1

Человек, который знал, почему в Чечне разбился фронтовой бомбардировщик Су-24, не входил в круг лиц, допущенных к высшим государственным секретам России. Он вообще не имел допуска ни к каким секретам. Он был доктором математических наук, читал лекции в Бауманском техническом университете и занимался бизнесом — был хозяином фирмы «Сигма», выполнявшей заказы на разработку компьютерных программ для нефтехимических комбинатов.

В советские времена, когда ученых из Бауманки активно привлекали для работы в военно-промышленном комплексе, в допуске ему отказали, так как он был женат на еврейке. Это автоматически делало его потенциально неблагонадежным. Человек, женатый на еврейке, может уехать в Израиль и передать американской военщине секреты советской оборонной мощи, из которых главным и наиболее тщательно охраняемым был тот, что никакой оборонной мощи уже нет, а есть сплошной бардак и катастрофическое отставание во всем, что касалось компьютерных технологий. В 1994 году его кандидатуру на должность руководителя крупного военного проекта вновь задробили. На этот раз — потому что он был чеченцем. В ситуации, когда существовала угроза целостности Российской Федерации и ее вооруженные силы были готовы войти в Чечню дня наведения конституционного порядка, было бы политической близорукостью давать допуск к государственным секретам человеку, которого зовут Асланбек Русланов.

Материальные выгоды от участия в проекте были ничтожными, но открывалась возможность реализовать на практике кое-какие идеи, занимавшие Асланбека. Поэтому отказ сначала удивил его и огорчил, а когда он вник в причины, разозлил. Начальнику первого отдела он ничего не сказал, но дома дал волю своим чувствам:

— Ишаки! Они думают как! Вот я проберусь на КП Дудаева и скажу: «Джохар, дорогой, я принес тебе систему уравнений, описывающих процессы парамагнитных возмущений в сверхтвердой среде. Владей! Аллах акбар!» Так, да? Ишаки! Рахиль, ну почему в России всегда командуют ишаки?

— Теперь ты понял, сынок, каково было нам, евреям? — спросил случившийся при разговоре тесть Асланбека Илья Маркович Большаков. Вообще-то он был Изольд Маркович Бронштейн, но имя ему самому не нравилось чисто эстетически, а фамилия не нравилась по той причине, что такой же была девичья фамилия проститутки Троцкого. Поэтому в конце тридцатых годов, когда это было сравнительно просто, он стал Ильей Большаковым, что не спасло молодого талантливого экономиста, работавшего в аппарате председателя Госплана СССР Вознесенского, от десятилетнего срока по пятьдесят восьмой статье. Вознесенского Сталин расстрелял как врага народа по «ленинградскому делу», а Илью Большакова, хоть он уже и не был Бронштейном, посадили как еврейского буржуазного националиста. В 1950 году его выпустили и реабилитировали, но выше главного экономиста строительного треста он подняться уже не смог. Шесть лет в Дубровлаге, как вовремя сделанная прививка, активизировали его жизненные силы: в свои семьдесят восемь он был еще хоть куда, работал главным бухгалтером в фирме Асланбека, по очереди навещал семьи своих многочисленных дочерей и охотно делился богатым жизненным опытом.

— Не прибедняйтесь, Илья Маркович, не так уж и плохо! — парировал Асланбек. — У евреев было куда уехать!

— У вас тоже будет, — усмехнулась Рахиль, накрывая стол к ужину. — Примерно через две тысячи лет.

— Через две тысячи лет? Почему через две тысячи лет? — не понял Асланбек.

— Ровно столько понадобилось евреям, чтобы создать свое государство. Ты уверен, что у вас получится быстрее? Это шовинизм, дорогой. Это значит, что ты считаешь чеченцев умней евреев.

— Я считаю чеченцев храбрей евреев!

— Если бы я захотел поспорить, я бы поспорил, — глубокомысленно проговорил тесть. — Я бы вспомнил «шестидневную войну» евреев с арабами в одна тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году. Почему она называется «шестидневной»? Потому что длилась шесть дней. А почему она длилась шесть дней? Потому что евреям хватило шести дней. Но я готов согласиться: чеченцы храбрей евреев.

— В таких делах одной храбрости мало, — заметила Рахиль. — Мойте руки, мужчины, и прошу к столу.

— Женщина! О чем ты говоришь?! — возмутился Асланбек. — Ты говоришь, что чеченцы глупей евреев?! А это не шовинизм? Это сионизм! Моя жена стала жертвой ядовитой пропаганды мирового сионизма! А вы, Илья Маркович, его агент!

— Нет, дорогой, — возразила Рахиль. — Это всего лишь мой личный жизненный опыт. Не знаю ни одного еврея, женатого на чеченке. А вот одного чеченца, который женился на еврейке и погубил свою карьеру, знаю. Ты его тоже знаешь. Если хочешь его увидеть, посмотри в зеркало. Будешь ужинать? Или подождешь, когда Чечня станет независимой? Ничего не имею против, но учти, что к тому времени все остынет.

Асланбеку Русланову было тридцать девять лет. Семнадцатилетним диковатым юношей, плохо говорящим по-русски, он приехал в Москву поступать в МВТУ имени Баумана. По-немецки он говорил лучше, чем по-русски, потому что родился и провел детство в Северном Казахстане, куда его семью вместе с другими чеченцами и ингушами выселили в феврале 1944 года. Рядом жили поволжские немцы, тоже выселенные, дети дружили. У Асланбека обнаружились способности к математике. В пятом классе он стал победителем республиканской олимпиады среди старших школьников, к десятому у него скопился целый портфель дипломов и почетных грамот.

В 1957 году Хрущев восстановил Чечено-Ингушскую автономию, но отец Асланбека не спешил возвращаться на родину. Здесь обжились, ехать в голодную, разрушенную Чечню с маленькими детьми было страшно. Потом тяжело заболела мать. Только после ее смерти отец решил вернуться в Чечню. Так и получилось, что родные Кавказские горы Асланбек впервые увидел, когда ему было девять лет. И хотя он привык к серебристым казахским ковылям и круглым степным озерам, что-то дрогнуло в его сердце, и появилось ощущение, что вот теперь он наконец-то вернулся домой.

Десятилетку Асланбек окончил с золотой медалью, МВТУ — с красным дипломом. Дипломная работа превратилась в кандидатскую диссертацию. В двадцать шесть лет он стал доктором наук. В Чечне им гордились, сам Доку Гапурович Завгаев, первый секретарь республиканского комитета КПСС, сажал его рядом с собой в президиум торжественных заседаний и представлял высоким зарубежным гостям. Такой чести удостаивался только Махмуд Эсамбаев.

Карьера Асланбека была предопределена. Предполагалось, что он станет ректором университета в Грозном, а позже возглавит республиканскую Академию наук.

Предопределена была и его личная жизнь. Уже и невесту ему подыскали — скромную чеченскую девушку из хорошей семьи. Так говорили «из хорошей семьи», а имелось в виду — из сильного, влиятельного тейпа, к которому принадлежал Доку Завгаев и многие руководители республики. Асланбек был завидным женихом: стройный красавец с белоснежной улыбкой, молодой, но уже знаменитый ученый, лауреат премии Ленинского комсомола.

Но случилось непредвиденное. Во время одной из поездок в Москву Асланбек встретил студентку Института иностранных языков Рахиль и женился на ней, хотя сам Доку Гапурович Завгаев отговаривал его, а потом осудил за безрассудный поступок. Но Асланбек ни разу не пожалел о нем. Даже теперь, после двенадцати лет семейной жизни, после того как Рахиль родила ему сына, он был так же влюблен в нее, как и при первой встрече, так же не понимал, почему он влюблен, так же бешено ревновал, но все ссоры всегда кончались бурным и радостным примирением.

После родов Рахиль начала полнеть. Заметив это, она села на беспощадную диету. «Женщина, ты ешь только капусту, как коза! — возмущался Асланбек. — Мне не нужна коза! Мне нужна жена! Мне нравятся полные женщины, я всегда хотел, чтобы моя жена была полной женщиной!» «Ладно, дорогой, ладно, — отвечала Рахиль. — Не рассказывай мне, какие женщины тебе нравятся!»

Она плакала от голода, но только через полгода, когда смогла надеть джинсы сорок четвертого размера, которые носила до родов, прекратила самоистязание…

Прожив в Москве полжизни, Асланбек никогда особенно не задумывался о своей национальности. Он был воспитан на русской культуре и считал себя русским интеллигентом.

Жизнь заставила его вспомнить, что он чеченец.

Ему с самого начала не нравилось то, что происходило в Чечне при генерале Дудаеве. Он был знаком с генералом. До депортации их семьи жили в селе Первомайское, вернулись в Чечню примерно в одно и то же время. После школы Джохар поступил в Тамбовское летное училище и с тех пор бывал на родине только наездами. Он был такой же достопримечательностью республики, как и Асланбек. В Чечне, где не было аристократии, традиционно почитали людей, достигших высоких чинов.

К молодому и, как все говорили, гениальному математику Асланбеку Русланову генерал Дудаев относился покровительственно, но ни разу Асланбек не слышал от него никаких националистических высказываний. Напротив, генерал с крайним неодобрением отзывался о националистах Эстонии, где служил командиром дивизии тяжелой бомбардировочной авиации и начальником Тартуского гарнизона.

В 1990 году Дудаев подал в отставку и вернулся в Чечню. В октябре 1991 года его избрали президентом Чеченской Республики. Избранию способствовала Москва, Кремль выставил Дудаева против Доку Завгаева, в августе 1991 года поддержавшего ГКЧП. Асланбека удивило быстрое превращение бравого генерала Советской армии в ревностного поборника независимости Ичкерии. Но он не придал этому особого значения — воспринял всего лишь как тактический маневр отставного генерала, решившего повторить карьеру своего друга, первого президента независимой Эстонии.

Но то, что за этим последовало, очень встревожило Асланбека: в Чечне началась безудержная националистическая истерия. Когда в политические игры втягивается народ, результат становится непредсказуемым. Особенно такой народ, как чеченцы, — еще не вполне изживший из своего быта остатки первобытно-общинных отношений, хранящий в генетической памяти уничтожение русскими войсками целых аулов, травмированный сталинской депортацией и морально изуродованный семидесятилетним диктатом советской власти, как уродуется ствол гордого кипариса, вынужденного прорастать сквозь чугунную решетку ограды.

Генерал Дудаев задействовал в своей пропаганде очень сильный фактор. Призрак Кувейта волнующим миражом поднялся с его подачи над Главным Кавказским хребтом. Нефть сделает Чечню Кувейтом, каждый чеченец станет богатым, как шейх. Для этого нужно совсем немного: отгородиться границами от России. Подобные миражи витали в те годы над всем пространством бывшего СССР. Русские пожирают украинскую пшеницу, молдавский виноград, белорусскую бульбу. И никто не задумывался, почему Россия — самая нищая среди братских республик.

Летом 1994 года умер отец Асланбека. Президент Дудаев оказал Асланбеку уважение — пришел на похороны. На следующий день пригласил к себе. Разговора не получилось. Генерал говорил сам. На замечание Асланбека о том, что идею национального самоопределения нельзя насаждать сверху, что это проблема прежде всего культурная, а не политическая, разразился тирадой о том, что каждый чеченец должен всегда помнить, что он чеченец.

— Дорогой Джохар, у меня такое чувство, что я сижу на партийном собрании, — сказал Асланбек. — Только вместо слов «коммунистическая убежденность» слышу «верность нации».

Дудаев гневно на него посмотрел и молча вышел. Присутствовавший при разговоре советник и доверенное лицо Дудаева, молодой чеченец с холодными, немигающими глазами Магомед Мусаев по кличке Муса, с осуждением покачал головой:

— Ты не наш человек. Ты не чеченец, ты стал русским.

— Странно слышать это от выпускника Академии общественных наук при ЦК КПСС, — съязвил Асланбек. — А как насчет идеи пролетарского интернационализма?

С Мусой он был знаком еще с тех времен, когда учился в аспирантуре МВТУ, а Муса делал карьеру по партийной линии. Академия общественных наук, куда чеченцев принимали по квоте для нацменьшинств, была важной ступенькой. Асланбек менее всего склонен был осуждать других людей за то, что они по мере сил и способностей приспосабливаются к обстоятельствам. Но безапелляционность, с которой Муса присвоил себе право судить, кто чеченец, а кто не чеченец, вызвала его раздражение.

Да ни на грош он не верил ни Дудаеву, ни Мусе, ни всем другим новоявленным национал-патриотам. Власть — вот что их интересовало. И ничего более.

— Они приватизировали идею национальной независимости, — вернувшись в Москву, сказал Асланбек жене. — Все это плохо кончится.

Но он и понятия не имел, насколько плохо.

…Штурм Грозного, предпринятый одним ишаком, министром обороны Грачевым, с одобрения другого ишака, президента России Ельцина, обернулся для Асланбека двойной трагедией — родины и семьи. В дом на площади Минутка, в котором жили дядя Асланбека и две сестры с детьми, попала бомба, пробила перекрытия и взорвалась в подвале, служившем бомбоубежищем. Все погибли. При первой возможности Асланбек вылетел в Грозный. Когда он вернулся, его черные волосы были словно бы припорошены несмываемым серым пеплом.

— Рахиль, я только сейчас понял, что я чеченец, — сказал он. — Я не знаю, чем помочь моему народу.

— Я знаю, — ответила она. — Я все сделаю.

Через две недели она велела мужу одеться по-дорожному, закутала маленького Вахида и на своей «Ниве» отвезла их на пересечение Московской кольцевой автодороги и Каширского шоссе. На стоянке, где, как усталые слоны, теснились трейлеры дальнобойщиков, показала на шесть одинаковых «КамАЗов» с огромными серебристыми фурами:

— Дальше поедем на них.

— В Грозный? — догадался Асланбек.

— Да, дорогой, в Грозный.

— Что в фурах?

— Лекарства, продукты, одеяла, палатки. Не хочешь спросить, почему я взяла Вахида?

— Нет, — ответил Асланбек. — Я понял.

Национальность Вахида была постоянной темой споров в их семье, не слишком, впрочем, серьезных. В свидетельстве о его рождении стояло «чеченец». Но у евреев все не как у людей. Национальность ребенка определялась не по отцу, а по матери. В Израиле Вахид считался бы более евреем, чем тот, у кого еврей отец. Асланбек этого не понимал и понимать не желал. Как это может быть? Отец чеченец, а сын еврей?

Самого Вахида его национальность интересовала куда меньше, чем компьютерные «стрелялки». На прямой вопрос отца, кем он себя считает, Вахид немного подумал и спросил:

— А кем быть лучше?

Когда об этом рассказали Илье Марковичу, тот лишь развел руками:

— А вы спорите. Конечно, еврей.

— Ладно, немного еврей, — неохотно согласился Асланбек. — Храбрость чеченца и ум еврея — это хороший вариант.

— А если получится наоборот? — спросила Рахиль и засмеялась, глядя на озадаченное лицо мужа.

Но сейчас было не время для шуток.

— Да, дорогой, — подтвердила Рахиль. — Ты правильно понял. Потому что он чеченец.

Асланбек с благодарностью посмотрел на жену. Он был тронут.

«КамАЗы» разгрузили во временном лагере беженцев. И сразу, не заезжая в Грозный, выехали в Москву. На границе со Ставропольским краем колонну обогнали три черных джипа «гранд-чероки» и перегородили дорогу. Из джипов вышли несколько вооруженных людей в камуфляже. Один из них, с рыжей бородой, в темных очках, церемонно приветствовал Асланбека и передал приглашение президента Дудаева. Президент хочет лично поблагодарить его за щедрую помощь героическому народу Чечни. Это был Муса — советник Дудаева, ставший с началом войны начальником его контрразведки, одной из самых влиятельных и зловещих фигур в окружении генерала.

Асланбек сухо ответил, что не хочет отвлекать президента от его многотрудных обязанностей.

— Тогда я благодарю тебя от имени президента. Я был несправедлив к тебе. Теперь я вижу: ты наш человек, — важно произнес Муса и снял очки, открыв холодные, немигающие глаза. Он дал Асланбеку карточку с контактным телефоном, по которому тот может позвонить, если у него возникнут проблемы, еще раз поблагодарил и уехал.

От этой встречи у Асланбека осталось тяжелое чувство. Ему очень не понравилось, как Муса смотрел на Вахида. После этого разговора в душу его холодной змеей заполз и поселился там страх. Он боялся не за себя. Он боялся за жену и сына. Рахиль и Вахид — это все, что осталось у него в жизни. И еще маленькая Чечня, родина, неизбывная боль.

О гибели российского самолета Су-24 Асланбек Русланов услышал по радио, когда ехал на своей «тойоте-королле» в Шереметьево-2, где должен бы встретить человека, прилетающего вечерним рейсом из Стамбула. Как и все поступающие из Чечни известия, оно оказало на Асланбека гнетущее действие.

Трагедия атомной подводной лодки «Курск» потрясла всю Россию. В Чечне даже по официальным данным каждые два месяца погибало столько же русских, сколько их было на «Курске», и никого это не ужасало. А сколько гибло чеченцев, об этом не знал никто.

Среди сообщений о взрывах радиоуправляемых фугасов, нападениях на российские автоколонны и бесконечных зачистках особенно болезненно Асланбек воспринимал замелькавшие в последнее время на сайте «Кавказ-Центр» в Интернете известия о казнях чеченцев, сотрудничавших с федеральными властями:

«Борцы за свободу Ичкерии привели в исполнение приговор Шариатского суда в отношении главы оккупационной администрации села Гехи. Он был убит в собственном доме вместе с российским офицером, который был в гостях у национал-предателя…»

«В течение последних двух суток но приговору Шариатского суда было казнено пять национал-предателей…»

Как и все, кто успел пожить в советские времена, Асланбек Русланов хорошо умел читать между строк. Появление термина «национал-предатели» рассказало ему о ситуации в Чечне больше, чем могли бы рассказать аналитические обзоры. Это было невольным и очень красноречивым свидетельством того, что борцы за независимость Ичкерии теряют поддержку в Чечне. Люди устали от войны, они уже ни во что не верят. Казни «национал-предателей» были отчаянной попыткой отвратить чеченцев от сотрудничества с пророссийской администрацией.

В недрах войны за независимость прорастали ядовитые зерна гражданской войны. Это и было для Асланбека самым болезненным. Страшно было даже представить, какая резня начнется, если победу одержат сепаратисты. Слабым и очень двусмысленным утешением было лишь то, что победу они не одержат, хоть и объявили командиром всех моджахедов не кого-нибудь, а самого Мухаммада Ибн Абдуллаха, пророка великого Аллаха.

Асланбек Русланов не был верующим человеком. Как и для большинства образованных людей, образ Всевышнего ассоциировался в его сознании с понятиями совести и надежды. И потому в особенную ярость его приводило насильственное внедрение в быт чеченцев ислама самого агрессивного, ваххабитского толка. И чем хуже шли дела у боевиков, тем чаще поминали они имя Аллаха. Слушая выступления по радио и читая заявления на интернет-сайте «Кавказ-Центр» Басаева, Хаттаба и других амиров «Высшего военного Маджлисуль Шура», как называли себя полевые командиры, можно было подумать, что это говорят не бывшие партийные функционеры и исполкомовские чиновники, а как минимум докторанты Исламского университета в Медине.

Ислам, его суннитская ветвь, начал проникать в Чечню из Дагестана и лишь к началу девятнадцатого века стал господствующей религией. Старые люди находили в нем утешение от тяжелых житейских невзгод, для более молодых, родившихся и выросших при советской власти, это была всего лишь форма. Так положено. Раньше было положено ходить на демонстрации, теперь положено ходить в мечеть и совершать намаз.

И во все времена начальственные установления не обсуждались. Это русские ночами до хрипоты спорили на кухнях, пытаясь уличить власть предержащих в неправильном понимании марксизма. В Чечне об этом не спорили никогда. Есть дождь. Есть снег. О чем тут спорить? На все воля Аллаха. В этом смысле чеченцы были истинными мусульманами.

Но уже во времена Дудаева религия стала активно превращаться в политику. Поначалу Асланбек воспринимал это с иронией. Все попытки использовать ислам как инструмент политический казались ему такими же искусственными и натужными, как семидесятилетнее насаждение коммунистической идеологии. Вид президента Ельцина, стоящего в храме Христа Спасителя со свечкой в руке в окружении других ишаков, бывших партийных бонз, представлялся Асланбеку таким же нелепым и фальшивым, как и обращенные к небесам задницы воинов ислама на стадионе в Грозном во время военного парада.

Но он недооценил идеологов чеченского сепаратизма. Они недаром заканчивали Высшие партийные школы и Академии общественных наук. А там хорошо учили работать с массами.

Любая война выплескивает на поверхность всю грязь, самые низменные национальные традиции. Идеалом чеченцев никогда не был пастух, хлебопашец или купец. Воспевался абрек. Война возвращала чеченцев в первобытное состояние. В Чечне подрастало целое поколение, которое не знало ничего, кроме войны, кроме ненависти к русским, которое мечтало лишь об автомате Калашникова. Вот тут и сгодился ислам. Идеи шейха Мухаммеда ибн аль-Ваххаба находили отклик в душах чеченских юношей, потому что оправдывали их стремление убивать. А большего от них и не требовалось.

Асланбек понимал, что война с Россией ведет Чечню к национальной катастрофе, а чеченцев к деградации и физическому уничтожению. Чечня, возможно, станет когда-нибудь независимой. И не через две тысячи лет, раньше. Не потому, что чеченцы умней евреев, а потому, что в двадцать первом веке само время идет быстрей. Но сохранится ли до того времени чеченский народ?

С такими невеселыми мыслями Асланбек Русланов подъехал к сверкающему огнями зданию аэропорта Шереметьево-2, оставил машину на платной стоянке и вошел в зал прилета, даже пе догадываясь, что ступает на минное поле.

 

2

Человека, которого должен был встретить Асланбек, звали Абдул-Хамид Наджи. Турецкое имя. Летит из Стамбула. Значит, турок. Больше Асланбек не знал о нем ничего. И не хотел знать. Он встретит этого турка, окажет ему гостеприимство, поможет сориентироваться в Москве, а потом проводит и забудет о нем.

Асланбеку не раз приходилось выполнять такие поручения. Просьбы о них исходили от человека, которому Асланбек не мог отказать. Этому человеку не мог отказать никто из московских чеченцев, будь он банкиром, торговцем или самым крутым бандитом. Звали его Шамиль. Асланбек никогда его не видел, а о его существовании узнал вскоре после поездки в Чечню с грузом продовольствия и медикаментов.

К офису фирмы «Сигма», который Асланбек арендовал на первом этаже одного из учебных корпусов Бауманки, на красном «понтиаке» последней модели подкатили два молодых чеченских джигита и нагло заявили, что он должен платить по десять тысяч долларов в месяц. Первым побуждением Асланбека было вызвать охранника, бывшего чемпиона Москвы по боксу в тяжелом весе, и приказать ему вышвырнуть этих щенков. Но он уже научился обуздывать свой кавказский темперамент, доставлявший ему в студенческие годы немало неприятностей, иногда крупных.

Асланбек знал, что вся чеченская диаспора Москвы платит. Все — от бандитов до самых крупных банкиров. До этого на него не наезжали, потому что о существовании фирмы знали только его деловые партнеры. «Сигма» не нуждалась в рекламе. Даже поначалу, когда Асланбек поставлял в Россию из Австрии большие партии компьютеров, он сам находил оптовых покупателей. Позже, когда фирма свернула торговлю и перешла на программное обеспечение, надобность в рекламе вообще отпала. Информацию о доходах «Сигмы», оправдывающих объявленную цифру, рэкетиры не могли получить и в налоговой инспекции. Существовало много способов минимизировать доходы, не нарушая законы, а умело их обходя, и главбух фирмы Илья Маркович все эти способы очень хорошо знал. Получалось, что Асланбек привлек к себе внимание поездкой в Чечню с колонной «КамАЗов». Об этом он никому не рассказывал, но слухи могли дойти до Москвы из Грозного.

Воистину ни одно доброе дело не остается безнаказанным.

Молчание Асланбека джигиты приняли за сомнения в их дееспособности. Один из них развязно объяснил, что они все о нем знают: и где он живет, и где его дача, где работает его жена и в какой лицей ходит его сын. Второй был поумней. Он попытался сгладить резкость напарника:

— Поймите нас правильно, уважаемый. Этим мы не хотим ничего сказать. Наши братья в Чечне плохо живут, очень бедно живут. Чеченец, который живет хорошо, должен помогать своим.

— Я вас правильно понял, — заверил Асланбек и приказал: — А теперь пошли вон.

От такого неожиданного поворота джигиты растерялись.

— Не поняли? — спросил Асланбек и вызвал охранника: — Покажи молодым людям, где выход.

Внушительная фигура бывшего чемпиона Москвы по боксу произвела сильное впечатление на гостей.

— Мы вернемся, — пригрозил один из них.

— Буду счастлив видеть тебя, дорогой, — обаятельно улыбнулся Асланбек.

Из окна кабинета он проводил взглядом их красный «понтиак» и набрал номер телефона, который после разговора на шоссе ему дал Муса. Ответил какой-то незнакомый человек. Он сказал, что передаст советнику президента все, что нужно.

— Передайте следующее, — раздраженно распорядился Асланбек. — Я не отказываюсь помогать землякам. Я уже помог им на триста шестьдесят тысяч долларов. Но я хочу быть уверенным, что мои деньги идут людям, а не на то, чтобы какие-то молокососы раскатывали по Москве на спортивных машинах.

— Вам позвонят, — ответили из Грозного. — Этого человека зовут Шамиль.

Звонок раздался в тот же вечер. Шамиль молча выслушал Асланбека и спросил, знает ли тот кафе Яши Кривого на Яузе. Асланбек знал.

— Обратитесь к нему, он все сделает…

В этой задрипанной с виду стекляшке без вывески раньше была шашлычная. Внутри она тоже была задрипанная, обычная забегаловка. Но возле нее всегда стояло много машин. Кафе славилось кавказской кухней. Держал его Яша Кривой, толстый чеченец с рассеченной бровью. Публика у Яши собиралась самая разномастная: чеченские торговцы, бандиты, солидные бизнесмены. Под негромкую кавказскую музыку здесь обедали, ужинали, заключали сделки, обменивались новостями. Русские сюда не ходили. Женщин тоже не пускали. В этом Яша Кривой не делал исключений ни для кого. Как понимал Асланбек, это кафе было одним из центров, куда со всей Москвы стекались собранные с чеченцев деньги, которыми подпитывалась война.

Почтительность, с которой хозяин кафе встретил Асланбека, лучше всяких слов говорила о том, какой властью обладает таинственный Шамиль. Яша расспросил о приметах вымогателей, почему-то оживился, узнав о «понтиаке», и попросил:

— Не сердись на них, уважаемый. Молодые, ничего не понимают. Они извинятся. Больше тебя не будет тревожить никто.

На следующее утро джигиты ждали Асланбека у дверей корпуса. Они были перепуганы до смерти и даже не пытались это скрыть. Их унижение было так же омерзительно, как и их наглость.

— Убирайтесь, — приказал Асланбек.

Джигиты поспешно сели в машину. Это были старые «Жигули». Их красный «понтиак» Асланбек позже увидел возле кафе на Яузе. На нем ездил сам Яша Кривой.

Асланбек решительно воспротивился, когда его фирму попытались использовать для отмывания грязных денег, но не смог отказать Шамилю в просьбе предоставить в распоряжение его людей счет «Сигмы» в австрийском банке «Кредитанштальт». Шамиль объяснил, что с этого счета будет оплачиваться лечение раненых моджахедов. Асланбек понимал, что все здесь не столь невинно, но понимал и другое: отказ от сотрудничества опасен. Экстремисты всех мастей одинаковы: кто не с нами, тот против нас. Он приказал Илье Марковичу оставить на счету фирмы в банке «Кредитанштальт» пять тысяч шиллингов, остальные деньги перевести в гамбургский филиал Дойче-банка и счетом в Вене больше не пользоваться.

Асланбеку ничего не оставалось, как поддерживать репутацию своего. В офисе его фирмы проходили встречи высокопоставленных эмиссаров Дудаева, а после его гибели — Басаева и Хаттаба с деловыми партнерами, в его загородном доме в подмосковном поселке Красково они находили безопасное укрытие.

Рахиль очень не нравились эти люди. Но она все понимала. Она забирала Вахида, переезжала в московскую квартиру и возвращалась в Красково, когда гости уезжали.

Рейс из Стамбула прибыл с получасовым опозданием. Встречающие выстроились возле выхода из таможенной зоны длинным живым коридором. У многих в руках были плакатики с именами. Такой же плакатик был и у Асланбека. На нем было написано: «Abdul-Hamid Nadji».

Сначала прошествовали пассажиры первого класса — солидные бизнесмены с кожаными кейсами, все, как один, смуглые, черноусые, с массивными золотыми перстнями. Абдул-Хамида Наджи среди них не оказалось. Потом повалили шумные русские туристы с детьми, ездившие в Анталию из слякотной апрельской Москвы ухватить щедрого турецкого солнца.

Прошел, не глядя ни на кого, странный человек с бледным безусым и безбородым лицом. Он был в новой, дорогой, но плохо сидящей на нем одежде. Асланбек, любивший хорошо одеться и знавший в этом толк, машинально отметил, что плащ на нем от Хуго Босса, костюм от Армани, шляпа «Стэнтон», дымчатые очки в тонкой золотой оправе тоже не из дешевых. Все сидело на нем так, будто было надето только что, без подгонки. В советские времена так одевались отпускники-северяне: покупали в ГУМе новые костюмы, тут же облачались в них, а старые запихивали в урну.

Прошли челночники, обремененные огромными баулами. Потом послышалась французская речь — прибыл парижский рейс. Никто не реагировал на плакат в руках Асланбека. Он еще немного подождал и направился к справочному бюро, чтобы дать объявление по радио. Но в тот момент, когда он склонился к окошечку, сзади негромко сказали на плохом английском:

— Не нужно объявления.

Асланбек обернулся. Перед ним стоял тот самый странный человек.

Он представился:

— Абдул-Хамид Наджи.

И в этот момент Асланбек его узнал. Это был Муса. После той давней встречи на шоссе они не виделись ни разу, но Асланбек много о нем слышал. После гибели генерала Дудаева он стал одним из самых жестоких полевых командиров. За участие в нападении на Кизляр в январе 1996 года Генпрокуратура России объявила его в федеральный и международный розыск. Но Муса исчез. Среди московских чеченцев ходили слухи, что его убили в Махачкале. Слухи подтвердились. На одном из митингов в Грозном Шамиль Басаев назвал Мусу отважным воином, отдавшим жизнь за свободу Ичкерии: «Он стал шахидом на пути Аллаха».

И все же это был он. С чужим лицом, малоподвижным, бледным, как у человека после долгой болезни. Асланбек узнал его, как по запаху, по той агрессии, которая от него исходила.

Замешательство Асланбека не укрылось от внимания Мусы.

— Что с вами, господин Русланов? — подозрительно спросил он.

— Ничего, все в порядке. Вы напомнили мне человека, которого я хорошо знал.

— Я на него похож?

— Нет, господин Наджи. Вы совершенно на него не похожи. Даже не знаю, почему я о нем вспомнил.

— Кто этот человек?

— Его звали Магомедом Мусаевым. Если вы следите за событиями в Чечне, вы должны знать это имя. Полевой командир Муса. Самый отважный из моджахедов. Он стал шахидом на пути Аллаха, если вы понимаете, что я этим хочу сказать.

— Понимаю, — буркнул Муса.

— Для всех нас это очень большая утрата, — продолжал Асланбек. — Он был моим лучшим другом, господин Наджи, он был мне больше чем брат, — нахально соврал он, рассчитывая, что естественное стремление людей примазаться к героической личности убедит Мусу, что он остался неузнанным. — Господин Наджи, я рад приветствовать вас в Москве. Не перейти ли нам на чеченский язык?

— Почему вы думаете, что я знаю чеченский язык?

— У вас очень красивый акцент. Но он выдает вас после первой же фразы.

Предупредительно открывая перед гостем заднюю дверцу «тойоты», Асланбек спросил:

— Я надеюсь, вы окажете честь моему дому?

— Если вас не затруднит, — недружелюбно отозвался Муса.

— Напротив. Я протопил баню. Как вы относитесь к русской бане?

Этот вопрос Асланбек задал не без умысла и с интересом ждал ответа.

— Нет. Мне нельзя в баню.

Все правильно. Пластическая операция. Недавняя. Поэтому ему и нельзя в баню.

— Включите радио, — распорядился Муса. Новости.

— Русское? Би-би-си?

— Русское.

— Тогда лучше «Эхо Москвы». Сам-то я обычно слушаю Би-би-си.

Главной новостью в информационном выпуске было сообщение о гибели российского самолета Су-24. Никаких подробностей не сообщалось.

— Би-би-си передавало о самолете? — спросил Муса.

— Да.

— Что?

— Практически то же самое.

— Причину сказали?

— Технические неполадки. Врезался в гору в условиях плохой видимости.

— Выключите.

— Может, музыку?

— Выключите! — раздраженно повторил Муса.

Реакция Мусы озадачила Асланбека. Информация о гибели российского самолета явно произвела на него очень сильное впечатление. Необычно сильное. Что бы это могло значить?

Но тут мысли Асланбека приняли другое направление. Уже с полчаса в зеркале заднего вида, не приближаясь и не отставая, маячила какая-то машина с сильными галогенными фарами. На темной трассе, ведущей от аэропорта к Москве, Асланбек не смог ее рассмотреть. Когда выехали на ярко освещенную кольцевую, увидел. Это была синяя «Вольво-940» с тонированными стеклами.

Асланбек свернул к бензоколонке. «Вольво» проскочила вперед и прижалась к обочине. Когда Асланбек, заправившись, снова выехал на трассу, «вольво» немного выждала и двинулась следом.

— Не хотелось бы вас тревожить, уважаемый гость, но, по-моему, за нами следят, — сообщил Асланбек.

— Кто?

— Оглянитесь. Только незаметно. Синяя «вольво». Она идет за нами от самого аэропорта.

— Вам показалось.

— Сейчас проверим.

На развязке МКАД и Новой Рязанки Асланбек круто взял вправо, пересек по мосту кольцевую и тут же ушел вниз по витку «ромашки». «Вольво» выскочила на шоссе и остановилась. Водитель сначала не понял, куда делась «тойота», затем резко сдал задом и вошел в завиток поворота.

— Убедились? — спросил Асланбек.

— Не обращайте внимания.

— Уважаемый господин Наджи, вы мой гость. Если с вами что-нибудь случится, на мою голову падет позор. Такой у нас, чеченцев, закон.

— Не обращайте внимания! — прикрикнул Муса. — Это не слежка. Это охрана.

— Охраняют меня? — удивился Асланбек.

— Меня!

— Об этом вам следовало сказать раньше. Вы заставили меня поволноваться.

— Вы слишком много говорите.

Асланбек остановил машину с таким видом, будто хотел выкинуть пассажира на ночную дорогу.

— Хозяин не должен обижаться на гостя, — холодно проговорил он. — Но и гость не должен хамить хозяину.

— Извини, дорогой Асланбек, — неожиданно перешел на «ты» Муса. — Я взволнован. Сегодня произошло очень важное событие. Этот день войдет в историю свободной Ичкерии. Он будет записан золотыми буквами. Да, большими золотыми буквами! Больше ничего сказать не могу. Скоро ты все поймешь сам. Поехали. Я хочу успеть посмотреть новости по телевизору.

Загородный дом Асланбека стоял на высоком берегу тихой подмосковной речки. Он купил его, когда женился на Рахили и переехал в Москву. Жить было негде, в трехкомнатной квартире ее родителей и без него было не повернуться. Сначала снимали комнаты, потом влезли в долги и купили дом. Это была развалюха на небольшом участке, но близко от станции. На работу ездили на электричке. Асланбек — в Бауманку, Рахиль — в иняз, а после его окончания — в английскую спецшколу, позже преобразованную в лицей. Даже когда появились деньги и купили хорошую квартиру в Москве, жили в основном здесь. Асланбек сам ремонтировал и перестраивал развалюху, со временем она превратилась в просторный уютный дом с гостиной, детской, спальней и комнатами для гостей.

Радушно, как и подобает кавказскому человеку, предлагая Мусе входить, располагаться и быть хозяином, Асланбек чувствовал себя так, будто бы оскверняет свой дом, который очень любил, где по половицам в гостиной ползал маленький Вахид, где собирались веселые, шумные компании друзей, не различавших, кто из них русский, чеченец, армянин или еврей.

Информацию о гибели российского бомбардировщика Су-24 повторили и в ночном выпуске НТВ. И тоже без комментариев. Потом пошел репортаж из Грозного, но Муса не стал его слушать. Его необычный интерес к самолету заинтриговал Асланбека. Расставив заранее приготовленные Рахилью закуски на круглом столе в гостиной, он откупорил бутылку французского коньяка «Камю», налил в фужеры и произнес, подчеркнуто обращаясь к гостю на «вы», так как предложенное Мусой «ты» несло в себе опасность невольно выдать себя, обнаружить, что Асланбек узнал его в его новом обличье, а делать этого ни в коем случае не следовало. В этом Асланбек был почему-то совершенно уверен.

— Я не спрашиваю, уважаемый господин Наджи…

— Абдула. Называй меня просто Абдула, — разрешил Муса.

— Я не спрашиваю, уважаемый Абдула, почему сегодняшний день будет записан большими золотыми буквами в историю свободной Ичкерии. Но предлагаю за это выпить. Коран требует чтить обычаи других народов. Мы живем среди русских. И если мы выпьем, это не будет слишком большим грехом? Как вы считаете?

— Не будет. Да, выпьем. За этот день нужно выпить. За нашу победу, Асланбек! Она уже близка, очень близка! — торжественно возгласил Муса и ошарашил объемистый фужер коньяка.

Асланбек привык к таким ночным застольям. Оказавшись вдалеке от опасной и некомфортной Чечни, гости расслаблялись, от души поддавали и пускались в живописания подвигов отважных борцов за независимость Ичкерии. Асланбек слушал, поддакивал и обильно подливал в фужеры, чтобы гости побыстрее набрались и отправились спать. Но Муса был не совеем обычным гостем. Асланбек решил вызвать его на откровенность.

— Да, победа, — задумчиво проговорил он. — Мечта. Как хочется ее приблизить. Но мечта — это как линия горизонта. Она всегда далеко.

— Ты мне не веришь? — с пол-оборота завелся Муса. Коньяк сразу бросился ему в лицо. Это подтвердило предположение Асланбека о том, что он недавно вышел из больницы. Скорее всего, из турецкой. А там вряд ли дают спиртное.

— Конечно, верю. В то, что вы мечтаете о близкой победе. Скажу вам как чеченец чеченцу. В нашем национальном характере много достоинств. Но стремление выдать желаемое за действительное — не лучшая наша черта. Я бы даже назвал ее хвастливостью. Говоря откровенно, я и сам этим грешу.

— Ты не веришь мне? — оскорбленно, даже с угрозой повторил Муса.

— Я математик, — напомнил Асланбек, вновь наполняя фужер гостя. — Это точная наука. В ней нет понятия веры. Я привык иметь дело с цифрами. Цифры не врут. Врут люди с помощью цифр… Будьте здоровы, уважаемый Абдула! Вы закусывайте, закусывайте.

Муса выпил, но к закускам даже не притронулся.

— Продолжай, — кивнул он.

— Давайте оставим этот разговор.

— Нет! Ты начал! Говори!

— Что ж, если вы настаиваете… Ну разбился русский бомбардировщик. У федералов их сотни. А в России тысячи. Вспомните, с чего началась первая война. Уже через неделю у генерал-майора авиации Джохара Дудаева не было ни одного самолета и ни одного вертолета. Русская авиация загнала нас в ущелья, в подполье. Мы можем говорить, что партизанская война — это наша стратегия. Но сами-то прекрасно знаем, что это вынужденная стратегия. Это путь к поражению, а не к победе…

— Ты говоришь как предатель! — гневно перебил Муса. — Если бы я не знал, что ты настоящий патриот, я бы тебя убил!

— Это очень сильный аргумент в споре, — не скрывая иронии, одобрил Асланбек. — Я бы даже сказал — решающий.

— Да, у федералов сотни самолетов и вертолетов! Да! Но завтра все они превратятся в груду обломков! Ни один русский самолет не осмелится приблизиться к границам Ичкерии!

— Вы снова выдаете желаемое за действительное. Для этого нужны зенитные батареи, целая система ПВО.

— Ты не военный человек! Ты ничего не понимаешь! Для этого не нужна система ПВО! Для этого нужно совсем другое. Ты знаешь, что такое ПЗРК?

Асланбек знал. Из курса на военной кафедре Бауманки. ПЗРК — переносной зенитно-ракетный комплекс. Это советские системы ПЗРК «Игла» с дальностью полета ракеты по горизонтали 5200 метров. При максимальной скорости цели 1450 километров в час вероятность поражения цели одной ракетой составляет около сорока процентов. Это аналогичные ПЗРК «Стингер» американского производства. Но Асланбек решил, что не стоит обнаруживать свою информированность. Поэтому сказал:

— ПЗРК? Не знаю, что такое ПЗРК. ПЗРК, ХЗРК. Давайте лучше выпьем.

— Это зенитно-ракетный комплекс. Переносной! Его может нести один боец. Он может уничтожать самолеты из любого ущелья. Ты говоришь: разбился русский бомбардировщик? А я тебе говорю: он не разбился. Его сбили! Его сбили наши бойцы! Таким вот комплексом «Стингер»! Одной ракетой! Вот что такое ПЗРК «Стингер»!

— Почему мы об этом не объявили?

— Еще не пришло время.

— Почему не объявили русские?

— Асланбек, ты шутишь? Если их летчики узнают, что у нас есть «стингеры», ни один самолет и ни один вертолет не поднимется в воздух!

— У нас действительно есть «стингеры»?

— Будут. Теперь ты понял, почему я сказал, что сегодня великий день? Это перелом в войне! С этого дня начнется наш путь к победе! Мы выйдем из подполья. Весь чеченский народ станет армией. Такая армия непобедима. Давай выпьем за нашу победу! Аллах акбар!

Больше к этой теме Асланбек не возвращался. Подливал коньяку, подсовывал закуски, рассказывал о московских политических новостях, к которым Муса не проявлял ни малейшего интереса. Лишь к концу застолья осторожно заметил:

— «Стингеры», я так думаю, стоят немало?

— Очень дорого, очень! — сокрушенно подтвердил Муса. — Восемьдесят тысяч долларов штука! Но нам помогает весь мусульманский мир. Наши люди приходят в мечети и просят помочь чеченскому народу. И нам помогают. Давай выпьем за наших братьев по вере!

— Хватит, — решительно возразил Асланбек. Вам завтра заниматься делами.

— Нет, не хватит! — с пьяным упорством запротестовал Муса, но дал отвести себя в гостевую комнату и отключился.

Асланбек навел в гостиной порядок и вышел на крыльцо. Была глубокая ночь. Накрапывал мелкий дождичек. Пахло прошлогодней листвой.

Обычно Асланбек пропускал мимо ушей похвальбу своих чеченских гостей. Он даже допускал, что сами они верят в то, о чем говорят. В то, что мужество моджахедов повергает в животный ужас русских оккупантов. И в то, что победа близка. После того как в ходе спецоперации были убиты командир Исламского полка особого назначения Арби Бараев и полевой командир Умар, Хаттаб сделал заявление, которое поразило Асланбека глубинной жутью, сознанием собственной обреченности:

«Всему оставшемуся миру, особенно мусульманскому, довольно знать, что джихад будет продолжаться до Судного дня. Джихад не остановится из-за смерти таких моджахедов, как Умар и Арби Бараев, да будет с ними милость Аллаха. Джихад не остановится ни на миг, даже если будут убиты такие командиры, как Шамиль Басаев, или Хаттаб, или кто еще. Чеченский джихад не привязан к отдельному командиру. Он привязан к командиру всех моджахедов Мухаммеду Ибн Абдуллаху, пророку великого Аллаха. Давайте будем помнить, что участь Умара, Арби и других командиров моджахедов, да будет с ними милость Аллаха, та, о которой они мечтали. Эти мужчины понимали честь мученической смерти и стремились к ней каждой клеточкой тела… Иншаллах, пусть каждый из нас молит Аллаха даровать моджахедам победу. Я прошу Всевышнего Аллаха сделать всех нас шахидами на Его пути…»

Фанатик — это человек, который миновал точку возврата. Он уже никогда не сможет вернуться к началу пути. Но и с сознанием гибельности этого пути смириться не может. Поэтому готов поверить во все. Так человек устроен. Даже в бункере Гитлера, сотрясавшемся от бомбовых ударов, до последней минуты верили в чудо, которое спасет Третий рейх.

Но то, что Асланбек узнал от Мусы, заставило его задуматься. Что в его словах было правдой, а что горячечным бредом фанатика?

Муса — человек серьезный. Таинственное исчезновение, мнимая смерть, заявление Басаева, подкрепляющее легенду о смерти. Пластическая операция. Похоже, его специально вывели в тень. Что это может означать? Только то, что он руководит зарубежной агентурой боевиков.

Еще деталь. В баню ему нельзя. Значит, после пластической операции не долечился. А что может заставить человека выйти из больницы раньше времени? Лишь дела чрезвычайной важности.

Связаны они с катастрофой российского самолета?

Может быть. Хотя однозначного ответа нет.

Мало данных.

Асланбек спустился с крыльца запереть калитку. Машинально выглянул за ворота. В конце переулка темнела машина. В ней были двое, светились огоньки их сигарет.

Охрана. Круглосуточная. Никого из прежних гостей никогда так не охраняли. Какое же поручение выполняет Муса?

Утром вид у Мусы был жеваный, а настроение мрачное, как у всякого нормального человека с похмелья. Держался, однако, мужественно и деликатное предложение Асланбека чуть-чуть поправиться презрительно отверг. Дело у него оказалось только одно: он потребовал у Асланбека доверенность на распоряжение его счетом в венском банке «Кредитанштальт».

В просьбе не было ничего необычного. Асланбек и раньше давал доверенность разным людям, приходившим от Шамиля. Но на этот раз решил прокачать ситуацию.

— Этим счетом распоряжаюсь не я. Я хотел бы получить подтверждение от этого человека.

— Получишь, — хмуро пообещал Муса и приказал остановить машину возле уличного таксофона.

Через пять минут пиликнул мобильник Асланбека.

— Сделайте то, о чем говорит господин Наджи, — своим негромким голосом распорядился Шамиль.

Муса пожелал, чтобы доверенность была оформлена в Первой государственной нотариальной конторе в Бобровом переулке. Правильнее было бы обратиться в контору на Тверской, где одновременно делали перевод документов на иностранные языки и нотариально заверяли правильность перевода. Но Асланбек промолчал. Начальственный тон Мусы его раздражал. Пусть побегает по Вене в поисках переводчика.

Когда с формальностями было покончено, Муса приказал отвезти его в Шереметьево. Возле зала вылета Асланбек остановил машину, но Муса продолжал сидеть.

— То, о чем мы вчера говорили, пусть в тебе умрет, — наконец проговорил он.

— А о чем мы говорили? — удивился Асланбек. — Ничего не помню. Помню, хорошо посидели. Это помню. Больше ничего не помню.

— Я сказал, ты слышал. Мы умеем карать предателей. Мы умеем ценить друзей. Мы высоко ценим твою помощь. Ты настоящий патриот. Ты будешь стоять рядом со мной на трибуне. Да. Когда мы будем принимать парад победы. Не провожай меня.

Он вышел из «тойоты» и подождал, пока Асланбек уедет.

Возле гостиницы Аэрофлота Асланбек съехал на обочину, заглушил двигатель и вновь попытался разобраться в том, что узнал.

Мрачность Мусы объяснялась не только похмельем. Его очень тревожило, не наговорил ли он лишнего минувшей ночью.

И еще. «Мы высоко ценим твою помощь». Какую? То, что он оказывает гостеприимство посланцам из Чечни? Или то, что разрешил пользоваться своим счетом в Вене? Не ахти какие услуги. Вряд ли они тянут на почетное место на трибуне во время парада победы.

Асланбек позвонил по мобильному телефону в офис «Сигмы» и попросил Илью Марковича навести справки о состоянии счета фирмы в венском банке «Кредитанштальт». Потом развернулся, загнал «тойоту» на стоянку у зала прилета и по стеночке, стараясь остаться незамеченным, вошел в здание аэровокзала.

Он почему-то был уверен, что Муса летит в Вену. Но рейс на Вену был только поздно вечером. Между тем Муса стоял возле справочного табло и нетерпеливо посматривал на часы. Объявили регистрацию на Амстердам. Вместе с толпой пассажиров Муса прошел в зону таможенного контроля.

Значит, летит не в Вену. В Амстердам. Что такое Амстердам? Квартал «красных фонарей», легализованная марихуана, самые знаменитые в мире ювелиры, торговля бриллиантами.

Что там делать Мусе?

В офисе «Сигмы» Асланбека нетерпеливо ждал Илья Маркович. Вид у него был очень встревоженный. Но, как всегда, он начал издалека:

— Скажи мне, Асланбек, в чем сходство между женой и главбухом? Не знаешь. А я знаю. Обоих е..т. А в чем разница? Жену можно обманывать, а главбуха нельзя. А почему? Когда ты обманываешь своего бухгалтера, ты обманываешь себя.

— В чем дело, Илья Маркович?

— Почему ты мне ничего не сказал? Я дал бы тебе совет. Я не всегда знаю, что нужно делать. Но я всегда знаю, чего делать не нужно. Я дал бы тебе хороший совет, Асланбек. Я сказал бы тебе: не делай этого, с грязными деньгами связываться нельзя. Это всегда плохо кончается.

— Про какие грязные деньги вы говорите?

— Про те, что поступили на наш счет в Вене. Сорок два миллиона долларов не могут не быть грязными. А если я ошибаюсь, я ничего не понимаю в жизни.

— Сколько?! — ошеломленно переспросил Асланбек.

— Только не говори мне, что ты ничего об этом не знал, — попросил тесть. Потом внимательно посмотрел на Асланбека и с недоумением заметил: — Люди не перестают меня удивлять. Неужели не знал?

— Не знал, — выдавил Асланбек.

Илья Маркович сочувственно покачал головой и сказал:

— Теперь знаешь.

Асланбек понял: все, что ночью наговорил Муса, было правдой.

Амстердам — это не только квартал «красных фонарей» и торговля бриллиантами. Амстердам — это еще и один из мировых центров подпольной торговли оружием.

— Похоже, сынок, кончилась твоя счастливая жизнь, — проговорил тесть. — Что я называю счастливой жизнью? Это когда знаешь, что от тебя ничего не зависит. Поэтому можно ничего не делать и при этом чувствовать себя порядочным человеком. В этом смысле самая счастливая пора моей жизни была в лагере. Ты понимаешь, что я этим хочу сказать?

— Понимаю, да, — кивнул Асланбек, хотя не понимал ничего. Он даже не слышал тестя. Мысли его были заняты совсем другим.

Сорок два миллиона долларов. При цене восемьдесят тысяч долларов за комплекс — это пятьсот двадцать пять новейших «стингеров».

Пятьсот двадцать пять!

Чечня превратится в ад.

 

3

Решение нужно было принимать очень быстро. Сорок два миллиона долларов переведены в Вену не для того, чтобы они лежали там и обрастали процентами. Асланбек знал, почему выбран счет его фирмы. Потому что фирма чистая, она никогда не привлекала к себе внимания налоговой полиции и Управления по борьбе с экономическими преступлениями. Информация о появлении на ее счету сорока двух миллионов долларов может дойти до ГУБЭП или ФСБ. Поэтому их без промедления перебросят на счета продавцов «стингеров» или посредников.

Асланбек смутно представлял себе схему этой тайной сделки. Наверняка она была очень сложной, с банками в офшорах, с сетью фирм-однодневок. Как бензин оживляет автомобильный двигатель, так и деньги, которые лежали в банке «Кредитанштальт» на счету фирмы «Сигма», приведут в движение этот зловещий механизм.

Как всякий трезвомыслящий человек, Асланбек понимал безнадежность вооруженного противостояния тупой, как бульдозер, военной машине России. Тупая-то она тупая, но свое дело делала. Перед началом первой чеченской войны под ружьем у Дудаева были две бригады, семь отдельных полков, три отдельных батальона общей численностью свыше шести тысяч человек. За счет резервистов эту армию можно было довести до двадцати тысяч за пять-семь суток. На вооружении были сотни танков, БМП, БТР, артиллерийских орудий и минометов. Во что превратилась эта армия, бронетехника и тяжелая артиллерия, в огромных количествах оставленная русскими в Чечне в 1992 году и питавшая военные амбиции генерала Дудаева? Куда девались «грады» Радуева, которыми он похвалялся еще совсем недавно? О чем он думает сейчас в СИЗО Лефортово? Что осталось от батальонов Басаева и от Исламского полка особого назначения Арби Бараева? Где сейчас сам Бараев? Каково ему в мусульманском раю?

Но Муса был прав. Если боевики получат более совершенные «стингеры», это будет означать перелом в ходе вялотекущей, как шизофрения, войне.

Самым страшным злом для боевиков всегда была российская авиация. Воздушная разведка выявляла передвижения даже небольших отрядов, передавала данные артиллерии, наводила штурмовики и бомбардировщики. Российские вертолеты оперативно доставляли десантников в самые труднодоступные места. Если авиацию федералов удастся хотя бы на время подавить, это раздует костер войны, и многие из тех, кто выжидал, отсиживался, возьмут в руки оружие и открыто примкнут к боевикам.

Да, здесь Муса был прав. Но только в воспаленном мозгу загнанного в угол фанатика могла угнездиться мысль, что Россия с этим смирится. Это будет перелом в войне. Но перелом не к победе, а к финалу, быстрому и кровавому.

Чеченцы устали от войны. Но от нее устали и русские. Сегодня еще оставались надежды, что когда-нибудь все же будет заключено перемирие и начнется очень долгий и мучительный процесс выздоровления. С этими надеждами будет покончено навсегда.

На волне чеченской войны президент Путин пришел к власти. Он не допустит, чтобы неуспехи в Чечне привели к его поражению на следующих выборах. Вся мощь российской военной машины будет обрушена на Чечню при единодушном одобрении стада баранов, которые и есть российский электорат. Никакие протесты мировой общественности не остановят эту машину.

Чечня будет уничтожена.

Чеченцы превратятся в цыган.

Что есть честь, а что бесчестие? Что есть верность родине, а что предательство?

Сто сорок лет назад эти вопросы стояли перед имамом Шамилем. Он сделал выбор. Он прекратил сопротивление. Он предал Чечню. Он спас свой народ от полного истребления. И потом до самой смерти замаливал свой грех в Мекке.

О чем он молился? Что считал своим самым тяжким грехом?

То, что всю жизнь воевал с Россией? Или то, что остановил войну?

Сейчас перед таким же выбором стоял Асланбек Русланов.

Он припарковал «тойоту» возле Политехнического музея и медленно, принуждая себя, направился к Лубянской площади. По распоряжению президента Путина руководство антитеррористической операцией в Чечне было передано ФСБ. Асланбек надеялся, что сумеет пробиться к директору ФСБ. Но чем ближе он подходил к зданию бывшего страхового общества «Россия», тем труднее давался ему каждый шаг.

Из этого здания в 1944 году народный комиссар внутренних дел Берия докладывал Сталину:

«Во исполнение Вашего указа с середины февраля до середины июня 1944 года силами НКВД СССР были проведены следующие спецмероприятия.

В рамках операции по выселению чеченцев и ингушей на 25.02.44 в железнодорожные эшелоны было погружено и вывезено 478479 человек, из них 91250 ингушей и 385299 чеченцев. 11.03.44 завершена операция по выселению балкарцев. Погружено в железнодорожные эшелоны и отправлено к местам поселения в Казахскую и Киргизскую ССР 37103 балкарца. В ходе спецмероприятия по переселению лиц калмыцкой национальности было вывезено 93139 человек. Успешно закончена очистка Крыма от антисоветских элементов. Всего было выселено 225009 крымских татар.

В осуществлении вышеуказанных спецмероприятий приняло участие в общей сложности 51 тыс. бойцов и офицеров НКВД. НКВД СССР ходатайствует о награждении отличившихся боевыми орденами и медалями…»

Асланбек остановился. Нет, не мог он войти в это здание. Печать проклятия лежала на нем.

Попытаться попасть на прием к министру внутренних дел? МВД тоже задействовано в Чечне. Но были у Асланбека большие сомнения, что в МВД встретят его с распростертыми объятиями.

Шамилю было проще. В осажденный русскими войсками аул Гуниб, в котором Шамиль и четыреста его верных мюридов держали оборону, явилась депутация от генерал-фельдмаршала князя Барятинского и предложила почетные условия капитуляции. Шамиль их принял. Но еще неизвестно, как бы он поступил, если бы ему пришлось добиваться приема у князя и доказывать его секретарям, что у него к Барятинскому важное дело, которое он может объяснить только ему.

А именно это и предстояло Асланбеку. И чем кончится? Попадет он на прием к министру МВД или хотя бы к его первому заму? Может быть. Через месяц-другой. А скорее всего, ему предложат написать заявление. И пойдет оно гулять по инстанциям. Начнется проверка личности заявителя. Откуда он получил эту информацию, не связан ли с боевиками? Не посадить ли его в кутузку на всякий случай, чтобы был под рукой? А когда дойдет до дела, если вообще дойдет, будет уже поздно.

Асланбек стоял на углу Мясницкой и Лубянской площади, хмуро глядя по сторонам и не зная, на что решиться. Мимо проходили люди, озабоченные своими делами. Из Лубянского проезда на Мясницкую вползали машины, подолгу ожидая стрелку, разрешающую поворот. Две девушки, с виду студентки, окинули Асланбека оценивающими взглядами. Оценили: стройный кавказский красавец в светлом плаще, в самом соку — седина в бороду, бес в ребро, со вкусом одет, золотая цепочка тонкой работы на шее.

— Мужчина, отдохнуть не желаете?

Поняли: не желает. Тут же забыли о нем.

