Бессмертная холодно наблюдала, как Глазков возится на кухне, готовя кофе. Когда он поставил на стол поднос с чашками, сахарницей и стал разливать напиток, она кивнула на стул:

— Присядьте.

Катенька попыталась заняться столом вместо него, но Табба распорядилась:

— Не мешай… Ступай в другую комнату. — И, когда прислуга ушла, обратилась к Глазкову: — Скажите, Илья, я могу вам доверять?

— Вполне, — удивился тот. — А чем вызван вопрос?

— Вы кому-нибудь говорили, что я живу у вас?

— Только одному господину… Бывшему артисту.

— Зачем?

— Он вас любит так же, как и я.

— И что?

— Я не смогу гарантировать, что полностью обеспечу вашу безопасность.

— А он сможет?

— Он грезит вами.

Табба неторопливо отпила кофе, с усмешкой заметила:

— Нет ничего опаснее, когда кто-то кем-то грезит. Такие предают в первую очередь.

— Я желал как лучше. Он в любой миг может прийти на помощь.

Бывшая прима поставила чашку на стол.

— Значит, так, в самое ближайшее время я съезжаю от вас.

— Куда?

— Пока не решила.

— Я постараюсь найти что-либо подходящее.

— И снова сдадите меня?

— Позвольте оправдать ваше доверие, сударыня!

Бессмертная поискала глазами прислугу, позвала:

— Катенька! — И, когда та вошла, объяснила: — Мы отсюда съезжаем. Попроси Антона, чтобы он вместе с Ильей подыскал подходящее место.

— Какой-нибудь отель?

— Нет, только не в отель. Такое место, чтоб нас не видела и не знала ни одна собака!

Очную ставку старпома и капитана «Ярославля» проводили Конюшев и Фадеев. Ильичев выглядел хуже некуда — истощенный, тяжело дышащий, постоянно кашляющий и из-за боли в спине едва сидящий на табуретке.

Капитан Углов был бледен, собран, бесстрастен. Смотрел на своего старшего помощника с искренним участием. Не выдержал, спросил:

— За что ж вы его так?

— Что? — оторвался от бумаг Фадеев.

— За какие провинности так истязаете человека?

— За какие провинности? — судебный пристав отодвинул бумаги, встал из-за стола. — Совесть… Есть такое понятие. Вот совесть его и истязает.

— Я полагаю, что перед вами кристально честный человек!

— А вы?

— Что — я?

— Вы также кристально честный господин?

— Вы в этом сомневаетесь?

— Весьма серьезно. Иначе вы бы не находились в этой комнате.

— У вас есть основания для моего задержания?

— Весьма весомые… Сколько, говорите, лет вы знаете господина Ильичева?

— Более пятнадцати.

— Получается, не менее пятнадцати ходок на Сахалин?

— Примерно.

— Теперь подсчитаем… Если один каторжанин на пароходе — это, условно, сто рублей. А если трое — триста. За двадцать лет сколько вы умудрились заработать?

Капитан молчал.

— Сонька и ее подельники сколько вам принесли?

— Вы, господин, шьете к жилетке рукава! — огрызнулся Валерий Петрович. — У вас нет никаких доказательств.

— Доказательство перед вами, капитан, — вмешался Конюшев, показав на старпома. — Если хватит мудрости и мужества, выслушайте своего помощника.

Старпома вдруг стал душить кашель, он согнулся на табуретке чуть ли не пополам и все никак не мог успокоиться.

Наконец Ильичев разогнулся, поднял на капитана глаза.

— Не выдержал, Валерий Петрович, — произнес слабым голосом. — Били как раз по почкам, и не выдержал. Прости меня, Христа ради, — неожиданно он медленно сполз с табуретки, встал на колени. — Слаб я оказался, капитан. Не телом — душой. Предал… Зря ты мне во всем доверялся. Прости… — Он стал плакать.

Фадеев подошел к двери, позвал:

— Конвойный!

В комнату протиснулся коренастый надсмотрщик. Пристав распорядился:

— Распорядись отправить арестованного в госпиталь!

— Слушаюсь, ваше благородие!

Ильичева увели, Конюшев подошел к Углову.

— Кто и сколько заплатил за переброску Соньки с шоблой на материк?

Углов молчал.

— Поручик Гончаров?

Капитан по-прежнему не отвечал.

— Сколько он выложил?

— Не понимаю, о чем вы спрашиваете.

— Разъясню, — следователь бросил взгляд на Фадеева, тот согласно кивнул. — Ваш старпом не жилец. Отбиты все почки… А вас мы отпускаем.

— Как? — не понял Валерий Петрович.

— Отпускаем. Но с условием. Деньги, которые вы получили от Гончарова, вы передаете нам.

— Их у меня нет.

— Достанете. В противном случае мы достанем вас. Причем достанем основательно — без скидок и поблажек.

Капитан поднялся, горло его пересохло.

— Когда принести и сколько?

— Пять тысяч золотом.

— У меня нет таких денег.

— Пять тысяч.

— Завтра?

— Сегодня в полночь на Потемкинской лестнице… После этого вы сможете вернуться на свой прославленный пароход.

Некоронованный вор Одессы Шлёма Кучер сидел в своей шикарной хавире на диване, смотрел на столичного гостя с интересом и легким недоверием.

Кроме него, здесь находились Сёма Головатый и еще какой-то низкорослый крепкий мужичок.

— И вы, уважаемый, хотите мне навешать сопли на уши за то, — говорил Шлёма, — что вы найдете-таки Соньку Золотую Ручку в нашем городе?

— Я для этого приехал, — улыбнулся Улюкай.

— А зачем, скажите, она вам — эта больная и совсем уже никому, кроме полиции, не интересная дама?

— Она — Сонька Золотая Ручка.

— А я — Шлёма Кучер.

— Ей нужно помочь. Ей, ее дочке и мужу.

— Муж — это тот самый биндюжник, который шлендает по Дерибасовской и гадит косточками из-под вишен на все мостовые?

— Было бы неплохо его заарканить.

— Зачем? Вы хотите иметь себе беременную голову?

— Он наверняка что-то знает о Соне.

— Не делайте мне, уважаемый, смешного!.. Этот поц или совсем слабый на голову, или его накололи каким-нибудь морфием, чтоб он забыл не только за Соньку, но даже за свое родное имя.

— Остается надеяться, что Сонька или ее дочка сами как-то объявятся?

— Остается надеяться, что вы что-то поймете за Одессу и перестанете надувать щеки. Потому что або пшикните, або лопнете. А от этого всегда запах.

Улюкай рассмеялся:

— Ладно, понял… Какой совет, Шлёма?

— Совет один, уважаемый… Берешь этих моих головорезов, — кивнул на Сёму с низкорослым, — топаешь с ними на Дерибасовскую, наслаждаешься нашими бессовестными девочками, а заодно загребаешь одну лярву, которая каждый день пасет твоего поца. Вот она таки тебе что-то и расскажет про Соньку.

— Кто она?

— Кто она? — переспросил Шлёма и обратился к низкорослому: — Кто она, Эмик?

— Воровка, — ответил Эмик. — Гнила на Сахалине, ссучилась, синежопые после чего посадили ее на шишку.

— Вопросы какие-нибудь еще имеются? — посмотрел на Улюкая Шлёма.

— Вопросов не имеется, — улыбнулся тот и ударил по протянутой руке вора.

Константин Кудеяров подкатил на автомобиле к дому семнадцать на Пятой линии Васильевского острова, в котором жил следователь Гришин, быстро огляделся, увидел остановившуюся поодаль пролетку, никакого значения ей не придал, захлопнул дверцу и направился к входу под арку.

