«Если», 1994 № 04

Меррил Джудит

Суворов Александр

Демют Мишель

Гозман Леонид

Тэнн Уильям

Войнович Владимир

Рассел Эрик Фрэнк

Хейзинга Йохан

Коуни Майкл

Гаврилова Татьяна

«Если», 1994 № 04

 

 

Джудит Меррил

ТОЛЬКО МАТЬ

Маргарет протянула руку на тот край кровати, где должен был лежать Хэнк. Ее пальцы ощупали пустую подушку, и тогда она проснулась, подумав: «Интересно, как долго будет жить старая привычка?» Она свернулась клубочком, по-кошачьи стараясь сохранить тепло, но потом поняла, что все равно пора вставать и выбралась из постели, с радостью ощущая, какой она стала тяжелой и неуклюжей.

Утренние действия были автоматическими. Проходя через кухоньку, она нажала на кнопку, чтобы приготовить завтрак: доктор велел ей завтракать как можно обильнее, затем она оторвала лист от факс-газеты. Сложив страницу так, чтобы видеть раздел «Национальные новости», она прислонила листок к стене и принялась чистить зубы.

Никаких новых бедствий. Ни одного прямого попадания. По крайней мере ни об одном не было официальных сообщений.

МЭГГИ, МИЛАЯ, НЕ ПЫТАЙСЯ ВЫЧИТАТЬ ЧТО-НИБУДЬ МЕЖДУ СТРОЧЕК. НИКАКИХ БЕДСТВИЙ. НИ ОДНОГО ПРЯМОГО ПОПАДАНИЯ. ДОВЕРЬСЯ ОПТИМИСТИЧНОМУ ГАЗЕТНОМУ СООБЩЕНИЮ.

Три приятных звоночка на кухне оповестили о том, что завтрак готов. Она разложила на столе яркую салфетку и расставила посуду жизнерадостных цветов в тщетной надежде возбудить в себе аппетит. И только когда все уже было готово к трапезе, она отправилась к почтовому ящику, позволив себе наконец-то удовлетворить столь долгое ожидание. Она знала, что уж сегодня-то наверняка придет письмо.

В ящике были письма. Два конверта со счетами и встревоженная записка от мамы: «Дорогая, почему ты мне раньше обо всем не сообщила? Конечно, я в восторге, но все же, ты уверена, что доктор не ошибся? Все эти годы Хэнк возится с ураном и торием. Конечно, он всего-навсего проектировщик и не приближается к опасным вещам, но вспомни, что в свое время, в Оак Ридж, он был техником. Не думаешь ли ты… нет, конечно же, я выжившая из ума старуха и мне вовсе не хочется тебя огорчать. Ты знаешь обо всем куда больше меня, и я уверена, что твоему доктору можно доверять. Ведь он ОБЯЗАН знать…».

Мэгги поморщилась, хотя кофе был отменный, и поймала себя на том, что просматривает медицинский раздел газеты.

ПРЕКРАТИ ДАЖЕ ДУМАТЬ ОБ ЭТОМ, МЭГГИ. РАДИОЛОГ СОВЕРШЕННО ОФИЦИАЛЬНО ПОДТВЕРДИЛ, ЧТО ПО СЛУЖБЕ ХЭНК НЕ ИМЕЛ ДЕЛА С РАДИАЦИЕЙ. А ЧТО КАСАЕТСЯ РАЗБОМБЛЕННЫХ УЧАСТКОВ, КОТОРЫЕ МЫ ПРОЕЗЖАЛИ… НЕТ, НЕТ! ПРЕКРАТИ! ЛУЧШЕ ПОЧИТАЙ КУЛИНАРНЫЙ РАЗДЕЛ. БУДЬ УМНИЦЕЙ, МЭГГИ.

Известный генетик в медицинском разделе газеты рассуждал о том, что теперь на пятом месяце беременности можно с уверенностью утверждать, будет ли младенец нормальным, либо на свет появится какой-то уродец. Резкие мутации, разумеется, следует ликвидировать, а вот если дело касается частностей, изменений в чертах лица или перемен в строении мозга, засечь их пока не удается. Например, бывали случаи, когда развитие конечностей прекращалось на седьмом или восьмом месяце. Но, как радостно завершил свою статью доктор, даже худшие случаи ныне возможно предотвратить.

