В Рейнеме было известно о приезде Ричарда. Люси узнала об этом из письма Риптона Томсона, который встретил его в Бонне. Риптон ничего не писал о том, что он специально потратил свои каникулы на то, чтобы побудить своего обожаемого друга вернуться к жене; а повстречав Ричарда, уже ехавшего домой, он, само собой разумеется, ничего не сказал и ему, притворившись, что поехал путешествовать для своего удовольствия, под стать любому лондонцу. Написал ей и сам Ричард. Он просил ее в случае, если она надумает ехать к морю, тут же дать ему знать об этом в гостиницу, дабы он не потерял ни часу. Письмо было написано в спокойном тоне и проникнуто большой нежностью к ней. С помощью преданной миссис Берри Люси мало-помалу покоряла сердце автора афоризмов.

«Ум женщины — это молоко ее груди, — провозгласило одно из его отрывистых изречений после того, как он наблюдал ее материнские заботы. — Так будем же помнить мы, вскормленные молоком этим мужчины, что ум у нее действительно есть».

Рачительная миссис Берри сообщила ему, сколь рано они взялись за образование маленького мастера Ричарда, сказав, что ему несомненно предстоит в будущем стать знаменитым историком. Достаточно было этого одного, чтобы Люси покорила сердце сэра Остина.

«Я допустил в отношении Ричарда одну ошибку, — подумал он. — Я решил, что достойную жену себе он найдет каким угодно способом, только не по прихоти случая. А он нашел ее именно так».

Он уже готов был признать, что на этот раз инстинкт одержал верх над разумом; ведь коль скоро Ричард возвращается домой и всех ожидает счастье, мудрость его, из которой это счастье проистекает, по-отечески их всех обнимает. Нежная дружба между ним и Люси росла.

— Говорил же я вам, что она способна поддерживать разговор, сэр, — сказал Адриен.

— Она способна думать! — сказал баронет.

Он великодушно разрешил деликатный вопрос касательно того, как она теперь должна вести себя с дядей. Фермеру Блейзу было позволено приходить в Рейнем, когда он захочет; Люси же должна навещать его по меньшей мере три раза в неделю. Ему предстояло изучить фермера Блейза и миссис Берри, и поистине бесподобные изречения вырастали по мере того, как он вглядывался в простые человеческие натуры, какие являли собою тот и другая.

«Нам не причинит никакого вреда, — думал он, — если в нашу кровь вольется немного крови людей простых». И ему доставляло удовольствие думать о происхождении почивавшего в колыбели младенца. Все те, кому разрешалось входить к нему в библиотеку, видели, как баронет ласково гладит руку своей снохи.

Итак, Ричард ехал морем, а в это время сердца обитателей Рейнема с каждой минутой бились все сильней и сильней. Вечером он уже будет с ними. Выйдя утром к завтраку, сэр Остин поздоровался с Люси еще теплей, чем обычно, еще дольше не отпускал ее руку. Миссис Берри вся исходила любовью.

— Это ведь твоя вторая свадьба, милая моя замужняя вдовушка! — сказала она Люси. — Благодарение господу! И муж тот же самый! А рядом в люльке ребенок, — мечтательно добавила она. — Странно как-то, — заключила Берри, — странно, что у меня нет такого чувства к моему Берри. Всю любовь, какая только есть у меня в сердце, я отдаю вам, моим дорогим цыпляткам.

И в самом деле, провинившийся супруг Берри жаловался на то, что с ним плохо обращаются, и делал вид, что он неимоверно ревнует ее к ребенку; однако жена его сказала, что если он и страдает теперь, то вполне заслуженно. Берри действительно оказался в неловком положении. Невозможно было скрыть от прислуги, что в доме живет его жена, а в силу возникавших в связи с этим трудностей он, как-никак, нуждался в законном утешении, которого Берри и не собиралась ему давать. В дело вмешалась Люси, однако миссис Берри была непреклонна. Она заявила, что ни за что не бросит ребенка до тех пор, пока его не отнимут от груди.

— Тогда еще может быть, — неопределенно сказала она. — Видишь, не такое уж у меня мягкое сердце, как ты думала.

— Вы очень недобрая, мстительная старушонка, — сказала Люси.

— Что же, может быть, и так, — гордо заметила миссис Берри. — Иногда не худо человеку и перемениться. Берри что-то очень уж долго мешкал.

Если бы не было общеизвестно, что у благопристойных ханжей не хватает духу прислушаться к мнению людей бесхитростных и прямолинейных, можно было бы пересказать здесь кое-какие соображения, которые миссис Берри считала полезным сообщить молодой жене касательно неверности своего супруга и снисходительности, которую женщины должны проявлять по отношению к согрешившим мужчинам. Достаточно того, что она сочла нужным коснуться этого вопроса и высказать свои собственные христианские чувства теперь, когда сама она в известной степени могла быть беспристрастной.

