Мирон Яковлевич расхаживал из угла в угол допросной комнаты, поглядывал то на хозяина продуктового магазина Грибова, то на писаря, сидевшего за пишущей машинкой.

Грибов был избит до такой степени, что с трудом удерживал окровавленную голову и все время пытался утереть рукавом разбитые губы.

— Еще раз… для протокола… повторите, — подошел к нему Миронов. — Кто расстреливал подпольщиков?

— Дама, — с трудом вымолвил хозяин магазина.

— Приметы дамы?

— Шрам, увечье возле глаза.

— Вы сами это видели?

— Не видел. Лоб дамы был всегда прикрыт прядью волос.

— С чего вы взяли, что на лбу были шрам и увечье?

— По предположению господина следователя, который допрашивал.

— О чем еще говорил следователь?

— Будто дама была когда-то известной актрисой.

— Еще!

— Чтобы я не смел говорить, будто эсеров расстреливала эта дама.

— Почему?

— Мне это неизвестно.

— Все?

— Все. Больше ни о чем сказать не могу. — Грибов осторожно коснулся рукавом разбитых губ, попросил: — Попросите больше меня не бить. Я больше ничего не знаю.

…Час спустя в кабинет Икрамова заглянул ординарец Асланбек, сообщил:

— Князь, к вам господин Миронов.

Тот оторвался от бумаг, раздраженно бросил:

— Я его не звал.

— Говорит, очень важно.

— Ладно, пригласи.

Мирон Яковлевич вкрадчивым шагом победителя вошел в комнату, с улыбочкой приблизился к столу начальника.

— Простите, выше высокородие, что отрываю от важных дел.

— Если можно, короче.

Миронов протянул Икрамову папку, тот открыл ее, пробежал глазами напечатанное.

— Что это?

— Допрос хозяина магазина, в котором были расстреляны эсеры.

Князь теперь более внимательно стал читать документ. Когда закончил, удивленно поднял глаза:

— Что все это значит?

— Это значит, ваше высокородие, что следователь Гришин попытался направить следствие по ложному следу.

— Получается, что эсеров расстреляла госпожа Бессмертная?

— Получается, именно так. Хотя Егор Никитич докладывал, что подобное проделала некая Ирина.

— Какой ему резон так утверждать?

— Не могу даже представить… Любые фантазии наталкиваются на стену. В нашем департаменте он едва ли не лучший следователь.

Икрамов отодвинул папку, некоторое время в раздумье побарабанил пальцами по столу, усмехнулся:

— Но получается, что мадемуазель совершила благое дело, уничтожив террористов?

— По беззаконию — да. Но если судить по закону, это также терроризм.

— Ее могут убрать.

— Кто? — вскинул брови Миронов.

— Эсеры. Точно так же, как они убрали барона Красинского.

— Вы хотите сказать, что ее следует охранять?

— Ну, если не охранять, то постараться в самое ближайшее время выйти на ее след и задержать. Чтобы мы имели дело с живым человеком, а не с трупом. Это в наших интересах.

— Резонно, ваше высокородие, — согласился Мирон Яковлевич. — Но есть еще одна любопытная информация. По некоторым сведениям, убитый барон и госпожа Бессмертная готовились эсерами к покушению на высших государственных лиц. В частности, на господина генерал-губернатора.

Князь в растерянной задумчивости прошелся по кабинету.

— Не вздумайте, Мирон Яковлевич, арестовывать мадемуазель.

— А я как раз собирался просить вашего распоряжения.

— Нет. Арестовав Бессмертную, мы можем загнать террористов в еще большую конспирацию и ожесточенность.

— То есть ждать вашего особого распоряжения?

— Да. Мне необходимо самому кое в чем разобраться.

— А с господином Гришиным?.. Немедленно арестовать?

— Тоже не следует спешить. Установите слежку, обозначьте все его контакты.

Миронов потоптался на месте, затем с некоторой неловкостью посоветовал:

— Но может, ваше высокородие, следовало бы доложить господину генерал-губернатору о возможной опасности? А то ведь при либерализме его превосходительства можно доиграться до самых печальных последствий.

— Я подумаю, — задумчиво кивнул Икрамов. — Всего доброго.

…В полдень Улюкай поджидал Таббу недалеко от входа в Таврический сад. Увидел закрытую карету, остановившуюся чуть в сторонке, дал знак Резаному, сидевшему во второй пролетке.

Тот спешно спрыгнул на землю, подошел к вору, вдвоем они направились к карете.

Резаный остался на атасе, Улюкай нырнул в карету.

Табба, осунувшаяся, с черными кругами под глазами, слегка подшофе, улыбнулась:

— Спасибо, что не отказали.

— Добрались без проблем? — Улюкай поцеловал руку в перчатке. — За вами ведь идет охота.

— Знаю. Играю в кошку-мышку. Всем все известно, а никак не арестовывают.

— Вы попросили о встрече… Что-то спешное?

— Да, — согласилась Табба. — Вам, видимо, известно, что в Одессе задержаны моя мать и сестра?

— Известно. Завтра мы отправляемся туда.

— Я также со временем намерена поехать туда.

— Вам нельзя. Вас арестуют еще до посадки в поезд.

— А вы и ваши товарищи для чего?

— Мы не всесильны.

— Пардон, — усмехнулась Бессмертная, — я полагала, что в этой стране воры умеют все.

— Хорошо, — Улюкай снисходительно усмехнулся, — мы едем вместе.

— Нет, я должна задержаться в Петербурге на некоторое время. У меня еще здесь дела.

— Отложите. Если вас арестуют, нам трудно будет что-либо изменить.

— Нет! — в тоне бывшей примы была одержимость. — Два дела… Два! — И даже показала на пальцах. — Если я их не исполню, я прокляну себя!.. А после этого на все четыре стороны, хоть в Одессу!

— Вам понадобится наша помощь?

— Да. Нужны ваши товарищи, которые могли бы меня прикрыть.

— Вы намерены…

Бессмертная приложила ладонь к губам вора.

— Тс-с-с… Никаких вопросов. Лишь ответ: будут рядом со мной ваши люди или нет?

— Будут.

— К кому обращаться?

— Видите господина? — показал Улюкай на Резаного, мирно беседующего рядом с каретой с городовым. — Он будет вашей тенью.

— Моя «тень» накоротке с городовым?!

— Нет, просто городовой почитает за честь охранять чиновников из Государственной думы.

Крутов слушал князя внимательно, серьезно, озабоченно.

— Основная информация, полученная нами, касается высших должностных лиц. И прежде всего генерал-губернатора города.

— Покушение?

— Да.

— Кто его готовит?

— Готовила некая особа, но после ликвидации группы эсеров и задержания определенных лиц, в частности графа Константина Кудеярова, мы располагаем важными сведениями и держим ситуацию под контролем.

— Некая особа — это кто?

— Я вам, Николай Николаевич, уже докладывал. Мадемуазель Бессмертная, бывшая прима оперетты.

— Дочка воровки?

— Да.

— Как ее угораздило попасть к эсерам?

— На это сможет ответить только суд.

— Ее задержали?

— Пока нет.

— Почему?

— Она долгое время находилась под покровительством почитаемых фамилий, и это давало ей возможность успешно уходить от слежки.

— Почитаемые фамилии — это кто?

— К примеру, княжна Брянская… Тот же Кудеяров-младший. Покойный барон Красинский.

— Кстати, вышли на след убийц барона?

— Пока нет. Есть предположение, что за этим опять же стоят эсеры. Барона вместе с Бессмертной готовили к покушению на главу города.

— Готовили к покушению и за это убили?.. Чушь! Полная чушь, князь!

— Барон сумел вовремя уйти из организации, и благодаря его поступку мы получили сведения о подготовке покушения.

