Мичман легким и упругим шагом поднимался на верхнюю палубу, когда навстречу ему попался старший помощник.

— Сергей Сергеевич! — воскликнул Гребнов. — Непорядок получается!

— Что случилось? — нахмурился тот.

— Я в полном недоумении! И даже возмущении! Почему ваша племянница с родственниками находится в самом непотребном месте парохода?

— Какая племянница?

— Та самая, с которой днями случилась неприятность! Помните, вызывали доктора?

— Ну? — Ильичев смотрел на мичмана, не до конца понимая смысл его речи.

— В трюме!.. В крохотной каюте! В духоте, в смраде! Три человека — мадемуазель и ее папенька с маменькой! Как это возможно? Они задохнутся там, Сергей Сергеевич! Они даже не могут выйти на палубу!

— Вам больше делать нечего, кроме как шнырять по трюму?

— По службе у меня дел предостаточно!.. Но я воспитан в сострадании к людям! Тем более девица совершенно восхитительна! Если не возражаете, я готов обратиться к капитану, чтобы семью перевели в более комфортабельные условия! В чем они перед вами провинились, Сергей Сергеевич?

— Они — ни в чем. Вы же можете провиниться, если будете совать нос, куда вам не положено! — Старпом довольно грубо отодвинул мичмана и продолжил свой путь.

Тот с недоумением посмотрел ему вслед.

Капитана парохода, грузного и вальяжного Валерия Петровича, Ильичев увидел на верхней палубе, когда тот вразвалку, тяжело дыша направлялся к капитанской рубке.

— Зайди ко мне, — махнул капитан своему помощнику.

В рубке Валерий Петрович извлек из кожаной папки листок.

— Пришла шифрограмма. С Сахалинской каторги бежали трое злоумышленников. Власти требуют самого тщательного досмотра всех судов.

— Пока все обходилось, Валерий Петрович.

— Пока… А начнут шмонать по полной, все может и вылезть наружу.

— Что необходимо предпринять?

— Во-первых, чтоб сидели в каюте и не высовывались.

— Об этом я предупредил. Во-вторых?..

— Во-вторых… — капитан задумался. — Их никто еще не засек?

— Засек. Мичман Гребнов.

— Шутишь, Сергей Сергеевич?

— Только что имел с ним беседу на эту тему.

— Тогда это полный швах, — вздохнул Валерий Петрович. — В следующем порту их немедленно повяжут.

— Что делать?

— Что делать… — задумчиво повторил капитан. — Что делать… Переведешь их ночью в носовую часть. Там есть служебная каюта, ключ от которой только у меня.

— Знаю эту каюту.

— Пусть сидят там. Она, правда, завалена всяким хламьем, но потерпят.

— Мичман теперь за мной как тень.

— Значит, столкни его за борт! — гневно выкрикнул Валерий Петрович. — Что я могу тебе еще посоветовать?

— Совет хороший, — кивнул Ильичев. — Только как потом выкрутимся?

Капитан удивленно уставился на помощника.

— Серьезно, что ли, готов столкнуть?

— А что остается? — пожал тот плечами. — Как банный лист, сволочь!

— Ты мне этого не говорил, я не слышал.

— Пошутил я, Валерий Петрович.

— Я тоже так считаю. Но с такими шутками будь поосторожнее.

Пролетка остановилась. Из нее вышел хорошо одетый господин, нажал кнопку привратного звонка.

Илья, привратник, мигом отреагировал, подбежал к звонящему.

— Чего изволите, сударь?

— Граф Константин Кудеяров. Княжна предупреждена о моем визите.

— Сейчас доложу.

Илья бросился во двор и столкнулся со спешащим на звонок дворецким.

— Граф Кудеяров пожаловали!

— Отворяй калитку!

— Слушаюсь.

Привратник спешно выполнил распоряжение. Константин вошел в калитку, и вдвоем с Филиппом они направились к входу в дом.

— Вы на автомобиле, сударь? — полюбопытствовал дворецкий.

— Нет, на случайном извозчике.

— С автомобилем что-то приключилось?

— Не приведи господь… Просто захотелось вспомнить старину, прокатиться на лихаче!

Из дома им навстречу вышла мадам Гуральник, которая, увидев графа, от неожиданности даже приостановилась.

— Отмучили, наконец, княжну? — спросил дворецкий.

— Да, сегодня я ею довольна. — Старая дева измерила горделивым взглядом графа и затопала к калитке.

— Что за чудо в очках? — засмеялся Константин.

— Учительница музыки. — Филипп открыл дверь. — Прошу вас.

Анастасия приняла гостя в большой гостиной, деликатно поклонилась, указала на одно из кресел, сама расположилась напротив.

На стол предупредительно были поставлены кофейный и чайный сервизы, сладости, фрукты и даже бутылка вина с хрустальными бокалами.

— Не стану утруждать вас своими капризами. Мне нужны полчаса вашего времени, мадемуазель, — улыбнулся Константин.

— Хоть час. Я рада вашему визиту.

— Благодарю, — склонил голову граф и попросил: — Позвольте кофию.

Анастасия собственноручно налила гостю чашку ароматного кофе, сама взяла лишь ягодку винограда.

— Мне показалось, мы виделись где-то.

— Вполне возможно. Скорее всего, в театре.

— В театре? Я не была там тысячу лет.

— Я тоже, — рассмеялся граф. — Может быть, мы встречались тысячу лет тому назад?

Анастасия тоже рассмеялась.

— Неужели я выгляжу настолько старой?

— Вы выглядите восхитительно! Не будь я столь почтенным господином, я бы непременно влюбится в вас!

— Вы — почтенный? — удивилась княжна. — Да вы мужчина в самом расцвете!

— Боже! — Кудеяров поцеловал девушке руку. — Мне так давно не говорили таких комплиментов!

— Мне тоже.

— Может, у меня есть шанс поухаживать за вами?

— Попытайтесь!

Константин сделал глоток кофе, откинулся на спинку кресла.

— Кстати, о театре… Как давно вы не были в оперетте?

— С тех пор, как оттуда ушла госпожа Бессмертная.

— Да, госпожа Бессмертная, — кивнул гость. — Великая и блистательная… Кстати, где она сейчас?

Анастасия усмехнулась, в упор посмотрела на графа.

— Вы с этим ко мне пожаловали?

— С чем?

— Навести справки о мадемуазель Бессмертной.

— Вдруг проснулись воспоминания, и хотелось бы что-нибудь узнать о ней. — Кудеяров внимательно посмотрел на хозяйку. — Она ведь какое-то время проживала у вас, княжна?

— Проживала, — спокойно кивнула та.

— То есть больше не проживает?

— Ее в доме больше нет.

— И как давно?

— Знаете, — усмехнулась Анастасия, — несколько лет тому таким же образом меня допрашивал один следователь.

Константин снова откинулся в кресле, засмеялся.

— Вы полагаете, я из Департамента полиции?

— Нет. Однако что-то общее с тем господином наблюдается.

— Нет, княжна, — поднял ладони кверху Кудеяров, — нет… Никакого, к счастью, отношения к полиции я не имел и не имею. Мне дорого мое честное имя. Просто мне хотелось узнать хотя бы что-то о бывшей приме.

— Она ушла от меня, — просто произнесла Анастасия. — Вечером мы пересеклись, а наутро ее в доме уже не было.

— Она сбежала?

— Можно сказать и так. Собрала самые необходимые вещи и ночью вместе с прислугой исчезла.

— Простите, — граф был искренне удивлен. — А дворецкий? Двор? Охрана? Привратник?

— Никто ничего не видел, никто ничего не заметил. Думаю, она воспользовалась тем же путем, которым воспользовалась когда-то ее мать, Сонька Золотая Ручка.

— Невероятно.

— Невероятно, но так случилось, — княжна взяла из вазы еще одну ягодку. — Я ответила на все ваши вопросы? Или вы хотели бы еще кофию?

— Нет, благодарю. Чашка крепкого кофию, неожиданная информация — слишком возбудительно для моего организма.

— Я не желала таких последствий, граф. Простите…

— Это вы меня простите.

Анастасия проводила гостя до двери, подала знак дворецкому — тот понимающе кивнул.

