Федерико Феллини, как и многие итальянцы, был фанатиком женщин. Как и его «маменькины сынки», он мог говорить о них беспрестанно. И как многие мужчины — разумеется, чтобы быть уверенным в своей способности соблазнять, — любил окружать себя красивыми женщинами, бывать с ними в обществе, заигрывать с ними, создавать впечатление, что их отношения необыкновенны и уникальны. Он позволял им — молодым или не очень — верить, что они являются важной частью его жизни. Но как только отношения рисковали приобрести более серьезный характер, он сбегал с проворством кота, недовольного, что ущемляют его привычки.

Можно было подумать, что он опасался оказаться «не на высоте», если бы отношения закончились любовной связью, что он убегал, пытаясь защитить себя от кошмара, какой-то тревоги, которая преследовала его. Если верить бестактным заявлениям его друга, журналиста Серджо Дзаволи, это могло быть вызвано травмой, пережитой Федерико в восемнадцатилетнем возрасте в одном из борделей Флоренции, когда его сексуальное «посвящение» прошло не очень удачно…

Ловеласом Федерико был больше на словах, чем на деле, скорее хвастая, чем изменяя; он никогда, ни на мгновение не помышлял оставить свою жену. Лучшим свидетельством этого являются пятьдесят лет их брака. Потому что помимо любви и преданности Джульетта была его убежищем, гаванью, куда он всегда мог вернуться и бросить якорь, а еще потому, что она представляла собой загадку. «Вот в чем сила Джульетты: в ее загадочности», — свидетельствовал Бернардино Дзаппони. А падре Арпа добавлял: «Джульетта была не просто его опорой, она была также его дыханием». Конечно, она должна была тысячу раз испытывать ревность из-за измен своего мужа, подлинных или мнимых, о чем не упускали случая сообщить добрые друзья и скандальная пресса, но не позволяла себе показать это. Впрочем, даже если Федерико не мог обуздать свой темперамент, он всегда оставался очень сдержанным даже с самыми близкими друзьями, и известны только две его довольно серьезные внебрачные связи.

Первая — с красавицей Леа Джакомини, которую он встретил в 1954 году, когда, снимая «Дорогу», впервые впал в депрессию. По его собственному признанию, он испытал по отношению к ней совершенно непреодолимое сексуальное влечение. Одним из свидетелей этой истории является давний друг Феллини Титта Бенци, сопровождавший его иногда в этих безрассудных проделках и обеспечивавший ему алиби. Однажды, когда он сопровождал Федерико в поездке к Леа в Сан-Марино, тот сказал:

— Подожди меня немного в этом баре, я ненадолго.

Титта ждал до закрытия бара, а затем, так и не дождавшись, вышел на улицу и продолжал ждать, маршируя под аркадами, чтобы согреться. Незадолго до рассвета наконец появился Федерико. Измученный, продрогший, возмущенный Титта закричал:

— Ты мог бы мне сказать, что задержишься, вместо того чтобы оставить здесь мерзнуть всю ночь!

— Ты мой друг или кто? — ответил Федерико.

Другой друг, иногда сопровождавший Федерико в его похождениях, — это Марчелло Мастроянни:

— Я ему рассказывал о всех своих передрягах, он взрывался гомерическим хохотом, но мало что рассказывал о своих. Теперь, когда я снова думаю об этом, я вспоминаю, что иногда он просил меня подвезти его к площади Унджериа. Он выходил из машины перед церковью, сообщал мне, что у него свидание, и ждал, когда я отъеду, прежде чем шел куда-то. Очевидно, он не хотел, чтобы я увидел, в какой подъезд он войдет.

А Федерико направлялся к Анне Джованни, красивой, довольно полной сорокалетней женщине. Она родилась в Чехословакии в 1915 году, приехала в Рим в 1952-м и стала работать кассиром в аптеке. Федерико встретил ее в мае 1957 года на набережной Тибра, когда она прогуливалась со своей пятилетней дочерью. Между ними возникла тайная любовная связь, сохранившаяся до конца дней Федерико. Анна была простой женщиной, жившей в тысячах миль от кафе, гостиничных номеров, кинокамер и света софитов. Она была для Федерико своего рода убежищем от фантасмагорического и неспокойного мира кино. Но хотя он проявлял заботу о ней, а иногда даже ревновал, она никогда не представляла реальной угрозы для его брака с Джульеттой.

Бульварные газеты приписывали Феллини множество историй, но его романы были скорее сюрреалистическими поэмами, неосуществленной мечтой, фарсом. Таковой была и легенда о романе Федерико с Анитой Экберг, по поводу которой его непрестанно спрашивали друзья. В ответ на все вопросы он блаженно улыбался, подмигивал и оставлял их в неведении, позволяя думать все, что им хотелось бы. Хотя эти сказки и забавляли Федерико, но он быстро уставал от них. Когда назойливые друзья вздумали прозвать его «Фефе», что не только уменьшительное имя от Федерико, но также синоним провинциального донжуана, Феллини вспылил и запретил им посещать съемки. Он позволял приходить только статистам-непрофессионалам. Оценивал их внешний вид, походку, физические данные, умение делать что-то особенное, и если выбирал кого-то, то приглашал прийти к нему в студию. И к нему приходили под предлогом узнать, не появилась ли роль, а если работы не было, то настойчиво предлагали ему всякую всячину: галстуки, шарфы, сигары, и обычно он что-нибудь покупал. Федерико был очень властным, но все те, кто его знал, единодушно утверждали, что он был также мягким, сердечным, добрым и щедрым.

— Dottore? Галстук?

— Но ты мне уже продал один на прошлой неделе!

— Я ведь должен на что-то жить! Разве нет?

— Хорошо, сколько? — спрашивал он, запуская руку в карман.

На самом деле ему нравились эти непрошеные визиты. Он всегда находил среди посетителей модель, чтобы сделать набросок в своей записной книжке, которая всегда была в кармане. Он рисовал карикатуры: лицо с огромным крючковатым носом, грузную женщину с толстыми пальцами, поглаживающими сумку, или ее же со скрещенными ногами, а вот и продавец сорочек и галстуков, только что вышедший из его кабинета… Кто знает, может, кто-нибудь подойдет для следующего фильма?