Состоятельные лондонцы серьезно увлеклись новой и довольно оригинальной диетой для быстрого похудания. Сейчас в центре города открывается много центров, в которых люди надевают специальные маски и в течение часа дышат сильно разреженным, как на высокогорных лугах, воздухом.

Врачам и альпинистам хорошо известно, что человеческое сердце в разреженной атмосфере с содержанием кислорода 10 % (в два раза ниже нормы) начинает усиленно качать кровь по всему организму, что улучшает обмен веществ, повышает уровень гемоглобина в крови и нормализует мышечный тонус.

Однако только недавно один спортивный врач заметил, что человеку, особенно с повышенным весом, не надо лезть высоко в горы, а достаточно 3 недели подышать разреженным воздухом — и он может похудеть на 15 килограммов. Правда, за такую услугу надо заплатить около тысячи долларов, но большая сумма не останавливает толпы упитанных женщин, намеренных вернуть себе девичью талию практически без всяких усилий и голодных мучений. Главное — не наедаться перед сеансом дыхательной терапии.

Из интернет-новостей

Не знаю, керосин подействовал или горный воздух, но возвращалась я в Москву какая-то очищенная и одновременно опустошенная, как выпотрошенная рыба. По дороге я рассказала Володе про бабушку и черепах, про исчезновение Леонардо и охоту на Донателло. Он выслушал внимательно, но думал о чем-то своем. У него перед глазами уже стоял будущий фильм, и он гнал машину, чтобы скорее упасть на монтаж.

Но когда я расплакалась в мотеле, он долго и терпеливо утешал меня и говорил всякие правильные, вселяющие надежду слова. Например, он сказал, что бабушка обязательно даст о себе знать, не может она до конца оставить в неведении тех, кто ее любит. Даже если ее нет в живых, весточка рано или поздно до меня дойдет. Я стала рассуждать, что делала бабушка у Нино, откуда они были знакомы, с кем она была там и куда «они» уехали, но Брянский уже спал.

Вы будете смеяться, но в Москве все пошло точно так же, как в прошлый раз. Володька ушел с головой в новый проект, предупредив, чтоб я никуда не исчезала, потому что нужны будут еще студийные съемки. В качестве подружки, на которой собираются жениться, я могла исчезать сколько угодно.

Сашка учился с утра до вечера, но идею писать роман не оставил, хотя я надеялась, что рано или поздно она рассосется. Он требовал, чтобы я собрала диеты, на которые будут по очереди подсаживаться герои, путешествуя в пространстве и времени в поисках кода ДА-ЛИ.

Налетов на магазин больше не было. Алена и Нюша работали, как прежде. Мама казалась вполне успокоенной. Черепанов вроде бы перестал наносить ей свои странные визиты, и она встречалась с Владимиром Ильичом. Даже Зинка с тех пор не травилась новыми средствами. Короче, я могла спокойно заниматься своими делами.

Но дел было не так уж много. Я съездила в Подмосковье к еще одной мастерице, но ее куклы оказались слишком топорными и не подошли мне. Все остальное была рутина вроде монотонного внесения в компьютер нового товара. Я даже стала подумывать о том, чтобы всерьез написать роман, хотя идея соединить под одной обложкой несколько диет, введенных в художественное повествование, казалась мне довольно глупой и натянутой.

И тут позвонил Володя.

— Студийная съемка? — спросила я.

— Пока нет. Слушай, тут такое дело. Нам заказали рекламный фильм.

— Ты разве занимаешься рекламой? — удивилась я.

— Теперь занимаюсь. Ты права, Катя, не царское это дело. Но бабки хорошие, а у нас, извини, сейчас некоторый простой.

— Ну хорошо, а я при чем? — поинтересовалась я, надеясь услышать, что теперь он делится со мной всеми заботами и не мог не рассказать о новом заказе. Но Брянский озабоченно сказал:

— Ты мне там нужна как ведущая. Во всяком случае, я так вижу.

— Володь, когда ты меня оставишь в покое, чтоб я могла заниматься своими делами?!

Не стоило мне так говорить, но я обиделась. А продюсер Брянский спокойно ответил:

— Закончим новый проект, и я оставлю тебя в покое. С рекламой, я так понимаю, ты мне помочь не можешь. Эй, Катя! Ты где?.. Не молчи! Алло! Ну, что такое… Ты на работе? Я сейчас приеду.

Давно бы догадался, дурак.

Мы встретились в «Кофемании» на Никитской, пили капуччино, ели пирожные и вообще предавались разврату. Володька с момента своего чудесного превращения в заморской клинике все больше худел, все лучше выглядел и становился все самоувереннее. Впервые я заметила, что на него засматриваются девушки, начиная с официанток и кончая томными консерваторскими барышнями с соседних столиков.

— А мужиков, которые на тебя засматриваются, не замечаешь? — засмеялся Брянский.

— Не замечаю, — совершенно искренне ответила я.

— Еще бы, ты привыкла.

