Сонька сидела на мягком пуфике возле диванчика, внимательно слушала рассказ девочки.

— Мамочка болела совсем недолго, умерла сразу, вдруг. И я осталась одна…

— С папой, — подсказала воровка.

— Да, с папой… Но все равно одна. Отец живет своей жизнью и часто просто забывает обо мне. Вначале сильно пил, и я боялась по ночам оставаться одна. Он ходил по всем комнатам, кричал и плакал… Разогнал почти всю прислугу. Жадный стал… временами жестокий… стал бить меня. — Девочка вытерла ладошкой повлажневшие глаза, попыталась усмехнуться. — Простите… — Вытащила из кармана платочек, высморкалась. — Вам, наверно, неинтересно?

— Почему же? — возразила Сонька. — У меня ведь тоже дочь.

— Ну да, — согласилась Анастасия и снова виновато усмехнулась. — Потерпите, я ведь ни с кем здесь не разговариваю. Здесь все чужие… А с вами… с вами, наверно, потому, что, возможно, больше не увижу вас.

— Кто знает?

— Да, кто знает… — согласилась по-взрослому Анастасия. Помолчала, нежно улыбнулась. — Мне понравилась ваша Анна. С нею я бы хотела дружить.

— Она также нравится и князю.

— Это плохо. Он ведь хочет от нее одного… Вы знаете, чего он хочет?

Женщина прикрыла глаза, кивнула.

— Знаю. Потому я здесь.

— Вы должны запретить ей у нас бывать!

— Конечно запрещу. Но тогда ты больше ее не увидишь!

В глазах девочки промелькнул испуг, после чего она твердо заявила:

— Увижу. Я давно хочу сбежать от отца.

— Это сложно и не нужно, — заметила воровка. — Бродячая жизнь не для вас.

Анастасия подумала, по-взрослому вздохнула.

— Наверное… Но Анна все равно не должна сюда больше приходить! Объясните это ей!

Сонька усмехнулась.

— Я-то объясню. Но вначале мне надо выбраться отсюда.

Глаза девочки вдруг загорелись.

— Я знаю, как это сделать!.. Я сама часто так выскальзываю из дома, и никто не замечает! — Она встала на стул, дотянулась до небольшого окна на стеклянной крыше, открыла его. — Смотрите сюда!

Сонька влезла на второй стул, дотянулась до окна, увидела покатую крышу и металлическую пожарную лестницу на ней, спускающуюся почти до самой земли.

Во дворе на проволоке бегали мощные собаки.

— Вы поняли? — Глаза девочки продолжали гореть азартом. — Все просто. Главное — не бояться. А крыша хоть и стеклянная, но крепкая. Она даже вас выдержит!

— Для чего эта лестница?

— Для мытья крыши… — Девочке явно нравилась ее затея, поэтому она продолжила: — С лестницы на землю, и сразу к забору! А под забором выемка! Нырнул — и уже на улице!.. Главное здесь, чтоб собаки не покусали…

— Злые?

— Злые?

— На чужих — очень. Меня же они знают.

Внизу, едва ли не рядом с их потайной комнатой, послышался негромкий голос Никанора:

— Мадемуазель Анастасия!.. Вы здесь?.. Князь велит немедля явиться к нему!.. К вам пожаловала гостья!.. Ответьте же, мадемуазель!

Девочка приложила палец к губам, показывая, чтоб Сонька вела себя тихо, и, когда голос слуги удалился, прошептала:

— Вы будьте здесь, а я отлучусь. Иначе папа вечером поставит меня на соль. — Анастасия подняла подол платья, показала красные в язвочках коленки. — Он всегда так делает, когда в дурном расположении. — Вдруг светло улыбнулась. — Там ждет меня ваша дочь… мадемуазель Анна.

Княжна свойски подмигнула гостье, выскользнула за дверь, затем с обратной стороны заперла на замок, и шажки ее удалились.

На улице уже темнело.

Сонька посидела какое-то время в раздумье, затем влезла на стул, стала изучать крышу и стальную лестницу, спускающуюся к земле.

Михелина и Анастасия встретились спокойно и достойно, как надлежало девушкам из хорошего общества — поклонились друг другу, протянули для приветствия руки.

— Я рада вас видеть, — сказала Анастасия.

— Я вас также, — улыбнулась гостья.

— Папенька, мы можем побыть с Анной вдвоем? — повернулась девочка к князю.

Тот усмехнулся, снисходительно пожал плечами.

— Анна сегодня твоя гостья. В вашем распоряжении полчаса. Затем ты обязана сесть за инструмент.

— Я помню, папенька. — Анастасия взяла гостью за руку, повела в глубь анфилады, объяснила: — Я не люблю много пространства. Люблю, когда тесно и уютно.

Во дворе залаяли собаки, мужской голос злобно прикрикнул на них, и они постепенно успокоились.

Девочки оказались в небольшой комнате с опущенными шторами, здесь стояли изящное инкрустированное пианино, несколько низких тряпичных кресел в виде разных зверей, такой же низкий стол и широкий мягкий диван, на полу валялись разного вида игрушки. Но главное — все стены были увешаны большими листами ярких картин.

Анастасия с ходу прыгнула на диван, показала гостье на одно из кресел.

— Садись…

— Здорово. — Михелина пошла вдоль стен, рассматривая рисунки. — Это все ты?

Девочка рассмеялась наивности вопроса, глаза ее горели.

— Конечно я!.. Нравится?

— Очень.

— Папе тоже нравится, но не все…

— А это кто? — кивнула воровка на портрет молодого красивого господина.

— Это?.. Это мой любимый кузен. Князь Андрей. Он очень красивый.

— Да, красивый, — согласилась Михелина. — Здорово здесь у тебя.

— Я здесь люблю бывать, когда мне плохо.

Гостья села в кресло напротив.

— Тебе часто бывает плохо?

— Часто. Почти всегда. А сегодня зато хорошо. — Девочка вдруг что-то вспомнила, сползла с дивана, подсела к Михелине, прошептала: — Я познакомилась с твоей мамой.

— С какой мамой? — удивилась та.

— С твоей!.. Я ее спрятала.

— Как… спрятала? Где?

— В моей тайной комнате. — Анастасия удивленно смотрела на Михелину. — Ты разве не знаешь, что она тоже здесь?

Михелина судорожно сглотнула.

— Я думала, она ушла.

— Не ушла. Здесь.

— Я хочу ее увидеть.

— Пока нельзя. Папенька может заметить.

— А если он обнаружит ее?

— В той комнате не обнаружит! — Анастасия придвинулась еще ближе. — Но тебе больше приходить к нам нельзя.

— Почему?

— Твоя мама все расскажет.

— Из-за твоего папы не приходить?

— Да.

Михелина внимательно посмотрела на девочку.

— Ты его боишься?

— Немного, — кивнула та. — Он бывает несправедливым. Ему кажется, будто я слишком много знаю о его сокровищах.

— О сокровищах? — сдвинула брови гостья, а потом с улыбкой спросила: — Какие у него могут быть сокровища, кроме тебя?

Анастасия усмехнулась, снисходительно взглянула на новую подружку.

— Для него я никакое не сокровище… — Придвинулась максимально близко к Михелине, жарко прошептала: — У него другое… Папа очень богатый человек. Он владеет камнями, каких нет ни у кого в Петербурге.

— Бриллиантами?

— И бриллиантами тоже… А после того, как купил один камень, совсем сошел с ума!

— Я заметила… он странный.

— Это теперь. До этого он был лучше… Даже со мной находил время заниматься. Теперь же всех подозревает! — Девочка в страхе оглянулась, прошептала в самое ухо: — Я удивляюсь, как он впустил вас в дом.

— Но ведь раньше он приглашал к себе девушек?

— Это было давно. Теперь всех боится, никому не верит. И это все из-за этого бриллианта.

— А ты видела его? — так же шепотом спросила Михелина.

— Бриллиант?.. Только один раз. Папа был как-то сильно нетрезвый, и, видимо, ему надо было с кем-то поделиться своей тайной. Он затащил меня в Алмазную комнату…

— Там он хранит сокровища? — прервала ее девушка.

— Да, — кивнула та. — И жуткий этот бриллиант тоже… Знаешь, как он называет его?.. Сейчас припомню. — Девочка задумалась, затем вспомнила. — Вот… Черный Могол!

— Черный Могол?.. Интересное имя… — удивилась гостья. — А почему он жуткий?

— Так папа сказал. Говорит, от него бывают разные беды. Потому я должна молчать и никому о нем не говорить. А вот тебе сказала.

— Надо камень убрать из дома.

— Я тоже так считаю. Но для папы он самый главный в его сокровищах. Он всю жизнь мечтал о таком.

— Какой он из себя?

— Черный-черный. И большой… Как наперсток. Это он принес в наш дом несчастья. Мама умерла так быстро, внезапно…

— Надо от него избавиться, — через паузу повторила Михелина.

— Конечно надо. Но это невозможно. Папа прячет его так, что даже я не смогу найти. Он боится, что его украдут какие-нибудь злоумышленники.

— Но ведь он в Алмазной комнате?!

— Ну и что из этого?.. Ключи от сейфа все равно папа держит в тайне от всех… — Девочка вдруг всплеснула руками, потащила гостью за собой. — Вот мы дурочки!.. Совсем забыли о твоей маме! Пошли!

