Сонька оглядела Кочубчика со всех сторон, полюбовалась на его белый костюм, сидевший на нем как влитой, поправила любимому прическу, разгладила бородку.

— Что-то нехорошо у меня на душе, Володя.

— Не парься, мама, — отмахнулся тот. — Будто на японца провожаешь.

— Не на японца, а все одно боязно. Как бы тебя ляшаги не заприметили.

— Разве у меня на лбу написано, что я вор?

— Не написано. Со стороны — прямо джентльмен какой. А как к своим корешам причалишь, так и пойдет хвост следом.

Володя повернулся к ней, с досадой объяснил:

— К корешам не пойду. Хвост не зацеплю. А для тебя, возможно, кой-чего щипну.

— Не надо, Володя! — испугалась воровка. — Не дай бог, словят. Я ж тебе денег дала!

— Ладно, мама, пошутковал я, — снисходительно усмехнулся тот. — Для меня теперь жизнь по новой рельсе пошла!

Кочубчик двинулся к выходу, Сонька не отставала.

— Скажи, зачем в город идешь?.. Чего тебе здесь не хватает?

— Кислороду не хватает!.. Задыхаюсь я здесь, мама. Понимаешь?.. Дай сделать глоток полными грудями!

— С Богом, — сказала ему вслед женщина.

Кочубчик важно, неторопливо, под молчаливым и внимательным взглядом дворецкого, вышел во двор, оглянулся.

— Не пыхти, папашка!.. Живы будем, не помрем!.. А помрем, так и хрен с ним!

Воры, Артур и Улюкай, сидевшие в повозке на другой стороне Фонтанки, довольно далеко от ворот особняка, увидели господина с тростью и в белом костюме, севшего в пролетку, напряглись.

— Что за форель выплыла? — пробормотал несколько удивленный Улюкай. — Вроде такого мизера здесь еще не было.

— Видать, какой-нибудь коршун из следаков, — предположил Артур.

— Может, прокатимся за ним?

— А если шпики тоже увяжутся?

— Поглядим.

Повозка с Володей резво взяла с места, хвост за ним почему-то не пошел, и тогда Артур крикнул кучеру:

— Пошел!.. За лохмачом в белом!

Воры понеслись следом за Кочубчиком.

Когда Сонька, проводив Володьку, вернулась в комнату, здесь ее ждала раздраженная Михелина.

— Куда ты его отпустила?

— Тебе-то что? — обозлилась мать.

— Пусть сидит здесь и никуда не выползает!

Мать подошла к дочке вплотную.

— Что ты лезешь не в свои дела?.. Что ты шныркаешь за всем, куда тебе не велено?

— Потому что ты моя мать! И я не хочу, чтобы какой-то варнак подвел тебя под решетку!

— Он тебе не варнак!

— Варнак!.. Сколько раз он предавал тебя? Где ты его подобрала?

— Не твоего ума дело!

— Слепая!.. Ничего не видишь! Не видишь и не понимаешь! Я не видела еще тебя такой!

— А себя видела, когда за князьком бегала?

— Что ты сказала? — Михелина даже сжала кулаки.

— Тоже была полоумная!

— За «князьком» я не бегала! Он первым подал мне руку! У нас любовь была!

— Во-во, любовь!.. Между аристократом и воровкой. Очень большая и чистая любовь!

Дочка вдруг размахнулась и изо всей силы ударила мать по лицу. Обе от неожиданности замерли, Сонька бросилась было прочь, но Михелина тут же догнала ее, повисла на ней.

— Мамочка, прости… Прости меня, мамочка!

Они не заметили, как к ним подошла Анастасия с конвертом в руке, некоторое время отрешенно смотрела на них и, когда Михелина повернулась к ней, совсем тихо произнесла:

— Князь Андрей ранен. Очень тяжело…

Михелина взяла конверт, невидящими глазами пробежала написанное.

— Где он?

— В госпитале. В Харбине.

— Я еду к нему. Завтра же.

— И я с тобой, — твердо и решительно заявила княжна.

День в Петербурге выдался самый отменный. Светило мягкое солнце, ветра почти не было, праздной публики на улицах было более чем предостаточно.

Улюкай и Артур из своей повозки видели, как Володя Кочубчик, в светлом костюме, в шляпе и с тростью, вышел из пролетки на углу Невского и Литейного, остановился и стал с оглядкой и осторожностью осматриваться. Затем, сильно хромая, пересек Невский и подошел к нищенке Зоське, сидящей ныне на его насиженном месте. Сучка пока видно не было, да и вряд ли он сейчас был бы кстати.

— Чудной кругляк, — заметил Улюкай.

Зоська выпрашивала милостыню у всех проходящих мимо с обычным набором жалоб, наговаривая как можно побольше и пострашнее.

— Помогите, люди добрые, горькой вдове, муж которой сгинул на проклятой войне с проклятым японцем!.. Дом сгорел, пятеро деток из десяти успели вылезть из огня, только лучше б они сгорели в полыме, чем помирать от голода на глазах у несчастной матери… — Увидела Володьку, не признала его, прибавила жалости в голосе: — Господин хороший!.. Вижу, что человек вы добрый, сердечный, умеющий понять чужую беду!.. Подайте бедной вдове хоть бы какую копейку, потому как с утра не было во рту даже макового зернышка…

Кочубчик сунул ей рубль, от чего нищенка прямо обомлела, с ухмылкой пробормотал:

— Чего голосишь, дура?.. Открой зенки, Зоська. Не признала, что ли?

Та от неожиданности на миг потеряла дар речи, пробормотала:

— Господи, Володька… А чего ты такой?.. Прямо барин натуральный.

— Не ори так, — прошептал Кочубчик и поинтересовался: — Как вы тут?

— Будто сам не видишь, — огрызнулась нищенка. — Сам-то чего вырядился?.. Неужто и правда барыня приодела?

— Кто б ни приодел, а наше теперь от вашего далеко!

Зоська хмыкнула:

— Если ваше так далеко, то чего приперся?

— Глянуть на вытянутые ваши рожи, да и тугриков по старой памяти подбросить! — Он достал еще рубль.

Со стороны к ним подковылял Сучок, начал было голосить:

— Господин хороший, пожалей инвалида войны…

— Не гунди! — толкнула его Зоська, пряча добычу. — Не узнал, что ли?.. Володька! Кочубчик!

— Боже снятый, — перекрестился нищий. — И правда Володька! Это что ж — наказали тебя или помиловали?!

Кочубчик рассмеялся.

— Глупые вы люди, алюсники!.. Человек пришел с положением, можно сказать — господин. А они ему один вопрос дубее второго! — Достал рубль для Сучка тоже и двинулся дальше по Невскому, гордо вращая тростью и с удовольствием чувствуя себя здесь своим.

Когда он скрылся в гуще прогуливающихся, Улюкай и Артур подошли к Зоське и Сучку.

Чтоб те не стали голосить, сразу дали по рублю. Артур спросил:

— А что за господин в белом вот только что деньги тут мотал?

— Господин… — ухмыльнулся Сучок. — Этот господин двумя днями раньше вместе с нами здесь алюрничал!

— Это как?

— А так! Алюрничал, пока не заприметила его какая-то важная барыня! Вот теперь он и господин!

— Барыня кто такая?

— Не говорит! — вмешалась Зоська. — Я уж и так, и эдак. Не колется!

— А сам он кто? — спросил Улюкай.

— Володька? Кочубчик?! Да кашалот конченый! Сказывают, когда-то саму Соньку Золотую Ручку сдал синежопым!

Воры переглянулись, дали еще денег нищим и направились к повозке.

— Кочубчик, — пробормотал Улюкай. — Его ж вроде убили.

— Значит, выжил, гнус, — сплюнул Артур.

— А дама?

— Не понял, что ли?.. Сонька. Вынюхала как-то и загребла под крылышко.

— Так ведь крылышко-то дырявое.

— То-то и оно. Надо как-то с этим мизером решать.

Они сели в повозку и понеслись по Невскому в сторону Фонтанки.

Закрытые повозки с жандармами, а было здесь не менее пяти повозок, заняли позиции в ближних от Фонтанки переулках, ждали соответствующей команды.

Карета с Таббой выскочила на набережную, миновала несколько богатых домов, пронеслась вдоль длинного забора особняка Брянского… Девушка коротко огляделась, нажала кнопку звонка. Было видно, что она очень волновалась.

Последовал привычный окрик Семена:

— Кого надобно?

— Мне нужна княжна Анастасия, — ответила Табба.

— Сейчас спросим!

Привратник направился к дому, где на ступеньках уже стоял дворецкий.

— Кого спрашивают?

— Княжну.

— Кто?

— Барышня.

Никанор самолично подошел к калитке, приоткрыл ее. Увидел перед собой знакомую особу, склонил голову.

— Здравствуйте, мадемуазель. Желаете видеть княжну?

— Именно так. Мне надобно передать ей записку. — Прима заметно нервничала.

— Я сейчас узнаю.

Дворецкий впустил девушку во двор, что-то в ее поведении ему показалось странным, он еще раз оглянулся и торопливым шагом пошел к дому.

