Макэверн провезла Ану, привязанную к креслу-каталке, мимо реки и процедурных к группе жилых зданий, выстроенных в девятнадцатом веке. Ана попыталась вывернуть руки из наручников, но у нее ничего не получилось.

— Бывают места, — сказала Макэверн, — где привлекать внимание полезно. Но только не здесь.

Она захохотала. У Аны к горлу подступила тошнота.

Они остановились перед открытой дверью дома. Макэверн протолкнула ее по коридору с лососево-розовыми обоями и закатила в гостиную, обставленную в викторианском стиле. Дверь громко захлопнулась. Ана обернулась к ней и увидела собственное отражение в зеркале с позолоченной рамой, висящем над дубовым буфетом. На нее смотрели один большой серый глаз и один полуприкрытый лиловый. Карие контактные линзы окончательно растворились. Вид у нее был просто жалкий.

Дверь гостиной со скрипом открылась. Мужчина лет двадцати пяти с длинными бакенбардами и многослойными очками, один слой которых в этот момент был поднят, вошел в комнату.

— Доброе утро, Эмили, — сказал он. Его голос в тишине казался очень резким. — Я — доктор Фрэнк.

Он распустил ремень у Аны на талии, но руки оставил скованными. После этого он присел на край кресла и закинул ногу на ногу, пытаясь удобно устроиться. Ему пришлось чуть сдвинуться, чтобы положить на колено папку для записей. Недовольный своей позой, он встал, пересел на подлокотник кресла и воззрился на нее сверху вниз.

— Послушай, Эмили, — сказал он голосом, в котором прозвучало нескрываемое возбуждение, — вчера ты сказала доктору Кашер, что ты — дочь Эшби Барбера. Что ты сегодня чувствуешь? По-прежнему считаешь, что ты — Ариана Барбер?

— Время не влияет на то, кто мы, — проворчала Ана.

Похоже, в «Трех мельницах» нехватки идиотов-психиатров не наблюдалось. Ей было бы интересно узнать, где сейчас Кашер.

— Как видно, ты просила доктора Кашер связаться с Эшби Барбером, — продолжил доктор Фрэнк. — Ты хотела, чтобы мы ему позвонили и сказали, что его дочь находится у нас на лечении.

Ана ощутила укол тревоги и моментально насторожилась. Что предлагает ей Фрэнк — шанс или ловушку?

— Вы ему звонили?

— Мне любопытно, — добавил Фрэнк, — если бы доктор Барбер сейчас оказался здесь, что ты бы ему сказала?

— Мне не понадобилось бы что-то говорить, — ответила она осторожно.

— Почему же?

— Потому что он собственными глазами убедился бы в происшедшей ошибке.

— Расскажи мне об этом — твоей так называемой ошибке. — Фрэнк откинулся на спинку кресла, наслаждаясь звуком собственного голоса. — Разве ты не пришла сюда добровольно?

— Не помню.

— Расскажи, что ты помнишь.

Ана сосредоточилась. Ей нужно было придумать нечто убедительное. Если психиатры решат проверить ее утверждение, то именно эти ее слова передадут ее отцу.

— Я очнулась в незнакомой комнате в многоквартирном доме, — сказала она. — У меня болела голова и мысли путались. Я хотела только избавиться от боли. Вот я и пришла в ближайший Центр психического здоровья, какой смогла найти, а оттуда меня отправили сюда.

Она не знала, ведут ли в ЦПЗ учет посетителей. Вряд ли. И потом, здесь все равно не смогут узнать, какой именно центр надо проверять.

— А почему ты зарегистрировалась как Эмили Томас?

— Мне сказали, что это имя было на моем удостоверении личности.

— Ты не помнила, как тебя зовут?

— Я плохо соображала.

— Ну и откуда у тебя это удостоверение?

— Не знаю.

