Где же была моя голова, когда я, описывая историю одиноких мореплавателей, забыл поставить во главе них Улисса? Улисса — Одиссея, который имел веские причины покинуть прекрасную женщину и вернуться к себе на родину, Улисса, который сам соорудил для себя лодку наподобие плота усложненной конструкции, как сделал свой плот Виллис, а Марсель Бардио — свой маленький корабль.
С помощью «топора, по руке ему сделанного, крепкого, медного, с двух сторон изощренного, насаженного плотно, с ловкой, красиво из твердой оливы сработанной ручкой» он срубает и распиливает несколько «тополей черных, и ольх, и высоких, дооблачных сосен, старых, иссохших на солнечном зное, для плаванья легких»:
КТО СЧАСТЛИВ, КАК УЛИСС…
И вот он совсем один в море, ведет свой плот, ориентируясь не на полярную звезду, а на небесный круг, совершаемый Колесницей (Большой Медведицей):
Такие прекрасные строки так и просятся, чтобы великолепный художник изобразил причаливание великого героя! Да, земля, которая появляется из моря, похожа на щит с вырезанными на нем рельефами гор.
Но Посейдон, бог морей, «земли колебатель могучий», в гневе «великие тучи поднявши, трезубцем воды взбуровил и бурю воздвиг, отовсюду прикликав ветры противные; облако темное вдруг обложило море и землю, и тяжкая с грозного неба сошла ночь». Что нас удивляет немного, так это то, что поэт уточняет: «Разом и Евр (ветер ост-зюйд-ост), и полуденный Нот (влажный южный ветер), и Зефир (юго-западный ветер), и могучий, светлым рожденный Эфиром, Борей (норд норд-вест) взволновали пучину». При таком «ветре отовсюду» можно с уверенностью ожидать шторма, и, действительно, не просто волнение началось в море, а разбушевались огромные волны:
Богиня Левкотея «нырком легкокрылым… взлетела на твердо сколоченный плот»; она советует Улиссу покинуть плот и достигнуть земли феакиян вплавь с помощью «чудотворного покрывала», одетого на грудь как защита от «в волнах потопленья».
Будучи настоящим моряком, который больше доверяет своему плоту, чем барахтанью среди волн, кому невыносима мысль покинуть верного спутника его многодневного плавания, Улисс колеблется. Но тут:
Улисс является самым подлинным пиратом; вот что он рассказывает, рисуя пророческую картину того, как он потерял своих друзей-пиратов:
ОСТРОВА И КОРАБЛИ
Грабеж носит иногда как бы мирный характер; так, во время одной из высадок на берег Улисс подстрелил только несколько диких коз, которым циклопы позволяли свободно пастись на соседнем пустынном острове. Поверим ли мы, если прочтем подобный рассказ о пиратах с «Испаньолы», плавающих где-нибудь вблизи Антильских островов, и сможем ли представить себе моряка, молча сожалеющего о никем не возделанном плодородном острове, представшим перед ним; вряд ли, очень уж часто моряк в душе одновременно и авантюрист, и колонизатор:
Другой отрывок из «Одиссеи» показывает нам вечное противоречие между капитаном и его командой, а также сложность «держать команду в руках», когда люди голодают, когда требуют пристать к берегу, чтобы оправиться от усталости, и когда пиратские души просыпаются в них.
Один из матросов так говорит капитану на правах старого друга:
Но наказание не заставляет себя долго ждать:
ОТВЕТ ФИНИКИЙЦЕВ
Улисса в общем можно рассматривать как пирата по воле случая, посягающего лишь на богатства земли; записи, относящиеся к немного более поздней эпохе, показывают, как вели себя береговые пираты, которые сами вышли из мореплавателей.
В те времена моряки вели свои корабли, не теряя из виду землю, следуя всевозможными путями от одной стоянки до другой. Пираты на своих небольших суденышках, легких, быстрых, таких как «Селес», которые как будто были созданы для этих целей — легко скользя по воде, укрываться в небольших бухтах, куда более солидные корабли не могли проникнуть, — следили за этими кораблями, ожидая, пока те не остановятся на ночь; действительно, моряки в те времена плыли только днем. Пираты, не выдавая себя, быстро подыскивали место на берегу для лагеря. Среди ночи им было легко «нагрянуть» с моря на чужой торговый корабль, вытащенный на сушу и особенно уязвимый, отрезая ему путь к бегству. После того как захваченное судно превращалось в обломки, а матросы его были убиты или обращены в бегство, можно было спокойно заняться грабежом, а затем уйти морем без риска быть преследованными; иногда даже, если торговое судно оставалось на ночь качаться на волнах вблизи берега, пираты захватывали его, но не для плавания на нем (оно было слишком тяжелое), а для того, чтобы превратить его либо в свое логово либо продать, либо сжечь.