Они миновали торопливо, с оглядкой множество комнат, достигли той самой узкой лесенки, поднялись наверх. Анастасия вначале предупредительно постучала в дверь, затем пару раз провернула ключ и резко перешагнула порог.

Здесь никого не было. Посередине комнаты, как раз под окном в стеклянной крыше, стоял стул.

— Ушла, — виновато и разочарованно развела руками Анастасия и показала на потолок. — Через крышу… Как ее собаки не порвали?

Где-то внизу послышался голос Никанора:

— Мадемуазель Анастасия!.. Вас и вашу гостью ждет князь! Мадемуазель Анастасия!

— Пошли. — Анастасия открыла дверь. — Только насчет бриллианта папе ни слова. Обещаешь?

— Обещаю.

Неожиданно девочка вынула из ящика стола маленькое золотое колечко, протянула Михелине.

— Возьми.

— Зачем? — не поняла та.

— Это колечко подарила мне мама. Оно будет защищать тебя. Ты теперь моя самая близкая подруга! — Девочка крепко обняла гостью, и они стали спускаться по лестнице вниз.

— Иде-ем! — весело прокричала Анастасия.

Князь, вальяжно развалившись, сидел в кресле перед сервировочным столиком, на котором стояли ополовиненная бутылка дорогого вина и два фужера.

Он был уже достаточно подшофе. Увидев вошедших в комнату дочку и ее подружку, пренебрежительным жестом указал Анастасии на одну из дверей.

— Ступай к себе, Анастасия. У меня к мадемуазель Анне будет разговор.

Смущенная таким отношением, девочка послушно склонила голову, негромко бросила Михелине:

— Надеюсь, до встречи.

— Я так же надеюсь.

Анастасия ушла, гостья опустилась в кресло напротив князя, сложила между коленей ладони, приготовилась слушать.

Брянский кивком показал ей на пустой фужер, она отрицательно повела головой. Он налил себе, сделал небольшой глоток, с усмешкой посмотрел на девушку.

— Счел возможным слегка выпить, надеюсь, вы меня простите.

— Видимо, у вас есть на то причина, — тоже усмехнулась она.

— Благодарю за понимание. — Александр снова глотнул вина. — О чем вы секретничали с Анастасией?

— Смотрела ее живопись.

— Живопись? — фыркнул князь. — Это пока что не живопись — мазня. Жаловалась?

— На вас?

— Больше не на кого.

— Нет. Говорили о чем угодно, только не о вас.

— Врете. В ее душе накопилось достаточно, чтобы излиться кому-то.

— Если вы так считаете, зачем спрашиваете? — Михелина, слегка откинувшись назад, с иронией посмотрела на Брянского.

Он тоже не сводил с нее глаз.

— Она меня ненавидит.

— Вам виднее.

— То, что она меня не воспринимает, понятно. Но хотелось бы знать, до какой степени не воспринимает.

Этажом выше стояла Анастасия. Прижавшись к стене, она внимательно слушала разговор.

— Посадите девочку напротив себя, поговорите, и она вам все скажет, — посоветовала гостья.

Брянский хотел было выпить, но по какой-то причине передумал, уставился на девушку, высоко задрав подбородок.

— Знаете, вы все больше мне нравитесь.

— Благодарю.

— Вы действительно не по возрасту умны.

— Воспитание.

— Видимо, да. Можно узнать, кто вас воспитывал?

— Мама.

— Мама… Мама… — пробормотал Александр. — Это хорошо. Мама не может плохо воспитать. — Он стал медленно, с удовольствием пить вино.

Михелина насмешливо изучала немолодое и красное от выпитого вина лицо хозяина и от неожиданно резкого взмаха его головы вздрогнула.

— Как вы отнесетесь к тому, если я предложу вам поселиться в моем доме? — вдруг изрек он.

Брови Михелины в изумлении встали «домиком», приложив ладонь ко рту, она вдруг рассмеялась.

— Шутите, князь?

— Смешно?

— В общем, да… А в каком качестве я буду здесь?

— В каком пожелаете. Можно сразу в двух!.. — Князь, покачиваясь вперед-назад, внимательно изучал ее. — Как, скажем, подруга моей дочери. И второе — как моя юная спутница. — Он дотянулся до ее ноги, положил ладонь на колено.

Анастасия, затаив дыхание, старалась не пропустить ни единого слова.

Михелина мягко убрала руку князя, с укоризной произнесла:

— Мне кажется, Александр, вы слегка перебрали с вином.

— То же самое я могу произнести и в трезвом виде. Вы придете, допустим, завтра, и я повторю свое признание. Вы меня боитесь?

— Честно?

— Только так.

— Ни капельки. Вы мне смешны.

Брянского будто ударили по лицу, он помолчал, сжав кулаки, на скулах обозначились желваки.

— Мне никто так еще не отвечал.

— Боялись? — полувопросительно сказала девушка.

— Видимо… — Князь помолчал, уронив на грудь голову, затем решительно заявил: — Постарайтесь понять и… принять мое предложение. Если в вас есть хоть толика сострадания, отнеситесь к моим словам серьезно.

— Сострадания?.. К кому?

— К двум одиноким, потерянным существам. Мы бродим по этим комнатам и не можем найти приюта… Я видел, вы очень понравились Анастасии. Но я так же без ума от вас! Поэтому все стало на свои места!.. Впервые за год моего дикого существования. Прошу, будьте с нами. Меня гнетут эти стены, меня выводит из себя дочь, меня круглосуточно преследуют страхи! — Глаза князя стали красными, лицо исказилось. — Особенно после того, как я принес в дом этот бриллиант! — То ли от выпитого, то ли от неведомого страха он стал похож на безумца. — Это страшный камень, Анна!.. Я его купил и теперь не знаю, как от него избавиться. Хочу и не могу!.. Он держит меня и тащит в неизвестность! В пропасть! — Брянский вцепился в колено девушки. — Хотите взглянуть на него?.. Я вам покажу! Никому не показывал, а вам покажу.

— Нет, — тихо ответила Михелина. — Не хочу.

— Тоже боитесь? — оскалился Александр. — Но я хочу, чтобы вы почувствовали его!.. Почувствовали и хоть в малой части разделили мои ощущения! — Он резко поднялся, показал на кресло, в котором сидела гостья. — Сидите и не смейте никуда выходить!.. Вас все равно отсюда не выпустят!.. Сидите! — Брянский широкими шагами пересек комнату, стал подниматься по лестнице, оглянулся, предупредил: — Несколько минут.

Михелина, замерев, осталась сидеть в кресле, а стоявшая наверху Анастасия легкими перебежками, прячась за колонны и простенки, двинулась следом за отцом.

По походке было видно, насколько он много выпил. Достиг своего кабинета, оглянулся и, не заметив никакой слежки, решительно толкнул дверь, забыв при этом закрыть ее.

Анастасия видела, как он взял стул, приставил его к книжной стене, вдруг на миг потерял равновесие и едва не рухнул на пол. Удержался, нашел среди книг фальш-корешки, открыл дверцу и запустил туда руку.

Анастасия на цыпочках бросилась прочь.

Сбежала вниз, миновала несколько комнат и влетела в тот зал, где находилась Михелина.

Зашептала горячо, сбивчиво:

— Теперь я знаю, где он прячет ключ от сейфа!.. Мы выкрадем камень!.. И не верьте отцу! Он сумасшедший! Теперь главное — избавиться от бриллианта, и папа выздоровеет!.. Вы поможете мне в этом?

— Постараюсь, — ответила гостья пересохшим ртом. — Когда?

— В любую ночь. Когда все спят… Ваша мама знает, как попасть в дом. Я буду ждать.

Наверху послышались тяжелые шаги Брянского, девочка бросилась прочь.

Михелина села поровнее, приготовилась к встрече.

Брянский нес в правой руке небольшой золотой сундучок, торжественно и таинственно при этом улыбаясь.

Опустился в кресло, выждал паузу.

— Не боитесь?

— Нет, — ответила девушка спокойно.

Брянский одобрительно кивнул, еще немного помедлил и приподнял крышечку.

В сундучке неожиданно сверкнуло что-то густое, темное, князь открыл сундучок побольше, и глазам предстал черный камень величиной в фалангу большого пальца.

Он отражал комнатный свет мягко, таинственно, притягивающе… В нем было что-то непостижимо живое, магнетическое, волнующее.

Глаза князя горели.

— А? — Он вопросительно взглянул на Михелину. — Черный Могол!.. Это имя бриллианта… Самый загадочный, самый желанный, самый опасный. По легенде, он принадлежал великому Чингисхану. — Брянский вынул бриллиант, положил его на ладонь, поднял повыше. — Камень камней… Несет власть, силу и… — князь оскалился, — не пугайтесь, смерть… Но смерть только тому, кто владеет им не по праву.

— Вы — по праву? — спросила девушка.

Александр вздрогнул, в его глазах пробежал испуг.

— Почему вы об этом спрашиваете?

— Боюсь за вас.

— Не бойтесь. Мы оба… вы и я… будем владеть им по праву. Мы ничего не будем бояться. Он принесет нам счастье. Обдумайте, Анна, мое предложение и примите его. Лишь бы его не похитили! А я боюсь, что это случится. Более того, предчувствую это!

Михелина не ответила, подняла глаза и увидела наверху Анастасию, по-прежнему слушающую разговор.

На улице темнело, всюду стали зажигаться фонари.

Сонька подошла к пролетке, в которой сидели Улюкай и Артур, и села в нее.