Еще бы, я привыкла. Только не надо думать, что я этим горжусь. Удачная внешность может спасти от лишнего штрафа за разворот в неположенном месте, но от других проблем — вряд ли. Скорее, наоборот.

Но Володя уже и про мужиков забыл, и про девушек. Он рассказывал идею своего проекта. Она наконец оформилась после нашей поездки в Абхазию.

Вещи, которые люди делают своими руками, отличаются от фабричных, конвейерных и так далее. Почему? Потому что человек в них вкладывает свою совесть. Ты думала, душу? Ну, это штамп. Кто-то действительно вкладывает душу, а кто-то нет. Но когда человек мастерит стол, или топор, или расписную ложку, он думает о том, к кому этот предмет попадет. И старается, чтобы этот человек вспомнил мастера не с досадой, а наоборот, с благодарностью. Иначе мастеру будет стыдно. Так было в старые времена, когда вещи не уходили дальше своей или соседней деревни. И не мог столяр изготовить плохой стол, иначе бы ему было совестно смотреть в глаза тем односельчанам, которые за этим столом сидели.

Не знаю, откуда он взял эту пастораль про столяра, который мастерил столы для своих же односельчан. Но, в общем, получалось красиво.

— И было известно, — продолжал Володька, что-то рисуя на столе крошками от пирожного, — что кто-то делает вещи добрые, приносящие удачу, а кто-то — злые или никакие. Вот об этом мы и снимаем фильм, вернее, серию фильмов. Есть вещь — есть человек, который ее делает, — есть жизнь, которой этот человек живет. Эти три плана мы и показываем в каждом фильме. Такая идея. Ну как?

— Хорошо, — сказала я. — Но только «Путешествие за удачей», по-моему, не подходит.

— Да, я уже думал. Название должно быть другим, пока не знаю.

— А ты по-прежнему уверен, что я тебе нужна в этом проекте?

— Уверен. Твое лицо зрители знают. Всем будет интересно увидеть тебя без грима и каблуков, в живой природе. К тому же ты будешь говорить у меня авторский текст, без него не обойтись.

— А реклама?

— А, эта чухня? Да. Только подымай выше — это не рекламный ролик, а рекламный фильм, минут на десять. Я думаю слупить с них не меньше двадцати штук.

— И тоже со мной?

— Обязательно. Тут мне нужен весь твой гламур: и декольте, и коленки, и улыбка.

— А кого снимаем?

— О! Я даже не знаю, как назвать. Какой-то супер-пупер парамедицинский центр с самыми навороченными штуками. Знаю, что у них есть там, например, соляная пещера для астматиков, лужа с грязью Мертвого моря и еще какая-то мутотень.

— Дорого?

— Спрашиваешь! Но тебе, думаю, дадут попробовать за так.

Это он меня уговаривал на случай, если я еще не согласна. А я в этот момент думала совершенно о другом: что будет сегодня после капуччино и пирожных?

Мы с Володей уже ходили пару раз в кафе и один раз в театр. Но эти встречи были абсолютно невинными. Выходя на улицу, мы кивали друг другу и рассаживались по своим машинам, которые к тому же часто стояли в разных местах. Ехать к нему или ко мне целым кортежем было бы слишком смешно и торжественно, вроде свадьбы или конференции. Вообще, у нас что-то получалось, только если мы оказывались вдвоем в его джипе. Наверное, Брянский тоже был отчасти техносексуал и чувствовал себя на сто процентов мужчиной лишь на фоне своего «лендровера». Недаром он с такой неохотой пускал меня за руль.

Надо было подыграть ему, оставить машину дома, но я не сообразила. И теперь с грустью представляла себе момент последнего «пока», которым закончится этот вечер. А он должен был закончиться уже скоро — кафе вот-вот закрывалось и зевающие официанты окидывали прищуренными глазами зал, подсчитывая, сколько еще осталось этих зануд, которые не дают людям пойти домой.

— Поедем к тебе? — сказал Брянский будничным голосом.

Вот для чего, оказывается, придумали язык! Чтобы люди могли договориться между собой, а не ловить взгляды и не краснеть удушливой волной.

Мы вышли в обнимку, Володя посадил меня в «ситроенчик», закрыл за мной дверь (так вот как это делается в светском обществе!) и велел ждать. Я простояла довольно долго, пока наконец неуклюжий джип нежно не побибикал мне сбоку. И мы действительно поехали ко мне. И даже немного поговорили там о работе.

Посмотрев на бабушкину фотографию, Володька сказал: «Вы похожи. Но ты красивее».

Я засмеялась. В нашей семье самой красивой женщиной была бабушка, и это всем известно. На это Брянский совершенно серьезно ответил:

— Да ну. Ты самая красивая, Катя. Мне даже страшно, до чего ты хороша. Я не знаю, что с этим делать.

Это прозвучало так, что мне стало неловко. Ну что я, виновата? Я и сама не знаю, что с этим делать.

— Это пройдет, — утешила его я.

