Римо сидел на кровати в номере нью-орлеанского мотеля, закрыв лицо руками и опершись локтями на колени. Как он оказался в Новом Орлеане?

Этого он не знал. Добирался он сюда один – то на попутных машинах, то пешком, одна дорога сменяла другую – а направляло его нечто, чему он не знал названия.

Где же Чиун? Чиун бы понял. Он хорошо разбирался во всем, связанным с культом Кали. Когда Римо впервые услышал от Чиуна древние сказания, то отнесся к ним как к волшебным сказкам, посчитав, что старик слишком уж верит легендам, но теперь он уже не был уверен в своей правоте. Ведь привело же его что-то в эту убогую комнатку на темной улочке. Что-то влекло его сюда из Денвера, заставив преодолеть много миль.

Хуже всего то, что Римо чувствовал: инородное влияние постоянно нарастает. Что-то темное, пугающее и чужое затаилось под его кожей. Именно оно заставило его забыть стыд и улечься с белокурой девушкой прямо на улице. Даже обычный человек, пожираемый таким огнем, мог охваченный безумством, убить кого-нибудь. А Римо с его силой и отработанной техникой убийства? Скольких он мог убить? Сколько ущерба нанести?

Все это был сущий кошмар, и Римо никак не мог из него выбраться. Напротив, он понемногу сдавался. Выходя из гостиничного номера в Денвере, он говорил себе, что только немного побродит по улицам, проветрится. Не может же он сидеть долгие дни, а может, и недели в закрытой комнате, ожидая возвращения Чиуна. Так он говорил себе, и это звучало логично.

На его стороне был здравый смысл, который отсутствовал в рассказе Чиуна о неудачливом мастере Лу и глиняной богине, сидеть в четырех стенах из-за какой-то глупой легенды?! Идиотизм! Он покинул отель в Денвере, и тогда этот шаг казался ему исключительно разумным поступком. Но в глубине души все-таки засело сомнение.

В давние времена, когда Римо еще и слыхом не слыхивал про Харолда Смита и КЮРЕ, а был всего лишь рядовым полицейским, обходившим день за днем свой участок в Ньюарке, штат Нью-Джерси, он неоднократно собирался бросить курить. Каждый год повторялось одно и то же: он решительно порывал с дурной привычкой, чувствуя себя хозяином положения, властелином своих желаний. Затем, обычно неделю спустя, он позволял себе выкурить одну сигарету. Одна сигарета – пустяк! – так говорил ему рассудок. От одной сигареты он даже не получал удовольствия. Но это каждый раз было концом его добрых намерений, и хотя рассудок твердил, что одна сигарета вреда не принесет, в глубине души Римо знал правду – он опять становился курильщиком.

Поэтому, выйдя из гостиничного номера, он начертил желтым мелом на стене отеля корейские иероглифы: “Ухожу”. Подобные знаки он оставил еще в паре мест Денвера и далее, на протяжении всего путешествия, – робкая попытка обозначить маршрут, чтобы Чиун мог разыскать его.

Ведь в глубине он понимал, что гибнет. “Чиун, разыщи меня”, сжав руки в кулаки, он держал их перед собой, все его тело сотрясала дрожь.

Вожделение нарастало в нем. Какая-то темная сила – как ее не назови – Кали или еще как – хотела, чтобы он шел к ней. Цель была совсем близко. Попав на эту темную улочку Нового Орлеана, он знал, что она рядом. Ему стоило неимоверных усилий, чтобы победить стойкий внутренний порыв и ткнуться в эту жалкую гостиницу, где на кровати не было покрывал, из старенького телевизора торчали проволоки, а в ванной болталось единственное пожелтевшее от времени полотенце.

В номере, правда, был телефон. Если бы у Римо был друг, он мог хотя бы позвонить тому и послушать его голос. Только голос друга мог бы спасти его от безумия. Но у наемных убийц нет друзей. Одни жертвы. Римо встал. Он обливался потом, дыхание его было тяжелым, он задыхался.

Нужно выйти на улицу – ему не хватало воздуха. Это казалось разумным.

– Что со мной происходит? – выкрикнул в пустоту Римо.

