День выдался жаркий, чудовищно жаркий, несмотря на то, что стоял апрель. Однако в Мексике так всегда, даже зимой. Жаклин совсем забыла об этом в мягком климате Калифорнии.

Она повернулась, достала с заднего сиденья большую шляпу — солнце может обжечь кожу всего за пятнадцать минут, — потом вылезла из машины и открыла багажник. Там лежала охапка роз — мелких, белых, благоухающих роз. Достав цветы, Жаклин направилась к полуразвалившимся воротам кладбища Хуареса.

Она шла по пыльной тропинке, среди уже выжженной травы, и не могла не заметить, что жалкое состояние кладбища за прошедшие девять лет стало еще более удручающим. Каталина, ее несчастная тетя, была похоронена рядом со своей младшей сестрой, матерью Хуаны, Жаклин грустно смотрела по сторонам и с болью думала, что вряд ли есть хотя бы камни с именами ее родных. Хуана Агилла покинула Хуарес сразу после похорон Каталины и не знала, сделал ли тот жалкий человек, который приходился ей дядей, что-нибудь в память покойной жены.

Жаклин-Хуана с недоумением вспоминала ту часть отчета, где говорилось о Карлосе. После смерти жены и отъезда племянницы он переехал в Эль-Пасо, нашел себе приличную работу, спустя два года женился на уважаемой всеми женщине, которая подарила ему двух дочерей и сына. И ему хватало средств достойно содержать семью. Черт, как же это понимать? Почему Карлос не делал этого для Каталины, особенно когда та болела? Почему предоставил смертельно больной женщине и несмышленой девчонке справляться с тяготами быта, пока сам напивался в баре?

Впрочем, что толку размышлять о Карлосе? Что бы ни явилось причиной столь разительной перемены, она никогда не узнает об этом. Жаклин не собиралась разыскивать его и задавать какие бы то ни было вопросы. Она так сильно ненавидела Карлоса, что даже никому не признавалась, что единственный из оставшихся у нее родственников еще жив. Вряд ли ей удастся быть хотя бы отстраненно-вежливой.

Нет, не стоит проявлять ненужного любопытства. Она ведь приехала в Хуарес лишь для того, чтобы посетить могилу Каталины в годовщину смерти. Ей еще предстоит сегодня долгий путь обратно в Альбукерке, где она нашла работу в секретариате местного университета. И еще она собиралась сегодня позвонить Реймонду…

Прошло три недели с того дня, как она покинула мужа. А казалось, по меньшей мере три года… Целая вечность, вечность холодного, горького одиночества… Каждый день этой новой жизни, этого пустого существования вдали от любимого человека был заполнен постоянно терзающими ее раскаянием и сожалением. Жаклин все время вспоминала отчет, который читала перед расставанием с Реймондом. Она будто взглянула на себя его глазами. Как отвратительно бездушно и расчетливо вела она себя в последовавшие за смертью Каталины годы. Использовала людей, встретившихся ей на пути, зачастую даже хорошо к ней относившихся, может и не жестоко, но эгоистично, бесчувственно. У нее была цель, единственная цель, которая, казалось, оправдывала любые средства. Деньги!

Ей бы хотелось оправдать себя и обвинить кого-то другого в том, что ее брак с Реймондом распался, но Жаклин не находила в этом ничьей вины, кроме собственной. Она и только она виновата в случившемся. Вудроу был совершенно прав, называя ее хищницей и охотницей за сокровищами. Никаких оправданий нет и быть не могло, есть только причины, сделавшие ее такой. И искать их надо здесь, в Хуаресе…

Жаклин резко остановилась, не веря своим глазам. Могилы, к которым она приближалась с тяжелым сердцем, ничем не походили на те, которые она рисовала в своем воображении. Два аккуратных холмика с католическими крестами, чистая земля вокруг, огромный куст алоэ между ними. И два надгробных камня. Недешевых. На левом, над могилой ее матери, были высечены только имя и две даты. На правом же, на белом мраморе значилось следующее:

Каталина Агилла,

возлюбленная супруга Карлоса Агиллы.

Покойся в мире, святая душа,

да хранит тебя Господь!

Ты будешь вечно жить в нашей памяти.

Жаклин опустилась на колени между могилами, осторожно прикоснулась пальцами к надгробию сначала матери, которой, увы, совсем не помнила, потом к надгробию заменившей ей мать Каталины. Она испытала острый стыд и горькое раскаяние — ведь сегодня она впервые посетила эти могилы со дня похорон тети. Девять лет… Девять долгих лет, которые она провела в постоянной погоне за деньгами. Девять лет, за которые ни разу не вспомнила и не посетила могилу женщины, что любила ее как мать.