Поднялся на третий этаж по тусклой лестнице, увидел на коричневой двери семнадцатый номер, шумно выдохнул и нажал на кнопку звонка.

За дверью послышались шаги, недовольный женский голос спросил:

— Кто там?

— Мне нужен господин Гришин.

— По какому делу?

— По крайне важному. Если он дома, попросите выйти.

— А кто вы?

— Граф Кудеяров.

Дверь медленно и со скрипом открылась, на пороге стояла хмурая жена Егора Никитича.

— Он выпивши, и разговаривать с ним смысла нет.

За ее спиной возникли два сына Гришина, молчаливо уставились на гостя.

— Он спит?

— Бодрствует, но за бутылкой. А в таком виде он скверный. Особенно для приличных людей.

Рядом с матерью появилась Даша, печально посмотрела на графа.

— Позвольте все-таки мне зайти, — попросил Константин. — Дело и впрямь не терпит отлагательства.

Женщина отступила на шаг, кивнула Даше.

— Проводи господина.

Вдвоем они проследовали по длинному коридору в крайнюю комнату, девочка толкнула дверь.

— Папенька, к вам гость.

Егор Никитич сидел на кровати за столом, перед ним были выпитая до половины бутылка водки и кусок хлеба, очищенная луковица и соль.

Следователь тяжело повернулся, узнал гостя, махнул:

— Проходите, ваше благородие!

Кудеяров шагнул в комнату, пошарил глазами, куда бы присесть, и в результате пристроился также на кровати.

— Здравствуйте, Егор Никитич… Вы признали меня?

Тот не ответил, кивнул дочери:

— Неси стакан.

— Я не пью, — поспешно объяснил граф. — Не беспокойтесь.

— В таком случае зачем пришли?

— Есть разговор.

— Не получится. Будем беседовать, когда оклемаюсь.

Даша все-таки принесла второй стакан. Гришин отодвинул его, налил водку в свой, медленно, с отвращением выпил.

— Печально живете, — произнес Константин, обводя взглядом стены.

— Зато вы весело.

— Я не в том смысле. Бедновато.

Следователь удивленно повернулся к нему.

— Да?.. А вы, граф, полагали, что следователь должен жить богато?

— Ну, не то чтоб богато, но хотя бы сносно.

— Вы пришли дать мне денег?

— Папенька… — тут же вмешалась Даша.

Отец посмотрел на нее, сипло рассмеялся:

— Переживает за отца… Точнее, за его честь, — подтянул к себе, поцеловал в лоб. — Иди к матери, нужно — позову.

— Я видела в окно, что вы приехали на автомобиле, — неожиданно обратилась девочка к гостю. — Прокатите меня?.. Я никогда еще не каталась на машине.

— Дочь! — погрозил отец. — Береги честь!.. Все начинается с малого!

— Непременно прокачу, — улыбнулся Даше Кудеяров. — Можно даже сегодня.

— А поглядеть на автомобиль можно?

— Можете в него даже забраться, сударыня.

— Благодарю, — она сделала книксен и почти бегом удалилась.

— Ну? — посмотрел на гостя следователь. — Излагайте.

— Разумеется, — тот сел поудобнее, прокашлялся в кулак. — Я относительно госпожи Бессмертной.

— С ней что-то уже случилось?

— Я пришел посоветоваться, Егор Никитич. — Константин снова прокашлялся. — Мне известно, что вы особым образом относитесь к мадемуазель…

— Откуда вам это известно?

— Она сама как-то обмолвилась. Мы ведь были дружны с ней.

— Были!.. Потом вы оказались в полиции, и дружба, как я предполагаю, закончилась.

— Напротив. Именно в полиции я осознал всю сложность положения бывшей примы.

— Вас били?.. Рвали ногти на пальцах? — хмыкнул Гришин.

— Бог миловал. Но я побывал в пустых холодных четырех стенах, и этого было достаточно, чтобы представить возможную драму госпожи Бессмертной.

Егор Никитич снова налил себе водки, выпил, занюхал хлебом.

— Красиво говорите, но я почему-то вам не верю, граф… Почему?

Тот неловко пожал плечами.

— Поверьте, я пришел с самыми добрыми намерениями, Егор Никитич.

— И в чем они заключаются?

— Я хочу разыскать мадемуазель. Разыскать и спасти… Увезти из города, дать ей денег, разъяснить ей самой весь ужас обстоятельств. Это необходимо сделать, Егор Никитич!.. И вы обязаны мне помочь.

— Прежде всего, никому ни в чем я не обязан. А затем — с чего вы взяли, что мне известно местонахождение артистки?

— Мне так казалось.

— Креститесь, когда кажется, граф… — Гришин помолчал, взвешивая что-то, удивленно хмыкнул. — Хотя, черт его знает, может, в ваших словах и есть правда, — он поднял тяжелую голову, уставился мутными глазами на гостя. — Я сам для себя являюсь загадкой… Во мне живут два существа — алчное и сострадающее. Алчное вполне объяснимо: бедность и неопределенность семьи. Сострадание?.. Здесь полный мрак… По идее, я не имею права никому сострадать. Я — безжалостный карающий меч ничтожной власти. Да, власть ублюдочна, тем не менее я обязан ломать кости и рубить головы. И вдруг сострадание… Пытался помочь воровке и от ничтожности своей едва не застрелился. Теперь пытаюсь спасти дочь воровки. И не просто дочь — террористку и, по сути, убийцу! И вдруг сострадание. Сострадание, которое также может привести к печальному концу. Почему так, граф?

— Загадка русской души… Хотя почему только русской? К примеру, князь Икрамов, туземец по сути, вдруг также выразил свое сострадание к бывшей приме.

— Господин Икрамов?.. Начальник сыска, и — сострадание?

— Представьте. И даже просил передать мадемуазель о его искреннем беспокойстве.

— Простите, граф, но вы идиот… Или провокатор! И вообще вы мне глубоко неприятны.

— Если я так вас раздражаю, мне лучше уйти.

— Да? — пьяно удивился следователь. — Но вы, кажется, обещали прокатить мою дочь!

— Я помню.

— А еще что вы обещали?

— Кажется, все.

— Короткая же у вас память, граф… Вы обещали помочь госпоже Бессмертной.

— Если вы подскажете ее адрес.

Следователь подумал, качнул головой:

— Хорошо, подскажу. Но вы должны помнить следующее. Если вы прибыли сюда по злой воле, вам это аукнется. Даже не от меня — от Господа!.. Помните это, сударь.

Провожать Гришин гостя не стал. Кудеяров вышел от него, миновал коридор, увидел в одной из комнат молчаливых жену следователя и двух пареньков и лишь в прихожей неожиданно натолкнулся на Дашу.

— Я готов, мадемуазель.

— Вас возле автомобиля ждет госпожа, — произнесла та, глядя на графа большими печальными глазами.

— Госпожа?.. Какая госпожа?

— Видимо, та, с которой вы приехали.

— Я приехал один, — произнес озабоченный граф. — И что же, она ждет меня?

— Да, возле автомобиля.

— Странно. — Константин в некоторой растерянности потоптался, спросил: — Вы с ней беседовали?

— Она спросила, скоро ли вы освободитесь.

— Что же вы ответили?

— Ответила, скоро, так как папенька не совсем здоров.

— Надеюсь, вы не сообщили даме, что ваш папенька следователь?

— Она сама об этом знает.

— Действительно странно, — пробормотал граф и неожиданно предложил: — Может, все-таки составите мне компанию?

— Вы ее опасаетесь? — спросила девочка.