До слуха доносились звуки рояля — Сонька занималась с Анастасией музыкой.

Никанор постучал в дверь.

— Мадемуазель, простите.

— Не видишь, я занимаюсь! — возмутилась княжна.

— Там госпожа Бессмертная. Вас спрашивает.

— Бессмертная? — удивилась девочка. — Меня?

— Совершенно верно, вас.

— А что ей надо?

— Желают передать некую записку.

— Опять записку? — хмыкнула Сонька, повернулась к княжне: — Может, я выйду?

— Она меня просит, не вас! — не без раздражения ответила та и встала из-за инструмента. — Пока мы с госпожой Бессмертной будем пить чай, вы не смейте отсюда выходить! Еще неизвестно, с чем она пришла!

В этот момент в комнату быстро вошла Михелина, глаза ее были округлены.

— Там Табба.

— Знаем, — кивнула мать.

— А что ей нужно?

— Боже… — закатила глаза княжна, с раздражением ответила: — Нужно поговорить со мной, вы же сидите здесь, пока я не вернусь. — И ушла.

Дочка и мать переглянулись.

— Мне как-то не по себе, мама, — негромко произнесла Михелина.

— Что ей нужно? — озабоченно проговорила Сонька. — Она ведь не знает, что мы здесь.

— Может, хочет узнать?

— Зачем?

— Допустим, помириться. Выгнали из театра, теперь одна и без работы. Я выйду к ней. — Михелина решительно двинулась из комнаты.

Сонька остановила ее:

— Не смей!

— Я сестра, почему я должна прятаться?

— А я — мать. Я быстрее пойму, чего она хочет.

Воровка почти уже покинула комнату, когда ее догнала дочка, попросила:

— Сонь, не надо. От нее можно ждать чего угодно.

— Но не с полицией же, надеюсь, она явилась?

— Кто знает. Это Табба!

Сонька отцепила руки дочки от своей кофты.

— Если я боюсь родной дочки, какая же я мать! — Жестко произнесла: — Может, ей нужна моя помощь!

— Тогда я с тобой.

— Нет!.. Жди здесь. Если все хорошо, я приведу ее сюда!

В большом зале воровку остановил Никанор, обратился с неловкой предупредительностью:

— Я бы, сударыня, не советовал вам выходить.

— Это что еще такое?! — не то удивилась, не то возмутилась женщина. — С каких это пор ты стал давать мне советы?

— Мадемуазель Бессмертная пришла в нервном состоянии. Думаю, в этом хорошего мало.

— Займись своими делами и не суйся в чужие.

…Табба и княжна стояли в большом зале, Анастасия с очевидным удивлением повторно прочитала вслух записку:

— «БУДУ, КАК ВСЕГДА, ЖДАТЬ В УСЛОВЛЕННОМ МЕСТЕ».

Буквы были крупные, корявые, слишком старательные.

Девочка подняла удивленные глаза на гостью.

— Это для меня?

Та неуверенно пожала плечами.

— Скорее, для той дамы, которую вы однажды приютили, — и посмотрела на княжну испуганно, напряженно. — Она по-прежнему у вас?

Та на секунду замялась, не совсем уверенно ответила:

— Нет, она не у меня. Она, кажется, уехала.

Табба нервно огляделась.

— Надо передать ей записку. Это очень важно.

Сонька стояла за дверью ближней комнаты, слушала разговор девушек.

— Хорошо, я попытаюсь это сделать.

— Значит, все-таки она у вас?

— Я сказала, она уехала! — пряча раздражение, ответила княжна. — Но я постараюсь разыскать их.

— Их — это мою мать и сестру?

— Да, вашу мать и вашу сестру. — Анастасия была растеряна и встревожена и не представляла, что предпринять. — Не желаете испить со мной чаю? — нашлась в итоге она.

— С удовольствием, — ответила артистка, бросив взгляд по сторонам.

— Никанор! — позвала княжна.

— Слушаю, барышня, — будто из-под земли вырос дворецкий.

— Накрой стол к чаю.

Сонька проследила за тем, как девочка повела гостью в чайную комнату, осторожно двинулась следом.

Анастасия и Табба расположились в расписной, располагающей к чаепитию комнате.

— Каковы ваши нынешние дела, сударыня? — стараясь быть вежливой и гостеприимной, начала светскую беседу княжна.

Табба напряженно улыбнулась.

— Слава богу, все хорошо.

— Полагаю, история с театром закончится благополучно?

— Спасибо, все к этому идет.

— Публике не хватает вашего присутствия на сцене.

— Благодарю.

В это время на пороге комнаты возникла Сонька, замерла в дверном проеме.

— Здравствуй, дочка, — сказала.

Табба от неожиданности вздрогнула, не сразу выдавила:

— Здравствуйте, — добавила: — А мне сказали, что вас здесь нет.

— Я здесь, — ответила Сонька, подошла ближе, села на стул. — Услышала тебя, решила показаться.

— Я вас не звала, мадам! — решительно поднялась княжна.

— Сама явилась. Как-никак дочка нарисовалась.

Табба взяла со стола записку, принесенную ею, передала матери.

— Думаю, это для вас.

Воровка бегло прочитала написанное, отложила листок в сторону.

— Тебе просто захотелось меня увидеть?

Артистка молчала, и взгляд у нее был мрачный, неприветливый.

Анастасия перебрасывала напряженный взгляд с воровки на ее дочь.

— Вы сказали, что дама уехала, — с укором сказала ей Табба.

— Вы желаете отчитать меня? — Голос девочки стал ледяным.

— Желаю, чтоб не врали… Ненавижу, когда обманывают, — отчеканила Табба и снова повернулась к матери. — Эта дама с детства обманывала меня.

— Обманывала, каюсь, — согласилась, усмехнувшись, Сонька. — И не только тебя.

— Будто сейчас не обманываешь!

— И сейчас обманываю. Но похоже, уже устала от этого. Старой становлюсь, дочка.

Артистка поднялась.

— Если б устала, то не пряталась бы здесь и не морочила голову хотя бы этой чистой душе, — кивнула на Анастасию.

— Хочешь, чтоб сдалась полиции? — горько усмехнулась Сонька.

— Может, так и правильно было бы, — ответила Табба и обратилась к хозяйке: — Простите, что побеспокоила. Я должна была выполнить то, о чем меня просили. — И двинулась к выходу.

— Ты за этим приходила? — бросила вслед Сонька.

Дочка оглянулась, странно ответила:

— Кто знает… Может, и за этим.

Анастасия провожать ее не стала, дворецкий проследовал с гостьей до калитки, выпустил на улицу и вернулся в дом.

Мимо Таббы прошел шпик в котелке и с тростью, вскользь спросил:

— Какие новости, сударыня?

— Она там, — коротко бросила артистка и села в пролетку.

Господин поднял вверх трость, давая кому-то знак, и тотчас из ближних переулков вынырнули крытые повозки с жандармами.

Они понеслись к особняку Брянского с таким грохотом и поспешностью, что всполошились собаки в ближних дворах.

Калитку с треском выбили, ворота тут же были распахнуты, и жандармы ринулись к входу в дом.

Первым их увидел Никанор. Он бросился в глубь дома, громко и отчаянно предупреждая:

— Господа жандармы! — и тут же засеменил обратно, желая задержать бегущих людей. — Господа!.. Это безобразие, господа! Остановитесь!.. Это дом князя Брянского, господа!

Они оттолкнули его и стали рассыпаться по комнатам. Командовал ими пожилой бравый офицер с вислыми усами.

Последним в дом не спеша вошел господин в цивильной одежде. Это был судебный пристав Федор Петрович Фадеев. Он увидел в большом зале кресло, расслабленно опустился в него, стал с отсутствующим любопытством созерцать здешние стены и картины.

— Каждую комнату!.. Каждый уголок! — кричал офицер, подгоняя подчиненных. — Обыскивать все! Вплоть до подвала и чердака!

Анастасия со второго этажа увидела бегущих по дому людей, в оцепенении повернулась к Соньке.

— Они ищут вас!

Воровка, быстро оценив ситуацию, схватила девочку за руку, сбивчиво зашептала:

— Беги к Михелине!.. Они не должны ее найти! Умоляю, быстрее!

— Но вас схватят! — выкрикнула Анастасия.

— Дочку предупреди! — теребила ее Сонька. — Спрячь ее! Хотя бы во имя князя Андрея! И не забудь, меня зовут Матильда Дюпон! Слышишь — Матильда Дюпон!

Княжна торопливо кивнула, хотела еще что-то сказать воровке, но услышала топот сапог совсем близко, ринулась по узкой лесенке, ведущей в чердачные комнаты.

Перехватила Михелину, спешно спускающуюся вниз, зашептала:

— Туда нельзя… Там жандармы.

— Но там мама!

— Назад! Тебя же сейчас схватят! — Девочка стала с усилием толкать Михелину наверх. — Назад!.. Хочешь, чтоб сразу двоих арестовали?!

— Я знаю, это Табба!.. Это она навела, гадина! — сквозь слезы бормотала девушка, пытаясь прорваться вниз. — На родную мать навела!

Княжна удерживала ее, глуша ее слова ладошкой.