— Как? — спросил Улюкай.

— Обошлось.

— Чего-то мы не видели тебя выходящей из ворот.

— Нашла другую дорогу, — ушла от ответа Сонька. — Тут все спокойно?

— Не совсем. — Артур озабоченно покрутил головой. — Князь, похоже, высвистел из участка филера.

— Где он? — насторожилась воровка.

— В карете. Видишь?.. Недалеко от дома.

— Давно маячит?

— Сразу, как ты ушла.

— Видно, будут пасти Михелину, — предположил Улюкай.

— Скоро должна выйти, — Сонька взглянула на часы.

— Надо обрубить хвост, — заметил Артур.

— Как?

— Придумаем.

— Задерживается. — Воровка снова посмотрела на часы. — Как бы чего не случилось.

Помолчали, не сводя глаз с ворот княжеского дома.

— На квартиру стремно ехать, — неожиданно сказала Сонька.

— А там чего? — удивился Артур.

— Ольга, прислуга, ушла. Обещала синежопых наслать.

— Как это? Она ж сама из воровок! — усомнился в сказанном Улюкай.

— Сама ушам не поверила. Поэтому надо проверить бухту.

— Сделаем, — кивнул Артур. — Но для начала нужно все-таки обрубить хвост.

— Ну, гнида… Эту быдлятину наказать надо! — не мог успокоиться Улюкай.

— Накажем. Никуда не денется, — заверил приятель.

Неожиданно ворота открылись, показался сначала Никанор, который кланялся Брянскому, провожавшему Михелину. Князь что-то сказал ей. Она засмеялась, отмахнулась и зашагала вдоль высокого забора княжеского дома.

— Слава Богу, — перекрестилась Сонька.

— Слава, да не очень, — буркнул Артур и предупредил Соньку: — Сейчас будем вышивать.

Михелина достигла следующего дома и остановилась в надежде поймать извозчика.

Пролетка, в которой сидела Сонька с ворами, резво взяла с места, перескочила мостик через Фонтанку и скрылась в одном из переулков.

Отсюда хорошо был виден княжеский забор, чуть поодаль — филер в повозке, а ближе — Михелина, нетерпеливо выглядывающая извозчика.

Филер с места не трогался, ждал, когда к девушке кто-либо подкатит.

Воры не сводили с них глаз…

Наконец вдали показался свободный экипаж, девушка подняла руку. А когда она забралась внутрь повозки, в тот же момент на ними тронулся филер.

Лошади в повозке Михелины были ретивые, резвые — они быстро набирали ход.

Филер не отставал, держась в предельной близости.

Сонька нетерпеливо посмотрела на Улюкая.

— Тихо, Соня, — пробормотал он. — Без мандража, — и выразительно глянул на Артура.

Тот понимающе кивнул.

Пролетки Михелины и шпика приближались.

Артур бросил извозчику:

— Готов?

— А то! — кивнул тот.

Когда мчащиеся по Фонтанке пролетки достигли переулка и мимо воров проскочил экипаж Михелины, Улюкай что-то заорал, с силой толкнул в спину извозчика, и тот хлестанул по лошадям.

Они вылетели прямо на экипаж филера и врезались в него, кони с ржанием рванули в стороны.

Повозка филера перевернулась, из нее кубарем выкатился человек.

Воровская пролетка ловко развернулась и понеслась следом за экипажем Михелины.

За поворотом воры догнали Михелину, она быстро покинула свою повозку, нырнула к матери, и кучер ударил по лошадям.

Нева плескалась густой черной водой, в ней отражались близлежащие дома, по набережной катились повозки, распугиваемые новомодными автомобилями.

Сонькина пролетка стояла поодаль от того доходного дома, где воровка снимала квартиру, она ждала подельников.

Наконец из парадной вышли Улюкай и Артур, с оглядкой подошли к пролетке.

— Все спокойно, — сказал Артур. — Выпаса никакого не заметили.

— В квартиру входили? — спросила Сонька.

— Входили. Вроде порядок.

— У меня в полиции есть барашек, — заметил Улюкай, оглядываясь. — Попробую пронюхать про твою паскуду. А то как бы не подзалететь налегке.

Сонька молча кивнула, вышла из экипажа, Михелина тоже соскочила на землю, и они направились к дому, сопровождаемые Артуром и Улюкаем.

— Собираем самое необходимое шмотье, — сказала воровка, — и срочно меняем хату.

Князь Брянский сидел в кресле и мрачно смотрел на грубые сапоги полицейского пристава Фадеева, вышагивающего по дорогому ковру из угла в угол.

Кроме пристава здесь находились рослый, мощного телосложения полицмейстер Агеев, а также филер Гуркин, с синяками на лице, полученными в результате падения из повозки.

— Не желая вторгаться в вашу личную жизнь, но все же в интересах дела, князь, я бы желал узнать, каким образом попала в ваш дом девица, которую вы именуете Анной? — поинтересовался пристав.

Александр усмехнулся.

— Вторгаться не желаете, тем не менее вторгаетесь… — И, помолчав, разъяснил: — Девица по имени Анна является подругой моей дочери Анастасии.

— Но провожали девицу до ворот своего дома лично вы, — заметил шпик.

Князь с удивлением посмотрел на перебинтованного господина и язвительно заметил:

— Вам бы, сударь, следовало более усердно исполнять иные свои обязанности, а не подмечать детали, которые менее всего вас касаются.

— Князь, сами велели вести наблюдение за вашим домом, — несмело возразил тот.

— Да, велел. В доме странным образом растворилась некая особа, и ее важно было выследить.

— Никого, кроме указанной девицы, мною замечено не было.

— Вот в этом все ваши действия! Сидите в участке, протираете задницы, получаете жалованье, и в итоге — никакого результата!.. — И Брянский передразнил филера: — «Никто мною замечен не был», — после чего повернулся к полицмейстеру. — Хороши у вас работнички, Василий Николаевич.

— Каких имеем, — развел тот руками.

— Я могу побеседовать с вашей дочерью? — прервал перебранку пристав Фадеев.

— Не можете. Я стараюсь оберегать дочь от подобных процедур.

— Дорогой Александр Васильевич, — наконец вмешался полицмейстер, — говорю как родственнику и другу… мы прибыли сюда по вашей просьбе, а вы же всячески блокируете дознание.

— Дознание? — вскинул брови князь. — Надеюсь, я не являюсь вашим подследственным, Василий Николаевич?

— Как вы можете, Александр Васильевич? — с мягкой укоризной воскликнул Агеев. — Мы всего лишь желаем получить сведения о дамах, посещавших ваш дом, дабы при необходимости произвести некоторые розыскные мероприятия.

— Мудрено же вы выражаетесь, — поморщился Брянский и испытующе посмотрел на полицейского пристава. — То есть я могу предположить, что моим домом заинтересовались аферисты?

— Вполне возможно, — развел руками тот. — Вы же сами их опасаетесь!

— Да, опасаюсь. Более того, у меня есть на этот счет свои подозрения! — Брянский по-прежнему не сводил с пристава изучающего взгляда. — Ну и на кого же из них может пасть подозрение — на зрелую даму или юную особу?

— Пока сложно сказать. Но возможно, они работают в смычке.

— В смычке?

— Именно в смычке… Дуэтом!

Князь рассмеялся, отмахнулся от пристава:

— Какая «смычка-дуэт», если они не знают друг друга?! — И пояснил: — С девицей я познакомился совершенно случайно… едва не сбил ее автомобилем!.. А дама вообще вынырнула как черт из ступы!.. Что вы несете, пристав?!

Фадеев пропустил мимо ушей оскорбление и снисходительно усмехнулся.

— В картотеке мы имеем несколько криминальных пар, которые разыгрывают такие спектакли, ни одному театру не снилось!

— Исключено! — решительно не согласился Брянский. — Если относительно дамы я еще могу что-то допустить, то юное создание настолько мило и наивно, что всякие подозрения — бред сумасшедшего! Моя дочь в ней души не чает!

— Ну так пригласите дочь! — парировал пристав.

— Вы заставляете меня повторяться, — раздраженно заметил Александр, взял со стола листок, протянул Фадееву. — Вот номер телефона Анны…

— Анна — это…

— Да, это та самая девушка, на которую вы готовы бросить тень… Поэтому у вас есть возможность навести о ней необходимые справки и сделать определенные выводы.

— Благодарю. — Полицейский пристав взял бумажку, сунул ее в портмоне. — Позвольте откланяться?

— Желаю процветать и здравствовать! — Брянский поднялся, сунул ладонь Фадееву.

Тот у самого выхода повернулся к князю, предупредил:

— Я намерен поставить агентов возле вашего дома, Александр Васильевич, — и перевел взгляд на полицмейстера. — Если ваше высокопревосходительство не возражают.

— Не возражаю, — ответил тот. — Береженого и куры боятся, — засмеялся он собственной шутке.

Посетители откланялись и неловко двинулись к выходу.

Прощаясь, полицмейстер крепко пожал руку родственнику, от себя добавил:

— И все-таки будьте крайне осмотрительны, Александр Васильевич. Аферистов ныне под завязку, а слухи о ваших сокровищах витают прямо-таки в воздухе. Говорю вам опять же как родственнику.

— Благодарю за заботу, — сухо ответил тот.

Князь подождал, когда полицейские исчезнут с поля зрения, громко позвал:

— Анастасия!

