Римо разучился пить.

Шесть барменов в Сан-Франциско могли бы под присягой засвидетельствовать это В первом баре он заказал виски, и когда бармен принес ему стакан, Римо поднес его ко рту и уже был готов влить в себя содержимое, но в нос ему ударил запах, и Римо не смог себя заставить даже сделать глоток. Он расплатился и ушел и в соседнем баре заказал пиво, а когда пиво подали, он поднес его к губам, но опять, не в силах преодолеть отвращение, расплатился и ушел, оставив пиво нетронутым.

Он сделал еще четыре попытки, но законы Синанджу слишком крепко въелись в него, чтобы их можно было легко и небрежно нарушить. И кроме того, над каждым стаканом ему слышался менторский голос Чиуна:

— Алкоголь используется для консервирования того, что уже мертво. Или людей, которые хотят умереть.

Или:

— Пиво делают из такого зерна, которое могут переварить только коровы, но даже и им нужно два желудка, чтобы с этим справиться.

Итак, вместо того чтобы напиться, Римо брел по ночным улицам злой и мрачный, очень надеясь, что кто-нибудь, желательно целая армейская рота, попытается задеть его, и тогда у него появится шанс дать выход своему гневу.

Но никто к нему не пристал. Римо впустую пробродил всю ночь и лишь под утро вернулся в свой номер, выходивший окнами на стадион для гольфа в парке «Золотые Ворота».

Он осмотрелся по сторонам, надеясь увидеть выходящего из спальни Чиуна, но номер был пуст, и даже эхо молчало.

Потом зазвонил телефон.

Римо поднес трубку к уху еще до того, как отзвенел первый звонок.

— Хорошо сработано, Римо, — сказал Смит.

— А, это вы.

— Да. Похоже, мы полностью контролируем ситуацию.

— Что ж, я рад. Очень рад за вас, сказал Римо. — Вы даже не представляете себе, как я рад.

— Только вот что. Сегодня утром, возвращаясь домой в Вашингтон, в своей машине взорвался Лэрриби.

— Тем лучше для него. По крайней мере, он нашел неплохой выход из ситуации.

— Вы к этому никакого отношения не имеете? — с подозрением спросил Смит.

— Нет. К сожалению.

— Хорошо. Кстати, вас это заинтересует. Помните, я говорил вам о проколе в системе безопасности Фолкрофта? Так вот, оказалось, что это просто-напросто низкооплачиваемый оператор компьютерной системы. Видимо, он был последователем Шрилы и однажды просто не сумел сдержаться и излил свои чувства компьютеру. Очень забавно, но на самом деле ничего за этим не стоит.

— Смитти, — оборвал его Римо.

— Что?

— Вы не пробовали пописать против ветра?

И он с грохотом бросил трубку. Потом еще раз обвел глазами номер, как будто Чиун мог незаметно проскользнуть в помещение, пока он разговаривал по телефону, но тишина была полной, гнетущей, такой, что звенело в ушах, и Римо, стремясь хоть чем-то ее нарушить, включил цветной транзисторный телевизор Чиуна.

Звук и изображение появились сразу же. Перед авали утренние новости, и дикторша с улыбкой на устах сообщила:

— Шрила Гупта Махеш Дор провел сегодня утром пресс-конференцию в отеле «Холидейинн» в Сан-Франциско и заявил, что ноги его больше не будет в Америке. Это заявление последовало вслед за провалом широко разрекламированного «Марафона Блаженства» на стадионе «Кезар» вчера вечером.

Мероприятие закончилось шумным скандалом, в происшедших столкновениях погибло по меньшей мере три человека.

Вслед за этим сообщением на экране возникли кадры пресс-конференции Дора, и когда Римо увидел его толстое лицо с зачаточными усиками, он глухо зарычал, размахнулся правой рукой и...

Тук-тук-тук.

Римо замер. Кто-то стучал в дверь. Звук был очень знакомый — как если бы стучали очень длинными ногтями.

Римо просиял и поднес правую руку к лицу, чтобы смахнуть влагу — он и не знал, что лицо у него мокрое.

Он открыл дверь. На пороге стоял Чиун.

— Чиун! Как дела?

— Как они могут быть? Я пришел за своим телевизором. Я не хотел его оставлять. — Он протиснулся мимо Римо в дверь и вошел в комнату. — Ага, вот ты им уже и пользуешься, изнашиваешь оборудование, стоит мне лишь на минуту отвернуться.