Крик этот гулко отозвался в тишине комнаты. Она властно звала его на улицу. Она хотела, чтобы он поскорее пришел. У Нее тошнотворно-сладкий запах и смертоносное объятие.

Римо с силой ударил кулаком по зеркалу. Его изображение разбилось на тысячи мелких осколков, разлетелось в разных направлениях. С глухим рыданием он сел.

– Успокойся. Соберись с духом. – Эти слова Римо выговаривал спокойно, без нервов, поглаживая руки, пока не улеглась дрожь. Потом включил старенький телевизор.

“В Париже все еще находят жертв последней серии массовых убийств в воздухе – на авиалинии “Эйр Юуроп”, – объявил диктор.

Римо, застонав, прислушался.

“Тела трех видных жителей Денвера найдены утром в парке неподалеку от Нейи, пригорода Парижа. После опознания стали известны их имена: это мистер и миссис Херберт Палмер, а также миссис О.Х. Бейнс, жена президента “Джаст Фолкс”. Как выяснилось, она путешествовала с двумя детьми, Джошуа и Кимберли, чье местонахождение пока не установлено”.

– О, Боже, – простонал Римо.

Ведь именно ему поручили положить конец авиационным убийствам. Именно ему.

Сколько прошло времени с тех пор, как он перестал думать о своей работе, об ответственности перед Родиной? Его затошнило. Теперь он знал, что делать. Ему нужно вернуться к своим обязанностям. И забыть думать о той неведомой силе, которая влечет его к себе. Он протянул руку к телефону и стал набирать секретный код, по которому можно было срочно связаться с Харолдом Смитом.

Его долго не соединяли. Рука так и силилась опустить трубку, но Римо сопротивлялся изо всех сил, зная, что это Она заставляет его так поступить. Она хочет, чтобы он принадлежал только Ей.

* * *

Подъезжая к дому, Смит вспомнил о письме, которое собирался написать жене. Оно так не было закончено, как и все остальные письма, которые он писал ей. А ведь другого случая может и не представиться.

Он не был дураком. Звонок президента – последнее предупреждение КЮРЕ. Если Смит в самое ближайшее время не положит конец смертям в воздухе, следующий приказ из Белого Дома потребует немедленного роспуска КЮРЕ. А шансы предпринять что-то серьезное, учитывая, что ни Римо, ни Чиуна нет рядом, почти равнялись нулю. Если у него ничего не получится, это станет концом КЮРЕ и самого Харолда В. Смита.

Нужно проститься с Ирмой.

Вылезая из автомобиля, Смит увидел двух соседей, сидящих в палисаднике, и вдруг осознал, что хотя живет в этом доме с Ирмой уже двадцать лет, он до сих пор не знает, как зовут соседей.

Ирма-то, конечно, всех здесь знает, она очень открытый человек, прямо душа общества. В течение четырнадцати лет ее цветы получали первые призы на ежегодном конкурсе садоводов, пока Ирма не решила, что дельфиниумы не стоят тех трудов, которые она на них затрачивает. А до того времени каждый июнь яркая синяя лента гордо развевалась на двери дома Смитов. Только эта лента свидетельствовала о победе Ирмы, сама она на эту тему не говорила. Смит вдруг подумал, что ни разу не похвалил сад жены, не сказал, как он красив.

Подходя к дому, он увидел через окно, как Ирма снимает фартук и поправляет прическу: как делала всякий раз перед его появлением. Это заставило его улыбнуться, что случалось с ним нечасто. Его пухленькая женишка, чьи волосы с годами приобрели голубовато-серебристый оттенок, всегда встречала его как возлюбленного, приходящего к ней на первое свидание. Если, конечно, бодрствовала. Обычно он являлся домой глубокой ночью, когда жена уже спала крепким сном. Но на столе его всегда ждала тарелка с едой, всякий раз нечто ужасное, густо политое томатным соусом. И никогда никаких сцен, никаких объяснений по поводу задержек. Впрочем, теперешняя работа давала Ирме возможность видеть его чаще, чем в те годы, когда Смит работал в военной разведке, а потом в ЦРУ; тогда от него месяцами не было известий. За вторую мировую войну она видела мужа всего два раза, а пять лет холодной войны – только раз и еще получила две телеграммы по десять слов в каждой.