Девочка появилась быстро, словно ждала приглашения.

Отец не стал предлагать ей сесть, подошел к ней почти вплотную, жестко спросил:

— Ты знаешь, что я не люблю, когда ты заводишь знакомства с малопонятными особами?

— Да, папа, — тихо ответила Анастасия.

— Тем не менее ты расположилась к девице по имени Анна и, более того, сочла возможным уединиться с нею для доверительной беседы.

— Но ведь, папа, вы сами пригласили ее в дом, — подняла на него глаза девочка.

— Не отрицаю. Я пригласил ее, но вовсе не для того, чтобы ты вела с ней доверительные беседы.

— Мы ни о чем недозволенном с нею не говорили, — возразила дочка.

— Тем не менее о чем вы все-таки говорили?

— Например, о моих рисунках.

— И более ни о чем?

— Ну, почему же?.. Еще говорили о вас.

— Обо мне?

— Да, папа, о вас… Вы ей понравились, и она готова бывать у нас в гостях.

— Вы условились об определенном дне?

— Нет. Я ей позвоню, и мы договоримся.

Князь удивленно уставился на дочь.

— Ты знаешь номер ее телефона?

Анастасия растерялась, прошептала:

— Знаю, папа.

— Ты взяла его из моей записной книжки?

— Да, папа.

— И ее прошлый визит был по твоему звонку?

— Да, папа.

Брянский смотрел на дочку с нарастающим возмущением и вдруг ударил ее по лицу сильно, наотмашь.

Она от такого удара не удержалась на ногах, упала на пол.

Отец взял ее за платьице, заставил подняться.

— Никогда… Слышишь, никогда не смей заглядывать в мои бумаги!.. А тем более приглашать в дом особ, которых ты не знаешь!.. Поняла?

— Поняла, папа… — По щекам девочки текли слезы.

За колонной стоял Никанор и наблюдал за происходящим.

Сонька и Михелина спешно носились из комнаты в комнату, доставали из ящичков комода украшения, деньги, какие-то бумаги, совали все это в сумки.

Артур и Улюкай тоже не стояли сложа руки — вынимали из шкафов одежду, шляпки, обувь, бросали в чемоданы, в плетеные корзины, тащили к входной двери.

Неожиданно резко зазвонил телефон.

Все замерли, воровка и дочь переглянулись.

— Сними, — сказала Сонька.

— Может, ты? — спросила Михелина.

— Наверняка это тебя. Сними.

Девушка подошла к звонящему аппарату, поколебавшись, взяла трубку.

— Здравствуйте, — сказала. — Да, я… — Бросила взгляд на мать. — А что случилось?.. За что?.. Не огорчайтесь, я непременно приеду. Во сколько лучше? Постараюсь… Да, обязательно.

Повесила трубку на рычаг, повернулась к Соньке.

— Анастасия… Плачет. Ее избил отец. Просит, чтобы мы скорее помогли ей.

— В чем помогли?

— Ты забыла?.. Она хочет, чтобы камень побыстрее исчез из их дома.

В оперетте давали «Парижскую жизнь» Оффенбаха. Зал был переполнен, публика восторженно следила за происходящим на сцене, купалась в дивной музыке, бисировала любимым артистам. И когда пошел занавес, присутствующие стоя приветствовали участников спектакля такой овацией, что возникло опасение относительно надежности крепления люстры над головой.

Особенно аплодировали Таббе. На каждый ее выход на поклоны сцену заваливали цветами, зал ревел от восторга, женщины от зависти заламывали руки мужчины же смотрели на диву глазами влюбленными и жаждущими.

Когда Табба последний раз выбежала на авансцену и приняла очередную порцию оваций и цветов, за кулисами она неожиданно увидела Марка Рокотова, улыбающегося, не похожего ни на кого, с огромным букетом.

Передав цветы своей прислуге Катюше, она холодно спросила поэта:

— Чем обязана?

— Пришел порадоваться вашему очередному успеху.

— Благодарю, но я тороплюсь.

— Я буду ждать в экипаже.

— Вы не расслышали?

— Расслышал. И тем не менее буду ждать.

Рокотов склонил голову и исчез в темноте кулис.

Табба в сопровождении Катюши двинулась в сторону костюмерной — по дороге ее приветствовали коллеги и просто кто-то из публики, она с трудом отбивалась от желающих получить автограф и наконец добралась до комнаты.

С ходу рухнув в кресло, она сбросила туфельки и положила ноги на стул.

Катенька сложила цветы, приняла в дверях еще уйму букетов от служащих театра и остановилась напротив актрисы.

— Это был он?

— Догадалась?

— Поняла по глазам.

— По его?

— По вашим, барыня.

— Но я не желаю его видеть.

— Я этого не заметила, — улыбнулась прислуга. — Вы отправитесь с ним?

— Не думаю. А ты бы как поступила?

Катенька пожала плечами.

— Наверно, я тоже бы не устояла.

— Он меня унизил.

— Чем?

— Была история. Поэтому я желаю знать, почему он так поступил.

Экипаж несся по ночному Петербургу, некоторые улицы были освещены вполне прилично, другие же терялись в полутьме, и лошади бежали не так уверенно и ровно.

Табба молчала, напряженно глядя на мощную спину извозчика. Поэт так же не проронил ни слова, он был отстранен и рассеян.

Первой не выдержала актриса.

— Вы не объяснились по поводу случившегося.

Рокотов, будто очнувшись, удивленно повернулся к девушке, не сразу переспросил:

— По поводу случившегося?.. В отеле?

— Да, в отеле.

— Забыл по рассеянности… Но вам вряд ли будут интересны мои проблемы.

— Но вы оставили меня в чужом номере!

— В чужом? — снова переспросил Марк. — Это номер моего друга, и я бываю там регулярно.

— И регулярно забываете там девушек?

— Простите меня, — улыбнулся Рокотов и легонько коснулся ее плеча. — Мне необходимо было передать моему другу паспорт, и я очень торопился.

— Видимо, следовало предупредить друга о моем присутствии в номере.

— Он повел себя дурно? — удивился Рокотов.

— Он повел себя как воспитанный господин. Вы же поставили меня в крайне неловкое положение.

Поэт задумчиво помолчал, затем заговорил, глядя перед собой:

— Недавно император сказал о японцах: «Мы этих макак шапками закидаем». И закидали. Кругом кровь, смерть, преступная бессмыслица. Война… — Он посмотрел на актрису, спросил: — Вы знаете, что идет война? — И, не дождавшись ответа, продолжил: — Япония маленькая, всего несколько островов, и она держит Россию в кулаке. Мы теряем в этой войне все! Веру, нацию, нравственный патриотизм! Вместо всего этого все больше проявляется Хам Грядущий! И он возьмет Россию!.. А что остается, если затоплен «Варяг», отдан Порт-Артур, размазана армия, народ веселится и страдает?! — В глазах Рокотова блеснули слезы. — Остается любовь, остается страсть, остается высшее искусство — поэзия и музыка!

— Я вас обожаю, — прошептала Табба, не сводя с него глаз. — Я вас люблю.

Он повернулся к ней, легонько поцеловал.

— Не надо сейчас… Это мы скажем потом.

Они снова молчали, каждый думая о своем и чувствуя свое, затем Табба спросила:

— Куда мы едем?

— В госпиталь.

— В госпиталь? — переспросила актриса. — Зачем?

— Нас там ждут.

— В такое время?

— Там благотворительный вечер. Надо дать глоток надежды раненым солдатам.

Табба, не сняв верхней одежды, в сопровождении Рокотова и стройного поручика, поднялась по широкому лестничному маршу, с ней раскланивались, ей вслед перешептывались. Наконец они вошли в большой зал, заполненный состоятельной публикой, и поручик довольно громко объявил:

— Господа! Прима оперетты госпожа Табба Бессмертная и известный поэт господин Марк Рокотов!

Раздались скорее вежливые, нежели восторженные аплодисменты, солдаты помогли Марку и Таббе снять верхнюю одежду и отнесли ее в находящийся рядом гардероб.

К Таббе и Рокотову подошли два офицера — подполковник и полковник, раскланялись.

— Благодарим, что не отказались поддержать воинов в трудную минуту, — сказал полковник, повернулся к собравшимся, объявил: — Можем, господа, проследовать в палаты.

Присутствующие направились к широко открытым дверям и, после некоторой сумятицы, оказались в просторном помещении, заставленном кроватями с ранеными солдатами.

Дамы и господа шли по проходу, слегка растерянно улыбаясь лежащим, помахивали руками, некоторые решались задержаться у кроватей и что-то говорили солдатам, осеняя их крестом.

Рядом с Таббой и Рокотовым необъяснимым образом возник граф Петр Кудеяров, который приблизился к приме и прошептал:

— Я вас ревную… И боюсь за вас, мадемуазель!

Она легонько отстранила его и двинулась дальше.

Солдаты, разной степени ранения, приподнимались с коек, удивленно смотрели на диковинное шествие, перебрасывались репликами, улыбались.

Табба шла рядом с поэтом, держась за его руку, вытирала с глаз вдруг выступившие слезы, посылала некоторым бойцам нежные воздушные поцелуи.

Какой-то молодой человек с перебинтованной головой, совсем мальчик, вдруг подался вперед, дотянулся до руки актрисы.

— Я вас узнал!.. Я был на «Периколе»!.. Вы восхитительны, мадам!