— В записях доктора Дэннарда, который тебя принял, ничего не говорится о головной боли. — Ана стиснула зубы. В ее истории были нестыковки, но ничего лучше она придумать не могла. — А теперь ты уже хорошо соображаешь? — продолжил Фрэнк. — И ты хочешь, чтобы я позвонил Эшби Барберу, потому что считаешь, что он заберет тебя домой?

Это был риторический вопрос, но Ана все равно на него ответила:

— Да.

— Тогда расскажи мне, как ты попала в ту незнакомую комнату.

Отек вокруг ее глаза страшно зудел, но она старалась удержаться и не начать его расчесывать.

— Кажется, я получила какое-то сообщение, — сказала она.

— Сообщение…

— Меня звали встретиться с кем-то, кто якобы знает, где Джаспер. Мне обещали рассказать об этом — не даром. Я решила, что им нужны деньги.

Фрэнк секунду хмурился, а потом его лицо расплылось в широкой улыбке.

— А, Джаспер! — сказал он, приходя в восторг от глубины ее психоза. — Ты имеешь в виду того молодого человека, с которым Ариане предстояло заключить союз? Похищенного юного Торелла? И чего от тебя хотели в обмен на эти сведения?

Ана ощетинилась.

— Сколько вам лет? — спросила она.

Фрэнк опять пересел иначе и опустил второй слой очков.

— Продолжайте, — сказал он.

— Вид у вас очень молодой. У вас хоть диплом-то есть? Вы выросли в Городе, так ведь? Вы — носитель, один из тех счастливцев, кому позволили получить специальность врача-психиатра. Тщательно отглаженная рубашка, дешевый костюм, почетная должность специалиста-психиатра. Вы очень довольны собой, потому что считаете, что вам удалось проложить себе дорогу наверх.

Фрэнк хмыкнул и со щелчком надел на ручку колпачок. Ана улыбнулась, наслаждаясь его дискомфортом.

— Вам пришлось потрудиться, — продолжила она, — и теперь вам кажется, что вы добились своей цели. Через пару лет вы поймете, что разговоры с подростками-невротиками никакого удовлетворения вам не приносят. Вы озлобитесь, и тот слабый огонек, который пульсирует у вас в глубине души, погаснет навсегда.

— Хватит! — закричал Фрэнк.

Он с силой шмякнул свою папку на журнальный столик с филигранными ножками. Одна ножка переломилась. Папка соскользнула на пол, бумаги из нее высыпались.

— Вечность — это очень долго, — проговорила Ана.

— Эмили Томас, — прорычал он, — была госпитализирована в Центр психиатрической реабилитации «Семь сестер» в мае две тысячи тридцать первого после того, как ее родители погибли при пожаре, а она впала в состояние кататонии.

Ана попыталась не менять позы, но инстинктивно села прямее, ощущая сильную тревогу.

Такое совпадение было крайне маловероятным. Десять лет назад Центры психиатрической реабилитации только начали создаваться — как и Общины. Шансов на то, что реальная Эмили Томас попадала в такое учреждение ребенком, практически не было. Она воззрилась на Фрэнка.

— Что ты можешь на это сказать? — поинтересовался он.

— Доктор Кашер гораздо изобретательнее, чем я думала.

Фрэнк поднял второй слой своих нелепых очков и ухмыльнулся.

— Заговор! — с удовлетворением констатировал он.

Ей безумно хотелось ударить ногой по его идиотскому рту и расплющить эту улыбочку. Вместо этого она заставила свое лицо сохранять бесстрастное выражение, а тело — расслабиться: так она всегда поступала на тестах Коллегии.

— Просто позвоните моему отцу и дайте ему увидеть меня своими собственными глазами.

— Да, не сомневаюсь, что это была бы увлекательная встреча.

Теперь Ана уже начала беспокоиться. Фрэнк слишком уверен в себе. Ему что-то известно. Она задрожала, замерзнув в своем тонком халатике.

