Всю ночь напролет Ричард ворочался с боку на бок в постели; сердце его неслось вскачь, а рассудок старался обуздать этот бег по богатому, еще неизведанному миру и по огромному царству тайны, к которому он начинал приобщаться. Долгие месяцы бродил он у ворот, за которыми пытался что-то узнать, вздыхал, стучался в них — и ему так и не удалось ни проникнуть внутрь, ни добиться ответа. И вот сейчас ключ у него в руках. Собственный отец неожиданно раскрыл ему на все глаза. Сердце, точно взмыленный конь, несло его все дальше и дальше по безбрежным просторам, овеянным странной сверхчеловеческой красотой; туда, где рыцари и дамы склонялись, что-то шепча, над зеленым дерном, где кольчуги всадников и яркие платья сверкали в лесных чащах, где турниры и поединки разыгрывались на блистающих золотом площадках, озаренных сиянием женских глаз, и где пара таких вот глаз словно из-за дымки светила ему и неотступно следовала за ним сквозь заросли и притягивала к себе, когда он склонялся над рукою, белой и благоуханной, точно лепесток, тронутый морозом в майскую ночь.

На мгновение сердце его останавливалось и трепетало перед новым толчком: он вбирал в себя все земное блаженство, прижимая губы к маленькой белой руке. «Только это одно, а там можно и умереть!» — вскричал магнетический юноша: бросить жемчужину жизни в эту чашу и выпить ее до дна! Одна мысль об этом его опьяняла. Ради этого он родился. Значит, у него есть цель жизни, есть ради чего жить на свете! Поцеловать женскую руку и умереть! Он соскочил с постели и схватился за перо и бумагу, чтобы освободиться от кипевших в нем чувств. Но не успел он сесть, как уже отшвырнул от себя перо, как в сторону полетела бумага.

— Разве я не поклялся, что никогда больше не стану писать? — вскричал он. Сэр Остин лишил его этой спасительной отдушины. Томившее юношу сумасбродство могло легко найти себе выход, а оно так вскипало, так безудержно стремилось излиться, что он то и дело забывал о данной им клятве, снова садился за стол и при свете лампы писал и писал, прежде чем гордость его могла вымолвить свое слово. Может быть, даже гордость Ричарда Феверела была бы начисто сметена, если бы в эту пору строки сами лились и если бы какая-то одна мысль возобладала над всем; но мыслей было великое множество, и каждая рвалась вперед; беспорядочные полчища их клокотали, словно бушующие волны, теснились, требуя, чтобы он как-то выразил их, и отчаяние от невозможности найти для них форму, наравне с гордостью, на которую ему угодно было ссылаться, чтобы неуменье свое оправдать, вырывало у него из рук обессилевшее перо; истерзанный, он кидался снова на свое ложе и опять уносился вскачь по розовеющей широкой долине.

К утру эта жестокая лихорадка немного улеглась, и он вышел на воздух. В спальне его отца все еще горел свет, и, когда Ричард поднял глаза, ему показалось, что в окне мелькнула голова его неусыпного стража. В ту же минуту лампа потухла и окно зазияло мраком, в то время как напротив, на горизонте загоралась заря.

Усиленная гребля — отличное средство от иных форм и видов лихорадки. Ричард инстинктивно к нему прибегнул. Золотящиеся под лучами утреннего солнца прозрачные воды реки сверкали, когда их стремительно рассекала лодка; глубокие мягкие тени причудливо извивались и исчезали, скользя за кормой. Вокруг расцветало тихое утро — от ростка к бутону, от бутона — к цветку; пленительной была смена красок, игра света и тени, а меж тем он не замечал ничего вокруг, проплывая под сенью ив и осин по речному простору, где, как в зеркале, отражалось сияющее небо, и был единственным властелином этой реки. Где-то у самых истоков мира лежала страна, в направлении которой он греб; то там, то тут вспыхивали подчас ее едва различимые огни. Теперь он уже знал, что это не сон. Все вокруг было овеяно тайной. Этой тайны были полны леса; это она катила воды и управляла ветрами. Ах, почему в наше время человеку не дано совершить высокий рыцарский подвиг, на который со своих небесных высот устремились бы взгляды дам, как то бывало во времена короля Артура! Вот что означали безотчетные вздохи юноши, когда он ощутил первый лихорадочный порыв вспыхнувших в нем жизненных сил.