Береговые пираты, объединяясь в группы, как позднее флибустьеры, были также выходцами из небольших прибрежных поселений. Но эти земли в целом были бедны, и пиратам приходилось в качестве добычи брать пленников — мужчин, женщин, детей, которых они продавали как рабов на постоянно действующих рынках. Такой рынок на острове Делос в Эгейском море был воистину международным, собирая пленных со всех уголков Средиземноморья; здесь они покупались либо своими же соотечественниками (вроде уплаты выкупа), либо чужеземцами, нуждающимися в рабочей силе. Прибыль была большая; объединения пиратов, специализировавшихся на продаже рабов, все более процветали, становясь столь мощными, что могли «заставить плясать под свою дудку» даже сильные страны, создавая что-то вроде «рэкета», используя который они не подвергались нападению… по крайней мере, со стороны членов своей банды, которые всегда получали свою долю прибыли, угрожая в противном случае передать все «сведения» другой банде, так сказать противнику. Система старая, как мир.
Первыми, кто откликнулись на усиление пиратства, были финикийцы.
Хотя финикийские моряки гораздо чаще других выходили в открытое море и даже плыли ночью, чтобы достичь своих торговых контор, которые они быстро открывали по всему побережью внутреннего моря и куда они везли товары из Азии в обмен на товары с Запада, но и эти опытные мореплаватели были еще привязаны к многочисленным гаваням.
На некоторых пристанях финикийцы строили военные гарнизоны со сторожевыми башнями, на которых они в случае опасности разжигали огонь, дым от огня днем и яркое пламя ночью сигнализировали гаваням о приближении пиратов; именно эта причина послужила появлению в будущем береговых прожекторов в большей степени, чем забота о безопасном мореплавании. Финикийские пристани являлись ядром будущих точек торговых контактов с «пиратским народом», который изначально состоял из греков, эти пристани были источником смешения рас и, наконец, здесь местное население имело возможность внушить пиратскому народу (с некоторым опозданием, увидим почему) настоящие законы мореплавания и побудить их, к примеру, вести честную торговлю; таким образом, финикийцы получали себе цивилизованного врага.
Но и то правда, что финикийцы, движимые идеей возмездия, сами действовали, как пираты, применяя способ, вызывающий у нас наибольшее отвращение: хитрость. Это не был деревянный конь, которого они бы вводили в греческие порты, но это могло быть «мирное торговое судно», груженное восточными тканями, благовониями и… воинами. Они раскладывали свои товары на палубе (наподобие будущих работорговцев и многочисленных исследователей Тихого океана, увы!); когда на борту собиралось много желающих, мужчин и женщин, поглазеть на диковинные вещи и все были заняты торговлей с продавцами, судно тихо выходило в море, и прекрасные дамы сами превращались из покупательниц в товар.
МОГУЩЕСТВО И СТАВА
Все это: укрепленные пристани, отмщение врагу — могло служить лишь временными способами борьбы с пиратами. Необходимо было действительно уничтожить греческое пиратство. Честь сделать это выпала финикийскому царю с острова Крит из Минойской династии, который, разумеется, начал сам пиратствовать, что позволило ему лучше разобраться в существе проблемы. Он захватывал и привозил на остров греческих пиратов и «рэкетиров»: легенда о Миносе и Минотавре, доставка молодых людей ужасному Миносу I есть не что иное, как отражение подчинения слабых пиратов более могущественному, опытному моряку, владеющему более совершенным оружием.
Потомки царя Миноса были, однако, очень богаты; у них хватило ума вложить свое богатство в строительство крупных кораблей взамен легких скользящих лодок и мощно вооружить их. Один из них, названный Миносом, как и его предок, предпринял «чистку» бухты за бухтой, острова за островом (и только Бог знает, как это происходило) — и так всех эллинских берегов, — и он призвал все племена к послушанию, одно за другим. Он запретил им строить корабли, на которых можно разместить более пяти человек.
