I

Это говорят сейчас в христианской некогда, а теперь уже давно от Христа отступившей, хуже, чем языческой, – религиозно не существующей Франции, может быть, многие, но бессильные, потому что одинокие, никаким религиозно-общим, судьбы страны решающим действием не соединенные, верующие люди; или даже не говорят, а только шепчут, каждый про себя, чуть слышным тайным шепотом. Скажет ли это когда-нибудь снова христианская, ко Христу вернувшаяся Франция, внятно, громко, так, чтобы услышал весь мир? «Скажет», – отвечают одни, может быть, слишком легко, потому что слишком этого хотят; а другие так же легко отвечают: «Не скажет», может быть, тоже потому, что этого слишком не хотят. Но не лучше ли было бы для тех и других, прежде чем ответить на этот вопрос, глубже над ним задуматься, чтоб не услышать и тем и другим одного приговора: «ты взвешен на весах и найден очень легким»; глубже задуматься и, может быть, почувствовать всю грозную тяжесть вопроса не только для одной Франции, но и для всего христианского мира, потому что если Жанна действительно святая не одной из двух Церквей, Западной, а единой Церкви Вселенской, то она принадлежит всему христианскому миру; и еще потому, что если Жанна действительно спасла Францию, то спасла и Европу, так как в XX веке еще несомненнее, чем в XV, что Европы нет без Франции и что спастись или погибнуть этой части Европейского тела – значит и всему телу погибнуть или спастись.

 

II

Две святые: первая – бывшей, христианской, вторая – настоящей, от Христа отступившей, и, может быть, будущей, снова ко Христу вернувшейся Франции – св. Жанна д'Арк и св. Тереза Лизьёская. Та не похожа на эту, как XV век на XIX.

Всю мою вечность на небе я буду делать добро на земле, —

могла бы сказать и Жанна, как Тереза. В этом для них обеих главном и все в их святости решающем, сказанном Терезой и молча сделанном Жанной так, как, может быть, никто из святых никогда не говорил и не делал, – в этом они больше чем друг на друга похожи – они как бы в двух телах, двух Франциях, бывшей и будущей, одна душа.

Истинную душу свою потерять – значит для народа так же, как для человека, погибнуть, а найти – значит спастись. Пять веков, отделяющих Жанну от Терезы, бывшую христианскую Францию от настоящей, религиозно не существующей, – все эти пять веков великой потери души, может быть, ничего другого не делала Франция, как только того, что потерянной души своей искала. Найдет ли, спасется, или не найдет, погибнет, – не будем отвечать и на этот слишком тяжелый вопрос слишком легко; прежде чем ответить, вспомним, как дважды на него уже ответила во времени и все еще, может быть, отвечает в вечности одна душа в двух телах: св. Жанна – св. Тереза. В этих только двух отвечает она так внятно для нас, близко к нам, как, может быть, больше ни в ком из святых:

всю мою вечность на небе я буду делать добро на земле.

Путь всех святых – от земли к небу, от этого мира к тому; только у этих двух – обратный путь: от неба к земле, от того мира к этому. «Царство Мое не от мира сего» – это поняли св. Тереза и св. Жанна совсем не так, противоположно тому, как поняли почти все прочие святые, кроме ближайших учеников Господних. «Ныне царство Мое (еще) не от мира сего» – в мир еще не пришло, но уже идет и будет в мире; «Да будет воля Твоя и на земле, как на небе» – это обе они сказали и сделали уже во времени и все еще, может быть, говорят и делают в вечности.

Не потому ли от Церкви уходящий мир узнал и полюбил их обеих раньше, чем от мира ушедшая Церковь? «Мира Дитя Любимое», L'Enfant Cherie du Monde, – этим именем Терезы можно бы назвать и Жанну. Обе любят «мир, лежащий во зле», и миром любимы обе, как, может быть, никто из святых.

 

III

Мира не покинули обе в крайнем зле его – войне. В первой войне, едва не погубившей Францию, а с ней и всего христианского мира – все потому же, потому что мира нет без Франции, – родилась Жанна; а Тереза – до начала второй войны, большей, ближе еще приведшей весь христианский мир к самому краю гибели; до начала войны внешней родилась Тереза, а внутренне война уже началась для нее – как бы с нею уже родилась.

Жанна двумя мечами сражалась – духовным и вещественным; только одним духовным – Тереза, но так же бесстрашно и в таком же смертном бою, как Жанна.

«В детстве мечтала я сражаться на бранных полях. Помню, когда я училась французской истории, подвиги Жанны д'Арк восхищали меня… Быть, как она, мечтала я и чувствовала в себе достаточно для этого силы. Мне казалось, что Бог избрал и меня для таких же великих дел, как Жанну». – «Ты, Господи, сказал: „Не мир пришел Я принести, но меч“. Дай же мне Твой меч, вооружи на войну! „Надо сражаться, чтоб Господь даровал нам победу“, – сказала Дева Жанна, невеста Твоя. Так же, как она, буду и я сражаться до конца жизни моей за Тебя, Иисус!»