ПРЕДСКАЗАТЬ И ПРЕДОТВРАТИТЬ. МЫ ЖЕ ПРЕДСКАЗЫВАЛИ! И ХЭНК, И ДРУГИЕ — ОНИ ЖЕ ПРЕДСКАЗЫВАЛИ. НО МЫ НЕ СМОГЛИ ПРЕДОТВРАТИТЬ, МЫ МОГЛИ ОСТАНОВИТЬ ЭТО И В СОРОК ШЕСТОМ, И В СОРОК СЕДЬМОМ…

Маргарет поняла, что завтрак она съесть не в состоянии. Последние десять лет она обходилась чашкой кофе, обойдется и сегодня. Затем она застегнула пуговицы нелепой хламиды, которую ее уговорила купить продавщица, клявшаяся, что это — единственное одеяние, пригодное для последних месяцев беременности. Теперь, когда с завтраком и письмами покончено, можно покинуть дом.

Мэгги наслаждалась прелестью раннего утра. Ночью прошел дождь и тротуары все еще были мокрыми, а не пыльными. Воздух казался более свежим, если не считать налетавших время от времени зарядов кислотного дыма с фабрики. До службы ей предстояло пройти шесть кварталов и она наблюдала, как гасли огни в круглосуточных закусочных и стеклянные витрины отражали первые лучи солнца, зато в темных интерьерах табачных киосков и химчисток зажигался свет.

Мэгги работала в новом государственном здании. На четырнадцатый этаж она ехала в непрерывно движущемся лифте и казалась себе гамбургером, который поднимается из печки на прилавок. Еще через несколько минут она уже сидела за своим столом, последним в длинном ряду точно таких же столов.

Каждое утро стопка бумаг, которые ожидали ее появления на столе, становилась чуть-чуть выше. И понятно — каждый знал, что наступали решительные месяцы и исход войны зависел, в частности, от расчетов, которые вела Мэгги. Отдел кадров перевел ее сюда, когда обнаружилось, что предыдущая работа для нее слишком утомительна. Новый же компьютер был прост в управлении, правда, работа была не столь увлекательной как раньше. Но в наши дни работу не выбирают. Каждый делает все возможное на своем посту.

Она вспомнила о своей беседе с психологом.

ВЕРНЕЕ ВСЕГО, Я НЕ СТАБИЛЬНАЯ ЛИЧНОСТЬ. ИНТЕРЕСНО, КАК ИМЕНУЕТСЯ МОЙ НЕВРОЗ, КОТОРЫЙ ЗАСТАВИЛ МЕНЯ СИДЕТЬ ДОМА И ЧИТАТЬ ТУ СТАТЬЮ ГЕНЕТИКА.

Но тут она прервала ход своих мыслей и углубилась в работу.

18 февраля.

Дорогой Хэнк!

Эту записку я пишу из больницы. На работе я упала в обморок, и доктор решил, что мне лучше побыть под наблюдением врачей. Я представляю, каково мне было бы лежать дни, а может, и недели дома, ожидая, когда это произойдет, но доктор Бойер полагает, что осталось совсем недолго.

Здесь много газет, а в них так часто пишут про детоубийц. Детей убивают родные родители, причем наказания совершенно не соответствуют тяжести преступлений…

Пиши почаще. А то я постоянно думаю и думаю… Но все в порядке, и беспокоиться нам не о чем. Пиши чаще и помни, как я тебя люблю.

Мэгги.

СПЕЦИАЛЬНАЯ СЛУЖЕБНАЯ ТЕЛЕГРАММА

23 февраля 1953

22:04 ЛК 37 Г.

От: Техника-лейтенанта Х. Марвелла. Х 47-016, ГСНУ

Кому: Миссис Х.Марвелл. Женская больница, г. Нью-Йорк.

ПОЛУЧИЛ ТЕЛЕГРАММУ ВРАЧА ТЧК ПРИЛЕТАЮ ДЕСЯТЬ НОЛЬ ЧЕТЫРЕ УТРА ТЧК ПОЛУЧИЛ КРАТКИЙ ОТПУСК ПОЗДРАВЛЯЮ ПОБЕДОЙ ТЧК ЛЮБЛЮ ХЭНК.

25 февраля.

Дорогой Хэнк!

Получается, что тебе они тоже не показали

малышку? А я-то думала, что в такой громадной больнице есть иллюминаторы в инкубаторах, чтобы папаши могли поглядеть на своих крошек, раз мамам еще рано вставать. Они сказали мне, что не покажут малышку еще неделю, недаром мама предупреждала меня, что если я в жизни всегда буду так спешить, то мои дети родятся до срока. Ну почему мама всегда права?!

