Обед для нее в этот вечер был отравлен страхом и ожиданием, что Георгос скажет Алис или Эмилии о том, что застал ее на лестнице с метелкой для пыли. Но он не сказал.

Он вообще молчал за обедом, поглощая пищу в мрачной задумчивости. Мысли его явно блуждали где-то за миллионы миль отсюда. Когда мать или Эмилия к нему обращались, он отвечал им кратко, односложно.

Иви полагала, что причина ей известна. Бизнес к этой поездке ни малейшего отношения не имел. Георгос уезжал на Золотой берег не в деловую командировку.

По мере того как она размышляла над этой темой, гадая, много ли пройдет времени, прежде чем он уедет снова, есть ей хотелось все меньше и меньше. Она покосилась через стол на Георгоса, и глаза их встретились. Он посмотрел сквозь нее и вновь обратил взор к тарелке с десертом.

Иви обрадовалась, когда пить кофе он решил в кабинете.

– Не слишком-то, должно быть, удачная была поездка, – пробормотала Эмилия, когда они с Иви убирали со стола. Алис тут же удалилась в свою комнату читать.

Эмилия не знала, что их размолвка привела Георгоса в такое дурное настроение, а сама поездка наверняка прошла успешно.

– Может, он просто устал, – пробормотала Иви, с отвращением отгоняя недвусмысленные видения, то и дело возникавшие в воображении.

– Тогда хватит ему сжигать свечу с обоих концов, – всплеснула руками Эмилия. – Он не высыпается и слишком много пьет. Без него я проверила запасы спиртного в кабинете, там почти не осталось виски, не говоря уж о бренди, водке и коньяке. Надеюсь, он не пойдет по стопам отца. В последние годы перед смертью тот слишком много пил. И слишком прибавлял в весе. По-моему, рановато помирать в шестьдесят.

– А моему отцу было всего тридцать девять, когда он умер от сердечного приступа. – Иви проглотила ком, всегда возникавший у нее при воспоминании об отце.

– Да, я помню, ты говорила, – протянула Эмилия. – Совсем молодой. А сколько же тогда было матери?

– Двадцать восемь.

– Как это печально.

Иви глубоко втянула воздух и медленно выдохнула.

– Да, – согласилась она и принялась укладывать тарелки в стопку.

Этой ночью она никак не могла заснуть. В голове пульсировала тупая боль, слегка побаливал живот. Вдобавок ко всему ее не оставляло беспокойство после стычки с Георгосом. Конечно, он все правильно говорил, признавала Иви. Она не имеет никакого права осуждать его личную жизнь. Да и как, в самом деле, он должен поступать? Он мужчина в самом расцвете сил. Ему всего тридцать четыре, он здоров, красив, полон энергии, жизненных сил.

Человек такого склада, как Леонидас, мог соблюдать целомудрие без особого напряжения – именно так он и делал! Георгос – птица другого полета. Очевидно, он всегда пользовался большим успехом у противоположного пола и не привык обходиться без постельных радостей.

Уже погружаясь в сон, Иви все еще размышляла, какой же тип женщин должен его привлекать. Высокие блондинки с чудесной фигурой, искушенные во всех отношениях?

Наверняка ему должны нравиться высокие, решила она, зевая.

Последняя сознательная мысль относилась к тому, что утром нужно спросить у Эмилии, как выглядела Анна, хотя она уже ее представляла – высокое сексапильное создание с лукавыми голубыми глазами, гривой искусно причесанных светлых волос, идеальной фигурой фотомодели и ногами нескончаемой длины. Ничего похожего на брюнетку-полуитальянку пяти футов двух с половиной дюймов росту, с карими воловьими глазами, длинными волнами неуложенных волос и слишком роскошными и пышными для ее роста формами.

* * *

Проснулась Иви от боли.

Какое-то мгновение она ничего не соображала, не понимая, что происходит, пока ее не скрутила от боли очередная схватка. Ужас и неверие отозвались в ее стоне. Нет, нет, этого не могло быть! Просто не могло!

Минуту-другую она не желала поверить в происходящее, но приступ боли заставил ее выползти из кровати и пройти в ванную, где самые худшие опасения подтвердились – все белье было в кровавых пятнах.

– О Господи, только не это! – Трясущимися руками она взяла несколько прокладок и пошла в спальню, корчась от боли. Часы у кровати показывали четверть третьего. В такой поздний час все давно уже крепко спят.

Что же ей делать? Придется кого-нибудь разбудить. Тут нужна помощь.

Но кого? Алис каждый вечер принимала снотворное, и ее не растормошишь. О Георгосе она даже и думать не хотела. Стоит только представить его обвиняющий взгляд, когда она скажет, что случилось. Он подумает только одно: сама во всем виновата.