Вещий сон приснился ей, умирающей: будто бы не хватает солдат для какой-то великой войны. «Надо послать сестру Терезу», – говорит кто-то. «Лучше бы я хотела пойти на святую войну!» – отвечает она, но все не идет и на эту войну, грешную. «О, если бы мне в Крестовом походе сражаться!» – воскликнула, вспоминая тот сон, и, помолчав, заплакала: «Да неужели же я так и умру на постели?»

Вещий сон исполнится с точностью: послана будет Тереза на войну, сначала самую грешную, а потом – на самую святую – в последний будущий Крестовый поход, вместе с Жанной: обе – Крестоносицы, именно в той стране, откуда начался первый Крестовый поход за три века до св. Жанны и за восемь веков до св. Терезы.

Кто спас Францию в первой, едва ее не погубившей войне XV века, знают все – Жанна; а кто спас ее во второй войне XX века, знают, может быть, только «маленькой Сестры Терезы, Девы Окопов», маленькие братья, солдаты Великой войны. Первые молитвы шептались ей там, в огне и крови; святости первым венцом увенчано «мира Дитя любимое» там, в миру. «Надо бы нам поторопиться, чтобы голос народов нас не предупредил», – говорили сановники Римской церкви, когда зашла речь о признании Терезы святой. Но как ни торопились – не успели: голосом мира предупрежден был голос Церкви.

Первый певец Жанны, одна из первых жертв Великой войны, Шарль Пэги, писавший «Таинство любви Жанны д'Арк» в те самые дни (1898 г.), когда умирающей Терезе, будущей «святой Деве Окопов», снился вещий сон о войне, – не успел, но мог бы узнать, как никто, в этих двух святых, Жанне и Терезе, одну святую душу Франции.

 

IV

«Жанна, смерть твоя спасает Францию», – молится Тереза, живя и умирая в вещем сне. Францию не только спасла, но и спасает смерть Жанны.

Кажется, теперь, в XX веке, спасение еще труднее и требует если не большей, то уже совсем другой, новой святости, чем тогда, в XV веке. Если бы Жанна пришла сейчас, то около нее началась бы, может быть, внутренняя война между самими французами, более жестокая, чем та, с англичанами, внешняя, от которой едва не погибла Франция.

В той войне французы прозвали англичан «Годонами», Godons, за вечную брань с хулой на имя Божие: «God damn», а также – «Хвостатыми», Couès, за то, что мучили они французов в их же собственной земле, как дьяволы в аду мучают грешников. Чувство суеверного ужаса, которым внушены эти два прозвища, слишком понятно: нечто в самом деле небывалое за память христианского человечества происходило в этой войне-нашествии – убийство одного народа другим, в мертвом молчании всего христианского мира и Церкви.

«Люди с хвостами» кажутся нам нелепым вымыслом средних веков; но слишком памятен и нам ужас Великой войны – земного ада, где человек человеку был дьяволом, чтоб не задуматься, нет ли чего-то действительного в религиозном опыте христианства, олицетворяющем крайнее в человеке, нечеловеческое зло, в образе ада и дьявола.

Первое нашествие Годонов, Хвостатых, на Францию – только детская игра по сравнению со вторым нашествием – Великой войной. Кончилась как будто война, а на самом деле, может быть, продолжается, и кажущийся мир – только перемирие накануне второй войны, величайшей и последней, потому и воевать было бы некому в третьей.

Между старыми и новыми Годонами разница та, что нашествие тех было внешнее, а этих – внутреннее; те были чужие, а эти – свои; те были народом, а эти всемирны, или, говоря о гнусном деле гнусным словом, «интернациональны»; тех были десятки тысяч – горсточка, а этих – миллионы, и с каждым днем плодятся они и множатся так, что кажется иногда, что скоро совсем не будет цельных людей – французов, немцев, англичан, а все будут только на одну половину людьми, а на другую – «Годонами», «Хвостатыми».

 

V

Вечная метафизическая сущность новых и старых Годонов одна – безбожие. Но старые – имя Божие хулят, потому что верят во что-то, а новым – и хулить нечего, потому что Бог для них ничто. Только тело народа убивали старые, а новые убивают и тело, и душу.

«Что же это такое, Господи! Неужели же из Франции будет изгнан король и все мы сделаемся англичанами?» – спрашивал с отчаянием и ужасом один француз в 1438 году тогда еще никому почти не известную крестьянскую девушку Жанну. Если слово «король» заменить словом «дух» или «душа», а слово «англичане» – словом «Годоны», то в 1938 году француз, бывший участник Великой войны, мог бы спросить с таким же отчаянием и ужасом маленькую Терезу, «Деву Окопов»: «Что же это такое, Господи! Неужели же из Франции изгнана будет душа, убита и все мы сделаемся Годонами, Хвостатыми?»

