем-либо большим. Когда вы видите нас вместе, вас может ввести в заблуждение созвучность наших умов. Она женщина редких дарований, и я откровенно ею восхищаюсь. Временами, признаюсь, для своего рода умственной гимнастики мне требуется общество человека, подобного мисс Дейл. Ей обязан я тем редкостным наслаждением, о котором многие не имеют и понятия и которое очень немногим дано испытать, — наслаждением, какое бывает у исполнителей дуэта. Да, я многим обязан мисс Дейл, она вызывает у меня глубокую признательность. Не стану скрывать — чувство живейшей дружбы связывает меня с мисс Дейл, — и тем не менее, если моей милой — хоть на столечко, на толщину реснички! — неприятен вид мисс Дейл… то… то…

И мановением руки сэр Уилоби отбросил мисс Дейл куда-то далеко, туда, где царили мрак и безлюдие.

Клара опустила глаза, чтобы скрыть сверкнувшую в них молнию ярости, свое немое возмущение эгоистом.

Впрочем, разговор этот она завела не для того, чтобы вступиться за права мисс Дейл или страждущего человечества.

— Ах! — произнесла она, чтобы заполнить паузу и не дать разговору заглохнуть.

— Ах, ах! — нежно поддразнил он ее. — И тем не менее это так! Моя Клара прекрасно знает, что мне требуется молодость, здоровье, красота и кое-какие другие, не поддающиеся определению качества, соответствующие положению той, что предстоит возглавить мой дом и носить мое имя! Но что говорит мое второе, мое лучшее «я»? Конечно же, вы мое лучшее «я». Не спорьте, любовь моя, так оно и есть! Только поймите правильно мою натуру, и тогда…

— Но ведь я ее давно поняла! — перебила Клара. — Я была бы просто слабоумной, если бы за этот срок не поняла, что вы собой представляете. Позвольте мне заверить вас, что я прекрасно вас понимаю. Выслушайте меня! Всего лишь одну минуту! В глазах мисс Дейл я самая счастливая женщина на свете. Ах, Уилоби, если бы я обладала ее сердцем и умом, я бы, верно, и на самом деле ощущала себя счастливейшей из счастливых. Я хочу… Только выслушайте меня, выслушайте до конца! Я хочу, я жажду, я молюсь о том, чтобы уступить ей свое место. Она ценит вас по достоинству, а я нет. Да, к стыду своему, я не ценю вас, как должно. Она преклоняется перед вами, а я — нет, я не могу преклоняться. Вы для нее — солнце, вот уже много лет озаряющее ее жизнь. В любви загадочно все — и почему мы любим, и почему мы не можем полюбить тех, кто… словом, тех, кого нам следовало бы полюбить. Я же вообще не понимаю любви. Видно, мне не дано испытать это чувство. А что мисс Дейл вас любит, это бесспорно. Она высохла от тоски. Любовь к вам, должно быть, и подточила ее здоровье — то самое качество, на котором вы так настаиваете. Но ведь вы же, Уилоби, и могли бы ее исцелить! Путешествие и… и… ваше общество, ах, она бы с вами расцвела! Вы и мисс Дейл — такая прекрасная пара! Она преданна вам безгранично, а я… я не умею преклоняться. Я не могу не замечать ваших недостатков, я вижу их на каждом шагу. Они каждый раз заново удивляют меня и ранят. Вы слишком горды, чтобы слышать о них, тем более от жены. Вы ведь сами меня предостерегали от… то есть… словом, вы говорили что-то в этом духе…

Она чувствовала, что проговорилась. Впрочем, ей уже было не да случайных оговорок.

— А если я вам докажу, — начал сэр Уилоби, — что все ваши построения зиждутся на ложной основе и что все ваши доводы — не более как результат ошибочного толкования фактов? Вы не правы, поверьте! Я хочу вывести вас из заблуждения. Что с вами? Вы дрожите — вам холодно?

— Нет, мне не холодно, — ответила Клара. — Говорят, так бывает, когда кто-то пройдется по твоей могиле.

На горизонте возник страшный призрак: призрак ласки. Он шел на Клару огромной волной, и гребень ее уже начинал заворачиваться над округлой впадиной могучего вала.

Она быстро склонилась к цветку лютика, и чудовище исчезло.

— По вашей могиле?! — раздалось у нее над головой. — Родная моя, что с вами?

— Я не знала, Уилоби, что орхидные водятся так далеко от меловых грунтов!

— Я не чувствую себя достаточно компетентным в столь важном вопросе. Покойная матушка страстно любила цветы. Насколько мне помнится, это она сама рассадила по всему парку растение, о котором вы говорите.

— Ах, если бы она была жива!

— Да, моя Клара, мы получили бы благословение самой достойной женщины на свете.

— Она бы выслушала меня. Она бы поняла, что я хочу сказать.

— Бедная, бедная Клара! — пробормотал он как бы про себя. — Право же, вы заблуждаетесь. Если вам показалось… но повторяю, вы ошибаетесь. Ваши мысли о том, что кто-то другой «подходит» мне, — просто-напросто бред. Предположим, что вы… мне больно это выговорить даже в шутку, — предположим, что вас нет, совсем нет… что вы…

— Что я умерла? — тихо подсказала Клара.

Но сэр Уилоби нашел более приемлемую формулировку.