— Видишь ли, — сказал Фрэнк, наклоняясь, чтобы подобрать свои бумаги, — известный доктор Эшби Барбер был врачом Эмили Томас в «Семи сестрах» все те пять месяцев, которые она там находилась.

У Аны отвисла челюсть. Она ничего не могла с собой поделать. Кто-то явно сфабриковал историю психиатрического заболевания Эмили Томас, потому что реальную Эмили Томас ее отец лечить никак не мог. Пока он вел свои исследования шизофрении, то частью его работы действительно стало обучение психиатрии — и он вел даже десять или двенадцать больных. Но зачем Кашер было трудиться? У них существует множество гораздо более действенных способов мучить парней и девушек. Подделывать файл для того, чтобы избавить пациента от мании — это слишком тонкий прием для спятивших психиатров из «Трех мельниц».

— Теперь ты уже не так многословна, а? — с удовлетворением отметил Фрэнк.

Ана заставила себя закрыть рот. Ей удалось сохранить бесстрастное выражение лица, но она понимала: если он присмотрится внимательнее, то прочтет на нем страх.

— Ну что ж, — сказал Фрэнк, потягиваясь, — теперь, когда ты обратила на меня свое внимание, мне бы хотелось показать тебе новостное сообщение, которое я этим утром нашел в сети.

Он взмахнул рукой перед грудью, и его интерфейс включился, проецируя цветной свет в воздухе прямо перед ним. Из кармана костюма он достал динамик и поставил его на дубовый буфет под зеркало. А потом он развернул кресло-каталку с Аной так, чтобы она оказалась лицом к двери гостиной. Он встал позади нее, и проекция его интерфейса автоматически сфокусировалась на белой поверхности, оказавшейся перед ними.

Какой-то репортер стоял у чугунных ворот дома Аны. Фрэнк приставил палец к виртуальной клавише курсора — и репортер заговорил.

— Ариана Барбер, дочь лауреата Нобелевской премии генетика Эшби Барбера, сегодня рано утром была возвращена в дом своего отца.

На экране возникло изображение: дверца лимузина в тусклом утреннем свете открылась. Из машины вышла высокая девушка. Ее длинные волосы выбивались из-под воротника, который она подняла, заслоняя свое лицо. Отец Аны взял девушку за руку и повел от камер в сторону дома.

Ана воззрилась на экран. Она не могла думать, не могла пошевелиться, не могла дышать.

Однажды, много лет назад, когда Тэмсин стремилась просмотреть все старые кинофильмы, они видели триллер пятидесятых годов двадцатого века о частном детективе, который боялся высоты. В какой-то момент детективу пришлось забираться на башню. Когда он посмотрел вниз, камера дала крупный план и одновременно отъехала назад, заставив перспективу здания неестественно смещаться. Вот так сейчас и Ана, пытающаяся осознать увиденное, ощутила смещение мира, ей стало казаться, что ее собственная голова совершенно чудовищным и противоречивым образом одновременно раздувалась и сжималась.

— Доктор Эшби и вся небольшая Хайгейтская община испытывают глубокое облегчение в связи с этим неожиданным поворотом событий, — закончил свое сообщение репортер.

Изображение мигнуло и исчезло. Ана воззрилась на то место, где оно только что находилось. Механизм ее мышления застопорило. Фрэнк снова повернул ее кресло. На его лице светилось торжество.

— Довольно-таки загадочная ситуация, не правда ли, Эмили?

Ана смотрела прямо на него, хотя практически его не видела. Зачем отцу было притворяться, будто ее вернули домой?

Она постепенно начала понимать, в чем дело, — словно в сознании появилось изображение, возникающее на фотобумаге, опущенной в проявитель. Он знает, где она. Он собрался оставить ее в «Трех мельницах». Как и Джаспера. Ее руки и ноги свело. Нестерпимая боль пронзила грудь. Казалось, один за другим у нее отключаются все органы.