— У меня к вам просьба, — сказала на прощание Анастасия Константину. — Если госпожа Табба как-нибудь объявится, передайте, что я скучаю. Несмотря на то что наши отношения были неровными, все равно мне ее не хватает. И попросите, чтобы она непременно сообщила мне о себе. Она знает, почему мне это крайне важно.

Кудеяров откланялся и вместе с дворецким покинул помещение.

Губский внимательно выслушал мадам Гуральник, некоторое время помолчал в раздумье, растирая виски пальцами, поднял на гостью воспаленные глаза.

— Вы впервые видели графа в доме княжны?

— Я никогда не слышала, чтобы его имя упоминалось княжной или кем-то из ее близких.

— Вам не удалось узнать, о чем разговаривали княжна и граф?

— Ефим Львович! — изумленно развела руками мадам. — Я всего лишь репетитор!.. Мне не положено вести светские беседы с княжной или, не приведи господь, с дворецким!

— Разговор, думаю, шел о Бессмертной.

— Не исключено, что он решил навести справки о ней. Кудеяров когда-то был ее любовником.

— Когда-то, но не сейчас. — Губский закашлялся, после чего заключил: — Если графа что-либо напугало или насторожило, он может наломать таких дров, что нам их хватит не на один десяток лет каторги. Он ведь труслив и беспринципен, как вся его братия голубых кровей.

— Что вы предлагаете, Ефим Львович?

— Пригласим графа и попытаемся понять, чем обеспокоилась его трепетная душа. А заодно поинтересуемся и госпожой артисткой.

Квартиру Табба сняла на Крюковом канале, недалеко от Мариинского театра. В ней было всего две комнаты. Одна для госпожи — спальня. Вторая для прислуги — гостиная. Скромно, небогато, тихо и даже в какой-то степени уютно.

Катенька приготовилась к выходу. На улице потеплело, поэтому одета она была в широкое платьице с кружевами и такую же кружевную накидку.

В руке служанка держала плетеную корзинку для покупок.

Бессмертная, заметно нетрезвая, запахнулась в довольно несвежий халат и давала прислуге последние наставления.

— Запомнила имя графа?

— Да, граф Константин Кудеяров.

— Именно Константин.

— А ежели будет кто другой?

— Конверт не отдавай. Просто откланяйся и уйди.

— Окромя конверта графу какие-нибудь слова говорить?

— Там все написано. Плавное, не спутай Константина с Петром. Это разные люди, поняла?

— Поняла. А вдруг он захочет сразу приехать к вам?

— Не захочет. Он все поймет, как прочитает записку. Да! Купи две бутылки мадеры.

— У нас, госпожа, осталось всего три рубля.

— Сколько?!

— Три рубля.

— А куда подевались остальные?

— Еда, вино…

Бывшая прима ненадолго задумалась и решительно повторила:

— Две бутылки… А деньги сегодня я достану. Ступай с богом!

— Идти до Миллионной далеко. Могу до обеда не успеть.

— Бери пролетку и ни в чем себе не отказывай! Одна нога здесь, другая — там!

Катенька вздохнула, перекрестилась и вышла из квартиры.

До дома Кудеяровых она добралась на лихом извозчике. Тот с силой натянул вожжи, остановившись на Миллионной, оглянулся на симпатичную девушку.

— Мужа как зовут, красавица?

— Никак. Не замужем.

— Значит, будет Антон! Это я Антон! Тебя как?

— Катерина.

— Красиво. У меня мамка была Катериной. Померла год как уже. — Извозчик весело подмигнул: — Может, встретимся?

— У меня госпожа строгая, — улыбнулась Катенька. — Времени свободного совсем нет.

— А мы ее умаслим! Прокатим с ветерком, и она немедля подобреет! Согласна?

— Не знаю. Мне некогда, тороплюсь.

— А надолго к графьям?

— Только записку передать.

— Так я подожду! Не возражавши?

— Как пожелаете.

Уличный продавец сладостей увидел, как девушка оставила экипаж и направилась к воротам особняка, нажала на кнопку звонка.

На звонок немедленно вышел привратник.

— Чего изволите, барышня?

— Мне графа Константина.

— Их дома нет.

— Когда будут?

— Мне не сказано!.. Может, чего передать?

— А сколько ждать?

— Сказано, не ведаю.

Катенька неуверенно потопталась, оглянулась на Антона, помотала головой.

— Благодарствую. В следующий раз.

В это время из-за угла выкатил красного цвета автомобиль, направился к дому.

— А вот и граф пожаловали, — сообщил привратник, торопясь открыть ворота.

— Константин?

— Не, Петр Георгиевич.

— Барышня, вы не по мою душу случайно? — крикнул Кудеяров-старший, оглянувшись в ее сторону.

— Нет, к вашему брату!

— А чем я хуже брата? — Петр выбрался из машины. — Что за нужда у вас, милая?

— Записку надобно передать, но сказали, их дома нет.

— Что за записка?

— От моей госпожи.

— Госпожу как зовут?

— Мне не велено с вами об этом разговаривать.

— Что за чушь! — возмутился старший Кудеяров. — Полагаете, я не передам Константину послание?.. Оно запечатано у вас?

— Да, в конверте.

— Так передайте мне, и я немедленно вручу его брату, как только он окажется дома.

Катенька колебалась.

— Определенно передадите?

— Вам поклясться?

— Не надо. Я вам верю, господин, — прислуга снова оглянулась на нетерпеливого извозчика. — Только непременно передайте записку вашему брату.

— Непременно. А хоть от кого она?

— Там все написано. — Девушка проверила, хорошо ли запечатан конверт, передала Петру. — Благодарствую.

— Будьте здоровы, барышня.

Катенька вернулась к пролетке, извозчик галантно помог ей забраться на ступеньку, запрыгнул на облучок, и пролетка понеслась по улице.

Кудеяров загнал машину во двор, выключил двигатель и быстро зашагал ко входу в дом. По пути стал разглядывать конверт, затем надорвал его, вынул оттуда листок.

На нем было написано:

«ДОРОГОЙ КОНСТАНТИН! Я НА ВРЕМЯ ВЫНУЖДЕННО ПОТЕРЯЛАСЬ. ТЕПЕРЬ У МЕНЯ ДРУГОЙ АДРЕС, А ИМЕННО: КРЮКОВ КАНАЛ. ДОМ 36, КВАРТИРА 17. НАЙДИТЕ ВОЗМОЖНОСТЬ И ПРОВЕДАЙТЕ МЕНЯ. БЕСПОКОЮСЬ О ТОВАРИЩАХ И НАШИХ ДЕЛАХ. ВАША Т. Б.».

Петр пожал плечами, повертел в руках записку, прошел мимо дворецкого, поднялся наверх.

Еще раз перечитал письмо, извлек из бюро чистый конверт, сунул в него послание, плотно заклеил.

Антон гнал лошадь быстро и с удовольствием.

— Знатная, видать, у вас госпожа, если с такими людьми якшается! — крикнул, оглянувшись.

— Знатная, — согласилась Катенька.

— Давно у нее служите?

— Почти десять лет!

— Добрая, видать, барыня?

— Добрая.

— А чего невеселая?

— Кто?

— Вы.

— Думаю.

— Пущай лошади думают, у них во какие головы! — засмеялся Антон.

— Нам тоже можно подумать.

— Заноза какая или как?

— Заноза… Конверт не тому передача. Вот теперь думаю.

— Так вернемся!.. Тут ехать ничего!

— Поздно. Записка, видать, уже в других руках.

Антон снова оглянулся.

— Так, может, с горя по мороженому вдарим?.. А потом доставлю до дома!

— Можно и по мороженому, тут уж ничего не поправишь, — махнула Катенька. — Можно в Таврический!

— Как мамзель прикажут! — обрадованно отозвался извозчик и ударил по лошади. — Н-но, родимая! Кажись, невесту себе отыскал!

Табба поправила перед зеркалом парик, спустила волосы так, чтобы они как можно плотнее закрывали шрам на лице, одернула платье, после чего допила из фужера вино и направилась в спальню.

Из прикроватной тумбочки достала завернутый в носовой платок револьвер, довольно умело проверила наличие патронов в обойме, сунула его в сумочку, снова посмотрела на себя в зеркало.

Улыбнулась, хмельно подмигнула.

— Вперед!

Вышла из квартиры, заперла на ключ дверь, спустилась, остановила на улице извозчика, приказала:

— К ювелирному на Мойке!