Нет, пусть это будет Эмилия.

Беда только в том, что спала она в своей маленькой квартирке над гаражами, довольно далеко отсюда.

Новая боль охватила ее сильнее и резче, вытолкнув Иви из комнаты в верхний коридор. Поддерживая живот руками, она медленно подошла к лестнице, с каждым шагом чувствуя себя все хуже. У нее случались болезненные месячные, но теперешняя боль была сущей мукой, усиленной душевными переживаниями. Она теряет ребенка Леонидаса. Она начала медленно сползать по ступенькам. Может, еще есть надежда. Может, обойдется без выкидыша, доктор сделает какой-нибудь укол или еще что-нибудь, и все это прекратится.

Достигнув нижней ступеньки, Иви с удивлением заметила полоску света под дверью кабинета Георгоса. Он еще не спал. Резкая боль вдруг снова обрушилась на нее. Ей словно вонзили в живот горячий крюк, и она не сумела сдержать крика.

Дверь кабинета распахнулась, растрепанный Георгос с мутными глазами возник на пороге и уставился на Иви. Она не заметила его удручающего физического состояния, разум ее затуманила боль, слезы застилали глаза.

При виде ее бледного, искаженного болью лица Георгос неуверенно шагнул в коридор.

– Что такое, Иви? – хрипло спросил он. – Что случилось? Ты заболела?

– У меня кровотечение, – сказала она дрожащим шепотом.

– Кровотечение? – довольно тупо переспросил он.

– Да. – И она застонала от боли. Слезы вдруг неудержимым потоком хлынули по ее щекам. – Георгос, – прорыдала она осевшим от волнения голосом, – кажется, я теряю ребенка Леонидаса!

На какое-то мгновение он ошеломленно застыл, но как только Иви начала складываться вдвое от боли, кинулся к ней, подхватил на руки и крепко прижал к себе.

– Ну нет! Если я могу чем-то помочь!.. – Он понес ее наверх.

Всхлипнув, она крепко обхватила его руками и мокрой щекой прижалась к его теплой широкой груди.

– Не сердись на меня, – прерывисто выдавила Иви, когда он внес ее в спальню. – Я не делала никаких глупостей. Честное слово.

– Конечно, ты ничего такого не делала, – сипло согласился он, бережно укладывая её на кровать и накрывая одеялом. Потом бросил на нее встревоженный взгляд. – Кровотечение сильное?

– Не очень, – ответила она, стараясь не пугаться.

Но боль становилась все сильнее.

– Надо позвонить твоему врачу, – сказал ей Георгос. – Ты, конечно, не знаешь его номера?

– Наизусть не помню, – выдавила она, крепко стиснув зубы. – Но... у меня записано... там в записной книжке... на столике в холле... на букву X... Хендерсон.

– Иду звонить.

Как ей не хотелось, чтобы он уходил, но Иви понимала, что это необходимо. Минуты тянулись нескончаемо. Только увидев в дверях Георгоса, она немного расслабилась. Он подошел к ней своей быстрой уверенной походкой и взял ее руки в свои. Какой он сильный, словно в легком тумане подумала она. И добрый. А она так ошибалась, так ужасно ошибалась...

– Пожалуйста, не волнуйся, – ласково начал он, – но доктор хочет, чтобы тебя отвезли в больницу. Он уже выслал «скорую» и встретит тебя там. Они скоро приедут. Я разбудил Эмилию. Она одевается и поедет с тобой.

– А ты не мог бы со мной поехать? – робко спросила она.

Ее просьба, казалось, ошарашила его.

– Ты хочешь, чтобы с тобой поехал я?

Глаза ее заволоклись слезами.

– Да. Я думаю, с тобой мне будет не так страшно. Пожалуйста, скажи, что поедешь. Обещай, что не оставишь меня. Обещай.

– Обещаю. – Он крепко стиснул ее руки.

– Спасибо тебе, – прошептала она и закрыла глаза.

* * *

Ребенка она потеряла. И Георгосу пришлось ее оставить – в операционную его не пустили.

Но через два часа, когда Иви перевезли в обычную палату, он сидел там. Вскочив на ноги при виде каталки с ней и в угрюмом молчании наблюдая, как ее приподнимают и укладывают поудобнее на кровать, он подождал, пока врач и сестра вышли из палаты.

– Тебе следовало уйти, Георгос, – сказала она дрожащим голосом, как только они остались наедине. – Наверное, ты страшно устал.

– Свою усталость я как-нибудь переживу, Иви. А обещание есть обещание. – Он подтащил к кровати стул. – Дома я бы все равно не уснул. Как ты себя чувствуешь?

Ее голова поникла, демонстрируя покорность судьбе.