Море безмятежно спокойно. В Рейнеме смотрят на небо и рассуждают о том, что Ричард уже приближается к берегу, подгоняемый попутным ветром. Он приезжает воззвать к милосердию любимой. Образ Люси озарял его и в лесу и на море, и в бурю и в тихую погоду — наш герой смиренно возвращается к ней. Велик тот день, когда мы прозреваем и видим свое безумие. С Риптоном они издавна были друзьями. И вот теперь Ричард побуждал его рассказывать о жене и о сыне, а тому было что о них рассказать. И вот Риптон, втайне гордившийся своим красноречием, без устали перечислял все добродетели Люси и все неповторимые достоинства малютки.

— Она не осуждала меня, Рип?

— Осуждать тебя, Ричард! С той минуты, когда она узнала, что станет матерью, она не думала ни о чем другом, кроме своего будущего ребенка. Она из тех женщин, что никогда не думают о себе.

— Ты ее видел в Рейнеме, Рип?

— Да, один раз. Меня туда пригласили. И твой отец так ее любит — я уверен, он считает, что нет женщины на свете лучше ее, и он прав. Она такая красивая и такая добрая.

Ричард осуждал себя слишком жестоко, чтобы осуждать и отца; он был слишком англичанином, чтобы выставлять напоказ обуревавшие его чувства. О том, как они глубоки, Риптон догадался по происшедшей в нем перемене. Ричард сбросил обличье героя, и как ни был Риптон послушен ему и как ни смотрел на него снизу вверх в героическую пору его жизни, сейчас он любил его в десять раз больше. Он рассказал своему другу, сколь многим он обязан обаянию и совершенствам Люси, и Ричард понял, до чего ничтожно все его бесплодное сумасбродство перед красотой и терпением ее ангельской натуры. Он был не из тех, кто мог бы отнестись с легкостью к теперешней встрече с ней. При одной мысли о том, что он должен сделать, щеки его горели, но он знал, что все равно это сделает, даже если после этого он лишится ее любви. Увидать ее и кинуться перед ней на колени — одна мысль об этом поднимала в нем дух и горячила ему кровь. Вдалеке над водой поднимались белые скалы. Когда они приблизились к ним, то залитые лучами утреннего солнца камни эти засверкали. Казалось, и дома, и люди приветствуют безрассудного юношу и его возвращение к здравому смыслу, простоте и к родному дому.

К полудню они уже были в городе. Ричард в первую минуту решил, что не поедет в гостиницу за письмами. После недолгих колебаний он, однако, все же туда поехал. Портье сказал, что на имя Ричарда Феверела есть два письма — одно из них лежит у них уже довольно долго. Он подошел к ящику и вынул их оба. Первое, которое Ричард распечатал, было от Люси, и, как только он его начал читать, друг его заметил, какой густою краскою залилось его лицо, в то время как на губах заиграла едва заметная улыбка. С равнодушным видом он распечатал второе. Оно было без обращения. Увидев подпись, Ричард сразу же помрачнел. Письмо это было написано наклонным женским почерком и все испещрено легкими штрихами, как ячменное поле. Вот что он в нем прочел:

«Я знаю, вы в бешенстве из-за того, что я не согласилась погубить вас, безрассудный вы юноша. Чем же именно погубить? Да поехав вместе с вами в это неприятное место. Благодарю покорно, модистка моя не успела еще все докончить, а мне хочется хорошо выглядеть, когда я поеду. Должно быть, рано или поздно придется на это решиться. Ваше здоровье, сэр Ричард. А теперь я буду говорить с вами серьезно. Немедленно поезжайте к жене. Только я-то ведь знаю, что вы за человек, и должна сказать вам все без обиняков. Разве я когда-нибудь говорила вам, что люблю вас? Можете сколько угодно меня ненавидеть, но я не хочу, чтобы вы оставались в дураках.

