Элмер Липпинкотт-старший тихо поднялся с огромной кровати, стараясь не разбудить спавшую рядом с ним жену Глорию. Липпинкотту было восемьдесят лет, он был высок и тощ, лицо его оставалось худым и обветренным еще с той давней поры, когда он искал нефть в пустынях Техаса, Ирана и Саудовской Аравии, а также в пышущих испарениями джунглях Южной Америки.

Легкость его движений не соответствовала преклонному возрасту. Он был краснолиц, волосы, несмотря на седину, сохранили густоту. Если бы в его голубых глазах мелькал огонек веселья, его можно было бы принять за содержателя ирландского бара, двадцать лет тому назад давшего зарок не пить. Однако взгляд Элмера Липпинкотта был тверд и пронзителен. Впрочем, сейчас, когда он смотрел на мирно спящую жену, взгляд этот смягчился. Глория Липпинкотт была блондинкой двадцати пяти лет, кожа ее была изумительно гладкой, тогда как у Липпинкотта – жесткой, как наждак.

Ее длинные светлые волосы образовывали на подушке золотистый нимб, и сердце старика сжалось, как бывало всегда, когда он наслаждался без ее ведома зрелищем ее красоты. Он смотрел на ее волосы, безупречные черты лица, грациозный изгиб шеи, невысокую грудь и холм живота, накрытого голубой атласной простыней. Он улыбнулся: она была на шестом месяце беременности, она готовилась подарить ему ребенка. Боже, как она красива!

Он легонько прикоснулся к ее животу, ненадолго задержав руку, но не ощутил толчков и разочарованно отошел. Потом он не спеша прошествовал в просторную гардеробную, где с презрением отверг услуги камердинера.

«Я всю жизнь одевался самостоятельно. То, что я нашел немного нефти, вовсе не значит, что я разучился сам застегивать пуговицы», – сказал он как-то раз репортеру.

Он взглянул на часы: стрелки показывали 6.30 утра.

На пути в кабинет располагалась кухня. Кухарка Джерти, поступившая к нему в ранней молодости и уже разменявшая седьмой десяток, стояла у плиты. Он шлепнул ее по заду.

– Доброе утро, Джерт! – крикнул он.

– Доброе утро, Первый, – ответила женщина, не оборачиваясь. – Ваш сок и кофе на подносе.

– А яичница?

– Сейчас будет готова.

Она разбила скорлупу над сковородкой и, вынув из тостера два куска хлеба, намазала их маргарином из кукурузного масла.

– Отличный сегодня денек, Джерти, – сказал Липпинкотт, выпив одним глотком утренние шесть унций апельсинового сока.

– Постыдились бы! Лэма только что опустили в могилу, а вы называете день отличным.

Липпинкотт прикусил язык.

– Что ж, – сказал он, – для него день нехорош. Но мы то живы, и для нас день отличный! Моя жена готовится родить мне сына – разве это плохо? Ты жаришь мне лучшую в мире яичницу – как же я могу не славить день? Туча не должна заслонять солнце.

– Миссис Мэри перевернулась бы в гробу, услышь она ваши речи так скоро после смерти Лэма, – упрекнула его Джерти, выкладывая на тарелку яичницу и три кружочка колбасы с другой сковородки.

– Наверное, – согласился Липпинкотт, с неприязнью вспоминая Мэри, высокомерную аристократку, тридцать лет бывшую его женой и родившую ему троих сыновей, носивших фамилию Липпинкоттов. – Но она ворочается там не только из-за этого.

Он снова шлепнул Джерти, отказываясь расставаться с веселым настроением. Взяв в одну руку чашку с кофе и тарелку, он зашагал по длинному холлу просторного старого особняка в обитый дубовыми панелями кабинет в противоположном крыле.

Хотя состояние семейства измерялось теперь восьмизначной цифрой, приобретенные за долгую жизнь привычки не сдавали позиций: Липпинкотт по-прежнему ел быстро, словно иначе ему придется с кем-то поделиться. Проглотив завтрак, он отставил тарелку и, прихлебывая кофе, взялся за бумаги, аккуратно сложенные на столе.

Лэм мертв. Ему была поручена зарубежная миссия по установлению торговых связей с Красным Китаем для поддержания доллара, но он погиб.

Он не должен был умирать, подумал Липпинкотт. Это не входило в планы.

В 9 утра началась его первая за день деловая встреча. Сняв пиджак и закатав рукав, Элмер Липпинкотт-старший повторил то же самое посетительнице.

– Смерть Лэма не входила в мои планы, – сказал он.

Доктор Елена Гладстоун кивнула и приготовила шприц.

– Несчастный случай, – сказала она. – Это иногда происходит, когда ставится медицинский эксперимент.

