Сахалин. 1905 год

Ближе к вечеру одна-единственная улица поселка каторжан вымирала, предоставляя полную свободу бродячим псам да божевольному человеку, которого знали здесь все от мала до велика. Оборванный, босоногий, обросший клочковатой бородой, он брел вдоль улицы, увлекая за собой собак, изредка останавливался, скалился им, что-то бормотал, доставал из кармана штанов завалявшийся кусок черствого хлеба или строганой оленины, радовался находке, высоко поднимал руку. Голодные животные моментально понимали этот жест, готовясь рвануть за брошенной добычей.

Михель выдерживал паузу и, выкрикивая что-то, бросал псам подачку.

Собаки, грызясь и кусаясь, летели за едой, счастливчик почта на лету схватывал кусок, божевольный радостно смеялся, подпрыгивал, задирал к небу заросший подбородок и, оскалившись, брел дальше.

Никто его не охранял, никто, кроме псов, не преследовал.

Михель еще засветло добирался до скалистого берега моря, замирал у самой кромки, какое-то время молча смотрел на бесконечную водную скатерть, а потом вдруг начинал выть и плакать.

Из всего, что он выкрикивал, можно было разобрать, пожалуй, только несколько слов.

— Соня… Со-оня-а… Со-о-онечка… Мама-а-а…

Из воспаленных век текли нечастые выстраданные слезы.

Санкт-Петербург. 1905 год

Питерская ночь — тяжелая, сумрачная, давящая.

Возле неприметного мрачного дома в двух кварталах от Невского остановилась пролетка, из нее вышла женщина в длинном черном плаще, с наброшенным на голову капюшоном, и направилась к слабоосвещенному входу в ресторан.

Это была Сонька.

Она толкнула скрипучую дверь, в лицо пахнуло сыростью и тишиной. Ресторанчик был маленький, полуподвальный, кирпичной кладки. Придерживаясь за стенку, Сонька стала осторожно спускаться по ступенькам.

Внизу ее поддержали чьи-то руки — трое мужчин, лиц которых в полумраке видно не было, повели через зал.

В общем зале за столиками сидели не более шести человек, не обратившие на женщину никакого внимания.

Мужчины проводили Соньку в отдельную комнату. Она сбросила капюшон и радостно улыбнулась, узнав встречающих. Перед нею стояли Улюкай и два вора — Артур и Кабан.

Обняла их и расцеловала.

— Что за тайны мадридского двора?

— Есть разговор, Соня, — ответил Улюкай и повернулся в сторону затемненного угла.

Оттуда вышел высокий седовласый господин, он склонил перед дамой голову.

— Здравствуй, Софья Ивановна.

Перед нею стоял сам Мамай — Червонный Валет, Верховный вор России.

От неожиданности воровка не успела ничего сказать, а Мамай уже взял ее за руку, усадил за стол и сам расположился напротив. Улюкай, Артур и Кабан остались на атасе возле дверного проема.

— Боже, какая честь, — натянуто улыбнулась Сонька. — Чем обязана?

— Скажу… Как сама? — спросил Мамай.

— Плоское катаю, круглое таскаю. Кто дал на меня наводку?

— Иваны с Волги, — отшутился Червонный Валет. — Это ведь мои люди хавиру тебе на Петроградке присмотрели. Не тесновато тебе там с дочкой?

— Не жалуюсь. А почему такая конспирация?

— Чужие глаза ни мне, ни тебе не нужны… — Мамай помолчал, внимательно посмотрел на воровку. — Меня крепко подковали, Соня.

У той округлились глаза.

— Кто на такое решился?

— Нашелся один портяночник.

— И что он дернул?

— Брюлик.

Воровка хмыкнула, откинулась на спинку стула.

— Жаба душит? — Она бросила взгляд на пальцы Мамая, унизанные камнями. — У тебя вон на каждой руке по десятку брюликов.

— То был особый, Соня. С ним я имел власть и силу.

— Ты лишился этого? — с недоверием вскинула брови Сонька.

— Пока нет. Поэтому камень надо вернуть. И чем быстрее, тем лучше.

— Хочешь, чтобы я взялась за это?

— С дочкой. Она ведь у тебя уже фаршмачит?

— А что ты давишь косяка на мою дочку? — вдруг окрысилась воровка.

— Не давлю, Соня. Помощи прошу.

— Для этого меня звал?

— А этого мало?

— Все, отпомогалась! — Сонька поднялась. — Считай, завязала! Не хочу больше крысятничать!

Мамай, продолжая сидеть, смотрел на Соньку с ухмылкой, спокойно.

— Неужто больше не шаманишь?

— Надоело! Хочу пожить без мандража в заднице! И дочку хочу в нормальные люди вывести!

— Думаешь, получится?

— Получится. Если перед мордой не будут скакать такие, как ты!

Мамай хмыкнул, крутнул головой.

— Обижаешь, Софья Ивановна. На тебе клеймо. И смыть его ой как не просто. А если даже смоешь, все одно перед мордой кто-то скакать будет. Не я, так синежопые. У них память подлиннее воровской будет, — улыбнулся он и кивнул на лавку: — Присядь.

Воровка продолжала стоять, гоняя желваки на скулах.

— Присядь, — повторил вор. — Поможешь в одном деле — считай, долг передо мной исполнила.

— Долг? — удивилась та.

— Долг. Разве я тебе мало помогал? Помоги, и больше не стану беспокоить.

Сонька подумала и нехотя опустилась на лавку.

Мамай подался вперед, доверительно говоря:

— Подобного брюлика в мире нет. Он не простой. Карающий. Несет с собой не только власть, но и смерть. Глухарь, который его скребанул, уже окочурился.

— Так зачем тебе такая страшная цацка?

— Его тайна идет еще от одного индийского магараджи. Он подарил бриллиант моему прадеду за особые заслуги, и тот стал его законным хозяином. Потом камень перешел ко мне, и теперь только я имею право владеть им. Законно владеть! И камень дает мне силу и власть! Всем тем, кто посмеет на него покуситься, он несет беду. А чаще всего — смерть!

— В городе о камне народ знал?

— Кто-то знал, кто-то догадывался. Но никто не решался положить на него глаз. Было как-то при отце, что камень цапнули, но быстро одумались и вернули.

— И у кого он сейчас?

— Пакостник успел его продать.

— Известно кому?

Мамай оскалился и медленно кивнул.

— Известно. Князю Брянскому. У него большой особняк на Фонтанке.

— Так пошли туда своих кустарей, они провернут все по чистой, — пожала плечами Сонька.

— Пробовали, не получилось. Охрана повязала всех, — объяснил Мамай. — Князь — известный в городе бриллиантщик. Он знает цену камню и прячет его как самую большую драгоценность. Но он не знает, что камень может принести ему.

Воровка внимательно посмотрела на Червонного Валета и недоверчиво покачала головой.

— Что-то не ловлю я тебя, Мамай. Если даже твои головорезы не могут решить проблему, с какого боку могу прилепиться к этому делу я?

— Вместе с дочкой, — настойчиво уточнил тот.

— Допустим, с дочкой, — нехотя согласилась дама.

— Князь — вдовец… Живет скрытно, — стал медленно втолковывать Червонный Валет. — Его жена уже год как харчуется у Господа. С тех пор он двинулся на двух забавах — на автомобилях и молодых пеструхах. Не пропускает ни одной хорошенькой юбки. Высмотрит, зацепит, на авто прокатит — девки от этого млеют. Так и клепает одну за другой… — Вор двусмысленно ухмыльнулся, изучающе глядя на подельницу. — Твоя Михелина, говорят, сильно манкая барышня?

— Хочешь, чтобы я подложила дочку под князя? — опять напряглась Сонька.

Мамай отрицательно покачал головой.

— Разговор не об этом… Князь — большой спец мутить голову матренам, а тут надо сыграть в обратку. Поводить его. Заморочить голову. Довести до полного дятла!

— Знаешь, сколько лет моей дочке?

— Шестнадцать?

— Будет. А князю?

— За пятьдесят. Но он — баклан! Слепой! Когда натыкается на вертлявую муську, у него начинают кипеть мозги. Бери в руки и твори с ним чего угодно!.. Нужно расколоть дурку, Соня!

— Но камень-то он вряд ли отдаст.

— Не дурак, чтобы отдать. Но показать может. Важно понять, где он его нычет.

— Не покажет, — после раздумий покачала головой Сонька. — Если он знает цену ему, то даже родному дяде не покажет.

— Один раз было дело, показал, — кивнул Мамай. — Вертелся вокруг какой-то лушпайки — она его на версту не подпускала. Вот тогда он, чтобы разложить ее, и извлек камень.

— И что потом?

Вор хмыкнул.

— Потом нашли ее в Малой Невке.

— Хорошенькое дело. Веселое, — после паузы произнесла Сонька и добавила: — Не думаю, что дочка справится. Мало еще делала погоду в нашем деле. Была бы я помоложе, не было бы разговора.

