Свежий утренний ветер шевелил усики фасоли и ажурные морковные хвостики на грядках в Юнион-сквер. Сан-Франциско спал. Над Городом летали сны.

В отеле святого Франциска, неподалеку от Юнион-сквер, Дэнни-бою снилась небесная синева. При помощи малярного валика на длинной ручке в течение уже многих часов он раскрашивал небо. Там, куда художник еще не дотянулся, оно оставалось тревожным, свинцово-серым. Зато почти половина поверхности над головой переливалась и искрила множеством оттенков, как речная вода на солнечном свету. Васильковый переходил в цвет морской волны, затем в нежный, почти лиловый оттенок, который на горизонте превращался в неустойчивый зелено-серо-синий цвет океана на рассвете.

Постоянно меняющиеся темно-синие линии вдруг образовали контуры женского лица. Сверху за Дэнни-боем наблюдала серо-голубыми прозрачными глазами молодая женщина. Когда их взгляды пересеклись, она, смущенная, спустилась с неба ему навстречу.

Город спал, и его сны витали над домами, проникая в мысли обитателей, тревожа их покой.

Человек, который называл себя Роботом, спал, свернувшись калачиком на узком топчане в задней комнате своей мастерской. Во сне он тоже творил – собирал Ангела из кучи строительного мусора. Водопроводные трубы, которые он нашел в одном из старинных домов, стали костями Ангела, мотки медной проволоки, выдернутые из проложенных под землей кабелей, – его мускулами. Огромные крылья прекрасного создания переливались золотом, собранные на манер рыбьей чешуи из тысяч перекрывающих друг друга бутылочных крышек.

Робот приладил последнюю крышку и сделал шаг назад, чтобы полюбоваться творением своих рук. Подняв глаза, он понял, чего не хватало Ангелу. В его груди зияла черная пустота. Не было сердца.

Тихие шаги за спиной заставили творца обернуться. К нему приближалась женщина, бережно неся что-то в руках. Робот не видел ее ноши, но слышал сердцебиение, становившееся все отчетливее с каждым ее шагом.

Над Городом занималась заря. Блеклый серый свет упал на каменные здания, окружающие Сивик Сентер Плаза, оживил безучастные лица статуй на фасаде Публичной Библиотеки, в ногах которых вот уже много лет ворчливые голуби вили свои гнезда.

В ветвях одного из деревьев на Плаза самой старой из населяющих Город обезьян приснились Гималаи. Она видела, как в ярких лучах весеннего солнца тают длинные сосульки, свисающие с крыш храмов. Капли падают на колокола, и те отзываются мелодичным звоном. В тающих снегах начинают журчать первые ручьи, вода утекает, и старая обезьяна морщит во сне седую мордочку. На Город надвигаются Перемены.

Солнце уже встало. Вдоль Киркхэм-стрит по направлению к океану движется маленькая женская фигурка. Женщина не торопится. В руках у нее нелегкая ноша – хозяйственная сумка, набитая бутылками из зеленого стекла. Когда она спускается по каменным ступенькам к пляжу, бутылки позвякивают, распугивая чаек. Пронзительно крича, разозленные птицы поднимаются в воздух, словно обрывки бумаги, подхваченные ветром. Не обращая на них внимания, маленькая женщина продолжает свой путь вдоль берега, на котором отлив оставил водоросли и какие-то щепки. По дороге домой она соберет щепки и растопит ими свой камин.

Имя женщины – мисс Мигсдэйл. Одета она крайне практично: удобные прогулочные ботинки на тонкой подошве, шерстяные носки, твидовая юбка и куртка мужского покроя. Дисгармонию в наряд вносят инкрустированные бриллиантами изящные золотые часы на запястье. Следует оговориться, мисс Мигсдэйл любит все прочное, практичное и долговечное, а часы она нашла в пыли рядом с одним ювелирным магазином. Очевидно, мародеры обронили их, убегая. Честная женщина никогда не прикоснулась ни к одной драгоценной безделушке, которые украшали витрины когда-то фешенебельных улиц, но подобрала часы из грязи. Она ведь не украла их, а нашла. Что упало, то пропало.

До Чумы мисс Мигсдэйл жила одна и работала библиотекаршей в соседней начальной школе. После Чумы посвятила жизнь изданию собственной газеты – «Вести Нового Города». Она все еще жила в маленьком одиноком домике и каждое утро ходила на пляж отправлять послания. Город привык к ее ритуалу.

Вот и сейчас, подойдя к кромке воды, она ставит сумку на песок и выбирает бутылку. Чтобы размять мускулы, женщина совершает круговые движения правой рукой, а затем, подождав, пока вода отхлынет от берега, разбегается и кидает послание в океан движением, отточенным за последние годы до совершенства.

Когда-то в бутылках было вино. Сейчас каждая хранит маленький прямоугольник с напечатанным текстом. Все послания разные. Иногда это крылатые выражения (что-то вроде «Сколько людей, столько и мнений»), иногда – ее собственные убеждения («Я не верю в Бога: наверное, поэтому Бог тоже не верит в меня»), реже попадаются короткие стихи – хайку или сонеты.

Отступив на шаг, чтобы набегающие волны не замочили ноги, мисс Мигсдэйл провожает своих посланников взглядом. Это ее любимое время, когда Сан-Франциско спит, а она уже бодрствует. Иногда она делит с Городом его сны: русалка с длинными спутанными волосами поет ей прекрасные песни на неизвестном языке, а огромный волк с красным платком на шее проносится мимо по пляжу, приветствуя ее улыбкой, как заведено между добрыми соседями.