«Я изгоню чужеземцев из Франции!» Кто это говорит – св. Жанна в XV веке? Нет, св. Тереза в XIX, когда ни о каких «чужеземцах» во Франции никто и не думает. Старых Годонов соединяет она пророчески с новыми; знает, что губителями Франции, «Безбожниками», Годонами могут быть не только чужие, но и свои.

говорит устами Терезы в молитве к Жанне Франция».

Старые Годоны честнее новых. Те говорят: «Война» – и чтó говорят, то делают; «мир», – говорят эти и готовят вторую всемирную войну.

Видимы те, эти незримы. Очень трудно их узнать, а обличить невозможно. Кто посмел бы им сказать в лицо: «Хвостатые», – того засмеяли бы. Только те из Годонов, кто поглупее, все еще прячут «хвосты» под одежду, а умные давно уже поняли, что незачем невидимого прятать, потому что сам Отец лжи спрятал их в свое небытие, переместил из нашей геометрии, земной, в свою, неземную, и только изредка, чтобы подразнить сходящих с ума от ужаса, высовывает кончик хвоста из того мира в этот, как черт Ивана Карамазова. – «Донага раздень его и, наверное, отыщешь хвост, длинный, гладкий, как у датской собаки»… Нет, ничего не отыщешь, кроме голой спины. «Ты не сам по себе, ты – я … и ничего более!» – «По азарту, с каким ты меня отвергаешь, я убеждаюсь, что ты все-таки веришь в меня!»

В том-то и сила Отца лжи, что его как будто нет ; что он, по слову Августина, «есть, не есть», est non est. Нынче и добрые католики в него не очень верят. Ходит, гадит между людьми невидимый; ложью подтачивает истину – то, что есть, – тем, чего нет.

 

VI

Что такое наших дней Годоны, лучше всего можно судить по Анатолю Франсу в книге его: «Жизнь Жанны д'Арк», написанной в те самые дни, когда писал и Шарль Пэги «Таинство любви Жанны д'Арк» и когда умирающей св. Терезе, будущей «Деве Окопов», снился вещий сон о Великой войне.

Франс – такой же чистейший француз, как Рабле и Вольтер, но вместе с тем и Годон чистейший – в родной земле чужеземец, уже коммунистам, а значит, и Второму и Третьему Интернационалу сочувствующий, мнимо или подлинно – это несущественно для Франса, потому что все в нем мнимо-подлинно: «есть, как бы не есть».

Древних сатиров и фавнов недаром любит он с родственной нежностью: он и сам, как они, двуестественен – полубог, полузверь; в верхней половине тела – француз, человек; в нижней – Годон, Хвостатый.

Надо отдать справедливость гению Франса: первый понял он чудо годоновской незримости, первый обнажился перед всем миром с таким же невинным бесстыдством, как делывал это (о чем рассказывает сам) перед нимфами Булонского леса, где проходившие мимо лесные сторожа, узнавая в нем Академика, Бессмертного, скромно потупляли глаза. То же делает он и в книге о Жанне д'Арк: так же перед Святою Девою обнажается, как перед теми лесными, грешными девами.

 

VII

«Мнимое безумие Жанны разумнее всей нашей мудрости, потому что это – безумие мучеников – то, без чего люди никогда не создавали ничего великого… Все государства, империи, республики строятся только на жертвах». Это значит: «святая Дева Жанна – святая жертва за Францию». Так говорит человек, француз, а вот что говорит Годон, Хвостатый: «Вечные галлюцинации делали ее неспособной различать истину от лжи». Вечная ложь – «самообман» – одно из ее главных свойств. Все откровения Жанны – «вымысел некий», fictio quaedam, – соглашаются с Франсом, Годовом XIX века, судьи Жанны, отцы Святейшей Инквизиции, Годоны XV века. «Все посланничество Жанны – лишь гордая, пагубная и богохульная ложь». – «Вовсе не Жанна выгнала англичан из Франции; она скорее замедлила освобождение… Все поражения англичан объясняются очень естественно», – заключает Франс.

Более стыдлив и осторожен знаменитый врач душевных болезней Жорж Дюма, ставящий в своем ответе Франсу диагноз о «клиническом случае» Жанны: «Если у нее и была истерия, то для того только, чтобы сокровеннейшие чувства ее могли воплотиться в небесных виденьях и голосах… как бы открытая дверь, через которую входит в жизнь ее нечто божественное или то, что она считала божественным , – вот что такое истерия Жанны». В этом-то «или» – весь вопрос; здесь и проходит черта, отделяющая ложь от истины, – то, что «есть, как бы не есть», от того, что действительно есть. Надо сделать выбор между тем и этим. Слишком осторожный ученый Дюма выбора не делает, но за него делает Франс. Книгу свою о Жанне д'Арк кончает он явлением Жанны Ла Ферон, самозванки, второй Девы, более будто бы «святой», чем первая. Эта вторая Жанна, явившаяся в 1449 году, в 1456 году оказывается, к радости всех Годонов, тогдашних и нынешних, в том числе и Франса, наложницей монаха-расстриги, содержательницей дома терпимости, «распутною девкою».

