В религиозном опыте, в действии, Тереза – одна из умнейших женщин, какие были когда-либо; но в отвлеченном, богословском и философском мышлении так беспомощна и невежественна, что этому иногда трудно поверить. Это, впрочем, она и сама хорошо сознает. «Трудно говорить ясно о самом внутреннем, а так как трудность эта соединяется у меня с глубоким невежеством , то я наговорю, конечно, много лишнего прежде, чем скажу, что нужно… Часто, когда я беру перо в руки, то у меня нет ни одной мысли, и я сама не знаю, что хочу сказать». «Я не понимаю, что значит слово „ум“ и какое отличие ума от души: мне кажется, что все это одно и то же». «Я иногда сама не знаю, что хочу сказать, но Бог делает, чтобы это хорошо было сказано. Если же я иногда говорю глупости, то этому не должно удивляться, потому что я от природы бездарна».

«Главное, не много думать, а много любить… Но, может быть, мы вовсе не знаем, что такое любовь », – это могло быть сказано «глупою» Терезой, с такою ослепительной, как бы математическою точностью, если не под влиянием, то лишь около Иоанна Креста. Она и это хорошо сознает: «Не ему учиться у меня, а мне – у него». Но знает и он, что многому мог бы у нее научиться. «Я не буду говорить об экстазах, восхищениях, откровениях и других утонченных дарах духа, потому что обо всем этом уже достаточно сказано блаженной Терезой Иисуса в ее чудесных книгах». Это знает Иоанн, но знает и то, как могут быть опасны все эти «откровения» и «видения». Как знать, не утверждался ли он все более в поисках совершенного самозабвения, отсутствия всех внешних чувств и представлений, – того, что он называет «Темною Ночью», noche oscura, по мере того как видел в религиозном опыте Терезы опасность самообманов, «галлюцинаций» по-нашему? Кажется, знает и Тереза, что Иоанн, чтобы достигнуть вершины созерцания, отталкивается от нее, отрицает ее и уничтожает в ее религиозном действии. Очень вероятно, что бывали такие минуты, когда она восставала на него больше, чем на того духовника, который советовал ей «открещиваться» от видений Христа и делать Ему «знак презрения», больше восставала на Иоанна Тереза, потому что чувствовала, что его соблазн глубже, тоньше и страшнее. «Если бы даже рушился весь мир, будь спокоен» – слыша эти слова от него, «отца души своей», может быть, испытывала она не меньший ужас, чем если бы слышала их от самого диавола.

Что должна была она чувствовать, стоя перед ним на коленях и исповедуясь этому самому желанному, потому что самому страшному из всех духовников своих, когда видела вдруг на тонких губах его неуловимо скользившую, как будто насмешливую, улыбку?

«Как-то раз, на втором году моего настоятельства у Благовещения, – вспоминает она, – когда я причащалась, о. Иоанн Креста, разделив Гостию на две половины, одну из них дал мне, а другую – другой монахине». «Это он сделал, – подумала я, – для того, чтобы смирить, унизить меня, me querian mortificar, потому что я однажды сказала ему, что вкушаю наибольшую сладость, когда Гостии большие, хотя и знаю, что это не имеет никакого значения, потому что Господь находится весь и в малейшей частице Св. Причастия».

Но если брат Жуан «смиряет, унижает» Терезу, то и она – его. Однажды в г. Авиле происходил так называемый vejamen, полушутливое богословское состязание, подобное тем, какие происходили в тогдашних испанских университетах. Предметом его были услышанные Терезой в видении из уст Господних таинственные и ей самой непонятные слова: «Ищи себя во Мне , bescatú en mí». Приняли участие в состязании ученейший богослов Авильского университета, бывший духовник Терезы, о. Жуан д'Авила, брат ее, Лоренцо, недавно вернувшийся из Перу, где разбогател, и под влиянием сестры, вступивший на «путь Совершенства» (в очень трудную минуту он спас дело Реформы, пожертвовав большие деньги для основания обители св. Иосифа), «святой рыцарь», Франческо де Сальчедо, и брат Иоанн Креста. Все они представили истолкования тех четырех таинственных слов Господних, а Тереза, избранная верховным над ними судьей, представила отзыв о каждом из этих истолкований. Вот отзыв ее об истолковании Брата Иоанна: «Да избавит нас Бог от людей таких духовных (как брат Иоанн), – что они не допускают ничего, кроме совершенного созерцания. Слишком дорого стоило бы людям, если бы они могли искать Бога, только умерев для мира. Ни Мария Магдалина, ни Самарянка, ни Хананеянка вовсе не умирали для мира, когда нашли Бога». Кажется, умнее, язвительнее и великодушнее нельзя было св. Терезе Иисуса отомстить св. Иоанну Креста за все его неуловимо-скользящие, как будто насмешливые над нею, улыбки.