— Не знаю. Может, когда ты увидишь, что это проходит, ты бросишь меня, наших детей и внуков и уйдешь куда-нибудь, чтобы никто не видел, как ты будешь стареть.

— Ты думаешь? — только и смогла произнести я.

Мысль о том, что бабушка ушла, чтобы остаться в нашей памяти красавицей, показалась мне такой удивительной, что я даже сперва пропустила мимо ушей «наших детей и внуков». Каких, черт возьми, детей? Ах да, он же так и не знает, что я исправно пью таблетки, даже в горах во время болезни о них не забыла.

Да нет, не может быть. Я ведь помню бабушку уже совсем не молодой. Да, она была красивой, но красивой старушкой. И относилась к своей внешности спокойно. Не помню, чтоб она разглядывала себя в зеркале, выискивая новые морщинки и седые волоски.

Я попыталась объяснить Володьке, что он не прав, но его интересовала не бабушка, а я. Все-таки он знал, что со мной делать, раз уж я такая красивая.

Оказалось, утром Брянский не завтракает. Он делает зарядку, из-за которой я была выставлена из собственной комнаты (не подглядывай!), принимает душ, в виде одолжения опрокидывает в себя стакан кефира и убегает на работу, не дождавшись, пока я допью свой кофе и высушу волосы. А я-то думала, что мы выйдем из дома под ручку как добропорядочная семья, где все уже договорено про детей и внуков.

И все. Несколько дней мы не видимся и не общаемся даже по телефону. Володя монтирует фильм, и в это время его лучше не трогать. Параллельно он ходит по каналам и делает пальцы веером, пытаясь его продать. Для меня это запредельная наука — я не умею продавать людям то, что они не хотят купить. Но Брянский умеет, во всяком случае, уже через неделю проект наш куплен, и у нас есть повод встретиться, потому что я должна подписать договор. Мой договор с Володей о том, что я буду сниматься в его фильмах, а он мне будет за это платить. Я делаю круглые глаза, пытаюсь шутить, но мы спешно и совершенно серьезно подписываем этот договор в его машине и разбегаемся, не успев даже поцеловаться. Брянский вообще не путает божий дар с яичницей. Целуется он только в свободное от работы время.

Тем временем дозрели наши навороченные заказчики. Вовка их дожал по поводу оплаты, развел на аванс, и вот мы идем в Центр красоты и здоровья «Эол», как изысканно называется это заведение. Непонятно, при чем тут бог ветров, зато красиво до опупения.

В «Эоле» я испытываю не один, а целый залп культурных шоков, как будто в меня стреляют короткими очередями ошеломляющей информации.

Во-первых, само здание. Это нечто сверкающее из стекла и бетона и такое надменное, что обычный человек поостережется даже пройти мимо подобного заведения. Наш запыленный джип выглядел натуральным бомжем рядом с этим чудом архитектуры.

Внутри ничуть не легче. Дизайн в стиле техно, хромированные поверхности, длинные зеркальные стены и огромные пространства. Девушка на ресепшене с кукольным лицом стюардессы кажется роботом. Вообще интерьер напоминает голливудскую фантастику — что-то вроде «Людей в черном», только люди по большей части в сером и голубом, и их очень мало, а инопланетян нет вовсе. Но может, еще покажутся?

Серую форму носят сотрудники-мужчины, голубую — женщины. В черном только я, Володя попросил, чтобы я надела маленькое черное платье. В нем я чувствую себя мухой, которая ползает по гладкому металлу среди нарядных бабочек и стрекоз. Вдобавок ко всему девушки на голову выше меня и их ноги начинаются где-то на уровне моей шеи.

А Брянский как раз очень импозантен в сером костюме и серебристом галстуке, точно под цвет заведения. Но в этом презентабельном наряде он снова кажется мне толстым.

— Прошу, — говорит охранник, перелистав наши паспорта и сличив фотографии с оригиналами. Хорошо хоть, не сканируют сетчатку глаза.

— Добрый день, — металлическим голосом роняет девушка на ресепшене. — Одну минуту, Константин Павлович сейчас спустится.

Может, она и правда робот?

— Кто такой Константин Павлович? — спрашивает Брянский, ничуть не смущаясь. Он на работе, и ему нужно все знать. А я все никак не научусь держать себя с развязностью матерых телевизионщиков.

— Старший менеджер, — шелестит девушка, как виртуальный ручей в компьютерной игре. Ее голос теряется в пространстве среди матовых стен, и остаются только шипящие.

Наконец выходит старший менеджер Константин Павлович. Он так же великолепен и помпезен, как все остальное в этом заведении. Костюм на нем не серый, а темно-синий, что говорит о принадлежности к высшей касте. Этот цвет очень идет к его васильковым глазам, сияющим на загорелом лице. Он похож на Алена Делона и Тома Круза, вместе взятых, он подтянут, чисто выбрит и хорошо подстрижен, от него пахнет дорогим одеколоном, и я не удивлюсь, если он меня не узнает.