— Да ты еще дамка на все сто! — льстиво засмеялся Мамай. — А в паре с дочкой — вообще цены нет!

— Медом так и мажешь, Мамай.

— Правду говорю. Надо постараться, Соня. — Червонный Валет говорил искренне. — Подумай. Подумай и подсоби Мамаю. Я этого не забуду.

Она помолчала и отрицательно покачала головой.

— Нет, Мамай, своей волей рискнула бы, дочкиной не стану.

Вор схватил ее за руку.

— Я тебя из северов выдернул?

— Спасибо тебе за это.

— Знаешь, на каких правах здесь пребываешь?

— Догадываюсь.

— Ты беглая! В любой момент за задницу схватят, и что — опять, Мамай, помоги?

— Не схватят. Возьму дочку, схоронюсь в каком-нибудь медвежатнике, хрен меня найдешь.

— Найдут, Соня. И в медвежатнике найдут, везде найдут. Ты не просто воровка, ты — Сонька Золотая Ручка.

Та опять помолчала, потом нехотя кивнула:

— Хорошо, я прикину.

Мамай поднялся, без лишних слов поцеловал воровке руку и направился к выходу. Остановившись у порога, он неожиданно предупредил:

— Будь осторожней, Соня.

Она с насмешкой посмотрела на него.

— Посылаешь на дело и сам же мандражуешь?

— Не за дело мандражую. По улицам стало опасно ходить.

— Что это с тобой, Мамай? Неужто целкача нет на пролетку?

Вор проигнорировал ее издевку, помолчал, подбирая слова.

— Ты ведь жидовка?

— Иудейка.

— Вот и я об этом. Народ сейчас лютый пошел. Особенно по вашей национальности. Бьют жестоко и подло. Мои работнички будут атасить тебя. На всякий случай.

— Как-то никогда не ходила под присмотром.

— Береженого, Соня, не только Бог бережет.

В сопровождении Кабана и Артура Мамай ушел. Оставшийся Улюкай подсел к задумчивой воровке и негромко поинтересовался:

— Чего такая смурная, Соня?

— Думала вот отвести дочку в сторону от шуши, да, похоже, пока не вытанцовывается.

* * *

Воры снимали для Соньки с Михелиной большую квартиру в дорогом доходном доме на Петроградской стороне, недалеко от Петропавловской крепости.

Михелина удивительно походила лицом на мать, в ее пугливо распахнутых глазах уже просыпалась очаровательная маленькая женщина, а на верхней губе едва заметно пробивался темный чувственный пушок.

Она сидела за столом в гостиной, удивленно и настороженно глядя на чем-то озадаченную мать.

На кухне гремела посудой дебелая, широкозадая прислуга Ольга по прозвищу Слон.

— Нужен твой совет, Миха, — промолвила наконец Сонька.

Она называла дочку Михой, когда испытывала особую нежность к ней.

— Мой совет? — удивилась дочь. — Слушаю тебя.

— Мы должны помочь одному человеку, — сказала Сонька. — Дело трудное. Но оно должно стать последним.

— Последним — это как?

— Больше воровать не будем. Уйдем от этого. Я дала себе слово.

— Мам, а жить на что?

— Наймусь к богатым в прислуги, — отшутилась та.

— И стыришь все, что плохо лежит, — рассмеялась дочка.

В гостиную бесцеремонно вошла Ольга и громко заявила:

— Нужны деньги на базар. Никакой жратвы в доме нет.

Сонька достала из сумочки пару купюр, протянула прислуге.

— А шепчетесь чего? — настороженно спросила та. — Опять чего-то затеваете?

— Ступай по своим делам и не лезь в чужие! — резко ответила Сонька.

— Вот и поговорили. К ним по-людски, а они по-собачьи, — мотнула головой Слон и потопала на кухню. — А еще господа прозываются… Из грязюки — в князюки!

Хмыкнув, она с силой захлопнула дверь.

— Хамка, — возмутилась мать. — Наглеет день ото дня.

— Так выгони ее, — пожала плечиками Миха.

— Как-то не с руки. Слишком много знает про нас.

— Потому и наглеет, — кивнула дочка и заговорщически подсела к матери поближе. — Ну и в чем мы должны помочь человеку?

Был ранний вечер.

Зажигались уличные фонари, на улицах появилась праздная, гуляющая публика, отовсюду слышалась музыка духовых оркестров.

Осень плавно обволакивала город. Листья, задетые волной первых холодов, нехотя падали на землю, создавая причудливый ковер невероятных узоров и красок. По влажной мостовой проносились пролетки и кареты с лихо гикающими извозчиками. Изредка булыжный грохот рессорных колес прорезал резкий звук автомобильного клаксона, отчего лошади шарахались, а народ оглядывался, удивленно и едва ли не со страхом провожая взглядом чадящее чудо наступившего века.

Сонька и Михелина сидели в пролетке, внимательно наблюдая за тяжелыми чугунными воротами особняка на Фонтанке, из которых с минуты на минуту должен был выехать князь Брянский.

Сонька выглядела так, будто не было за ее плечами двух каторг, будто судьба не коснулась ее своим корявым крылом, — изящная, с ухоженными руками, свежим лицом и, что самое удивительное, отличной, белозубой улыбкой.

Может, лишь некоторая жесткость и холодок в глазах выдавали прошлое этой дамы.

Михелина в свои неполные шестнадцать лет смотрелась абсолютно сформировавшейся девушкой — высокой, стройной, с красивой линией бедер и изящной грудью, что немедленно привлекало внимание противоположного пола. Она с тревогой и нескрываемым волнением посмотрела на мать.

— А если он сегодня отменит свой выезд?

Сонька взглянула на изящные наручные часики — они показывали шесть вечера…

— Аристократы, детка, не любят менять свои привычки. Сейчас должен выехать.

— А вдруг заболел?

Мать снисходительно рассмеялась.

— Даже если князь при смерти, он все равно найдет в себе силы выбраться из постели, чтобы продемонстрировать вечерней публике новую игрушку.

— Он ненормальный? — засмеялась дочка.

— Все мужчины ненормальные. Они никогда не вылезают из пеленок и всегда во что-то играют, — объяснила Сонька. — Князь, например, в машины.

— Ты же говорила, что его страсть — молоденькие девушки! — возразила дочка.

Мать отрицательно покачала головой.

— Не путай страсть с игрой в игрушки. Игрушку можно выбросить и купить новую. Страсть же… — Она ненадолго задумалась и со знанием дела вздохнула. — Страсть живет в человеке до тех пор, пока не уничтожит его… Вот на этом мы и постараемся поймать старого гуся.

— Он похож на гуся?

— Не знаю, посмотрим.

Они помолчали, не сводя глаз с ворот особняка. Михелина нетерпеливо затеребила мать за рукав.

— А если он не обратит на меня внимания?

— Миха… — Мать с легким укором посмотрела на нее.

— Я серьезно, мамуль.

— Сделай так, чтоб обратил, — раздраженно ответила Сонька. — Хоть под колеса бросайся! Но при этом не забывай, что ты из хорошей семьи.

— Я это помню, мамочка.

— Вот и умница.

Неожиданно со двора особняка князя Брянского донесся шум двигателя, затем за воротами ярко брызнули светом автомобильные фары и стало понятно, что Брянский готовится к выезду.

Сонька подтолкнула дочку.

— Ступай… С богом.

Михелина легко спрыгнула на землю, быстро двинулась в сторону ворот особняка. Коротко оглянувшись на мать, она пошла дальше.

Сонька видела, что дочка уже почти дошла до ворот, а князь все не выезжал. Девочка беспомощно огляделась, прикидывая, что ей предпринять; и вдруг ей в голову пришла мысль поправить шнурки на сапожках. Едва она нагнулась, как ворота особняка стали открываться.

Мать, сжав от волнения кулаки, наблюдала за происходящим.

Михелина точно рассчитала момент выезда автомобиля — оставив в покое шнурки, она быстро шагнула к воротам, — буквально в ту же секунду темноту полоснул свет фар и на девушку ринулась чудо-техника.

Вскрикнув, Михелина вскинула руки, нога у нее подвернулась, и она упала, едва не угодив под тяжелые автомобильные колеса.

Сонька видела, как резко затормозило черное как вороново крыло авто и из него выпрыгнул князь, немолодой худощавый мужчина, чем-то действительно похожий на гуся. Он бросился поднимать упавшую девушку.

Увидев его и вспомнив слова матери, девушка чуть не рассмеялась.

— Боже, — бормотал он, ставя ее на ноги. — Откуда вы, дитя? Не очень пострадали? — Он оглянулся и крикнул двум привратникам у ворот, из которых выделялся особой статью Семен: — Чего стоите, болваны?!

Те ринулись к хозяину, пытались помочь пострадавшей, нелепо суетясь и толкаясь.

— Не надо, — со слабой улыбкой попросила Михелина. — Благодарю… Извините, что так неловко получилось.

