Черная книга

Я слышал о чужих опытах переноса книг из сновиденного пространства в реальное. Кому-то вроде бы даже удалось перенести большой труд. Но, в большинстве своем эти попытки разбивались о тот факт, что текст в сновиденной книге постоянно изменяется, либо является несвязным и не запоминается. Мне удалось добиться определенно высокого уровня стабильности для одной из областей сновиденного пространства, которую я посещал раз за разом, чтобы перенести текст найденной в ней книги в наш мир. Я запоминал смысловую нагрузку нескольких строк, проговаривал их про себя, удостоверившись, что запомнил смысл, затем просыпался и записывал.

Здесь необходимо некоторое пояснение, почему я не мог переписать текст дословно. Для меня это выглядело как перевод с неизвестного языка на русский, с языка, который я понимал во сне, но проснувшись, понимал, что помню только смысл, потому что некоторые фразы не могли иметь аналога в моем родном языке. Эта трудность возникла даже с названием книги, оно звучало примерно как «Книга многой тьмы» (или даже «многих тьмы»). В русском языке нет множественного числа для слова «тьма». Например, у Толкина в оркском для этого понятия есть слово «burzum», оно бы здесь прекрасно подошло. Сам я мысленно называл мою находку «Черная книга».

Из названия вы уже можете примерно догадываться о содержимом найденных мною текстов. Я наткнулся на нее случайно в нижнем астрале, так что, если мы оттолкнемся от той теории, что все сны не имеют никакой привязки к внешнему информационному пространству, то что весь этот текст является лишь порождением моего das Es. Если же мой читатель разрешит своему рассудку воспринимать данный текст с мистической точки зрения, то очевидно, что «Черная книга» до последней буквы являет собой воплощение злой и разрушительной мысли. Она написана явно враждебной для человека и человечества силой или сущностью, и отсюда можно составить более точное суждение об эмоциональной атмосфере, царящей в нижнем астрале. В пользу последней версии говорит и то, что язык, которым написана «Черная книга», мало свойственен мне для изъяснения, следовательно, я не являюсь ее автором, только переписчиком.

Сама книга неоднократно иронизировала над моими попытками; например, один раз, попытавшись в пространстве осознанного сна переместиться к книге, я перенесся в книгу. Я был в ней как крошечное насекомое между листами, не мог выпрямиться — только ползком пробираться по страницам и между ними — пролезая в широкие дыры, похожие на туннели, проеденные червями. На страницах было полно трухи и пыли, а в углах виднелись какие-то существа. У меня не хватило сил на еще одно перемещение, чтобы покинуть книгу, так что пришлось проснуться.

Напоследок, перед переходом к самой Черной книге, стоит сделать акцент на том, что текст претерпел три искажения:

— Искажение восприятия — все, что я мог прочесть в сновидении, воспринималось через мое сознание, с его установками и страхами;

— Искажение памяти — какой хорошей памятью я бы ни обладал, я не могу гарантировать, что запомнил все, и что тексты, которые я все-таки запомнил, я запомнил верно;

— Искажение словом — при переносе мысли на бумагу я мог сформулировать текст, не идентичный оригиналу.

Как бы то ни было, я старался наиболее точно передать текст, и сделал это максимально хорошо, как только мог. Слова, в которых я сомневаюсь, обозначены квадратными скобками. Упоминания Прокруста и обскуры вообще вызывают у меня скептицизм. Также я позволил себе помудрствовать и снабдить каждый абзац комментарием из толкований и личных размышлений.

1. Эи

1.1.

На самом дне твоего царства Ид течет река Эи (Эиг). Нет реки полноводней, чем эта, ни один поток не сравнится с ней вопреки всему, что творится сверху…

Никто не знает, где ее исток, она начала свое течение задолго до твоего рождения. Никто не найдет ее устье, ибо она будет нести свои воды даже тогда, когда все верхнее канет в небытие.

Комментарий: Вода — мощный архетипический символ, подробнее можно посмотреть у Юнга. В культуре и мифологии вода представляется двойственно. Она может нести добро (живая вода в сказках), символизировать очищение (ритуальные омовения во многих культурах), сказки содержат упоминания о покоящихся на дне кладах. С другой стороны, вода может быть враждебной, омуты темны и опасны, в них водятся чудища, которые могут утащить зазевавшегося путника на дно. Русалки, водяницы в древнеславянском мифе идентичны заложным покойникам — утопленникам. По представлениям славян, утопленник, как и любой другой человек, погибший не своей смертью, не мог перейти в загробный мир, а его душа оставалась бродить по земле, неприкаянная, и могла обратиться нечистой силой. Таких покойников даже не полагалось хоронить на кладбищах.

Мы сталкиваемся именно со вторым случаем, с темной стороной воды.

1.2.

Эи определяет всю жизнь и все цели человека, все его поведение. Бегущая по царству Тьмы, несет она воды еще более черные, чем ее окружение, а на дне ее Тьма столь черна, что осознать ее не в силах самый острый человеческий разум… Ибо разум бессилен в Ид.

Комментарий: Здесь я бы самонадеянно предположил, что автор «Черной книги», кем бы он ни был, использует маневр, призванный читателя устрашиться пред «великой силой», и даже не допускать мысли, что он может как-то одолеть ее. Но, нас так просто не запугать, так ведь?

1.3.

Мы не знаем, где началась, и где закончится Эи. Но мы видим ее течение. Ее русло меняется в течение всей твоей жизни, находя питание в той или иной порочной страсти… Куда течет Эи, туда и движется твоя жизнь.

Комментарий: А здесь можно провести параллель с тем, что Эи «питается» человеческим грехом. Следовательно, она не страшна чистой душе, не обремененной пороком. Либо, если Эи не едина для человечества, а существует только в сознании каждого отдельного человека — в подсознании такого «святого» она просто пересыхает и перестает существовать. Но, к сожалению, я еще не встречал такого человека. За такими надо ехать разве что в какой-нибудь горный монастырь на Тибете.

1.4.

Спрашивают меня, что в водах Эи? Что на ее дне? Ясно, что там — вся ваша сущность. Человек вышел из этих вод, он изначально зол и черен, он будет таким всегда, и все взращенные им цветы, холимые, лелеемые, так называемые добродетели — все они пьют корнями воду Эи.

Комментарий: Точка зрения, напоминающая церковную. «Человек изначально грешен». Но, в отличие от христианской религии, «Черная книга» не допускает, что человек может спастись от греха. После прочтения того текста, что получился в итоге, мне и самому поначалу казалось, что я должен принять эту позицию, видимо, из-за ее простоты. «Я грешен, и с этим ничего не поделать. Такова моя природа. Зачем пытаться ее исправить? Это все равно, что пытаться приучить тигра к травяной пище».

1.5.

Будьте благодарны ей, так как все ваши мирские заслуги и достижения предопределены только Эи. Отрицание и обеление смешно. Невозможно обелить первозданную Тьму.

Комментарий: И «Я», и «Сверх-Я» проистекают из «Оно» и прочно связаны с ней своими корнями. Так что «Черная книга» не голословна — мы все частично обязаны своему «Оно» тем, что имеем. Но «Оно» не является однозначно негативной стороной человека. Это олицетворение слепого инстинкта, а инстинкт может быть как конструктивным (самосохранение), так и деструктивным. Принцип сохранения и накопления энергии, который заставлял древнего человека не делать лишних движений, дабы не растратить силы понапрасну поскольку добыть еду было тяжело), а также желать калорийную пищу, у современного человека выливается лишь в лень, праздность и чревоугодие, подтачивающие силу воли. Эволюция не успела преобразовать эту область в программе нашего подсознания. Внешняя ситуация изменилась, а «код» старый. Каждому человеку нужно переписывать его для себя самостоятельно.

Невозможно избавиться от влияния «Оно», если ваша жизнь неосознанна и подчинена слепому инстинкту. Он хаотичен, и не вся его сущность идет нам на пользу. Но, успешно подавляя его вредоносную сторону, вы с гордостью за себя сможете сказать: «Я отбелил свою личную Тьму».

2. Ки

Калеки рассудком есть десница [обскуры]

Там Ки, сама себе [прокрустова] [жрица/жрец], ткач изверженной ненависти. Смех ненависти Ки слышим всему сущему, в большем роде — ей самой. Распятая нечестиво, касается идущих.

Комментарий: Вместо «обскуры» — темной комнаты — я также мог использовать термин «нигредо». Речь идет о тех искателях, кто начал свой путь, но не смог преодолеть нигредо и остался в нем. Сюда же я отнес бы всех тех, кто искал просветления, но оказался в смирительной рубашке, а также тех людей, у кого все не так плачевно — но они находятся в плену своих иллюзий, принимая их за истину. Они и являются «калеками рассудком», правой рукой темной стороны — проповедуя каждый свою правду. Предводители сект, самопровозглашенные иисусы, все они — Ки. Они «распяты», и «касаются» своих адептов.

Почему-то мне казалось более верным склонять слово «Ки» в женском роде; возможно, из-за того, что оно символизирует пассивное, ведомое начало.

Если бы я в итоге принял позицию «Черной книги», я и сам стал бы Ки, «смеющейся ненавистью». Быть может, мне удалось бы утащить в эту тьму кого-то за собой, прежде чем утонуть самому. Любопытно, что истолковать текст о Ки, который я привожу здесь, я смог только через три года после того, как записал его!

3. О людях

3.1.

Люди стремятся окунуться в белое.

Но, белое слепит. Посреди белого человек гол и беззащитен. Люди — [мазохисты]?

Окунувшись в черную реку, почувствуют защиту.

Окунувшись в черную, почувствуют спокойствие.

Окунувшись, почувствуют себя как дома.

Комментарий: Чистая пропаганда. «Черная книга» убеждает читателя, что ее позиция верна и естественна для человека, оперирует понятиями защиты и дома. Многие учения, куда более светлые на вид, нежели то, что я привожу здесь, оперируют теми же доводами, обещают покой — если, конечно, адепт примкнет к ним. Бегите, бегите от них со всех ног. Покой нам будет только после смерти. а доселе — только постоянная, напряженная работа над собой. Далеко не факт, что состояние безмятежного, умиротворенного ума будет достигнуто нами в этом воплощении, хотя гордыня и будет твердить об обратном.

3.2.

Левая рука говорит: все люди — боги.

Правая рука говорит: все люди — творения божественного.

Идущие посередине говорят: люди есть люди.

[Нигилисты] говорят: все люди — свиньи.

Мы говорим: все люди — черви, суть грызущие мертвую плоть земли. Те, кто считает себя выше — лицемерят себе, боясь признаться в своей сути.

Комментарий: Однозначная параллель с «путем левой руки» и «путем правой руки». Быть может, эти термины взяты из моего сознания как наиболее подходящие к ситуации, а в оригинале упоминались какие-то религии или философии. Вместо понятия «нигилисты» использовался термин, описывающий взгляд на людей как неисправимое зло по причине своей глупости — с точки зрения других людей.

Игра на контрастах: перечисление идет от наиболее лестного (боги) к наименее лицеприятному (черви). Поэтому еще раз обращаю на это внимание всех потенциальных путешественников в нижний астрал — для тех тамошних обитателей, для которых вы не еда, для тех вы — черви. Соблюдайте осторожность.

4. Наставление

Перестать бояться Тьмы можно только став еще большей тьмой.

Перестать бояться Тьмы можно только став еще большей тьмой.

Перестать бояться Тьмы можно только став еще большей тьмой.

Комментарий: Поначалу я не слишком вдумывался в этот тезис, выписанный трижды. Фраза, только и всего. Она на первый взгляд мало относилась ко мне, ведь я сам не был и не стремился стать «большей тьмой». Но однажды, через некоторое время, вибрируя в пространстве, соответствующем чему-то среднему между ОС и астралом, я задал вопрос, каким я буду в будущем? Естественно, что существует множество вариантов развития событий, и я негласно запрашивал тот вариант, который наиболее соответствует текущему развитию событий. А моим текущим состоянием была работа над переносом Черной книги.

«Я шел по подземному миру, как обычно черному и гнетущему, но эта атмосфера больше не имела на меня никакого влияния. В самых темных закоулках сновали тени мелких и жалких существ, желавших наброситься на кого-нибудь, дабы пожрать. Меня они не трогали. Более того, казалось, они избегают встречи со мной.

Мне стало любопытно — каков же я? И увидел себя со стороны. Лет тридцати-сорока, и источающий тьму, почти такую же темную, как этот нижний мир. Существа, по всей видимости, признавали во мне вампира еще большего, чем они сами, и боялись того, что я сам поглощу их, если приближусь.

Мне пришло в голову: раньше я был таким слабым и жалким, когда безуспешно стремился к свету».

А ведь эта фраза была непосредственно предназначена для меня. Поскольку Черная книга искала подступы ко мне, чтобы я проникся ею, начал чувствовать ее не как переписчик, а как последователь. Потому она и дала мне совет на свой лад, что же я должен делать, чтобы перестать бояться Тьмы. А я очень боялся ее какое-то время назад.

 

О том, с чего все начиналось

Перед тем, как приступить к экскурсии в самое Нигредо, мне следует сделать некоторое лирическое отступление, чтобы у вас сложилась картина, как рассказчик докатился до такой жизни.

Я имел честь родиться в обычной пролетарской семье, не имевшей никакого отношения к религии. Мои родители были воспитаны в коммунистическом Союзе, а Гагарин, как известно, в космос летал и Бога не видел. Когда после перестройки многие побежали в церкви «стучать лбами перед иконой», увидев по телевизору, как это демонстрируют сильные мира сего, мои родители не отказались от своих убеждений, за что я их весьма уважаю. Что же касается мистики, в то время были популярны Чумак с Кашпировским, но у нас их вроде не смотрели.

Несмотря на такое строго атеистическое окружение, я верил в Бога с того самого момента, с которого сам себя помню. В этом нет никакой особой отметины пророка, только следствие глубокой религиозности в прошлой жизни. Поскольку никаким молитвам меня не учили, я придумал свою, и читал ее каждый день. Это была очень наивная детская молитва, в которой я просил всевышнего о милости для тех, кто сейчас на земле, на воде и в воздухе, о радости для тех, кто опечален, и об исцелении для тех, кто болен. Видимо, благодаря все тем же смутным отголоскам старого опыта, меня удалось крайне быстро обучить чтению в трехлетнем возрасте, и когда по нашему городу со скоростью вируса стали распространяться брошюрки не то свидетелей Иеговы, не то еще каких евангелистов, яро пугающих армагеддонами и геенами, призывая покаяться и обратиться ко Христу, они еще больше укрепили меня в моей богобоязненности. (Поэтому, придя во взрослом возрасте на собрание какой-то христианской секты, где все через слово восклицали «Слава Иисусу!», я и сам еле сдерживался, чтобы не воскликнуть: «Ладно я верил в это, когда был дошкольником, но вы-то зрелые люди!»).

Так, пока иеговисты распихивали всем желающим и нежелающим свои листовки и книжечки, в газетах пестрели бездарные гороскопы и рекламы всяких колдуний, чьи имена в лучших традициях BDSM начинались с титула «госпожа». В одной из таких газет я вычитал ведьминские заговоры, но использовать их и не подумал. Так же, как когда-то я придумал себе молитву, я сочинил свой заговор со своим ритуалом, с абсолютно пустяковой целью чисто ради проверки возможностей — чтобы завтра нас посетила тетка с детьми. Заговор сработал. Конечно же, визит тетки мог оказаться чистой воды совпадением, но полученный результат меня удовлетворил, а поводов для новых заговоров у меня не было — ведь и предыдущий ритуал был совершен исключительно как опыт для самого опыта. У меня не было столь большого количества желаний, как у ровесников, я представлял собой скорее замкнутую систему, поглощающую знания.

Таким образом, постепенно, благодаря чтению и других источников, начал складываться более или менее философский склад ума, из-за которого при поступлении в школу вырисовалась пропасть между мной и одноклассниками. Если в начальных классах мы могли хоть как-то находить общий язык, то к средней школе эта пропасть выросла по экспоненте до таких размеров, что у нас не осталось ни одной общей темы.

Попутно с этим я не мог не видеть беды, которые случались в окружающем мире — телевизор нагнетал записями с мест стихийных бедствий, информацией о терактах и войнах. В то время начали проскальзывать те случайные просветы медиума, о которых я писал ранее, те, которые не ждешь, и к которым ты никак не готов. Я натурально чувствовал боль жертв всех этих явлений, от нее наворачивались слезы — и я должен признать, что физического страдания тут было больше, чем душевного. Мне постоянно приходилось просить обезболивающее, говоря, что у меня «болит голова». Наконец моя больная голова так обеспокоила мою маму, что она повела меня к терапевту и невропатологу, но те, конечно же, ничего со мной поделать не смогли. Картинки с покореженными в ДТП телами вызывали у меня ломоту в теле, а статьи об утопленниках — приступы удушья. Постепенно эти удушья стали так привычны для моего организма, что у меня выработался условный рефлекс «стресс — удушье», и приступы начали посещать меня уже и как результат любого нервного переживания. Мне поставили бронхиальную астму, но я видел, что выписанные мне лекарства никак не влияют на ход болезни, и вскоре выкинул их. К слову, когда я, наконец, развил резистентность к разным выбивающим меня из колеи ситуациям, удушья начисто прекратились.

Я мог как-то смиряться с несправедливостью, которую Господь допускал в этом мире, но несправедливость, которую одноклассники начали проявлять ко мне, я стерпеть не смог. Жизнь подбросила мне первое глобальное испытание, и я его провалил. Дети не любят странных нелюдимых субъектов, эталон которого я являл в то время, и, как и следовало ожидать, меня начали травить. Если бы я продолжал быть спокойным маленьким буддой, то жизнь сочла бы меня успешно прошедшим экзамен, и я быстро надоел бы одноклассникам. Но нет, сначала я сдался гневу (он еще не был так страшен — агрессия вспыхивает и быстро заканчивается), а потом и гордыне, которая, являясь более глубоким грехом, совершенно захлестывала меня, и я варился в ней все время.

На такой волне меня и бросило в другую крайность — сатанизм, демонология и некромантия. Интернет оказался для меня поистине находкой — я нашел несколько гримуаров и тут же начал их практиковать. Описываемые в них ритуалы вызывали во мне неистовый восторг — жалкие потуги с зеркалами и свечами, о которых я читал в газетах, и рядом не стояли.

Но, быстро пришло осознание того, что ритуалы, прекрасные на бумаге, в реальности не работали. Сейчас для меня очевидно, что дело заключалось в том, что я не был плотно вхож в эгрегоры, к которым принадлежали найденные мной гримуары. Как бы то ни было, я не сдавался. Ум и интуиция подсказали, что и как я должен изменить, чтобы добиться результата, и наконец, мой опыт увенчался успехом. Позднее, ознакомившись с другими течениями и учениями, я выяснил, что тот мой импровизированный ритуал был весьма схож с «вызывающей пентаграммой» Золотой Зари. Быть может, к тому времени я достаточно отправил энергии черномагическому эгрегору. Эгрегор счел, что пришло время подбросить подачку незадачливому адепту в лице меня, а то вдруг я плюну от разочарования на это дело, и перестану предоставлять корм. В качестве такой подачке он послал мне прообраз ритуала Золотой Зари, состыковывая его с уже имеющимися в сознании основами Каббалы.

Так в пятнадцать или шестнадцать лет я вызвал некую сущность на свой первый четкий контакт. Сущность представилась как «Сфитул», и я спросил, может ли он помочь мне с публикацией книги, которую я в тот момент писал. Тот подтвердил, что может это устроить, но я должен претворить в жизнь одно условие. Я не смог его выполнить, и издательства отклонили рукопись. Тем лучше — в ней не было ничего революционного. Сейчас я даже рад, что моих тогдашних сил хватило на призыв существа, слабого настолько же, сколь и слаба была поставленная мной защита, и в тот день со мной не случилось беды.

А уж сколько мертвецов я переворошил в то время — не счесть. Знаниям некромантии, в которой предполагалось оперировать непосредственно над телом мертвеца, суждено было остаться в моей голове сугубо теоретическими, и я увлекся спиритуалистической ее частью. Самым простым способом связи было автоматическое письмо, для него почти не приходилось утруждать себя сосредоточением, которое соответствовало бы точке качественного видения на схеме, к которой я уже столько раз обращался.