— Спасибо. — Растроганная Табба обняла его. — Спасибо, дорогой. — Неожиданно сняла с себя золотой кулон, отдала пареньку. — Пусть он вам помогает.

— Я буду молиться о вас!.. Илья Глазков будет молиться о вас!.. Запомните!

Находящийся сзади Кудеяров также дал молодому человеку солидную купюру, бросив на приму ревнивый взгляд.

— Господа! — Вперед вышел Рокотов и поднял руку. Глаза его горели. — Господа, минуточку внимания! Позвольте, я прочту!

Он секунду помолчал, настраиваясь, вскинул голову, и его волосы черным солнцем взлетели над головой.

Табба восторженно смотрела на него.

Рокотову аплодировали долго и страстно — посетители госпиталя, раненые, но больше всех Табба. Он с достоинством, снисходительно раскланивался, посылал тяжелые взгляды, наконец всем видом показывал, что приветствий достаточно, кашлянул в кулак, и все затихли.

— Не буду говорить, господа, о том, что испытываем мы, глядя на этих покалеченных героев Отечества. Не стану искать виновных в их печальных судьбах — не время и не место. Скажу лишь, что большая часть вины лежит именно на нас, господа! Своей пассивностью, равнодушием, неучастием мы во многом способствовали тому, что наши лучшие сыны гибнут на полях сражений. Гибнут в бессмысленной бойне, не подготовленные дать отпор противнику! — Присутствующие задвигались, зароптали, поэт тут же вскинул руку. — Самое недостойное, что мы могли бы сейчас сделать, — это вступить в дискуссию!.. Не надо, господа, если мы еще не до конца потеряли стыд! — Выждал, обвел присутствующих медленным гипнотическим взглядом. — Хочу попросить об одном. Не насильственно, а всего лишь по зову совести. Мы с госпожой Бессмертной являемся представителями благотворительного союза «Совесть России» и призываем вас к вспомоществованию раненым и семьям погибших в войне. Можете деньгами, украшениями… кто как может, дамы и господа.

Среди присутствующих возникло некоторое смятение, Рокотов сорвал с подушки наволочку, двинулся с нею в самую гущу светской публики.

— Кто чем может, господа… — бормотал он, встряхивая волосами и принимая подношения в наволочку. — Во благо лучших сынов России… Спасибо, Отечество вас не забудет… Благодарю, сударыня, за ваше щедрое сердце… Низко кланяюсь… Придите в храм и помолитесь. Благодарю…

Табба стояла в сторонке, с некоторым удивлением смотрела на действо, затеянное Рокотовым, машинально достала из сумочки крупную купюру и, когда поэт поравнялся с ней, положила деньги в наволочку.

Было темно и сыро.

Пролетка неслась по разбитой дороге — на ухабах подбрасывало и качало из стороны в сторону.

Поэт молчал, по обыкновению тяжело глядя перед собой.

— Никогда не слышала о «Совести России», — произнесла Табба.

Он повернулся к ней.

— Что?

— Не знала, что есть союз «Совесть России», тем более с моим участием.

— А вам зачем знать? — усмехнулся Рокотов.

— Как же?.. Вы ведь упомянули мое имя.

Марк помолчал, коротко взглянул на девушку.

— Я недостаточно вас знаю, чтобы посвящать в детали моей жизни.

— Я не стремлюсь к этому. Но причины странности отдельных ваших поступков я бы желала понять.

Поэт помолчал, после чего из него вырвалось:

— Деньги… Деньги… Мне нужны деньги! Чертовски нужны!

— У вас нет денег? — искренне удивилась артистка. — Я могу дать.

Он снисходительно посмотрел на нее и ухмыльнулся.

— Глупенькая, ничего не понимающая девочка… — Протянул руку к голове примы, взъерошил волосы, притянул к себе и накрыл ее откровенно бессовестным поцелуем.

Табба ничего не помнила, ничего не понимала. Она просто отдавалась властному, желанному и жестокому мужчине. Ей было непостижимо хорошо и временами настолько больно и отвратительно, что она с трудом сдерживалась, чтобы не сбросить с себя огненное, удушающее тело.

Потом Табба сидела в небольшом гостиничном номере возле туалетного столика с зеркалом, взирая на себя удивленно и печально. Рокотов лежал на постели, заложив руки за голову, смотрел в потолок и молчал.

— Вот оно и произошло, — тихо выговорила девушка.

Поэт молчал, глаза его не мигали.

— Все так просто и даже обыденно.

— Жизнь, — почти не разжимая губ, сказал Рокотов, — цепь случайных и обыденных поступков.

— Вы полагаете, наша встреча случайна и обыденна?

Он усмехнулся.

— Пройдет совсем немного времени, и вы сами в этом убедитесь.

Табба вдруг стала плакать, тихо и отчаянно, уронив голову на столик, из уголков рта совсем по-детски выступали пузырики, а она никак не могла успокоиться.

Неожиданно почувствовала на плечах тяжелую руку, подняла голову. Поэт заставил ее подняться, взял в руки ее лицо, посмотрел в глаза серьезно и твердо.

— Вы отныне моя.

— Да, — кивнула актриса, и ее волосы упали на лицо.

Он убрал волосы.

— Вы будете делать все, что я скажу.

— Да.

— У вас есть театр, но вы не будете принадлежать театру.

Табба испуганно посмотрела в черные глаза Марка, мотнула головой.

— Нет, я не переживу этого.

— Переживете. Театр откажется от вас.

— Почему?

— Со мной вы станете прокаженной.

— Я вас не понимаю.

— Пройдет время, и вы все поймете.

— Вы по дороге сюда говорили о деньгах.

— Забудьте пока об этом.

Рокотов приблизил ее лицо почти вплотную к своему и стал целовать глаза, губы, шею.

Следователь Гришин, проводивший допрос, был в толстых очках, поэтому смотрел на Петра Кудеярова близоруко, внимательно и, казалось, даже с сочувствием.

Граф чувствовал себя в этом кабинете неуютно, постоянно елозил на стуле, вертел головой, теребил бороденку.

— С кем из господ, участвовавших в сходке, вы знакомы лично? — спросил следователь, предварительно заполнив какие-то бумаги.

— Ни с кем, — ответил с деланым удивлением Кудеяров. — В «Горацио» я оказался случайно.

— Случайно — это как?

— Зашел с дамой в ресторан попить, пообедать и неожиданно обнаружил, что там творится… инакомыслие.

— Случайно вошли и случайно обнаружили?

— Именно так.

— Можете назвать имя дамы, пришедшей с вами?

Граф гордо откинулся на спинку стула.

— Не могу. Я не желаю, чтобы в этом дурном спектакле фигурировало ее имя.

— Спектакль — это что?

— Это то действие, которое вы проводите!

Гришин усмехнулся, протер пальцами очки, побарабанил пальцами по фанерному столу.

— Я провожу действия дознания в связи с противоправной сходкой.

— Я к сходке не имею никакого отношения!.. — воскликнул возмущенно Петр. — Я граф — Кудеяров!.. Моя родословная должна вам объяснить, что все мои предки и я в том числе никогда не принимали участия в противоправных безобразиях!.. Прошу прекратить издевательства и немедленно отпустить меня!

Следователь усмехнулся, открыл ящик стола, достал оттуда несколько фотографий, разложил их на столе перед Кудеяровым.

— Будьте так любезны, укажите лица, в той или иной степени вам знакомые.

Петр склонился к снимкам, принялся их рассматривать, пока не остановился на пане Тобольском.

— Вот этот господин.

Гришин, удовлетворенный, подвинул снимок к себе.

— Можете подробнее?

— В каком смысле?

— Насколько хорошо вы знаете данного господина?

— Я вообще его не знаю! — взвизгнул граф. — Увидел в ресторане… на этой сходке!.. вот и запомнил!.. Он что, неблагонадежен?

Следователь не ответил, переждал истерику Кудеярова, сунул снимок обратно в ящик стола, неожиданно извлек оттуда еще одну фотографию.

— А что скажете об этом господине?.. Уж его-то вы наверняка знаете.

На фотографии был изображен поэт Марк Рокотов.

— И этот мозолит вам глаза, да?

— Знаете или нет?

— Разумеется, знаю. — От возмущения Петр еще больше вспотел, промокнул лицо платком. — Знаменитый поэт Рокотов. А он-то при чем?

— Насколько хорошо вы его знаете?

— Что значит — хорошо?.. Ни одни светские посиделки не обходятся без его участия. Кроме того, прекрасные стихи, экстравагантная внешность, острый ум.

— Он тоже был на сходке?

— Не обратил внимания.

— Как давно вы стали замечать его в обществе?

Граф поднял глаза на потолок.

— Думаю, не более года. А может, даже меньше.

— Круг его знакомых?

— Не обращал внимания. Но брат мой, граф Константин, относится к поэту с некоторой подозрительностью.

Следователь, оставив письмо, с интересом поднял глаза на допрашиваемого.

— Что же так обеспокоило вашего брата?

— Ничего не обеспокоило, но симпатии особой господин Рокотов у него не вызвал.

Гришин поставил локти на стол, уперся ими в подбородок.

— Я сейчас отпущу вас, граф… Но перед этим небольшая просьба.

— Дать взаймы!.. Не даю!.. Даже родному брату отказываю!

— Вы подпишите эту бумагу, — следователь пододвинул листок к графу, — и мы на этом расстанемся. Надеюсь, на время.