И вдруг Асланбека прошиб липкий противный пот. Он даже поразился тому, как сразу до этого не додумался. Право распоряжаться счетом в венском банке «Кредитанштальт» имел Муса. Но его имел и Асланбек. И пока эти сорок два миллиона долларов лежат в банке, с него нельзя спускать глаз. Что это означало? Только то, что за ним следят.

Слежку он обнаружил сразу. За ним следили — из синей «вольво» с тонированными стеклами. Из той самой, что вчера сопровождала его из аэропорта. Из той самой, что всю ночь стояла в переулке неподалеку от его дома. Она свернула с Лубянского проезда на Мясницкую и приткнулась за метро против магазина «Библио-Глобус». Двое вышли из нее и незаметно поглядывали в его сторону. Обоим лет по тридцать или чуть больше. Лица чеченской национальности.

Асланбек не переоценивал умственных способностей Мусы и тех, кто за ним стоит. Но здесь была очевидная глупость. А если он сейчас нырнет в метро, оторвется от слежки и по электронной почте распорядится перевести эти миллионы на свой счет в каком-нибудь другом банке?

Он еще немного подумал и понял, что нет никакой глупости. Потому что следят не только за ним. Следят и за Рахилью с Вахидом. И при первом же его подозрительном движении они станут заложниками.

Асланбек с ужасом представил, что могло бы произойти, если бы он все же вошел в здание ФСБ, а двое из синей «вольво» это увидели. Уже одно то, что он стоит на Лубянке, могло их насторожить. И, возможно, насторожило.

Асланбек демонстративно посмотрел на часы и слегка пожал плечами, как человек, на встречу с которым опаздывает партнер. Затем достал мобильный телефон и с недовольным видом нащелкал номер — нужно же узнать, где этот чертов партнер застрял.

— Ты где? — спросил он, услышав ответ Рахили.

— Дома. Только что приехала.

— Вахид с тобой?

— Где же ему быть? Что-то случилось?

— Ничего, — заверил Асланбек. — Совершенно ничего. Сделай вот что. Ты мусор давно выносила?

— Асланбек Русланов! — изумилась Рахиль. — С каких пор ты интересуешься такими вещами?!

— Вынеси. И незаметно осмотрись. Нет ли в нашем переулке чужих людей. Или чужих машин.

— Если есть, то что?

— Выброси мусор и вернись в дом. Сразу мне позвони. Жду.

В ожидании звонка Асланбек медленно, с рассеянным видом пошел вдоль лотков с книгами, стоявших на подходе к магазину «Библио-Глобус». Он всегда заходил в этот магазин, когда случалось оказаться поблизости. Как Рахиль никак не могла привыкнуть к обилию продуктов и отсутствию очередей, так и Асланбека до сих пор радостно изумлял вид книжных прилавков. У лоточников книги были иного сорта, такими в «Библио-Глобусе» не торгуют: дешевая эзотерика, прокоммунистические брошюры. На черной бумажной обложке одной из них стояло крупное название «Чего хотят евреи?».

Почти физически ощущая на себе взгляды двоих из «вольво», Асланбек повертел книжку в руках. Полюбопытствовал:

— И чего же они хотят?

— Купи — узнаешь, — ответил лоточник, молодой парень с нездоровым лицом.

— Сколько?

— Шестьдесят.

— Да ты что? — удивился Асланбек. — Мне любой еврей за червонец расскажет, чего они хотят!

— Соврет!

— Все равно дорого. Шестьдесят рублей. Даже без переплета.

— Правда не нуждается в переплетах! — отрезал продавец, и в его больных глазах появился лихорадочный блеск.

— А здесь правда?

— Чистая правда! Чистая, как…

— Я понял, понял. Как «Аква минерале».

— Как слезника распятого жидами Христа!

— Ладно, уговорил, — согласился Асланбек и поспешно расплатился, потому что издал тонкую трель мобильник.

Какая-то средних лет женщина удивленно на него посмотрела и, ни к кому не обращаясь, сказала:

— О господи! Мало ему, что он лицо кавказской национальности. Так он еще и антисемит!

Асланбек сунул книжку в карман плаща и отошел в сторону. Звонила Рахиль.

— Да, — сказала она. — «Жигули», «четверка». В ней трое. Молодые парни. Похоже, твои земляки.

— Что делают?

— Ничего. Курят. Что это значит, Асланбек?

— Ничего страшного. Приеду расскажу.

Но он уже знал, что ничего ей не расскажет. О том, что он собирался сделать, нельзя рассказывать никому. А тем более ей. У нее сердце изболится, если она узнает хоть толику правды.

Вот и в его дом постучалась война. Вот и ему принесли повестку из военкомата.

…С недовольным видом человека, у которого сорвалась деловая встреча, Асланбек вернулся к своей «тойоте». Синяя «вольво» шла за ним до поворота к поселку. Здесь остановилась. Другого выезда на Рязанское шоссе не было. Так и спланировано: те трое на «четверке» блокируют дом, а эти двое — дорогу.

Дом встретил его теплом, привычным уютом, соблазнительными запахами из кухни и буханьем тяжелого рока из-за двери детской. Под эту дурацкую музыку, всегда раздражавшую Асланбека своей громкостью, Вахид делал уроки и путешествовал по Интернету. Асланбек заглянул. Так и есть, сидит за компьютером.

Одиннадцать лет. Совсем еще мальчик. Непросто ему жилось. С улицы приходил с синяками, с разбитым носом. Но никогда не плакал и не жаловался. Настоящий мужчина.

Асланбеку остро захотелось подойти к нему, приласкать. Но он сдержался. Неслышно закрыл дверь детской, прошел в гостиную и как был, не снимая плаща, опустился в кресло. Рахиль села напротив, внимательно на него посмотрела.

— Что происходит?

— А что происходит? — удивился он. — Ничего не происходит. Купил сегодня интересную книгу. «Чего хотят евреи?» Не хочешь почитать?

Он выложил книжку на стол. Рахиль заглянула в аннотацию, пролистала пару страниц и брезгливо отбросила ее:

— Зачем ты принес это в дом?

— Ну как. Хочу узнать, чего хотят евреи.

— Об этом ты мог бы спросить у меня.

— Так я лоточнику и сказал. Но он говорит, что вы все врете.

Рахиль взяла книжку двумя пальцами, как берут за хвост дохлую мышь, отнесла в кухню и выбросила в помойное ведро.

— Асланбек Русланов, смотри мне в глаза, — вернувшись, потребовала она. — И оставь свою еврейскую привычку отвечать вопросом на вопрос. Я спросила тебя, что происходит.

Он посмотрел в ее огромные, полные тревоги глаза и ощутил, как тоскливо сжалось сердце. Ему вдруг захотелось, чтобы никогда не кончался этот мирный вечер, чтобы все было так, как сейчас, всегда: дурацкий рок из детской, вкусные запахи из кухни, мелкий апрельский дождь за окном, шум электричек. И Рахиль напротив — в свободном красном хитоне, обтекающем ее высокую хрупкую фигуру, без единой сединки в длинных черных волосах, с лицом таким знакомым, что уже и не знаешь, какое оно.

Когда Асланбек первый раз увидел Рахиль, он обомлел. Это было в Москве, в метро. Она вошла на «Смоленской», вышла на «Комсомольской». Когда она вышла, он не мог смотреть на людей. У них были не лица, а свиные рыла.

Следующую неделю он прожил на Кольцевой между «Смоленской» и «Комсомольской». И все-таки встретил ее. И вновь поразился, почему никто не смотрит на нее, почему только он видит, как она прекрасна. Он сказал ей:

— Меня зовут Асланбек Русланов. Сегодня я поверил, что Бог есть. Потому что вероятность нашей встречи была один на десять в девятой степени. Если ты уйдешь, больше мы не встретимся никогда.

Она спросила:

— Десять и девятой степени — это сколько?

— Это очень много. Очень. Я тебя люблю. Я хочу смотреть на тебя всю жизнь. Выходи за меня замуж.

— Асланбек Русланов, ты умеешь находить убедительные аргументы, — засмеялась она. — Я подумаю.

Она думала бесконечно долго. Почти неделю…

— Сколько мы уже вместе? — спросил Асланбек. — Двенадцать лет, да? Чем для тебя были эти годы?

— Не увиливай.

— Нет, я не увиливаю. Я почему спросил. Бывает время, когда не живешь, а пережидаешь. Трудные времена, скучные времена. Думаешь: вот они пройдут, а потом начнется настоящая жизнь. Я так жил, долго. Вот закончу институт, вот сделаю кандидатскую, докторскую. Потом думал: вот встанем на ноги, вот подрастет Вахид… А сейчас вдруг понял, что это были лучшие годы моей жизни.

— Чечня? — спросила она.

— Да.

— Что?

Он не ответил.

— Понимаю, — сказала Рахиль. — Мне лучше не знать?

— Да. Ты не ответила на мой вопрос.

— Ты знаешь ответ. Хочешь, чтобы я сказала?

— Хочу.

— Каждый день из этих лет был для меня счастьем. Если сегодня все кончится, мне будет чем жить всю оставшуюся жизнь. Ты это хотел услышать?

— Почему ты вышла за меня замуж?

— Я устала жить среди людей, которые всего боятся. Меня тошнило от осторожных еврейских юношей. От русских, которые видели во мне возможность уехать по еврейской визе, меня тоже тошнило.

— Это не ответ! — запротестовал Асланбек. — Это доказательство от противного!

— Мы вовремя встретились. Я тоже поверила, что Бог есть. Это ответ?

— Да, — сказал Асланбек. — Да.

— А теперь я тебе скажу, чего хотят евреи. Они хотят, чтобы ты всегда был тем человеком, которого я полюбила двенадцать лет назад, хоть он и обманул меня самым бессовестным образом.

— Я тебя обманул? — возмутился Асланбек. — Чем я тебя обманул?

— Вероятность нашей встречи в метро была не один на десять в девятой степени, а всего лишь один на десять в шестой. И не спорь. Мне посчитали это ребята с кафедры математики.

— Я не обманул! Я немножко ошибся! Я волновался, поэтому немножко ошибся!.. Рахиль, мне пора.

— Уже? — упавшим голосом спросила она.

— Да. Самолет в двадцать два тридцать.

— Куда?

— В Вену. Но ты этого не знаешь.

— Что я знаю?

— Ничего. Чеченские мужчины не посвящают женщин в свои дела.

— Иди, — сказала она. — Я верю, что ты знаешь, что делаешь. Не думай ни о чем. Думай только о том, чтобы ты мог прямо смотреть в глаза нашему сыну.

— Спасибо, — растроганно проговорил Асланбек. — Ты ответила, как настоящая чеченская женщина.

— Господи, как ты меня достал своими чеченскими женщинами! Так ответила бы тебе любая настоящая женщина!

«Ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна, очи твои голубиные».

«Ты прекрасен, возлюбленный мой, ты прекрасен, ты пасешь среди лилий».

 

4

На темной площадке возле кафе Яши Кривого на Яузе стояло десятка полтора машин. Среди них несколько джипов «лендкрузер», в последнее время ставших модными у крутых. К скромной «тойоте» Асланбека с недружелюбным видом двинулись два парня из охраны кафе, но сразу узнали его, почтительно поздоровались. У двери Асланбек задержался и как бы рассеянно оглянулся. Подфарники синей «вольво», неотрывно следовавшей за ним от поселка, застыли под мостом. Те двое не решились подъехать ближе. На этом Асланбек и строил свой расчет.

В кафе стоял гул, как в улье, все столики были заняты. Над буфетной стойкой работал большой японский телевизор с выключенным звуком. Яша Кривой сидел на своем обычном месте в углу, играл в нарды. Увидев в дверях Асланбека, вскочил и поспешил навстречу. В зале притихли, все головы повернулись к входу: кого это принимают с таким почетом?

— Дорогой друг, ты пришел вовремя. Сегодня у меня кчуч из молодого барашка.

— Нет времени, — отказался Асланбек, ответив на рукопожатие Яши небрежно, снисходительно-высокомерно, как на всем Востоке, в том числе и на Кавказе, начальствующие лица здороваются с подчиненными.

— Тебе некогда скушать кчуч? — почтительно удивился Яша. — Уважаемый Асланбек, ты неправильно живешь!

— Кто знает, как он живет? Об этом нам скажут в Судный День.

С лица Яши, изуродованного шрамом на левой брови, сошла улыбка.

— Есть проблемы? — негромко спросил он.

— У меня? Нет. Они есть у тебя, — холодно бросил Асланбек.

Яша провел его к своему столу в углу, уже покрытому крахмальной скатертью. Расторопные официанты расставляли на нем приборы.

— Присядь, дорогой Асланбек. Немножко посиди, немножко покушай. Не нужно, чтобы люди думали: что случилось, почему уважаемый Асланбек пришел-ушел? Почему он не посидел, не покушал, не оказал уважения Яше?

Асланбек отдал официанту плащ и опустился на предупредительно отодвинутый стул.

— Я тебя внимательно слушаю, — кивнул Яша.

— Известный тебе человек сказал, что я могу положиться на твое слово, — начал Асланбек. — Слово Яши крепче камня. Так он сказал.

Это был блеф, но совершенно безопасный. Такие тексты всегда воспринимаются с полным доверием.

— Да, это так, — подтвердил Яша.

— Ты мне сказал: больше тебя не будет тревожить никто. Был такой разговор?

— Да, такой разговор был.

— Ты сказал: забудь о наездах. Я забыл. Но со вчерашнего дня за мной ездят двое на синей «вольво». Это те же джигиты, которые приезжали ко мне.

— Ты уверен, что это те же люди?

— У меня хорошая память на лица. Они стали старше, но не стали скромней.

Шрам на брови Яши налился кровью.

— Они не стали умней! Ты запомнил номер машины?

— Я не забиваю голову пустяками. Она стоит сейчас под мостом. Синяя «Вольво-940». Как все это понимать, уважаемый? Ты не хозяин своему слову? Или твое слово уже ничего не значит? Я не стал обращаться к Шамилю. Я решил сначала поговорить с тобой.

— Ты правильно сделал, дорогой Асланбек, — горячо одобрил Яша. — Зачем беспокоить такого человека? Это не его дела. Это мои дела. Немножко посиди, я сейчас все устрою.

Яша сделал знак молодым людям из охраны кафе и вместе с ними скрылся в служебном помещении. Асланбек осмотрелся.

Чеченский духан в центре Москвы. Дорогой, с ценами лучших ресторанов. Бедные люди сюда не приходили. Приходили те, кто укоренился в Москве, обзавелся своим бизнесом. Раньше Асланбек иногда заезжал к Яше вкусно поесть и побыть среди своих. Потом ездить перестал. Его раздражал дух показного патриотизма, который царил здесь. Для посетителей кафе война в Чечне была чем-то вроде боксерского поединка тяжеловеса и «мухача». Каждая операция боевиков вызывала бурный восторг, как удар легковеса в корпус противника. Противнику от этого хоть бы что, но до чего же мы, чеченцы, отважный народ. С чувством гордости за своей маленький гордый народ, который не побоялся выступить против огромной России, и возвращались к своим делам. Кто — к более или менее законному бизнесу, а кто — к рэкету, к торговле наркотиками, паленой водкой, крадеными иномарками, к аферам с нефтью и фальшивыми авизо.

И сейчас вид жующих, пьющих и громко разговаривающих посетителей вызвал у Асланбека злобу. И ради того чтобы они продолжали жировать, спокойно обделывать свои дела, он должен рисковать всем самым дорогим в своей жизни. Рисковать жизнью Рахили, жизнью Вахида!

Бараны. Безмозглые бараны. Все бараны. Бараны русские, которые позволяют посылать своих сыновей в Чечню, где они становятся трупами, калеками или мародерами и убийцами. Бараны чеченцы, бездумно поверившие в химеру национальной самодостаточности. Каждый чеченец станет богатым, как шейх! Он станет богатым, как чукча! Без российской трубы, без даровой российской электроэнергии, без российского оборудования. Нефти хватит на каждого чеченца — чтобы утопиться в ней.

Бараны!

…Неожиданно все разговоры стихли. Ожил телевизор. Вечерний информационный выпуск на НТВ. Это был единственный канал, в программах которого события в Чечне еще занимали заметное место. Не такое, как до разгона старой команды, и не в прежней тональности, но посетители кафе умели, как им казалось, выделять правду из потока лжи и переставлять минусы на плюсы в оценке того, что происходило в Чечне.

Голодовка чеченских женщин в лагере беженцев с требованием вывода федеральных войск. Замечание корреспондента о том, что, по некоторым предположениям, за каждый день голодовки они получают по десять долларов, вызвало негодующий шум в кафе.

Нападение боевиков на райотдел милиции в Урус-Мартане. Шумное одобрение в зале.

Резкое заявление главы делегации Европарламента лорда Джадда перед отлетом в Чечню: «Мы больше не можем мириться с нарушениями прав человека в Чечне. У России небольшой выбор: немедленно возобновить вывод войск и приступить к переговорам или оказаться в политической изоляции».

Асланбек хмуро усмехнулся. Все это слова. У Запада был единственный рычаг давления на Россию: займы Международного валютного фонда. Высокие цены на нефть позволили России отказаться от этих займов. И все угрозы западных политиков превратились в пустую болтовню. Но у посетителей кафе слова лорда Джадда вызвали радостное оживление.

Вернулся Яша, грузно опустился на стул. Сообщил:

— Все будет сделано. Когда выйдешь, не спеши по делам. Прокатись по набережной. Туда-сюда, туда-сюда. От моста до моста.

— И долго мне кататься?

— Недолго.

— Сколько?

— Поймешь. Дорогой Асланбек, это было недоразумение. Больше такого не повторится.

Телевизор умолк, а в кафе все еще шло оживленное обсуждение новостей.

— Что мне нравится в нашем народе — это готовность к самопожертвованию, — не удержался от замечания Асланбек. — Чеченец везде чеченец. Где бы он ни жил. Правильно?

— Золотые твои слова. Мы всё готовы отдать для свободы нашей Ичкерии.

— Я про это и говорю. Что будет, когда Чечня обретет независимость? Все чеченцы станут иностранцами. Кроме тех, разумеется, кто примет гражданство России.

— Настоящий чеченец никогда не станет гражданином России! — возмутился Яша.

— Конечно, конечно. Это я и имею в виду, — покивал Асланбек. — Сейчас чеченцу в Москве нужна только регистрация. Будет нужно совсем другое. Виза для въезда в Россию, вид на жительство, разрешение на работу. Не думаю, что русские будут принимать нас с распростертыми объятиями. Как ты считаешь? Или будут?

— Думаю, что не будут…

— Я тоже почему-то думаю, что не будут. Это в том случае, если Чечня получит независимость в результате переговоров. А если в результате нашей победы? Сказать, что будет? Будет вот что. Однажды к твоему кафе подъедут молодые люди в черных рубашках и разнесут его в клочья. А милиция будет стоять в стороне и сдерживать толпу. Чтобы она не помогала людям в черных рубашках. И так будет не только в Москве. Так будет во всей России. Но мы готовы и к этому. Не так ли?

— Мы готовы ко всему, — без особой уверенности в голосе подтвердил Яша. — На все воля Аллаха.

— Поэтому я и говорю: ни один народ в мире не может сравниться с нами, чеченцами. Аллах акбар! — заключил Асланбек и поднялся. — Так я могу сообщить Шамилю, что ты уладил недоразумение? Ах да, мы решили, что это не его дела. Рад был повидать тебя, уважаемый. В другой раз у меня будет больше времени. Тогда я обязательно отведаю кчуч.

«Если этот другой раз будет», — подумал он, садясь в «тойоту».

Его катание по набережной Яузы закончилось на втором кругу. Из темного переулка вылетел джип и подставил крыло синей «вольво». Тут же подлетел еще один джип, пассажиров «вольво» выбросили на асфальт, замелькали руки и ноги. Охранники Яши сразу приступили к делу, не вступая в переговоры. Для Асланбека это было самым важным. Через минуту два тела перелетели через чугунную оградку набережной и тяжело плюхнулись в Яузу. Джипы исчезли. Асланбек выехал на Садовое и через полтора часа был в Шереметьеве-2.

Втайне, не признаваясь в этом даже себе, он мечтал, чтобы билеты на Вену были распроданы на неделю вперед, чтобы произошел сбой в компьютерной системе банка и его кредитную карточку не приняли к оплате, чтобы бдительные российские пограничники заподозрили его в подделке загранпаспорта и задержали для выяснения. Но у неприятностей есть свойство обнаруживаться лишь тогда, когда они мешают. И билеты на Вену были, и кредитная карта в порядке. И даже если бы Асланбек криво переклеил фотографию в своем паспорте или грубо подправил визу, ни один пограничник этого бы не заметил.

— Обратный билет будете брать? — спросила кассирша.

— Нет, — подумав, отказался Асланбек. — Я не знаю, когда закончу дела.

Он вошел в зону таможенного контроля, чувствуя, что катастрофически быстро отдаляется от того безопасного места, с которого начался его путь и куда еще можно вернуться.

Как сладостно, как прекрасно бессилие! Как уютно жить, когда знаешь, что ничего от тебя не зависит, что ничего ты не можешь сделать!

Асланбек мог. И знал это. Хотя предпочел бы не знать. И в душе его еще теплилась слабая надежда, что все обойдется, что все решится само собой, без него, и он снова окажется в положении человека, от которого ничего не зависит.

 

5

«Боинг-737» австрийской авиакомпании «Остриен эрлайнз» вылетел по расписанию. Через два с половиной часа, в полночь по местному времени, он сел в венском аэропорту Швехат.

Приезжая в Вену, Асланбек всегда останавливался в отеле «Кайзерпалас» во Флоридсдорфе. Номер с гостиной, кабинетом и спальней стоил там пятьсот шиллингов в сутки — почти четыреста американских долларов. Асланбек не экономил. Как всякий кавказский человек, он любил жить красиво, к тому же «Кайзерпалас» производил нужное впечатление на деловых партнеров. И там всегда были свободные номера. На всякий случай он позвонил в отель из аэропорта. Свободные номера были. Асланбек назвался и попросил зарезервировать для него номер…

— Господин Русланов, давно вы у нас не были, добро пожаловать в Вену, — приветствовал его ночной администратор, подтянутый джентльмен глубоко пенсионного возраста. «Герр Швиммер» — значилось на карточке его красного фирменного сюртука. Вряд ли он помнил Асланбека, скорее всего запросил данные в компьютере. Но это было традицией дорогих венских отелей, где каждого гостя встречали как старого друга. — Я распорядился приготовить для вас номер, в котором вы всегда останавливаетесь. С видом на Старый Дунай. Сколько вы намерены у нас прожить?

— Пока не знаю, — ответил Асланбек, отдавая портье паспорт и кредитную карточку. — Получите за трое суток.

— Вы один?

— Как видите.

— Как жаль, что ваша очаровательная жена не увидит весеннюю Вену, — посочувствовал портье, оформляя счет. — Я надеюсь, она в добром здравии?

— Да, спасибо. Вы в самом деле помните ее?

— Господин Русланов, она из тех, кого трудно забыть. Она очень соответствует своему имени.

Это было уж слишком. Асланбек приезжал в Вену с Рахилью лет пять назад. Ему было приятно, что портье запомнил ее, но и в любезности должна быть мера. Он решительно выложил на стойку зеленую банкноту с портретом американского президента Гранта:

— Герр Швиммер, ставлю пятьдесят долларов, что вы не помните ее имя.

— Что значит не помню? — обиделся портье. — Разумеется, помню. Ее зовут Суламифь.

Асланбек немного помолчал и сказал:

— Вы выиграли.

— Извините, работникам администрации запрещено брать чаевые.

— Какие же это чаевые? — удивился Асланбек. — Это ваш выигрыш в честном пари.

— Спасибо, господин Русланов, вы очень щедры. Спокойной ночи. Желаю приятно провести время в Вене…

Асланбек долго стоял на балконе, глядя на засыпающий респектабельный Флоридсдорф. В черной воде старого русла Дуная покачивались отражения фонарей. На севере огни карабкались по склонам Германскогеля, на западе зарево словно бы приподнимало полог ночного неба — там жили своей бессонной, праздничной жизнью Аугартен, Леопольдштадт и Пратер.

Суламифь. Конечно же Суламифь.

«Оглянись, оглянись, Суламифь! Оглянись, оглянись, — и мы посмотрим на тебя…»

 

6

В начале десятого утра Асланбек вошел под торжественные своды банка «Кредитанштальт», одного из крупнейших банков Австрии с филиалами во всех европейских столицах. И уже по тому, как почтительно встретил его менеджер отдела, курировавшего операции с Россией, понял, что ему снова не повезло: сорок два миллиона долларов все еще на счету «Сигмы».

— Могу я видеть вице-президента банка?

— Нет проблем. — Менеджер издал короткий звонок по внутренней связи. — Господин вице-президент ждет вас. Позвольте проводить вас к нему.

Вице-президент банка «Кредитанштальт» был похож, как и все банкиры мира, на значок своей национальной валюты. Русские были пузаты, как рубль. Англичане сухопары, как фунт стерлингов. Американцы упитанны и высокомерны, как доллар. Австрийский банкир, как и австрийский шиллинг, был поджар, благожелателен и стабилен.

— Уважаемый господин Русланов, мы рады вашим успехам в бизнесе. Мы надеемся, что вы и дальше будете оставаться клиентом нашего банка. Могу я быть чем-нибудь вам полезен?

— Да. В разное время я давал доверенности своим партнерам на распоряжение счетом моей фирмы. Я хотел бы отменить все доверенности.

— Это разумно, — одобрил банкир.

— Я хотел бы, чтобы доступ к счету был у меня одного. И лишь в том случае, если я отдам распоряжение лично.

— Простите?

— Лично, персонально, — повторил Асланбек. — Если я явлюсь в банк собственной персоной. В здравом уме и ясной памяти. Не накачанный наркотиками и без сопровождения.

— Вам угрожают? — встревожился банкир. — Тогда вам совершенно необходимо обратиться в полицию.

— Мне не угрожают. Это всего лишь мера предосторожности. Я приехал из зоны рискованного земледелия.

— Простите?

— Я имею в виду бизнес в России.

— Понимаю, понимаю. Россия. Терра инкогнита. Великая и ужасная. К тому же вы…

— Да, я чеченец.

— Мы глубоко сочувствуем вашему народу, господин Русланов. То, что происходит в Чечне, ужасно. Мы искренне желаем, чтобы ваш маленький героический народ обрел независимость.

— Чтоб ты сдох со своими пожеланиями, — с любезной улыбкой ответил по-чеченски Асланбек.

— Простите?

— Я выразил вам свою благодарность. Моя просьба будет исполнена?

— Разумеется. Она несколько необычна, но я не вижу в ней ничего противозаконного. У вас есть еще пожелания?

— Нет.

— О'кей, — заключил банкир и приказал менеджеру: — Займитесь.

Выйдя из банка, Асланбек накупил в киоске газет и расположился с ними на открытой веранде кафе, с которой хорошо просматривались подходы к подъезду «Кредитанштальт». Он ждал появления Мусы. Тот обязательно должен появиться в Вене. Он мог сунуться с доверенностью в амстердамский или любой другой филиал банка «Кредитанштальт». Но там с ним и разговаривать не будут: доверенность на русском языке, хоть и оформлена в Первой государственной нотариальной конторе Москвы. Чтобы для западных банкиров она стала документом, ее нужно перевести на немецкий или английский и легализовать — нотариально подтвердить аутентичность текста. Но и после этого Муса получит отлуп. Ему сообщат, что его доступ к счету блокирован, а больше не сообщат ничего. Чтобы выяснить, в чем дело, он и примчится в Вену.

В два часа дня банк прекратил операции с клиентами. В шесть закрылся. Муса не появился.

Начало темнеть, Альпы затянуло вечерней дымкой. Из деловых кварталов между Рингом и Гюртелем жизнь переместилась в парки Пратера и Аугартена, к Опере и Бургтеатру. Вена жила своей беззаботной вечерней жизнью, пила пиво, поглощала штрудели и огромные, как блины, шницеля, каталась на теплоходах по Дунаю под вальсы Штрауса.

Асланбек двигался в праздничной толпе и чувствовал себя как солдат срочной службы, который знает, что не вернется в казарму. Но пока еще срок увольнительной не истек. Так ему казалось, пока он не задумался о том, что сейчас происходит в Москве.

Как скоро Шамиль узнает, что «наружка», приставленная к Асланбеку, закончила свой патрульный маршрут в Яузе? Не очень скоро. Пока трупы выловят, пока опознают, пока сообщат по месту жительства. Его может встревожить отсутствие от них донесений. Он свяжется с теми троими, что следят за Рахилью. Что они ему сообщат? Ничего особенного: Рахиль с сыном утром уехала в лицей, потом они вернулись в поселок. Хозяина нет, но он часто задерживается на работе. Не последует ли проверочный звонок в фирму? Может. Но и это не страшно. Секретарша ответит: шефа нет, что ему передать?

Был только один плохой вариант: если Шамиль, заподозрив неладное, позвонит в Шереметьево и узнает, что российский гражданин Русланов вылетел в Вену. Такую справку постороннему не дадут, но кто знает, какими возможностями располагает Шамиль?

Любого человека, деятельного по натуре, всегда раздражает состояние неопределенности, подчиненности внешним обстоятельствам. Асланбека оно бесило.

А чего он, собственно, ждет? Когда на него откроется сезон охоты? Откроется. Чуть раньше или чуть позже. Реакция Мусы, когда он узнает, что его доверенность аннулирована по распоряжению Асланбека, предсказуема с точностью до десятого знака. На ноги будет поднята вся Москва, вся чеченская агентура в Австрии, если она есть. А если нет, в Вену первым же рейсом вылетят люди с его фотографиями, с описанием его внешности и его привычек.

Решение заблокировать счет «Сигмы» в банке «Кредитанштальт», представлявшееся Асланбеку очень удачным, вдруг показалось не просто глупым, а самоубийственным. Да, сделку со «стингерами» он затормозит. Но лишь до тех пор, пока Рахиль и Вахид не станут заложниками. А их выкрадут в тот самый момент, когда Шамиль почует неладное. И Асланбеку ничего не останется, как разблокировать счет. А тогда для чего он все это затеял?

Как он может помешать Шамилю? Никак. Он не знает о нем ничего. Даже телефона. А если бы и знал, то что? В лучшем случае ситуация зависнет на мертвой точке. Пока сам Асланбек вне досягаемости и счет в банке под его контролем, эти сорок два миллиона будут надежной страховкой того, что с Рахилью и Вахидом ничего не случится.

Но не слишком ли это дорогая плата?

И так ли надежна страховка?

Она была бы стопроцентно надежной, если бы речь шла о нормальных террористах из тех, что угоняют самолеты и захватывают заложников для выкупа. Но Асланбек знал чеченцев. Он хорошо помнил жуткую историю, когда трем англичанам и новозеландцу отрезали головы. Асланбек знал подоплеку этой истории. За них потребовали выкуп десять миллионов долларов. Сторговались на пяти. Деньги были доставлены в Чечню и переданы похитителям. Шестьсот тысяч долларов оказались фальшивыми.

Если, как говорили в кафе у Яши Кривого (и Асланбек склонен был этим разговорам верить), это была провокация ФСБ, то она сработала с математической точностью. Чеченцы восприняли шестьсот тысяч фальшивых долларов как кровное оскорбление. К черту полетели вся логика и все расчеты. В том числе и политические. Четыре отрезанные головы ужаснули весь мир, и только тупостью российских политиков и неразворотливостью государственного информационного аппарата можно объяснить, что эта чудовищная история, позорящая любого чеченца сама по себе, не поставила для Запада вечный черный жирный крест на Чечне и на борцах за ее независимость.

Если бы речь шла о его жизни, Асланбек бы рискнул. Но подвергать такой опасности Рахиль и Вахида? Еще не поздно, все еще можно отыграть назад. Рахиль поймет, Рахиль все одобрит. Евреи выжили только потому, что берегли своих сыновей. Ради них они жертвовали всем — жизнью, честью, интересами еврейского государства. Всем. Они знали: будут живы сыновья, будет все. А если они будут мертвы, никому не нужно ни государство, ни честь.

Все так. Но сам-то он как будет после этого смотреть в глаза Вахиду? Как он, чеченец, будет смотреть в глаза своему сыну-чеченцу? Он тоже поймет. Но после этого никогда не будет чеченцем. Он станет евреем. Навсегда. И пресечется род чеченцев Руслановых. Тот род, прервать который не смогли ни революции, ни войны, ни депортация и лютость голодных казахстанских зим.

Проклятие! Аллах акбар? Ну так докажи мне, что ты велик! Почему ты покровительствуешь тем, кто спекулирует твоим именем и ведет свой народ к гибели, а не сообщишь толику твоей мудрости тому, кто хочет своему народу помочь?!

Асланбек не заметил, как оказался на набережной. Его высеяло из праздничной вечерней толпы, как камешек из потока зерна, оттеснило в сторону, в тишину, в темноту. Он медленно шел по набережной, сжимая кулаки в карманах плаща. Его трясло от ненависти. Если бы сейчас ему попался Муса, он бы его убил. Ни секунды не колеблясь. Свернул бы ему шею и утопил в Дунае. И все проблемы были бы решены.

В операции по закупке «стингеров» были задействованы десятки людей. И в Чечне, и далеко за ее пределами. Кто-то занимался финансированием, кто-то разрабатывал все детали, Шамиль координировал операцию из Москвы. Но центральной фигурой сейчас был Муса. И если бы удалось вывести его из игры…

Родившаяся в запале мысль как пришла, так и ушла. Асланбек знал, что не сможет убить Мусу. Не сможет, потому что не сможет. Потому что он обычный человек, а убийца перестает быть человеком.

Право убивать одних людей руками других людей взяло на себя общество и выстроило целую систему этических и юридических норм, оправдывающих убийство: от атавистической кровной мести до защиты Отечества. Общество же в лице государства взяло на себя обязанность защищать людей от убийц. И вот результат: в начале третьего тысячелетия по Европе разъезжает объявленный в международный розыск убийца и беспрепятственно готовит новые убийства.

В свое время, прочитав сообщение о том, что Генеральная прокуратура России в числе других участников нападения на Кизляр объявила Мусу в розыск, Асланбек не обратил на это внимания. Кого только Генпрокуратура ни объявляла в розыск. Все силы Генеральной прокуратуры России уходили на то, чтобы разбираться с собственными генеральными прокурорами. Когда ей заниматься преступниками?

Ни на что особенно не рассчитывая, Асланбек нашел интернет-кафе, абонировал компьютер и ввел в поисковую систему «Yahoo»: «Интерпол. ru». На экране возникло:

«The WWW page is suspended by site owner». «Веб-страница временно приостановлена хозяином сайта». Следовательно, недоступна.

Конечно, недоступна. С чего ей быть доступной? Но зато оказалась доступной веб-страница Генерального секретариата Интерпола в Лионе. Среди ста семидесяти девяти национальных центральных бюро было и НЦБ России:

«Российское национальное центральное бюро Интерпола.

117836, Москва, ул. Новочеремушкинская, 67.

E-mail…

Телефон…

Факс…»

Телефон не годился. Слово к делу не пришьешь. К делу можно пришить только бумажку. И не электронную, а настоящую, на которую положено реагировать. Вот и реагируйте, мать вашу так!

Асланбек выключил компьютер и долго, обдумывая каждое слово, составлял текст, вызывая удивленные взгляды посетителей. Ну надо же: сидит человек перед компьютером, а пишет ручкой на бумаге. Затем подошел к администратору и спросил, не может ли он воспользоваться факсом кафе.

— Почему нет? — ответил тот и протянул руку за листком.

— Приват, — возразил Асланбек. — Я сам, это возможно?

— Приват, я понимаю, — заулыбался администратор. — Приват есть приват…

В Вене было восемь вечера. В Москве — девять вечера. Но факс российского Интерпола работал, был включен на прием.

Асланбек вложил листок в аппарат и нажал кнопку «Старт».

 

1

В тот момент, когда в кабинете старшего оперуполномоченного по особо важным делам Российского национального центрального бюро Интерпола майора Георгия Гольцова заработал факс-аппарат, сам Георгий Гольцов стоял у окна и смотрел на замутненную моросящим дождем Москву.

Российское национальное центральное бюро Интерпола располагалось на восемнадцатом этаже серого бетонного здания, возвышавшегося над безликими кварталами Новых Черемушек. Перед входом прохаживался милицейский прапор с автоматом Калашникова, на вахте дежурил другой прапор, с пистолетом Макарова. Никакой вывески на здании не было, а возле двух телефонов внутренней связи в тамбуре висело объявление: «Справки о судимости выдаются с… до…»

Семнадцать нижних этажей здания занимал ГИЦ — Главный информационный центр МВД, юдоль печали, грустный памятник стране, в которой каждый четвертый гражданин сидел, а каждый сотый сидит. Последний, восемнадцатый этаж выделили российскому Интерполу. Он как бы увенчал собой египетскую пирамиду из уголовных дел, судебных приговоров, агентурных донесений и всей прочей информации, рассказывающей о теневой жизни страны, и связал ее со всем миром, как установленные в верхней точке здания антенны связывают передатчики со вселенским эфиром.

Из окна кабинета Гольцова был виден центральный офис Газпрома, выперший из-под земли как огромный сине-зеленый фаллос, а вдалеке огни рисовали контур высотного здания гостиницы «Украина». Таким образом, Георгий имел перед глазами всю новейшую историю России, воплощенную в камне: сталинские высотки, хрущевско-брежневские коробки и монстр Газпрома — наглый шиш, знак постсоветских времен, порождение огромных дурных денег, неизвестно откуда появившихся и неизвестно кому принадлежащих.

Но Гольцов не думал об истории и ее архитектурных символах, воплотившихся в облике Москвы. Он думал о том, что нужно спускаться вниз, садиться в машину и ехать домой. Поводов задерживаться на работе не было. Поводов неформальных, таких можно придумать сколько угодно. У каждого сотрудника Интерпола, как и у любого следователя, прокурора, да и вообще чиновника, всегда есть куча недоделанных дел, которые не горят, есть не просят и потому откладываются до лучших времен. Но уцепиться за такой формальный повод было бы трусостью и враньем самому себе.

Георгий даже пожалел, что после окончания рабочего дня не пошел с ребятами в «Лес» — так называли бар в столовой соседнего здания, где располагалось множество учреждений, в том числе и редакция «Лесной газеты». Вмазать там сто пятьдесят — и с чистой совестью можно звонить жене: так и так, извини, выпил с ребятами, за руль нельзя, поэтому переночую в кабинете.

Но и это было бы трусостью и враньем. Правда же заключалась в том, что он не хотел ехать домой.

Да, он не хотел ехать домой. Он не хотел видеть поджатые губы тещи и равнодушное лицо жены, отношения с которой разрушались медленно и неотвратимо, как оставленный без хозяйской заботы дом, не хотел погружаться во враждебную ему атмосферу своей двухкомнатной квартиры в подмосковном военном городке. Когда-то хрущевка со смежными комнатами, шестиметровой кухней и совмещенным санузлом была счастьем. Теперь же каждая полочка, любовно сооруженная его руками, вопила о своей убогости и о его неумении жить.

Семейные проблемы как смерть. Для человека, который внутри их, — мука мученическая, ад. Для всех остальных людей — дело житейское. Не от черствости и равнодушия, а оттого что ничем тут помочь нельзя. Чем можно помочь другу, у которого умер близкий человек? Только сочувствием. Чем можно помочь человеку, запутавшемуся в семейной жизни? Ничем. Потому что все советы, которые можно дать, известны заранее и потому бесполезны.

Толчком для этих размышлений Георгию Гольцову послужил разговор с начальником НЦБ Владимиром Сергеевичем Полонским. В восьмом часу вечера в кабинет Гольцова заглянула Зиночка, секретарша Полонского, и сообщила:

— Шеф. Изъявили желание вас увидеть. Главное — не волнуйся. Смотри в глаза, отвечай коротко и точно. И не спорь.

— Неужели я похож на человека, который спорит с начальством? — удивился Георгий.

— Нет, — ответила Зиночка. — Ты похож на человека, который сидит на работе и занимается фигней, вместо того чтобы сидеть дома и смотреть телевизор. Гольцов, ты не хочешь меня соблазнить?

— Жажду. Сейчас закончу фигню, потом поговорю с шефом и начну тебя соблазнять.

— Вот все вы такие! Болтуны! — сказала Зиночка и зацокала каблучками по коридору.

Георгий не обратил внимания на фривольность ее тона. Это была всего лишь форма. Она не значила ровно ничего. Зиночка была симпатичной, с милыми белокурыми кудряшками, с изюминкой, но никто из молодых офицеров Интерпола, людей современных и не слишком отягченных моральными императивами, даже не пытался подбивать к ней клинья. В ней видели товарища. И только. Так установилось. Может быть — к искреннему сожалению Зиночки. Но свой образ она создала сама и была обречена ему соответствовать.

Зиночка пришла в НЦБ вскоре после его создания, была горячей патриоткой Интерпола и считала своим долгом служить буфером между начальником и сотрудниками. Она была из скромной милицейской семьи, училась на заочном отделении юридического института, радовалась успехам НЦБ в целом и отдельных сотрудников и очень огорчалась, когда у кого-то что-то не получалось. Она была чем-то похожа на Манипенни из фильмов о Джеймсе Бонде, дух которого незримо витал на восемнадцатом этаже здания ГИЦа. Но когда Зиночку так называли, она отвечала:

— Я такая же Манипенни, как вы Джеймсы Бонды. Вы, господа, чиновники, а не Джеймсы Бонды.

Эту формулу ввел в оборот один из первых начальников НЦБ. В предисловии к сборнику документов об Интерполе он написал:

«Само название организации овеяно ореолом некой таинственности. Да, это уникальная организация, принимающая непосредственное практическое участие в предупреждении и подавлении международной преступности. Но без погонь, перестрелок и эффектных расследований в духе агента 007. Своими силами Интерпол не может заниматься раскрытием преступлений. Таких оперативных сил нет, да и с точки зрения современного международного нрава такая деятельность невозможна. Но Интерпол может содействовать розыску преступников, координировать практические операции полиции нескольких стран, способствовать слаженности и одновременности их проведения…»

В обиходе эта мысль отлилась в слоган, который все следующие начальники НЦБ наследовали вместе со скромным кабинетом, синим флагом Интерпола в небольшой приемной и бессменной секретаршей Зиночкой:

— Не стройте из себя Джеймсов Бондов! Вы чиновники, а не Джеймсы Бонды!

Разные начальники произносили это по-разному. Одни агрессивно, другие словно бы с сожалением. Но смысл оставался неизменным. Исполнительская дисциплина хромала во всех госучреждениях России, как в гражданских, так и в военных. И если в других местах это как-то проходило, то в системе Интерпола было совершенно недопустимым, так как разрушало координацию действий международной уголовной полиции. Каждый невыполненный запрос, каждое не вовремя переданное сообщение разрывали ячейку в информационной сети, парализовали работу Интерпола, как тромб парализует функционирование участков мозга.

Георгий выключил компьютер и вышел из кабинета. Коридоры НЦБ были пустыми и оттого казались просторными. В стандартных пятнадцати метровых комнатах, тесных от серверов и мониторов, тоже не было никого, лишь работали компьютеры, перемалывая своими электронными мозгами огромные массивы информации, стекавшейся со всего мира.

В закутке, отгороженном от коридора занавесками, дежурная смена из отдела оперативной информации кипятила в чайнике «Тефаль» воду для кофе и разогревала в микроволновке принесенный из дома ужин. Здесь же стояли две раскладушки, пока еще сложенные. На них в очередь будут спать дежурные, но четыре часа — инструкция это разрешала. Такая же раскладушка была и в кабинете Гольцова. Инструкция это не разрешала, но и не запрещала.

Стены коридоров были увешены большими цветными снимками. Как в театральных фойе на самом видном месте красуются портреты главных режиссеров и отцов-основателей, так и в коридорах российского Интерпола почетное место занимали снимки руководителей НЦБ.

За одиннадцать лет существования в нем сменилось семь начальников. Кадровая чехарда в НЦБ была вызвана частыми сменами министров и затяжным непониманием высшим руководством страны, что такое Интерпол и с чем его едят. СССР вошел в систему международной уголовной полиции в 1990 году из соображений политических. При Горбачеве Советский Союз вступал во все, во что можно вступить, чтобы продемонстрировать Западу свою открытость. Открытость продемонстрировали, но что делать дальше, никто не знач.

Знали формально. Первые попытки полицейских разных стран объединить усилия предпринимались еще в конце позапрошлого века, а в 1923 году была учреждена Международная комиссия уголовной полиции, ставшая Интерполом. С того времени структура организации постоянно совершенствовалась, и в Москве прекрасно представляли себе, как она работает. Но не могли всерьез принять правила игры и объявить во всеуслышание, что в Советском Союзе тоже есть преступники, которых доблестная советская милиция сама не может поймать.

Как-то это было неловко, идеологически совестно. Вот так взять и показать всему миру свое грязненькое исподнее? Открытость открытостью, но не до такой же степени. А до какой? Ответить на этот вопрос не мог никто. Так поначалу и завис новоявленный Интерпол в состоянии организационной недоношенности.

По положению Российское национальное центральное бюро Интерпола являлось структурным подразделением Министерства внутренних дел и имело статус главного управления — наряду с уголовным розыском, общественной безопасностью, ГУБОП и другими главками. Начальнику НЦБ Интерпола полагалось быть генерал-лейтенантом. Но сначала пошли по пути Франции, где национальное центральное бюро возглавлял сам министр. Начальником российского НЦБ стал генерал-полковник, заместитель министра МВД, его сменил полковник, потом были генерал-лейтенант, подполковник, генерал-майор. И, наконец, как долго колебавшаяся стрелка весов находит свое место, так определился и вес Интерпола в иерархии российского милицейского ведомства — начальником его стал генерал-майор. И это, похоже, было надолго.

Генерал-майор милиции Владимир Сергеевич Полонский пришел в НЦБ с должности заместителя начальника одного из главков МВД. Начинал он «с земли», рядовым участковым, за двадцать пять лет прошел все ступеньки — от милицейского райотдела и Марьиной Роще до здания МВД на Житной. Фраза «Вы чиновники, а не Джеймсы Бонды» звучала в его исполнении жестко, но было у Георгия подозрение, что эту фразу он адресует не только сотрудникам, но и самому себе. В генерал-майоре Полонском неистребимо сидел матерый сыскарь, не мог он смириться с ролью бесстрастной информационной машины, которая отводилась всем национальным бюро. При нем стали усиливаться оперативное направление и отдел аналитической криминальной разведки. Молодым интерполовцам это нравилось. Прорисовывалась перспектива быть хоть и не Джеймсами Бондами, но и не просто чиновниками…

В коридорной фотогалерее наличествовал и след, оставленный Георгием Гольцовым: два снимка, сделанные два года назад в Сахаре во время одной из экспедиций по программе Международных антитеррористических тренингов. На снимках были начальник НЦБ Владимир Сергеевич Полонский, сам Георгий и его друг, руководитель экспедиции Яцек Михальский — замотанные в бурнусы, осатаневшие от жары, с запекшимися губами и свекольного цвета лицами, казавшимися почти черными на фоне ослепительно белого песка.

Эти экспедиции организовывал создатель первой в России школы выживания Яцек Михальский, человек кипучей энергии и, как следствие, бурной биографии. К своим тридцати восьми годам он успел повоевать в Афгане и Чечне, был кагэбэшником в Литве, спецназовцем ВДВ в России. Между двумя этими ипостасями, в начале смутных девяностых годов, когда Литва стала независимым государством и литовское КГБ было естественным образом ликвидировано, умудрился завербоваться во французский Иностранный легион и прослужил там около года. Но тамошние порядки ему не понравились, он набил морду капралу, был посажен в кутузку, немедленно объявил бессрочную голодовку в знак протеста против ущемления прав человека и в конце концов был изгнан из легиона, не получив ни франка жалованья и ни крохи из тех льгот, которыми вербовщики легиона соблазняли новобранцев.

В 1998 году, одновременно с Георгием, Михальский уволился из российской армии в чине подполковника, под крышей Совета ветеранов спецназа ВДВ создал частную охранную фирму «Кондор», специализирующуюся на очень дорогостоящих услугах по охране VIP и выполнению конфиденциальных поручений. Но самым любимым его детищем была Школа выживания. Раз в год команда из десяти офицеров и ветеранов спецназа вылетала в самые гиблые места мира и проводила там по две недели в полном отрыве от цивилизации.

С легкой руки Михальского эти тренинги стали престижными, попасть к группу было непросто. Полонский заинтересовался, куда это его молодые сотрудники рвутся в разгар отпускного сезона, когда и так работать некому. Будучи человеком обстоятельным, он решил испробовать на себе этот модный у молодежи вид времяпрепровождения — и десятидневный переход по барханам Сахары выдержал стоически, без единой жалобы, хотя был на пятнадцать лет старше остальных членов команды. В этом переходе Полонский сбросил восемь килограммов. По общему мнению, выраженному Зиночкой, посвежел и помолодел. Больше в такие экспедиции он не ездил, но эти снимки демонстрировал гостям не без удовольствия.

Георгий догадывался, почему Полонский вызвал его к себе в нерабочее время. Причиной был его рапорт с просьбой предоставить две недели в счет отпуска для участия в очередном этапе Международного антитеррористического тренинга, который планировалось провести в Южной Америке. Догадывался Георгий и о том, чем закончится разговор: Полонский побухтит и отпустит. Но при этом попытается навьючить на Георгия какое-нибудь дело, которое нельзя поручить подчиненному в приказном порядке. Поручить-то, конечно, можно, поручить можно все, но если хочешь, чтобы поручение было выполнено, его следует облечь в надлежащую форму.

В этом заключалось принципиальное отличие службы в армии от службы в милиции. Георгий не сразу это понял. Но когда понял, оценил. Для армейского генерала в мирное время лейтенант или капитан были пешки, обязанные беспрекословно исполнять приказы. В милиции мирного времени не существовало. Милицейский генерал, если он не полный мудак, был похож на опытного начальника крупной стройки, который знает в лицо каждого прораба и бригадира. Он понимает, что от них, а не от него прежде всего зависит ход стройки. И потому каждый опер или следователь, если он чего-то стоит, требует подхода индивидуального, уважительного. Особенно в нынешние времена. Попробуй-ка обращаться с ним по-армейски, приказами. Тут же уволится и уйдет в службу безопасности частной фирмы, которых развелось видимо-невидимо…

Георгий угадал: на письменном столе перед начальником НЦБ лежал его рапорт об отпуске. Сам Полонский — грузный, с темным жестким лицом и серо-стальными короткими, вечно взъерошенными волосами — сидел, откинувшись к высокой спинке черного офисного кресла, и с явным неодобрением смотрел на рапорт майора Гольцова.

Как и все в Интерполе, он ходил в штатском. Его темные костюмы были всегда тщательно отглажены, рубашки сияли крахмальной свежестью, а галстуки подобраны в тон со вкусом, которым сам Полонский вряд ли обладал. За всем чувствовалась заботливая женская рука. Вот только с прической, делавшей начальника НЦБ похожим на взъерошенного ежа, ничего поделать не удавалось. То ли волосы были слишком жесткими и не поддавались парикмахерским ухищрениям, а скорее всего, ему, как и самому Гольцову, недосуг было постоянно ездить к одному и тому же хорошему мастеру.

— Проходи, — кивнул Полонский. — Садись.

По милицейской привычке генерал-майор Полонский обращался к подчиненным на «ты». К тем, кто постарше, — на «ты» и по имени-отчеству. К молодым офицерам — на «ты» и по фамилии или по имени. Были и те, с кем он на «ты» так и не перешел. Такие в НЦБ не задерживались. «Ты» начальника НЦБ означало его доверие. Когда новому сотруднику он начинал говорить «ты», это воспринималось всеми как серьезное повышение в должности.

— Куда на этот раз? — поинтересовался Полонский без особого интереса.

— На Амазонку. Южная Америка, Перу, город Икитос, база батальона морской пехоты «Сельва».

— А там что?

— Сельва.

— Сельва — это болото?

— Джунгли. Но есть и болота.

— И что ты там будешь делать?

— Выживать.

— Выживать, — неопределенно повторил начальник НЦБ. — Делать тебе, Гольцов, нечего.

Даже побывав в Сахаре, Полонский так и не понял практического значения всех этих тренингов. И при чем тут Международная антитеррористическая программа, тоже не понял. На его взгляд, никакого практического смысла в этой программе не было. Международные террористы обитают не в джунглях и не в Сахаре. И успех борьбы с ними никак не зависит от умения человека обходиться без воды, как верблюд, или от способности пожирать червяков. Но и препятствовать своим молодым сотрудникам начальник НЦБ тоже не видел никакого резона. Каждый сходит с ума по-своему, а этот способ не худший.

Георгий ожидал, что Полонский перейдет к делу, ради которого он и вызвал его, но тот неожиданно спросил:

— Дома плохо?

— У кого? — не понял Георгий.

— У тебя. Как дома у меня, я и сам знаю.

— С чего вы это взяли? — попытался Георгий оградить от постороннего вмешательства в свою личную жизнь.

— С того. Когда у человека дома все хорошо, он проводит отпуск с семьей, а не в болотах, пусть они даже на Амазонке. Плохо?

Георгий кивнул:

— Да.

— Кто виноват?

— В чем?

— В том, что дома у тебя плохо.

Георгий пожал плечами:

— Я. Кто же еще?

— А она?

— Кто?

— Жена. Она, по-твоему, виновата?

— Конечно, виновата.

— В чем?

— В том, что вышла за меня замуж.

— Хороший ответ, — подумав, оценил Полонский. — Вот что я тебе, Гольцов, скажу…

— Не нужно, Владимир Сергеевич, — попросил Георгий. Я и так знаю, что вы скажете.

— А что я скажу? — заинтересовался Полонский.

— Что нужно что-то решать.

— У тебя есть решение?

— Нет.

— То-то и оно, что нет. Если бы оно было, ты бы принял его без моих советов. Умение решать — важно. Но гораздо важней другое: умение не решать, когда решения нет. Нужно уметь жить с проблемами, которые не имеют решения. Об этом я тебе и хотел сказать.

— Что же делать?

— Терпеть.

— Сколько?

— Сколько потребуется. Ладно, оставили тему. Рапорт твой я подпишу. Выживай на здоровье. Но вот о чем хочу тебя попросить… Кстати, как ты относишься к Чечне?

— Что значит — как? — удивился Георгий неожиданному вопросу.

— То и значит.

— Никак.

— Совсем никак?

— Совсем.

— Ты же там был, — напомнил Полонский.

— Я там не был. Я там воевал. Почувствуйте разницу.

— Долго?

— Полгода. В девяносто пятом и девяносто шестом. В разведке сорок пятого полка ВДВ. Вы же видели мое личное дело.

— Видел. Потому и спросил. Но если не хочешь, не говори.

— Почему? Скажу. Я знаю, что там было в первую войну. Было вот что. Я давал координаты цели с точностью до метра, а наша артиллерия садила по площадям. Как будто меня не слышали. Там вообще никто никого не слышал. Такое у меня создалось впечатление. Каждый слышал только себя. Так было в девяносто шестом. Не знаю, что там сейчас. Я не понимаю, почему началась вторая война. И вообще — война это или не война? Я не понимаю, что там происходит. А чего я не понимаю, о том не берусь судить. Потому и сказал, что к Чечне отношусь никак.

— Ну-ну, не выступай, — проворчал Полонский. — Никак — значит никак. Я почему об этом заговорил. Завтра в Москву прилетает делегация Европарламента во главе с лордом Джаддом…

Георгий помрачнел. Он сразу понял, в чем дело. Прилетает делегация, в ее сопровождении нужно иметь людей, владеющих европейскими языками. В составе делегации англичане, немцы, французы, итальянцы, испанцы. В разговорах между собой они не стесняются в выражениях. Информация об этих разговорах даст возможность принять оперативные меры с целью сгладить негативное настроение европейских парламентариев.

— Послезавтра делегация вылетает в Чечню, — продолжал Полонский. — Меня попросили прикомандировать к ней тебя. Как ты на это?

В последнее время делегации в Чечню прилетали одна за другой — из Евросоюза, из ОБСЕ, из международных правозащитных организаций. Георгий сопровождал их уже два раза, и снова выступать в роли соглядатая ему было в лом. Но и наотрез отказать начальнику НЦБ в его просьбе он тоже не мог — особенно после того, как тот пообещал подписать рапорт об отпуске. В этом смысле психологический расчет Полонского при всей его бесхитростности был точен.

Но Георгий все же сделал попытку отмотаться от этого дела.

— Делегациям конца не видно, — недовольно проговорил он. — А работать когда?

— Ну три-четыре дня погоды не делают. В Чечне у тебя же есть сейчас знакомые, сослуживцы?

— Друзья.

— Вот-вот, — оживился Полонский. — Заодно встретишься с друзьями, пообщаешься, пивка попьете. Чем плохо?

— Чечня не то место, где пьют пиво с друзьями, — хмуро возразил Георгий. — Чечня — то место, где поминают друзей.

— Понимаю, — согласился Полонский. — Это я, Гольцов, очень хорошо понимаю. Что ж, нет так нет. Настаивать не могу.

— Владимир Сергеевич, я не отказываюсь, — решительно заявил Георгий. — Нужно — значит, нужно. Но все это как-то… знаете ли…

Он изобразил такую гримасу, будто ему предстояло съесть гусеницу — сырую и без соли.

— Ну, ну! — поторопил Полонский. — Что?

— Да всё. «Йес, сэр». «Пардон, мсье». «Си, сеньор». А потом один наш полковник спрашивает у другого про меня: «Кто это?» — «Да какой-то шнурок из Интерпола. Холуй».

— Как?! — взъярился Полонский. — Так и сказал?!

Такой реакции Георгий и ждал. Авторитет российского Интерпола был для Полонского больным местом. Очень ревниво он к нему относился.

— Да, так и сказал, — подтвердил Георгий.

— Гольцов, врешь! Честно признайся: врешь?

— Ну вру. Да, вру. Вслух не сказал, но наверняка подумал. И правильно подумал. И не он один так подумал. Я не отказываюсь, — повторил Георгий. — Но знаете, Владимир Сергеевич, это не лучший способ укреплять авторитет российского Интерпола.