— Кого?.. Госпожу?.. Почему я должен ее опасаться? Я ее не знаю, — граф протянул руку. — Идемте?

— Идемте.

Они покинули квартиру, стали спускаться вниз, не заметив в глубоком стенном проеме второго этажа ту самую даму.

Это была Ирина.

Константин и Даша вышли из-под арки.

Поодаль стояла пролетка без клиента.

— Где же ваша госпожа? — озираясь, спросил Константин.

— Видимо, ушла.

— Может, вам показалось?

— Нет, сударь. Я ведь с ней беседовала.

Граф еще раз огляделся, все-таки предложил Даше:

— Я обещал вас прокатить.

— В следующий раз, — с виноватой улыбкой ответила та. — Мне пора домой. Папенька гневаются, если я где-либо задерживаюсь.

— Как прикажете, сударыня.

Кудеяров уселся за руль, завел двигатель, махнул девочке, посигналил и покатил прочь.

Даша проследила, пока он не скроется за углом, вздохнула и побрела в сторону своей арки.

Вошла в парадную, стала подниматься и неожиданно увидела ту самую даму.

Ирина шагнула навстречу девочке, негромко предупредила:

— Не надо меня бояться, мадемуазель.

— А я не боюсь.

— Мне нужна ваша помощь.

— Граф уехал, не дождавшись вас.

— Бог с ним. Зачем он приезжал к вашему отцу?

— Мне неизвестно.

— Не стоит лгать, мадемуазель.

— Даю вам слово чести, сударыня. Папенька не разрешают присутствовать при взрослых разговорах. Но скорее всего они беседовали о госпоже Бессмертной.

— С чего вы так решили?

— Я немножко подслушала. Папенька очень сострадает мадемуазель.

— Граф также?

— Не думаю. Граф любит только себя.

— Госпожа Бессмертная часто навещает вас?

— Никогда не навещала. Хотя я об этом мечтала бы.

Ирина помолчала в раздумье. И вздохнула.

— Благодарю вас. Полагаю, мы еще встретимся.

— А вы, сударыня, кто?

— Тень господина Кудеярова, — усмехнулась Ирина и неторопливо стала спускаться вниз.

…Ночью того же дня к дому, где находилась квартира Глазкова, подкатили сразу две пролетки, набитые полицейскими. Старший чин на бегу жестом велел всем выскакивать и первым бросился к парадной.

Стараясь не сильно стучать сапогами, полицейские поднялись на четвертый этаж, возле двери Глазкова скучковались, стараясь унять дыхание, старший потрогал дверь — она была не заперта.

Он осторожно перешагнул через порог, следом за ним стали заталкиваться в квартиру остальные.

Кто-то из них зажег свет, старший закричал истошно:

— Все остаются на местах!.. Не двигаться!

Квартира была пуста.

Когда часы на городской ратуше пробили полночь, капитан «Ярославля» прошагал по безлюдному Приморскому бульвару до Потемкинской лестницы, спускаться вниз не стал, решил ждать человека наверху.

Погода была довольно ветреная, в порту перекликались гудками пароходы, пробиваясь огнями сквозь листву. Прохожие почти не появлялись, а если где и возникали одинокие фигуры, то совсем ненадолго, скрываясь в слабо освещенных переулках.

Прошло не менее пятнадцати минут. Углов хотел было уже уходить, как до слуха донесся цокот копыт, и вскоре поодаль остановилась пролетка.

Из нее выбрался господин, направился к капитану.

Это был Фадеев.

— Простите за опоздание, — произнес, приложив ладонь к козырьку фирменной фуражки.

— Бывает, — ответил тот и протянул тугой сверток. — Здесь как было договорено.

— Верю на слово.

— Надеюсь, вы также сдержите слово.

— Относительно возвращения на пароход?.. Можете не сомневаться.

— Благодарю.

— Всего доброго.

Валерий Петрович проводил взглядом судебного пристава до пролетки, запахнул куртку и неторопливо, с чувством сброшенного груза стал спускаться.

Он шагал по причалу, заставленному контейнерами, громадными ящиками, тюками, мощными погрузочными лебедками, достал из кармана трубку, закурил.

Завернул в узкий проход между горами портового богатства, здесь свет от погрузочных прожекторов пробивался меньше, дошел почти до упора, чтобы повернуть к своему пароходу, и тут на него кто-то навалился.

Нападавших было трое.

Они сшибли капитана на землю, принялись яростно и безудержно бить его ногами.

Он уворачивался, пытался закрыть голову, лицо руками, но удары были такими сильными, что вскоре Углов потерял способность сопротивляться.

Нападавшие на всякий случай пару раз еще пнули тело и торопливо скрылись.

Утром следующего дня Улюкай, Сёма Головатый и Эмик стали вести своих жертв чуть ли не от начала Дерибасовской.

Толкались в громкоголосой гуще публики, делали какие-то мелочные покупки, внимательно следили за «женихом» и Груней, шагающими впереди, перебрасывали взгляд на другую сторону улицы, где плелся в сопровождении двух филеров Михель.

Позади изредка поскрипывала колесами четырехместная пролетка, запряженная двумя сытыми жеребцами.

Предстояло выбрать тот самый момент, когда можно было бы налететь на Груню и ее компаньона без лишнего шума и внимания.

Так добрались они почти до того места, где улица начинала круто спускаться. Публики здесь стало меньше, филеры на другой стороне слегка расслабились и даже позволили себе присесть на соседней с Михелем скамейке.

Жертвы в нерешительности потоптались на месте, не понимая, что им делать дальше, развернулись было обратно, и тут взгляд «жениха» натолкнулся на троих господ.

Опыт его не подвел.

Он выхватил из кармана свисток, успел дунуть, но Улюкай сильным ударом свалил филера с ног, а Сёма и Эмик уже подхватили с двух сторон орущую Груню и потащили к пролетке.

Филеры на противоположной стороне, отчаянно свистя, бросились на помощь «жениху». Извозчик огрел лошадей по мощным крупам, и те с силой рванули с места, стремительно увозя воров, обмякшего «жениха» и визжащую от испуга Груню.

Разговор с Груней проходил на дальней воровской хавире, из окна которой можно было не только увидеть море, но даже услышать его шум.

В хавире была скромная обстановка — две лавки, стол, несколько табуреток.

Воровка сидела как раз на одной из них. Смотрела испуганно и виновато, зачем-то пыталась улыбнуться, вытирала рукавом разбитые губы и нос.

— Клянусь… Вот вам крест, ничего не знаю про Соню.

— А про дочку? — мрачно спросил Улюкай, сидевший напротив.

— И про дочу не знаю. Меня ведь таскают, вот я и хожу.

— Зачем тебя таскают?

— Как подружку… Мы ведь с ней на Сахалине были почти как подружки.

— Как Михель оказался в полиции?

— Мне неизвестно… Вот водят который день как корову на веревочке, я и хожу следом.

— Зачем водят?

— Так ведь не говорят… Ходи, говорят, и наблюдай.

— Знаете, мадам, я даже стесняюсь такое слышать, — вмешался Сёма. — Вы который день утюжите Дерибасовскую и не понимаете, кто вам потом будет покупать новые ботики. А покупать их будет, мадам, полиция. Или я сильно ошибаюсь?

Груня, не все поняв из сказанного, молча смотрела на вора.

— Что вы смотрите на меня так, будто я когда-то был мужем вашей неродной мамы? — возмутился Сёма и повернулся к Эме. — Эмик, объясни дамочке, как это делают биндюжники, когда их считают за полных поцов. Но только так, чтобы она не потерялась за дверями и мы больше не нашли ее.

