18 июня. Покхара.

Чтобы закончить навесы, нам недоставало еще около полутораста бамбуковых циновок, но в долине мы уже скупили все, что возможно. Сегодня я узнала, что, наверное, кое-что удастся приобрести в Сиклисе, деревне, расположенной в двух днях ходьбы отсюда. Поэтому я поручила Чимбе отправиться завтра на рассвете с двадцатью пятью тибетцами и принести столько циновок, сколько удастся добыть.

Я ожидала, что он обрадуется даже столь короткому походу, поскольку, как и у большинства тибетцев, у него врожденная страсть к бродяжничеству и торговле, но, как ни странно, Чимба не выказал особого желания идти в Сиклис. Когда я потребовала объяснений, он заявил, что и в лучшие-то времена дорога туда очень трудна, а сейчас, когда вода в реках поднялась, просто опасна. Аргумент вроде бы серьезный — однако он меня не убедил. Я продолжала настаивать, и Чимба признался, что не исключены неприятности в Сиклисе, где частое появление вооруженных кхампа вызвало недовольство местных жителей, и теперь они вряд ли захотят торговать с нами.

Тут я сообразила, что у меня появилась редкая возможность совместить приятное с полезным: сопровождая тибетцев в качестве миротворца, впервые попутешествовать по горам. Чимба тотчас согласился организовать экспедицию с моим участием, так что завтра в шесть утра мы отправляемся в поход.

Сегодня я обнаружила, что за последние двадцать четыре часа река поднялась на пять футов, превратив спокойную заводь в пенистый водоворот. Я осторожно вошла в воду, избегая стремнины, цепляясь за скалу. Вода стремительно перекатывалась через меня. Я вышла на берег, намылилась с головы до ног и вновь погрузилась, чтобы ополоснуться. Тем временем вода быстро прибывала. Мыло я оставила на небольшом выступе в скале, поднимающейся из воды. За те несколько мгновений, пока я ополаскивалась и одевалась, кусок мыла унесло потоком, а выступ полностью скрылся под водой.

19 июня. Топрунг.

Топрунг — довольно подходящее название для деревушки, прилепившейся у вершины горы высотой в шесть тысяч футов, возвышающейся над глубокой и узкой долиной, ведь по-английски оно звучит как «Верхняя ступенька». Впрочем, я записала это название на слух.

Из-за проливного дождя нам не удалось выйти спозаранку. В семь часов утра мы наконец покинули лагерь и двинулись в приятную серую прохладу. Потом снова была задержка, вызванная исчезновением нескольких человек. Оказывается, они отправились в «Аннапурну» улаживать свои дела, связанные со сделками, которые эти люди надеялись провернуть в Сиклисе; словом, когда мы пересекли взлетную полосу, было почти восемь часов.

Судя по карте Непала, Сиклис расположен к северу от Покхары, но из-за непроходимой местности мы вынуждены были сначала прошагать более пяти миль на юг по дну долины, прежде чем повернуть на восток и пройти две мили вверх по широкому ее ответвлению. Здесь протекала довольно капризная река, которую нам часто приходилось пересекать вброд. Несмотря на быстрое течение, это не составляло особого труда, поскольку уровень воды не поднимался выше бедра, а дно было каменистым. Хотя долина и имеет в ширину полмили, она не возделывается, так как является не чем иным, как пересохшим руслом реки, которое в сезон дождей полностью затапливается. Каменистая поверхность долины не понравилась босоногим тибетцам: многие из них гордо выступили в поход в огромных альпинистских ботинках, приобретенных у различных экспедиций, но вскоре эти символы престижа перекочевали с ног на плечи. И теперь вид такого количества босых ног на столь жестких камнях вызывал во мне почти физическую боль. Я пыталась настоять, чтобы они хоть на время одели ботинки, но эта идея была категорически отвергнута. В результате в течение следующих полутора часов мы двигались очень медленно.

По обе стороны долины поднимались крутые лесистые холмы, и время от времени мы наталкивались на поросшие травой пригорки, на которых под присмотром худеньких любопытных ребятишек паслось несколько черных коров. Небо уже почти освободилось от облаков, стало припекать, поэтому я часто входила в реку, даже не сняв рубашки и брюк, что было весьма разумно, но вызывало безудержное веселье среди тибетцев. То, что никто из нас никогда не был в Сиклисе, придавало походу оттенок приключения. Вчера весь вечер Чимба искал кого-нибудь из местных, кто мог бы указать нам правильно дорогу, и подолгу расспрашивал их. Как известно, непальцы обычно не слишком точны в описании маршрута, поэтому Чимба даже не скрывал, что не знает, в каком направлении идти дальше.