— Милая, родная, — просила она. — Не надо. Нельзя туда!.. Мы переждем. Потом поможем. Обязательно поможем Соне!.. Прошу тебя.

— Но как она могла?.. Это же страшный грех!

— Господь ей судья.

— Нет, я ее буду судить!

Анастасии все-таки удалось затолкать Михелину в ту самую потайную комнату под стеклянной крышей, после чего она захлопнула дверь и заперла ее снаружи.

Сонька тем временем спустилась вниз, направилась к жандармам. Сбоку к ней двинулся было дворецкий, она жестом остановила его. Увидела офицера, достойно и спокойно дождалась его, спросила на ломаном русском:

— Простите, господин офицер. Что все это значит?

— Это значит обыск, мадам! — удивился вопросу офицер.

— На каком основании?

— На каком основании… — пробормотал тот и растерянно оглянулся на господина в цивильном. — На каком основании обыск, господин судебный пристав?

Тот уже направлялся к ним.

— Что касается оснований… — Фадеев достал лист бумаги с гербом. — Основание — решение господина прокурора о проведении должного обыска. — Он внимательно посмотрел на Соньку, улыбнулся. — Ваше имя, мадам?

— Матильда Дюпон.

Господин достал из кармана довольно небольшой фотоснимок, взглянул на него, удовлетворенно кивнул.

— Вот вы как раз нам и нужны. — И приказал офицеру: — Ротмистр, взять мадам под стражу.

— Слушаюсь, ваше благородие, — отдал тот честь и взял Соньку под локоть. — Прошу, сударыня, проследовать в повозку.

— Но это или ошибка, или произвол. — Воровка посмотрела на него с иронией. — Я подданная Франции!

— В департаменте разберутся, — кивнул пристав и громко скомандовал: — Продолжать обыск! Проверять все помещения! Здесь должна быть еще одна особа!

Дворецкий стоял поодаль, в полуобморочном состоянии наблюдая за происходящим.

Жандармский офицер снова попытался увести Соньку, но она оказала твердое сопротивление.

— Вы не имеете права, сударь!.. У вас будет скандал!.. Я не имею никакого отношения к России!

— Имеете, — бросил Фадеев издали с насмешкой. — Самое непосредственное. — И снова обратился к офицеру: — Ротмистр, тащите даму в повозку!

— Вы понимаете, что делаете? — решительно дернулась Сонька. — Я буду жаловаться!

— В повозку ее!.. Пусть там жалуется!

Неожиданно в длинном коридоре возникла Анастасия. Увидев ее, ротмистр и Сонька задержались на пороге.

— Княжна, остановите же это безобразие! — крикнула женщина.

Анастасия бросилась к ротмистру.

— Заберите своих солдат и сейчас же покиньте дом!

Пристав шагнул вперед, вежливо обозначил княжне поклон.

— Мои люди должны еще найти дочку этой дамы.

— Здесь нет никакой дочки! Отпустите даму и немедленно убирайтесь!

— Во-первых, княжна, у нас постановление прокурора! — Он вновь извлек бумагу. — А во-вторых, вам известно, кто сия дама?

— Это моя родная тетя, мадам Дюпон.

— Вас ввели в заблуждение, княжна. Это самозванка, известная аферистка по кличке Сонька Золотая Ручка!.. Здесь же, по нашим данным, должна скрываться ее младшая дочь.

— Никого здесь нет! — Девочка попыталась обойти пристава, но он снова перекрыл ей дорогу.

— Успокойтесь, мадемуазель!

— Я буду жаловаться, и у вас будут неприятности!

— Неприятности будут у этой особы, — ответил пристав и раздраженно махнул офицеру: — Чего торчишь! В повозку ее!

Ротмистр решительно подтолкнул воровку.

— Вы арестованы, мадам.

— Не прикасайтесь ко мне! — дернулась Сонька.

— Мадам, прошу в повозку.

Анастасия видела, как жандармы уводили Соньку, стояла замершая и потрясенная, беззвучно плакала.

…Михелина металась по потайной чердачной комнате под стеклянной крышей, слышала, как жандармы ходили совсем рядом, дергали запертые двери, переговаривались о чем-то, возмущались. Она изо всех сил зажимала руками рот, старалась удержать плач и стон, затем упала на диван, уткнулась лицом в подушку.

Вскоре шаги удалились, и стало необычайно тихо.

Девушка медленно поднялась, запрокинула голову назад и закричала.

Повозка подкатила к воротам дома Брянского. Кочубчик легко и весело спрыгнул на землю, нажал кнопку звонка на калитке.

— Кто таков? — раздался голос Семена из-за ворот.

— Свои, открывай!.. Володя Кочубчик!

Семен открыл, Володька прошагал к дому, презрительно взглянув на привратника, стал подниматься по ступенькам, увидел дворецкого, странно на него глядящего.

— Чего зыришь? — удивился Кочубчик. — Не признал, что ли?

— Признал, — ответил тот, и неожиданно в его глазах появились слезы.

— Ты чего? — еще больше удивился Володька. — Выпил, что ли?

— Соню забрали, — расплакался старик.

— Кто?.. Куда?

— Жандармы. В острог.

Кочубчик от неожиданности даже присел на ступеньки.

— Мать моя девушка… Вот это мансы. — Минуту соображал, поднял глаза на Никанора. — А эту… ну, Миху… тоже загребли?

— Девушка успела спрятаться.

— А барыня где?

— Они как раз вдвоем беседуют.

— Дела-а… — Володька озабоченно почесал бороду. — Так и меня сцапать могут!

— Вас-то за что?

— За любовь!.. Полюбил воровку, полезай с ней в один чувал! — Поднялся, двинулся дальше, оглянулся на старика. — У тебя выпить чего-нибудь имеется?

— Не пью и вам не советую.

— Иди ты со своими советами знаешь куда, шланбой!

Анастасия и Михелина сидели в спальне, негромко беседовали о произошедшем.

— Теперь к Андрею я поехать не смогу, — сказала Михелина.

— Понимаю, — кивнула княжна. — Значит, поеду я одна.

— А дом на кого останется?

— На Никанора… Да и ты рядышком.

— Хотелось бы к тому времени избавиться от Кочубчика.

Княжна удивленно подняла глаза на подружку.

— Но он мужчина твоей мамы!.. Соня любит его.

— Ей не до любви сейчас.

— Нет, так нельзя!.. Это нечестно! Пусть живет себе. Никанор присмотрит.

— Он вор, понимаешь?

— Но ты же тоже воровка. И мама твоя. В доме одни воры! — невесело рассмеялась княжна.

Михелина подумала, пожала плечами.

— Это к добру не приведет.

— Непорядочно, понимаешь?.. Не-по-ря-дочно! Соня человека привела, а как ее забрали, мы гоним его!

— Может, ты и права.

— Не может, а точно!

Обе помолчали, Михелина взяла со стола конверт с письмом.

— Хочешь, прочитаю еще раз письмо от Андрея?

— Конечно, — обрадовалась княжна и уселась поудобнее. — Читай.

— «Дорогие мои, любимые, единственные и ненаглядные девочки, — стала читать воровка. — Уже три дня, как я пришел в сознание. Открыл глаза и первым делом подумал о вас, мои светлые, мои желанные…»

Как и в прошлый раз, в храме никого не было, потому как время было позднее, и батюшка специально ждал свою прихожанку.

Табба, не доходя еще до него, истово перекрестилась перед некоторыми иконами, после чего приблизилась к священнику, смиренно поцеловала руку.

— Я совершила страшный грех, батюшка, — тихо произнесла она.

— Ты знала, что совершаешь его?

— Знала.

— Зачем же совершала?

Артистка подумала, пожала плечами.

— Не знаю… Наверно, от страха.

— В чем же твой грех?

— Я предала мать.

— Мать?

— Мать.

— Это смертный грех, — сказал священник. — За это нет прощения.

— Знаю, — еле слышно сказала Табба. — Но она в свое время тоже предала меня.

— Это ее грех. Зачем ты пошла на это?

— Меня вынудили. Заставили.

— Люди?

— Люди.

— И ты подчинилась им?

— Меня, батюшка, уволили из театра. Я без денег и без работы. Мне страшно жить.

— Теперь тебе будет страшно жить вдвойне. Мать поняла твое предательство?

— Да, теперь она в тюрьме.

— Отныне мать станет жить в двух темницах — телесной и душевной, — вздохнул батюшка и перекрестил девушку. — Ты должна жить в покаянии ежедневно и ежечасно.

— Но это не поможет мне! Буду каяться, буду просить у Господа прощения, а жить на что?.. Что есть, что пить, на что надеяться? Я чувствую гибель и не знаю, как ее избежать!

— Господь поможет.

— Поможет?.. А почему Он не помог мне до этого? Он же видел, что я стою на краю пропасти, и не протянул мне руки!

— Сила Божия в немощи совершается.

— В немощи?.. Когда я стану нищей, старой и обездоленной?

— Через страдания ты сможешь обрести силу духа и истинную веру в Господа!

— Я обрела!.. Иначе я не пришла бы к вам!.. Я не желаю больше страдать! Я настрадалась, когда мать бросила меня в младенчестве!