Ювелирный магазин на Мойке располагался на первом этаже дома и был известен в Петербурге как место, где можно было купить довольно дорогие, зато гарантированные украшения для дам и господ.

Табба сидела в пролетке, внимательно наблюдая за входящими и выходящими из салона редкими и очень состоятельными господами и дамами, ждала подходящего момента.

— Жди! — распорядилась извозчику, приоткрыла сумочку, проверила наличие в ней револьвера, ступила на подножку и сошла на тротуар.

Легко и непринужденно поправила прическу, кивнула швейцару при входе, вошла внутрь.

Салон был небольшой, по-домашнему уютный — кресла, диванчики, столики для выбора украшений и, конечно, изящные, красного дерева, бюро с изделиями.

Бессмертная бегло осмотрела зал, обратила внимание, что здесь всего двое обслуживающих — немолодой приказчик и хозяин «ювелирки» Исаак Шмулькин.

Приказчик немедленно пошел навстречу гостье, изогнулся едва ли не до пола.

— Милости просим, сударыня. В салоне клиентов нет, поэтому вам будет уделено самое пристальное внимание.

— Благодарю, — бросила женщина и направилась к одному из диванчиков. — Покажите несколько колье и пару пристойных перстней.

— У нас, мадам, нет непристойных перстней, — заметил из-за своей конторки Исаак Шмулькин. — К нам приходят самые уважаемые господа и всегда покидают салон довольные и благодарные!

— Надеюсь, я также покину его с подобным ощущением, — заметила Табба, начиная рассматривать принесенные приказчиком украшения.

— На какую сумму госпожа рассчитывает приобрести товар? — деликатно поинтересовался приказчик.

— Я обязана отчитываться перед вами? — взглянула на него покупательница.

— Фима, оставь даму в покое, — подал снова голос Шмулькин. — У нее сегодня дурное настроение!

— Вас, сударыня, кто-то сегодня обидел? — поинтересовался вежливо приказчик.

— Вы не слышали, что вам посоветовал хозяин?

— Простите.

Табба не спеша и с пониманием выбрала два дорогих колье и два перстня, кивнула Фиме.

— Подсчитайте.

Тот отнес их в стол начальника, ловко побросал костяшками счетов, объявил:

— Триста шестьдесят три рубля, сударыня!

— Вы не ошиблись?

— Могу пересчитать еще раз! — Приказчик снова пощелкал на счетах. — Нет, ровно триста шестьдесят три рубля! — И посмотрел на покупательницу.

— Деньги платят здесь, — произнес из-за конторки Шмулькин.

Бывшая прима неторопливо поднялась, так же не спеша открыла сумочку, достала револьвер, наставила на Шмулькина.

— Откройте кассу, сударь.

— Вы шутите, мадам? — почему-то без испуга удивился тот.

— Шутят в бане, когда заканчивается горячая вода! — ответила девушка и повторила: — Кассу!

Исаак медленно повернул голову в сторону замершего и бледного Фимы, тихо произнес:

— Беги за городовым, Фима!

Тот сделал неуверенный шаг, и в тот же момент Табба нажала на спусковой крючок. Раздался негромкий хлопок, приказчик присел на пол, держась за окровавленное колено.

— Боже, что это?

— Кассу! — на лице девушки была хмельная и спокойная усмешка.

— Даниил! — заорал вдруг Исаак в сторону двери. — Здесь убивают!

В тот же момент в салон протиснулся швейцар, но произнести ничего не успел — Табба в него выстрелила.

— Кассу, сказала!.. Все деньги сюда!

Шмулькин беспомощно посмотрел на лежащего неподвижно Даниила и затем едва слышно попросил:

— Не убивайте, мадемуазель… Пожалейте. У меня трое детей.

— Деньги и изделия в сумку! Быстро!

Хозяин выгреб из ящичков кассы всю выручку, сунул ее в приоткрытую сумку Таббы, затем точно так же поступил с выбранными ею украшениями.

В салоне стоял легкий дым от выстрелов.

Бессмертная спиной стала отступать к двери. В какой-то момент она вдруг увидела, что Шмулькин метнулся к телефону, и немедленно выстрелила в него несколько раз.

Ювелир рухнул на пол.

Табба захлопнула сумку, окинула быстрым взглядом помещение, остановилась на насмерть перепуганном приказчике, приложила палец к губам.

— Не вздумай орать!

Спокойно вернулась к пролетке, уселась, бросила извозчику:

— На Сенную!

Катенька и извозчик Антон покинули Таврический сад. Девушка держала в руках надувной шарик, парень нес целую вязанку свежих баранок.

— Меня госпожа заругает, — сказала Катенька Антону. — Наверное, с ума сходит.

— Ничего, — утешил ее он. — Мы через пять минут будем на месте!

— Все равно нехорошо. Я первый раз так задерживаюсь.

— Потому как первый раз встретила кавалера!

Извозчик помог девушке сесть в пролетку, забрался на облучок, ударил по лошади.

— Пошла, родимая!.. Застоялась, небось!

…Катенька с шариком и с баранками поднялась на свой этаж, нажала кнопку звонка.

Дверь открыла Табба — спокойная и тяжелая.

— Где болталась?

— Это вам, — протянула прислуга ей шарик.

— Что это?

— Шарик. Мне подарили.

— Кто? Граф?

— Нет, графа я не видела.

— А конверт?

— Передала.

— Кому?

— Графу.

— Какому графу?

— Петру Георгиевичу.

— Минуточку, — Табба недоуменно смотрела на служанку. — А шарик и прочую дребедень, — кивнула на баранки, — тоже Петр Георгиевич подарил?

— Нет, это подарил Антон.

— Какой такой Антон?

— Мой знакомый.

— А конверт?

— Сказала же, Константина дома не было и я передала через брата.

Глаза бывшей примы наливались гневом.

— А я тебе как велела?

— Велели по-другому.

— И ты передала через Петра?

— Да. Он буквально вынудил меня.

И тут Табба ударила ее — сильно, по лицу, со всего размаха.

Катенька от удара и неожиданности упала на пол, но Бессмертная не остановилась, принялась избивать ее ногами.

— Сука… Тварь… Паскуда! Ты понимаешь, что наделала? Нет, ты понимаешь?

Девушка плакала, скулила, закрывала лицо и все просила:

— Госпожа, не надо. Больно… Простите меня.

Табба, остервенев окончательно, продолжала избивать.

…На следующий день, когда бывшая прима еще спала, в спальню вошла Катенька, одетая не по-домашнему, в суконное платье, с котомкой в руке. Лицо ее было синим от вчерашних ударов.

— Чего тебе? — недовольно и болезненно спросила бывшая прима. — Подай воды.

Девушка послушно пошла на кухню, из-под крана набрала в чашку воды, вернулась к хозяйке.

Та выпила, несколько удивленно спросила:

— Куда собралась?

— Я ухожу.

— Куда?

— Вообще ухожу. Я не буду больше у вас.

— С ума сошла?

— Нет, просто устала. Больше не хочу.

Артистка села, недовольно бросила:

— Обиделась, что ли?

— Нет. Наверное, заслужила.

— Хватит дурку гнать! — отмахнулась Табба. — Раздевайся и готовь мне кофий.

— Нет, госпожа. Пусть вам кофий готовит кто-то другой.

Катенька развернулась и покинула спальню.

— Эй, стой! — крикнула Бессмертная. Сползла с постели, догнала Катеньку у самой двери, схватила за рукав. — Не смей никуда уходить! Я запрещаю!

— Не остановите, все одно уйду, — Катенька отцепила руку хозяйки от одежды. — Я, госпожа, решила, — и низко поклонилась. — Храни вас Господь.

Дверь закрылась, Табба какое-то время стояла в ошеломлении, смотрела перед собой, затем вдруг сжала кулаки, закричала:

— Ну и пошла!.. Пошла, сказала! Плевать! Будьте вы все прокляты! Ненавижу!.. Ненавижу! — Опустилась и стала плакать — громко, неутешно, царапая ногтями грязный неухоженный пол.

Удобство каюты в носовой части парохода было очевидным — из нее имелся узкий выход на крохотную смотровую площадку, на которой можно было подышать свежим ветром. Ну и кроме того, она была по размеру больше прежней, хотя действительно завалена всяким хламом и отжившими свой срок механизмами.

Над морем простиралась плотная южная ночь, пересыпанная яркими звездами. Было довольно тепло, пароход шел быстро и ровно, словно вторгаясь во что-то бесконечное, черное и пугающее.

Михелина в каюте спала. Сонька и Михель сидели рядом на носовой площадке, разговаривали вроде спокойно, но с каким-то отчуждением и напряжением.

— Я вот думаю, — произнес Михель, — сойдем на берег и как будем жить?

— Дай бог до него добраться, — неприязненно ответила Сонька.

— Доберемся. И что?

— Не знаю. И не хочу загадывать.

— Опять воровать? Искать, где зашибить копейку?

— Тогда нужно было не драпать, а оставаться на Сахалине!

— А там чего?

— Жить.

— Как?

Воровка зло посмотрела на мужа.

— Тебе больше не о чем лопотать?

— Не о чем.

— Не о чем — молчи!

Михель помолчал, качнул головой.

— Злая ты стала, чужая.

— Зато ты добрый и свой! — огрызнулась Сонька.

— Соня, — он попытался обнять ее, — ты правда злая. Неужели все ушло?

Она резко развернулась к нему.

— Ушло! Разлетелось, растрепалось по тем вагонам, где шмонали пьяных и трезвых! По гостиницам, где швыряли деньги и чистили всех подряд! По каторгам, после которых ничего не осталось — только злость, ненависть и страх! Думаешь, всего этого мало, чтоб теперь не сойти с ума или не сунуть башку в петлю?!

Михель помрачнел.

— Считаешь, я в этом виноват?

— Оба! Но в первую очередь — ты! Потому что ты мужчина! Должен был остановить меня, запретить, убить, лишь бы не лезла в эту страшную бездну! Ты это сделал?

— А ты что сделала, чтобы я не оказался на каторге? Вспомни, по чьей воле я пошел в дом генеральши и убил там человека!

— По-твоему, я виновата, что ты замочил бабку?!

— А кто же еще? Ты уже была беременна Михелиной, и надо было думать о ребенке. Но тебе все было мало! Я не хотел!.. Вспомни!.. Ты послала меня к генеральше!

Сонька вцепилась в лацканы куртки Михеля, притянула его к себе. Глаза ее были бешеными, горящими.

— Ненавижу… Слышишь, презираю! Не прощу не только за эти слова, но и за то, что у меня нет больше жизни.

— Ты тоже запомни, — прохрипел в ответ муж. — Запомни эти слова и всю нелюбовь ко мне! Я этого тоже не прощу, Соня.

В это время послышались шаги, Сонька оттолкнула от себя Михеля, поправила волосы, глубоко выдохнула:

— Давай потерпим друг друга до Одессы. Хотя бы ради дочки.

В проеме появилась голова Михелины, она улыбнулась матери и отцу.

— Это вы кричали? Так громко, что я проснулась. — Обняла Соньку за плечи, нагнулась к ней. — Чего вы здесь?

— Беседуем, — сухо ответила та.

— А мне приснился сон. — Миха попробовала примоститься рядом, но места не хватило, и она осталась стоять. — Знаете, что приснилось?.. Будто Табба и мой Никита идут по полю и держат друг друга за руки. А поле все в васильках. Они такие радостные и влюбленные, что я не выдержала и стала плакать. А они оглянулись, помахали мне и неожиданно свалились в глубокую черную яму. Я испугалась, стала страшно кричать, а они все летят и что-то тоже кричат. А что кричат, не могу разобрать. Стала плакать и проснулась. Сонь, к чему это?

Та подумала, пожала плечами.

— Когда человек во сне падает в яму, значит, он не до конца конченый. Страшнее, если он свалится в дерьмо в жизни, уж тут точно хорошего не жди. Черта с два из этой ямы выберешься, — Сонька повернула голову к Михелю. — Верно, муж?

Он усмехнулся, кивнул.

— Будем выбираться.

Михелина посмотрела по очереди на отца и мать.

— Вы поругались?

— Наоборот, — улыбнулся Михель. — Мы наконец поняли друг друга.

— Серьезно? — улыбнулась девушка. — Вы опять любите друг друга?

— Почти, — кивнула та. — Только куда со всем этим деваться, пока непонятно.

— С чем? — удивилась дочка.

— С любовью.

— Не поняла.

— Поймешь, — кивнула Сонька. — Встретишь князя Андрея, вернется твой поручик, и тогда многое поймешь.

Был день. Солнце висело над горизонтом низко и неподвижно, согревая вялыми лучами промерзшую землю.

Гончаров лежал на кровати не раздевшись, читал томик стихов Лермонтова, когда в дверь решительно постучали.

Поручик сбросил ноги на пол, крикнул:

— Войдите!

В комнату вошли двое — малого роста жандармский офицер и грузный господин в форме следователя полицейского управления.

Жандарм представился:

— Штабс-ротмистр жандармского управления Савельев!

— Здравия желаю, господин штабс-ротмистр, — Никита Глебович протянул офицеру руку, но тот ее не принял. Это смутило поручика, тем не менее он овладел собой. — Чем обязан, господа?

— Имеем предписание Управления полиции города Александровска-на-Сахалине о проведении следственного допроса вашей милости, — не без сарказма произнес следователь.

— Простите, вы не представились.

— Старший следователь Управления полиции Гунько.

— Прошу располагаться, — кивнул Гончаров на имеющиеся стулья.

Визитеры расселись, следователь открыл папку, прочитал:

— Вы, господин поручик, подозреваетесь по двум позициям. Первое — о способствовании бегству каторжан Блювштейна Михаила Изиковича, а также Блювштейн Софьи Соломоновны и их дочери Блювштейн Михелины Михайловны. — Следователь строго взглянул на поручика. — И второе… Расследуется дело о гибели каторжанина Овечкина Луки Ивановича, а также надсмотрщика Евдокимова Кузьмы Федоровича, последовавшей двадцать третьего марта сего года. — Гунько прикрыл папку, внимательно посмотрел на Гончарова. — Что скажете?

Гончаров помолчал, осмысливая услышанное, затем поинтересовался:

— На бумагу можно взглянуть?

— Прошу.

Никита Глебович пробежал глазами постановление, снова спросил:

— С чего начинать?

— С чего вам сподручнее.

— С чего сподручнее?.. Сподручнее всего мне немедленно выставить вас за дверь и таким образом закончить любое дознание.

Жандарм усмехнулся.

— Мы предполагали ваш нрав, и по этой причине нас сопровождают несколько жандармов.

— Я тоже предполагал это, — усмехнулся Никита Глебович. — По этой причине вынужден отвечать, — он перевел взгляд с жандарма на следователя. — По первой позиции… Каторжанам в бегстве содействия не оказывал, хотя за сам факт готов нести служебное наказание, вплоть до лишения офицерского звания.

— Но, по нашим сведениям, вы имели совершенно очевидные отношения со всеми тремя каторжанами. А с мадемуазель Михелиной Михайловной Блювштейн — интимные.

— Это по вашим сведениям, господин следователь. Я же, как офицер и дворянин, считаю свою честь незапятнанной, в связи с чем больше вопросов на данную тему воспринимать не готов.

— Следствие имеет право…

— Следствие имеет право, — прервал следователя Гончаров, — допрашивать меня самым пристрастным образом, если мне будет предъявлено конкретное обвинение! Пока же, господа, идет процедура дознания! Или вы соблюдаете юридические нормы, или я попрошу вас покинуть помещение!

Штаб-ротмистр и старший следователь переглянулись, и жандарм с усмешкой заметил:

— Вы, господин поручик, усугубляете свое положение. Мы ведь рассчитываем на ваше слово чести, данное государю при вступлении на воинскую службу.

— Государю, но не вам.

— Хорошо, — кивнул Гунько, — что скажете по второму пункту? О надзирателе Евдокимове и ссыльном поселенце Овечкине.

— Здесь все еще проще, — улыбнулся Гончаров. — Надзиратель Евдокимов и ссыльный поселенец Лука Овечкин состояли в сговоре, в результате чего был совершен спланированный побег. Я вынужден был пустить за ними по следу надзирателей с собаками, беглецы не восприняли приказа сдаться и были в итоге загрызены теми самыми псами.

— Но ведь надзиратель Евдокимов был едва ли не личным вашим охранником! — заметил жандарм.

— Надзиратель Евдокимов до меня также служил при бывшем коменданте поселка, и я получил его, что называется, в наследство. Поэтому мне сложно было понять, что у него в голове и к чему он готовился.

— Есть сведения, что Евдокимов был едва ли не вашим осведомителем и вы часто пользовались его услугами, — вмешался Гунько.

— Вы женаты, господин следователь? — перебил его поручик.

— Безусловно. А в чем вопрос?

— Жена часто рассказывает вам перед сном всякие байки?

— Я вас не понимаю.

— А я не понимаю вас. Вы сообщаете мне сведения до такой степени нелепые, что иногда может показаться, что их нашептала ваша благоверная перед сном.

Жандармский офицер с трудом сдержался от смеха, следователь стал багровым от обиды и оскорбления, захлопнул папку.

— У меня к данному господину на сегодня больше вопросов нет.

— И слава богу, — Гончаров поднялся. — Благодарю, судари, за визит. Надеюсь, не последний.

— Да уж определенно не последний, — кивнул штабс-ротмистр, вынимая из своей папки листок. — Вам предписано оставаться под домашним арестом, поручик. В этой связи прошу сдать оружие и прочие надлежащие вашему чину принадлежности.

Никита Глебович пробежал глазами листок, согласно кивнул.

— С радостью подчиняюсь! — Взял со стола револьвер, со стены снял ружье, из шкафа вынул саблю. — Прошу, господа.

Жандармский офицер собрал все это, окинул взглядом комнату, кивнул следователю.

— Пошли, Елизар Григорьевич.

— С божьей помощью, — ответил тот и первым шагнул к двери.

Допрашивал приказчика ювелирного магазина на Мойке Фиму лично Миронов Мирон Яковлевич. Приказчик был бледен и несчастен, он смотрел на главного сыщика города со страхом и почитанием.

Миронов взял со стола несколько рисованных портретов, поднес к лицу допрашиваемого.

— Взгляни, душа, повнимательнее и укажи на дамочку, в которой можешь признать ту самую злоумышленницу.

Фима прошелся взглядом по рисункам и растерянно посмотрел на Мирона Яковлевича.

— На какую ни глянь, все на одно лицо, — пробормотал он.

— А ты не торопись. Повнимательнее гляди.

Приказчик снова стал изучать лица.

— Кажись, эта, — ткнул.

— Уверен?

— Не совсем.

— Так зачем тычешь?

— Спрашиваете, вот и тычу.

— Стреляла дамочка исправно?

— Цельно, — кивнул Фима. — Всех уложила, только меня пожалела.

— Хорошо, что пожалела. Будет кому рассказать. — Миронов взял оба портрета Таббы, придвинул к лицу приказчика. — А эти мамзельки?

— Не-е, — покрутил тот головой. — У той ни кисейки, ни очков не было.

— А глянь-ка под очками. Видишь тут чего?

— Вроде шрамик.

— Молодец! — удовлетворенно кивнул сыщик. — А у твоей дамочки шрамика не заметил?

— Вроде был.

— У этого глаза?.. Или у другого?

— Сейчас вспомню, — Фима прикинул, показал пальцем на портрет. — Как у этой. С правого глаза. Махонький такой.

— Совсем молодец, — улыбнулся Миронов. — А как по-твоему, в цацках она разбиралась?

— Очень! Выбрала наилучшие!

— То есть дамочка со вкусом?

— Говорю же, не с улицы пришла. Как к нам явилась, так сразу будто по намеченному все выбрала.

— Хорошо, — Миронов положил рисунки на стол. — Сейчас отвезут тебя опять в госпиталь, а там, глядишь, еще когда-нибудь понадобишься.

Утро было ненастное, по-питерски сырое и ветреное.

В нападении на тюремный фургон участвовали два экипажа.

Пролетка, в которой находился Завьялов, стояла за поворотом с набережной на Финляндский мост. Вторая расположилась на противоположной стороне поворота, из нее следила за происходящим Ирина.

Карманные часы Степана показывали уже девятый час утра, однако гонца от ворот «Крестов» все еще видно не было.

Мимо проносились редкие экипажи и автомобили. Прохожие, сгорбленные от непогоды, торопились по делам и нуждам. Полицейских нарядов вблизи видно не было.

Завьялов обменялся с Ириной кивками, оба снова стали ждать.

Неожиданно от тюрьмы на набережную вынесся лихач на одноконке, который хлестал лошадку сильно и весело, и стало понятно, что фургон с заключенным выехал из тюрьмы.

Степан и Ирина приняли сигнал, извозчики пролеток напряглись, все приготовились к акции.

Наконец вдали показался фургон в сопровождении двух конных жандармов.

Завьялов достал из кармана куртки браунинг, приподнял шляпу, давая таким образом Ирине понять, что к нападению готов.

Девушка сдержанно кивнула в ответ, извлекла из сумочки два маузера, положила их на колени.

Фургон вскоре подкатил к повороту на мост, конвойные предупредительно зашли с двух сторон, полицейский на козлах хлестанул по сытым крупам лошадей, давая им возможность набрать силу и скорость.

В момент, когда фургон поравнялся с пролеткой, Завьялов вскинул револьвер и выстрелил в кучера-полицейского.

Того отбросило назад, он выронил вожжи, стал мешковато валиться на бок.

Ирина немедленно вскинула револьверы с двух рук, разрядила их в конных полицейских.

Лошади от выстрелов испуганно вскинулись, полицейские упали на мостовую.

Завьялов прыгнул с пролетки, бросился к фургону. В тот же момент дверь его распахнулась, в проеме показался удивленный сопровождающий конвойный. Степан выстрелил в него без промедления, заорал во всю глотку:

— Бежим!

Беловольский понял команду, выпрыгнул из фургона, споткнулся о неподвижного конвойного, бросился к пролетке вслед за Завьяловым.

— Быстрее! — кричал тот.

И тут случилось неожиданное.

Ирина вновь подняла на уровень лица оба маузера и разрядила их в бегущих.

Беловольский рухнул сразу Завьялов же удивленно споткнулся, выкрикнул что-то непонятное и тоже упал на мостовую.

— Гони! — крикнула Ирина кучеру, и тот изо всех сил хлестанул лошадей.

Две пролетки — одна с Ириной, вторая пустая — мчались по набережной Невы, вызывая удивление извозчиков и редких прохожих.

Через несколько кварталов пролетки завернули под арку, где уже стоял наготове автомобиль. Ирина и кучер повозки Завьялова запрыгнули на заднее сиденье, и машина рванула с места.

Губский сидел какое-то время молча, упершись лбом в костлявые кулаки, с трудом сдерживал чахоточный кашель. Наконец поднял голову, посмотрел на барона и Ирину.

— Жаль, — произнес хрипло и повторил: — Жаль… Не уберегли товарищей. — Снова помолчал, спросил Ирину: — Не может случиться так, что они вновь окажутся в руках следствия и не вынесут пыток?

— Нет, — усмехнулась девушка. — Теперь их будет пытать только Бог… Или дьявол.

— Понятно… — Губский перевел взгляд на Красинского. — Что-нибудь о госпоже Бессмертной слышно?

— Я встречался с графом Кудеяровым, попросил навестить княжну Брянскую.

— Навестил?

— Да, он мне отзвонил. Княжна уверяет, что мадемуазель покинула ее дом не попрощавшись.

— Что могло ее вспугнуть?

— К сожалению, она навещала театр и имела приватные разговоры с директором господином Филимоновым.

— Но я просил держать даму все время при себе!

— Ефим Львович! — развел руками барон. — Не могу же я присутствовать при ней круглосуточно?! Насколько мне это было бы приятно, настолько и невозможно!

— Может, ее чем-то насторожил именно директор?

— Не исключаю.

— Навестите его, барон. И постарайтесь в аккуратной форме понять, с чем в театр приходила бывшая прима и что в результате получила.

— Я сделаю это, Ефим Львович. А как быть с графом Кудеяровым?

Губский сдвинул брови.

— В каком смысле?

— Он беспокоится насчет визита к генерал-губернатору, и я могу это понять.

— Я тоже, — кивнул Губский. — Поэтому необходимо как можно быстрее выяснить нахождение госпожи артистки, и уже после этого будем принимать соответствующие решения.

Константин Кудеяров пил вечерний чай, когда в столовую вошел Петр.

Младший брат поставил чашку, вопросительно посмотрел на него.

— Слушаю.

— Я пришел попросить прощения, — сказал Петр.

— Проси.

— Прости, брат, я был неправ.

— Прощаю. Все?

Кудеяров-старший взял свободную чашку, налил тоже себе чаю.

— Ты не намерен со мной поговорить? — поинтересовался он.

— Поговорить?.. О чем?

— Мы — братья. У нас есть вопросы, которые мы не можем обойти.

— Например?

— Совесть, честь, достоинство.

— У тебя есть ко мне претензии?

— Да, и я о них говорил.

Константин раздраженно отодвинул чашку.

— Это твоя точка зрения. Но не моя!

И поднялся.

— Пять минут, — попросил Петр.

— Говори.

— Если можно, сидя.

Константин опустился на стул.

— Ну?

Кудеяров-старший потеребил край скатерти, дрогнувшим голосом произнес:

— Мы можем потерять друг друга.

— Значит, судьба.

— Я не хочу этого.

— Я тоже. Но, видимо, наши линии жизни нарисованы именно так.

— Мы не можем их изменить?

— Можем. Но лишь частично. В остальном каждый останется при своих.

Петр неожиданно сполз вниз, опустился на колени, щеки его вздрогнули, он расплакался.

— Костя, милый… Любимый брат мой. Остановись!.. Тебя несет в пропасть! Я ведь многое понимаю и почти все знаю! Это путь в гибель! В бездну! Нельзя на крови построить то, что потом будет называться счастьем и светом! Вы все будете прокляты!

Константин силой заставил брата подняться, прижал к себе и стал ждать, когда он успокоится. Совсем как ребенку вытер слезы, улыбнулся.

— Ты фантазируешь, брат. Я все понимаю, осознаю. И если ты считаешь, что жизнь, которой живешь, есть благо, то глубоко заблуждаешься!

— Нет, нет! Я тоже все понимаю и осознаю. Жизнь, страна, власть — все гнусно и подло! Все надо менять! Авгиевы конюшни нужно чистить! Но не террором, не убийствами, не насилием! Кровь, Костя, несмываема! Она останется навсегда, как бы ты ни старался от нее очиститься!

Младший брат поджал губы. Довольно снисходительно произнес:

— Хорошо, брат, я подумаю. Подумаю и вернусь к тебе.

Петр достал из внутреннего кармана пиджака конверт.

— Это тебе.

— От кого?

— Принесла некая девушка.

— Благодарю, — Константин надорвал конверт, вынул записку, прочитал, задумчиво произнес: — Неожиданно… Хотя и любопытно, — поклонился и вышел из столовой.

Петр некоторое время стоял в отрешенности.

Прикрыв плотно дверь своей комнаты, он снял трубку телефонного аппарата, попросил:

— Барышня, соедините, — назвал номер, дождался ответа, на всякий случай оглянулся на закрытую дверь. — Господин следователь, это граф Петр Кудеяров. Мне необходимо с вами встретиться.

Гришин назначил место встречи Петру в сквере недалеко от Стрелки Васильевского острова, и теперь они сидели на скамье вдали от гуляющих парочек и нянек с детьми, вели неторопливую беседу.

— Значит, вы предполагаете, что записка написана именно госпожой Бессмертной? — спросил Егор Никитич.

— Уверен! — воскликнул граф. — Судите сами, — он напрягся, припоминая. — Вот!.. Записка была подписана инициалами «Т. Б.». А Т. Б. — кто это?! Разумеется, Табба Бессмертная! Иные варианты исключены!

— Девицу, которая принесла письмо, вы раньше когда-либо замечали?

— Кажется, это прислуга госпожи Бессмертной.

— Даже так?

— Да, я вспомнил. Однажды в стародавние времена я навещал приму, и сия девица открывала мне дверь.

— Вам не удалось разговорить ее?

— Сударь!.. Она никак не желала передавать через меня письмо! Колебалась, как француз перед казнью!.. Едва уговорил!

Егор Никитич достал пачку папирос.

— Не возражаете?

— Как пожелаете, — кивнул брат и тоже достал из пачки папиросу. — Позволите?

— Разумеется. Вдвоем даже курить веселее, — следователь передал собеседнику спичку, выпустил облачко дыма. — И вы, значит, граф, предполагаете, что бывшую приму и вашего брата могут связывать некие любопытные намерения?

— Любопытные?.. Кто вам сказал — любопытные?!

Гришин коротко рассмеялся.

— Я имел в виду, любопытные с точки зрения следствия.

Петр нервно отбросил недокуренную папиросу, пожал плечами.

— Ну… Возможны всякие противоправные действия.

— Террор, покушение, грабеж, вооруженные налеты?!

— Все возможно. Все!.. Я могу только догадываться, на что может сподвигнуть брата эта странная дама!

— Странная?

— Да, странная!

Гришин с усмешкой взглянул на графа.

— А вы не желаете проведать странную мадемуазель по новому адресу?

— Полагаю, вы шутите.

— Никакой шутки. Проведаете, посмотрите, приценитесь, возможно, что-либо поймете. И таким образом поможете не только брату, но и следствию.

— Так возьмите и сходите сами!.. Это как раз по вашей обязанности!

— Вы правы, это по моей обязанности. Но я при должности, и у меня пока нет оснований для прямого ведения следствия. Вы же, повторяю, вполне способны нам помочь.

— Нет, нет и нет!.. Исключено! — Граф поднялся, руки его мелко дрожали. — Позвольте откланяться.

— Пока не позволяю. — Егор Никитич тоже встал. — Всего лишь одно замечание, но отнеситесь к нему серьезно.

— Попытаюсь.

— Если следствие начнет вести дознавательные действия при вашем молчаливом неучастии, то больше всего от этого пострадаете вы. Как лицо, укрывающее особ, решившихся на противоправные действия.

— Это шантаж.

— Совет. Подумайте и позвоните мне, — следователь приподнял котелок. — Но на всякий случай напоминаю вам адрес мадемуазель Бессмертной: Крюков канал, тридцать шесть, квартира семнадцать. — И зашагал в направлении к Стрелке, за которой сверкала холодным серебром Нева.

Была плотная экваториальная ночь.

Капитан находился в своей каюте, проверял судовой журнал, когда в дверь постучали. Он оглянулся, недовольно нахмурился, но стук повторился.

— Кто там?

Через порог переступил мичман Гребнов, с очевидной неловкостью сообщил:

— Прошу прощения, Валерий Петрович, я исключительно по служебному вопросу.

— Позже! Работаю!

— Но это крайне важно, господин капитан. Через час мы причаливаем к Бомбею, и у нас могут возникнуть проблемы.

— У кого это — у нас?

— Прежде всего у вас, Валерий Петрович.

Капитан развернулся к нему, удивленно уставился на молодого человека.

— Интересно. Ну, докладывайте, мичман.

Тот сделал шаг поближе, с прежней неловкостью произнес:

— У нас на судне находятся пассажиры совершенно разного сословия и чинов. От господ, получивших позволение на отдых, до каторжан, помилованных государем.

— Вы, мичман, пришли морочить мне голову?

— Я, господин капитан, пришел сообщить вам, что на борту у нас также пребывают люди, не оформленные ни как члены команды, ни как пассажиры.

— Кто такие?

— Они вначале находились в трюмовой каюте номер пятьдесят пять, и я даже имел возможность беседовать с ними.

— Как они оказались на судне?

— Не имею представления. И, боюсь, никто не имеет. В том числе и вы, Валерий Петрович.

— Вы документы их видели?

— Не имел права спросить.

— Значит, спустись в трюм и приведи их ко мне.

— Их там больше нет.

Капитан смотрел на мичмана расширенными глазами.

— Как это?

— Я неоднократно побывал там. Каюта пустая, и пассажиров — двух женщин и одного господина — в ней не оказалось. Будто испарились.

— Вы часто выпиваете по ночам, мичман?

— Я непьющий, господин капитан. А указанных господ я истинно видел. Это может подтвердить ваш старпом.

— Что предлагаете?

— Искать. Я готов обследовать весь пароход, чтобы найти данных людей.