— О, Каталина! — вскричала Жаклин-Хуана и разрыдалась, прижавшись лбом к нагретому солнцем мрамору, — прости меня, родная, прости!..

Затем, немного успокоившись, она выпрямилась, смахнула слезы и принялась убирать принесенными розами сначала одну могилу, потом другую.

Солнце нещадно высушило землю. И по ней далеко раздавались чьи-то шаги. Шаги приближались. Жаклин обернулась и этот момент услышала приглушенный вскрик:

— Хуана? Хуана, это ты?

Она вздрогнула, вгляделась в приближающегося мужчину и узнала… Карлоса Агиллу.

— Господи Иисусе! — произнес изумленный дядя. — Я совсем забыл, как ты похожа на Каталину…

Жаклин молча смотрела на него. Карлос сильно изменился за то время, что они не виделись. Стоящий перед ней мужчина ничем не напоминал жалкого пьянчужку, который был мужем умирающей женщины и пропивал все деньги, что были так нужны на ее лечение! Он выглядел хорошо, да нет, какое там хорошо, просто отлично! Аккуратно подстриженная бородка, темные, с проседью волосы, прямая спина. В руках он держал два букета цветов — большой и поменьше.

— Так это ты… — запинаясь, произнесла Жаклин с явным недоверием в голосе, — ты приходишь на их могилы?

Он молча кивнул, подошел ближе, положил цветы к каждому камню.

— Я был тут с месяц назад, — сказал он. — Прибрал немного. Ты же помнишь, какой чистюлей была Каталина.

Да, она помнила. Действительно, Каталина делала все, что могла, чтобы ее дом выглядел опрятным и нарядным. Жаль только, дом этот был всего лишь глинобитной лачугой.

— Но почему… почему ты приходишь сюда?

— Хуана…

— Я не Хуана, меня зовут Жаклин! — резко оборвала она.

— Понимаю… Ты хотела забыть прошлое. Не могу обвинять или упрекать тебя. Я и сам хотел забыть.

— О да, — ядовито отозвалась Жаклин. — И похоже, тебе это прекрасно удалось. Отличный костюм, дорогие цветы, прекрасная стрижка. Да я не узнала бы тебя, если бы встретила на улице! И к тому же новая жена, дети.

— Так ты знаешь?

— Да, я все о тебе знаю. И о твоей новой работе, дающей приличный доход. Одного только я не знаю, Карлос, как тебе все это удалось? В тот день, когда мы хоронили Каталину, ты был мертвецки пьян, жалкое подобие человеческого существа, без гордости, без чести, без совести. — Жаклин гневно сверкнула глазами.

— Что ж, я принимаю твои упреки. Ты совершенно права, Ху… Жаклин. Именно таким я и был. Не мог справиться с болезнью Каталины, с ее страхами. Я вообще не имел права жениться на ней, раз не смог обеспечить ей ту жизнь, что обещал. Да, это было проявлением моей слабости, но я всегда был слаб в отношении Каталины. Я так любил ее, что не мог идти против ее желаний. Особенно после того, как потерял работу. Я чувствовал себя таким… бессильным и таким бесполезным. Выпивка казалась легким путем к забвению, вот я и пошел по этому пути. Пошел и позволил тебе нести груз, который был моим…

— Не понимаю, что ты там бормочешь, — снова оборвала его Жаклин. — О каких страхах ты говоришь? Каталина в жизни своей ничего не боялась. Она была самой храброй на свете женщиной. Даже когда умирала! Намного храбрее, чем я. И в тысячи раз храбрее, чем ты!

— Да, этого у нее было не отнять. Только это не та храбрость, что требовалась.

— Говори, говори! Что бы ты ни утверждал, только ты виноват в ее смерти. Если бы ты хоть раз отвел ее к приличному врачу, она могла бы жить до сих пор!