Он миновал Берсли и успел уже немного окунуться в ту умиротворенность раздумья, которая приходит после физических усилий, как вдруг услыхал, что его окликают по имени. Нет, это была не дама, не фея, а — юный Ралф Мортон, вместе с которым в этот мир вторгалась ненавистная ему проза жизни. Мысленно посылая его, как и все человечество, к чертям, Ричард подгреб к берегу и выскочил из лодки. Ралф сразу же взял его за плечи, сказал, что ему надо поговорить с ним об одном важном деле, и, оторвав магнетического юношу от роившихся в его голове видений, стал водить его по мокрой скошенной траве. Должно быть, ему все же нелегко было подыскать нужные слова, и Ричарду, хоть он и почти не слушал их, очень скоро надоели услышанные от его давнего соперника излияния радости по поводу их встречи, и он начал проявлять признаки нетерпения; тогда Ралф, как человек, который заводит речь о предмете, мало ему знакомом, но убежден в его исключительной важности для всего человечества, спросил:

— Скажи, какое женское имя больше всего тебе нравится?

— Право же, не знаю, — безучастно сказал Ричард. — А чего это ты поднялся в такую рань?

В ответ на это Ралф заметил, что Мери — славное имя.

Ричард не стал с ним спорить; так ведь зовут экономку в Рейнеме; добрая половина их горничных и кухарок носят то же имя; Мери — это все равно, что служанка.

— Да, знаю, — сказал Ралф, — у нас множество всяких Мери. Самое обыкновенное имя. Нет! Мери это не то. А как тебе, например, нравится Люси?

Ричард нашел, что это имя нисколько не лучше.

— Знаешь что, — продолжал Ралф, решив говорить без обиняков и прямо перейти к делу, — есть имена, за которые я, верно, отдал бы все на свете — таких только одно или два. Это не Мери и не Люси. Кларинда — имя, вообще-то говоря, неплохое, но его встречаешь только в романах. Вот Кларибел мне нравится. Самые лучшие имена это те, что начинаются с «Кл». Все «Кл» это непременно милые и красивые девочки, за которых хочется отдать жизнь! Не правда ли?

Ричард никогда не знал ни одной такой девушки, что могла бы вызвать в нем подобные чувства. Право же, столь настойчивые расспросы касательно его пристрастий к женским именам да еще в пять часов утра несколько изумили его, хоть он и не совсем еще пробудился от грез. Приглядываясь к Ралфу, он заметил в нем перемену. Наместо пышущего здоровьем жизнелюбца, соперника его в разных состязаниях, которого всегда отличала прямота и у которого слово не расходилось с делом, перед ним стоял робкий, то и дело краснеющий юноша, жалостно искавший наперсника, которому он мог бы излить свои чувства. Вместе с тем Ричард постепенно стал замечать, что Ралф, как и он сам, находится на пороге царства тайны и, может быть, даже углубился в это царство дальше, чем он сам; и тут он сразу проникся к нему сочувствием, и каким-то чудом ему открылись вся удивительная красота и глубокий смысл, вложенный в это перечисление женских имен. Он ощутил и новизну, и очарование самого предмета их разговора, как нельзя более подходившего и к этой поре года, и к раннему утру. Но вся трудность заключалась в том, что сам Ричард не мог выбрать ни одного женского имени: для него между ними не было никакой разницы; ему нравились все.

— Скажи, а неужели тебе не милее всего те, что начинаются на «Кл»? — настойчиво вопрошал Ралф.

— Они нисколько не лучше, чем те, что кончаются на «я» и на «и», — ответил Ричард, которому хотелось бы и самому иметь любимые имена, ибо Ралф, по всей видимости, опередил его и в этом.

— Давай посидим тут в тени, — предложил Ралф. И когда они уселись на берегу под сенью деревьев, соперник его излил ему душу. Еще несколько месяцев, и он должен будет прибыть в свой полк, а перед тем как уехать он хочет проститься с друзьями… Не может ли Ричард дать ему адрес миссис Фори? Он слышал, что она сейчас где-то на морском побережье. Адреса тетки Ричард не помнил, но сказал, что берется передать ей любое письмо.

Ралф стал шарить в кармане.

— Вот оно. Но смотри, чтобы никто не увидел.

— Тетку мою зовут вовсе не Клара, — сказал Ричард, вглядываясь в то, что было написано на конверте. — Ты что, адресуешь его самой Кларе?

Сомневаться в этом не приходилось.

«Эммелина Клементина Матильда Лаура, графиня Блендиш», — вполголоса Ричард продолжал перечислять все эти имена, упиваясь их благозвучием.

— Женские имена! — воскликнул он. — Как они у них мелодично звучат!