Только для одного корабля было допущено исключение — это знаменитый корабль «Арго» или «Аргос», который греки обязаны были хранить как «береговую охрану» для защиты от иноземных пиратов, но на котором аргонавты отправились в путь на поиски Золотого руна под предводительством Ясона, ведя жизнь во время морского кругового путешествия, очень похожую на пиратскую.
Со времен правления Миноса II (или его династии) воды восточного бассейна Средиземного моря стали достаточно безопасны для нового витка исследований, финикийской колонизации и торговли. Но затем морская мощь Крита быстро ослабела и пиратство вновь стало для греков одним из основных способов существования.
Оно приняло более организованные формы, но не исчезло к началу классической эпохи. В VI веке до н. э. тиран Самоса, Поликрат, владел более чем сотней вооруженных кораблей и устанавливал свои законы на всем Эгейском море, позволяя заплывать в его воды только тем кораблям, которые платили ему дань, да местным разрозненным пиратам. Вскоре, прямо как сегодня между бандами гангстеров и рэкетиров, разразился конфликт между пиратскими группами Милета и Лесбоса. Одержав победу над смутьянами, Поликрат получил контроль над всеми берегами Малой Азии, включая ужасных пиратов Киликии (которых он не оставил без работы, но немного усмирил) и саму Финикию, пришедшую к тому времени в упадок, но навигация которой, благодаря Поликрату, получила новый толчок из-за связей на этот раз с греками, принесшими стране прибыль.
Триумф Поликрата, провозглашение его законным царем не смогло заставить его забыть вкус к пиратской жизни и свои методы; иногда даже на ум приходит выражение «мальчишеская выходка»: Поликрат умудрился захватить корабль своего «друга» Фараона, снаряженный со всей пышностью для передачи в качестве подарков «нагрудного льняного корсета, вышитого золотыми нитями» и великолепной вазы, инкрустированной драгоценными камнями, другому его «другу», знаменитому Крезу. Видимо, Поликрат не утруждал себя соблюдением дипломатических отношений!
Правда, он обладал одним качеством, которое хоть как-то извиняло его поступки, — это любовь к красивым вещам. В Самосе, который Поликрат сумел превратить в самый богатый город своей эпохи, он воздвиг дворец, поставленный в один ряд с «чудесами света» (их к тому времени было уже далеко за семь). Он привлек лучших художников, выплачивая им огромные вознаграждения и обеспечивая им беззаботную жизнь, для украшения дворца и города, лучших поэтов (Анакреонт стал его близким другом), самого лучшего врача того времени, Демокеда, которого он выманил из Афин, посулив ему «золотые горы». Любопытный прообраз эпохи Возрождения, где мы увидим Анжу, который благодаря богатству и морскому могуществу, приобретенным такими же пиратскими методами, создаст блестящий двор настоящего монарха в Дьеппе и Варанжевиле, собирая там художников и поэтов, которые, впрочем, сами когда-то были корсарами. Корсарами, но не пиратами. Разница была довольно незначительная как с нравственной точки зрения, так и с точки зрения закона, раз Франциск I, живя в мире с королем Португалии, только и мог сказать своему «кузену»: «Это не я с вами воюю, это — Анжу!»
РИМСКОЕ ПРАВО
Возвращаясь к Древнему миру, отметим, что пиратство уменьшилось на некоторое время после смерти Поликрата, но снова вошло в силу после победы Рима над греками и Карфагеном (середина II века до н. э.), это обычное явление и на земле, и на воде: остатки разгромленных армии или флота, воины, ставшие «безработными» в мирное время, продолжают воевать в своих собственных интересах, что приводит к «Великим кампаниям» или смутному времени флибустьеров.
Чтобы очистить от них моря, Рим, до сих пор ничтожная страна с морской точки зрения, создал первый настоящий военно-морской флот; и, вообще, именно римское право создало современное понятие пиратства: люди, ведущие военные действия в море или с моря, не подпадающие под «Закон», который Рим умело использовал, объявляя своих непокорных противников мятежниками, бандитами, преступниками, — все они назывались пиратами.