— Даже если бы предположить, что вы перестали существовать для меня, — сказал он. — Представим себе на минуту! Я бы все равно, несмотря на все восхищение, которое испытываю перед мисс Дейл и которое не считаю нужным скрывать, все равно бы не мог, — уверяю вас самым торжественным образом, — я все равно не мог бы предложить ей свою руку! Быть может, это оттого, что я с юных лет привык смотреть на нее как на друга, и только друга. Говорят, когда мы вместе, мы как бы выявляем один другого — двойное отражение, что ли…

Она взглянула ему в лицо с тонкой усмешкой: лукавая стрела, пущенная ею, попала в цель!

— Это верно, все это замечают, — подтвердила она. — Да и невозможно не заметить, как вы всякий раз преображаетесь в присутствии мисс Дейл.

— Ай-яй-яй, душа моя, — сказал он, распахивая перед нею чугунную калитку, ведущую в палисадник, — вот мы и опять отдались этому гадкому подозрению.

— Что вы, Уилоби! Я всегда любуюсь вами обоими. Я люблю видеть вас вместе, мне это доставляет такое же удовольствие, как гармоническое сочетание красок.

— Вот и отлично! Следовательно, все хорошо. Вы часто будете иметь возможность видеть нас вместе. Я, разумеется, привязан к подруге своей юности, но как только вы… стоит лишь вам высказать малейшее неудовольствие, и…

— И — ее нет?

— И ее нет. Как видите, я — ваше эхо. Так будет не только на словах, но и на деле: я буду эхом ваших желаний, чтобы у вас не оставалось и тени сомнения. Она должна будет исчезнуть с нашего горизонта.

— Иначе говоря, вы готовы подписать смертный приговор человеку, который ни в чем не повинен?

— Как это не повинен? Всякий, кто причиняет боль моей невесте, моей жене, моей владычице, причиняет боль и мне, очень, очень сильную боль.

— Следовательно, капризы вашей жены… — Клара даже тихонько притопнула, произнося эти слова, но сердитая ножка увязла в мягкой траве. — Уилоби, клясться честью могут не одни мужчины, — продолжала она, отказавшись от взятого было ею тона легкой иронии. — Женщины тоже дорожат своей честью, девушки клянутся ею у алтаря. Позвольте мне произнести свою клятву сейчас, ибо то, что я хочу вам сказать, — святая правда: ничто на свете не могло бы меня так обрадовать, как ваш союз с мисс Дейл! Мне нечего к этому прибавить. Скажите же, что освобождаете меня от моего слова!

С вымученной улыбкой смертельно усталого человека, для которого, однако, долг превыше всего, сэр Уилоби ответил:

— Позвольте мне еще раз повторить, что нет и не может быть таких обстоятельств, при которых я решился бы взять в жены мисс Дейл. Вот, душа моя, какие я вынужден делать признания — смешные, младенчески нелепые! Неужели я должен еще раз напомнить вам, что мы оба связаны словом и что я — человек чести?

— Я это знаю и чувствую. Но отпустите в таком случае вы меня!

Сэр Уилоби жестоко укорял себя в недальновидности: своей подчеркнутой любезностью к мисс Дейл он преследовал одну, ближайшую цель, упустив из виду все остальное. Он не мог отрицать ни того, что внимание его к мисс Дейл и в самом деле было подчеркнутым, ни того, что оно преследовало определенную цель, и теперь его удручало собственное, столь, казалось бы, несвойственное ему недомыслие, заставившее его потерять всякое чувство меры. Его замысел — пробудить в Клариной душе слепое чудовище ревности — удался слишком хорошо. «Я и не подумал о ней самой», — говорил он себе с искренним раскаянием.

— Отпустите меня, Уилоби! Пожалуйста! — не унималась Клара.

Он предложил ей опереться на его руку.

Прикоснуться к нему — в ту самую минуту, когда она умоляла о расторжении уз, которые их связывают, — казалось Кларе кощунством. Впрочем, если она рассчитывает на уступки с его стороны, ей тоже следовало идти ему навстречу там, где это возможно. И она подала ему руку, стараясь не думать о своих пальцах, заключенных в нежный плен. Сжав их слегка, он сказал:

— Доктор Мидлтон в библиотеке. Я вижу, что Вернон занимается с Кросджеем в Западной комнате, — он замучил мальчишку. Как это, однако, похоже на старину Вернона: у того еще не успела зажить голова, а он — давай забивать ее своими книжками!

Сэр Уилоби сделал знак юному Кросджею, и тот в одно мгновение выскочил к ним на газон через стеклянную дверь.

— А вы покуда поговорите с Верноном об интересующей нас даме, — шепнул сэр Уилоби Кларе. — Употребите все ваше влияние от имени нас обоих! Дайте ему понять, что за деньгами дело не станет; жилье и ежегодный доход будут обеспечены. Вы, должно быть, не приняли всерьез мои слова, когда я вас просил поговорить с Верноном первый раз. Между тем я тогда был настроен так же решительно, как и теперь. Мисс Дейл я беру на себя. Конечно, они не должны венчаться в наш день, но в любой другой — пожалуйста! Раньше ли, позже ли, мне безразлично, и я готов сделать все, чтобы способствовать их союзу. Лучшего доказательства того, что вы не правы, пожалуй, нельзя представить, и хоть я знаю, что женщины не отказываются от своих заблуждений даже после того, как убедятся в полной их неосновательности, я все же уповаю на ваш здравый смысл.

Вернон стоял в дверях и посторонился, чтобы ее пропустить. Сэр Уилоби тихонько ее подтолкнул. Она нагнула голову, словно это был вход в пещеру. Все чувства ее были в оцепенении, и когда сэр Уилоби закрыл за ними дверь, у нее в голове не было ни одной мысли, кроме нелепой заботы — как бы не назвать мистера Уитфорда мистером Оксфордом.