Пройдя долину, мы в четвертый раз перешли реку, а затем двинулись по одному из ее притоков вверх по крутому ответвлению долины, которая в этом месте возделывалась, а дальше переходила в узкое ущелье. У слияния рек стояли три добротных дома гурунгов, все обитатели которых, от мала до велика, в поте лица трудились на залитых водой полях, вспахивая их на волах, готовясь к посадке риса.

На меня такая гармония природы и человека действует удивительно успокаивающе. В течение долгих жарких дней, предшествующих сезону дождей, работать почти невозможно, и люди наслаждаются бездельем. Затем внезапно приходят дожди и буквально за ночь ландшафт совершенно меняется, а темп жизни резко ускоряется. Здесь человек, чтобы выжить, должен точно согласовывать свои действия с природой; этот естественный жесткий календарь не хуже, чем ритм промышленности, где люди трудятся в ноябре с такой же монотонностью, что и в мае, до одержимости убежденные в своих личных «правах», однако неспособные ощутить себя частью целого.

Все острее ощущается в нашей жизни грозящая человечеству опасность искусственной изоляции от природы, когда упоение технической изобретательностью заменяет древнее инстинктивное осознание связей с остальным мирозданием. Однако, даже если бы существовала возможность вернуться назад, любое подобного рода отрицание положительных сторон цивилизации было бы куда более пагубным, чем нынешнее неразборчивое приятие ее и светлых, и темных сторон.

Над бурным потоком

Я замешкалась — наблюдала за тем, как пахали землю, и теперь, спеша догнать остальных, пыталась представить невообразимое: какой будет жизнь в 2065 году. Очевидно, самое большее, на что можно рассчитывать, — это постепенное перерастание сегодняшнего юношеского преклонения перед человеческим могуществом в новое, осмысленное осознание необходимости верить во что-то большее.

Рисовые поля лежали по одну сторону реки, но я совсем запуталась и уже не знала, на каком берегу — северном, южном, восточном или западном нахожусь. Единственная тропинка вела вдоль насыпи узкого канала, переполненного дождевой водой. Мы двигались гуськом по мягкой глине, и то один, то другой неудачник проваливался по колено в жидкую грязь; и крестьяне, и животные были с головы до ног покрыты плотной темной жижей. Для мужчин, чья одежда состояла из набедренной повязки, это, может, и не так страшно, но женщины в своих широких юбках очень страдали.

На наших мужчинах — потертые брюки или шорты (свои чуба они берегут для праздничных случаев), на женщинах — традиционные тибетские наряды, от которых они еще не отказались. Тем не менее шестеро из девяти девушек носят несшитые юбки, часто встречающиеся в районе Долпа, которых ни я, ни Кэй ни разу не видели на тибетках в Индии. На первый взгляд одеяние кажется похожим на платье до щиколоток, на самом же деле это нечто вроде довольно свободных штанов, не стесняющих движения при ходьбе по горам.

Чем дальше мы поднимались вверх по долине, тем круче становился подъем, а река, зажатая среди нагромождений валунов, становилась все более стремительной и шумной. Когда вязкие рисовые поля остались позади, я обогнала тибетцев, размеренная походка которых, очевидно, приспособлена к поступи нагруженных яков. Вскоре они скрылись из виду, а я оказалась одна в свежем, привлекательном мире высоких лесистых гор, сверкающей воды и напоенного запахом трав воздуха. Часто попадались водопады. Местами долина расширялась настолько, что тропинка, извиваясь среди свежей зеленой травы и серебристых камней, уходила от берега реки. Минут через сорок я добралась до очередного брода. И тут мне стало ясно, почему беспокоился Чимба. Течение здесь столь мощное, а вода настолько мутная, что определить глубину невозможно: прежде чем сделать хотя бы шаг, приходилось нащупывать дно палкой. К счастью, река в этом месте не шире пятнадцати ярдов, и вскоре я оказалась на другом берегу. Камни, перекатывающиеся под ногами, были опаснее всего.

Поджидая тибетцев, я присела покурить и заодно избавиться от пиявок, впившихся в ноги. Мне показалось странным, что, переходя реку вброд, девушки подняли страшную суматоху. Комично было наблюдать, как крепкие юные кочевницы нервно хихикали, словно викторианские дамы, у которых по дороге на званый ужин сломалась карета. Возможно, они рисовались перед мужчинами, хотя, конечно, для неумеющих плавать переход реки вброд — дело довольно рискованное. Правда, умение плавать почти наверняка не поможет, если кого-нибудь понесет горный поток, но, вопреки логике, оно все же придает некоторую уверенность.