Тот поддернул рукава сорочки и решительно двинулся к Груне.

— Рано, — остановил его Улюкай и снова повернулся к воровке. — Ты сдала Михеля?

— Я, — севшим голосом ответила та.

— Расскажи.

— Меня выдернул Лев Петрович…

— Это кто?

— Ну, который со мной… Он после Сахалина взял меня в расклад. И велел с ним ехать в Одессу. Ловить Соньку.

— Дальше.

— А дальше что?.. Дальше, как говорят в Одессе, или ты ловишь рыбу в море, или рыба ловит тебя. Зажухали мы их в кабаке, я подвалила…

— Кого — их?

— Соньку, дочку и придурка… Стала балабонить с ними.

— Сонька признала тебя?

— А то!.. Хотя стала корчить из себя нерусскую. А придурок вина нажрался и загасил меня.

— Ты была в кабаке одна?

— С Львом Петровичем!.. Его тоже придурок нахлобучил!

— А Соньку задержали?

— Придурка задержали!.. А Сонька с дочкой смылись! — раздраженно ответила Груня. — Потому и шмаляем каждый день по Дерибасовской!

— А как же газеты пишут, что поймали всех троих?

— Не читаю газет. Неграмотная!.. Только знаю, что Сонька с дочкой на воле.

Улюкай переглянулся с Сёмой, тот подошел к Груне, доверительно спросил:

— Скажите, босявка, мне как родному… Ответите правильно, будете каждый день дышать чистым одесским воздухом и смотреть на мужчин, которым на вас глубоко наплевать. Обманете, мадам, цветы станут приносить вам только на Таировское кладбище, и то через день… Чего господин, грубо называемый вами придурком, выглядит на Дерибасовской так, вроде на нем висят все грехи нашего прекрасного города?

— Клянусь, не знаю… Думаю, его чем-то колют.

— Он бывает хоть чуть-чуть нормальным?

— Бывает… Только тогда он становится совсем бешеным. Шпики сажают его в пролетку и везут в госпиталь.

Сёма разогнулся, развел руками:

— Без претензиев… Мадам ответила-таки по-честному, поэтому лучше ей отдохнуть, а для этого просто подышать свежим морским воздухом и немного водой, — и махнул Эме. — Эмочка, сделай мадам приятного!

Эма поднялся, подошел к Груне, взял ее под локоть.

— Прошу вас, мадам.

— Вы утопите меня? — испуганно спросила она, цепляясь за одежду Эмы.

— Что вы, мадам! — улыбнулся Сёма. — Кто вам в Одессе так сделает? Вы сейчас будете иметь спокойный вид на море, после чего уснете так сладко, как даже не спят маленькие дети.

Эма потащил воровку к выходу, она упиралась, кричала:

— Пожалейте!.. Пощадите меня!.. Я стану вашей! Вы только скажите, что делать!.. Не убивайте!

— Эма! — прикрикнул Сёма. — Если у тебя нервы как веревки, то у нас с господином они совсем слабые и больные!

Когда крики Груни затихли, Улюкай задумчиво произнес:

— Если газеты выдают фуфло, то на что рассчитывает полиция?

— Полиция рассчитывает на то, что мы купимся, как фраера, на их дешевку и станем работать грубо и откровенно. Но они от нас этого не дождутся!

— Где искать Соньку и дочку?

— А вот это уже вопрос. Пустим по ворам слушок, что они на воле, и будем смотреть, какая рыбка попадется. Или вы так не считаете?

Номер, который снимал в гостинице Андрей, был просторный, светлый. Князь заканчивал утренний туалет, брился в ванной, когда в дверь постучали.

— Кто?

— Позвольте? — дверь открылась, и в номер вошел банкир. — Я не вовремя?

— Минуту!

Ямской смыл пену с лица, вытерся и вышел к гостю. Поздоровались за руку. Крук протянул ему несколько газет.

УБИТ КАПИТАН «ЯРОСЛАВЛЯ».

УБИЙСТВО КАПИТАНА — МЕСТЬ ЗА СОНЬКУ?

РЕЙС НА САХАЛИН СТОИЛ ЖИЗНИ КАПИТАНУ.

СТАРПОМ «ЯРОСЛАВЛЯ» УМИРАЕТ В ТЮРЕМНОМ ГОСПИТАЛЕ.

— «Ярославль» — пароход, на котором бежала Сонька? — встревожился князь.

— И на котором я встретил Михелину.

— Вы полагаете, убийство капитана как-то связано с ними?

— Убежден. Перевозка подобного товара стоит немалых денег.

— Но откуда они у них?

— За них заплатили… Я упоминал имя начальника поселения. Он был влюблен в…

— Пожалуйста, не надо. Мне неприятен этот разговор.

Андрей взял трость, подошел к окну, стал смотреть на улицу. Неожиданно позвал:

— Можно вас на минуту?

Банкир остановился рядом с ним.

— Видите того господина? — показал князь на бредущего по улице улыбающегося всем прохожим Михеля. — Вчера я прогуливался по Дерибасовской и также видел его. Он кто — городской сумасшедший?

— Одну минуточку, — Крук подошел к окну ближе, стал внимательно следить за вором. — Черт… Кажется, я его знаю.

— Он кто?

— Кто? — переспросил банкир, понаблюдал еще какое-то время за Михелем, посмотрел на князя. — Только не упадите в обморок. Это муж Соньки и отец вашей возлюбленной. Я его видел на пароходе вместе с этими дамами.

— Вы не ошибаетесь?

Крук вновь приник к окну.

— Определенно он… Только почему в таком состоянии?.. И почему один?

— Надо догнать его, он все объяснит.

— Нельзя, — вздохнул банкир. — Видите двух господ за ним?.. Филеры. Они ведут его.

— Зачем?

— Ответ здесь только один. Сонька и ее дочь не пойманы, а господина водят исключительно в целях приманки.

Михель и шпики скрылись.

— Завтра же я отправлюсь к полицмейстеру и объяснюсь с ним! — возмущенно произнес князь.

— И чего добьетесь? — усмехнулся Крук.

— Хорошо, дам опровержение в газеты! Притащу щелкоперов на Дерибасовскую, устрою скандал!

— А это еще хуже. Несчастного отправят в каталажку, и уж после этого его никто никогда не увидит.

— А что вы предлагаете?

— Полиция пусть играет в свою игру, мы же в свою.

— Не понимаю.

Крук взял газеты, показал Ямскому.

— Деньги… Капитана «Ярославля» убили из-за денег, я убежден. Поэтому попробуем применить этот рычаг и в нашем деле. Лишь бы вы, князь, не наделали глупостей раньше времени.

В дверь постучали, и в номер вошла Анастасия. Она была одета в легкое летнее платье, лицо светилось.

— Я готова, — сказала она Круку.

Андрей перевел удивленный взгляд с банкира на Брянскую.

— Вы куда-то собрались?

— Если вы не возражаете, я прокачусь с вашей кузиной и покажу ей город, — несколько смущенно объяснил Крук.

Тетя Фира поднималась по узкой лестнице тяжело и торопливо.

— Сара! — кричала она. — Сарочка, полиция!.. Приготовьте, будь ласка, паспорта!.. Они ж не люди, они ж натуральные идиоты! — добежала до двери номера Соньки, без стука толкнула ее. — Вы не слышите?.. Полиция, мадам Сара!.. И не один, а сразу два! Нюхают кого-то! Готовьте паспорта, дамочки!

Сонька резко захлопнула книжку, которую до того читала, удивленно посмотрела на хозяйку. Из спальни вышла Миха.

— Что стряслось?

