Если Господь Бог когда-либо создал сосуд скудельный для средоточия земных тревог, то это, разумеется, был Норман Беливе. Он родился во Франции 6 июня 1944 года, в день высадки союзных войск в Европе и вырос в Соединенных Штатах, став воплощением беспокойства. Он беспокоился по поводу своей внешности, которая была крайне неказистой: впалые щеки, крючковатый нос, худоба при высоком росте. Много волнений доставляла ему одежда, которая, надо сказать, была ужасной и сидела на нем как на клоуне в балагане.

Он носил яркие пиджаки в сочетании с лиловыми, красными и розовыми рубашками. Чтобы шагать в ногу со временем, дополнял свой костюм джинсами «Левис».

Но по неизвестной нам причине Норман носил новые джинсы до первой стирки, так как считал, что к линялым «левисам» пристает пыль. Поэтому все в Эджвудском университете, заслышав свист и шелест жесткой ткани, знали: идет Норман.

Свою склонность беспокоиться понапрасну Норман унаследовал от матери, которая дала ему имя в честь высадки союзников в Нормандии, – она считала, что это принесет сыну удачу.

Но удачи не было. Их дом разрушило во время бомбежки; отец Нормана подорвался на мине. Мать Нормана напрасно засовывала в карманы сына кроличьи лапки и бросала через его плечо щепотку соли.

Ничего не помогало. Норман начал волноваться еще и из-за этого, хотя у него появились другие, более веские причины для беспокойства.

Взять, например, комнаты для гостей.

Плохо, что профессор Вули ни с кем не посоветовался и собирал конференцию по поводу какого-то технического открытия. Что, если никто не придет? Вот будет история!

Но люди пришли. В таком количестве, что Норман схватился за голову: куда он их всех денет?

Это было последней каплей в чаше его терпения. Ему не улыбалось уйти с важной лекции, чтобы стоять у дверей и лично предупреждать посетителей, что свободных комнат не осталось. Ведь он же велел вахтеру никого больше не впускать!

Норман удивлялся, почему эти вахтеры никогда не подчинялись инструкциям. Вот и на этот раз, нарушив все запреты, они впустили тележурналистку Патти Шиа.

Она была известна как автор ироничных репортажей о необычных сборищах, происходящих в мире. Норман не мог понять, что она делает на научной конференции; он так и сказал ей.

– Ты найдешь для меня комнатку, а? – спросила она. – У меня ужасно болит голова...

Патти приложила ко лбу маленькую хрупкую ручку, и ее грудь под желтой водолазкой всколыхнулась. Ее фигура в красной мини-юбочке выражала крайнее изнеможение.

Норман Беливе заглянул в список гостей и пробормотал, что свободных комнат осталось очень мало.

– А вон тот симпатичный домик? – спросила Патти, указывая на небольшой коттедж и прислоняясь к Беливе. Она навалилась на него всем телом, чтобы преодолеть сопротивление грубой хлопчатобумажной ткани.

Норман оторвался от списка.

– Ммм... – пробормотал он, чувствуя легкое головокружение. – Мы могли бы предоставить вам этот домик... Я не буду возражать...

Он в самом деле не возражал. Ведь, в конце концов, это его коттедж, и он может распоряжаться им по собственному усмотрению. А он несколько дней поживет в общежитии университета, там очень даже неплохие комнаты, если не обращать внимания на грязь и на жуткий шум по ночам...

Но вот его опять вызвали вниз, несмотря на строгий приказ вахтеру впускать только тех, для кого заранее забронированы комнаты. Что же делать? Второго домика у него нет!

Какая нерациональная трата времени! У него было еще столько дел помимо преподавания. Он мог бы пойти в студенческую столовую и проследить, вовремя ли повара приготовили для студентов макароны с сыром, и поторопить их с говяжьей грудинкой для гостей.

Норман волновался, успеет ли говядина разморозиться, не выйдет ли она слишком сухой. Вдруг она не понравится делегатам конференции?

Когда же он увидел, что в ворота въезжает большой черный лимузин, он забеспокоился о своем здоровье и застыл как вкопанный.

Из автомобиля вылез китаец в водительской униформе и огромной малопривлекательный человек в мешковатом костюме, оттопыривающемся на груди и под мышками.

Норман Беливе заволновался: может быть, стоит убежать?

Но у него ноги приросли к земле, когда верзила подошел к нему и прорычал:

– Это ты – Бельвю?

Норман забеспокоился, стоит ли сказать, что его фамилия произносится немного иначе? Но вместо этого он молча кивнул.

Верзила постучал по заднему стеклу лимузина, за которым не было ничего видно, кроме занавески.

Беливе подумал, что вряд ли через пятнадцать лет он выйдет на пенсию.

Задняя дверца автомобиля открылась, и оттуда высунулась голова.

Лицо мужчины было бесстрастным, а темные глаза, казалось, прожигали Беливье насквозь.

Человек высунулся из машины, и зеленоватый отсвет телеэкрана на его лице померк.

Артур Грассьоне посмотрел на Нормана Беливье и сказал:

– Вы дадите мне и моим людям комнаты.

Норман заволновался, подойдут ли новым гостям комнаты, которые он для них выберет.