Так как многие в группе уже пострадали от пиявок, Чимба решил устроить здесь привал. Для тибетцев это первый муссон в жизни и, следовательно, первая встреча с подобными паразитами. Опасаясь, как бы у кого-нибудь из них не началось заражение крови, я поспешила объяснить, что пиявок ни в коем случае нельзя отрывать от тела; единственное средство борьбы — соль или огонь. Поскольку у нас была только соль крупного помола — а она слишком дорогая, — мне пришлось прижечь пиявок, присосавшихся к ногам пострадавших, сигаретой, при этом я уверяла тибетцев, что ничего страшного в этом нет и, несмотря на обилие крови, никто не умрет от кровотечения. Пасанг, один из самых рьяных спорщиков, заявил, что он уже оторвал пиявку и нога совсем не кровоточит. Попробуй убеди его, что это и есть та опасность, о которой я предупреждала. Я же объяснила, что именно кровотечение спасительно после того, как пиявка отпала. Я уж и не пыталась объяснять, что обильное кровотечение вызвано тем, что пиявка выпускает в рану вещество, препятствующее свертыванию крови.

После привала мы начали подъем на вершину холма высотой более шести тысяч футов. Это была наиболее тяжелая часть сегодняшнего перехода. (Мне так и хочется назвать этот холм горой, но, по местным масштабам, это, конечно, всего лишь кротовая кочка.) Представьте себе лестницу длиной в две мили с очень высокими ступенями, поросшими густым лесом, и вы сможете оценить наше состояние, когда мы наконец оказались на вершине холма.

К тому времени стало очевидно, что мои тибетцы сильно ослабли — сказались шесть месяцев неполноценного питания и непривычного климата. Сейчас они шли налегке и тем не менее едва передвигали ноги, а ведь с детства тибетцы приучены к дальним переходам по суровой местности. Одно меня утешает: на обратном пути, когда они (я надеюсь) двинутся с тяжелой ношей, дорога будет идти главным образом под гору. Я поджидала их на каждом «привале носильщика» (каменной площадке, обычно сооружаемой у подножия большого дерева, где человек может присесть на нижней ступеньке, поместив свой груз на верхнюю). Уложить тяжелую и подчас громоздкую ношу весьма сложно, поэтому такие привалы служат для того, чтобы носильщик мог отдохнуть, не снимая груза. Многим таким «привалам», должно быть, более сотни лет, судя по камням, отполированным бесчисленными ягодицами и принявшим постепенно их форму.

На вершине холма я вновь ушла вперед и неожиданно оказалась у тропы, которая нависала (у меня голова закружилась от страха) над глубоким ущельем, и там, где она поворачивала вправо, поднимаясь на следующий хребет, в тени какого-то гигантского дерева приютился крохотный индуистский жертвенный алтарь, покрытый пятнами засохшей крови. Неестественное искривление придавало дереву столь одушевленный вид, что невольно возникала мысль о демоне-оборотне. Вдобавок чудовищные корни дерева оплели огромную черную скалу (высота ее около ста и ширина около тридцати футов), которая сползла со склона и в неестественной позе застыла над тысячефутовой пропастью. Эти могучие, переплетенные корни стискивали скалу с мучительной яростью, создавая необычайный эффект отталкивающей красоты.

Даже в яркий солнечный полдень здесь царил полумрак, и в полной тишине монотонный, размеренный шум падающих со скалы капель воды казался зловещим. Обычно я не слишком чувствительна. Возможно, если бы я заранее знала, что такое зрелище существует, то сработал бы спасительный скептицизм и я не почувствовала бы ничего, кроме интереса к любопытному явлению природы. Однако этот уголок леса действительно напугал меня. Не удивил меня здесь и алтарь для умиротворения явно недружелюбных духов дерева и скалы. Я трижды приветствовала духов, покачав тяжелый железный колокольчик. Необычно звонкое эхо все еще повторялось, пока я карабкалась на вершину следующего хребта.

Всегда поднимает дух встреча с чем-то неизведанным. Благотворно и полезно столкновение с таинственным, не поддающимся анализу. Благоговеешь, наслаждаясь тончайшими нюансами, перед которыми бессилен разум. Вместе с тем досадно, что все еще ты, выходит, подвержен влияниям, которые, казалось бы, давным-давно преодолел. Твердо решив, что ни скалы, ни деревья души не имеют, мы оставили себе лишь одно возможное объяснение подобному ощущению: в течение многих веков люди приходили на это место с благоговейным страхом и верой в величие обитающих здесь духов и навечно населили тревогой и страхом тень у подножия стиснутой корнями скалы.

Дорога снова пошла вверх через поля кукурузы к деревушке, разместившейся на узких уступах у самой вершины хребта. Похоже, здесь много мрамора, вот почему эта деревня уникальна по красоте. Когда я наконец оказалась на последних ступеньках лестницы из гладких мраморных плит, у меня появилось ощущение, будто я добралась до роскошного королевского дворца. У местного мрамора так много мягких оттенков — розового, белого, желтого и желтовато-коричневого, что в окружении пленительных вершин и ущелий его красота кружит голову. Как во сне, шла я вдоль домов по блестящим мраморным плитам, а не по обычной каменистой тропе, и — самое поразительное — ярусом ниже видела крыши, покрытые тонкими разноцветными мраморными пластинами, сияющими в прозрачном воздухе.

В центре деревни я остановилась и стела поджидать тибетцев. Когда они подошли, Чимба объяснил, что местные жители — гурунги — более гостеприимны, чем ортодоксальные индуисты-чхетри в следующем селении, поэтому мы решили поесть здесь. Чимба и я расположились на краю небольшого обрыва, чтобы перекусить вареными яйцами и сырым луком. Остальные разбрелись по деревне в поисках хозяев, которые разрешили бы им приготовить чай для неизменной цзамбы на своих очагах.

Нельзя было оторвать глаз от открывшейся моим глазам картины. Поражали не только великолепные мраморные крыши домов, но и стены. Они также были сложены из красивых каменных плит, столь умело пригнанных, что не требовалось даже заделки щелей. Каждый камень, казалось, имел свой собственный оттенок коричневого, кремового или 'серого цветов. И все же больше всего меня пленил сам камень и хорошо выдержанные пропорции просторных строений — что само по себе требует недюжинного умения. Наличие столь необычного материала позволило местным строителям достигнуть гораздо более высокого мастерства, чем в любой другой соседней деревне. Чимба уверял, что за годы своих путешествий по Непалу ему не приходилось видеть подобной деревни.

Молока нам достать не удалось, но когда наша трапеза подходила к концу, Чимба гордо извлек из рюкзака банки с сухим молоком и швейцарским жидким шоколадом (богатство, доставшееся ему от немецкой экспедиции, — да будет благословенна ее память!). Пока мы лакомились этими деликатесами, орел (их много парит над долинами) с хищно вытянутыми когтями спикировал вниз и схватил курицу, хлопотавшую у брошенной нами яичной скорлупы. Какая же это лютая птица — орел, когда видишь ее вблизи и в действии!

Через час мы снова двинулись в путь. Сначала тропа шла под гору, через расположенные террасами поля кукурузы, затем пересекла реку, круто новела вверх через лес и наконец выровнялась, обогнула крутой склон еще одной горы и привела нас к той самой деревушке чхетри с крытыми соломой домами, окрашенными в коричневато-желтый цвет.

Мой способ переправы через реку совершенно потряс тибетцев. «Мостом» служило узкое, скользкое бревно около тридцати футов длиной, висящее в пятидесяти футах над шумной рекой, сплошь усыпанной огромными валунами. Поскользнуться на нем было равносильно смерти. Испуганно взглянув, я заявила:

— Я отказываюсь! Еще во времена безрассудной юности я бы и согласилась, но только не сейчас!

Тибетцы немало потешались над моей трусостью. Тут же несколько человек вызвались перенести меня на своих спинах, но я решительно отказалась пускаться в такое рискованное путешествие. Переправа началась. Тибетцы, не задумываясь, гуськом двинулись по «мосту», а я металась на берегу в поисках способа перебраться через реку, но так его и не нашла. В отчаянии я решительно села верхом на это проклятое бревно и осторожно стала ползти вперед. Тибетцы так и падали от смеха. Однако медленно, но уверенно, живой и невредимой, я все-таки перебралась через реку.

Было только половина шестого вечера, и до наступления темноты оставалось еще часа два, поэтому сначала мы решили идти дальше, но, узнав, что устроиться на ночлег между Топрунгом и Сиклисом трудно, а до Сиклиса семь часов ходу, решили заночевать здесь. Перспектива спать под открытым небом в период муссонов нас совсем не прельщала, поэтому мы решили искать приюта у жителей деревни. Спать будем на верандах (одно место стоит пенни). Я оказалась в числе нескольких, особо почетных гостей, поэтому меня устроят на веранде деревенской лавки, в которой ничего нет, кроме сигарет, спичек и ткани, а также керосина. Последним торгуют в лавке не часто. Усталые тибетцы были в восторге от раннего привала. Я тоже обрадовалась неожиданному отдыху. Пока собирали хворост, чтобы вскипятить чай для цзамбы, я отправилась на прогулку к вершине горы. По дороге я упивалась прохладным вечерним воздухом и природой.

По крутой, скользкой, желтовато-красной глиняной тропинке я миновала несколько дворов, стоящих посреди нолей кукурузы, достигающей двух метров в высоту. Возле домов паслись козы и разгуливали малорослые куры. Здесь можно встретить немало крупного скота — главным образом крепких волов. В основном выращивают рис и кукурузу, но даже на такой высоте попадались бананы с мелкими, неспелыми еще, плодами.

Я шла вдоль склона горы, в стороне от дороги, и заглядывала во дворы домов террасой ниже. Мне было очень интересно наблюдать за повседневной жизнью местных жителей. Вот молодой отец. Он поглощен игрой с двумя крошечными сынишками, а рядом пожилой мужчина осыпает руганью свою перепуганную насмерть жену и угрожает ей топором. Невдалеке я вижу старика. Он доит козу, однако все время следит краем глаза за маленькой внучкой, которая с увлечением играет с козленком. Наблюдая подобные сцены, забываешь о бесчисленных преградах, разделяющих народы. Однако меня уже заметили, и чувство благостного единения тут же исчезло…

Невозможно описать красоту этого горного края, так как она абсолютна и ее нельзя передать никакими словами. Ни одна книга или фотография, тщательно изученные дома, ни в малейшей степени не подготовили меня к такому величию. Поистине, эту страну надо увидеть собственными глазами, чтобы поверить и полюбить на всю жизнь.

Когда я спустилась в Топрунг, там было еще довольно светло, но необъятная далекая долина внизу уже наполнилась плотной темно-синей мглой, а над горами быстро собирались тучи. Сейчас половина десятого. Уже два часа льет дождь. Вода потоками низвергается из тьмы неба.

20 июня. Сиклис.

В четыре часа утра я была уже на ногах. Полчища клопов не давали мне спать всю ночь. Я металась в постели, проклиная паразитов и до крови расчесывая тело. Ночь была длинной и полной кошмаров. Наконец я задремала, но тут же проснулась. А вокруг крепко спали тибетцы, тем самым давая возможность тысячам зловредных насекомых спокойно продолжать свое пиршество.

Меня очень устраивают тибетцы как спутники в походе, так как их понятие о походном снаряжении соответствует моему. Через каких-то десять минут после подъема мы снова были в пути. С четверть часа мы шли при свете луны. Рассвет наступил сразу, и мы увидели гряду серебристых облаков, плывущих под нами по долине. Дождь едва прекратился, и все вокруг еще было мокрым. Шумели потоки воды. Мы долго спускались к реке. После дождя тропинка превратилась в настоящий горный поток, через который мы пробирались среди перекатывающихся валунов. Кругом заросли низкорослого кустарника. Здесь нет ни лесов, ни полей. Один раз мы заблудились и спустились на несколько сот футов не в том направлении, но Чимба каким-то шестым чувством вывел нас на тропу.

Сегодня пиявок было гораздо больше, чем вчера. Глядя на тибетцев, можно подумать, что на несчастных напали тигры. Если я буду прижигать каждую пиявку тут же, как только они ее обнаружат, мы не сдвинемся с места. Поскольку укусы пиявок совершенно безболезненны, я попросила не обращать на них внимания до прихода в Сиклис, где мы проведем массовую «противопиявочную» кампанию.

Вторая половина спуска проходила по рисовым полям — некоторая передышка от тяжелой дороги, но тоже по-своему утомительная, так как большую часть времени приходилось пробираться по колено в липкой грязи. Террасированные рисовые поля имели около двадцати ярдов в длину, десяти в ширину и три-четыре фута в высоту, иногда между террасами ступеньками были уложены камни — единственные наши ориентиры, поскольку дороги, как таковой, уже не существовало.

Мы все еще находились футах в трехстах выше реки, когда увидели Сиклис — несколько домиков у вершины обрывистой горы. Видимо, по прямой до деревни было около двух миль, но нам пришлось прошагать до нее восемь.

Долина расширялась к северу на несколько миль. Быстро несла свои пенистые воды широкая река. К счастью, она не отделяла нас от цели нашего путешествия. Отсюда просматривалась и узкая часть долины, за которой возвышалась гора, а на вершине ее прилепился Сиклис. Нашим взорам открылась довольно устрашающая картина: под нами яростно бушевали воды притока реки. Тибетцы в страхе забормотали молитвы. Я оптимистически заверила их, что когда мы спустимся к притоку, то наверняка найдем брод. Однако я ошиблась: слишком глубокой оказалась эта бурная река. Мы потеряли много времени в поисках места, где ее можно было бы перейти. Долго мы прыгали с камня на камень.

Наконец Чимба нашел брод, но камни оказались округлыми валунами, скрытыми под водой, поэтому прыжки никому не показались забавой. Я забеспокоилась, сумеют ли на следующий день тибетцы перейти реку с тяжелым грузом, но тут же постаралась успокоить себя, да к тому же тибетцы внешне казались спокойными…

Раннее утро. На небе ни облачка. Ярким солнечным светом залиты величественные горы, бушующая река, голые скалы, свежая зелень. Мне так захотелось побыть одной! Однако, если бы мне еще раз пришлось выбирать себе попутчиков, то я снова предпочла бы тибетцев, которые настолько срослись сердцем с этой девственной красотой, что никогда не встанут между ней и мною, чего нельзя ожидать даже от самых близких по духу европейцев.

В полумиле от реки мы наткнулись на убогую уединенную хижину гурунгов (она же чайная). Здесь мы остановились, чтобы выпить имбирного чая, прежде чем начать изнурительное восхождение к Сиклису. Я впервые попробовала этот чай, столь популярный среди тех непальцев, которые не могут позволить себе настоящего, и нашла его весьма освежающим.

Тропа, теперь хорошо различимая, еще с милю шла по ровной долине. Затем прямо под Сиклисом, которого уже не было видно, она резко повернула влево. Тропа уводила нас все выше и выше. Мы долго тащились в гору. Стало казаться, что так будет продолжаться до бесконечности. Наши тела ныли от усталости, в животе бурчало, а конца подъему не было видно. И вот наконец мы у цели. Думаю, даже людям, не занимающимся альпинизмом, знакома ни с чем не сравнимая радость покорения высоты. Неизъяснимый восторг будоражит кровь, когда на каждой остановке видишь, как далеко внизу остается долина, откуда ты начал свой путь. Не понимаю, почему именно подъем, а не поступательное движение вперед вызывает такую бурную радость. Без сомнения, психологи могут это растолковать, я же не берусь подвергать ни с чем не сравнимое состояние клиническому анализу.

Чимба и я прибыли сюда после одиннадцати, на час раньше остальных. В Сиклисе живут гурунги. Несколько последних лет там действовала школа. Недавно ее закрыли: уехал учитель, поскольку правительство в течение пятнадцати месяцев забывало платить ему жалованье. Этот случай не исключение из правил: по всему Непалу новые сельские школы часто закрываются по той же причине.

В единственной лавке (она же чайная) торговали тканями, сигаретами, спичками и, по счастливой случайности, отвратительным индийским печеньем, которое почему-то так любят непальцы. Пока Чимба варил рис на очаге хозяина магазина, я уничтожила целый фунт этого заплесневелого чуда кулинарного искусства.

Я сидела и ела печенье возле магазина на краю террасы, обращенной в сторону долины (каждая улочка здесь непременно терраса). Шум реки на такой высоте не слышен, и я наслаждалась тишиной, так успокаивающе действующей на мои нервы. Внизу лежала долина, а сверкающие снегом вершины словно парили над горами. Напротив Сиклиса, за рекой, виднелась еще одна горная деревушка. Она казалась обманчиво близкой (однако в период муссонов связь между этими двумя селениями нарушалась).

Солнце на высоте девяти тысяч футов над уровнем моря даже обжигает, и меня совсем разморило. Пока мы ели рис, над долиной величественно поплыли серые тучи, и вскоре длинные, спирально закручивающиеся жгуты тумана, оторвавшись от основной массы облаков, холодной влагой охватили деревню. Мы еще возились с пиявками — освобождали от них несчастных тибетцев, и тут дождь хлынул как из ведра. У моих спутников еще хватало сил подтрунивать друг над другом и над собственной усталостью, когда, измученные подъемом, по двое и по трое карабкались они в гору. К счастью, вездесущий Чимба уже договорился о нашем размещении в здании местного панчаята, куда мы кинулись, чтобы скрыться от сильных потоков воды, обрушившихся на наши головы.

Новое здание панчаята — весьма хлипкое сооружение из дерева, камня и глины, с протекающей крышей из рифленого железа. Иметь дом с такой крышей в этих местах — весьма престижно, ведь каждый лист железа доставлен на спине из Индии. Правда, эти крыши так же непрактичны, как и безобразны, и вызывающе контрастируют с великолепным пейзажем.

После кошмарной ночи, проведенной в Топрунге, трудного похода и плотного обеда я буквально валилась с ног. Пока тибетцы кипятили свой честно заработанный чай для цзамбы, я, свернувшись клубком в углу на неровном глиняном полу, крепко заснула.

Чимба попытался оповестить жителей, что мы ищем циновки. Однако в это время года крестьяне настолько заняты работой на полях, что в деревне с пяти часов утра до восьми вечера никого — ни мужчин, ни женщин, ни детей — не найти. (Когда приходится спускаться на две-три тысячи футов, чтобы добраться до своего поля, то не очень-то потянет домой пообедать.) Часов в шесть вечера небольшой группой мы отправились по домам, но там оставались лишь трясущиеся, беззубые, совершенно выжившие из ума старики, которые уже давно забыли, что такое бамбуковые циновки. Вскоре мы бросили бесполезное занятие, тем более что поднялся невообразимый шум — во дворе каждого дома нас встречали лаем цепные собаки.

Сиклис совершенно не похож на деревни в долине с крашенными в красно-коричневые тона стенами и соломенными крышами. Здесь дома построены из огромных камней, скрепленных коричневой глиной. Большинство крыш из тяжелых сланцевых плит. Крутые неровные ступени ведут от одного яруса домов к другому. Сегодня вечером каждая из таких лестниц превратилась в маленький водопад. Сначала я никак не могла понять, почему первопоселенцы, имея в своем распоряжении огромную гору, решили все-таки строить дома на такой высоте. Сегодня, осматривая деревню, я сообразила, что деревня расположилась в самой скалистой части горы, где ничего не растет.

В сумерках, одолжив у хозяина лавки фонарь, мы снова отправились закупать циновки. В это время крестьяне возвращались с полей. На плечах они несли примитивные деревянные плуги, а перед собой гнали черных лоснящихся волов. Меня поразила ловкость, с которой огромные животные взбирались по узким ступенькам между домами. Наше появление весьма заинтересовало крестьян, однако они не проявили никакого желания продавать тибетцам циновки (последних в деревне оказалось немало). Хотя Чимба предупреждал меня о таком отношении к тибетцам, меня эта враждебность удивила. Не знаю, чем бы все кончилось, не будь сдерживающего присутствия власти, которую я смутно олицетворяла. Мое посредничество, несомненно, оказалось полезным, если не решающим. Мне удалось заручиться поддержкой деревенского старосты, и дело сдвинулось с мертвой точки. Он заверил, что рано утром нам принесут циновки в нужном количестве, — оставалось лишь проверить, насколько велико его влияние. Сейчас около девяти часов вечера. Вокруг дружно храпят тибетцы. Я тоже пытаюсь поскорее заснуть.

21 июня. Топрунг.

Влияние старосты оказалось столь значительным, что к четырем часам утра к зданию панчаята подошли нагруженные циновками жители деревни (из-за проливного дождя никто не вышел в поле спозаранку), и к восьми утра мы приобрели восемьдесят штук. Вскоре погода улучшилась, и крестьяне разошлись, пообещав, что к вечеру доставят еще сорок циновок. Поэтому я решила, что, пожалуй, будет лучше, если пятнадцать человек, в том числе девушки, вернутся в лагерь сегодня, а остальные — завтра. Хотелось, конечно, побыть здесь подольше, но так как Чимбе пришлось остаться в качестве переводчика, то я вместе с пятнадцатью тибетцами отправилась в путь в половине одиннадцатого, заранее хорошенько заправившись цзамбой.

У каждого тибетца на спине был укреплен рулон из пяти-шести тяжелых циновок, которые поддерживались при помощи головного ремня. Я шла налегке и мучилась угрызениями совести. Конечно, я и представить себе не могла, как понесу хотя бы одну циновку (размером восемь футов на три) по таким дорогам. Я с ужасом наблюдала, как тибетцы спускались по крутым тропам со своим нелегким грузом. Я сама двигалась с трудом, и поскольку при таком спуске основная нагрузка падает на мышцы бедра, то все время думала, что будет с моими ногами завтра.

Вскоре после того, как мы покинули Сиклис, гору заволокло облаками, и густой, промозглый туман, поплывший по серым скалам долины, вызвал во мне острую тоску по родной Ирландии. К тому времени когда мы достигли чайной, разразился еще один потоп. Мы сидели и пили имбирный чай и ждали, когда кончится ливень. По дороге подошва моего парусинового ботинка немного отстала. Циринг — шестнадцатилетний парень, самый младший среди нас — заметил это, взял ботинок, вынул из кармана большую иглу и крепкую нитку и, пока мы пили чай, ловко починил обувь. Тибетцы — опытные кочевники и даже в столь недальний поход выходят готовыми к подобным неожиданностям.

Как тибетцы все-таки любят курятину! В Сиклисе они приобрели по нескольку беспокойных птиц, и каждый рулон теперь представлял собой маленький курятник, из которого неслись громкие жалобные крики — к немалому удивлению местных гурунгских хохлаток.

Наконец показалась река. Со вчерашнего дня вода в ней поднялась настолько, что перебраться на другую сторону, перепрыгивая с валуна на валун, было абсолютно невозможно. После долгих поисков, мы набрели на место (далеко вверху по течению), где, чередуя скалолазание с прыжками в длину, можно было без риска для жизни, но без груза перейти реку. Часть группы, оставив груз, перебралась на другой берег, а те, кто остался, передавали каждый рулон из рук в руки сначала на скалу, затем над водой и снова со скалы на землю. Эта операция отняла у нас час с лишним.