Ты видел, какой танк они подсунули сюда под видом палатной сестры? Они не имеют права допускать таких женщин до родильниц. Все мои надежды обмануть ее и проникнуть поближе к крошке провалились. К тому же она способна говорить только о мутантах. К счастью, с нашей крошкой все в порядке, хоть она и поспешила появиться на свет.

Я чувствую слабость. Они предупредили меня, чтобы я не садилась раньше времени, но должна же я писать тебе!

Люблю тебя, твоя Мэгги.

29 февраля.

Дорогой!

Наконец-то ее увидела!

Конечно, они правы, когда говорят о новорожденных, о личиках, которые на первых порах нравятся только их матерям — но это очаровательный ребенок. И все на месте! И глазки, и ушки, и носик-один носик, не бойся! И все на своих местах. Нам так повезло, Хэнк!

Боюсь, что я всем здесь надоела. Я сутра до вечера приставала к палатной сестре, что хочу увидеть ребенка. Наконец та позвала доктора, который стал мне все «объяснять» и наговорил кучу чепухи, которую я, к счастью, как и всякий разумный человек, не поняла, Единственное, что я поняла: нашей малышке больше не надо лежать в инкубаторе.

Ты не представляешь, что я пережила, пока они решали этот вопрос, но наконец, я услышала, как та Женщина в Белом сказала за дверью: «Пожалуй, так будет лучше. Для всех».

Представляешь, у этих врачей и сестер вырабатывается прямо-таки божественный комплекс, столь велика их власть над беспомощными пациентами, и потому нормальная родильница не пользуется здесь никакими правами.

Я чувствую страшную слабость. Напишу тебе позже. Люблю.

Мэгги.

8 марта.

Мой дорогусенький Хэнк!

Знаешь что: эта сестра просто идиотка, если она тебе такое сказала. У нас с тобой девочка. С детьми легче разобраться, чем с котятами. Как тебе понравится имя Генриетта?

Я уже вернулась домой и занята больше, чем центральный компьютер. Они меня ничему не научили в больнице, поэтому мне приходиться самой всему учиться — и как ее купать, и кормить… она хорошеет день ото дня. Когда же у тебя будет отпуск? Настоящий отпуск?

Люблю.

Мэгги.

26 мая.

Дорогой Хэнк!

Ты бы сейчас на нее поглядел. И наконец-то тебе это удастся. Я посылаю тебе цветную кинопленку. Моя мама сшила малышке смешной конверт' в нем она словно белый мешок картошки с чудесным хорошеньким личиком, которое выглядывает наружу. Только не подумай, что я сумасшедшая мамаша: вот увидишь ее сам и влюбишься!

10 июля.

… Хочешь верь, хочешь нет, но твоя дочка уже умеет говорить. И не просто лепетать, как положено младенцам, а по-настоящему. Это обнаружила Алиса, наш дантист. Когда она услышала, как наша крошка лепечет, она заявила, что это разумная речь, просто произнести толком слов она еще не может — у нее же нет зубиков.

13 сентября.

… У нас с тобой настоящий вундеркинд! Теперь, когда у нее прорезались передние зубки, она говорит совершенно чисто. И она начала петь! И как точно она выводит мелодии! В семь-то месяцев! Мой любимый, если бы ты только смог приехать к нам, наш мир стал бы идеальным!

19 ноября.

… наконец. Наш маленький гений был так занят, что только сейчас научилась ползать. Но доктор говорит, что в таких случаях развитие идет непредсказуемо.

СПЕЦИАЛЬНАЯ СЛУЖЕБНАЯ ТЕЛЕГРАММА

1 декабря 1953 г.

08.47. ЛК 59 Ф

От: Техника-лейтенанта Х.Марвелла. Х-47-016. ДСНУ

Кому: Миссис Х.Марвелл. кв. К-17. 504.Е.19 стр. Нью-Йорк

НЕДЕЛЬНЫЙ ОТПУСК НАЧИНАЕТСЯ ЗАВТРА ТЧК ПРИЛЕТАЮ АЭРОПОРТ ДЕСЯТЬ НОЛЬ ПЯТЬ ТЧК ВСТРЕЧАТЬ НЕ НАДО ЛЮБЛЮ ЛЮБЛЮ ЛЮБЛЮ ХЭНК

Маргарет спустила воду из ванночки, пока в ней не осталось несколько дюймов, а затем отпустила извивающуюся девочку.