Но море принадлежит, в первую очередь, хорошим морякам; и в этом римляне не были на высоте: за спиной их противника оставались тысячелетние традиции и та наследственная приспособленность к морской жизни, называемая «чувством моря». К тому же, многочисленные пиратские корабли, быстрые, легкие, ведомые искусными моряками, лучше всех знающими капризный климат Средиземного моря и его извилистые берега, бросали вызов тяжелым римским галерам, подвергая суровому испытанию Республику, заставляя ее снова и снова снаряжать свой флот, искать новые морские пути, чтобы сохранить свои завоеванные земли и привозить оттуда богатства, ставшие необходимыми для все более требовательного населения метрополии. Пираты создавали в море трудности для римлян: в период между завоеванием Греции и экспедицией Помпея, длившийся, надо отметить, восемьдесят лет. Много раз зерно и всевозможные экзотические продукты не доходили до места своего назначения, чем был вызван голод в Республике.
Самые ужасные пираты, пираты Киликии, оказывали поддержку Митридату, королю Понта (т. е. моря), который доверил свои боевые галеры предводителю пиратов, Селенсусу, и даже, по достоверным сведениям, сам находился на одной из них.
Первой заботой Помпея, как только он получил все полномочия, стало уничтожение пиратов. Для этого побережье было поделено на тринадцать секторов, каждый находился под командованием так называемого «охотника на волков», которому было поручено выманить пиратов из всех извилистых бухт, преследовать их и потопить. Именно Помпей взял на себя командование родосским флотом, который за сорок дней очистил от пиратов Африку, Сардинию и Сицилию, в то время как такого же успеха добились у себя морские офицеры Испании и Галлии.
Оставались воды Греции и Малой Азии. Сопротивлялись только киликийцы, хорошо организованные и имеющие умелого предводителя; они были побеждены только в настоящем морском сражении вблизи Корацесиума. Применив старую как мир тактику «использования бандита как полицейского», Помпей, будучи далек от мысли уничтожить всех моряков Митридата, доверил им охрану Киликии. Известно, что во время сорокадневной кампании 10000 пиратов оказались уничтожены и 20000 взяты в плен. За три месяца море было очищено от пиратов.
Но где-то за двенадцать лет до этой «чистки», в 78 году до н. э., произошел небольшой случай пиратства, который мог бы изменить ход мировой истории: молодой римский «денди» (если мы осмелимся его так назвать) с женственной внешностью («юноша в женском платье», сказал про него Сулла, когда подверг его гонениям за родство с Марием), получив звание, как мы сказали бы сегодня, «адвоката-стажера», отправился на остров Родос, чтобы брать там уроки риторики, и был схвачен без сопротивления пиратами вблизи острова Фармакуссы.
Главарь нападавших острым взглядом окинул добычу, которую он только что присвоил себе, как говорится, не за «спасибо». Увидев молодого римлянина, он направился к нему и спросил его имя. Молодой человек, который продолжал читать, как будто ничего не произошло, на миг поднял глаза, а затем вновь принялся за чтение. Пират сделал угрожающий жест, и сосед юноши, опасаясь за его жизнь, пробормотал его имя: «Гай Юлий Цезарь!»
Известна классическая шутка.
Генерал Гюго объявил о рождении своего сына.
— И как вы его назовете?
— Виктор.
— Виктор Гюго! О! Мои поздравления, мой генерал.
Итак, на карийского пирата это имя не произвело такого впечатления, как сейчас бы на нас. Но одежда молодого человека (который, к тому же, был еще жрецом Юпитера) не могла ввести в заблуждение: на нем можно было больше заработать, потребовав выкуп, чем продав его в рабство, этого умника с вялыми мускулами, ни на что не годного.
— Сколько у тебя денег? — обратился к нему суровый моряк, всем своим видом выражая презрение.
Никакого ответа.
Капитан, как водится, всегда имел под рукой сведущего человека, «второго офицера» (необходимого при торговых сделках), который тут же обыскал юношу, путаясь в дорогой ткани его одеяния и втягивая носом тонкий аромат косметических средств (тогда еще у Цезаря были густые волосы), и протянул пирату солидную сумму:
— Десять талантов.
Опять никакой реакции со стороны юноши.
— Ах, так? — резанул пират. — Тогда я удваиваю сумму. Двадцать талантов или смерть.
Молодой наследник рода Юлиев поднял наконец глаза, рассерженный и полный презрения как никогда, затем он пожал плечами:
— Двадцать талантов? И это тогда, когда я стою по меньшей мере пятьдесят; вы не знаете ваше ремесло.