«Дева-Девка», Pucelle-Putain, – звучит и в смехе Вольтера, как в брани английских ратных людей, Годонов, с Орлеанских окопов. Но и Вольтер двуестественен так же, как Франс. «Девка», – говорит Годон, Хвостатый; «мученица», – говорит человек, француз. «Жанну сожгли на костре, но она имела бы жертвенник в те героические дни, когда люди ставили своим освободителям жертвенники». Надо было бы опять сделать выбор между тем и этим. Но Вольтер его не делает; за него сделает Франс.

 

VIII

«Только одно гнуснее, чем суд над Жанной в 1431 году, – ее оправдание в 1456 году», – скажет не Годон, а француз наших дней. Можно бы прибавить: все почти «оправдания» – не только XV, но и следующих веков гнуснее, чем осуждения. «Вы говорите, что вы – судьи мои; но берегитесь, как бы ваш суд не оказался неправедным, потому что я воистину Божия посланница», – говорит Жанна судьям XV века; то же могла бы сказать она и судьям будущих веков. «Я себе кажусь Жанной д'Арк на суде», – скажет св. Тереза Лизьёская: участь обеих и в этом одна.

Старые Годоны честнее новых: те Жанну просто сожгли, а эти ставят ей плохенькие памятники, чугунные куклы, осеняют их в день ее годовщин самыми унылыми тряпками трех самых полинялых в мире цветов – Свободы, Равенства, Братства – и до следующего года сваливают вместе с прочим казенным хламом в полицейские участки Третьей Республики.

 

IX

Но самое, может быть, страшное – то, что Жанну судит и Церковь так же надвое, как мир: то осуждает, то оправдывает, и второе хуже первого.

«Было ли дело ее Божеским или только человеческим, я не могу решить, – скажет в 1463 году, через семь лет после оправдания Жанны, знаменитый гуманист Эней Сильвий Пикколомини, будущий папа Пий II. – Некоторые думают, что люди, стоявшие тогда во главе Франции, разделившись вследствие победы врага и не желая подчиняться никому из своих, прибегли к военной хитрости, чтобы остановить успехи англичан, полагая, что небесное посланничество Девы будет полезно для власти… ибо кто из людей дерзнул бы воле Божьей противиться? – решили они поставить Жанну во главе военных сил».

«Жанна была во всем удивления достойна, – скажет св. Антонин Флорентийский, почти современник Жанны, – но какой в ней действовал Дух – неизвестно. Думали, однако, что скорее Дух Святой». Думали, но не знали наверное, Святой Дух или Нечистый. Если этого не знают святые, то грешные люди тем более. «Имя Девы было столь велико и прославлено, что никто не смел ее судить ни в добре, ни во зле», – вспоминает летописец тех дней. И «Мещанин Парижский» тех же дней: «Это было существо под видом женщины, которое называли „Девою“, а чем оно было на самом деле, Бог знает».

Брат Ришар, францисканский монах, будущий духовник Жанны, при первой с нею встрече заклинает ее и кропит святой водой издали, чтобы узнать, от кого она – от Бога или от дьявола.

Этого никто не знает ни в миру, ни в Церкви, «какой в ней действовал Дух» – Святой или Нечистый; чтó «входило через нее в жизнь» – действительно ли «нечто божественное или то, что она только считала божественным» – этого никто не может решить – ни папа-гуманист Пий II, ни св. Антонин в XV веке, ни знаменитый врач душевных болезней в XIX веке.

Только очень простые люди это решили раз и навсегда: «Жанна – величайшая после Богоматери Святая». Легенды о ней распространяются по Италии, Фландрии, Германии – по всей Европе.

Это знают очень простые, малые люди в миру и только два великих человека в Церкви: целестинский монах Жерсон и архиепископ Эмбренский Жак Жэлю. Но от подозрительного по «ереси» Жерсона так же пахнет дымом костра, как от самой Жанны, а голос архиепископа Эмбренского прозвучит и умолкнет в мертвом молчании Церкви: «Чтобы посрамить всех, кто верит в Бога так, как бы не верит, угодно было… Царю царствующих и Господу господствующих помочь королю Франции… через воспитанную в навозе девочку». Голос этот, хотя и никем тогда не услышанный, – единственный вечный голос уже не Римской, а Вселенской Церкви.