— Пожалуй лучше, если бы ты была отсталой, — заметила она, счастливо улыбаясь своей дочке. — В ванночке не поползаешь.

— Так почему мне не купаться в настоящей ванне?

Маргарет уже привыкла к разумности своей дочки, но время от времени ее слова заставали мать врасплох. Она завернула розовое тельце в полотенце и начала вытирать.

— Потому что ты еще маленькая, стенки ванны твердые, а твое тело и головка еще мягкие!

— А когда мне можно будет купаться в ванне?

— Когда твой череп догонит твои мозги, — ответила мама.

Маргарет протянула руку к чистому белью и заметила:

— Не понимаю, почему ты не можешь пользоваться пеленками, как все дети. Ты же умный ребенок.

Девочка не стала отвечать, она слышала эти слова уже сотни раз. Она дождалась, пока мама завернула ее в простынку и одеяльце и в ответ благодарно улыбнулась ей. Той самой улыбкой, которая привела в восторг Хэнка на кинопленке,

— А теперь спать, — сказала Маргарет. — Когда ты проснешься, наш папочка уже приедет.

— А почему он приедет? — задавал вопрос четырехлетний мозг, стараясь удержать от сна десятимесячное тельце.

Уложив ребенка, Маргарет прошла на кухоньку и поставила таймер для гренок. Затем она извлекла из гардероба новое платье, туфли, белье — все новенькое, купленное неделю назад и приготовленное ко дню приезда Хэнка. По пути в ванну она вынула газеты из факса и, перетащив в ванную все свое добро, с наслаждением опустилась в воду.

Она просматривала газеты невнимательно. Сегодня ее не так, как обычно, интересовали национальные новости. А вот статья знакомого генетика — число мутаций увеличивается… но мой ребенок нормальный! Потом она заметила в газете небольшую заметку. Она касалась Оак Риджа 1947 года. Как раз тогда Хэнк оттуда уехал. Только два или три процента родителей, виновных в убийстве своих детей-мутантов привлекаются к ответственности… Но ко мне какое это может иметь отношение? Мой РЕБЕНОК НОРМАЛЬНЫЙ.

Она была одета, причесана и оставалось лишь коснуться губ помадой, когда в дверь позвонили. И впервые за восемнадцать месяцев она услышала такой сладкий звук ключа, который зашуршал в двери еще прежде, чем отзвенел звонок.

— Хэнк!

— Мэгги!

И больше они ничего не могли произнести.

Миновало столько дней и месяцев, столько новостей сложилось в невероятные груды, столько всего надо было сказать… что она просто стояла, глядя на мундир защитного цвета и незнакомое бледное лицо. Она восстанавливала его черты пальцем памяти. Та же высокая переносица, те же широко расставленные глаза, густые брови, крепкий подбородок, правда, линия волос чуть отступила, обнажив лоб. Бледный… ну конечно же, бледный. Все эти месяцы он провел под землей. И кажется чужим…

Она успела подумать об этом, прежде чем его рука дотронулась до нее и в одно мгновение пересекла пропасть шириной в восемнадцать месяцев. Они продолжали молчать, но теперь им не нужны были слова. Они были вместе, они были одним человеком, и этого было достаточно.

— А где малышка?

— Она еще спит. Она вот-вот проснется. Но в этих словах не было нетерпения. Голоса звучали так, словно войны и разлуки более не было. Маргарет подняла с пола его шинель и повесила в шкаф. Она прошла на кухню посмотреть, как запекается мясо, а он один стал обходить комнаты, вспоминая и возвращаясь в свой дом. Она нашла его у детской колыбельки.

Она не видела его лица, да и не было в том нужды.

— Я думаю, что ее можно разбудить, — Маргарет откинула одеяльце и подняла на руки белый сверток. Веки девочки дрогнули и сонные карие глаза лениво открылись.

— Привет, — осторожно произнес Хэнк.

— Привет, — ответила девочка. Конечно, Мэгги писала ему, но самому услышать… Он повернулся к Маргарет.

— Она на самом деле…

— Конечно, она все может, дорогой, — но не это важно. Она может делать и все то, что делают самые обыкновенные глупые и даже отсталые дети. Посмотри, как мы ползаем!

Маргарет перенесла девочку на большую кровать.

Несколько секунд Генриетта лежала смирно и с опаской смотрела на родителей.

— Ползти? — спросила она, наконец.

— Конечно. Твой папа никогда этого не видел.

— Тогда поверни меня на животик, — сказала девочка.

