Двадцатисантиметровая кукла лежала в маленьком тёмном ящике. Её светлые волосы поблекли. Голубые глаза, потускневшие от грязи, невидяще уставились в черноту. Маленькие ручки были вытянуты вперед, словно она просилась в чьи-то объятия, однако не было никого, кто бы поднял её и приласкал или осмотрел ножевую рану, прорезавшую её живот под легким платьем.

Её фарфоровое личико, когда-то ясное и словно светящееся изнутри, посерело от пыли. Бело-голубое платье в цветочек из тончайшего батиста и белая кружевная нижняя юбка, сшитые вручную крохотными ровными стежками, теперь обмякли и пожелтели. А под этим чудесным нарядом её тряпичное тело было вспорото, и десятисантиметровый разрез был зашит снова — большие кривые стежки грубой зелёной нитки, которую завязали крупным узлом, беспорядочно пронзили белое муслиновое тельце.

Стены вокруг куклы были из крепкого дуба, а наружные углы ящика укреплены медными уголками. Кто-то очень хорошо спрятал игрушку. Если даже прежде кто-то и любил её, то теперь она лежала позабыта, позаброшена. Если бы даже её нашли здесь, вряд ли поняли бы её предназначение — она была просто грязной старой куклой, годной лишь для мусорного бака или благотворительной организации. Скорее всего, если она и хранила тайну, никому до этого не было и не будет никакого дела. Ни одна душа не поинтересуется, Кто распорол тряпочный живот, а потом зашил снова. И даже если на фарфоровом личике и ручках остались отчетливые отпечатки пальцев, кому придет в голову искать их? Пока не было известно о преступлении, ключом к разгадке которого она могла бы стать.