— А что здесь? — Дрожащей рукой Петр достал очки, нацепил на переносицу, стал читать. Закончив изучение написанного, он в возмущении отодвинул листок. — Вы с ума сошли? Вы желаете сделать из меня осведомителя?

— Я желаю, чтобы вы были благоразумным и оказали небольшую помощь властям в сложное для Отечества время.

— Но это же прямое предложение стать вашим негласным сотрудником.

— Да, — кивнул Гришин, глядя на графа. — Да!..

И ничего постыдного в этом нет!.. Гораздо печальнее, если случится так, что вы попадете под следствие вместе с лицами, на которых я вам указал.

— Нет! — Петр встал, решительно отодвинул от себя листок. — Нет и нет!.. Это шантаж! Это подло и отвратительно!.. Позвольте мне покинуть вас!

— Безусловно, — усмехнулся Гришин. — Но напоследок еще один вопрос. Какие отношения связывают господина поэта и приму нашей оперетты госпожу Бессмертную?

От такого вопроса Кудеяров даже опустился на стул.

— Поэт и госпожа Табба?

— Именно так.

— Бред… Это исключается! Они познакомились на вечеринке, устроенной мной и братом, и на этом их отношения закончились.

— Вы так считаете? — Следователь с усмешкой смотрел на побледневшего графа.

— Я так считаю, и так есть на самом деле!

— Могу предложить вам пари.

— То есть?

— Я предоставлю вам некоторые данные, и если они подтвердятся, вы подпишете эти бумаги.

Петр подумал, кивнул головой.

— Я согласен. Но запомните, пари вы непременно проиграете.

— Время покажет.

Следователь поднялся, протянул графу руку. Тот сделал вид, что не заметил ее, направился к выходу.

— Минуту, — остановил его Гришин. — Настоятельно рекомендую рассматривать нашу беседу как предельно конфиденциальную.

— Разумеется, — кивнул Петр и покинул кабинет.

Когда следователь вернулся на место и стал листать бумаги, лежавшие на столе, в дверь постучали.

— Войдите.

В кабинет вошел младший полицейский чин Феклистов, подобострастно вытянулся.

— Здравия желаю, господин следователь. — За его спиной маячила Ольга-Слон. — Околоточный распорядился направить к вам даму для проведения дознавательной беседы.

Гришин окинул взглядом «даму», нехотя кивнул на стул.

— Пройдите.

Ольга протиснулась в кабинет, уселась на стул, испуганно глядя на очкастого следователя.

— Надо поприсутствовать? — спросил младший чин.

— Ступай… — отмахнулся Гришин.

Феклистов, потоптавшись на месте, все-таки вышел, прикрыв за собой дверь.

Следователь еще раз взглянул на пришедшую.

— С чем пожаловали, сударыня?

— Так я уже господам излагала.

— Теперь изложите мне.

— Я воровка… Бывшая, правда.

— Уже интересно. Дальше?..

— Желаю вести праведный образ жизни.

— Похвально.

— Паспорта не имею.

— Вы с этим пожаловали?

— Не только. Помогите мне с паспортом, а я расскажу вам про Соньку Золотую Ручку. Про воровку… Слыхали про такую?

— А кто же про нее не слышал? И где же она?

— А насчет паспорта?

— Обещаю, — с ухмылкой кивнул Гришин. — Ну, так что там с Сонькой Золотой Ручкой?

Младший полицейский чин Феклистов почти бежал по Конюшенной улице на встречу с Улюкаем.

Тот ждал его в небольшой пивной и, когда полицейский, спешно пробравшись между столами, подсел к нему, пододвинул кружку с брагой.

Феклистов пить не стал, снял картуз, сунул под себя и бегло огляделся.

— Все, лярва засветилась.

— Неужто явилась в гадиловку?

— Явилась… — Полицейский все-таки отхлебнул браги. — Сидит у следователя, сдает Соньку.

— Дешевка! — Улюкай сцепил пальцы так, что они хрустнули. — Это ей не простится.

— Надо, чтоб Сонька срочно съезжала с хаты.

— Уже съехала. — Вор обнял полицейского. — Будь стремнее, брат. Не дай бог, тебя зажухерят.

— Не зажухерят! Я у синежопых вроде как придурок — подай, принеси! — засмеялся Феклистов, вынул из-под себя мятый картуз, натянул на голову, цокнул языком. — Сами будьте стремнее — беспредел в России грядет такой, что мертвые зашевелятся. — Пожал Улюкаю руку и торопливо направился к выходу.

Ближе к вечеру возле парадной дома на Петроградской стороне, где Сонька снимала квартиру, остановились три закрытые повозки, из которых быстро и бесшумно стали выбираться полицейские. Всего их было не менее двух десятков.

Офицер умело, без лишней суеты распределил их по тройкам и стал заталкивать в дверь. Последней в парадное вошла Ольга-Слон, растерянно и беспомощно посмотрела на старшего по званию.

— Наверх! — злым шепотом приказал он. — Мы следом.

— А чего сказать, когда откроет? — побелевшими губами спросила Ольга.

— Сопи и молчи! Все, что положено, скажу я!

Он подтолкнул прислугу в спину, и она стала тяжело, на подкашивающихся ногах подниматься на второй этаж.

Полицейские плотно, стараясь не грохотать сапогами, гуськом двигались следом.

Ольга остановилась перед квартирной дверью, оглянулась на офицера.

— Звони! — прошептал тот и сам нажал на пуговку дверного звонка.

Шагов за дверью слышно не было, и саму дверь никто не открывал.

Офицер нажал на кнопку еще раз — результат тот же.

— Никого нету, — прошептала Ольга.

— Ключи при тебе?

— Отобрали.

Офицер помедлил секунду, затем отступил на шаг и с разбега саданул ногой в дверь. Она оказалась незапертой, поэтому распахнулась сразу и с треском.

Первым в квартиру ворвался офицер, вскинул револьвер, заорал дурным голосом:

— Стоять на месте! Все арестованы!

Полицейские, толпясь и застревая в дверях, прорывались в комнаты, ломились в опочивальню и туалеты, срывали шторы с окон, обследовали шкафы — квартира была пуста.

Было уже за полночь. Ночь выдалась на редкость безоблачной и лунной. Лаяли во дворах собаки, изредка звенели колокольчики ночных извозчиков, где-то веселил публику новомодный граммофон.

Возле забора, рядом с особняком князя, стояла повозка, в которой дремали двое полицейских.

В узком переулочке, с задней стороны особняка, появились две закрытые повозки на резиновом бесшумном ходу, прокатили мимо высокого забора и остановились метрах в ста от дома.

Тени от них были длинные и четкие.

Какое-то время из повозок никто не выходил, прибывшие выжидали, пока успокоятся собаки в ближних дворах и во дворе особняка Брянского.

Наконец из первой коляски выпрыгнули две женские фигуры — Сонька и Михелина, к ним тотчас подошли Артур, Улюкай и Кабан.

Девушку от волнения и прохлады слегка знобило.

— Ждите, — негромко велела Сонька ворам. — Если подкатит полиция, не собачьтесь. Отгоните повозки, потом вернетесь.

— А может, кто-то из нас пойдет с вами?

— В следующий раз в этом же месте.

Сонька подмигнула товарищам, взяла дочку за руку, и они двинулись вдоль забора княжеского особняка.

Воры, сидя в повозке, внимательно следили за ними.

В том месте, где под забором была небольшая выемка, они остановились, о чем-то стали советоваться. Выемка была неглубокая, как раз для такой девочки, как Анастасия.

Первой решилась пролезть под забором дочка. Подобрала подол платья, довольно легко пролезла через выемку и вынырнула по другую сторону забора.

Залаяли во дворе собаки, на них громко прикрикнули, и, рыча, они притихли.

Сонька выждала какое-то время, примерилась, легла на землю, стала подползать под забор. Все вроде шло нормально, но посередине она зацепилась за что-то и никак не могла продвинуться дальше. Дочка, с трудом сдерживая смех, ухватила ее за руку и тащила до тех пор, пока мать не оказалась рядом с нею.

Обеих разбирал смех — то ли от нервов, то ли от небольшого приключения.

Вновь встревоженно залаяли псы, и вновь их заставили замолчать.

— Чего, твари, беситесь?!

Почти во всех окнах княжеского дома свет не горел, лишь в дворницкой светились окна да в одной из комнат на первом этаже слабо мерцала электрическая лампочка — там при свете дремал Никанор.

Лестница, ведущая на крышу, не доходила до земли примерно на метр.

Дочка попыталась добраться до нее по выступам на стене, но не удержалась, сорвалась. Сонька подставила Михелине спину, та ловко взобралась на нее, ухватилась за перекладину и оказалась на лестнице. Подала матери руку, помогла ей подтянуться, и через пару секунд они были рядом.

По лестнице они поднимались друг за дружкой.

Отсюда хорошо были видны двор, собаки в будках, окна в дворницкой.

К их удивлению и радости, окно в крыше было открыто, Михелина спрыгнула вниз, помогла матери, и они замерли, прислушиваясь к звукам в доме.

Было тихо и гулко.

— Надо разбудить княжну, — прошептала воровка. — Ты знаешь ее спальню?

— Знаю, пошли.

— Я не сплю, — раздался совсем рядом голос, и воровки едва не вскрикнули от неожиданности.

Из темноты возникла Анастасия.

— Я жду вас которую ночь, — прошептала она и кивнула головой. — Пошли.