Валерий Петрович помолчал, размышляя, затем приказал Гребнову:

— Пригласите ко мне старпома, мичман!

— Слушаюсь, господин капитан, — тот ловко развернулся и покинул каюту.

С уходом Гребнова Валерий Петрович закурил трубку, посидел в раздумье и оторвался от мыслей, когда в дверь коротко постучали.

Ильичев вошел в каюту без приглашения, как давний приятель, снял фуражку, уселся в кресло напротив капитана, спросил:

— Он их засек?

— Пока нет.

— А зачем приходил?

— Волнуется, что потерял из виду.

— В Бомбее он может заявить в полицию.

— Не может, а заявит.

— А учитывая, что по всем портам разослана шифрограмма, обыск будут вести по полной.

— Я это понимаю.

— И что в итоге?

— Что в итоге? — усмехнулся капитан. — В итоге каторжан найдут, а нас с тобой в лучшем случае разжалуют, в худшем — отдадут под суд. Как сообщников.

Оба помолчали, затем старший помощник встал.

— Ты куда, Сергеевич? — поднял на него глаза капитан.

— Выйду на палубу, подышу. Душно тут у тебя.

— Только не глупи.

— Что ты имеешь в виду, Валерий Петрович?

— Имею в виду мичмана. Я слишком хорошо тебя знаю. Пятнадцать лет на одном судне.

— Знаешь, но плохо. — Сергей Сергеевич протянул руку попросил: — Дай ключи от носовой каюты. Предупрежу людей о проблеме.

— Может, не стоит? Пусть ни о чем не догадываются. Так проще.

— Проще для кого?

— Для них.

— Нет, — крутнул головой старпом. — Люди должны быть готовы ко всему.

Валерий Петрович дотянулся до ящика стола, покопался в нем, вынул ключ.

— Гляди, как бы наш шустрец тебя не выследил.

— Да уж буду оглядываться. — Сергей Сергеевич надел фуражку, приложил руку к козырьку и покинул каюту.

Ильичев прошелся по верхней палубе, на которой парами и в одиночку стояли пассажиры, любующиеся огнями приближающегося Бомбея, кого-то кивком поприветствовал, затем спустился по трапу вниз, миновал ряд кают, из которых доносились смех и голоса, ближе к носовой части откинул едва заметный люк — под ним также находился трап — и нырнул в черную дыру.

По узкому коридору добрался до тупика, нащупал в темноте запертую на замок дверь, тронул ее — она не поддавалась.

Сергей Сергеевич прислушался — ничто не настораживало. Лишь доносился жаркий гул машин да изредка прорывались людские голоса.

Старпом постучал в дверь, ему не ответили.

Он постучал сильнее. Снова не ответили.

Тогда он запустил в замочную скважину ключ, провернул пару раз и открыл дверь.

Тут же из темноты голос Соньки настороженно спросил:

— Сергей Сергеевич?

— Да. — Ильичев нащупал выключатель, носовая каюта медленно наполнилась желтым слабым светом. Поднял глаза — перед ним стояли трое беглецов, испуганных, напряженных, даже агрессивных, готовых к чему угодно.

— Что-то стряслось? — спросила Сонька.

— Пока ничего. Но может, — старпом закрыл дверь, шагнул в каюту. Подошел к дверце, ведущей на носовую площадку, заглянул в темноту. — Подходим к Бомбею. Полиция там серьезная. Англичане. Поэтому досмотр будет тщательный.

— Мы будем сидеть тихо, — как-то по-детски произнесла Михелина.

Старший помощник усмехнулся, прикрыл дверцу на площадку.

— Во-первых, о вас кое-кому уже известно. А во-вторых, шифрограмма. Ее получили не только мы, но также, полагаю, на других судах и в портах. Вас уже ищут.

— Я выйду из каюты и, пока не поздно, найду мичмана, — заявил Михель, мрачно глядя исподлобья на Ильичева.

— Поздно, — ответил Сергей Сергеевич и повторил: — Уже поздно. На палубах слишком много народу.

И здесь случилось нечто совсем невероятное. Входная дверь чуточку поддалась, затем ее толкнули сильнее, и на пороге возник собственной персоной Гребнов.

С очаровательной улыбкой он взглянул на присутствующих, проворковал:

— Какая дивная компания, — слегка поклонился: — Всем нижайший поклон.

От появления мичмана на короткое время никто не мог произнести ни слова.

Первым пришел в себя Ильичев.

— Проходите, Владимир Борисович… Милости просим.

Тот, не убирая улыбки с лица, шагнул в каюту.

— Благодарю, — поклонился дамам. — Приятно видеть вас, сударыни. Если честно, соскучился. — Повернулся к старшему помощнику, с легкой укоризной поинтересовался: — Это вы, Сергей Сергеевич, так основательно перепрятали очаровательных беглянок? Ей-богу, с ног сбился в поисках.

— Вы так в нас нуждались? — спросила Сонька.

— Да не только я. Многие в вас нуждаются, сударыня. Так же, как в вашей дочери и муже, — Гребнов повернулся к Сергею Сергеевичу: — Верно я говорю, господин старпом?

— Вы всегда говорите верно, господин мичман.

— Благодарю. — Гребнов вновь прошелся взглядом по каждому из каторжан, приложил ладонь к козырьку. — До скорых встреч.

Мичман повернулся, шагнул к двери, и тут на него в яростном прыжке набросился Михель.

Повалил с ног, вцепился в горло, стал душить.

Гребнов хрипел и отбивался.

Остальные присутствующие в оцепенении наблюдали за происходящим.

Ильичев привалился спиной к двери, не вмешивался, дышал тяжело и часто.

В какой-то момент мичман почти вывернулся из-под Михеля, но тот еще сильнее навалился на него, придавил к полу и держал так до тех пор, пока несчастный не затих.

Каторжанин поднялся, оглядел диким взглядом присутствующих, взял лежащего за руки, стал тащить к выходу на носовую площадку.

Гребнов был тяжелый, и поднять его одному никак не удавалось.

Михель повернулся к Соньке, попросил:

— Помоги, Соня.

Вдвоем они с трудом дотащили тело до площадки, протиснули на нее.

До слуха старпома и Михи донесся негромкий всплеск.

Обессиленные вор и воровка стояли, прислонившись к стенке, пытались отдышаться, глаза их были налиты безумием и усталостью.

Старший помощник капитана продолжал подпирать собой дверь, гладя по спине прижавшуюся к нему испуганную девушку.

Гончарова перевели жить в просторный пустой барак на окраине поселка. При входе откровенно скучал часовой с винтовкой, регулярно зевая и тоскливо отмеряя шаги вдоль стены.

Сам Никита Глебович спал лицом к стенке на кровати, на панцирную сетку которой был брошен потрепанный матрац и такая же засаленная подушка.

На столе стояла недопитая бутылка водки, рядом с ней находились пепельница с окурками, пересушенная строганина и засохшие куски черного хлеба.

Часовой увидел направляющегося к бараку в сопровождении надзирателя нового начальника поселка — грузного подпоручика Илью Михайловича Буйнова, вытянулся по стойке «смирно».

— Здравия желаю, ваше благородие!

— Тебе тоже здравия, — кивнул подпоручик.

Миновав просторную и пустую залу, по которой были разбросаны полусгнившие нары, он толкнул приоткрытую дверь и оказался в комнате.

При появлении Буйнова Гончаров не проснулся, подпоручик оглядел стол, затем толкнул спящего в плечо.

Никита поднял голову, сбросил ноги на пол, осоловело уставился на прибывшего.

— Я вас слушаю.

— Вначале придите в себя, затем будете слушать, — ответил Илья Михайлович.

Поручик сильно встряхнул головой, прогоняя сон, загреб пятерней волосы. Буйнов взял водочную бутылку, повертел в руке, причмокнул.

— Выпивка — грех.

— А отсутствие хорошей закуски — беда, — сострил Гончаров. — У вас есть еще какие-нибудь замечания, господин подпоручик?

— Управление полиции Александровска готовит ваше дело для передачи в суд. И судить вас будут не в Петербурге, а здесь, на Сахалине. Вас это не пугает?

— Радует. Я полюбил этот край всей душой и готов пребывать здесь пожизненно.

— Зря ерничаете, Никита Глебович, — усмехнулся Буйнов. — Вам действительно могут дать пожизненно. За пособничество в побеге трех особо опасных каторжан.

— Повторяю, я рад. Хоть кому-то в этой жизни успел сделать что-то полезное, — поручик с издевкой продолжал смотреть на Буйнова.

— Вы ведь единственный сын у родителей?

— Увы.

— Вам не жалко стариков?

— Жалко. Но я вряд ли наберусь наглости пригласить их сюда на постоянное проживание. Они весьма привыкли к комфорту.

— Я имел честь лично знать ваших родителей, — неожиданно сообщил Буйнов.

Гончаров вскинул на него удивленные глаза.

— Не может быть!.. Вы вместе посещали великосветские рауты?

— Нет, я не был удостоен такой чести.

— А где же еще вы могли встретить моих папеньку и маменьку? — Поручик явно издевался. — Круг их знакомств ограничивался исключительно великосветскими приемами! Вы кто? Граф?.. Князь?.. Барон? Кто вы, подпоручик?

Тот тяжело смотрел какое-то время на полухмельного арестанта и, почти не разжимая губ, произнес:

— Я мог бы сейчас ударить вас в лицо и был бы прав.

— Так ударьте!.. Что вас останавливает? Ударьте! И будете правы. Потому что за вами сила, власть, закон! Ударьте беспомощную тварь!

— Не стану. Исключительно из уважения к вашим родителям.

Он двинулся к выходу, Гончаров рывком вскочил, схватил сзади Буйнова за мундир.

— Вы видите меня? Видите, во что я превращаюсь! С меня содрали погоны, лишили звания, засунули в эту барачную дыру, поставили охрану, посадили на голодный паек, и я должен молчать? — Глаза его были полны слез. — Не буду! Потому что ненавижу! Всех ненавижу! В том числе и вас, хотя вы здесь никто. Сошка! Жалкая и ничтожная!.. И вы смеете учить меня! Смеете говорить о моих святых родителях, которые с чистой совестью благословили меня сюда! Смеете вспоминать о них! Я лучше подохну здесь, сопьюсь, сгнию, нежели согнусь перед вами!.. Я — из Гончаровых! Из тех самых Гончаровых, которые делали мою Россию! Великую Россию, ставшую сейчас несчастной и проклятой!.. И не смейте, подпоручик, больше тревожить меня! Будет суд, я за все и на все отвечу! До этого же запрещаю приходить сюда! Охрана — черт с ней! Но вы — не смейте!

Буйнов, молча выслушавший всю эту тираду, отцепил наконец его руку от мундира, развернулся, крепко взял за плечи.

— Ваш отец, сударь… Глеб Петрович… самолично вручил мне Георгия за поступок, который я не считаю героическим!

— Вы спасли его от гибели? — с усмешкой спросил Никита.

— Представьте. Но вопрос не в этом. Для меня это высшая награда, которую я буду нести до конца дней своих. И если, сударь, от меня потребуется однажды какой-либо поступок в пользу вашего отца, то я совершу его не задумываясь. Имейте это в виду! — Буйнов повернулся и покинул комнату, оставив поручика в некотором смятении.

Княжна Анастасия и ее кузен сидели на открытой веранде ресторана в Таврическом саду, кушали мороженое, пили сельтерскую, вели неспешную и доверительную беседу.

Посетителями заведения были в основном дети, их мамаши и бабушки, поэтому вокруг слышались непрекращающийся смех, окрики, плач.

— Дней через десять я вынужден буду уехать. — Андрей набрал ложечку мороженого. — Я навел справки. Пароход из Одессы на Сахалин отправляется ровно через месяц.

— А зачем туда так рано? — удивилась княжна. — Что ты станешь делать в Одессе столько времени до отбытия?

— Ну, во-первых, на поезд уйдет не менее пяти дней. А во-вторых, просто погуляю по городу. Я столько о нем слышал.

— Я бы с удовольствием поехала с тобой, — искренне заявила Анастасия. — Но на кого оставить дом?

— Табба так и не объявилась?

— Нет. Я просила воров помочь, но пока никакого результата.

— Что ж, придется ехать одному.

— А ты уже готов был поехать с мадемуазель?

— Тебя это не устраивает?

— Почему?.. Устраивает. Мне многое не нравится в ней, но тебе будет удобнее. — Княжна вылила из бутылки в стакан сельтерскую, подняла руку позвать официанта и от неожиданности замерла.

Соседний столик обслуживала бывшая прислуга Бессмертной — Катенька.

— Что с тобой? — удивился Андрей.

— Прислугу мадемуазель помнишь? По-моему, это она.

— Где?

— Взгляни на официантку.

Кузен перевел взгляд, кивнул.

— Да, это она… А почему здесь?

— Сейчас узнаю.

Анастасия поднялась, подошла к Катеньке, убирающей грязную посуду, тронула за плечо.

Та оглянулась и от неожиданности даже вскрикнула:

— Княжна?!

— Что ты здесь делаешь?

— Работаю.

— Почему?

— Так получилось… А вы здесь одна?

— Нет, с кузеном, — Брянская кивнула в сторону Андрея.

Катенька поклонилась ему, улыбнулась княжне.

— Как я рада вас видеть.

— А что с госпожой Бессмертной?

— Я сейчас отпрошусь и все расскажу. — Катенька торопливо доубирала посуду, заспешила в сторону кухни.

Анастасия вернулась к кузену.

— Ничего не понимаю. Может, с мадемуазель что-то случилось?

Катенька подошла к их столу.

— Давно ты здесь? — спросила Анастасия.

— Третий день. Помог один человек. Он работает извозчиком, почти всех здесь знает.

— Вы ушли от госпожи Бессмертной? — вступил в разговор Андрей.

— Да.

— По какой причине?

Та подумала, пожала плечами.

— Наверно, смалодушничала. А может, и правда устала.

— А она где сейчас? — встревоженно спросила княжна.

— На Крюковом канале. Сняла квартиру.

— Вы поссорились?

— Она часто ругалась, я терпела. Но в какой-то момент терпеть больше не смогла.

— Пьет? — снова вмешался Андрей.

— Да, и сильно.

— Так как вы могли оставить ее одну?! Она же по гибнет!

Катенька стала плакать, вытерла краем фартука глаза.

— Не поверите, ночами не сплю. Все их вижу… Боюсь даже думать, как бы чего не случилось. Все из рук валится. Позвали бы, не задумываясь побежала. Только не позовут, обиделись на меня сильно.

— За что? — княжна подсела поближе.

— Записку одному господину не так передала.

— Какую записку?

— Графу Кудеярову.

— Константину?

— Должна была Константину, а передала Петру.

— Ничего не понимаю.

Девушка помолчала, справляясь со слезами, высморкалась в передник.

— Они, мне кажется, совсем запутались. Ездят куда-то, встречаются с непонятными господами, прячутся, всего боятся… А по ночам выпивают.

— Адрес можете назвать? — спросил Андрей.

— Могу. Только ехать туда вам лучше не надо. Мне кажется, за госпожой следят.

— Полиция?

— Полиция.

— А что она могла такого сделать?

— Мне неизвестно. Только ехать вам туда лучше не следует.

— Говори адрес, — попросила Анастасия.

— Крюков канал, дом тридцать шесть, квартира семнадцать… Третий этаж.

— Ты там не появляешься?

— Нет. Но, если позовут, непременно приду. — Катенька вдруг увидела кого-то, улыбнулась. — А вот и Антоша.

— Кто? — не поняла княжна.

— Ну, человек… который пристроил меня сюда. Извозчик.

Чуть в стороне от входа на веранду ресторана стоял Антон.

— Ступай, — сказала Брянская прислуге.

Та быстро поднялась, заспешила к парню. Оглянулась, предупредила:

— Как только проведаете госпожу, непременно мне скажите. Я сразу вернусь.

— Что скажешь? — спросил Андрей кузину.

Та пожала плечами.

— Надо разыскать мадемуазель.

— Зачем?

— Хотя бы затем, чтобы помочь человеку.

— А с поездкой?

— Надо думать. С такой дамой могут быть любые сюрпризы.

— Может, это и хорошо?

— Хорошо не хорошо, а весело точно будет. — Анастасия посмотрела на воркующих Катеньку и Антона, грустно усмехнулась. — У кого-то счастье, а у кого-то жизнь наперекосяк.