Батюшка помолчал, подумал, перекрестил прихожанку.

— Ступай к матери и проси у нее прощения. Только в этом твое спасение.

— Куда?.. В тюрьму?

— В любом месте Бог услышит твое покаяние.

— Я не буду просить у нее прощения!.. Я ее ненавижу!

— Надеюсь, Господь надоумит тебя. — Священник перекрестил Таббу еще раз, бросил вслед: — Не хочешь страдать — смиряйся!

Было далеко за полночь, за окном стояли тишина и покой, даже собаки в соседних дворах поугомонились и перестали брехать.

Никанор дремал на кушетке и при появлении Володи Кочубчика приподнялся, удивленно уставился на него.

— Чего изволите?

Тот был заметно пьян, держал в руке ополовиненную бутылку водки.

— Изволю выпить с тобой, — ответил Кочубчик, присаживаясь, и потребовал: — Стакан!

Дворецкий послушно взял с буфета стакан, поставил на стол.

— Два! — показал на пальцах Володя.

— Я не пью. Нельзя по возрасту и по здоровью.

— Поставь два стакана. Для антуражу!

Никанор извлек второй стакан, стал наблюдать, как ночной гость разливает водку.

Тот взял себе стакан, второй подал дворецкому.

— Держи.

— Не пью.

— Для антуражу, сказал!

Чокнулись, Кочубчик в один взмах опрокинул налитое. Смотрел красными глазами на старика, с трудом выговорил:

— Закусь…

— Не держу здесь, — ответил Никанор и добавил: — Время позднее, пора вам почивать.

Володя помахал перед его носом пальцем, затем погрозил:

— Шутковать со мной не надо. Понял?.. Сиди, наблюдай и молчи!

Старик подобрал на коленях большие бледные ладони, сел поудобнее.

— Вот ты кто такой? — ткнул на него Кочубчик и объяснил: — Дубарь, барахло, чухна, пакостник, хмырь, люмпик, кугут и все прочее… А все из себя изображаешь. Почему?

— Вам надо идти почивать, — деликатно напомнил дворецкий. — Скоро двор проснется.

— А потому из себя изображаешь, что считаешь себя персоной!.. Ва-а-а-ажной персоной! Угадал?.. А ты не персона. Холуй! Подай-принеси!.. Говешки из-под любого готов таскать, когда прикажут!

— Утром я доложу барышне, и вас попросят из дома.

— Доложишь?

— Если не перестанете пить и не уйдете, святой крест, доложу.

Дворецкий хотел перекреститься, но Володя перехватил его пальцы.

— Вбей себе в кумпол! Я здесь надолго. Навсегда! А стуканешь хозяйке, я стукану синежопым!.. Знаешь, про кого стукану? Ага, про нее. Про воровочку-шпановочку! Про Сонькину дочку!.. Ею ведь тоже полиция интересуется?!

— Вы нехороший, подлый человек, — сказал Никанор и поднялся. — Прошу вас выйти вон.

Кочубчик налил еще себе водки, опрокинул ее в широко открытый рот, занюхал рукавом. Вдруг резко поднялся, крепко взял старика за воротник.

— Запомни, салоп!.. Не приведи господь, ливернешь на моей дорожке, всю жизнь будешь на костыли зарабатывать. Понял?

— Ступайте, господин хороший.

— Дубарь барахляный! — Оттолкнул старика и тяжело двинулся к выходу. Остановился, ткнул в свою грудь пальцем. — Володя Кочубчик — человек!.. Помещик!.. Две тысячи десятин имел!.. И ни одна шваль не смела руку на Володю поднять!.. Поэтому не моги и не смей!

* * *

Вор Артур держал в руках целую дюжину утренних газет, на первых страницах которых бросались в глаза крупные, на четверть страницы, сообщения:

ЛЕГЕНДАРНАЯ ВОРОВКА СКРЫВАЛАСЬ В ДОМЕ КНЯЗЯ БРЯНСКОГО.

СОНЬКА ЗОЛОТАЯ РУЧКА В КРЕСТАХ.

СОНЬКУ ВЫДАЛА РОДНАЯ ДОЧЬ.

ДОЧЬ-ПРЕДАТЕЛЬНИЦА.

МЛАДШАЯ ДОЧКА СОНЬКИ В БЕГАХ.

ЖДЕТ ЛИ Г-ЖУ БЕССМЕРТНУЮ ТЕАТР?

В комнате, кроме Артура, находились Улюкай, Резаный, Безносый и младший полицейский чин Феклистов.

Артур развернул по очереди каждую из газет, показывая сенсационные заголовки, бросил макулатуру на стол.

— Стерегли, следили, а под конец получили — Сонька в Крестах.

— Это нужно еще проверить, в Крестах ли?.. Может, для отвода глаз напечатали, — усомнился Безносый.

— В Крестах, точно, — подтвердил младший полицейский чин. — В участке только об этом и говорят.

— В Крестах из наших кто-нибудь есть? — спросил Резаный.

— Ворон уже год как пухнет, — ответил Артур.

— Я не об этом. Люди там есть свои?

— Был один надзиратель. После случая с Безруким лес под Иркутском валит.

— Надо срочно делать человека.

— Я потыркаю кой-кого, — неуверенно пообещал Феклистов, — только дело это страшно опасное. Вряд ли кто легко на такое пойдет. За Сонькой глаз будет особенный.

— Ясное дело, — согласился Артур и поинтересовался: — На Ворона проблемно выйти?

— А зачем? — не понял Улюкай. — Сам ждет, кто бы его дернул.

— Нужно потрясти товарищей, может на какую-нибудь гнилуху и выйдем.

— Гнилуха может заломить такие пенензы, что шапка вспотеет.

— Мамай сказал, что ради Соньки любые шелестухи отвалит.

— Тогда другое дело, — кивнул Улюкай и бросил взгляд на Артура. — Только тут еще одна причина нарисовалась.

— Кочубчик? — догадался тот.

— С этой твари глаз спускать нельзя. В любой момент может заложить.

— Разве он живой? — удивился Резаный. — Его ж вроде порешили.

— Живой, — усмехнулся Артур. — Сбежал от костлявой.

— И что — в Питере?

— Ну!.. Франтом по Невскому разгуливает.

— Во, кашалот, — сплюнул Резаный. — А как же ему удалось?

— Удалось. Меченый, видать… Да еще Сонька под руку попалась.

— Сонька опять с ним схлестнулась?!

— Еще как!.. В дом Брянского пристроила!

— Заложит. Определенно заложит, — мотнул головой Улюкай.

— А куда дальше закладывать? — удивился Резаный. — Сонька в Крестах, дальше чалки не бывает!

Артур взял одну из газет, показал ему заголовок: «МЛАДШАЯ ДОЧКА СОНЬКИ В БЕГАХ».

— Понял?

— Так ведь в бегах. Попробуй поймай.

— Она здесь, в Питере. И тоже в доме Брянского.

— Получается, Кочубчик в одной хазе с ней?

— Об этом разговор. Пойдет в участок и за шиши сдаст.

— Валить тварь нужно, — решительно заметил Улюкай. — Сегодня же валить.

— Это непростое дело. Дом под надзором, попробуй подползи.

— Значит, вальнем в другом месте. К примеру, когда направит штиблеты на Невский, — стоял на своем вор.

Володя Кочубчик с такой же кипой газет без стука открыл дверь комнаты Михелины, бросил их на стол, сам, так же без приглашения, уселся на диван.

Девушка сидела за роялем, бессмысленно и тупо тыкала пальцами в клавиши. Повернулась к вору, с недовольным удивлением спросила:

— Что надо?

— Газеты принес, — ответил он, с кривой ухмылкой глядя на девушку. — Почитай, чего про мамку пишут.

— А почему без стука?

— Стучат к чужим, а мы, кажись, свои, — игриво заметил Володя и снова кивнул на газеты. — Читай, а то как бы дергать отседова не пришлось.

Михелина просмотрела заголовки, подняла глаза на Кочубчика.

— Ну?

— Гну!.. Не поняла, что ли?.. В любой момент прихватить могут!

— Меня?

— Не-е, меня!.. Читала, кто в бегах?

Девушка тяжело и неприязненно смотрела на Володю.

— Читала. Что еще?

— Думать надо, как жить дальше.

— Хорошо, буду думать, — ответила Михелина, повернулась к инструменту, нажала пальцем на несколько клавиш.

Кочубчик поднялся, подошел к ней сзади, положил ей на плечи руки. От неожиданности она вздрогнула, резко оглянулась.

— Чего надо?.. Обнаглел, что ли?

— Тихо. Тише… — приложил Володя палец к губам. — Только не надо никакого кипишу.

— Вон отсюда!

— Не кипишуй, сказал.

— Никанора позвать?

Вор рассмеялся.

— Напужала… Ой как напужала. Да я чихну, и твоего Никанора как ветром сдует! — Он снова сделал к девушке шаг. — Чего от хорошего человека такой мандраже, мамзель?

Михелина взяла с рояля двумя руками толстую нотную книгу, подняла над головой.

— Убью.

Это развеселило Володю.