— Так ты думаешь, я не хотел этого? Я умолял ее, в ногах валялся, чтобы она обратилась за медицинской помощью. Она отказалась наотрез. Каталина не желала иметь ничего общего с врачами. С тех пор как потеряла ребенка…

— Потеряла ребенка? Но ведь она…

— О да, ей так и не удалось родить своего малыша. Поэтому-то мы так и привязались к тебе, Хуанита, — со слезами в голосе сказал Карлос. — Когда Каталина забеременела в первый раз, врач, который наблюдал за ней, оказался не очень добросовестным и не обратил должного внимания на тревожные симптомы. Она скрывала это от меня, не хотела волновать, только перед каждым визитом нервничала все больше и больше. Потом… — Карлос с трудом сглотнул, — потом у нее произошел выкидыш. После этого у Каталины что-то случилось с рассудком. Она начала многого бояться — больших городов, толпы… Мы продолжали жить здесь, в Хуаресе, потому что он такой маленький, такой заброшенный. Я тогда еще мог перебраться хотя бы в Эль-Пасо, найти приличную работу, но она категорически отказывалась. Часть ее страхов осталась при ней на всю жизнь, особенно в отношении врачей. Даже нашего местного доктора она избегала всеми правдами и неправдами. Ты ведь помнишь его, Хуанита? Док Муньядо? Каталина всегда водила тебя к нему, но сама категорически отказывалась обращаться за помощью. После первого выкидыша мы не оставили попыток родить ребенка, но все повторилось снова, на четвертом месяце… Она худела, чувствовала себя все хуже и хуже. После третьего выкидыша я стал умолять ее показаться врачу, провести анализы. Все было бесполезно. Каталина сказала, что знает, как справиться с бедой, и обратилась к местной знахарке. Ей и правда стало лучше на некоторое время, только больше она уже не беременела… А после того, как я потерял работу, ее самочувствие стало хуже некуда. Я видел, что она серьезно больна, но ничего не мог поделать…

Жаклин едва верила своим ушам.

— Но, Карлос, Каталина говорила мне, что ходила к врачу и тот заявил, что ничем не может ей помочь. А когда я спросила, почему ты не отвез ее в Мехико-Сити к специалисту, сказала, что на это не было денег.

Лицо Карлоса исказилось от ужаса.

— Не может быть, Хуанита, девочка! Она не могла так говорить! Да я бы тут же отвез ее, стоило ей только попросить… Док Муньядо устроил бы это с легкостью. У меня же было пособие, ей полагалось бесплатное лечение… Нет, она просто отказывалась ехать. Она отказалась даже переехать в другой город, где я мог найти работу! Нет, ее страх перед непривычным миром и врачами были сильнее страха смерти, поверь мне, малышка!

— Но… но это же сумасшествие какое-то! — ломая руки, воскликнула Жаклин.

— Да… Да, знаю. Думаю, так оно и было, по крайней мере к концу. Я и сам едва не сошел с ума, глядя, как она умирает в кошмарных, нечеловеческих муках, без всякой помощи… Ты ведь не знала, девочка, но, когда тебя не было рядом, она вцеплялась в мою руку и рыдала, умоляя оставаться с ней… и ничего не делать… Да тогда я уже и не мог ничего сделать. Ты и сама это хорошо знаешь. Только достал у дока Муньядо морфию, чтобы немного облегчить ей боли… После того как она умерла, после похорон, когда ты уехала, не сказав мне ни единого слова… — Голос Карлоса прервался. Он тяжело вздохнул, потом продолжил: — Я тогда проглотил разом все оставшиеся таблетки, запил их бутылкой текилы и сам едва не отправился за ней следом. Но док Муньядо спас меня, потом привел ко мне социального работника… Так полагается при всех случаях попытки самоубийства. Она… она оказалась очень доброй, отзывчивой женщиной. Все поняла и помогла мне вернуться к нормальной жизни. А потом я перебрался в Эль-Пасо, стал посещать Общество анонимных алкоголиков, нашел хорошую работу, затем вернулся за Марией и женился на ней.

Жаклин слушала молча, не зная, что сказать. История, рассказанная Карлосом, помогала многое понять, но ей было непросто расстаться с привычной ненавистью к мужчине, который стоял перед ней, виновато опустив голову.

— Что ж, я рада, что у тебя сейчас все хорошо, — выдавила наконец Жаклин. Но глаза Карлоса были такие грустные, что она едва не возненавидела саму себя.