 

X

«Жанна предана была огню… врагами Святейшего Престола», – сказано будет римскими судьями Жанны в 1909 году о судьях 1431 года. Бóльшую несправедливость трудно себе и представить: вовсе не врагами Святейшего Престола судится Жанна в XV веке так же, как в XX, а самим же Святейшим Престолом, потому что нет никакого сомнения в том, что суд над нею по Римскому церковному законодательству правилен. Жанну судил и тогда не кто иной, как Римский Первосвященник в лице своего полномочного на суде представителя, Инквизитора Франции.

Жанна предана была огню за «ересь»; главная же ересь ее – в том, что она «непослушна» Римской Церкви, земной, Воинствующей: «Я пришла от Бога, от св. Марии Девы и от всех Святых – от Церкви Торжествующей. Только ей одной я была и буду послушна во всем, что делала и делаю».

«Церкви земной и никакому на земле человеку ты не подчиняешься, а одному только Богу», – сказано будет и в смертном приговоре над Жанной. «Церкви Воинствующей отказалась она подчиниться, вопреки Символу веры: „во единую Вселенскую (Католическую), Unam Sanctam Catholicam“, – говоря, что между нею, Жанной, и Богом не может быть никакого посредника, и признавая над собою не суд Церкви, а суд Божий». – «Жанна не верила ни прелатам, ни папе и никому в мире, говоря, что это (Голоса и видения) имеет от самого Бога». – «Это я не от людей узнала, это мне сам Бог открыл», – могла бы сказать и Жанна вместе с Франциском Ассизским.

Когда же Бог, избравший меня от утробы матери моей… благоволил открыть во мне Сына Своего… я не стал советоваться с плотью и кровью (человеческой) и не пошел в Иерусалим., к Апостолам (в Церковь), —

могла бы Жанна сказать и вместе с Павлом (Гал. 1, 16–17).

«Я не поверил бы и самому Евангелию (Христу), если бы меня не побуждала к тому власть Церкви», —

этого Жанна не могла бы сказать вместе с Августином, потому что Церковь для нее – от Христа, а не Христос – от Церкви.

«Церкви я подчиняюсь, но Богу послуживши первому ». Больше, чем Преобразование Церкви, Реформация в этих трех словах: «Богу послуживши первому» – в них Переворот, Революция. Это верно понял главный судья Жанны, епископ Бовезский Пьер Кошом. «Дело идет о том, чтобы сохранить целость святой католической веры, – пишет он главному инквизитору Франции Жану Граверену. – Истине дать воссиять может только Святейшая Инквизиция». Так же верно понял и Парижский университет, сообщая папе: «Жанна отказалась подчиниться какой бы то ни было власти духовной, даже самой высшей (папе)»; но «с помощью Божьей осуждена та, чьим ядом отравлен был почти весь христианский мир».

Вот почему на трех концах мира вспыхнули почти одновременно три костра – Виклеффа, Яна Гуса и Жанны.

 

XI

«Жанна, во что вы верите больше, в ваши Голоса или в Церковь?» – так или почти так поставлен был вопрос на суде с неотразимою ясностью. «Верю в мои Голоса больше, чем в Церковь», – ответила Жанна с такою же ясностью.

«Если бы Церковь… объявила вам, что откровения ваши от дьявола, послушались бы вы Церкви?» – «Нет, я послушалась бы Господа нашего Иисуса Христа, чью волю я всегда исполняла». – «А если бы Церковь приказала вам сделать не то, что вы считаете волей Христа?» – «Я послушалась бы все-таки Христа».

«Так говорят все ложные пророки (еретики); но если это допустить, то вся власть Церкви будет ниспровергнута… ибо не покоряться людям Церкви – значит восставать на Бога», – решают судьи Жанны, по совести , потому что этих слов ее в самом деле достаточно, чтобы поколебать всю власть Римской Церкви.

Это верно понял и Шарль Пэги: «Что же делать? Жанна предпочитала Архангела Михаила аббату Константину… В ней всего удивительнее то, что она никогда никого не слушалась и шла всегда своим путем мимо всего». Шла и мимо Римской церкви, ко Христу.

Жанна умерла, потому что не было Церкви Вселенской и для того, чтобы она была.

«Нынешняя (Римская) Церковь Петра – только тень будущей (Вселенской) Церкви Иоанна», – учит св. Августин в V веке и Скот Эриген в IX: «Видимость Церкви настоящей, Сына, рассеется, как тень, в восходящем солнце будущей Церкви Духа Святого». – «Дни Римской Церкви сочтены… Церковь Иоанна, Вселенская, воздвигнута будет на развалинах старой церкви Петра», – учит Иоахим Флорский, в XIII веке.

То, чему учат, о чем говорят они все, – сделает Жанна: выйдет из Церкви Западной, Римской, бывшей, чтобы войти в будущую Вселенскую Церковь.