Так вот, послушайте. Вы знаете, какие у меня отношения с Маунтом. Эта скотина Брейдер предложил, что заплатит все мои долги и снимет меня с мели, если я сумею удержать вас в городе. Говорю вам по чести, я не представляла себе, зачем ему это нужно, и согласия своего не дала. Но вы оказались таким красавцем… я приметила вас в парке еще тогда, когда я о вас совсем ничего не знала. А потом, когда вы оробели, вы сделались соблазнительны, как девушка. Вы ранили меня. Знаете вы, что это такое? Я хотела, чтобы вы поухаживали за мной, и вы знаете, чем это кончилось. Клянусь вам, у меня и в мыслях не было, что это случится. Честное слово, мне легче было бы отрубить себе руку, чем причинить вам малейшую боль. Но обстоятельства оказались сильнее! Тогда уже я поняла, что между нами все кончено. И тут явился Брейдер и начал отпускать по поводу вас всякие шутки. Я полоснула эту скотину хлыстом по лицу и заткнула ему глотку. Неужели вы думаете, что я позволю кому-нибудь говорить о вас худое? Я готова была ругаться. Как видите, я помню уроки, которые мне давал Дик. О господи! Мне действительно тошно. Брейдер предложил мне деньги. Можете думать, что я их взяла, если вам угодно. Какое мне дело до того, кто что думает! Этот мерзавец сказал нечто такое, что показалось мне подозрительным. Я поехала на остров Уайт, где находился Маунт, и оказалось, что вашу жену только что увезла заехавшая за нею пожилая женщина. А мне бы так хотелось с ней познакомиться. Помните, вы говорили мне, что она примет меня, как сестру, — каким мне это тогда показалось смешным. Господи! Как бы я сейчас расплакалась, если бы дьяволу, как вы меня, несчастную, называли, становилось легче от слез. Я зашла к вам в дом и увидела вашего лакея, который сказал мне, что Маунт там только что был. Меня это сразу же насторожило. Я была уверена, что Маунт за кем-то волочится, но мне никогда не приходило в голову, что этой женщиной была ваша жена. Тогда я поняла, почему они хотели, чтобы я вас удерживала. Я поехала к Брейдеру. Вы знаете, как я его ненавижу. Я обольстила его с единственной целью — выведать, что он задумал. Ричард! Клянусь вам, они собирались увезти ее, если Маунту не удалось бы ее соблазнить. Дьявольская сделка. Это настоящий дьявол; но все-таки он не до такой степени мерзок, как Брейдер. Я не могу простить этому мерзавцу его подлости.

После всего этого, я совершенно уверена, вы будете вести себя как настоящий мужчина и ни за что не оставите ее одну. Больше мне нечего вам сказать. Как видно, мы с вами уже не увидимся, поэтому прощайте, Дик! Мне чудится, что я слышу, как вы меня клянете. Почему вы не можете отнестись к этим вещам так, как остальные мужчины? Впрочем, если бы вы были таким, как все они, мне бы не было до вас никакого дела. После того дня, когда мы виделись с вами, я ни разу не носила ничего сиреневого. Меня похоронят в платье вашего цвета, Дик. Вас это не оскорбит… не правда ли?

Вы ведь не поверите, что я взяла деньги? Стоит мне только вообразить, что вы можете это подумать, как я становлюсь дьяволом.

В первый же раз, когда вы встретите Брейдера, побейте его на глазах у всех палкой.

Прощайте! Скажите, что сделали это потому, что вам не нравится его физиономия. Мне кажется, что дьяволы не должны говорить «прощайте». У нас с вами есть простое старое «до свиданья». До свиданья, милый Дик! Вы ведь не станете думать, что я на это пошла?

Пусть до смертного часа я буду есть один только сухой хлеб, если я взяла или когда-нибудь возьму от них хоть грош.

Белла».

Ричард молча сложил письмо.

— Скорее в кеб, — крикнул он Риптону.

— Что-нибудь случилось, Ричард?

— Нет.

Кебмену было сказано, куда ехать. Ричард всю дорогу молчал. Его другу было знакомо это хмурое лицо. Он спросил, не было ли каких дурных известий в письме. Ответом была уклончивая ложь. Риптон отважился заметить, что они едут совсем не в ту сторону.

— Нет, именно в ту, — вскричал Ричард, и лицо его сделалось жестким; резко обозначились скулы, а во взгляде появилась суровость.

Друг его больше ничего не сказал и задумался.

Кебмен привез их к клубу. Некий господин, в котором Риптон тут же узнал достопочтенного Питера Брейдера, как раз в эту минуту собирался вскочить на лошадь и уже заносил ногу в стремя. Когда его окликнули, достопочтенный Питер повернулся и приветливо протянул руку.

— Что Маунтфокон? Он в городе? — спросил Ричард, слегка отстраняясь от него и берясь за поводья. И голос его, и обращение были вполне любезны.

— Маунт? — переспросил Брейдер, с любопытством следя за его поведением. — Сегодня вечером его нет дома.

— Я спрашиваю, он в городе или нет? — Ричард отпустил лошадь. — Мне необходимо его видеть. Где он?

Молодой человек выглядел веселым; подозрения, которые могли появиться у Брейдера, связаны были у приживальщика с делом, которое для него уже устарело.

— Видеть его? А зачем? — беспечно спросил он и сказал ему адрес лорда. — Между прочим, — прогнусавил он, — мы думали о том, чтобы записать вас к нам, Феверел. — Он указал на высокое здание. — Что вы на это скажете?

Ричард только кивнул ему вслед.

— Поезжайте скорее, — крикнул он. Брейдер ответил ему таким же кивком головы, и гулявшие прохожие видели, как его тело покачивается на лошади, которую он заслужил своими трудами.

— Послушай, Ричард, зачем это тебе понадобился лорд Маунтфокон? — спросил Риптон.

— Просто хочу его повидать, — ответил Ричард.

Риптон остался сидеть в кебе, остановившемся у подъезда дома, где обретался милорд. Минут десять он ждал, пока наконец Ричард не вернулся повеселевший, хоть и несколько разгоряченный. Он остановился перед кебом, и Риптон ощутил на себе властный взгляд его серых глаз. «Ты для этого не годишься», — означал этот взгляд, но для какого из всего множества на свете дел он не годится, решить он не мог и только терялся в догадках.

— Поезжай в Рейнем, Риптон. Скажи, что я к вечеру непременно приеду. Не спрашивай меня ни о чем. Поезжай сию же минуту. Или подожди. Возьми себе другой кеб. На этом поеду я.

Риптона высадили; растерянный, он стоял теперь на улице. В то мгновение, когда он хотел было кинуться за стремительно понесшимся кебом, чтобы друг его хоть единым словом разъяснил ему, что же все-таки произошло, он услышал за спиной чей-то голос.

— Вы приятель Феверела?

У Риптона было особое чутье на лордов. Ему достаточно было увидать благоухающего духами лакея возле раскрытой двери лорда Маунтфокона и стоявшего на ступеньках лестницы господина, чтобы понять, что вопрос этот исходит ни от кого другого, а именно от этого аристократа. Его пригласили войти в дом. Когда они остались вдвоем, лорд Маунтфокон слегка раздраженно сказал:

— Феверел грубо меня оскорбил. Мы, конечно, должны будем встретиться. Это какое-то проклятое безрассудство… Но не совсем же он сумасшедший?

Задыхаясь от волнения, Риптон в ответ повторял только «милорд, милорд».

— Я ровно ни в чем не виноват и, насколько мне известно, ничем его не оскорбил. Право же, у меня даже были к нему, я бы сказал, дружеские чувства. А что, у него и раньше бывали такие припадки?

— Припадки, милорд? — пробормотал Риптон, который все еще был не в состоянии говорить связно.

— Ах, так вот оно что! — продолжал лорд, измерив своего собеседника понимающим взглядом. — Так вы, может статься, и вообще-то ничего не знаете об этой истории?

Риптон ответил, что ровно ничего не знает.

— А вы можете как-нибудь на него повлиять?

— Не очень-то, милорд. Разве что иногда, да и то очень мало.

— А вы не на военной службе?

Вопрос этот оказался вполне уместным. Риптон рассказал о своих занятиях юриспруденцией, и милорда это не удивило.

— Не стану вас задерживать, — сказал он, откланиваясь.

Риптон в ответ почтительно поклонился; но, не успев еще дойти до двери, он все вдруг сообразил.

— Милорд, что, будет дуэль?

— Ничего не поделать, разве только его друзья успеют его водворить в сумасшедший дом, прежде чем настанет утро.

Из всех ужасных вещей самой ужасной Риптон считал дуэль. Он остановился в нерешительности, все еще держась за ручку двери, перелистывая эту последнюю главу, возвещающую беду — тогда, когда все вокруг обещало счастье.

— Дуэль! Но он не будет драться, милорд… Он не должен драться, милорд.

— Он должен будет встать к барьеру, — решительно изрек милорд.

Риптон пробормотал что-то невнятное. Кончилось тем, что Маунтфокон сказал:

— Я поступил вопреки моим правилам, сэр, заговорив с вами. Я вас увидел из окна. Ваш друг сумасшедший. Должен сказать, дьявольски методичный, это верно, но все равно сумасшедший. У меня есть свои особые причины не причинять этому юноше вреда, и если, когда мы будем с ним стоять друг против друга, его убедят извиниться передо мной, я приму его извинения и, насколько это возможно, мы предотвратим этот мерзкий скандал. Вы меня поняли? Я являюсь оскорбленною стороной, и все, что я от него потребую, сведется к простой формальности — к словам извинения, которые всю эту историю мирно уладят. Пусть он только скажет, что сожалеет о случившемся. Так вот, сэр, — лорд Маунтфокон особенно подчеркнул эти слова, — если что-нибудь все же произойдет, то я имею честь быть знакомым с миссис Феверел, и я прошу вас рассказать ей об этом. Я особенно хочу, чтобы вы сообщили ей, что меня не в чем упрекнуть.

Маунтфокон позвонил и откланялся. С этой новой тяжестью на душе Риптон поспешил в Рейнем — к тем, кто ждал их с радостью и надеждой.