Полонский внимательно посмотрел на него и неожиданно усмехнулся:

— Засранец ты, Гольцов, вот что я тебе скажу. Но мысль подсказал конструктивную. Под этим соусом я их всех и пошлю. Нашли, твою мать, холуев. В Интерполе холуев нет!

Он поставил на рапорте резолюцию «Согласен» и размашисто расписался.

— Отдай в кадры. Свободен. А про то, о чем мы говорили, серьезно подумай.

— Про Чечню?

— Про семью.

— Обязательно подумаю, — пообещал Георгий, хотя и понятия не имел, о чем тут думать.

Он сказал начальнику НЦБ правду: дома у него было плохо. Но он сказал не всю правду.

Дома у него было не просто плохо, а очень плохо.

Сын. В этом и была неразрешимость проблемы. Георгий понимал, что не он первый и не он последний, но что-то мешало ему смириться с проторенностью лежащей перед ним житейской колеи.

Яцек Михальский, единственный человек, посвященный в личную жизнь Георгия, к семейным неурядицам друга относился без малейшего сочувствия. Сам он был женат раз пять или даже шесть, он точно не помнил, от каждого брака были дети. Он разбрасывал семя свое со щедростью сеятеля, широкими движениями кидающего зерно во влажную, прогретую весенним солнцем пашню. Всхожесть была высокой. При этом со всеми женами, с мужьями жен и с детьми, своими и не своими, он был в прекрасных отношениях, ему везде всегда были рады. Не только потому, что привозил деньги, но и потому, что вносил в их жизнь струю здорового жеребячьего оптимизма.

— Твоя проблема в тебе, — однажды попытался он втолковать Георгию. — Всевышний сотворил мир, чтобы люди радовались ему, а не ныли. Грех уныния в православии считается вторым после чревоугодия смертным грехом. Тебе изменяет чувство юмора.

— А тебе не изменяет? — огрызнулся Георгий.

— Бывает, — согласился Яцек. — Но редко. Этот день я считаю вычеркнутым из жизни.

Умом Георгий понимал, что Яцек прав. Самым верным было уйти из семьи, развестись, чтобы не отравлять жизнь ни жене, ни сыну. Пусть лучше растет без отца, чем в атмосфере постоянной напряженности, которую он ощущал маленьким своим сердцем. Но поступить так Георгий не мог.

Не мог!

Не было решения.

Генерал-майор Полонский прав: нужно терпеть.

Сколько?

Сколько потребуется.

От этих тягостных размышлений Георгия отвлек сигнал факс-аппарата, возвещавший о том, что прием сообщения закончен. Он взял листок.

Там было:

«Начальнику Российского национального центрального бюро Интерпола.

Вчера российские СМИ сообщили, что в Чечне в районе селения Старые Атаги потерпел катастрофу фронтовой бомбардировщик Су-24. Я располагаю информацией, что он был сбит чеченскими боевиками ракетой «Стингер» американского производства. Мне также известно, что готовится закупка партии ПЗРК «Стингер» в количестве пятисот двадцати пяти единиц. Они поступят на вооружение отрядов полевых командиров Басаева и Хаттаба. Предназначенные для этой цели средства в сумме $ 42000000 (сорок два миллиона долларов) аккумулированы в банке «Кредитанштальт», Бергерштрассе, 86, Вена, Австрия. Доверенность на распоряжение счетом имеется у гражданина Турции Абдул-Хамида Наджи, который в действительности является чеченским полевым командиром Магомедом Мусаевым (Муса), находящимся в международном розыске. Он сделал пластическую операцию, по некоторым признакам — недавно. Вчера дневным рейсом Муса вылетел из аэропорта Шереметьево-2 в Амстердам.

В настоящее время вышеуказанный банковский счет в банке «Кредитанштальт» мною блокирован. Уверен, что в самое ближайшее время будет сделана попытка похитить мою семью — жену Рахиль и сына Вахида, постоянно проживающих в поселке Красково Московской области по адресу Привокзальный переулок, 16, с тем чтобы вынудить меня разблокировать счет. Задержание лиц, которые будут участвовать в похищении, даст возможность правоохранительным органам России выйти через них на руководителей операции.

Если вы заинтересованы в срыве закупки «стингеров», прошу в экстренном порядке обеспечить надежную охрану моей семье. О положительном результате сообщите, поместив в венской газете «Zweite Hand» в разделе «Услуги» объявление следующего содержания: «Семья из двух человек ищет помощника, хорошо говорящего по-чеченски». В объявлении дайте номер контактного телефона».

Подписи не было.

 

2

Не меньше минуты Георгий смотрел на листок факса, пытаясь понять, что это такое. Так человеку, включившему телевизор, нужно некоторое время, чтобы сориентироваться в происходящем на экране.

Первая мысль была: ненормальный. Психи почему-то любят писать в Интерпол. Их завораживает название организации. Тематический диапазон писем огромный: от требования немедленно расстрелять Чубайса до просьбы призвать к конституционному порядку родителей инвалида второй группы, 1971 года рождения: «Они заставляют меня работать физически на двух огородах, словесно обзывают алконавтом и запирают на ключ, ограничивая мою свободу. Такое может быть только в нашем Российском государстве. Ни в одной другой цивилизованной стране такого беспредела нет, как в нашей демократической стране. С родителями вместе я проживать не хочу и не буду, пенсию они мою видеть не будут, твари».

Если автор факса был психом, то психом продвинутым, освоившим современные средства связи. Впрочем, самые изощренные шизофренические послания вроде предупреждения о скором нападении инопланетян с альфы Центавра поступали в НЦБ по электронной почте. Шизофрения и высокие технологии оказались вполне совместимыми.

Георгий внимательно перечитал факс, концентрируя внимание не на содержании, а на форме.

Почерк четкий, уверенный. Небольшой разрыв между буквами — признак самоуважения. Ни одной грамматической ошибки, все запятые на месте. Некоторый канцеляризм оборотов, характерный для людей, которым часто приходится писать деловые бумаги.

Сумма прописью — привычка к точности.

Адрес банка: Бергерштрассе, 86, Вена, Австрия.

Русский написал бы в обратном порядке: страна, город, улица.

Иностранец? Или русский, давно имеющий дело с иностранцами?

Во всяком случае, вряд ли псих.

Вторая мысль была: чей-то дурацкий розыгрыш. Но и это сомнительно. Номера факс-аппарата, который стоял в кабинете Гольцова, никто из его друзей не знал. Этот факс поставили ему недавно, раньше он стоял в кабинете оперативного дежурного и значился в справочнике Генерального секретариата Интерпола. Да и не было у Георгия друзей, которые позволили бы себе такой розыгрыш. Даже Яцек Михальский со всем его цинизмом и презрением к условностям на это был не способен.

Чечня не тема для шуток. Особенно для тех, кто там воевал.

А если это не бред сумасшедшего и не мистификация, то что?

Георгий понимал, что факс попал к нему по ошибке, его следует передать дежурной смене, в обязанность которой входило сортировать все поступающие в НЦБ сообщения по важности и срочности и распределять по принадлежности. На служебном жаргоне это называлось «раскрашивать». Номера документов помечались разными цветами — от красного «Urgent» («Срочно») до зеленого «Non-urgent» («Не срочно»). Одновременно проставлялся код криминальной тематики:

ST — незаконный оборот наркотиков;

CA — похищенный автотранспорт;

SA — кражи культурных ценностей и оружия;

CF — фальшивомонетничество и подделка документов;

ОС — организованная преступность;

EC — преступления в сфере экономики;

AG — преступления против личности;

ТЕ — терроризм;

РЕ — запросы о лицах;

IO — идентификация лиц;

OA — выполнение оперативно-розыскных действий;

LX — выдача преступников, экстрадиция;

FF — прочие преступления.

Если у дежурной смены возникали затруднения с классификацией или кодификацией, документ утром передавали на рассмотрение начальнику НЦБ вместе с особо важными и срочными сообщениями.

В случае с этим факсом никаких затруднений возникнуть не могло. Даже если в нем все правда, вопрос вне компетенции Интерпола. Его зарегистрируют и перешлют в соответствующий главк МВД или в ФСБ. Там и будут с ним разбираться.

В тексте была только одна зацепка, касающаяся НЦБ: упоминание о чеченском полевом командире Мусаеве, находящемся в международном розыске.

Георгий включил компьютер и запросил: «Магомед Мусаев». Компьютер выдал справку:

«Мусаев Магомед Мусаевич (кличка Муса), 1960 г. р., уроженец Грозного, национальность чеченец. В 1990 году объявлен в международный розыск Генеральной прокуратурой Российской Федерации на основании уголовного дела № 18/221801–96 по статьям Уголовного кодекса: 77 (бандитизм), 102 (убийство), 126–1 (захват заложников), 213–3 (терроризм). В 1999 году розыск прекращен в связи со смертью обвиняемого».

Не зацепка.

Георгий отложил факс и подошел к окну. Дождь усилился, дорога мокрая, фары встречных машин будут бить по глазам. И все-таки нужно ехать домой. При этой мысли его вновь, как последнее время бывало все чаще, охватило чувство какой-то глубинной неправильности его жизни.

Плохо он живет. Сорно, мелочно. Не жизнь, а черт знает что. Вот уж верно: скорей бы утро — да на работу. Раньше Георгий не понимал смысла этого присловья. Теперь понимал.

Он открыл стенной шкаф. В нем висели его плащ и парадная милицейская форма в прозрачном целлофановом чехле. Сквозь целлофан тускло поблескивали майорские звезды на погонах и медаль «За отвагу». Майора ему дали через год работы в Интерполе, а медаль он получил в Чечне. Как это часто в армии бывает, не за конкретную операцию, когда он в составе десантной группы во главе с Яцеком Михальским отбил у боевиков экипаж совершившего аварийную посадку вертолета, а уже после заключения хасавюртского перемирия летом 1996 года. Тогда раздали всем сестрам по серьгам: генералам — Героев России, солдатам — ценные подарки, часы. Начальник разведки 45-го полка спецназа ВДВ подполковник Михальский получил орден Мужества, а капитану Гольцову, заместителю начальника разведки, пожаловали медаль.

Георгий не любил вспоминать Чечню, как любой человек не любит вспоминать, как его поимели. Не его одного. Всех. Но от этого было не легче. Он не видел штурма Грозного. Он увидел пожарища. А пожарища всегда страшней, чем пожар. Они дают волю воображению. И уже тогда у Георгия появилась странная мысль. Существуют академии Генштаба, высшие военные институты, в них изучают стратегию и тактику войн, начиная с Троянской. И все это зачем? Чтобы загнать колонны БТР и танков в узкие улочки Грозного и подставить под гранатометы боевиков?

Что произошло, почему? Была необъяснимая, иррациональная дурь, которой быть не должно. И все же она была. Сознание принимало это как факт, но примириться не могло, потому что не было объяснения. Никто не понимал, за что воюет. Не понимали русские солдаты. Не понимали русские офицеры. И генералы тоже не понимали. Тексты о целостности РФ никто не принимал всерьез, как давно уже никто не принимал всерьез никаких заявлений политиков. Ходили слухи, что кто-то бешено наживается на этой войне. Слухам верили. Когда нет правды, верят всему.

Да и чеченцы не понимали смысла этой войны. Независимость Ичкерии была для большинства из них такой же трепотней, как и болтовня российских политиков. Но нельзя же воевать просто так. И объяснение нашлось. Око за око, зуб за зуб. Ты убил моего друга, я убью тебя. Ты убил моего брата — я убью твоего друга.

Безумие — вот что это было. Безумие. И оно продолжалось.

Полгода, которые Георгий провел в Чечне, осели на самых дальних задворках его сознания. И лишь иногда из-за какой-нибудь мелочи вроде отдаленных раскатов грома или дыма осенних костров его возвращало в чадящие развалины Грозного, в те странные, жуткие и яркие дни. Потрясающе чистым был каждый рассвет, страшна и прекрасна каждая ночь, еда была не еда, а пища, а хлеб был хлебом насущным. Близость смерти превращала быт в бытие.

Так и сейчас вид медали невольно заставил Георгия вспомнить Чечню. И словно бы сжалось и чуть быстрее забилось сердце. Уже надев плащ, он присел к компьютеру и нашел в Интернете сайт Си-эн-эн:

«Чечня. В районе горного селения Старые Атаги потерпел катастрофу самолет российских ВВС — фронтовой бомбардировщик Су-24. По утверждению пресс-службы федеральной группировки, причина катастрофы — отказ радионавигационной системы. Два пилота погибли. С начала антитеррористической операции общее число погибших российских военнослужащих в Чечне составило 3678 человек…»

Самолет-то, выходит, в самом деле разбился.

Текст факса как бы пустил корешок, привязавший его к реальной жизни.

Информация о гибели бомбардировщика была и на других новостных сайтах. Причина указывалась одна и та же: технические неполадки в условиях плохой видимости.

Георгий вызвал интернет-сайт «Кавказ-Центр» — официальный рупор чеченских боевиков. Если, как утверждает автор факса, самолет сбит боевиками, они не упустят случая объявить на весь мир о своей грандиозной победе.

«Подразделения чеченских вооруженных сил проявляют все большую активность практически по всей территории республики. В последние двое суток перестрелки и столкновения с российскими оккупационно-террористическими формированиями произошли в Шароевском и Итум-Калинском районах. Уничтожено 8 агрессоров и сожжены две боевые машины десанта…»

«Поданным чеченской стороны, в Гудермесе и Аргуне в результате диверсионных акций сожжено три единицы бронетехники и две автомашины «Урал». Всего за последние сутки в различных районах Ичкерии уничтожено около 30 агрессоров и сожжено не менее 10 единиц различной военной техники противника…»

«Наблюдая за нервными телодвижениями Кремля, все отчетливее начинаешь осознавать, что время убийц, мародеров и садистов неуклонно подходит к концу. Осознают это, похоже, и в Москве. Но осознание неминуемого краха не только не отрезвляет уголовную кремлевскую камарилью, а, наоборот, еще больше возбуждает звериные инстинкты и фатальную упертость Москвы. Провалы в Ичкерии вызывают в Кремле самую болезненную реакцию. Эту реакцию можно наблюдать, например, слушая Путина. Достаточно вспомнить его пресс-шоу в Кремле, когда перед 500 журналистами Путин вполне искренне скривил невероятно болезненную гримасу, отвечая на вопрос о ситуации в Чечне…»

И ни слова о самолете. Это наводило на размышления.

«Стингер». Откуда у чеченцев «стингер»?

…Американцы начали выпускать ПЗРК «Стингер» и 1981 году. В СССР об этом новом американском оружии узнали в 1983 году, когда в Афганистане неизвестными ракетами были сбиты два советских истребителя и вертолет. Из Москвы поступил приказ: добыть образец ракеты любой ценой — купить, украсть, захватить в бою.

О том, как развивались события дальше, Георгию рассказал Яцек Михальский. Тогда он был еще лейтенантом, выпускником Высшей школы КГБ. Перед выпуском он подал рапорт с просьбой направить его в Афганистан, где ограниченный контингент советских войск выполнял интернациональный долг. Патриотизм Михальского, как и все, что он делал в жизни, объяснялся неугомонностью его натуры. В КГБ он пошел, потому что не улыбалось ему тянуть унылую лямку какого-нибудь инженера. Не улыбалось ему и служить в спокойной Прибалтике, куда его хотели распределить после окончания Высшей школы. Он просто не мог не поучаствовать в афганской заварушке. Патриотическая просьба лейтенанта Михальского была удовлетворена, так он и оказался в разведуправлении 40-й армии как раз в тот момент, когда началась охота за «стингерами».

Выполнить приказ Москвы долго не удавалось. И тогда командующий объявил: тот, кто добудет ракету, получит звание Героя Советскою Союза.

По своему фантастическому везению Яцек Михальский попал в десантную группу спецназа, совершавшую на двух Ми-8 с двумя вертолетами огневой поддержки Ми-24 облет по маршруту движения афганских бандформирований в районе Лашкаргаха. Рейд оказался удачным. Колонну из нескольких мотоциклов и грузовиков накрыли из Ми-24 НУРСами — неуправляемыми реактивными снарядами. Досмотровая подгруппа обнаружила среди искореженных взрывами машин и трупов трубу непонятного назначения. Командир десантников капитан Заславский приказал еще раз обыскать местность. Нашли странного вида ракету с маркировкой на корпусе «SK-5». Это и был «стингер».

Особенностью Михальского было то, что он никогда не врал. Он мог приписать себе участие в событии, о котором лишь слышал, но все истории, которые он рассказывал всегда происходили в действительности. Завершение истории со «стингером» убедило Георгия в том, что так оно все и было.

Перед командованием 40-й армии встал вопрос: кому дать Героя? По делу — капитану Заславскому. Но у него был строгий выговор по партийной линии за организацию коллективной пьянки. В Герои он не годился. Сержанту, командиру досмотровой подгруппы, которая нашла «стингер»? Но он всего лишь выполнял приказ Заславского. Вертолетчикам, раздолбавшим колонну? Но их два экипажа, а выбрать нужно только одного человека.

Так никому и не дали.

Да, от афганцев чеченцы и могли получать «стингеры». Афганистан был единственным государством, признавшим независимую Ичкерию. Но в факсе речь шла не об одном комплексе, а о пятистах двадцати пяти.

Пятьсот двадцать пять. Не шутка.

Цифра показалась Георгию неправдоподобно большой.

Он снял плащ и капитально устроился перед компьютером. Поиск в Интернете занял около часа. Нужная информация обнаружилась в Российской национальной электронной библиотеке на сайте «NNS.RU». Это была статья из журнала «Зарубежное военное обозрение» за 1991 год:

«Переносной зенитно-ракетный комплекс «Стингер» предназначен для поражения на встречных и на догонных курсах самолетов, включая сверхзвуковые, и вертолетов, совершающих полеты на малых и предельно малых высотах…

Масса комплекса в боевом положении 15,7 килограмма…

По сообщениям зарубежной печати, к 1987 году было произведено более 16 тысяч ПЗРК «Стингер» базовой модификации. В настоящее время фирма «Дженерал дайнемикс» получила контракт в 695 миллионов долларов на производство 20 тысяч ПЗРК «Стингер-Пост» и «Стингер-РМП»…»

Если к 1991 году, когда вышла статья в журнале, наклепали десятки тысяч «стингеров», сколько же их сейчас? Упомянутые в факсе пятьсот двадцать пять штук уже не выглядели цифрой фантастической.

Но почему только пятьсот двадцать пять? Если фирма «Дженерал дайнемикс» получила шестьсот девяносто пять миллионов долларов за двадцать тысяч «стингеров», то стоимость одного комплекса чуть меньше тридцати пяти тысяч. На сорок два миллиона долларов можно купить не пятьсот двадцать пять «стингеров», а вдвое больше.

Посредники, понял Георгий. Подпольная торговля оружием потому и является вторым по прибыльности бизнесом после наркотиков, что первоначальная цена может возрастать во много раз. Те, кому оружие нужно, платят.

Георгий вдруг поймал себя на том, что ищет подтверждения изложенных в факсе фактов, а не их опровержения.

Ничего не подтверждалось. Но ничего и не опровергалось. Во всяком случае, в факсе содержался убедительный ответ на вопрос, почему чеченцы ни словом не обмолвились о сбитом российском бомбардировщике. Если они действительно намерены закупить крупную партию «стингеров», то объявлять о том, что они сбили «стингером» бомбардировщик федералов, не только глупо, но и опасно. Это могло насторожить российские спецслужбы и поставить сделку под угрозу срыва.

Знать бы еще того, кто отправил факс.

Прямое указание на автора было в тексте:

«Предполагаю, что в самое ближайшее время будет сделана попытка похитить мою семью — жену Рахиль и сына Вахида, постоянно проживающих в поселке Красково Московской области по адресу…»

Минут сорок Георгий дозванивался до райотдела милиции, еще с полчаса разыскивали участкового. Но усилия окупились: дача в подмосковном поселке по указанному в факсе адресу принадлежала на праве личной собственности гражданину Русланову Асланбеку, какового участковый инспектор знал лично и характеризовал положительно, несмотря на то что тот был лицом кавказской национальности.

Получить остальную информацию оказалось гораздо быстрей и легче, чем дозвониться до райотдела.

«Русланов Асланбек Русланович, 1962 года рождения, национальность чеченец. Место работы и занимаемая должность: Московский технический университет им. Баумана, доктор математических наук, профессор.

Семейное положение — женат. Жена, Русланова Рахиль Ильинична, преподаватель английского языка. Сын, Русланов Вахид, учащийся…»

Георгий спустился на несколько этажей и попросил дежурного ГИЦа пробить Русланова по милицейским учетам. Ни по каким делам профессор не проходил, судимостей не имел, в оперативных разработках не значился. Примерно этого Георгий и ожидал.

Но каким образом законопослушный профессор мог блокировать счет в австрийском банке «Кредитанштальт»? Только в случае, если у него в этом банке есть счет. Профессорскую зарплату не хранят в зарубежных банках — не те, бабки. А не занимается ли профессор бизнесом?

Запрос в базу данных Московской регистрационной палаты подтвердил предположение Георгия.

Фирма «Сигма». Генеральный директор — Асланбек Русланов. Специализация компьютерные технологии. Кроме этого, самый широкий спектр деятельности, включая торгово-посредническую.

Нормально. Фирма была создана в 1989 году еще в виде кооператива, а позже превратилась в акционерное общество закрытого типа. В тот период первоначального накопления капитала предприниматели не гнушались ничем. Фирма «Сигма» не была исключением. Профессор Русланов начинал с того, что поставлял в Австрию и Германию высушенный и расфасованный помет с птицефабрики — гуано, ценное удобрение для садоводов и цветоводов. На вырученные деньги закупал компьютеры и продавал их в России. Фирма имела корреспондентские счета в Австрии и Германии. В Австрии — в банке «Кредитанштальт».

Сошлось — словно бы щелкнуло.

Оборот фирмы около двухсот тысяч долларов в год. Откуда же взялись сорок два миллиона долларов?

Не сходилось.

Чеченец. «Стингеры» для чеченских боевиков…

Георгий вновь, уже неизвестно в какой раз, перечитал текст факса и обнаружил в нем еще два момента, которые могли быть проверены.

Газета «Zweite Hand». «Вторые руки». Вроде московской «Из рук в руки». Выходит и продается в Вене. Значит, в Вене должен быть и Русланов.

Запрос в погранслужбу аэропорта Шереметьево-2: не вылетал ли из Шереметьева российский гражданин Русланов?

Вылетал. Вчера ночью. Рейс OS602, отправление из Москвы в 22:30, прибытие в Вену в час ночи по московскому времени.

А не вылетал ли гражданин Турции Абдул-Хамид Наджи?

Вылетал. Вчера днем. Рейс KL0904, отправление из Москвы в 15:10, прибытие в Амстердам в 16:50.

Еще несколько корешков привязали текст факса к реальности.

Оставались без ответа два главных вопроса. Самых главных.

Действительно ли российский бомбардировщик Су-24 сбит «стингером». И действительно ли на счету фирмы «Сигма» в австрийском банке «Кредитанштальт» лежат сорок два миллиона долларов.

Георгий позвонил оперативному дежурному Министерства обороны, по всей форме представился и попросил уточнить причины, по которым в Чечне разбился фронтовой бомбардировщик Су-24.

— Делать тебе, майор, нечего? — разозлился дежурный полковник. — Звони утром. А еще лучше шли бумагу.

— Дело срочное, — надавил Георгий. — На контроле.

— У кого?

— У кого надо.

— Будь на телефоне.

Полковник перезвонил через четверть часа: причины катастрофы самолета те, о которых сообщалось в прессе, никакими подробностями не располагаем.

На этом возможности кардинальной проверки были исчерпаны. Ответить на вопрос о сорока двух миллионах не стоило и пытаться. Коммерческая тайна. Австрийские банки хранили ее лучше швейцарских.

Немного подумав, Георгий отправил по электронной почте запрос в Гаагу, где находилось национальное центральное бюро Интерпола Нидерландов. Он попросил коллег выяснить местонахождение гражданина Турции Абдул-Хамида Наджи, вылетевшего в Амстердам из Москвы рейсом KL0904. Есть оперативная информация, что он пользуется поддельными документами и связан с организованной преступной группировкой. Код запроса ТЕ (терроризм). Срочность — «Urgent».

Особого смысла в запросе не было. Допустим, прилетел. Допустим, находится в Амстердаме. И что? Если профессор Русланов прав и Муса сделал пластическую операцию, идентифицировать его по внешним признакам невозможно. А его документы наверняка сделаны профессионально или даже подлинные. Турки поддерживают войну в Чечне и всячески помогают братьям по вере, хоть и стараются это не афишировать. Причина их горячей любви к борцам за независимость Чечни не в вере, а в нефти. Если каспийская и казахская нефть пойдет на Запад не через Чечню, а через турецкий порт Джейхан, это принесет Турции миллиарды долларов. Так что для Мусы, если этот господин Наджи действительно Муса, получить в Турции настоящие документы не проблема.

Но никакая информация не бывает лишней. Это Георгий уже давно усвоил.

Ответ из Гааги был быстрым и таким, какой он ждал. Да, гражданин Турецкой Республики Абдул-Хамид Наджи прилетел в Амстердам указанным рейсом. Другой информации о его местонахождении нет. Не исключено, что он уже покинул страну. В пределах Шенгенской зоны передвижения граждан не фиксируются.

Запрос в Вену Георгий решил не посылать, а позвонил дежурному австрийского НЦБ Интерпола. Версию он приготовил самую безобидную: в Вене сейчас находится наш человек, необходимо с ним срочно связаться. Георгию повезло: дежурил знакомый — капитан Карл Нейрат. Недавно он прилетал в Москву на экстрадицию австрийского гражданина, торговца краденым антиквариатом, который пал жертвой собственного представления о России как о стране огромной и дремучей, как лес. Он не придумал ничего лучшего, чем спрятаться от австрийской полиции у своих русских подельников. Они-то его и сдали. Георгий устроил Карлу экскурсию по Москве, сводил в Оружейную палату и Алмазный фонд, па прощанье душевно посидели в «Лесу» и расстались друзьями. Просьбу Георгия выяснить, находится ли в Вене господин Русланов, прилетевший вчера ночным рейсом, Карл воспринял как возможность отблагодарить московского коллегу за гостеприимство.

Уже через полчаса он сообщил Георгию номер апартаментов Русланова в отеле и его телефон. В голосе австрийского интерполовца прозвучало уважение и даже легкая зависть:

— Наши люди в таких отелях не останавливаются. Джордж, вы хорошо живете, а говорите, что плохо.

— Это мы прибедняемся, — ответил Георгий. — Стараемся казаться беднее, чем есть.

— Но зачем? — удивился Карл. — Разве богатым быть плохо?

— Хорошо, но невыгодно. Бедным охотнее помогают.

— Бедным помогают, но с богатыми делают бизнес. Это гораздо лучше. Разве это не очевидно?

— Для нас нет. Пережитки тоталитаризма, знаешь ли, и все такое, — объяснил Георгий, не зная, как выпутаться из этого дурацкого разговора.

— Джордж, мы должны это обсудить.

— Обязательно. В другой раз. Абгемахт?

— О'кей, — не без разочарования согласился капитан Нейман.

Отель «Кайзерпалас», апартаменты люкс.

Георгий посмотрел на часы. Половина второго ночи. И Вене — половина первого. Поколебавшись, он набрал номер. Трубку взяли сразу, но в мембране стоил лишь легкий шорох эфира и тяжелая, тревожная, как показалось Георгию, тишина.

— Хеллоу! Вы меня слышите? — несколько раз повторил он по-английски и перешел на немецкий: — Тойфель! Карл, что за шутки, почему ты молчишь? Отвечай, черт бы тебя побрал! Это я, Джордж. Я получил твой идиотский факс и ни черта в нем не понял. Алло, ты меня слышишь?

— Вас слушают, — ответил наконец по-немецки напряженный мужской голос.

— Карл, это ты?

— Здесь нет человека по имени Карл.

— Что значит — нет? — возмутился Георгий. — Карл Нейрат. Он жил в этом номере. Это «Кайзерпалас»?

— Да. Но Карл Нейрат здесь не живет.

— Тысяча извинений. Простите за беспокойство. Произошла ошибка. Миллион извинений.

— Ничего страшного. Все в порядке, — ответили из Вены.

Связь прервалась. Георгий положил трубку. Значит, Русланов в Вене. И чувствует себя, судя по всему, не лучшим образом. Так, как и должен чувствовать себя человек, который несколько часов назад отправил этот факс.

И Георгий вдруг понял, что все время беспокоило его в этом четком, деловом тексте.

Это был не деловой текст.

Это был вопль о помощи.

Георгий натянул плащ и переложил из сейфа в наплечную кобуру пистолет Макарова.

 

3

Бывают ситуации, когда подозрение равно событию. Эти ситуации требуют не размышлений, а действий, таких же конкретных, как если бы событие уже совершилось. Если есть подозрение, что дома остался невыключенный утюг, нужно вернуться и выключить утюг или убедиться в том, что он выключен. Если есть подозрение, что за углом затаился боевик с «калашом», нужно сначала бросить туда «лимонку», а уж потом разбираться, был он там или тебе показалось.

У Гольцова по-прежнему не было уверенности в том, что содержание факса профессора Русланова во всем или хотя бы во многом соответствует действительности, но это был как раз тот случай, когда нужно не рассуждать, а действовать.

Спускаясь на лифте с восемнадцатого этажа, мысленно он уже подъезжал к неизвестному ему подмосковному поселку Красково и разыскивал Привокзальный переулок. Найти этот переулок представлялось ему сейчас самой сложной задачей. Узнать можно в милиции, но придется предъявлять удостоверение. Появление в дежурной части посреди ночи майора из Интерпола и его интерес к обитателям дома Русланова переполошит милицейских, пойдут ненужные разговоры.

Судя по названию, переулок был недалеко от станции. Георгий прикинул, что его наверняка знают продавщицы ночных магазинчиков и они не откажут в помощи симпатичному молодому человеку, что характерно — трезвому. После этого останется внимательно понаблюдать за обстановкой. Если профессор Русланов прав и будет предпринята попытка похитить его жену и сына, за домом наверняка следят. А слежку, даже профессиональную, если о ней известно, обнаружить не так уж сложно.

…Планы Георгия разрушились обстоятельствами самыми что ни на есть бытовыми и до обидного мелкими. С первого раза его старенькая «шестерка» не завелась, а на второй раз аккумулятора не хватило. Днем можно у кого-нибудь прикурить, старт-кабель Георгий предусмотрительно возил в багажнике. Но у кого прикуришь в четвертом часу ночи, в дождь?

В надежде тормознуть какого-нибудь таксиста или частника и от него завестись, он вышел на Новочеремушкинскую. Но машин почти не было, а те, что были, даже не притормаживали. Вымокший, с перемазанными руками, злой, Георгий вернулся в свой кабинет и набрал номер домашнего телефона Яцека Михальского.

Он хорошо представлял-то, что сейчас услышит. Но дело могло быть очень серьезным. Друзья же — настоящие, а не те, кого никогда нет, когда они нужны, — на то и существуют, чтобы обращаться к ним в трудных ситуациях. А Яцек Михальский был настоящим другом.

Георгий познакомился с Яцеком в Вильнюсе, куда лейтенанта Гольцова направили служить после окончания Львовского военного училища. В штабе Прибалтийского военного округа Георгий числился старшим референтом-переводчиком, но занимался тем, что на служебном языке именуется специальными информационными мероприятиями, а говоря просто — политической разведкой и планированием контрпропагандистских акций. Он за много месяцев до штурма Вильнюсского телецентра спрогнозировал социальный взрыв. На его докладные не обращали внимания. Ни в Вильнюсе, ни в Москве. Он оказался в положении синоптика, который по показаниям приборов предсказывает грозу, а ему не верят: «Какая гроза? Солнышко за окном, сам смотри, не может быть никакой грозы».

Единственным человеком, который серьезно отнесся к прогнозам Георгия, был оперуполномоченный КГБ капитан Михальский. После окончания Высшей школы КГБ он успел пару лет повоевать в Афгане, а в Литве курировал Клайпедское пароходство. Он был азартным заводилой в любой компании, считался человеком веселым и легкомысленным. Но, когда нужно, умел был серьезным.

Яцек внимательно изучил все материалы Георгия, задал несколько вопросов по делу и подвел итог:

— Они тебя не услышат. Они никого не услышат. Потому что они не в состоянии слышать правду.

— Что же делать? — спросил Георгий.

— Я не даю бесплатных советов. Это решать тебе. Мне интересно, как ты поступишь.

Расстались они довольно холодно, не подозревая, что с этого разговора начнется их многолетняя дружба.

Незадолго до черного для Литвы 11 января 1991 года Георгий очень резко выступил на совещании в республиканском ЦК — о том, что необходимо предпринять самые срочные меры, чтобы не допустить кровопролития, какое уже случилось в Тбилиси. Восприняли его выступление враждебно. Мальчишка, сопляк лезет учить секретарей ЦК. Но слухи о его выступлении разошлись по Вильнюсу.

После совещания к Георгию подошел Яцек Михальский.

— Хочешь знать, что я обо всем этом думаю? — спросил он.

— Нет, — ответил Георгий.

— А я все-таки скажу. Выступил глупо, совершенно бесполезно, но хорошо. Хорошо выступил, парень. От души. Уважаю. Держи пять. С этого дня можешь рассчитывать на меня. Во всем. И когда я говорю «во всем», это и значит во всем.

Случай доказать это представился быстро. Через месяц после штурма телецентра, на рассвете, к дому Георгия подкатили пять полицейских машин. Возглавлял оперативную группу следователь Генеральной прокуратуры Литвы. У него был ордер на арест старшего лейтенанта Гольцова. Выступление Георгия на совещании в ЦК расценили как призыв к введению в республике военного положения — к оккупации свободной Литвы. Но Георгия дома не оказалось. За час до приезда полицейских к нему ворвался Яцек Михальский. По своим каналам он узнал о готовящемся аресте и увез Георгия. На ноги подняли всю полицию, перекрыли выезды из города, вокзалы и аэропорт. Но Гольцов исчез.

Вечером того же дня из припортового бара в Клайпеде вывалилась группа пьяных русских матросов с лесовоза «Капитан Судейкин», проследовала к своему судну, оглашая причалы нестройным пением и крепким матом, разметала дежуривших у трапа пограничников и полицейских и скрылась в недрах лесовоза. Через час «Капитан Судейкин» снялся с якоря и ушел в Лондон с грузом архангельской древесины. В экипаже судна был один лишний — «опасный государственный преступник» Георгий Гольцов.

Георгий не рискнул сразу прийти в советское посольство и рассказать правду о том, каким образом оказался в Великобритании без загранпаспорта, без виз, без денег и с единственным документом — водительскими правами. Матросам с «Капитана Судейкина», принимавшим участие в организованной Яцеком Михальским отвальной пьянке, это могло выйти боком — запретом на загранку. Поэтому он дождался, когда лесовоз разгрузится и уйдет из Лондона, и лишь после этого явился в посольство и чистосердечно признался: пил с какими-то моряками в Клайпеде, перебрал, утром обнаружил себя на борту, потом его похмелили и высадили в Лондоне. Он даже не знал, что это Лондон, и очень удивился, когда узнал. С кем пил, не помнит. На каком судне, не помнит. Ничего не помнит. При всей топорности легенда несла в себе кондовую житейскую убедительность и трудно поддавалась проверке.

В посольстве судорожно посовещались, послали запрос в Москву. В ожидании ответа Георгия поселили в подвальной комнате, очень похожей на камеру следственного изолятора. Но кормили хорошо и разрешали гулять в ограде посольства.

Ответа из Москвы не было и две недели, и три. От нечего делать Георгий помогал посольскому садовнику, обрезал деревья и подметал дорожки. А за оградой посольства жил своей загадочной иностранной жизнью загадочный иностранный Лондон. Сознавать это было невыносимо. И через месяц Георгий сбежал. На столе своей камеры оставил записку. В ней он уведомлял его превосходительство посла СССР, что не может более жить нахлебником. Когда придет ответ из Москвы, пусть ему сообщат открыткой на лондонский главпочтамт «до востребования». Он явится в посольство и примет уготованную ему участь.

Самостоятельную жизнь в Лондоне Георгий начал, как и многие нелегальные эмигранты, с мытья посуды в привокзальных кафе. Потом прослышал, что есть работенка в порту. Работенка была. Платили в несколько раз меньше, чем членам профсоюза докеров, но для Георгия восемь фунтов за смену были деньгами огромными по сравнению с его прежним жалованьем. Правда, колбасы по два двадцать в Лондоне не было, а за клетушку в гостинице, набитой арабами и провонявшей горелым оливковым маслом, драли по пятьдесят фунтов в месяц. Но и при этом Георгий чувствовал себя старателем, случайно напавшим на золотую жилу и выжимавшим из нее все возможное.

Первое время он заезжал на почтамт раз в неделю. Открытки не было. Потом стал заезжать раз в месяц. Наконец не выдержал и позвонил в посольство. Там не поняли, кто он такой и чего хочет. Георгий напомнил. В трубке некоторое время молчали, потом с чувством сказали по-русски:

— Иди ты на…, не до тебя!

И бросили трубку.

Почему не до него, Георгий понял вечером, когда услышал по радио, что в Москве членами ГКЧП предпринята попытка государственного переворота. Еще раз он попробовал добиться от посольства ответа через четыре месяца. И снова его послали. Это было 8 декабря 1991 года. В этот день в Беловежской Пуще были подписаны соглашения, денонсирующие договор об образовании СССР.

Так старший лейтенант Советской армии Георгий Гольцов узнал, что Советской армии больше не существует. И Советского Союза не существует. А что существует? Этого Георгий не знал. Ясно было только одно: до него никому нет дела, на почтамт можно больше не ходить. Но он все же ходил. Открытки не было. Он понял, что нужно что-то придумывать, если он действительно не хочет просить в Англии политического убежища. А этого он не хотел. Но как выбраться без документов? В демократической стране без документов можно жить. Выехать из нес без документов нельзя.

Он купил фотоаппарат с телеобъективом и стал по уик-эндам ездить в Ленсингтон и прогуливаться возле военно-морской базы, время от времени незаметно делая снимки. Расчет оказался верным. Через неделю он обнаружил за собой слежку, а через месяц его арестовали по подозрению в шпионаже. В гостинице провели обыск, изъяли все пленки. На них не оказалось ни одного военного корабля, а были в основном чайки. Никакой разведывательной информации чайки не содержали. Было принято решение посадить этого странного русского шпиона на самолет и отправить в Москву. Но Георгий заявил, что не хочет вводить в расход британских налогоплательщиков, а намерен убраться своим ходом. Согласие было дано вместе с солидной бумагой от Форин оффиса. Георгий купил подержанный белый «Мерседес-280», набил салон подарками, переправился на пароме в Киль и через всю Европу покатил в Россию.

Он пересекал границы, не выходя из машины. Протягивал в открытое окно выданную в Лондоне бумагу, получал ее обратно со словами «Счастливого пути» и врубал скорость. И было у него странное ощущение, что за те месяцы, что он кантовал тюки в Лондонском порту, а вечерами валился без сил на жесткую койку, мир неузнаваемо изменился.

Изменился не только мир. Изменилась и Россия. Жизнь бешено вздорожала. Заработанной в Лондоне валюты хватило ненадолго. «Мерседес» пришлось продать. Воспоминанием о Лондоне осталась только «шестерка». За машиной Георгий следил, зимой снимал на ночь аккумулятор, таскал домой и ставил на подзарядку. Когда морозы кончились, перестал. За что и поплатился.

Телефон Михальского долго не отвечал, затем раздался его бодрый, утренний голос:

— Слушаю. Кто это?

Это умение отвечать бодрым голосом в любое время суток сохранилось у Михальского, да и у самого Гольцова, еще с курсантских времен, когда было важно, чтобы начальство не подумало, что дневальный спал. Хотя чаще всего он как раз спал.

— Только не бросай трубку, — предупредил Георгий. — Я тебе сейчас все объясню.

— Ты. Гошка? До чего же приятно слышать тебя в четыре часа утра! Что у тебя?

— Засадил аккумулятор, не могу завестись.

— Пся крев! — взревел Михальский. — Ты что, ошалел? Я сплю! Понял? Сплю!

— Сейчас проснешься, — пообещал Георгий.

— Да? — слегка заинтересовался Яцек.

Георгий объяснил: нужно проскочить в поселок Красково, отыскать там дом номер шестнадцать по Привокзальному переулку и очень аккуратно отследить обстановку вокруг него. Нет ли чего-либо подозрительного. Конкретно: нет ли признаков, что какие-то нехорошие люди хотят выкрасть из этого дома женщину с ребенком.

— Тема? — спросил Михальский.

— Чечня.

— Твою мать.

— Проснулся? — поинтересовался Георгий.

— Пошел в жопу! — рявкнул Михальский.

Георгий положил трубку. Теперь он был спокоен: все будет сделано как надо.

Яцек позвонил в шесть утра. Недалеко от дома подозрительные «Жигули». В них трое. Лица кавказской национальности. Не профи. Ждут. Никаких агрессивных телодвижении не совершают.

— Продолжай наблюдать, — попросил Георгий. — Подъеду, как только освобожусь.

Что ж, теперь ему было с чем идти к начальнику НЦБ.

 

4

Рабочий день в российском Интерполе начинался в девять утра, но генерал-майор Полонский всегда приезжал на час раньше. И боже сохрани было нарушить его утреннее уединение, которое он употреблял на изучение оперативных сводок и документов, поступивших из штаб-квартиры Интерпола в Лионе. Сунуться к Полонскому в этот час означало нарваться. Но и ждать Георгий не мог. Поэтому он промаялся минут сорок и деликатно заглянул в кабинет:

— Извините, Владимир Сергеевич. Я насчет поездки в Чечню с миссией лорда Джадда. Я передумал. Съезжу, пожалуй. Когда-то еще выпадет случай пообщаться с друзьями?

— Зайди, — приказал Полонский. — В чем дело?

Георгий положил перед ним листок факса:

— Поступил вчера. В двадцать один десять. Из Вены.

Полонский прочитал текст сначала бегло, потом еще раз — внимательно.

— Это все?

— Нет.

В подготовленной Георгием сопроводиловке была вся информация, имеющая отношение к делу: от запросов в отдельный отряд погранконтроля «Москва» со штабом в Шереметьеве-2 и НЦБ Нидерландов до справки о профессоре Русланове и его фирме и статьи из журнала «Зарубежное военное обозрение».

Георгий не упомянул лишь о своем звонке оперативному дежурному Минобороны. О сообщении Яцека Михальского он тоже не упомянул. Это пахло самодеятельностью, а с самодеятельностью в российском Интерполе велась беспощадная борьба.

Дойдя до справки о деятельности фирмы «Сигма», Полонский приостановился:

— Гуано — это говно?

— Так точно, — подтвердил Георгий. — Птичье.

— Интересный мужик. Превратить деньги в говно всякий может. А говно в деньги — не всякий.

Закончив чтение, он отвалился на спинку кресла и обеими пятернями взъерошил свои короткие жесткие волосы, как всегда делал, когда ему нужно было подумать.

— Магомед Мусаев, — наконец произнес он. — Почему отменен международный розыск?

— В связи с его смертью. Так написано в справке.

— На основании чего — проверил?

— Когда?

— Займись.

— Слушаюсь. Как вам все это вообще? — осторожно поинтересовался Георгий.

— Никак. Вопрос не наш. Мусу — в подборку. Остальное — в ФСБ. Это их хлеб. Ты чем-то недоволен?

— Ну почему? У них эти дела накатаны. Пропустят через все учеты, прощупают через агентуру. Потом попытаются отловить его, чтобы допросить с пристрастием. Владимир Сергеевич, вы только не подумайте, я не хочу сказать ничего такого. Я очень уважаю Федеральную службу безопасности. И МВД уважаю. И Министерство обороны. И вообще все спецслужбы. Потому что это мощный, хороню организованный государственный механизм.

— Продолжай, — недоброжелательно кивнул Полонский. — Чую, что сейчас последует «но».

— Меня только один момент смущает. Почему этот мощный государственный механизм часто оказывается бессильным перед преступником-одиночкой? Или перед жалкой кучкой бандитов.

— Ну почему?

— Я вам скажу. Потому что одиночка действует сам и принимает те решения, которые диктуют ему обстоятельства. Принимает мгновенно, без виз и согласований. И действует соответственно. Конечно, в итоге его ловят. Если ловят. Но это — время. Часто — годы. А у нас, насколько я понимаю ситуацию, времени нуль. Я, конечно, могу ошибаться, но просто посчитал своим долгом высказать свое мнение.

— Ты на меня не дави! Не дави! Все равно это епархия ФСБ.

— «Стингеры» — да. Но похищения это дело ГУБОПа, — напомнил Георгий.

— Где похищение? Нет никакого похищения.

— Пока нет. Но возле дома Асланбека Русланова в Красково крутятся какие-то люди. Кавказской национальности, между прочим.

— Откуда знаешь?

— Знаю. Из агентурного источника, — добавил Гольцов, усвоив из своего не слишком долгого милицейского опыта, что ни один начальник не имеет права заставить подчиненного раскрыть его агентурный источник.

— Гольцов! — повысил голос Полонский. — Ты, твою мать, чиновник, а не…

— А не Джеймс Бонд. Это я слышал. И не раз, не повторяйтесь, Владимир Сергеевич, дело-то сейчас не в том, чей вопрос. Дело совсем в другом.

— Ну-ну, в чем?

— В «стингерах».

— Это ты так думаешь. Потому что молодой и тонкостей нашей милицейской службы не знаешь. А если в сорока двух миллионах?

— И что?

— Тогда все эти «стингеры» — дымовая завеса. А за ней — банальная разводка. Профессор Русланов хочет наложить лапу на эти миллионы, а нашими руками убрать тех, кто ему мешает. Чем не версия?

— Версия, конечно, — согласился Георгий. — Только вы и сами в нее не верите.

— Вариант следующий. Нет ни «стингеров», ни миллионов. Есть борьба вокруг какого-то крупного заказа. А этот факс — попытка скомпрометировать конкурента. Того же Абдул-Хамида Наджи. Пока мы будем с ними разбираться, заказ уплывет к профессору Русланову. Хочешь еще версию?

— Интересно, — кивнул Георгий.

— Профессор Русланов наделал долгов или перебрал кредитов. Сам успел смыться за границу, а семью забрать не успел. Вот и хочет получить своих с нашей помощью. Мы хватаем людей, которые пришли к его жене получать долг, сажаем, шьем им вымогательство, а семья тем временем тю-тю. И не смотри на меня дурным глазом. Я за свою жизнь и не таких историй навидался. Я тебе с ходу набросаю еще с десяток вариантов.

— Не нужно десятка, — попросил Георгий. — Назовите один — но тот, в который вы сами верите.

— Верю — не верю, не разговор! — рассердился Полонский. — Ни одна версия не может быть подтверждена или отвергнута, пока нет фактов. А фактов у нас нет. Никаких. И возможностей раздобывать их нашими собственными силами тоже нет. Ибо не наше это дело. Этим должны заниматься специалисты. Вот пусть и занимаются. Убедил я тебя?

— Зачем меня убеждать? Приказ начальника — закон для подчиненных. Это я еще с армии помню.

— А вот про это забудь! Милиция не армия. Мне нужны сотрудники, которые умеют думать. Сами. Без приказа. В нестандартной ситуации. Дуболомов и без тебя хватает! Сейчас создается полиция будущего, прости за высокие слова. Которая на равных работает со всем миром. И времени на ее создание с гулькин нос. Потому что наша отечественная преступность выходит на международную арену со скоростью ворованного «мерседеса». И на «жигуле» мы ее не догоним. Российский Интерпол должен стать движителем всех наших органов. Вот в чем я вижу нашу перспективу. Это не моя прихоть. Это необходимость. А пока мы должны навести идеальный порядок в своем хозяйстве. И потому любую самодеятельность я пресекаю и пресекать буду! Теперь тебе все ясно?

— Так точно. Кроме одного. А если в факсе профессора Русланова все правда?

— Да мы даже не знаем, есть ли вообще эти сорок два миллиона долларов! — в сердцах выложил Полонский решающий аргумент.

— Узнаем, — буркнул Георгий. — Когда они превратятся в пятьсот «стингеров», а пятьсот наших самолетов врежутся в горы в условиях плохой видимости. На отчетности Интерпола это, конечно, не отразится…

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ничего. Только то, что сказал.

— Ну нет, договаривай! Ты сказал, что «стингеры» и вся эта Чечня мне до феньки! Так?

— Это не я сказал. Это вы сами сказали.

— Что ты предлагаешь?

— Есть вопрос, на который мы можем попытаться ответить. Мы. Сейчас. Не влезая ни в чью компетенцию. В порядке предварительной проверки поступившей информации. И это прояснит все остальное.

— Какой вопрос?

— Действительно ли «стингером» был сбит Су-24.

— До чего ж ты, Гольцов, упертый! Спорить с тобой… Ладно. Долог путь рассказа, краток путь показа.

Начальник НЦБ потянулся к телефону, но Георгий предупредил:

— Оперативному дежурному Минобороны я уже звонил.

— Что ответили?

— Ничего. Никакой информацией о причинах гибели самолета не располагают.

— В Министерстве обороны не знают, почему погиб самолет?! — недоверчиво переспросил начальник НЦБ.

— Так мне сказали. Возможно, решили, что Интерпол лезет не в свои дела.

— Я им сейчас объясню, в какие дела Интерпол может лезть, а в какие не может! — мрачно пообещал Полонский.

Он раздраженно щелкнул клавишей на аппарате спецсвязи, по которому общались высокопоставленные чиновники уровня замминистра, и приказал:

— Выйди.

Георгий вышел в приемную. Зиночка была уже на месте. Она удивленно посмотрела на него, но ничего не сказала. Через три минуты в интеркоме раздался голос Полонского:

— Гольцов, зайди.

Виду начальника НЦБ был озадаченный.

— Ну? — спросил Георгий.

— Послали.

— Вас?!

— Да, меня. Вежливо.

— Послали, но вежливо, — констатировал Георгий.

— Вежливо, но послали! — рявкнул Полонский. — Выйди! — приказал он и с решительным видом придвинул к себе телефонный аппарат с гербом Российской Федерации — «вертушку».

На этот раз разговор начальника НЦБ с неизвестным собеседником продолжался дольше.

— Что происходит? — полюбопытствовала Зиночка.

— Я и сам задаю себе этот вопрос.

— Зайди, — наконец распорядился Полонский.

Начальник НЦБ уже не сидел в своем кресле, а стоял возле письменного стола, с ненавистью глядя на «вертушку». То ли он разговаривал стоя с высокопоставленным собеседником, а скорее всего, вскочил после окончания разговора, чтобы физическим движением дать выход переполнявшим его чувствам. Сейчас он больше, чем всегда, был похож на взъерошенного ежа.

— Приказано не вникать, — хмуро сообщил Полонский. — Понимаешь, что это значит?

— Догадываюсь, — ответил Георгий. — Но хотелось бы знать точно.

— Нечисто с этим самолетом. Вот что это значит. А если его действительно сбили новым «стингером»?

— Я вам про это и говорю, — обрадовался Георгий. — Есть возможность проверить. В Москве об этом могут не знать. Или не хотят говорить. В Чечне знают. Делегация лорда Джадда вылетает в Чечню завтра утром, вполне успею оформить…

— Отставить! — перебил Полонский. — Вопрос не наш. Мусу — в разработку, проверить все досконально. Факс я передам в ФСБ. Все, закрыли тему.

— Но…

— Кру-гом! — гаркнул начальник НЦБ.

Георгий вышел из кабинета, с трудом удержавшись, чтобы не хлопнуть дверью.

— Присядь, Гоша, — попросила Зиночка.

— Некогда!

— Всего на секунду. И послушай меня. Речь шла о Чечне?

— Ну?

— Так вот, в Чечне у Владимира Сергеевича погиб сын. Лейтенант Полонский. Он был в колонне московского ОМОНа. Она попала в засаду. Он был его единственным сыном.

— Я не знал.

— Теперь знаешь.

— А тогда какого же…

— Не знаю, Гоша. Знаю только одно: он никогда ничего не делает для галочки.

Выйдя из здания НЦБ, Георгий сел в свою «шестерку», совершенно забыв, что она не заводится. И она завелась. Он пробился через утренние пробки к Рязанскому шоссе и направился в Красково, где — по его предположениям — в своем мощном, как танк, темно-зеленом «лендровере» дремал Яцек Михальский. Но тот не дремал. Он лежал, распластавшись своим сильным, затянутым в камуфляжку телом, на заднем сиденье джипа, прильнув к полевому биноклю. Его крупная, гладко выбритая по последней моде голова была от напряжения покрыта каплями пота. На молчаливый вопрос Георгия кивнул:

— Смотри сам. Дом справа, под красной черепицей — тот самый.

Георгий настроил бинокль. В конце пустынного переулка, за которым тускло поблескивали провода электрички, стояли «Жигули» с раскрытыми дверцами. Трое молодых кавказцев в черных кожаных куртках яростно жестикулировали. Один из них постоянно звонил по мобильнику. Время от времени все трое замирали и начинали всматриваться в сторону дома с красной черепичной крышей, стоявшего среди голых черных берез и глубине небольшого участка.

— Им звонят уже третий раз, — пояснил Яцек. — Понял?

— Попахивает паленым, — согласился Георгий.

— Попахивает?! — возмущенно переспросил Михальский. — Воняет! И я тебе скажу, чем воняет. Бараньим салом! Вот чем! Ясно? Чечней!

В конце рабочего дня Георгий вошел в кабинет начальника НЦБ Интерпола и доложил:

— Семья Асланбека Русланова исчезла.

— Все-таки выкрали, — заключил Полонский таким тоном, словно этого доклада он ждал весь день.

— Я не сказал: выкрали, — хмуро возразил Георгий. — Я сказал, что их нет в Краскове, нет в московской квартире. Рахиль Ильинична не пришла на работу и не предупредила, что ее не будет. Ее сына в лицее тоже нет. Вы по-прежнему считаете, что это не наш вопрос?

— Да! Да, не наш! И не спорь!

— Да я и не спорю. Владимир Сергеевич, я хочу извиниться.

— За что?..

— Я обвинил вас, что Чечня вам до феньки. Извините. Мне стыдно. Я не знал про вашего сына. Я не знаю, какие здесь уместны слова.

— Никакие, Гольцов. Никакие здесь слова неуместны. Я поклялся отомстить за сына. Тем, что закончу эту войну. Навсегда. Чтобы она быльем поросла. Ненависть порождает только ненависть. Злоба порождает только злобу. Этот путь мы уже прошли от и до. Это не путь. Хоть это поняли. Значит, нужен другой путь. Что я сказал тебе про семейную жизнь?

— Что нужно уметь жить с нерешенными проблемами.

— В политике это еще важней. Сейчас нет решения чеченской проблемы. Никакого. Любое решение будет ошибкой. Значит, нужно ждать. И будем ждать.

— «Стингеры», — напомнил Георгий, — они не будут ждать.

— А я о чем думаю сегодня весь день?! — разозлился Полонский. — Фактов мало, понимаешь? Ничтожно мало! А если семья уехала к каким-нибудь родственникам? Хоть бы один стопроцентно достоверный факт! Хоть бы один!

— Мы не поймем, что происходит, пока не узнаем, почему разбился самолет, — проговорил Георгий. — Вам не кажется, что мне все-таки следует полететь в Чечню? Там у меня есть друзья. Может, что-нибудь удастся…

— Я этого не слышал! — перебил Полонский. — Ты мне этого не говорил! Ты чиновник, а не…

Он немного помолчал и закончил:

— Оформляй документы.

 

5

Делегация Парламентской Ассамблеи Совета Европы, к которой был прикомандирован Георгий Гольцов, прилетела в Чечню в середине апреля, когда склоны гор затянуло зеленым туманом, а в долинах цвели сады. Руководитель делегации лорд Фрэнк Джадд заранее знал все, что увидит. Он увидит то, что должен увидеть. Он заранее знал, что будет в его докладе об итогах поездки, с которым он выступит на очередной сессии ПАСЕ в Страсбурге. Он даже знал, каким будет решение депутатов Европарламента после его доклада: российскую делегацию лишат права голоса за нарушение прав человека в Чечне.

Так что поездка была не более чем формальностью. И, как всякий человек, вынужденный участвовать в такого рода формальных мероприятиях, лорд Джадд ощущал раздражение, с его сухого, высокомерного лица не сходило выражение легкой брезгливости.

Это была не первая его поездка в Чечню во главе делегации ПАСЕ. Выводы, которые он сделал в своем докладе после первой поездки, при всей их резкости были в целом благоприятными для России. По рекомендации лорда Джадда сессия Европарламента высказалась за то, чтобы не лишать российскую делегацию права голоса. Но сейчас ситуация изменилась кардинальным образом.

Каждый факт можно интерпретировать по-разному. Все зависит от точки зрения.

Да, бойцы чеченского сопротивления активизировали свои действия, каждый день на дорогах рвутся фугасы, обстреливаются блокпосты, в районе горного селения Старые Атаги потерпел катастрофу российский фронтовой бомбардировщик Су-24, сбитый, скорее всего, боевиками, хотя они об этом почему-то не объявили. Но это вовсе не оправдание для прекращения вывода войск.

Да, делаются попытки наладить нормальную жизнь и Чечне, но они явно недостаточны. И главное — правительство России не предпринимает никаких практических шагов для политического решения чеченской проблемы.

Необходимость такой трактовки была вызвана не ситуацией в Чечне, а новым обострением обстановки на Балканах.

Лорд Джадд резко выступал против силового решения проблемы Косова. Но противостоять давлению американских генералов, задающих тон в НАТО, не удалось. И к чему привели чудовищные бомбежки Югославии? Балканы вновь полыхают. Бомбили сербов. Кого бомбить теперь — албанцев? А потом снова сербов?

Но это были общие рассуждения. В плане практическом сейчас требовалось отвлечь внимание мировой общественности от Балкан. Россия с ее чеченской проблемой подходила для этого как нельзя лучше.

Это и было целью миссии лорда Джадда.