 

XII

В первый год Великой войны, 1914-й, поднято было в Риме снова, после многих колебаний и отсрочек дело о признании Жанны святой. Но дело это оказалось труднее, чем думали. Прежде, чем объявить Жанну святой, надо было ее оправдать, очистить память ее от обвинения в злейшей ереси – в непослушании Римской Церкви, а сделать это было не так-то легко, потому что обвинение казалось канонически правильным и потому что судьи Жанны в 1431 году, в лице полномочного инквизитора Франции, были те же римские судьи, что и в 1914 году. «Римом сказано – дело кончено». Roma locuta, causa finita: сказано в XV веке, кончено в XX веке. «Дело Жанны да будет отложено, causa reponatur», – решает или не может решить папа Пий X так же точно, как за пять веков до него Пий II: «Было ли дело ее Божеским или только человеческим, не могу решить».

Дело Жанны казалось навсегда отложенным. Но во время Великой войны солдаты в окопах, те бесчисленные «маленькие души», о которых говорила св. Тереза Лизьёская: «тем же путем войдут и они, как я», – просили папу объявить Терезу святою так настойчиво, что отказать им было невозможно. В сонм Святых вошла Тереза, а вместе с нею, второю «Девой Окопов», вошла и первая – Жанна.

Но все еще нехотя, как бы вопреки себе, приняла ее Церковь: приобщила к сонму Святых Дев, но не Мучениц. Это значит: Жанна свято жила, но как умерла, кем и за что предана огню – неизвестно. Церковь как бы проходит мимо костра ее, закрывая на него глаза, остерегаемая чьим-то голосом: «этого тебе не нужно видеть».

«Горе нам. Мы сожгли Святую», – этого Римская Церковь не скажет, как английские палачи говорили у костра Жанны. «Все мы согрешили, воистину, все» – не скажет и этого Римская Церковь о Жанне, как сказал один из пап о Лютере.

«Страсти Дочери Божьей» на Огненном Кресте совершились тогда и все еще совершаются. Но кто кем осужден, св. Жанна Римскою Церковью или Церковь Жанною, – в этом, конечно, весь вопрос.

 

XIII

Странно и удивительно чередуются в Жанне то глубочайшая скрытность и замкнутость, то детская доверчивость. Кажется, именно так, детски доверчиво говорит Жанна в 1429 году капитану Роберу Бодрикуру, военному начальнику соседнего с ее родным селением городка Вокулёра, откуда суждено ей было отправиться к дофину Карлу VII для спасения Франции.

– Когда я исполню это великое, назначенное мне от Господа дело, то выйду замуж, и родится у меня три сына: первый будет папой, второй – императором, а третий – королем Франции…

– Если будут у тебя такие сыновья, я бы хотел быть отцом одного из них! – шутит капитан Бодрикур.

– Ни-ни, благородный Робер, этого не будет, – отвечает Жанна. – Три эти Сына родятся у меня от Духа Святого!

Что такое этот разговор? Голый вымысел? Едва ли. Как могло бы прийти в голову капитану Бодрикуру, покровителю Жанны, сочинить такой разговор, да еще донести о нем злейшим врагам ее, судьям-инквизиторам, вспоминающим его на суде потому, конечно, что одного этого разговора достаточно, чтобы осудить ее за неслыханное кощунство и ересь. Нет, если это отчасти и вымысел, то все-таки слышится в нем что-то слишком особенное – личное, ни на кого, кроме Жанны, не похожее, чтобы все могло быть только вымыслом. Что именно говорила Жанна, мы никогда не узнаем, но очень вероятно, что она могла говорить или, по крайней мере, думать нечто подобное.

Главное и самое удивительное, неимоверное, в этих словах Жанны – рождение трех ее Сыновей «от Духа Святого».

Вспомним согласно повторяющееся в веках от Августина в «Граде Божием» до Иоахима Флорского в «Вечном Евангелии», то видимое, то невидимое, тайное, как течение подземной реки, учение о Трех Заветах.

Только два Лица Божия – Сын и Отец – увидены христианством во временном, историческом, известном нам Евангелии, а в неизвестном, Апокалипсическом, Вечном, – увидены будут все три Лица – Отец, Сын и Дух. «В первом Завете – Отца – звездный свет, ночной; во втором Завете – Сына – свет утренний, сумеречный; в третьем Завете – Духа – дневной, солнечный». – «В первом – Закон, во втором – Любовь, в третьем – Свобода».

Именно здесь, в откровении Духа – в Свободе, Жанна, может быть, ближе всех святых к духовному сыну Иоахима, св. Франциску Ассизскому.