— Полиция!.. Паспорта! — ударила по толстым ляжкам тетя Фира. — Внизу топчутся!

Сонька достала из сумочки документы, протянула ей.

— Какие проблемы?.. Вот.

— Эти гардимеры хотят иметь каждого жильца, мадам, живьем! А вас так в особенности!

— Почему?

— А потому что шукают каких-то дамочек. Мамку с дочкой! Может, даже саму Соньку, за которую гудит вся Одесса.

— Мам, я разберусь, — заявила Михелина, шагнув в сторону двери.

— Иди в спальню и не высовывайся! — остановила ее Сонька.

— Чего-то мне на душе вроде как кошки шкрабают, — вдруг заявила хозяйка. — Может, вам, мадам, тоже не высовываться? Не дай бог, придется иметь не тот вид…

— А чем вам мой вид не нравится?

— Не только ваш, но и вашей дочурки!.. Не будь у меня сын такой придурок, давно бы уже кушали за одним столом! А вот полициянты могут быть к этому еще не готовые!

— Пошли!

Сонька и тетя Фира покинули номер. В коридоре им навстречу шли двое полицейских — один полный и неповоротливый, второй щуплый и вертлявый.

— Мадам Фира! — пробасил полный. — И где вы носитесь по этим куцым ступенькам?.. Тут же все можно сломать, даже ноги!

— Только не надо меня выговаривать! — возмутилась та. — Ступеньки делались не для вас, а для уважаемых дам, которые из уважения к полиции пожелали навести на физиономиях марафет!

— Одну даму вижу, а вторая все еще на марафете? — удивился щуплый.

— Тебе будет мало, если при твоем виде сейчас в обмороке получится только эта пожилая женщина?

— Мадам Фира, имейте уважение к полиции! — насупился полный и обратился к Соньке: — Подайте ваши документы, женщина.

— Прошу, господин полицейский, — она отдала оба паспорта, глядя на него внимательно, с высокомерно запрокинутой назад головой.

Он подошел к окну, стал внимательно изучать их.

— И что там интересного написано? — поинтересовалась хозяйка, заглядывая через его плечо.

Тот отодвинул ее, пробурчал:

— Написано, что у вас, Фира, проживают две дамочки, которые по паспорту получаются мамкой и ее дочкой и которых я почему-то раньше не наблюдал.

— Боря, ты, наверно, слепой!.. Они ж только вчера заехали!

— Я тоже не наблюдал, — сказал щуплый.

Полный взглянул на него, отодвинул назад локтем и снова принялся рассматривать паспорта.

— Боря, — не выдержала тетя Фира, — или ты хочешь денег, или будешь морочить голову, пока я не сойду с ума окончательно?!

— Тетя Фира, ша! — полицейский взглянул на Соньку. — Вы, получается, мама?.. Мама Сарра Гринблат?.. А как можно посмотреть на вашу дочку Беллу Гринблат?

— Вам мало паспорта?

— Мне паспорта много, но, чтоб вынуть последние удивления из головы, очень хочется поинтересоваться за вашу дочку, мадам.

— Боря…

— Мадам Фира…

Сонька оглянулась, крикнула:

— Белла!

Ответа не последовало, и дверь не открылась.

— Белла, выйди!

— Я гляну! — дернулась хозяйка, и в это время из номера вышла Михелина — красивая, спокойная.

При ее виде щуплый негромко свистнул, тетя Фира тут же оборвала его:

— Еще раз, придурок, сделаешь так, уйдешь без своего паршивого свистуна!

— Тетя Фира!

— А нехай не играет на моих нервах последний раз!

Миха подошла к полицейским, склонила голову:

— Здравствуйте, господа.

— Так вы и есть та самая Белла Гринблат? — спросил полный полицейский.

— Та самая.

— Очень даже интересно, — он посмотрел на Соньку. — Вы знакомая Яши Иловайского или даже ближе?

— Не понимаю вас.

— Я вас тоже, — полицейский сунул оба паспорта во внутренний карман френча. — Первый раз встречаю дамочек, чтоб так сразу и так вместе трогали сердце.

— Верните, пожалуйста, документы! — жестко приказала воровка. — Вы не имеете права!

— Мадам, — укоризненно произнес полицейский, — неужели Яша не предупредил вас за то, что с его продукцией можно доехать только до Привоза и назад больше не вернуться? — Он повернулся к хозяйке, погрозил пальцем. — А на вас, тетя Фира, я сильно удивляюсь. Или я совсем перестаю вас уважать, или вы надолго закрываете свой шалман, — и двинулся к лестнице.

— Это произвол! — не совсем уверенно заявила вслед Сонька.

— Очень интересное, мадам, заявление!

— Так, может, Боря… — попыталась остановить полицейского тетя Фира.

— Когда Боря сильно хочет, тогда он даже может, — огрызнулся тот и стал медленно спускаться.

Сонька и Михелина вернулись в номер, дочка растерянно посмотрела на мать. Та неожиданно резким движением смела со стола посуду, обхватила голову руками.

— Не могу больше бегать, дочка!.. Не могу! Нет сил! — И стала плакать тихо, с завыванием.

Миха подошла к ней, обняла. Ничего не говорила, просто гладила по плечам, успокаивала.

В дверь постучали.

— Сейчас! — раздраженно крикнула Михелина, оставила мать, направилась открывать.

Сонька поспешно вытерла мокрые глаза, поправила волосы.

Это была тетя Фира.

Увидела разбросанную и разбитую посуду, понятливо кивнула:

— Я бы не посуду била, а этим босякам морды!

— Что нужно? — сухо спросила Миха.

— Мне нужно, чтоб ваша мамочка не плакала, а вы, мадемуазель, не разговаривали в такой манере, — хозяйка прошла на середину комнаты, подперла крутые бедра руками. — Если я идиётка, плюньте мне в глаза. Но мне кажется, дамочки, что вам нужно отсюда срочно драпать.

— Что сказали полицейские? — спросила Сонька.

— Только то, что вы слышали. Или вы хотите дождаться, что они расскажут за вас в полицарне?

— Да, мы хотим дождаться. Нам обязаны вернуть паспорта!

Тетя Фира с шумом опустилась на стул.

— Уважаемая мадам Сара… а может, и не Сара вовсе… может, какая-нибудь Циля или Соня… если вы не сделаете ноги, то я скоро буду стоять на Карантинном молу и махать на прощание платочком пароходу, который уходит на Сахалин! Вы меня поняли или я должна добежать до каких-нибудь воров и сказать за ту беду, которая может случиться в моей гостиничке?.. Решайте, мадам.

— Оставьте нас. Мы должны подумать.

— Я оставлю, только не забывайте, что думает коняка, потому она всю жизнь и возит биндюжников.

— Хорошо, хорошо! — вспылила воровка. — Я все поняла, сколько можно! Закройте дверь с той стороны!

Хозяйка нехотя поднялась, вздохнула:

— Если Фира моет кому-то ноги, то это совсем не значит, что брызги могут гадить ее лицо. Просто она уважает такого человека. Пусть моя мама смеется на том свете за то, что Фира все понимает, но мало что говорит.

Когда за нею закрылась дверь, Сонька лихорадочно прошептала:

— Она заложит нас!

— Она намекнула насчет воров, — возразила дочка.

— Балабонит для отвода глаз!.. Вечером бежим!

— Куда?

— Пока не знаю. Но здесь оставаться нельзя.

Михелина усадила ее на стул.

— Чего ты такая, Сонь? Успокойся. Все будет хорошо.

Та выглядела безумной.

— Я знала, что этим все закончится!.. Поэтому нельзя было здесь засиживаться. Ночью уедем.