Он не сомневался, что его миссия будет успешной. Русские это тоже понимали, ничего хорошего для себя не ждали и были чрезвычайно удивлены, когда после окончания визита на пресс-конференции в Москве глава делегации ПАСЕ наотрез отказался комментировать итоги своей поездки, отделавшись общими, ничего не значащими фразами. При этом вид у него был не просто хмурый, а мрачный. Что же он такое узнал? Что лишило лорда Джадда язвительного остроумия, кайенским перцем всегда скрашивавшего его интервью?

Никаких комментариев по итогам своей поездки лорд Джадд не дал и в аэропорту Страсбурга, где его ждали десятки корреспондентов. Сразу из аэропорта он направился в штаб-квартиру Евросоюза и имел продолжительную беседу за закрытыми дверями с Генеральным секретарем Совета Европы. В тот же день лорд Джадд вылетел в Брюссель, где находилась штаб-квартира НАТО.

Но самая большая неожиданность ждала впереди. В повестке очередной сессии ПАСЕ отсутствовал доклад лорда Джадда о его миссии в Чечню — главная тема, обещавшая стать сенсацией.

Сенсации не состоялось. В Москве этому порадовались, но ничего не поняли. Не смогли дать вразумительных объяснений и чиновники МИДа, сопровождавшие делегацию. Программа визита была полностью выполнена. Парламентарии посетили Грозный, Аргун, следственный изолятор Чернокозово в станице Наурская, несколько лагерей беженцев, провели встречи с президентами Северной Осетии, Дагестана и Ингушетии.

В ходе поездки был лишь один конфликтный момент. Лорд Джадд изъявил желание посетить селение Старые Атаги, но командующий федеральными войсками генерал-полковник Грошев отклонил просьбу, мотивируя это тем, что не сможет обеспечить безопасность делегации на этом маршруте. Лорд Джадд выразил резкий протест и пригрозил, что прервет визит. Но уже на следующее утро от своего намерения почему-то отказался и больше о нем не вспоминал. Никаких других осложнений в ходе поездки делегации ПАСЕ не было.

Генерал-полковник Грошев подтвердил: да, был такой разговор. Да, лорд Джадд залупнулся. Почему утихомирился? А х… его знает.

Только один человек знал, почему глава делегации ПАСЕ резко изменил свою позицию. Но никому и в голову не пришло обратиться к нему за разъяснениями, так как к миссии лорда Джадда он имел касательное отношение, а из-за малого своего чина никак не мог повлиять на высокопоставленного европейского парламентария.

Этим человеком был оперуполномоченный Российского НЦБ Интерпола майор Георгий Гольцов.

Разговор лорда Джадда с генерал-полковником Геннадием Грошевым состоялся поздно вечером в загородной резиденции президента Ингушетии, на просторной веранде, выходящей в сад, белый от цветущих вишен. Из глубины дома доносились слабые звуки застолья, а на веранде было тихо, туманились фонари, нависали крупные яркие звезды. К влажному запаху цветов примешивался тонкий горьковатый дымок, отчего-то казавшийся очень мирным. Генерал-полковник Грошев объяснил лорду Джадду, что это дым от вечерних очагов, которые топят кизяком — сухим коровьим навозом, традиционным топливом горцев.

Желание лорда Джадда посетить Старые Атаги было вызвано тем, что некоторое время назад на окраине села было обнаружено захоронение шести местных жителей. Пресс-служба президента России заявила, что они были расстреляны боевиками за сотрудничество с пророссийской администрацией. Лорд Джадд не имеет оснований не доверять этому заявлению, но хотел бы получить подтверждение на месте.

Надеюсь, Геннадий, вы не сочтете мою просьбу слишком обременительной, — добавил он, когда мидовский переводчик умолк.

С генералом Грошевым они стали называть друг друга по имени еще в первый день визита после приема, устроенного в честь высоких европейских гостей президентом Северной Осетии. Лорду Джадду нравился генерал Грошев — короткий, массивный, с грубым загорелым лицом, простодушный, шумный. Он был совершенно не похож на американских генералов из НАТО, этих рослых, самодовольных ковбоев. Лорд Джадд не сомневался, что Грошев организует поездку, но реакция генерал-полковника была совершенно неожиданной.

— В Старые Атаги? — озадаченно переспросил он. — Это же в горах, Фрэнк, туда же надо лететь!

— В чем проблема? — не понял лорд Джадд. — У вас нет вертолетов?

— Вертушки-то не проблема. Но… Вам туда очень нужно?

— Боюсь, что да.

Переводчик перевел эту фразу буквально, и генерал Грошев обрадованно закивал:

— Вот-вот! И я боюсь. Закрыли тему, Фрэнк. О'кей?

— Геннадий, не о'кей, — ответил лорд Джадд. — Мне нужно лететь в это селение.

— Там же горы! — горячо возразил Грошев. — Туман по утрам. Вы даже не представляете, Фрэнк, какой там бывает туман! А если вертушка грохнется?

— Мы можем лететь днем.

— Не можем. Извините, Фрэнк, никак не можем. В любое другое место — хоть сейчас. А в горы — нет, в горы я вас не пущу.

— Осмелюсь заметить, генерал, вы нарушаете достигнутые договоренности, — напомнил лорд Джадд. — Условием нашего приезда был свободный доступ в любой район Чечни. У меня создается впечатление, что вы пытаетесь от нас что-то скрыть.

— Имейте совесть, Фрэнк! — запротестовал Грошев. — Вы сказали: желаю в Грозный. Пожалуйста, едем в Грозный. Вы сказали: желаю в Чернокозово. Нет вопросов, поехали в Чернокозово. А в Старые Атаги… И не просите. Если что, с меня же погоны снимут!

— И все-таки, генерал, я настаиваю на этой поездке.

— А я возражаю, сэр. Я отвечаю за вашу безопасность и обеспечу ее.

— В таком случае я не вижу в продолжении своей миссии никакого смысла.

— Да в ней и не было никакого смысла, — отмахнулся Грошев. — Доклад ваш давно готов. Фактом больше, фактом меньше — без разницы. Стоит ли из-за этого рисковать?

Лорд Джадд нахмурился. Замечание генерала ему не понравилось. Русские постоянно упрекали делегатов Европарламента в предвзятости, в том, что они прилетают в Чечню с готовыми отчетами. Такие отчеты действительно составлялись еще в Страсбурге. В них суммировалась вся информация о положении на Северном Кавказе, полученная по дипломатическим и разведывательным каналам. Она и ложилась в основу докладов. Это была обычная практика, вполне оправданная. Что можно увидеть за три-четыре дня, на которые были рассчитаны программы таких визитов? Только то, что русские покажут. А покажут они лишь то, что им показать выгодно.

Так что, по сути, генерал Грошев был прав. Но его простодушное замечание содержало в себе намек на несамостоятельность главы парламентской делегации ПАСЕ, на его подчиненность требованиям политической конъюнктуры, и это вызвало у лорда Джадда прилив раздражения.

— Я буду вынужден прервать визит, — сухо заметил он. — Ответственность за это ляжет на вас. Вы понимаете, генерал, что это значит?

— Чего же тут непонятного? Получу по шее. Но это я как-нибудь переживу. А вот если вы прервете визит по другой причине — это будет куда хуже.

— Понимаю, — язвительно заметил лорд Джадд. — С вас снимут погоны.

— Не в этом дело, сэр. Я никогда себе не прощу, если из-за меня Евросоюз лишится одного из самых авторитетных руководителей. Никогда, сэр. Нет, никогда!

Командующий сокрушенно развел руками и посмотрел на собеседника взглядом как бы ищущим понимания, но одновременно снисходительно. Так серьезный человек, занятый серьезным делом, смотрит на упорствующего в своем капризе ребенка. И лорд Джадд — с его сединами и высоким положением в Совете Европы — вдруг ощутил себя перед этим русским генералом зеленым юнцом.

— Значит, нет? — хмуро спросил он.

— Нет, — со вздохом подтвердил Грошев.

— Это ваше последнее слово, Геннадий?

— Последнее, Фрэнк. Так что пойдемте выпьем и забудем про все эти дела.

— Я прерываю визит, — предупредил лорд Джадд.

— Что я могу сказать? Дело хозяйское.

— Завтра утром я соберу пресс-конференцию и объявлю о своем решении.

Генерал тяжело помолчал и махнул рукой:

— Да и мать твою!

Он повернулся и ушел в дом.

— Что он сказал? — обратился лорд Джадд к переводчику.

— Генерал-полковник выразил глубокое сожаление, что не смог вас переубедить.

— Будьте любезны переводить точно!

— Извините, сэр, я не могу этого сделать.

— Передайте генералу Грошеву, что я не изменю своего решения!

— Слушаюсь, сэр.

Переводчик кинулся догонять генерала, а лорд Джадд остался один на темной веранде. Он был вне себя от раздражения. Он не понимал, что произошло. Генерал-полковник Грошев не мог не отдавать себе отчета в том, какие последствия вызовет прерванный визит делегации ПАСЕ. Российские военные скрывают факты нарушения прав человека, факты внесудебных расправ над мирными жителями. Только так это будет воспринято на сессии Европарламента. И все же стоял на своем. Что же за чудовищное злодеяние совершено в этом горном селении Старые Атаги, если командующий ставит под удар всю свою карьеру, для того чтобы его скрыть?

— Прошу извинить, сэр, но я невольно оказался свидетелем вашего разговора…

Лорд Джадд оглянулся. На веранду из сада поднялся молодой офицер в камуфляжной форме с майорскими погонами и нашивкой МВД России. Он был чуть выше среднего роста, с непокрытой головой, с коротко постриженными темными волосами. Лицо его показалось почему-то знакомым.

— Вы говорите по-английски? — спросил лорд Джадд и тут же понял, что вопрос нелепый, так как именно на английском со странноватым акцентом этот молодой офицер произнес свою фразу.

— Да, сэр. Не так хорошо, как хотелось бы.

— Вы слышали, что сказал генерал Грошев?

— Да, сэр.

— Что он сказал?

— Вы уверены, что хотите это знать?

— Да, черт возьми, я хочу это знать! Собственно говоря, я это знаю. Он меня обругал. Но я хочу знать, как он меня обругал!

— Нет, сэр, — возразил майор. — Он выругался. Это идиома. Он обругал себя. За то, что не смог отговорить вас от поездки в Старые Атаги.

— Что означает эта идиома?

— Фак ю, сэр.

— Благодарю, — буркнул лорд Джадд. — Я мог вас где-то видеть?

— Возможно, сэр. В лагере беженцев «Северный».

Лорд Джадд вспомнил. Конечно же в «Северном». В лагере из нескольких сотен палаток, в каждой из которых ютилось по десять-пятнадцать человек. В этом лагере лорд Джадд побывал еще во время первой своей поездки в Чечню. С тех пор мало что изменилось: та же нищета, те же усталые, озлобленные женщины, те же грязные дети. Как и в прошлый раз, членов делегации окружили плотным кольцом. В руках у многих были самодельные плакаты: «Русские, убирайтесь из Чечни!», «Свободу Ичкерии!», «Смерть оккупантам!». Плакаты старые, потрепанные, не первый раз в деле. По знаку одной из женщин дети скандировали: «Вывод войск! Вывод войск!» Потом пошли жалобы. Лорд Джадд внимательно слушал, его помощник записывал. Тут и произошел эпизод, из-за которого лорд Джадд обратил внимание на этого офицера.

Он был из тех, кто сопровождал делегацию из Москвы. Лица всех местных военных были темными то ли от загара, то ли от глубоко въевшейся грязи, с неистребимым налетом усталости. Москвичи были свежими, чисто выбритыми, благоухающими крепким мужским одеколоном. Пока беженки высказывали европейским парламентариям свои обиды, майор подозвал малышню и, присев на корточки, стал раздавать небольшие плитки шоколада, которыми, видимо, запасся заранее. Дети недоверчиво тянули грязные руки, молча хватали шоколадки и тут же убегали с ними за палатки. Один, лет шести, никак не хотел брать. Но и не уходил. Наконец протянул руку. Но перед тем как взять плитку, что-то громко сказал. Майор невесело улыбнулся и ответил. Маленький чеченец принял подарок и с независимым видом отошел в сторону.

Заметив, что лорд Джадд наблюдает за этой сценкой, переводчик объяснил:

— Мальчишка сказал: «Когда я вырасту, я тебя все равно убью».

— Что ответил офицер?

— «Убьешь, убьешь. Только сначала вырасти».

Этот случай произвел на лорда Джадда очень тяжелое впечатление. Сколько же злобы на этой земле, на этих непаханых полях и черных пепелищах, зияющих среди цветущих садов. Какую же чудовищную ошибку совершили российские генералы, когда решили, что хватит одного десантного полка, чтобы за два часа навести порядок в Чечне. Тоже — ковбои, черт бы их побрал. Хуже — большевики. Им всегда все сразу, немедленно. Хоть бы в энциклопедию заглянули, перед тем как вводить войска. Тогда узнали бы, что Российская империя покоряла Чечню пятьдесят лет…

— Сэр, вы позволите мне дать вам совет? — почтительно спросил майор.

— Разумеется, — кивнул лорд Джадд. — Почему нет?

— Генерал Грошев прав, вам не следует лететь в Старые Атаги. Это опасно.

— Я понял. Для его карьеры.

— Нет, сэр. Он заботится о вашей безопасности. Только о ней.

— Хотелось бы верить. Откуда у вас такое произношение? Так у нас говорят в рабочих предместьях.

— Вы угадали, — с застенчивой улыбкой подтвердил майор. — Несколько месяцев я проработал грузчиком в Лондонском порту. Давно, в девяносто первом году.

— Как вы оказались в Лондоне?

— Случайно. Отстал от лесовоза и остался без денег. Пришлось зарабатывать на билет до Москвы.

— Вас ограбили?

— Может быть. Не знаю. Это случилось по пьянке.

— Вот как? — удивился лорд Джадд.

— Увы, сэр. Что было, то было.

— Вы откровенны.

— Да, сэр.

— Почему?

— Я хочу, чтобы вы мне доверяли. Мне необходимо сообщить вам нечто чрезвычайно важное.

Лорд Джадд насторожился.

— Следует ли понимать вас так, что эта наша встреча не случайна?

— Да, сэр. Я выжидал момент, чтобы поговорить с вами без свидетелей.

— Не уверен, что мне следует вас слушать.

— Следует, сэр. Генерал Грошев не имел права сказать вам, почему он так противится вашей поездке в Старые Атаги. Я скажу.

— Вы имеете на это право?

— Нет.

— И все же хотите сказать?

— Да, сэр.

— Говорите.

— Несколько дней назад в том районе был сбит российский фронтовой бомбардировщик Су-24.

— Знаю. Но в сводке не было сказано, что самолет сбили.

— Официальная версия: отказ радионавигационной системы в условиях плохой видимости. На самом деле он был сбит ракетой.

— Летчики погибли?

— Оба.

— Прискорбно. Но вы сказали, что хотите сообщить мне нечто чрезвычайно важное. Пока я не понял, в чем важность.

— Вы это поймете, когда узнаете, какой ракетой был сбит самолет.

— Какой?

— Американской ракетой «стингер».

— Ракетой «стингер»?! — переспросил лорд Джадд.

— Да, сэр.

Лорд Джадд пристально всмотрелся в лицо собеседника. Не похож на сумасшедшего. Обычный молодой человек. Подтянутый. Напряженный от ответственности момента. Лет тридцати пяти, пожалуй. Хорошее мужское лицо. Не красавец, но что-то в нем есть. Что-то располагающее к себе. Нет, не сумасшедший. Но и поверить в то, что он сообщил, было решительно невозможно.

— Вы сами-то понимаете, что сказали? Вы сказали, что чеченские бойцы имеют на вооружении американские ракеты «стингер»?

— Я сказал, что Су-24 был сбит «стингером». И это все, что я сказал. Я не знаю, есть ли у них «стингеры». Один был. Это совершенно точно. Возможно, есть и еще. Или могут появиться. Поэтому генерал Грошев так воспротивился вашей поездке в Старые Атаги. «Стингеры» поражают даже сверхзвуковые истребители. Вертолет для них — очень легкая цель.

Лорд Джадд все еще не мог поверить в реальность услышанного.

— Бред! Я не желаю этого слушать! — решительно заявил он. — США поставляют свои ракеты чеченским боевикам? Абсурд!

— Чеченцы могут покупать «стингеры» через третьи страны, — заметил майор. — Деньги на это у них уже есть. И я даже знаю сколько.

— Но мне, разумеется, не скажете, — с иронией предположил лорд Джадд. — Хотя и заявили, что рассчитываете на мое доверие. Откровенность русских всегда имела пределы.

— Почему? Скажу, — ответил майор. Он достал блокнот, что-то написал в нем, затем вырвал листок и протянул его лорду Джадду. При свете фонаря тот взглянул на цифру.

— Сорок два миллиона долларов?! Этого не может быть!

— Я ничем не могу подтвердить эту цифру. У нас говорят: за что купил, за то и продаю. Но дело не в цифре. Дело в принципе. Полагаю, сэр, американцам будет не очень приятно узнать, что их ракетами сбивают российские самолеты в Чечне?

— Не очень приятно?! Это слабо сказано, молодой человек! Слишком слабо! Это политическая бомба! Это… Нет, я отказываюсь в это верить! «Стингеры» у чеченцев? Вздор!

— Это не вздор, это факт, — возразил майор и достал из кармана компьютерную дискету. — Здесь данные экспертизы. Информация не зашифрована. Она понятна даже неспециалисту.

— Кто поручил вам провести со мной этот разговор? — спросил лорд Джадд, не притрагиваясь к дискете.

— Никто, сэр. Понимаю, в это трудно поверить. Но это так. Более того, если о нашем разговоре станет известно, у меня будут большие проблемы.

— Получите по шее?

— Не только по шее.

— И что мне делать с этой дискетой?

Майор застенчиво улыбнулся:

— Кто я такой, чтобы давать вам советы? Можете выбросить. Можете сохранить на память, но я счел своим долгом довести до вас эту информацию. Я это сделал. Спасибо, что выслушали меня.

— Почему вы избрали такой странный путь, а не обратились к своему руководству?

— Долго объяснять, сэр. И вы вряд ли поймете.

Лорд Джадд задумался.

— А знаете, я вам верю, — наконец проговорил он. — Да, черт возьми, верю. Хоть и не понимаю почему. Давайте дискету. Может быть, я делаю ошибку. Но авантюризм заразителен. Это прерогатива молодости. Что ж, попытаюсь быть молодым.

— Спасибо за доверие. Надеюсь, вы не пожалеете о своем решении.

— Кто вы, молодой человек?

— Майор Гольцов. Георгий Гольцов, — представился офицер. — Спокойной ночи, сэр.

— Спокойной ночи, майор Георгий Гольцов. Но мне почему-то кажется, что для меня эта ночь не будет спокойной.

Лорд Джадд оказался прав. Ему выдалась очень неспокойная ночь. Вернувшись в свои апартаменты, он вставил дискету в ноутбук. Разобраться в данных экспертизы не составило большого труда. И уже не оставалось ни малейших сомнений: российский бомбардировщик Су-24 был сбит «стингером». Два осколка, обнаруженные поисково-спасательной группой на месте падения самолета, в точности соответствовали фрагментам «стингера».

Что это значит? Что все это, черт возьми, значит?

И лорд Джадд вдруг понял. Все это — шантаж. Да, шантаж. Откровенный, наглый. Этот проклятый «стингер», неизвестно каким образом попавший в руки чеченцев, сбил не только российский самолет. Он торпедировал миссию лорда Джадда. Проводя эту комбинацию с помощью майора Гольцова, русские давали понять: если доклад руководителя делегации на сессии ПАСЕ приведет к лишению России права голоса, они обнародуют данные экспертизы в мировых СМИ. И это будет суперсенсация. Престижу США будет нанесен сокрушительный удар. Американцам придется очень долго доказывать всему миру, что они к этой истории не имеют никакого отношения. Докажут, конечно, но когда? Сенсация оглушает всех сразу. А оправдания и опровержения — кому они интересны?

Лорд Джадд недолюбливал американцев. Но они союзники. Удар по престижу США будет одновременно и ударом по престижу Евросоюза. Нельзя этого допустить.

Уступить шантажу? Даже мысль об этом была для лорда Джадда невыносима.

Как же следует поступить?

И лишь когда схлынула волна бешенства, от которого потемнело сухое лицо лорда Джадда, он вспомнил слова молодого офицера о том, что чеченцы могут закупить «стингеры» через третьи страны и что деньги на это у них уже есть.

Что это? Лапша на уши, как говорят русские? Или что-то серьезное?

Похоже, в этой истории все не так-то просто.

Лорд Джадд вышел из апартаментов и постучал в дверь комнаты консультанта делегации Дональда Хоукера, сотрудника американского посольства в Москве, который сопровождал миссию лорда Джадда, так как несколько лет проработал в России, говорил по-русски и хорошо разбирался в русских делах. В посольстве он занимал незначительный дипломатический пост, но на самом деле, как не без оснований полагал лорд Джадд, работал на ЦРУ.

Хоукер был уже в постели. Взглянув на встревоженное лицо руководителя делегации, молча оделся и последовал за лордом Джаддом. Информация на дискете и цифра в вырванном из блокнота листке произвели на него очень сильное впечатление:

— Сэр, это провокация!

— Возможно. Нужно установить личность человека, от которого поступила эта информация. Его имя…

Хоукер предостерегающе приложил палец к губам.

— Понимаю, — кивнул лорд Джадд и написал на том же листке: «Майор МВД Георгий Гольцов. Сказал, что в 1991 году жил в Лондоне». — Мы должны знать о нем все. Срочно. Поднимите на ноги всех. Вы знаете, с кем связаться.

— Я займусь этим немедленно. Вы позволите мне взять дискету?

— Нет. Она останется у меня. Я еще не решил, что с ней делать.

Оставшись один, лорд Джадд вновь попытался понять, что все это значит.

Кому американская корпорация «Foreign Military Sales» продает «стингеры»? Великобритании. Канаде. Германии. Оттуда утечка исключена.

Кому еще? Наверняка — Израилю.

А если Саудовской Аравии, Иордании или Кувейту?

Лишь далеко за полночь, когда от бесчисленного перебирания вариантов заломило в затылке, лорд Джадд принял окончательное решение.

Никаких публичных заявлений до тех пор, пока ситуация не прояснится. Немедленно по возвращении в Страсбург проинформировать обо всем руководителей Евросоюза. Срочно передать дискету американским генералам из НАТО. Это их проблема, пусть у них голова болит.

И еще одна мысль мешала лорду Джадду заснуть. Что за человек этот майор Георгий Гольцов? Не похож он на провокатора. Нет, не похож.

Нужно, пожалуй, встретиться с ним еще раз.

Следующим вечером, в последний день пребывания делегации ПАСЕ в Чечне, Дональд Хоукер принес лорду Джадду компьютерную распечатку. В ней была информация о Гольцове, которую удалось получить. Лорд Джадд прочитал:

«Гольцов Георгий Александрович. Майор МВД РФ. Живет в Москве. 35 лет, женат, сыну 8 лет.

Окончил Львовское военное училище, факультет журналистки, и Московский институт военных переводчиков (заочно). Свободно владеет языками: русским, английским, немецким, польским, литовским. Говорит по-французски, по-итальянски и по-испански.

В 1988–91 годах служил в Прибалтийском военном округе. По неподтвержденным данным, в этот же период прошел спецподготовку на курсах Главного разведывательного управления Генштаба РФ.

В Лондоне действительно находился с февраля 1991 года по январь 1992 года. Был взят под наблюдение сотрудниками МИ-5 по подозрению в разведывательной деятельности. Оснований для обвинения получить не удалось. Был выслан в Россию, так как на территории Великобритании находился незаконно.

В настоящее время — старший оперуполномоченный по особо важным делам Российского национального центрального бюро Интерпола».

— Что вы обо всем этом думаете? — спросил лорд Джадд.

— Я думаю, что все это очень серьезно, сэр, — ответил Хоукер. — Более чем серьезно.

— Передайте майору Гольцову, что я хотел бы с ним поговорить.

— Поздно, сэр. Я и сам хотел бы побеседовать с ним. Но майор Гольцов уже улетел в Москву.

 

1

Телефонный звонок, который раздался в апартаментах Асланбека Русланова в половине первого ночи, очень встревожил его. Еще больше Асланбек встревожился, когда утром выяснил у администратора, что в этом номере никогда не жил человек по имени Карл Нейрат. Человек с таким именем вообще никогда не жил в отеле «Кайзерпалас».

Значит, звонок от человека, который назвал себя Джорджем, был проверкой. Что означала эта проверка? Туманное упоминание о факсе могло быть подтверждением, что его сообщение принято. Но Асланбеку не нужны были никакие подтверждения. Он очень точно, как казалось ему, сформулировал условия своего сотрудничества с российскими властями. Будучи математиком не только по профессии, но и по складу мышления, он и представить себе не мог, что эти условия могут быть истолкованы иначе, чем они сформулированы. Разумеется, ему часто приходилось иметь дело с людьми безответственными, с болтунами и даже с жульем. Но факс-то он отправил не кому-нибудь, а начальнику Российского национального центрального бюро Интерпола — человеку по определению государственному и серьезному.

А тогда что же означал этот звонок? Только то, что ничего для его семьи не сделано, но меры принимаются, так что будьте покойны. Словесные игры — вот что это было такое. Играть в них Асланбек был не намерен. Он ждал только одного: объявления в венской газете «Zweite Hand», которое означало бы, что его семья в полной безопасности.

Объявления не было. Ни в первый день, ни во второй, ни в третий. Только какая-то студентка из номера в номер сообщала, что примет в подарок «фольксваген-гольф» в приличном состоянии. Асланбек загадал: как только появится объявление, которого он ждал, он подарит этой студентке «фольксваген-гольф» в приличном состоянии. Даже в очень приличном. В самом приличном, который только можно будет найти.

За газетой Асланбек ходил в киоск на Северном вокзале. Туда привозили тираж прямо из типографии. Затем отправлялся в кафе на Бергерштрассе и занимал наблюдательный пост возле банка «Кредитанштальт».

Асланбек Русланов прекрасно понимал, что случайно стал обладателем информации огромной важности. Пятьсот двадцать пять американских ПЗРК «Стингер» поступают на вооружение чеченских боевиков. Это ЧП государственного масштаба. Он не сомневался, что посланный им факс мгновенно приведет в движение всю Москву. Будут подняты по тревоге и срочно вызваны на службу самые опытные оперативники, аналитики и эксперты, всю ночь в служебных кабинетах в разных концах Москвы будет гореть свет. Возможно, будет проведено экстренное заседание Совета безопасности. Он даже ощущал сочувствие к этим служивым людям, на которых свалились проблемы неимоверной сложности.

Кроме чисто практической задачи сорвать сделку со «стингерами» им предстояло решить огромное количество общих вопросов. Кто и почему заинтересован в новом и очень резком обострении обстановки в Чечне? Кто дал на это деньги? Каким образом и по каким каналам американские ракеты могут быть проданы чеченцам? Как выявить и пресечь на будущее нелегальные пути снабжения сепаратистов деньгами и оружием?

Дай бог только к утру будет составлена программа, доложена президенту и начнется ее активная реализация.

Но ничего не происходило. Объявление не появлялось. Муса не появлялся. Не происходило ничего вообще. И это рождало у Асланбека какое-то странное чувство выпадения из времени.

После того как банк закрывался, он еще некоторое время гулял по Вене, потом возвращался в «Кайзерпалас» и смотрел телевизор, не слишком вникая в содержание информационных выпусков. Также вполглаза он посмотрел и репортаж о возвращении из Чечни делегации парламентской ассамблеи Совета Европы во главе с лордом Джаддом.

Пресс-конференция лорда Джадда, которую он дал в аэропорту Страсбурга, разочаровала журналистов, ожидавших сенсационных заявлений. Собственно, никакой пресс-конференции и не было. Высокопоставленный европейский парламентарий сухо сообщил, что программа визита в Чечню полностью выполнена, а собранный фактический материал требует тщательного изучения. Поэтому сейчас он не считает себя вправе давать какие-либо комментарии. После чего кортеж уехал, а комментаторы принялись обсуждать причины необычной сдержанности главы миссии.

Асланбек выключил телевизор. Его не интересовали мелкие подробности европейской политической жизни. Хотя, как часто бывает, это внешне ничем не примечательное событие имело самое прямое отношение к Асланбеку и сыграло огромную роль в его судьбе.

И только на пятый день, когда Асланбек Русланов уже и не знал, что думать, произошло то, чего он ждал с огромным нетерпением.

Как человек, который привычно не ожидает ничего хорошего для себя и отвлекается на мелочи, невольно стараясь отдалить получение неприятного известия, он рассеянно листал пухлый выпуск «Zweite Hand», воняющий типографской краской и пачкающий руки, вникал в бытовые мелочи жизни австрийцев, дешево продающих кожаную мебель в прекрасном состоянии и отыскивающих потерявшуюся собаку колли с добрым характером, суку. Дальше должно было стоять объявление студентки, страдающей без «фольксвагена». Объявление было, но текст был совсем другим: «Студентка благодарит за подарок. Спасибо всем».

Асланбек почувствовал, что у него задрожали руки.

«Услуги»: «Семья из двух человек ищет помощника, хорошо говорящего по-чеченски».

«Семья из двух человек ищет помощника…»

Он несколько раз перечитал объявление и только после этого понял, поверил, осознал всем своим существом: все, свершилось.

Свершилось! Тебе конец, Муса. Конец всем твоим бандитам. Конец этой безумной дьявольской вакханалии, в которую вы умудрились втянуть чеченский народ. Конец вам всем, шакалам. Им сгниете в ущельях. Вас будут травить, как бешеных собак. Ни один крестьянин не даст вам куска хлеба. А имя Аллаха в ваших устах будет звучать святотатством. Оно и сейчас звучит святотатством, только не все это еще понимают.

Ничего, поймут. Пройдет не так уж много лет, и об этих временах чеченцы будут вспоминать так же, как немцы вспоминают о временах нацизма. Кучка бессовестных политиканов, мелких партийных карьеристов умудрилась заморочить целый народ. Русским тоже предстоит осознать этот свой морок. Другого пути нет. Другой путь ведет в ад.

И Асланбек возблагодарил Всевышнего за то, что тот дал ему возможность помочь своему народу…

— Вы позволите?

По мраморному полу кафе прошаркали медлительные шаги, рядом со столиком Асланбека остановился герр Швиммер — ночной портье из «Кайзерпаласа».

Асланбек даже не сразу его узнал. Он сменил форменный сюртук служащего на цивильный серый костюм и стал похож на респектабельного рантье, который честно работал всю жизнь и заслужил комфортный отдых. Изящная, старинной работы трость с рукоятью из черной кости и серая, похожая на котелок шляпа с красной муаровой лентой не оставляли сомнений в том, что этот пожилой австрийский господин успешно миновал все житейские бури и уверенно вошел в то, что на Западе называют «третьим возрастом» — возрастом спокойной, обеспеченной старости, когда можно наконец пожить для себя. А если он еще продолжает сидеть ночами за конторкой портье, то это не от нужды: то ли привычка, то ли средство от одиночества или бессонницы.

— Доброе утро, герр Швиммер, — искренне обрадовался ему Асланбек. — Садитесь, пожалуйста. Вы позволите угостить вас пивом?

— Спасибо, с удовольствием. Но если вы решили меня угостить, то лучше чем-нибудь покрепче.

— Чем?

— Сейчас скажу.

Герр Швиммер опустился в кресло, на соседнее кресло положил трость и небрежным жестом бросил на него шляпу.

— Как обычно? — услужливо склонился к нему подоспевший кельнер.

— Да, Густав. Рюмочку кальвадоса. Рекомендую и вам, — обратился он к Асланбеку. — Я хожу в это кафе уже лет сорок. Здесь замечательный кальвадос. Хозяин выписывает его из Довиля специально для меня. От классического кальвадоса из Кана он отличается очень своеобразным послевкусием. Довиль южнее Кана, яблоки там созревают быстрее и к тому времени, когда начинают гнать кальвадос, чуть-чуть перележиваются. Это и придаст довильскому кальвадосу очень своеобразное послевкусие. Я привык к кальвадосу во Франции, мне пришлось там повоевать. И с тех пор не могу отвыкнуть, хотя понимаю, что эта моя привычка не слишком патриотична.

— Вы воевали во Франции? — почтительно поинтересовался Асланбек, благоразумно удержавшись от вопроса, с кем воевал герр Швиммер.

— Да, господин Русланов, да. Я воевал во Франции. Это было очень давно. Настолько давно, что я даже не помню, что именно я там делал. А вот кальвадос помню. Ваше здоровье, господин Русланов!

— Ваше здоровье, дорогой герр Швиммер!

— Ну как? — ревниво поинтересовался портье, с интересом наблюдая за реакцией Асланбека, бесхитростно махнувшего кальвадос, как водку.

— Замечательно. Просто замечательно.

— А послевкусие? Обратили внимание на послевкусие?

— Ich habe kein Wort! — восхищенно подтвердил Асланбек, хотя не ощутил ничего, кроме ожога крепкого яблочного самогона. — Пожалуй, я не отказался бы еще от одной рюмки.

— Warum nein? — с удовольствием согласился герр Швиммер. — Я вижу, у вас хорошее настроение, — заметил он, сделав знак кельнеру повторить заказ.

— Да, сегодня я получил известие, которого давно ждал.

— Это прекрасно, когда есть чего ждать. А я уже в том возрасте, когда не ждут ничего. Я жду весну. Потом жду лета. Потом жду золотую осень, голдене хербст. Потом мечтаю пережить зиму и вновь жду весну. Только не нужно мне сочувствовать. Я не хотел бы поменяться с вами возрастом.

— Вы не хотите, чтобы вам снова стало сорок лет? — переспросил Асланбек. — Герр Швиммер, позвольте вам не поверить.

— Сорок лет мне было в шестьдесят первом году. Ни за что на свете я не хочу снова оказаться в шестьдесят первом году. Молодость — очень трудное время. Проблемы, одни сплошные проблемы. А я уже принадлежу миру Господню в его первозданном виде. Для меня красивый дом — это просто красивый дом, а не тот дом, который я хотел бы купить. Для меня красивая женщина — это просто красивая женщина, произведение искусства. Я любуюсь ею бескорыстно. Я читаю книги, на которые у меня никогда не было времени. И слушаю музыку, которую не слушал раньше. Вот только время идет быстро. Слишком быстро. Почему? Не понимаю.

— В этом вы похожи на моего тестя, — заметил Асланбек. — Он тоже считает, что время идет слишком быстро. Это его ужасно злит. Но он нашел объяснение.

— Очень интересно. Какое?

— Мальчик торопит время, потому что хочет быстрее стать взрослым. Мужчина торопит время до свидания. Женщина торопит время до замужества. Все торопят время. А потом старик изумляется: да кто же так раскрутил этот проклятый маховик часов? Сами и раскрутили.

— Сколько лет вашему тестю?

— Семьдесят восемь.

— Он мудрый человек. За вашего тестя, господин Русланов.

— За вас, герр Швиммер. Как насчет того, чтобы повторить?

— Спасибо, достаточно. Господин Русланов, я подошел к вам не случайно. У меня есть информация, которая вряд ли обрадует вас. Не в правилах нашего отеля вмешиваться в личную жизнь наших гостей, но вы мне глубоко симпатичны. И потому я скажу вам то, чего не сказал бы никому другому. За вами следят.

— Вы уверены?

— К сожалению. У нас, портье, профессиональная память. За вами следят три господина.

— Лица кавказской национальности?

— Не понимаю. Что значит это странное словосочетание?

— Черные, смуглые?

— Нет. Скорее славянской внешности. Думаю, русские. У них очень правильный немецкий язык. Слишком правильный, чтобы быть родным. Вы знаете, что такое Штази?

— Да. Госбезопасность ГДР. Но ГДР давно нет.

— А порода осталась. Мне кажется, они из этой породы. Появились позавчера вечером. Один из них спросил, в каком номере вы живете и когда можно вас застать. Я ответил, что в таких отелях, как наш, не принято беспокоить гостей, поэтому мы не даем никаких справок.

— Он назвался?

— Нет. А теперь незаметно посмотрите на правый угол банка «Кредитанштальт». Видите человека, который читает газету? Это один из них, старший.

Асланбек слегка развернул кресло, как бы устраиваясь поудобней, и внимательно рассмотрел незнакомца. Ему было, пожалуй, немного за сорок. Высокая крепкая фигура. Приличный темно-синий костюм с неброским галстуком. Солидный, но несколько тяжеловатый для весенней Вены. С виду типичный муниципальный чиновник средней или чуть выше средней руки. В Москве он не обратил бы на себя никакого внимания. В Вене в разгар рабочего дня он выглядел как жираф, потому что все австрийские чиновники сидели в это время в своих офисах.

— Вы знаете этого господина? — спросил Швиммер.

— Нет. Но вы правы — он русский. Потому что только русский чиновник может болтаться по городу в разгар рабочего дня и не видит в этом ничего необычного.

— Когда же он работает?

— Никогда.

— То есть?

— Русский чиновник не работает никогда. И в этом одна из тайн загадочной русской души. Вы сказали, что их трое. Кто остальные?

— Той же породы. Но помоложе. Один прогуливается возле «Кайзерпаласа». Второй вечерами сидит в баре отеля и пьет Bier fur Schwanger frau.

— А это еще что такое? — удивился Асланбек.

— Пиво для беременных женщин. Обыкновенное пиво, только без алкоголя. Как кофе без кофеина. У этого господина странный вкус.

— У него нормальный вкус, — возразил Асланбек. — Просто на хорошее пиво у него нет денег. Вы знаете, сколько денег выдают на сутки русским командированным? Шестьдесят долларов. При этом на них нужно не только есть, но и платить за гостиницу.

— Вы шутите! — поразился Швиммер. — Самый дешевый номер в пансионате для студентов стоит не меньше пятидесяти долларов. Разве на эти деньги можно прожить в Вене?

— Можно. Как? Не знаю. В этом заключается вторая тайна загадочной русской души.

— Господин Русланов, я рад, что мое сообщение вас не встревожило. Хоть и не понимаю почему. Но все-таки позвольте дать мне совет. Вряд ли вам стоит оставаться в «Кайзерпаласе». Вы слишком на виду. У меня есть небольшой дом за городом. В тихом, спокойном месте. С небольшим садом. Сейчас дом пустует. Я мог бы сдать вам его в аренду за умеренную плату. Там вам будет спокойно. Вам не нужно регистрироваться в моем доме. Таким образом, вы исчезаете бесследно. Что, на мой взгляд, вам сейчас и требуется.

— Герр Швиммер, вы поскромничали. От войны у вас осталась не только любовь к кальвадосу, но и навык разведчика. Извините за нескромный вопрос: вы воевали во Франции с англичанами?

— Нет, мой молодой друг. Я воевал в маки. Вы знаете, что такое маки?

— Да. Французское сопротивление.

— Боже милостивый! Поразительно! Просто поразительно! Молодой человек из России знает, что такое маки. А у нас об этом уже не знает никто. Да, я воевал с наци — с бошами, как называли немцев мои друзья-французы. У меня не было выбора. Я всегда был социал-демократом и не очень любил коммунистов. Но фашистов я ненавидел. Я не услышал ответа на мое предложение.

— Спасибо, герр Швиммер. Я тронут вашим доверием. И несколько удивлен. Я всегда считал австрийцев и немцев очень законопослушными людьми. А вдруг я преступник?

— Вы не преступник, господин Русланов. У меня есть глаза, которые еще не потеряли остроту. У меня есть голова, которая еще не разучилась думать. И есть еще одно соображение. Оно вне логики. Но для меня главное. У такой женщины, как ваша жена, муж не может быть преступником. Вы не сможете стать преступником, даже если вдруг захотите. Вы обречены на роль благородного человека. Это нелегкая роль. Но вам придется сыграть ее до конца.

— Вы видели мою жену пять лет назад и всего неделю. Вероятно, она напомнила вам какую-то женщину, которую вы хорошо знали и которая сыграла важную роль в вашей жизни. Я прав?

— И да, и нет. Та женщина, на которую похожа ваша жена, действительно сыграла огромную роль в моей жизни. Но я ее не знал. Я даже не знаю, как ее звали. Я видел ее всего полчаса.

— Она была еврейкой?

— Нет, она была немкой. В шестьдесят первом году ей было девятнадцать лет. Ей так и осталось девятнадцать лет. Может быть, когда-нибудь я расскажу вам о ней. Но не сейчас. Спасибо за кальвадос, господин Русланов. Спасибо за содержательную беседу. И помните: мое предложение остается в силе. Имейте это в виду.

— Непременно. Надеюсь, мне не придется им воспользоваться, но все равно спасибо. Я скажу вам только одно: для беспокойства нет никаких причин.

— Вы уверены, что вам не угрожает опасность?

— Сейчас уверен. В котором часу у вас начинается дежурство?

— В девять вечера.

— А когда появляется в баре любитель безалкогольного пива?

— Примерно в это же время.

— Герр Швиммер, окажите мне услугу. Передайте этому господину, что я жду его и его товарищей у себя в номере. Вас не затруднит моя просьба?

— Нисколько. Но вы уверены, что это правильное решение? Эти люди не похожи на тех, кто могут быть вашими друзьями.

— Они не друзья. Они союзники. Именно их я все эти дни ждал.

Швиммер медлительно поднялся из кресла, небрежным движением надел котелок и рассеянно повертел в руках трость.

— Господин Русланов, нет ли у вас ощущения, что вы затеяли опасную игру с судьбой?

— А что делать, герр Швиммер, что делать? — беззаботно отозвался Асланбек. — Се ля ви, как говорят ваши друзья-французы.

— Поэтому я и не хочу быть молодым.

Распрощавшись со старым портье, Асланбек еще немного посидел в кафе, затем расплатился и не спеша двинулся в центр города, по очереди заходя в пивные и бары. В одном из баров он нашел то, что ему было нужно: международный таксофон. Кабина его стояла в глубине бара и не просматривалась с улицы.

Телефон на даче в Краскове не отвечал. В московской квартире сработал автоответчик. Дозвониться до лицея оказалось сложней. Трубку сначала брали, потом бросали. Наконец подозвали завуча. Асланбек представился отцом одной из учениц Рахили Ильиничны. Они договаривались, что она даст несколько дополнительных уроков его дочери, но почему-то не звонит и на звонки не отвечает.

— Она взяла несколько дней за свой счет и уехала с сыном к какой-то подруге, — сообщила завуч. — Она позвонила и сказала, чтобы мы не беспокоились.

— Когда позвонила?

— Позавчера.

Пока все сходилось. Тестю Асланбек звонить не стал: тот мог почуять неладное и устроить совершенно ненужный переполох. Асланбеку и без того стоило огромного груда уговорить Илью Марковича никому ни слова ни под каким видом не говорить о сорока двух миллионах долларов, которые объявились на счету «Сигмы».

У Асланбека было огромное искушение позвонить на мобильный телефон Рахили. Но он сдержался. Она могла выдать себя интонацией, словом. Стоит московским следователям заподозрить, что Рахиль что-то знает о муже, они вывернут ее наизнанку. Не от зловредности, а потому что начальство давит на них со страшной силой, требует результат — чем быстрей, тем лучше. Поэтому это была самая правильная тактика. Она ничего не знает о муже. Совершенно ничего. Чеченские мужчины не посвящают женщин в свои мужские дела.

Что ж, теперь можно было дать контрольный звонок по контактному телефону, обозначенному в объявлении в «Zweite Hand». Номер был местный, венский. Трубку подняли сразу. Хорошо поставленный женский голос произнес по-немецки:

— Посольство Российской Федерации. Консульский отдел. Чем мы можем быть вам полезны?

— Сорри, я ошибся номером, — ответил по-английски Асланбек и повесил трубку.

Последние сомнения исчезли. Факс произвел свое действие. Рахиль и Вахид в безопасности. Это развязывало Асланбеку руки. Теперь он знал, что ему нужно делать.

В начале десятого вечера герр Швиммер по внутренней связи позвонил в апартаменты Асланбека и очень официально, как и положено портье, осведомился, не изменились ли планы господина Русланова и ждет ли он трех господ, которых пригласил к себе в гости.

— Да, жду, — подтвердил Асланбек. — Я сейчас спущусь.

— Не трудитесь, — возразил портье. — Я распоряжусь, их проводит рассыльный.

Через десять минут на этаже остановился медлительный старомодный лифт, обитый бархатом и облицованный красным деревом. Асланбек уже стоял в открытых дверях своего номера:

— Господа, прошу!

Они не очень уверенно вошли и остановились на пороге гостиной, пораженные то ли ее размерами, то ли богатым баром на мраморной каминной доске, то ли белым ковром и белыми кожаными креслами и диванами, сгруппированными так, что в гостиной можно было устраивать прием для трех десятков гостей.

Асланбек сунул рассыльному несколько шиллингов, запер дверь и с облегчением проговорил:

— Ну, здорово, ребята! Если бы вы знали, как я рад вас видеть!

 

2

Фамилия старшего была Литвинов. Он чем-то напомнил Асланбеку проректора по хозяйственной части Бауманки, отставного полковника. Хозяйство МВТУ он знал досконально — от комплектации сложнейших ЭВМ до последней швабры уборщицы. Это сообщало ему независимость в общении с любым, даже самым высоким начальством. В Литвинове чувствовалась та же хмуроватая властность, проистекавшая от уверенности в том, что он делает нужную для государства работу, и делает профессионально — так, как мало кто ее может сделать. На предложение Асланбека познакомиться он слегка склонил голову и назвался, не подавая руки:

— Литвинов.

— И все? — удивился Асланбек.

— Подполковник Литвинов.

— Вообще-то я имел в виду имя-отчество, — уточнил Асланбек.

— Сергей Иванович.

— Очень приятно. Рад познакомиться. А вы, молодые люди?

Перед тем как ответить, они взглянули на начальника. Не то чтобы вопросительно, но как бы выражая сомнение, следует ли им вообще отвечать на вопросы хозяина этих роскошных апартаментов. Тот кивнул, разрешая быть откровенным, но в меру.

— Капитан Сонькин, — представился первый. Немного подумал и добавил: — Юрий.

— Капитан Николай Карпов, — более уверенно назвался второй.

Обоим было лет по тридцать пять. Капитан Сонькин был белобрысый, с крутыми скулами и жесткими светлыми глазами. Капитан Карпов — чернявый, с густыми бровями и правильными чертами лица. Но при всем различии было в них что-то общее. Они не запоминались. Стоило отвернуться от них, и они как бы переставали существовать, растворялись в массе, как пассажиры метро.

Асланбек никогда не имел никаких дел с гэбистами, если не брать в расчет начальника первого отдела, а о восточногерманской Штази только читал. Но герр Швиммер был прав: все они были одной породы. Какая-то незаметная черта отличала их от обычных людей. Так опытный, много лет прослуживший милицейский опер даже вне службы помимо своей воли профессионально присматривается к окружающему.

— Располагайтесь, — радушно предложил Асланбек. — Будьте как дома.

Но они продолжали стоять.

— В чем дело? — спросил Асланбек. — Что-то не так?

— Нет-нет, все в порядке, — заверил Литвинов. — Вы неплохо устроились, господин Русланов.

— Я нахожу в этом несколько изощренное и даже извращенное удовольствие, — пошутил Асланбек, но по каменным лицам гостей понял, что шутка не понята. И объяснил, чтобы они могли попять: — Такие апартаменты производят сильное впечатление на деловых партнеров. По-русски это называется пускать пыль в глаза, но на Западе к этому относятся весьма серьезно.

— Неплохо устроились, очень неплохо, — повторил Литвинов. — А там что?

— Спальня.

— А там?

— Кабинет, лоджия, ванная.

— Можно посмотреть?

— Разумеется, почему нет?

По знаку Литвинова Сонькин и Карпов умело рассредоточились по апартаментам. Перед тем как заглянуть в комнату, они открывали дверь и тут же отступали в сторону, словно бы опасались, что оттуда прозвучат выстрелы. Из этого Асланбек сделал вывод, что оба капитана — что-то вроде группы захвата или силового прикрытия. И хотя они находятся в подчинении Литвинова, отношения их более сложные. Вероятно, в своем деле они были профессионалами очень высокого класса, и это сообщало их отношениям с начальником не то чтобы развязность, но известную степень свободы.

— Все чисто, — закончив осмотр, доложил Карпов.

— Да вы никак опасались засады? — усмехнулся Асланбек.

— Служба, — недоброжелательно буркнул капитан Сонькин.

— Понимаю. Служба есть служба. Раз уж вы, Сергей Иванович, назвали свое воинское звание, уточните — подполковник чего?

— Что значит — чего?

— Минобороны, МВД, Интерпола, Генпрокуратуры?

— Мы из Федеральной службы безопасности.

— Я так и думал, что этим делом займется ФСБ. У нас на Кавказе считается неприличным начинать разговор с гостями с дела, но один предварительный вопрос я все же задам. Что с моей семьей?

— Разве вы не видели объявления в газете «Zweite Hand»?

— Видел.

— Почему же спрашиваете?

— Чтобы получить информацию не из вторых рук, а из первых.

— Ваша семья в полной безопасности.

— Это я и хотел услышать. Спасибо, подполковник. Спасибо, ребята. Огромное вам спасибо. А теперь будем ужинать. Снимайте пиджаки, устраивайтесь поудобнее. Пистолеты можете пока положить в холодильник.

— Почему в холодильник? — удивился капитан Сонькин.

— Чтобы не испортились.

— У нас нет оружия, — хмуро сообщил капитан Карпов.

— Прошу извинить. Я пошутил. И боюсь, что неудачно. Но ужинать мы все-таки будем.

— Не беспокойтесь, мы не голодны, — отказался Литвинов.

— Мы перекусили в Макдоналдсе, — объяснил Сонькин.

— Совет номер один. Никогда никому не говорите в Вене, что вы едите в Макдоналдсе. Этим вы сразу снижаете свой социальный статус. В Макдоналдс ходят только студенты и люмпен. Серьезные люди не ходят туда никогда. И второе. У нас на Кавказе никогда не спрашивают гостя, голоден ли он. Сначала накрывают на стол. В этом есть историческая традиция. Если гость отказывается преломить хлеб в доме хозяина, он пришел с дурными намерениями.

— Нам не стоит светиться в ресторане, — сделал еще одну не слишком уверенную попытку отказаться капитан Карпов.

— А мы и не пойдем в ресторан. Поужинаем в номере. Легкий фуршет а-ля Франсе. Здесь прекрасная французская кухня. Когда-то очень давно в этом отеле было французское консульство. С тех пор и сохранился дух бель Франсе.

— Убедили, — помедлив, кивнул Литвинов.

Пока два официанта, вкатившие трехэтажную тележку с закусками, сервировали стол, гости молча курили. В их молчании угадывалась напряженность, причины которой Асланбек не понимал, и это его беспокоило.

Он подписал счет, дал официантам на чай и предложил гостям на выбор богатое содержимое бара.

— Водка здесь скверная, — предупредил он. — Вина есть очень хорошие. Сам я предпочитаю сухой херес урожая девятьсот шестьдесят седьмого года. Если покрепче — рекомендую виски «Джонни Уокер». «Блю лейбл» — с голубой этикеткой. В Москве часто бывает «ред лейбл», красная этикетка, реже черная — «блэк лейбл». «Блю лейбл» не видел ни разу. А оно стоит того, чтобы его попробовать.

— Годится, — оживленно согласился Сонькин и принялся уважительно рассматривать бутылки в баре, как заядлый книголюб, впервые попавший в дом, рассматривает книги в богатой библиотеке хозяина. Но в конце концов он все-таки выбрал «блю лейбл».

— Итак, друзья мои, — начал было Асланбек, но Литвинов его перебил:

— Извините, Русланов, что нарушаю кавказские традиции, но у нас тоже есть один предварительный вопрос. Он так же важен для нас, как для вас безопасность вашей семьи.

— Спрашивайте.

— Можно взглянуть на ваши документы?

— Вас интересует мой паспорт?

— Не только.

— Понимаю. Банковская книжка?

— Да.

— Извольте.

Загранпаспорт Асланбека гости просмотрели бегло, а банковская книжка «Кредитанштальта» подверглась самому тщательному изучению.

— Откуда и когда поступили эти миллионы на ваш счет? — спросил Литвинов.

— У меня не было времени этим интересоваться. Счетом в Вене мы не пользовались много лет. Я заказал раскладку — движение сумм за последние годы. Обещали подготовить. Но это требует времени. И для вас, как я понимаю, это сейчас не главное.

— Что, по-вашему, для нас главное?

— То, что эти сорок два миллиона долларов действительно лежат на счету моей фирмы. А это приводит к выводу гораздо более важному. Это означает: все, что я сообщил в факсе, правда. Признайтесь, что вы в этом сомневались.

— Были сомнения, — согласился Литвинов.

— Сейчас нет?

— Сейчас нет.

— А теперь докажите, что вы пришли ко мне без дурных намерений.

— Докажем? — спросил Литвинов, не без некоторого сожаления, как показалось Асланбеку, возвращая ему паспорт и банковскую книжку.

— Запросто, — отозвался капитан Карпов и потер руки, оглядывая уставленный закусками стол.

— Со всем нашим удовольствием, — весело подтвердил Сонькин.

— За встречу, друзья мои! — предложил Асланбек.

— За успех, — поддержал Литвинов.

Ужин несколько затянулся, потому что гости проявили не только завидный аппетит, но и любознательность, и Асланбеку приходилось называть французские блюда и закуски и объяснять, что они собой представляют. Наконец Литвинов вытер крахмальной салфеткой губы, промокнул слегка вспотевший лоб и оценил:

— Это был не ужин. Это была экскурсия по Франции. Замечательная экскурсия. Я словно бы побывал в Лувре.

Вызванные официанты увезли тележку и сервировали кофе.

— А вот теперь можно поговорить, — заключил Асланбек.

 

3

Асланбек Русланов был человеком наблюдательным, но по натуре беспечным и редко когда сразу задумывался, что означает тот или иной подмеченный им факт. И позже, случалось, волосы на себе рвал от досады на то, что не дал себе труда сразу подумать.

Ему многое не нравилось в его гостях. Но по легкости своего характера он всему находил удобное объяснение. Ну смущены видом его апартаментов. Поживи-ка на их зарплату — тут не просто смутишься, а самым натуральным образом озлобишься. Ну чуть более развязны, чем того требуют приличия. Так ведь не в пажеском корпусе обучались, а в каком-нибудь училище ВДВ — там этикету не учат. Ну все время настороже и как бы на взводе. И это тоже понятно — не на экскурсию приехали, а по делу огромной государственной важности.

Но главное, почему он не обращал внимания на мелочи и находил им удобное для себя объяснение, было то чувство огромного облегчения, которое он испытал, когда понял, что он уже не один, что рядом с ним свои, профессионалы, на которых можно положиться.

— Уверен, что у вас ко мне бездна вопросов, — начал Асланбек. — У меня к вам тоже много вопросов. Но думаю, что меньше. Поэтому позвольте начать мне.

— Валяйте, — благодушно разрешил Литвинов.

— Столько всего свалилось, что даже не знаю, с чего начать, — признался Асланбек.

— Начните с главного.

— Хороню. С главного. Поставлен ли президент в известность о переданной мной информации?

— Президент? — переспросил Сонькин. — Какой президент?

— Президент Путин.

— А как же? — не без иронии подтвердил Карпов. — Первым делом. Сразу, как только получили ваш факс, тут же позвонили ему.

— Отставить! — приказал Литвинов. — Неуместные шутки. Я не могу, Русланов, ответить на ваш вопрос. Это не мой уровень. Вопрос решался в самых верхах. Это единственное, о чем я могу говорить с уверенностью.

— Задержан ли Муса?

— Муса? — переспросил Литвинов.

— Да. Гражданин Турции Абдул-Хамид Наджи. Под этим именем он вылетел в Амстердам. Полевой командир Магомед Мусаев. Он объявлен в международный розыск. Он главная фигура в осуществлении сделки со «стингерами». Через него пойдут все проплаты. У него доверенность на распоряжение счетом. Хоть он еще не знает, что она аннулирована. Его задержание представляется мне одним из самых важных этапов операции. Поэтому я и спрашиваю: он задержан?

— Насколько мне известно, нет, — ответил Литвинов. — Этим занимается Интерпол.

— Арестованы ли люди, которые хотели похитить мою семью? — продолжал Асланбек.

— Нет. Мы не стали рисковать. Мы вывезли вашу семью в безопасное место, не дожидаясь похищения.

— Но слежку-то вы за ними установили?

— «Наружку» пустили, но они ушли. То ли наши лопухнулись, то ли их кто-то предупредил.

— Значит, и здесь прокол, — констатировал Асланбек.

— Почему это прокол? — обиделся капитан Карпов.

— Потому, что через этих людей можно было выйти на руководителей операции. Один из них — Шамиль. Он координирует действия чеченской агентуры в Москве.

— Что вы о нем знаете? — цепко спросил капитан Сонькин.

— Ничего. Только имя. Если это имя, а не кличка.

— Это плохо, — прокомментировал Карпов.

— То, что я ничего не знаю об этом человеке, это действительно плохо, — подтвердил Русланов. — А вот то, что о нем ничего не знаете вы, — это вообще ни в какие ворота не лезет. Ладно. Следующий вопрос. Сообщили ли ЦРУ, что готовится тайная продажа большой партии «стингеров»?

— С какой стати нам об этом им сообщать? — удивился Сонькин.

— А как иначе вы сможете выявить механизм этой сделки? Или у вас настолько мощная агентура во всем мире? Это гораздо легче сделать американцам. Они знают всех покупателей «стингеров» и смогут вычислить канал утечки.

— А если они специально продают «стингеры» чеченцам? — вмешался Карпов.

— Смысл?

— Ослабить Россию, расчленить и превратить в колонию.

— Вы всерьез полагаете, что колониальная Россия с ядерным оружием — это хороший для Америки вариант?

— Стоп! — решительно вмешался Литвинов. — Разговор не по делу. Вы задаете вопросы, на которые мы не можем ответить. Это не наш уровень. Мы оперативники. Я начальник отдела, капитан Сонькин и капитан Карпов — мои сотрудники. Мы можем отвечать на ваши вопросы только в пределах своих полномочий.

— «Оперативник» от слова «оперативный». Быстрый. Почему же вы появились здесь только сегодня, а не пять дней назад, когда получили мой факс? — поинтересовался Асланбек, с трудом сдерживая быстро копившееся в нем раздражение. — За это время могло случиться все. Мог появиться Муса, меня могли захватить его люди и заставить разблокировать счет.