— Это вы извините меня, мадемуазель, — прервал ее князь. — Я не предполагал, что вы вдруг возникните на пути. Может, вызвать доктора?

— Спасибо, все обошлось.

— Позвольте я вас осмотрю. — Брянский окинул девушку взглядом, даже отряхнул пиджачок, потом махнул привратникам: — Чего вытаращились? Пошли вон!

Те моментально удалились, закрыв за собой ворота. Брянский снова осмотрел девушку, заглянул ей в глаза и вдруг искренне восхитился, пробормотав:

— Боже, какая прелесть…

— Что? — округлила глаза Михелина.

— Вы очаровательны, мадемуазель… Сама судьба вела вас ко мне.

— Мне пора идти, сударь.

Девушка едва сделала шаг, как князь резво придержал ее.

— Нет, это действительно судьба. Просто так я не отпущу вас.

— Меня ждут.

— Я подвезу… Пожалуйте в автомобиль.

— Нет-нет, вон пролетка. Там маменька.

— Вы живете по соседству?

— Нет, я была здесь по делам.

Князь бросил взгляд на пролетку, в которой сидела Сонька, и несколько неумело, но все же по-гусарски щелкнул каблуками.

— Позвольте представиться. Князь Александр Брянский.

— Очень приятно. — Михелина застенчиво улыбнулась, изящно протянула руку. — Анна.

Князь не сводил с девушки восхищенного взгляда.

— Почему я не видел вас раньше, Анна?

Она трогательно повела плечами.

— Не знаю… Наверное, так надо было.

— Но вы когда-нибудь ездили на автомобиле?

— Только однажды. И у меня немедленно закружилась голова.

— Значит, не на том авто ездили! — Улыбнувшись, князь показал большие желтые зубы. Он заговорил нарочито весело, желая понравиться девушке: — Мой Отелло — так я его назвал! — один из лучших в Петербурге! Догадайтесь, почему он — Отелло? Нет, вовсе не потому, что черный… Он невероятно ревнив! Почти как я! Кстати, как вам ревнивые мужчины? Я их ненавижу, но с собой справиться не могу! Так вот. Стоит мне на кого-то обратить излишнее внимание, как этот негодник либо тут же глохнет, либо выделывает такие крендели, что мне с трудом удается удержаться за рулем.

— Игрушка? — прервала его Михелина, вспомнив слова матери.

— Нет! Больше! Друг! Коварный друг! Иногда я его боюсь, иногда души не чаю. Посмотрите, какой красавец.

— Простите, — виновато улыбнулась девушка, — в следующий раз я непременно оценю достоинства вашего авто. А сейчас меня уже заждались.

— В следующий раз — это когда? — Глаза князя горели интересом. — Назначайте день и час, я в вашем распоряжении.

Михелина капризно надула губки.

— Я обязана посоветоваться с маменькой. Иначе она меня заругает.

— Но маменьки здесь нет! Примите же решение, Анна!

— Вы такой настойчивый.

— Потому что боюсь потерять вас.

— Ну хорошо. — Девушка потерла носик. — Я как-то обедала с подругой в ресторанчике неподалеку от «Англетера», мне понравилось.

— Я знаю этот ресторанчик.

— Вот там… Предположим, завтра.

— В котором часу?

— Скажем, в два пополудни. Но у меня будет очень мало времени.

— Я буду счастлив даже мгновением.

— Как вы красиво говорите, князь.

— Это не я говорю. Сердце.

— Я запомню ваши слова.

Михелина сделала ему «ручкой» и пошла вдоль забора. Князь по достоинству оценил ее сзади, довольный, сел за руль авто, дал сильный газ и, сгорбившись, помчался вдоль Фонтанки, пару раз оглянувшись на очаровательную новую знакомую.

Девушка быстро перебежала дорогу, вскочила на подножку пролетки и нырнула внутрь, крикнув извозчику:

— Пошел!

Мать крепко обняла дочь, прижала к себе.

— Я была умницей? — с улыбкой спросила Михелина.

— Все сделала правильно, хотя несколько рискованно.

— Я рассчитала все, мамуля.

— Ты рассчитала, а у меня чуть сердце не оборвалось.

— Я сама до смерти испугалась, — нервно засмеялась Михелина. — А еще больше испугался князь.

— Ты добилась встречи?

— Без этого он не хотел меня отпускать!

— Когда?

— Завтра. В ресторанчике возле «Англетера». — Дочка все еще не могла унять нервное возбуждение. — Мамочка, он так на меня смотрел. Думаю, по-настоящему влюбился.

— Это с ним случается регулярно.

— Разве в меня невозможно влюбиться? — возмутилась Михелина.

— Возможно. На пару ночей.

— Я обижусь. — Дочка надула губки, затем вдруг с интересом сообщила: — А знаешь, в нем есть что-то такое… Ну как тебе сказать? И жутковатое, и притягательное!

— Как в каждом звере.

— В звере? — переспросила Михелина и неожиданно подтвердила: — Да, он похож на зверя.

Воровка, глядя на полного господина в коротком суконном пальто, суетливо пытающегося остановить свободную пролетку, задумчиво произнесла:

— Крючок зацеплен. Теперь что дальше?

— А что мы должны сделать?

— Для начала попасть в его дом.

— Его нужно обчистить?

— Обчистить? — переспросила, усмехнувшись, Сонька. — Можно сказать и так.

На улице уже стемнело.

Пролетка выскочила на Невский и миновала Казанский собор — движение здесь стало более оживленным, потом извозчик резко свернул в широкий проезд у гостиницы «Европейская» и погнал в направлении к Дворцовому мосту.

Михелина внимательно посмотрела на мать, а та, почувствовав ее взгляд, спросила:

— Что, Миха?

— Может, заедем в театр?

— К Таббе?

— Да.

— Думаешь, она нас ждет? — с удивлением подняла брови Сонька.

— Я просто хочу ее увидеть. Издали…

— В следующий раз, — уклончиво ответила мать.

— А почему не сейчас? Театр ведь недалеко.

Сонька, стараясь быть спокойной, объяснила:

— Спектакль еще не закончился — раз…

— Подождем.

— И потом, ты же помнишь, чем все закончилось, когда мы сунулись к ней?

— Помню, — тихо ответила Михелина.

— Вот и успокойся, — ответила жестко мать. — Поумнеет сестра, тогда и встретимся.

Они замолчали. Михелина печально вздохнула, снова подняла глаза на мать и негромко произнесла:

— Она стала такой знаменитой…

— В этом балагане? Знаменитой? — возмутилась воровка. — Большего позора для матери не придумаешь.

— На нее идет публика! Почему «позора»?

— Голые задницы, дурные голоса! Мерзость! А дочка Соньки — главная обезьяна в этой мерзости! Уж лучше воровать, чем скакать в оперетте.

— Но народ-то идет!

— В зверинец тоже народ идет.

Пролетка выехала на набережную Невы, справа вонзался в небо шпиль Петропавловской крепости, чуть дальше виднелась Стрелка Васильевского острова, а слева диковинной громадой надвигался Зимний дворец.

Совсем рядом, за гранитным берегом, тяжело кружила мрачная река.

Михелина снова молча посмотрела на мать, и та с усмешкой спросила:

— Ну, что еще?

— Я хочу на нее посмотреть.

— Когда она будет выходить из театра?

— Да.

Сонька подумала, потом пожала плечами.

— Ты этого очень хочешь?

— Очень.

Мать чему-то усмехнулась и согласно кивнула.

— Пусть будет по-твоему, — и крикнула извозчику: — Едем к оперетте.

Ночь была по-осеннему теплой, безветренной. Играл в освещенном электрическими фонарями сквере духовой оркестр, степенно прогуливалась нарядная публика, проносились извозчики, поодаль сверкала огнями карусель.

Представление в театре оперетты еще не закончилось, а у служебного входа уже скопилась внушительная толпа поклонников, одетых по-вечернему.

Пролетка Соньки и Михелины стояла как раз напротив театрального входа, отсюда им хорошо было видно происходящее.

Поклонники — в основном мужчины в черных сюртуках — старались оказаться поближе ко входу, они толкались, шумели, поднимали над головами тяжелые букеты цветов.

В стороне стояли нанятые экипажи и тарантасы, сверкали начищенными боками несколько автомобилей.

Время от времени к публике выходили артисты, некоторых народ встречал цветами и аплодисментами, но толпа не расходилась — ждали выхода примы.

И вот она показалась. Это была Табба.

Михелина вцепилась в рукав Соньки.

Толпа зашумела, завизжала, в молодую артистку полетели букеты и какие-то подарки, до нее пытались дотянуться, потрогать, а она, уворачиваясь от почитателей, ослепительно улыбалась и проталкивалась к автомобилям в сопровождении двух дюжих швейцаров и трех хорошо одетых господ.

— Господа! — умоляли швейцары и мягко отстраняли обезумевших поклонников. — Господа! Дайте дорогу! Позвольте пройти! Мадемуазель Бессмертная любит вас! Она вас обожает! Господа, будьте же аккуратнее!