— Ага, убить не убьешь, а рассмешить можешь. — Кочубчик вдруг стал серьезным, заявил: — Я к тебе как к родной, а ты вон книгой угрожаешь. А может, я тебе помочь желаю.

— Спасибо, сама справлюсь. А Соньке расскажу про ваши нежности телячьи.

Володя укоризненно посмотрел на нее, поцокал языком.

— Вот скажи, за что ты меня не любишь?

— А за что я должна вас любить?

— Но ведь мамка твоя меня любит?!

— Ее проблемы.

— Наши, дочка… Наши! Мы теперь все одно как одна семья. — Кочубчик улыбнулся, ласково посмотрел на нее. — Я вот, к примеру, пожалеть тебя захотел, погладить, а ты пужаешься. Разве это правильно?

— От такого «жаления» дети бывают, — бросила девушка.

— Во-от, молодец. Понимаешь… Потому как выросла уже. — Он прошелся по ней мягким желающим взглядом. — И мордочкой выросла, и другими частями тела. А раз так, должна родного человека от чужого дяди отличать.

— Ступайте, «родной человек», мне надо заниматься.

— Правильно, дочка. Молодец. Так и надо себя воспитывать. — Кочубчик дошел до двери, предупредил: — Только гляди, ежли в одном месте простыня треснула, то как бы в другом поперек не пошла. Очень опасное это дело, дочка.

Он приоткрыл дверь и на пороге столкнулся с Анастасией.

— Доброго здоровья, барыня, — посторонился Володя, пропуская ее.

— Доброго, — кивнула княжна и закрыла за собой дверь. — Чего он?

— Газеты принес, — коротко ответила Михелина.

Девочка просмотрела все заголовки, подняла на подругу испуганные глаза.

— Что делать будем?

Воровка не ответила, неподвижно смотрела в одну точку.

— Может, перепрячем тебя?

Михелина вдруг стала колотить в истерике кулаками по клавишам, выкрикивая:

— Не знаю, не знаю, не знаю… Ничего не знаю!

Упала головой на клавиатуру, Анастасия стояла рядом, гладила ее по голове.

Наконец Михелина успокоилась, вытерла ладонью глаза, лицо. С заложенным носом произнесла:

— Лишь бы полиция снова сюда не явилась.

— Не явится. Я написала жалобу на имя государя.

Воровка усмехнулась.

— Можно подумать, государь все жалобы так и читает… Особенно про воровок.

Помолчали, Михелина повернулась к инструменту, стала тыкать одним пальцем в клавиши, подбирая тему матери.

* * *

Следователь Егор Никитич решил провести допрос княжны не по привычной схеме, а на манер душевной беседы. Сидел свободно и расслабленно, пил чай, посматривал на девочку легко и по-доброму.

Княжна же, напротив, была напряжена, кулачки сжимала добела, ждала от взрослого человека самого неожиданного подвоха.

— Вы любили своего папеньку, княжна? — поинтересовался Гришин, аккуратно надкусывая сахар.

— Да, любила, — кивнула та. — А почему вас это интересует?

— У меня две девочки, и тоже примерно вашего возраста.

— Они вас любят?

— Мне казалось, да. Но теперь, исходя из вашей истории, я даже не представляю, чего от них ожидать.

— А какова моя история?

Следователь помолчал, крутя в руках чашку с остывающим чаем, поднял на Анастасию внимательные и холодные глаза.

— Девушка, нежно относившаяся к своему отцу, вдруг решает по какой-то причине спрятать в своем доме убийцу отца. Разве это не история?

Девочка выдержала его взгляд, спокойно ответила:

— Это не моя история, а ваша. Вы сами ее сочинили.

— То есть вашего отца не убивали?

— Нет, не убивали. Он сам разбился на автомобиле.

— Разбился, когда гнался за преступницей?.. За Сонькой Золотой Ручкой.

— Мне неизвестно, за кем он гнался.

— Но известно нам. Вы же не станете отрицать, что князь был ограблен?

— Да, из его коллекции кое-что пропало.

— Кое-что… — хмыкнул Егор Никитич. — Не «кое-что», а выдающийся бриллиант! Бриллиант-легенда! Черный Могол! Ваш покойный папенька не только гордился ним, но и хранил от посторонних глаз.

— От моих тоже.

— Князь никогда его не показывал?! — не поверил следователь.

— Он любил меня и боялся причинить мне вред. Камень ведь был магическим.

— Простите, не верю. — Гришин допил остатки чая, подлил еще. — Князь был помешан на этом бриллианте, и не показать его любимой дочери?!. Не верю!

— Я вам уже ответила.

— Но о бриллианте знал весь город!

— Может, поэтому и возник слух, что камень похищен, — спокойно и рассудительно заключила девочка.

— Но слуги слышали, как покойный бегал по дому и кричал, что украден Черный Могол!

Княжна снисходительно усмехнулась, по-взрослому вздохнула.

— Господин следователь… Слуги на то и слуги, чтобы им не во всем верить. А во-вторых, какой смысл мне вам врать, если речь идет о моем родном и любимом отце?!

Егор Никитич был явно поставлен в тупик, поэтому в качестве паузы сделал несколько глотков, отставил чашку.

— Значит, вы не уверены, что Черный Могол похищен? — В его глазах играла ирония.

— Вы желаете это определенно знать?

— Да, это важно для следствия. Мы ведь в вашем доме задержали крупнейшую международную воровку Соньку Золотую Ручку!

— Вы в моем доме задержали мою родную тетю — госпожу Матильду Дюпон! — бросила ему в лицо Анастасия и от возмущения даже привстала с кресла.

— Аферистка! Воровка! И никакая ваша не родственница! — тоже повысил голос Гришин. — У нас есть все основания так утверждать!

— А у меня есть основания утверждать, что вы устроили произвол, и мной уже отправлено прошение на имя государя!

Они смотрели друг на друга в упор, и первым не выдержал следователь.

— М-да, мадемуазель… Следствие рассчитывало на вашу помощь, однако все вышло как раз наоборот. — Он поднялся, взял шляпу, откланялся. — Благодарю за чай.

Анастасия не ответила, также поднялась, холодно велела возникшему дворецкому:

— Проводи господина следователя.

Егор Никитич дошел почти до выхода, оглянулся.

— И прошу запомнить, княжна. Если мы в вашем доме обнаружим дочку аферистки, то прошение государю будем писать мы. Прошение о возбуждении против вас судебного преследования! — И исчез за дверью.

Кресты… В этом наименовании все. И толстые стены, и церковь за этими стенами, и загубленные души, и души, жаждущие покаяния и отмщения, и беспамятная затхлость, и неумолкаемые молитвы, и ежедневные и еженощные рыдания, и истовое неверие в то, что время ушло и его больше никогда не вернуть.

Кресты…

Перед тем как начать первый допрос Соньки, в предварительной комнате, на стене которой висела большая икона Спасителя, собрались все те, кого пригласил на мероприятие полицмейстер Круглов Николай Николаевич. Здесь находились следователь Гришин, судебный пристав Фадеев, а также товарищ прокурора Сергей Иванович Илларионов.

— Чем закончился допрос княжны Брянской? — спросил полицмейстер следователя Гришина.

— Княжна все отрицает. Настаивает на том, что задержанная является ее прямой родственницей. И более того, угрожает обращением с самому государю.

— Что стало известно о похищенном?

— Также все отрицает.

— Конкретнее.

— Со слов княжны нельзя утверждать, что был похищен именно Черный Могол.

— Следует произвести ревизию драгоценностей князя.

— Княжна категорически возражает.

Полицмейстер повернулся к товарищу прокурора.

— Надо получить разрешение господина прокурора.

— Господин прокурор вряд ли на это пойдет. Это противозаконный акт, Николай Николаевич.

Лицо полицмейстера стало багровым.

— Когда в стране попираются все законы, вряд ли нам следует цепляться за какую-то закорючку в том талмуде, на который уже давно никто не обращает никакого внимания! В интересах следствия я лично обращусь к господину прокурору! — Он походил в задумчивости по комнате, пробормотал: — Что же связывает эту чистую, святую душу с отпетыми преступниками?.. Загадка из загадок. — Поднял голову, кивнул Гришину: — Допрос начнете вы.

Следственная комната была довольно большая, хотя с совершенно голыми стенами, а присутствующие чиновники расположились таким образом, что находились в разных концах комнаты, поэтому воровке, отвечая, приходилось вертеть головой из стороны в сторону.

Сонька сидела на жестком стуле посередине комнаты, сидела прямо, спокойно, уверенно.

Вначале фотограф сделал несколько снимков воровки с разных ракурсов, затем начался допрос.

Вел допрос, как было условлено, следователь Егор Никитич Гришин.

— Итак, фамилия ваша Дюпон, а имя Матильда… Матильда Дюпон. Я ни в чем не ошибся?

— Нет, все верно, — по-русски, но с акцентом ответила Сонька.

— Вы подданная Франции?

— Да, я гражданка Франции.

— И ваша дочь Анна тоже?

— Да, мы обе из Франции.

— Прелестно. — Следователь перелистал какие-то бумаги, бросил взгляд на коллег. — Ваша дочь Анна также находится в Петербурге?