Воспользовавшись тем, что до Топрунга опасных мест больше не будет, я пошла вперед. Мне хотелось немного побыть одной. Небо уже очистилось. Светило солнце, и под его яркими лучами все вокруг сверкало. Пожалуй, даже в Ирландии зелень не такая яркая, как та, что покрывала эти горы. Однако со вчерашнего дня дожди совсем размыли тропу за рисовыми полями. Где-то среди оползней я свернула не на ту тропинку и после долгих блужданий в разных направлениях пришла к деревне, но не сверху, а снизу.

На нижних склонах я несколько задержалась, наблюдая за тем, как крестьяне высаживали побеги риса. Эта неделя для непальских крестьян — самая критическая в году. Когда побеги достаточно проросли и первые дожди оросили террасы, приступают к пересаживанию рассады. Каждое крохотное поле имеет ограждение с отверстием, через которое спускают воду, пока она не станет по щиколотку. Затем отверстие искусно заделывают глиной и приступают к вспашке. После этого его приоткрывают — лишняя вода сходит, а в оставшуюся грязь высаживают молодые побеги риса. Отверстие вновь замазывают, доводя уровень воды до шести дюймов. Никогда прежде я не предполагала, сколько сноровки требует такая работа. Когда видишь, как каждый отдельный крошечный побег риса сажают вручную, начинаешь понимать, почему все население деревни, от мала до велика, трудится на полях от зари до зари. Пока мужчины и юноши вспахивают поля на одном уровне, женщины и девушки, склонившись над террасами с рассадой, осторожно, но быстро вырывают нежные побеги и перебрасывают их на верхние террасы. А там другие женщины с удивительной сноровкой высаживают их на расстоянии шести дюймов друг от друга. Быстро мелькают руки, не успеваешь следить за их движениями.

Как выяснилось, жители этих деревень не отличаются богатырским здоровьем. Утром я полчаса беседовала с провизором в крохотной, бедной аптеке в Сиклисе. (За пределами долин Катманду и Покхары не найти ни одной больницы, врача или медсестры. Первую медицинскую помощь оказывают миссионеры.) Провизор, молодой человек родом из Катманду, — единственный в Сиклисе, кто немного говорит по-английски. В отличие от большинства чиновников из Катманду, отбывающих в горах «ссылку», он не жаловался на «примитивное» окружение. Наоборот, провизор казался искренне заинтересованным своей работой. Он с горечью признавал, что ему не хватает ни опыта, ни знаний, да и с лекарствами здесь худо, поэтому он мало чем может облегчить страдания местных жителей. Провизор также рассказал, что большинство жителей страдают венерическими заболеваниями — либо наследственными, либо приобретенными. По его подсчетам, процентов восемьдесят пять населения болеют венерическими болезнями. Вот почему в этих местах так много слепых, глухих, калек и слабоумных. Является ли Сиклис исключительной в этом плане деревней — судить не берусь; остается лишь надеяться, что это так.

Теперь скорее спать.

22 июня. Покхара.

Как и предполагала, спала я плохо — всю ночь воевала с клопами. В половине шестого утра, едва дождь прекратился, я двинулась в путь одна, оставив тибетцев за приготовлением завтрака. Обычно местные жители рано утром не едят, однако тибетцы, в отличие от непальцев, имеют обыкновение завтракать сразу после пробуждения. Понимая, что люди сильно устали, я решила, что сытный завтрак перед походом им совсем не повредит.

Мне кажется, что эту утреннюю прогулку по лесу я не забуду никогда. Какое-то волшебство было в тех ранних часах, некое чудо, лежащее за пределами чувств. В полумиле от Топрунга я оказалась среди такой яркой зелени, что и представить себе трудно. Это был мир полного уединения, где гибкие шлейфы серого тумана, повисшие среди громадных деревьев, казались живыми. Над горами все еще стояла утренняя тишина, которую время от времени разрывали то шум стремительно низвергающегося водопада, то многоголосый птичий гомон. Глубоко внизу под неподвижными облаками лежала долина. Вот приоткрылись наполовину скрытые туманом темно-синие горы. Затем их снова заволокли тучи. Вдруг неожиданно засияло солнце, и плавные линии гарного хребта обозначились на фоне ясного голубого неба. Теперь всю картину преобразил золотистый свет, разлившийся над вершинами гор. По мере того как воздух наполнялся теплом, чувствовалось, как реагирует на него земля. За каждым поворотом — цветущий кустарник. Белые, голубые и розовые цветы распускались на глазах, излучая при этом необыкновенно нежный свет на темную зелень травы…

Мой «короткий» путь лежал по склону горы сквозь лесную чащу, по рисовым полям, через бурную реку по пояс в воде, еще через один холм, который теперь показался мне настоящей горой.