Он впился взглядом в Ралфа. Если даже он и обнаружил что-то еще, он ничего не сказал и, попрощавшись с ним, вскочил в лодку и поплыл вниз по течению. Не успел Ралф скрыться за поворотом, как Ричард принялся читать написанные на конверте имена. Впервые в жизни ему пришло в голову, что кузина его Клара в самом деле очень красива; он вспомнил ее взгляды и особенно тот, последний, когда они расставались: в нем был упрек. Чего это ради Ралфу вздумалось ей писать? Разве она не принадлежит ему, Ричарду Феверелу? Вновь и вновь перечитывал он все те же слова: Кларе Дорайе Фори. Ну конечно же, имя Клара нравится ему, Ричарду, больше всех остальных, он его просто любит. Да и Дорайя тоже — он-то сам тоже ведь носит это имя. Сердце его застучало, теперь это уже не был прежний кентер, это был галоп, которым несутся, когда впереди мелькнула добыча. Он почувствовал, что совсем ослабел и не может грести. Клара Дорайя Фори — о, как это дивно звучит! В то время, как он скользил вниз по течению, ему слышались звуки флейты, доносившиеся с прибрежных холмов.

Когда мы созрели для любви, судьба тотчас же воздвигает храм, где будет гореть ее пламя.

У самой запруды, над грохотавшим потоком среди зеленых водорослей качались желтые и белые лилии. Над густо заросшим камышом и ползучею куманикой берегом склонялись кусты медуницы, и — склонялась фигура девушки. Большая соломенная шляпа роняла тень на ее лицо; слегка отогнутые поля этой шляпы оставляли губы ее и подбородок незащищенными от солнца, и, когда она наклонялась, можно было на мгновение уловить блеск ее голубых глаз. Пышные длинные локоны ниспадали ей на плечи и на спину; темно-русые в тени и золотившиеся там, где их касался луч солнца. Одета она была просто и скромно. Вглядевшись пристальнее в ее лицо, можно было заметить, что губы у нее почернели. Она рвала ежевику, кусты которой росли у самой воды. Ягод, как видно, было великое множество — рука ее то и дело направлялась ко рту. Даже самый привередливый юноша, который возмущается тем, что женщина полная теряет изящество свое от слишком обильной еды и, надо думать, был бы рад видеть ее более худощавой и тем самым более поэтичной, — и тот вряд ли станет возражать против ежевики. В самом деле, ведь поедать эту ягоду с куста — огромное наслаждение, навевающее сладостные мечты. Ежевика — родная сестра лотоса, и в ней самой есть девическая невинность. Вы едите ее: рот, глаза и руки заняты, а ум свободен. Так было и с молодою девушкой, стоявшей там на коленях. Маленький жаворонок вспорхнул над нею, заливаясь песнею, и улетел к растянувшейся по небу тучке; откуда-то из обрызганных росою зарослей, прямо над ее склоненною шляпой, просвиристел черный дрозд: полились нежные, мелодичные и, казалось, обращенные к ней звуки; изумрудное оперение зимородка блеснуло из-за зеленеющих ив; круглокрылая цапля улетела вдаль, ища уединения; скользившая вниз по реке лодка приближалась, а вместе с этою лодкой приближался и погруженный в мечты юноша; она же по-прежнему рвала и рвала ягоды и лакомилась ими — и сама предавалась мечтам так, будто поблизости никакого сказочного принца не было и в помине, как будто ей этого вовсе и не хотелось, или просто она не знала, чего ей хочется. Среди этих с кошенных зеленых лугов, где жужжали шмели и неумолчно грохотал поток, овеянная дыханием полевых цветов, душистых и пышных, она являла собою частицу прелестной человеческой жизни, заключенную в удивительную оправу и обладавшую огромной притягательной силой. Магнетический юноша повернул голову — посмотреть, далеко ли еще осталось плыть до плотины, — и тут взгляду его предстало это видение. Природа вокруг притихла. Казалось, в небе вот-вот встретятся две грозовые тучи и грянет гром. В позе девушки было столько грации, что хоть его и уносило прямо к плотине, он не взялся за весло. Как раз в эту минуту внимание девушки было привлечено какой-то особенно сочной ягодой. Он проскользнул незамеченным и тут увидел, что руке ее никак не дотянуться до цели. Сильный удар правым веслом, и он очутился возле нее. В испуге взглянула на него незнакомка и покачнулась. Ричард сразу кинулся в воду. Он успел подставить руку под ногу девушки, которая, сделав неосторожный шаг, начала было уже сползать вниз по рыхлому склону, и помог ей удержаться на кусочке твердой земли, куда вслед за нею выбрался и он сам.