— Нет, она отбыла в Париж.

— Как давно?

— Несколько дней тому.

— Она телеграфировала вам о своем прибытии?

— Думаю, да. Но я не успела получить уведомления из-за того, что меня пригласили сюда.

— На какой адрес она должна была телеграфировать? — включился в допрос судебный пристав.

— На адрес дома моей родственницы, княжны Анастасии.

— Мы проверили телеграфные данные, однако никакого поступления на ваше имя не было.

— Этого не может быть. Видимо, ваши данные не совсем точны.

— Скажите, мадам… — подал голос товарищ прокурора. — Ваш паспорт, а также адрес проживания в Париже достоверны?

Сонька повернулась в его сторону.

— Конечно. Все это можно легко проверить через французское посольство.

— Мы проверили, — сказал судебный пристав. — И выяснилось… Ваш паспорт, а также обозначенное в нем гражданство — фальшивка.

Воровка от неожиданности даже не сразу нашлась.

— Как вы сказали?

— Ваш паспорт, мадам, и ваше гражданство — подделка! И за это вы будете подвергнуты дополнительному судебному воздействию!

— Вы, наверное, шутите, — с укоризной улыбнулась Сонька.

— Шутят знаете где?.. В Одессе!.. Где уже вы не однажды бывали и откуда вас отправляли на пожизненную каторгу! — вдруг взорвался полицмейстер.

— Простите, я вас не понимаю. Я прошу вызвать сюда представителя посольства Франции.

— Будет вам представитель, все будет. — Полицмейстер взял со стола несколько фотографий, сунул в лицо Соньке. — Вы знаете, кто это?

Это были Сонькины снимки, сделанные ранее.

— Да, конечно, — спокойно ответила она. — Мне их показывал господин полицмейстер. — Подняла глаза на чиновника, с неловкой усмешкой объяснила: — Ну, который был до вас… Его взорвали.

— Вам объяснили, кто эта дама?

— Да, мне сказали, что это известная ваша воровка… — Сонька задумалась на секунду. — Сейчас вспомню… Да, Сонька Золотая Ручка.

— Вам так трудно было вспомнить? — с насмешкой спросил полицмейстер.

— Да, это сложное имя. Его трудно произносить.

— Вас не удивляет, что вы с нею — одно лицо?

— Не только удивляет, но даже немножко смешит, — улыбнулась воровка. — Покойный Василий Николаевич чувствовал себя крайне неловко, глядя на меня и на эти фотографии. Однажды он даже решил, что я и есть та самая Сонька.

— А если это так на самом деле?

— То есть я — Сонька?!

— Да, вы та самая Сонька. И Василий Николаевич не ошибался.

Воровка с укоризной посмотрела на полицмейстера, покачала головой.

— Ваш юмор меня смущает, господин полицмейстер.

— Ваш меня тоже. — Он наклонился к Соньке совсем близко. — И совсем уже не смешно то, что смерть Василия Николаевича лежит именно на вашей совести, мадам!

— Да, это совсем не смешно, — серьезно согласилась она и добавила: — А скорее всего глупо.

Полицмейстер отошел от воровки в крайне разгневанном виде, сел на место.

— У вас сколько дочерей, мадам? — включился в допрос судебный пристав.

— Одна.

— Имя?

— Анна.

— И больше дочерей у вас нет?

— Если я кого-нибудь забыла, может, вы подскажете? — засмеялась Сонька.

— Подскажу, непременно подскажу. — Он посмотрел вначале на товарища прокурора, затем на полицмейстера, получил от них молчаливое одобрение. — Вы, мадам, действительно забыли еще об одной вашей дочери. И сейчас мы ее вам представим.

Сонька непроизвольно сжала кулаки, напряглась.

— Это будет невероятный сюрприз, господа.

— Надеемся, вам будет интересно.

Присутствующие повернули головы в сторону двери, из которой должна была выйти «забытая» дочка Соньки, и через пару секунд она вышла.

Да, это была Табба.

Она остановилась на пороге, несколько театрально оглядела присутствующих, после чего поздоровалась:

— Здравствуйте, господа.

Взгляды матери и дочки на мгновение пересеклись, потом обе отвели глаза.

Таббе на приветствие не ответили, лишь судебный пристав показал на свободный стул.

— Присядьте, мадемуазель.

— Если можно, я постою, — ответила та. — Мне так удобнее.

— Вас предупредили о судебной ответственности за дачу заведомо ложных показаний? — спросил пристав.

— Да, я подписала такую бумагу.

Фадеев оглянулся на полицмейстера, как бы передавая ему право вести дальше допрос. Тот кашлянул, подошел к девушке.

— Ваше сценическое имя?

— Табба Бессмертная.

— Имя по рождению?

— Табба Блювштейн.

— Вам знакома сия дама? — кивнул он на Соньку.

— Да… — От волнения горло Таббы на миг пересохло. — Мне дама знакома.

— Кто она?

— Моя мать, Софья Блювштейн.

— Это ее истинные имя и фамилия?

— Да.

— Вам известна воровская кличка вашей матери?

— Да. — Горло Таббы опять пересохло. — Сонька Золотая Ручка.

— То есть она воровка?

Взгляды матери и дочки вновь пересеклись, первой опустила глаза Табба.

— К сожалению, это так.

— Мать занималась вашим воспитанием?

— Нет, она оставила меня в младенчестве. Для нее главным было воровство.

— По нашим сведениям, — вел допрос дальше полицмейстер, — у вас есть родная сестра?

— Да, по матери.

— Ее имя?

— Михелина Блювштейн.

— Как давно вы ее видели?

— Несколько недель тому.

— Вы встретились как родные сестры?

— Отнюдь нет. Мы встретились дурно. — Табба снова столкнулась с взглядом матери, с трудом сдержала вдруг навернувшиеся слезы. — Я не желаю знать ни эту особу, ни девицу, которая значится моей сестрой.

Полицмейстер померил комнату тяжелыми шагами, вновь остановился перед девушкой.

— Все, что вы здесь сказали, крайне важно и ответственно. Вы это понимаете?

— Да, понимаю. И готова нести полную ответственность за все сказанное, — произнесла девушка.

В комнате установилась довольно длинная и тяжелая пауза, Сонька сидела по-прежнему прямо и бесстрастно, дочка же вдруг тихо расплакалась и принялась по-детски размазывать по щекам влагу.

Следователь налил из графина воды, дал артистке попить.

Она сделала несколько глотков, прошептала:

— Благодарю… Я могу уйти?

— Нет, вы можете присесть, — ответил Гришин и кивнул на стул.

Табба села, аккуратно сдвинув ноги.

— Что вы можете сказать по поводу всего услышанного вами? — спросил судебный пристав.

Воровка подумала, пожала плечами, произнесла с прежним акцентом:

— Все это крайне странно.

— Что именно?

— Эта девушка артистка? — пренебрежительно кивнула Сонька на дочку.

— Вам это неизвестно?

— Известно, я была на ее спектакле. — Женщина обвела насмешливым взглядом присутствующих. — Я должна сказать, она вполне успешно справилась с ролью, которую вы ей предложили.

— Вы полагаете, это представление?

— Не более чем.

— Простите, мадам, — подключился товарищ прокурора, — ни одна артистка не сможет сыграть то, что пережила сейчас эта девушка. Она — ваша дочь!

— Моя дочь?.. Не-ет. Госпожа — очень талантливый человек, и я ей аплодирую! — Сонька действительно сделала несколько изящных хлопков. — Эта девушка — не моя дочь.

— То есть вы отрекаетесь от нее?

— Как можно отречься от того, кого нет? Но!.. — Сонька подняла палец. — Если бы родная дочь сказала что-нибудь подобное против матери, ее следовало бы проклясть!

— Так прокляните!

— Не могу. Это не моя девочка.

— Врешь!.. — сквозь слезы выкрикнула Табба. — Ты все врешь!.. Врала, когда я была маленькой и ты привозила мне игрушечного Мишку. Врешь и сейчас, когда из-за тебя моя жизнь полетела бог знает куда! К чертям полетела!.. Так сознайся хотя бы сейчас, уйди от лжи и при этих господах скажи, что ты моя мать!

Сонька холодно смотрела на нее.

— Вы желаете, чтобы я вас прокляла?

— Да, да, желаю!.. Прокляни меня, свою несчастную дочку! Может, хотя бы это поможет мне вылезти из болота, в которое я провалилась. Провалилась и гибну!

— Нет, — повела головой воровка. — Это слишком большой грех, чтобы решиться на такое. Даже если это касается чужого человека.

Полицмейстер решительно поднялся, так же решительно распорядился:

— Девушку к фельдшеру. Мадам — в камеру. В одиночку!.. Пусть подумает о грехах своих и чужих!

Таббу, плачущую и полуобморочную, вывел из кабинета судебный пристав, после чего вошли два тюремных охранника, взяли с двух сторон Соньку и подтолкнули к выходу.

— Что, господа, будем делать? — спросил оставшихся озадаченный полицмейстер.

— Тугая штучка! — ухмыльнулся следователь.

— Это мы поняли и без ваших комментариев! — поставил его на место Круглов. — Прошу конкретные предложения!