– Ты как раз подоспел к ужину, – сказала жена, как всегда делая вид, что взволнована встречей.

– Я не голоден. Прошу тебя, сядь.

– О, дорогой... – Ирма села, наморщив вопросительно лоб. – Что, дела очень плохи? Она взяла в руки отложенное вязание.

– Ничего подобного. Воцарилось неловкое молчание.

– Сними куртку, дорогой.

– Мне скоро уходить.

– Срочная работа в офисе?

– Нет. Просто мне придется уехать из города. На неопределенное время.

Миссис Смит кивнула, заставив себя улыбнуться. Она всегда улыбалась. Даже когда Смит в начале войны, через три недели после их свадьбы, уехал в Европу, она не плакала, а улыбалась. Глядя на жену, Смит думал: интересно, как сказать такой женщине, что ты, возможно очень скоро покончишь с собой?

Жена стиснула руки.

– Поступай, как надо, дорогой, – мягко произнесла она.

Смит изучающе смотрел на нее. Ему никогда раньше не приходило в голову, что Ирма, возможно, знает, что он находится на секретной работе и является кем-то большим, чем просто директором санатория “Фолкрофт”. Может, она и знала, нет. Не могла она этого знать. Он никогда не обсуждал с ней свою работу. По сути, как со стыдом признался Смит себе, он вообще с ней ничего не обсуждал. И все же она ухитрялась как-то облегчать ему жизнь. Даже сейчас, понимая, что происходит нечто очень важное, она не задерживала его.

– Ну, хорошо. – Откашлявшись, он поднялся, кивнул и отошел от стола. Не дойдя до двери, Смит обернулся. – Ирма, я хочу что-то сказать тебе.

– Да, дорогой?

– Я... э-э... ты... то есть я... – И громко выдохнул: – Твой сад удивительно красив.

Она улыбнулась.

– Спасибо, дорогой.

* * *

Дом О.Х. Бейнса стоял в пригороде Денвера, в районе, где было больше зелени, школ, парков и денег, чем в любом другом месте поблизости. Все дома стояли на огромных, тщательно подстриженных зеленых газонах, а гаражи габаритами превосходили размеры жилья большинства жителей города.

В доме Бейнсов, а также в доме покойных мистера и миссис Херберт Палмер никто не открывал. Соседями Бейнсов были некие Каннингэмы. Смит позвонил в звонок, дверь открыла ухоженная женщина средних лет в Дорогом твидовом костюме.

– Миссис Каннингэм?

Женщина отрицательно покачала головой.

– Я экономка. Чем могу вам помочь?

– Если не возражаете, я предпочел бы говорить с миссис Каннингэм. – Смит извлек из бумажника удостоверение сотрудника министерства финансов. – Дело очень срочное, – прибавил он.

– Миссис Каннингэм в спортивном зале. Я доложу о вас.

Экономка ввела его в дом, обставленный с учетом последних веяний оформительского искусства – розово-лиловая гостиная, кухня в бело-зеленых тонах, выложенная изразцами, и наконец, сверкающая солнечным оттенком желтого цвета комната для спортивных занятий, там пыхтела на тренажере-велосипеде маленькая женщина с почти болезненной худобой, на ней был модный тренировочный костюм и ультрамодные зеленые спортивные туфли.

– Мистер Харолд Смит их Министерства финансов, – объявила женщина.

– Хорошо. Принесите мне завтрак, Хилари. – Она повернулась к Смиту, окидывая оценивающим взглядом его немодный костюм. – Прошу меня извинить, но пока я не поем – не смогу с вами поговорить.

Хилари внесла завтрак – на тарелке старинного уорсестерского фарфора лежал тонкий ломтик тунца. Миссис Каннингэм ухватила его тонким пальчиками и сунула в рот.

– Ну, вот, – удовлетворенно проговорила она. – Простите, не хотите ли?

– Нет, спасибо, – ответил Смит, проглотив слюну.

– Очень низкая калорийность.

– Нет, благодарю вас.

– Хилари отказывается работать у тех, кто ест мясо.

– Экономка?