– Нормально, наверное.

– Не старайся быть храброй, солнышко. Если хочется плакать – плачь. Я не против. Мне самому впору заплакать.

– Тебе, Георгос? – На него взглянули ее удивленные глаза.

Вид у него, действительно был удрученный. И не просто удрученный, а какой-то взъерошенный. Ее взгляд медленно прошелся от помятой одежды до заросшего щетиной подбородка и покрасневших глаз.

– Я знаю, – устало сказал он и провел пятерней по всклокоченным волосам. – И выгляжу ужасно.

– Измученно ты выглядишь. Тебе, правда, надо ехать домой.

– Нет, – твердо сказал он, – я останусь. Установилось недолгое молчание. Иви прикрыла глаза. Ее не оставляло тяжелое чувство, что она каким-то образом предала Леонидаса. Может, ей надо было предупредить врача о болезни своей матери? О том, что она неспособна доносить ребенка до срока. Если бы она заранее об этом сказала, ничего бы не случилось, все можно было бы предотвратить. Иви тоненько и горестно заскулила.

– Надеюсь, ты не обвиняешь себя во всем, что случилось?

У Георгоса был строгий голос, и Иви быстро открыла глаза. Она не могла ни подтвердить, ни отрицать его предположение. Что она чувствовала? Вину? Отчаяние?

– Я поговорил с доктором, – продолжил Георгос, – он сказал, что так обычно и бывает, если что-то не ладится с развитием зародыша. Во время твоего последнего визита к нему у него возникли кое-какие подозрения, поэтому тебе и назначили ультразвуковое исследование, но говорить ничего не стали, чтобы тебя не пугать.

– Моя мать страдала хроническими выкидышами. – Иви выглядела совсем несчастной. – Может, и я такая же?

– Маловероятно.

– Но возможно. – Эта мысль приводила ее в ужас, потому что ей всегда хотелось иметь кучу детей.

– Не спеши с выводами, лучше потом спроси у врача.

– Хорошо, – вздохнула она и вновь погрузилась в унылое молчание.

– Расскажи мне о своей матери, Иви, – попросил Георгос немного погодя. – Я знаю о ней только то, что она умерла незадолго до того, как ты пришла жить к брату. Он говорил еще что-то насчет того, что отчим силой пытался заставить тебя стать его женой. Это правда?

Она кивнула.

– Он ведь тоже был итальянцем, отчим-то. Родного отца мама встретила, когда училась в школе. Он у них преподавал.

– Готов поспорить, что родителям мамы это не понравилось.

– Ее родители погибли при землетрясении в Италии. Ее отослали в Грецию к тетке и дяде. Видимо, она была немного бунтаркой, и они не смогли ее контролировать. Во всяком случае, через год после окончания школы она вышла замуж, а через девять месяцев после свадьбы родилась я. Кажется, при моем рождении с мамой что-то случилось, после меня у нее были два выкидыша, и врачи запретили ей рожать.

– Но она все равно пыталась?

– Уже не с моим отцом. Он скончался от сердечного приступа, и она вышла за его троюродного брата. Он-то и хотел сына. Бедная мама каждый год пыталась родить ребенка, и каждый год его теряла. Я спорила с отчимом, кричала, что он убьет маму.

Когда мне было шестнадцать, у мамы случился уже пятый выкидыш, мы с ним по-настоящему поругались. Он сказал, что женщины существуют для того, чтобы рожать бамбинос, и, если мать не может родить ему хоть одного, он найдет себе женщину помоложе, которая это сможет. И ни с того ни с сего он... он попытался меня... ну, ты понимаешь. Я его оттолкнула, схватила нож и сказала, что, если он еще хоть раз ко мне сунется, я его убью.

– Я сам бы с удовольствием убил этого ублюдка, – проворчал Георгос. – Больше он не лез?

– Нет, пока мама была жива и даже после он не пытался взять меня силой. Решил, что я выйду за него замуж. Когда я сказала, что лучше умру, он запер меня в спальне, заколотил досками окно и пообещал оставить меня без пищи и воды, пока я не одумаюсь.

– И что ты сделала?

– У меня ушла на это вся ночь, но мне удалось оторвать пару досок с окна. Я вылезла и побежала к Леонидасу – он жил в соседнем доме, ты знаешь.

– Да, знаю. И что сделал брат?

– Сказал, что я могу поселиться у него, пока не решу, как жить дальше.

– А отчим? Он ведь так этого не оставил!

– Налетел как ураган, вопил и стучал, но Леонидас вел себя просто великолепно. – Иви широко улыбнулась при этом воспоминании. – Взял старое ружье, которое даже не стреляло, и направил его прямо в голову отчима. И пригрозил, что расплющит его мозги, если он только раз осмелится подойти ко мне.