Узнал. Но не содрогнулся, не ахнул, не растерялся. Только выставил в улыбке ослепительные зубы:

— Катя, неужели это ты? Как я рад тебя видеть! Здравствуйте, господин Брянский. А с вашей спутницей мы, можно сказать, друзья детства.

Это правда, мы знакомы с детства. Костя вместе с родителями посещал клуб «Здоровая страна». Нас вместе голыми попками окунали в прорубь. В шестнадцать лет Костик посвящал мне стихи. В двадцать пять его рвало желчью на мою подушку. Он несколько раз умирал у меня на руках от передозировки, гепатита С и желудочной колики. Его не мог снять с иглы даже всесильный Лев Аркадьевич. Его не смогла вынести даже я, любившая его больше всех на свете. И вот он стоит передо мной в этом хромированном сейфе и улыбается белыми зубами. Зубы явно новые, прежние были кривыми и потемневшими, нескольких уже не хватало. А ведь прошел всего год, если не меньше! В самом ли деле он рад меня видеть? А я?..

Брянский наконец просек, что что-то не так, но было поздно. Он внимательно посмотрел на Константина Павловича — тот невозмутимо лучился улыбкой. На меня — я уже справилась с воспоминаниями. Итак, можем ли мы начинать экскурсию по «Эолу»? Разумеется!

Сколько раз — и даже в течение последнего года, — сколько раз я мечтала, что однажды откроется и дверь и Костя, здоровый и веселый, шагнет мне навстречу, протягивая руки. В своих мечтах я прыгала ему на руки, как много лет назад, когда все было хорошо и в моей жизни был только один мужчина, от прикосновений которого я задыхалась, как никогда и ни с кем… Как никогда и ни с кем, подтвердила я, вспомнив и сравнив. Я сходила с ума, когда он был рядом, и это было только с ним.

И вот он рядом, мы идем по чистым и пустым коридорам, и я испытываю только неловкость. У меня нет пикантного опыта, которым хвастаются многие девчонки, — сводить в одной компании своих любовников. У меня их было не так уж много, чтобы сводить. Обычно мужики ни о чем не догадываются, утверждали мои подруги, и, похоже, они правы. Брянского сейчас интересует только предстоящая съемка. А Костя разливается соловьем, рассказывая о своем драгоценном центре, и мало-помалу начинает будить во мне раздражение. Нет, не своими менеджерским понтами. А тем, что я ничего абсолютно не испытываю к этому лощеному красавцу, который совсем недавно разбил мое сердце. Ни трепета душевного, ни плотского, ни обиды за погубленную молодость. Ничего.

Я даже смогла сосредоточиться на экскурсии. В этом чудесном центре действительно чего только не было. И массаж всех видов, и косметическая криопластика, и мезотерапия, и обещанная Володей соляная пещера. А также барокамера для похудания.

— Это как? — спросили мы хором.

Камера была обыкновенной комнатой с креслами-лежаками. К каждому креслу прилагалась маска, в которую подавался разреженный воздух. Дышишь и худеешь. О том, каким образом это работает, рассказывал красочный плакат на стене. Сердце при таком режиме дыхания начинает биться интенсивнее, кровь движется быстрее, улучшается мышечный тонус, нормализуется обмен веществ. И за три недели можно похудеть на 15 килограммов, а заодно почувствовать себя отдохнувшим на горном курорте.

Это Костя вольным стилем пересказал нам содержание рекламного плаката.

— Неужели в самом деле? — усомнился Володя.

— Зуб даю, — несолидно поклялся старший менеджер. — В Европе таких камер уже полно. Тысяча долларов курс. Но я думаю, мы будем брать по штуке евро.

— Ого! — вырвалось у меня.

— Это за что же такая дискриминация соотечественников? — поинтересовался Брянский.

— Не дискриминация, а рынок, — объяснил Костя. — На Западе люди умеют деньги считать, у нас пока нет. Понты дороже.

— А как научатся?

— Научатся — будем цены снижать. Но до этого далеко. Мы еще не открылись, но записываем, и очередь уже на месяц вперед. Только этого мало. Нам, ребята, нужен ваш фильм, просто позарез.

— А крионика у вас есть? — спросила я, вдруг вспомнив своего друга Рика.

— Криопластика. Это в косметическом.

— Нет, я имею в виду крионику. Замораживание людей для вечной жизни. На этом американцы знаешь какие бабки делают.

— Да? — Константин Павлович казался озадаченным. — Это интересно, надо подумать.

Боже мой, откуда в искрометном Костике эта рассудительность, эти закругленные фразы и расплющенные мысли! Он ведь даже при ломке без конца стебался, сыпал шутками и афоризмами. Что ж, видно, сыпал, сыпал и весь рассыпался.

— Пройдем в фито-бар? — светски предложил старший менеджер.

В фито-баре нам предложили кислородные коктейли и какие-то замысловатые овощные закуски. Вся лавочка работала исключительно для нас, а ведь мы еще даже не снимали.