— Ну хорошо! — по-прежнему раздраженно произнес обер-полицмейстер. — Барон убит!.. Кудеяров в камере! Княжна отбыла в Одессу… А кто сейчас покровительствует сошедшей с ума приме?

— Полагаю, уже никто.

— Значит, задержите, наденьте наручники, изолируйте от общества!.. Или вы ждете, когда она окончательно убедится в безнаказанности и совершит то, что не успели сделать расстрелянные негодяи?

— Негодяев как раз, ваше высокоблагородие, расстреляла мадемуазель Бессмертная, — тихо произнес Икрамов.

— Что? — удивленно поднял голову Николай Николаевич.

— Расстрел эсеров — дело рук Бессмертной. Мы располагаем такими данными.

— Может, она действительно сумасшедшая?

— Мне трудно судить. Хотя некоторые поступки ее совершенно не поддаются объяснению.

Крутов подумал.

— Ее необходимо арестовать. Причем в самое ближайшее время! Как взбесившуюся собаку!.. Иначе может случиться нечто такое, что мы не расхлебаем до конца дней своих!

— Есть еще одна информация, но, подозреваю, она вам может показаться полнейшим бредом.

— А вам она не кажется таковой?

— Нет.

— Тогда излагайте.

— В числе высших государственных лиц, поставленных эсерами на ликвидацию, значится премьер-министр страны.

— Что?!

— Есть такая информация.

— Откуда она у вас? От вашего полоумного графа? Или от почившего в бозе барона?

— Не только… Хотя и барон, и граф не пользовались доверием эсеров, и я бы отнесся серьезно к их показаниям.

— Вы!.. Вы отнеслись бы!.. Я же считаю это полной чушью и бредом!.. Какая-то кучка заговорщиков, которых расстреляла их же подельница, планировала покушение не на кого-нибудь, а на второе лицо государства! Вы хотя бы понимаете, что такое второе лицо России? Оно в кольце, в защите, в абсолютной недосягаемости, и вдруг какие-то слухи, сплетни, фантазии! Бред!.. Вы это не говорили, я не слышал!.. Нас за это не только засмеют, но с позором снимут с должностей!.. В первую очередь меня. Вас — во вторую!.. Всего доброго, князь!

— Благодарю, ваше превосходительство.

В Одессе было по-южному душно и жарко.

Михель брел по Дерибасовской, смотрел на веселый, неторопливый люд, радовался красивому городу, приветливым уличным зазывалам, беззаботно улыбался, вглядываясь во встречные лица.

В одном месте он остановился, чтобы купить мороженое, полез в брючный карман, достал несколько монет, протянул продавщице.

Получив завернутый в бумажку брикет, двинулся дальше, с удовольствием откусывая холодные куски и не обращая внимания на двух филеров, следующих за ним.

По противоположной стороне Дерибасовской продвигались «жених» и Груня, также не сводя глаз с вора.

Полицмейстер южного города был гостеприимен и любезен. Сидел на кожаном диване напротив князя Андрея, прихлебывал чай, смотрел на гостя с интересом и удовольствием. Тот был напряжен, собран, сдержан.

— Полагаю, вы получили сообщение о моем приезде в Одессу? — спросил князь.

— Вы в этом сомневаетесь?

— Спрашиваю.

— Получил. Вы прибыли со своей кузиной?

— Да, она моя благодетельница и защитница.

— Удачно разместились?

— Пока никак. С поезда я направился прямо в управление.

— Основная цель вашего приезда?

— В шифровке об этом не сказано?

— Я хочу услышать от вас.

— Встретиться с девушкой, которую я люблю.

— То есть с воровкой?

— Для вас она воровка, для меня — любимая девушка.

Соболев вытер салфеткой усы и поинтересовался:

— Каким образом вы представляете эту встречу?

— Я вас не понимаю.

— Где, при каких обстоятельствах вы намерены встретиться со своей возлюбленной?

— Где — значения не имеет. Мне важно просто увидеть ее.

— Вам известно, что она и ее мать Сонька Золотая Ручка задержаны? Они в тюрьме. Под следствием!

— Я готов проследовать в любое место. И крайне рассчитываю на вашу благосклонность.

Аркадий Алексеевич глубоко вздохнул.

— Вам сколько лет, князь?

— Вы станете читать мне мораль, ваше высокородие?

— Нет, не стану. И все-таки… Вы из почитаемой семьи, прошли войну, получили полного Георгия… Воровка! Понимаете, воровка! А на ее матери вообще ставить меток негде!

Андрей, опершись о трость, поднялся.

— Я прошу, ваше высокородие, дальше не продолжать. Позвольте откланяться.

Полицмейстер снисходительно посмотрел на него, кивнул на кресло:

— Присядьте. Разговор не окончен.

Тот нехотя занял прежнее место, продолжая держать трость в руке, чтобы в любой момент уйти.

— В камеру пустить я вас не могу, — сказал Соболев. — Не положено. Свидание возможно только после завершения следственных действий.

— Сколько они продлятся?

— Сказать определенно не могу. Может, неделю, а может, и месяц.

— Я готов ждать.

Полицмейстер с трудом поднялся с дивана, прошелся из угла в угол.

— Просьба, князь: не распускать нервы, не устраивать истерик. Поговорим как мужчина с мужчиной.

Андрей молчал.

— Вам известно о романе вашей возлюбленной с поручиком Гончаровым, который случился на Сахалине?

— Не верю. Вранье.

— Она ждала от поручика ребенка.

— Она родила?

— Пока нет.

— То есть она беременна?

— Да, беременна! — с заминкой ответил Соболев.

— И вы содержите беременную девушку в камере?

— При тюрьме есть госпиталь.

— Это недопустимое обращение с женщиной, ждущей ребенка!

— Она подследственная!

— Прежде всего она женщина! И относиться к ней следует сообразно высшей морали!

— Для вас она женщина, для нас — преступница. А мораль для преступников определяется законом!

— Я буду писать жалобу на имя государя!

— Ваше право.

Видя состояние князя, полицмейстер участливо поинтересовался:

— Бокал холодного одесского вина не желаете?

— Не пью! — Андрей уставился на чиновника немигающими глазами. — По-человечески… как мужчина мужчину… позвольте мне проведать мадемуазель.

— Понимаю, князь, сострадаю, даже сочувствую, но ничего сделать не могу. Не положено.

— Это ваше последнее слово?

— На сегодня — да.

— А на завтра?

— На завтра? — переспросил Аркадий Алексеевич. — Завтра я постараюсь преподнести вам некий сюрприз, который, думаю, расставит все точки над «і».

— Вы все-таки предоставите мне возможность встретиться с Михелиной?

— Я предоставлю вам возможность встретиться с одним господином, который поведает кое-что весьма интересное о вашей избраннице.

— С господином поручиком?

— С Гончаровым?.. Шутите, дорогой! Мне даже не известно, жив ли он. С другим господином, который также имел приключение с мадемуазель.

Сонька и Михелина вышли на улицу, к ним тут же подкатил дежуривший возле гостинички извозчик, весело поинтересовался:

— Где дамочки желают?

Барышни уселись, Сонька распорядилась:

— Гони в центр!.. На Дерибасовскую!

Пролетка прытко застучала по булыжнику.

От скорости было не так жарко, ветер несильно задувал в лицо, играл прядями волос, сквозь зелень иногда проскакивало море.

Михелина прижималась к матери, заглядывала в глаза, улыбалась.

— Все хорошо, мам?

— Хорошо, — задумчиво кивнула та.

— Нет, правда!.. Представляешь, по Одессе едет знаменитая Сонька Золотая Ручка, а об этом никто даже не догадывается. Нет, ты представляешь?

— Слава богу, что не догадываются.

Спустя полчаса они уже шагали по Дерибасовской, в каком-то магазинчике накупили круассанов, с удовольствием поглощали их, что-то шептали друг другу, смеялись.

По пути заглянули в модный магазин одежды, капризно перебрали выставленные платья и костюмы, ничего стоящего не нашли, вышли оттуда и вдруг…

Первой Михеля увидела Михелина. Замерла, заставила мать отступить назад в магазин.

— Сонь, глянь.

Теперь Михеля увидела и воровка.

Он двигался им навстречу. Доставал из бумажного кулька вишни, выплевывал косточки прямо под ноги, водил головой, внимательно всматриваясь в прохожих, то улыбаясь, то хмурясь.

Следом за ним в десяти шагах толкались два филера.

— Чего он такой? — прошептала Михелина. — Может, выпил?

— Не похоже, — ответила Сонька. — Больше как дурной.

Они дождались, когда вор проследует мимо, быстро выскользнули на улицу, и тут их ждал второй сюрприз.

Сонька на противоположной стороне улицы заметила еще одних знакомых — «жениха» и Груню.

— Миха, «жених»!

Они торопливо зашли за ближнее дерево, подождали, когда парочка удалилась, выскочили на мостовую с намерением остановить пролетку.

…Ближе к вечеру Михель от усталости еле держался на ногах. Брел медленно, часто присаживался на свободную скамейку, уже без былого интереса и улыбчивости смотрел на прохожих, затем с трудом поднимался и ковылял дальше.

Действие морфия заканчивалось, вор все сильнее ощущал беспокойство, тревогу и растерянность, все чаще оглядывался, бессмысленно скалился, неожиданно ускорял шаг, затем так же неожиданно останавливался и начинал тихо скулить.

В какой-то момент он вдруг побежал, увлекая за собой удивленных филеров, бросился в ближайшую подворотню, пересек полупустой двор, попытался затаиться в темном закутке, но увидел погоню и снова пустился бежать.

Филеры догнали его, повалили на землю, скрутили.

Михель визжал, вырывался, кусался, издавая невнятные звуки и вращая обезумевшими глазами.

— Срочно в госпиталь! — распорядился один из филеров, удерживая беснующегося вора на земле. — Нужен укол!

Они подхватили его под руки и под удивленными взглядами жильцов потащили на улицу.

Егор Никитич остановил пролетку напротив входа в театр, сказал Даше:

— Жди, я скоро.

Поднялся по ступенькам, вошел в фойе, увидел Изюмова в ливрее.

Тот также заметил следователя, от неожиданности напрягся, сделал пару торопливых шагов навстречу.

— Гаврила Емельяныч у себя… В дурном расположении духа-с.

— Что еще, кроме дурного расположения?

— Пытались узнать о вашем предыдущем визите, однако ничего не выведали.

— Иных новостей никаких?

— Публика совершенно не заинтересована в театре. Не на кого ходить. Артистов нет-с!

— Ничего, в скором времени и артист появится, и публика попрет! — загадочно бросил Гришин и заспешил наверх.

— Проводить?

— Сам.

Гаврила Емельянович действительно находился в дурном настроении и при появлении Егора Никитича как раз принимал порошок от мигрени.

Узрел в дверях следователя, от неожиданности замер.

— Боже праведный!.. Неужели вы, Егор Никитич?

— Зрение отказывает, Гаврила Емельяныч? — усмехнулся тот.

— Скорее голова!.. Миловать пришли или казнить?

— Беседовать, — Гришин без разрешения сел в кресло, закинул ногу на ногу. — Сказывают, у вас дурное расположение?

— Омерзительное. Пакостное. Гнусное!.. Была б веревка, немедленно полез бы в петлю.

— Полагаю, желающих принести вам веревку предостаточно.

— Да, да, да!.. Потому что все вокруг разваливается, разлагается, рушится!.. И главное — рушится культура. Литература, живопись, театр! А общество, лишенное всего этого, — мертво! Только сорняки, только убожество, только дикость могут произрастать на таком поле! Никого не помнят — ни диктаторов, ни царей, ни императоров, потому что это тлен!.. Помнят только искусство!

— У вас действительно скверное состояние, Гаврила Емельяныч.

— Я плачу по ночам. Плачу и рыдаю. Потому что театр, которому я отдал всю свою жизнь, — мертв!.. Сюда не ходят, здесь не страдают, здесь больше не сходят от восторга с ума!.. Пусто и страшно!

— Я как раз, Гаврила Емельяныч, пришел по этому вопросу.

Филимонов искренне вскинул брови.

— Знаете, сударь, это даже не смешно. Страшно!.. Департамент полиции — и театр!.. Жуткий сон! Вы шутите, Егор Никитич?

— Ни в коем разе, — следователь поднялся, извлек из кармана позолоченный сундучок, показал его директору. — Здесь успех вашего театра, его возрождение, будущее.

— Вы интригуете, Егор Никитич.

— Это в моей профессии, — он открыл сундучок, вынул из него сверкающий черный бриллиант.

Зрачки Филимонова расширились.

— Что это?

— Знаменитый «Черный могол».

— Откуда он у вас?

— Вас интересует, откуда он у меня или зачем он здесь?

— Пожалуй, второе.

Гришин положил бриллиант снова в сундучок, спрятал его в карман.

— Разумеется, вы помните приму вашего театра мадемуазель Бессмертную?

— Это ее камень?

— С чего вы взяли?

— Мне так показалось. Ее мать ведь знаменитая Сонька Золотая Ручка, и, по слухам, она как раз украла камень у князя Брянского.

Следователь помолчал, оценивая услышанное, кивнул:

— Да, камень этот сейчас принадлежит госпоже Таббе.

— Я знаю… Вернее, догадываюсь. А почему он у вас?

Егор Никитич быстро поймал замешательство директора, усмехнулся:

— Вы вновь, Гаврила Емельяныч, начинаете не с той стороны, — встал, подошел к буфету, налил себе воды, выпил. — Мадемуазель мечтает вернуться в театр.

— Я это знаю. Она приходила сюда, достаточно умело изменив внешность. Поначалу я ее даже не признал.

— Вы, Гаврила Емельяныч, получите этот бриллиант, если Бессмертная выйдет на сцену.

Директор театра вспотел.

— Как вы себе это представляете?

— Никак… Решить вопрос — ваша обязанность, если желаете стать обладателем бесценного камня.

Директор тоже встал.

— Егор Никитич, миленький… Это либо издевательство, либо провокация. Естественно, я мечтал бы владеть бриллиантом, но вернуть мадемуазель Таббу в театр — сумасшествие!.. Вы лучше меня знаете, что она на прицеле у полиции. Как только она выйдет на сцену, ее немедленно схватят!

— Вы, господин директор, видимо, не до конца все поняли. К вам пришел не господин с улицы, а следователь сыскного управления Департамента полиции. И сей следователь делает вам конфиденциальное предложение. Конфиденциальное, понимаете?

— Но ее в театре схватят, схватят, схватят!.. И немедленно отправят в каталажку! Для нее это станет концом, а для меня и моего театра скандал, позор, провал!

— Вас волнует, что случится в итоге с мадемуазель?

— Да… Точнее, не совсем. Нет!.. По большому счету не волнует!

— Вам дорога репутация вашего гибнущего театра?

— Разумеется!.. Это мое дитя!

— В таком случае решайте, насколько вам интересен «Черный могол».

— Нет, так нельзя… Это бессовестно и бессердечно! Присядьте, Егор Никитич. Такие вещи с кондачка не решаются. Присядьте!

Директор силой заставил Гришина сесть, сам опустился перед ним на корточки.

— Послушайте меня внимательно. Да, мне жаль талантливую и несчастную артистку. Мне небезразлична судьба моего театра… Все это так. Но мне, дорогой сударь, далеко не безразлична моя судьба, моя жизнь. Мадемуазель посадят, театр рухнет к чертям собачьим, а с чем останется ваш покорный слуга?.. Он останется ни с чем. Как говорил великий, у разбитого корыта!.. Поэтому надо думать! Думать! Предложение дьявольское, жуткое, непостижимое! И его нужно как следует обмозговать.

Следователь поднялся.

— Обмозговывайте, Гаврила Емельянович. У вас есть несколько дней.

— А бриллиант вы уносите?

Гришин рассмеялся:

— Нет, оставлю вам. — Он пожал руку директору, поинтересовался: — Когда к вам может прийти госпожа Бессмертная?

Филимонов с силой потер пальцами виски, вздохнул.

— Завтра… Пусть придет завтра. После полудня.

Егор Никитич вышел из театра, сел в пролетку, извозчик ударил по лошадям.

Дарья внимательно посмотрела на отца, попросила:

— Вы, папенька, должны быть со мной откровенны.

— А я, Даша, откровенен, — ответил он и достал сундучок с бриллиантом. — Пусть будет у тебя.

— Что это?

— Это? — Гришин задумался. — Это судьба.

Девочка приоткрыла сундучок, в глаза ударил свет.

Она тут же опустила крышечку.

— Страшно. Он все время будет со мной?

— Нет, я скажу, кому и когда его передать, — ответил Егор Никитич.

Гаврила Емельянович в волнении опрокинул рюмку водки, задержал дыхание, чтобы почувствовать вкус напитка, закатил глаза, после чего взял колокольчик, позвонил.

— Изюмова ко мне! — приказал заглянувшей секретарше.

Бывший артист возник в дверях запыхавшийся и испуганный.

— Подойдите ближе, — махнул директор.

Николай сделал пару шагов и снова замер.

— Вы видели господина, который приходил ко мне?

— Так точно, Гаврила Емельяныч. Господин следователь.

— Вы определенно его видели?

— Весьма определенно, господин директор.

Филимонов поднялся, подошел к Изюмову. Поднес палец к самому его лицу, разъяснил:

— Не видели, не знаете, не слышали!.. Вы поняли меня? Господина Гришина здесь не было, и все прочие лица, которые будут впредь ко мне приходить, для вас должны остаться незамеченными. Вы глухи, слепы и невидимы! Вас просто нет!

— Не совсем понимаю, Гаврила Емельяныч, — пробормотал артист.

— Вы — прозрачны. Вы — эфир! Мимо вас прошли, ни вы никого не видите, ни вас никто. Теперь понятно?

— Так точ… Вернее, теперь понятно, — ответил тот и даже прищелкнул каблуками. — Меня больше нет!

— Идиот, — пробормотал директор и брезгливо махнул. — Ступайте!

Госпожа Гуральник как раз скрупулезно отбирала в овощной лавке фрукты, когда кто-то коснулся ее плеча. Оглянулась, от неожиданности напряглась.

Сзади стояла эсерка Ирина.

— Не признали? — спросила Ирина.

— Почему же? — пожала плечами та, съежившись. — Признала.

— Слава богу, — Ирина огляделась. — Есть разговор, госпожа Гуральник.

— Придется минуту подождать, — преподавательница музыки расплатилась за фрукты, кивнула мадемуазель. — Я к вашим услугам.

Вышли на улицу, Ирина показала на пролетку.

— Прошу вас.

— Мы должны куда-то отправиться?

— Да, на улице беседовать небезопасно.

— Но у меня дела!.. У меня занятия!

— Придется отложить. Вас ждут товарищи!

— Какие товарищи?.. Кроме тех, кого убили, я больше никого не знала.

— Убили далеко не всех. Остались те, кто желал бы с вами встретиться. Прошу в пролетку.

— Я стану кричать!.. И у вас возникнут проблемы.

— У вас возникнут проблемы не меньшие. Я просто пристрелю вас.

Мадам Гуральник нехотя уселась в пролетку. Ирина зашла с другой стороны, и извозчик тронул лошадей.

Квартира находилась на четвертом этаже довольно неухоженного доходного дома.

На звонок в дверь вышел немолодой господин, молча отступил назад, пропуская гостью и Ирину.

В дурно обставленной гостиной сидел второй мужчина, который при появлении дам приподнялся, слегка поклонился.

— Милости просим.

Ему не ответили. Ирина подвела мадам к одному из стульев, сама же осталась стоять.

Господин, встречавший их, также садиться не стал, ждал начала разговора.

— Я никого из господ не знаю, — сказала Гуральник Ирине.

— Это важно?

— Важно. Я должна знать, с кем надлежит беседовать.

— Вы имеете дело с членами партии, к которой имеете самое непосредственное отношение, — ответил второй мужчина.

Первый господин сделал несколько шагов, остановился напротив учительницы музыки.

— У нас к вам, мадам, несколько вопросов. Постарайтесь отвечать на них честно.

— Это допрос? — возмутилась та.

— Это процедура, которой подвергаются все члены партии. Поэтому первый вопрос: считаете ли вы себя членом партии эсеров?

— Да, я считаю себя членом партии эсеров.

— Следующий вопрос. Вы были свидетельницей расстрела наших товарищей на конспиративной квартире?

— В тот момент меня там не было.

— То есть вы не видели, кто стрелял?

— Я ответила.

— Мадемуазель Бессмертная могла быть тем человеком?

— Мне это неизвестно.

Ирина зашла за спину мадам Гуральник.

— Кто, по-вашему, мог сообщить полиции, что стреляла именно эта дама? — вступил в разговор сидевший на стуле человек.

— Я, господа, не служу в полиции!

— Полиции также стало известно, что мадемуазель Бессмертная вместе с бароном Красинским готовили покушение на генерал-губернатора города. Кто из членов партии мог, по-вашему, передать такую информацию?

Гуральник поднялась:

— Я не намерена отвечать на дурацкие вопросы!

Ее остановила Ирина:

— Сядьте, мадам, разговор еще не окончен.

— Но…

— Сядьте.

Мадам опустилась на стул, уставилась на сидящего перед нею человека.

— Последний вопрос, мадам, — неторопливо произнес он. — Являлись ли вы агентом полиции, будучи одновременно членом нашей партии? То есть были ли вы двойным агентом?

Женщина медленно, будто во сне, перевела взгляд с одного господина на другого, резко поднялась, бросилась к дверям.

Однако добежать не успела. Девушка нажала на курок револьвера, прозвучал негромкий выстрел, и мадам рухнула на пол.

— Теперь Бессмертная, — сказал сидевший. — Важно опередить полицию.

Прибывшего в Одессу Улюкая на вокзале встречало несколько господ. Были они, несмотря на жару, одеты в тройки, на голове у каждого котелок, в руках для пущего шика — трости.

Улюкай сдержанно и достойно поздоровался с каждым, и все дружной стайкой направились в сторону поджидающих шикарных экипажей.

Вор оглянулся, увидел нескольких господ с характерной выправкой филеров, бросил главному из встречающих:

— Хвост… Что ж вы так неаккуратно?

— Та зря беспокоитесь, — улыбнулся тот, продемонстрировав золотые зубы. — Наши люди. В Одессе ж все покупается. И эти шморгачи тоже не бриллиантовые, купили.

Столичного гостя определили в самую богатую карету, остальные разместились в экипажах поскромнее, и кавалькада неторопливо двинулась к центру города.

В одной карете с Улюкаем сидел главный из встречающих. Вор повернулся к нему:

— Как зовут?

— Сёма Головатый, — ответил тот.

— Ну и какие новости, Сёма?

— Большей частью хреновые. Хотя если пошарить мозгами, то вроде и все семь сорок.

— Можешь яснее?

— А куда яснее?.. За Соню и за ее дочурку все в ажуре — ни в одном из околотков их нема.

— А то, что в газетах пишут?

— Та вы поменьше читайте наши газеты — от них один понос. Наши люди обстучали все тюремные закутки — нигде Сони с дочкой нет. А вот чудака ихнего прихватили. Синежопые водят его по Дерибасовской, чтоб взять Золотую Ручку на живца.

— Ни Соню, ни дочку из воров никто не видел?

— Считайте, что я уже побывал в обмороке от такого вашего вопроса!.. Если б кому из воров прикатило счастья увидеть Сонечку живьем, то я бы рядом с вами не сидел, а держал ее золотые ручки в своих граблях и не сводил бы с нее сумасшедших глаз!

— Нужно увидеть Михеля.

— Михель — это тот самый двинутый чудак?

— Нужно понять, в каком цветнике он ходит.

— Разве я сказал нет?.. Завтра выйдем на Дерибасовскую, и вы собственными здесь глазами убедитесь, что вашему знакомому полиция уделяет самое исключительное внимание.

— Сегодня.

— Если вам так не терпится, уважаемый, пусть будет по-вашему. Девочки отменяются, будем работать.

Тетя Фира неторопливо поставила на стол поднос с чаем и местными сладостями — печеньем, булочками, сушеными фруктами, изюмом. С широкой улыбкой объяснила Соньке и Михелине:

— Кушать, дамочки, нужно не много, зато часто. Такой фигуре будет удивляться не только соседский недоумок Жорик, но даже все приезжие дамочки на Привозе. Приятного вам аппетиту. — Повернулась было уходить, но задержалась на пороге и с серьезным видом предупредила: — Вы все-таки задумайтесь, уважаемые, за паспорта. Иначе сюда явится наш придурок околоточный не завтра, а прямо уже…

— Хорошо, мадам Фира, задумаемся, — сухо пообещала Сонька.

— За что вам отдельное спасибо.

Воровка проводила хозяйку до самого коридора, после чего поплотнее закрыла дверь, подсела к Михелине. В глазах ее был испуг.

— Мам, ты чего? — спросила Миха.

— Нужно срочно драпать отсюда, — прошептала та.

— Куда?

— В другую гостиницу. Эта тварь нас заложит.

— Хозяйка?

— Она давно все поняла. Видишь, про околоточного намекнула.

— Сонь, я не видела тебя еще такой… Успокойся, никто нас не заложит.

— Она следит, — криво ухмыльнулась Сонька. — За каждым шагом шныркает… Нужно линять.

— Но без паспортов нас не примет ни одна гостиница.

— Значит, сегодня заберу паспорта!

— С ума сошла?.. Я не отпущу тебя!

— Но здесь оставаться нельзя! Я пойду за паспортами.

Сонька от такого заявления дочки даже отступила на шаг.

— Ты считаешь, я соглашусь на это?

— А ты считаешь, я стану спрашивать?

— Там полиция! Засада! Они не упустят такой возможности.

— Убегу!.. Разве я не дочка Соньки Золотой Ручки?

— Да, ты моя дочка, — криво усмехнулась воровка. — И если тебя схватит полиция, я не переживу.

— Отправимся вдвоем.

— А это совсем глупо. Поймают сразу двоих.

— Значит, что?

— Что?

Михелина усадила мать, сама опустилась на колени напротив, взяла ее ладони.

— Давай по порядку, Соня. Сколько мне лет?

— Ты для меня всегда была и будешь маленькой.

— Мам, я давно уже выросла. Я чуть сама не стала матерью. Поэтому позволь иногда мне поступать так, как мне хочется.

— Ладно, только иногда.

— Конечно иногда. Потому что я люблю тебя и всегда буду стараться быть похожей на тебя.

Михелина подъехала в закрытой пролетке к дому, где жил Яша Иловайский, не с прямого входа в подворотню, а сбоку. Перед тем как спуститься на мостовую, огляделась, ничего тревожного не заметила, махнула извозчику:

— Езжай!

— А может, я посижу? — оскалился тот. — Такую кралю можно до конца смерти ждать.

— Устанешь.

Девушка еще раз осмотрелась, поддернула платье и зашагала в сторону подворотни.

Извозчик смачно зацокал ей вслед, ударил по лошади и укатил.

Михелина вошла в просторный, как обычно завешанный простынями и прочим тряпьем двор, подняла голову, определяя квартиру Яши.

Краем глаза засекла нескольких женщин во дворе на стульчиках и табуретках, обратила внимание на парочку, милующуюся между собой и находящуюся невдалеке от прочих жильцов, направилась к ближней лестнице, и тут ее окликнула одна из сидевших женщин.

— Вы к кому, дамочка?.. Если к Яше, то он уже почти сорок лет как занятый!

— Зато я свободна! — засмеялась Миха.

Она поднялась по скрипучей лестнице на длинную веранду, прошла к одной из дверей, на которой была прибита железка с предупреждением: «ЕСЛИ ЯША ПОЦ, ТО ВИ ФРАЕР».

Михелина постучала в фанеру.

Дверь открылась почти сразу, в проеме появилась крайне удивленная физиономия самого Яши. Удивленная оттого, что он сразу узнал девушку.

Он затащил ее в комнату, возмущенно зашептал:

— Вы совсем съехали с ума, мамзель, или с вами это случается?

— Я не вовремя? — удивилась Миха.

— Ко мне вовремя, а к тем, кто пасет вас, совсем уже некстати, — Иловайский подвел ее к окну, показал на парочку во дворе. — Вы видите этих грызунов?.. Думаете, они целуются? Нет, они ждут, когда появитесь вы, чтобы закончить надоевшее им дело!

— Я за паспортами, — торопливым шепотом произнесла гостья.

— А я решил, что вы уже за бедным Яшей, который ждет подобную красотку всю свою жизнь, — он покопался в выдвижном ящике стола, нашел наконец нужных три документа, отдал девушке. — К вам и вашей мамочке имела серьезный интерес одна дама, которая усиленно называла себя родственницей. Вы на самом деле имеете таких профур в родственниках?

— В Одессе у нас нет родственников.

— Вы так считаете?

— Я знаю.

— Печальное заблуждение. Здесь, уважаемая мамзель, у вас половина города родственников. Просто одни об этом не знают, другие боятся признаться.

— Буду иметь в виду, — нервно засмеялась Миха.

— Имейте, только никому об этом не рассказывайте. Иначе от желающих взять у вас денег просто не будет отбоя. — Иловайский подвел ее к занавеске, закрывающей какой-то проем, объяснил: — Вы заходили в мой дом как обычная дамочка, а выходить будете как королевская особа — гордо и незаметно.

— И куда я выйду?

— В Одессе не говорят «куда» — иначе будет неприятность или вам, или тарантасу. Вы выйдете в то место, где немало людей, зато никто из них не будет обращать на вас свое внимание.

Михелина юркнула за занавеску. Яша поправил ее, подошел к окну, чтобы взглянуть на ситуацию, и увидел, как во двор вкатилась пролетка с пятью полицейскими, которые слетели на землю и немедленно бросились на второй этаж в сторону его комнаты.

— О, зохен вей! — закатил глаза к потолку Иловайский. — Зачем ты посылаешь мне не того, кого я жду, а совсем разных по одежде и половым признакам?!

Михелина тем временем открыла неприметную дверь и оказалась как раз в том месте, где ее высадила пролетка. Она привычно огляделась и направилась в сторону перекрестка, где кучковались в ожидании клиентов извозчики.

…Били Яшу палками по пяткам. Он лежал в обшарпанной комнате на длинной деревянной скамейке животом вниз, изо всех сил цеплялся ногтями за ее ножки, скрипел зубами, негромко стонал, не в состоянии вытереть кровавые пузыри, выступающие на его губах.

Рядом стоял «жених», наблюдавший за экзекуцией, ждал, когда здоровенный надсмотрщик закончит считать количество ударов.

— Десять, — произнес наконец тот, смахивая пот со лба.

— Уважаемый, — простонал Иловайский, — кажется, вы одного удара таки не досчитались.

«Жених» подошел к нему, подцепил пальцем подбородок.

— Снова повторяю вопрос, Яша… На чьи имена были выписаны паспорта воровок?

— Если б я все помнил, я бы не жил на Молдаванке, а давно женился бы на английской королеве и вы служили бы у меня садовником. Чтоб я мог вам не только щекотать по пяткам, но также срезать ногти на всех ногах!

«Жених» взглянул на надзирателя, кивнул.

— Пять палок.

— Теряете ресурс, уважаемый, — попытался улыбнуться Яша. — Бейте все десять, чтоб Яша уснул быстро и навсегда.

Камера, в которой находился банкир Крук, была выкрашена в белый цвет. Все остальное здесь было также белым — нары, постельное белье, вмонтированный в пол столик. Даже решетки на окнах и то были белыми. Три лампы, освещающие камеру, светили невыносимо ярко.

Когда полицмейстер Соболев в сопровождении конвоира явился в камеру, банкир сидел за столиком, бессмысленно уставившись красными глазами на довольно успешно склеенные фотографии Соньки и Михелины. Тут же стоял пузырек с клеем.

— Доброго здоровья, Юрий Петрович, — бодро поздоровался полицмейстер. — Как наше драгоценное?

Крук взглянул на него, не ответил, перевел глаза на фотографии.

— Ступай, — махнул Аркадий Алексеевич конвоиру и, когда тот исчез, шагнул к Круку поближе. Взял склеенные фотографии, поцокал языком. — Молодцом, Юрий Петрович… Прям как новенькие! Молодцом!

Банкир поднял руки, показал опухшие, с кровоподтеками пальцы.

— Что это? — спросил полицмейстер.

— Учили, как правильно клеить фотографии.

— Кто посмел? За что?

— За то, что плохо получалось.

— Ну, изуверы! — возмутился Соболев. — Им это с рук не сойдет! По морде определите, кто больше всего старался?

Крук посмотрел на него с тихой ненавистью и произнес:

— Я подам на вас в суд!

— И правильно поступите! — полицмейстер опустился на нары. — Какой же я начальник, ежели позволяю подчиненным так издеваться над живым человеком?! Судить меня нужно и гнать взашей с должности!

Затем поинтересовался:

— Свет не шибко мешает?

— Распорядитесь выключить. Иначе тронусь умом.

— Ну, варвары! — снова возмутился Аркадий Алексеевич. Подошел к двери, крикнул: — Погасите свет, идолы!.. И больше не включать!

Свет почти мгновенно погас, в камере стало непривычно сумрачно, почти темно.

— Ничего не вижу, — сказал Крук.

— Обвыкнетесь, это с непривычки, — успокоил полицмейстер и снова сел на нары. — Хорошая новость для вас, Юрий Петрович.

— Предоставите свидание с мадемуазель?

— Этого пока не будет. Зато мы освобождаем вас.

— А что с мадемуазель?

— Вы даже не обрадовались?

— Меня интересует мадемуазель.

— С нею проводятся следственные действия. Вы же свободны и можете поступать сообразно вашим желаниям, вплоть до подачи на меня в суд.

— За этим не заржавеет.

— Опять же ваше право. Но перед этим я намерен устроить вам свидание с неким господином, после чего ваше отношение к даме сердца, возможно, несколько подкорректируется.

Андрей находился в одной из комнат свиданий управления, когда сюда вошел Крук, а следом за ним переступил порог следователь Конюшев.

Князь поднялся, удивленно посмотрел на вошедших.

— Здравствуйте, князь, — поздоровался Сергей Иванович и представился: — Следователь Конюшев.

— По-моему, мы как-то встречались, — вспомнил тот.

— Да, я однажды имел удовольствие общаться с вами и вашей кузиной, — ответил следователь. — Надеюсь, у вас остались также самые приятные воспоминания?

— Приятнее некуда… Вы теперь служите в Одессе?

— Я служу везде, куда зовет меня долг и честь. — Конюшев повернулся к Юрию Петровичу, показал на Андрея. — Князь Ямской. В вашем распоряжении полчаса. Думаю, вам будет о чем и о ком побеседовать!

И покинул комнату.

Банкир и князь остались друг против друга, первый смотрел подозрительно, второй — в ожидании.

— Что у вас с руками, сударь? — чтобы начать разговор, нарушил молчание князь.

— Мелочь… Местные умельцы обучали работе с фотографиями, — несколько раздраженно отмахнулся тот и в свою очередь спросил: — Мне сказали, вы знакомы с мадемуазель Ангелиной?

— С мадемуазель Ангелиной? — удивился князь. — Не понимаю, о ком речь.

— Она каторжанка… с матерью бежала с Сахалина, и я встретил их на пароходе.

— Может, вы имеете в виду мадемуазель Михелину?

— Ее мать… знаменитая воровка Сонька Золотая Ручка.

— Все верно. Но имя девушки вовсе не Ангелина. Зовут ее Михелина.

— Мне она представилась Ангелиной, — пожал плечами банкир и, оценив состояние князя, предложил: — Предлагаю присесть. Вам трудно стоять.

— Благодарю.

Оба уселись друг против друга. Крук натянуто улыбнулся:

— И что же вас привело в Одессу?

— Почему я должен перед вами отчитываться?

— Вас что-то связывало с мадемуазель Ангелиной… или как там ее… с Михелиной?

— Я приехал сюда исключительно из собственных интересов, и если вы намерены и в дальнейшем пытать меня идиотскими вопросами, считайте, что аудиенция окончена!

Андрей поднялся, Крук перегородил ему дорогу.

— Мадемуазель меня обманула… Я должен найти ее! Найти, чтобы понять, чтобы объясниться, чтобы расставить все точки над «і»!.. Я влюбился в эту девицу!.. И с тех пор не нахожу себе успокоения!

— Я тоже уже много лет не нахожу себе успокоения! — вздохнул собеседник.

— Что вы сказали? — опешил банкир.

— Я не могу жить без мадемуазель!.. Поэтому приехал сюда, к черту на рога, чтобы найти ее и больше никогда с ней не расставаться!

Крук какое-то время ошарашенно смотрел на князя, затем вдруг медленно опустился на корточки, зашелся смехом.

Ямской смотрел на него с гневом.

— Что вы ржете? Что вы видите в этом смешного?

Банкир вдруг стал серьезным, с ерничаньем поинтересовался:

— Согласитесь, что душевные муки страшнее телесных. Нарыв разрезал ножом, залил йодом или другой дрянью, и все как на собаке! А от душевных терзаний — либо в дурку, либо веревку на шею! — И тут же перешел на свистящий шепот: — Здесь нельзя. Здесь все слышно. Необходимо выйти и поговорить. А нам есть о чем поговорить. Все, больше ни слова! Прошу вас!

— Вы сумасшедший.

— Такой же, как и вы. — Крук приложил опухший палец к губам, прошипел: — Тс-с-с… Встречаемся возле Английского клуба.

— Где? — спросил ошеломленный таким напором князь.

— Здесь рядом. Спросите любого, вам покажут… Но обязательно дождитесь меня. Процедура освобождения займет не более часа.

Английский клуб действительно находился недалеко от управления полиции — всего за каких-нибудь два квартала.

Князь нетерпеливо прохаживался от угла до угла дома, раздраженно поглядывал в сторону, откуда должен был появиться банкир.

Княжна топталась рядом, сочувственно поглядывая на кузена.

— Едем, теперь необходимо отдохнуть.

— Я обещал! — от усталости и боли в ноге Андрей временами присаживался на чугунную скамейку, раздраженно разглядывая беспечных одесситов и прелестных одесситок.

— Где же этот чертов идиот?

— Андрюша, я расплá чусь.

— Этого только не хватало!

Наконец вдали показался Крук. Шел торопливо, мрачно, постоянно почему-то оглядываясь. Увидел Андрея, махнул рукой и еще более ускорил шаг. Руки его были перебинтованы.

— Благодарю, что дождались, — произнес он и тут же раздраженно забормотал: — Ненавижу сволочей… Бумажная страна, бумажные люди, бумажные порядки… Слова чести нет, остались одни бумажки! — И, только сейчас заметив княжну, замер. — Боже, кто вы, прелестное дитя?

— Моя кузина Анастасия, — мрачно ответил князь.

— Простите, мадемуазель, что я заставил вас ждать.

— Если можно, к делу! — попросил Андрей. — Хотя я не вижу особого смысла в нашей беседе.

— После того как я увидел вашу кузину, я тоже не вижу в ней смысла, — заметил банкир.

— Ну хотя бы кофию, чаю?

— Можно ко мне в банк, там дивный ресторан. Но проще всего расположиться за теми столиками, — кивнул Крук в сторону ближнего кафе под зонтиками, не сводя восторженных глаз с Анастасии.

Столиков здесь было не более десятка. Над каждым из них раскинулся небольшой цветастый зонт от солнца и дождя, шум от пролеток и автомобилей сюда почти не доносился.

— Что у вас с руками? — спросила банкира княжна.

— Расплата за любовь, — с улыбкой ответил тот.

— Ваша любимая оценила такую жертву?

— Пока еще не знаю.

— Если можно, к делу, — прервал их князь, когда официант поставил чай, кофе и удалился.

— Кузен устал, поэтому сердит, — объяснила Брянская банкиру.

— Я понимаю. Можем перенести разговор на завтра.

— Полагаете, мне доставит удовольствие снова толочь воду в ступе? — вмешался князь.

— Не думаю. Но мне бы доставило удовольствие вновь встретиться с вами.

— Скорее не со мной, а с кузиной!

— С кузиной тем более.

Андрей сделал пару глотков кофе.

— Как я понимаю, вы находились с мадемуазель на одном пароходе? — спросил он.

— С мадемуазель, ее матерью и отцом.

— Отцом?

— Да, они путешествовали втроем.

— И вы влюбились в Михелину?

Крук бросил взгляд на княжну и тем не менее честно ответил:

— Мгновенно.

— Но ведь она беглая каторжанка. Воровка!

— Во-первых, я на тот момент этого не знал. А во-вторых, вы тоже влюблены в воровку и каторжанку.

— Резонно, — согласился с усмешкой Ямской, в упор посмотрел на банкира. — Значит, влюбились в девушку, несмотря на некоторые пикантные обстоятельства?

Тот снова бросил смущенный взгляд на Анастасию.

— Какие обстоятельства?

— Девушка ведь была беременной.

— С чего вы взяли?

— Она на каторге имела роман с неким господином и ждала от него ребенка.

— Чушь, — скривил губы банкир. — Никакой беременности я не заметил. Более изящной фигурки я не встречал.

— Вы даже успели оценить ее фигурку? — вскинула брови княжна.

— В общем, да. У нее действительно красивая фигура.

— Наверное, соглашусь. Михелина прекрасно сложена.

— Вы с ней знакомы? — удивился Крук.

— А по-вашему, по какой причине я здесь?

Андрей не стал слушать их болтовню, посмотрел в сторону гуляющей на бульваре публики и вдруг замер.

Нет, он не мог ошибиться. Это была Михелина. Она пронеслась мимо кафе в пролетке и скрылась за углом.

— Вы видели? — прошептал князь, глядя на кузину. — Я ее узнал. Она.

— Кто? — не поняла та.

— Михелина.

— Господь с тобой, кузен. Миха арестована, она за решеткой.

— Нет, я не мог ошибиться! — Андрей перевел взгляд на банкира. — Возможно, что Михелина не в тюрьме?

— В Одессе все возможно, — засмеялся тот. — Возможно даже влюбиться с первого взгляда, не думая о последствиях.

— У вас, кажется, такое случалось, и не однажды? — не без ревности спросила Анастасия.

— Разве я сказал, что нет?.. Хорошо, что не однажды. Потому что, не уколовшись хоть раз, вряд ли будешь знать, что такое боль.

Табба прикатила к Театру оперетты в закрытой черной карете. Отпустила извозчика и неторопливо стала подниматься по ступеням ко входу. Одета она была в изящное платье, на голове кокетливо держалась небольшая шляпка, с которой на лицо падала небольшая тонкая кисея.

Николай Изюмов издали не признал бывшую приму, а когда та приблизилась к нему на расстояние каких-нибудь десяти шагов, напрягся, замер, побледнел.

— Мадемуазель?.. Не верю своим глазам-с…

— Не верьте и дальше, — сухо ответила она, спросила: — Гаврила Емельяныч уже у себя?

— Доложить?

— Не надо, он меня ждет.

Гаврила Емельянович встретил Бессмертную спокойно и едва ли не холодно. К руке прикладываться не стал, показал на стул:

— Присядьте, мадемуазель.

— Благодарю.

Табба села, и некоторое время директор и актриса молча изучали друг друга.

— Предупредите вашего швейцара. Гаврила Емельянович, чтоб поменьше распространялся о моем визите к вам, — начала разговор девушка.

— Уже предупреждал, но не будет лишним, если предупрежу еще раз, — кивнул тот и спросил: — Скажите, мадемуазель, кто из троих сумасшедший?.. Господин Гришин, вы или ваш покорный слуга?

— Гарантировать ваше или господина Гришина душевное здоровье не могу. За свое же ручаюсь, иначе я не была бы здесь.

— Значит, история с черным бриллиантом — не блеф?

— Истории, Гаврила Емельянович, пока нет. Есть лишь увертюра. Остальное в наших руках.

Филимонов откинулся на спинку стула, снова внимательно посмотрел на гостью.

— Вы желаете выйти на сцену?

— Да.

— В какой вещи?

— В «Летучей мыши». Ее в репертуаре уже нет, но я хорошо помню свою партию.

— Но публика забыла и оперетту, и вас.

— Думаю, в Петербурге есть немало театралов, которые не только помнят меня, но и сочтут мое появление на сцене истинным подарком.

— А если подарок не случится?

— Вы не уверены в себе?

— В вас.

— Я в себе уверена. Если же, Гаврила Емельянович, вы не уверены в способности решиться на подобное, мне остается раскланяться и забыть о нашем разговоре.

Директор подошел к двери, удостоверился в том, что она плотно заперта, вернулся на место.

— Бриллиант при вас? — поинтересовался он.

— Нет.

— Где он?

— В надежных руках.

— В руках следователя?

— Вас это беспокоит?

— Весьма. Камень ведь в итоге должен стать моим?

— Он станет вашим. Но только после премьеры.

— Вы мне не доверяете?

— Так же, как и вы мне.

— А если господин Гришин не пожелает отдавать его мне?

— Бриллиант будет при мне.

— Значит, будем торговаться.

— Не вижу смысла.

— Тем не менее… Чтобы избежать сюрпризов, я получаю «Черный могол» перед началом представления. Понятно, коль публика уже в зале, я не смогу отменить спектакль и таким образом нарушить нашу договоренность. Вы согласны, сударыня?

