В свое время историки зафиксировали Вторую гражданскую войну в США и франко-американский конфликт 1995 года как два отдельных, никак не связанных между собой события.
Историки заблуждались. Вторая гражданская война завершилась в 12.22 по местному времени, а конфликт с французами начался в 5.47 по Гринвичу, то есть менее получаса спустя.
Не усматривая связи между этими столкновениями, историки даже не догадывались о том, что начало франко-американскому конфликту было положено телефонным звонком с питерсбергского национального поля битвы, переданным по спутниковым каналам.
В этом разговоре участвовали секретный агент по кличке Арлекин и ее руководитель из парижской штаб-квартиры Отдела внешней безопасности, расположенной на бульваре Мортье.
Дежурный офицер доставил шифровку директору ОВБ, крупнейшей разведывательной организации Франции.
– Ключ к разгадке – слепящий окрашенный свет, – прочел Реми Ренар, директор ОВБ.
– Таково мнение нашего агента.
– Других сведений не поступало?
– Никак нет.
– Спасибо, можете идти, – сказал Ренар.
Как только офицер ушел, директор ОВБ сцепил свои длинные пальцы и мрачно нахмурился. Похоже, еще одна загадка. На столе Ренара лежало донесение, в котором, возможно, заключалась важная информация, и у директора было два пути: отправить его пылиться в архив либо передать вышестоящим инстанциям.
Эта мимолетная мысль прервалась отчетливым воспоминанием о служебном долге. Класть шифровку под сукно нельзя. Теперь у директора вовсе не оставалось выбора, но даже в такой, до предела упростившейся ситуации неизбежно таилась еще одна загадка – каким именно инстанциям передать донесение?
О событиях, затрагивающих национальную безопасность, полагалось докладывать непосредственно Президенту Франции.
Возникшее затруднение нарушило покой Ренара, словно незваный гость. Что это – вопрос национальной безопасности или нечто более важное? Нечто, затрагивающее честь и достоинство государства?
Проблема явно не из простых, и директор ОВБ, откинувшись на спинку кресла, прикрыл свои обманчиво-сонные глаза и предался размышлениям.
Реми Ренар все еще медитировал, а день неумолимо отсчитывал минуты, в потоке которых растворялась историческая связь, объединявшая Вторую гражданскую войну и франко-американский конфликт 1995 года.
В конце концов директор потянулся к телефону.
* * *
Министр культуры Франции Морис Туре сам ответил на звонок. Он всегда сам отвечал на звонки. Это была его собственная инициатива – лично беседовать со своими возлюбленными согражданами, избегая вмешательства промежуточных инстанций. Дело в том, что министр культуры совершенно искренне считал граждан Франции своими гражданами.
В любой иной стране под словами «министр культуры» кроется либо чисто номинальный пост, либо стыдливое обозначение должности шефа разведки. Но только не во Франции – во всяком случае, после того как в это кресло уселся Морис Туре.
Подобно Жанне Д'Арк, которая столетия назад, не колеблясь, пожертвовала собой, он видел свое жизненное предназначение в очищении Франции.
С точки зрения Мориса Туре, тяжелейшим испытанием в доблестной истории его страны было освобождение от германских захватчиков. Морис всегда считал германскую оккупацию злом, ужасным бедствием. Однако со временем Германия ослабла, и ее солдаты в конце концов вернулись домой к своим сосискам и темному пиву. Ради этого можно было и потерпеть. И когда немцы наконец ушли, от них не осталось и следа.
Чего не скажешь об освободителях, изрядно загадивших гордую землю, которую они якобы освобождали.
Морис Туре вырос в послевоенном Париже, долгие десятилетия беспомощно наблюдая за зловонной раковой опухолью американского образа жизни, неумолимо расползавшейся по его родному Городу огней.
Сначала появились автомобили «форд», потом – павильоны «Макдоналдс» с их аляповатыми золочеными дугами. Американские фильмы, исполненные фальшивого глубокомыслия, вытеснили с экранов Луи Де Фюнеса, Жерара Депардье и даже французскую жемчужину Катрин Денев. Беззаботно похохатывая над грубоватым Джерри Льюисом, парижане постепенно сдавали позиции и начинали привыкать к омерзительным понятиям вроде le маркетинг, le холдинг и даже к таким безобразным неологизмам, как le шизбургер.