— Мне очень жаль, Хуана, ты даже не представляешь, как мне жаль! Жаль, что я не сумел спасти Каталину. И еще больше жаль, что не уделял тебе никакого внимания, позволил уехать. Сколько раз я просыпался в холодном поту, вспоминая, с каким презрением ты смотрела на меня! Теперь я понимаю: ты винила меня в смерти тети. Думала, что я мог спасти Каталину, если бы был настойчивее и отвез ее в столицу к специалисту. И ты права, Хуанита, совершенно права. Именно это я и обязан был сделать. Но прошлого ведь не воротишь… Что сделано, то сделано. Я не могу вернуться на десять лет назад и все исправить. Все, что теперь в моих силах, это содержать в порядке эти две могилы… — Он шагнул вперед, но Жаклин отшатнулась, предупреждая взглядом, чтобы он не прикасался к ней. Карлос медленно покачал головой, признавая свое поражение. — Господи, Хуанита, сколько раз, приходя сюда, я надеялся встретить тебя! Это так важно для меня, что сегодня я увидел тебя, убедился, что ты жива, что у тебя все в порядке… Я так волновался о тебе, хотя ты, конечно, и не поверишь… Увы, из меня не вышел не то что отец, хотя, видит Бог, я хотел стать тебе отцом, даже дядя нормальный и тот не вышел. Но если бы ты смогла простить меня, то я… я… — Взрослый мужчина разрыдался. Плечи его конвульсивно сотрясались, по щекам текли слезы. — О Господи, — всхлипывал он. — Господи…

Жаклин не знала, как оказалась в его объятиях. Наверное, больная, измученная совесть толкнула ее к Карлосу, заставила простить человека, который, несмотря на все свое желание, так и не заменил ей отца, чтобы она сама смогла простить себя за то, что сделала и в чем сейчас горько раскаивалась…

Спустя часа два, расставшись с дядей и пообещав вскоре навестить его и его семью, Жаклин поднялась с могилы Каталины и направилась к воротам Хуарес Сементерио, где оставила свою машину. Она шла с трудом, обессилев от мексиканской жары и переживаний, выпавших сегодня на ее долю. Солнце стояло в зените, и по спине Жаклин текли ручейки пота. Поскорее бы добраться до машины, включить кондиционер!.. Где-то вдали слышался гул Рио-Гранде…

У самых ворот ей под ноги бросилось что-то маленькое и белое. Жаклин споткнулась и едва не упала. С трудом удержав равновесие, она взглянула вниз и глазам своим не поверила.

— Пусси! Пусси, малышка моя! — Она подхватила пушистый комочек, прижала к груди и осыпала поцелуями. — Но как же это, малышка? Ты же не могла сама найти меня… — Жаклин подняла взгляд и обнаружила перед собой своего мужа.

Они стояли и смотрели друг на друга минуту, другую… Наконец Реймонд протянул руки. Жаклин выпустила Пусси и кинулась в его объятия.

— Я женился на тебе, чтобы быть с тобой «в горе и радости, в богатстве и бедности», навсегда, на всю жизнь. Неужели ты думала, Жаклин, что я забуду клятву и ты сможешь вот так просто уйти из моей жизни? — Реймонд чуть отстранился и серьезно посмотрел на нее. — И как ты могла так поступить? Уйти, отречься от брачных обетов?

— О, Рей… — прошептала Жаклин, поднимая к нему залитое слезами лицо, — какой же глупой я была! Я смотрела на себя в зеркало и думала: ну разве я не хорошенькая? Разве одного этого недостаточно, чтобы любой мужчина почел за счастье назвать меня своей женой? Но, оказалось, что мне не нужен никто, кроме тебя… Ты простишь меня, Рей?

— Давно простил. А теперь… — Он полез в карман, достал бархатную коробочку и протянул ей.

Жаклин открыла крышку — внутри лежали два ее кольца. Она медленно взяла обручальное, надела на палец, потом второе, и тоже надела. И подняла на мужа благодарные, любящие глаза. Губы их слились в поцелуе столь же жарком, как и сияющее над ними солнце.

Когда Реймонд смог наконец оторваться от упоительного, восхитительного рта жены, он обнаружил, что возмущенная Пусси уже готова запустить в них маленькие, но весьма острые коготки.

— Пора ехать, любимая, пока эта мстительная фурия, которую ты так обожаешь, не искалечила нас обоих.

Жаклин весело рассмеялась, подхватила Пусси, взяла мужа под руку и направилась к ожидающей их машине. Потом вдруг резко остановилась и сказала:

— Рей, ты самый лучший во всем мире! Я умерла бы, если бы ты не нашел меня. Спасибо тебе. Я люблю тебя больше всех на свете. Люблю! И хочу начать нашу новую жизнь с признания.

— Да? — Реймонд внимательно посмотрел на нее. — Я слушаю тебя.

— Современные медицинские препараты оказались не на высоте.

— Это и есть твое признание?

— Да.

Реймонд непонимающе смотрел на жену, которая радостно улыбалась ему. И вдруг понял…

— Жаклин! Жаклин, ты… ты беременна? — И он подхватил ее на руки, на этот раз вместе с Пусси, и закружил, громко и радостно хохоча и выкрикивая: — Я буду отцом! Я буду отцом!

КОНЕЦ