«Вот когда я наконец могу сказать свободно : не отец мой Пьетро Бернардоне, а Господь, Небесный мой Отец!» – первое слово Франциска в самом начале служения, а последнее – в самом конце: «Господи, благодарю Тебя за то, что Ты дал мне умереть свободным от всего». – «Только Он один (Христос) может меня освободить !» – последнее слово Жанны.

Огненный Крест ее – крещение Духом Святым и Огнем, вхождение в «третье состояние мира, в Духе, огненное», status igneus, по Иоахиму Флорскому.

Я крещу вас в воде… Но Идущий за мною сильнее меня… Он будет крестить вас Духом Святым и Огнем (Мт. 3, 11).

«Дух – Свобода – Огонь»: в этом религиозном опыте уже почти геометрически для нас очевидно, Иоахим, Франциск и Жанна стоят на какой-то последней между двумя Заветами черте: между «вторым состоянием мира, водным», в Сыне, и «третьим, огненным», в Духе; на какой-то соединяющей их точке – последней Второго Завета и первой Третьего.

 

XIV

– Это королевство, Франция, по-настоящему не принадлежит дофину. Но Мессир хочет, чтоб дофин был королем и получил от Него королевство во временное владение , – говорит Жанна капитану Бодрикуру, может быть, после того удивительного разговора о «трех сыновьях ее от Духа Святого».

– Кто этот Мессир? – спрашивает ее Бодрикур.

– Царь Небесный, – отвечает Жанна.

«Жанна попросила однажды короля сделать ей подарок и, когда тот согласился, потребовала у него королевства Франции. Очень удивился король, но не захотел отречься от своего обещания. Тут же составлена была торжественно четырьмя королевскими нотариусами дарственная запись, и, когда король заслушал ее, Жанна, указывая на него присутствующим, сказала: „Вот сейчас беднейший рыцарь во всем королевстве Франции!“ И немного погодя такой же дарственной записью передала полученное в дар королевство Богу, а от Бога – опять королю».

Что значит эта притча в действии? Кажется, лучше всего поняла ее св. Тереза Лизьёская: «Я изгоню чужеземцев из Франции так же, как это сделала Жанна д'Арк, и так же провозглашу Иисуса Царем ». Это значит: Франция да будет царством Божиим, «на земле, как на небе»; «всю мою вечность на небе я буду делать добро на земле».

В Ветхом Завете Отца – иудействе – царство Божие исполняется только на земле; в Новом Завете Сына – христианстве – только на небе; а в будущем Завете Духа – на земле, как на небе. Вечная молитва Сына в Духе: «Да будет воля Твоя и на земле, как на небе» – и есть «Вечное Евангелие Духа Святого», Evangelium Aeternum Spiritus Sancti, no Иоахиму Флорскому.

Вот что значит: будет у Жанны три сына от Духа Святого. Первый сын ее, папа, поведет людей к царству Божию в Отце, только на небе; второй сын, император, поведет их к царству Божию в Сыне, только на земле; а третий сын, король Франции, поведет их к царству Божию в Духе, на земле, как на небе.

Вот почему молится Жанна за Францию здесь еще, на земле, и будет молиться на небе: «Господи… дай королю Франции вместе с народом его… прийти к Тебе, ибо Ты – путь, истина и жизнь».

 

XV

Царством Божьим будет сначала Франция, а потом и вся Европа – весь христианский мир, потому что дело Жанны не только народно, «национально», как мы говорим, но и всемирно; дело это не в римском, а в вечном смысле, «католическое», «вселенское», вопреки Бонапарту: «Жанна д'Арк доказала, что нет такого чуда, которого не мог бы совершить гений Франции, когда национальная независимость ее угрожаема». Нет, если бы чудо Жанны было только «национальным», а не всемирным, то оно не спасло бы и Франции.

«Я иду на войну за вечный мир», – могла бы сказать и Жанна вместе с первым певцом своим Шарлем Пэги. «Мне меча не нужно: я не хочу убивать никого, – мог бы сказать и Пэги вместе с Жанной. «Я никогда не могла видеть, как льется французская кровь, без того, чтобы волосы у меня на голове не вставали дыбом от ужаса». Так же видеть не может, как льется и английская кровь; так же плачет над убитыми англичанами, как над французами.

 

XVI

«Идучи однажды во Францию, св. Франциск с братом Массео собирали в одном селении милостыню. И когда дошли до какой-то церкви, то Франциск, войдя в нее и укрывшись за жертвенник, начал молиться и в некоем видении божественном так воспламенился жаждой святой нищеты, что, выйдя к брату Массео, весь пламенел в огне любви, и лицо его казалось огненным, и пламя как будто исходило из уст его».