К тому времени, когда угроза стала слишком очевидной и Помпиду учредил Комитет охраны родной речи, оказалось, что французский язык изрядно замусорен, а постигшее его бедствие представлялось необратимым.
Это положение сохранялось до тех пор, пока министром культуры не назначили Мориса Туре.
В своем первом тогда публичном выступлении он потребовал избавить Францию от наносного хлама – чуждой пищи и чуждых слов. Для начала он обрушился на предприятия «быстрого питания» и добился ликвидации большинства из них.
Его достижения были восприняты как свидетельство чудесного торжества Франции над англосаксонским варварством.
Морис Туре видел в распространении американской поп-культуры ни много ни мало зловещий призрак мировой гегемонии, которая в отличие от нацизма грозила низвергнуть Францию и всю планету в пропасть невежества, откуда они никогда уже не смогут выбраться.
Насладившись первым триумфом, Морис Туре взялся за рекламные щиты, наводнившие Елисейские поля топорными лозунгами типа «Кока-кола Always», а также призывами вроде "Возьмите в полет airbag «Форд», вызывавшими у министра культуры приступ мигрени.
Морис придумал особое наименование для французских слов, искалеченных вставками англосаксонских существительных. Обращаясь к прессе, он назвал их мерзостью и гадостью, франглицизмами. Опубликовав список ненавистных выражений, Туре потребовал изъять их из обращения.
Он представил парламенту соответствующий законопроект, который в ходе ожесточенных дебатов был-таки принят. Новый закон запрещал использование иностранных слов на радио, телевидении, в объявлениях и вывесках. Трудовые соглашения и рекламные тексты должны были составляться на чистейшем французском, а нарушителей этого правила ждал солидный штраф и шестимесячное тюремное заключение.
Разумеется, международные компании восстали против такого произвола, но их карта уже была бита. Морис Туре самолично составил список выражении, которыми надлежало заменять презренные франглицизмы. Отныне вместо таких слов, как «airbag», video-clip" и совершенно непроизносимое «data proсessing», следовало говорить «дорожная сумка», «рекламный ролик» и «обработка данных».
Морис по праву гордился документом, получившим среди парижан название «Закон Туре». Он вступил в многотрудную борьбу за избавление своего народа от ненавистных освободителей. Утверждение порядка, при котором желающие насладиться пребыванием в La Belle France должны были овладеть французским языком либо незамедлительно покинуть страну, стало лишь делом времени.
На столе министра зазвонил телефон. Морис взял трубку.
– Алло, – сказал он.
– У меня ужасные новости.
– Я не из пугливых.
– Это насчет Кляксы. Кажется, что-то проясняется.
– Что именно?
– Мы послали своего агента в Амери...
Министр культуры дернул себя за кончик носа:
– Не смейте произносить это гадкое слово!
– Да-да, я хотел сказать, в Нечестивые Штаты.
– Вот так-то лучше. Продолжайте.
– Там действует агент по кличке Арлекин.
– Как же, помню... отличная любовница. Вы с ней э-э-э... общались накоротке?
– Смею заметить, нет.
– Тем хуже для вас. Что ж, продолжайте.
– Она сообщила следующее: «Вся эта шарада возникла из-за ярких цветных лучей».
– Ярких цветных лучей?
– «Ключ к разгадке – слепящий окрашенный свет». Это были ее последние слова, после чего связь прервалась.
– Надеюсь, наш агент в безопасности?
– В каком смысле?
– В любом.
– Не знаю.
– Если у вас появятся какие-то сведения, немедленно сообщите. Мне ненавистна сама мысль о том, что ее очаровательные способности для нас будут навсегда утрачены.
– Непременно. А теперь я хотел бы вернуться к началу разговора.
– Ах да! Ключ к разгадке – слепящий окрашенный свет. Интересно, что бы это значило?
– Надеюсь, вам известно о том, как трудно пробраться в Кляксу?
– Фу! Это вопрос времени.
– Наши агенты проникают внутрь. Потом выходят, но с пустыми руками. Им нечего доложить.
– Промывка мозгов?
– Вряд ли. Никаких признаков вмешательства в деятельность их мозга не обнаружено. Создается впечатление, будто агенты подпадают под влияние этих ремесленников от культуры и начисто утрачивают чувство долга и способность к сопротивлению. Они с восторгом отзываются о пережитом.