— А Михель!

— Михель? — мать удивленно посмотрела на дочку. — А, ну да, Михель… С ним нужно что-то делать. Ты его больше не видела?

— Я не бываю в городе.

Сонька прошлась по комнате.

— По порядку… Ничего с собой брать не будем. Сначала выходишь ты и ждешь меня в каком-нибудь месте.

— В каком?

— Сейчас подумаю… На Елизаветинской есть уличный ресторанчик, кажется «Мадам Одесса». Мы когда проезжали, я заметила. Будешь там. Я через полчаса подойду.

Михелина принялась поспешно бросать в сумочку самые необходимые вещи. Мать остановила ее:

— Не спеши. Час-другой у нас есть. Пусть хозяйка привыкнет, что мы на месте.

Князь все-таки наделал глупостей.

Ближе к полудню, переодевшись в белый летний костюм и прихватив трость, он вышел из гостиницы и направился в сторону центра. Шагал неторопливо, опираясь на трость, любовался легкой южной жизнью.

Одесса поражала обилием молодых красивых девушек, жизнелюбием, улыбками, громким, бесцеремонным говором.

Андрея вела главная цель — Михель. Поэтому с особой тщательностью он всматривался во встречные лица, переводил взгляд на другую сторону улицы. Некоторые господа были похожи на Михеля, и он прибавлял шаг, однако при ближнем рассмотрении оказывалось, что князь в очередной раз ошибся.

Вышел на знаменитую Дерибасовскую, пересек ее и неожиданно натолкнулся на того, кого жаждал встретить.

Михель устало и безразлично плелся навстречу, за ним в десяти метрах привычно следовали два филера, также измученные хождением.

На противоположной стороне в одиночестве маячил «жених».

Ямской пропустил вора мимо себя, дождался, когда и филеры пройдут мимо, пару раз оглянулся.

Увидел неподалеку пролетку, махнул ей.

Извозчик лихо подкатил, князь сунул ему три рубля, распорядился:

— Следуй за мной. — И зашагал следом за филерами.

Михель наконец остановился, купил у торговки лимонада, жадно выпил и поволок ноги дальше.

Филеры решили последовать его примеру, тоже попросили торговку налить воды. Стали с удовольствием пить, на время потеряв из виду вора.

— Господин… — позвал князь Андрей.

Михель оглянулся, безразлично посмотрел на незнакомца.

— Вы отец Михелины?

— Да, — устало улыбнулся тот. — Я ищу ее.

— Следуйте за мной, я знаю, где она, — Ямской подхватил несчастного под руку, потащил к пролетке. — Быстрее, прошу вас.

— А Соня где?

— Потом… Все потом.

Сзади послышались отчаянные свистки. К ним со всех ног бежали филеры, а с противоположной стороны улицы уже несся «жених».

Андрей принялся заталкивать ничего не понимающего вора на сиденье, пытался сам забраться следом, испуганный извозчик изо всех сил сдерживал лошадь, затем огрел ее кнутом, но было поздно.

«Жених» повис на лошадиной упряжи, один из филеров успел вцепиться в князя, а второй забежал с другой стороны и стащил крайне удивленного и даже обрадованного хоть каким-то разнообразием Михеля.

Тотчас столпился удивленный народ, какая-то тетка на всякий случай закричала «Караул!» и тут же умолкла, а неподалеку совсем не по делу засвистел городовой.

Полицмейстер Соболев был не на шутку разгневан.

Ходил из угла в угол, яростно поглядывал на стоявшего посредине кабинета довольно помятого князя.

— Что за идиотские шутки вы себе позволяете?.. Вы носите известную фамилию! Имеете награды! И вдруг хулиганская выходка в самом центре города!

— Мне необходимо было поговорить с этим человеком, — ответил Андрей.

— А вы поинтересовались, желает ли он с вами разговаривать? Нет, схватили его и насильственным способом потащили к пролетке! Да в своем ли вы уме, сударь?

— В своем… Мне известно, кто он.

— И кто же?

— Это отец девушки, ради которой я сюда приехал.

Полицмейстер замер на середине кабинета, уставился на столичного господина.

— То есть супруг Соньки Золотой Ручки?

— Да.

— И вы это серьезно?

— Абсолютно.

— Кто же вам сказал подобную глупость?

Князь помолчал, затем нехотя произнес:

— Господин банкир. Он видел их всех вместе на пароходе.

— Я давно подозревал, что у господина Крука давно все уехали на Привоз! Но вы-то, князь!.. Образованный, а верите разного рода штуцерам! Да если бы этот биндюжник был мужем Соньки и отцом ее дочки, то он бы не шастал по Дерибасовской, а сидел бы в каталажке и с ним давно бы душевно работали люди, которые в народе почему-то называются костоломами!.. А они не столько кости ломают, князь, сколько исправляют души.

— Предоставьте мне, ваше высокородие, свидание с Михелиной.

— С кем?

— С дочкой Соньки.

— Предоставим! Непременно! Но до этого вы будете заключены под стражу и помещены в карцер временного содержания!

— Что? — напрягся Ямской. — Вы не имеете права!

— Имеем. В своем городе мы на все имеем право! И даже на то, чтобы выдворить вас отсюда!

— Это произвол!

— По-вашему произвол, а по-нашему — порядок.

— Ну и как вы себе представляете мое выдворение?

— А очень просто. Купим вам билет, посадим на поезд и в сопровождении конвоиров доставим вас в столицу нашего славного отечества!.. А там пусть с вами разбирается более высокое начальство.

— Надеюсь, вы сказали это сгоряча?!

— Сгоряча, сударь, у нас только блины пекутся! А в полицейском управлении все делается холодной головой, несчастным сердцем и больной печенкой, будь они неладны! — Аркадий Алексеевич открыл дверь, крикнул: — Конвойный!.. Столичного гостя в камеру!

Константин Кудеяров в компании юной девицы подкатил на автомобиле к модному ресторану «Вена» на Невском, помог спутнице спуститься на тротуар и направился ко входу в заведение, не обратив внимания на пролетку, которая также остановилась возле ресторана. Из нее вышла дама в черном.

Швейцар любезно раскланялся перед постоянным посетителем. В зале графа уже ждал улыбающийся метрдотель, который любезно проводил его к заказанному столику.

На небольшой сцене тапер играл танго, посетителей в дневное время было немного, в центре зала журчал небольшой фонтан, убаюкивающий и успокаивающий.

Метрдотель дал распоряжение официантам, еще раз поклонился Кудеярову и его спутнице и удалился.

— Сами, Натали, будете выбирать вино или вам подсказать? — спросил граф девицу.

— Лучше подскажите.

Константин взял винную карту из рук официанта, хотел перелистнуть ее, и тут его взгляд столкнулся со взглядом Ирины, сидевшей напротив.

Она натянуто улыбнулась и едва заметно указала на стул за своим столиком.

Кудеяров поколебался, затем раздосадованно бросил спутнице:

— Простите, буквально на пару минут.

Он миновал несколько столиков, уселся рядом с женщиной и прошипел:

— Есть понятие такта, сударыня… Я не один!

— Вижу. Вы меня узнали?

— Да, узнал. Но поговорим в следующий раз.

— Следующего раза может не быть.

— Но я с девушкой!

— Лучше потратьте на меня пять минут. Поверьте, я знаю, о чем говорю.

— Что означает ваше здесь появление?

— У меня к вам крайне серьезный разговор.

— Хорошо, слушаю.

— Просьба, граф, отвечать коротко и честно.

— Попытаюсь.

— Кто расстрелял наших товарищей по партии?