Вздохнув, мисс Мигсдэйл подхватила сумку и пошла вдоль кромки воды. Мимо нее по песку с пронзительными криками пронеслась стайка мелких птичек, похожих на заводные игрушки. Натолкнувшись на препятствие в виде кучи водорослей, стайка рассыпалась, чтобы вновь сойтись через несколько метров.

Мисс Мигсдэйл тоже остановилась рядом с водорослями, заметив тусклый блеск бутылочного стекла между спутанных плетей. Иногда она находила свои собственные послания, прибитые волнами к берегу. Носком туфли она отчистила находку от растений. Янтарно-желтая бутылка из-под виски – у нее никогда не было таких. Женщина наклонилась и подняла бутылку. Сквозь желтое стекло отчетливо видно письмо – скомканный листок бумаги. Дрожащими руками мисс Мигсдэйл открутила крышку. За пятнадцать лет она ни разу – ни разу! – не получила ответа. Тряся бутылку, мисс Мигсдэйл попробовала извлечь послание, но бумага застряла в горлышке. Поняв тщетность своих попыток, она бросила сумку и поспешила к волнорезу, около которого громоздились камни различных размеров, прибитые к берегу штормами. Размахнувшись, женщина разбила бутылку об один из валунов. Нашарив дрожащими пальцами письмо среди осколков, она развернула его.

Бумага была вырезана из газеты, выпускавшейся до Чумы.

Незнакомец принесет интересные вести. Окружите себя единомышленниками и никому не позволяйте вмешиваться в ваши дела. Будьте начеку.

Стиль письма и шрифт она узнала сразу – ежедневный гороскоп, который публиковался в одной из местных газет. Еще раз прочитав слова, спрятала листок в карман; быстро, пренебрегая обычным ритуалом, выбросила в море оставшиеся бутылки и поспешила домой.

– Окружите себя единомышленниками, – бормотала она про себя. – Интересно, что скажет Эдгар Браун.

Большая часть жителей Города называла Эдгара Брауна Ученым. Сейчас он внимательно вчитывался в послание, разложив его на коленях, а мисс Мигсдэйл ждала, еле сдерживая нетерпение. Он, конечно, ее друг, но иногда просто невыносим. Спроси его, как сварить яйцо в мешочек, а он взглянет, как будто у тебя выросла вторая голова, и только пожмет плечами. Зато через неделю зануда предоставит полный отчет из своей библиотеки с подробным описанием всех стадий процесса, начиная от денатурирования протеинов при 100 градусах Цельсия и заканчивая местом яиц в китайской литературе. До Чумы Ученый занимался исследованиями в библиотеке Сан-Франциско, и привычка применять научный подход к житейским проблемам не покинула его до сих пор. Наконец он откашлялся и начал:

– На мой взгляд, отрывок взят из газеты, скорее всего из «Обозревателя», но, чтобы быть уверенным, я должен сверить шрифт…

– Это ясно и без тебя, – потеряла терпение мисс Мигсдэйл. – Что ты думаешь о послании?

Не давая ему ответить, она продолжила:

– Я лично думаю, что нас ждут неприятности. Надвигается беда.

– Мне твои выводы представляются поспешными, Эльвира, – возразил Ученый.

– Возможно, они и поспешные, но это совсем не значит, что я не права.

Мисс Мигсдэйл наклонилась и задумчиво оглядела Сивик Сентер Плаза. Они сидели на ступенях библиотеки, где жил Ученый, и могли наблюдать, как Гамбит и Дэнни сооружают что-то из блестящих алюминиевых отражателей и проволоки.

– Гамбит хочет сделать воздушную арфу. Для этого надо натянуть проволоку от верхушки Сити-Холла до Плаза. Ветер будет играть на струнах, а рефлекторы усилят звук, – задумчиво произнес Ученый.

Мисс Мигсдэйл мрачно взглянула на него.

– Не меняй тему. Он вздохнул.

– Возможно, ты права, и нас ждет новая беда. Но вспомни, что было, когда Черные Драконы попробовали захватить Даунтаун. Город сам расставил все на свои места.

– Привидения… – проворчала женщина. – Город напугал их привидениями. А что, если нам придется противостоять тому, кого не страшат бесплотные духи?

– Не понимаю я твоей паники. Если что-то должно произойти, оно произойдет, и, что бы то ни было, мы найдем способ встретить его достойно.

Она лишь пожала плечами, задумчиво наблюдая за Дэнни-боем и Гамбитом. Маленький Томми, сын Руби, помогал им, точнее, путался под ногами. Луч света упал на рефлектор, и вокруг запрыгали солнечные зайчики, а мисс Мигсдэйл вдруг почувствовала пронзительную грусть. Так бывает, когда смотришь на фотографию из счастливого прошлого, вспоминая лучшие дни.

– И о Леоне ничего не слышно, – прошептала она, выдав наконец истинную причину своей тревоги.

Торговец Леон был одним из тех, кто приносил ей новости из всех уголков штата Калифорния. Она ждала его еще неделю назад, а он все не появлялся, и тревога росла…

– Мало ли, что могло его задержать, – попытался успокоить ее Ученый.

– Конечно, ты прав. Но по ночам мне кажется, что волны шепчут предупреждения.

Она зябко поежилась и, заметив, как Ученый сжал кулаки, грустно добавила:

– Не говори мне, что ты не чувствуешь ничего такого.

– Да, возможно, – неохотно признал тот, обнимая ее.

Мисс Мигсдэйл почувствовала слабое облегчение. Упрямый зануда, но до чего отличный друг! Вместе они встретят любую беду.