— Но этого же не случилось, — заметил Карпов.

— Я не вижу в этом никакой вашей заслуги, — отрезал Асланбек. — Я вижу в этом счастливый случай. И только.

— Чем вы, собственно, недовольны? — спросил Литвинов. — Откуда у вас этот агрессивный тон?

— Объясню. Я рисковал жизнью жены и сына. Я рисковал собственной жизнью. Я хотел предотвратить беду. И с чем я столкнулся? С обычной бюрократической тупостью. И это почему-то не приводит меня в восторг. Вы прилетели в Вену двое суток назад. Почему вы сразу не пришли ко мне?

— Мы отслеживали обстановку вокруг вас. На нашем языке это называется контрнаблюдение, — объяснил Карпов. — Мог появиться тот же Муса. Или его люди.

— Вы кого-нибудь засекли?

— Нет.

— И на том спасибо.

— Ну-ну, — успокаивающе покивал Литвинов. — Не нужно нервничать. Все спланировано. Нам нужно было время, чтобы провести определенные мероприятия и выработать план действий.

— И мы не могли вылететь раньше, потому что нам разрешено летать только рейсами Аэрофлота, — поддержал начальника капитан Сонькин. — А они летают в Вену всего два раза в неделю.

— Я не ослышался? — изумился Асланбек. — Вы не могли срочно вылететь по делу огромной государственной важности, потому что не было рейсов Аэрофлота? А переплатить пару долларов и вылететь на «Остриен эрлайнз»?

— Инструкция, — пожав плечами, объяснил Сонькин.

— Я про это и говорю! Инструкция!

— Не выступайте, Русланов, — недовольно посоветовал капитан Карпов. — А то вы не знаете, что такое инструкция. И мы же не знали, что вы в Вене.

— Про инструкцию верю. А вот про то, что вы не знали, что я в Вене, — извините, не верю. Все вы прекрасно знали. Ваш проверочный звонок раздался через пять часов после того, как я отправил факс.

— О каком звонке вы говорите? — заинтересовался Литвинов. — Я не звонил.

— Я и не говорю, что звонили вы. Голос был молодой. Этот человек почему-то назвался Джорджем, спрашивал господина, который в «Кайзерпаласе» никогда не жил. Смысл же звонка был в том, что мой факс получен.

— Это не наши дела, — заявил Сонькин. — О том, что вы в Вене, мы узнали только на второй день.

— От кого?

— Из оперативных источников.

— Друзья мои, давайте договоримся сразу, — предложил Асланбек. — Вы профессионалы, я в вашем деле полнейший дилетант. Поэтому не нужно специальной терминологии. И если я спрашиваю, как вы узнали, что я в Вене, так прямо и отвечайте. А если не имеете права сказать — так и скажите.

— Почему это не имеем права? — слегка даже обиделся капитан Сонькин, словно бы Асланбек понизил его в звании. — Имеем. Мы узнали об этом от вашей жены.

Асланбек насторожился:

— Моя жена сказала вам, что я в Вене?

— Ну да, — подтвердил Карпов. — Она просила передать, что очень беспокоится за вас.

— Я тоже за нее очень беспокоюсь. И потому хочу поговорить с ней. Сейчас, немедленно.

— Это невозможно, — возразил Литвинов. — Она в надежном месте, но телефона у нее нет. Из соображений безопасности. За ней охотятся чеченцы. Если они узнают, где она находится, они предпримут все, чтобы выкрасть ее и заставить вас разблокировать счет.

— И все-таки я хочу получить подтверждение, что моя семья у вас и в полной безопасности.

— Послушайте, Русланов, вы не в том положении, чтобы ставить нам условия, — довольно развязно сообщил капитан Сонькин.

— В том, — возразил Асланбек. — Если я не получу доказательств, наша встреча закончится и никаких дел с вами я иметь не буду.

— Что будет для вас доказательством? — спросил Литвинов.

— Доставьте мою семью в Вену. Здесь я сумею обеспечить ее безопасность.

— Хорошенькое дело! — искренне изумился капитан Сонькин. — За кого вы нас принимаете? Мы привезем вашу семью, вы ее спрячете, а потом исчезнете вместе с сорока двумя миллионами. Такое вот чеченское авизо! Господин Русланов, вы человек ученый, доктор наук, но нельзя же всех остальных считать лохами!

— Капитан Сонькин задал нормальный вопрос, — вступил в разговор Карпов. — Почему вы молчите, Русланов? Вам нечего сказать?

— Я думаю, как ответить точно по содержанию и корректно по форме. Я пытаюсь понять, осознает ли ваш коллега, что он нанес мне оскорбление.

— Чем это я вас оскорбил? — удивился Сонькин.

— Вы назвали меня, чеченца, вором.

— А чего тут такого? Чеченцы не воры? Еще какие! Вспомните те же фальшивые авизо! Да мало ли что еще!

— Вы не поняли, что я сказал. Это я, чеченец, могу сказать, что чеченцы воры. Прав я или не прав — это дело моей совести. Но я, чеченец, не могу сказать, что русские воры. Это значило бы оскорбить русских. О том, что русские воры, имеет право сказать только русский.

— Чего-то я не понял всех этих тонкостей.

— В этом вся и беда. Чеченцы на сайте «Кавказ» публикуют серию статей под названием «Русское быдло»…

— «Русское быдло»? — оскорбленно вскинулся Сонькин.

— Да, — подтвердил Асланбек. — «Русское быдло». А русские называют всех чеченцев ворами и бандитами. Всех подряд. Мы когда-нибудь научимся разговаривать на нормальном человеческом языке?

— Капитан Сонькин погорячился, — вмешался Литвинов. — Он не хотел вас оскорбить. По ряду причин мы не можем доставить вашу семью в Вену. Но мы можем доказать, что она под нашей охраной и в полной безопасности. Мы предполагали, что этот вопрос у вас возникнет. И попросили Рахиль Ильиничну дать нам какое-нибудь свидетельство, которое убедило бы вас, что вы можете нам доверять.

— И она дала?

— Да.

— Что?

— Сейчас покажу.

Литвинов достал из портмоне сверточек в обычной газетной бумаге, развернул его и положил на стол перед Асланбеком золотое кольцо с зеленой изумрудной змейкой.

— Узнаёте?

— Да, — кивнул Асланбек, напрягая всю свою волю, чтобы не выдать волнения.

— Рахиль Ильинична просила нас передать вам это кольцо. Оно должно убедить вас, что мы ваши друзья.

Асланбек хорошо знал это кольцо. Он привез его Рахили из Египта в первый год их семейной жизни. Его пригласили в Каирский университет прочитать курс лекций по математической теории игр, заплатили какие-то небольшие деньги, и все их Асланбек отдал торговцу на Золотом базаре за это кольцо. При этом торговался так яростно, что заслужил уважение арабов, для которых торговля всегда была не только промыслом, но и искусством. Но кольцо почему-то Рахили сразу не понравилось. Не желая огорчать мужа, она некоторое время носила его. И все это время с ней происходили какие-то нелепые неприятности: то сумочку украдут, то вывихнет ногу. Когда Вахид неожиданно подхватил краснуху, Рахиль показала кольцо приятельнице, которая была задвинута на всей этой идиотской эзотерике и экстрасенсорике. Та ужаснулась и заявила, что этот камень не ее, он приносит ей несчастья. Рахиль сняла кольцо и больше никогда его не надевала. Асланбек только пожал плечами, но не возражал. Так оно и валялось с тех пор в старой шкатулке в шкафу вместе с вышедшими из моды женскими побрякушками.

Рахиль могла передать это кольцо мужу через Литвинова только с одной целью: как знак, что этим людям доверять нельзя. Было и другое объяснение: кольцо нашли при обыске московской квартиры и решили, что эта красивая дорогая безделушка может сыграть хорошую службу.

Так или иначе, но Литвинов врал. Рахиль не могла сказать им, что муж в Вене. Рахиль не могла дать им это кольцо.

Вывод был страшный: Рахиль и Вахид не у них. А все, что они говорят, — ложь. Оставалось выяснить, какую цель преследует эта ложь.

— Убедились? — спросил Литвинов, внимательно наблюдавший за реакцией Асланбека.

— Да, — обаятельно улыбнулся Асланбек. — Вопрос снят. Теперь я понял, что меня окружают друзья. Задавайте вопросы.

— Откуда вы узнали, что российский бомбардировщик Су-24 был сбит «стингером»?

— От Мусы.

— От того самого?

— Да. Он провел в моем доме ночь перед вылетом в Амстердам и проболтался по пьянке.

— Вы давно его знаете?

— Еще с тех пор, когда он учился в Академии общественных наук, а потом был советником генерала Дудаева.

— Вы с ним дружили?

— Нет.

— Сотрудничали?

— Нет.

— Почему же он появился в вашем доме?

— Он был уверен, что я его не узнаю. Он сделал пластическую операцию. Она полностью изменила его внешность.

— И вы все же его узнали?

— Можно изменить внешность, но нельзя изменить суть человека. Можно изменить разрез глаз, но нельзя изменить выражения глаз. Он всегда был шакалом и остался шакалом.

— Почему вы дали ему доверенность на распоряжение своим счетом в банке «Кредитанштальт»?

— Меня попросил об этом Шамиль.

— Тот Шамиль, о котором никто ничего не знает? — вмешался капитан Карпов.

— Да.

— Каким образом вы узнали, что на счету вашей фирмы появились сорок два миллиона долларов?

— Я попросил моего бухгалтера запросить банк. Когда я узнал об этих миллионах, то сразу понял, что Муса не сболтнул по пьянке, а проговорился.

— Почему вы немедленно не сообщили об этом в ФСБ?

— Потому что за мной следили. И за мной, и за моей женой и сыном. Я решил вылететь в Вену и постараться опередить Мусу, заблокировать счет. Мне это удалось.

— Вы сказали, что за вами следили. Как вам удалось оторваться от слежки?

— Мне помогли. Их машину отсекли, и я смог уехать в Шереметьево.

— На какой машине за вами следили? Кто?

— Два кавказца на синей «Вольво-940».

— Синяя «Вольво-940» была обнаружена пустой на набережной Яузы, а ее водителя и пассажира выловили утром. У них были проломлены головы. Как вы можете это прокомментировать?

— Им не повезло.

— Вам не кажется, Русланов, что для скромного профессора математики вы ведете слишком активную жизнь? Вы принимаете в своем загородном доме эмиссара чеченских боевиков, на счету вашей фирмы аккумулируются миллионы долларов для закупки оружия. Те, кто мог бы вам помешать, оказываются в Яузе с проломленными черепами. Вы не находите, что все это выглядит странновато, если говорить мягко?

Асланбек только пожал плечами.

— Не думал об этом. Но вы, вероятно, правы. Все это может выглядеть и так. Все зависит от точки зрения. Надеюсь, вы высказали предположение, а не свою точку зрения.

— У нас есть информация, что в начале девяносто шестого года вы доставили в Чечню шесть большегрузных «КамАЗов» и заплатили за это из личных средств триста шестьдесят тысяч долларов, — продолжал Литвинов, не ответив на вопрос, прозвучавший в словах Асланбека. — Что было в этих «КамАЗах»?

— Лекарства, продукты, теплая одежда, палатки.

— Так говорите вы. А у нас есть сведения, что там было обмундирование и оружие.

— Доказать вам это будет очень непросто.

— Все можно доказать. Было бы желание.

— И это желание у вас есть. Я вас верно понял?

— Наконец-то вы задали вопрос, которого я ждал, — удовлетворенно проговорил Литвинов. — К чему я все это веду? Правильно? Объясню. Ситуация для вас складывается крайне двусмысленная. Все ваши поступки можно толковать и так, и эдак. Можно сказать, что вы поступили как настоящий патриот России и постарались предотвратить незаконную закупку «стингеров»? Можно. Можно сказать, что вы являетесь тайным агентом боевиков и ведете какую-то свою игру, обеспечивая то, что мы называем операцией отвлечения? Тоже можно. Лично я верю, что вы действовали из самых высоких патриотических побуждений. Но вам придется доказать это делом.

— Продолжайте, — кивнул Асланбек. — Я вас внимательно слушаю.

— Ваш факс, Русланов, наделал в Москве очень много шума. Перед Федеральной службой безопасности была поставлена задача: сорвать эту сделку любыми способами. Каким образом это можно сделать быстро и с максимальным эффектом? Вы уже наверняка догадались, но я все же скажу. Вы единственный человек, который может распоряжаться этими сорока двумя миллионами долларов. Вы переводите эти деньги на так называемый депозитный счет российской Генпрокуратуры и возвращаетесь вместе с нами в Москву. Таким образом, закупка «стингеров» будет сорвана. Мы обеспечиваем вам и вашей семье стопроцентно надежную охрану и начинаем спокойно работать по всем направлениям. И в конце концов и Мусу выловим, и вашего таинственного Шамиля найдем. Вас устраивает этот вариант?

— Нет.

— Вот как? — удивился Литвинов. — Почему?

— Вы знаете почему. Если чеченские эмиссары нашли сорок два миллиона долларов, найдут и еще. Канал поставки «стингеров» не раскрыт. Мусу и Шамиля, даже если вы сумеете их поймать, с успехом заменят другие люди. И в один прекрасный день в Чечне появятся новые пятьсот «стингеров». И вы даже знать не будете, когда они появятся и откуда. Вы назвали меня патриотом России. Да, я считаю себя гражданином России. Но я еще и чеченец. Я не хочу, чтобы Чечня превратилась в кровавую мясорубку. Я люблю мой народ, я верю в него. Вы думаете о «галочке» в отчете своего отдела, а я думаю о людях. Поэтому я говорю: нет.

— Вы забываете о своей семье, — напомнил Литвинов.

— Что вы этим хотите сказать?

— Вовсе не то, о чем вы подумали. Мы же не бандиты. Мы действуем в рамках закона. Вашей супруге принадлежат пятьдесят процентов акций вашей фирмы. Она не занимается делами фирмы, но официально числится вице-президентом. И следовательно — несет ответственность за все дела фирмы. А дела у вашей фирмы, Русланов, с точки зрения закона весьма уязвимы. Сорок два миллиона долларов на вашем счету — это грязные деньги…

— Мне объяснили, что эти деньги были собраны в мечетях мусульманских стран. Их жертвовали мусульмане для помощи народу Чечни. Есть и крупные пожертвования арабских шейхов. Эти просто откупились, чтобы их не обвинили в равнодушии к страданиям братьев по вере. Я не утверждаю, что все это так и есть. Я говорю лишь о том, что мне сообщил Муса.

— Все это казуистика, — отмахнулся Литвинов. — Вы прекрасно знаете происхождение этих миллионов. Ваша фирма, Русланов, отмывает деньги чеченских бандитов, полученные с помощью рэкета, захвата заложников, торговли наркотиками.

— Может быть, — согласился Асланбек. — Но ваше утверждение, что я об этом прекрасно знаю, юридически безграмотно. Умысел должен быть доказан в суде.

— Докажем. Как это будет происходить? Объясняю. Генпрокуратура возбуждает уголовное дело. Поскольку вы останетесь на Западе и достать вас будет непросто, обвинение предъявляется Рахили Ильиничне. Мера пресечения, сами понимаете, — содержание под стражей. Следствие у нас дело небыстрое. Может и год пройти, и два, и три. Согласитесь, Русланов, три года в Бутырках для вашей жены — слишком дорогая плата за вашу упертость, которую вы, вероятно, считаете принципиальностью.

— Знаете, подполковник, не стоило вам этого говорить. Не стоило, — повторил Асланбек. — Даже если вы об этом действительно думаете.

— По-моему, он вас пугает, — насмешливо заметил капитан Сонькин.

— А мы уже испугались, — согласился капитан Карпов. — У меня так уже поджилки дрожат.

— Итак, Русланов, выбор за вами, — подвел итог Литвинов. — И времени на раздумья у вас нет. Завтра утром эта банковская операция должна быть проведена, а вечером мы уже будем в Москве. Либо… Ну вы уже поняли, что будет, если вы откажетесь.

— Вы мои документы видели, — напомнил Асланбек. — Видели?

— Ну видели, — подтвердил Литвинов.

— А теперь я хочу взглянуть на ваши документы.

— Это еще зачем? — недовольно спросил Сонькин.

— Ну почему? Имеет право, — проговорил Литвинов, достал загранпаспорт и бросил его на стол.

— Меня не интересуют ваши загранпаспорта, — возразил Русланов. — Я хочу увидеть ваши служебные удостоверения. У меня есть подозрение, что вы не те люди, за кого себя выдаете.

— У нас нет с собой служебных удостоверений. Мы находимся в Вене в качестве простых туристов. Из конспиративных соображений, — объяснил Литвинов.

— В таком случае, господа, позвольте пожелать вам спокойной ночи. Будем считать, что наша встреча не состоялась.

— В Вене есть человек, который может подтвердить наши полномочия.

— Кто этот человек?

— Консул российского посольства. Устроит? — спросил Литвинов.

— Звоните, — кивнул Асланбек.

— Наберите телефон, который указан в объявлении, — посоветовал Литвинов. — Чтобы вы не заподозрили никакого подвоха. А потом дайте трубку мне.

— Посольство Российской Федерации. Консульский отдел, — прозвучал в мембране хорошо поставленный женский голос. — Чем мы можем быть вам полезны?

— Литвинов, — небрежно представился подполковник, перехватив трубку у Асланбека и переключив аппарат на громкую связь. — Соедини меня с консулом. Срочно.

— Консул посольства России. Слушаю.

— Привет, это Литвинов. Со мной рядом Асланбек Русланов. Тот самый. Подтверди ему наши полномочия. Объясни ему, кто мы такие.

— Я вас слушаю, господин Русланов. Что вас интересует?

— Я хотел бы знать, кем являются господа Литвинов, Сонькин и Карпов.

— Подполковник Литвинов, капитан Сонькин и капитан Карпов — сотрудники Федеральной службы безопасности России. Они выполняют специальное правительственное задание. Что еще вас интересует?

— Больше ничего. Спасибо, — сказал Асланбек.

— Убедились? — спросил Литвинов.

— Да.

— Решение приняли?

— Да.

— Какое?

— А какое решение я могу принять? — разозлился Асланбек. — Вы же не даете мне выбора!

— Не даем, Русланов, не даем, — согласился Литвинов. — Потому что у нас тоже нет выбора.

— Сразу видно — математик, — одобрил капитан Сонькин. — Умеет быстро считать.

— Во сколько открывается банк? — спросил Литвинов.

— В девять.

— Значит, ровно в девять мы будем в банке. Из номера никто не выходит. Ночуем здесь.

— И без глупостей, Русланов, — хмуро предупредил капитан Карпов.

 

4

На следующий день в начале десятого утра по мраморным ступенькам центрального подъезда банка «Кредитанштальт» поднялись четверо мужчин, настолько отличающихся от обычных утренних посетителей банка, что на них невольно обращали внимание. Приличные, но вполне заурядные костюмы московских оперативников по сравнению с одеждой Асланбека казались унылым тряпьем, купленным на дешевой распродаже. Он надел белый костюм от Гуччи с отделанными белым атласом лацканами пиджака и укороченными, тоже отделанными атласом рукавами. На шее, под широко распахнутой черной рубашкой апаш, поблескивала золотая цепочка тонкой работы. Запястье левой руки украшал золотой «роллекс». В модной, трехдневной небритости бороде поблескивали серебряные нити седины.

Он весело поздоровался со швейцаром, сделал ручкой хорошенькой операционистке, выглянувшей из-за своего монитора, чтобы получше рассмотреть этого шикарного мужчину, дружески приветствовал менеджера отдела, курировавшего операции с Россией.

— Возникла необходимость в небольшом трансферте, — сообщил он, даже не удосужившись представить своих спутников.

— Сумма?

Асланбек наклонился над его столом и на перекидном календаре написал цифру. Глаза менеджера уважительно округлились.

— Господин Русланов, такие операции идут через вице-президента. Сейчас я провожу вас к нему, только сделаю один звонок. Пройдите, я вас догоню.

Вице-президент банка, предупрежденный звонком менеджера, уже поджидал клиента на пороге кабинета.

— Мои деловые партнеры, — небрежно представил Асланбек фээсбэшников, слегка оробевших в солидных интерьерах банка. — Вы знаете, какого рода операцию я намерен совершить?

— Да, мне доложили. Уважаемый господин Русланов, не в наших правилах вмешиваться в дела вкладчиков, но позвольте спросить: вас не устраивает уровень услуг, который мы предоставляем своим клиентам?

— О нет, все в порядке, — заверил Асланбек. — Ваш банк — лучший из всех, что я знаю. Это просто небольшая деловая операция. И только. У меня были некоторые сомнения в ее целесообразности, но мои партнеры привели мне убедительные аргументы. Я бы даже сказал: весьма убедительные.

— Когда вы намерены осуществить перевод?

— Немедленно.

— Боюсь, что подготовка документов потребует некоторого времени. Ваш паспорт и банковскую книжку, пожалуйста. Не соизволят ли господа подождать в гостиной? Это займет не более получаса. Моя секретарша предложит вам кофе. Пройдите, пожалуйста, сюда.

Он ввел Асланбека и его сопровождающих в примыкавшую к кабинету гостиную с черными кожаными диванами и старинными гравюрами на стенах, еще раз извинился и вернулся в кабинет.

Фээсбэшники от кофе отказались, а Асланбек попросил эспрессо и к нему рюмку старого коньяка. Все это он получил вместе с обворожительной улыбкой секретарши и удобно расположился в глубоком кресле, приготовясь с удовольствием провести последние полчаса своей свободной и спокойной жизни.

Но ждать полчаса не пришлось. Через двадцать минут дверь гостиной раскрылась, на пороге появился вице-президент банка и посторонился, пропуская вперед рослого мужчину в штатском и двух полицейских при полном параде — с пистолетами в кобурах, с рациями в нагрудных карманах и с наручниками на широких кожаных поясах.

— Инспектор криминальной полиции Фишер, — представился штатский. — Сержант Банкович. Сержант Штраух.

— Что это значит? — насторожился Литвинов.

— Спокойствие! — приказал инспектор. — Обыскать!

Все карманы фээсбэшников были быстро и профессионально проверены, их паспорта оказались в руках инспектора Фишера. Он внимательно просмотрел их и обратился к вице-президенту:

— Вы сообщили, что ваш клиент подвергся вымогательству со стороны неизвестных вам лиц. Поясните обстоятельства дела.

— Несколько дней назад наш весьма солидный русский клиент господин Русланов — позвольте представить вам его — пришел ко мне с просьбой, которая показалась не совсем обычной. Он потребовал, чтобы доступ к банковскому счету его фирмы был лично у него и лишь в том случае, если он появится в банке персонально. Не накачанный наркотиками и без сопровождения. Полчаса назад он явился в сопровождении этих господ и распорядился перевести из нашего банка в другой всю сумму, которая находится на его счету. Господин инспектор, я не могу назвать вам эту сумму, это коммерческая тайна, я назову ее только по решению суда. Но уверяю вас, что эта сумма более чем солидная. У меня и раньше, при первом разговоре, возникли подозрения, что наш русский клиент опасается за сохранность своего вклада. Сегодня, когда я увидел его в сопровождении этих людей, мои подозрения превратились в уверенность. Поэтому я счел своим долгом вызвать полицию.

— О'кей, с вами все ясно. Господин Русланов, намерены ли вы обвинить этих господ в вымогательстве или иных противозаконных действиях?

— Откровенно говоря, инспектор, я не стану утверждать, что мне тыкали в бок ствол пистолета или приставляли к горлу нож. Нет, этого не было. Эти господа потребовали, чтобы я снял со своего счета сорок два миллиона долларов и перевел их в другой банк, на который они укажут.

— Сколько?! — ошеломленно переспросил инспектор Фишер. — Сорок два миллиона долларов?!

— Совершенно верно, — безмятежно подтвердил Асланбек. — Я несилен в австрийских законах. Но если они трактуют подобные действия как вымогательство, я не буду протестовать.

— Именно так наши законы подобные действия и трактуют! — заявил инспектор Фишер. — Так, и только так! Господин Литвинов, господин Сонькин, господин Карпов, вы арестованы. Вы будете доставлены в суд первой инстанции, он примет решение о вашей дальнейшей судьбе. Сержант Банкович, сержант Штраух! Надеть наручники — и в машину. Господин Русланов, вам тоже придется проехать с нами, чтобы дать показания. Господин вице-президент, ваше присутствие в суде не кажется мне необходимым. Если вы понадобитесь, вас вызовут.

— Мы российские граждане, мы протестуем! — возмущенно заявил Карпов. — Мы требуем присутствия российского консула!

— Заткнись! — рявкнул по-русски Литвинов.

— Господа, все будет сделано по закону, — сурово заверил инспектор Фишер. — Консул, адвокат — все будет. Увести!

— Ну ты и сука! — изумленно проговорил капитан Сонькин, когда его выводили мимо Асланбека в коридор.

— Не сука, а голубчик, — поправил Асланбек, как говорили когда-то на офицерских сборах.

— Накормил ты нас ужином, Русланов, накормил, — хмуро проговорил Литвинов. — Этот ужин я тебе никогда не забуду!

— Это не все, подполковник. Еще будет десерт, — пообещал Асланбек и обратился к банкиру: — Господин вице-президент, я еще раз убедился, что ваш банк — лучший в мире. Я был в крайне трудном положении. Вы меня выручили. Можно даже сказать, спасли. Даже не знаю, как мне вас благодарить.

— Забота о клиенте — наш закон, — торжественно ответил банкир.

Заседание венского муниципального суда первой инстанции проходило в зале, напоминающем небольшую студенческую аудиторию — с несколькими рядами кресел, столами для обвинения и защиты и кафедрой, на которой в дубовом резном кресле восседала судья — молодая, очень высокая, очень худая и словно бы бесполая блондинка в круглых очках и в черной шелковой мантии, под которую невольно хотелось заглянуть, чтобы посмотреть, есть ли под ней хоть какое-то тело, или же мантия существует сама по себе.

Но свое дело она знала. Она заставила Асланбека со всеми подробностями изложить ход событий. Он строго придерживался фактов. Он пригласил к себе на ужин троих соотечественников. Они назвались сотрудниками Федеральной службы безопасности России. Их полномочия и должности подтвердил консул российского посольства. Они потребовали произвести вышеупомянутый трансферт. В случае отказа они угрожали возбудить уголовное дело против его жены, совладелицы его фирмы, и посадить ее в московский следственный изолятор. Никаких преступлений она не совершала, но Асланбек вынужден был уступить, так как в России, как госпоже судье, возможно, известно, уголовные дела часто возбуждаются без всяких на то оснований или по соображениям политическим.

Судья понимающе покивала, давая понять, что она следит за событиями в России и осуждает политическую ангажированность российской юстиции.

Подозреваемые свою вину категорически отрицали. Они всего лишь дали господину Русланову дружеский совет поместить свои деньги в российский банк.

Упоминание о том, что арестованные являются сотрудниками ФСБ, заинтересовало судью. Она объявила перерыв и распорядилась вызвать в суд консула посольства России. Он явился через полчаса и с ходу заявил, что задержанных видит первый раз в жизни и никогда не утверждал, вопреки заявлению господина Русланова, что российские граждане Литвинов, Сонькин и Карпов являются офицерами ФСБ. Сотрудники правоохранительных органов России посещают Австрийскую Республику в соответствии со строго узаконенной процедурой, об их служебных командировках заранее оповещаются все официальные инстанции Австрии. Таким образом, заявление господина Русланова не соответствует действительности. Вместе с тем посольство Российской Федерации призвано защищать законные права своих граждан и готово предоставить подозреваемым адвоката. С тем господин консул был отпущен и убрался из зала суда с видимым облегчением.

Все слушание дела вместе с перерывом заняло чуть больше часа, а резюме судьи длилось всего пять минут. Согласно законам Австрийской Республики, вымогательство является одним из самых тяжких преступлений, подпадает под действие таких-то, таких-то и таких-то статей и, будучи доказанным, грозит обвиняемым тюремным заключением сроком до пятнадцати лет. Задачей суда первой инстанции не является рассмотрение дела по существу. Суд должен решить вопрос о возбуждении уголовного преследования и об избрании для подозреваемых меры пресечения либо в виде содержания в следственном изоляторе, либо в виде освобождения до суда под залог в размере до двухсот тысяч австрийских шиллингов, что примерно эквивалентно ста шестидесяти тысячам долларов США. За каждого.

— Господин Русланов, намерены ли вы обвинить этих господ в вымогательстве? Вы должны сказать «да» или «нет». Это все, что от вас требуется.

— Ваша честь, я стою перед необходимостью принять крайне важное решение, — со скорбным и несколько торжественным видом заявил Асланбек. — Не позволите ли вы мне поговорить с арестованными без свидетелей, чтобы самому лучше разобраться в существе дела? Это пе займет много времени.

— Просьба удовлетворена, — решительно объявила судья.

Судебные приставы надели на фээсбэшников наручники и вывели в коридор, примыкавший к залу суда. В конце коридора находилась просторная и довольно опрятная камера с обычной офисной мебелью. Туда же ввели и Асланбека.

— Тебе конец, мужик, понял? — мрачно сообщил капитан Сонькин. — Ты, падла, не знаешь, с кем связался!

— Помолчи, щенок, — миролюбиво посоветовал Асланбек. — И послушайте, что скажу я. Весь вчерашний вечер вы вешали мне лапшу на уши. Правду вы сказали только один раз: что вам разрешено летать лишь самолетами Аэрофлота. Правдой можно считать и то, что вы хотели решить проблему со «стингерами» самым простым и выгодным для себя способом. Но сейчас я узнаю правду. Вы мне скажете правду. Всю правду, одну правду и только правду. Как на духу. И знаете почему? Потому что от вашего ответа будет зависеть то, что я скажу судье.

— Спрашивайте, — хмуро кивнул Литвинов.

— Где моя жена и сын?

— У нас.

— До свиданья, ребята. Не расстраивайтесь. Тюрьмы здесь хорошие, не Бутырки, кормят хорошо. Так что пятнадцать лет пройдут совсем незаметно.

— Куда вы, Русланов?

— К судье, подполковник. Она ждет от меня «да» или «нет». Как вы думаете, что я ей сейчас скажу?

— Подождите.

— Ладно, вторая попытка, — согласился Асланбек. — Моя жена и сын у вас?

— Нет.

— Вы видели ее?

— Нет.

— Как у вас оказалось ее кольцо?

— Случайно.

— Не врите, подполковник, это очень опасно, — напомнил Асланбек.

— Нашли при обыске квартиры.

— Похоже на правду. Но это еще не сама правда. Где моя жена и сын?

— Не знаем. Мы перерыли всю Москву. Никто ничего не видел, никто ничего не знает. Поэтому мы и прилетели так поздно. Все надеялись, что найдем.

— А когда поняли, что не найдете, дали объявление в газету «Zweite Hand». Решили блефануть. Так?

— Нас поджимало время.

— А совесть вас не поджимала? Впрочем, это пустой разговор. Последняя попытка. Постарайтесь ответить так, чтобы я поверил. Где моя жена и сын? Ответ «Не знаем» не принимается. Вы профессионалы, хоть и говенные. Я хочу услышать ваши версии.

— Версия у нас только одна. Ваша жена и сын у чеченцев.

— Аргументируйте.

— Больше негде им быть. Они нужны только нам и им. У нас их нет. Значит, у них. По чеченцам сейчас работает ГУБОП.

— Результаты?

— Пока никаких. Накопали много чего, но никаких следов вашей семьи. Ни малейших.

— Немного же вы мне рассказали, — заключил Асланбек. — Можно даже сказать, что не рассказали совсем ничего.

— Мы рассказали вам правду.

— Это вам зачтется. Ладно, бывайте.

— Не торопитесь, Русланов! — остановил его Литвинов. — Пожалеете. Потому что если кто и сможет вам помочь, то только мы.

— Вы?! — Асланбек бешено обернулся от двери. — Вы?! Вы даже себе не можете помочь! Теперь я понимаю, почему в Чечне хозяйничает кучка бандитов. Одно время я думал, что их не хотят ловить по каким-то грязным политическим соображениям. Да вы просто не можете их поймать! Вы убогие придурки, вот вы кто!

— Господин Русланов, вы приняли решение? — спросила судья, когда в зал ввели арестованных.

— Да, ваша честь.

— Каково же оно? Намерены вы официально обвинить подозреваемых в вымогательстве?

— Скажите, ваша честь, если я откажусь от обвинения, они будут высланы из Австрии?

— И немедленно. Такие туристы нам не нужны. У нас хватает своего жулья, нет никакой необходимости экспортировать этот продукт из России.

— Ваша честь! Я много и мучительно размышлял и пришел к выводу, что высший дар Господень, который он дал человеку, — это свобода. Деньги — ничто, свобода — все. Эти люди, конечно, мерзавцы. Но в конце концов они не переступили ту грань, после которой преступление становится фактом. А намерения? Намерения — это сон разума, ночные химеры. Кто из нас может сказать, что в сумрачные минуты жизни его не посещали дурные мысли? Я надеюсь, что это послужит им уроком на всю оставшуюся жизнь. Я не хочу брать на душу грех за их искалеченные судьбы. Поэтому я отказываюсь от обвинения. Бог им судья.

— Дело закрыто, — объявила судья. — Все свободны.

На выходе из зала Асланбека остановила молоденькая секретарша суда:

— Господин Русланов, вы сказали прекрасные, прочувствованные слова. Не часто слышишь такие слова в нашем суде. Вы благородный человек.

— И вы решили мне об этом сказать? Это не очень справедливо, но я тронут.

— Нет, это я к слову. Вам звонили из банка «Кредитанштальт». Вы забыли там свои документы. Они у менеджера русского отдела.

— Спасибо, милая фройляйн. Сейчас поеду. Можно маленький интимный вопрос? Скажите, у госпожи судьи под мантией что-нибудь есть? Я имею в виду — немножко фигуры?

— Чуть-чуть, — засмеялась секретарша и показала мизинчик: — Примерно столько.

— Но зато есть характер, — уважительно заметил Асланбек.

— О да, — подтвердила она. — Характер у нее есть.

Операционный день в банке уже закончился, но менеджер распорядился впустить господина Русланова. Он вручил ему паспорт и банковскую книжку и хмуро предупредил:

— Боюсь, господин Русланов, ваши неприятности еще не кончились.

— В чем дело?

— Вскоре после того как вы уехали в суд, появился господин и предъявил доверенность на распоряжение счетом вашей фирмы. Я объяснил, что доверенность аннулирована. Он спросил: кем? Я ответил: тем, кто имеет на это право. Разумеется, я не назвал вас, но мне кажется, что он понял.

— Что он сказал?

— Ничего. Повернулся и быстро ушел.

— Он был один?

— Не могу сказать. Во всяком случае, в банк он заходил один.

— Он назвался?

— Нет. Но в доверенности было его имя. Я записал. Вот оно.

Менеджер показал запись в настольном календаре.

Там стояло: «Абдул-Хамид Наджи».

 

1

Асланбек Русланов правильно предположил, что факс, который он отправил из Вены на имя начальника Российского НЦБ Интерпола, будет воспринят в Москве как ЧП огромной важности. Но, будучи человеком не искушенным в механизме функционирования госаппарата, угадал, как будут развиваться события дальше с точностью до наоборот. Никто никого не срывал среди ночи с постелей, никто не созывал экстренного заседания Совета безопасности. И уж вовсе никому и в голову не пришла мысль докладывать об этом странном факсе президенту.

Президенту не докладывают о проблемах. Президенту докладывают об успехах.

Заместитель директора ФСБ, которому начальник Российского НЦБ Интерпола генерал-майор Полонский привез и лично вручил факс профессора Русланова вместе с информационными материалами, собранными Гольцовым, был человеком, посвященным в высшие государственные секреты. Он знал подлинную причину гибели фронтового бомбардировщика Су-24 и потому содержащуюся в факсе информацию воспринял в целом с доверием. Он знал, что такое «стингеры», и прекрасно представлял себе, что произойдет, если пятьсот двадцать пять «стингеров» окажутся в руках чеченских боевиков. Поэтому первым делом он вызвал начальника оперативного отдела ФСБ подполковника Литвинова, приказал ему взять нескольких самых опытных сотрудников и выехать в поселок Красково на предмет предотвращения попытки похищения проживающих там жены и сына профессора Асланбека Русланова.

О том, что Рахиль Русланова и ее сын Вахид исчезли, Полонский ничего не сказал заместителю директора ФСБ. Это сразу вызвало бы целую серию неприятных и совершенно справедливых вопросов. Почему это вдруг Интерпол занялся не своим делом, не спугнул ли майор Гольцов, не имеющий оперативного опыта, похитителей. И в конце концов крайним оказался бы генерал-майор Полонский, которому эта лишняя головная боль была совершенно ни к чему.

Двадцать пять лет работы в милиции приучили его к тому, что надеяться нужно на лучшее, но всегда быть готовым к худшему, чтобы оно не застало врасплох. Эта готовность к худшему и заставила Полонского предположить, что семья профессора Русланова похищена. Но это было не более чем предположение. Чтобы оно стало фактом, его должны проверить профессионалы. Такие, как подполковник Литвинов и его оперативники. Вот и пусть проверяют.

Через час была сформирована оперативно-следственная группа. Кроме ответственных сотрудников ФСБ в нее были включены руководители МВД — Главного управления по борьбе с организованной преступностью, Главного управления по борьбе с экономическими преступлениями, следователи по особо важным делам из ГУВД Москвы. В состав группы был введен и Полонский — отчасти из-за того, что речь в факсе шла о находившемся в международном розыске по линии Интерпола Магомеде Мусаеве, а главное — потому что именно начальник НЦБ принес в ФСБ факс и таким образом как бы сам вовлекся в это необычное дело. В состав группы были также включены высокие чины из Главного разведывательного управления Генштаба и Службы внешней разведки. Общее руководство, курирование операции заместитель директора ФСБ возложил на себя. Как не без оснований предполагал Полонский — по приказу директора ФСБ.

Пока оповещенные по спецсвязи члены группы добирались до Лубянки, пришло первое сообщение от подполковника Литвинова: дом Русланова в поселке Красково пустой, Рахили Ильиничны и ее сына нет, и никто из соседей не знает, где они. Вчера утром она, как обычно, уехала с сыном на своей «Ниве» в лицей и еще не вернулась. Возможно, осталась на ночь в московской квартире. По уверениям соседей, ничего необычного вокруг дома не происходило. В доме оставили засаду, выезжаем в Москву, на квартиру Рахили Ильиничны и в лицей.

— О результатах докладывать каждый час, — распорядился куратор и оглядел собравшихся в его кабинете. — Все в сборе? Тогда приступим.

Совещание он начал с того, что вслух прочитал факс профессора Русланова и сообщил, что Су-24 действительно был сбит «стингером». Это заставляет отнестись к содержащейся в факсе информации со всей серьезностью. И хотя многие моменты представляются неясными и даже сомнительными, ситуация требует действовать так, как если бы все сообщение стопроцентно соответствовало действительности.

Все участники совещания были людьми опытными, обязанности были распределены быстро и без споров. Полонскому поручили вплотную заняться Мусой, сыщикам ГУБОП совместно с оперативниками ФСБ сосредоточиться на поисках семьи Русланова, а ГУБЭП — фирмой Русланова.

Наиболее трудное задание было дано представителям ГРУ и СВР: выяснить через свою агентуру, у кого или через кого чеченские боевики намерены купить «стингеры». Им было поручено еще одно дело чрезвычайной важности: попытаться отыскать следы пребывания Мусы в Турции и в других странах. Пластическая операция, которой — если верить сообщению профессора Русланова — подвергся Муса, создавала огромные трудности в его идентификации. Вместе с тем это было очень перспективное направление. Если бы удалось доказать, что турецкий гражданин Абдул-Хамид Наджи является находящимся в международном розыске преступником, это позволило бы Интерполу арестовать его и экстрадировать в Россию. Таким образом из игры была бы выведена центральная фигура сделки.

— Какой самый надежный способ идентификации? — обратился куратор к Полонскому.

— ДНК.

— Сколько времени занимает анализ?

— На современном оборудовании — часа два-три.

— Что для него нужно?

— Материал. Любой. Волосы, кровь, кусочек кожи, мышечная ткань. Сгодятся даже расческа или зубная щетка, которыми пользовался подозреваемый. И такой же материал для сравнения. Отца, матери. Лучше всего — братьев.

— У Мусы есть братья?

— Двое. Старшему около сорока лет, младшему шестнадцать.

— Где они сейчас?

— Неизвестно.

— Выяснить. Срочно, — приказал куратор.

Вторым главным направлением была признана разработка профессора Русланова и поиск его семьи. Это было поручено подполковнику Литвинову и старшим оперуполномоченным капитану Сонькину и капитану Карпову.

На этом совещание закончилось. Участники его разъехались по своим главкам и конкретизировали задания подчиненным в рамках своего участка работы. Каждый день куратору докладывали о полученных результатах. И хотя никаких существенных результатов не было, куратор принимал доклады к сведению с ощущением того, что работа движется, и движется, в правильном направлении. Телефонный звонок подполковника Литвинова из Вены, в котором тот доложил, что местопребывание профессора Русланова установлено и ведется круглосуточное отслеживание его контактов, окончательно успокоил куратора. «Ситуация под контролем», — проинформировал он директора ФСБ.

Так продолжалось до возвращения из Вены подполковника Литвинова, капитана Сонькина и капитана Карпова. Они прилетели в Москву через два дня после суда в Вене рейсом Аэрофлота. Раньше рейсов Аэрофлота не было. Поэтому оба дня Литвинов и его подчиненные просидели в самом скромном номере в гостинице венского аэропорта Швехат под присмотром австрийских полицейских. Из номера выходить им не разрешалось, а еду они заказывали по телефону в местной пиццерии. За два дня пиццы они наелись на всю оставшуюся жизнь. И хотя они понимали, что ничего хорошего их в Москве не ждет, сообщение о рейсе Аэрофлота восприняли с радостью.

Рейс был утренний, в Москву он прибыл около полудня. У трапа самолета их ждала черная служебная «Волга». Всех троих доставили на Лубянку, посадили в разные кабинеты и приказали написать отчеты о том, что произошло в Вене. Максимально подробные, с описанием всех, даже самых мелких деталей.

Литвинов, Сонькин и Карпов понимали, что начальство уже все знает — из рапорта консула российского посольства, для которого его должность была «корягой» — дипломатическим прикрытием его истинной должности руководителя российской резидентуры и Австрии. Они говорили об этом между собой еще в гостинице, но ни у кого из них не возникла мысль согласовать показания, которые им предстояло дать, чтобы постараться преуменьшить свою вину. Они знали: врать опасно. Любые, даже самые мелкие нестыковки в их показаниях будут означать, что они что-то скрывают. В рамках служебного расследования последует череда допросов, на которых в разных вариантах будут повторяться одни и те же вопросы. В конце концов нестыковки всплывут и станут главной основой обвинения и соответствующих мер — от объявления о неполном служебном соответствии до увольнения из ФСБ.

Да и не видели они никакой своей вины в том, что произошло. Они выполняли приказ руководства. В ходе выполнения приказа проявили вполне оправданную обстоятельствами инициативу: дали знать профессору Русланову, что его семья у них, в расчете на то, что сыщики ГУВД и оперативники ФСБ, занятые этим делом в Москве, чуть раньше или чуть позже семью найдут. Но в своих показаниях этого мотива своих действий они не привели. Потому что оправдываться в таких случаях, а тем более пытаться переложить вину на руководство, — самый короткий и верный путь к бесславной отставке.

Изучив объяснения Литвинова, Сонькина и Карпова, куратор собрал экстренное совещание руководителей всех задействованных в деле служб. Он не стал объяснять причину срочности, а раздал всем ксерокопии рапорта консула и письменных показаний подполковника Литвинова, капитана Сонькина и капитана Карпова. Люди, собравшиеся в кабинете заместителя директора ФСБ, много чего повидали на своем веку, но и на них прочитанное произвело впечатление.

— Сделал он их! — заметил начальник ГУБОП. — Как котят. Ай да профессор! А говорят, что интеллигенция ничего не может. Может. Когда интеллигенция берется за дело, все остальные могут отдыхать. В том числе и политики. Взять наших олигархов. Кем они были? Никем. А кем стали?

— Но после этого они перестали быть интеллигентами, — заметил начальник Главного управления по борьбе с экономическими преступлениями, который чаще других сталкивался с интеллигенцией, которая занялась бизнесом или политикой, а чаще всего бизнесом и политикой одновременно, потому что никакой серьезный бизнес в России не мог быть успешным без поддержки политиков.

— Это еще почему? — удивился начальник ГУБОП.

— В чем разница между интеллигентом и политиком? Интеллигент никогда не врет, а если врет, то вынужденно и с отвращением. Политик врет всегда, потому что он должен верить в то, что несет. Интеллигент всегда во всем сомневается. Политик ни в чем не сомневается никогда. У интеллигента есть совесть. У политика совести нет. Вместо совести у него сплошной патриотизм и желание послужить своему народу любыми средствами.

— Давайте к делу, — прервал наметившуюся дискуссию куратор. — Доложите обстановку. Владимир Сергеевич, начните, — обратился он к Полонскому.

Полонский доложил: майор Гольцов вылетал в Махачкалу и расследовал обстоятельства, при которых появилось заключение о смерти Магомеда Мусаева. На основании этого заключения был отменен международный розыск. История темная. Протокол об опознании трупа Мусаева подписали три свидетеля, жители Махачкалы. Двое из них вскоре после этого бесследно исчезли. Третий был арестован в Москве за торговлю наркотиками и отбывает наказание в Потьме. При допросе, который провел вылетавший в Потьму сотрудник Интерпола, он заявил, что трупа не видел, а протокол об опознании подписал под давлением начальника городского отделения милиции. На того в свою очередь давил какой-то человек кавказской национальности в штатском, прибывший из Москвы. Начальник милиции явно заискивал перед ним и дважды назвал его Шамилем. Возможно, это тот самый Шамиль, про которого в своих разговорах с подполковником Литвиновым упоминал профессор Русланов.

— Эксгумацию провели? — перебил куратор.

— Нет. Майор Гольцов настаивал на ней, но ему было отказано в самой категорической форме. Со ссылкой на местные традиции, которые не разрешают тревожить прах умершего. Но и без эксгумации ясно: похоронили не Мусу.

— У вас все?

— Еще две информации. Из национального центрального бюро Интерпола Нидерландов поступило сообщение, что Муса вылетел из Амстердама в Вену. Австрийский Интерпол подтвердил, что он прилетел два дня назад ночным рейсом. Ни в каком отеле не зарегистрировался, машину напрокат не брал, поэтому они не знают, где он сейчас. Но факт, что он в Вене. Второе: профессор Русланов исчез. Номер в отеле «Кайзерпалас» он оплатил и оставил за собой, но не появляется в нем уже третьи сутки.

— Час от часу не легче, — прокомментировал куратор. — Поехали дальше.

Начальник ГУБЭП доложил: фирму Асланбека Русланова проверили со всей основательностью. Никаких нарушений не выявлено. Там, правда, такой главный бухгалтер, что сумеет скрыть миллионы — и комар носу не подточит. Счетом в венском банке «Кредитанштальт» фирма не пользовалась много лет. О том, что на счету фирмы сорок два миллиона долларов, главбух ничего не знает и не желает в это верить. На предложение запросить банк ответил категорическим отказом. Он подчиняется генеральному директору фирмы, своему зятю Асланбеку Русланову, а всех остальных просит не беспокоиться.

— И вы не попытались на него надавить? — усомнился куратор.

— Попытались. Не буду говорить, куда и в каких выражениях он нас послал. Ему семьдесят восемь лет. В молодости отсидел шесть лет по пятьдесят восьмой статье и с тех пор кладет на всех с большим прибором. Очень воинственный старикан. Знаете, что он нам сказал? Попробуйте изъять у меня хотя бы пустую бумажку, я вас по судам затаскаю вплоть до международного суда в Гааге. Я, говорит, такой говнюк, что со мной лучше не связываться.

— Что с семьей профессора Русланова? — обратился куратор к начальнику ГУБОП.

— Никаких сдвигов. Ни родные, ни знакомые ничего не знают. Две сестры Рахили Ильиничны живут в Израиле, две другие в Москве. Отношения у них прохладные. Они до сих пор не могут простить сестре, что она вышла замуж за чеченца. Но, скорее, просто завидуют.

— Есть вероятность, что семья профессора находится у чеченцев?

— Трудно сказать. Нет никаких доказательств «за», нет никаких доказательств «против». У чеченцев происходят какие-то серьезные разборки. Три дня назад неизвестными был зарезан хозяин чеченского кафе на Яузе Яша Кривой. Перед смертью его пытали. Возможно, это связано с исчезновением профессора Русланова. В ночь перед отлетом в Вену он был в кафе и о чем-то говорил с Яшей. Те двое, которых выловили из Яузы, были людьми Яши. Приказ убить такого человека, как Яша Кривой, могла отдать только очень крупная фигура. Возможно — тот самый Шамиль. О нем мы ничего не знаем.

— Помощь нужна?

— Нет. Людей и технических средств достаточно. Все известные телефоны поставлены на контроль. Думаем над тем, какой бы переполох устроить чеченцам, чтобы все они на уши стали. Тогда что-нибудь всплыло бы.

— Придумали?

— Пока нет.

Самым важным оказалось сообщение представителя Службы внешней разведки. Через агентуру в Турции удалось выяснить, что Абдул-Хамид Наджи проходил курс лечения в частной клинике под Измиром. Клиника специализируется на сложных косметических операциях, в ней проводится коррекция фигуры, изменение формы груди у женщин и исправление физических недостатков лица. Таким образом, утверждение профессора Русланова о том, что Муса сделал пластическую операцию, подтверждается.

Из клиники Муса уехал почти на месяц раньше окончательного завершения лечения. Агенту СВР удалось за очень большие деньги купить сыворотку из крови Мусы, которая использовалась то ли при операции, то ли после нее. Сыворотка будет доставлена в Москву с часу на час. Это даст возможность провести анализ ДНК. И если в наше распоряжение поступит сравнительный материал, личность Мусы будет установлена.

— Братьев Мусы нашли? — обратился куратор к Полонскому.

— Старшего — нет. Он, вероятно, в каком-нибудь отряде боевиков. Хотя в семье утверждают, что он занимается торговлей и потому все время в разъездах. Младший живет с родителями, помогает по хозяйству.

— Запишите, — кивнул куратор своему референту. — Связаться с нашими людьми в Чечне. Задача: получить материал для идентификации Мусы. В каком селе живет семья Мусы?

— На окраине Урус-Мартана.

— Там были зачистки?

— И не одна.

— Провести еще одну. Младшего брата Мусы и нескольких жителей задержать и доставить в фильтрационный лагерь. Всех наголо остричь под предлогом санобработки. Волосы брата Мусы немедленно доставить в Москву. Затем всех отпустить. Приказ ясен? — обратился куратор к референту.

— Так точно.

— А теперь давайте посмотрим на наших героев. Литвинова, Сонькина и Карпова ко мне.

Вызванные на начальственный ковер подполковник Литвинов, капитан Сонькин и капитан Карпов как вошли, так и остались стоять у двери.

— У меня к вам только один вопрос, — обратился к Литвинову куратор. — Как вам взбрело в голову сказать профессору Русланову, что его семья у чеченцев?

— Мы были в этом уверены.

— Я не спрашиваю, в чем вы уверены. Я спрашиваю о другом: почему вы не сказали ему, что не знаете, где его семья, что его жена могла сама где-то спрятаться с сыном, так как почувствовала опасность. В конце концов она могла уехать за границу по туристской визе. Кстати, пограничников запрашивали?

— Так точно, — доложил Литвинов. — Первым делом. Рахиль Русланова границ России не пересекала. Ни воздушных, ни морских, ни сухопутных. Все погранотряды предупреждены.

— Но могла уехать раньше, чем вы начали ее искать? Теоретически могла. Так какого же черта нужно было говорить ему, что его семья именно у чеченцев?

— Мы рассчитывали, что это заставит его пойти на сотрудничество с нами.

— А это не заставило.

— Так точно, не заставило.

— Почему? — спросил куратор.

— Не могу знать.

— А я вам скажу. Потому что он умный человек. Потому что он понял, что перед ним мудаки, с которыми нельзя иметь никаких серьезных дел. Вот почему!

— Так точно, — повторил Литвинов.

— Что — так точно?

— Так он и сказал.

— Дословно! — потребовал куратор. — Что он сказал?

— «Убогие придурки», — хмуро ответил подполковник Литвинов.

— И он совершенно прав!

— Так что же мы имеем? — помолчав, продолжал куратор. — Муса в Вене. Местонахождение неизвестно. Профессор Русланов в Вене. Местонахождение неизвестно. От кого скрывается профессор Русланов? Раньше я бы сказал: от Мусы. А теперь не знаю. Не очень удивлюсь, если окажется, что он скрывается от нас, а с Мусой ищет контакт. Почему? Потому что он уверен, что его семья у чеченцев. И он отдаст им все эти проклятые миллионы, чтобы ее заполучить. И по-человечески его можно понять. Вот к чему привела ваша самодеятельность, подполковник!

— Так точно, товарищ генерал-лейтенант, — подтвердил Литвинов. — Виноваты.

— Я бы не стал делать таких поспешных выводов, — вмешался в разговор Полонский. — Профессор Русланов проявил себя человеком с твердыми принципами. Не думаю, что он очертя голову кинется искать контакта с Мусой. В его положении было бы гораздо разумнее заставить Мусу искать контакт с ним. Это дало бы ему определенное преимущество в переговорах. Не исключаю, что Русланов примет и какое-либо другое решение. Какое? Не буду гадать. Он человек умный и с нестандартным мышлением.

— Это уж точно, мышление у него нестандартное, — согласился куратор. — А нам-то что делать в этой ситуации? Есть идеи?

— Я экономист и не очень разбираюсь в ваших оперативных делах. Но, по-моему, нужно срочно послать наших людей в Вену, — предложил начальник ГУБЭП. — Прикрыть Русланова и предотвратить его контакт с Мусой.

— Кого? — спросил куратор.

— Вам видней. У нас мало профессионально подготовленных людей?

— Их у нас хоть жопой ешь! Но под каким видом мы их пошлем? Такими же туристами? Хватит с нас туристов.

— А официально? Сотрудников ФСБ или МВД. С командировками. Для обмена опытом или еще для чего.

— Первое. Вы знаете, сколько времени занимает оформление таких командировок? Месяца два-три. Их же нужно согласовывать с принимающей стороной. Второе. После этой истории австрийцы не впустят к себе никого, кто имеет хоть какое-то отношение к российским спецслужбам.

— А наша агентура в Австрии? — не сдавался начальник ГУБЭП. — Только не говорите мне, что у нас нет агентов в Вене. Почему бы им не поручить это дело?

— Объясните экономисту, что к чему, — кивнул куратор представителю СВР.

— Я не знаю, есть ли у нас агентура в Австрии, — ответил тот. — Может быть, есть. Может быть, нет. Право, не знаю. Забыл. Но даже если есть, то наши агенты отнюдь не боевики, а в большинстве случаев самые обычные бюргеры. Они делают свое дело каждый на своем месте. И на большее не способны. Ответил я на ваш вопрос?

— И очень убедительно, — съязвил начальник ГУБЭП. — Вы сказали, чего не нужно делать. Вот если бы еще сказали, что делать нужно!

— Подведем итоги, — предложил куратор. — Ситуация с профессором Руслановым и Мусой зависла. Если у кого-нибудь возникнут дельные мысли на этот счет, звоните мне в любое время дня и ночи. Второе. Наш выход сегодня: как можно быстрее найти семью Русланова. Это единственный способ побудить его к сотрудничеству с нами. Ответственным за это назначается…

Куратор ненадолго задумался и неожиданно проговорил:

— Подполковник Литвинов. Да, подполковник, вы. Вам придаются все задействованные в этом деле силы. Почему я принял это решение? Потому что буду уверен, что вы сделаете все возможное и невозможное, чтобы выполнить этот приказ. Потому что это ваш единственный шанс. И ваш тоже, капитан Сонькин и капитан Карпов. Вам все ясно?

— Так точно, товарищ генерал-лейтенант, — ответил Литвинов.

— Можете идти.

— Спасибо за доверие, товарищ генерал-лейтенант.

— Вопросы? — спросил куратор, когда подполковник Литвинов и его подчиненные покинули кабинет.

Вопросов не было. На этом экстренное совещание закончилось.

 

2

О том, как проходило это совещание в ФСБ, майору Гольцову рассказал начальник НЦБ Владимир Сергеевич Полонский. Не потому, что хотел с ним посоветоваться, а потому, что был переполнен негодованием и ему было необходимо выговориться, чтобы не схлопотать инсульт. Гольцов подвернулся ему под руку случайно, но он-то как раз и оказался идеальным слушателем, так как был в теме и ему ничего не нужно было объяснять.

— Не понимаю! Не понимаю! — повторял Полонский, расхаживая по кабинету и ероша волосы, отчего становился похож на ежа. — Это каким же местом нужно было думать, чтобы додуматься до такого? «Ваша семья у чеченцев». Жопой! Вот каким! Жопой! Ничего не умеем делать с умом. Ничего. Можем только через колено, силой. Ничему не научились и никогда не научимся! И не вздумай спорить! Спорить он со мной будет! С мое послужи, а потом спорь!

Гольцов и не собирался спорить. Рассказ Полонского произвел на него эффект, о котором начальник НЦБ не догадывался и догадаться не мог.

Георгий не смог бы объяснить, что заставило его передать лорду Джадду дискету с данными экспертизы и сообщить о готовящейся закупке чеченскими боевиками крупной партии «стингеров». Решение родилось спонтанно, было реакцией на то, что он увидел в Чечне. Он словно бы вернулся в зиму 1996 года. Только сейчас было хуже. В 1996-м боевики действовали более-менее крупными соединениями, даже полками, все это было еще похоже на войну. Сейчас было не похоже ни на что.