Наконец Табба вместе с сопровождающими добралась до одного из автомобилей. Она села в машину, царственно подняла руку и послала воздушный поцелуй беснующейся толпе.

В это время из театра выбежал молодой человек и, увидев севшую в автомобиль молодую приму, ринулся к ней!

— Мадемуазель!.. Мадемуазель Бессмертная!.. Вы же обещали! Куда же вы?

Она расхохоталась, глядя на мечущегося в толпе молодого актера, и бросила в его сторону один из букетов.

— До встречи на сцене, господин Изюмов!

Машины рванули с места, за ними тут же тронулись экипажи с возбужденными почитателями.

— Она у нас теперь мадемуазель Бессмертная, — ухмыльнулась Сонька.

— А мы?

— Мы? — Мать задумалась. — Мы всего лишь мать и дочь Блювштейн.

— А отец мой жив?

Сонька пожала плечами.

— Не думаю. Там люди долго не живут.

Михелина проследила за машиной сестры и экипажами, пока те не скрылись за поворотом, и затем, не глядя на мать, негромко и жестко произнесла:

— Я ненавижу ее.

Сонька с легкой укоризной отстранилась от нее.

— Не надо так говорить. Это все-таки твоя сестра.

— Все равно ненавижу, — повторила девушка.

Мать засмеялась и нежно прижала к себе хрупкое тельце.

— Не надо завидовать. Зависть убивает. А потом — было бы чему завидовать.

Дочка ухмыльнулась и звонко крикнула извозчику:

— Поехали!

Возле модного ресторана «Пегас» молодую приму снова встречала толпа поклонников. Она взяла несколько букетов из тех, что лежали у ног, дождалась, когда полный, маленького росточка, с жидкой русой бороденкой граф Петр Кудеяров, управлявший автомобилем, поможет ей выйти, и небрежно махнула рукой поклонникам. С другой стороны ее подхватил очаровательный, розовощекий, статный брат графа, девятнадцатилетний Константин, и они под аплодисменты направились в сверкающий зал.

Следом за ними двинулись гости, прибывшие в экипажах.

Лакеи быстро собрали оставшиеся букеты и поспешили в зал.

В ресторане уже было полно публики, оркестр играл что-то из Штрауса, кто-то обратил внимание на новых гостей и узнал приму, послышались аплодисменты.

Петр Кудеяров, бросив ревнивый взгляд на излишне расторопного младшего брата, двинулся вперед первым, отодвинув тяжелый занавес, открывающий вход в отдельный зал.

Посреди сверкающего золотом зала был накрыт изысканный стол персон на тридцать, вдоль стен стояли вышколенные официанты, ансамбль из трех скрипачей негромко наигрывал Сарасате.

Кудеяров-старший выступил вперед, низко поклонился Таббе и заговорил страстно, высокопарно:

— Очаровательная, восхитительная мадемуазель Табба! Говорить о счастье, которое нас сегодня посетило, — значит не сказать ни о чем. Вы сегодня озарили нас неземным светом таланта и прелести! Вы дивная из дивных, вы непостижимая из божественных! Мы склоняем головы перед вашей красотой и молодостью! Мы благодарим вас, что вы сочли возможным посетить сей скромный уголок!.. Милости просим, несравненная!

Столпившийся сзади народ разразился бурной овацией, бог весть откуда появился фотограф, ослепив присутствующих магниевой вспышкой.

Табба подняла руку, дождалась тишины.

— Милый граф! Поверьте, после слов, произнесенных вами, уже не стоит жить! Надо заживо лечь в золотой склепик, сложить ручки на груди и впасть в сладкий вечный сон! А я не хочу этого, господа! Я хочу жить, любить, радоваться! Я хочу быть как все!.. — Она озорно оглядела собравшихся, изящно махнула рукой: — Прошу за стол, господа!

Петр Кудеяров на лету поймал ее руку, поцеловал и повел Таббу к ее месту.

Константин шел следом, радуясь застолью, компании, предстоящей выпивке и присутствию очаровательной артистки.

Гости шумно рассаживались за столом, стараясь занять места поближе к Кудеяровым.

Петр и Константин сели возле Таббы, официанты немедленно наполнили бокалы шампанским.

— Как вы относитесь к шампанскому? — склонился к Таббе Кудеяров-младший.

— Абсолютно равнодушно, — улыбнулась она.

Константин радостно рассмеялся.

— Отлично сказано. А я вот к шампанскому пристрастен. Подчас даже излишне!

Старший брат недовольно нахмурился, бросил Константину:

— Прошу сегодня от излишеств воздержаться.

— Как прикажете, братец! — с легкой издевкой ответил тот и демонстративно отодвинул бокал. — Ради такой соседки я готов не пить сегодня вовсе!

— Соседка прежде всего моя, — через губу, капризно заметил Петр.

— Но в какой-то степени и моя. — Красивому Константину явно нравилось дразнить нерасторопного брата.

Табба улыбнулась пикировке братьев и оглядела гостей. Вдруг ее взгляд остановился на человеке, который явно отличался от этой праздной, в чем-то одинаковой, богатой публики. Неопределенного возраста — от тридцати до пятидесяти, с черными, падающими на глаза, длинными волосами, застывшим лицом и пронзительным взглядом.

Мужчина поймал взгляд девушки, некоторое время пристально смотрел на нее, затем неожиданно отвернулся и погрузился в себя.

Табба повернулась к Петру Кудеярову.

— Кто это, граф? — показала она на «черного» человека.

— А-а, — улыбнулся тот, вытирая мокрый то ли от жары, то ли от волнения лоб. — Это восходящая звезда поэзии — Марк Рокотов.

— Восходящий проходимец, — со смехом бросил Константин. — Неизвестно, откуда явился, что исповедует.

— Не слушайте его, — отмахнулся старший Кудеяров. — Костя просто завидует. Впрочем, сейчас вы сами услышите. — Он поднялся, и все затихли. — Господа! Сегодня лично для меня — день особенный. Сегодня меня посетила муза, которую я ждал многие годы. И говорить в такой вечер что-либо простыми, грешными словами невозможно! Сегодня должна говорить поэзия! Высокая поэзия! Я хочу попросить нашего молодого, но уже знаменитого… — тут граф сделал паузу, — … восходящую звезду русской поэзии Марка Рокотова прочесть то, что в данный момент рвется из его груди!

Константин наклонился к Таббе, прошептал:

— Братец, похоже, решительно потерял голову из-за вас.

— А вы? — игриво посмотрела на него артистка.

— Я? — Молодой граф пожал плечами. — Пусть это останется моей маленькой тайной.

Петр бросил недовольный взгляд в их сторону, кашлянул, сел и приготовился слушать.

В помещении стало тихо.

Рокотов зачем-то неторопливо вытер рот салфеткой, отбросил ее, не глядя, на блюдо и резко поднялся.

Поэт выбросил худую гибкую руку — и зал вдруг наполнился невероятно густым, будоражущим рокотом.

Нет, это были не просто аплодисменты… Это был взрыв эмоций, слез; гнет тайны и тоски пробуждал желание немедленно выпить, что-то говорить, доказывать, исповедоваться и обязательно плакать.

Рокотов, милостиво глядя на потрясенную публику, неторопливо раскланивался, волосы его рассыпались тяжелыми прядями, и из-под них ярко и страстно сверкали глаза поэта, временами останавливаясь на плачущей Таббе.

— Боже, — шептала она, вытирая рукой мокрые щеки. — Как все страстно и страшно… Он действительно звезда. Великая и печальная.

Публика потянулась к поэту чокаться, он милостиво принимал поздравления, кланялся, не выпуская из поля зрения очаровательную молодую актрису.

Она подняла бокал, приветствуя его, и слегка пригубила вино.

Петр извлек из кармана сюртука мягкий шелковый платок и протянул девушке.

Она вытерла лицо, виновато улыбнулась.

— Простите…

— Я вас понимаю, — прикрыл глаза граф. — Это о нашей загадочной Родине, о несчастном народе, о нас всех, заблудших и никчемных!

— А я не понимаю! — решительно возразил Константин. — Все это сентиментальные штучки, рассчитанные на слабонервных дамочек и дуреющих от пресыщенности господ! — Он взял бокал шампанского и одним махом опрокинул его.

— Извините, Табба, — виновато улыбнулся Петр, — мой брат неисправимый оптимист. Но это качество исключительно возрастное.