— Плохо, что вы не открылись, — заметил Брянский. — Мне в кадре люди нужны.

— Это понятно, людей мы организуем, — согласился Костя. — Для этого открываться не обязательно.

— Слушай, а как ты сюда попал? — не выдержала я. — Вот уж не думала тебя встретить в таком месте.

Костик улыбнулся, и какая-то искорка старых времен сверкнула в этой улыбке.

— «Эол» открыл мой бывший одноклассник, он сейчас живет в Чикаго, — сказал он, на глазах опять превращаясь в самодовольного менеджера. — Он хотел сделать роскошное место. Ну вот, — Костя красиво развел руками, — кажется, получилось.

Володя отставил свой недопитый коктейль и пошел изучать бар, размерами напоминающий супермаркет. Наверное, он все-таки о чем-то догадался и решил оставить меня с Костей вдвоем.

Теперь я могла его о чем-нибудь спросить. Но спрашивать было не о чем. Все и так было ясно. Мы сидели молча, и я прислушивалась к себе, наблюдая, как внутри рассасывается какой-то комок, который я привыкла считать своим сердцем. Сердце, оказывается было не там, а рядом и продолжало биться ровно и спокойно. А то, что таяло, как кусок льда, оставляя после себя чистоту и пустоту, — не знаю, как это назвать.

— Надо тебе подышать в барокамере, — сказал Костя, — а то ты что-то бледная.

— И в барокамере подышишь, и эту, как ее, пластику, тебе сделаем, — воодушевленно говорил Володя, когда мы шли из «Эола» к нашему плебейскому джипу. Неподалеку стояла спортивная «феррари» — наверное, Костина.

— Проведем тебе курс омоложения, зря, что ли, мы тут продаем свой талант, — продолжал трещать Вовка. — Пускай понтярщики платят. Надо тебе, Катюш, красное платье.

— Зачем красное?

— Так я вижу. Ты должна быть в красном. У тебя есть?

— Нет.

— Поедем купим?

Вот еще новости. Никогда я не покупала одежду с мужиками.

— Да, слушай! Нам надо еще один выпуск «Шара удачи» записать.

— А я думала, «Шарик» тебе уже надоел.

— Мне-то надоел. Но канал просит. Какую-то они тетку раскручивают. Кстати, гордись — твоя передача теперь для кого-то раскрутка. И это красное платье, думаю, ты наденешь в последнем «Шарике» — и в рекламе.

— А в абхазском фильме ты мне его подрисуешь, — буркнула я. Не успела оглянуться, а он уже диктует, что мне куда надевать. И потом, что за красное платье? Нет у меня никакого красного платья. И если не захочу, то и не будет.

Красное платье мне практически не понадобилось. Нет, мы его купили, вполне симпатичное, короткое и облегающее, близнец моего маленького черного. И я вошла в нем в блестящий оздоровительный центр, сказала несколько приветственных слов в вестибюле, передала микрофон элегантному Константину Павловичу. А дальше меня снимали уже без платья.

Я перешла в заботливые руки мастериц из «Эола». Сначала меня намазали с ног до головы лечебной грязью, посыпали сверху крупной солью и накрыли полиэтиленовой пленкой для пущего парникового эффекта. Володя добросовестно заснял эту экзекуцию, и я собралась вставать, но девушка из грязелечебного кабинета замахала на меня руками, как будто я попыталась без скафандра выйти в открытый космос. Процедура должна быть доведена до конца. Брянский, поставленный перед необходимостью паузы, неожиданно согласился, что нам надо увидеть наглядный результат в моем лице, обновленном и оздоровленном. Поэтому я повалялась в грязи, тщетно дожидаясь, пока на мне вырастут цветы, потом дала покрыть свое тело водорослями, до одурения надышалась ароматическими маслами, отмокла в сауне, получила порцию массажа и отправилась болтаться в пересоленной воде, где надо было полностью расслабиться и отрешиться от всех повседневных проблем. Я же чувствовала себя как цветок в проруби, который к тому же должен завлекательно улыбаться, потому что его снимают в разных ракурсах.

После этого мое тело отставили в покое и занялись лицом. Криопластика — это обработка кожи неким охлаждающим прибором. При низкой температуре организм, оказывается, усваивает в несколько раз больше питательных веществ из кремов и сывороток, которыми его умащивают. Я бы даже получила от этого удовольствие, если б не съемка. Кокетливо улыбаться в камеру, расхаживая по студии, и улыбаться туда же, когда ты лежишь голая в зеленых водорослях или по тебе елозят какими-то приборами — это совершенно разные вещи. Тут надо быть профессиональной актрисой или моделью, а не обаятельной Катей Артьемьевой из смешного магазина. Неужели Брянский не понимал этого, когда зазывал меня в свою рекламную акцию?!