Наиболее полезным для меня был контакт с Художником, я назвал так неизвестно откуда явившуюся сущность. Он был высок и худ, и на вопросы о своем происхождении каждый раз отвечал по-разному. То он представлялся бельгийским живописцем, то французским или голландским. Он то говорил, что является неупокоенным начинающим художником, который не успел создать лучшую картину, и потому страдает (а страдания мешают душам перевоплотиться), то назывался именами известных мне живописцев. В итоге он нагородил такую кучу версий, что я махнул рукой на попытки дознаться. Как бы то ни было, тот призрак немало помог мне в становлении меня в том же ремесле. Я не обучался в художественных школах или академиях, и мои рисовальные навыки были очень несовершенны. Но вот, из ниоткуда явился Он, и принялся обучать меня. Он был как бесстрастный наблюдатель, констатирующий «Добавь тень на стене» или «Неверная пропорция рук». Если я не мог взять в толк, что именно надо исправить, он брал мою руку, как при автописьме, но только это было авторисование, если так можно выразиться, и добавлял тень, и изменял пропорцию.

Все же меня настораживал этот тип, который просто так мне помогает, потому что, как известно, за все надо платить. Я осторожно попытался выяснить, что это такое, поделившись размышлениями с одним другом. Тот посоветовал мне обратиться на некий форум, но тамошний контингент меня не порадовал. Мне дали десяток возможных трактовок, которые еще более усугубили понимание ситуации. Самой популярной была версия, что это дух-вампир. «Что же, если он и берет у меня часть моих сил незаметно от меня, то я не против», — подумал я, — «Пусть берет свою плату. Она стоит того».

Самой рациональной была версия, что я имею дело со своей фантазией. С тех пор я иногда называл Художника «Мой воображаемый друг», его это очень забавило, да и меня тоже. Лучше быть веселым шизофреником, чем грустным. Через несколько лет я узнал, что это было за явление, и, к слову, ни один из посетителей того форума не дал верный ответ.

Но, несмотря на плодотворное сотрудничество с Художником, больше всего мне запомнился контакт с другой сущностью, которая представляла собой призрак, неупокоенную душу. Этот человек поведал через автописьмо, что при жизни был поэтом, и в качестве доказательства сложил мне несколько строк. Он рассказал, что погиб в аварии на трассе, несколько километров к северу от города. Тело было похоронено, но что-то привязало его к месту смерти и не дает уйти. Призрак хотел, чтобы я пришел на то место, раскопал эту вещь, и отнес ему на могилу. Дело выглядело благородным и достойным, но во мне зародился страх, что как только я приду на то место, призрак попытается завладеть мной, и пиши пропало. Я отказался. Призрак начал ругаться так, что мне пришлось оборвать контакт. Когда возникала такая необходимость, я громко включал тяжелую музыку, концентрация тут же сбивалась, и даже если сущности оставались поблизости — я переставал их видеть. Для меня «не вижу» было равносильно «их тут нет».

Все же, некоторое время спустя, когда я ехал по той самой трассе, как раз пять-семь километров к северу, я увидел потрепанный похоронный венок на обочине…

После этого я решил прекратить все свои контакты с любыми сущностями. С такими вещами не стоило играть. Я ведь пытался болтать с мертвецами ради забавы, а не ради того, чтобы реально помочь им; тот случай с поэтом был нагляднейшей иллюстрацией моей несерьезности.

Мне стало интересно, есть ли поблизости люди, подобные мне, и вскоре вышел на Мадэгму. Я ожидал увидеть шаманку с бубном, камлающую духам природы. Раньше я видел таких только мельком и был весьма впечатлен. Но, это оказалась обыкновенная спиритуалистка с маятником — каким-то черным минералом, подвешенным на веревочке. Маги любят морион, но тем камнем вполне мог оказаться агат. Ничего шаманского: вместо костра — маленькая курильница, вместо шкур — ковер на стене, вместо бубна, как я уже говорил — маятник.

Схема работы Мэдэгмы была предельно проста. Маятник качается так — это значит «нет», маятник качается эдак — это значит «да». Процесс выглядел не слишком вдохновляюще, во всяком случае, мертвым поэтам было бы тяжеловато передавать свои стихи через такую схему взаимодействия.

Кроме меня на сеансе присутствовала Карина, которую я знал по университету. Ее интерес к эзотерике на тот момент был явно куда более праздным, чем мой.

— Дух Александра Сергеевича Пушкина, приди! — воскликнула Мэдэгма, когда мы «вроде как приступили».

— Почему Пушкина? — спросил я шепотом, опасаясь сбить ей сосредоточенность.

— Вы, русские, всегда просите вызывать Пушкина, — ответила спиритуалистка, слегка удивившись. Она ничуть не сбавила тон голоса, чтобы ответить мне. — А ты не любишь Пушкина? Лермонтова тебе вызвать?

Но я согласился на Пушкина, и она продолжила. Вдруг камень на нитке дрогнул, и Мэдэгма сказала, что дух явился, и что можно задавать свои вопросы. Я думал, что же спросить у Пушкина, может то, действительно ли его убил Дантес на дуэли? Пока я размышлял, Карина опередила меня.

— Когда я выйду замуж, и сколько у меня будет детей?

Мне захотелось одернуть ее, мол, «откуда Пушкину про это знать?» — но как ни странно, Мэдэгма повторила вопрос Карины вслух, а затем начала уточнять и качать маятник.

— Карина выйдет замуж в ближайшие пять лет? (Нет.) Выйдет замуж в ближайшие десять лет? (Да.) Через девять лет? (Нет.) Через восемь? (Нет.) Через семь лет? (Да.)

— Поздновато, — вздохнула Карина, и Мэдэгма продолжила.

— У Карины будет много детей? (Нет.) Один ребенок? (Да.) А ты, наверное, много детей хочешь?

— Да мне и одного хватит, — ответила Карина. — Сейчас время такое…

— Верно говоришь. Я тебе потом могу по руке посмотреть про детей, кстати, — сказала спиритуалистка, и снова начала раскачивать маятник. — У нее родится девочка? (Да.)

«А если хиромантия скажет, что у нее будет трое детей, и что она выйдет замуж через год, какое предсказание считать верным?» — подумал я. Мэдэгма распознала мое настроение, и решила переключиться на меня, чтоб не скучал.

— Вижу, Пушкин тебе не пришелся по нраву. Говори сам, кого вызвать.

— Кевина Митника, — ответил я.

— Это кто такой?

— Да так, хакер.

— Молодой помер?

— Ага.

— Жалко его, — вздохнула Мэдэгма, и принялась вызывать дух хакера Митника. Через минуту «дух пришел». — Задавай свои вопросы.

— Спроси, точно ли это Кевин Митник.

Мэдэгма посмотрела на меня снисходительно, мол, как я мог усомниться, что она вызвала не того, и ее маятник ответил «Да». Опасаясь, что мне не удастся сдержать смех, я сдавленно произнес, что мне вдруг стало очень душно, и выбежал на балкон.

— Тебе плохо? — послышался голос Карины, которая, надо отдать ей должное, отнеслась к моему состоянию не без участия и решила посмотреть, как я там. Я же давился смехом, согнувшись пополам. — Что с тобой?

— Кевин Митник живее всех живых, — только и смог выдавить я.

— Тогда кого же она вызвала?

— Будем надеяться, что какую-то левую лярву, а не свою шизу, — ответил я, когда смог напустить на себя спокойствие. — Пойдем отсюда.

Мы вернулись в комнату, где проводился сеанс. После свежего уличного воздуха в нос резко ударил контрастом запах благовоний.

— Видимо, мне нехорошо от ваших ароматических штуковин, — сказал я спиритуалистке.

— Людям тяжело иногда дается соприкосновение с миром духов. Я думаю, дух, которого ты попросил вызвать, слишком беспокойный. Недавно же умер. То ли дело — Пушкин, уже подуспокоился от земных страстей.

«Да Пушкин уже давно реинкарнировался», — подумал я. Мы поспешно распрощались с Мэдэгмой и покинули ее дом. По дороге до остановки я объяснял Карине, кто такие лярвы, и еще много, много всего. Так было положено начало нашей дружбе, которая косвенно углубила мои изыскания — раньше я был один, как первый космонавт на Луне, теперь же у меня появился компаньон.

Знания моей подруги были далеко не так широки, как мои, и я с радостью принялся делиться ими, встретив искренний интерес. Она же взяла на себя «контакты», поиски людей, которые могли бы оказаться полезными нам, или тех, которым могли быть полезны мы (или, если начистоту, я).

Впрочем, толку от меня таким людям обычно было мало, и не потому, что я был таким уж бесталанным, а потому, что чаще всего они хотели предсказаний. Я же предсказаний старался не давать, мотивируя это тем, что мы сами — творцы своей судьбы. В наших жизнях, конечно, имеют место предначертанные ситуации, кармические узлы, но их мало, и они обычно мало соприкасаются с теми областями, по которым клиенты хотели получить предсказание. Я пытался гадать заказчикам на таро и футарке, но ни карты, ни руны так и не легли мне на душу.

Моей первой колодой была египетская, и из-за своей дешевизны — маленького формата. Я весьма щепетильно относился к своим инструментам и никому не позволял трогать их. Каково же было мое удивление, когда я увидел Карину, которая как ни в чем не бывало, тасовала мою колоду, которую я оставил на столе.

— Хочешь, подарю, раз они тебе так нравятся? — только и мог сказать я. Она ведь знала о моем отношении к инструментам. Карина приняла подарок, кажется, даже не поняв, что послужило его причиной. Вот так я перестал быть гадальщиком на таро. Была у меня впоследствии и другая колода, «Таро Тота», но ту я приобрел больше из эстетического, чем эзотерического интереса.

Кроме искателей своего будущего попадались еще «потребители амулетов». Такая задача была интереснее, и выглядела для меня более толковой. Но, к сожалению, осилить ее для меня было еще сложнее. Дело в том, что создание амулета требует большого вложения энергии, которой у меня всегда не хватало. Ввиду этого недостатка я нередко начинал чувствовать себя натуральным энергетическим вампиром. По крайней мере, в отличие от вампиров неосознанных, вроде тещи, доканывающей зятя, или склочной бабки, что пилит всю семью день за днем, я старался брать понемногу у большого количества людей, нежели много у избранных доноров. Так Чингисхан брал в качестве дани только десятую часть дохода, руководствуясь тем, что если забирать больше, то плательщик не сможет развиваться, и дань будет уменьшаться с каждым следующим разом.

Положение дел меня немного раздражало, так как я считал себя птицей большого полета, которой приходится копаться в белье людей, интересующихся только деньгами и любовью. Наверное, единственной задачей в то время, выполнением которой я мог бы гордиться, был случай с экзорцизмом. С меня взяли обещание не разглашать подробностей дела, поэтому единственное, что я могу поведать, это то, что центральным элементом процесса была пентаграмма вроде той, что помогла мне вызвать Сфитула, но изгоняющая, а не вызывающая.

В итоге я попросил Карину сосредоточиться на контактах для нашей личной пользы. Пока она занималась поисками, я углубился в Книгу Закона Кроули. В ней меня больше всего привлек ключ-загадка, которую, по словам Хадита, самому писцу (то есть Кроули), разгадать было не суждено:

4 6 3 8 A B K 2 4 A L G M O R 3 Y X 24 89 R P S T O V A L

Я нашел толкования для букв и чисел в другой его книге, используя также буквы иврита, связал получившееся во вполне связную фразу, и явился с ней пред очи братьев аббатства телемского. Там с моих мечтаний быстро сбросили радужный флер, популярно объяснив, почему я не д’Артаньян.

Неудача подействовала отрезвляюще. В частности, благодаря ей мне удалось критически взглянуть на все то, что я делал до этого. Сначала я спрашивал себя, почему меня не выслушали — потому ли, что метод моего толкования был слишком прост и потому абсурден, или потому, что я был подростком с улицы?

Позже я стал задавать себе другой, более правильный вопрос, посвященный моим собственным результатам. Я подвергал ярой критике, говоря себе: был ли весь мой предыдущий оккультный опыт чем-то толковым, или являлся следствием богатой фантазии очень одинокого человека? Так было принято решение «сменить специализацию». Я был как гончар, который раньше лепил горшки, а теперь вдруг понял, что ему нравится высаживать в этих горшках цветы. Я ознакомился с феноменами осознанных снов и внетелесных путешествий, пока что в литературе и пересказах других людей, они захватили меня, и я твердо вознамерился начать практиковать их. По крайней мере, их результат был бы для меня куда более явным доказательством существования чего-то сверх-реального. Но, пока я предавался таким теоретизированиям, Карина не оставляла поиски.

 

О тайных сообществах

Как я уже говорил, эзотерики разных масштабов любят собираться в тайные кружки, ордена и ковены. Сообщаясь с такими, также необходимо соблюдать большую осторожность, так как неизвестно, собираются ли вас принять как равного, или же как корм, инструмент, которому только будут внушать, что он — один из членов данного кружка, до тех пор, пока этот незадачливый адепт не отправится в мир иной, либо же станет не нужен, и тогда его выставят за порог на мороз. Впрочем, последнее случается редко, ведь марионетки нужны живыми.

Тот день начинался вполне обыденно. Я не собирался никуда идти, но вот незадача — раздался звонок. Это была Карина, которая на тот момент считалась мне уже ближайшей сподвижницей и сестрой. Она спросила, не забыл ли я, что нас пригласили на ужин. Я ответил, что, конечно же, не забыл. Она мне не поверила и правильно сделала. Мне не импонировало перемещать свои ленивые телеса в соседний город на электричке только ради того, чтобы пообщаться с малоперспективными на вид ведьмами, которых я видел только раз в жизни. Карина напомнила, что ведьмы нас очень, очень ждут, и даже обещали приготовить пирог по случаю нашего визита. Пришлось мне собираться, и не потому, что я такой жуткий чревоугодник, а потому, что неудобно будет перед ведьмами, которые так стараются ради нас двоих. Выходя из дома, я еще подумал, что надо будет пересчитать ведьм — тринадцать или нет?

Сначала мне казалось странным, что нас пригласили в середине недели, а не выходные. Но постепенно до меня дошло — сегодня было новолуние. Я, рожденный в такой день, всегда старался использовать новолуние для планирования месяца, предпочитая как можно меньше контактировать с другими людьми, и как можно больше — со своими мыслями. Вряд ли ведьмы хотели, чтобы я помог им с планами на месяц, скорее они желали встречать нас в то время, которое считают символом тьмы и тайны. Я с ними отчасти согласен, каждые несколько дней перед новолунием моим обыкновенным состоянием являются легкая угнетенность и пессимизм, но когда солнце и луна подходят к критической точке, я начинаю чувствовать обновление и облегчение.

Дамы действительно приготовились к нашему визиту. Испекли пирог, зажгли ароматические свечи, оделись в черное. Карина, единственная одетая в светлые тона, чувствовала себя явно неуютно, она шепнула мне, что не хочет есть ничего из рук хозяек вечера, но я пока не ощущал опасности, введенный в заблуждение улыбками ведьм, и успокоил ее.

Я пересчитал их — вышло одиннадцать. Старшая, проследив за моим взглядом, сказала мне, что недавно две их сестры покинули ковен. Она не вдавалась в подробности, а я не уточнял, хотя меня снедало любопытство. Ни из сект, ни из ведьминых кругов так просто не уходят. Вскоре я махнул на эти мысли рукой и принялся уплетать пирог, то и дело улавливая на себе взгляды ведьм.

Старшая пыталась расспросить меня об опыте круга, в который входили мы с Кариной, я выдавал лишь общие фразы. Ни в какой круг мы не входили, никакую магическую академию или школу не посещали даже заочно. Мы, признаюсь, ни к какому эгрегору-то толком не то что не принадлежали, но даже не пытались надолго зацепиться, увлекаясь то телемой, то герметизмом, то спиритуализмом. Думаю, несмотря на мои словесные увиливания, опыта этой ведьмы хватило, чтобы понять, что мы с моей спутницей — как бездомное перекати-поле. Скорее всего она поняла также, что мы пусть что-то видим, что-то умеем, но защиты у нас нет ни в виде хорошего щита, ни в виде покровителя, стоящего за нашими спинами.

Нервозность Карины немного заразила меня, я начал искать ее взглядом, вскоре обнаружив ее стоящей в углу комнаты и рассеянно изучающей окружение. Кресло рядом с ней пустовало, но она не садилась в него. Ее место за столом, по левую руку от меня, уже было занято одной из расторопных ведьмочек, что ловила каждое мое слово, чуть ли не заглядывая мне в рот.

Я извинился перед хозяйками и испросил разрешения отлучиться на пару минут. Ведьмы с охотой разрешили, их глаза горели желанием обсудить меня за моей спиной (я был уверен, что о Карине они и думать забыли).

— Что случилось? Почему ты ушла?

— Они чего-то хотят от нас, ты не замечаешь?

— Хотят обменяться опытом. Ну, если говорить прямо — хотят выудить из нас как можно больше.

Карина покачала головой. Мне, молодому и абсолютно неопытному, льстило внимание юных ведьм, и мой взгляд на происходящее был совершенно нетрезв, хотя я не взял в рот ни капли спиртного. Единственное, что меня беспокоило до этого момента, это то, что они сочтут меня недостаточно умелым в оккультных делах, поскольку о уровне и даже характере их дел я был не осведомлен.

В моей голове мелькнула мысль, что вместе с нами двумя количество человек в компании как раз равняется тринадцати, одному из любимых чисел большей части ведьм и прочих эзотериков (с приставкой — псевдо, а может, и без нее). Они позвали нас для какого-то ритуала, думал я. Но с их стороны было слишком рискованно привлекать для ритуала людей со стороны, да еще таких, которых они знали-то шапочно. Я поделился размышлениями со спутницей.

— Они знают нас вовсе не мельком, — сказала Карина. — Я с одной из них давно переписывалась… она, кстати, много расспрашивала о тебе.

— Это которая?

— Элиза.

— Так которая? — повторил я. Ее имя я упростил для повествования, в оригинале оно звучало так, что о него сам черт сломил бы ногу, и оно мне ничего не говорило. Все ведьмы представились нам еще при самой первой встрече, выдумали они себе имена столь заковыристые, что я тогда ни одного не запомнил. Что маги, что ролевики, решившие поиграть в магов, любят брать себе другие имена. У меня самого несколько имен кроме творческого псевдонима, разумеется, есть и тайное имя, которое не знает никто, кроме меня самого, я использую его для заключения печатей в пространстве высокой вибрации, вроде личной подписи. Обычно имена-псевдонимы хорошо откладывались в моей памяти; но, видимо, имена ведьм оказались чересчур заумны для моего слуха.

— Вон та, напротив… Да не сверли ее взглядом, она на нас смотрит! — зашипела на меня Карина.

Я принялся изучать Элизу с интересом. Я давно выделил ее среди остальных, во всем ковене она была заводилой чуть ли не большей, чем старшая ведьма, и, по всей видимости, была готова занять ее место в любой момент. Слишком напористая, слишком агрессивная. Если бы мы с Кариной начали сотрудничество с ковеном, эта мадам, несомненно, начала бы тянуть одеяло на себя. А я не был намерен подчиняться кому-либо, кто попытается навязать мне свою волю. Хотя, не исключаю, что вся эта игра в лидерство мне только показалась из-за моей предвзятости и личного грешка в виде одержимости властью.

— Так что они собираются с нами делать? — спросила Карина, поспешив вывести меня из раздумий. За мгновение до этого я наконец достиг измененного состояния сознания, увидев, как пульсирует у Элизы уровень напротив матки (позднее, разобравшись с чакрами, я узнал, что это Свадхистана). Это было немного пугающе — как маленькая черная дыра, готовая засосать меня, стоит мне только потерять бдительность. Но вопрос сбил мне концентрацию, видение исчезло, и мое воображение живо нарисовало мне сумасшедшую картину, как Элиза превращается в суккуба и нападает на нас. Видение слабое и образное, но достаточное для того, чтобы суметь интерпретировать его как царящее в мыслях Элизы побуждение к сексуальному ритуалу, который не будет благоприятен для постетителей.

— Чему ты улыбаешься? — удивилась Карина. — Давай подойдем к ним и скажем, что нам срочно нужно убраться отсюда. Придумай причину, ты же умный.

— Постой, разве не ты сама уговаривала меня приехать? — спросил я, но ответа не дождался. Кажется, она шестым чувством уловила мои мысли и вздумала ревновать меня ко всем этим женщинам разом. Я слишком тепло относился к Карине и слишком плохо знал всех этих ведьм, поэтому не мог не выполнить ее просьбу. Впрочем, я не спешил с этим, чтобы соблюсти приличия. Было бы не слишком вежливо покинуть дом, не проведя в гостях и часа.

Я подошел к Элизе, чтобы поговорить с ней. Та выглядела раскрасневшейся и раскованной, кажется, уже чуть приняла на грудь. Она пожурила меня за то, что мы с Кариной «не спешим вливаться в коллектив», и завела разговор о музыке, фильмах и литературе. Как оказалось, наши интересы ничуть не совпадали. Наш разговор вся чаще прерывался паузами, и Элиза подняла бокал с вином. Мы с Кариной наполнили свои бокалы соком.

— За что выпьем? За долгое и плодотворное сотрудничество?

— Вряд ли у нас с вами выйдет такое сотрудничество, — ответил я, будто бы отрешенно глядя вдаль. Ближайшие к нам ведьмочки живо навострили уши, изо всех сил стараясь не показать возросшего интереса.

— Почему же? — удивилась Элиза.

— Да потому что я импотент, — ляпнул я, не знаю зачем.

Элиза аж выронила бокал. Тот чудом не разбился, приземлившись на край ковра, а вино липкой лужицей потекло по паркету. Я отступил в сторону, думая лишь о том, чтобы вино не испачкало мои носки, потом поднял взгляд на Элизу… Видели бы вы ее лицо в этот момент! Старшая и еще несколько девушек, сидящие поодаль, не слышали нашего разговора, зато прекрасно видели нас. Они всполошились и начали расспрашивать тех, кто был ближе к нам: «Что он сказал? Кто-нибудь слышал?»

Карина подскочила к нам, схватила меня за руку и провозгласила, что уже поздно, потому мы должны откланяться. Я ничуть не сопротивлялся, когда она потащила меня одеваться в коридор.

— Мало того, что ты болтун, так ты еще и врун, — шепнула она мне злобно.

— Ты сама просила меня солгать им, — оправдывался я. Ложь во спасение всегда казалась мне невинной вещью, в отличие от корыстной лжи, и я искренне не понимал, почему спутница мной недовольна.

— Да ты не понимаешь. В нашей переписке я расписала тебя Элизе как тантриста, а ты…

Когда первичное возмущение схлынуло, я не выдержал и начал открыто улыбаться во все тридцать два. Надо же мне было так удачно ляпнуть! Теперь понятно, почему ведьмы сделали такие лица, что хоть на плакат с подписью «Бабайки», непослушных детей пугать.

Карина долго делала вид, что дуется, но как только мы покинули подъезд, она тоже рассмеялась, наконец-то почувствовав себя в безопасности. Я поинтересовался, зачем же она обсуждала с кем-то в переписке такие вещи. Карина сказала, что, дескать, разговор об этом с Элизой зашел вообще случайно. Короче говоря, она даже не думала стыдиться. Она отметила, что теперь понимает, почему Элиза решила пригласить нас на ужин. Раньше я думал, что все было задумано старшей ведьмой, но теперь мы уже не сомневались, от кого исходила инициатива устроить эту встречу.

— Что-то твоя Элиза не ради высвобождения от инстинктов хотела меня пригласить. Или нас, — заметил я. — Какое-то использование на уровне сексуальной энергии. Она решила, что ее у меня много, потому что ты сказала, что я тантрист. Причем явно приняла за одного из тех бестолковых тантристов, которые много шпилятся и мало думают. Боюсь представить, что ты обо мне им писала, что у них сложилось такое впечатление.

— Какая разница, — прервала она мои излияния. — Теперь они будут считать, что я врушка.

— Если ничего не путаю, польское слово «врушка» можно перевести на русский как «волшебница», — ответил я Карине, и она улыбнулась.

На обратном пути ей пришла sms-ка от Элизы, но мы решили, что будет лучше удалить ее, не открывая. Может быть, Карина и общалась с ведьмами позднее, только не говорила мне об этом, хотя я хочу уповать на ее разумность и надеяться, что она не делала этого. Как бы то ни было, больше я с этим ковеном не контактировал ни в каком виде. Встреча с Элизой послужила мне прививкой от доверия и каждый раз, сталкиваясь с каким-либо сообществом, я десять раз спрашивал себя, что эти люди на самом деле от меня хотят.

Также осмысление этой встречи привело меня к явственному осознанию того, что ни один человек не может быть использован другим или другими в своих целях. Если бы я не сыграл роль потенциальной жертвы в тот вечер, я бы не понял, каково это — быть жертвой, и мог сам впоследствии использовать других людей без угрызений совести, не понимая безнравственности такого поступка, так что я искренне благодарен судьбе за тот урок, что она преподала мне. Теперь я сам, работая с новичком, всегда прямо говорю не только то, что он может получить от меня, но и какую полезность я сам вижу в нем, если таковая для меня присутствует.

 

О совместных снах

Итак, встреча с ведьмами послужила окончательным штрихом к выводу, что я двигался не в ту сторону. Я увлекся ОС, и для повышения осознанности завел дневник снов и сновиденную карту. Она быстро заполнялась подробностями, и вскоре я начал осознаваться, сначала на минуту-две, потом — на довольно долгие промежутки времени, позволявшие спокойно исследовать мир.

Этот мир в подавляющем большинстве случаев был либо подземным, либо, если проходил на поверхности — ночным. Существа, встречавшиеся мне, выглядели мрачно и враждебно. Очевидно, что моей энергии хватало только на нижний астрал. Но я не придавал этому значения, так как впервые имел столь явное осознание того, что вижу и делаю что-то выходящее за рамки обыденности — и все это к тому же было стопроцентно реальным экспериментом.

Я поделился радостью с Кариной. К моему удивлению, она отнеслась к этим маленьким открытиям с прохладой.

— Мы можем продавать исцеления от порч, амулеты или разговоры с духами. Но как, скажи мне на милость, продавать сны?

После такого я вспылил, сказал, что такая направленная коммерциализация профанирует эзотерику, и что магия — это совершенно другой уровень, нежели салонные гадания, и еще много всего в том же духе. Собеседница попыталась переключить меня на положительный лад.

— Хорошо. Допустим, то, что я предлагаю — это не магия. Да ради бога, называй это как хочешь. Но я не понимаю, что тебя перестало устраивать… Ты из-за тех ведьм так разошелся, что ли?

— Меня не устраивает отсутствие развития, — ответил я. На этом наше сотрудничество закончилось. Несмотря на все мои заумно-философские разговоры с ней, Карина оставалась менеджером, а не эзотериком, и не отрицала этого.

Вновь оставшись наедине со своими изысканиями, я почувствовал легкую потерянность. Я не был подобен тем писателям, что творят в стол — пишут несколько повестей, а потом закрывают их в тумбочке на замок и никому не показывают. Напротив, мне хотелось хотя бы одного зрителя и слушателя, которому можно было «отчитываться» о своих успехах. Так я поделился информацией об осознанных снах со своим одногруппником.

Дело было аккурат после пары по философии, на которой нам поведали о грядущей конференции студентов, магистрантов и прочих соискателей нашей альма-матер. Костик, мой одногруппник, тут же сложил вести о конференции с моими откровениями и спросил, сгодится ли тема осознанных снов для выступления с докладом.

— Нет, — ответил я. — Если бы у нас было что-то совершенно новое по такой теме, это можно было бы представить на широкую публику. Но, несмотря на то, что ОСы нашим будущим зрителям, скорее всего, абсолютно неизвестны, для мирового знания они не новость.

— Все равно это очень интересно. Если это новая область, у нее полно белых пятен. В какую-то сторону здесь да можно двигаться. Какая-нибудь аналитика, статистика, например…

Но статистика меня не вдохновляла.

— Совместные сны, — сказал я. — Как тебе?

— Что это?

— Если мы будем отталкиваться от той гипотезы, что сон — это не путешествие нашего сознания внутри нашей же черепной коробки, но путешествие души во внешнем открытом пространстве, отличающемся от нашего…

— То мы можем устроить встречу двух душ во сне, — продолжил мою фразу собеседник. Этот человек определенно начинал мне нравиться.

В итоге мы с Костиком решили провести масштабный эксперимент. Собрать как можно больше человек в одном месте, перед сном усиленно наполнять их головы информацией об ОСах, а затем… просто лечь спать, надеясь, что ночью хотя бы двое из них осознаются и смогут отыскать друг друга. Нужда сбора всех подопытных в одном помещении была обусловлена тем, что так мы могли удостовериться, что перед сном эти люди не забудут о том, для чего они вообще сегодня ложатся спать.

Когда мы пригласили народ поучаствовать в эксперименте, девчонки решили, что мы склоняем их к какой-то групповухе. Видимо, их смутило название «Совместный сон». Наши последующие попытки объясниться если и переубедили кого-то в наших исключительно невинных намереньях, то все равно не сгладили первого впечатления, и впоследствии любое упоминание «совместного сна» вызывало общий смех.

Мы попытались провести опыт вдвоем, но у нас ничего не вышло. Не было даже слабой осознанности, о которой стоило бы записать в свой дневник сновидений. Мы попробовали еще — и снова неудача. Как и следовало предполагать, раз материала у нас не набралось, мы пошли на конференцию с проходной темой о современных сектах. Сопоставление, сходные черты, классификация. Наш доклад оказался настолько неинтересен жюри, что после окончания выступления многоуважаемые судьи долго не могли придумать, что же такого у нас спросить.

Первое место занял доклад о детдомовцах. Сколько их всего по области, да сколько таких детей в процентах по возрастам. «Давайте отвезем им свою старую одежду!» Жюри рукоплескало. Я долго допытывался своего компаньона, чтобы он объяснил мне, неумному, в чем научная ценность такого выступления. Как будто бы мы до этого не знали, что есть в мире такое явление, как детские дома, и что надо помогать ближнему в меру сил своих.

— Видишь ли, вот эти твои темы, они далеки от простого обывателя и никак его не трогают. Сны, секты. А тут — дети, это всем близко, это всех трогает.

— Меня, например, трогает научность, а не босоногость каких-то детей.

— Ты — как руководство страны, которое запускает ракеты в космос, пока народ этой страны натурально помирает с голоду.

— Между прочим, Советский Союз был сильнейшим государством…

— …которое развалилось. Слушай, успокойся уже. Между прочим, та девочка-победительница — сама детдомовская.

— Вот оно что! Так я и знал, что это не из-за того, что ее доклад был хорош!

— Просто она может радоваться первому месту, а ты можешь радоваться тому, что у тебя живы оба родителя. Но это все равно несопоставимо, так ведь?

Устами Костика будто говорила сама судьба, намекавшая, что надо учиться радоваться тому, что имеешь. «Усмири гордыню и возвеселись, черт возьми!» Но я не мог возвеселиться не только в этом случае, который я привел здесь, но и во многих других. Удивительно даже, как такой чудесный ребенок, который когда-то молился о счастье для всех и каждого, и чтоб никто не ушел обиженным, теперь имел столь воспаленное эго.

А эго тем более тешилось, сколь дальше продвигались успехи с «вытаскиванием» из сновиденного пространства Черной книги, текст которой я приводил выше.

Когда совместный сон наконец соизволил случиться, после тех разговоров о студенческой конференции утекло уже немало воды.

Тот сон начался вполне обыденно, я находился в комнате, которую совершенно не запомнил, но, по крайней мере, мне удалось понять, что это — не мой дом, а незнакомое место, и что я точно не знаю, как сюда пришел, а значит, происходящее — не что иное, как сон. Я был там не один, но с Другом (далее будем называть его так). То был настоящий человек, не спрайт, я сразу понял это.

Нередко мы видим во снах своих знакомых, но они являются лишь спрайтами (духами), неразумными существами, массовкой. Если вы, будучи осознанным, попытаетесь заговорить с таким спрайтом, он сразу же продемонстрирует вам свою абсурдность. Однажды я спросил у спрайта, есть ли у населенного пункта поблизости какое-то название, так тот ответил мне ругательным словом. Но, быть может, это и не название города, а выражение личной неприязни спрайта ко мне.

Кроме спрайтов, во снах встречаются образы настоящих людей, чаще неосознанных. Они отличаются от спрайтов некоей внутренней светимостью, которую сложно описать. Чаще всего, если попытаться объяснить такому встречному, что он спит — тот «вылетает», то есть, просыпается в реальности.

Наконец, третьей категорией обитателей сновиденных миров являются «местные» жители. Они разумны, в отличие от спрайтов, и изучены хуже всего. Их можно классифицировать как на однозначно зловредных (нападают, питаются осознанностью сновидцев), нейтральных и положительных. Положительные обитатели, видимо, происходят из нейтральных, но иногда, если сновидец вызывает у них интерес, они готовы показать что-то необычное, даже научить чему-нибудь или защитить от зловредных коллег. Я называю их «учителями».

Но хватит теории. Итак, я был в осознанном сне, а рядом со мной — живой человек.

— Хочешь, покажу что-то классное? — спросил я. Он согласился. — Держись за мои плечи. А теперь побежали!

Я рванул к окну с разбега, и около самого подоконника прыгнул вверх. Естественно, никакой гравитации тут не было, и тяжесть человека, что держался за меня, не ощущалась. Но, стоило мне подумать о тяжести, как мой полет начал снижаться. Я спланировал вниз на темную улицу.

Друг неопределенно хмыкнул. У меня возникло ощущение, что он ни черта не соображает, будучи неосознанным. Если бы я ему брякнул, где мы сейчас, он бы тут же «вылетел» из сна, поэтому я решил удивлять его, пока сам не сообразит.

— Могу показать тебе другой мир, — сказал я. — Опять держись за меня.

Я опасался, что он потеряется, если я попробую заставить нас мгновенно переместиться в другое место, поэтому решил использовать проверенное средство — прыжок. Еще я подумал, что раз теперь из-за мимолетной мысли о тяжести компаньона снова буду снижаться, простой прыжок мало поможет, и нужен разбег (тут моя осознанность на некоторое время тоже снизилась, поэтому мысли возникали не самые гениальные).

— Я вижу гору перед нами, — сказал я, и тут же выросла гора, прямо посреди улицы. — Посередине — длинный прямой желоб на самую вершину. Ты видишь то же, что и я?

Ответа Друга я не запомнил, но решил удивить его. Фантазии моей с каждой минутой становилось все меньше, я опасался, что энергия, которой достаточно сейчас, начнет утекать как вода сквозь пальцы, если я сейчас остановлюсь и начну мудрствовать; поэтому у меня хватило ума только на то, чтобы усеять склоны кленовыми листьями, больше тех, что мы можем увидеть в реальности, и разных цветов — вплоть до фиолетового. На вершине склона я создал сосны по обе стороны от края желоба, высоченные — но вместо игл на них были эти листья, и сосны роняли их вниз.

— Красиво?

Последовал вялый ответ типа «Нормально». Только сейчас, в процессе написания этого текста, я понял, что неплохо помню свои слова, но совершенно не помню его слов — только общий смысл.

Удостоверившись, что Друг крепко держится за меня, я снова взял разбег — вверх по желобу. Добежав до самой вершины, я снова оттолкнулся. Впереди было только черное небо без звезд. Мне вспомнилось, как в одном своем сне я так же пытался лететь вверх, и достиг таки границы небосвода. Вот отрывок из того воспоминания:

«Немалая часть моих снов — вода и небо.

Второе, по понятным причинам, вызывает больший интерес для исследований, нежели первое. Однажды я решил лететь так высоко, как только смогу — то было дневное небо, голубое, с игривыми облаками. Когда я поднялся в самую высь, то протянул руку и смог потрогать небосвод. Я бы не так расстроился, если бы оно было выкрашенным в голубой цвет куполом с подвешенными комьями ваты. Нет, оно было шершавым, нарисованным на старой бумаге, и облака тоже были нарисованы. Разочарование. Потом я думал, что древние люди поэтому и верили, что небосвод — это большой колпак над землей. Быть может, я повторил опыт древнего сновидца».

Как сейчас помню, как в ту ночь гладил шероховатую поверхность «неба» и чувствовал себя… вроде как обманутым, но вместе с тем было очень смешно. Но на этот раз черное небо не выглядело бутафорским. Вокруг было черно, хоть глаз коли. Вид моих рук на фоне бескрайней глубины без отголоска какой-либо краски был потрясающим. Я будто оказался выброшен за текстуры. Небо казалось бесконечным, как настоящее. И я, который был настолько полон сил, что создал довольно статичную картину с горой и соснами — не изменившуюся, когда я на секунду отвернулся — верил, что даже если мы врежемся в границу, то прорвем ее и узнаем, что на той стороне.

* * *

Мы все летели, и в какой-то момент мир не выдержал. Это тяжело объяснить словами. Не было вспышек, не было чувств типа удара током — просто ощущение, что мы переходим в другое место. Другой мир, как я и обещал.

Мы будто бы начали снижаться — хотя, когда вокруг была одна чернота, трудно было понять, где движение вверх, а где вниз. В любом случае, это можно сравнить с тем, что летели вверх мы несколько минут, а снижались несколько секунд.

И вот наши ноги уже снова стояли на твердой поверхности улицы. Я удостоверился, что Друг рядом, так как он уже перестал держаться за меня.

— Я тебе разрешал меня отпускать?

Меня одолела злость. Я не хотел, чтобы он «вылетел» или потерялся. Случаи, когда я видел во сне не-спрайтов среди людей, можно было пересчитать по пальцам. Ответом Друга было что-то вроде «ты грубо себя ведешь», и больше я не мог заставить его держаться за меня. Ну и черт с тобой, подумал я.

Тут до меня наконец дошло осмотреть место, где мы находимся — и оно не было похоже на место, откуда мы стартовали. Никаких высотных домов, максимум — три этажа, и выглядят на старинный манер. Фонарей тоже не было. Мы стояли посреди перекрестка узких улиц, прямо на дороге.

— Я вижу особняк, похожий на готический, — сказал я Другу, указывая на одно из зданий. Мне подумалось, что я подобрал не то слово, и что я не силен в архитектуре. Как мне объяснить, какую красоту я вижу? Может, мой напарник видит амбар или коровник. Я хочу, чтобы он увидел то же, что и я. — Похоже на маленький замок, но окна высокие и широкие. Видно танцующие силуэты на красном фоне — наверное, красные шторы.

Кажется, Друг прозрел.

— А там, — я указал на здание через дорогу, — я вижу особняк посовременнее. Из серого камня, с колоннами и барельефами. Немного вычурно. Окна такие же, но фон в них желто-оранжевый. И тоже силуэты.

«Силуэты. Кто эти люди, или нелюди?» — вдруг подумал я. И тут же из обоих особняков на нас двинулись их обитатели, мгновенно вызывавшие у меня ассоциацию с вампирами. Разумеется, нашей крови они не хотели, но вот осознанностью поживиться могли.

— Бежим!

Красно-оранжевый свет из окон домов стал казаться зловещим, а путь наш, пролегающий через темные узкие улочки, обрамленные по обеим сторонам черными контурами деревьев, заставил меня понервничать, ибо я уже почти потерял осознанность.

* * *

Наконец я вспомнил, что мы с Другом находимся в «другом мире», что я могу на этот мир влиять и то, что здесь можно особо не бояться (но почему? — спросил я себя и не нашел ответа). То, что это сон, я уже не понимал. Видимо, сказалась встреча с вампирами, которые забрали мою осознанность, хоть им и не удалось непосредственно проконтактировать со мной.

Наверное, осмотреться и зафиксировать в памяти окружение меня заставила привычка, а не исследовательский интерес. Набережная, множество речушек и мостов, Венеция, ей-богу, только мосты не дугой, а прямые, как дорога. Начинал заниматься восход, и сюда стекалось много народу с окрестных улиц. Эти люди не пугали, как жители особняков, они были как массовка, но от некоторых из них, очень немногих, исходило не такое ощущение, как от остальных (сейчас я думаю — были ли эти «другие» тоже настоящими людьми, не-спрайтами?)

— Готовится что-то вроде парада или шествия, — сказал я Другу. Не знаю, почему я так решил, но я явно не был удивлен, будто бы уже слышал о таком или принимал участие.

«Что нам делать?» — спросил Друг. Я почти уверен, что он спросил именно это, так как я в ответ предложил ему идти впереди толпы.

— Давай за тем пиратом, — ответил я, указывая на человека, идущего первым. Черт знает, почему я окрестил его так, наверное, из-за треуголки и близости моря. Следом за пиратом с небольшим отрывом шло еще несколько человек, основная же толпа была и вовсе далеко.

Немного пробежавшись, пирата мы догнали. В тот момент я понял, что он отличается от остальных. Это был «учитель», но тогда я не осознавал, что это один из них. Пират вызывал у меня чувство уважения и желание находиться поблизости. Еще одно проявление привычки, а не рассудка — «увидел учителя — бегай рядом», так как, по моему опыту, рядом с учителями безопасно и можно получить какой-то опыт, хотя у меня пока что ни разу не получилось проделать то, чему они учили.

Вдруг меня осенило. Наверное, тот учитель передал мне мысли, потому что я сам бы не догадался. Я сказал Другу:

— Это что-то вроде соревнования. Выигравший получит возможность стать сильнее в плане своих умений здесь.

Упрочит или умножит свою осознанность, подумал я наутро. Во сне я не смог толково расшифровать посыл. Друг тогда мне еще ответил, что я, мол, и так умею делать разные штуки. А я ему сказал, что «весело быть Нео, но быть агентом Смитом еще веселее».

Это соревнование представляло собой беготню типа школьных эстафет. Часть пути предполагалось преодолевать на лодках, то надувных больших, то маленьких, типа спасательного круга со дном. Мы держались рядом с пиратом, и несколько раз соседствовали с ним в лодке. Казалось, будто он одобряет наши действия. Я несколько раз падал в воду, но отметил, что не чувствую влаги и, когда забираюсь назад в лодку или на мост, остаюсь абсолютно сухим. Это не заставило меня осознаться, я думал, что это особенность этого мира.

Если бы кто-то из этих людей вокруг смог нормально осознаться, он живо бы преодолел полосу препятствий. Осознанному сновидцу ничего не стоило бы поднять свою лодку в воздух, как ковер-самолет, и пролететь всю дистанцию над головами плюхающихся внизу соперников. В том и была суть испытания, мол, кто догадается, кто осознается, тот и достоин получить урок от «учителя». Но никто, по всей видимости, так и не осознался.

Наконец меня не успели вытащить, когда я в очередной раз свалился в воду. Я все одергивал Друга, чтобы он держался за меня и не терялся, но вместо этого потерялся сам. Мимо меня пронеслись другие лодки, и я выбрался на мощеный камнями берег, вглядываясь в вереницу соревнующихся — где-то там впереди Друг в лодке с пиратом-учителем. Он в надежных руках, подумал я. Играть в эти игры мне расхотелось, и я пошел исследовать город.

* * *

В какой-то момент застройка на старинный европейский манер сменилась современной — небоскребы, металл и пластик. Было уже совсем светло — полдень или около того. Позже я нашел любопытным, что время во сне примерно соответствовало времени в реальности. Сначала была ночь, плавно сменившаяся утром, затем утро перетекло в день, который я и обнаружил, пробудившись.

Итак, моя душа бродила по сновиденному городу. Подумать только, сколько в тот день в том пространстве я встречал настоящих, пусть и неосознанных, людей!

Когда я зашел в одно из высоких зданий, раздался взрыв. Все разлетелось, но я не чувствовал боли, а уловил, что рядом есть еще один не-спрайт, который сейчас испытывает жестокую боль, пусть и фантомную, и взрыв как-то связан с ним. Картина вокруг застыла, будто кто-то нажал паузу.

— Могу научить тебя, как справляться с кошмарами, — сказал я этому человеку, хоть и не видел его лицом к лицу. Но он услышал меня, где бы он ни был. И, самое приятное, понимал, что происходит, пусть даже не явно осознанно, но на том уровне, что и я. Самое любопытное, что я не воспринимал происходящее как сон, а как путешествие в другой мир — но был готов объяснить случайному встречному прием от кошмарных снов!

— Как?

Я сам давно научился этому приему. Со снами-катастрофами работает на удивление отменно, даже если я не понимаю, что это сны. Главное — выработать привычку.

— Это похоже на то, будто ты перематываешь время назад. Ты вряд ли сможешь предотвратить катастрофу, но изменишь ее последствия для себя. Надо вернуть все в состояние до взрыва.

Все разлетевшиеся вещи вернулись на свое место. Начавшее рушиться здание вернулось в исходное состояние, а я сам оказался на том месте, где стоял. Не могу сказать точно, чье волевое усилие проделало это — его или мое, кажется, совместное.

— Что дальше? — спросил он.

— Под окном будет бассейн, — сказал я. — Очень глубокий. Пусть тебя вышвырнет прямо в него.

И снова грохот. Я позволяю взрыву вышвырнуть и меня из окна, но зависаю в воздухе, завидев бассейн внизу. У него получилось! Или это я создал бассейн? Вижу, там кто-то барахтается. Любопытно, что бассейн появился не на земле, а в виде гигантской цистерны в десяток этажей высотой. Да, в такой действительно легче себя поймать, подумал я.

— Не могу выбраться, — отозвался незнакомец. У него, кажется, не было даже сил взлететь. Вся энергия ушла на бассейн.

— Нужно опять все вернуть.

И снова я стою на этаже целого и невредимого здания.

— Ты медленно опустишься на землю, когда тебя выбросит из окна, — сказал я. Когда снова раздался взрыв, я мягко опустился на землю рядом с тем, кому довелось со мной переговариваться. Собеседник оказался девушкой, и я похвалил ее за успех в борьбе с кошмаром.

Моя осознанность исчезла окончательно, я проваливался глубже в пространство, которое все меньше напоминало реальное и постоянно изменялось (то есть, я постепенно двигался влево-вниз по «дороге в небо» из первой главы). Сон стал совсем фантасмагорическим, поэтому не вижу смысла описывать продолжение.

* * *

Наутро я пересекся в реальности с человеком, которого называл выше Другом. Он действительно видел меня во сне той ночью и помнил улицу, по которой я вел его, но слишком смутно. Никаких других подробностей я от него выведать не мог, потому что он просто-напросто не имел привычки запоминать сны и обычно забывал увиденное сразу после пробуждения, по его собственному признанию.

Также я должен отметить, что вышел на этот сон намеренно, раз за разом давая себе задачу встретить Друга в осознанном сне. Удачная попытка произошла на четвертый или пятый раз, но мне не удалось ее повторить.

Кроме такой попытки была еще одна, с человеком, также практиковавшим осознанные сновидения, то есть, имевшим относительный опыт в данном деле. Нам удалось встретить друг друга, и наши описания сна, хоть и короткие, хорошо пересеклись в плане описания места и одеяний. Нам удалось пересечься с первого же раза. Но, контакт был слишком коротким и не имел насыщенных событий, кроме самого факта встречи.

Совершив два вышеописанных контакта, я не повторял встреч с «реальными знакомыми» во снах. Разумеется, до и после тех случаев я много раз «видел» во снах своих знакомых, но то были лишь спрайты, декорации, носившие лица моих приятелей. Новые эксперименты мной не проводились, поскольку на то не было особой цели. Факт возможности встречи был доказан, вот и все, что требовалось знать от опыта под названием «совместный сон». Хотя я готов допустить, что все это было лишь чудесными совпадениями.

 

Об учителях и их испытаниях

Встреча с учителем в том сне могла научить меня чему-то, но я прошляпил ее. Примерно с таким же результатом первое время заканчивались другие встречи с учителями, они что-то показывали мне, обычно это были манипуляции с биополем или с окружающим миром, но мне не удавалось повторить этого. Размышления об этих неудачах заставили меня вознамериться о встрече с учителем, который покрепче взялся бы за меня.

Искать подобную встречу в реальном мире я не мог, так как устал обжигаться о людей, которые сначала виделись мне всеведущими, но как только я узнавал их глубже, то видел, что они погрязли в материальном еще глубже, чем я, хоть сами и не понимали этого. В худшем же случае они вообще питали на счет ученика исключительно корыстные мотивы. Могли ли иметь по отношению к ученику какую-то корысть сновиденные учителя? Все возможно. Но они обыкновенно излучали умиротворение и свет, а одно это уже можно было принять за благость.

Но, если сил моих хватало только на путешествие в нижний астрал, то что могли там делать светлые учителя? Были ли это волонтеры из верхнего, или же дьяволы в белых одеждах, вводящие учеников в еще более глубокую майю?

В конце концов, что мы знаем об этих учителях? Это какие-то существа, для которых обитание на уровне пространства, соответствующем «дороге в небо» и около того, является более приемлемым, чем тот уровень, на котором мы бодрствуем. Но, как наши сновиденные тела являются проекциями наших материальных тел, имеют ли учителя проекции в материальном мире? Это доподлинно неизвестно, зато хорошо известно то, что учителя любят контактировать с людьми, возиться с ними, обучать их (отсюда и название). Когда я спрашивал их о причине такого поведения, они не давали определенного ответа. Мне думается, что ангелы, о которых имеются свидетельства разной степени достоверности — существа схожие с учителями, если не идентичные им.

Если сравнить их ступень развития со ступенью человека, то получается примерно та же картина, которую мы получаем, сравнивая человека не с другими человеческими детьми, а даже с собаками. Для нас собаки — лишь питомцы, которых при должном старании можно выдрессировать, чаще на забаву, чем для практической пользы. Вот моей основной гипотезой относительно учительского интереса к людям и представляется та, в которой мы для них не больше, чем забавные и иногда туповатые питомцы, с которыми занятно возиться и демонстрировать друг другу.

— Смотри, Петька, как Рекс выучился приносить газету! Какой умный песик.

— Смотри, Сат Аронаакила, как здорово Владик осознается! Какой умный человек.

«Сат» у моего первого учителя, кстати, было чем-то вроде уважительного обращения. Какое-то я время считал это сокращением от санскритского сатья — истинность, такова моя основная версия до сих пор. В самом деле, не с сатаной же его связывать? Прямо я не спросил, не потому, что боялся выглядеть глупым, а потому, что вопросы, не относящиеся к делу, тот учитель начисто игнорировал. Его самого я буду называть далее по тексту Отшельником, так как в таком образе он явился мне в первый раз, да и встречал я его обычно обособленным от других сущностей, в то время как другие учителя нередко появлялись в компании друг друга или в сопровождении учеников (как тот «пират» из совместного сна).

Отшельник предварял словом «Сат» имена всех сущностей, которые нам встречались, и которые были выше моего учителя, равны ему, или находились чуть ниже — но не слишком далеко от него в неведомой мне иерархии. В общем-то, я немного утрировал, на деле он никогда не обращался ко мне по «смертному» имени. Он звал меня «Паук-на-камнях». Такое прозвище я заслужил, показав ему проекцию своего города, когда захотел продемонстрировать, как для меня выглядит место, в котором я живу две трети своей жизни.

Поскольку Отшельник в таких местах не бывал, высотные бетонные здания он смог интерпретировать только как скалы, гигантские камни, на которых мы сидим часами, как пауки в паутине. Интересно, что образ высотного дома он не знал, но образ камня или паутины понимал прекрасно. Как-то раз мне пришло в голову, что этот учитель — маг из настолько древних времен, что в те времена еще не были известны каменные дома, и в поисках бессмертия он перешел в пространство, в которое я могу попадать только спящим? Как бы то ни было, я не решился спросить у него и это, только погружаясь в догадки относительно его происхождения.

Зато я заинтересовался пауками и начал примерять их образ к себе как тотемное животное. Я видел в них много полезных качеств — главным образом, дьявольское терпение, с которым они ткут свою паутину, а потом ждут жертву. Я считал терпение своей главной добродетелью, и еще — творческое начало. Было в пауках, работавших над паутиной что-то такое, что напоминало мне меня самого во время работы над картинами.

— Люди не любят пауков, — сказал вдруг Отшельник однажды. — Тебе нужно, чтобы тебя любили?

— Да, — ответил я, почему-то удивившись своему ответу. Я ведь воображал себя таким суровым и мрачным одиночкой! Подумав, я продолжил. — Мне этого всегда хотелось, хотя я и не признавался себе в этом… Хотелось, чтобы рядом был кто-то, кто будет любить меня.

— Тот, кто будет твердить тебе, какой ты умный, правильный, могучий? Магу не нужно, чтобы ему это говорили. Он и так это все про себя знает. Потому ты не маг.

— Что же делать? — расстроился я.

— Бороться со своим главным врагом. Он ест твою силу. Потому ты и топчешься по кругу, потому у тебя и не хватает сил на то, чтоб делать что-то здесь, — он сделал картинный жест рукой. — Удивляюсь, как у тебя находятся силы, чтобы делать что-то там.

Он немигающе смотрел на меня своими глазищами сплошного черного цвета, без белков. В первый раз, когда я встретил этот взгляд, он немало перепугал меня, но постепенно я к нему попривык.

— Когда справишься с этим врагом, говори, что готов к моему испытанию. Я устрою его тебе, Паук-на-камнях. Но горе тебе, если солжешь о своей готовности.

Это прозвучало весьма помпезно, но учитель и не думал создавать эффект торжественности. Он вообще был весьма простым по своей сути, что мне весьма импонировало. Первый раз, когда я его увидел, то воспринял как старца, одетого в рубище. Мне вспомнилось, как он встретил меня подле Черной книги, к которой я подобрался за очередным абзацем, и не подпускал меня к ней. Впоследствии он настолько хорошо переключил мое внимание на себя, что я и думать забыл о книге, так и оставив ее законченной на фразе «Чтобы перестать бояться Тьмы, нужно стать еще большей Тьмой».

Уловив мои мысли, Отшельник сказал, что страх темноты или Тьмы — тоже предмет для отработки. С этим знанием я отправился пробуждаться.

На всякий случай я подвел все свои дела в материальном мире к более или менее логическому завершению. Затем можно было приступать к проработке. Страх темноты я пытался преодолевать, заставляя себя смотреть ужастики ночью. Звучит смешно, но других идей у меня не было. Наконец у меня выработалась такая хорошая резистентность к ужастикам, что скримеры (крики и страшные рожи, внезапно выскакивавшие на весь экран), раньше заставлявшие меня дергаться, теперь вызывали только зевоту.

Со страхом общественного мнения было сложнее. Неформально одеться и пройтись в одиночку по району с гопниками в «абибасе» оказалось не таким уж щекочущим нервы актом. Какие-то более масштабные акции, вроде флэшмобов или перфоманса на одного посреди площади казались мне больше баловством, нежели реальной проработкой личных блоков.

Наконец я прыгнул на «катапульте», аттракционе, который подбрасывал участника, прикрепленного на резинках, на добрый десяток метров вверх. Мне так понравилось, что я повторил прыжок еще дважды. Со страхом общественного мнения такой прыжок не имел мало общего, но я говорил себе: «Как человек, переживший подобный прыжок несколько раз, может бояться каких-то людишек, которые в большинстве своем могут только стоять внизу и наблюдать, как ты взмываешь в небо?» От таких мыслей мое эго раздулось еще больше, временно застилая страх.

Тогда я счел, что время пришло. Осознался во сне, перешел на частоту, на которой происходили встречи с Отшельником (то было место, похожее на лесную поляну), и заявил ему о том, что готов.

— С каких-то пор у пауков выросли крылья? — посмотрел он на меня с хитрецой.

— С которых им дал их прогресс, — ответил я. — А ты можешь представить, что я был в тот момент вороном, а не пауком.

— Не растратишься ли, не распылишься ли на многие образы?

— Они же не особо противоречат друг другу. Какие-нибудь павлин с вороном противоречат друг другу, а паук ворону — нет.

Учитель в ответ поднялся на ноги и… вдруг исчез. На его месте сидела крупная птица бурого оттенка, похожая на сокола, которая в следующее мгновение взмыла в небо. Я счел данный акт приглашением и заставил себя обернуться вороном. Вышло не сразу. Я долго провозился с формой. Было куда проще взмыть в небо безо всяких дополнительных излишеств, нежели продумывать детали: крылья, перья, когти, клюв; как только я сосредотачивался на одной, то забывал про другую, и она тут же теряла форму.

Образы мои, конечно, друг другу не противоречили. Но все же, каждый из них нес в себе свое качество. Ворон олицетворял собой интеллект, мрачную мудрость, ассоциировавшуюся у меня больше с Одином, чем с кладбищенской атмосферой, на которую чаще всего наводят обывателя мысли о воронах. Паук был терпением и отчасти интригой. Ворон — тоже терпеливый охотник, но убивает когтями и клювом; оружие паука — яд и паутина — не так благородно, зато оно действует наверняка. В каждом из этих образов-тотемов, кроме основной характеристики, было множество других граней, которые мне необходимо было полностью прочувствовать и даже прожить, для того, чтобы легко обратиться им на той частоте, которая была более близка материальному миру, чем сон. Универсальность хороша, но не всегда.

Когда я все же смог подняться ввысь в образе ворона, поблизости не было ни следа Отшельника. Я стал представлять себе его образ, чтобы перенестись к нему, но тут моя энергия закончилась, и я вылетел из сна.

В комнате почему-то было слишком темно. Мне всегда было неприятно в темноте, и я поспешил к выключателю. Щелчок, но… ничего. Свет не загорался. Я щелкнул кнопку выключателя снова и снова. Ничего не происходило. Я подбежал к окну, отдернул шторы. Слабый, очень слабый уличный свет озарил меня, мои руки, покрытые черными перьями. И я опять вылетел из сна, на этот раз окончательно.

Суть прошлого урока была понятна. Если бы я, например, ассоциировал себя только с вороном, чаще наблюдал их изображения и повадки, мне было бы куда проще произвести метаморфозу, чем в том случае, когда я изменял одному образу с другим, а другому с третьим, и ни одним не проникся окончательно.

Так же обстояли мои дела в реальности. Я постоянно брался за множество дел, и только немногие из них доводил до конца. Оправданием мне служило то, что к завершению подошли только те дела, которые были достойны того, чтобы их завершили. Кроме многих дел, у меня так же много образов или, говоря иначе, масок поведения в повседневных ситуациях. Подозреваю, что ни одной из них я так же не проникся окончательно. Впору было брать себе в качестве тотема не ворона, не паука, а хамелеона.

Итак, Отшельник отнесся скептически к моему полету как средству борьбы со страхом. Я перестал концентрироваться на конкретных действиях, и обратил свое внимание на конкретные реакции, которые возникали у меня в той или иной бытовой ситуации. И опять мне начало казаться, что я проработал свой страх, и опять я начал искать встречу с Отшельником.

Я прилетел на ту поляну, уже будучи в образе ворона.

— Я готов к испытанию. Давай его сюда.

— Ты готов к фокусам, — сказал Отшельник. — Сколько сил у тебя сейчас ушло на то, чтобы стать вороном? И как, такой выдохшийся, ты просишь меня об испытании? Ты упадешь, сделав три шага. Иди копи силу.

— Как же мне ее копить?

— И то правда, где ж ее взять, коль вокруг тебя одни камни и люди?

Это прозвучало как риторический вопрос. Если бы я жил в лесу, можно было бы, думается мне, подзаряжаться от деревьев. Но я не мог бросить все и уехать отшельником в лес, даже не потому, что я был так привязан к городу, а скорее потому, что один вдали от цивилизации я просто не выжил бы. Тем более, начинала заниматься осень, за которой не замедлила бы прийти зима, а зимы в наших краях наступали слишком рано.

— Брать у людей? — спросил я. Мне вспомнились свои крошечные попытки восстанавливать свои силы при помощи других людей, когда я еще работал с Кариной. В общем-то, должен признать, она и была в то время моим главным донором. Неудивительно, что через некоторое время она стала такой раздражительной. Этот процесс не был слишком эффективен, поскольку я опасался брать много за один раз.

Учитель прочел мои мысли и ответил:

— Раз ты столь великодушен, что надкусываешь, вместо того, чтобы съесть, найди место, где много тех, кого можно надкусить.

— У тебя темные методы, — сказал я настороженно.

— Я ищу для тебя решения, — сухо ответил он. — В ваших камнях нет силы, а к деревьям ты не хочешь. Остаются только люди.

— Разве нельзя как-то черпать энергию, например, из вселенной?

— Можно, коли тут не было бы пусто, — он указал пальцем сначала на мою воронью голову, а потом помахал рукой над нею. Сначала я чуть было не возмутился, решив, что учитель намекает, что у меня «пусто в голове», но потом сообразил, что он имеет в виду отсутствие подключки к эгрегору, который мог бы поделиться со мной. — К твоему счастью, у других людей не пусто.

И он показал мне один трюк, который, если искать что-то подобное в материальном мире, можно было сравнить с тем, как нерадивый член общества подключается к интернет-кабелю соседа или ворует газ из чужого трубопровода. Суть состояла в том, чтобы забрать энергию не в тот момент, когда она в «сосуде» — эгрегоре или его доноре, а когда она перемещается между сосудами.

Так я начал ходить на рок-концерты. Раньше я не любил шумные мероприятия, да и вообще скопления людей, предпочитая уединение любому обширному обществу, но в таких местах всегда бушевала энергия, которую было проще всего забрать. Ее можно было сравнить с облаком из крошечных черных, фиолетовых и серых игл, которое колыхалось над толпой фанатов, и медленно продвигалось к сцене, на которую ее транслировали зрители. Это было не самое удобоваримое пойло, но что поделать, если в филармонии посетители не производили такой бешеный энергообмен. На политических митингах энергия была еще хуже на вкус, да и посещали их люди более старшего возраста, не такие вкусные с точки зрения вампира.

Смею наивно предположить, что ни один эгрегор не засек «зайца», который едет, а за проезд не платит. Во всяком случае, никаких неприятностей со мной в то время не происходило; а может, рок-эгрегоры по сути своей щедры и необидчивы. Я вставал прямо под гигантским резервуаром, содержимое которого принадлежало эгрегору, и резко нагнетал в себе энергию-минус. Это мгновенно притягивало энергию-плюс из резервуара над головами фанатов.

Хотите узнать, как вычислить вампира? Рядом с ним всегда холодно, даже в жаркий летний день. Сэкономь на кондиционере — приобрети вампира!

— Я готов.

— Выглядишь сносно, — констатировал Отшельник. — Но не идеально. Тебе придется проходить испытание глубоко спящим, иначе весь твой жалкий запас уйдет на осознанность, и ты не успеешь пройти его до конца.

То, что я буду поблизости от этого существа, не имея осознанности, мне не понравилось. А перед этим он учил меня вампиризму, он не был светлым!

— Учитель соответствует ученику. Ученик соответствует учителю, — сказал он в ответ моим мыслям. — Или ты струсил, и ищешь оправдания, чтобы сбежать?

— Нет!

— Тогда задавай свои вопросы, если такие у тебя еще остались, и начинаем.

Я помучил мозги, сочиняя, что бы спросить.

— Если что-то пойдет не так, придет ли учитель на помощь ученику?

— Я не из тех, кого вы зовете союзниками. Я ответил на твой вопрос?

Он взял меня за руку, и мы начали проваливаться в темноту. Постепенно учитель тоже растворился в ней, и я остался наедине с собой, не помня, как сюда попал. Так начиналось испытание, которое столь вдохновило меня, что я впоследствии написал рассказ по его мотивам. Те, кому я давал прочесть его, находили повествование не слишком остросюжетным. Еще бы, реальность всегда не такая захватывающая, как выдумки.

 

В пирамиде

Я обнаружил себя среди других людей. Мы смотрели друг на друга в полном молчании. Ужасающий грохот снаружи уже умолк, и это, несомненно, означало гибель нашего мира. Для нас не осталось ничего, кроме пирамиды, в которой мы находились. Гротескное строение, эта пирамида росла не вверх, как полагалось, а вниз, под землю. Кто создал ее? Неизвестно. Но она была старше всего рукотворного на Земле, которой, как я верил, уже не стало.

— Я вам говорил. Вы мне не верили, — сказал я. В тот момент я был уверен, что служу всем этим людям кем-то вроде проводника по имени Хранитель; а до «катаклизма», отголосок которого мы только что слышали, я был пророком, который предсказывал апокалипсис, но оставался неуслышанным.

— Если б не верили — тут бы никого не было, кроме тебя.

Я поморщился, «помня», что эти люди до последнего момента отшучивались, ожидая, что минет назначенная минута, ничего не произойдет, и они спокойно отправятся по домам, посмеиваясь друг над другом — как же легко они повелись на все эти байки о конце света… Настолько уверовали, что собрали рюкзаки со всем самым необходимым.

— Веди, Хранитель.

Это имя было произнесено не с сарказмом, как раньше, а с уважением. Но это не радовало меня. Лучше пусть бы они продолжали смеяться, но было бы куда вернуться.

— Итак, господа, — сказал я. В моей голове всплывали факты об окружавшем меня месте, но я относился к ним так, будто всегда знал их. — Напоминаю. Нас ждет пять ярусов. Все ниже и ниже… Если кто-то не сможет продолжать путь — пусть уходит с того яруса, до которого дошел. Не надо насиловать себя.

Кто-то вставил реплику, дескать, не найдется дурака, что оставит путь, не дойдя до пятого яруса. И он был прав. Раз поворачивать некуда — почему бы не идти до конца? Тем более, что в «документах, которые удалось расшифровать хранителям», было ясно сказано: чем больше пройденный путь, тем больше награда. Чем глубже портал — тем в более лучший мир он ведет. На пятом, мы не сомневались, был настоящий рай.

Порталы эти никто не видел. Но так было записано на таблицах на входе в пирамиду, и этому стоило верить. Хотя бы потому, что сбылось предсказание о спасении людей внутри пирамиды после гибели внешнего мира.

Эти люди уверовали с новой силой, и они ждали от меня, что я приведу их в пресловутый рай на дне пирамиды. Опасностей, которые таил этот путь, никто, естественно, не ждал.

Первые сутки пути были преодолены в тишине. Дань миру, которого мы лишились. День следующий был куда оживленнее. Осиротевшие люди предвкушали новый мир, который должен был их приютить. А то, что их не только согласятся приютить, но и ждут с распростертыми объятиями, под сомнение не ставилось. Глупо. Хотя, эти люди оказались настолько умны, что поверили пророческим бредням Хранителя о конце света и «благословенной пирамиде». Какая ирония.

Они даже не вспоминали друзей и родных, погибших вне пирамиды. Кто-то один раз посетовал на бизнес, только что пошедший в гору… Никто ему не ответил. Все что-то потеряли, кроме Хранителя, естественно. «Этот прощелыга», по чьим-то словам, уж и не помню чьим (я вообще не запоминал никого из своих спутников — для меня все они были безлики и одинаковы), всю жизнь свою посвятил пирамиде, и здесь же и жил. Благоговение передо мною сменилось подозрением, редко разбавляемым вялым одобрением. Пророк и священник превратился в их глазах в удачливого дельца, который все знал и просчитал заранее.

Впрочем, они ни на минуту не отступались в своей вере в мои возможности как проводника, которых у меня, кстати, и не было вовсе. «Может быть, хранители древности и заходили глубоко, но мой предшественник не доходил даже до портала первого яруса», — подумал я. — «По пирамиде очень страшно идти не то, что в одиночку, а даже в компании двух-трех человек».

Очень тяжело объяснить это. Пирамида давила психологически. Сказать, что здесь была гнетущая атмосфера — значило не осветить и десятой доли того, что она заставляла почувствовать всех вошедших. Пирамида заглядывала в ваше подсознание, и обыскивала его липкими невидимыми щупальцами на предмет ваших страхов. Что же, в глубине каждого человека лежат страхи темноты и одиночества, и она играла с этими страхами на полную. В начале, нас было двадцать три человека, но мы чувствовали себя безумно одиноко, хотя бы потому, что были оторваны от всего человечества, как я уже сказал — осиротели, лишились всего, что было до пирамиды.

Здесь была проверка на все те страхи, которые, как я смел утверждать перед учителем, были проработаны. Страх темноты, одиночества, неприятия людьми. Хотя я в то время абсолютно не помнил, что был у меня когда-то какой-то учитель, да и я сам вообще когда-то еще жил в другом месте.

Тьма была повсюду. Казалось, тут даже воздух соткан из тьмы. Пол и стены пирамиды изнутри выглядели целиком высеченными из куска черного мрамора или чего-то, очень похожего на черный мрамор… Мы дышали тьмой.

— Берегите свет, — сказал я, но никто не выключил свой фонарик. Я повторил свои слова и добавил: — Если фонари погаснут у всех одновременно… Будет куда хуже, чем если мы пойдем сейчас в полумраке.

Погасло несколько фонарей. Кто-то проворчал, мол, выделили ворчуна в хранители… Кто-то поддакнул, язвительно заметив — как так, такой молодой, а ворчит что старый дед.

Пирамида старила. Не внешне, но внутренне. Внутри этого мраморного исполина все казалось тщетным и ничтожным. Здесь царили тьма и смерть, что же еще могло сравниться с этими понятиями по силе своей? Свет, жизнь? Здесь эти слова казались просто смешными.

Эти люди взяли не так уж много запасов. Еще бы, никто не относился к пророчеству серьезно… Я сетовал на это каждую минуту. Я был единственным, кто оказался тяжело нагружен багажом, так как основательно подготовился. Рюкзак заставлял меня медленно плестись, это раздражало остальных. Никто не предложил мне разделить ношу, но и я, честно признаться, никому бы ее не доверил. Еще присвоят себе часть моей поклажи… нет уж, раз не верили мне — пусть довольствуются тем, что взяли.

Их неблагодарные жалобы в мою сторону наводили на мысль, что не будь я проводником, меня давно бы бросили одного. Я был бы и рад. Моя паства раздражала меня не меньше, чем я их. Стоит признаться, что кто-то из этих людей еще уважал меня и даже прислушивался к моим репликам об устройстве пирамиды. Эта часть компании сразу же выполняла мои указания вроде «приглушить свет!», но я подозревал, что стоит мне вывести их в новый мир, они сразу бросятся к кисельным берегам и молочным рекам, начисто позабыв о моем существовании.

Никто из них не заслуживал рая. А заслуживаю ли его я?..

Первый портал. Огромный экран, черный, чуть колеблющийся на поверхности.

— Вот выход с первого яруса. Кто устал — входите в портал.

— Дураков нет, — слышится насмешка. — Веди дальше.

— А что там? — сдержанный вопрос от одного из более-менее верных последователей.

— Если верить записям, оставшимся от первых хранителей… Если кто-то из нас зайдет туда, экран на время прояснится. Будет видно, что там происходит. Но этот человек уже не сможет вернуться в пирамиду и продолжить путь.

Люди зашептались. Всем им было любопытно. Кто-то даже предложил отправить одного из нас туда насильно. Кто-то ответил, что туда бы живо отправился самый ворчливый, не будь он Хранителем. Вот она, благодарность! Потеряв все, эти люди сплотились против воплощения зла. И этим злом был не катаклизм, не пирамида, а я, Хранитель. Тот, кто возвестил. Верно говорят, что в древности гонцу, принесшему дурную весть, рубили голову…

К счастью, никого в портал не загнали. Люди усмирили любопытство, хоть и сетовали на древних хранителей, что те не написали об увиденном в первом портале. Я подумал, что те не оставили никаких заметок об увиденном, так как это увиденное было воистину ужасным. А ведь кто-то из них вошел туда, чтобы остальные узнали этот секрет… Первый ярус, самый ужасный мир.

Наш мир, хоть и располагался выше остальных относительно пирамиды, соединялся с ней вполне материальным проходом, а не портальным. Судя по записям, если бы он располагался где-то в иерархии пирамиды, то шел бы чуть ниже третьего. Следовательно, он считался чуть удобней для проживания, чуть «благословенней» мира, портал в который располагался на третьем ярусе. Если уж идти — то хотя бы до четвертого. Тогда придет ощущение, что игра стоила свеч. Так я решил для себя еще тогда.

Ниже. И вот, начинается. Женский плач, абсолютно ничем не спровоцированный. Хотя как это, ничем? Пирамидой же. Кто-то подбадривает, кто-то кричит на женщину… Я иду дальше. Сколько привалов мы уже делали, больших и малых? Я сбился со счета. Сначала я считал время в сутках, но здесь времени не существовало.

Почти никто уже не переговаривается между собой. Те, кто были приятелями, отрешились друг от друга. Даже я перестал регулярно получать порцию негодования в свою сторону.

У кого-то кончился запас батареек для фонаря. Я предупреждал.

Становится прохладно, но теплой одежды никто не взял. Даже я, хоть и стыдно в этом признаться. Древние хранители ничего не писали о том, что будет холодно… Какой же я беззащитный без их записочек. Могу ли я что-то делать, не опираясь на них?

Я достал один из старых исследовательских дневников и порвал его. Рвал листья в мелкие клочки. Достал драгоценную спичку и потратил ее на то, чтобы сжечь обложку. Да они и до второго яруса не доходили, жалкие трусы! За столько лет! Вдруг я обнаружил, что кричу это вслух.

На меня смотрели с нескрываемым удивлением, и как только я встретил один из таких взглядов, сразу же взял себя в руки. Это были не мои эмоции, это были чувства, навязанные пирамидой. Странно, кто бы мог предположить, что я поддамся ее влиянию и сломаюсь вторым? Поздно корить себя. Подходим ко второму ярусу.

Еще один портал, еще одна стена, покрытая рябью. Я повторяю свою фразу. Кто не может — выходите через портал.

Опять вопль, мужской. Взрослый мужчина, срывающийся на плач, почти юношеским тонким голосом. И противно, и страшно. Стойте, это его фонарик погас недавно… Вот что значит прочувствовать тьму чуть ближе, чем остальные.

Он бросается в портал, но чьи-то руки хватают его почти у самой кромки между мирами. Мужик плачет, рвется к выходу. Он знает, что там что-то скверное, но, во всяком случае, там лучше, чем здесь. Наконец, его удается успокоить, и мы продолжаем путь. Странно, я был уверен, что ему дадут пройти в портал, хотя бы из любопытства. Видимо, пирамида стерла в этих людях все, кроме страха. А они знают — чтобы выжить, надо держаться вместе. Но, я не чувствовал к ним симпатии. Эти люди потеряли индивидуальность от страха. Страх чувствую и я… Но не чувствую общности с этими людьми. Почему? Потому, что они не принимали меня с должным уважением с самого начала? Потому, что я провел на первом ярусе пирамиды немалую часть своей жизни, и свыкся со здешними ощущениями? Или потому, что я всю жизнь был до невозможности индивидуалистичен и эгоистичен?

То и дело кто-то из них срывается на плач, утешаемый остальными. На истеричные крики. Я же, потеряв самоконтроль, испытал только ярость. Самый слабый из них.

— У меня кончилась еда, — говорит кто-то.

— У меня тоже, давно, — признается другой.

— На привале поделюсь, у меня много… — отвечает третий.

Они действительно начинают сплачиваться. Но не по доброте душевной. Все слова звучат как-то вяло, безжизненно. Как у безнадежно больных, даже умирающих. Слушаю их до смехотворного бедную речь…

У меня еды было еще много. На привале я достал хлебцы, подошел к тем, кто остался без запасов. Но что-то заставило меня развернуться и убрать хлебцы в рюкзак. Никто даже не взглянул на меня. Я схватил себя за волосы. Неужто я настолько жаден, что не могу отдать ближнему кусок хлеба? Еще один приступ злости заставил меня отвесить себе пощечину. Этот жест уже ни у кого не вызывает удивления, к этому моменту каждый из них, хотя бы раз, чувствовал себя на грани безумия.

В прежде ровном, идеально высеченном полу стали появляться широкие разломы. Один человек сорвался случайно… Второй, не выдержав шока и давления пирамиды, прыгнул следом.

— Почему ты не уследил? — услышал я рев прямо над своим ухом. Меня хотели покарать здесь и сейчас, и этой каре суждено было бы сбыться, если бы кто-то из людей не заметил, что от меня тут мало что зависело.

— Он — проводник! Он отвечает за каждого из нас! Но даже не ободрит словом! — послышались возражения. Я забился в угол коридора, обняв рюкзак. Члены моей паствы ругались, отрицая или же защищая меня, обвиняя меня в некомпетентности или наоборот, обеляя… Им просто нужна была тема для скандала, чтобы вновь чувствовать себя людьми, а не бредущими по черным коридорам куклами с поломанным нутром.

Я не вмешивался, пусть выговорятся. Слушал их болтовню краем уха, а сам грыз черствый хлебец. Кто-то из моих ненавистников подскочил ко мне, вырвал хлеб из рук и закричал, что я утаиваю еду. О, они все уже истратили запасы, а я и не заметил.

— Это моя еда, не ваша, — резонно заметил я. — Сколько приготовил, сколько нес — столько и съем.

Но меня никто не слушал, даже мои сторонники. Все, как один, потрошили мой рюкзак. Я не без обиды смотрел, как моя драгоценная еда была подчищена меньше чем за минуту. Потом настала очередь батареек. Их тоже разделили поровну. Спасибо, хоть мне оставили…

А потом с собой покончили еще несколько человек. Я уж не знаю, какие мысли им внушила пирамида, что они дошли до такого. Но, моральный настрой нашей небольшой компании, и до того совсем нездоровый, ухудшился до невозможного. Я не мог смотреть на эти лица. В них было столько даже уже не страха, а страдания…

Наконец, пирамида начала нашептывать и мне. Все мои комплексы, все недостатки она выворачивала наружу, заставляла меня переживать по поводу своей никчемности, даже мою стойкость она объясняла малодушием и черствостью. Когда я уже начал чувствовать себя полным ничтожеством, одной лишь изнывающей от своей никчемности тенью внутри мраморного исполина, тьма поглотила нас.

— Я ослеп? — крикнули справа от меня…

— Все ослепли, — спокойно ответил я. Стало ясно, что погас последний фонарик. Кто надумал разделить батарейки? Какой идиот сказал об этом первым? Шел бы впереди один проводник с фонарем, дошли бы до самого дна пирамиды… Если бы не померли с голоду.

— Хранитель, что теперь? — жалобно.

Я задумался. У меня еще были спички. Странно, что никто из них не помнил об этом, ведь я продемонстрировал свой запас во время сжигания дневника… Но, доставать коробок вновь я не спешил. Еще чего, достанут и опять поделят поровну. Кучка идиотов! Безмозглые бараны! Я еле сдержался, чтобы не схватить ближайшего ко мне и не начать избивать. Ужас от своего желания объял меня настолько, что я чуть не бросился в другую крайность, подойдя к краю одного из разломов и отправившись в последний полет.

— Хранитель?..

— Я пойду первым… Поползу. Передвигаемся ползком, чтобы не свалиться в ямы. Буду рассказывать что-нибудь, чтобы не потерялись. Ориентируйтесь на мой голос.

Итак, мне пришлось нести всякую чушь. Что угодно, но только не прекращать говорить. Это было нужно им. Потерю света надо было чем-то возместить, пусть даже голосом уже ненавистного им человека.

Я говорил о том, что скоро наши мучения закончатся. Нас ждет не что иное, как рай, которого мы, несомненно, заслужили своими страданиями… Я чувствовал себя новым Моисеем, только пустыней моей была пирамида.

Но, этим людям было все равно, что слушать. Да и о рае они уже не мечтали. Они мечтали только о том, чтобы развеять окружающую их бесконечную тьму. Я начал рассказывать о пирамиде… Когда эти знания исчерпались, я перешел к устному изложению своей биографии. Потом, пытался петь песни. Но я был настолько подавлен, что не мог заставить себя выводить даже самый заунывный мотив — в этой до безумного гнетущей атмосфере даже похоронная песнь прозвучала бы задорным маршем.

В конце концов, мой голос, служивший им маяком, стал выводить совсем уж бессмыслицу. Безумные ассоциативные ряды, которые выстраивались непонятно каким образом. Я и сам уже не соображал, но втайне был рад этому. Чем меньше сознательного в моей голове и больше интуитивного — тем сложнее пирамиде будет найти, за что зацепиться.

Третий ярус! Теперь и я заплакал, но от счастья. Порталы излучают слабое свечение… И в этой тьме, наконец прервавшейся хоть таким освещением, я готов был целовать заиндевевший от холода пол. Мои спутники то ли уже совсем сошли с ума, то ли двигались с закрытыми глазами… Я не слышал их реакции.

— Эй, третий портал… — проронил я. К моему счастью, они не заметили портал просто потому, что не открывали глаза за ненадобностью, а не потому, что двинулись разумом, и я услышал облегченные вздохи… Даже не возгласы.

Я пересчитал нас. Включая меня — пятеро, как и ярусов в пирамиде. Где потерялись остальные? Я решил, что они просто меняли боль и надежду на покой и забвение. Ложились и умирали. Не от голода — наша последняя трапеза была не так давно… От мыслей и чувств, которыми пирамида заполняла их нутро. Кто вообще ее создал? Такое мощное явление, и по своим свойствам, и по возможности перемещаться в другие миры, могло быть сотворено только Богом… Но зачем Богу такое ужасное орудие?

— Кто не в силах продолжать путь, — сказал я, — могут выйти здесь.

Я ожидал услышать реплики о желании продолжать путь, но все они, как один, поднялись на ноги и побежали в портал. И, как один, все они были седы волосами.

— Третий мир хуже, чем тот, в котором мы жили раньше, — попытался я окликнуть их. И мысленно возразил сам себе: а кто сказал это, если наши мудрецы не доходили даже до второго яруса? А кто испещрил иероглифами пирамиду? К слову, иероглифы эти были частично расшифрованы, и, как мне тогда думалось, вбивались старшим хранителем в мою голову не один год… Быть может, их выцарапали в черном камне первые хранители? И вообще эти иероглифы — не древнее знание, а только размышления наших с наставником предшественников? Все ложь, ложь! Я снова схватился за голову. Нет, это не может быть ложью, ведь в письменах был предсказан конец света, и это не было ошибкой…

Я опомнился. Мои спутники уже прошли сквозь портал, и он горел яркими красками, которые, честно сказать, были довольно тусклы, но с непривычки — чисто радуга…

Горы. Снег. Лес. Люди падали в сугробы, нежась в лучах сонного и тусклого светила, бросали снежками, даром что были одеты по летнему… Они смеялись. И мне, до сих пор сидящему в пирамиде, диким казался этот смех. Что это вообще такое, смех? Что надо чувствовать, чтобы смеяться? Я будто бы начисто про это забыл.

Ах, плюнуть на все и бежать к ним…

Из леса выдвинулась группка аборигенов, невысоких, коренастых, одетых в шкуры и вооруженных дубинами. Наши питекантропы были, несомненно, краше в десятки раз. Я замер в ожидании. Что сделают эти выходцы из каменного века? Размозжат моим недавним компаньонам головы дубинами? Или провозгласят богами? Все же, я склонился к первому выводу.

— Опасность! Назад! — крикнул я что есть силы. Но хоть я сам видел и слышал их, они не видели и не слышали меня. Портал был односторонен.

На моих глазах аборигены третьего мира расправились с последними моими соотечественниками, а потом взвалили их тела на свои неуклюжие плечи и потащили прочь, в лес… Готовить, наверное.

Когда я очнулся, то застал себя за беспощадным и бессмысленным избиением пола. Портал давно погас, освещая коридор пирамиды призрачным сиянием, и больше не показывая мне того, что творилось на другой его стороне, он только мерцал слабым светом. Черная бездна, которая так и манит зайти. Ну уж нет, этим дикарям я не достанусь…

Когда я собирал рюкзак, был уверен, что запаса батареек мне хватит за глаза. Не знал же я, что так получится с этими бестолковыми коммунистами — все отобрать и поделить… Но будь благословлена та минута, когда я сунул в карман коробок спичек!

Идти в одиночку оказалось гораздо тяжелее. И хотя я всю жизнь был закоренелым интровертом, я бы сейчас, за одного только спутника… Да я бы коробок спичек отдал!

Я потерял всю свою паству, ту, которую должен был привести в лучший мир. Но мне остается выполнить хотя бы «программу-минимум» — вывести на свет божий себя самого.

Мне оставалось только надеяться, что жители четвертого мира окажутся достойной компанией. А иначе и быть не могло. Четвертый мир лучше земного, напомнил себе я.

…Я не бросал спички, даже когда пламя доходило до моих пальцев. Оно обжигало кожу, но и лишнее мгновение при свете было мне счастьем. Мне подумалось, что так не сможет долго продолжаться, и я отрывал куски ткани от одежды, которые потом служили мне факелами. К счастью, постепенно становилось теплее… Я пожалел, что бросил рюкзак, когда тот опустел. Его тоже можно было поджечь и освещать путь таким образом.

Я был абсолютно один. И свет, свет был для меня как воздух, дороже воздуха. Некому было рассказывать мне свою биографию и бредить ассоциациями. Я пытался говорить сам себе, но почему-то это угнетало меня еще больше. Оставался только свет. Так я сжег всю свою одежду, вплоть до трусов, и снова перешел к зажиганию спичек, одна за другой, пока не подпалят кожу…

Остался без спичек. Но, не останавливаюсь. Ползу вперед, слово «остановиться» — приравнено к слову «умереть»…

С ужасом я понял, что нахожусь в пирамиде не один. Последняя спичка осветила тень, колыхающееся в высоте полуметра над полом черное облако… Оно тянуло ко мне дымные отростки, только одному этому облаку известно, зачем, но явно не к добру. Потому я и полз, полз без остановки, лишь бы оно не догнало меня, оно слишком медленное… Но оно здесь не одно, и это чувствовалось. К опасности свалиться в бездну добавлялась еще одна — вляпаться в чертово облако, хорошо еще, что я чувствовал их приближение — они излучали атмосферу ужаса, и странно даже, что к тому, уже уничтожающему меня ужасу можно было примешать еще сколько-то страха. А ведь я и без этих облаков был полон страха, во мне не оставалось ничего, кроме него…

Хотя нет, не так. Во мне оставалась некая упрямая воля, ползти дальше, несмотря ни на что, доказать им всем… Кому, я и сам не знал. Покойным компаньонам, или самой пирамиде, может быть. А может, древним хранителям, дальше которых я смог зайти, и не просто так, а в одиночку… Это был даже не инстинкт самосохранения — он у моих спутников давно уже сдал.

Потом тени начали шептать. Одни звали меня к себе, другие пророчили, что я сгину. Но я полз дальше, стиснув зубы. Я не ел так давно, что, наверное, уж и не смог бы подняться на ноги.

Я не могу остановиться… Хотя бы потому, что зашел так далеко. Я даже был немного горд собой, и, осознав в себе это чувство, я даже приободрился. Мне стало совсем легко. Я превратился в концентрированное волеизъявление, и даже тени отступили ненадолго. Затем они, конечно, снова заняли свой пост в моей душе, тот самый, под табличкой «Страх, ужас и безысходность», но мне все-таки удалось заставить себя добраться до…

Четвертый портал.

Я чувствовал энтузиазм. Я был готов спускаться ниже, на пятый ярус. Это ощущение показалось мне настолько смешным, что я расхохотался. А потом поднялся на ноги и пошел в четвертый портал. Он — уже награда для меня, честно заслуженная. А рай пятого яруса… все равно я его не заслужил. Растерял всю команду. Да и при жизни был тем еще грешником…

«При жизни» — это что еще за мысль? Путешествие по пирамиде я не воспринимаю как жизнь. Это был долгий поход через страну смерти. Хотел бы я назвать хотя бы примерное время моего путешествия… Но не мог.

Была ли у меня вообще когда-нибудь другая жизнь? На ум идет какая-то бытность хранителем портала. Реальна ли она, или реально только вечное хождение в темноте?

Розовое рассветное небо встретило меня жуткой резью в привыкших ко мраку глазах. Узкая улочка между двумя стенами из желтого камня. Песок под ногами. Этот мир должен быть более благим, чем даже мой родной. Что меня ждет, интересно… Культурный и духовный подъем, или, быть может, развитая технология. Скорее всего, будут задавать мне много вопросов, может, анализы какие соберут…

* * *

Когда я шагнул в портал, посланное учителем испытание закончилось, хоть я об этом, конечно же, еще не понимал. Я не смог вывести ни одного члена своей паствы, кем бы они ни были — говорящими декорациями или другими подопытными Отшельника. Зато, я вывел на свет самого себя. Я не дошел до заключительного яруса, но моих сил хватило на предпоследний. «Четверка» — тоже положительная отметка.

Где же я был все это время? Пирамида — это архетип, символизирующий священную гору, на которой обитает Бог. Моя же пирамида была хтоническим строением, вывернутым наоборот — к Дьяволу ли? Египтяне золотили навершия своих пирамид, чтобы те пылали огнем на солнце, но моя пирамида была полна тьмы и ужаса, не имевших никакой ассоциации с божественным началом. Видимо, с каждым шагом вниз я одновременно спускался все в более глубокие недра своего подсознания, моего Ид, полного невообразимых «тараканов»…

* * *

Между тем, я отправился изучать открытый мной дивный новый мир. А что было еще делать, раз осознанность ко мне не вернулась, и рядом не появились поклонники с поздравлениями.

Но, я даже не предполагал, что здешние обитатели могут оказаться не гуманоидами. Фасеточные глаза уставились на меня, и несколько инсектоидов обратились в бегство (обидно, я ж нестрашный совсем), а один, самый крупный, зловеще щелкая жвалами, двинулся в мою сторону с явно не дружественными намерениями.

Я побежал прочь. Впрочем, гигантское агрессивное насекомое ничуть не пугало меня. Я столько боялся в пирамиде, что чувство страха, кажется, атрофировалось. Поэтому я не просто улепетывал, внезапно чувствуя в ногах силы бежать, но и заглядывал по пути в окна и дверные, ничем, даже шторой не прикрытые, проемы. Быт показался мне убогим. Ни технологических, ни культурных изысков нигде не было видно. Да и архитектура ничуть не выдающаяся. Единственное, что привлекало мое внимание — золоченые ленты в небе над городом, суть которых мне была пока что непонятна.

Наконец, в одном из домов, заброшенном и, несомненно, нежилом, я увидел какие-то приборы. Но инсектоид гнался за мной, поэтому я не тратил время на то, чтобы зайти и рассмотреть поближе.

Я покинул городскую черту; и моим глазам предстала прекраснейшая картина — чистое побережье золотого песка и сине-зеленая морская гладь. Там же стало понятно, что представляли из себя ленты — высокие, дугами вздымающиеся до самого неба мосты соединяли в сеть острова, лежащие недалеко друг от друга.

Меня переполнило желание броситься в воду, омыться от затхлых запахов пирамиды, и я с размаху прыгнул… И врезался в невидимый барьер. Озадаченный и оскорбленный, я оглянулся. Инсектоид стоял на окраине города и наблюдал. Он что, боится покидать город?

Я принялся ощупывать невидимую стену по периметру, та, по всей видимости, окружала остров. Я добрался до «золотой ленты», моста. Тот оказался узок, чуть более полуметра шириной. Вместо перил у моста были те же невидимые стены. Я поднялся на мост, полностью озадаченный. Этот проход — явно не для инсектоидских габаритов. Значит, тут есть и другая раса! Я приободрился.

Мне вспомнился Уэллс с его «Машиной времени». Может, инсекты — элои, избранные, на которых работают рабы-морлоки? И, меня как раз приняли за одного из таких морлоков, да еще и голого, присутствие таких оскорбляет высокопоставленных насекомых, отсюда и агрессия… А эти мосты — для перемещения слуг, для обслуживания высшей касты. Все может быть.

Или так: летели насекомые на своей летающей тарелке, свалились на планету и начали экспансию. И люди создали такую сеть сообщения, которую инсектоиды не могли преодолеть, оказавшись заперты на островах, а потом одичали без сообщения между собой… Если так, сколько тысяч лет назад произошло столкновение между инсектоидами и людьми (обзовем так расу, исконно царящую на планете)? И остались ли в живых еще люди?

В таких размышлениях я преодолел мост. Здесь была развилка — можно было перейти на островок, очень маленький и идеально круглый, полный буйной зелени, или повернуть по другому мосту на соседний остров, гораздо больший. На том острове тоже виднелся песочный город, определенно, он был заселен насекомыми.

Я решил выбраться на островок, хотя бы для того, чтобы подкрепиться — благо, на растениях, схожих с земными пальмами, виднелись какие-то фрукты. Но не тут-то было. Выход с моста оказался запечатан незримым барьером.

Делать нечего, я вернулся в город. Тайком пробрался в заброшенный дом, где под слоем пыли хранилась груда приборов. Я смог поднять только один, стеклянный шар в беспорядочном обхвате золотых трубочек, спиралей и узоров. Я схватил шар и побежал к запечатанному проходу. Я двигал рычажки так и этак, вертел трубочки, но проход не открывался. В ярости я запустил шаром в барьер, и то ли рычажки чудом пришли от удара в нужное положение, то ли сам барьер в этом месте был слаб, но шар вылетел на песок. Я побежал следом.

Этот остров не был окружен барьером, что предоставляло почву для размышлений. Вода оказалась почти не соленой, о, счастье! А фрукты… Не лучше наших, но съедобны. Вот он, рай, и пятого яруса не надо. Карикатурный рай, если честно… Предел мечтаний среднестатистического человека. Личный остров в тропиках.

Как я уже говорил, остров представлял собой идеальную окружность. Благодаря небольшим размерам я легко вычислил центр, надеясь, что там припасен сюрприз.

Лучше бы я ничего не нашел.

Каменная плита, похожая на мемориальную, скрыта песком и растительностью. Сметаю, срываю без промедления. Вот они, иероглифы, на изучение которых Хранитель, мое альтер-эго, потратил столько лет. И хотя оттенков смысла я познать не мог, но общий смысл надписи мне был вполне понятен, хоть и каждая строка вызывала во мне вопросы…

Мы оставили этот мир на попечение (попечение инсектоидов или чье? по договоренности, или будучи изгнанными?)

Мы пошли за лучшим нулевым миром, что есть ниже нашего (значит, они считали свой мир — первым во всем, а счет вели снизу вверх… но это не так уж и важно)

Мы пошли туда, но наши амбиции погубили нас

Мы хотели попасть в мир, который был бы лучше идеального

Но нашли только Тьму; в нулевом мире — ничего, потому назван нулевым

Все погибли, стали пустотой, видел и слышал в передатчик

Я последний, кто остался здесь и записал

Кости «последнего» были тут же, обвитые побегами растений и не сразу замеченные мной.

Как символично. Здесь погиб последний человек этого мира, здесь погибну и я, как последний представитель своего мира. Но, я прибежал сюда в поисках лучшего пристанища, а они убегали отсюда… Глупые гордецы! Хотели найти то, что будет лучше рая? Да не бывает такого! Гордыня вас и погубила!

Весь путь показался мне глобальной насмешкой надо мной, над моим стремлением выбраться к людям. Всю жизнь от людей бежал — один и остался. Я упал на колени, чувствуя себя еще более уничтоженным, чем внутри пирамиды. Там хотя бы была цель — куда идти…

 

Нигредо

Когда я пришел в себя, оказалось, что меня не было в нашем бренном мире восемнадцать часов. Первым же делом я бросился записывать пережитое, и только потом взялся за анализ произошедшего. Более всего меня будоражил вопрос, была ли пирамида создана исключительно в качестве испытания для меня, либо она существовала и раньше, а Отшельник счел ее подходящим полигоном?

Я склонялся ко второму варианту, поскольку первый был слишком самонадеянным. И, чем больше я размышлял над всем этим, тем мрачнее становился. Как только представилась возможность, я вырвался на встречу с Отшельником.

Он, по своему обыкновению, ожидал на том же месте. Я стоял перед ним, и мы долго смотрели друг на друга, никто не начинал разговора. Учителю, видимо, надоела эта игра, потому он первым нарушил молчание.

— Забыл, для чего пришел, Паук-на-камнях?

— Я прошел твое испытание.

— Ты прошел четыре пятых пирамиды, но не всю целиком.

— Разве этого мало?

— Много, мало. Все это меры. А все меры — относительны. Твоя и моя меры не могут быть одинаковы.

«Все это софистика», — подумал я. Меня угнетало то, что учитель обращался столь небрежно с моей победой. Наконец я решился выложить ему скелет, который тяготил шкафчик моей души.

— Я нашел каменную плиту на четвертом ярусе, — сказал я. — Ее текст гласил, что люди с четвертого яруса пытались проникнуть на пятый. Сами они называли его «нулевым»… Они искали там райский мир, но не нашли его.

— Что они нашли? — спросил Отшельник бесстрастно.

— Смерть, — ответил я. Сейчас, записывая эти строки, я вижу свою схему, где «Смерть» является самой глубинной точкой, где частоты всех измерений низводятся к нулю. Ноль — навершие перевернутой пирамиды. — Смерть или самого Дьявола. Если это, конечно, не грани одного и того же.

Отшельник молчал.

— Может, ты и есть тот самый Дьявол на вершине пирамиды?

— Ступай с миром, Сат Мерлин, — наконец сказал он, все так же спокойно. — Мне больше нечему учить тебя.

На мгновение мне показалось, что Отшельник шокирован моей безумной клеветой, и потому больше не желает, чтобы я был его учеником. В тот момент я был готов упасть ему в ноги, просить прощения за свою дерзость и молить учителя забыть то, что я только что осмелился ляпнуть. Ведь там, в нулевой точке, если меня и ждала смерть, то, несомненно, с последующим перерождением…

Все же я пересилил себя, и уничижение развеялось. Наибольший деликатес я бы представлял в момент исключительного торжества, достигнув пятого яруса, он же — нулевая точка. Я был бы полон радости за свою мощь, проведшую меня сквозь ужас пирамиды, и к тому же — полностью очищен от скверны страхов. В этот момент меня бы и поглотил Дьявол, кем бы он ни был, который схватил бы меня, увидев, что раз в адепте достаточно воли, чтобы пройти весь тот ужас под названием «испытание», значит, тот адепт является чертовски лакомым куском. Как древние люди, которые старались вкушать сердца самых сильных, самых достойных соперников, избегая по мере возможности поедания слабых и больных.

Но я оказался слабаком, добравшимся лишь до четвертого яруса, и наткнулся на ту каменную табличку. Кто оставил ее для меня? Ангел-хранитель? Или… слишком много вопросов. В любом случае, я заслужил от учителя уважительное обращение «Сат», которым он ранее потчевал только других учителей, если таковые нам встречались в его измерении. Но тогда мне впервые и пришла мысль, что «Сат» происходит от слова «сатан», то есть противник, соперник.

— Ступай, — повторил Отшельник. Я обратился вороном и улетел прочь. О, Лилит в Козероге! Клеймо вечной жертвы. Позже я читал о том, как черные маги бились со своими лучшими учениками, когда те достигали близкого к ним уровня — и из такой битвы мог выйти живым только один, либо учитель, либо его ученик. Видимо, я все-таки близко не дорос до уровня своего учителя, или он не был в полной мере черным существом, и у него хватило милосердия, чтобы просто так отпустить меня.

Моя концентрация в то время была столь сильна, что в следующую ночь я не то что осознался — я вышел из тела, паря над своей кроватью. Но, поскольку такой опыт был мне внове, я не смог удержаться от неожиданности и провалился обратно.

В последующие ночи, осознаваясь во сне, я заставлял себя расслабиться и потерять концентрацию. Я даже перестал пить молочный улун, который, как мне казалось, способствовал осознаниям. Это были попытки устроить себе своеобразный отпуск. Но, говоря начистоту, мне не хотелось встречи с Учителем, даже случайной, потому я и близко не хотел подходить к частоте, на которой он обитал.

Некоторые люди вокруг меня начинали вести себя как сумасшедшие. Самые зашкаливающие симптомы одержимости проявляли женщины, наиболее близкие мне. Одна из них весьма жестоко обошлась со мной, что вызвало глубокое потрясение. Фоном шло некое чувство вины за то, что я «притащил на себе какую-то гадость» из пирамиды или других черных мест, в которых я бывал, но моя психика была устойчива к таким явлениям, а вот люди неподготовленные быстро становились жертвами той «гадости». Причем, чем больше я с ними контактировал, тем глубже они проваливались в безумие.

«Я очнулся, увидев прямо перед собой белое полотно с текстурой в виде складывающихся в углы линий — обои на потолке. Так уже было однажды, но в прошлый раз, осознав, что мое тело лежит далеко внизу, я от неожиданности „рухнул вниз“. Сейчас же все произошло еще быстрее. Вообще, „там“ понятие времени является относительным. То, что я описываю в нескольких абзацах, могло происходить за время меньшее, чем доля миллисекунды.

Я осознал, что нахожусь в воздухе не один, сбоку от меня висит сущность. Она была черного цвета самой черной тьмы, если так можно выразиться, просто концентрированной тьмой, напоминающей пульсирующее облако или пятно — скорее, даже какой-то провал посреди моей комнаты прямо над кроватью.

Сущность не то втянула меня в себя, не то набросилась, и я почувствовал, как она пожирает меня. Я ощутил нечто хуже физической боли, она будто ломала мое тело, ту бесплотную ткань, из которой я состоял, в каких-то адских жерновах. Я кричал так сильно, насколько может кричать душа — но крик этот был беззвучен и жалок. Я вырывался, но меня и не думали так просто отпускать.

Я верил, что умираю. Четко знал, что сейчас идет мое последнее мгновение, что моя душа даже, скорее всего, не переродится, она будет уничтожена здесь и сейчас. Когда мое тело найдут, то констатируют смерть от сердечного приступа или удушья.

Каким-то остатком личной силы я собрал волю, и по счастью, потратил ее не на молитву о спасении, а на волеизъявление „Я возвращаюсь в тело!“ Это не было сильным намерением мага, который произнес свою фразу пафосно и сильно. Если бы в том пространстве мог прозвучать мой голос, он звучал бы истерично, это был бы голос человека, обезумевающего от ужаса. Все же, я смог заявить свое намерение, и оно сработало».

Позднее я встречал на форумах, посвященных осознанным сновидениям, понятие неорганик. Их описывали как инородных существ, питающихся не то осознаностью, не то жизненной силой простых людей. Некоторые говорили, что видели в пространстве осознанного сна целые фабрики, куда стекаются неосознанные люди, там неорганики питаются ими, впрочем, не до смерти (ведь если пережрать всех людей, то откуда потом брать себе корм?), а потом отпускают. Люди после такого визита к неорганикам просыпаются разбитыми, невыспавшимися, вне зависимости от того, как долго спали.

Кто-то упоминал, что видел непосредственно перед пробуждением над кроватью темные сгустки, очень похожие на тот, что поймал меня. Это также сопровождалось ощущением страшной разбитости. То есть, такой неорганик непосредственно находится в комнате. На самом деле, это не противоречит предыдущему абзацу, поскольку мы приняли допущение, что пространство нашей вселенной едино, и различия между снами и явью состоят только в том, с какой частоты ее наблюдать. Пребывая сознанием на частоте, соответствующей пробуждению, можно увидеть неорганика над кроватью. Находясь на частоте сна в тот же момент — встретить его на абстрактной фабрике.

Позднее я сделал для себя вывод, что это не был никакой неведомый пришелец, который прилетел из других измерений в поисках корма, привлеченный большой светимостью с маленькой защитой, или которого я притащил на себе как пиявку из нижнего астрала. Дело в том, что сильное психологическое потрясение, которое я испытал незадолго до инцидента, не могло не сопровождаться выделением колоссального объема энергии, причем энергии исключительно негативного толка — гнев вперемешку с отчаянием. Этот выброс был настолько мощным, что оставшаяся без дела энергия обрела какой-то зачаток разумности, и приклеилась ко мне в виде лярвы. Возможно, она не собиралась убивать меня в тот день, но я случайно вышел из тела. То есть, раньше моя душа была для нее яством, заточенным в твердую оболочку, как панцирный моллюск, которого можно высасывать только через прорехи в оболочке; но в тот день устрица покинула раковину сама, и сущность не удержалась от того, чтобы схватить такой лакомый кусок.

Кто знает, может, все эти неорганики, которых можно увидеть в сновиденном пространстве, и которых принимали за инородных существ, коренных обитателей мира, на самом деле есть исключительно порождения человека. Какие-то из них раскормились настолько, что могли убить своих хозяев, или больше не быть удовлетворенными тем, что они могут получить только от одного человека, и отправиться в свободное плавание.

Что касается того случая с нападением, то когда я очнулся в своей кровати, в плоти и крови, я чувствовал себя не то что разбитым, но совершенно раздавленным, как человек, который действительно был только что при смерти. Сердце бешено стучало, и даже такое простое действие, как дыхание, давалось через силу.

Моя жизнь совершенно обесцветилась. Я потерял способность чувствовать радость, и частично даже печаль, ходил как тихая сомнамбула, механически выполняя бытовые действия. Вскоре после того случая я обнаружил, что призрак-Художник, время от времени навещавший меня, исчез. Я предположил, что сущность пожрала его, но не смог впасть в траур, поскольку мне все было безразлично.

Кто-то может предположить, что сущность-агрессор была послана мне Отшельником, как прощальный подарок сбежавшему корму или оскорбительно поведшему себя ученику. Но я не считаю себя настолько значимым объектом, чтобы для меня можно было организовывать такие ловушки. Да и сам я совершенно не мстителен, а учитель соответствует ученику, как мне было сказано. Будем надеяться, что соответствие имело место и в этом плане.

Судьба сущности-агрессора мне неизвестна. Рассуждая логически, можно предположить, что поскольку я временно утратил способность чувствовать сильные эмоции, она «отвалилась» сама, ведь я больше не мог служить ей кормом. Если бы я мог адекватно мыслить после того нападения, то немедленно окурил бы помещение и провел изгоняющий ритуал; но мне настолько все было безразлично, что я даже не предпринял какие-то действия по защите на тот случай, если сущность вернется.

Единственное, что я сделал — это перестал гасить свет, ложась спать, так как темнота вызывала воспоминание о пережитом ужасе. Выйти из комнаты, если вдруг посреди ночи захотелось в туалет, а свет в коридоре оказывался выключен, мне было невозможно.

Энергия постепенно начала восстанавливаться во мне, но я никуда не тратил ее, даже физически не совершая лишних движений. Куда-то ей надо было найти выход, и она смещала мое сознание в ту точку, в которой я начинал воспринимать видения. Говоря атеистическим языком, это были галлюцинации, вызванные недосыпом.

Этой энергии хватало лишь на то, чтобы цеплять нижний астрал, поэтому видения были исключительно мрачными и пугающими. Они всегда возникали там, где был полусумрак, либо падала тень. В обычном коридоре какого-то учреждения мне виделись тела, сваленные в кучу. Зайдя в комнату, я мог увидеть, что на люстре болтается висельник. Это также вызывало страх, но потом я будто бы даже привык к видениям. Поскольку я ни на минуту не прекращал смотреть на мир с критической точки зрения, я прекрасно отдавал себе отчет в том, что эти самые трупы никто кроме меня не видит, и это происходит не потому, что все кроме меня такие слепые, а потому, что у меня сдвиг восприятия, вызванный стрессом. Именно эта рациональность и помогла мне в итоге сохранить рассудок и социализацию.

Все же, однажды видению удалось страшно перепугать меня. Если до того момента я сталкивался только со зрительными иллюзиями, то в ту ночь меня посетила иллюзия зрительно-осязательная. Я чатился по телефону, сидя на кровати. Это было совершенное бодрствование. Отвлекшись от экрана, я вдруг заметил, что на спинке моей кровати сидел ворон, обычного для воронов цвета и размера. «Как он попала сюда?» — подумал я, гадая, настоящая ли это птица, или очередное порождение моего воспаленного рассудка, склоняясь все же ко второму варианту. Ворон продолжал сидеть и глазеть на меня. Я не выдержал, подобрался к краю кровати и сильно пнул его ногой. Я отчетливо помню физическое ощущение — моя нога не прошла сквозь птицу, она натолкнулась на нее, пернатую и теплую. Птица сорвалась со своего места, шелестя крыльями, и вылетела в окно.

Все бы ничего, но когда я наконец опомнился и подошел к окну, то обнаружил его крепко закрытым.

Было не очень разумно поступать так с нежданной посетительницей. Она ведь была не каким-то там мертвым телом, явившимся, чтобы напугать меня, просто птицей, которая вела себя как нейтральный наблюдатель. Тем более, что я считал в то время ворона своим тотемом, и вот тотемное животное явилось мне, и как я с ним обошелся? Как идиот. С другой стороны, это мог быть и какой-то негативный тип, узнавший о тотеме и принявший облик ворона, ожидая, что я попытаюсь вступить с птицей в контакт. Так сатана принял облик змея, чтобы поговорить с Евой. Но, шанс узнать о происхождении той вороны уже упущен, так что не имеет смысла много рассуждать о нем.

Карина, прознав о ситуации, потащила меня к экстрасенсу, то ли Михайло Иванычу, то ли Иван Михайлычу. По ее словам, это был очень толковый мужик, который верно рассказал ей ее прошлое, а значит, можно было верить его предсказаниям о будущем и прочим советам.

— Мы с вами в некотором роде коллеги? — спросил он, ближе познакомившись с моим биополем, или что он там ощупывал. Я ничего не ответил, позволив ему дальше пыхтеть над аурой.

Михайло Иваныч сказал, что видит проблемы со зрением, и что перед ним — человек творческий. Не так уж впечатляюще, если учесть, что я был на «приеме» в очках с толстыми линзами и не самой казуальной одежде. Затем он сделал несколько совершенно не состыкующихся с реальностью предположений насчет моего настоящего и будущего. Я был уверен, что его предсказания даны мимо еще тогда, когда тот экстрасенс озвучил их, сейчас же, за прошествием времени, я могу подтвердить, что они не сбылись.

Напоследок экстрасенс посоветовал мне взаимодействовать с землей для сброса с себя негатива. Единственная полезная вещь, которую я получил за свои пятьсот рублей, да и ту я уже смутно знал.

— Мне он все верно рассказал, — удивилась Карина, когда я поведал ей свои соображения насчет того экстрасенса. — Будто всю мою жизнь как на ладони увидел.

— Думаю, твой Иваныч — хреновый экстрасенс, зато хороший психолог, — ответил я. — По твоему лицу можно запросто понять, в правильную ли сторону делаешь предположения. — Карина категорически отвергла мою точку зрения, не желая разочаровываться в Иваныче. Она даже припомнила давний визит к Мэдэгме и предположила, что проблема во мне; будто бы это я каким-то образом не то «глушу» всем этим доморощенным колдунам поле, не то устраиваю вокруг себя помехи, оттого они при мне «перестают видеть».

В итоге я махнул рукой на любые нетрадиционные средства и обратился к традиционным. Я углубился в психиатрию, но поскольку никогда не занимался медициной даже околопрофессионально, тут же выявил у себя кучу расстройств от большого депрессивного (что, в общем-то, походило на правду) до аутизма (что было просто смешным предположением). На последний вывод меня натолкнули ситуации, когда я не мог заставить себя выйти из дома, зайти в магазин и проконтактировать там с обычной продавщицей из плоти и крови. Виной тому была не какая-то обособленная в моем мозгу социофобия, а следствие некоей общей подавленности.

Чем больше я знакомился с психиатрией, тем яснее мне становилось, что единственным способом моего лечения ее с точки зрения была бы медикаментозная терапия, которая превратила бы меня в еще большего овоща по жизни. Поэтому я купил себе обычное седативное средство на травах и занял выжидающую позицию.

Результат не заставил себя ждать — видения участились. Это было логично. Успокоительное вызывало экономию энергии при бытовых реакциях, и она еще более интенсивно высвобождалась в точку видения. Зеркала стали для меня сущим проклятием. Я абсолютнейше их возненавидел, мне постоянно что-то мерещилось в этих чертовых зеркалах, обычно — силуэты за моей спиной.

От научных методов я перешел к ненаучным, изучая многочисленные описания одержимости. К своему удовлетворению я обнаружил, что большая часть этих свидетельств имеет под собой рациональное объяснение. Монахини-урсулинки, среди которых одержимость принимала просто эпидемический размах, страдали ею от скуки, да от желания найти как можно более жестокую причину для обвинения совратившего их священника. Оно и неудивительно, если учесть, что монахинями те «одержимые» становились не по душевному зову, а по указанию родственников или других лиц, имевших на то право.

Современные авторы списывали на одержимость и наркоманию с алкоголизмом, и неадекватную агрессивность, и даже гомосексуальность и нежелание иметь детей. Конечно же, куда проще оправдать алкоголика одержимостью, нежели признать, что до болезни его довела слабохарактерность. Так же проще называть грубого человека одержимым, вместо того, чтобы признать, что он скверно воспитан и не умеет вести себя. Готов поспорить, что если такому абстрактному хаму пригрозит кулаком куда более тяжеловесный противник, его одержимость куда-то выветрится. Так жена хочет верить, что ее идиот-муж на самом деле хороший, просто его совратили бесы. Такие же жены верят, что их умственно отсталые дети и не вписываются в окружающее их общество потому, что являются индиго, не то представителями грядущей расы, не то пришельцами с другой планеты. Так глухому к чужим доводам человеку, который вбил себе в голову, что ежели он хочет иметь детей, будет «очевидно», что и другие должны хотеть их завести, а все другие точки зрения — от дьявола.

Единственным достоверным свидетельством одержимости мне представляется только та ситуация, где неистовые судороги и бешенство сочетаются с неприятием церковной атрибутики — святой воды, распятий, икон и так далее (не путать с обычной ситуацией, где человек нерелигиозен или принадлежит к другой конфессии!). Похожую историю являла биография Ванги, в которой упоминалось, что та говорила нечеловеческим голосом, когда «умершие не могли дать ответа», а когда в ее дом пришел митрополит Нафанаил с распятием, она впала в истерику, начала кричать и хрипеть. Ну а поскольку сам я у себя не наблюдал симптомов бешенства или неприязни к христианскому реквизиту, то констатировал отсутствие одержимости в своем конкретном случае.

Параллельно всем этим событиям я не переставал искать в своем окружении по-настоящему чувствительных людей, вроде меня, но нашел такого только много лет спустя. Его бытие, конечно, не было таким глубоким Нигредо, как мое, скорее — совокупностью случайных просветлений медиума, наподобие тех, которыми я довольствовался до того, как решил окончательно удариться в оккультизм. Все же, мой друг рассказал мне много занимательных историй касательно предвидения и спиритуализма, в которых можно найти много схожего с моими воспоминаниями. Одну из таких историй я хочу поведать и вам.

«Был один случай в Лаосе. Я останавливался в дешевых отелях или хостелах. Этот был один из таких же, назывался он вроде бы «Нана Отель». Мне дали номер, в переводе на наши деньги он стоил около сотни рублей за ночь или меньше. На двери этой комнаты был нарисованный мелом крест. Я тогда не особо обратил внимания. Мало ли, может, люди путались и не могли найти свой номер, вот и отметили. Если у меня при виде того креста и возникали подозрения, то слабые.

В номере, напротив кровати, висело большое зеркало. Было уже поздно, я очень устал от дороги, жары +40 и лег спать, погасив свет. В постели меня не покидало чувство чужого присутствия. Но, я закрыл дверь и заранее осмотрел весь номер, окно же было высоко, над землей, не первый и не второй этаж.

Думаю, что за ерунда? Фильмов ужасов на ночь не смотрел, страшилок не читал. Продолжаю лежать и пытаюсь уснуть, несмотря на страх и бьющееся сердце. И вот тут я четко почувствовал, словно чья-то рука из зеркала схватила меня за руку, причем схватила очень крепко. Это не могло быть галлюцинацией, я ничего не пил, и хоть и устал, но ворочался и уснуть не мог никак, находился в полном сознании. Тут я перетрусил, еле вырвал свою руку, побежал к выключателю и включил свет.

В комнате ничего было. Все как обычно.

Больше я не пытался уснуть и свет не выключал. Я открыл ноутбук и стал быстро писать что-то. Из-под моих пальцев выходил какой-то рассказ о Сатане, он писался на едином духу, как под диктовку. Потом этот рассказ был потерян после поломки ноутбука, и — я не могу его вспомнить, только общий смысл!

Смутные воспоминания говорят мне, что я писал про семь дней в Аду. Он не был похож на Ад Данте, там были разные комнаты, в которых приходилось бороться с самыми большими страхами, совершенно не помню, с какими, но это были жуткие испытания.

Мне (герою повествования) удалось пройти их. Тогда ко мне подошел какой-то человек, сказавший, что он передает волю Дьявола. Мне надо было выбрать: хочу ли я сам ему служить и жить вечно на земле или выбираю остаться в Аду?

Эта беседа была долгой, я задавал вопросы о причинах, по которым люди попадают в Ад и о сущности пыток, и еще много всего. Помню один из его ответов, что у всех «свои индивидуальные пытки».

Я уже не помню, чем окончился разговор… По-моему, я в конце все-таки просил его, чтобы больше меня не беспокоил, и что я хочу остаться обычным человеком, как раньше. В итоге я так и не сомкнул глаз, и утром, как только появились служащие отеля, съехал».

Только в одном этом коротком тексте можно найти неоднократные параллели с моим опытом. Автописьмо, негативное проявление относительно зеркала, тактильный контакт (аналогично случаю с вороном в моей комнате), история о многодневном испытании. Жаль, что я не был лично знаком с автором истории в то время, когда мне помогло бы знание того, что есть еще такие же люди, из плоти и крови, которые переживали подобное. Причем, по словам моего друга, для него такие вещи не являлись чем-то из ряда вон выходящим. Его ныне покойная бабушка заговаривала кровь, насылала болезни и давала предсказания (некоторые уже сбылись). Еще одно подтверждение к теории, что души, в чьих воплощениях предполагается какой-то резонанс с тонким миром, стараются выбирать для воплощения семьи, в которых уже есть такие люди. Видимо, ожидают некоего обмена опытом. Жаль, что мне не удастся проверить теорию на своем роде — бабушки и дедушки умерли, еще когда я был мал, так что информации из первых рук нет, а потомков вряд ли предвидится.

Итак, я оказался наедине с ворохом пугающих видений, но ни наука, ни религия, ни семейная традиция а-ля «колдуны в десятом поколении» не давали тут приемлемого ответа, что делать. Представьте себе состояние полной безжизненности в момент своей самой глубокой депрессии, и растяните его на год-полтора — именно столько и длилась моя депрессия. Весь этот опыт и был моей личной «черной камерой», нигредо — первым этапом делания самого себя, этапом, который средневековые алхимики называли более черным, чем самая черная меланхолия. И, когда я рассказываю эту историю кому-либо, чаще всего мне задают вопрос — как ты пришел в себя после всего этого?

 

Чем все продолжилось, но не закончилось

И, я никогда не мог дать четкого ответа, что же помогло мне. Я хорошенько заземлился учебой, работой — то есть, позволил материальному миру затянуть себя бытом — и внезапно ударился в иудаизм. Именно ортодоксальный иудаизм, даже не в Каббалу.

Я решил вручить себя в руки Господа и даже сменить имя на иудейское. Но мало было уверовать, покаяться в своем чернокнижии и приготовиться взять на себя обязанность по соблюдению заповедей, надо было еще пройти гиюр, обряд, после которого я смог бы считаться полноправным членом еврейской общины — гером, то есть обращенным.

Когда раввин услышал о моем намерении, то спросил, с чего же это я думаю, что мне подходит такой путь? Я ответил, что меня больше беспокоит, подхожу ли я для этого пути. Ребе оценил мой ответ, но чем больше мы разговаривали, тем яснее становилось, что я для этого пути не подхожу.

Самой простой причиной, которую я вам могу привести, была невозможность полного соблюдения заповедей. В то время я жил с родителями, разумеется, неевреями. Попробуйте объяснить сердобольной матушке, почему вы больше не едите мясные котлеты с картофельным пюре на молоке. Некошерное сочетание. Если котлета еще и свиная, так пища получается уже некошерная вдвойне, а если вспомнить, что и приготовлено неевреями, то втройне. К тому же, помнится, когда я сказал на субботней паре в университете, что не могу писать, поскольку теперь соблюдаю шаббат, ко мне отнеслись без тени понимания, и я тут же сдался.

Были и другие причины, и в итоге, мы с раввином попрощались в абсолютном понимании, а я ушел с напутствием, что необязательно быть евреем и соблюдать шестьсот тринадцать заповедей, главное — быть праведным человеком.

Так что я не могу сказать определенно, что именно вызволило меня из нигредо — погружение в заботы материального мира, чтение молитв на иврите или усмирение эго. Может быть, все сразу.

Несколько лет прошло почти в полной тишине, той самой, которую я описывал как обычную жизнь с парой видений в год, на которые можно было не обращать внимания. Но, в какой-то момент я абстрагировался и посмотрел на свою жизнь — скучную во всеобъемлющей пресноте. Разве для такой жизни я, исследователь, был рожден?

Ко второй попытке я приступил куда более осторожно, начав с наращивания личной силы. Но, прежде чем лить воду в сосуд, нужно заклеить в нем дыры. Такими дырами были стереотипы, комплексы, страхи, сильные эмоциональные реакции, вина, боль, неосознанное поведение.

Испугался — потерял энергию. Расстроился — потерял энергию. Разгневался — и опять личная сила расплескалась, растратилась на пустяк. Приступил к какому-то делу, осознай свой момент, спроси — для чего я это делаю? Говоришь с соседкой — ведет ли это к твоей высшей цели, или, может, ты делишься с ней своим вниманием из благого намерения, потому что она одинока? Если ни то, ни другое — не говори. Видишь шоу по телевизору, и там происходит что-то возмущающее — почему ты его смотришь, какой эгрегор кормишь? Не конструктивный эгрегор — так не корми.

У меня (и не только меня), кстати, нет телевизора. Только один этот факт дает повод некоторым необремененным осознанием людям считать меня сектантом.

Завершив заклеивание большей части таких прорех, можно уже было приступить к наполнению сосуда, работая над чакрами и выезжая на чистый воздух, к деревьям и небу, нетронутому смогом. Там я брал силы от матери-земли, и она хорошо шла мне. Твердь земная — чудесный феномен, «база и фундамент всех элементов» по Агриппе, ее созидающая сила неистощима.

Переизбыток энергии начал вызывать не только новые выходы из тела, которые я сам не инициировал, но и привлекать сторонних сущностей.

«Я обнаружил себя в своей комнате. Она была абсолютно идентична настоящей, но абсолютно темной, как при моем астральном путешествии несколькими днями ранее. Просматривались только силуэты. Но, в отличие от того видения, обстановка была скорее синеватой, чем монохромно черно-белой; как если бы я смотрел на темную комнату через цветное синее стекло. Позже я предположил, что это связано с цветом чакры аджны, над которой я работал днем ранее. Я не был осознан, но понимал происходящее с великой четкостью, подмечал детали, и мог направить сознание туда, куда не смотрело мое тело во сне. Сам я будто бы пробудился от ночного сна, полулежа в постели. Темнота в комнате вызывала во мне страх, даже свет не проникал через просвет между портьерами. Мое сознание привлекала книга, которая лежит в платяном шкафу. В реальности на этом месте лежит блокнот в твердом переплете, где я делал заметки околоэзотерического толка, наподобие конспекта о планетарных символах и заметок об успехе в некоторых практиках.

Я развернул эту книгу в своем сознании, «открыв наугад». Там был текст об управлении человеком, находящимся во сне. Из соображений безопасности я не буду приводить его здесь. Сам же я, читая текст, решил, что для меня он не несет практической пользы. Абстрагируясь от книги, я увидел образ гигантской зияющей пентаграммы от потолка до пола посреди комнаты. «Это призывающая пентаграмма», — пронеслось в моей голове. «Увидел» — не совсем то слово, комната оставалась такой же черной, но каким-то особым органом чувств я понимал, что она тут есть — и вроде бы видел, и в то же время не видел. Я испытывал сильную аллюзию на прошлое ВТП, хотя сам спал и был не осознан. Логично, что считая себя находящимся в реальности, я испытал страх. Но, я был один в квартире. Что-то привлекло меня в коридоре, мое сознание уловило, что кто-то движется по нему к моей комнате. И тут же послышались шаги, будто кто-то прошел по коридору мимо комнаты. Я насторожился, и вдруг этот кто-то покашлял, а потом пошел обратно. «Там мой отец», — подумал я, не вспомнив, что физически отец находится за тысячи километров отсюда. Но, мысль о его присутствии немного убавила мое чувство страха, хотя я решил все же позвать отца. Голос был неестественно тих и напоминал эхо. Я протянул руку к стене, пытаясь стучать и царапать. Звука не было. Сейчас я уверен, что если бы обернулся, то увидел бы, что «руки нет», то есть она полупрозрачна, и двигаю я своим астральным телом.

С пентаграммой происходило что-то неладное, «ощущение рваной текстуры», которое с недавнего времени ассоциируется у меня с видением.

Пентаграмма исчезла, и кто-то стоял в комнате в тени.

— Возьми мои радости, — сказал он. Рядом появился еще один силуэт, человек ниже ростом, он и являл собой Радости. Я предположил, что Радости был тут ранее, просто вышел сейчас из полной тени в полусумрак.

Я был весь во внимании.

— Возьми мои боли. Возьми мои тяготы, — сказал он, подойдя к стулу, стоящему в комнате, и подтолкнув этот стул вперед так, что он пододвинулся к моей кровати. Я увидел, что на стуле в неестественной позе лежат два тела, Боли и Тяготы. По странности позы я принял их за трупы, что напугало меня еще больше, и я сказал своим необычайно тихим голосом-отголоском:

— Забери их, и уходи в свой пентакль, через который пришел.

Правильнее было сказать «пентаграмму», но говорить было трудно, слова шли будто как под давлением толщи воды. Я знал, что Некто поймет и так.

Кто-то из этих двоих, кого я принял за трупы, Боли или Тяготы, схватил меня за ногу рукой. Я продолжал проговаривать свою фразу раз за разом, которая при каждом произношении все упрощалась и упрощалась и под конец звучала как «забери пентакль».

Видимо, когда я сказал это достаточное количество раз, чтобы убедить самого себя в том, что это сработает, и тем самым создав намерение, я снова очнулся, на этот раз окончательно. Я особо отметил то, что комната, насколько я мог ее видеть в темноте, была идентична той, что я сам только что видел, и только стул стоял на своем привычном месте, ничуть не сдвинутый».

Понимая, что бесконечно наращивать энергию у меня все равно не выйдет, поскольку от природы сосуд все равно мне дан не безразмерный, я стал сбрасывать излишки в «слуг». Сначала я называл их «гомункулами», но позже решил, что определение не совсем верно. Я веду речь о бесплотных сущностях, видимых только в измененном состоянии сознания, но созданных, в отличие от лярв, сознательно и в личных целях. Ближайшими аналогами слуг, встреченным мной в других источниках, были тульпы и сервиторы — но их видит только оператор. Также я встречал в литературе упоминание сущности, которой придали форму буддийского монаха, и этого монаха могли видеть и другие люди.

Можно было пойти дальше и привязать слугу к материи, как Махараль из Праги в известной легенде, сформировавший голема из глины. Но, мне не хватило знаний, и когда слуги почти исчерпали свой ресурс, я отпустил их, и они понеслись кто куда, учиняя явление полтергейста в тех местах, где изволили поселиться, пока, наконец, не истощились окончательно.

Слуги, несомненно, несли в себе практическую пользу. Одного я создавал, чтобы тот помогал при концентрации во время медитаций, лучшему запоминанию и еще чему-то, направленному на мои внутренние состояния. Другой же был создан для работы с внешним — отслеживания информационных потоков, помощи в проверке качества энергии на местах (положительное или отрицательное) и так далее. Вот тогда-то мне и пришел ответ, кем был Художник — моим собственным слугой, который был так же порожден мной как результат заявленного намерения выучиться рисованию. Он, разумеется, подпитывался от меня, как от своего создателя, и исчез, когда сущность-агрессор уничтожила весь мой ресурс.

Мое открытие столь обрадовало меня, что я начал окунаться в пространство осознанного сна с новыми и новыми силами. Я даже хотел вновь искать встречу с Отшельником, тем самым существом, что устроил мне поход по пирамиде. У меня было желание окончательно все прояснить, поскольку между нами оставалась какая-то недосказанность, грозившая превратиться в узел, что всплывет в моем следующем воплощении.

Но, оказалось, что мне теперь не так-то просто найти то конкретное пространство, в котором обитал Отшельник. То ли потому, что раньше мы были сонастроены друг на друга (явно благодаря ему), то ли потому, что теперь я сам стал резонировать на более высоких частотах. Этим высоким частотам способствовало усмирение эго, страхов и других душевных недоработок, что ранее тянули меня камнем вниз, в нижний астрал. Резкая перестройка с верхней частоты на нижнюю мне не давалась, может, оно и к лучшему? Говоря атеистическим языком, общая обустроенность жизни благотворно воздействовала на сознание и подсознание, и мрачные сны постепенно сменились снами с чудесной красочной обстановкой, глядя на которую я мог только вздыхать, мол, красота-то какая!

Ищущий всегда найдет, и если бы я не оставил своих попыток, то рано или поздно вышел бы на связь с Отшельником. Но моим решением было сместить направление поиска. Всегда успеется отыскать то существо, тем более, что я намерен отойти к новому перевоплощению далеко не завтра или послезавтра. Личное развитие всегда приоритетнее всего остального.

И я решил искать просветления, ответа на вопрос, который долго не мог сформулировать словом, но смог прочувствовать. Позднее меня спросили, так какова моя цель? Для чего все это?

И я ответил:

— Все это — для познания Бога. Познания настолько обширного и глубокого, насколько это вообще доступно человеку. Пусть даже это будет биллионная доля того, что Он представляет собою, я хочу прикоснуться к этой частице. Я не вижу, какой еще может быть конечная цель человека. Но чтобы достигнуть этой цели, мне нужен инструмент, то есть Знание. Его я и ищу.

— А у тебя не было мысли, что все это, ну то, чем ты занимаешься, наоборот — против Бога? — таков был следующий вопрос моего собеседника.

— Нет. С точки зрения средневековой христианской догмы, меня следовало сжечь еще в детстве, но я не христианин, и сейчас не Средние Века. С той точки зрения, вся наша теперешняя жизнь, с ее полетами в космос, клонированием, разведением стволовых клеток — это один большой вызов. Если ты принимаешь свое право на один вызов, ты должен принять право на любой другой.

— Но ведь по такой логике и преступник может сказать: если я убил один раз, то могу и второй раз убить?

— Делай, что изволишь, но не навреди другому. Убийство — прямой вред ближнему. Полеты в космос и полеты в астрал никому не вредят, хоть и не соответствуют старым христианским постулатам. Если и происходит косвенный вред в виде раздражения, гнева, или даже ненависти в чьем-то сердце, вызванных моими действиями или действиями других исследователей, то это вина людей, что испытывают ненависть. Это люди особого склада. У них талант к тому, чтобы отыскивать дракона в чистом поле, а потом с этим драконом демонстративно бороться. А никакого дракона и в помине нет.

Итак, я поставил себе цель, а для ее достижения мне надо было выйти на частоту, которая соответствовала бы максимуму по осям качества энергии и осознания, если вновь рассматривать окружающий нас мир в рамках моей схемы из первой главы. При этом, искомая позиция не должна быть слишком проседающей по оси пространства, чтобы я мог как-то оперировать своим положением в нем, а не просто «смотреть картинки».

Период подготовки был относительно долог. На три месяца я избавил себя от наиболее суетных дел, проводя свободное время в медитации, чтении религиозных и философских сочинений, позволяя себе изредка выходить для культурного отдыха. Этот срок не был мной задуман заранее, но свою готовность я начал ощущать только к исходу третьего месяца. Вы можете вспомнить Операцию Абрамелина и провести параллель. И хотя моя подготовка не велась по схеме, приведенной Аароном-евреем (который, если верить источнику, и пересказывает нам суть Операции), но сущность ее свелась к тому же — три месяца духовного поста, хоть и иначе ритуализированного.

Не скажу, что за это время была проделана идеальная работа над собой, но — необходимый минимум. После этого я отправился в путь, стартовав из осознанного сна. Укрепив его, я увеличил частоту. Пространство окрашивалось в менее радужные тона, что свидетельствовало о приближении к «материальной» частоте». Но я не позволил себе скатиться в пробуждение и отправился дальше и выше, не пространственно, но качественно. Вокруг забрезжили очертания комнаты, где мирно лежало мое тело, но я пролетел и ее, в возбуждении предвкушая, что же увижу дальше?

Дом исчез, исчезли и здания вокруг. Города не было, только девственный лес и вода вдалеке — Нева или другая река? Была ли вокруг привычная мне планета, но в другое время? Дальше наращивать частоту своей монады было невозможно. Я взял курс на случайное направление, поскольку определить сторону света из-за облачности не представлялось возможным, а заниматься мелочами вроде разглядывания мха на деревьях не было времени.

Минули какие-то острова, затем снова появилась большая земля. То тут, то там виднелись белые территории, покрытые снегом. Вскоре вся земля подо мной оказалась заснеженной. Снег, если он не был настоящим материальным объектом, символизировал потерю энергии. Холод — первая реакция, с которой ассоциируется такая потеря у подсознания, и я начинал его чувствовать. Держать полет было все тяжелее и тяжелее, мне пришлось спланировать на землю и продолжить путь пешим.

Ноги погружались в рыхлый снег при каждом шаге. Идти становилось все тяжелее. Снег уже не только лежал под ногами — он был повсюду. Плотные снежные тучи над головой извергали снежные комья, зелеплявшие глаза. Вокруг образовалась настоящая буря, белая, почти непреодолимая мгла. Я кошмарно мерз, но это был скорее не физический, а какой-то внутренний холод. Если бы то был обычный мороз, как сибирская зима с ее температурой -35, а то и ниже, я бы давно замерз насмерть. Я не испытывал ничего, будучи устремленным комком воли с намерением приоткрыть завесу, узнать, что там, в самом конце.

Происходящее напоминало мне поход по пирамиде. В том испытании меня окружала концентрированная тьма, сейчас — концентрированная белизна. Но, мне не было страшно. Снег вокруг будто тестировал меня, спрашивал: допустишь мысль, что можешь тут замерзнуть? Но я был уверен, что он, хоть и морозит, но не может причинить мне вреда, ведь я не физическое тело, я — душа, которая, хоть и допускает, что может проваливаться в снег, зато не умеет мерзнуть. Больше холода меня изматывало только время, чувство которого тут было совершенно потерянным. Так же, как в пирамиде, я потерял отчет минувшим часам… или дням?

«Вот будет умора, если в конце меня встретит Отшельник», — подумал я. — «Скажет, что я, наконец, смог пройти испытание. Дескать, поскольку я теперь сам являюсь существом другого порядка, этот экзамен выглядит для меня иначе».

«Почему бы не обратиться кем-то, кто сможет двигаться быстрее?» Паук уж точно не ассоциировался с перемещением на большие расстояния, а для ворона погода была нелетная. В недавнее время я начал экспериментировать с тотемом змеи, он был самым подходящим из тех трех, что я освоил к текущему моменту. Змея могла бы легко и непринужденно двигаться по сугробам, как по барханам, и, благодаря ее форме, летящий в лицо снег не оказывал бы ей такого сопротивления, как человеку.

«Вот он, тот момент, когда гадом ползучим быть выгодней, чем птицей», — подумал я и преодолел следующий отрезок пути извивающейся лентой, напоминающей змею лишь отдаленно. Не было смысла изворачиваться, придавая себе какую-то красивую форму — зрителей вокруг не было.

Еще несколько тысяч змеиных движений, и снежная пелена перед глазами резко исчезла, как исчезла и твердь передо мной. Впереди лежал провал, полный тумана.

— Я нашел край света, — сказал я тихо, постепенно принимая привычный человеческий облик. Мой голос прозвучал неожиданно гулко, настолько, что я на мгновение испугался, будто твердь подо мной сейчас сойдет лавиной вниз по обрыву.

Обрыв выглядел пологим, градусов пятнадцать или двадцать, и я очень осторожно ступил на него сначала одной ногой, затем другой. Гравитация потащила меня вниз, я шлепнулся на пятую точку и покатился, как на горке. Это место сочетает в себе законы и физического пространства, и астрального, отметил я. От физического мира в нем то, что снег не проходил сквозь меня, и что мое тело могло ощущать холод и катилось вниз по пологому склону, от астрального — все остальное.

Весь путь вниз меня окружал туман, но когда я достиг горизонтальной поверхности, то обнаружил, что туман рассеялся. Впереди лежало море, мирно катившее ко мне свои волны, на берегу высилась колонна. Над головой, там, где небо не было подернуто облаками, виднелось сразу несколько светил.

Из-за горного разлома неподалеку от меня вышел гигантский человек, в просторной светлой одежде. У него была внушительная русая борода; он не вызывал впечатления старца, скорее, во всем его виде чувствовалась первозданная мощь.

«Кто это?» — думал я. — «Неужто какая-то проекция моего желания встретить Бога выразилась как самый избитый его образ — бородатый муж в тоге?»

Титан приближался, и с каждым его шагом я все явственнее ощущал в нем энергию учителя. Но если Отшельник и учитель-пират, хоть и вызывали уважение, но к ним можно было так просто подойти и находиться рядом, спрашивать, наблюдать, то этот учитель вызывал трепет и вопрос — позволено ли мне находиться здесь, в его обители? И это ощущение явно было вызвано не только размерами, в которых он явился мне.

Я почтительно склонил голову, покорно ожидая реакции Титана.

— Давно сюда никто не заглядывал, — произнес он, и в его голосе не было ни капли враждебности. Я приободрился.

— Что это за место? Нирвана? Шамбала?

Титан влез в мое сознание, видимо, в поисках информации, что за страны пришелец-человечек называет такими именами, а также в поисках подходящего слова. Он покачал головой.

— Нет и нет. Гиперборея.

Я страшно удивился, услышав это название. Гиперборея, хоть и была землей легендарной, все же не так подходила на роль обетованного края, в котором могло храниться сакральное знание о Боге. Что же, это лучше, чем ничего. Много лучше!

— О учитель, я видел этот край недавно в своем видении, — сказал я. Дело в том, что через некоторое время после начала моей трехмесячной подготовки мне представился образ, картина, в которой я в одежде паломника стою на берегу моря, а вокруг — руины, омываемые волнами. Даже колонна была там. Я не преминул запечатлеть мое видение в виде рисунка, но, подбирая ему название, озаглавил «Атлантидой». Еще бы, при мыслях о том, какая же древняя цивилизация имела отражение лишь в легендах, первой на ум всегда шла Атлантида. О Гиперборее я вообще никогда не читал и не думал, как и о том, что попаду в свою картину. — Может ли быть, что он видится мне таким, потому что я уже представлял его себе в таком виде?

— Самонадеянно, — усмехнулся Титан. — Этот край таков, каков он есть. Он не всегда был таким, но то, что ты сейчас видишь — было еще до твоего рождения, таким оно будет и после твоей смерти.

Возможно, это не та самая Гиперборея, подумал я. Собеседнику нужно было окрестить найденную мной землю каким-то понятным мне словом, быть может, для него самого оно и вовсе звучит по-другому; но из моей памяти все же было извлечено такое название и никакое другое. Может, так и возникли легенды о Гиперборее, теплой земле за снегами: какие-нибудь астралопроходцы-эллины теряли тонну энергии при попытке добраться до той страны, в итоге им виделись заснеженные равнины. Во всяком случае, то, откуда пошли легенды о титанах, бесах и прочих чудесах, я уже давно понял.

Испытывая волнение, я не знал, что еще можно спросить. Титан продолжил.

— Что же, я слышу, ты назвал меня учителем. Хорошо. Я буду учить тебя.

Он встал рядом с колонной, которая приходилась ему высотой по пояс. То, что я в первом своем видении воспринял как скол в верхней ее части, на деле оказалось чашей, намеренным углублением. Титан взял с небесного свода пять солнц голой рукой, и погрузил их в чашу. Небо стало черным.

Перемешав их меж собой хорошенько, Титан с легкостью поднял колонну, несмотря на ее габариты, и плеснул своим варевом в небо. Оно окрасилось в ярко-фиолетовый цвет, такой чистый, что захватило дух. При таком освещением все, что было на земле, так же окрасилось в разные тона от пурпурного до нежно-лилового. На небе начали проявляться рисунки, которые надлежало толковать.

— Смотри и запоминай, — сказал мне Титан. Так началось мое у него обучение, но это уже совсем другая история…

 

Заповеди

Усмири эго.

Воспитывай силу воли.

Избавься от иррациональных страхов, то есть тех, которые не связаны со стремлением сохранить здоровье и жизнь.

Избавляйся от неконструктивных эмоциональных реакций, то есть тех, от которых больше вреда, чем пользы (не только во внешних проявлениях, но и в мыслях).

Подвергай все услышанное и увиденное внутренней критике, каким бы очевидным или авторитетным ни казалось полученное знание.

Очищай сознание от стереотипов.

Рассматривай любой тезис или опыт с разных позиций, в том числе с тех, которые не разделяешь.

Проверяй любой тезис опытом, если таковой возможен и хоть немного необходим.

Не приступай к практикам в состоянии алкогольного или наркотического опьянения, рискуя получить майю вместо опыта.

Не приступай к практикам без максимально возможной защиты от риска, имей план действий на случай нападения.

Не приступай к практикам без должного запаса энергии.

Бери энергию только у тех доноров, что согласны на такой обмен и осознают его.

Не навреди другим.

Перед тем, как решиться на воздаяние за чужой вред, задай себе три вопроса: Соответствует ли воздаяние прегрешению? Имею ли я право судить? Готов ли я к тому, что меня самого осудят за то, что я взял на себя работу Кармы?

Помни, что все люди равны.

Вовлекая в практики стороннего человека, объясни ему его роль и риски, и удостоверься, что он понимает твои слова и соглашается с ними.

Будучи вовлеченным в практику стороннего человека, удостоверься в своем понимании рисков и ролей.

Будучи вовлеченным в ученичество, помни, что учитель может ошибиться.

Помни, что с результатом неразделима оплата за этот результат, вне зависимости от того, была ли она внесена заранее.

Ставь работу с личной силой в приоритет работе со знаками, символами и предметами — это атрибуты эгрегора, который может истощиться, быть уничтоженным другим эгрегором, или отвергнуть тебя; личная же сила — единственный инструмент, который всегда рядом.

Соблюдай крайнюю осторожность при работе с сущностями рода, отличного от человеческого, а также с мертвыми; соглашайся на их предложение, только уверившись, что оно полностью прозрачно.

Не проявляй враждебность к сущностям, кроме как в рамках самозащиты.

Трезво оценивай свои возможности, не впадай в иллюзию всемогущества.

С соблюдением таких правил, ни один из этапов вашего Делания не сведется к тупику, замыкающемуся в черном ящике без выходов. В общем-то, весь этот список можно свернуть в краткую формулу:

РАБОТАЙ НАД СОБОЙ.

УМЕЙ ЗАЩИТИТЬСЯ И ЗАЩИТИТЬ.

ХРАНИ МИР В ДУШЕ И ВОКРУГ СЕБЯ.

Удачных вам дорог, куда бы вы их ни прокладывали!