— Возраст — воздушный шарик, который быстро сдувается! — засмеялся Константин, взял вновь наполненный бокал и поднялся. — Господа! Позвольте пару слов, господа! Я, как и все присутствующие, глубоко почитаю ваш талант, господин Рокотов! Но я категорически не способен воспринять ваш декаданс в отношении моей великой Родины! К чему стенания, вызывающие слезы и истерику? Почему мы видим в русской истории только «веревку, пулю и каторгу»?! Почему мы упиваемся мраком и безысходностью, словно стоим на краю пропасти?! К чертям нытье! К чертям растерянность! К чертям всяких юродивых вроде Гришки Распутина, дурачащих народ! Мы — великая страна! Мы — талантливый народ! У нас невиданные перспективы! Не ныть, не порочить, а любить свое отечество! Любить, как мы любим женщину! Как, к примеру, эту восхитительную молодую особу, от которой невозможно отвести глаз! Которую хочется целовать, целовать, целовать!

Константин лихо опрокинул бокал, поставил его на стол и неожиданно проделал то, чего никто не ожидал от него. Взяв Таббу за подбородок, он развернул девушку к себе и вдруг впился губами в ее губы.

Наступила тишина, кто-то робко попытался поаплодировать.

Поцелуй длился довольно долго. Затем Константин выпрямился, обведя взглядом победителя публику и ловя неуверенные аплодисменты, и в этот момент Табба изо всех ударила его по лицу.

— Негодяй! — Она схватила со спинки стула свою легкую шаль и, ни на кого не глядя, бросилась к выходу.

— Ты нахал, брат, — негромко произнес бледный и еще более вспотевший Петр и тут же бросился следом за Таббой.

Табба, провожаемая удивленными взглядами публики, покинула фойе ресторана и побежала вдоль каретного ряда, размахивая рукой.

— Извозчик!.. — Лицо ее было мокро от слез. — Сюда! Пожалуйста!

К ней бросилось сразу несколько извозчиков.

— Куда желает барыня?!

— Куда прикажете?

— К вашим услугам, мадемуазель!

Девушка, подобрав подол платья, уже направилась было к пролетке, когда ей наперерез выбежал князь Петр Кудеяров и с разбега рухнул перед ней на колени.

— Умоляю! Бога ради, простите! Это недоразумение, глупость! — Он принялся хватать ее за руки, за одежду. — Табба, дорогая, простите! Умоляю, вернитесь!

Она оттолкнула его.

— Я вам, господа, не дама полусвета! Ищите подобных в других заведениях!

— Все в растерянности, мадемуазель! В шоке! Костя не находит себе места! Он раскаивается! Искренне раскаивается!

Неожиданно сбоку возник Константин собственной персоной и тоже упал на колени.

— Клянусь, раскаиваюсь! Виноват. Сам не понимаю, как это получилось. Есть желание, пристрелите! Я готов. Хоть сейчас вынесу револьвер!

— Я лично пристрелю тебя, пьяная сволочь!

— Пристрели, брат. Прошу тебя! Готов лежать здесь трупом, лишь бы прелестная мадемуазель Бессмертная вернулась в общество!

Извозчики, посетители ресторана и прохожие с улыбкой наблюдали за происходящим.

— Для начала я изобью тебя, негодяй! — Хмельной Петр то ли в шутку, то ли всерьез стал колотить склонившего голову брата. — Как ты мог такое себе позволить? Поцеловать при всех девушку, от которой я без ума?!

— Но я, брат, тоже без ума! — вскричал тот и стал целовать подол платья артистки. — Как же мы будем жить, безумные?

— Жить будет один, второй же сойдет с ума от горя и тоски!

Кудеяровы обхватили друг друга за плечи и стали дурачась плакать, утешая и жалея друг друга.

Таббе от их хмельного шутовства становилось все веселее, она присела перед ними на корточки и стала гладить по головам, затем помогла подняться и под аплодисменты зевак повела их в ресторан.

Публика в ресторане встретила появление Таббы и Кудеяровых громкими приветствиями, девушку проводили к ее месту, рядом с ней уселись братья в испачканной дорожной пылью одежде.

Табба подняла глаза и тут же натолкнулась на горящий взгляд Рокотова. Он едва заметно усмехнулся ей и приподнял бокал.

Молодая артистка ответила тем же.

К ней наклонился Константин, хмельно дыхнув в лицо:

— Вы простили меня?

Она кокетливо опустила глаза.

— Считайте, что простила.

— Константин… Дорогой брат Костя, — потянулся к нему Петр. — Больше ни слова… Сидишь и молчишь. Понял?.. Весь вечер.

— Как скажешь, брат.

Неожиданно Табба заметила на соседнем кресле золотые, усыпанные бриллиантами часики, выпавшие из кармана Константина. Она с испугом отвела глаза, бессмысленно кому-то улыбаясь.

Часики блестели, манили… Публика поднимала тосты, шутила, смеялась, а Табба все не решалась что-либо сделать с часами.

Наконец она незаметно опустила руку и мягко прикрыла их ладошкой.

Снова поднялся под аплодисменты хмельной публики Рокотов и, не сводя глаз с прелестной молодой артистки, стал читать:

Табба взглянула на младшего Кудеярова, сосредоточенно накладывающего закуску в свою тарелку, и коснулась его локтя.

— Ваши часы, граф, — и приподняла ладонь.

Улицы опустели, полная, сочная луна выкатилась на небо, отбил время колокол на пожарной каланче, изредка по улице с гулким цокотом проносились пролетки — город спал.

Время было далеко за полночь, в банкетном зале веселье катилось к концу, публика пребывала в хмельном, шумном состоянии — кто-то с кем-то отчаянно спорил, кто-то затягивал русскую народную, а кто-то спал, горько уронив голову на стол.

Табба также была довольно пьяна. Она, положив руки на плечи Петра Кудеярова, нежно заглядывала в его глаза и слушала непрекращающиеся речи.

— Вы грезите туманными снами о большой и чистой любви, — говорил граф, теребя жидкую бороденку. — Грезите! И не допускаете мысли, что подобная любовь существует. А она есть. Она бьется… трепещет рядом с вами! Неужели вы не слышите, как вопиет и замирает мое несчастное сердце?! Неужели вы, будучи тонкой и чувственной особой, не способны сострадать одинокому, отчаявшемуся господину. Я, милая девушка, ради вас готов на все! Кричать на весь мир о безответной любви! Немедленно предложить руку и сердце! А если прикажете, могу даже решиться на крайний, смертельный шаг! Погибну! Пущу пулю в сердце! Приму яд! Сделайте милость — прикажите, и я тут же исполню вашу волю!

Табба краем глаза видела Рокотова, порочно красивого и таинственного, снисходительно слушающего какого-то сухопарого господина с фанатично горящими глазами, но, почувствовав на себе его взгляд, рассеянно усмехнулась графу.

— Вот! Вы усмехаетесь? — печально заметил Кудеяров. — Усмехаетесь — значит, не верите. И какой смысл жить после этого? К чему стремиться? На что надеяться?

К нему сзади подошел младший брат и обнял его, бесцеремонно сбросив руки девушки с плеч.

— Надеяться, брат, надо только на себя! Не верь сладким словам, не принимай всерьез томные взгляды, не ищи утешения в лживых поцелуях и объятьях. Все ложь и суета! Все мимолетно и тщетно!

Петр вдруг стал пьяно, отчаянно плакать, тычась в грудь Константина, а тот гладил его по лысоватой голове и бормотал, будто утешал младенца:

— Нуте, нуте, родной… Нуте, маленький. Все отменно и просто замечательно… Сегодня худо, а проснешься и — слава Богу! Давай-ка, брат, слезки вытру.

Константин размазывал слезы по розовым щекам старшего брата, а тот все никак не мог успокоиться и жаловался:

— Но я люблю… Кирюша, люблю… Смертельно и безответно.

— Ну и хорошо. Ну и славно… Разве же может человек жить без любви? Тем более безответной!

Табба неожиданно увидела вошедшего в зал изрядно пьяного артиста их театра Изюмова. Он стоял в дверях, нагловато и по-хмельному недоуменно оглядывая присутствующих.

Табба, оставив занятых друг другом братьев Кудеяровых, решительно поднялась и направилась к незваному визитеру.

Изюмов вдруг увидел ее, дурашливо обрадовался, раскинул руки и сделал пару неуверенных шагов навстречу.

— Мадемуазель… А я как раз вас ищу! Какое счастье!

— Зачем вы явились сюда? — с нескрываемой злостью спросила артистка. — По какому праву вы меня преследуете?

— По праву исключительной влюбленности. — Изюмов был откровенно счастлив. — А для храбрости слегка выпив!

— Сейчас же исчезните и больше не смейте меня смущать!

— Это никак не в моих силах!

— Послушайте, вы… Завтра же я пожалуюсь в дирекцию и вас выгонят из театра!

— Пусть даже выгонят, я все равно не в силах оставить вас!

— Немедленно покиньте это заведение!

— Только вместе с вами!

Табба беспомощно огляделась: братья Кудеяровы, окончательно забыв о любви, слезах и предмете воздыханий, тянулись к бутылкам и о чем-то спорили.

Она, слегка пошатываясь и гордо подняв голову, направилась к выходу. Изюмов не отставал.

— Милая, желанная! Я провожу вас!

Девушка передала номерок пожилому швейцару с медалями, выхватила у него легкую шубку и бросилась к парадным дверям.

— Госпожа Бессмертная, куда же вы? На улице ночь! Это невозможно, сударыня! — воскликнул Изюмов, торопя швейцара со своим номерком: — Шевелись, милейший! — И снова обращаясь к девушке: — Умоляю, я мигом!

Неожиданно Табба налетела в дверях на какого-то господина и, подняв глаза, увидела поэта Рокотова.

Он спокойно смотрел на нее.

— У вас что-нибудь случилось, мадемуазель? — бархатным голосом произнес он. — Вас кто-то обидел? Вы поссорились?

— Нет-нет… Ничего особенного. — Артистка неожиданно оробела и как-то по-детски сжалась. — Просто утром надо пораньше в театр… Репетиция.

— Позволите проводить вас?

— Не знаю. Не знаю… — Табба оглянулась в сторону замершего Изюмова и зло бросила ему: — Не опоздайте на репетицию, сударь! — И тут же решительно кивнула Рокотову: — Проводите, если возможно. Так лучше будет.

Рокотов открыл перед ней дверь, оглянулся на переминающегося с ноги на ногу молодого артиста и негромко посоветовал:

— Ступайте спать, сударь. А то ведь проспите репетицию и вам же будет худо.

* * *

Табба снимала квартиру в доходном доме на Васильевском острове, путь до нее занимал не менее получаса.

Пролетка неслась по темному пустому городу, актриса и Рокотов сидели вплотную друг к другу. Поэт держал девушку за руку, несильно сжимая ее. Оба молчали.

Лишь однажды поэт склонился к девушке и полушепотом спросил:

— Вы дрожите… От прохлады или вас напугал пьяный господин?

— Не знаю, — пожала она плечами. — Наверное, и то, и другое.

— А он кто? Действительно ваш коллега?

— Коллега… Сумасшедший коллега. Я устала от него. Манерен, глуп, дурно театрален! У него даже речь как у персонажей из Островского!

— Хотите, я его пристрелю? — то ли в шутку, то ли всерьез спросил Рокотов.

Она испуганно взглянула на него.

— Вы на это способны?

— Я на все способен, — загадочно ответил он, затем добавил: — Ради вас.

Поэт осторожно приобнял ее, прижал к груди, стал гладить рукой по шубке, жалея и успокаивая.

Неожиданно спросил:

— Почему вы отдали графу часики?

— Какие часики? — повернулась к нему актриса.

— Часики графа. Вы вначале накрыли их ладошкой, потом все-таки решили вернуть Константину.

— Вам показалась, — резко ответила Табба. — Вам все показалось. И не говорите больше глупостей.

— Прошу прощения.

Миновали Дворцовый мост, поехали в сторону Васильевского острова, и наконец пролетка остановилась.

— Я провожу вас? — негромко спросил поэт, не отпуская руку девушки.

— Нет, я сама, — нервно ответила Табба.

— Вы не хотите попить со мной кофе?

— Как-нибудь в другой раз. — В голосе девушки прозвучала неуверенность.

Неожиданно Рокотов властно взял руками ее лицо и стал целовать — без стеснения, жадно, страстно.

Табба в какой-то миг коротко оттолкнула его, затем издала звук, похожий на стон, и ответила таким же искренним и ненасытным поцелуем.

Они целовались довольно долго. Поэт не отпускал девушку, заставляя ее задыхаться, едва не терять сознание.

Табба вдруг пришла в себя, словно очнувшись, испуганно и трезво взглянула на мужчину, с силой ударила его кулачками в грудь и рванула на себя дверцу.

— Не смейте!.. Не смейте же!

Поэт не стал преследовать ее, из пролетки он наблюдал, как Табба бежит, мелькая в редких лучах электрического света и кутаясь в воротник пальто.

Перед парадным она остановилась, резко оглянулась и скрылась за дверью.

Рокотов закутался в полы длинного драпового пальто и крикнул извозчику:

— На Мойку!

Табба поднялась на свой этаж, торопливо, словно за нею гнались, подошла к своему номеру и толкнула дверь.

Катенька, молоденькая прелестная прислуга, не спала, ожидая хозяйку. Увидев чем-то испуганную Таббу, она бросилась к ней.

— Что-то стряслось, барыня?

Та, не ответив, позволила снять с себя шубку и опустилась в кресло.

Катенька продолжала стоять, не сводя с нее глаз.

— Он меня погубит, — произнесла, почти не разжимая губ, Табба.

— Кто? — едва слышно спросила прислуга, приложив ладонь к губам.

Табба подняла на нее глаза и так же негромко произнесла:

— Я, похоже, влюбилась, Катенька.

— И слава Богу, — перекрестилась та. — Давно уж пора. Человек хотя бы хороший?

Актриса подняла на нее глаза.

— Черный. Я его боюсь.

— Свят, свят, — перекрестилась опять прислуга. — Так зачем он вам нужен? Бегите от него.

— Не могу, — усмехнулась Табба. — Первый раз увидела — и будто магнитом прихватило.

Катенька опустилась на корточки, заглянула Таббе в глаза.

— А может, все это ваши фантазии, барыня?

— Не знаю, — ответила тихо девушка и снова повторила: — Не знаю. Посмотрим. Приготовь мне кофе.

Недалеко от гостиницы «Англетер», за Исаакиевским собором, располагался тот самый ресторан под шатрами, где была назначена встреча Михелины и князя Брянского.

В ближнем сквере под присмотром мамаш и гувернанток шумно играла детвора, здесь же на отдельных скамейках заводили нежные знакомства молодые люди, а из модного ресторанчика доносились звуки фортепиано.

В ресторане за крайним столом сидела Сонька.

Шляпка, изящное пальто, легкий зонт, изысканные туфельки, мягкие, неторопливые манеры, высокомерный взгляд — все это подчеркивало породу, принадлежность дамы к аристократическим кругам.

Она неспешно попивала чай из фарфоровой чашки и листала какую-то газету, не сводя глаз с Михелины, сидящей за несколько столиков от нее и весело беседующей с князем.

Князь приехал точно к назначенному времени, за оградкой ресторана стоял его черный, похожий на дельфина, сверкающий автомобиль.

Пара — Михелина и Александр Брянский — о чем-то легко и непринужденно болтали и смеялись, причем князь отнюдь не стеснялся в выражении своих чувств к новой знакомой и нежно улыбался, поглаживал ее руку сухими длинными пальцами, иногда даже целовал тонкую девичью кисть в изящной перчатке.

Дочь почувствовала взгляд матери и непринужденно оглянулась — на короткий миг они встретились глазами, и Михелина продолжила милое кокетство с седовласым мужчиной.

Мать наблюдала очевидную состоятельность собеседника дочери — дорогие перстни на руках, трость с набалдашником из драгоценных камней, плотный бумажник, который господин пару раз неспешно извлекал из внутреннего кармана автомобильной кожаной тужурки, расплачиваясь за очередной заказ, — и в ней срабатывал ее давний цепкий инстинкт.

Сонька отчаянно гасила его в себе, тем не менее глаза ее ловили каждое движение княжеских пальцев с тяжелыми перстнями, прослеживая путь плотного бумажника от кармана на стол и обратно.

Неожиданно она увидела, что дочка встала из-за стола и направилась в сторону туалетных комнат в дальнем углу зала. Мужчина с откровенной животной заинтересованностью проследил за красивой фигурой девушки, жестом подозвал к себе ловкого официанта, снова извлек из кармана бумажник и вынул оттуда крупную купюру, делая серьезный заказ для столь привлекательной молодой особы.

И Сонька вдруг решилась.

Оставив на столе деньги за чай, она поднялась и не спеша направилась через зал к выходу.

Михелина остановилась перед дамской комнатой и, не понимая действий матери, капризно пожала плечиками.

Брянский по-своему понял замешательство девушки — он с некоторым недоумением поднялся и направился в сторону туалетных комнат, пытаясь понять, что происходит.

Сонька двигалась ему навстречу.

В какой-то момент она «зазевалась», отвлекаясь на что-то несущественное, и с размаху налетела на князя, уронив на пол сразу все — сумочку, зонт и даже шляпку.

— Простите, мадам! — подхватил ее князь. — Великодушно простите!

— Ничего страшного. — Сонька пренебрежительно отстранила его от себя, в мгновение ока выудив из кармана бумажник. — В следующий раз будьте повнимательней, сударь.

— Я случайно.

— Надеюсь.

Он принялся помогать даме собирать вещи, а к ним быстро подошла Михелина и озабоченно поинтересовалась:

— Что случилось, Александр?

— Вот, — несколько смущенно показал тот на Соньку, — по неосмотрительности столкнулись. — И снова извинился перед ней: — Простите, мадам.

— Прощаю. — Она сложила вещи в сумочку, надела шляпку и с высокомерной издевкой улыбнулась. — Прощаю прежде всего ради вашей прелестной дочери.

— Дочери?! — удивленно вскрикнула Михелина. — Я не его дочь!

— А кто же вы? — Сонька продолжала улыбаться.

Девушка с кокетливой надеждой взглянула на господина.

— Александр, кто я вам?

Глаза князя стали вдруг колюче-насмешливыми, он нагловато хмыкнул.

— Пока еще не знаю, Анна.

Михелина вспыхнула, будто получила пощечину.

— И как скоро, князь, вы определитесь?

— Буквально после нескольких встреч, мадемуазель.

— Любопытно… — Девушка медленно повернулась к Соньке, холодно пояснив: — Господин — известный в городе ловелас, а я его очередная знакомая, мадам, — и тут же повернулась к Брянскому: — Вас устраивает такой ответ, князь?

Сделав перед Сонькой легкий книксен, она с высоко поднятой головой направилась к своему столику.

Александр проводил ее слегка ошалевшим взглядом и посмотрел на Соньку.

— Я могу идти?

— Конечно, — насмешливо ответила та, — ваша спутница ждет вас, — и не спеша, с достоинством пошла к выходу.

Князь вернулся к Михелине, сел за стол и жестко произнес:

— Вы поставили меня в неловкое положение, Анна.

— Чем же? — Она холодно смотрела на него.

— Вашими словами… С чего вы взяли, что я известный ловелас?

— А разве не так?

— Вы видите меня второй раз. И вдруг такие суждения да еще в присутствии некоей дамы!

— Вы, князь, также видите меня второй раз, но уже представили как публичную девицу. И тоже в присутствии некоей дамы.

— Публичную девицу?

— Да, именно так…

— Неожиданный упрек.

Они смотрели в упор друг на друга, будто проверяя, кто дрогнет первым.

— Вы желаете моих извинений? — произнес наконец князь.

— Я желаю уйти. — Щеки девушки горели, она махнула официанту: — Подойди, любезный.

Александр жестом остановил официанта и тут же перехватил изящную руку девушки.

— Простите меня. Мои слова не были продиктованы злым умыслом — глупостью, дурным настроением, но никак не желанием оскорбить вас.

Михелина молчала, глядя куда-то в сторону.

Князь попытался заглянуть ей в глаза.

— Я бы желал, чтобы вы меня простили. Я искуплю свою вину.

— Хотите правду? — выдержав паузу, спросила девушка.

— Очень.

— Я бы немедленно покинула вас. Если бы не…

— Если бы не что?..

— Если бы не понимала, что потом буду горько сожалеть об этом. Думаю, мой максимализм объясняется моим возрастом.

Александр откинулся на спинку плетеного стула.

— Рискую получить по физиономии, но… вам сколько лет, мадемуазель?

Михелина улыбнулась.

— Узнаете, сбежите.

— Нет, теперь я определенно не сбегу.

Девушка поковыряла пальчиком скатерть на столе, подняла на князя глаза.

— Пятнадцать.

Повисло молчание, потом мужчина совершенно искренне переспросил:

— Вам только пятнадцать лет?

— Хотите сказать, что выгляжу старше? — засмеялась Михелина.

— Нет… Вы выглядите еще более юной. — Князь сжал ее кисть в лайковой перчатке. — Не откажите прокатиться со мной на авто. В порядке компенсации.

Михелина мягко провела ладонью по его плечу.

— Я вам говорила — от езды на авто у меня кружится голова.

— Я буду крайне осмотрителен.

— Обещаете?

— Конечно.

— Но только совсем недолго. Всего один раз вокруг Исаакия.

— Как прикажете.

Михелина послушно проследовала за князем следом к автомобилю, заметив мать, прогуливающуюся возле «Англетера», легко и весело поставила ногу на подножку автомобиля.

— Я готова!

Александр помог девушке сесть, уверенно завел машину, и авто тронулось к места.

— Один круг! — прокричала Михелина сквозь грохот машины. — У меня уже кружится голова!

— Как прикажете! — бросил на нее взгляд Брянский. — Но рекомендую все же привыкать к скорости!

— В следующий раз!.. К хорошему надо привыкать постепенно!

Автомобиль несся с непривычной для питерской публики скоростью, народ оглядывался, замирал, указывал вслед пальцем, извозчики нахлестывали лошадей, стараясь не отстать от чудо-техники. Михелина хохотала и игриво била автоводителя по плечу.

— Пожалуйста!.. Прошу вас! Не гоните так быстро! Это невозможно! Остановите, умоляю!

Александр сбросил скорость, авто довольно плавно подрулило к тротуару. Девушка, потирая пальцами виски, пожелала было покинуть машину, но голова закружилась, и она беспомощно взглянула на водителя.

— Помогите же…

Он выбрался из машины и подал Михелине руку. Она постояла какое-то время, держась за рукав тужурки князя, потом слабо улыбнулась.

— Благодарю, — и рассеянно поинтересовалась: — Мне в какую сторону?

— Мне, мадемуазель, неизвестно. Позвольте, я остановлю для вас извозчика?

— Нет-нет… Я сама. Вначале пройдусь, затем возьму извозчика.

Михелина неуверенным шагом пошла прочь, Александр догнал ее.

— Вы уходите?

— Да, мне пора.

— Я вас провожу.

— Нет, благодарю, я прогуляюсь.

— Но мы не условились о встрече!.. Я бы желал продолжить наши беседы!

— Вы не разочарованы мной?

— Скорее, напротив. — Брянский не сводил с девушки глаз.

Она беспомощно улыбнулась.

— В воскресенье. В это же время и в этом ресторане.

— Я буду ждать, Анна.

Она неуверенно пошла прочь, а князь, провожая ее взглядом внимательным и изучающим, негромко крикнул вслед:

— До завтра!

Она не оглянулась, только устало махнула рукой и продолжила путь.

Завернув за ближайший угол, она увидела, что Александр уже оседлал своего «железного коня» и помчался дальше. Забыв вдруг о своей слабости, девушка выпрямилась и заторопилась на поиски матери.

Сонька стояла возле того ресторанчика, где недавно пила чай, когда увидела спешащую к ней дочь, и рукой подала ей знак.

Михелина подошла и с нескрываемым раздражением негромко спросила:

— Мамочка, что за фокусы?.. Я ничего не поняла. Чего ты вдруг вскочила?

Мать молчала, с загадочной улыбкой глядя на нее.

— Ты меня с ним чуть не поссорила! — заявила дочка.

Сонька приоткрыла сумочку, показала бумажник князя.

Глаза Михелины округлились.

— Как ты успела?

Матери стало вдруг весело.

— Сонька Золотая Ручка.

— А вдруг попалась бы?!

— Он был слишком увлечен тобой, дочь.

— Сколько там?

— Достаточно. — Сонька огляделась. — Надо уходить!

Они сделали всего несколько шагов и вдруг услышали рев приближающегося авто. Это был князь Брянский. Его автомобиль мчался прямо к ресторанчику.

Михелина от страха приложила ладошку ко рту.

— Что делать?

Мать решительно взяла ее за руку, шагнула к крайнему столику и жестко приказала:

— Сидеть здесь!

Дочка в оцепенении опустилась на стул.

Князь уже выбирался из авто, явно собираясь направиться в ресторан.

— Сейчас он нас увидит, — прошептала Михелина.

— Я выронила бумажник, — раздельно пояснила мать.

— Какой бумажник?

— Свой бумажник. Потеряла… Теперь ищу.

— А я почему здесь?

— Задержала. Как свидетельницу! — бросила воровка и быстро пошла к официанту: — Любезный!

Тот немедленно подошел к ней, и Сонька довольно громко, почти скандально заявила:

— Вы должны были видеть, как некоторое время тому некий господин едва не сбил меня с ног!

— Да, мадам, — ответил официант, — я наблюдал это.

— Я выронила все! В том числе бумажник. В нем была приличная сумма!

— Я этого не видел.

— Но видела девушка! — показала Сонька на Михелину. — Именно она была с тем самым господином.

В это время в ресторан быстро вошел Александр, и официант увидел его.

— А вот и он, тот самый господин! — Он бегом направился к нему. — Сударь, здесь мадам с претензией… У нее пропал бумажник. С деньгами!

Брянский, бледный и решительный, остановился.

— Бумажник с деньгами? — Он направился к Соньке: — У вас пропал бумажник, мадам?

Она с раздражением взглянула на него.

— Почему я должна перед вами объясняться?

— Вы сказали этому человеку, будто у вас пропал бумажник?

— Да, — подтвердила она, — после того как вы едва не сбили меня с ног!

От возмущения Александр не сразу нашелся что ответить.

— То есть вы хотите сказать, что я… украл у вас бумажник?

— Я этого не сказала. Я сказала, что не обнаружила его после столкновения с вами. Поэтому сочла необходимым вернуться сюда!

Князь пожевал губами, после чего язвительно сообщил:

— К вашему сведению, сударыня, у меня тоже… после столкновения с вами… пропал бумажник. С очень приличной суммой!

Сонька даже отступила назад.