Каждый чеченец мог оказаться боевиком, хоть и прикидывался мирным жителем. Каждый чеченец мог с наступлением темноты вытащить припрятанный автомат и напасть на русских солдат или заложить на дороге фугас. Никому нельзя было доверять, и это создавало атмосферу нервозности, всеобщей озлобленности и вызывало особенную жестокость при проведении зачисток — по нескольку раз в одном и том же селе. Стоило русским уйти из селения, как там сразу же появлялись боевики.

Русские ненавидели чеченцев, чеченцы ненавидели русских. Продолжалось безумие — тяжелое, беспросветное, оно взламывало двери в самые темные уголки души, пробуждало и выпускало наружу спящего внутри каждого человека зверя. И у русских. И у чеченцев. У всех. А расплачивались за это матери и отцы погибших русских солдат и чеченские женщины, дети и старики, для которых жизнь в лагерях беженцев перестала быть временной, а превратилась в быт — нищий, унизительный, безнадежный, вечный.

Данные экспертизы Гольцов получил без всякого труда. В Чечне прекрасно знали, что Су-24 был сбит «стингером». Больше всего летчиков возмущало, что им об этом не сообщили. Правда, количество боевых вылетов заметно сократилось. Но пилотов даже не предупредили, что над районами, где могли быть боевики, летать нужно на высоте не менее четырех-пяти километров — на этой высоте самолет для «стингеров» неуязвим.

После первых же осторожных разговоров Гольцова о причинах гибели бомбардировщика, которые он провел с ребятами из разведки 45-го полка ВДВ, к нему явился незнакомый майор ВВС. Это был один из экспертов, работавших на месте катастрофы. Он выставил бутылку водки и прямо спросил: «Ты хочешь знать, почему грохнулась наша «сушка». Зачем тебе это знать?» Георгий объяснил: есть неподтвержденная информация, что чеченцы готовятся закупить большую партию «стингеров». Чтобы Интерпол мог принять меры, нужно точно знать, чем был сбит самолет. «Ни хера вы не сделаете, и твой долбаный Интерпол, и вообще никто, — мрачно заявил майор. — А почему? Потому что всем все до п…, всем все! Но все равно — держи!» Он передал Георгию дискету и налил до верха два граненых стакана. «А теперь помянем ребят». Как выяснилось, один из погибших летчиков был другом майора.

Это ощущение всеобщего безразличия, всеобщей тупой апатии сопровождало Георгия во время всей поездки по Чечне с делегацией лорда Джадда. «Всем все до п…» — занозой торчала у него в голове фраза эксперта. Она привела за собой другую мысль. Если нашим все до п…, то, может, американцам не до п…? Может, вспомнится сидящий в генной памяти американских генералов скандал с тайными поставками оружия никарагуанским контрас, из-за которого многие руководители Пентагона и ЦРУ лишились своих постов, и они не захотят повторения чего-то подобного? Во всяком случае, они могут пресечь эту сделку и у них для этого есть мощный стимул. И Георгий решился.

Но даже после разговора с лордом Джаддом у него были сомнения в том, правильно ли он поступил, выйдя на контакт с Джаддом, а через него — это было совершенно очевидно — с американской разведкой. После рассказа Полонского все сомнения бесследно исчезли.

— Ты представляешь, в каком положении сейчас профессор Русланов? — продолжал Полонский. — Он загнан в угол. Он шарахается от собственной тени. Он не спит ночами. А как можно спать, если знаешь, что твоя семья у чеченцев? И все из-за одного дурака. Нет, не из-за дурака. Из-за мерзавца. Потому что если человек думает только о том, как получить звезду на погоны и не думает, чем заплатит за его звезду другой человек, он и есть мерзавец. И даже не в этом самая большая мерзость, совсем не в этом! Ты думаешь, подполковник Литвинов сам до этого додумался? Уверяю тебя, не сам. Этот вариант был проработан им вместе с его начальством еще в Москве. Да, еще в Москве!

— Почему же Литвинов не сказал об этом? — не поверил Георгий. — Это снимало с него вину.

— Сказать, что обосрался начальник? Ты что?! Да после этого его немедленно выкинули бы из ФСБ! А так получил шанс. Молодой ты еще, Гольцов, многого не понимаешь.

— Честно говоря, и не хочу понимать.

— И зря. Зря! Надо понимать. Если хочешь что-то сделать, нужно понимать все до тонкости. Иначе будешь тыкаться, как слепой щенок. И мы ничем не можем ему помочь! Ничем! Вот что самое скверное!

— Кому? — не понял Георгий.

— Профессору Русланову, кому же еще! О ком мы все время говорим? И главное — он не знает, что ему делать!

— Знает, — возразил Георгий. Выйдет на контакт с Мусой, договорятся: деньги в обмен на семью. И все дела.

— Все не так просто. Русланов знает, кто такой Муса. И он знает чеченцев, сам чеченец. Чеченцы не прощают обид. Они никогда не простят Русланову попытку их переиграть. Так что не факт, что он получит семью в обмен на сорок два миллиона долларов. Две отрезанные головы — вот что он может получить. И он это прекрасно понимает. Поэтому с решением не будет спешить. Это дает нам некоторый выигрыш во времени. Но как его использовать? Единственная надежда, что найдут его семью. Подполковник Литвинов сейчас землю носом роет. Но будет ли результат? И когда?

— У меня есть кое-какие соображения, как помочь профессору Русланову, — не очень уверенно проговорил Гольцов.

— Да какие у тебя могут быть соображения! — отмахнулся Полонский. — Ты хороший офицер, а мент ты еще никакой.

— Могу и не говорить, — обиделся Георгий.

— Извини. Это у меня от нервов. Достала меня эта история. До самых печенок достала. Излагай.

— Я мог бы полететь в Вену и организовать охрану Русланова.

— Гольцов! Опять ты строишь из себя Джеймса Бонда! Ты…

— Чиновник, чиновник, знаю. Но может, вы сначала дослушаете?

— Слушаю.

— Охрану профессора Русланова можно организовать с помощью австрийской полиции. Австрийский Интерпол знает, что Муса в Вене. Они знают, что он в международном розыске…

— Он снят с розыска, — напомнил Полонский.

— Значит, нужно возобновить ордер самым срочным образом.

— Ну допустим, сделаем. И что?

— Они заинтересованы в задержании международного преступника. Я сообщу им, что Муса будет следить за профессором Руслановым и сделает попытку захватить его. Они организуют контрнаблюдение силами венской полиции. Цель — арест Мусы. Одновременно это будет и защита Русланова.

— Но профессор исчез, его еще нужно найти.

— Я знаю, как это сделать. С помощью объявления в газете «Zweite Hand».

— Ты полагаешь, он по-прежнему ее читает?

— Владимир Сергеевич, мы не о том сейчас говорим! Он оплатил свой номер в отеле «Кайзерпалас». Зачем? На тот случай, если на его адрес придет какое-то сообщение. Он может узнать о нем, не появляясь в отеле, по телефону. Если ему сообщат, что на его имя пришел пакет, он найдет способ его получить. В пакете будет номер «Zweite Hand». Неужели после этого он не заглянет в объявления в разделе «Услуги»?

— А что? Для офицера Российской армии не так уж плохо, — подумав, оценил Полонский.

— У вас есть вариант лучше? — огрызнулся Георгий.

— Нет. Другого варианта у меня нет. Но… Нет, не выйдет из этого ничего.

— Почему?

— По кочану. Под каким соусом я тебя отправлю в Вену?

— Как — под каким? Под этим самым.

— Гольцов! Разговаривать с тобой даже интересно. Ты как с Луны свалился. Тебе известно, что все наши загранкомандировки визирует замминистра МВД? Или забыл?

— Не забыл.

— И вот я приду к нему с твоей командировкой. С предложением послать тебя в Вену для организации охраны профессора Русланова. Знаешь, куда он меня пошлет?

— Не знаю. И не понимаю, почему пошлет.

— Потому! Инициатива наказуема. Слыхал? Значит, мы берем на себя ответственность за все дело. А если обосремся? Кто будет виноват? Майор Гольцов? Нет. И даже не генерал-майор Полонский. Министерство внутренних дел будет виновато. Сейчас за все отвечает ФСБ. А перевалят вину на нас. Пойдет на это замминистра? Никогда!

— О чем угодно думаем, — буркнул Гольцов. — Только не о главном.

— А что главное?

— Пятьсот двадцать пять «стингеров».

— Опять ты меня достаешь! Опять строишь из себя Джеймса Бонда! — разозлился Полонский. — И при всем своем идиотизме ты прав. Ладно, поговорили — и будет. Я отвел душу, ты послушал. Спасибо.

— Значит, нет? — хмуро спросил Георгий.

— Нет. И я скажу тебе почему. Ты уверен, что у тебя все получится?

— Не очень.

— Вот потому и нет. Так что давай займемся своими делами. Наши дела за нас никто не сделает.

После окончания рабочего дня Георгий спустился к своей «шестерке» и включил стартер в полной уверенности, что машина не заведется. Она и не завелась, аккумулятор сдох окончательно и бесповоротно. Георгий позвонил на мобильник Михальского:

— Выручай, Яцек. Купи и привези мне хороший аккумулятор. Деньги отдам в получку.

— Твоей получки хватит только на половину хорошего аккумулятора, — парировал Михальский. — А на что будешь кормить семью?

— Не остри, — попросил Георгий. — И без того тошно.

— Понял. Ты где?

— Возле работы. У входа в «Лес».

— Буду через час. Жди.

После бесконечных дождей в начале апреля небо над Москвой прояснилось, днем ощутимо пригревало солнце, по вечерам холодало, а за ночь на лужах даже образовывался тонкий ледок. Минут двадцать Георгий просидел в холодной машине, нахохлившись, как воробей, пока окончательно не продрог в своем плаще. Потом вылез и стал ходить взад-вперед. От нечего делать открыл капот и зачистил клеммы аккумулятора. Стартер даже не щелкнул пусковым реле. Георгий хотел уже захлопнуть капот, но в это время из-за соседнего дома вывернул темно-вишневый «додж», стекло мягко ушло вниз, высунулся какой-то рыжеватый малый и дружелюбно спросил:

— Есть проблемы? Могу я чем-нибудь помочь?

— Спасибо, я уже вызвал техпомощь, — отказался Георгий.

Но «додж» не уезжал. Напротив, водитель еще больше высунулся из салона и вдруг радостно заорал:

— Не может быть! Не верю своим глазам! Майор Гольцов! Какая встреча! Вы меня не узнали?

— Нет, — ответил Георгий, хотя лицо водителя показалось знакомым.

— А мы виделись всего неделю назад и провели бок о бок несколько дней. Ну вспоминайте! Где вы были неделю назад? В Чечне, правильно? А что вы там делали? То же, что и я: сопровождали миссию этого старого индюка лорда Джадда. Дональд Хоукер, консультант делегации, — представился водитель. — Теперь вспомнили?

— Теперь вспомнил. Здравствуйте, Дональд.

— Дон. Просто Дон, — поправил водитель, вылезая из машины и дружески пожимая руку Георгия.

— Здравствуйте, Дон, — повторил Гольцов. — Действительно, необычная встреча. Почему вы в Москве? Я был уверен, что вы давно в Страсбурге.

— А я, оказывается, не в Страсбурге! Я, оказывается, в Москве! — жизнерадостно сообщил Хоукер. — Залезайте в машину, Джордж. Пока приедет ваша техпомощь, вы схватите воспаление легких.

Он радушно распахнул пассажирскую дверцу и на полную мощность включил печку. Георгий погрузился в необыкновенно уютное анатомическое кресло и подставил под струю горячего воздуха окоченевшие руки.

— Спасибо, Дон. Но не хотелось бы вас задерживать.

— А вы меня не задерживаете. Потому что я жду вас уже два с половиной часа.

— Вот как? — с иронией переспросил Георгий. — А я-то поверил, что наша встреча случайна. И еще подумал: как тесен мир!

— И вы совершенно правы, Джордж. Мир тесен. Он гораздо тесней, чем мы думаем. Вы спросили, почему я в Москве? Я в Москве, потому что мне необходимо увидеть вас. Крайне необходимо. Как говорят русские — позарез. Скажу вам больше. Надеюсь, вы оцените мою откровенность и по крайней мере не убежите из машины.

— Не убегу, — пообещал Гольцов. — Мне в ней нравится. Здесь тепло.

— Я знаю, что в Чечне вы разговаривали с лордом Джаддом. И знаю, о чем вы разговаривали. Я был первым и единственным членом делегации, которому лорд Джадд сообщил об этом контакте и показал дискету. Вы знаете, о какой дискете я говорю. Какой вывод вы из этого делаете?

— Вы не дипломат. Вы из разведки. Управление стратегической разведки НАТО?

— Мимо, Джордж. Я именно дипломат. Моя должность в американском посольстве в Москве — советник по вопросам культуры. Но на самом деле занимаюсь делами, довольно далекими от культуры.

— ЦРУ?

— А вот сейчас в точку.

— Резидент?

— Ну-ну, полегче, полегче! — засмеялся Хоукер. — Резидент — это очень серьезный человек. Неужели я похож на серьезного человека?

— Вы похожи на длинного рыжего нахального глистопера, — оглядев Хоукера, удобно вытянувшегося в кресле, сообщил Гольцов. — Глистопер — это от слова глиста. Так у нас в детстве называли длинных худых ребят.

— Класс! — восхитился Хоукер. — Это я обязательно запомню. Вообще-то я рыжий, потому что какой-то мой предок был из Ирландии. А почему худой? Не знаю. Глистопер. Меня по-всякому обзывали. Но так — никогда. И это мне, черт возьми, почему-то нравится.

— Не понимаю, чему вы радуетесь, — заметил Георгий.

— Тому, что вы не выскочили из машины, Джордж. Это вселяет в меня осторожный оптимизм.

— Так кто же вы такой, Дон? Не резидент, это я понял. Кто?

— Заместитель резидента по оперативным вопросам. Почему бы нам не поехать в какое-нибудь тихое место, где можно спокойно выпить и поболтать? Предлагаю ресторан Центрального дома журналиста. Раньше это было довольно шумное место, теперь там спокойно, потому что слишком дорого.

— Насчет выпивки — пас, — решительно отказался Георгий. — И вам не советую. Унюхают наши милиционеры — обдерут, как липку. А насчет поболтать — почему нет? Но учтите: все, о чем мы будем говорить, я буду вынужден сообщить своему руководству.

— О'кей. Ничего не имею против. Вы сами решите, что следует сообщать, а чего не следует. Ну что, едем?

— Чуть позже, мне нужно дождаться одного человека. Он будет присутствовать при нашем разговоре.

— Кто этот человек? — насторожился Хоукер.

— Мой друг.

— Вы ему доверяете?

— Больше чем самому себе.

— Он в курсе ваших дел?

— Да, он всегда в курсе всех моих дел.

— По-моему, я знаю, о ком вы говорите. В наших досье он значится как Легионер. Потому что некоторое время служил во французском Иностранном легионе. У него польская фамилия типа Хальский. Не так ли?

— Яцек Михальский, — подтвердил Гольцов. — Вы довольно много знаете обо мне, Дон.

— Нет, Джордж. Мы знаем о вас не довольно много. Мы знаем о вас все. Иначе я не вышел бы на контакт с вами. Нам очень нужна ваша помощь. Вам тоже нужна наша помощь. Мы внимательно изучили ваше досье. Я понял, что вы тот человек, с которым можно говорить открыто.

— Даже не знаю, как расценивать ваши слова. Если это комплимент, то в устах американского разведчика он звучит очень двусмысленно. Что заставило вас сделать такой вывод?

— Ваше поведение в Литве во время известного кризиса. Ваше поведение в Лондоне, когда вы обвели вокруг пальца хваленую британскую контрразведку МИ-5. Но главное — ваш контакт с лордом Джаддом. На такой поступок способен не каждый. На такой поступок способен только тот, для кого интересы дела важней собственного благополучия.

В кармане Гольцова заверещал мобильник. Звонил Михальский. Не скрывая раздражения, он сообщил, что аккумулятор купил и будет через двадцать минут.

— Скажите, Джордж, чем объяснить странную позицию вашего молодого президента по отношению к Чечне? — поинтересовался Хоукер, решив с пользой истратить образовавшееся свободное время.

— Почему она кажется вам странной?

— Он полностью игнорирует мировое общественное мнение, никак не реагирует на призывы российской либеральной интеллигенции. Он наотрез отказывается вести переговоры о перемирии. Почему?

— С кем ему вести переговоры?

— Есть легитимный президент Масхадов.

— Он не представляет никого. В лучшем случае — бандитов вроде Басаева и Хаттаба. А им нужен не мир, им нужна передышка, чтобы зализать раны и собраться с силами.

— Да, мы располагаем информацией, что дела у них идут не лучшим образом, а их нынешняя активность очень напоминает агонию. Но ведь страдает мирное население.

— А как чувствовало себя мирное население Югославии, когда вы ее бомбили?

— Не выпускайте иголки, Джордж. На вас никто не нападает. Я хочу понять то, чего так и не понял за три года работы в Москве. У русских есть хорошая поговорка: худой мир лучше доброй войны. Был же в Чечне мир — почти три года.

— Я вам скажу, Дон, каким был этот мир. Вся Чечня была поделена на зоны влияния: Радуев, Басаев, Гелаев, Хаттаб, Бараев и еще два десятка полевых командиров. Они контролировали целые районы и устанавливали там свои порядки. Вы не можете не знать, какими были эти порядки. Открыто действовали диверсионные учебные центры. Каждый выпуск в центре Хаттаба сопровождался нападениями на нашу 136-ю бригаду в Буйнакске. Такая вот защита диплома. В советское время в Чечне жило около трехсот тысяч русских. Сейчас осталось тысяч пятьдесят-шестьдесят. И пик исхода пришелся как раз на эти годы мира. Из Чечни выживали не только русских. Бежали ногайцы, притеснялись осетины и все остальные народности. Чеченцы были объявлены высшей расой. Вам знаком этот термин?

— Да, его применяли нацисты в Германии.

— Поздравляю, Дон. Там, где вы учились, хорошо преподавали историю. Кстати, где вы учились? В Вест-Пойнте?

— Я закончил Гарвардский университет, факультет славистики. Там действительно хорошо преподавали историю.

— Каким образом вы оказались в ЦРУ?

— Самым естественным. Мне предложили работу в Лэнгли. Там нужны были специалисты в русский отдел. Условия меня устроили, работа понравилась. Так и дослужился до заместителя резидента.

— Какое у вас звание?

— Полковник. Но мы отвлеклись, Джордж. Вы говорили о мире в Чечне.

— За счет чего жила Чечня в эти годы мира? — продолжал Гольцов. — За счет разбоев. Угон скота, техники, захват заложников. Тех, кого не удавалось продать, превращали в рабов. До семидесяти тысяч рабов — вот сколько их было в Чечне. Самых настоящих рабов, Дон. Опустели целые соседние районы Ставропольского края. Их заселяли чеченские колонисты. Любое сопротивление подавлялось — приезжали боевики и наводили порядок. С Чечней было даже прервано железнодорожное сообщение — на поезда нападали и грабили всех подряд. Как называется такой режим, Дон?

— Криминально-этнократический.

— И за все это платила Россия. Отрывая рубли от пенсий стариков и от зарплаты учителей. Не знаю, сколько денег ушло в Чечню. Счет может идти на миллиарды. Долларов, Дон, а не рублей. И все они исчезали бесследно. Таким был этот мир в Чечне. И не вспоминайте пословицу. У нас есть и другая: не всякое лыко в строку.

— Значит ли это, Джордж, что вы поддерживаете политику президента Путина?

— Я не знаю, в чем заключается его политика. Я даже не знаю, есть ли у него вообще какая-то политика. Если он не предпринимает никаких активных действий в Чечне сознательно — я поддерживаю эту политику. Если же он ничего не делает, потому что не знает, что нужно делать, — что ж, это тоже не худший вариант.

— И многие в России думают так, как вы?

— Понятия не имею. Я говорю только о себе. У меня к вам тоже вопрос. Дон. Почему ваше правительство никак не реагирует на предупреждения нашего президента об опасности международного терроризма? Вы видите в бандитах борцов за независимость Чечни. Разве вы не понимаете, что это самые настоящие террористы?

— Это политика, Джордж. Для нас выгоднее считать Чечню внутренним делом России. Тем более, что юридически это так и есть. Мы вполне согласны с тем, что Чечня стала полигоном для террористов. Но признать это — значило бы признать и нашу ответственность за то, что происходит в Чечне. А у нас и без этого слишком много проблем. Палестинцы, косовские албанцы, афганские талибы, Иран. Поэтому нам и приходится вести такую игру.

— Вы заигрываете с террористами. Не боитесь, что доиграетесь?

Хоукер не успел ответить. Политическая дискуссия, в которую Георгия втянул цэрэушник, была прервана появлением темно-зеленого «лендровера» Яцека Михальского. Он поставил джип вплотную к «шестерке» Гольцова, молча отсоединил и выбросил в ближайший мусоросборник старый аккумулятор, так же молча вытащил из багажника новый, подсоединил и завел «шестерку». Потом заглушил, вытер ветошкой руки, захлопнул капот и только после этого обратился к Гольцову, который вместе с Хоукером вылез из «доджа» и с интересом наблюдал за действиями друга:

— Порядок. Ты ничего мне не должен. Считай, что это мой подарок к твоему дню рождения. Такие подарки я буду делать тебе каждый год. Это избавит меня от головной боли, потому что я никогда толком не знаю, что тебе подарить. И ты больше никогда не будешь будить меня по ночам из-за того, что у тебя сдох твой сраный аккумулятор. Возражения не принимаются.

— Спасибо, Яцек, — с улыбкой ответил Георгий. — Познакомься — полковник Дональд Хоукер, заместитель московского резидента Центрального разведывательного управления США.

— До чего же я люблю жизнь! — мгновенно отреагировал Яцек. — Русский ученый Пржевальский, который открыл одноименную лошадь, писал: «А еще я люблю жизнь за то, что в ней есть возможность путешествовать». А я люблю жизнь за такие вот неожиданные встречи. Привет, Дон. Если вы намерены нас завербовать, то учтите, что со мной ничего не выйдет. Я зарабатываю много даже по вашим американским меркам. А вот майора Гольцова попробуйте. Может получиться. Потому что зарплата у него всего сто тридцать долларов.

— В неделю? — удивился Хоукер.

— Если бы! В месяц!

— Господи помилуй! Джордж, это правда?

— А вы не спрашивайте у него, — посоветовал Михальский. — Вы загляните в помойку и посмотрите, на каком говне он ездил. И сразу поймете, правда это или неправда.

— Как же вы живете?

— Спокойно, — буркнул Георгий. — Потому что меня не волнуют никакие финансовые кризисы. Дон приглашает нас поужинать в Центральном доме журналиста и за ужином поговорить о проблемах, которые его волнуют. Как ты на это?

— Кто платит за ужин? — деловито осведомился Михальский.

— Правительство Соединенных Штатов, — усмехнулся Хоукер. — Из моего фонда на представительские расходы.

— Согласен, — заявил Михальский. — Кто же отказывается от халявы? Да еще за счет правительства США. Но предупреждаю, Дон: мы нанесем вашей экономике серьезный урон. Потому что я не соглашусь меньше чем на филе по-суворовски.

— О'кей, — кивнул Хоукер. — Надеюсь, наша экономика это выдержит.

 

3

Причина, по которой заместитель московского резидента ЦРУ полковник Дональд Хоукер вынужден был пойти на весьма рискованный контакт с майором российской милиции Георгием Гольцовым, заключалась в том, что в штаб-квартире ЦРУ в Лэнгли, куда была передана дискета с результатами экспертизы и рапортом Хоукера, очень серьезно отнеслись к этой информации. Дискета была немедленно отправлена в научно-техническое управление ЦРУ, американские эксперты сразу определили то, чего не могли определить русские: «стингер», которым был сбит российский бомбардировщик Су-24, относился к новейшей модификации, она была запущена в серию всего год назад. Этот «стингер» не мог попасть в Чечню из Афганистана — таких там никогда не было. Он мог попасть к чеченским сепаратистам только из тех стран, которым США поставляли эти ракеты по договору о военном сотрудничестве. Все эти страны были членами НАТО.

Сообщение о сорока двух миллионах долларов — эту цифру во время ночного разговора с лордом Джаддом написал на листке своего блокнота майор Гольцов — в Лэнгли тоже восприняли серьезно, так как располагали агентурными данными о том, что эмиссары чеченских боевиков последние месяцы весьма активно проводили сбор средств в мусульманских государствах.

Вызвал недоумение странный способ, которым русские довели эту информацию до американской стороны. Аналитики пришли к выводу, что имеет место зондаж. Возможно, русские рассчитывали, что американцы, встревоженные возможностью поставки в Чечню крупной партии новых ПЗРК «Стингер», по собственной инициативе предложат русским свое содействие в срыве этой сделки, которая могла нанести престижу США вообще и репутации ЦРУ в частности очень большой ущерб. Это избавило бы русских от необходимости самим обращаться за помощью к США, чего и раньше в СССР, и теперь в России всегда избегали всеми способами, так как получать разрешение на такую акцию необходимо было в Кремле, а это означало признаться перед высоким начальством в своей неспособности решить проблему самостоятельно.

Рекомендация аналитиков ЦРУ была совершенно определенной: зондаж проигнорировать и тем самым вынудить Россию к прямой просьбе о помощи. Это заставит русских поделиться всей имеющейся у них информацией, чего в противном случае они могут не сделать. Аналитики уверенно предположили, что такая просьба о помощи поступит из Москвы в самые ближайшие дни, так как появление у боевиков нескольких сотен «стингеров» резко обострит обстановку в Чечне и приведет к эскалации военных действий.

Прошла неделя, но никакой просьбы от русских не поступало — ни по официальным, ни по неофициальным каналам. Это вынудило аналитиков ЦРУ пересмотреть свои выводы. Были проанализированы три варианта.

Первый: заявление лорда Джадда о том, что все это провокация, имеющая целью торпедировать его миссию в Чечню. Всерьез этот вариант даже не стали рассматривать. Лорд Джадд явно переоценивал свое значение. Русские давно уже привыкли к тому, что их возят мордой по столу за Чечню. Вряд ли они стали бы затевать столь сложную агентурную комбинацию для достижения такой политически ничтожной цели.

Второй вариант был рассмотрен более основательно. Он заключался в том, что русские не придали никакого значения тому факту, что Су-24 был сбит «стингером». Либо же эта информация застряла на полпути и не дошла до российского руководства, затерялась в бюрократических лабиринтах — то ли по российскому всеобщему наплевательству, то ли потому, что не нашлось человека, который осмелился доложить высокому начальству об этой крайне неприятной проблеме.

Но и этот вариант был отвергнут. Русских действительно беспокоили «стингеры». Это подтверждалось данными аэрокосмической разведки: в районе Северного Кавказа резко снизилась активность российской авиации, несмотря на то что это позволило боевикам активизировать свои действия.

Оставался третий вариант: русские рассчитывают сами перехватить эти «стингеры» и устроить такой международный скандал, после которого Америке придется навсегда заткнуться со своими протестами насчет Чечни.

Для США это был самый нежелательный вариант.

Но есть ли у русских реальные возможности для этого? Все зависело от того, какой информацией они располагают. Было совершенно очевидно, что майор Гольцов сказал лорду Джадду лишь малую часть того, что он знал.

И тут снова возник вопрос: что означал сам факт странного контакта российского майора с главой миссии ПАСЕ? В разговоре с представителем ЦРУ, который попросил лорда Джадда подробно рассказать об этом контакте, Джадд упомянул, что майор Гольцов утверждал, что он действует без ведома своего руководства и, если об этом разговоре станет известно, он будет иметь большие проблемы. Лорд Джадд уверен, что Гольцов лгал. А если не лгал? Если эту информацию он передал лорду Джадду действительно по собственной инициативе?

Аналитикам ЦРУ, работавшим в русском отделе еще со времен Советского Союза и «холодной войны», это предположение показалось совершенно невероятным, невообразимым, немыслимым. Но полковник Хоукер, специально вызванный из Москвы на это совещание, неожиданно заявил, что он не стал бы утверждать это столь категорично. Русские изменились. Они уже ничего не боятся. И менее всего — начальства. Срать они хотели на любое начальство, начиная с самого президента. Из досье майора Гольцова видно, что он воевал в Чечне. Для него появление у чеченских боевиков «стингеров» — это беда, гибель русских солдат и таких же, как он, офицеров. Из того же досье явствует, что он человек активный, способный на неожиданные поступки. И он, полковник Хоукер, не исключает, что все это могло быть личной инициативой майора Гольцова. Во всяком случае, это предположение ставит все на свои места и проясняет некоторые неясности в этой истории.

Мнения аналитиков разошлись. Часть из них считала, что Хоукер прав, другие выразили решительное несогласие. Дело дошло до помощника президента по национальной безопасности. Он поддержал Хоукера и санкционировал его контакт с майором Гольцовым.

— И вот я снова в Москве, сижу в прекрасном ресторане и имею удовольствие откровенно разговаривать с самыми интересными собеседниками, которые встречались мне в последние годы.

Такими словами Хоукер закончил свой рассказ о предыстории своей неслучайной встречи с майором Гольцовым.

— А вы не боитесь, что мы вас сдадим? — поинтересовался Михальский.

— Нет. Меня даже не задержат. У меня дипломатический иммунитет. Но я буду очень разочарован.

— Что вы хотите узнать от меня? — спросил Георгий.

— Секунду, перебил Михальский. — Скажите, Дон, а что, у ЦРУ нет возможностей самим распутать это дело и сорвать продажу «стингеров»?

— Есть. Эту работу мы начали немедленно. Мы даже почти со стопроцентной уверенностью определили страну, откуда произойдет утечка «стингеров». Это Турция.

— С какой стати туркам вооружать чеченцев? — не понял Гольцов. — Свои проблемы с нефтью они решили. Вариант с поставками каспийской и казахской нефти на Запад через Джейхан практически утвержден. Для чего Турции обострять обстановку в Чечне?

— Во-первых, до окончательного утверждения варианта перекачки нефти через Джейхан еще далеко. Этот проект требует миллиардных вложений. И если вдруг завтра в Чечне наступит мир, еще неизвестно, как поступит Каспийский консорциум. Во-вторых, нестабильность в Чечне увеличивает влияние Турции в регионе. Но главное, как мне кажется, не в этом. Это просто коммерческая сделка, которая принесет огромную прибыль. Турки и раньше перепродавали чеченцам и палестинцам наше оружие. Правда, не такое и не в таких объемах.

— Каким образом турки могут тайно продать чеченцам или кому другому несколько сотен «стингеров»? — недоверчиво спросил Михальский. — Они же на учете. И с воинского склада их так просто не украдешь.

— Есть способы, — объяснил Хоукер. — Например, тонет судно, которое перевозило «стингеры». Однажды такое судно уже потонуло. С большой партией стрелкового оружия. Наши водолазы из ВМФ выяснили, что никакого оружия на борту не было. Но мы не стали поднимать шума. Турция, хоть там и сплошное жулье, наш важный стратегический партнер на Ближнем Востоке, член НАТО. С этим приходится считаться.

— Если вы все знаете, что вам мешает самим разобраться со «стингерами»? — повторил свой вопрос Михальский.

— Время, джентльмены. Мы не знаем, в какой степени готовности находится эта сделка. Есть основания полагать, что она практически подготовлена. Речь может идти о нескольких днях. Мы можем не успеть.

— Вы чего-то недоговариваете, Дон. Для того чтобы полковник из ЦРУ прилетел в Москву и вышел на такой контакт с нами, нужны более серьезные причины, чем те, что привели вы. Тем более, что этот контакт был санкционирован помощником президента по национальной безопасности. Если вы, конечно, не соврали, — добавил Михальский.

— Я не соврал.

— Тем более. Если вы хотите, чтобы мы были с вами откровенны, будьте откровенны и вы. До конца.

— О'кей, джентльмены. Я буду откровенен с вами до донышка. Я перечислил причины, по которым США не хотят этой сделки со «стингерами». Все они верные. Но самая главная причина в другом. Не задумывались ли вы над тем, почему чеченские боевики решили закупить «стингеры» сейчас? Не раньше и не позже, а именно сейчас?

— Потому что им приходят кранты, — ответил Гольцов. — И они это знают.

— Вы правы, Джордж. Да, им приходят кранты. Но это не все. Каким образом они могут избежать краха? Не знаете. Скажу. Это самый главный вывод, который сделали наши аналитики. У чеченских боевиков есть единственный шанс выжить: превратить войну за независимость Чечни в нечто принципиально иное. В войну между двумя мирами — миром исламского фундаментализма и миром западной цивилизации, который воплощает Америка. Чечня превратится в точку военного противостояния двух миров. Это в равной степени трагично и для России, и для Америки. Да и для всего мира. А чеченские боевики будут в полном порядке: у них появится неограниченное количество денег, оружия, возможность разъезжать по всему свету и вербовать наемников для всемирного джихада. Это и заставляет нас отнестись к частной проблеме «стингеров» с такой серьезностью. Я сказал вам, Джордж, что нам очень нужна ваша помощь, — продолжал Хоукер. — Еще я сказал, что вам тоже очень нужна наша помощь. Теперь вы понимаете, что это не пустые слова. Пришла пора договариваться, джентльмены. Наши правительства не могут договориться. Значит, нужно договариваться нам обыкновенным людям, каждый из которых любит свою страну и хочет быть ей полезным. Если не сможем договориться и мы — вот тут и наступит конец света. Больше мне сказать нечего.

Хоукер поковырял вилкой остывшее филе по-суворовски, фирменное блюдо ресторана ЦДЖ, и отодвинул тарелку.

— Вот за что я ненавижу политику. От нее портится аппетит. Итак, джентльмены, слово за вами.

— Что именно вы хотите узнать? — спросил Гольцов.

— То, чего вы не сказали лорду Джадду. Вы сказали ему, что у чеченцев есть сорок два миллиона долларов для закупки «стингеров». Значит, есть человек, от которого вы получили эту информацию. Кто этот человек? Откуда он знает про сорок два миллиона долларов? Нам важна любая мелочь, Джордж.

— Он московский профессор, доктор математических наук. Его имя Асланбек Русланов. Он чеченец.

— Чеченец? — нахмурился Хоукер.

— Да. Но из тех чеченцев, которые не стали националистами. Он любит Чечню и хочет для нее мира. Ради этого он рискнул очень многим: жизнью своей жены и своего сына. И собственной жизнью. Сейчас ему угрожает очень большая опасность. Скажите, Дон, у вас есть агентура в Вене?

— Значит, он в Вене? Это уже ценная информация. Да, Джордж, в Вене есть наши люди.

— Смогут они организовать негласную охрану этого человека?

— Полагаю, что да.

— Давайте без этого, Дон, — раздраженно проговорил Георгий. — Без «полагаю». Да или нет?

— Да.

— Вы это гарантируете?

— Да.

Гольцов вопросительно взглянул на Михальского:

— Поверим?

— Решать тебе. Я бы рискнул. Дон прав: пора начинать договариваться. Хотя бы учиться этому.

— Ладно, рискнем.

Гольцов извлек из бумажника ксерокопию факса профессора Русланова, которую в свое время сделал, чтобы ввести в курс дела Михальского, и положил ее перед Хоукером:

— Читайте.

Георгию показалось, что он даже не вчитался в текст. Всего лишь несколько секунд смотрел на него, затем чиркнул зажигалкой и поднес пламя к углу листка.

— Так будет лучше, — заметил он, приминая пепел.

— И вы все запомнили? — недоверчиво спросил Гольцов.

— У меня фотографическая память, Джордж.

— Вопросы?

— Каким образом профессор Русланов мог заблокировать счет?

— Это счет его фирмы.

— Каким образом на счету его фирмы появились сорок два миллиона долларов?

— Их перевели чеченцы. Вероятно, под предлогом предоплаты какого-нибудь липового контракта. Они использовали его фирму, потому что она чистая. Он был вынужден дать им доверенность на распоряжение его счетом.

— Абдул-Хамид Наджи — это действительно Муса?

— Да.

— Это предположение?

— Нет. Факт. Практически доказанный.

— Вы сказали, что профессор Русланов сейчас в Вене? Где?

— Неизвестно. Он жил в отеле «Кайзерпалас», но уже три дня там не появляется.

— Он прячется от Мусы?

— Возможно. Но не исключено, что он будет искать встречи с Мусой.

— Почему?

— Он уверен, что его семью захватили чеченцы.

Хоукер ненадолго задумался, затем удовлетворенно кивнул:

— Джентльмены, я поражен. Я рассчитывал узнать хоть кое-что, а узнал все. Безопасность профессора Русланова мы обеспечим. Но нас, как вы понимаете, гораздо больше интересует Муса. Этот человек знает очень многое. Мы попытаемся убедить его поделиться с нами своими знаниями.

— Дон, так не пойдет, — решительно возразил Михальский. — Я представляю себе, о чем вы думаете. Вы выслеживаете Мусу, изымаете его из обращения, затем тайно вывозите в Штаты и потрошите. Мы против. Муса совершал преступления в России, он захватывал в заложники и убивал граждан России. Поэтому он должен сидеть в российской, а не в американской тюрьме. Пока не сдохнет. Этого требует историческая справедливость.

— О'кей. Он не нужен нам в Штатах. Он нужен нам в Вене. Часа на три-четыре. Этого вполне достаточно. После этого можете делать с ним то, что считаете нужным. Как жаль, что мы не можем выпить с вами по стопке водки. Это знаменательный момент, джентльмены, вы чувствуете? Мы начали договариваться. Может быть, нам и в самом деле удастся отдалить конец света?

— Вот тогда мы и врежем по хорошему стопарю, — сказал Михальский.

— Надеюсь, Легионер, — кивнул Хоукер. — Но мы не просто врежем. Мы надеремся до поросячьего визга.

— Легионер? — переспросил Яцек.

— Под этим псевдонимом ты значишься в их досье, — объяснил Георгий. — Они знают о нас все. Во всяком случае, Дон в этом уверен.

— Не все, — поправил Хоукер. — Я сказал «все» для красного словца. Много, но не все. Все о человеке не знает даже он сам. Но пусть вас это не беспокоит. Мы не используем нашу информацию вам во вред. Мы в одной лодке, не так ли? А теперь, джентльмены, я вынужден вас покинуть. Мое время пошло уже на минуты. Заканчивайте ужин без меня. И не экономьте. От имени американского правительства желаю вам приятного аппетита.

Записав номера мобильных телефонов Гольцова и Михальского, Хоукер расплатился с официантом с такой щедростью, что тот с поклонами провожал его до выхода из зала. Георгий и Яцек остались наедине со столом, уставленным нетронутыми блюдами и закусками.

— Твою мать, — помолчав, проговорил Яцек. — Дон прав. Эта долбаная политика отбивает всякий вкус к жизни. И в первую очередь — аппетит. По-моему, Гошка, мы с тобой во что-то вляпались по самое некуда. Только не вполне понимаю, во что. Тебе не кажется, что нам нужно срочно лететь в Вену?

— Тебе-то зачем?

— Как это — зачем? — оскорбился Михальский. — Такое дело — и без меня? Да я не прощу себе этого до конца жизни!

Георгий был вполне согласен с Яцеком Михальским: нужно срочно лететь в Вену. Было странное, но очень явственное ощущение, что без него там все пойдет наперекосяк. Но как убедить начальника НЦБ дать ему эту командировку? Яцек предложил плюнуть на командировку и лететь туристами за счет его охранной фирмы «Кондор», которая в состоянии потратить немного валюты, ради того чтобы отсрочить конец света. Но Георгий отказался: он должен быть в Вене в качестве официального представителя российского Интерпола. Тогда он сможет рассчитывать на помощь австрийских коллег. А их помощь может понадобиться, потому что совершенно непонятно, как повернутся дела.

— Ну думай, — не стал спорить Михальский.

Так ничего и не придумав, Гольцов приехал утром на работу и был тут же вызван к Полонскому.

— Оформляй командировку в Вену, — приказал начальник НЦБ. — Бегом. Рейс Аэрофлота сегодня вечером.

— Под каким соусом? — спросил Георгий, вспомнив вчерашний разговор с Полонским.

— Под нормальным. Получены результаты экспертизы ДНК. Абдул-Хамид Наджи и Муса — одно и то же лицо. Твое задание: с помощью австрийского НЦБ организовать любым способом поиск Мусы. После чего австрийцы его арестуют, а ты доставишь его в Россию. Обычная экстрадиция. Это официальное задание. А неофициальное… Ну сам знаешь. То, о чем мы вчера говорили. Постарайся, Георгий. Сделай все, что можно. Чем-то меня зацепила эта история. Сына вспоминал. Если мы не поможем профессору Русланову — это будет наш грех. Грех, Гольцов. Перед всеми. Перед Россией. Свободен!

 

4

Через два дня, в половине девятого утра, когда ночной портье отеля «Кайзерпалас» герр Швиммер готовился сдать смену дневному администратору, в солидном и несколько мрачноватом холле отеля появился молодой человек чуть выше среднего роста, с коротко подстриженными темными волосами и чертами лица не слишком правильными, но сообщающими лицу приятную, неброскую мужественность. Он был в светлом, недорогом, но хорошо сидящем костюме, в белой крахмальной рубашке без галстука. В его движениях была сдержанность профессионального, знающего себе цену спортсмена. Он приблизился к стойке портье и мягко, даже застенчиво, как показалось герру Швиммеру, улыбнулся:

— Прошу извинить. Я не мог бы оставить небольшой пакет для господина Русланова?

— Почему нет? — ответил портье. — Но господин Русланов куда-то уехал, и мы не знаем, когда он вернется.

— Ничего страшного. Когда вернется, тогда и вернется. Особой срочности нет, — объяснил молодой человек и положил на стойку большой конверт из плотной белой бумаги. На нем было написано крупно по-русски: «Асланбеку Русланову». — В этом конверте сегодняшний номер газеты «Zweite Hand». В нем есть объявление, которое заинтересует господина Русланова. Он поймет, о каком объявлении идет речь.

— Он может спросить, кто передал ему конверт. Что мне ответить?

— Скажите, что он от человека, который звонил ему некоторое время назад в половине первого ночи.

— У вас хороший немецкий. Но не думаю, что вы немец. Не правда ли?

— Да, я русский. Но спасибо за комплимент.

— О'кей. Я передам господину Русланову ваш конверт, как только он появится. Можете не беспокоиться, — заверил герр Швиммер и положил конверт в одну из ячеек старинной, красного дерева стойки на задней стене конторы администратора, где раньше, до появления электронных замков в дверях и пластиковых карт, хранили ключи от номеров и складывали корреспонденцию постояльцев.

— Danke schon, — поблагодарил молодой человек и направился к выходу. Сквозь стеклянные двери отеля было видно, как он немного постоял на залитом свежим утренним солнцем тротуаре, точно давая глазам время отвыкнуть от сумрака холла, затем остановил такси и уехал.

Герр Швиммер незаметно осмотрелся. В холле отеля царило легкое утреннее оживление. Молодые элегантные девушки, гиды из венских турагентств, поджидали своих клиентов — богатых туристов, их жен и дочерей. Солидные бизнесмены выходили из лифта, закуривали сигареты или сигары и направлялись к выходу, где их уже ждали вызванные швейцаром дорогие автомобили с водителями. Некоторые заворачивали в бар, чтобы наскоро пропустить рюмочку и слегка освежить голову после вчерашних развлечений. Какой-то высокий, крепкого сложения молодой человек в потрепанном джинсовом костюме, в майке с легкомысленным рисунком под курткой, с крупной, бритой наголо головой, пил капучино и с интересом рассматривал богатейшую коллекцию бутылок на полках на зеркальной задней стене бара.

Такие молодые люди со всего света, а чаще всего из Америки, наполняли Вену в любое время года. Особенно много их было в лыжный сезон и летом. Они бродили по аллеям Пратера и Венскому лесу в обнимку с одетыми так же, как они, подружками, сидели на ступеньках Бургтеатра и дворца Шенбрунн, бренча на гитарах, покуривали травку в темной колоннаде парламента, потом вдруг исчезали, чтобы объявиться в Гонконге, Сингапуре или Кейптауне. Их одежда, словно бы купленная в секонд-хенде, вовсе не свидетельствовала об их бедности. Она была всего лишь дань моде, знак принадлежности к поколению, которое жило в мире, где не существовало границ. И этот крепкий молодой человек с бритой головой, который пил уже третью чашку капучино по пятнадцать шиллингов, вполне мог оказаться богатым или даже очень богатым человеком.

Не заметив ничего подозрительного, герр Швиммер набрал телефонный номер и негромко произнес:

— Здесь Швиммер. Господин Русланов, для вас оставили конверт с сегодняшним номером газеты «Zweite Hand». В нем есть какое-то объявление, которое вас, возможно, заинтересует. Так мне объяснили.

— Кто принес конверт? — спросил Русланов.

— Довольно приятный молодой человек. Русский.

— Из породы Штази?

— Не думаю. Нет, не думаю. Или это уже какая-то другая порода. Сначала я принял его за спортсмена. Но сейчас мне кажется, что он из военных.

— Он назвал себя?

— Нет. Но сказал, что звонил вам некоторое время назад в половине первого ночи. Господин Русланов, вас интересует этот конверт?

— Да, — ответил Русланов. — Да, герр Швиммер, очень. Я сейчас приеду за ним.

— Не следует этого делать. Вам не стоит здесь появляться. Я сейчас сдам дежурство, возьму такси и привезу вам его. Не выходите из дома. Если услышите два длинных звонка и два коротких, только тогда откройте. Вы будете знать, что это я.

Герр Швиммер положил трубку, вынул из ячейки оставленный для господина Русланова конверт и сунул его между страниц газеты «Wiener Zeitung», которую всегда читал после ночных дежурств за рюмочкой кальвадоса. Затем занялся отчетом за смену. Краем глаза он заметил, что молодой человек с бритой головой расплатился за капучино и вышел из отеля, так ни разу не оглянувшись ни на портье, ни на людей в холле, хотя у девушек из турагентств было на что посмотреть. Но его, судя по всему, удовлетворило созерцание коллекции винных бутылок. Если, разумеется, он смотрел на бутылки, а не в зеркало на задней стене бара.

Через полчаса герр Швиммер переоделся в серый костюм, надел котелок и вышел из отеля, поигрывая тростью. Пройдя пол квартала, он остановил такси и назвал адрес своего загородного дома в Клостернейбурге. Дорога петляла по холмам, таксист попался не очень опытный, герр Швиммер вынужден был внимательно следить за дорогой и показывать повороты. Поэтому он не заметил, что на некотором расстоянии от такси движется, повторяя маршрут такси, белый микроавтобус «фольксваген-транспортер» с металлическим кузовом, в каких перевозили мелкие грузы, а за рулем сидит тот самый молодой человек из бара, любитель капучино.

Возле ворот своего дома герр Швиммер вышел из такси и нажал на кнопку звонка: два длинных и два коротких. Электромагнитный замок щелкнул, отпирая калитку. Герр Швиммер прошел по дорожке и скрылся в доме. Через десять минут он вышел и приказал водителю возвращаться в Вену.

Яцек Михальский, сидевший в белом «фольксвагене», проводил взглядом такси и набрал номер на мобильнике.

— Одна задача решена. Мы знаем, где он. Посмотрим, как решится вторая. Если мы все правильно рассчитали, сейчас он тебе позвонит.

— Понял, — ответил Гольцов. — Жду.

«Семья из двух человек ищет помощника, хорошо говорящего по-чеченски. Он должен знать, чего хотят евреи».

Номер телефона. Не прежний, российского консульства. Другой.

Асланбек Русланов смотрел на это объявление в разделе «Услуги» и видел перед собой Рахиль.

«Он должен знать, чего хотят евреи».

Это была ее фраза. Человек, который дал объявление, слышал эту фразу от нее. Ни от кого больше он не мог ее слышать. И она могла сказать эту фразу только человеку, которому доверяла.

Асланбек набрал указанный в объявлении номер.

— Вас слушают, — ответил по-русски мужской голос.

— Это вы дали объявление в газете «Zweite Hand»?

— Да. Здравствуйте, профессор. Я рад, что вы позвонили.

— Вы сказали портье, что звонили мне некоторое время назад в половине первого ночи.

— Да.

— Как вы назвали себя?

— Джордж.

— Вас действительно так зовут?

— Мое имя Георгий. Я перевел его на иностранный язык.

— Зачем?

— Даже не знаю. Так получилось само собой. Я хотел услышать ваш голос. Но когда услышал, почему-то растерялся.

— Назовите имя человека, которого вы спрашивали.

— Карл Нейрат.

— Такой человек никогда не жил в «Кайзерпаласе».

— Знаю. Я назвал его от фонаря. Перед этим я разговаривал с ним, поэтому на язык и навернулось его имя.

— Кто он?

— Сотрудник Австрийского национального центрального бюро Интерпола капитан Карл Нейрат.

— Кто вы?

— Старший оперуполномоченный по особо важным делам российского Интерпола майор Георгий Гольцов. Это я принял ваш факс.

— Зачем вы мне позвонили? Хотели установить, где я?

— Сначала хотел убедиться, что вы — реальность. А потом вдруг понял, что ваш факс — это сигнал бедствия.

— Я не вкладывал в текст такого смысла.

— А вы вспомните текст. И представьте, что этот факс получили вы. Это был не просто сигнал бедствия. Это был вопль отчаяния.

— Это вы прислали ко мне людей из ФСБ?

— Я знаю, о чем вы говорите. Я не имею к этому никакого отношения.

— Почему я должен вам верить?

— Вы не поняли? Тогда еще раз прочитайте объявление.

И хотя Асланбек Русланов знал текст объявления наизусть, он все же заглянул в газету, раскрытую на разделе «Услуги».

«Семья из двух человек ищет помощника, хорошо говорящего по-чеченски. Он должен знать, чего хотят евреи».

— От кого вы слышали эту фразу? — спросил Асланбек. — Вы поняли, о какой фразе я говорю?

— Да, понял, — ответил таинственный собеседник. — Вы знаете от кого. И вы знаете, что она означает. Профессор, нам нужно встретиться.

— Вы знаете, чего хотят евреи?

— Да.

— Чего?

— Это я скажу вам при встрече.

— Вы скажете это сейчас. Иначе встреча не состоится.

— Они хотят, чтобы вы всегда могли прямо смотреть в глаза своему сыну.

— Назначайте время и место.

— Выйдите из дома. Где-то поблизости стоит белый «фольксваген-транспортер» с наклейкой «Рентакар» на лобовом стекле. В нем человек с бритой головой. Его зовут Яцек Михальский. Это мой друг. Он в курсе всего. Он привезет вас на место встречи.

Встреча Асланбека Русланова, Георгия Гольцова и Яцека Михальского состоялась через два часа на набережной Дуная. Она была не слишком продолжительной.

— Профессор Русланов, как далеко вы готовы пойти? — спросил Михальский.

— До конца, — последовал твердый ответ.

— Это будет очень нелегким испытанием, — предупредил Гольцов.

— Я знаю, на что иду.

— О'кей, — кивнул Михальский. — Тогда приступим. Возвращайтесь в «Кайзерпалас», ведите раскованный образ жизни, время от времени заходите в банк «Кредитанштальт». Просто в холл. А потом выходите с деловым видом. А по вечерам прогуливайтесь по аллеям Пратера. Выбирайте аллеи самые малолюдные.

— Вы хотите, чтобы я вывел вас на Мусу?

— Да, — подтвердил Гольцов. — Этого мы и хотим.

— Я знаю более верный способ заставить его обнаружить себя.

— Какой?

— В Зальцбурге живет профессор Азиз Салманов. Это известный чеченский философ. В брежневские времена он считался диссидентом. Его вынудили эмигрировать. Когда-то мы были друзьями. Потом разошлись. Он встал на сторону Дудаева и в конце концов превратился в идеолога чеченского национализма. Он живет на чеченские деньги и связан с Чечней.

— Вы предполагаете, что о вашем звонке он сразу сообщит в Чечню, а оттуда дадут знать Мусе? — спросил Михальский.

— Нет, — резко возразил Асланбек. — Чеченцы не предают друзей. Я сам попрошу его позвонить в Чечню и сказать, что я готов встретиться с их человеком. Этим человеком будет Муса.

— Теперь мы видим, профессор, что вы готовы идти до конца, — констатировал Михальский. — Звоните.

 

1

Асланбек Русланов всех людей судил по себе. Как всякий интеллигентный человек, он считал себя ничем не лучше и не хуже других. Люди, способные на героические поступки, вызывали его искреннее уважение и легкую зависть, потому что он на такие поступки, скорее всего, не способен. Людей, совершавших подлости, он осуждал, но в его осуждении было больше сочувствия, чем беспощадной категоричности, так как он был не совсем уверен, что поступил бы иначе, сложись обстоятельства неблагоприятным образом. В сущности, он был конформистом, а занятия математикой, наукой точной и не связанной с политической конъюнктурой, избавляли его от необходимости активно заявлять свою политическую позицию и отстаивать ее любой ценой.

В начале восьмидесятых годов ему предложили вступить в партию. Асланбек отказался, при этом очень откровенно, прижимая руку к сердцу и всем своим видом выражая благодарность за оказанную ему честь, объяснил секретарю партбюро Бауманки, что для него в политике партии очень много неясных вопросов, со многим он не согласен и вряд ли его вступление в КПСС пойдет на пользу партийной организации института. В те годы, когда в очередь на вступление в партию записывались, как на «Жигули», это объяснение молодого ученого, а особенно его искренность, так удивили секретаря партбюро, что больше он к Асланбеку не приставал. На кафедре отказ Русланова вступить в партию восприняли как смелый политический жест, но сам Асланбек относился к этому совершенно спокойно: нужно было бы, так и вступил бы.

Азиз Салманов был человеком совершенно другого склада характера. Он был всего на пять лет старше Асланбека, но энциклопедическая образованность, острота мышления и бескомпромиссность в отстаивании своих убеждений заставляли всех в его окружении, в том числе и Асланбека, видеть в нем учителя, старшего, и обращаться к нему на «вы».

Асланбека оскорбило предположение Михальского о том, что Азиз Салманов сразу же сообщит о звонке Асланбека в Чечню. Однако в глубине души он все же не исключал этой возможности. Но Азиз с такой радостью отреагировал на звонок Асланбека и на его предложение встретиться, что Асланбек устыдился своих сомнений.

— Бросай все и немедленно приезжай, — кричал Азиз в трубку. — Я тут как одинокий волк, мне не с кем перекинуться словом. Ночи мои тоскливы и бесконечны. Твой приезд — подарок для меня, нечаянная милость Аллаха. Я жду, я очень жду тебя, дорогой друг!

Договорились, что Асланбек прилетит в Зальцбург завтра вечерним рейсом. Но утром Азиз перезвонил на мобильный телефон Асланбека и попросил перенести встречу на два дня.

— Твой звонок так обрадовал меня, что я переволновался и немного ошибся, — объяснил он тусклым, больным голосом.

«Немного ошибся» у Азиза Салманова означало, что он сорвался в запой. Пить он начал давно. Выпив, становился безудержно словоохотлив. На любую тему мог говорить часами. Высокий, худой, с растрепанной седой бородой, с длинными, до плеч, седыми волосами, со сверкающим взглядом, он становился похожим на ветхозаветного пророка, обличающего еретиков. Но слушать его всегда было интересно. Он обладал обширнейшей эрудицией, знал фарси и историю Востока, был глубоким знатоком ислама и тонким толкователем Корана. Водка словно бы раскрепощала его, снимала внутренние тормоза, он ослеплял слушателей фейерверком своего красноречия. Но в похмелье, как бы истратив всю свою внутреннюю энергию, становился мрачен и молчалив, никого не хотел видеть, забивался в какой-нибудь угол и отлеживался там, как больная собака. Когда запой заставал его в доме Асланбека в Краскове, он выбирал темный чулан и разрешал входить туда только Рахили. Она отпаивала его бульонами и травяными настоями. При этом он всегда надевал какую-нибудь старую, грязную телогрейку или другое тряпье и решительно отказывался от нормальной одежды, объясняя это тем, что внешний вид человека в похмелье должен соответствовать его внутреннему состоянию. У него вообще была непонятная страсть к старым вещам. Когда он погружался в работу — так же безудержно, как в запой, — он надевал старый, истертый до дыр свитер из грубой овечьей шерсти домашней вязки или зеленый стеганый халат, из швов которого лезла вата. Но вся его рабочая одежда всегда была безукоризненно чистой.

Обычно выход из запоя длился у него дней пять-шесть. Асланбека немного удивило, что Азиз отсрочил их встречу всего на два дня. Но он решил, что либо запой на этот раз не слишком глубокий, либо Азиз стал прибегать к помощи нарколога, от чего раньше категорически отказывался, так как это стоило немалых денег, которых у него никогда не было. На всякий случай, уже купив билет на местный рейс и приехав в аэропорт Швехат, Асланбек позвонил в Зальцбург и спросил Азиза, как он себя чувствует.

— Я в полном порядке, приезжай, жду, — ответил тот голосом не вполне окрепшим, но в общем нормальным.

С Азизом Салмановым Асланбек познакомился, когда заканчивал МВТУ имени Баумана, а Азиз учился в аспирантуре философского факультета МГУ, но сблизились они, когда Асланбек женился на Рахили и перебрался в Москву. Азиз с большим скрипом защитил в МГУ кандидатскую диссертацию на тему «Национальная культура как способ самосохранения нации». Его докторскую диссертацию «Опыт философского осмысления истории чеченского народа» ученый совет даже не включил в план, усмотрев в ней националистические тенденции. Оскорбившись, Азиз переправил диссертацию на Запад, там ее выпустили отдельной книгой в издательстве «Посев». Салманова вызвали в партбюро МГУ и предложили публично отмежеваться: заявить протест против самоуправного использования его труда и злонамеренного искажения его содержания. Он наотрез отказался. Кончилось тем, что его отчислили из МГУ и выселили из аспирантского общежития, где он жил с женой и двумя малолетними сыновьями. Он устроился дворником, поселился в служебной квартире и со всей страстью своей натуры ринулся в правозащитное движение, участвовал во всех демонстрациях, подписывал все письма протеста. Начались обыски, задержания, вызовы на Лубянку. Не выдержав этой неспокойной и нищенской жизни и не понимая смысла ее, жена бросила его и вернулась с детьми в Чечню к родителям, хотя для чеченской женщины это было позорящим ее поступком.