Я улыбалась и даже что-то комментировала, но мне хотелось плакать и плюнуть Володьке в объектив, который он не сводил с меня ни на секунду. Не знаю, почему он решил снимать сам, неужели в компании дела идут так фигово, что надо экономить на операторе? Перед Петькой или кем-то другим я бы чувствовала себя свободнее. Операторы вообще народ невозмутимый, ко всему привычный, и порой они по сути своей ближе к технике, чем к человеческому роду.

Наконец дело дошло до похудательной барокамеры. К этому моменту все заботы о моем теле меня так достали, что я не заметила ничего особенного. Посидела в кресле и даже отдохнула, потому что Володя снимал меня недолго. Наверное, оздоровление и в самом деле состоялось, потому что заботы куда-то ушли, а мысли в голове плавали самые простейшие, как водоросли. Жаль, что дыхательный расслабон продолжался всего час — за мной пришли и снова повели в косметику, чтобы чуть-чуть подкрасить для пущего эффекта преображения лягушки в царевну. После чего я вновь облачилась в красное платье, мы уселись в фитобаре и стали беседовать с Константином Павловичем.

Я задала ему еще несколько дурацких вопросов, на которые он обстоятельно ответил, Брянский снял ряд общих планов с нами, оживленно беседующими за столиком, и куда-то исчез. Мы с Костей остались одни со своими коктейлями, которые ни ему, ни мне пить не хотелось.

— Ты все такая же красивая, Катя, — сказал Костя без намека на ностальгию.

Поддерживать такой разговор было глупо, но я боялась, что он сейчас извинится и уйдет по делам, а я буду сидеть в баре одна, что еще глупее. Константин Павлович спас положение. Он начал рассказывать то, о чем я так и не решилась спросить.

Он вылечился, полностью. Произошло это так. Его каким-то образом разыскал бывший одноклассник, живущий сейчас в Америке. Оказалось, что у него прежде была та же беда, и он взялся спасти Костика. Сейчас появилась новая программа реабилитации, очень эффективная и дорогая, но участники ничего не платят. Деньги дает анонимный спонсор, какой-то пожилой миллионер. Друг только купил Косте билет до Флориды. Там, в лагере для наркоманов со всего света, он провел несколько месяцев. Они работали на ферме, ухаживали за скотом, собирали апельсины и занимались с психологами. Никаких лекарств, только труд и психотерапия. Ну, и конечно, атмосфера. У них не было секретов друг от друга, они подробно рассказывали историю своей болезни и все, что с этим связано. Прости, Катя, я рассказал про тебя.

Он рассказал про меня своей группе и своему вожатому (так назывался прикрепленный к группе психолог). Вместе они, группа и вожатый, решили, что Косте не стоит ко мне возвращаться. Во мне слишком глубоко живет страх перед его зависимостью, я всегда буду подсознательно ждать, что он сорвется, и в конце концов его спровоцирую. Вернувшись в большую жизнь, он должен заняться делом и найти новую девушку, от которой не будет скрывать, что в прошлом был наркоманом. Одна из фишек этого лечения состояла в том, что люди должны были открыто называть себя наркоманами.

После лагеря Костя еще немного пожил в Штатах у этого своего одноклассника. Совместно у них родилась идея оздоровительного центра в Москве. Только сам центр — не цель, а средство. На деньги, которые он принесет, они организуют лагерь для излечения от наркомании в России. Это не должно звучать в фильме, это так, между нами.

Ну что ж, прекрасно, что все так удачно кончилось. Американским миллионерам и психологам удалось то, что не получилось у меня и у Льва Аркадьевича, только зря мучившего Костю на мои деньги. Я не могла ему помочь, оказывается, потому, что слишком была зациклена на его зависимости. Так он объяснил группе и вожатому, и наверное, это правда. В конце концов, самое главное — что он здоров и свободен. И вполне преуспевает, судя по всему. У меня тоже все хорошо. Магазин, съемки, друзья и Володя Брянский, который когда-нибудь даже женится на мне в перерывах между своими проектами.

Я не стала рассказывать это Косте. Я все-таки не прошла курс откровенности в лагере для бывших наркоманов. Но, видимо, он меня заразил своими менеджерскими замашками, а может, курс оздоровления все-таки прочистил мозги.

— Слушай, а диетолог у вас есть? — спросила я.

— Диетолог? — растерялся Костя. — Нет. Хотя мог бы быть. Я об этом не особенно думал. Хорошая идея, Катя.

— У меня для тебя есть не только идея, но и готовый специалист.

— Ну-ну?

— Моя мама.

— Твоя мама? А разве она?.. Я думал, наоборот, твой отец…

Это был неожиданный поворот. Я забыла, насколько хорошо Костик знаком с моей семьей. Он прекрасно знает, что папа — известный в своей области человек, автор книжек и статей. Взлет маминой популярности произошел без него. Да и популярность, если честно сказать, не особенно убедительная. Несколько фанатов, какое-то количество интересующихся во главе с гаишником Цыплаковым, интернет-сайт, сварганенный братом Сашкой, и полтора выступления на телевидении. Дорогой оздоровительный центр, конечно, больше будет заинтересован в такой козырной фигуре, как Григорий Артемьев. Но мне-то нужно пристроить именно маму! Чтобы уже не бояться, что она опять захандрит, когда из ее жизни уйдет очередной Владимир Ильич или в ее жизни появится еще один Славка-кузнечик.