— Забирай его и вали отсюда, — огрызнулся Римо.

— Уйду, уйду. Но сначала надо его проверить. Не то чтобы я думал, будто ты можешь что-то украсть, но с американцами надо всегда быть начеку.

Римо стоял и смотрел, а Чиун подошел к телевизору и начал тщательно считать и пересчитывать кнопки, затем наклонился к задней стенке телевизора, заглянул внутрь сквозь решетку и принялся изучать механизм, в котором Римо точно знал это — ничего не смыслил. Время от времени Чиун многозначительно хмыкал.

— Надо было мне прикончить этого толстомордого ублюдка, — заявил Римо.

Чиун фыркнул и продолжал осмотр.

— Знаешь, почему я оставил его в живых? — спросил Римо. — Потому что я знал: на этот раз ты говоришь серьезно и он в самом деле твой новый босс. А твоего босса я не мог убить.

Чиун оторвался от телевизора, посмотрел на Римо и печально покачал головой.

— Ты сумасшедший, — сказал он. — Как все белые Меня тошнит от белых. Та девушка была влюблена в меня, а этот псих с пакетом цыплячьих ножек ударил ее. А я-то думал, что расизм связан только с бейсболом. И со Смитом. И...

— Заткнись. Надо было мне прикончить эту жабу. Если я его еще когда-нибудь увижу, я так и сделаю.

— Типичный образ мыслей белых. Делать все так, чтобы вреда было больше, чем пользы. Разве ты не знаешь, что индийцы очень расстраиваются, когда их соотечественники умирают вдали от родины? Особенно богатые индийцы. И тем не менее ты готов действовать — бабах! — и нет его. К счастью, подобной глупости тебе уже не совершить. Я убил его, и убил так, что Дом Синанджу никогда не смогут обвинить в неряшливом исполнении дела.

Чиун сложил руки и с вызовом посмотрел на Римо.

— Но я только что видел его живого и невредимого.

По телевизору...

— Ничто никогда не доходит до белого расистского сознания. Если рука поражает жизненно важный центр на шее человека, означает ли это, что человек немедленно умрет?

— Да, — ответил Римо.

— Нет, — возразил Чиун. — Это означает, что человек должен умереть. Но он умрет не сразу. Нужно время, чтобы мозг отъединился от остального тела. Некоторые удары дают быстрый эффект. Некоторые действуют медленнее, и смерть наступает через какое-то время. Достаточное, например, для того, чтобы человек вернулся в Индию и уже там умер от почечной недостаточности.

— Не верю, — сказал Римо. — Невозможно нанести такой удар так, чтобы он ничего не почувствовал.

— А ты дурак! Что, так ничему и не научился? Если человек чувствует удар, и после удара с ним ничего не происходит, он решает, что все прошло и беспокоиться не о чем. Можно на глазах у всех столкнуться с человеком и нанести ему такой удар. Через два дня боль проходит, а через два месяца он умирает. Любой глупец может этому научиться. Любой идиот, кроме, разумеется, тебя. Римо, ты мой позор! Жалкий, неумелый осквернитель имени Синанджу. Я видел, как ты вчера вечером использовал камень против этого француза, предков которого обучил мой предок. Позор! Провал. Ужасно.

— Но...

— Это решает дело. Я не могу оставить тебя на этом уровне идиотизма. Нужно еще много работать, чтобы довести тебя хотя бы до самого низкого уровня мастерства. Очень много работать. И боюсь, мне придется быть здесь, чтобы проследить за этим. О-хо-хо, такова уж судьба добросовестного наставника, который взвалил на себя тяжкое бремя — учить дураков умению избегать лишних неприятностей.

— Чиун, — начал Римо, и на лице его заиграла улыбка. — Я не могу тебе сказать... Не могу...

Но Чиун уже переключил телевизор с выпуска новостей о Шриле Доре на очередную серию еще одной утренней мыльной оперы и потому поднял руку, призывая Римо к молчанию, и уставился на экран.

И Римо замолчал, ибо никто не смеет тревожить Мастера Синанджу в редкие моменты его наслаждения истинной красотой.

— Тренируй дыхание, — не отрываясь от экрана, произнес Чиун. — Я займусь тобой позже. А потом мы обсудим поездку в Синанджу. То есть, конечно, если ты и прочие расисты еще не забыли своего обещания.

Римо направился к двери.

— Куда ты? — спросил Чиун.

— Пойду зафрахтую подводную лодку, — ответил Римо.