Представляем оторопевший взгляд капитана: перед ним сумасшедший! Но нельзя было пренебрегать такой удачей. Именно эта сумма была указана посланному за выкупом негоцианту, а пока Цезарь и другие пленники были доставлены в деревню, состоящую из жалких лачуг и служившую пиратам пристанищем.
ПОЭТ В ПЛЕНУ У ПИРАТОВ
В этой деревне молодой «сумасшедший» пользовался огромным успехом у пиратов. Весь день он занимался «физической культурой», бегал, прыгал, соревновался в метании камней и копий со своими стражниками, собирая вокруг себя все больше зрителей. Что питает гений великих людей, так это их умение всегда использовать любые обстоятельства, пытаясь извлечь из них что-нибудь полезное для себя: находясь среди людей, для которых ценность составляли только мускулы, Цезарь обратился к ним с просьбой помочь ему в совершенствовании своей физической формы.
Но, будучи поэтом (молодой человек считал, что его будущее — литература), он не отказывается с легкостью от своего призвания. Так, в моменты отдыха он сочинял стихи и писал их на дощечках, а вечером… Поэт не отказывал себе также в возможности выступить перед публикой. Вечером «благовоспитанный молодой человек» читал свои произведения невежественным матросам, и одни из них при этом, напрягая извилины, пытались действительно понять смысл стихов, тогда как другие хохотали во весь голос.
Только представим себе такую картину: будущий император, повелитель мира, в изысканной расшитой тоге, правда слегка грязноватой, держа свои дощечки в вытянутой руке, самозабвенно декламирует стихи перед бородатыми весельчаками, хлопающим себя по ляжкам или застывающим с видом отвращения на лице, тогда как на его собственном лице отражается глубокое разочарование, присущее любому автору в подобных обстоятельствах. Жаль, что эти поэмы не сохранились и специалисты не могут судить, был ли у пиратов дурной вкус или стихотворец не стоил будущего прозаика.
Его красноречие, которое молодой оратор пробовал на этой аудитории, не имело никакого успеха. Так же, несмотря на огромную разницу в общественном положении, при которой великие люди с высокой культурой внушают уважение и страх наихудшим бандитам (главарь пиратов дошел до того, что заставлял своих людей молчать, чтобы уважать сон аристократического пленника), пираты не принимали его всерьез, когда Цезарь грозился их распять (тогда казнь на кресте существовала для бандитов всех мастей), как только те попадут в руки Рима. Цезарю могло и не удаться выйти свободным из этого приключения, так как, оценив себя столь высоко, он не знал одного досадного обстоятельства: Сулла захватил все его богатства и богатства его жены; это создало большие трудности при сборе требуемой суммы выкупа. Однако деньги были собраны и сданы на «хранение» самому легату, Валерию Торквату, где пираты могли их забрать, не опасаясь за свою жизнь, что показывает, на каком уровне официальная власть вынуждена была входить в переговоры с разбойниками. После 38 дней плена Цезарь и его спутники были освобождены в обмен на выкуп в Милете, карийском городе в устье реки Меандр.
В Милете, вместо того чтобы продолжить свой путь на Родос, молодой патриций — это была его первая военная экспедиция — одолжил у легата четыре галеры и пятьсот вооруженных людей, с которыми он вернулся на остров Фармакуссы. Здесь он нашел своих старых приятелей, веселых тюремщиков, отмечавших удачную сделку; застигнутые врасплох, они с трудом пытались сопротивляться, некоторым из них удалось скрыться, но 350 пиратов были взяты в плен и все их корабли потоплены. Не теряя чувства реальности, Цезарь также возвратил с лихвой свои деньги.
Он доставил своих пленников в Пергам, где обратился с просьбой к претору Юнию, — которого он отыскал на некотором расстоянии от города, так как тот совершал небольшое путешествие, — казнить бандитов или хотя бы их главарей.
Юний с неудовольствием выслушал просьбу Цезаря: во что вмешивался этот благородный молодой человек, не облеченный официальной властью и даже находящийся в изгнании? Его просьба могла подождать. Кроме того, что представляет для нас наибольший интерес, Юний полагал невозможным нарушить таким образом давние обычаи. Пусть даже торговые суда обеспечивали безопасность своих передвижений, платя дань пиратам, это считалось в порядке вещей, так как тем самым эти суда находились под защитой «своих народных пиратов», осуществляющих в общем охрану берегов от чужеземных пиратов. Если сильно нажать на первых, то некому будет противостоять вторым и результат будет еще хуже. Наконец, возможно, претор имел и свой личный мотив: пираты, будучи достаточно богатыми людьми, обладали убедительными аргументами.