— Куда? — спросила Сонька.

— Надо взять ключ от сейфа. — Девочка держала в руке незажженную керосиновую лампу.

На цыпочках, стараясь, чтоб не скрипел паркет, они двинулись из комнаты. Так же осторожно спустились по лестнице, миновали какие-то помещения, после чего была еще одна лестница, и наконец они подошли к кабинету князя.

Вдруг всего в нескольких шагах раздался кашель Никанора, все замерли, прижавшись к стенке.

Дворецкий, неся лампу в руке, вышел из своей комнатушки, открыл в коридоре посеребренный бак для питьевой воды, зачерпнул оттуда кружкой, смачно выпил и вернулся к себе.

Анастасия передала Соньке свою незажженную лампу, легонько нажала на дверь отцовского кабинета, та поддалась, и все трое оказались внутри. Девочка пододвинула кресло к книжной стенке, на ощупь нашла необходимые корешки книг, потянула их на себя, и потайная дверца открылась.

Глаза княжеской дочки горели.

Она открыла небольшой ларчик, вынула оттуда довольно увесистый ключ, показала воровкам.

— Вот он!

Спрыгнула вниз, решительно двинулась на выход.

Сонька и Михелина последовали за ней.

Вдруг девочка остановилась, внимательно посмотрела на Михелину.

— Значит, я тебя больше не увижу?

— Почему? — удивилась та.

— Но ведь ты не сможешь больше приходить к нам?!

— Смогу. Кто догадается, куда подевался бриллиант?

— Папа догадается. Он велел полиции следить за вами. Я слышала…

— Значит, ты будешь к нам приходить, — вмешалась Сонька. — Мы тебя не оставим.

— Хорошо, — по-взрослому кивнула Анастасия. — Постараюсь вам поверить.

Они стали продвигаться дальше, девочка, хотя и осторожно, ступала твердо и решительно. Воровки не отставали.

Спустились вниз, затем прошли длинным узким коридором, и вновь лестница — похоже, в подвальное помещение.

В лицо ударила прохлада и сырость.

Анастасия оглянулась, показала в темноте белые зубки.

— Почти пришли.

На ощупь миновали еще несколько дверей. Дочка князя, похоже, хорошо знала расположение комнат и в кромешной темноте ни разу не споткнулась.

В результате она нашла нужную дверь, достала из кармана дополнительный ключ, провернула его пару раз в замке. Взяла у Соньки лампу, чиркнула спичкой, по стенам поплыли тени, и они вошли в хранилище — в Алмазную комнату.

Комната была достаточно просторная. Вдоль стен стояли застекленные ящики, в которых хранились драгоценности. Их было здесь так много, что от падающего на них света рябило в глазах.

Анастасия нашла в углу тот самый сейф, открыла его, вынула золотой сундучок, поманила воровок. Не спеша и с предвкушением открыла крышечку, поднесла поближе лампу, и Черный Могол ожил, будто ждал этого момента. В его блеске было что-то волнующее, манящее, загадочное.

Мать и дочь зачарованно смотрели на черный бриллиант.

Девочка вернула камень в сундучок, захлопнула крышечку, передала Соньке.

— Теперь он ваш.

— Он нам не нужен, — возразила Михелина. — Мы вернем его владельцу.

— Ваше право.

Они направились к выходу, на пороге комнаты Анастасия предусмотрительно задула лампу, заперла дверь.

Когда они сделали по коридору всего лишь пару шагов, впереди вдруг что-то блеснуло. Они метнулись к стенке, но тщетно…

На их пути с лампой в руке стоял князь. За его спиной маячил Никанор.

Какие-то секунды они молча смотрели друг на друга, затем Брянский хриплым голосом приказал:

— Бриллиант сюда!

Никто не двинулся.

— Анастасия! — повторил Александр. — Немедленно подай бриллиант!

Мгновение поколебавшись, девочка взяла сундучок из рук Соньки, двинулась к отцу.

Она не спеша, словно зачарованная, протянула ему бриллиант, князь уже готов был принять его, и в этот момент девочка бросила сундучок за спину и повисла на отцовской руке.

— Бегите! — закричала. — Я не отпущу его!

Сонька поймала сундучок, схватила Михелину за руку, и они ринулись мимо князя.

Тот попытался перехватить воровок, но Анастасия повисла на нем, прижала к стене, вцепилась в него изо всех детских сил, царапала, кусала, не отпускала. Он отбивался от дочки, пытался освободиться, рвал ее волосы, бил по лицу, а девочка все еще держалась из последних сил, желая одного — чтобы Михелина и ее мать успели скрыться. Никанор вмешался в их борьбу, пытался защитить девочку от ударов отца, также удерживал князя, как бы способствуя воровкам.

Те уже протиснулись наверх, можно было бежать дальше, и в этот момент князь успел схватить Соньку. Рванул на себя, сундучок выпал из ее рук, покатился по ступенькам.

Никто, кроме Соньки, в толчее не заметил этого.

Воровка вскрикнула, ринулась было за ним, однако дочка схватила мать за руку, отчаянно потащила наверх.

Брянский вырвался из рук ребенка, отбросил на ступеньки Никанора и, как безумный, пустился в погоню за воровками.

— Бриллиант!.. Мой бриллиант! Они украли его!

Анастасия бежала следом, плача и взывая:

— Папа!.. Папочка!.. Остановись!

Дворецкий остался один, он сидел на ступеньках, приходя в себя, и вдруг увидел рядом золотой сундучок. Потянулся за ним, приоткрыл, увидел черный бриллиант и быстро сунул находку в карман.

Сонька и Михелина тем временем неслись по лестницам к потайной комнате. Дом быстро оживал голосами и наполнялся светом, во дворе и в соседних домах всполошились собаки.

Князь был совершенно невменяем. Он пытался понять, куда скрылись злоумышленницы, метался из коридора в коридор, из комнаты в комнату, с этажа на этаж, взывая:

— Задержать злоумышленников!.. Свет!.. Свет во все комнаты!.. Их двое!.. Задержите их!.. Никанор, ты где, сволочь! Звони в полицию!

В потайной комнате — со стула на стеклянную крышу — первой вскарабкалась Михелина, помогла забраться матери, и когда та, наклонившись, уже закрывала за собой раму, вдруг увидела лицо Брянского.

Он стоял на стуле и упирался руками в стекло, стараясь открыть окно.

Воровка распласталась на раме всем телом, однако Брянский напирал снизу с такой силой, что удержаться, не скатившись, шансов почти не было.

Сонька увидела руки Брянского, тянущиеся к ее лицу, резко приподняла раму и тут же опустила ее на его кисть.

Александр завопил от боли и рухнул вниз.

Воровка бросилась к лестнице и стала быстро спускаться вниз.

Внизу ее нетерпеливо ждала Михелина.

В доме полыхал свет, кричали сторожа и слуги, лаяли собаки, пронзительно резал ночную тишину полицейский свисток.

Мать и дочка бросились к забору.

Михелина пронырнула под ним сразу. Сонька подняла голову и увидела князя, неумело, торопливо спускающегося по лестнице.

Она распласталась на земле, подползла к выемке под забором и, к удивлению, легко и просто вынырнула на другой стороне. Дочка схватила ее за руку, и они понеслись к повозкам, где их ждали воры.

Князь спрыгнул с лестницы, больно подвернул ногу, хромая побежал к забору и даже сделал попытку подлезть под ним. Понял бессмысленность затеи, бросился вокруг дома, размахивая руками и крича.

Воры запрыгнули в повозки, извозчики ударили по застоявшимся лошадям, и они помчали по узкой булыжной улочке.

Во дворе, перекрывая собачий лай, на полную силу загрохотал двигатель автомобиля.

Повозки воров выскочили на Фонтанку, перемахнули через мост, и тут злоумышленники увидели, что за ними, оглушая окрестность свистками и выстрелами, несется повозка с полицейскими.

Кучера ударили по лошадям, они взяли сильнее прежнего, и полицейские стали отставать.

Когда почти домчались до Невского, до слуха вдруг донесся автомобильный грохот. Воры оглянулись. Обогнав полицейскую повозку, вперед вырвался князь на своем черном автомобиле.

Скорость его была намного выше лошадиной, расстояние между повозками и машиной быстро сокращалось.

Князь, пригнувшись к рулю, выжимал из машины всю ее мощь. Волосы его были растрепаны, взгляд безумен.

Повозки проскочили Инженерный замок, Марсово поле, вынеслись на Мойку — Брянский не отставал. Более того, он все приближался.

И тогда воры проделали свой коронный номер.

Они отпустили повозку с Сонькой и Михелиной вперед, сами стали отставать, постепенно подпуская к себе автомобиль.

Князь не убавлял скорость, он видел, что догоняет злоумышленников, из глотки его вырвались возгласы триумфа.

Он настиг повозку, он уже поравнялся с нею, он видел лица сидящих внутри воров, грозил им кулаком. И в этот момент кучер резко и сильно дернул вожжи, лошади от неожиданности встали на дыбы, с ржанием ринулись вбок, на полном скаку подсекая автомобиль.

Брянский от испуга вывернул руль, машину понесло прямо на чугунный парапет.

Раздался неимоверной силы грохот, «Отелло» пробил ограду и, пролетев десяток метров по воздуху, рухнул в Мойку.

Повозка неслась дальше, догоняя вторую.

— Лишь бы не утоп, — сказал Артур.