На докторе Гладстоун был твидовый костюм и рыжая блузка. Четыре верхних пуговицы на блузке были расстегнуты. Она извлекла из потертого кожаного саквояжа пузырек с прозрачной жидкостью.

– Может быть, нам следует все это прекратить? – спросила она.

– Сам не знаю, – ответил он. – Возможно.

– Ничего, – сказала доктор Гладстоун, – можете простить и забыть. Никто ничего не узнает.

– Нет, черт возьми! – прорычал Липпинкотт. – Я все знаю. Будьте осторожнее!

Доктор Гладстоун кивнула. Ее белоснежные зубы казались жемчужинами на фоне несильного загара, волосы горели огнем.

– Не волнуйтесь, – сказала она. – Дайте мне набрать шприц. Надеюсь, все идет хорошо?

– Моя жена чувствует себя прекрасно. Ваш напарник, доктор Бирс, неотлучно находится при ней.

– А как ваше самочувствие?

Он со смехом потянулся к ее груди. Она отпрянула, и его рука ухватила воздух.

– Елена! – взмолился он. – Я во всеоружии, как бодливый козел.

– Неплохо для мужчины вашего возраста, – сказала она, наполняя шприц бесцветной жидкостью из пузырька.

– Неплохо? Нет, для мужчины моего возраста это просто отлично!

Она взяла его за левую руку и протерла участок кожи смоченным в спирте ватным тампоном. Готовясь сделать ему укол, она говорила:

– Помните, что делясь своей радостью со всеми доступными вам половозрелыми женщинами, вы более не стреляете наугад. Соблюдайте осторожность, иначе наплодите столько Липпинкоттов, что больше не будете знать, что с ними делать.

– Мне бы одного, – сказал он. – И довольно.

Он улыбнулся, когда игла проткнула кожу, представляя себе, как по его жилам разливается здоровье и довольство жизнью. Доктор Елена Гладстоун вводила ему препарат неторопливо; засосав в шприц кровь, она ввела ему в руку получившийся раствор.

– Вот и все, – сказала она, убирая иглу. – Вы в порядке еще на две недели.

– Знаете, я могу пережить вас, – сказал ей Липпинкотт, спуская рукав.

– Возможно, – сказал она.

Он застегнул пиджак на все три пуговицы. У Елены Гладстоун красивая грудь. Странно, что он не замечал этого раньше. Ножки и бедра тоже ничего себе. Не пытаясь скрыть свои намерения, он подошел к двери и запер ее на два замка.

Повернувшись, он увидел на лице доктора Гладстоун широкую улыбку. У нее был большой соблазнительный рот, полный чудесных зубов, и притягательная улыбка. Мужчине трудно устоять перед такой улыбкой, и она почувствовала это. Она сама стала расстегивать блузку, но Элмер Липпинкотт-старший не отпустил ей на это времени. Он с не свойственной для 80-летних стариков стремительностью пересек кабинет, поднял ее сильными руками над полом и поволок к синему замшевому дивану.

Наверху, в спальне Элмера Липпинкотта, проснулась его жена Глория. Сначала она сладко потянулась, потом открыла глаза. Посмотрев направо и не обнаружив рядом мужа, она взглянула на часы на мраморном прикроватном столике. Потом она с улыбкой потянулась к кнопке радом с часами.

Спустя 20 секунд в спальню вошел через боковую дверь высокий зеленоглазый брюнет в спортивной майке и синих джинсах.

Глория Липпинкотт устремила на него выжидательный взгляд.

– Заприте двери, – распорядилась она.

Он запер все двери и замер.

– Обследуйте меня, доктор, – сказала она.

– Для этого я здесь и нахожусь, – ответил доктор Джесс Бирс, широко улыбаясь.

– Изнутри, – уточнила Глория Липпинкотт.

– Конечно, – сказал он. – Для этого я здесь и нахожусь. – Он шагнул к ней, спуская джинсы.

Элмер Липпинкотт застегнул молнию на штанах и опять надел пиджак.

– Вы совсем как молодой, – сказала ему доктор Елена Гладстоун. – Ммммммм....

– А как же! Спасибо здоровому образу жизни, диете и...

– Хорошей дозе любовного раствора из лаборатории «Лайфлайн», – закончила за него рыжая докторша, вставая с дивана и оправляя юбку.

– Я щедро жертвую деньги на благотворительность, – сказал Липпинкотт. – Но ваша лаборатория – первая, отплатившая мне добром за мою щедрость.

– Нам только приятно оказать вам услугу.

На столе у Липпинкотта зазвенел внутренний телефон. Он поспешно схватил трубку.

– Я думаю о тебе, дорогой, – сказала Глория Липпинкотт.

– А я – о тебе. Как самочувствие?

– Превосходно, – ответила жена, борясь со смехом.

– Что тебя развеселило? – поинтересовался Липпинкотт.

– Доктор Бирс. Он меня обследует.

– Все в порядке?