– Не правда ли, не женщина, а мечта? – открыто восхищалась миссис Каннингэм. – Точеная талия, и никаких характерных расовых признаков. Конечно, она не утруждает себя работой. Это испортило бы ее одежду.

– Миссис Каннингэм, я разыскиваю О.Х. Бейнса, – сказал Смит.

Женщина закатила глаза.

– Пожалуйста не упоминайте это имя.

– Почему?

– Я сама запретила произносить его как председатель Комитета самоуправления района.

– Чтобы лишний раз не вспомнить печальные обстоятельства смерти его жены?

– Боже, конечно нет. Это лучшее, что Эвелин сделала за последние месяцы. Жаль только, что Палмеры были с ней. Хорошие люди.

– А что случилось с миссис Бейнс? – спросил Смит.

– Умерла в Париже.

– А до этого?

– Они впутались в одно темное дело, оно и погубило их репутацию, – ответила дама.

– Что за дело? Мой вопрос не праздный, я задаю его как государственный служащий.

– В таком случае... – начала она и, наклонившись к нему, продолжала: – Они поселились в какой-то религиозной общине. – Миссис Каннингэм отступила назад, глаза ее пылали, руки яростно уперлись в бедра. – Вы не поверите. Это совсем не то, что закатывать банкеты для революционеров. Этим мы бросаем вызов существующему порядку. А разве религии такое под силу? Даже в Южной Калифорнии им это не удается.

– А эта община по соседству с вами? – спросил Смит.

– Надеюсь, нет. У епископальной церкви не бывает общин. В моей церкви нет даже служб. Тут как раз и нашла коса на камень. Бейнсы хотели устроить коммуну в наших краях. Но мы совсем не хотели, чтобы какой-нибудь лохматый старик из Китая или еще откуда-нибудь устраивал на наших лужайках религиозные сексуальные оргии. И поэтому заявили Бейнсам, что мы – против.

– А вы давно видели мистера Бейнса?

– Очень давно. Он даже на похоронах не присутствовал. Впрочем, он всегда был со странностями. Представьте, не любит играть в теннис.

– А вы не знаете, где находится та община, к которой они примкнули?

– Понятия не имею. А если вы выясните, не утруждайте себя и не сообщайте мне. Я хочу думать только о прекрасном.

* * *

Смит сидел в автомобиле, размышляя, что еще можно предпринять, когда из атташе-кейса, лежащего на переднем сидении, послышалось глухое жужжание. Открыв кейс, Смит поднял трубку вмонтированного в него телефонного аппарата.

– Слушаю, – сказал он.

– Это... Римо.

– Где вы? – воскликнул Смит.

Голос Римо звучал необычно, в нем слышалась боль.

– В Нью-Орлеане... не знаю названия улицы... в мотеле...

– Римо. – В голосе Смита слышался приказ. – Не вешайте трубку.

– Она хочет меня. Я не могу долго говорить.

– Соберите всю свою волю.

– Слишком поздно... Я должен идти... должен...

Раздался грохот, похоже Римо уронил аппарат. Смит слышал, как стукались о стенку висевшая на шнуре трубка.

Смит несколько раз выкрикнул имя Римо в трубку, затем по другому аппарату передал приказ компьютерам в “Фолкрофте” определить, откуда был звонок.

Римо направился к двери, продолжая сопротивляться как мог, этой властной, зовущей его на улицу тяге, и в последний момент опрометью бросился в ванную, захлопнув за собой дверь.

Однако запах и здесь преследовал его. Он властно звал за собой. Римо пытался укрыться от него, даже запихнул под дверь желтое полотенце, но запах не пропадал, он настойчиво лез в его ноздри и сознание. Тогда Римо зарылся лицом в полотенце, но и это не помогло.

Не в силах больше сопротивляться, Римо поднялся, сунув в карман желтое полотенце, открыл дверь и вышел в холл.

Тяжелое предчувствие сжало его сердце, когда он распахнул дверь в комнату.

Он вытащил из кармана желтый мелок, с которым не расставался с самого Денвера.

Больше тот ему не понадобится.

Это находилось совсем рядом, – следующая остановка будет уже там.

Римо швырнул мел на пол. На другом конце комнаты телефонная трубка мерно раскачивалась на шнуре.