— Вас посадят, Азиз, — не раз предупреждал его Асланбек.

— Я буду считать это признанием моих заслуг, — отвечал Салманов и цитировал какого-то диссидента, который сказал: «Если мой сын к тридцати годам не сядет, я от него отрекусь».

Посадить его не посадили, но, как и многим известным диссидентам, предложили на выбор: эмиграция или лагерь. Он уехал в Германию, получил там политическое убежище и в Гейдельбергском университете защитил наконец-то свою докторскую диссертацию.

В 1991 году в судьбе Азиза Салманова произошел крутой поворот. Он прилетел в Грозный, встретился с только что избранным президентом Дудаевым и изложил ему свои представления о том, какой должна быть конституция независимой Ичкерии. Идеи Салманова понравились генералу Дудаеву. Азиз был назначен заместителем председателя конституционной комиссии. Возглавлял комиссию сам Дудаев. Конституция была принята в 1992 году. Азиз считал, что это самая демократическая конституция на всем пространстве СНГ, в ней реализованы основополагающие принципы вайнахской цивилизации и вайнахского адата, предтечи Всеобщей декларации прав человека. И его не смущало, что ни одно из положений этой самой демократической конституции не было реализовано на практике, он винил в этом Россию с ее имперской политикой.

В 1995 году президент Дудаев отправил Азиза Салманова в Ватикан. Он сумел добиться аудиенции у паны Иоанна Павла II. Понтифик был покорен красноречием и эрудицией чеченского философа. Он пообещал выступить с осуждением военной агрессии России против стремящейся к независимости Чечни и свое обещание выполнил: отслужил мессу, в которой обратился к Всевышнему с мольбой даровать мир многострадальному чеченскому народу. В Москве это вызвало резкое недовольство, а в Чечне было расценено как большая дипломатическая победа. Дудаев решил, что известный диссидент, чеченский философ Азиз Салманов, который был принят его святейшеством, будет более полезен на Западе, чем в воюющей Чечне. Очень кстати оказалось приглашение Зальцбургского университета — профессору Салманову предложили вести факультатив на отделении востоковедения.

С тех пор Азиз жил в Зальцбурге. Поначалу у него часто брали интервью и охотно публиковали его статьи, в которых он развивал идеи евроислама. Потом интерес к нему остыл, а статьи его перестали печатать, так как пропаганда безобидного евроислама сменилась в них апологетикой ваххабизма как единственной религии, приемлемой для народов Северного Кавказа.

Асланбек не понимал, почему у его друга произошел этот перекос. Последний раз он виделся с ним лет пять назад, когда приезжал в Вену с Рахилью и выкроил день, чтобы навестить Азиза. Рахиль отказалась ехать в Зальцбург. Она сказала: «Я хочу помнить его таким, каким мы его любили». Асланбек поехал один. От той встречи у него осталось странное впечатление. Увлеченно, с нерастраченным юношеским пылом Азиз излагал созданную им теорию, по которой получалось, что суверенитет вайнахской нации аккумулирован в чеченских женщинах.

— Вайнахская нация и вайнахская культура зиждутся на культе вайнахской женщины, — втолковывал он Асланбеку. — «Сисагалла» — «женственность». В этом все — очаг, кровь, душа. Вспомни ключевое слово вайнахской этики: «яхь». «Яхь» — «лицо», «яхь» — «стыд», «яхь» — «честь, достоинство». Вайнахские женщины никогда не носили покрывала, никогда не скрывали своего лица. Там, где мет открытого лица, там не может быть стыда, чести и достоинства. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Не очень, — откровенно признался Асланбек. — Я вспоминаю другое. То, что поразило меня в детстве, когда мы вернулись из Казахстана. Сидят женщины, среди них и старые. Мимо проходит мальчишка. И все женщины встают. В этом, по-вашему, заключается культ вайнахской женщины?

— Одно другого не исключает. Это знак уважения мужчине — кормильцу, защитнику, волку.

— Я вас по-прежнему не понимаю. В Чечне идет война. На знаменах тех, кто называет себя моджахедами, — изображение волка. Кавказский горный волк — самый страшный, самый жестокий хищник. Кому же выказывают уважение чеченские женщины?

— Ты не знаешь историю своего народа! — горячо возразил Салманов. — В чеченской мифологии волк спасает всю Землю. Когда человечество погрязло в грехах и суеверии и Всевышний решил сокрушить грехопадение, защитником людей выступил волк. Все муки и страдания он принял на себя. И Всевышний, видя такую самоотверженность заступника, пощадил людей за все их грехи. Вайнахский волк — дитя Капитолийской волчицы, которая вскормила Рема и Ромула. Кормилец, защитник, заступник. Вот что такое волк на знамени борцов за независимость Ичкерии!

Никаких вопросов Асланбек больше не задавал. После этой встречи у него создалось впечатление, что у философа Азиза Салманова слегка поехала крыша.

— Ну и как? — спросила Рахиль, когда Асланбек вернулся в Вену.

— Ты была права, — ответил он. — Было бы лучше помнить его таким, каким он был раньше.

Асланбек и сейчас не поехал бы в Зальцбург. Но этого требовало дело, которое он твердо решил довести до конца. Глядя из иллюминатора самолета на аккуратные поля с изумрудной озимью и ярко-желтым солнечным цветением рапса, на аккуратные, словно бы кукольные деревни в стороне от автомобильных дорог, Асланбек думал о том, как быстро и как далеко друг от друга разводит время людей. Можно ли было надставить всего десять лет назад, что он и его старший уважаемый друг окажутся не просто в разных лагерях, а в лагерях, ведущих между собой борьбу на уничтожение?

 

2

Азиз Салманов жил в пригороде Зальцбурга в небольшом двухэтажном коттедже, похожем на дом герра Швиммера в Клостернейбурге, в котором Асланбек Русланов укрывался после того, как узнал о появлении в Вене Мусы. Такие дома типовой застройки на небольших участках были разбросаны по всей Австрии. Они предназначались для людей среднего достатка и в разных местах отличались друг от друга только окраской стен и балок. Стены были чаще всего белыми, балки черными, кровля красной. Необычное для России сочетание белого, черного и красного придавало этим стандартным особнячкам праздничность.

Долину реки Зальцбах, в которой был расположен город, известный во всем мире как родина Моцарта, обступали альпийские горы, серые в межсезонье. Над городскими кварталами с многочисленными костелами возвышалась старинная крепость Хоэнзальцбург. Куда бы ни поворачивало такси, на котором Асланбек разыскивал дом Азиза Салманова, в окнах автомобиля обязательно маячили то шпиль костела, то крепость, а чаще всего шпиль и крепость одновременно.

Уже заметно стемнело, когда нашли нужный адрес. В доме горел лишь фонарь над крыльцом и светились два просторных окна во втором этаже. На звонки Асланбека долго не отвечали, затем калитка открылась, выглянул какой-то крепкого телосложения молодой человек явно кавказской наружности и молча уставился на Асланбека.

— Могу я видеть господина профессора? — по-немецки спросил Асланбек.

Парень по-прежнему молчал, недружелюбно рассматривая гостя.

— Я спрашиваю, дома ли хозяин? — перешел на чеченский Асланбек.

— А вы кто?

— Профессор Русланов. Он меня ждет.

— А, вы. Да, ждет. Проходите.

Он выглянул на улицу, подозрительно осмотрелся, запер калитку и скрылся в приземистом каменном флигеле, где, по-видимому, был гараж.

Асланбек поднялся на невысокое крыльцо. В просторной прихожей стоял застарелый запах табачного дыма. Две двери из прихожей вели в помещения первого этажа, наверх шла деревянная лестница с резными перилами. Асланбек повесил плащ на вешалку из оленьих рогов и начал подниматься по лестнице, рассудив, что Азиз, скорее всего, наверху, где были, как он помнил, спальня и кабинет. Неожиданно дверь наверху с грохотом распахнулась, раздался громкий тонкий панический крик:

— Кто там?! Кто?! Кто там?!

На лестничной площадке появился Азиз Салманов — со стоящими дыбом, как показалось Асланбеку, волосами, с искаженным от ужаса лицом, в хорошо знакомом Асланбеку стеганом зеленом халате, который он обеими руками запахивал на худой груди.

— Кто здесь? Саид! Кто-то пришел! Саид!

— Азиз, это всего лишь я, — успокаивающе проговорил Асланбек. — Что с вами?

— Кто вы? Кто? Кто? — продолжал кричать Салманов.

— Это я, Асланбек Русланов. Разве вы не ждали меня?

— Асланбек! Ты? Дорогой мой, я тебя ждал! Я тебя очень ждал! Дай мне обнять тебя! Да, это ты, друг мой, ты, ты!

От Азиза так явственно несло перегаром, что Асланбеку пришлось сделать усилие над собой, чтобы скрыть брезгливость. От засаленного, давно не стиранного халата тоже воняло. По-видимому, из опрятной рабочей одежды халат перешел в одежду для похмелья. Или же Азиз теперь работал, пил и опохмелялся одновременно.

— Кто такой Саид? — поинтересовался Асланбек, мягко освобождаясь из липких объятий старого друга.

— Мой охранник.

— У вас есть охрана?

— Да, дали. Но никакая охрана не может защитить человека от самого себя.

— Он недавно из Чечни?

— Что? Нет, давно. Впрочем, зачем я вру? Недавно. Там решили, что я стал слишком опасен для российской гэбухи и меня надо охранять. Я смеюсь. Кому может быть опасен философ? Кто и когда боялся философов? Любая власть плевала на них во все времена!

— Любая власть во все времена больше всего боялась философов, — возразил Асланбек.

— Да? Может быть. Ты прав. Да, прав. Заходи, дорогой Асланбек, заходи в гнездо старого горного орла. Не обращай внимания на беспорядок. Экономку я отослал. Не могу никого видеть, когда болею. Вообще никого. А от этих постных австрийских рож меня просто тошнит!

В кабинете, куда Азиз ввел Асланбека, был не беспорядок. Там был разор, какой всегда бывает в доме, из которого уходит жизнь. Разбросанные бумаги, одежда, пустые бутылки на ковре, везде окурки — в пепельницах, в тарелках с остатками еды, даже в клавиатуре мощного современного компьютера.

Только сейчас Асланбек смог рассмотреть Азиза. За те пять лет, что миновали после прошлой их встречи, он сильно сдал. Ему не было и сорока пяти, но выглядел он на все семьдесят. Заметно поредели по-прежнему длинные, до плеч, волосы, старчески помутнели и слезились глаза, на нездорового цвета лице проступили склеротические прожилки, руки словно бы высохли и постоянно тряслись. Это, впрочем, могло быть следствием похмелья.

— Ты думаешь, что я пью? — подозрительно спросил Азиз. — Да, пью. Но сегодня не пил. Я ждал тебя. Я сказал себе: я выпью, только когда приедет Асланбек. Ты приехал, слава Аллаху. Теперь можно выпить.

Откуда-то из-за стола он извлек квадратную бутылку шотландского виски «Белая лошадь», с трудом отыскал чистый бокал для гостя, а себе налил в первый попавшийся.

— Возблагодарим Аллаха за милости его и снисхождение к грехам нашим, — торжественно произнес Азиз и как бы омыл руками лицо и огладил длинную, легкую, как туман, бороду.

— Оставьте, Азиз, — недовольно поморщился Асланбек.

— Да? И в самом деле. Что я перед тобой ваньку валяю? За встречу, дорогой!

Он расправил усы, чтобы не лезли в рот, быстро опрокинул в себя полный бокал и сжался в комок, как бы силой удерживая в себе выпитое. Потом расслабился и закурил.

— Хорошее виски, — отметил Асланбек, сделав небольшой глоток.

— Да, мне еще дают хорошее виски и хорошую пищу. Я даже могу приглашать девушек, которые мне не нужны. А чем плачу? Эта проклятая машина высасывает из меня все мои мысли, — показал он на компьютер и тут же ревниво поинтересовался: — Ты следишь за моими публикациями?

— Да. И очень удивлен. С чего вы вдруг стали приверженцем ваххабизма?

— Это политика, Асланбек, большая политика. Кто такие чеченцы среди суннитов? Никто. Ваххабизм делает их заглавной, титульной нацией.

— «Чеченцы — великая исламская нация» — ваше изобретение?

— Да, это моя формула.

— Не понимаю. Для чего противопоставлять чеченцев другим народам Кавказа?

Виски уже дошло до похмельных мозгов Азиза, он порозовел, в его движениях и голосе появились вальяжность и легкая снисходительность.

— Ты так и остался наивным человеком, Асланбек. Если на Кавказе не будет лидирующей нации, Кавказ взорвется. Представь на секунду, что на Ближнем Востоке нет Израиля. Что будет? Арабы перестреляют друг друга. А так они объединены и прекрасно сотрудничают. Что было бы на Кавказе, если бы не было агрессии России против Чечни? Гадюшник. Все перегрызлись бы: чеченцы, осетины, ингуши, черкесы, кабардинцы, дагестанцы — все со всеми. Чечня — умиротворяющий фактор, как ни парадоксально это звучит.

— Вы всему умеете найти объяснение.

— Это моя профессия.

— Интернационализация чеченской войны — тоже ваше изобретение?

Салманов насторожился, даже на мгновение протрезвел.

— Откуда ты это знаешь?

— Эта мысль проскальзывала в ваших публикациях, я просто довел ее до логического завершения, — объяснил Асланбек, хотя про идею превращения войны за независимость Чечни во всемирную войну правоверных против неверных он услышал от Михальского и Гольцова.

— Ты сделал правильное умозаключение, дорогой Асланбек. Не могу назвать это собственным открытием. Эта идея носится в воздухе. Такое развитие событий неизбежно.

— Но заложником станет весь чеченский народ.

— Ты говоришь тоном обвинителя. Философ не изобретает законов. Он лишь улавливает и формулирует существующие закономерности. Да, чеченцев ждут трудные времена. Весь мир ждут трудные времена. Но если чеченцы считают себя великой исламской нацией, они должны быть готовы и на великие жертвы.

— Извините, Азиз, я вам не верю, — решительно заявил Асланбек. — Я не верю, что вы стали приверженцем ваххабизма. Я не верю, что вы не хотите мира Чечне. А как же ваша теория вайнахской цивилизации, вайнахского адата, который еще сотни лет назад предвосхитил принципы Всеобщей декларации прав человека? Что заставляет вас говорить и писать то, во что вы не верите?

— Я стал политиком, дорогой Асланбек. Хотел я того или нет, но мне пришлось стать политиком. А политик редко верит в то, о чем говорит. Ему это не нужно. Ему это даже вредно. Но хватит об этом, хватит. Давай поговорим о тебе. Я рад, что ты приехал. За тебя, мой друг!

Азиз залпом выпил еще один объемистый бокал виски, закурил новую сигарету и участливо поинтересовался:

— Как твои дела? Как ты живешь? Как здоровье Рахили и Вахида?

— Дела у меня очень плохие, Азиз. Поэтому я и приехал к вам. Я хочу попросить вас об услуге.

— Ты правильно сделал, что приехал ко мне. Очень, очень правильно, дорогой Асланбек! Я знаю, что у тебя какие-то серьезные разногласия с нашими…

— Откуда? — перебил Асланбек. — Откуда вы это знаете?

— Мне звонили. Сказали, что ты в Вене и, возможно, захочешь посетить меня. Они знают, что мы друзья. Они попросили позвонить, если ты объявишься.

— Вы позвонили?

— За кого ты меня принимаешь? — обиделся Азиз. — Я решил сначала поговорить с тобой. Со мной считаются, я сделаю для тебя все, что в моих силах. В чем твои трудности?

— Рахиль и Вахид взяты в заложники. Теми, кого вы называете нашими.

— Но почему? Ты в этом уверен?

— Да. Мне сказали об этом люди из ФСБ. Я хочу, чтобы вы позвонили в Чечню и передали, что я готов встретиться с их человеком и обсудить условия освобождения Рахили и Вахида. Я сделаю то, чего от меня добиваются. Только не спрашивайте чего, — предупредил он готовый сорваться вопрос Азиза. — Лучше вам об этом не знать.

— Как хорошо, Асланбек, что ты об этом заговорил. Как хорошо! Я не буду спрашивать тебя, в чем дело, но ты принял правильное решение. Нельзя ссориться со своими. Я сейчас же, при тебе, позвоню в Москву. Там есть наш человек. Я передам ему твое предложение. Сейчас, сейчас. Я только еще выпью…

Азиз отхлебнул прямо из горлышка и взялся за телефон.

— Что за черт? — удивился он и постучал по рычагу. — Не работает? Да, не работает. Ничего не понимаю!

— Ему не нужно работать, — раздался от двери спальни жесткий мужской голос. — Тебе не нужно звонить.

Азиз и Асланбек обернулись. На пороге спальни стоял Муса.

— Тебе не нужно никуда звонить, — повторил он. — Ты сделал свое дело. Остальное сделаем мы.

Он вошел в кабинет, свободно расположился в кресле, снял дымчатые очки и посмотрел на Асланбека своими холодными немигающими глазами.

— Ну здравствуй, Асланбек, — почти ласково проговорил он. — Вот мы и встретились.

— Господин Наджи! — возмущенно закричал Азиз. — Мы так не договаривались! Мы договаривались…

— Помолчи, уважаемый, — прервал Муса. — Как мы договаривались, как мы не договаривались — это уже не имеет значения. Я слышал весь ваш разговор. Так что пей виски, уважаемый. Ты его заработал.

— Вот, значит, как, дорогой друг, — заключил Асланбек. — Значит, вы позвонили своим сразу после моего звонка из Вены?

— Но это непринципиально, — запротестовал Азиз. — Ты все равно приехал. Ты все равно попросил связать тебя с нашими. Так что я всего лишь немного опередил события.

— Не расстраивайтесь, Азиз, — посоветовал Асланбек. — Такой глубокий и тонкий философ, как вы, всегда найдет оправдание. Всему. Даже предательству. Я бы не нашел. Вы найдете.

— Хватит болтать, — прервал Муса, достал мобильный телефон и набрал номер. — Все в порядке, мы его взяли.

Послушал то, что ему сказали, выключил мобильник и обернулся к двери на лестницу:

— Саид!

Дверь открылась. Но вошел не Саид. Вошли Михальский и Гольцов. Оба были в темных спортивных костюмах и таких же темных кроссовках. На головах черные вязаные шапочки. Натянутые на лицо, они легко превращались в спецназовские маски типа «ночь».

— Саид! — вскочив, закричал Муса. — Саид!

— Спокойно, господин Наджи, — приказал Михальский. — Стоять смирненько.

Он обыскал Мусу и переложил его документы и мобильник к себе в карман.

— Ты кто? — хрипло спросил Муса.

— Я твой самый страшный сон, — ответил Михальский и снял черную шапочку, открыв крупную бритую голову. Затем слегка развел руки, словно хотел обнять Мусу. Но вместо этого резко, обеими ладонями одновременно ударил его по ушам. Муса кулем свалился в кресло.

— Вот так-то лучше, — удовлетворенно кивнул Михальский.

— Возвращайтесь в Вену, профессор, — обратился к Асланбеку Гольцов. — Мы немного задержимся. Завтра в семнадцать будьте в доме вашего друга герра Швиммера. А вам, философ, дали хороший совет, — повернулся он к Азизу Салманову. — Пейте виски. Столько, чтобы начисто забыть все, что вы видели. Вы ничего не видели. Вы ничего не знаете. К вам никто не приезжал. И не звоните своим. У них могут возникнуть вопросы, на которые вы не сможете ответить.

— Поспешите, профессор, вы нас задерживаете, — поторопил Михальский, деловито заклеивая рот Мусы широкой лентой скотча.

У двери Асланбек остановился и взглянул на Салманова, мелкими, суетливыми шажками бегающего по кабинету.

— Остановитесь, Азиз, и посмотрите на меня, — попросил он.

Салманов будто споткнулся и потянулся к Асланбеку, как больная собака, которая тянется к хозяину, но боится, что ее прибьют.

— Что, Асланбек? Что, преданный учителем ученик? Чего ты еще хочешь от меня?

— Я хочу забыть вас таким.

 

3

Очнулся Муса от того, что по его лицу елозило что-то твердое, мокрое, вроде брезента. Он с трудом повернул голову. Тяжесть переместилась на висок и на ухо. Муса открыл глаза. Было темно. Рот был заклеен скотчем. Ноги спеленуты тем же скотчем, обе руки примотаны к телу. По ровному шуму и легкому подрагиванию пола Муса понял, что он в машине. Скорее всего — в багажнике пикапа или в кузове микроавтобуса. Машина едет очень быстро. Свет придорожных фонарей проникал в кузов через лобовое стекло и мгновенно исчезал. Спереди, из кабины, доносились негромкие звуки музыки из автомобильного радиоприемника.

В голове у Мусы шумело, уши горели и казались огромными, распухшими. Щеки тоже казались распухшими, неживыми, чужими. Возникла ужасная мысль, что сейчас лопнут не вполне зажившие швы, и щеки, над которыми трудились лучшие хирурги из клиники под Измиром, отвалятся и лицо превратится в голый череп.

— Нужно заправиться, — сказали в кабине по-русски.

Машина замедлила ход и свернула к придорожному комплексу, где кроме бензоколонок всегда были кафе, автосервис и небольшой мотель. Комплекс был ярко, празднично освещен. Свет проник и в кузов. Муса осмотрелся, с трудом поворачивая голову. Почти в лицо ему упирались ноги Саида, обмотанные скотчем.

Двигатель заработал, машина выехала на шоссе.

— Давай я сяду за руль, — предложил кто-то невидимый спереди. Муса узнал его по голосу: это был тот громила с бритой головой, который сначала обыскал его, а потом вырубил.

— Не стоит, — ответил его напарник. — Если нас тормознут, будет лучше, если за рулем окажется не подозрительная личность вроде тебя, а офицер российского Интерпола.

— Тогда не гони. До рассвета успеем.

— Я и не гоню. Держу законную сотню.

Саид очнулся, заворочался и застонал — сначала еле слышно, потом громче.

— Вроде очухались? — проговорил водитель.

— Похоже, — согласился громила. — Я вот думаю, что мам делать с Саидом. Турок нам еще нужен. Он может знать, где прячут семью профессора. А этот только помеха. Может, выкинуть? Скинем в какое-нибудь ущелье, когда еще его найдут.

— А если быстро найдут? Пусть лежит. Потом выкинем их вместе. В Дунай.

— Правильно, в дунайские волны, под вальс Штрауса. Это красиво, — сказал громила, и оба засмеялись. Потом надолго умолкли.

Муса попытался сосредоточиться. Нужно было обдумать положение, в котором он неожиданно оказался. Он всегда отличался умением анализировать ситуацию и находить выигрышные ходы. Но анализ должен базироваться на понимании и беспощадно трезвой оценке допущенных ошибок. С этого он и начал.

Самой главной, роковой, непостижимой ошибкой было решение использовать в комбинации с закупкой «стингеров» фирму Асланбека Русланова. Решение это было вынужденным. Заключительную часть комбинации, подготовка к которой длилась больше года, нужно было провести очень быстро, почти мгновенно, в день-два. Российские спецслужбы наконец-то поняли, что нужно не только перехватывать караваны с оружием на границе с Грузией, а выявлять и перекрывать каналы, по которым в Чечню шли деньги. Надежные фирмы и банки, через которые обычно проводились проплаты за оружие и жалованье наемникам, не годились. Они могли быть уже засвечены в ФСБ. Нужна была фирма абсолютно чистая. Такой была «Сигма» Асланбека Русланова. Ее предложил московский Шамиль, человек предусмотрительный и осторожный, как волк. В свое время он работал в секретариате председателя Президиума Верховного Совета России Руслана Хасбулатова и поддерживал связь с президентом Дудаевым. Незадолго до октября 1993 года, прочувствовав ситуацию, ушел от Хасбулатова и стал членом совета директоров крупной московской нефтяной компании, которую контролировали чеченцы. Мощная служба безопасности, которую Шамиль создал, собирала информацию обо всех московских чеченцах, обо всех политиках и бизнесменах, которые могут оказаться полезными. По распоряжению Шамиля фирму Русланова не облагали податью, ее использовали только для мелких дел, которые не могли вызвать подозрений. Он как знал, что придет момент — и такая фирма понадобится. У Шамиля на Асланбека было собрано обширное досье. В нем не было ни одного документа, который заставил бы подозревать в Асланбеке предателя. Но, как человек осторожный, окончательное решение Шамиль предоставил Мусе: «Ты его знаешь, вы общались. Решай».

Мусе не нравился Асланбек Русланов. Слишком много было в нем гонора. Слишком носились с ним — и Доку Завгаев в советские времена, да и сам генерал Дудаев. Но транспорт с лекарствами, продуктами и теплой одеждой для беженцев, которые Русланов купил на собственные деньги и привез в Чечню, примирил Мусу с Асланбеком. Он даже зауважал его, когда узнал, что триста шестьдесят тысяч долларов, которые Асланбек потратил, были единственными его деньгами, последними на его счету. После этого фирма долго была в долгах. Человек, у которого вся семья погибла под русскими бомбами, человек, который способен отдать родине последнее, не может быть предателем. И Муса сказал: «Да».

О том, что Асланбек Русланов и его семья исчезли, Муса узнал в Амстердаме, где вел последние переговоры, уточняя мелкие заключительные детали сделки. Чувствуя заинтересованность покупателя, посредники — два араба и турок — упирались, набивали цену. Неожиданно позвонил Шамиль, приказал прекратить торговлю и немедленно начать проплаты. Немедленно не получилось, потому что доверенность была на русском языке. Почти два дня понадобилось Мусе, чтобы перевести и легализовать ее. Но в амстердамском филиале банка «Кредитанштальт» заявили, что она не имеет силы и посоветовали обратиться в центральный офис банка в Вене. Здесь Муса и узнал, что его доверенность аннулирована. Служащий сообщил, что это сделано по распоряжению того, кто имеет на это право. А право на это имел только генеральный директор фирмы — Асланбек Русланов.

Муса был ошеломлен. Он не понимал, что произошло. Он не понимал, каким образом Асланбек ушел от слежки и почему не захватили, как предусматривалось, его семью. Шамиль ничего не смог объяснить. Впервые за многие годы сотрудничества Муса почувствовал в его голосе растерянность. Слежку за Руслановым отсекли люди Яши Кривого. Взялись за Яшу. Он попытался оправдаться тем, что выполнял приказ Шамиля, который передал ему Русланов. Но под пытками рассказал все как было. С теми троими, которым было приказано следить за Рахилью, произошла история еще более непонятная. На Рязанском шоссе, когда они сопровождали белую «Ниву», в которой ехала жена Русланова с сыном, их «Жигули» неожиданно блокировали два джипа «мицубиси», человек пять рослых людей в камуфляже и масках типа «ночь» вытащили их, вывезли на старый люберецкий карьер, избили до потери сознания, а «Жигули» сбросили в воду. Через некоторое время появилась милиция. У всех троих нашли героин. Возбуждено уголовное дело, сейчас они сидят в СИЗО. Человеку Шамиля удалось поговорить с ними. Они клянутся, что никакого героина у них не было. Про нападавших сказать ничего не могут: они были в «ночках», камуфляжи без эмблем и нашивок, по повадкам — «Альфа» или какой-то спецназ. Семью Русланова активно разыскивают и наши, и фээсбэшники. Пока безрезультатно.

Единственная утешительная информация, которую сообщил Шамиль, была та, что Асланбек Русланов в Вене и живет в отеле «Кайзерпаласе». Но в «Кайзерпаласе» Асланбека уже не было.

Да, выбор Русланова был ошибкой. Огромной и непонятной Мусе даже сейчас. Чем продиктован его поступок? Муса даже мысли не допускал, что профессор Русланов решил позариться на сорок два миллиона долларов, которые оказались в его распоряжении. Ни один разумный человек этого бы не сделал. Это огромные деньги, но они несли в себе смерть. Вся чеченская диаспора во всем мире будет поднята на ноги, и и в конце концов вора найдут — хоть на краю света. И смерть его будет ужасной. По этой же причине, ведя переговоры с жуликоватыми посредниками, Муса решительно отказывался от бакшиша — малейшая нечестность грозила обвинением в предательстве и позорной смертью.

Тогда в чем же причина? Муса так и не понял этого. Но факт оставался фактом: профессор Русланов повел свою игру. Хуже того, у него есть сообщники, о которых ничего не известно.

В Москве безуспешно искали семью Русланова. Присланные в помощь Мусе люди — опытный диверсант Саид и сотрудничавшие с чеченцами два прибалта — искали в Вене самого Русланова. Время уходило, сделка со «стингерами» была на грани срыва уже потому, что она затягивалась, а такие сложные организационно-финансовые схемы всегда недолговечны, они способны разрушаться сами по себе. Допустить этого было нельзя. Это был крах. Чеченский джихад выдыхался. Многие полевые командиры уже потеряли веру в победу и разъехались по заграницам. Деньги на войну с Россией давали все неохотнее. Один из руководителей международной организации «Братья-мусульмане» прямо сказал Мусе при встрече в Эр-Рияде:

— Мы не понимаем, за что платим. Вы воюете уже семь лет, а результата нет. Мы не видим перспективы в вашей войне. Более перспективным нам представляется южное направление и помощь движению Талибан.

— Мы воюем не только за свою независимость, — возразил Муса. — Мы утверждаем идеи ислама на всем Кавказе.

— Все это, уважаемый, пустые слова, — ответил «брат-мусульманин». — Сколько раз ни повторяй «халва», во рту слаще не станет. Я посоветовал бы вам внимательнее прочитать то, что пишет ваш уважаемый философ Азиз Салманов. Его мысль только в начале пути, но она движется в правильном направлении. Он очень гонко подметил основную тенденцию. Войны в девятнадцатом веке носили территориально-экономический характер, в двадцатом — социально-политический. Войны двадцать первого века будут религиозно-этническими.

— Не могли бы вы сформулировать практический вывод? — почтительно поинтересовался Муса.

— Нет, брат мой. Ищите ответ в сердце своем. Если оно принадлежит Аллаху, он вразумит вас. Помните только одно. Наш главный враг не Россия. Наш главный враг — Америка, этот жирный спрут, из мусульманского мира сосущий кровь.

Вернувшись в Стамбул, где была его база, Муса перечитал все публикации Салманова в зарубежной печати и на интернет-сайте «Кавказ», но ничего толком не понял. Он сообщил о разговоре с руководителем «Братьев-мусульман» в Чечню. Там тоже ничего не поняли. Поняли только одно: нужно любыми способами взорвать ситуацию в Чечне. Тут и подвернулся вариант со «стингерами». Это был реальный шанс сделать партизанскую войну настоящей полномасштабной войной. Почувствовав слабость России, все чеченские мужчины от шестнадцати до шестидесяти лет открыто возьмут в руки оружие.

Муса срочно вылетел в Эр-Рияд. «Брат-мусульманин» одобрил идею. Финансирование было возобновлено. Но Муса понимал, что все его заслуги будут быстро забыты, если он не станет главной фигурой в операции по закупке «стингеров». Для этого придется разъезжать по всему миру. У Мусы были хорошие, надежные документы, полученные в Турции. В мусульманских государствах они гарантировали его безопасность. Но путь в западные страны для него был закрыт. Хотя международный ордер на его арест аннулировали после его смерти, инсценированной в Махачкале, в Европе его могли узнать. Риск был небольшой, но он был. А в таких делах это недопустимо. Шамиль предложил: если хочешь остаться в деле, выход один — пластическая операция. Муса согласился, хотя против этого восставало все его существо. Он ненавидел свою новую внешность. В чужом обличье он чувствовал себя пришельцем из мира теней. Ему иногда представлялось, что он вылезает из могилы на махачкалинском кладбище, выходит на дорогу и пытается остановить какую-нибудь машину. Но никто не останавливается, потому что его не видят. В такие минуты ему хотелось вцепиться руками в кожу, содрать с себя чужое лицо, как маску, и предстать перед всеми тем бесстрашным полевым командиром Мусой, каким его знали и почитали в Чечне. Тем Мусой, имя которого наводило ужас на русских оккупантов. Он сделает это. Он вернет себе свое лицо. Потом, после победы. Он верил в победу, потому что ему больше не во что было верить. И чем успешнее продвигалась комбинация со «стингерами», тем увереннее становился Муса. И вдруг все рухнуло — непостижимо, необъяснимо, страшно.

Муса уже был близок к отчаянию, когда неожиданно вышел на связь Шамиль и сообщил, что Асланбек звонил из Вены Азизу Салманову в Зальцбург и договорился с ним о встрече. Это была та удача, которая всегда сменяет полосу неудач. И вот результат: Муса лежит в кузове, спеленутый, как грудной ребенок, и его везут неизвестно кто неизвестно куда и неизвестно зачем.

Машина заметно сбавила скорость. Водитель и его напарник негромко переговаривались, сверяли дорогу с картой, иногда спорили, куда повернуть. Муса понял, что они едут не в Вену. Это почти наверняка означало, что его не передадут в руки австрийских властей, хотя упоминание водителя о том, что он офицер российского Интерпола, сначала навело Мусу на эту мысль. Он не боялся быть задержанным австрийской полицией. У них на него ничего нет. Даже если всплывет старое дело о международном розыске, никто не сможет доказать, что он является Магомедом Мусаевым. Нет Магомеда Мусаева, есть серьезный турецкий бизнесмен Абдул-Хамид Наджи, у него настоящий паспорт и безупречная легенда. Даже если Асланбек его узнал, ему никто не поверит. Чиновник турецкого посольства в Австрии, косвенно задействованный в операции со «стингерами», заявит протест, в конце концов австрийцы будут вынуждены оставить Мусу в покое, а в худшем варианте — предложат ему покинуть Австрию.

Да и вряд ли Асланбек узнал Мусу. Похитители называли его господином Наджи и были уверены, что он турок. И не мог офицер российского Интерпола действовать так, как он действовал — методами откровенно бандитскими, которые вряд ли одобрит австрийская полиция. А если он не офицер Интерпола, то кто же он и его напарник? Сотрудники ФСБ, действующие под прикрытием Интерпола?

Весь разговор Асланбека и Азиза Салманова Муса слушал из спальни, примыкавшей к кабинету. Сначала его удивили слова Русланова о том, что его семья у чеченцев и что он уверен в этом, так как получил информацию от сотрудников ФСБ. Муса знал, что это не так. Шамиль об этом ему непременно бы сообщил в их последнем разговоре, когда Муса позвонил ему из кабинета Салманова. Здесь была какая-то неясность. И Муса вдруг понял, что он нечаянно получил в руки очень сильный козырь. Асланбек влюблен в свою жену, красавицу еврейку, он трясется над своим единственным сыном. Он не предпримет ничего, что может нанести им вред. На этом можно и нужно играть. Это может быть выигрышным ходом. И Муса, немного успокоившись, начал обдумывать свою тактику в предстоящей игре.

Судя по работе двигателя машины, то подвывающего на подъемах, то мирно урчащего на спусках, дорога шла по холмам, по спящим пригородам или поселкам. Свет уличных фонарей все реже проникал в кузов. Стало заметно холоднее. От холода мочевой пузырь Мусы сжался, ему нестерпимо хотелось в туалет. Наконец остановились. Громила вышел и открыл ворота. Машина въехала сначала в маленький двор, а затем в гараж. Дверь микроавтобуса откатилась в сторону, водитель и громила вытащили из кузова Саида и куда-то унесли. Затем вернулись и взялись за Мусу. Он замычал и энергично затряс головой.

— По-моему, он хочет что-то сказать, — понял громила. — Послушаем?

— Ну пусть скажет, — согласился водитель.

Громила размотал скотч, закрывавший рот Мусы:

— Говори.

— Мне нужно в туалет, — заявил Муса.

— И это все, что ты хотел нам сказать? — удивился громила.

— Хочу в туалет, — повторил Муса.

— Перебьешься.

— В туалет!

— Терпи, господин Наджи. Или делай под себя. Это, знаешь ли, очень способствует самоуважению.

Рот Мусы снова оказался заклеенным скотчем, его взяли за ноги и за плечи и перенесли в какой-то чулан в доме, освещенный тусклой лампочкой. В углу чулана валялся Саид. Мусу бросили рядом с ним. Перед тем как выйти, громила обернулся от двери и задержал руку, протянутую к выключателю.

— Я сказал тебе, что я твой самый страшный сон, — проговорил он. — Я ошибся. Твой самый страшный сон еще впереди.

Муса потерял счет времени. В чулане было темно, снаружи не доносилось почти никаких звуков, а те, что доносились, не несли в себе никакой информации. Изредка хлопали двери в доме, слышались неясные обрывки мужских голосов. Иногда Мусе казалось, что он слышит бой городских курантов. Но звуки были слишком слабыми, чтобы по ним определить время.

Он впадал в забытье, потом спохватывался и заставлял себя бодрствовать, словно за время забытья могло произойти что-то непоправимое. Рядом ворочался Саид, то начинал стонать, то затихал. От него шел резкий запах мочи. Муса крепился долго, но наконец не выдержал. Лежа в теплой, пропитавшей всю одежду моче, жестоко униженный своей беспомощностью, он впервые подумал о том, о чем раньше никогда не думал.

А правильно ли он поступил, когда в свое время, в девяносто первом году, поддержал генерала Дудаева? Тогда у него был выбор. Ему, человеку образованному, выпускнику экономического факультета Грозненского университета, знающему турецкий и арабский языки, успешно защитившему кандидатскую диссертацию в Академии общественных наук при ЦК КПСС, предлагали солидную должность в Министерстве по делам национальностей — с квартирой в Москве, хорошей зарплатой, госдачей и служебным автомобилем. Он отверг предложение. Он стал сначала референтом, а потом советником генерала Дудаева. Он верил в его звезду. Он верил в свою звезду. Эта вера не покидала его в самые трудные периоды жизни. И лишь сейчас он с тоской представил, как хорошо и спокойно ему бы жилось. Он мог бы занять видное место в руководстве Чечни, место если не главы администрации, то первого зама. Сидел бы себе в Ханкале под надежной защитой российский войск и спокойно наблюдал, как федералы устраивают облавы как на бешеных волков на амира Басаева и амира Хаттаба…

Снаружи донесся короткий автомобильный гудок, стукнули двери, громко — громче обычного — зазвучали мужские голоса. Муса напрягся. Он понял, что что-то начало происходить. И это не может не коснуться его.

Он оказался прав. Через полчаса шаги зазвучали совсем рядом, дверь чулана открылась, зажегся свет, вошел громила и брезгливо повел носом:

— Мамочки мои! Как вы этим дышите, господин Наджи? Тут же сдохнуть можно! В таком виде его нельзя показывать людям, — обратился он к напарнику. — Давай-ка устроим ему санобработку.

Санобработка заключалась в том, что Мусу выволокли на заднее крыльцо и обильно полили из садового шланга. Был ранний вечер. Из сумерек проступали близкие горы. Из этого Муса сделал вывод, что поселок где-то на севере Австрии, в районе Германскогеля. Затем его втащили в просторную комнату вроде гостиной, усадили в кресло в углу, предварительно закрыв его куском полиэтилена, и вышли, не развязав Мусе ни ног, ни рук и не сняв скотча со рта.

Муса осмотрелся. Гостиная была самая обычная: с деревянными резными стульями вокруг круглого стола, с диваном и креслами, с книжным шкафом в торце одной из стен.

Некоторое время в комнате никого не было, затем появились громила и Асланбек Русланов.

— Оставлю вас ненадолго наедине, профессор, — проговорил громила. — А нам нужно встретить гостей. Они будут с минуты на минуту. От него немножко воняет, но вы сядьте подальше. Если хотите, можете побеседовать.

С этими словами он содрал с лица Мусы липкий скотч и вышел из комнаты.

Никакого желания начинать беседу Асланбек не выразил. Он брезгливо оглядел Мусу, отошел в дальний угол и стал безучастно смотреть в окно.

— Ты сделал ошибку, Асланбек, — хмуро проговорил Муса. — Ты сделал очень большую ошибку. Ты о ней пожалеешь.

— Если это все, что вы можете мне сказать, господин Наджи, то лучше молчите, — вежливо посоветовал Асланбек. И эта его вежливость неожиданно взбеленила Мусу. Он понимал, что рано выкладывает свой главный козырь, но не мог совладать с кипевшим внутри бешенством и закричал, яростно сверкая глазами, брызжа слюной и подавшись, насколько смог, вперед:

— Предатель! Подлый, гнусный предатель! Ты заплатишь за свое предательство! Ты дорого заплатишь! Ты хочешь получить свою жену и сына? Ты их получишь — частями! Да, частями! Сначала ты получишь руки, потом ноги, потом уши. И только после этого ты получишь их головы! Только после этого! А до этого они будут живы! Вот что ждет тебя за твое предательство!

— Вам не следовало этого говорить, — холодно ответил Асланбек.

Муса уже сам понял, что сказал лишнее, и замолчал, тяжело дыша, как после долгого бега.

Сначала во дворе, а потом в прихожей послышался шум, громкие самоуверенные голоса. В гостиную вошли громила и его напарник, а с ними трое мужчин, в облике которых Муса сразу уловил что-то не совсем обычное.

Всем троим было под сорок. Один — приземистый, с длинными сильными руками, совершенно лысый, но с очень густыми черными нафабренными усами. Второй — высокий, с безукоризненно ровным пробором в прилизанных черных волосах, с тоненькой полоской усов над высокомерной губой, с сонными, скучающими глазами. Оба были в модных костюмах, но вместо галстуков на шее лысого артистическим узлом был повязан красный шелковый шарф, а на шее высокого намотано длинное белое кашне, тоже шелковое, что придавало ему сходство то ли с сутенером, то ли с богатеньким господином, который от скуки вышел в город поискать приключений. Третий, самый невзрачный и простенько одетый, был похож на араба — маленький, с фигурой подростка, со смуглым лицом и плотной шапкой курчавых черных волос.

С их появлением просторная гостиная стала тесной. Но она наполнилась не только их фигурами, но и чем-то иным. От этих троих исходило ощущение силы и опасности. Муса насторожился, как настораживается волк, почуяв присутствие рыси. Он понял, что сейчас и начнется то, что громила назвал его самым страшным сном.

 

4

— Бонжур, мсье, — войдя в гостиную, произнес лысый, но тут же брезгливо сморщился и что-то сказал громиле. Муса понял, что он говорит по-французски.

— Постарайся не обращать внимания, Гастон, — ответил по-английски громила. — И не делай вид, что никогда не нюхал дерьма. Предлагаю говорить но-английски. Я, мой друг Джордж и наш клиент профессор Русланов владеют французским, а господин Наджи, главный фигурант, им не владеет. А он должен участвовать в общей беседе.

— О'кей, Хальский, — согласился лысый. — Не имеет значения, на каком языке говорить, если есть о чем говорить.

— Михальский, — поправил громила. — Впрочем, можешь называть меня Хальским. Если за год нашей службы ты не сумел запомнить мое имя, нечего и начинать. Разрешите вас познакомить, джентльмены. Мой старый друг Георгий Гольцов, майор российского Интерпола, — представил он напарника.

Французы благожелательно и несколько снисходительно покивали. Упоминание российского Интерпола не произвело на них никакого впечатления.

— Московский профессор Русланов, доктор математических наук, — продолжал Михальский.

— О! — уважительно протянул сутенер. Бонжур, профессор.

— А это — турецкий гражданин Абдул-Хамид Наджи, подробнее о нем позже.

Михальский обернулся к Асланбеку:

— Профессор, имею честь и удовольствие представить вам моих друзей. Вероятно, вы уже обратили внимание, что в них есть что-то общее. Да, они французы. Но общее в них не это. Все они ветераны французского Иностранного легиона. А служба в легионе накладывает на людей отпечаток на всю жизнь. Замечу, они были лучшими в легионе. Шарль Легрен — непревзойденный специалист по взрывчатке, — персонально отрекомендовал он сутенера. — В его руках даже простая авторучка может превратиться в бомбу, что он однажды с успехом продемонстрировал.

— Оставь, Хальский, было бы о чем говорить, — небрежно отмахнулся тот, при этом в тоне его не прозвучало ничего, кроме скуки.

— А этот господин — Буали Герруф, — продолжал Михальский. — Для друзей — Бубу. Он алжирец. Не смотрите, что он маленький. Бубу — один из лучших диверсантов легиона. Он кавалер ордена Почетного легиона, а этот орден зря не дают. И наконец — капрал Гастон Перрен, специалист на все руки и, помимо всего прочего, прекрасный воспитатель всех новобранцев. Только одного новобранца он не успел воспитать. Меня. Не так ли, капрал?

— Ты сукин сын, Хальский, — добродушно отозвался лысый Гастон Перрен. — Если бы ты вернулся в легион, я устроил бы тебе веселую жизнь.

— Поэтому я и не вернулся. Но глубокое уважение к тебе храню до сих пор. Поэтому, когда мне понадобились серьезные люди для серьезного дела, ты был первым, о ком я подумал.

— Приступай к делу, Хальский, — поторопил сутенер. — Полагаю, ты вызвал нас и пообещал заплатить по тысяче долларов не для того, чтобы вести светскую болтовню и при этом нюхать дерьмо.

— О'кей, джентльмены, я приступаю. У нашего друга, профессора Русланова, похитили его жену и сына. За них потребовали выкуп сорок два миллиона долларов.

— О-ля-ля! Это серьезно, — прокомментировал капрал. — Кто похитил?

— Чеченцы. Но кто конкретно — неизвестно.

— Он хочет, чтобы мы вернули ему его семью?

— Нет. Он понимает, что это практически невозможно. Он принял другое решение. Он не намерен платить похитителям сорок два миллиона долларов. Он принял решение заплатить сорок два миллиона долларов тем, кто принесет ему головы похитителей.

— Шарман, — заметил сутенер, и с его высокомерного лица впервые исчезло выражение скуки. — Это очень своеобразное и сильное решение. Уверен ли профессор, что это правильное решение?

— Да, — подтвердил Асланбек.

— И вы не передумаете?

— Нет.

— Гранд шарман, — повторил сутенер. — Давно я не слышал ничего более интересного. У меня часто возникало ощущение, что жизнь стала пресной, как еврейская маца. А она, оказывается, не стала пресной. Продолжайте, профессор.

— Есть ли возможность узнать, кто именно похитил семью профессора? — вмешался в разговор алжирец.

— Это неважно, — ответил Михальский. — Профессора не интересуют конкретные исполнители. Он хочет получить головы тех, кто отдал приказ о похищении. Эти люди известны.

— Кто они?

— Мы дойдем до этого. Сначала мы хотели бы получить ваше принципиальное согласие. Беретесь вы за эту работу? Или предпочитаете сидеть в кафе, тратить свою легионерскую пенсию на божоле и жаловаться на скуку жизни?

Французы переглянулись и оживленно заговорили между собой.

— Они сомневаются, что профессор Русланов располагает суммой, которая была названа, — объяснил Мусе Гольцов, взявший на себя обязанности переводчика.

Асланбек вынул банковскую книжку и бросил ее на стол, вокруг которого расположились французы. Лысый капрал раскрыл ее и показал сутенеру и маленькому алжирцу. Те полистали книжку и уважительно поцокали языками.

— Убедились? — вновь перешел на английский Михальский.

— О да, Хальский, — кивнул капрал. — Но мы хотели бы получить более материальное подтверждение серьезности намерений профессора. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Аванс?

— Смотрите-ка, он догадался, — обратился капрал к приятелям. — Ты, Хальский, догадливый сукин сын. Из тебя получился бы толк. Ты сделал ошибку, что не остался в легионе. Ты мог бы даже стать капралом. Да, аванс. А теперь угадай следующий мой вопрос.

— «Сколько?» Угадал?

— В десятку, Хальский.

— Как только вы скажете «да», по три миллиона каждому.

— Чего? — уточнил алжирец. — По три миллиона чего?

— Не франков, Бубу, не франков. Американских долларов.

— По три миллиона американских долларов? — переспросил сутенер. — Мы правильно поняли, профессор?

— Да, — кивнул Русланов. — Немедленно. Как только вы дадите согласие.

— Вообще-то я не прочь размять старые кости, — заметил сутенер и даже слегка развел плечи, как бы разминаясь и в самом деле. — Где нам придется работать?

— В Чечне, — объяснил Михальский.

— Подготовка операции будет стоить больших денег, — проговорил алжирец. — Очень больших. Это отдельная плата?

— Вынужден огорчить тебя, Бубу. Все пойдет за те же деньги. И не пытайся торговаться. Других денег у профессора Русланова нет. Даже если подготовка будет стоить десять миллионов, вам все равно грех жаловаться на гонорар.

— Мы можем подумать, Хальский? — спросил капрал.

— Можете, Гастон. Минут десять. У нас нет времени. Решение вы должны принять сейчас, не выходя из этого дома.

— А если мы скажем «нет»?

Михальский извлек из кармана пачку стодолларовых банкнот и небрежно бросил их на стол:

— Три тысячи. По тысяче на брата, как я и обещал. Будем считать, что вы совершили приятную автомобильную прогулку по весенней Австрии и за нее получили по тысяче долларов. А мы будем искать другую команду.

— Хальский, ты не найдешь никого лучше нас! — оскорбленно заявил капрал.

— Возможно, — согласился Михальский. — Таких профессионалов я не найду. Но я найду людей более смелых.

— Ты сукин сын, Хальский, вот что я тебе скажу! Ты самый большой сукин сын, каких я только видел! Выкладывай все до конца. Чьи головы нужны профессору?

— Вы получите список. С подробными досье. Назову пока несколько фамилий: Шамиль Басаев, Эмир ибн аль-Хаттаб, он же Черный араб, он же Однорукий Ахмед, Руслан Гелаев…

— Но это же известные чеченские полевые командиры! — перебил алжирец.

— Совершенно верно, Бубу. Они и отдали приказ похитить семью профессора. Их головы он и хочет видеть — вот здесь, на полу, у своих ног. Их восемь человек в Чечне, а один в Москве. Мы о нем пока мало знаем, но узнаем. Всего десять голов. По три миллиона за голову — это не слишком много, но и не так уж и мало. Не правда ли?

— Кто десятый? — спросил капрал.

— А вот он — господин Абдул-Хамид Наджи.

— Вот как? — удивился алжирец. — Так, может, мы его прямо сейчас, а? И не за три миллиона, а гораздо дешевле.

— Отставить, Бубу, — усмехнулся Михальский. — Он нам еще будет нужен. Но он никуда от вас не уйдет. И будет самой легкой вашей добычей.

— Профессор Русланов хочет получить все головы сразу? Или можно по одной? — вежливо поинтересовался сутенер.

— Можно и по одной, — ответил Михальский. — Но и плата будет соответственно поштучная.

— Ты блефуешь! — по-русски заявил Муса, обращаясь к Михальскому. — Они ничего не смогут сделать! Их перережут, как только они ступят на землю Чечни!

Французы с удивлением на него посмотрели.

Гольцов объяснил:

— Господин Наджи сомневается, что такая операция вам под силу.

Французы как-то нехорошо засмеялись.

— Он просто не знает, какие операции вам под силу, — объяснил Михальский.

Французы провели короткое деловое обсуждение. При этом больше говорил алжирец, а капрал и сутенер внимательно слушали.

— В Чечне воюет много наемников, — перевел Гольцов. — Появятся еще несколько. Такова общая идея. Думаю, что это будут арабы или алжирцы. Или суданцы. Впрочем, не буду гадать. Это их дела.

Французы закончили обсуждение. Капрал обратился к Русланову:

— Господин профессор, мы беремся за эту работенку. Дело за вами.

— Аванс?

— Совершенно верно, профессор.

Русланов подсел к столу и достал чековую книжку.

— Чеки именные? Или на предъявителя?

— А нельзя ли наличными, кэш? — поинтересовался алжирец.

— Обналичить девять миллионов не так-то просто, — ответил Русланов. — Окончательный расчет получите кэш. К тому времени я успею превратить их в наличные.

— Нам придется заплатить налог с этих трех миллионов, — недовольно проговорил сутенер. — До чего же я этого не люблю! Мы будем рисковать своей шкурой, а наши деньги пойдут министру финансов. Нет, господа, государственное устройство Франции не кажется мне справедливым. Оно очень далеко от совершенства. Очень!

— И нам придется объяснить, за что мы их получили, — добавил практичный алжирец.

— Насчет налогов ничем не могу помочь, — ответил Асланбек. — А насчет объяснений — никаких проблем. Мы составим договор. Это будет ваш гонорар за консалтинговые услуги. Для моей фирмы «Сигма» вы проводите мониторинг французского рынка. Выясняете возможности сбыта крупных партий удобрений — птичьего гуано.

— Вы торгуете птичьим говном, профессор? — удивился сутенер.

— Я подумываю об этом.

— Ладно, пусть будут именные чеки, — согласился капрал.

— Давайте паспорта.

— У нас нет паспортов. Зачем нам паспорта? Мы живем в свободной Европе. Для поездок по Шенгенской зоне не нужны паспорта.

— Тогда диктуйте свои имена по буквам. Чтобы я ничего не перепутал. Начните, мсье Перрен.

— Джи-эй-си-ти-оу-эн. Гастон.

— Не спешите, — попросил Русланов, старательно заполняя чек. — Гастон. Есть. Фамилия? Перрен — два «эр» или одно?

— Два.

— Посмотрите, правильно я написал?

— Да, профессор, все верно.

— Так, теперь сумма. «Dollar USA…» «Drei…» Миллионов — пишется с большой буквы или с маленькой?

— С большой, — подсказал Гольцов.

И Муса вдруг поверил, что все происходящее в этой гостиной не сон, а самая настоящая явь. Все было настоящим. Настоящая чековая книжка лежала перед Асланбеком. Настоящими были выводимые на гербовой бумаге буквы. Но самым настоящим и самым страшным были эти французы.

— Подожди, Асланбек, — хрипло проговорил Муса.

— В чем дело? — холодно обернулся к нему Русланов.

— Прервись. Мне нужно тебе кое-что сказать.

— Говорите.

— Не при них.

— Говорите по-чеченски.

— Твоя семья не у нас.

— Где же она?

— Я не знаю.

— Так узнайте. Позвоните в Москву. Или в Чечню.

— Там тоже не знают.

— Я вам не верю.

— Клянусь Аллахом, она не у нас! Люди из ФСБ тебе наврали. Она у них.

— Моей семьи у них нет. Это я знаю абсолютно точно. Значит, она у вас.

— Ее нет у нас! Ее у нас нет!

— Полчаса назад вы обещали мне вернуть мою семью по частям.

— Я блефовал! Клянусь, я блефовал! Я был в ярости, поэтому сказал тебе неправду! Ты сам знаешь чеченский характер. В ярости мы можем наговорить что угодно.

— Вы чеченец? — презрительно переспросил Асланбек. — Не оскорбляйте чеченцев. Вы турок. Но и для Турции это оскорбление. Вы убийца, Наджи. Это и есть ваша национальность, ваша профессия и ваша судьба.

— Я турок по паспорту. По крови я чеченец. Уверяю тебя, ты делаешь ошибку. Ты только зря потратишь деньги!

Асланбек ненадолго задумался, потом сказал:

— Ладно, даю шанс. Найдите мою семью.

— Мы искали!

— Плохо искали. Теперь придется искать хорошо. Очень хорошо. Даю вам неделю. Ровно семь суток, начиная с этой минуты. Если через неделю Рахиль и Вахид не будут в Вене, мой договор с этими господами вступит в силу. И обратного хода не будет. Вы поняли меня, господин Наджи?

— Да, понял. Все понял. Я немедленно свяжусь с Москвой.

— Господа, ситуация немного изменилась, — по-английски обратился Асланбек к французам. — Наш договор откладывается ровно на семь суток. Я понимаю, вы разочарованы. Но я в очень сложном положении и должен предусматривать все возможности.

— Мы вполне вас понимаем, профессор, — поскучнев, ответил капрал. — Вы действительно в сложном положении. Никому из своих врагов я не пожелал бы оказаться в вашей шкуре.

— Спасибо за понимание, мсье Перрен. Надеюсь, еще по тысяче долларов на каждого вас немного утешат.

Асланбек взял ручку, вписал в наполовину заполненный чек «Drei Tausend», расписался и протянул чек капралу.

— Получите в банке «Кредитанштальт» и поделите между собой.

— О'кей, так мы и сделаем, — пообещал капрал, пряча чек в бумажник.

— Профессор, нам было очень интересно познакомиться с вами, — не без торжественности произнес сутенер. — Сейчас, когда мы на пенсии, так редко встречаешь по-настоящему интересных людей.

— Если вам снова понадобится консультация насчет говна, всегда к вашим услугам, — добавил капрал.

— Может понадобиться, — серьезно сказал Асланбек.

— Так что не расслабляйтесь, легионеры, — добавил Михальский. — Пойдемте, я вас провожу.

Французы попрощались с Руслановым и Гольцовым, с холодноватым любопытством оглянулись на Мусу и вышли из гостиной. Было слышно, как во дворе захлопали двери автомобиля, возник и удалился звук мотора. Муса обмяк в кресле. У него было такое чувство, что он только что чудом избежал смертельной опасности.

Михальский вернулся в гостиную и поднес к лицу Мусы трубку мобильного телефона:

— Звони.

— Кому?

— Не знаешь кому? Шамилю. И говори по-русски.

— Развяжите руки.

— Зачем? Развязывать, потом снова связывать.

— Как я наберу номер?

— А он уже набран.

Муса узнал свой мобильник. Это была «Нокиа». Этот мобильник Михальский забрал у него при обыске в доме Азиза Салманова. На дисплее светился номер Шамиля. Муса похолодел. Откуда они знают этот номер? Потом понял: он не стер его из памяти, после того как позвонил Шамилю из Зальцбурга.

— Говори по-русски, — приказал Михальский и включил громкую связь. — Нам безумно интересно, о чем ты будешь говорить со своим шефом. Начинай!

— Шамиль, это я, — проговорил Муса, услышав в трубке негромкий голос Шамиля. — У нас очень большие проблемы. Салманов оказался предателем. В Зальцбурге мы попали в ловушку.

— К кому?

— К людям, которые работают на Русланова.

— Кто они?

— Не знаю. Русские.

— ФСБ?

— Нет. Шамиль, у нас только один выход: найти семью Асланбека.

— Мы не можем ее найти.

— Ее нужно найти. Подними на ноги всех. Ее нужно найти, где бы она ни была. Ее нужно найти не позднее чем через неделю.