— Может, сразу в холодный карцер? — неуверенно предложил товарищ прокурора.

— И чего вы добьетесь?.. Кашляющую, чахоточную даму?.. И потом, сколько надо ее там продержать, чтоб она раскололась!.. Три года одиночки на Сахалине ничего не дали!

— Может, ей дать подсадную? — снова произнес следователь.

— У вас есть такие?

— Будем искать. Стараться, господин полицмейстер, — улыбнулся Егор Никитич. — Непременно найдем.

Время было уже к полуночи, когда Катенька проснулась от того, что в спальне госпожи что-то тяжело упало. Она приподнялась с постели, прислушалась. Какое-то время было тихо, затем послышались стон и странные звуки, словно кто-то скребся в дверь.

Прислуга торопливо подошла к двери спальни, осторожно попыталась приоткрыть ее. Дверь не поддавалась. Катенька налегла посильнее и тут увидела, что на полу лежит Табба и жестами показывает, чтобы ей помогли.

Девушка подхватила хозяйку под мышки, стала поднимать ее.

— Барыня, что с вами? — И тут поняла, что она сильно пьяна. — Вам плохо?

— Помоги сесть, дура, — пробормотала артистка.

Катенька с трудом дотащила ее до кресла, кое-как усадила в нем, спросила:

— Может, чаю?.. Или кофею?

— Телефон, — показала Табба на аппарат на столике.

— Вы желаете позвонить?

— Телефон, сказала!

Прислуга подтащила столик с телефоном, сняла трубку.

— Какой номер вызвать?

— Сама! — вырвала из ее рук трубку Табба. — В театр буду звонить. Директору!

— Уже поздно, барыня. Скоро полночь, — объяснила девушка.

— Полночь? — свела брови та, повторила: — Полночь… — И вдруг с силой сбросила телефонный аппарат на пол, двинула его ногой. — Скоты!.. Твари! Кто-то в полночь уже спит, а кто-то сходит с ума. — И показала на недопитое вино в бутылке на тумбочке возле кровати. — Принеси!

— Может, достаточно? — осторожно возразила Катенька. — Лучше я вам подам чаю.

— Вина!

Девушка послушно принесла бутылку и бокал, Табба собственноручно наполнила бокал до краев, захлебываясь и превозмогая себя, выпила. Посидела какое-то время в отупении, подняла голову на девушку.

— Пьяная, да?

— Немножко.

— Врешь, пьяная. По-скотски пьяная. — Снова помолчала, тяжело повела головой. — И ничем этот ужас отсюда не вытравить. Ничем… — Вдруг обхватила голову руками и стала плакать тихо, скуля, скрипя зубами.

Катенька присела рядом с ней, принялась успокаивать, гладя ее по распущенным волосам.

За окошком — ночь. Окошко маленькое, зарешеченное, под самым потолком камеры, едва пропускает свет.

Камера тоже совсем крохотная — три на четыре метра. Почему-то два лежака. Серые, грязные стены давят, ломают кости, выворачивают руки, сжимают грудь. Непонятно, куда себя девать, чем заняться, на чем остановиться.

Сонька мерила камеру из угла в угол широкими шагами, иногда останавливалась, будто прислушивалась к чему-то, принюхивалась. И снова принималась ходить… Из глотки вырывался то ли стон, то ли хрип, воровка сжимала добела кулаки, иногда в бессилии била ими по стене, царапала грязную известку.

В это же время, около полуночи, когда Петербург накрыла густая, темная ночь, возле ворот дома Брянских остановилась карета, из нее вышел господин в черном плаще с капюшоном, коротко нажал на кнопку звонка.

Это был следователь Егор Никитич.

Сонно подала голос за соседним забором собака и замолчала.

— Кто нужен? — спросил недовольный голос привратника.

— Попросите госпожу Брянскую.

— Барышня спят. Приходите завтра.

Гришин потоптался в неопределенности, снова нажал на кнопку.

— Чего опять? — разозлился Семен.

— Разбуди дворецкого. Есть важное дело.

— Ходют тут по ночам, все спать неймется, — проворчал привратник, и по грузным шагам было слышно, что он направился к дому.

Вскоре послышались более легкие и более торопливые шаги, калитка приоткрылась, в щели показалось лицо Никанора.

— Кто здесь?

— Следователь Гришин, — коротко и негромко бросил Егор Никитич, не снимая капюшона. — Надо поговорить с княжной.

— Они почивают, — ответил дворецкий и повторил совет привратника: — Лучше приходите завтра, после полудня.

Он хотел закрыть калитку, однако Гришин подставил ногу.

— Дело… Весьма важное дело к барышне. Завтра может оказаться поздно!

— Они шибко гневаются, ежли сон их ломаешь, — ответил Никанор.

— Впусти. Не приведи бог кто увидит.

Тот нехотя открыл калитку пошире, и Егор Никитич проскользнул во двор.

— Разбуди барышню. По век жизни будет тебе кланяться!.. Разбуди!

— А с чего такой переполох?

— Госпожу помнишь, которую давече загребли жандармы? Француженку!.. Матильду Дюпон!

— Ну.

— Речь как раз о ней.

Дворецкий, оставив ночного гостя у ворот, в некотором сомнении двинулся к дому, поднялся по ступеням и направился в сторону спальни Анастасии.

Перед дверью в нерешительности потоптался, после чего несильно постучал.

Из спальни не отвечали. Никанор постучал посильнее, и сонный недовольный голос девочки спросил:

— Чего надо?.. Кто?

— Великодушно простите, барышня, там человек спрашивает.

— А ты знаешь, который час?

— Знаю, барышня. Только уж больно он настырный и взволнованный. Непременно просит разбудить вас.

— Завтра!

— Завтра, говорит, как бы не опоздать.

— Завтра я тебя наконец уволю, старого дурака!

— Барышня… Это касаемо мадам Матильды.

За дверью затихло, затем послышались спешные шажки, и в дверях возникла Анастасия в халатике.

— Чего городишь?.. Какая мадам Матильда?

— Которая в Крестах!.. Господин следователь так сказали.

— Следователь? — изумилась княжна. — Он здесь?

— Ждут возле ворот.

— Зови!

Никанор мелким, шаркающим шагом заспешил обратно, со ступенек махнул Гришину.

— Милости просим, вас ждут.

Егор Никитич поднялся наверх, вместе с дворецким они пересекли просторную прихожую, и тут откуда-то взялся сонный Кочубчик.

— Что такое? — спросил строго. — Кто таков?

— Ступай к себе, — отмахнулся Никанор.

— Так ведь чужой, да к тому ж ночью!.. Может, подмогнуть?

— Без тебя управимся. Ступай.

— Кто это? — настороженно спросил Гришин, когда Володя, почесываясь и зевая, ушел к себе.

— Никто. Работник, — бросил дворецкий, и они вошли в небольшую комнату, где их уже ждала княжна.

Она жестом велела слуге удалиться, так же жестом показала гостю на стул.

Тот сел, явно чувствуя себя неловко и волнуясь.

— Прошу простить, княжна, за поздний визит, но дело весьма срочное. — Он сбросил с себя капюшон. — Вы меня признали?

— Признала. Излагайте, — сухо велела она.

— Даже не знаю, с чего начать.

— Начинайте с главного. — Анастасия с трудом сдержала нервную зевоту. — Слушаю вас.

— Я, княжна, рассчитываю на абсолютную конфиденциальность нашего разговора. Это и в моих, и в ваших интересах. Обещайте мне.

— Хорошо, обещаю. — Девочка опять чуть не зевнула.

Михелина, проснувшаяся от непривычного для такого времени суток шуму, набросила халат, вышла из комнаты, прислушалась. Услышала удаляющиеся шаги Никанора, стала бесшумно спускаться по лестничным ступенькам вниз.

— Сегодня был допрос вашей родственницы, Матильды Дюпон, — сказал следователь.

— Мой юрист уже готовит иск департаменту полиции, — заявила девочка.

— Сейчас не об этом. Основной свидетельницей при допросе выступила мадемуазель Бессмертная.

— Не может быть!

— Я был очевидцем этого.

— Но ведь это бессовестно! Безнравственно! — воскликнула Анастасия.

— Почему?

— Против родной… нет, просто участвовать во всем этом… Это отвратительно.

— Я этого не слышал, — после паузы улыбнулся следователь.

— Почему?

— Потому что вы сейчас фактически признали родство Соньки Золотой Ручки и госпожи Бессмертной.

— Я этого не говорила!

— Я тоже так считаю. — Егор Никитич сбросил с себя плащ, сел поудобнее. — Ваша тетя ни в чем не созналась.

— Ей не в чем было сознаваться!

— Наверное, — снова улыбнулся Егор Никитич. — Но случилось неожиданное. Следствие потеряло рычаги воздействия на вашу родственницу. Понимаете, о чем я?

— Не совсем.

— Следствие пока что не может доказать, что ваша тетя и есть та самая Сонька Золотая Ручка!

— И не докажет!.. Потому что все вранье! — воскликнула княжна.

Михелина остановилась за дверью комнаты, стала слушать, о чем шел разговор.