— Ваших товарищей!

— Да, наших. Кто?

— Вам разве не известно?

— Я вас спрашиваю.

— Расстреляла госпожа Бессмертная. Но я вам этого не говорил.

— Адрес Бессмертной вам известен?

— Нет.

— Мы, граф, договорились.

— Не знаю!.. Понятия не имею!.. Я ее тысячу лет не видел!

— Вы приезжали к следователю Гришину. Зачем?

— Это мое сугубо личное дело.

— Граф.

— Хорошо… Меня попросили узнать адрес мадемуазель.

— Кто попросил?

— Нет… Ни слова, ни полслова. Нет!

— Кто, граф, попросил? — настаивала Ирина.

— Если я скажу, меня, мадам, сотрут в порошок!

— Кто сотрет?

— Департамент полиции!.. Сыскной отдел!

— Сыскной отдел — это князь Икрамов?

— Не знаю!.. Не знаю и знать не желаю! Я никого из этой шайки не знаю!

— Вас попросил узнать адрес госпожи Бессмертной начальник сыскного отдела Икрамов?

— Да, да, да!.. Но вы должны понимать, что после такого признания меня ждут «Кресты»!

— Кресты на кладбище.

— Что?

— Шутка, — усмехнулась Ирина. — Что вам известно о романе князя Икрамова и Бессмертной?

— Ничего не известно. Не знаю!.. В подобную грязь я стараюсь не лезть!

— Вы были приятелем актрисы, и вы не можете не знать.

— Да, интрижка имела место быть!.. Так сплетничали в свете. Но я рядом не стоял и свечку не держал!

— Зачем, по-вашему, Икрамову нужен адрес мадемуазель?

— Затем, что и вам! — граф был в ярости от разговора. — Посадить, допросить!.. Убить, в конце концов! Вам самой это не понятно?

— Понятно. Вполне… — произнесла Ирина, допила воду, поднялась. — Теперь можете идти к своей пассии. Но помните, мы все время рядом, — и покинула ресторан.

Кудеяров вернулся за свой стол, с ходу выпил фужер вина, улыбнулся девушке:

— Все-таки жизнь — дурацкая штука. Дурацкая и опасная.

…Перед домом приемов генерал-губернатора происходила обычная для такого места суета: отъезжали и прибывали кареты и автомобили, толкался разномастный люд, с важным видом расхаживали вдоль здания два городовых.

Карета, в которой сидели Табба, Илья Глазков и вор Резаный, стояла недалеко от дома. На козлах сидел Антон.

Бывшая прима объясняла:

— Его высокопревосходительство начинает прием жалобщиков в девять утра. Мы с вами, — посмотрела она на Глазкова, — прибудем сюда к полудню.

— Видимо, накануне необходимо подать прошение, — озабоченно произнес Илья.

— Накануне вы сделаете это.

Бессмертная перевела взгляд на вора.

— Вы к этому времени должны уже быть на месте. Достаточно одного экипажа, для прикрытия.

— Вы прибудете на своем экипаже? — поинтересовался Резаный.

— В этой же карете.

— Сменная не потребуется?

— Не думаю. В случае погони лучше уйти дворами, потом перехватить любого извозчика.

— Оружие?

— У меня есть только два револьвера — один для меня, второй для господина Глазкова.

— Вы приняли окончательное решение? — после паузы спросил Резаный.

— А по-вашему, я в куклы играю?.. Или вы решили соскочить?

— Я в любом случае выполню ваше распоряжение, однако мне не совсем ясен смысл затеи. Вы, мадемуазель, как минимум, рискуете двумя жизнями — своей и этого господина.

— Вы забыли генерал-губернатора.

— Он жертва запланированная… Вы же идете на смерть сознательно. Возможно, еще не поздно передумать и отложить все?

— Станете читать мне мораль? — глаза Бессмертной светились гневом.

— Я всего лишь задаю вопрос.

Табба посмотрела на Глазкова:

— Вам тоже не все ясно?

— Нет, сударыня, мне ясно все, — смиренно ответил тот. — Я готов ко всему.

— В таком случае отвечаю вам, сударь, — Табба уставилась на вора. — Мои единственная мать и любимая сестра, гонимые и униженные, вновь арестованы и вновь станут отбывать пожизненную каторгу. За что?.. Только за то, что когда-то забрали лишнее у загулявшего купчика, отбились от пьяного офицера, наказали зажравшегося торговца золотом?.. Они что — убили кого-нибудь? Похитили несметные сокровища? Они совершили много меньше преступлений, чем любой чиновник из этого дома, напротив которого мы находимся. Там больше убивают, чаще воруют, бесстыднее предают!.. Мой любимый мужчина… великий поэт!.. пожертвовал своей блистательной жизнью во имя прекрасного будущего. Но это будущее отвратительно предает его. Потому что будущее стремятся делать точно такие же негодяи и убийцы, какие стоят ныне у власти!.. Ваша покорная слуга, изгнанная из театра, лишенная не только средств к существованию, но и смысла жизни, попыталась найти себя в иллюзиях будущего, однако также была предана. Меня теперь никто не приемлет — ни тот, кто за власть, ни тот, кто против власти!.. Меня преследуют, меня травят, меня стремятся убрать из жизни… Я даже лишена любви! Оглянитесь вокруг! Разве вы не видите немыслимое количество обездоленных, обманутых, брошенных, потерявших всякую веру? Разве у вас не рвется сердце от всего, что творится в этой стране? От мздоимства, предательства, воровства, подлости?.. Или вы считаете это общество справедливым?.. Я ненавижу его! Поэтому буду мстить. Мстить за все бесчестье, которое поселилось в моей стране. Да, пусть я погибну. Пусть меня сошлют на каторгу. Пусть это будет всего лишь один убитый чиновник, но, возможно, хотя бы одним злом на этой земле станет меньше!

От сказанного Бессмертная дышала тяжело и часто, дрожащими пальцами достала папиросу, закурила. Илья взял ее руку, поцеловал.

Некоторое время все молчали.

— Два экипажа будут стоять здесь за час до полудня, сударыня, — произнес Резаный.

Следователя Гришина взяли на заброшенной квартире Ильи Глазкова.

Егор Никитич подъехал к дому на пролетке, направился в парадную, поднялся на этаж, нажал на кнопку звонка.

Никто не откликнулся, следователь нажал на звонок еще раз.

Увидел, что дверь неплотно закрыта, осторожно толкнул ее, вошел в квартиру. Здесь было пусто, заброшено, неухожено.

Гришин из любопытства направился в сторону спальни, вошел в нее, и тут на него навалились. Сбили с ног, прижали к грязному полу, выкрутили руки.

…Допрашивали его двое — сам Икрамов и следователь Потапов Георгий Петрович.

Лицо Егора Никитича было в кровоподтеках, в ссадинах. Он смотрел на бывших коллег спокойно, едва ли не с усмешкой.

— Что вы делали в квартире на Старо-Невском? — начал допрос Потапов.

— Пришел проведать давнего знакомого, — ответил Гришин.

— Кого именно?

— Бывшего прапорщика Глазкова.

— Что вас с ним связывало?

— «Кресты».

— В каком смысле?

— В прямом. Были знакомы по «Крестам». Я пытался застрелиться, он — поджечь себя.

Икрамов сидел за столом, что-то записывал, иногда поглядывая на следователя.

— Вам было известно, что Глазков имел контакт с бывшей примой оперетты Бессмертной?

— Нет.

— И вы не встречались с госпожой Бессмертной?

— Я вел ее дело, но встречаться не приходилось.

— К вам на днях приезжал граф Кудеяров-младший, — вступил в разговор князь. — С какой целью?