Это «пламенение» Франциска Духом Святым – приближение к тому, что в Иоахимовом религиозном опыте предчувствуется как «третье состояние мира, огненное», – происходит, может быть, не случайно во Франции, будущей родине Жанны, потому что и духовная родина Франциска – «Французика» (таков смысл этого имени-прозвища) – тоже Франция: здесь начинает он любить свою «Прекрасную Даму, Бедность», как провансальский трубадур, «скоморох Божий», joculator Domini. Первые песни будет Ей петь в «восхищении», «экстазе», raptus, не на родном итальянском, а на всемирном для него, французском языке. Первые легенды о Жанне распространят не только по Франции, но и по всей Европе «Нищие Братья» св. Франциска, и оба круга легенд о нем и о ней сплетаются в один венок. Птицы, клюющие зерно из рук семилетней девочки Жанны, – сродни тем, которым проповедывал Франциск; волки, которых не боятся овцы пастушки Жанны, – сродни губбийскому волку Франциска.

Брат Ришар, ученик св. Бернардина Сиеннского, «меньший брат» св. Франциска, – духовник Жанны: он-то, может быть, и внушает ей мысль о новом всемирном Крестовом походе, не для войны, а для обращения неверных. Эта последняя мысль Франциска – первая мысль Жанны: в первом же походе из Блуа в Орлеан, только что начиная спасение Франции, предлагает она англичанам соединиться с французами в общем Крестовом походе, чтобы «совершить прекраснейшее из всех когда-либо в христианстве совершенных дел».

Это – в начале, а в конце: Англия, Франция, Италия – все христианские народы, «обратившись ко Христу и покаявшись, облекутся в одежды Нищих Братьев и заключат между собою вечный мир», – «да будет царство Божие на земле, как на небе».

 

XVII

Может быть, и Жанна сама принадлежала к Третьему Братству св. Франциска, Tertius Ordo, – к «Третьему Царству Духа».

Слышится, может быть, во всех «Голосах», откровениях Жанны один голос Духа.

Голос Его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит (Ио. 3, 8).

Этого не знает ни Франциск, ни Жанна; знает, может быть, только один человек на земле – Иоахим.

с этим гимном Иоахима выступит и Жанна в первый поход свой, для спасения Франции.

«Жанну отвергнуть… значило бы Духу Святому противиться », – решает королевский Совет в Пуатье после «испытания» Жанны.

Голубь Духа Святого выткан на знамени ее вместе с именами Jhesus-Maria и с надписью «От Царя Небесного».

Кто-то из англичан, злейших врагов Жанны, видит, как из пламени костра, на котором умирает она с последним воплем «Иисус!» – вылетает голубь Духа Святого.

Огненный Крест с распятым на нем Серафимом в Альвернском видении Франциска и Огненный Крест – костер Жанны – два пророческих знамения «третьего состояния мира, огненного» – Царства Духа – Свободы. В Духе – Огне умирают Жанна и Франциск за освобождение мира.

Вот почему и в детской молитве св. Терезы Лизьёской Франция молится Жанне.

 

XVIII

Если крайнее насилие – война – есть начало всех рабств, то понятно, почему после Великой войны наступило великое рабство.

Много раз пытаясь освободиться в политических и социальных революциях, помимо или против Христа, и все больше и больше отчаиваясь в свободе, западноевропейское человечество все глубже и глубже впадало в метафизически-чудовищное извращение воли – тягчайшее, может быть, следствие «первородного греха» – то, когда воля к свободе становится в человечестве волею к рабству , пока, наконец, после Великой войны в строящейся на месте Церкви абсолютной государственности наших дней, на всем ее протяжении от фашизма до коммунизма, от диктатуры кесарей до диктатуры пролетариата, эта воля к рабству усилилась так, как еще никогда за память человечества, ни даже в древних абсолютных монархиях Египта, Вавилона и Рима. Люди сами в цепи идут, жаждут рабства неутолимо: чем иго тяжелее, тем ниже и мягче гнутся шеи рабов, так что, наконец, самым мертвым и холодным из всех человеческих слов сделалось в наши дни самое живое, огненное слово Духа – Свобода.

 

XIX

Только в Великой войне могло родиться на месте бывшей России великое царство новых Годонов, поработителей. И только что оно родилось – потянулись к нему сердца всех обуянных волею к рабству народов, как уста жаждущих – к воде и голодных – к хлебу.

Самое непонятное и невозможное сейчас – не только для Франции, но и для всей Европы – то, чего хотела св. Жанна д'Арк, когда замышляла всемирный Крестовый поход для освобождения Святой Земли от ига неверных: «Мы совершим прекраснейшее из всех когда-либо в христианстве совершенных дел»; и то, чего хотела св. Тереза Лизьёская: «О, если бы мне в Крестовом походе сражаться!» Это дело, самое как будто сейчас невозможное для Европы и Франции, – может быть, единственное для них спасение.

О, если бы знала Франция, что ожидает ее под игом этих новых Годонов, всемирных завоевателей и поработителей! О, если бы знала она, о каком освобождении, от каких цепей молится Жанне Тереза: