Кто же такой пират?

Слово это — греческое, и его первоначальный смысл — «предприимчивый человек», «охотник за удачей». И, конечно, в открытом море? Утверждение о жизни пиратов как о «морском приключении» в такой же степени является нормальным для древних островитян и жителей изрезанных берегов, окаймляющих тихие бухты, как для современных англичан — назвать сегодня обычный переезд «путешествием».

В Древней Греции, еще до рождения Гомера, «пейратес» — это всего лишь моряк, выходящий за пределы прибрежных вод и не довольствующийся только работой по перевозу товаров или людей из одного греческого порта в другой греческий порт или ловлей рыбы недалеко от берега, в пределах видимости своего дома (ловля рыбы в открытом море еще только в далеком будущем, да и то лишь в небольшом объеме, так как в Средиземном море рыба водится, в основном, вблизи берега).

Что может он предпринять в эту эпоху в дальнем море или хотя бы в прибрежных водах чужих стран?

У греков еще не развита торговля; первыми начинают вести торговые перевозки египтяне, вернее их финикийские наемники, сначала в Красном море, на берегах которого уже существуют более развитые цивилизации, чем на европейском и африканском Средиземноморье, затем постепенно и здесь создаются торговые конторы. Особо надо сказать о положении египтян среди народов Средиземноморья. Их страна, вытянувшаяся вдоль гигантской реки, имеет лишь узкий выход в море с относительно маленькой прибрежной зоной, не представляющий для них интереса (в первых тысячелетиях существования египетской цивилизации), но, тем не менее, этот маленький кусочек берега неуязвим: пираты, которые захотели бы его атаковать, были бы отброшены назад, не достигнув сокровищниц.

Возможно, другие народы, заселяющие в эту эпоху берега Персидского залива, тоже ведут морскую торговлю, но их пути ограничиваются рамками залива с возможным заходом в Аравийское море к берегам Индии. У них нет пока связей с нашими греками. Что же касается Черного моря, Понта Эвксинского, то его берега в эту эпоху заселены свирепыми варварами, возможно даже людоедами; только много позже какой-нибудь пират рискнет заплыть в эти края.

Для греков, живших до Троянской войны, относительно дальнее мореплавание не может иметь целью торговлю за неимением партнеров да, по правде сказать, и самих товаров для обмена: у них только и есть, что морские чайки, гнездящиеся на утесах.

Нищета в родных местах заставляет людей искать другие земли, где можно было бы обосноваться навсегда (в северных странах так же поступят первые викинги, заселяя Исландию и Гренландию) или хотя бы отправить туда наиболее нуждающихся. Для похода в неизвестное требуется смелость. С этой точки зрения «пейратес» являются первооткрывателями и пионерами. Такими первооткрывателями были Ясон и Одиссей, Торвальд, Эйрик Рыжий и Лейф Счастливый, позже — выдающиеся европейские мореплаватели XV и XVI веков. Все эти моряки, эти «предприимчивые люди», эти «пейратес» в изначальном смысле слова точно соответствуют понятию авантюрист, которое имеет два аспекта: с одной стороны, оно несет в себе романтику и просвещение, а с другой — излишества и алчность. По воле случая смелый моряк может стать разбойником. Что, если ему встретится на пути необитаемая страна? Тем лучше: новую землю можно исследовать, прежде чем обратить ее богатства в звонкую монету, а затем ее можно постепенно колонизировать. А если встретится богатая заселенная страна? Ну что ж, если жители ее сильны, то можно наладить с ними будущую торговлю; если же они слабы, то их можно ограбить и затем вернуться, чтобы попытаться подчинить их себе. Люди, разбогатевшие таким простым способом, будут ли они заботиться о процветании такой страны? Да им на все наплевать: они грабят, нагружают доверху корабль сокровищами, то есть колониальными товарами, обладающими исключительной ценностью в их родной стране, и, не пойманные и невиновные, возвращаются к себе, чтобы пожить всласть до новой экспедиции.

 

ОТ МОРЕПЛАВАТЕЛЯ ДО ГРАБИТЕЛЯ

Вылазка на берег и грабеж — вот первая ветвь широкого понятия «пиратство» в новом смысле этого термина. Во времена Гомера, если даже это слово приобрело оттенок насилия, то оно не допускает никакого осуждения. Точно так же, как еще в более далекие времена среди негритянских и индейских племен (можно ли с уверенностью сказать, что это не происходило и среди людей белой расы, но только под другим названием?) воины, приносящие добычу, отбитую у «врага» (иногда вполне миролюбивые, «никогда не нападающие первыми»), рассматривались не как бандиты, злоупотребившие оружием, а как наиболее ценные добытчики и самые мужественные люди; подобным образом уважаются и «пейратес» времен Гомера. Нажито ли их богатство в результате сбора плодов или путем обмена, более или менее ловкого, более или менее надувательского (стеклянные бусы да всякие безделушки того времени), либо в результате захвата — это никого не волнует: жертвы нападения — в далекой стране, их никто не знает, и они не могут принести никакой пользы, эти несчастные люди не в счет; и надо обладать воображением на более высоком уровне, то есть мыслить, как в цивилизованном обществе, чтобы осуждать преступления, которых не видишь. Хотя надо задуматься: а наше сострадание современных людей, является ли оно глубоко честным и искренним? Не были ли они менее лицемерными по сравнению с нами, эти древние греки, которые, как свидетельствует Фукидид, иногда открыто спрашивали у мореплавателей, не являются ли те пиратами. И, возможно, вопрос этот уже в то время считался обидным? Подтверждение этой мысли мы находим у Гомера (надо всегда помнить, что поэт доносит до наших дней факты и легенды, которые были древними для него самого): не спрашивает ли Нестор у Телемаха после оказанного ему царского приема (Одиссея, III, 71): «Чужестранцы, кто вы? Дело ли привело вас сюда или вы скитаетесь по морям без цели, как пираты, плывущие в поисках приключений, играя своей жизнью и принося несчастья народам?» Мудрый Нестор осуждает принцип пиратства, заключенный в его последних словах, как философ, опережающий свое время и видящий лучше других, к чему ведет насилие; и это терзает его душу. Его же современники избрали себе царем Менелая, который простодушно похваляется перед Писистратом и Телемахом своим богатством, полученным в результате пиратства (Одиссея, IV, 90). Ремесло пирата, разве оно не является самым почетным из всех, так как требует «больше сил и храбрости, чем ловкости и осторожности»? И к тому же оно совершенно не опасно для жителей своей страны; что же касается своих солдат, то к ним относятся с опаской, причиняя им этим страдания: солдаты могут повернуть оружие против своих же сограждан, да и к тому же их надо кормить и содержать, а пиратам это не требуется. Если пират не возвращается из плавания, то это небольшая потеря; если же он возвращается, то это приносит доход, в первую очередь, ему, но и общество в целом обогащается.

По правде говоря, удивительно, что именно греки, сами страдая от этого, создадут новый образ пирата как грабителя морей, хотя в первых веках Греция, а еще раньше береговые народы, вошедшие позже в ее состав, жили в основном за счет берегового пиратства. В этом заключается историческая ирония: когда хорошо оснащенные флотилии египтян-финикийцев или критян (время правления Миноса еще впереди), уставшие от грабежей, давали грекам отпор в море, закаляли их в морских боях, заставляли их развивать у себя цивилизацию, то единственное, что они получили взамен, это термин «пират» в своем новом смысле. Так же и в наши дни мы называем порой «террористами» людей, оказывающих «гордое сопротивление» противнику, «кровожадными скотами» («свирепые солдаты» в «Марсельезе») — своих «героических защитников», «пиратами» — вольных стрелков или людей, плавающих на каперских судах, иногда на военных кораблях, а между тем все эти понятия очень разные; отсюда происходит путаница в умах людей, несмотря на усилия историков. Мы еще вернемся к этому позднее.

 

МОРЯКИ СПЕШАТ НА БЕРЕГ

Греческий пират в древности занимается грабежом на берегах, совершая набеги с моря. Мы встретим такой способ пиратства и много позже повсеместно и во всех видах: наиболее простой, налет банды грабителей, существовал и практиковался достаточно долго еще и после высадки Колумба жителями Караибских островов, особенно среди обитателей Пуэрто-Рико, нападающих на очень мирное население Санто-Доминго: «Жители Караиба (Пуэрто-Рико), — пишет Колумб, — о которых ходят слухи, что они свирепые и едят человеческое мясо, обладают многочисленными пирогами, на них они снуют по морям и высаживаются на всех индейских островах, чтобы забрать там все, что найдут. Они используют луки со стрелами из бамбука, заостренными на конце, так как у них нет железа». Вот так выглядят первые пираты до эпохи железа, лодки которых выдолблены с помощью огня. Они привозят к себе, к общей радости и без малейшего осуждения со стороны собратьев, свою добычу, так же как и наши греки, некоторые племена Малайзии, а впоследствии норманны IX и X веков, берберы XVI и XVII веков. Все эти люди, безусловно, являются моряками, совершающими более или менее далекие выходы в море (в общем-то, ограниченные), но моряками, нападающими на берег, грабя его, и возвращающимися на свою землю, где их ждут пристанища и жены, где они в почете, на ту землю, для которой они привезли добычу. Первые пираты способны это сделать по двум, одинаковым для всех, причинам: первая состоит в том, что их жилища неуязвимы с суши и находятся вне досягаемости для военной экспедиции противника или возмездия; второй, серьезной, причиной является тот факт, что они не имеют на море врагов, способных помешать им достигнуть намеченных берегов, уничтожить их в море или явиться для захвата их жилищ.

Опасность возмездия (как и предвидит Нестор) приводит в действительности к первому ослаблению энтузиазма населения по отношению к «своим пиратам». По мере того как берега все больше заселяются, обрабатываются, прибыль от «морских экспедиций» становится меньше, чем ущерб от набегов чужих пиратов. Цивилизованные народы приходят к взаимопониманию и объединяются против всех пиратов, ставя их «вне закона». Увидим в дальнейшем, что из этого получится. Существует, однако, целая группа пиратов, которые абсолютно не обеспокоены этим запретом. Речь идет о народах стран, не присоединившихся к «соглашению» более развитых стран, так как они не боятся возмездия ввиду своей природной защищенности (удаленность, береговые очертания местности) или возведенных на берегу защитных построек, и, как следствие, они не нуждаются в поддержании регулярной торговли, по крайней мере, со странами, принявшими соглашение. Эти народы теперь рассматриваются другими как пираты, подлежащие гонениям. Это обстоятельство заставляет их порой не считаться ни с чем (средневековые скандинавы) либо стоит им независимости (берберы), тем не менее, некоторые из этих стран, находясь даже в состоянии анархии, беспорядка, упадка, но густо заселенные, никому не позволяют управлять собой (Китай прошлого века).

 

ЗЛО ПОРОЖДАЕТ ЗЛО

Что касается пиратов этих отвергнутых стран, этих поставленных вне закона «детей моря», отказавшихся от покровительства своей страны, то их первым ответом будет попытка настроить против нее и других моряков. Истинные моряки, уставшие от перетаскивания своих лодок по суше, как это делали с давних времен «перевозчики» с берега на берег, всегда готовы выйти на них в открытое море для того, чтобы преследовать пирата или помочь ему сбежать. Вечный результат прогресса, в основе которого лежит насилие: к тому времени, когда пираты создадут свои первые быстроходные корабли, страх перед их набегами в большой степени будет способствовать строительству крупных судов, крепких, маневренных, хорошо вооруженных. Это не будут «военные корабли»: за очень редким исключением такая узкоспециализированная категория кораблей появляется только в наше время, а в прошлом во всех странах и практически во все времена вооруженный корабль ведет торговлю, а торговое морское судно вооружается, чтобы иметь возможность противостоять пиратам и вооруженным вражеским судам.

Развитие кораблестроения, однако, оказывается не только благом, так как снова приводит в разное время к первоначальной путанице: будучи оснащенным оружием или имея на борту вооруженных людей, «мирное торговое судно» сможет все время прикидываться то волком, то овечкой. Вместо того чтобы купить товар, расплатившись деньгами или собственным товаром, завалившим весь корабль, перевоз которого тягостнее, чем… удар меча, топора или оружейный выстрел, моряки могут не устоять перед соблазном этот корабль захватить. В черной Африке это наблюдалось еще раньше. Точно так же команда хорошо вооруженного корабля, снаряженного вождем, может перейти в стан противника, объединиться с врагами правителя или действовать по своему усмотрению. Защита от пиратов (в военное время от корсаров) приведет к укреплению мощи пиратских судов. Все больше солдат, объявленных бунтовщиками, все больше капитанов и экипажей торговых кораблей поддадутся соблазну пиратской жизни. Другие группы людей для пополнения рядов пиратов — дезертиры или вольные стрелки, которых безуспешно ищут власти. Таков состав будущих флибустьеров, по крайней мере, частично.

По мере того как развиваются цивилизации на морских побережьях, укрепляются береговые поселения жителей: нападению с моря противостоят крепкие стены, иногда они защищают целый город (обычно порт), иногда представляют собой крепостные стены с укреплениями вокруг небольшого поселения, иногда, наконец, это форты с башнями, предназначенные служить точками опоры с целью помешать пиратам проникнуть в эти земли и не быть захваченными с тыла. Берега Европы, а затем и всего мира, покрываются сетью крепостных сооружений, и если нападения разбойных банд на испанцев, высадившихся на побережья Антильских островов и Америки, еще продолжались, то это потому, что такие огромные пространства не могли быть существенно укреплены малочисленными завоевателями. К тому же их окружало непокорное местное население, всегда готовое повернуться к ним спиной, либо их защищали неспособные вояки. Кроме этого факта, устраненного в XVIII веке, и некоторых аналогичных, — но менее значительных, так как не все завоеванные земли были столь богаты (однако, доход от торговли неграми в целом сравним), — а также некоторых полупустынных областей, вот уже несколько веков во всем мире и почти тысячелетие в Европе, как пираты не нападают на жителей побережий.

 

В ПОИСКАХ НОВОЙ ДОБЫЧИ

Однако пираты нашли другой источник богатства, так как параллельно с развитием крепостных береговых сооружений прокладывались все новые морские пути. Отныне пираты из моряков, грабящих на суше, превратятся в моряков, грабящих моряков (при этом и те, и другие могут оказаться флибустьерами). Наилучшая для них добыча — большой неповоротливый корабль, который не может сопротивляться легкому пиратскому судну, экипированный командой, уступающей пиратам в жестокости и умении вести бой, зачастую плохо вооруженной из-за нехватки денег; они получают корабль, на котором отправители имели несчастье собрать, тщательно рассортировать и аккуратно сложить вещи исключительной ценности (так как в те времена перевозка морем менее дорогих товаров только начиналась); немного дешевле стоили богатые пассажиры, за которых можно было взять выкуп.

Но «сокровища», основная часть товаров и пленные имеют цену для захватчика только в том случае, если он сумеет их продать. Иначе говоря, он должен сохранить контакт с портом, с берегом, где с ним согласны вести торговлю: это должен быть цивилизованный порт или хотя бы порт, имеющий связь с цивилизованным портом и согласный служить посредником. Так как речь идет о слоновой кости, золотых подсвечниках, дублонах, дорогих тканях, гвоздике или драгоценных камнях, а также о благородной даме или юноше из богатой семьи, то все это можно обменять на еду, вино, одежду, ткань для парусов, такелаж… и на обещание лучшей жизни (забота каждого человека) только в цивилизованных странах за исключением «пиратских народов» наподобие берберского.

Проблема места сбыта становится существенной. Управляющим портами будет предложено иметь в своем распоряжении большую часть моряков «с пиратской душой» и сделать из них корсаров.

Мы увидим, что в средние века во Франции и Англии происходит перемена в трактовке понятия пиратства. Пират наподобие Гинимера начинает действовать только в своих интересах (и это подводит последнюю черту под определением термина «пират»). Перед ним стоит та же проблема, что и перед современными похитителями, — сбыт награбленного. Он находит себе покровителей; но помогать пирату становится все опаснее, и они все больше требуют с него за услуги. Еще не успел родиться Макиавелли, а какой-нибудь правитель уже высказывает его реалистические идеи и рассуждает следующим образом:

«Что, если сделать так, чтобы „веселые“ пираты служили мне? Можно извлечь тройную пользу: пираты перестанут нападать на моих подданных (будем надеяться), разобьют врага, привезут мне богатства, часть которых я оставлю им. Отдать им всю их долю? Нет, пусть пираты нуждаются во мне. Дать им совсем немного? Тогда они могут покинуть меня; каждый солдат в цене, тем более такой — морская душа, свободный как ветер, или, точнее, обязанный всем только ветру, морю, своей сноровке в управлении кораблем и умению драться. Но, простите, это не совсем так. Возможно, у него есть жена и дети в этой стране; они залог того, что он не перейдет на сторону врага. Кроме того, я удержу его с помощью страха и надежды. Страх быть повешенным вполне обоснован ввиду существования соглашения между принцами на этот счет. Если у пирата нет „разрешения“, то его будут везде разыскивать и однажды поймают и повесят, тогда уж лучше ему „пойти на жертвы“ (что в высшей степени разумно) и попросить у меня это „разрешение“ в виде клейма в ухе, этот знак ограничит его свободу, но спасет ему жизнь. Теперь, если враждебный мне правитель повесит моих „пиратов“ — нет, моих корсаров, — я повешу его пиратов, которых он давно ждет, как и я своих. Цивилизация — это признание равновесия сил, это искусство управлять миром посредством сложения и вычитания цифр, посредством слов, а не числом убитых и стрельбой.

Надежда? Для моего пирата это имеет большое значение. Для чего ему копить богатство, если он не может им воспользоваться? Самый жестокий бандит в глубине души является обычным буржуа, стремящимся уйти на покой. Пока он чувствует себя в силе, он готов получать небольшую „ренту“ не без задней мысли ее последующего увеличения. Если я его заверю в эффективном использовании его сокровищ — вернее, части сокровищ, о чем я не забываю, — и, зная человеческую душу, добавлю что-нибудь вроде будущей почтенной жизни, то я получу себе корсара.

Конечно, я не смогу проконтролировать, как поступает мой корсар в море, каким способом ведет бой. Ведь не изобрели еще прибор, позволяющий передавать сообщения с берега на корабль и с корабля на берег. Корсар может делать в море, что захочет, он ни за что не отвечает. Но со временем цивилизация коснется и его. Вначале корсар будет вести себя, как дикий пират; но постепенно понимание, что тирания приводит к еще большей тирании, общий настрой окружающих его людей, разговоры в порту, пробуждение собственного сознания смягчат его нравы. Он станет таким же подданным, как другие, таким же воином, как другие, только вознагражденным другим способом: возможностью самому снарядить корабль, который будет принадлежать ему или на паях еще с кем-то, кого он сам найдет, а затем получить комиссионные с захваченного груза. Впрочем, можно корсару доверить и собственный „королевский корабль“. Слово „захват“ сродни слову „добыча“; в этом мой человек, нападающий на торговые суда, обычно хуже вооруженные, чем суда, начиненные ядрами, остается пиратом, но пиратом легальным, он — один из моих верных и законных воинов, а иногда я могу произвести его в морские офицеры и даже назначить его командующим эскадрой».

Вот так выглядят корсары, как прекрасная цветущая ветка на грубом пиратском дереве. Красивый поэтический образ! И такими были Рене Дюгэй-Труэн, Жан Бар, Сюркуф и другие многочисленные корсары благородные по своему происхождению или велению души.

Программа действий, высказанная подобным правителем, удалась лишь наполовину, породив флибустьеров, хотя некоторые из них — временами — вели себя как корсары, а другие — при других обстоятельствах — как настоящие пираты.

Эта неудача до недавних времен объединяла корсаров, флибустьеров и пиратов одним словом «пират», которое в современной трактовке этого термина имеет точное его определение: тот, кто грабит в открытом море для своей собственной выгоды.

 

К ВОПРОСУ О ТЕРМИНАХ

Мы можем, наконец, классифицировать всевозможные значения термина «пейратес», начиная с Древней Греции и до наших времен; это производные слова «пирата» (латинское) и «пират» (французское), а также сходные с ним по смыслу французское слово «флибустьер» — морской разбойник и голландское «vrij-buiter» — свободный добытчик, переведенное на английский язык как «фрибутер» или впоследствии, в результате путаницы, о которой мы еще поговорим, — «буканьер».

«Пейратес» во времена до рождения Гомера представляет собой рискового моряка, любителя приключений, авантюриста со всеми нюансами этих трех родственных понятий: во время своего рейда, являясь одновременно исследователем, даже первооткрывателем, и «джентльменом удачи» (еще один великолепный образчик термина с двойным смыслом), он использует все способы — торговлю, дипломатию, грабеж, — которые мы называем в разных случаях либо порядочностью, либо бандитизмом, а для него все способы хороши для разрешения сложных ситуаций и достижения успеха, к тому же его действия находят полную поддержку со стороны земляков.

Далее этот термин на греческом, на латинском и на всех современных языках вбирает в себя два достаточно разных вида пиратской деятельности:

а) Так называемое «народное пиратство»: пират является морским эмиссаром с поставленной целью разграбления берега, нанесения ущерба кораблям, какому-нибудь племени, какому-нибудь народу. Когда речь идет о племенах или народах, не соблюдающих «законы войны», то эти племена и страны рассматриваются целиком как пиратские — и нередко они сами о себе так и заявляют (караибы, норманны, еще не завоевавшие будущую Нормандию, в какой-то степени берберы, жители некоторых островов Дальнего Востока). Когда народы устанавливает между собой юридические отношения, то они принимают компромиссные решения и по поводу своего поведения на море; только во время войны (хотя бывали и исключения) пиратам разрешено преследование противника; мы не говорим здесь о корсарах, быстро превратившихся в настоящих военных моряков.

Флибустьеры рождаются из «народного пиратства» как результат взаимного преследования пиратов в море, а также и из следующего вида пиратства.

б) «Индивидуальное пиратство». В этом случае морской воин не служит никакому обществу, даже своему племени. У него нет больше «разрешения», молчаливого или легального, от кого-нибудь; он не отчитывается не перед каким начальством. Его не заботит, идет ли сейчас война в данных местах, равно как и национальность жертвы. Он грабит для своей пользы или ради своих компаньонов. Его корабль — «один во вселенной», и он может рассчитывать только на свои силы.

 

ФИЗИОЛОГИЯ ПИРАТА

Как же так?

Разве не нуждается одинокий пират в пристанище? В домашнем очаге? Разве не нужны ему честь и почести? Или надежда на обеспеченную старость?

Что касается домашнего очага, то он ему не нужен. Многие люди прекрасно обходятся без него, именно это присуще их авантюрным характерам. Настоящий морской волк, настоящий пират, и тем более флибустьер, всегда остается холостяком, мы бы сказали «старым мальчишкой». А как же секс? Да не так уж секс необходим пиратам, как об этом принято считать. История безошибочно свидетельствует: изнасилования, даже в наихудшие времена, случались относительно редко, впрочем, их и нельзя рассматривать как сексуальную жизнь. Моряки, особенно те, которые действуют силой, могли бы быть вполне сравнимы с монахами-затворниками. Конечно, не все адаптируются в таких условиях; но большинству это удается (и это, действительно, удача), одни просто привыкают, другие переключаются на борьбу со стихией, на физическую работу. Если на борту случайно оказывается женщина, то команда, мающаяся от безделья, может превратиться в полупомешанных из-за мощного зова плоти. Бывает и так, что пират для развлечения берет с собой в море красивую безотказную девушку, и больше ни о чем не беспокоится, а она тем более. Об этом написано много пошлых и в высшей степени лживых романов для тех, кто всю жизнь провел на берегу. Короче, можно выдвинуть аксиому: в море нет времени на «пустяки». Пусть уж лучше пираты наверстывают упущенное на земле, во время отдыха, но такой вид «передышки» может быть очень редким и очень коротким. Что же касается извращений, то об этом мало известно; но, за исключением некоторых рас, создается впечатление, что у этой легенды крепкое основание, если можно так выразиться.

Честь? У пирата она своя, мы это еще увидим; в чем-то он очень щепетилен, а иногда на удивление набожен.

Почести? Об этом пират тем более не думает. И самое непереносимое для него — на склоне лет скрывать от всех свое прошлое, не иметь возможности похвастаться своими подвигами. В противном случае ему надо было бы специально искать надежных слушателей.

 

ПИРАТСКИЕ ПРОБЛЕМЫ

Надежда на обеспеченную старость? Она почти всегда является его далекой целью, хотя бы в мечтах, даже для тех, кто оказывается вне закона. Вечное противоречие: с одной стороны, каждый «удар» пират наносит, надеясь на удачу отвоевать сокровища, которыми он сможет насладиться, только имея контакт с берегом, а с другой стороны, каждый удар, будь он удачным или нет, делает этот контакт все более невозможным. Аналогично пират, объявленный вне закона, если только он не сумасшедший, все чаще отдает себе отчет, что он гоняется за химерой, что он сам приговорил себя к скитаниям по морям до самой смерти, применяя насилие за насилием, без передышки, несмотря на груз прожитых лет, становясь все более невезучим и беспокойным, подвергаясь все чаще угрозам, в том числе и со стороны своей же команды, становясь от всего этого еще более грубым и жестоким, что выпадает на долю каждого главаря банды. Но какой бы он ни был сумасшедший, разделяя со всеми пиратами безумие, называемое надеждой вопреки любой очевидности, он всегда держит в голове могущую подвернуться возможность покончить с бродячей жизнью. Так, в героическую эпоху он вполне может закопать в землю свои пока бесполезные для него сокровища (дав тем самым тему для литературы, позволившую Стивенсону создать свой шедевр), рассчитывая, что в будущем он заживет, как король; во времена более «цивилизованные» пират имеет дело с целой сетью покровителей и посредников, о которых он прекрасно знает, что те заберут себе львиную долю сокровищ, а затем предадут его.

Остается проблема береговой базы, места сбыта. Преследуемый по пятам, где он сможет починить свой корабль? Где он сможет привести себя в порядок, найти необходимые материалы, оружие, порох?

Где же, как не в море! Имея небольшое судно, пират завоевывает большой корабль; на старом суденышке или относительно новом, но требующем тщательной очистки своей подводной части от морской растительности, утяжеляющей и замедляющей его ход, пират атакует с помощью хитрости попавшийся ему на пути корабль, весь такой новенький и чистый. И вот в его распоряжении продовольствие, одежда, он имеет всего вдоволь на борту своей добычи, даже уголь и мазут, остающиеся трудно разрешимой проблемой и в наши дни, позднее мы это увидим на примере «псевдокорсаров-офицеров» двух последних войн. Раньше съестные припасы были сухими, что очень печально; питаясь только ими, можно было заболеть цингой, особенно пирату, совершающему бесконечные перемещения в открытом море, не подходя к пристаням; необходимо было добавлять в пищу мясо, фрукты, свежие овощи; все это могло находиться на кораблях, идущих с островов (около Европы было бы слишком рискованно), все это грабилось либо просто покупалось в маленьких незащищенных портах и гаванях с единственным условием — сделать все быстро, не дожидаясь прихода мощных вооруженных кораблей; вот почему пиратство практиковалось лишь в некоторых районах. Сегодня при наличии на борту ледников и витаминизированных консервов… Но, нет, сегодня родились два врага корсаров: беспроволочный телеграф (радио), который делает слышным на весь мир последний крик жертвы, и авиация, позволяющая пусть не сразу, но рано или поздно найти нападавшего. К сожалению… Именно это «сожаление» звучит часто со страниц книг: писатель часто похож на адвоката и разделяет точку зрения своих героев. К сожалению, для пиратов не существовало эпохи бортовых ледников, но без радио; в общем такой жизни, в какую Жюль Верн поселил своих персонажей — Немо, Робура или героя романа «Равнение на знамя», что принесло ему невероятный успех.

Таким образом, главное заключается в том, что пират и его узаконенный собрат корсар, с точки зрения моряков, абсолютно не нуждаются в базах на берегу. Захват снабжает пиратов сразу всем необходимым: съестными припасами, одеждой (в давние времена порой разношерстной и комичной), топливом, оружием, порохом и даже другим пиратами, новыми членами экипажа, призванными заменить мёртвых, так как среди экипажа захваченного корабля всегда найдутся матросы, соблазненные приключениями, некоторые соглашаются остаться на корабле в силу привычки, а потом вынуждены хранить верность капитану, так как сами уже участвуют в пиратских налетах. Рассматривая крайний случай, можно отметить — и это очевидно, — что пират бороздит моря годами (корсар — до объявления мира, о чем он должен быть сразу информирован во избежание превращения его в пирата), не ступая на землю; и он может продолжать свои морские набеги бесконечно долго, вплоть до несчастного случая. Он — настоящий моряк, единственный настоящий морской волк, в чем он сам не сомневается, тогда как все другие осуществляют просто пересечение морей, пусть даже длительное, но всегда с надеждой увидеть желанный берег. Они именно «пересекают» море, а не живут в нем.

 

РАЗГОВОР В ЗАГРОБНОМ МИРЕ

Пусть это звучит парадоксально в наши дни, но попробуем представить себе ежедневный нескончаемый спор в царстве мертвых между тенями «безупречных» моряков.

Пират: И вы называете себя моряками? Вы, которые, подобно кроликам, прыгаете с одного клочка земли на другой?

Рыбак из Нового Света: Лучше уж услышать такое, чем быть вообще глухим! С двенадцати лет, с тех пор как я впервые глотнул морской пены, я провел в море триста месяцев и двадцать два дня…

Пират: В поисках рыбы ты мог находиться в море не более сотни дней; а я провел на волнах семнадцать месяцев и три дня, не ступая на берег! Я участвовал в сорока трех осадах, из которых сорок две были удачными, а в результате сорок третьей я попал сюда… Но мои Братья продолжили бой; и если бы не эта гнусная пуля…

Корсар: А я во время войны, развязанной Аугсбургской лигой, провел двадцать семь месяцев и девять дней в море, перебиваясь с хлеба на воду, вынужденный пересесть с красивого английского корабля в проклятое корыто, которое вскоре с треском развалилось; но Поре нас подобрал, и я остался с ним; это был настоящий черт, иногда он становился хуже дикой кошки, этот «Господин Советник»! И что же! Я провел с ним двадцать два месяца вдали от своей страны. Подсчитай, браток, двадцать два и двадцать семь — сорок девять, это выходит, что более четырех лет я провел, курсируя у мыса Сент-Винсент, у берегов Больших и Малых Антильских островов.

Флибустьер: Антильские острова? (Он с отвращением сплюнул.) Вы думаете, что знаете Антилы? Я провел там семнадцать лет. С чего все началось? С несчастного куска камедного дерева, выдолбленного посередине! Однако мы атаковали на нем большие барки. Вот это была схватка, настоящий штурм и не такой, как ваш, с высоты ваших палуб. Я был среди тех, кто занял остров Тортуга, высадившись на нем из пироги с наветренной стороны, — вы слышите меня? — с наветренной стороны при полном приливе с одним оставшимся матросом, пьянчугой, который стал потом хорошим флибустьером…

Матрос с мыса Горн: Ха! Это все теплые моря. А вот я плавал восемь раз между «тремя мысам» (Горн, Доброй Надежды, на острове Тасмания) и тринадцать раз к мысу Горн. Вот когда канаты были тяжелыми ото льда, что моя ляжка. Однажды мы застряли, три месяца не могли пройти, пришлось огибать с другой стороны, а это еще три месяца на «сорока ветрах», когда паруса рвутся один за другим, а мы, питаясь только тухлым салом да водой с червями, не можем уже пошевелить рукой от слабости…

Охотник на тюленей: Разве это холод? Ты не знаешь, что такое мороз. Две зимовки подряд на льдине…

Современный рыбак: А мы тянем километры веревок с ужасными рыболовными крючками, выводя их из гавани в моря, похожие на кромешный ад, в туман, в непогоду, на наших маленьких кораблях…

Викинг: Маленькие корабли! Да это плавучие дворцы, внутри которых можно согреться, где есть столько разных приборов, позволяющих управлять кораблем, определять свое местонахождение, видеть сквозь снег и дождь. А если бы вы могли видеть наши дракары или, тем более, шнекары! Чуть больше ваших старых парусных суденышек, до краев залитые водой; вы полагаете, что это веселая прогулка — идти на веслах (до чего же они тяжелые!) в северные моря под покровом вечной северной ночи навстречу яростным снежным бурям, туману и ужасным северным сияниям? И, однако, не пользуясь никакими приборами, кроме своих чувств, ориентируясь по волнам (звезд у нас не всегда дождешься), мы плыли против ветра из Норвегии в Исландию, из Исландии в дикую Гренландию, из Гренландии в Винланд к мысу Код…

Пират: Возможно; но ваши пираты шли все время вдоль берегов от стоянки к стоянке, ночуя почти каждую ночь на берегу. Разве это моряки? Вроде сборщиков морских водорослей. Мореплавание среди прибрежных камней. Ограбление монастырей, откуда сбежали монахи, да беззащитных деревень. Пиратство без усилий!

Ахилл и Одиссей в один голос: Пиратство без усилий! Мореплавание среди прибрежных камней! Но это как раз то, что сделано нас бессмертными навсегда.

Все хором:

— Благодаря вашему Гомеру! Писатель слишком вас всех превознес.

— А флибустьеры без Эксквемелина?

— Флибустьеры Тихого океана без Равено де Люссана?

— Английские «буканьеры» без Джонсона?

— Норманны без их саг?

— Смельчаки из Исландии без Пьера Лоти?

— Моряки с мыса Горн без Вилье и капитана Лакруа?

— Пираты, гоняющиеся за сокровищами, без Стивенсона?

Пират: Корсары без Гарнерея; без всех этих благородных сеньоров, имеющих хороший доход, уважаемых благодаря печатному листку бумаги, пишущих свои приукрашенные мемуары от моего имени, засунув ноги в теплые домашние тапочки. Я — это он. Настоящий моряк, и кончим на этом.

Все: Ну уж нет! Потому что если тебе уж и есть, чем гордиться, то это веревкой, а не листком бумаги.

Нептун-Посейдон-Огерран: Все хорошо, все хорошо! Вы все моряки. Но для меня, мало заботящегося о людской морали, пираты стоят выше всех, я могу с уверенностью сказать это, я один это точно знаю. По этой причине им надо все простить. Что делает моряк, когда встречает другого моряка? Он чокается с ним! За здоровье пиратов и всех бесстрашных моряков!

С этими словами на Небе и в Аду, во всех их уголках, поднимаются в знак уважения тяжелого морского ремесла бурдюки, древние сосуды, кубки, чаши, рога, котелки, кувшины, кружки всех размеров, стаканы, бочонки, бутыли и бутылки — и все их содержимое переливается в глотки, и стекают по бородам и усам «безупречных» моряков вино, мед, сидр, шнапс, ром, водка, джин, виски и сотня других напитков, которые «заставляют сердце матроса биться в его желудке».

Потом каждый из них, удобно устроившись во избежание «бортовой качки» после выпитого, слушает очередного моряка-балагура (вот уж общее веселье!), который может поведать много поучительных историй о пиратском ремесле, для кого-то — эти истории касаются последующих поколений пиратов, а для кого-то — они произошли в далеком прошлом.