Я уже приготовилась рекламировать Костику исключительные знания и способности моей мамы, которые неожиданно раскрылись в период его невменяемости и недоступности. Но спохватилась. Все-таки передо мной сидит не просто друг детства, с которым мы бегали босиком по первому снегу. Костю сделали менеджером в эксклюзивном бизнесе не только из солидарности с товарищем по несчастью. У него явно есть и хватка, и проницательность. Весь мой блеф он раскусит в два счета, стоит проверить, как обстоят дела. А он проверит, такими вещами не рискуют. И кончится тем, что мой преуспевающий папочка получит еще один щедрый источник доходов для Зинкиных расходов. А моя одинокая мамочка…

Я вздохнула и стала рассказывать Косте правду. Несколько раз у него звонил телефон, и он отвлекался на какие-то отрывистые переговоры. Не веря своим ушам, я слушала, как мой непутевый приятель обсуждает многотысячные вклады и технические характеристики новой аппаратуры. Но он прекращал эти беседы и снова вопросительно смотрел на меня прекрасными глазами Алена Делона. Наверное, я должна была проливать горькие слезы от мысли, что этот красавец, теперь уже здоровый и благополучный, не вернется ко мне, потому что так сказали группа и вожатый. Может, я еще пролью их, эти слезы, но сейчас мне просто приятно с ним говорить и очень хочется, чтобы он меня послушался.

Я напомнила ему, что мама так же хорошо разбирается в здоровом питании и диетах, как и отец. Просто он смог извлечь выгоду из своего опыта, а она нет. Над ней не висел дамоклов меч в виде Зинки, которую нужно содержать по высшему разряду. И высовываться она не привыкла — я имею в виду, мама. Наоборот, она все стремилась забиться в угол, из которого я ее постоянно вытаскивала, и на это ушли все мои силы, едва успевшие восстановиться после прощания с Костей…

Да, это я тоже сказала вслух. Если их на американской ферме учили говорить все, как есть, то должны были научить и слушать. Похоже, что научили — он сочувственно кивнул. И я откровенно сказала, что мне важно, просто жизненно необходимо вытащить маму. Костя мог бы мне в этом помочь, если бы захотел. И с его стороны это не будет благотворительностью, потому что мамины знания и опыт… В общем, см. выше.

Костя выглядел озадаченным. Я поняла, что он ищет повод, чтоб деликатно мне отказать, не обидев. Помимо наших личных отношений, есть еще интересы дела, то есть рекламного фильма, качество которого во многом зависит от меня. Деньги деньгами, но хороший менеджер никогда не станет портить отношения даже с временными партнерами…

— Понимаешь, Котенок, — задумчиво сказал он.

Мы уже перешли на ласковые прозвища! Плохой знак.

— Понимаешь, у нас есть такое правило. Секретное, это ни в коем случае не должно прозвучать в вашем фильме. Ну, в общем, все, кто у нас работает, — бывшие наркоманы, или члены их семей, или, как бы это назвать… Люди, пострадавшие от наркозависимости своих близких. И при всем уважении к твоей маме, которая, несомненно, хороший специалист…

— Побойся бога! — воскликнула я, больше всего опасаясь, что в этот момент войдет Брянский или зазвонит чей-то телефон. — Прямо перед тобой сидит человек, пострадавший от наркозависимости своих близких, то есть твоей. А мама — член моей семьи. И тебе этого мало?!

— Да? — он растерялся, но как-то радостно. — Знаешь что? Надо это обдумать. Ты, конечно, права. Я тебе пока ничего не буду обещать, но я над этим подумаю. Дай-ка мне телефон твоей мамы…

Нет уж, только не это. Через пару недель, когда господин менеджер вспомнит о своем обещании и наберет мамин номер, она смущенно заверит его, что не стоит беспокоиться, Катюша совершенно напрасно завела этот разговор, ей очень неудобно и так далее, и тому подобное.

— Я позвоню тебе сама, Костя. Скажи мне твой телефон.

Впервые я назвала его по имени. И он как-то сразу сдался, кивнул, продиктовал мне номер, зачем-то снова вынув свой хитрый «Samsung». Впрочем, понятно зачем — похвастаться. Все же будущее — за техносексуальностью. Раньше крутые мачо играли перед дамами своими накаченными мускулами, теперь — мобильниками.

Ладно, пусть играет. Главное — лед тронулся. Я допила коктейль и отказалась от витаминного салатика, хотя с утра ничего не ела. Наверное, дыхательная диета уже действовала.