Короче говоря, претор отказал Цезарю в просьбе и продолжил свое путешествие.
Цезарь вернулся в Пергам и от своего имени, напустив на себя важность, повелел казнить 320 пиратов, находящихся в тюрьме; с тридцатью главарями он провел небольшую беседу (удовлетворившись, наконец? сомнительно), поблагодарив их за деликатное с ним обращение и объявив взамен на это свою великую милость — перед тем, как распять их, как им было обещано, им перережут горло.
Никогда не говорите поэту, что его стихи плохи.
Тем временем наш поэт должен был поспешить, чтобы избежать ярости Юния, и он, не теряя ни минуты, погрузился на корабль и поплыл к острову Родос навстречу своей судьбе.
Мы, французы, иногда мечтаем: если бы карийские пираты не были в целом слишком учтивы, если бы их главарь меньше любил деньги и преисполнился ярости против претенциозного стихоплета, то мы не говорили бы, возможно, на этом латинском невнятном языке, похожем на бормотание, каким стал французский язык, а на каком-нибудь вроде бретонского или фламандского, и северная часть Франции, что логически можно представить, явилась бы ядром кельто-германской федерации, где законы обычаев, соответствующих нашему духу, не были бы порушены римским правом.
Еще больше, чем от носа Клеопатры, ход мировой истории зависел от истории пиратов.
РАСЦВЕТ И УПАДОК ПИРАТСТВА
Устранение пиратов на всем Средиземном море, предпринятое Помпеем и подхваченное под влиянием сильного импульса Цезарем (который на себе испытал тяготы пиратского плена), обеспечило безопасность передвижения по всем соседним морям, но это длилось недолго: через двадцать лет, после смерти Цезаря (44 год до н. э..), в результате анархии, царившей в Риме, вновь появились ужасные пиратские флотилии, состоящие из людей вне закона.
Идет ли здесь речь о пиратах в настоящем смысле этого слова?
Без всякого сомнения; команды состояли частично из бывших пиратов, обязанных жизнью только известному милосердию Помпея или его сыновей, а их капитаны, их главари были политики или военные, которые, будучи изгнаны или находясь в бегах, вели в море настоящую гражданскую войну, создавая часто альянсы более странные, чем на суше. Например, довольно комичный факт: одним из наиболее могущественных капитанов непокорных эскадр был Секст Помпей, сын Помпея Великого, очистившего когда-то моря от пиратов! Он подыскал среди рабов подходящих людей (с его точки зрения) и, став во главе настоящего флота, приняв за опорную базу Сицилию, подчинил себе все западное побережье Италии. Начинание Секста Помпея вмиг было подхвачено «независимыми ремесленниками», если можно их так назвать, объединившимися на время с другими врагами Рима, нанявшись к ним на службу за большие деньги, или занимающимися разбоем в собственных интересах; в море началось брожение и сложилась ситуация, какая и была до энергичного вмешательства его отца, — снова стало невозможным свободное плавание в Средиземном море.
Рим стремился получить нейтралитет или что-то вроде оплаченного покровительства, аналогичного тому, как в подчинившихся воле пирата странах — Сицилии, Сардинии и других. Но Секст Помпей не сдержал свои обещания, снова начинал грабить и вымогать, и так до тех пор, пока не был побежден в крупном морском сражении Агриппой.
Морские пути снова стали свободными. И когда святой Павел предпримет поездку по морю в Рим, он будет бояться шторма, а не пиратов; и зарождающееся христианство многим будет обязано этой безопасности. В дальнейшем, если подобная ситуация и могла более или менее сохраняться, то в основном потому, что упадок и распад Римской империи, быстрое падение цивилизации постепенно настолько сократили число морских торговых путей, что пираты после нескольких попыток восстановить свое былое могущество исчезли. Им просто стало некого грабить.
Надо было ждать периода морского возрождения, византийского и венецианского, затем крестовых походов, чтобы в Средиземном море вновь возникло «пиратское ремесло» на беду всем мореплавателям. Свою роль в этом сыграли и норманны, пришедшие из дальних стран, и берберы.