— Надо подумать.

— Думайте. Но это мое последнее слово. Слишком велик риск.

— Чей?

— Мой. В случае провала затеи я могу лишиться не только театра, но и репутации!

— Провала не будет.

— Надеюсь. Однако мне необходимо подготовить общество не только афишами, газетами, но создать вокруг будущего представления завесу тайны, ажиотажа. Скандала, если хотите!

— Хорошо, — кивнула бывшая прима. — Я принимаю ваше условие. Но мне важно знать, сколько времени займет подготовка спектакля.

— Думаю, месяц, два…

— Неделя!

— Мадемуазель! — воскликнул директор. — Куда вы гоните?.. Как можно за неделю подготовить подобную затею?!

— Вы представляете стоимость черного бриллианта?

— Весьма приблизительно.

— А я представляю. Он бесценен!.. На него смогут безбедно жить ваши дети, внуки, правнуки!

— Так оставьте его себе!

— То есть вы не желаете, чтоб он стал вашим?

— Желаю!.. Весьма желаю! Но вы меня шантажируете!

— Я покупаю вас, Гаврила Емельянович. И вас, и театр.

Директор подошел к актрисе почти вплотную, наклонился к ней, негромко и внятно произнес:

— Вы ведь знаете, что вас в любой момент могут арестовать?

Она выдержала его взгляд, спокойно ответила:

— Вы хотите сдать меня полиции?

— Нет, я хочу сказать, что, покупая меня и театр, вы в то же время подвергаете риску мою свободу. Арестовав вас, полиция непременно накинет наручники и на мои запястья также. Арестует меня как вашего сообщника.

— Еще не поздно отказаться.

— Если я откажусь, мадемуазель, то через десять минут сюда прибудут жандармы и ваш спектакль будет продолжаться в совсем другом месте… Будучи же игроком по натуре, я все-таки пускаюсь в авантюру и стану смиренно ждать, какой сюрприз приготовила мне судьба в этот раз.

Табба поднялась.

— Мы с вами схожи. Я тоже игрок!

Бессмертная направилась к выходу, Гаврила Емельянович предупредил ее:

— Будьте крайне осмотрительны, в противном случае сенсация может не состояться.

Бывшая прима кивнула и толкнула дверь.

Изюмов ждал Таббу нетерпеливо и взволнованно. Когда она появилась, шагнул навстречу, зашептал:

— Вам нельзя здесь больше появляться, мадемуазель!.. Гаврила Емельяныч сдадут вас! Даже у Глазкова вам небезопасно-с!

— Вам известно, где он живет? — удивленно подняла брови бывшая прима.

— Да, на Старо-Невском. Он мне сообщил!.. Вас могут даже там выследить!

— Учту, спасибо за предупреждение, — усмехнулась Бессмертная и двинулась к выходу.

Константина Кудеярова из камеры доставили прямо к Икрамову.

Могучий Асланбек молча впустил арестанта в кабинет князя и так же молча закрыл за собой дверь.

Ибрагим Казбекович вышел из-за стола, протянул руку:

— Здравствуйте, граф.

Тот, печальный и измотанный, вяло пожал ладонь кавказца, усмехнулся:

— Я как-то уже стал забывать, что меня можно так величать.

— Мы вас отпускаем. Но на определенных условиях.

— А просто отпустить без всяких условий и обязательств нельзя?.. По-моему, своим малодушием и податливостью я принес Департаменту полиции больше, чем все раскрытые вами подпольные организации.

Князь оценил слова и состояние Кудеярова, уклончиво усмехнулся:

— Хорошо, пусть это будут не условия, а моя личная просьба. На это вы согласны?

Константин гордо вскинул подбородок:

— Я слушаю вас, князь.

Тот в задумчивости сделал несколько шагов по кабинету, взял со стола пачку папирос, закурил.

— Вы ведь с мадемуазель Бессмертной не только дружили, но и состояли в одной запрещенной организации?

— Я отказываюсь отвечать!.. Все, что можно было сообщить о бывшей приме, я многократно изложил. И ничего нового сказать вам не моту!

— Я не требую от вас новой информации, — улыбнулся снисходительно Ибрагим Казбекович. — Я всего лишь напомнил вам о былых ваших отношениях с мадемуазель.

— Простите, но я имею такт не напоминать вам о ваших былых отношениях с ней.

Князь проглотил реплику.

— Благодарю за тактичность. — Вновь прошелся по кабинету. — Нам крайне важно в ближайшие дни задержать Бессмертную.

— Вы полагаете, я могу вам в этом помочь?

— Полагаю, да.

— Каким образом?

— Сейчас постараюсь разъяснить. — Икрамов загасил недокуренную папиросу в пепельнице, сел за стол. — Говоря профессиональным языком, мадемуазель залегла на дно. Ни друзья, ни бывшие коллеги — никто не знает ее адреса.

— Дорогой князь! — возмущенно воскликнул граф. — Но ведь вы располагаете немереным количеством филеров, шпиков, сыщиков, осведомителей, и не найти одну-единственную особу, к тому же довольно известную, это даже не смешно!.. Это страшно, князь! Куда мы катимся?

— Я в этой структуре недавно и могу только с сожалением развести руками.

— Но кроме вас!.. Следователи, приставы, судьи, прокуроры — куда они смотрят?!

— Иные в карман, иные в никуда… Увы, Константин Георгиевич, все в наши дни покупается и продается.

— Но я также не знаю, где находится данная особа!

— Согласен. Хотя одно время она жила в одной из ваших квартир.

— Я должен в очередной раз оправдываться?

— Ни в коем разе. Я касаюсь исключительно мадемуазель Таббы. Если мы в считаные дни не задержим ее, то ее элементарно уберут.

— Кто?

— Ваши бывшие однопартийны. Они уже убрали барона Красинского, застрелили одну из наших агентов. Теперь на очереди Бессмертная.

— Но я не представляю, где ее искать!

Икрамов взял листок бумаги, крупно написал на нем, показал графу.

— Вам знакома эта фамилия?

— Разумеется. Гришин — известный следователь и редкая сволочь.

— По нашим представлениям, он единственный, кто может знать местонахождение мадемуазель.

— Так арестуйте его, допросите, и он все до копейки вывалит!.. У вас есть мастера выворачивать локти до затылка!

— Нельзя. Мы можем спугнуть Бессмертную, она затаится окончательно и в загнанности натворит массу непоправимых дел.

— Вы предлагаете мне встретиться с Гришиным?

— Совершенно верно.

— И что я ему скажу?

— В этом вся тонкость. По нашим данным, следователь симпатизирует Бессмертной.

— У них роман?!

— Ну что вы, граф… Симпатизирует исключительно из гуманных соображений. Жалеет ее.

— Я тоже ее жалею. Как-то раз даже выручил во время кражи в ювелирном магазине.

— Господин Гришин сам человек ущербный… Вы ведь наверняка слышали, что однажды он пытался застрелиться?

— Да, читал в газетах.

— Человек небогатый, многодетный, с путаной карьерой и с достоевщиной в душе — он в мадемуазель нашел родственную душу и всячески содействует ей.

— Я все-таки не понимаю, как я могу войти в доверие к нему?

— Вы были дружны с Бессмертной — раз. Искали высшую справедливость и в результате потерпели не только поражение, но и разочарование — два. И три — вы страстно желаете поучаствовать в судьбе бывшей примы, чтобы каким-то образом выровнять ее будущность.

Кудеяров помолчал, переваривая услышанное, поднял глаза на Икрамова.

— Но вы ведь, князь, когда-то любили мадемуазель.

— Оставим это за скобками, — ответил тот. — Но если вдруг увидите мадемуазель, передайте — я крайне обеспокоен ее судьбой.