«Кто делает упорные усилья, чтобы взойти на вершину совершенства, тот никогда не восходит на нее один – в созерцании, – но всегда ведет за собою, как доблестный вождь, бесчисленное воинство» – в действии. Может быть, и эти мудрые слова Терезы – камешек в огород Иоанна, чей главный первородный грех она так верно и глубоко поняла: «Он всегда один».

Кажется, то, что их так чудно и страшно соединяет и разделяет, изображается лучше всего в простодушной легенде Авильских монахинь о чуде «Поднятия на воздух», levitación. Однажды, в Троицын день, о. Иоанн Креста и мать Тереза Иисуса находились в одной из многих приемных, parlatorios, Благовещенской обители, маленькой комнате с кирпичным полом, каменными стенами и потолком из темных дубовых брусьев. Он сидел на стуле, а она перед ним – на скамье за решеткой, разделявшей комнату. Он говорил ей о «возлюбленной тайне своей», божественной тайне Трех, как вдруг почувствовал, что подымается на воздух, и невольно ухватился обеими руками за стул. Но неодолимая сила подняла его вместе со стулом так высоко, что он прикоснулся головой к потолку. Тою же Силой поднята была и Тереза вместе со скамьей. Но оба они продолжали беседу как ни в чем не бывало. Когда же вошли сестры и увидели их, поднятых на воздух, то, может быть, не слишком удивились, потому что со многими из них самих происходило то же чудо; во внутренней или во внешней действительности, – этого они сами хорошенько не знали, потому что если и мать игуменья не умела отличить «ума» от «души», то где же было сестрам отличить внешнюю действительность от внутренней?

«Видите, дочери мои, – проговорила Тереза, опустившись на пол и как будто стыдливо извиняясь в чем-то, – нельзя говорить о тайнах Божьих с о. Иоанном, чтоб он не увлек за собою в Экстаз!»

«Нельзя говорить с о. Иоанном о Трех », – могла бы она сказать точнее, а если не сказала, то, может быть, потому, что слишком хорошо чувствовала, что этого никто не понял бы.

Что такое Экстаз? Буря около Трех . Это поняли только св. Тереза Иисуса и св. Иоанн Креста, но и они поняли это лишь чувством и волей – личным одиноким опытом, а если бы поняли и сознанием общественным – опытом Церкви, догматом, то, может быть, совершили бы Реформу так, что перевернули бы мир.

Очень знаменательно здесь то, что чудо Поднятия происходит с ними в Троицын день, во время беседы о тайне Трех, которая для них обоих есть по преимуществу божественная тайна брачной любви, и еще знаменательнее, что вечно разделяющая их преграда, как бы железная между ними решетка, даже здесь, в огне Экстаза, не плавится и не падает, а остается такой же незыблемой и навеки разделяющей даже в высшем порядке чуда – свободы, как и в низшем порядке необходимости – рабства.

Кто хочет видеть чудеса, пусть читает не Жития, а жизни таких великих святых, как Иоанн Креста и Тереза Иисуса. В минуту, самую нужную не только для обоих, но и для всего христианского мира, встречаются они и, разъединенные в сознании, соединяются в чувстве и воле, для общего великого действия – Реформы. Если это только бессмысленный случай, то что же такое чудо Промысла Божия?

Есть у Данте в «Раю» двойные души Святых, уносимые вихрем Экстаза и неистово кружащиеся, пляшущие, как двойные Солнца-Атомы, в неизреченной бездне блаженства. Св. Иоанн Креста и св. Тереза Иисуса – такая «Двойная Душа». Здесь, на земле, разъединенные, может быть, соединятся они там, на небе, и будут кружиться, плясать в огненном вихре Экстаза, или тихо-тихо падать, как тихие снежные хлопья, в неизреченное лоно Отца.