— Не помню.

— Не помните?

— Не помню, что граф приезжал. Я как раз выпивал и, видимо, не все способен помнить.

— Я подскажу. Граф приезжал к вам с целью узнать место проживания мадемуазель Бессмертной.

— Ко мне?.. С этой целью?

— Именно так.

— Вы шутите, ваше высокородие. Если бы мне было известно место проживания Бессмертной, я немедленно потребовал бы санкции на ее арест.

— Но вы ведь знали, что мадемуазель некоторое время находилась на квартире прапорщика Глазкова?!

— Простите, но это какой-то сумасшедший дом. Я говорю — нет, вы говорите — да. Кто вам сообщает подобную чушь?

— Граф Кудеяров, который навещал вас, и которому вы сообщили адрес нахождения Бессмертной. Адрес этот — квартира Глазкова, на которой вы были задержаны.

— Кстати, — поднял палец Гришин, — а что послужило поводом для моего задержания? Только лишь посещение указанной квартиры?

— Не только, — снова вступил Потапов. — Вы, Егор Никитич, докладывали, будто расстрел эсеров на конспиративной квартире был совершен некой дамой по имени Ирина.

— Да, припоминаю. У вас есть сведения, что это не так?.. Вы нашли убийцу?

— Представьте.

— Кто же?

— Госпожа Бессмертная, и вы прекрасно это знали.

— Голословное утверждение!

— У нас есть свидетели.

— Рад буду с ними познакомиться.

— Это входит в процедуру дознания.

Гришин повернулся к князю:

— Позвольте, ваше высокородие, вопрос?

Тот кивнул.

— Вы ведь любили мадемуазель?

— Это имеет отношение к делу?

— Самое непосредственное. Вы любили, были с ней близки, а теперь мстите. За что?.. Только за то, что она стала несчастной и обездоленной? За то, что ее вышвырнули из театра и она стала никем? За то, что от отчаяния стала искать правду в этой жизни и стала жертвой этих поисков? За это ей мстите? Или за то, что она до сих пор живет памятью безумного поэта, по безумным следам которого решила пойти?.. Что вам не дает покоя, князь? Почему вы так жадно набросились на несчастную девушку, будто у нас нет иных, более значимых для отечества и времени дел? Страна гибнет во лжи, бесправии, воровстве и предательстве. Вы же ловите по сути своей неопасных и беспомощных женщин. Зачем? Почему? Ответьте мне как мужчина! А вы ведь особой стати мужчина, для которого честь и гордость не пустые звуки!.. Я жду.

Гришин смотрел на бледного, с выступившими желваками на скулах князя, который продолжал так же монотонно раскачиваться с носка на пятку.

Икрамов ответил не сразу, неторопливо и тихо:

— К сожалению… или к счастью… допрос ныне проводите не вы, Егор Никитич. Поэтому на все ваши вопросы отвечу я сам себе, а вас сейчас проводят в пыточную, где вы вспомните все, о чем забыли по пьяной голове и по трезвой тоже. Благо что вы сами не однажды бывали в тех «апартаментах» и знаете все прелести экзекуций.

Пытали Егора Никитича в той же пыточной, в которой некогда пытали пана Тобольского. Те же самые могучие палачи — их было двое — поставили Гришина перед собой, надели тяжелые наручники на ноги и руки, вопросительно посмотрели на пишущего что-то в журнале Потапова.

— Готовы, Георгий Петрович.

Тот оторвался от письма, кивнул:

— Начинайте.

— Может, пару вопросиков для затравки, Георгий Петрович? — насмешливо спросил Егор Никитич. — Как-то веселее будет.

— После массажа, Егор Никитич… После него ты станешь и веселей, и покладистей.

Палачи стали медленно крутить цепи, шестеренки затрещали, застучали, ноги Гришина стали медленно расходиться по сторонам, руки заламываться назад. Суставы выворачивались, хрустели, голова произвольно запрокидывалась, тело начинало медленно и беспомощно подниматься к потолку, и Егор Никитич не выдержал, закричал громко и страшно.

Пролетка с Михелиной остановилась возле ресторанчика «Мадам Одесса». Девушка легко соскочила на мостовую, выбрала местечко на террасе так, чтобы хорошо была видна улица.

Подошел официант. Она распорядилась:

— Стаканчик сельтерской.

— Может, красного вина, мадемуазель?

— Сельтерской!

Официант послушно ушел. Миха достала из сумочки модный журнал и стала листать его.

За соседним столом изводил родителей капризный ребенок трех лет, чуть в сторонке над чем-то хохотала компания молодых нагловатых одесситов. На улице, рядом с террасой зазывал желающих помериться силой мужчина в пляжном трико, предлагая для этого либо себя, либо новинку — механический силомер. Рядом продавались цветы, мороженое, булочки и прочая южная дребедень.

Миха поймала на себе чей-то взгляд, посмотрела в ту сторону. На нее печально и внимательно смотрел сильно набриолиненный молодой господин, медленно попивая при этом вино.

Девушка взяла стакан с водой, принесенный официантом, сделала глоток, снова углубилась в журнальчик.

Молодой господин поднялся из-за своего столика, направился к ней.

— Могу я рассчитывать на самую минуточку вашего внимания, мадам? — вежливо спросил он.

— Мадемуазель.

— Пардон, мадемуазель.

— Слушаю вас.

— Я могу присесть?

— Я жду маму.

— Как только она появится, меня сразу тут не будет, — молодой господин уселся напротив. — Если я вам не интересен, мадемуазель, вы так прямо и скажите.

— Вы мне не интересны.

— Интересно узнать почему?

— Потому что не интересны, — довольно резко ответила Миха. — Еще вопросы будут?

— Будут, и не один… По разговору вы не одесситка?

— Молодой человек, вернитесь за свой столик!

— А за это, мадам, я могу уже серьезно обидеться! Знаете, что бывает, когда обижается одесский мужчина?

— И что же бывает?

— Это не для женских нервов!.. Он или уходит, или остается на всю жизнь.

— Надеюсь, вы уйдете.

— Нет, мадемуазель, я останусь на всю вашу жизнь. И если вы когда-нибудь на глубокой старости скажете мне за этот случай, что я сделал большую ошибку, присев к вам, то это будет ошибка не ваша, а моя.

Михелина достала из кошелька пару монет, положила на стол и направилась к выходу.

— На чай!.. Вам и официанту!

— Мадам! — крикнул ей вслед молодой господин. — Чтоб у вас в жизни было столько слез, сколько я смогу купить на ваши копейки воды!

Воровка разгневанно покинула террасу, повертела головой, прикидывая, где лучше ждать мать, направилась к перекрестку.

И тут буквально лицом к лицу натолкнулась на Михеля.

Он тоже узнал ее, оба от неожиданности замерли, какое-то время просто смотрели друг на друга.

Наконец Михель произнес:

— Миха… Доченька.

Она оттолкнула отца, пыталась было бежать, но вор схватил ее, подтянул к себе.

— Соня… Где Соня, Миха?

Она билась в его руках.

— Отпустите!.. Вы ошиблись!

— Не ошибся!.. Я — Михель!.. Я ищу вас! Хожу и ищу! Где Соня?

— Да отпустите же!

Девушке все-таки удалось вырваться и броситься в толпу зевак, но за ней следом уже бежали филеры. С противоположной стороны улицы спешил «жених». Общими силами они скрутили девушку, потащили к подоспевшей пролетке.

Михелина кричала, вырывалась, просила о помощи, а Михель стоял в сторонке и смотрел на происходящее с улыбкой и недоумением.