– Точно так же, как и наши граждане, побывавшие в расцвеченной паутине Бисли.
– Да. Все это крайне неприятно.
– Вы говорили на сей счет с кем-нибудь еще?
– Нет.
– И даже с Президентом?
– Нет. А что? Надо было рассказать?
– Не думаю. Он поддержал предложенные нами меры с большой неохотой, да и то лишь в связи с явной угрозой.
– Что будем делать?
– Возвращайтесь к своим обязанностям и держите меня в курсе, а я тем временем позвоню в несколько мест и постараюсь что-нибудь разнюхать.
– Кому вы будете звонить?
– Людям, которые разделяют присущее мне чувство долга перед нашей прекрасной родиной, – ответил Морис Туре и тотчас повесил трубку.
Он лично связался с генералом французских военно-воздушных сил, не желая, чтобы этот разговор был зафиксирован.
– Mon General, – произнес он, набрав частный номер, который не значился ни в одном справочнике.
– Oui, месье министр?
– С каждым часом мы все ближе подбираемся к разгадке тайны бесчестья и позора, охвативших нашу любимую страну.
– Oui?
– Пока я не могу раскрыть секрет, скажу лишь, что некий храбрый генерал, по достоинству считающий себя преемником де Голля, мог бы значительно упрочить свое положение, если бы отважился совершить один смелый поступок.
– Насколько смелый?
– Генерал должен набраться решимости пощекотать пятки одному заокеанскому союзнику с весьма спорной репутацией.
– Понятно...
– Надо усмирить Кляксу и силой вырвать ее секреты.
– А потом?
– Потом... – задумчиво произнес министр культуры Франции. – Кто знает? Ее можно будет разбомбить, сровнять с захваченной ею землей, да так, чтобы она не посмела и носа высунуть даже в грядущем столетии.
– Я не хотел бы перечислять свои возможности, месье министр...
– А я и не спрашиваю.
– Полагаю, затягивать выступление бессмысленно.
– Я знал, что Франция для вас – превыше всего, генерал, – широко улыбаясь, ответил министр.
Завершив беседу, Морис Туре дал отбой и включил приемник, желая хорошей музыкой скрасить томительные часы ожидания; к тому же, если по радио передадут важные новости, он услышит их одним из первых.
К его великому сожалению, все радиостанции передавали рок, хэви метал или надоедливую какофонию под названием «рэп». Повинуясь чувству высокого долга, министр культуры безропотно терпел ниспосланное ему испытание. Правда, отметил про себя, что, знай он о рэпе, доныне таившемся за углом поп-культуры, то, пожалуй, не стал бы столь безжалостно искоренять диско.
* * *
В 5.57 по местному времени с аэродрома военной базы «Таверни» поднялись шесть французских «миражей». Поравнявшись с расположенным в предместьях столицы крохотным городком «Евро-Бисли», они сбросили на него бомбы с лазерным наведением.
Вопреки первым сообщениям бомбы эти были начинены не взрывчаткой, а некой смесью, порождающей плотный черный дым и слезоточивый газ.
Как только первые клубы дыма окутали башни Дворца Чародея, хозяева, служащие и гости парка ринулись к выходу.
В возникшей давке погибло несколько человек, так что назвать вторжение совсем уж бескровным было нельзя. И все же менее чем через час опустевшая крепость «Евро-Бисли» распахнула свои ворота перед всяким, кто пожелал бы в нее войти.
Оставалось лишь найти человека, который обладал бы достаточным мужеством и политической дальновидностью, чтобы справиться с этой задачей.
* * *
В тот миг, когда секретарь Президента Франции без стука вошел к нему в кабинет, руководитель государства обдумывал положение дел в Соединенных Штатах. Ситуация складывалась не из легких, и Президент даже не поднял головы. Америку лихорадило. Из донесений, появлявшихся на столе главы государства каждые четверть часа, было совершенно неясно, разразилось ли там восстание местного масштаба, или Штаты оказались на пороге гражданской войны.
Если это обычный нервный тик, Франция могла бы не обращать на него ни малейшего внимания. Америка страдала икотой по нескольку раз в году. Такая уж это страна! И виной тому, вне всяких сомнений, была бездарная американская кухня.
