Название цитируемого стихотворения Л.Куклина
Ничто так не тревожит душу, как неожиданное ощущение новизны собственного «я», когда изменившиеся обстоятельства до такой степени переворачивают все, доселе казавшееся незыблемым, что становится естественным примерить на себя статус инкогнито, статус анонимности. Такие метаморфозы превращения никогда не вымываются из памяти, хотя бы оттого, что они, как правило, явления яркие и необычные, и всегда стоят особо среди прочих жизненных впечатлений. Память хранит самые мельчайшие подробности, связанные с такими переживаниями, несомненно, отдавая должное и той среде, с которой прямо или косвенно, связано происходившее.
Архитектурные впечатления удивительно схожи с впечатлениями от музыки: и те и другие базируются на отвлеченных абстракциях, вмещающих только образы, любая случайность таковой не признается и любой мелочи придается значение, может быть оттого – ни увиденный повторно архитектурный мотив, ни услышанная вновь мелодия никогда не совпадут по силе с первым впечатлением, поскольку их уже невозможно воспринять в том же ассоциативном ключе.
Можно понять композитора Тартини, безуспешно пытавшегося воссоздать неожиданно явленную ему во сне мелодию сонаты «Дьявольских трелей», чьи звуки, переходя границу с реальностью, превращались в обыкновенные. Пространство замкнутого сознания – гораздо более подходящее место для бытования идеального, нежели явь, с ее вечными проблемами и заботами о насущном. Архитектурные фантазии, рожденные воображением на основе зрительных впечатлений, также несут на себе отпечаток идеала, в том смысле, что подобно произведениям искусства, отмечены своей неповторимостью, и любая попытка пережить их вновь, обречена на неудачу. Не зря Шагал никогда не желал возвращения в Витебск, воспевая в своих произведениях город своего детства, которого уже давно нет. Ленинград, Петербург открывается каждому по-своему, но существует и нечто общее, так или иначе проявляющее себя независимо от воображения, образования и культуры. Если заглянуть в русское коллективное бессознательное, то можно предположить, что сквозь мутный ил времени мы увидим едва различимые темные своды палат средневековой Московии, ее тесные часовни, угрюмые массивные стены монастырей, тяжелые бревенчатые постройки, наполненные запахом хлева и дыма… Ни церквей с «застывшей Азией на куполах», ни приземистых купеческих особняков, столь характерных для старых русских городов, ни изб, ни древних мостовых нет в Петербурге, есть болезненная хрупкость доминантных башенок, ажурность стеклянных лифтов, поднявшихся над крышами, утонченность голландских шпилей, тающих в хмуром небе. Всё словно очерченное исчезающими проволочными линиями… И нигде, ни в чем не обнаружить и следов угрюмого Московского царства. Несмотря на гениальность и самобытность зодчих, везде какая-то безликая отвлеченность, анонимность, холодок отчуждения… Впервые оказавшись в Петербурге, ощущаешь в себе нечто новое, доселе незнаемое. Приобщение к городу многое меняет в нас, проникая так глубоко, что касается бессознательного. И оттого так притягивает этот город, такой зыбкий, неравновесный, почти призрачный, куда более похожий на свое описание в художественной литературе, чем в холодных строчках путеводителей. Он прорастает в нас бесцветностью аморфного асфальта, отрешенностью продуваемых ветрами площадей, неопределенностью силуэтов вечерних улиц, разворачивающихся на фоне фиолетового неба. И не стоит удивляться тому, что незнакомец в вашем лице будет немного похож на Кая с льдинкой в сердце от волшебного зеркала троллей. Музыка идеальной гармонии отлучает от незатейливых житейских радостей, но приобщает к возвышенному, прекрасному – всегда неведомому и непредсказуемому. Город, вобравший в себя столько талантов, судеб, идей и поступков, не может не оказывать влияние на любого, в нем оказавшегося. И, пожалуй, больше ощущают его влияние на себе те, кто приехал сюда от яркого солнца, теплого моря…
Если согласиться с утверждением Гете о том, что архитектура – это застывшая музыка, то у Петербурга есть одна, везде повторяющаяся тема – звенящий и замысловатый рефрен белых ночей. Мотив белых ночей продолжает звучать и тогда, когда болезненная, вечно тлеющая заря перестанет накладывать жидкие, прозрачные белила на город, и солнце не будет бесконечно множиться в стеклах верхних этажей зданий. Даже в то время, когда до невских берегов пытается дотянуться дремотная полярная ночь, растворенный в каждой частичке города свет обнаруживает себя в тревожном беспокойстве томительного бодрствования, непокое, норовящем скатиться в бессонницу. Будто бы подвешенные в пустоте, между водой и небом, бледные здания и дворцы менее всего напоминают своих вмурованных в почву собратьев из центральной России. Возможно, ощущение бесплотности, невещественности усиливается обилием вертикалей в архитектурных решениях зодчих и прямизной петербургских улиц, устремленных к горизонту и слегка размытых полупрозрачной тенью воздушной перспективы. В симфонию города вплетено столько разнообразных звучаний, всевозможных вибраций и на первый взгляд случайных аккордов, что не будь Петербург устроен между двух организующих стихий – чуткого северного неба и медленной спокойной воды, не было бы такой стройной величественной музыки крыш, фонарей, оград…
В творчестве любого петербургского поэта, писавшего о своем городе (а таких подавляющее большинство), мы легко обнаружим поэтические сравнения и образы, обращенные к музыке. Пожалуй, в качестве иллюстрации достаточно привести несколько строчек из стихотворения известного петербургского поэта Льва Куклина:
Согласно одной из городских баек, если идти от Театральной площади в сторону канала, так, чтобы памятник Глинке оставался сзади, то наклонившись над парапетом можно услышать звуки «Патриотической песни». Действительно, а почему бы и нет!