— Завтра из газет узнаем, — усмехнулся Улюкай.

Остановились повозки в дальней стороне Васильевского острова, недалеко от залива.

Кабан, ехавший с Сонькой и Михелиной, помог женщинам выйти. К ним подошли Артур и Улюкай.

— Бриллианта у меня нет, — сказала Сонька. — Остался в доме.

— Как в доме? — удивилась дочка. — Почему?

— Выпал из рук.

— Получается, мы бежали с пустыми руками? — уточнил Улюкай.

— Получается так.

— А что ты скажешь Мамаю? — поинтересовался Артур.

— Скажу, как было.

— Вряд ли он поймет тебя, — заметил Кабан.

— Попробую объяснить… — усмехнулась Сонька и задумчиво произнесла: — Камень, несущий власть и смерть.

— Что? — повернулся к ней Улюкай.

— Это я не тебе.

Неожиданно из ближнего переулка вынеслась черная пролетка, запряженная сильными, ухоженными, черного окраса лошадьми, и решительно понеслась в сторону воровской компании.

— Мамай, — предупредительно бросил Артур.

Карета подкатила к ворам, кучер спешно соскочил, помог выйти Мамаю.

Верховный вор, не обратив внимания на остальных воров, неспешно подошел к Соньке, улыбнулся ей и дочке.

— С завершением дела, — и протянул руку. — Где бриллиант? Давай…

— Бриллиант остался в доме князя, — не сразу ответила воровка.

— Шутишь, Соня?

— Правду говорю. Выронила, когда убегала.

Мамай не сводил с нее тяжелого взгляда, повторил:

— Думаю, ты все-таки шутишь.

— Нет, Мамай. Поэтому винюсь перед тобой.

Была длинная пауза.

— И у кого же он теперь? — спросил Верховный. — Неужели заныкала?

— Думаю, теперь ты шутишь, Мамай.

— Не шучу, а спрашиваю. Если заныкала, он добра тебе не принесет.

Губы воровки побелели.

— У своих не ворую!.. А если так обо мне подумал, то больше нам говорить не о чем!

Она резко взяла дочку за руку, намереваясь уйти. Верховный придержал ее.

— Прости, Соня… Но как-то не верится, что Сонька может выпустить добычу из рук.

— Значит, старею… — усмехнулась Сонька. — Но ошибку свою постараюсь исправить.

— Опять пойдешь в дом?

— А что остается?.. Просьбу Мамая все равно надо исполнить. К тому же и честь задета. — Посмотрела на Михелину. — Верно, дочка?

— Задета, — согласилась та. — Сама не поверила, когда мама сказала.

Мамай помолчал, поднял на воровок глаза.

— Хорошо, буду ждать. И надеяться… — Он повернулся и грузно зашагал к своей пролетке. Оглянулся, с ухмылкой предупредил: — Но учти, товарищи все время будут рядом с вами.

— Вроде как не доверяешь? — спросила Сонька.

— Доверяю, Соня. Иначе разговор был бы совсем другой. Пусть воры стерегут вас от всякой ненужной беды.

Сонька направилась с Михелиной к своей повозке. Мамай также в сопровождении воров двинулся к экипажу, забрался внутрь, и кучер легонько ударил по крутым спинам лошадей. Те лихо рванули с места.

По пустым и гулким улицам холодного раннего города в разные стороны стремительно разъезжались экипажи — Сонькин и мамаевский эскорт.

Впереди на небе медленно светлели тяжелые тучи.

Директор оперетты принял следователя Гришина чопорно и настороженно. Показал на кресло, сам сел напротив, закинув ногу на ногу.

— Желаете что-либо выпить? — поинтересовался.

— На работе не пью, — отшутился следователь.

— А если чай, кофе?

— Благодарю. Возможно, позже. Сейчас к делу.

Гаврила Емельянович напрягся еще больше, для успокоения дотянулся до сигары, зажег ее. Пустил густой дым, поинтересовался:

— Чем обязан, господин следователь?

— Лично вам — ничем?

— Значит, вопрос к моему театру?

— В какой-то степени, — уклончиво ответил Гришин, с мягкой улыбкой посмотрел на директора. — Будем считать, что наш разговор носит исключительно конфиденциальный характер.

— Вы меня пугаете, — хохотнул Гаврила Емельянович. — Итак?..

— Итак… — повторил гость. — Что вы скажете о госпоже Бессмертной.

Директор сглотнул сухость во рту, развел руками.

— Прима… гордость… любимица… Что еще я могу сказать?

— Круг знакомых, друзей… возможных любовников вам известен?

— Сударь, ну что вы, ей-богу?! — Директор попытался скрыть смущение. — По-вашему, здесь сыскное бюро?

— Здесь театр, — снова улыбнулся следователь. — Но директор, как я понимаю, не только обеспечивает труппу работой, но еще и несет определенную ответственность за своих артистов. Или я не прав?

— Безусловно, вы правы. Но все имеет свои рамки. — Он зажег погасшую сигару, снова пустил дым. — Если можно, господин следователь, конкретнее.

Тот помолчал, подумал, согласно кивнул.

— Ну, хорошо. Вам известна родословная госпожи Бессмертной.

— Опять же, в какой-то степени. Вы имеете в виду отца, мать?

— Да, — подтвердил Гришин. — Но прежде всего мать.

— По моим данным — девушка сирота. Родителей своих не знает.

— А вам известно, кто ее родители?

— Кажется, я ответил.

Следователь помолчал, пристально глядя на директора.

— Отец госпожи Бессмертной вор. Убил человека. Неизвестно, жив или помер. — Оценил реакцию директора, продолжил: — Мать… Вот здесь самое интересное. Мать артистки — персона предельно любопытная… Тоже воровка. Но воровка знаменитая… Вы никогда не слыхали про даму по кличке Сонька Золотая Ручка?

— Как же… Слышал, — выдавил из себя Гаврила Емельянович. — В своем роде знаменитость.

— Так вот — мать вашей примы как раз эта самая знаменитость.

Гаврила Емельянович вдруг налился кровью, поднялся, сильно ударил пухлой ладошкой по столу.

— Не знал, не знаю и не желаю знать!.. Меня не интересуют биографические данные моих артистов!.. Мне важно, как они поют, как танцуют, как на них молится публика!

Следователь спокойно наблюдал, как нервно расхаживает вокруг стола директор, мягко поцарапал ногтем лакированную ручку кресла.

Гаврила Емельянович круто развернулся, почти вплотную подошел к гостю.

— Если вам желательно разрушить мой театр, то это у вас не получится. У меня есть просто артисты и есть артисты экстра-класса! И слушать всякие бредни о соньках золотых ручках я не намерен! Если, господин хороший, у вас других тем для беседы нет, то будем считать нашу аудиенцию оконченной!

Гришин, продолжая сидеть, поднял на него голову, и их глаза уперлись друг в друга.

— Вам известно, кто такие террористы-бомбометатели?.. — свистящим шепотом заговорил следователь. — Вы знаете, что такое «черная сотня»? Вы на собственной шкуре не чувствуете, что государство рухнет со дня на день?!. И оно рухнет именно из-за таких слепых либералов, как вы, господин директор!.. У вас под носом со дня на день станут организовываться противоправные сходки, а вы все будете думать о примах и кто как им аплодирует!

— «Террористы»! «Черная сотня»! Это все общие слова. Надо знать конкретные имена!

— Знаем. По этой причине я здесь.

Оба какое-то время помолчали, затем Гаврила Емельянович достал из горки две хрустальные рюмки, коньяк, разлил на двоих.

Выпили, не чокаясь.

— Так вот, — отставив пустую рюмку, произнес следователь. — За госпожой Бессмертной будет установлен негласный надзор. И вы как директор обязаны это знать.

— Что еще? — покорно спросил Гаврила Емельянович.

— Еще нам бы хотелось, чтобы в театре фиксировались все контакты артистки. Мы можем заслать сюда своего агента, но лучше, если это будет кто-то из ваших.

— У нас есть такой человек.

— И последнее. В театр может ненароком заглянуть Сонька Золотая Ручка или ее дочь…

— Дочь?.. Значит, у Таббы есть сестра?

— Сестра по матери. Отец ее на Сахалине отбывает пожизненную каторгу. За убийство.

— А, если позволите, истинные фамилии сестер?.. Бессмертная — это ведь, как я теперь понимаю, сценическое имя.

— Истинная фамилия — Блювштейн. Табба и Михелина Блювштейн. — Следователь поднялся, закончил свою мысль: — Если кто-то из родичей вашей примы здесь появится, немедленно сообщайте в полицию.

Он уже почти дошел до двери, как вдруг вспомнил.

— Вам известно, что приключилось с князем Брянским?

— С Александром Васильевичем? — поднял брови директор. — А что с ним могло приключиться?

— Разбился насмерть.

— Как это могло произойти?

— Этой ночью утоп.

— Утоп?!

— Гнался за злоумышленниками на авто и на скорости рухнул в Мойку. Вытащили бездыханным.

Когда дверь за следователем закрылась, Гаврила Емельянович взял золотой колокольчик, позвонил. В дверь заглянула помощница, и директор распорядился:

— Разыщите срочно артиста Изюмова.

— Но он подал прошение об увольнении. И, кажется, готов отправиться на фронт.

— Знаю!.. И тем не менее разыщите! Остановите перед очевидной глупостью!.. И срочно ко мне!