Но в случае гражданской войны Президенту Франции надлежало выбрать сторону, к которой следовало примкнуть. Разумеется, с этим можно подождать – во всяком случае, до момента, когда определится победитель или хотя бы наметится четкая политическая перспектива. Дабы заключить наиболее выгодный союз.
В прошлой Гражданской войне, которая по меркам древней Франции произошла совсем недавно, а историю США поделила пополам, французы выступали на стороне Конфедерации. Это была ошибка, но Франция не пострадала. В те добрые времена Штаты не имели политического веса. Не то что сейчас.
Таким образом, сейчас, очевидно, следует повременить с выбором союзника до второго, а то и третьего года войны.
В настоящий момент перед Президентом стояла задача сохранения нейтралитета в этот короткий промежуток времени. Ведь что ни говори, а Вашингтон рассчитывает на незамедлительную помощь Франции. Эти американцы – сущие дети! Впрочем, чего еще ждать от народа, занимающего удаленный утолок планеты и прожившего там менее половины тысячелетия? Им еще взрослеть и взрослеть.
Президент Франции нахмурился и, достав массивное золотое перо «Монблан», принялся составлять нейтральное заявление, которое следовало опубликовать в тот же день. Заявление вышло весьма расплывчатым. Каждый мог толковать его по-своему, что в данной ситуации немаловажно, ибо Франция еще не определилась в своем отношении к Америке.
С одной стороны, литературная элита всегда проявляла неприятие и презрение ко всему американскому.
С другой стороны, среди молодежи и даже людей постарше, чьи воспоминания об освобождении от нацистов освежил прошлогодний юбилей высадки союзников в Нормандии, вновь стало преобладать недопустимое с политической точки зрения снисходительное отношение к американскому образу жизни.
Президент Франции еще выводил очередную сентенцию, утверждающую, будто бы такой юной неоформившейся нации, как США, следует пройти через муки становления, когда секретарь, до сих пор хранивший почтительное молчание, осторожно кашлянул.
Президент поднял глаза:
– Да? В чем дело?
– Похоже, мятеж в Америке наконец подавлен.
Седые брови Президента, казалось, взлетели к сводчатому потолку.
– Каковы потери? – осведомился он, комкая бумагу с начертанными на ней тремя фразами и бросая бумажный шарик в корзину для мусора.
– Потери незначительные. – Кто усмирил повстанцев? Армия?
– Non, месье Президент.
– Значит, силы местной полиции? Мне казалось, они держатся в стороне.
– Non, месье Президент.
– Кто же? Говорите, не тяните резину.
– Компания Сэма Бисли.
Президент Франции в изумлении застыл.
– Компания Сэма Бисли?!
– Его люди спустились с неба на воздушных шарах, и сражение тут же утихло.
– А разве не они развязали эту войну?
– Так считает ОВБ.
– Любопытно, – произнес Президент Франции. – Так, значит, война окончена?
– Можете не сомневаться.
Президент вздохнул.
– Что ж, пожалуй, оно и к лучшему. Если Германия вновь поднимет голову, американская индустриальная мощь придется нам как нельзя кстати.
– Не желаете ли сделать официальное заявление?
– Нет. Я желаю вздремнуть.
– Oui, месье Президент, – кивнул секретарь и на цыпочках удалился.
Вместо того чтобы отправиться на боковую, Президент задумался, сожалея об утраченных возможностях, которые сулила война между американскими солдатами. Он просидел за столом чуть меньше тридцати минут, как вдруг тот же секретарь, до сих пор входивший без стука, с грохотом ввалился в кабинет. Поражало его лицо цвета печеной свеклы, и глаза, напоминавшие созревший виноград.
– Месье Президент! Месье Президент!
– Успокойтесь! Что на этот раз?
– Парк «Евро-Бисли»! Его разбомбили!
– Кто?
– По предварительным данным, «миражи» наших ВВС.
Президент подскочил в кресле, словно подброшенный невидимой пружиной.
– Кто отдал приказ?
– Неизвестно.
– Соедините меня с генералом военно-воздушных сил! Немедленно!
Найти генерала не удалось.
– Что происходит? – спрашивал Президент у всех, до кого сумел дозвониться. – Сколь серьезны потери? Есть ли убитые и раненые среди наших граждан?