— Простите, мадемуазель, — поднял руки следователь, — но давайте договоримся. Я сейчас целиком на стороне госпожи Дюпон, поэтому прошу внимательно выслушать меня.

— Но все равно все ложь и неправда.

— Мадемуазель…

— Хорошо. Молчу!

Егор Никитич помолчал, собираясь с формулировкой, посмотрел на юную хозяйку, снисходительно усмехнулся ее суровому виду.

— Еще раз прошу поверить мне — я целиком на стороне мадам Дюпон. Иначе бы не явился в столь позднее время.

— Хорошо, сказала. Слушаю!

— Вашей тете в камеру могут пустить подсадку.

— Это как? — насторожилась Анастасия.

— Есть такое понятие в тюрьме — подсадка. Подсадная…

— Все равно ничего не поняла.

Дворецкий увидел Михелину под дверью, с укоризной усмехнулся и неслышно удалился.

— Женщина сидит в одиночной камере одна, — стал объяснять Гришин княжне. — Ее водят на бесконечные допросы. Изматывают. Доводят до сумасшествия. Ей не с кем поговорить. Некому излить душу. Вот тогда и появляется подсадная особа. Все, что узнает она от несчастной, узнает также и полиция. То есть следствие… — Егор Никитич внимательно посмотрел на Анастасию. — Теперь понятно?

— В какой-то степени, — тронула та плечами и поинтересовалась: — Вы разбудили меня ночью, чтобы это рассказать?

— Нет, — покрутил следователь головой. — Я разбудил вас, чтобы сделать определенное предложение.

— Мне?!

— Вам. Подсадная особа должна быть с вашей стороны, а не со стороны полиции.

— Вы полагаете, такая особа у меня есть? — подняла брови княжна.

Гришин негромко рассмеялся.

— Разумеется, ее у вас нет. Но ее надо срочно найти.

— Где?

Егор Никитич помолчал, затем коротко ответил:

— У воров.

— У воров?

— Да, у воров.

От возмущения Анастасия едва ли не поперхнулась.

— Вы полагаете, я общаюсь с этой публикой?

— Полагаю, что нет. — Следователь с усталой взрослой снисходительностью смотрел на девочку. — Однако постараться разузнать у близких о такой возможности все-таки следует. Если, конечно, это в ваших интересах.

Анастасия поднялась.

— У вас все?

Следователь последовал ее примеру.

— Нет, не все. Мое посредничество в этом вопросе должно быть оценено самым серьезным образом.

— Вы хотите денег?

— Нет. Деньги быстро теряют цену… Я же хочу в знак благодарности получить достойный камень из сокровищниц вашего папеньки.

Княжна удивленно и возмущенно смотрела на него.

— А не слишком ли многого вы хотите?

— Нет, мадемуазель. Такие дела дешево не стоят. — Егор Никитич набросил плащ, накинул на голову капюшон и двинулся к двери. Остановился, с тихой улыбкой добавил: — Завтра в это же время я постараюсь снова навестить вас, не забудьте.

Он настолько резко открыл дверь, что Михелина едва успела спрятаться на угол. Никанор вышел навстречу ночному гостю, бесшумными шагами повел его к выходу.

Анастасия продолжала стоять посреди комнаты в некоторой растерянности, когда туда вошла Михелина. Она сразу все поняла, резко заметила:

— Подслушивать гнусно и подло!

— Да, это так. Если дело не идет о жизни твоей матери, — ответила Михелина и быстро покинула комнату.

За окном уже медленно наливалось утро, шторы, подсвеченные снаружи, теряли цвет, на улице и во дворе шаркали метлами дворники, гремел колокольчиком квартальный.

Михелина и княжна не спали. Сидели в спальне на постели, одинаково прижав коленки к подбородкам, разговаривали негромко, серьезно.

— Я боюсь просить об этом Кочубчика, — сказала воровка. — Он может пойти не к ворам, а сразу в полицию.

— Надо взять с него слово, — наивно предложила Анастасия.

Михелина усмехнулась.

— Слово вора — собачий хвост. Куда вильнет, туда и поведет.

— Но ты же сама воровка!

— Я — дочка Соньки. А Кочубчик — дешевый марвихер!

Княжна засмеялась.

— Ничего не поняла, но согласна.

Помолчали, Анастасия подняла на подругу глаза.

— Следователь ночью опять придет. Надо что-то решать.

Михелина пожала плечами.

— Значит, Кочубчик.

— А если… заложит? — Княжна употребила воровское слово и даже сама этому удивилась.

— Я не знаю, где искать воров. Есть такие, которые помогут. Улюкай, например. Артур. Но как на них выйти, где искать?

— Воры, наверное, красивые, — заинтригованно предположила княжна.

— Не все. Улюкай, например, не очень. А Артур красивый. С виду настоящий аристократ.

— Покажешь когда-нибудь?

— Не боишься?

— Интересно.

— Посмотрим, может, и получится.

— Возле нашего дома все время стоят чьи-то повозки! — вдруг вспомнила княжна. — Может, это воры?.. Может, тебя сторожат?

— Сторожат, — согласилась Михелина. — Только не воры, а шпики. — Еще подумала и решилась: — Хорошо, буду говорить с Володей. Только это будет без тебя.

— Почему?

— У нас с ним одинаковый язык.

Кочубчик попался Михелине в то же утро, когда она спускалась по лестнице из своей спальни. Он вынырнул откуда-то из-под лестницы, обхватил ее вроде шутя, хотя вполне конкретно и по-мужски.

— Опа!.. Не споткнитесь, сударыня!

— На ловца и овца, — усмехнулась воровка и поинтересовалась: — Руки мыл?

— А чего, грязные?

— Смотря к чему прикасаешься.

— Прикасаюсь к цыпе, от которой мураши по всем органам! — Володя неожиданно крепко прижал девушку. — Чего боишься меня, муська?.. Лучше меня все одно не сыщешь!

Михелина с такой силой оттолкнула его, что он чуть не рухнул на ступеньки.

— Я, гумозник, тебе не маруха! — объяснила она. — Хочется почесать чудильник, скачи на Невский!

— Так не выпускают ведь! — трогая ушибленное место, ухмыльнулся Кочубчик. — Вели не держать по-черному, буду каждый день ботики мыть!

— И без того их помоешь, — ответила воровка, отошла на пару шагов и тут как бы вспомнила. — Желаешь пойти на Невский?

— Очен-но!.. Там же не только кореша, но и сплошная лоховарня. Есть кого щипнуть по-большому!

Девушка подумала, кивнула.

— Хорошо, я скажу, чтобы тебя выпускали. Только исполнишь для меня одно дело.

— Хоть два… Приказывай, чего сделать?.. Скребануть кого или, не приведи господи, вальнуть?

— Гляди, как бы самого не вальнули. Грех свой знаешь.

— Знаю, дочка. Потому и молюсь еженощно, ежечасно. Так какое дело?

— Надо выйти на воров, Володя.

— На каких воров?

— Лучше на Сонькиных.

На физиономии Кочубчика отпечатался неподдельный испуг.

— Не-е, детка. На такое меня не толкай. Они ж сразу приколят меня.

— Не приколят. Скажешь, что по Сонькиному делу.

— Думаешь, поверят?

— Намекни про меня.

От неожиданности предложения Володя вдруг засуетился, забегал глазами, не знал, что сказать, как поступить.

— А где ж я их найду, воров-то этих?

Михелина коротко засмеялась.

— Мне тебя учить?

— Научи, детка, а я послушаю. А то вся задница сразу помокрела!

— На Невском всякой швали полно. Кинь в кишеньку денежку, пусть тебя щипнут. А как щипнут, ты этому ваську грабли выверни да и поспрашивай про серьезных воров.

Кочубчик удивленно смотрел на девушку.

— Мать моя курва… Ты же стала настоящей бобрухой, дочка!

Девушка пропустила мимо ушей его похвалу, спросила:

— Ты все понял?

— Понял. Окромя одного. Это для тебя нужно или для какого-нибудь чухонца?

— Для меня.

— А какое вознаграждение упадет на меня?

— Сделаешь все по-честному, получишь дорогую цацку.

— Прямо голова кругом идет, дочка.

Он попытался облапать Михелину, но та снова оттолкнула его, предупредила:

— Будешь еще лапать, голову провалю.

— Понял, дочка, понял. Ты, ей-богу, копия с Соньки! — Кочубчик развалистым шагом пошел прочь, шагов через пять остановился. — А когда на дело идти надо?

— Прямо сейчас. Только оденься так, чтобы сразу в глаза лез! — распорядилась воровка.

— Одежой обеспечишь?

— Подберем.

— А ежли фараоны следом увяжутся?

— Какие фараоны?

— Которые за воротами караулят.

— Уйди.

— А как уйдешь, ежли ими весь город кишит?

— Мне тебя учить? На то ты и вор, чтоб фараонам уши на глаза натягивать.

В это время из своей комнаты быстрым шагом вышла княжна, лицо ее было растерянным. В руках она держала распечатанный конверт.

— Что? — напряглась Михелина.

— От кузена… — с трудом выговорила Анастасия. — Скоро его привезут… Только теперь он на костылях. На всю жизнь.