— Почему через неделю? Что будет через неделю?

— Русланов нанял диверсантов. Очень опытных. Не могу тебе сказать каких…

— Почему не можешь? Почему ты говоришь по-русски? Твой разговор контролируется?

— Да.

— Продолжай.

— Если через неделю его семья не будет в Вене, они начнут. Шамиль, это очень серьезно. Русланов сказал, что заплатит им сорок два миллиона долларов за наши головы.

— Он взял тебя на испуг!

— Нет, Шамиль. Троим он уже заплатил аванс. По три миллиона долларов каждому. Он заплатил им при мне! Первой будет твоя голова, потом моя. А потом еще восемь голов наших амиров. Ты знаешь кого. Не медли, Шамиль! Именем Аллаха заклинаю тебя, не медли! Ты их не видел. А я видел. Это страшные люди!

— Ты сможешь мне перезвонить без контроля?

— Не знаю.

— Понял тебя, — сказал Шамиль и ушел со связи.

— Хороший ход, — одобрил Михальский, отключив мобильник. — Тебе бы, господин Наджи, в покер играть. Умеешь блефовать.

— Что вы со мной сделаете? — спросил Муса.

— Ты очень удивишься, но ничего. Сейчас мы вывезем тебя подальше и оставим на дороге. Возле какой-нибудь речки. Чтобы ты со своим бодигардом смог вымыть штаны. Потому что иначе вас не посадит ни один таксист. А потом ты будешь позванивать нам по телефону, который я тебе дам, и докладывать о ходе поисков. Профессор, мы ненадолго оставим вас. Примерно на час. Берись, Гошка. Надеюсь, что этот вонючий груз мы тащим в последний раз.

Они вынесли Мусу и швырнули в кузов белого микроавтобуса. Туда же бросили и Саида. Минут через сорок, попетляв по проселкам, микроавтобус остановился. Внизу, под насыпью, струился небольшой ручей, серебристый в свете молодой ясной луны. Михальский и Гольцов выгрузили пленников и освободили их от скотча. Михальский вернул Мусе его бумажник и телефон.

— Пока, господин Наджи!

Микроавтобус скрылся.

— Что случилось? — с трудом ворочая языком, спросил Саид.

— Случилось то, что ты обосрался! — зло ответил Муса. — Во всех смыслах — и в переносном, и в прямом!

Километров через пять Михальский, сидевший за рулем, остановил машину.

— Твой ход, — сказал он Гольцову.

Георгий набрал номер. В Москве было начало девятого, но начальник Российского НЦБ Интерпола генерал-майор Полонский еще был в своем кабинете.

— Это Гольцов. Разрешите доложить?

— Докладывай. Нашли профессора?

— Так точно, нашли. Он в полной безопасности. Он готов с нами сотрудничать. Но при одном условии.

— При каком? Не тяни!

— Мы должны разрешить выехать его семье в Вену.

— Что значит — разрешить или не разрешить? Мы незнаем, где его семья!

— Он знает.

— А ты знаешь?

— Нет.

— Дальше.

— Как только вы дадите гарантии, что его семью выпустят, он созвонится с женой и они вылетят в Вену по туристской путевке. Профессор Русланов хочет, чтобы вместе с ними вылетел и его тесть.

— С какой стати нам их выпускать?

— Это единственное условие, при котором Русланов будет нам помогать.

— Чем он может нам помочь?

— Все тем же. Сорок два миллиона долларов по-прежнему под его контролем.

— Ты ему доверяешь?

— Да. Он наш человек. И доказал это.

— Каким образом?

— Он подставился и вывел нас на Мусу.

— Мусу арестовали?

— Нет.

— Почему?

— На каком основании? Вы сказали, что анализ ДНК дал положительный результат. Я вам верю. Но я не могу с этим прийти в австрийский Интерпол. Они скажут: дайте документы. Оформленные соответствующим образом.

— Получишь документы. Завтра же отправим. У тебя все?

— Нет. Самое главное: срочно свяжитесь с ФСБ и РУБОПом. С теми, кто занимается чеченцами. Передайте, что с часу на час у них начнется тот переполох, о котором шла речь на совещании ФСБ.

— С чего?

— Мы тут провели одну небольшую комбинацию. Вся чеченская Москва встанет на уши. Они будут со страшной силой искать семью профессора Русланова. А вы раскроете все их связи. И вычислите Шамиля. Запишите номер его мобильника… — Георгий продиктовал телефон. — Теперь все.

— Гольцов! Что за игры ты там затеял?

— Все доложу, Владимир Сергеевич. При встрече. Извините, не могу долго говорить. Спокойной ночи, — вежливо попрощался Гольцов.

— Отставить! — приказал Полонский. — Перезвони, когда сможешь. В любое время. Сижу в кабинете и жду. Но жду не намеков, а точную информацию. С ней мне идти сам знаешь куда. До связи!

— Получится? — спросил Михальский.

Георгий пожал плечами:

— Посмотрим. Придется звонить. Даже не знаю, что мне ему сказать.

— Думай. Важно не то, что ты скажешь. Важно то, чего не скажешь.

Михальский завел двигатель и дал по газам…

Они не могли знать, что минут через пятнадцать, после того как были выгружены из микроавтобуса Муса и Саид, неподалеку от насыпи мягко затормозил другой микроавтобус — темный, без огней. Четыре человека вышли из него и рассредоточились вдоль дороги. Первым по насыпи от ручья на шоссе взобрался Муса и тут же получил в лицо струю нервно-паралитического газа. Та же участь постигла и Саида. Обоих забросили в кузов. Микроавтобус тронулся с места и направился к Вене.

В гостиной дома герра Швиммера Михальского и Гольцова нетерпеливо ожидал Асланбек Русланов.

— Все нормально, профессор, — сообщил ему Михальский. — Все получилось.

— Эти люди — они действительно из французского Иностранного легиона?

— Вы усомнились?

— Когда они были здесь — нет. А сейчас… Слишком все фантастично.

— Вы просто не знаете моего друга, — объяснил Гольцов. — От простых решений у него начинается аллергия.

— Они в самом деле ветераны французского легиона, — подтвердил Михальский. — И в самом деле лучшие из всех. Я использовал старое правило капрала Перрена: при подготовке операции все должно быть настоящее. Абсолютно все. Самая хорошая подделка несет в себе фальшь. А все настоящее несет в себе убедительность.

— И они смогли бы выполнить этот контракт?

— Если бы взялись — да. А вы что, профессор, в самом деле хотите истратить сорок два миллиона на это дело? Это интересное решение!

— Я подумаю, как их истратить. Вы сказали, что я скоро увижу своих. Как скоро?

— Думаю, завтра, — ответил Гольцов. — В крайнем случае — послезавтра. Во всяком случае, я на это надеюсь. А потом займемся Мусой.

 

1

Звонок Гольцова застал начальника Российского НЦБ Интерпола генерал-майора Полонского на пороге его кабинета. Он уже вызвал машину, надел плащ и собирался ехать домой. Сообщение Гольцова поломало все его планы. На него требовалось немедленно отреагировать. Не снимая плаща, Полонский погрузился в кресло и обеими руками взъерошил жесткие серо-стальные волосы, сразу став похожим на большого озабоченного ежа. Перед ним встал тот же вопрос, что и перед Гольцовым: что сказать начальству, а чего не говорить.

Любое дело требует своей формы подачи. Самое важное и перспективное предложение не будет воспринято, если его доложить вскользь, без акцентировки. В том, что сообщил Гольцов, самым важным было условие профессора Русланова, при котором тот готов сотрудничать с ФСБ: дать разрешение его семье выехать в Австрию. Но сказать об этом куратору по телефону означало нарваться на отказ, инерционный, автоматический. Куратор отреагирует точно так же, как отреагировал поначалу и сам Полонский: с какой стати? Если семья Русланова в России, значит, все-таки есть шанс ее найти. И тогда сотрудничество профессора будет обеспечено автоматически. А когда начальство говорит «нет», переубедить его бывает очень трудно, а часто и вообще невозможно.

За четверть века службы в МВД Полонский поднаторел в чиновничьих играх. И потому принял решение, которое диктовалось правилами этих игр. Он позвонил оперативному дежурному ФСБ и попросил связать его с куратором.

— Он у шефа, — ответил дежурный. — Как только вернется, я вас соединю.

Через четверть часа раздался звонок.

— Докладывайте, — приказал куратор.

— Майор Гольцов сообщил из Вены: у чеченцев в Москве должен начаться большой переполох.

— Уже начался.

— Нужно задействовать всю нашу «наружку» и службы контроля.

— Все задействованы.

— Майор Гольцов сообщил номер мобильного телефона Шамиля.

— Вот как? Очень хорошо. Диктуйте. Как он его узнал? — спросил куратор, записав номер.

— У него не было возможности доложить подробно.

— У вас все?

— Есть еще одно важное дело, но о нем я хотел бы доложить лично.

— До утра терпит?

— Терпит. Но не больше чем до утра.

— Завтра в девять. Общее совещание. Там и доложите.

В кабинет заглянул водитель:

— Владимир Сергеевич, вы едете?

— Нет. Отвези домой Зиночку и возвращайся в гараж. Когда понадобишься, вызову.

Полонский снял плащ, разжился у дежурной смены чашкой крепкого кофе и принялся ждать звонка Гольцова.

На следующий день ровно в девять утра члены оперативно-следственной группы собрались в приемной заместителя директора ФСБ. Но началось совещание только через тридцать минут: куратора вызывали на Старую площадь. Вернулся он в настроении самом мрачном. Молчаливым кивком пригласив всех в кабинет, сообщил:

— Президент выразил недовольство. Наша авиация в Чечне практически бездействует. Это вызвало повышенную активность боевиков. Наши войска вынуждены принимать жесткие ответные меры. Каждая зачистка вызывает шум в западных средствах массовой информации. Чеченская пропаганда пытается представить это как намерение России решить проблему Чечни исключительно силовыми методами. Это подрывает международную репутацию России и осложняет налаживание деловых контактов с западными партнерами. Президент дал нам на решение проблемы со «стингерами» трое суток. После этого Россия обратится за помощью к США. Что это будет означать? Это будет означать, что президент считает всех нас ни на что не способными мудаками.

Куратор хмуро оглядел собравшихся, как бы проверяя, дошел ли до них смысл сказанного. Убедившись, что дошел, распорядился:

— А теперь докладывайте. Вы хотели, чтобы у чеченцев был переполох, — обратился он к начальнику ГУБОП. — Ваше желание исполнилось. Какую пользу вы из этого извлекли?

— По номеру мобильного телефона вычислен Шамиль. Вскрыты его связи со многими руководителями московских фирм и с влиятельными политиками. Ясно, что он главный представитель чеченских боевиков в Москве. Оснований для его задержания пока нет, но будут, накопаем. Выявлено полтора десятка чеченских преступных групп, о которых мы не знали. Все они подчиняются Шамилю. Всем главарям чеченских группировок он дал приказ искать семью профессора Русланова. Ее и раньше искали, но не с такой активностью. Нам на руку, но чем это вызвано, непонятно.

— Разрешите объяснить? — вмешался Полонский. — Профессор Русланов предъявил чеченцам ультиматум: если его семья не будет ему возвращена, он заплатит сорок два миллиона долларов за головы Шамиля, Хаттаба, Басаева и еще семи самых известных чеченских лидеров. Он дал им семь суток.

— Откуда вам это известно? — спросил куратор.

— Доложил майор Гольцов. Он присутствовал при разговоре Русланова с Мусой. Точнее сказать, Муса присутствовал при разговоре профессора Русланова с тремя ветеранами французского Иностранного легиона. Они готовы взяться за это дело.

— Откуда возникли французские легионеры? — удивился куратор. — Только их нам не хватало. Дело и так запутано донельзя.

— Не могу знать. Вероятно, у профессора были какие-то старые связи.

— Я же говорил, что, когда интеллигенция берется за дело, остальные могут идти отдыхать. Ай да профессор! — искренне восхитился начальник РУБОП. — Блеф, но какой красивый!

— У майора Гольцова не создалось впечатления, что профессор блефует, — возразил Полонский. И главное — этого впечатления не создалось у Мусы. Он передал ультиматум Шамилю. Судя по всему, тот отнесся к нему очень серьезно. Этим и вызван переполох.

— Следует ли из ваших слов, что майор Гольцов нашел Мусу? — спросил куратор.

— Да, — подтвердил Полонский.

— Он арестован?

— Еще нет. Все документы об его идентификации подготовлены и отправлены майору Гольцову. Он ознакомит с ними коллег из австрийского бюро Интерпола. Решение об аресте должны принимать они. Они его примут. У них есть все законные основания.

— Уже легче, — прокомментировал куратор. — Передайте майору Гольцову: с арестом Мусы не тянуть.

— Это не решает проблемы, — возразил Полонский. — Вместо Мусы может появиться кто-то другой. Чеченцы не откажутся от сделки так просто. Есть другой путь. Прошу выслушать меня и не отвергать идею с порога.

— Слушаем.

— Все поступки профессора Русланова характеризуют его в высшей степени положительно. Он по собственной инициативе и с большим риском для себя и своей семьи блокировал закупку «стингеров». Он был готов сотрудничать с нами. И если бы не специфические методы подполковника Литвинова, проблема, возможно, уже была бы решена. Он помог майору Гольцову найти Мусу, при этом тоже рискуя собой. Я не знаю, блефовал ли он, предлагая французским легионерам контракт, но он помог нам вскрыть сеть чеченской агентуры в Москве. Майор Гольцов передал мне его предложение: он будет с нами сотрудничать, если мы разрешим его жене, сыну и тестю вылететь в Вену.

— Вот как? — удивился начальник РУБОПа. — Неслабое предложение. Выходит, он знает, где скрывается его семья?

— Выходит, знает. Предвижу возражения, — продолжал Полонский. — Мы и сами можем найти семью Русланова, поскольку из его слов ясно, что она в России. Но неизвестно, кто найдет ее раньше — мы или чеченцы. И есть фактор времени: президент дал нам на решение проблемы всего трое суток.

— В чем будет заключаться его сотрудничество с нами? — спросил куратор.

— Конкретного разговора об этом не было. Могу только предполагать. Профессор Русланов не хочет, чтобы Чечня превратилась в бойню. В то же время понимает, что чеченцы не оставят его в покое, пока он контролирует эти сорок два миллиона долларов. Может быть, он переведет эти деньги на депозитный счет российской Генпрокуратуры. Может быть, распорядится ими как-то иначе. Для нас важно, что проблема будет снята. И очень быстро. Практически это может быть уже завтра.

— Есть над чем подумать! — заметил куратор.

— Разрешите? — спросил подполковник Литвинов, скромно сидевший в дальнем углу кабинета.

— Ваше мнение, подполковник, нам известно, — усмехнулся куратор.

— И все-таки разрешите сказать.

— Ну говорите.

— Когда мы начали искать семью профессора Русланова, мы взяли очень узкий круг родственников и знакомых. Потом я понял, что этот метод неправильный. Мы затребовали сводки обо всех происшествиях за последнее время в Москве и в Московской области, включая случаи хулиганства и ДТП. Смотрели, не высветится ли женщина с ребенком. Жена Русланова и его сын.

— Высветилась?

— Нет. Но высветилось другое. Примерно неделю назад участковому Внуковского района сообщили о группе геодезистов, которые производят работы в районе садово-огородных участков. Владельцы обеспокоились: не затевается ли какое-нибудь строительство, из-за которого могут снести их дачки. Участковый приехал к геодезистам. Они жили в строительном вагончике. Документы у всех были в полном порядке, задание произвести съемку выдано в мэрии Московской области. Участковый обратил внимание на странный инструмент в их оборудовании. Это был лазерный дальномер. Участковый раньше служил в войсках ПВО и знал, что это такое. Сначала он не придал этому значения, а потом задумался. В мэрии ему сказали, что никаких геодезистов для съемок во Внукове они не нанимали. На следующий день он взял милицейский наряд и поехал к геодезистам. Вагончик оказался пустым, все исчезли.

— Не нужно подробностей, подполковник, — прервал куратор. — К чему вы ведете?

— Съемки липовые геодезисты вели километрах в пяти от взлетной полосы Внуковского аэропорта. Я запросил все райотделы, где есть аэродромы. Участковые из Шереметьева и Домодедова доложили, что в их районах тоже работали геодезисты. И тоже в некотором удалении от взлетных полос. Диспетчера дали мне информацию: высота самолетов на этом расстоянии примерно полтора километра, скорость — около четырехсот километров в час. И если в этих точках поставить человека со «стингером»…

Участники совещания переглянулись. В кабинете повисла тяжелая тишина.

— Я почему об этом подумал? — продолжал Литвинов. — У меня из головы все время не выходило: пятьсот двадцать пять «стингеров» — многовато для Чечни. Вот и подумал: а все ли «стингеры» пойдут в Чечню?

— Вы хотите сказать, подполковник, что липовые геодезисты готовили площадки для атаки «стингерами» пассажирских самолетов? — уточнил куратор.

— Так точно, товарищ генерал-лейтенант. Не исключено.

— Какой вывод вы из этого делаете?

— Нужно согласиться на предложение профессора Русланова.

— И это говорите вы?

— Да. Сначала я очень на него разозлился. А потом подумал: он же не посадил нас. А мог. Мы неправильно оценили объект. И потому неправильно работали с ним. Нас сбило то, что он чеченец.

— Это сбивало не только вас, — заметил начальник ГУБОП.

— Неужели и вас? — не без иронии поинтересовался экономист из ГУБЭП.

— А вас — нет? — огрызнулся рубоповец. — С чем вы явились в фирму Русланова? Найти компромат. Вас и послали.

— О чем мы спорим? — не выдержал Полонский, почувствовав, что разговор уходит от главной темы. — Правильно ли видеть во всех чеченцах врагов? Вы полагаете, тут есть о чем спорить? Перед нами конкретный вопрос: принять или не принять предложение профессора Русланова. Я — за. Подполковник Литвинов — за. Если есть другие мнения, следует их выслушать. Я не хотел бы услышать только одного предложения: сообщить Русланову, что мы принимаем его условия, а в аэропорту его семью задержать.

— Владимир Сергеевич, за кого вы нас принимаете? — оскорбился куратор.

— Я принимаю всех нас за тех, кто мы есть. В каждом из нас два человека: человек и чиновник. Главная задача чиновника — решить проблему, ничем не рискуя. Почему я об этом заговорил? Потому что эта мысль мне и самому приходила в голову. Некоторое время я вполне серьезно ее обдумывал. Я не стыжусь в этом признаться. Только потом понял, насколько чудовищна эта мысль.

— Что скажет разведка? — обратился куратор к представителям ГРУ и СВР.

— Операция без подстраховки. По всем правилам, ее следует запретить, — ответил гэрэушник. — Но я в чем-то согласен с генерал-майором Полонским. Не слишком ли глубоко засел в каждом из нас чиновник?

— Насколько я понял, ваш сотрудник майор Гольцов сейчас в Вене, — обратился к Полонскому представитель Службы внешней разведки. — Он контролирует ситуацию? Если полностью — вопросов нет. А если не полностью…

— То мы отправим в Вену генерал-майора Полонского, — закончил его фразу куратор. — Он человек опытный, на месте сориентируется. Согласны, Владимир Сергеевич?

— Я сам хотел это предложить.

— Значит, решено. Даем добро. Спасибо, товарищи, все свободны.

Возле черной интерполовской «Волги» Полонского догнал подполковник Литвинов:

— Извините, товарищ генерал-майор. Не хотел говорить при всех, но вам скажу. Зря вы задробили эту идею. Богатая идея. Я сам хотел ее предложить, но вы меня опередили. И так обставили, что заткнули мне рот.

— Вы это серьезно? — спросил Полонский.

— А что? Придержали бы его семью на денек-другой, пока он не переведет бабки, и отправили бы в Вену. И никакого риска. Ну подергается профессор. А что он сможет сделать?

— Я вам скажу что, — ответил Полонский. — Он наймет головорезов из французского легиона и закажет им вашу голову. Это обойдется ему не слишком дорого.

— Как он узнает про меня?

— Я скажу.

— Все шутите, товарищ генерал-майор. А дело-то нешуточное.

— Потому и шучу. Выбросьте это из головы, подполковник. Позаботьтесь вот о чем. Когда станет известен рейс, пришлите в Шереметьево своих людей. Пусть незаметно подстрахуют семью Русланова. Если их перехватят чеченцы — вот это будет непоправимо.

— Понял, товарищ генерал-майор. Будет сделано.

— И еще, — продолжал Полонский. — Как отреагируют чеченцы, когда узнают, что Муса арестован и будет доставлен в Москву?

— Задергаются.

— Вот именно. Очень сильно задергаются. Потому что он набит смертельно опасной для них информацией. И что предпримут?

— Попытаются его убрать.

— Где? В Лефортове его не достать. Значит, где?

— В аэропорту или по дороге из аэропорта. Но как они узнают, что он арестован и когда его привезут?

— Из газет, подполковник. Появится небольшая заметка: «В Вене Интерполом арестован известный чеченский террорист Магомед Мусаев но кличке Муса. Такого-то числа он будет доставлен в Москву».

— Кто даст эту заметку?

— Пресс-служба ФСБ. По вашему предложению. Остальное понятно?

— Так точно. Засада. И всех повяжем.

— Не исключаю, что операцией будет руководить Шамиль. Все ясно?

— Так точно, товарищ генерал-майор. Но ведь это ваша идея.

— Какая идея? — удивился Полонский. — Ничего про это не знаю. И не могу знать, это не мой профиль. Это ваша идея, подполковник. Она характеризует вас как опытного оперативника, который умеет думать. Вы это уже доказали, когда вычислили геодезистов. Желаю удачи!

Вернувшись к себе, Полонский набрал номер мобильного телефона Гольцова:

— Сообщи Русланову: добро дали. Пусть вызывает семью.

— Спасибо, Владимир Сергеевич. Это хорошая новость.

— Документы на Мусу получил?

— Так точно.

— Австрийцев ознакомил?

— Так точно.

— Какие-то вопросы у них есть?

— Нет.

— Так чего ты ждешь? Действуй.

— Видите ли, Владимир Сергеевич…

— В чем дело? — насторожился Полонский.

— В том, что Муса исчез.

 

2

Прибытие самолета из Москвы задержалось на сорок минут, и эти сорок минут показались Асланбеку Русланову бесконечными. Он то садился в кресло в зале ожидания аэропорта Швехат, то вышагивал взад-вперед вдоль стеклянной стены, отделяющей аэровокзал от летного поля. Гул каждого самолета, производившего посадку, заставлял его вжиматься носом в стекло. Сопровождавшие его Гольцов и Михальский держались в стороне, ни с какими разговорами не приставали, за что Асланбек был им благодарен. Они и между собой не разговаривали. С самого утра лица у обоих были хмурые, но Асланбек был слишком занят собой, чтобы обратить на это внимание.

Почти десять дней он не видел Рахиль и Вахида. За все двенадцать лет семейной жизни такого не было ни разу. В любой командировке он старался как можно быстрей закончить все дела, задержка даже на один день приводила его в ярость. Асланбек знал, что ничего еще не закончилось, что впереди их ждут очень тяжелые времена, но сейчас он не думал о них, он думал только о том, что скоро, уже совсем скоро увидит Рахиль.

Погода испортилась, накрапывал дождь, аэродромный бетон потемнел, Альпы были затянуты облаками. Асланбек смотрел на летное ноле и представлял, как спешит по нему Рахиль, тоненькая и гибкая, как лозинка, как не поспевает за ней плащ, как длинные тяжелые волосы сваливаются ей на лицо и она отбрасывает их назад досадливым движением узкой руки. Чтобы не мешали смотреть. Чтобы не мешали увидеть его.

Это было сумасшествие. Это было счастье.

Наконец по радио объявили, что произвел посадку самолет, следующий по маршруту Москва-Вена-Женева. Огромный «Боинг-737» медленно вырулил к зданию аэровокзала. Только бы не к трубе, почти молился Асланбек. Если самолет подгонят вплотную к терминалу и соединят салоны с залом прилета телескопическими коридорами-трубами, он не увидит спешащую по бетону Рахиль. И диспетчеры словно бы услышали его мольбу. «Боинг» остановился метрах в пятидесяти от терминала, развернулся, к салонам подали трапы. Из первого класса вышло всего несколько человек, из второго побольше. И, наконец, в проеме самолетного люка появилась Рахиль. Она остановилась и тревожно огляделась. И вдруг увидела Асланбека, хотя по законам физики, оптики и всех остальных наук увидеть его не могла — сквозь дождевую изморось, за толстым стеклом огромного аэровокзала. И все же увидела, замахала обеими руками, показала в его сторону Илье Марковичу и Вахиду. Вахид запрыгал и тоже замахал руками. Илья Маркович, скорее всего, ничего не увидел, но сделал рукой: «Привет, привет!»

Рахиль сбежала с трапа, за ней неторопливо двинулся Илья Маркович, держа за руку внука, а в другой руке объемистую спортивную сумку. Какой-то средних лет человек в светлом плаще с седыми короткими волосами взял у Ильи Марковича сумку и жестом показал: идите, идите, я донесу, мне нетрудно.

Асланбек радостно и словно бы растерянно оглянулся на Михальского и Гольцова:

— Они прилетели. Они прилетели! Вон они, вон! Они прилетели!

Оба подошли к стеклу, посмотрели на пассажиров, пересекающих мокрое пространство бетона от самолета до входа в аэровокзал, и неожиданно насторожились.

— Ничего себе! — пробормотал Гольцов. — А его-то каким ветром принесло?

Но Асланбек не услышал. Лавируя между людьми, он уже бежал к выходу из таможенной зоны. В отличие от московских аэропортов, она насквозь просматривалась сквозь стеклянное ограждение. Черная головка Рахиль на целую вечность, минуты на две, задержалась возле паспортного контроля и замелькала среди людей, идущих по «зеленому» таможенному коридору. Илья Маркович, Вахид и помогавший нести их сумку человек в светлом плаще остались далеко позади.

И вот они рядом, ее глаза, огромные и тревожные глаза синайской газели. Не нынешнего Синая, а того, древнего, откуда пошел весь ее еврейский род.

«Вот, зима уж прошла, дождь миновал, перестал. Цветы показались на земле, время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей…»

— Я не видел тебя десять дней, — сказал Асланбек.

— Десять лет, милый. Сто лет. Вечность.

— Да, вечность, — согласился он и только тут увидел ее — не только глаза, всю: с короткой мальчишеской стрижкой, сделавшей ее лицо совсем юным. Волосы! — закричал он. — Где твои волосы? Ты постриглась?

— Тебе не нравится?

— Нет! Мне нравится! Но… И ты покрасилась. Зачем? — спросил он и вдруг понял: — Ты… поседела?

Она улыбнулась:

— Это не самая большая плата за то, что нам пришлось пережить.

— Но ты же ничего не знала!

— Нет, милый. Я знала все.

— Откуда?!

— Мы поговорим об этом потом. Мы не одни.

И только тут Асланбек обнаружил, что рядом стоят Гольцов и Михальский и делают вид, что смотрят по сторонам, а от таможни к нему несется, бросив деда, Вахид. Асланбек обнял кинувшегося ему на шею сына, потом поставил его на пол, присел перед ним и сказал:

— Смотри мне в глаза. А я буду смотреть в твои глаза. Рахиль, ты видишь? Я прямо смотрю в глаза нашему сыну! Ты видишь? Рахиль, ты видишь?

— Вижу, милый, — ответила она. — А я в этом не сомневалась.

Подошел Илья Маркович, обнял зятя, отметил:

— Похудел. Мало ешь? Есть надо много, если есть чего есть, потому что никто не знает, будет ли чего есть завтра.

Человек в светлом плаще поставил на пол сумку, которую он помог поднести, но почему-то не уходил.

— Познакомься, Рахиль, — спохватился Асланбек. — Это мои друзья.

— Познакомься? — почему-то удивилась она. — Но мы знакомы. Здравствуйте, Георгий. Здравствуйте, Яцек.

— Здравствуйте, Рахиль Ильинична, — неловко поклонился Гольцов, а Михальский склонил свою огромную бритую голову и поцеловал ей руку.

— Вы знакомы? — нахмурился Асланбек. — Где это вы познакомились?

— Как — где? Все это время мы с Вахидом жили в квартире Яцека в военном городке. По соседству с семьей Георгия.

— По соседству с моей семьей? — с недоумением переспросил Гольцов.

— Ну да. Вахид очень подружился с вашим сыном. У вас замечательный сын, Георгий. И замечательная жена. И теща у вас замечательная. Они очень вас любят.

— Но умело это скрывают, — буркнул Гольцов.

— Нет, Георгий, нет. Вы сами не даете им возможности любить себя. Почему вы боитесь быть слабым, несчастным? Просто усталым? У вас всегда все о'кей? Да нет, так не бывает. Ну так и не зажимайте это в себе. Дайте им что-то сделать для вас. Чем больше они будут делать для вас, тем больше будут любить. Дайте им, в конце концов, возможность пожалеть вас, поухаживать за вами.

— Дам, — хмуро пообещал Гольцов. — Вернусь, нажрусь в стельку и засну на пороге. Вот и пусть ухаживают.

— И это, между прочим, не такой уж плохой вариант, — серьезно проговорила Рахиль. — Это, как вы поняли, наш сын. Это мой отец, Илья Маркович. А это наш попутчик Владимир Сергеевич. Он очень трогательно о нас заботился и всю дорогу развлекал смешными историями. Он сказал, что он инженер-сантехник, но мне кажется, что артист.

— Он не просто артист, он очень большой артист, — подтвердил Гольцов. — Здравия желаю, товарищ, генерал-майор.

— Генерал-майор? — переспросила Рахиль.

— Владимир Сергеевич — начальник Российского национального бюро Интерпола.

— Мент! — радостно закричал Илья Маркович. — Ну точно! A я чую — мент! У меня на них глаз-ватерпас. Все-таки не ошибся! Но среди ментов тоже попадаются нормальные люди. Редко, но попадаются.

— Почему же вы назвали себя сантехником? — спросила Рахиль.

— Я имел в виду сущность моей работы, — объяснил Полонский. — Правильнее было бы даже сказать — ассенизатор, но я побоялся, что вы всю дорогу будете ко мне принюхиваться. Рахиль Ильинична, вы с дороги устали. Давайте мы посадим вас в такси, а я немного задержусь. Мне нужно побеседовать с этими молодыми людьми.

— Так вы и с ними знакомы?

— Немного. Майор Гольцов — мой подчиненный. И этого типа я тоже знаю. Он две недели таскал меня по Сахаре. Я тебе эту Сахару, Михальский, никогда не забуду. Я чувствовал себя верблюдом. Езжайте в отель. Асланбек Русланович, мы с вами встретимся позже. Нам есть о чем поговорить.

— Ну, докладывайте, — не предвещающим ничего хорошего тоном предложил Полонский, когда они посадили в такси семейство Руслановых и устроились за столиком в баре аэровокзала. — Значит, ты, Гольцов, не знал, где семья Русланова? Мы все с ног сбились, а он помалкивает. Он ничего не знает!

— Так точно, я ничего не знал, — подтвердил Гольцов.

— Бесстыжие твои глаза! Как ты мог не знать, если они жили в одном доме через стенку с твоими?

— Это квартира Яцека. Он их туда отвез, а мне не сказал.

— Врешь!

— Выбирайте выражения, господин генерал-майор, — хмуро посоветовал Гольцов.

— Врет? — обернулся Полонский к Михальскому.

— Нет. Мы придерживаемся одного правила: зачем врать, если от этого ни пользы, ни удовольствия?

— Ты не сказал своему другу, куда отвез Рахиль и Вахида?

— Да, не сказал.

— Не верю! Почему?

— Как раз поэтому. Чтобы на ваш вопрос, знает ли майор Гольцов, где семья профессора, он мог бы вам с чистой совестью сказать «нет».

— Похоже, вы оба считаете себя очень умными. Так я вам докажу, что вы ошибаетесь, — пообещал Полонский и повернулся к Гольцову: — Кто мне сказал, что семью профессора Русланова украли? Не ты?

— Это сказали вы.

— А что она исчезла? Ты!

— Владимир Сергеевич, я сказал, что Рахили Ильиничны и сына нет ни в Краскове, ни в московской квартире, ни в лицее. И больше я не сказал ничего. А вы дали волю своему воображению. Я-то при чем?

— Почему ты не доложил, что семья профессора Русланова спрятана в безопасном месте?

— Меня об этом никто не спрашивал.

— Ты думаешь, эти словесные штучки тебе помогут?

— Это решать вам.

— Ладно, — подумав, кивнул Полонский. — Давайте по делу. Значит, вы увезли Рахиль Ильиничну и Вахида в то же утро?

— Так точно. За ее домом следили три чеченца. Ей грозила опасность. Мы не могли ждать, пока раскачается ваш ГУБОП или ФСБ.

— Вы что, запихнули их в багажник и увезли?

— Конечно нет. Мы прошли через заднюю калитку, вошли в дом и поговорили с ней, — объяснил Гольцов. — После этого она согласилась с нашим предложением исчезнуть.

— Подробней! Что вы ей сказали?

— Мы спросили, знает ли она, где ее муж? Она сказала: нет, чеченские мужчины не посвящают женщин в свои дела. Тогда я спросил, знает ли она, что ее муж попал в беду. Она сказала: я это чувствую. Владимир Сергеевич, вы летели с ней вместе почти три часа. И общались. Неужели вы не поняли, что это за женщина?

— Кое-что понял.

— Что вы поняли?

— Ну что она очень необычная женщина. Красавица, но не это главное. В ней чувствуется глубина, тайна. Нет, не берусь точно определить.

— Тогда скажу я, — предложил Гольцов. — Я разговаривал с ней минут сорок, но потом много о ней думал. И вот что понял. Все мы живем в каком-то пустом водевильчике. Жанр нашей жизни: трень-брень, мыло. А она живет в жанре трагедии.

— Интересное наблюдение. Как ты это понял?

— Я показал ей ксерокопию факса профессора Русланова. Сделал я ее, чтобы ввести в курс Яцека. Но потом решил показать ей. Знаете, что она сказала? Она сказала: «Вот и ему принесли повестку из военкомата. Вот и в наш дом пришла война». И если бы видели, как она это сказала!

— Как?

— С улыбкой. С такой улыбкой, что… Нет, не могу я это определить.

— Да, — подтвердил Михальский. — Я человек толстокожий, но и у меня мурашки пошли по спине. Первый раз в жизни я подумал: а правильно ли я делаю, что женюсь на всех подряд? Может, стоило подождать, пока встретится такая женщина?

— Дальше, — кивнул Полонский.

— Я могу приводить разные доводы, почему мы вмешались в ситуацию, — снова заговорил Гольцов. — Они все будут правильными. Но главное не в этом. Я увидел какую-то другую форму жизни. И я подумал: если она исчезнет, то станет беднее и пошлее и моя жизнь. Мы спасли эту форму жизни. Можете увольнять меня, отдавать под суд, но об этом поступке я не пожалею никогда.

— А не пропустить ли нам граммчиков по пятьдесят? — прервал наступившее молчание Михальский. — Владимир Сергеевич, вы разрешите вас угостить?

— Разрешаю. Только не по пятьдесят, а по сто.

— А я как сказал?

— Да, Гольцов, озадачил ты меня, — проговорил Полонский, когда Яцек отошел к стойке бара. — Все это ни в какие ворота не лезет. Но… Молодец, парень. Правильно сделал. И хорошо, что об этом сказал. Все, закрыли тему. Дальше только о деле. И ни о чем больше.

Вернулся Михальский с тремя тяжелыми хрустальными стаканами, сообщил:

— Виски «Чивас Ригал». Судя по цене, хорошее. Ваше здоровье, Владимир Сергеевич!

— И тебе не болеть, — отозвался Полонский и сделал крупный глоток. — Как ты оказался в Вене?

— Совершенно случайно. Решил проветриться на пару с другом.

— Французские легионеры — твои дела?

— Немножко есть.

— Я как только увидел тебя, так сразу это и понял. Кто отсек слежку за «Нивой» Рахили Ильиничны?

— Слежку? А, трое кавказцев на «четверке»! Мои ребята. Из «Кондора». Я позвонил им и попросил избавить беззащитную женщину от нахальных преследователей.

— Сядут они когда-нибудь, — предсказал Полонский. — И ты сядешь.

— А что такое? — удивился Михальский. — Они сделали что-то не так?

— А то не знаешь!

— Не знаю, Владимир Сергеевич. Я никогда не спрашиваю моих людей, как они выполнили мой приказ. Как посчитали нужным, так и выполнили. А вот если бы не выполнили, тогда бы я спросил, почему не выполнили.

— Что с Мусой?

— Я вам докладывал: он исчез, — напомнил Гольцов.

— Это я уже понял. Выкладывайте подробности. Я должен быть в теме. Потому что за все, что вы тут наворочали, отдуваться мне. Приступай, Гольцов. А тебя, Михальский, я слушать не буду. Потому что ты органически неспособен говорить правду. По-моему, ты сам не знаешь, когда говоришь правду, а когда врешь.

— Другой бы обиделся, но я умею прощать людям их добросовестные заблуждения.

Георгий едва успел закончить повествование о том, как им удалось найти профессора Русланова, когда их беседа была прервана появлением высокого, рыжего, очень худого господина, облаченного в белые брюки и синий клубный пиджак с золотыми пуговицами.

— Кого я вижу! — весело заорал он по-английски. — Вот так встреча! Джордж, а вы не верили, что мир тесен! Рад вас приветствовать, джентльмены. Хай, Хальский!

— А это что за чучело? — недовольно спросил Полонский.

— Это не чучело, это глистопер, — ответил Гольцов. — И он, между прочим, хорошо знает русский.

— Кто он?

— Дональд Хоукер. Для всех — советник американского посольства в Москве по вопросам культуры. Для своих — заместитель московского резидента ЦРУ по оперативным вопросам. Во всяком случае, так он нам представился. Привет, Дон. Раз уж вы появились, присаживайтесь. И говорите по-русски. Только не нужно про случайные встречи. Вы всегда появляетесь случайно именно там, где вам нужно.

— Он в самом деле… — неуверенно начал Полонский.

— Увы, Владимир Сергеевич, в самом деле, — подтвердил Хоукер. — Так уж у меня сложилась судьба.

— Откуда он меня знает?

— По долгу службы. Он знает все.

— Откуда вы его знаете?

— Мы познакомились случайно…

— В ресторане Центрального дома журналиста, — опередил Гольцова Михальский. — Мы сидели, мирно ужинали. Дон набрался, начал ко всем приставать. Почему-то выбрал нас.

— И сказал, что он резидент ЦРУ?

— Ну да, — невинно подтвердил Михальский. — Наврал, конечно. Знаете, в России было время, когда каждый третий алкаш у пивной утверждал, что он майор КГБ. Он так нас достал, что я хотел набить ему морду. А потом подумали: как-то неудобно, все-таки иностранец. У него может сложиться превратное представление о России. Погрузили его в такси и отвезли в американское посольство. И туда его, как ни странно, впустили. Представляете? В дупель пьяного! Более того, сержант морской пехоты из охраны посольства взял перед ним под козырек! Так что мы теперь уже и не знаем, наврал он или в самом деле из ЦРУ. Но сегодня я ему морду набью точно. Можешь не сомневаться, Дон. И сделаю это с большим удовольствием.

— За что? — спросил Полонский.

— Он знает за что. Он нас крупно кинул.

— О чем вы, Хальский? — удивился Хоукер. — А! Вы, наверное, про одного нашего общего знакомого? Нет, я вас не кинул. Просто произошла маленькая накладка, и нам понадобилось немного больше времени, чем мы предполагали.

— Куда вы его девали?

— Мы? Мы никуда его не девали.

— Тогда где же он?

— А вот это правильная постановка вопроса. Скажу. Чуть позже. А пока сообщу известие, которое вам, надеюсь, приятно будет услышать. Некое судно, которое должно было выйти из порта «А» в порт «Б» и потонуть по дороге, из порта «А» не вышло. И уже не выйдет. Следовательно, не утонет.

— Это точно? — спросил Гольцов.

— Джордж, разве я похож на человека, который врет?

— Именно на него вы и похожи.

— Плохо вы обо мне думаете, джентльмены. Это обидно, потому что несправедливо. Выпить мне никто не предложит?

— Мотай отсюда, глистопер! — рявкнул Михальский.

— Ну-ну, не стоит так, Хальский. Я понимаю, вы расстроены. Но я вас утешу. Человек, который вас интересует, находится в наркологическом отделении в госпитале Святого Себастьяна. Он слегка не в себе, но через пару дней, полагаю, будет в порядке. Там вы его и найдете. Он никуда не денется, потому что палату охраняют мои люди. И вот вам маленький презент лично от меня. — Хоукер извлек коробку с аудиокассетой, но передал ее не Михальскому, а Полонскому. — Здесь много интересного для вас, очень много. Запись с купюрами. Изъято то, что для вас не представляет интереса. Не знаю, как у вас в России, но в Америке любая запись, сделанная без соблюдения законных формальностей, не считается доказательством.

— У нас тоже, — сказал Гольцов.

— Но это неважно. Главное — информация. Она поможет вашим следователям эффективно вести допросы. А теперь не буду вам больше надоедать. Мы еще встретимся. Привет, джентльмены.

— Что все это значит? — спросил Полонский. — Что за кассета?

— Думаю, запись допросов Мусы, — предположил Гольцов. — Ему всадили какой-нибудь сыворотки правды и выпотрошили. Видно, с дозой слегка переборщили.

— Значит, в госпитале Святого Себастьяна — Муса?

— Да.

— А что он говорил про судно, которое не потонуло?

— Это значит, что партия «стингеров» перехвачена. Нет больше «стингеров» и никогда не будет. Вот что это значит. Будем здоровы! — сказал Михальский и допил виски.

— Господи боже мой! — пробормотал Полонский. — С кем я связался? Куда я, черт возьми, попал? Где я?

— Вы в Вене, господин генерал-майор, — объяснил Михальский. — В весенней Вене, где все пронизано вальсом Штрауса «Сказки Венского леса». Согласитесь, Владимир Сергеевич, Вена прекрасна!

— Если все, что сказал этот рыжий придурок, правда — соглашусь.

— Правда, Владимир Сергеевич, — подтвердил Гольцов. — Это значит, что нам нужно ехать в местный Интерпол и договариваться о процедуре ареста Мусы.

 

3

Оперуполномоченный Австрийского национального центрального бюро Интерпола капитан Карл Нейрат был счастлив увидеть своего московского коллегу майора Георгия Гольцова, и благодаря его энергии все формальности были улажены за полтора часа. Единственное, на чем настоял капитан Нейрат, было присутствие при аресте Мусы господина Русланова или же его письменное заявление о том, что он опознал в турецком гражданине Абдул-Хамиде Наджи объявленного в международный розыск террориста Магомеда Мусаева. Акты экспертизы не вызывали никаких сомнений, но для суда первой инстанции, который будет решать вопрос о мере пресечения, анализ ДНК — вещь научная и в каком-то смысле абстрактная, а заявление конкретного человека — это понятно, конкретно и требует конкретного решения.

Асланбек Русланов не выразил никакого удовольствия от перспективы встречи с Мусой, но принять участие в его аресте согласился без спора: нужно, — значит, нужно. Для главного врача госпиталя Святого Себастьяна все его пациенты были как бы гражданами суверенного государства. Гражданин Турецкой Республики Абдул-Хамид Наджи, обнаруженный полицией на окраине Вены и доставленный в госпиталь в состоянии сильнейшего наркотического отравления, был для главврача больным, обладающим в силу этого статусом неприкосновенности. Лишь через три дня, убедившись, что состояние больного улучшилось, он разрешил допустить к нему полицейских.

Сама процедура ареста опасного международного преступника оказалась на удивление будничной. В палату вошел капитан Карл Нейрат в сопровождении Асланбека Русланова и двух сержантов криминальной полиции. Гольцов отказался участвовать в мероприятии, чтобы своим присутствием не умалять заслуг капитана Нейрата, а начальник Российского НЦБ Интерпола генерал-майор Полонский вообще до поры до времени не раскрывал своего инкогнито. Его задачей было организовать в посольстве России запрос об экстрадиции Мусы, а затем через начальника австрийского НЦБ максимально ускорить выдачу его России.

Капитан Нейрат обратился к Асланбеку:

— Господин Русланов, вы заявили, что гражданин Турции господин Наджи является российским гражданином Магомедом Мусаевым, объявленным в международный розыск Генеральной прокуратурой России. Прошу вас еще раз внимательно посмотреть на этого человека. Подтверждаете ли вы свое заявление?

— Да, подтверждаю, — ответил Асланбек.

— Готовы ли вы повторить это в суде?

— Да, готов.

— Благодарю вас, господин Русланов, вы свободны. Господин Наджи, вы арестованы…

Асланбек вышел из госпиталя. На пандусе приемного отделения стояли две полицейские машины. В стороне, на гранитном поребрике цветника с первыми робкими нарциссами и тюльпанами, сидели Георгий Гольцов и Яцек Михальский. Тут же прохаживался генерал-майор Полонский, время от времени обеими руками взъерошивая свои короткие жесткие волосы.

— Все в порядке? — спросил Гольцов.

Асланбек молча кивнул.

— Как он отреагировал?

— Презрительно усмехнулся. Он не верит, что это серьезно.

— Он не знает об анализах ДНК. Его ждет большое разочарование, — заметил Михальский.

Через полчаса полицейские вывели Мусу. Он был в своей дорогой и плохо сидящей на нем одежде, руки его были скованы спереди наручниками. При виде Асланбека в компании Гольцова и Михальского лицо его исказилось от злобы.

— Ты предатель! — закричал он по-русски. — Ты вор! Ты украл деньги, которые пожертвовали для помощи чеченскому народу! Тебя ждет смерть! Да, смерть! Ты нигде не спрячешься от нашей карающей руки! Вор! Ты будешь молить Аллаха о легкой смерти!

Асланбек холодно взглянул на него и отвернулся. Мусу засунули на заднее сиденье, машины включили мигалки и укатили.

— Я хотел бы задать вам вопрос, — обратился Полонский к Асланбеку. — Как вы намерены распорядиться этими сорока двумя миллионами долларов? Не считаете ли вы правильным вернуть их России?

— В России их разворуют. Я намерен распорядиться ими совсем по-другому.

— Неужели? — оживился Михальский. — Асланбек, вызываем легионеров? Ах, как это будет красиво!

— Нет, — возразил Русланов. — Я думал об этом. Это неправильно. С бандитами нельзя бороться бандитскими методами. С бандитами можно бороться только законными методами. Это трудно. Но только это ведет к выходу из тупика.

— Почему все правильные вещи всегда такие скучные? — риторически вопросил Михальский. — Только не говорите, что вы решили эти миллионы прикарманить. Хотя на вашем месте я бы об этом серьезно подумал.

— Я не вор. Эти деньги предназначены для помощи чеченскому народу. На это они и уйдут. Собственно, на это они уже ушли. Все сорок два миллиона уже перечислены на счет фирмы «Трансуниверсал». Вчера я подписал договор о поставке в Чечню медицинского оборудования для больниц, учебных компьютерных комплексов для школ, продовольствия и лекарств. Первый самолет вылетит в Чечню через пять дней. Я сам буду сопровождать этот транспорт.

— Если бы вы спросили меня, считаю ли я это решение правильным… — проговорил Полонский.

— Я никого не намерен спрашивать! — перебил Асланбек. — Это мое решение. Я не хочу, чтобы в Чечне меня считали вором. Все увидят, что я не вор!

— …то я бы его одобрил, — закончил фразу Полонский. — Но это опасно, Асланбек. В Чечне вас могут убить.

— На все воля Аллаха.

К подъезду госпиталя подкатил красный открытый «шевроле», из него вышел Дональд Хоукер и закричал, изображая отчаяние:

— Я опять опоздал! Я всегда и везде опаздываю! Привет, джентльмены. Как я понял, нашего общего друга уже увезли? А я так хотел с ним попрощаться!

— Кончайте трепаться, Дон, — ответил Михальский. — Вы никуда и никогда не опаздываете.

— Как я хотел бы, чтобы так было на самом деле! — заявил Хоукер и, став серьезным, обратился к Русланову: — Господин Русланов! От имени правительства Соединенных Штатов я благодарю вас за помощь, которую вы оказали нам в разрешении ситуации, которая могла нанести престижу моей страны серьезный ущерб. Мы понимаем, что вам нельзя возвращаться в Россию. Вам нельзя оставаться и в Европе. Ваши друзья в Чечне никогда не простят вам того, что вы сделали. Ваша жизнь и жизнь вашей семьи будет постоянно подвергаться опасности. Правительство моей страны предлагает вам и вашей семье политическое убежище и охрану по программе защиты свидетелей. Вы получите новые документы, о месте вашего пребывания не узнает никогда и никто.

— Благодарю вас, мистер Хоукер, — ответил Асланбек. — Я принял другое решение. Мы не хотим превращаться в изгнанников. Моя семья переезжает в Израиль. Мой сын по матери — еврей. Он будет жить на своей второй родине, пока не сможет вернуться в Россию. У моей жены есть вызов от сестры. Я был бы вам благодарен, если бы вы ускорили получение израильской визы для моей семьи.

— Нет проблем, — заявил Хоукер. — А вы сами, господин Русланов?

— Я присоединюсь к ним позже. Когда вернусь из Чечни.

— О'кей! — заявил Хоукер и распахнул дверцу «шевроле»: — Садитесь, господин Русланов. Мы едем в израильское посольство. У нас хорошие отношения с этой страной. Все необходимые документы вы получите не позже чем завтра. Общий привет, джентльмены. Знакомство с вами сохранится в моей памяти как одно из самых приятных воспоминаний. Впрочем, не исключено, что мы еще встретимся. Мир тесен, господа. Он очень тесен. И становится все теснее!

«Шевроле» резко взял с места, выехал из ворот госпиталя и исчез в потоке машин.

— Теперь послушайте меня, — проговорил Полонский с таким видом, словно все время до этого он напряженно, ероша волосы, обдумывал какой-то очень важный вопрос и только сейчас нашел на него ответ. — Что было? Получив факс профессора Русланова, мы проверили его заявление о том, что гражданин Турции Абдул-Хамид Наджи является находящимся в международном розыске преступником. Экспертиза ДНК доказала это. В пределах своих служебных полномочий оперуполномоченный российского Интерпола майор Гольцов вылетел в Вену и при содействии наших коллег из австрийского Интерпола обнаружил преступника, который был арестован в полном соответствии с австрийскими законами и Уставом Интерпола. Майору Гольцову было предписано произвести экстрадицию преступника, что он и сделает, когда австрийский суд примет соответствующее решение. Вот что было. Больше не было ничего. Не было никаких легионеров, не было никакого Хоукера. Мы незнаем, где профессор Русланов прятал свою семью. Мы ничего незнаем ни о каком судне, которое не потонуло. И здесь не было никакого Михальского! Я его не видел и сейчас не вижу в упор! А еще лучше, если ты немедленно уберешься из Вены. Завтра я улетаю в Москву. Ты полетишь со мной. По крайней мере, я буду уверен, что больше никаких неожиданностей не приключится. Все ясно?

— Как скажете, господин генерал, — без энтузиазма отозвался Михальский. — Только из уважения к вам.

— Кассета с допросом Мусы, — напомнил Гольцов. — Вам придется объяснить, откуда она у вас.

— Я не обязан отдавать кассету. Я обязан доложить информацию.

— Вас спросят, откуда вы ее получили.

— Из агентурного источника! — отрезал Полонский. — А что это за источник, никого не касается. Сам президент не имеет права заставить даже опера из райотдела раскрыть имя своего агента.

— Вот что меня восхищает в начальстве — умение отредактировать любую ситуацию и придать ей унылый законный вид, — прокомментировал Михальский. — Владимир Сергеевич, вы когда-нибудь ели шницель по-венски?

— Нет, — буркнул Полонский.

— А ты? — обратился Михальский к Георгию.

— Я тоже.

— Значит, вы не были в Вене! Пошли обедать. Я угощаю. Должно же у вас остаться хоть одно приятное воспоминание о прекрасной Вене!

 

4

Рахиль и Вахид улетали в Израиль через три дня. Их провожали Асланбек, Илья Маркович и Георгий Гольцов. Илья Маркович лететь с дочерью и внуком категорически отказался.

— Да видел я этот Израиль, — пренебрежительно говорил он, пока в аэропорту Швехат ожидали посадку на рейс компании Эль-Аль. — Да посмотрел я сейчас на эту Вену. Хорошие места, ничего не могу сказать. Везде чисто и не хамят. Но что я тут буду делать? Если мне что-нибудь не понравится и я захочу об этом сказать, что мне скажут? Мне скажут: ты живи в этом хорошем месте, ходи по хорошим дорогам, ешь хорошую пишу — и помалкивай. Потому что все, что здесь есть, создано не тобой. Мне скажут: ты примак в богатом доме. Поэтому живи и не выступай. А как я могу не выступать? Я всю жизнь выступал. Я привык выступать, и в России у меня всегда есть для этого повод. В моем возрасте нельзя менять привычки. Нет, молодые люди, вы как хотите, а я вижу себя только в России! Примак! В семьдесят восемь лет стать примаком — оно мне надо?

В зале ожидания аэровокзала появился высокий пожилой человек в шляпе-котелке с красной муаровой лентой. В руках у него была трость и большой букет белых роз. Гольцов узнал в нем ночного портье из отеля «Кайзерпалас». Герр Швиммер осмотрел зал с высоты своего роста и направился к Асланбеку Русланову и Рахили.

— Госпожа Русланова, господин Русланов. Я узнал, что вы улетаете, и счел за честь пожелать вам всего доброго. Уважаемая Суламифь, это вам, — сняв шляпу, церемонно преподнес он розы Рахили.

— Спасибо, господин Швиммер. Но почему Суламифь? — удивилась она.

— Герр Швиммер считает, что это твое настоящее имя, — объяснил Асланбек. — И он прав. Познакомьтесь с моим сыном и тестем. Его зовут Илья Маркович.

— Я уже знаком с этим бойким молодым человеком. А вашего тестя имел удовольствие видеть из-за своей конторки. Мое почтение, уважаемый господин. На меня произвело большое впечатление ваше объяснение, почему в старости так быстро идет время. Все с самой молодости раскручивают маховик часов. Да, все.

— И что они с этого имеют? — отозвался Илья Маркович. — Одну головную боль и никаких удовольствий.

— Ты напомнила герру Швиммеру женщину, которая когда-то произвела на него огромное впечатление, — объяснил Асланбек Рахили. — При случае он обещал рассказать мне о ней. Герр Швиммер, сейчас как раз такой случай. Боюсь, что другого не будет. Или будет очень не скоро.

— И я могу не дожить до него, — покивал старый портье. — Как я уже говорил вашему супругу, я воевал в маки, — продолжал он, обращаясь к Рахили. — Поэтому после войны оказался в ГДР, занимал солидную должность в берлинском муниципалитете. Мне не очень нравились порядки в новой Германии, и я подумывал о переходе на Запад. Тогда это было просто, в Западный Берлин немцев из Восточного Берлина пускали беспрепятственно. Поэтому я не спешил. И вот настало тринадцатое августа шестьдесят первого года. В этот день возникла Стена. Весь Берлин был взбудоражен. Строители работали под охраной танков и солдат армии ГДР. Все было оцеплено колючей проволокой. Берлинцы толпились перед ограждением и смотрели, как они оказываются в тюрьме. Тут из толпы и вышла эта девушка. Она сказала: «Немцы, вы хотите жить в тюрьме? А я этого не хочу. Я хочу остаться свободной!» И она пошла к колючей проволоке. Офицер приказал через громкоговоритель: «Фрейлейн, вернитесь! У нас есть приказ стрелять!» Она крикнула: «Стреляйте! Только знайте, что вы стреляете в своих детей!» Вы сказали, господин Русланов, что немцы — очень законопослушный народ. Вы правы. Я сам немец и говорю вам: это самое проклятое качество немцев.

— Они выстрелили? — спросила Рахиль.

— Да. Раздалась команда, очередь. Она повисла на колючей проволоке. Она осталась свободной. Через две недели я ушел в Австрию и постарался забыть, что я немец. С тех пор, когда я слышу, что люди стреляют друг в друга, я вспоминаю ее слова: «Вы стреляете в своих детей». Когда американцы бомбят Югославию, они бомбят собственную страну. Когда русские в Чечне стреляют в чеченцев, они стреляют в своих сыновей. Когда чеченцы стреляют в русских, они стреляют в своих сыновей. Теперь вы поняли, господин Русланов, почему я не хотел бы поменяться с вами возрастом? Я не хочу вернуться в тот страшный день, в тринадцатое августа шестьдесят первого года. Когда пять лет назад я впервые увидел вас, госпожа Русланова, я почему-то сразу вспомнил ту девушку. Не знаю почему. Не знаю. Не знаю! Извините. Я немного разволновался. Желаю вам счастливого пути, госпожа Русланова, желаю вам счастливого пути, господин Русланов. И тебе тоже, малыш. Всего хорошего, господа!

Герр Швиммер церемонно поклонился и пошел к выходу, так и не надев шляпы.

Объявили посадку на рейс в Тель-Авив. Так же, как несколько дней назад, Асланбек стоял у стеклянной стены зала ожидания и смотрел, как в толпе пассажиров к самолету идут Рахиль и Вахид. Вот они уже у трапа. Вот поднимаются по трапу. Вот уже возле самолетного люка.

«Оглянись, оглянись, Суламифь! Оглянись, оглянись!..»

И она оглянулась.

Вечером того же дня Асланбек Русланов вылетел в Грозный на огромном транспортном самолете «Руслан», до отказа загруженном контейнерами, тюками и картонными коробками.

— Прощайте, Джордж, — сказал он Гольцову. — Спасибо за все. Вряд ли мы увидимся, но как знать.

— Вы по-прежнему уверены, что вам нужно лететь? — спросил Гольцов, хотя и понимал, что это лишний, бесполезный вопрос. — Вы можете не вернуться.

— Может быть, — ответил Асланбек. — Но я хочу надеяться, что когда-нибудь мой сын, чеченец, вернется на родину и никто не назовет его лицом кавказской национальности. Никто и никогда! Никто! Никогда!