– Боже правый! Это Леонидас так сказал!

– Именно.

– О великая сила любви! – пробормотал Георгос. – И что же дальше было?

– Больше я его действительно не видела. Говорят, он куда-то уехал.

– Смею сказать, ты по нему не скучала.

– Да уж.

Георгос покачал головой.

– Никак не могу поверить: мой слабый нежный братец угрожает кому-то физической расправой!

Иви печально улыбнулась.

– Наверное, надо тебе сказать, что произошло, когда отчим ушел...

– Конечно скажи.

– Он потерял сознание. Мне пришлось втащить его в дом и положить в постель.

Кивок Георгоса был столь же сух, как и его голос.

– Вот это больше похоже на того Леонидаса, каким я его знал и любил.

Сердце Иви дрогнуло, она взглянула на Георгоса внезапно затуманившимися глазами.

– Ты ведь любил его, правда?

– Очень.

– И он тебя тоже, Георгос.

– Надеюсь, что так, Иви. Очень на это надеюсь.

– Он был необычным человеком.

– Очень необычным.

– И его уже нет, – тихо заплакала она. – И ребенка его нет. Это несправедливо, просто несправедливо.

– Жизнь к нему не была справедлива, – с усталым вздохом согласился Георгос.

– Я так любила его.

– Да... я знаю.

– И никогда его не забуду.

– Да... знаю.

Горестные нотки в его голосе растревожили ее совесть. Он ведь тоже, страдает. Нельзя так раскисать. Леонидасу бы это не понравилось. Он ненавидел безотрадность во всяком ее проявлении. И ненавидел ненависть, сожалея, что люди не могут просто любить друг друга уже за то, что они люди.

Она протянула руку и взяла Георгоса за ту руку, которая была ближе к ней. От ее неожиданного прикосновения он вскинул голову.

– Георгос, не печалься. Во всем этом есть хоть одно хорошее – мы с тобой подружились. Смотри, сегодня я ни разу не заикнулась и совсем на тебя не сержусь.

Он смотрел и смотрел на нее, так пристально и так долго, что у нее начало мутиться в голове. И тут до нее дошло, в чем дело. У нее уже нет ребенка Леонидаса и причин привечать ее в их доме больше не существует. Дружба немного запоздала.

Она отдернула руку, острая боль тревоги кольнула ее в сердце.

– Что? Что случилось?

– Ничего...

– Не притворяйся передо мной, Иви. У тебя все на лице написано. Что тебя вдруг обеспокоило?

– Я подумала... подумала, что же мне теперь делать? – горестно призналась она. – Где я буду жить?

– Как где? По-прежнему в Павлиди-холле, конечно.

– И вовсе не «конечно» , Георгос. Больше нет причин жить у вас, больше нет причин быть твоей женой.

– Какую ерунду ты несешь! – Он встал и заходил по комнате, явно разволновавшись. Наконец остановился и поглядел на нее. Вчера ее бы затрясло от этой мрачной хмурости, но теперь она знала: Георгос совсем не такой, в шкуре волка жил ягненок, жесткая хватка скрывала нежное сердце.

– Мать из меня душу вытряхнет, если ты уйдешь от нас. И Эмилия с ней заодно. Ты осветила весь дом, Иви, словно весенний день после зимнего мрака. Ты не покинешь нас, я не позволю!

Иви не могла прийти в себя от этого неожиданного страстного взрыва.

– Когда ты совсем поправишься, можно подыскать тебе работу, – не останавливался он. – Или ты предпочитаешь поступить в университет? Ты успела сдать выпускные экзамены?

Иви кивнула, хотя ее школьные успехи не относились к предмету ее гордости. Ока бы справилась с экзаменами лучше, если бы почаще бывала в школе. Она пропустила больше занятий, чем кто-либо в их классе.

– Ну тогда порядок. Больше не мели чепухи насчет ухода из дома. Должно быть, считаешь меня бессердечным ублюдком, если вообразила, будто я вышвырну тебя в такое время. Имей ко мне сострадание, Иви, прежде чем предполагать подобное. А если Рита все узнает? Тогда за мою жизнь и ломаного гроша никто не даст.

Иви улыбнулась в ответ вялой улыбкой, окончившейся зевком.

– Я просто эгоист, – спохватился Георгос, – напустился на тебя, когда ты, должно быть, до смерти хочешь спать. А ты тоже, хороша – сказала бы, чтобы я заткнулся и убирался.

Ей удалось еще раз слабо улыбнуться.

– Заткнись и убирайся.

Он подошел и поцеловал ее в щеку.

– А теперь спи. И не тревожься. Я присмотрю за тобой. Я обещал брату...