Мы распрощались с Костиком, и я пошла искать Брянского. Оказалось, он загнал в просторную сауну всех имеющихся в наличии сотрудниц и снимал их сквозь клубы пара. Заглянув за деревянную дверку, я услышала заливистый смех и игривый баритон Володи. Оказавшись в парной, он снял операторскую жилетку и рубашку, оставшись в желтой футболке, которая обтягивала его мощные плечи. Размеры сауны позволяли даже расхаживать по ней, и Брянский расхаживал, подшучивая над девушками, а они в ответ хихикали и выставляли голые коленки. Полки светились от блестящих глаз и зубов. Неужели эти длинноногие загорелые манекены — бывшие наркоманки, или как это у них формулируется? Пострадавшие? А моему супермену, в довесок к его плечам, никаких навороченных мобильников не требовалось — его вторичным техносексуальным признаком была видеокамера такого размера и с таким солидным объективом, что любой Ален Делон умер бы от зависти. И насколько я успела его узнать, Володя не раздумывая пустил бы в ход все свое техно- и просто сексуальное оборудование, если бы этого требовали интересы дела, то есть съемки, проекта и все такое.

Считать ли мне себя при этом лицом, пострадавшим от трудозависимости близкого человека? Я закрыла дверь и отправилась в вестибюль ждать своего продюсера в обществе молчаливого охранника (зависимый или пострадавший?). Девушки на ресепшене не было — наверное, она тоже хихикала в сауне перед Вовкиным объективом.

Через полчаса он вышел распаренный, слегка растерзанный и довольный по уши. Девчонки все-таки заставили его раздеться и попариться, объяснил он на ходу, загребая меня одной рукой в фарватер своего движения: пора, пора! От массажа он отбился, достаточно, что я получила свою порцию оттяга. Надо будет прийти сюда еще разик, но это, наверное, уже без меня. В самом деле, зачем я нужна?

Разозлившись, я ответила, что все равно приду на дыхательную диету, потому что она замечательно влияет на мое самочувствие, да и Володе бы не помешало подышать разреженным воздухом.

— А что, я опять растолстел? — озабоченно спросил Брянский, пытаясь оглядеть свою фигуру без зеркала. — Да, до этого красавца, твоего друга детства, мне далеко.

Неужели ревнует?

Мы вышли под холодный моросящий дождь, который готовился разродиться снегом. Уже почти стемнело, хотя было едва ли четыре часа. Дул противный ветер, хватал меня за ноги, оголенные коротким красным платьем. Какого черта я должна ходить в нем в такую погоду?

Володе было не до моих ног — он мчался к джипу, пряча под полой куртки камеру, чтоб не промокла. В этот раз мы приехали на разных машинах. Я остановилась у своего «ситроенчика», получила от Брянского прощальное бибиканье и в ответ вряд ли успела бы помахать, даже если б захотела. Он уехал в Останкино, будет смотреть отснятое, планировать завтрашние съемки, которые пройдут уже без меня. Зря я, что ли, столько ныла, что у меня невозможное количество дел и этот рекламный проект ломает мне все планы. Вот и донылась. Брянский будет заканчивать его без меня, в компании длинноногих загорелых девушек, успешно излечившихся от наркозависимости.

Может, тоже подсесть на какую-нибудь дрянь? Или впасть в депрессию? Или уморить себя невозможной диетой, чтобы все меня жалели, лечили, обхаживали и звали на интересную работу?

С этими мрачными мыслями я ехала в магазин (а куда мне было ехать?). Но оздоровление не прошло даром. На полдороге мне пришла в голову гениальная мысль — организовать клуб нормальных людей. Не анонимных алкоголиков, не откровенных наркоманов, не любителей пива, не матерей-одиночек, а обычных людей, которым никто не сочувствует, потому что у них на поверхностный взгляд все в порядке. На самом деле у них полно своих проблем, которые приходится решать в абсолютном гордом одиночестве. И вот этим людям очень даже стоит объединиться и помогать друг другу.

В магазине я выбрала в талисманы нового общества веселого снегиря из папье-маше и ваты, но у меня его тут же купили, а он был последним. Я позвонила в Ригу и в Салехард, где жили мои любимые поставщики, сделала новый заказ, велела Алене в свободную минуту распаковать полученные коробки с рождественскими ангелочками и елочными композициями и сделать перестановку к Новому году. Скоро ведь Новый год, скоро все будет по-новому! В общем, настроение исправилось.

Я выждала несколько дней, пока Брянский закончит свои съемки в «Эоле», и только после этого пришла на дыхание в барокамеру. Костя пресек мои попытки заплатить за курс, после сеанса выпил со мной фито-коктейль, обнадежил меня решением поговорить с моей мамой и пригласил поужинать. Меня, а не маму.

Я отказалась, сказав, что от разреженного воздуха у меня совершенно пропал аппетит, и это очень кстати, потому что я давно борюсь с перееданием. И что его друзья из американской группы абсолютно правы — я слишком боюсь его зависимости, я не могу о ней забыть и могу снова его спровоцировать. Он, кажется, обиделся — не на мой отказ, а на упоминание зависимости и американской группы. Хотя я всего лишь повторила его слова.