— Вы хотите сказать…

— Я ничего не хочу сказать. У меня пропали деньги, и я тоже вернулся сюда, чтобы разобраться с этим приключением!

Официанты и немногочисленные посетители с интересом наблюдали за происходящим.

— Я задержала вашу спутницу! — пошла в атаку Сонька.

— Какую спутницу? — не понял князь.

— Очаровательную девушку, с который вы укатили на авто, — женщина указала на сидевшую за столом Михелину. — Надеюсь, она даст в полиции соответствующие свидетельские показания!

Крайне удивленный, Александр, увидев девушку, направился к ней. Она тихо плакала, растирая кулачком слезы на щеках.

— Как вы здесь оказались? — Он присел рядом.

— Я спешила к маменьке по этой улице, и вдруг эта госпожа задержала меня, — всхлипывая, ответила Михелина. — Сказала, что у нее пропал бумажник и я почему-то должна буду отправиться в полицию… Как какая-то свидетельница.

Сонька стояла рядом, с усмешкой наблюдая за их разговором.

Александр повернулся к ней.

— Вы задержали ни в чем не повинную девушку.

— У меня пропали деньги. И чтобы не выглядеть аферисткой, я вынуждена представить свидетельницу.

Раздосадованный Брянский машинально полез в карман за бумажником, вспомнил, что его там нет, и тихо чертыхнулся.

— Сколько вы потеряли денег?

— Вы намерены их вернуть? — насмешливо поинтересовалась женщина.

— Да, я компенсирую вашу потерю. Сколько?

— Точную сумму назвать не могу… что-то около двухсот рублей.

— Двухсот? — опешил князь.

— Для вас это значительная сумма, князь?

— Да уж не маленькая.

— Полагаю, случайные девицы вам обходятся дороже.

Александр хотел что-то ответить, но с раздражением полез в узкий кармашек тужурки, извлек оттуда визитницу, протянул визитку Соньке.

— Жду вас в любое удобное время. — Он присел к продолжающей плакать Михелине. — Все уладилось… Успокойтесь. Мы с дамой все разрешили. — Он заглянул ей в глаза. — Ну, детка?.. Ну, улыбнулись.

Воровка сунула визитку в сумочку и, не попрощавшись, покинула ресторан.

Михелина вытерла мокрые щеки и улыбнулась.

— Вы, князь, воистину добрый человек.

— А вы воистину прелестны. — Довольный собственным поступком, Брянский легонько приобнял девушку, поинтересовался: — Чего-нибудь желаете?

Девушка весело, сквозь вновь нахлынувшие слезы, совсем по-детски рассмеялась.

— Но у вас же нет денег, князь!

— Действительно, — вспомнил тот.

— Позвольте, я за вас заплачу? Заказывайте.

— Простите, нет… Я не привык, чтобы за меня платили женщины.

Девушка вскинула бровки.

— Но мы ведь друзья! Разве не так?

— Все верно. Тем не менее в некоторых вопросах я остаюсь консерватором. — И князь вдруг предложил: — А не желаете ли посетить мое жилище, Анна?

Михелина отодвинулась от Брянского, мгновенно став серьезной.

— Князь, — укоризненно произнесла она, — я же сказала, мне всего лишь пятнадцать лет. Мне не пристало ходить в гости к взрослым незнакомым мужчинам.

Он приложил руки к груди.

— Я не желал вас обидеть… Я крайне редко приглашаю к себе незнакомых людей. Тем более женщин… И поверьте, никакого подвоха в моем приглашении нет. Я взрослый, ответственный господин, Анна… — Он извлек из визитницы карточку. — Если решитесь, сообщите мне по телефону.

Она приняла визитку, помолчала, смущенно улыбнулась.

— Хорошо, князь, я подумаю, — и протянула руку для поцелуя.

Был полдень. За окном плескалась закованная в гранит Нева, до слуха доносился привычный шум улицы — перезвон колоколов ближнего храма, выкрики продавцов свежего хлеба, фырканье лошадей, цокот копыт по брусчатке.

Михелина, одетая в легкую с кружевами ночную сорочку, валялась на кушетке с каким-то модным журналом, мать сидела за туалетным столиком и приводила в порядок лицо.

В столовой, гремя тарелками и чашками, накрывала завтрак горничная Ольга, неповоротливая и как всегда чем-то недовольная.

Неожиданно с улицы донеслись какие-то возгласы, словно кого-то били, после чего раздался пронзительный женский визг, заглушаемый длинным свистком то ли дворника, то ли полицейского.

— Что это? — насторожилась Михелина.

Первой поглазеть на происходящее к окну побежала горничная. Сонька, оставив свое занятие, встала за широкой спиной Слона.

Дочка замерла рядом.

Внизу, прямо под окнами их дома, человек пять мужиков в картузах, в черных сорочках и сюртуках, окружили пожилую пару — мужчину и женщину. Они остервенело лупили женщину, а та, закрывая лицо, отчаянно кричала. Мужчина попытался обороняться от нападавших, но они повалили его на землю и стали избивать тяжелыми сапогами.

Иудейская кипа свалилась с головы мужчины, он пытался дотянуться до нее, но удары сыпались со всех сторон и ему оставалось только одно — закрывать лицо руками.

Рядом изо всех сил дул в свисток дворник-татарин, издали слышались трели бегущих к месту происшествия полицейских, и мужики, избивавшие еврея, бросились врассыпную в ближайшие подворотни и арки.

Женщина кричала и плакала, пытаясь поднять с земли избитого мужа.

— За что их? — шепотом спросила Михелина.

Сонька приобняла ее, усмехнулась.

— За то, что они другие.

— За то, что шибко умные! — мрачно заметила горничная.

— Умные — это плохо? — удивилась девушка.

— Смотря для кого. Вот для них — плохо. Потому как надо знать свое место!

— Не смей болтать! — резко сказала Слону Сонька. — Пошла отсюда!

— Своих жалко? — ухмыльнулась та.

— Я вышвырну тебя! Сегодня же!

— Эка заговорила, Сонька, — ухмыльнулась Ольга. — А ведь изображаешь доброту.

— Потому что ты хамка! Ненавижу хамов!

— Так ведь в такой стране живешь. Меня выгонишь, другая заявится. Шило — на мыло.

Горничная с достоинством ушла на кухню, бормоча «Боже, царя храни…», а мать увела дочь от окна, усадила рядом и обняла.

— Знаешь, я никогда так не боялась, как теперь.

— Они били евреев, — сказала дочь, глядя ей в глаза.

— Сейчас били евреев, завтра начнут бить всех подряд. Время такое.

— И страна… Уедем отсюда.

— Куда?

— Подальше.

Сонька помолчала, пожала плечами.

— Уезжать некуда. Всюду одно и то же… — Она улыбнулась, нежно поцеловала дочку в голову. — Потом с нашей работой, Миха, далеко не уедешь. Рано или поздно поймают.

Михелина заглянула матери в глаза.

— А когда мы перестанем воровать?

— Как только справимся с князем. — Воровка оставила дочку, снова уселась за туалетный столик. — Звони ему.

— А что я скажу?

— Назначь время визита.

— Кушать готово, господа! — с насмешкой крикнула из столовой Слон. — Когда подавать?

— Подожди! — отмахнулась Сонька.

— Она — гадина… — шепотом произнесла Михелина. — Ненавидит нас. Почему ты терпишь ее?

— Потому что она тоже воровка.

— Ну и что?

— Ей не на что жить.

— Пусть идет баржи грузить! Она вон какая здоровая!

— Не возьмут. Она с «волчьим билетом»! — с раздражением ответила мать.

— Почему?

— Тебя это не касается.

— Касается! Она живет с нами. Она кого-нибудь убила?

— Я вот никого не убивала, а все равно полиция сидит у меня на хвосте!

— Она нас когда-нибудь отравит! Или покалечит! Выгони ее!

— Разберусь, — жестко ответила мать и напомнила: — Князю звони. Назначь время визита.

— Может, сначала ты? У тебя же есть его визитка!

— Ты все разнюхай, а я уже потом позвоню.

Михелина подошла к матери, обняла ее сзади.

— А если бриллиант мы оставим себе? Никто ведь не узнает.

Сонька покачала головой.

— Сначала бриллиант нужно украсть…

— Украдем.

— Потом — камень этот нехороший.

— Князь живет с ним, и ничего с ним не случается.

— Случится… А в-третьих, детка, запомни — у своих воровать грех. — Сонька отстранила от себя дочку и кивнула в сторону телефонного аппарата. — Звони и не говори больше глупости.

Михелина взяла визитку, нехотя подошла к телефону, сняла трубку и набрала номер.

Сначала повисла пауза, потом пошли гудки, но трубку не брали. Девушка хотела было повесить трубку, и в это время мужской голос ответил:

— Князь Брянский слушает.

Михелина на какой-то миг растерялась, затем кокетливо произнесла:

— Здравствуйте, князь. Это Анна.