– Пилоты благополучно вернулись на базу, – отвечали ему.
– Я говорю о гражданах, которые находились на земле!
Ответа никто не знал. Бомбардировка состоялась от силы десять минут назад.
И вот позвонил министр культуры Морис Туре.
– Месье Президент! Мы получили шанс, о котором только можно мечтать.
– Вы с ума сошли! Наши самолеты разбомбили американский парк!
– Мы бомбили французскую землю. Это наше право.
– Нами разрушен символ американской культуры, находящийся на французской земле! – рявкнул Президент.
– Вы полагаете, это так уж плохо? Президент судорожно сглотнул, откинулся в кресле и заговорил спокойным голосом, пытаясь совладать с собой.
– Не хотелось бы мне сейчас с вами спорить. Американцы считаются нашими друзьями.
– Подавляющее большинство акций «Евро-Бисли» принадлежит Франции. Американцы нарушили массу соглашений, и парк за три года принес около миллиарда долларов убытка.
– Но ведь дела пошли на лад, – заметил Президент.
– За наш счет. Затраты Франции выросли до угрожающих размеров.
– Да, я видел ваши секретные цифры, – ответил Президент, не находя ничего удивительного в том, что министр культуры следит за расходами Франции на содержание «Евро-Бисли». Недаром же его открытие было объявлено культурным Чернобылем. – Насколько я понял, доходы парка возросли потому, что парижанам захотелось еще раз испытать чувство отвращения к чуждой культуре, прежде чем «Евро-Бисли» закроют. Либо отметить торжество Франции над американской безвкусицей.
– Это все пропаганда! У нас есть основания полагать, что наплыв парижской публики в Кляксу объясняется иными, куда более зловещими обстоятельствами.
– Вы сказали, «клякса»?
– «Евро-Бисли» – грязное пятно, расплывшееся на ярких красках нашей любимой Франции.
– Не могу не согласиться. В обобщенном смысле, разумеется, – пояснил Президент. – И тем не менее бомбить американские символы недопустимо. На дворе двадцатый век! Может быть, через поколение-другое нам удастся безнаказанно плюнуть в лицо американцам, но сейчас...
– Я располагаю разведданными, которые свидетельствуют о том, что «Евро-Бисли» путем дьявольского гипноза заманивает в свои сети наших сограждан и спокойно выкачивает из них франки, тем самым лишая их врожденного уважения к своей собственной культуре.
– Очень страшное обвинение.
– И вполне серьезное.
– Особенно если учесть международные последствия. Уж не хотите ли вы сказать, что «Евро-Бисли» – нечто вроде шпионского центра?
– Хуже.
– Военная база?
– Еще хуже. Культурная нейтронная бомба, распространяющая по всей Франции разлагающее излучение неслыханной силы.
– Продолжайте.
– Мои сведения весьма скудны, я знаю лишь, что в эту минуту «Евро-Бисли» опустел и никем не охраняется. Мы можем захватить его без всякого труда, практически без потерь.
– Захватить? Ради всего святого, объясните мне, зачем?
– Месье Президент, действовать следует незамедлительно. Надеюсь, вы понимаете, что мы угодили в политическую передрягу? Нами разбомблен американский тематический парк – в обычных условиях такие вещи трудно объяснить.
– Вы хотите сказать, невозможно, – с горечью отозвался Президент.
– Единственное, что мы в состоянии сделать, – это отыскать убедительные оправдания нашим действиям. Прикажите ввести в парк войска и раскрыть его секрет.
– Какой секрет?
– Яркий окрашенный свет.
– Что вы имеете в виду?
– Прошу прощения, но мне нечего больше сказать.
– Этого недостаточно, чтобы вступать в войну.
– Мы не можем позволить себе дожидаться реакции Вашингтона. Если вы хотите избавиться от возникшего затруднения, начинайте действовать незамедлительно.
Президент Франции прикусил дрожащую нижнюю губу, и на его передних зубах показались яркие капельки крови.
– Я должен подумать, – отозвался он.
– Время не терпит, – напомнил ему министр культуры и положил трубку.
Президент бросил взгляд на часы в своем кабинете в Елисейском дворце. Стрелки их неумолимо ползли, а хозяин все еще перебирал скудный запас козырей, которыми предстояло сыграть сегодняшнюю партию.