– В полном порядке, – ответила Глория.

– Чудесно, – сказал Липпинкотт. – Делай все, что скажет доктор.

– Можешь не сомневаться, – сказала Глория, – я сделаю все, что он мне скажет.

– Хорошо. Увидимся за обедом.

– Пока, – пропела Глория и повесила трубку.

– Славный парень этот доктор Бирс, – сказал Липпинкотт Елене Гладстоун. – Не отлынивает от работы.

– За это мы ему и платим, – ответила Елена, отвернувшись от старика, чтобы скрыть усмешку, и застегивая блузку.

Начало аллеи, ведущей к обширному имению Липпинкоттов, караулили охранники. У толстых железных ворот в каменной стене в 12 футов высотой дежурила охрана. Охранники бродили вокруг самого дома, за дверью тоже околачивались двое. Один из них позвонил Элмеру Липпинкотту в кабинет, чтобы сообщить о прибытии Римо и Чиуна. Второй повел их по холлу, увешанному оригиналами кисти Пикассо, Миро и Сера, разбавленными гуашевыми миниатюрами Кремонези.

– Какие уродливые картинки! – заметил Чиун.

– Бесценные произведения искусства! – возразил охранник.

Чиун взглядом уведомил Римо о своем мнении об охраннике как о человеке, лишенном вкуса, а то и разума, от которого следует держаться подальше.

– Хорошие картины, – сказал Римо. – Особенно если тебе по душе люди с тремя носами.

– У нас в деревне тоже был художник, – сообщил Чиун. – Вот кто умел рисовать! Волна у него получалась, как настоящая волна, дерево – как дерево. Вот что такое искусство! Но он превзошел себя после того, как я убедил его не терять времени на волны и деревца и заняться делом.

– Сколько твоих портретов он написал? – спросил Римо.

– Девяносто семь, – ответил Чиун. – Но их никто не считал. Хочешь один?

– Нет.

– Возможно, мистеру Липпинкотту захочется их приобрести. Сколько он заплатил вот за эту мазню? – спросил он у охранника.

– Эта картина Пикассо обошлась в четыреста пятьдесят тысяч долларов, – сказал охранник.

– Не понимаю вашего юмора.

– Такой была цена.

– Это правда, Римо?

– Скорее всего.

– За портрет человека с пирамидой вместо головы?

Римо пожал плечами.

– Сколько же мне запросить за мои картины у мистера Липпинкотта, а, Римо? – спросил Чиун и шепотом добавил: – По правде говоря, у меня для всех их не хватает места.

– Долларов сто за все, – предложил Римо.

– С ума сошел! – возмутился Чиун.

– В общем-то ты прав, но ведь ты сам знаешь, как богачи швыряются деньгами, – сказал Римо.

Элмер Липпинкотт как раз провожал доктора Елену Гладстоун к двери кабинета, когда ему позвонил охранник.

– Это двое от правительства по поводу мер безопасности. Я ими займусь. – Он наклонился к уху Елены. – Не забывайте про осторожность.

– Понимаю, – ответила она.

– Вот и хорошо. – Он распахнул дверь.

Елена Гладстоун вышла и встретилась взглядом с Римо. Его глаза были темны, как полуночные пещеры, и у нее перехватило дыхание. Проходя мимо, она задела его, обдав запахом своих духов. Не поворачиваясь, она зашагала прочь.

– Входите, – пригласил Липпинкотт посетителей.

Римо смотрел вслед Елене Гладстоун. Прежде чем скрыться, она бросила на него взгляд, заметила, что он смотрит на нее, смутилась, поспешно отвернулась и пропала за дверью.

Римо вошел в кабинет следом за Чиуном. Запах гиацинта – так пахли духи Елены Гладстоун – остался в его ноздрях.

– Красивая женщина, – сказал он Липпинкотту.

– А пахнет пивоварней, – буркнул Чиун.

– Мой личный врач, – похвастался Липпинкотт, кивком отпустил охранника и закрыл дверь.

– Вам было плохо? – спросил Римо.

– Нет, – ответил Липпинкотт. – Обычный осмотр. Присаживайтесь. Чем обязан?

– Продается девяносто семь картин, – сказал Чиун. – Все они представляют собой портреты одного и того же лица – добрейшего, мягчайшего, благороднейшего...

– Чиун! – одернул его Римо. Он успел развалиться на синем замшевом диване, пропитавшемся запахом духов.

Чиун задержался у окна, глядя на Липпинкотта, грациозно опустившегося в кресло у стола.

– Вам известно, кто мы такие? – спросил Римо.

– Мне известно, что вас направили сюда высокопоставленные люди, чтобы позаботиться о нашей безопасности. Вот и все мои сведения. Меня просили оказать вам содействие, хотя мы столько лет вполне успешно защищаемся сами.

– А как насчет вашего сына, проявившего пристрастие к выпрыгиванию с шестого этажа? Он тоже успешно защищался?

– Лэм был болен. Он не выдержал напряжения.

– Кое-кто в Вашингтоне полагает, что ему оказали в этом помощь.

– Совершенно неправдоподобно, – сказал Липпинкотт.

– Довольно о мелочах, – вмешался Чиун. – Вернемся к картинам.

– Прошу тебя, Чиун! – сказал Римо. – Не сейчас.

Чиун сложил руки на груди, спрятав их в широких рукавах своего синего кимоно, и безразлично воздел глаза к потолку.

– Кому теперь поручена японская сделка? – спросил Римо.

– Моему сыну Рендлу. Сделка вот-вот будет заключена.

– В таком случае за ним надо приглядывать, – сказал Римо. – Где он сейчас?

– Он живет в Нью-Йорке, – сказал Липпинкотт и назвал адрес. – Я передам ему, что вы его посетите.

– Будьте так любезны, – попросил Римо и встал. – Ты готов, папочка?

– Мне так и нельзя разговаривать о бесценных произведениях искусства, вот уже десять-одиннадцать лет хранящихся в моей семье? – спросил Чиун.

– Что это за произведения? – осведомился Липпинкотт.

– Портреты самого благородного, самого мягкого, самого...

– Они вас не заинтересуют, – сказал Римо Липпинкотту.

Он кивком пригласил Чиуна следовать за ним и направился к двери, но на полпути остановился и оглянулся на Липпинкотта.

– Ваш сын, Лэм... – проговорил он.

– Что такое?

– У него были домашние животные?

– Животные? – Липпинкотт застыл. – Не припомню. А что?

– Он никак не соприкасался с животными?

– Насколько я знаю, нет, – ответил Липпинкотт, пожимая плечами. – А в чем, собственно, дело?

– Не знаю, – ответил Римо. – Возможно, к его гибели имеют отношение животные.

– Может быть, вы усматриваете в этом какой-то смысл, но я – нет, – сказал Липпинкотт.

– Я тоже, – согласился Римо. – Еще увидимся.

Он догнал Чиуна и вместе с ним дошел до главной двери. На верхней ступеньке широкой лестницы оба увидели высокую блондинку с большим животом. Прежде чем исчезнуть, блондинка одарила их улыбкой.

– Одного никак не пойму, – сказал Чиун.

– Чего именно?

– Не пойму, откуда берется столько американцев?

– То есть?

– Это первая беременная женщина, которую я увидел в этой стране за год с лишним.

Риме отвлекся: он обратился с вопросом к охраннику у выхода.

– Кто эта блондинка? – спросил он.

– Миссис Липпинкотт.

– Которая?

– Супруга Элмера Липпинкотта-старшего.

– Теперь понятно, почему старик держится таким молодцом, – сказал Римо и подмигнул охраннику.

– А как же! – сказал охранник.

Запершись в кабинете, Элмер Липпинкотт позвонил Елене Гладстоун в машину.

– Эти двое хотели разнюхать что-то насчет животных.

– Понятно, – отозвалась Елена Гладстоун, помолчав.

– Может быть, нам временно залечь?

– Доверьтесь мне, – сказала она и положила трубку на рычаг в салоне серебряного «ягуара». Она вспомнила двоих мужчин, встреченных перед кабинетом Липпинкотта: старика-азиата и молодого американца с проницательным взглядом и гибкими движениями атлета. Впрочем, он не атлет: он не столько силен, сколько грациозен, как балетный танцор. Ей захотелось увидеться с ними снова, особенно с тем, помоложе.

Она оставила машину в гараже около лаборатории «Лайфлайн», вошла в здание и направилась в свой кабинет, откуда сделала два телефонных звонка.

Сначала она коротко доложила о появлении двоих любопытных правительственных агентов.

– Боюсь, старик начинает трусить, – сказала она. – За Рендла.

Ответ состоял из двух слов:

– Убейте его.

– А как же старик?

– Его я возьму на себя. – Раздались короткие гудки.

Следующий ее звонок был в «Липпинкотт нэшнл бэнк», в кабинет Рендла Липпинкотта.

– Рендл, – сказала она, – говорит доктор Гладстоун.

– Привет, Елена. Что я могу для тебя сделать? Подбросить деньжат?

– Благодарю, не нужно. Вам пора провериться. У меня есть свободный час после ленча.

– Жаль, ничего не выйдет. Я очень занят.

– Я звоню вам по поручению мистера Липпинкотта. Придется выкроить время.

Рендл Липпинкотт вздохнул.

– Он сведет меня с ума своими глупостями! Проверки, витамины, анализы... Почему я не могу быть ходячей развалиной, как все остальные?

– Мне очень жаль, – сказала она, – но никуда не денешься. Значит, в час дня?

– Ладно, буду.