— Ой, конечно же! — Маргарет перевернула девочку на живот.

— В чем дело? — спросил Хэнк. Голос его звучал обычно, ровно, но в нем появился полутон, который изменил атмосферу в комнате. — Я думал, что они сами переворачиваются.

Маргарет не заметила перемены в тоне Хэнка.

— Этот ребенок, — сказала она, — делает то, что пожелает.

Глаза Хэнка помягчели, когда он увидел, как его дочка ползет по кровати.

— Ах, ты хитрюга! — засмеялся он. — Знаешь, на кого она похожа? Ты когда-нибудь видела бег в мешках, что устраивают на пикниках? Да развяжи ты ей руки!

Он наклонился, чтобы развязать бант, которым мешок был завязан на ее шее.

— Я сама, милый, — сказала Маргарет.

— Не упрямься, Мэгги, — возразил Хэнк. — У тебя это первый ребенок, а у меня было пять младших братьев.

Он развязал бант и хотел вытащить наружу ручку.

— Давай, не упрямься, — приговаривал он. — А то все подумают, что ты червячок, а не девочка, которая уже скоро будет ходить.

Маргарет стояла рядом и улыбалась.

— Скоро ты услышишь, как она поет, — произнесла она.

Его пальцы потянулись погладить плечо девочки, но вдруг он понял, что руки у нее нет — под кожей плеча он почувствовал мышцы, которыми ребенок пытался помочь себе ползти.

Его жена стояла рядом и говорила:

— Она уже научилась петь «Джингл-беллз». Левой рукой он провел по другому боку и дальше туда, где должна была быть нога…

— Мэгги, — сказал он, убирая руки. В горле его пересохло. Он говорил очень медленно. Голова кружилась, но он должен был спросить, чтобы не счесть себя сумасшедшим.

— Мэгги… почему ты… почему ты мне не сказала?

— Что сказать тебе, милый? — голос ее звучал, как извечно звучит голос женщины, которой приходится объяснять мужу какую-то элементарную истину.

Неожиданная вспышка ее смеха прозвучала естественно и обычно:

— Неужели она мокрая? А я и не заметила?

Она не заметила.

Он гладил тело дочки — нежное, маленькое тело, лишенное конечностей. О Боже! О всемогущий Боже! — Его голова затряслась и мышцы гортани сжались в неудержимом пароксизме истерии… он не мог отнять ладонь от тела дочки…

О, БОЖЕ! ОНА НЕ ХОЧЕТ ВИДЕТЬ…

 

Александр Суворов

СОЦИАЛЬНЫЙ ПАРАЛИЧ

Несколько слов об авторе. Воспитанник Загорской школы-интерната для слепоглухих детей, он сумел с помощью педагогов не только адаптироваться к жизни в обществе, но и развить свои недюжинные способности. Окончив факультет психологии МГУ, Александр Суворов занимается научной работой: только что в Психологическом институте Российской академии образования состоялась апробация его диссертации. Будущий кандидат психологических наук назвал ее несколько трудно — «Об осуществимости личностной полноценности в экстремальной ситуации слепоглухоты». Что доказывает автор? Такие, как он, могут быть не только объектами чьих-то забот, но должны активно формировать свой образ жизни Это не право, а обязанность каждого, считает Суворов.

В условиях слепоглухоты выполнение «обязанности» зачастую перерастает в повседневный подвиг — сколько проблем, о которых мы, здоровые люди, не имеем понятия, приходится решать такому инвалиду. От вопроса пространственной ориентировки до проблемы общения и с себе подобными, и с миром вообще. Но упорный Суворов идет дальше: надо не просто выжить в этом «чужом» мире, который мало приспособлен для него («оборудован», как сказал любимый поэт Суворова), а сделать себя нужным, даже необходимым миру. Для этого требуется сначала создать самого себя.

Так вот, работа, которую обсуждали ученые в Психологическом институте, и есть история становления личности «в экстремальной ситуации», движения ее к мировой культуре. Автор одновременно был и субъектом, и объектом исследования, «существом для эксперимента», поставленного над ним природой, обстоятельствами. Уникального эксперимента. Он категорически против любых форм изоляции инвалидов от общества и прежде всего — самоизоляции, называя ее «инвалидным национализмом», который не лучше всякого другого. Поэтому не согласен с тезисом о существовании «малой культуры» этих людей, выдвинутым президентом Американской ассоциации слепоглухих Р. Макдональдом. Суворов настаивает на включении инвалидов в культуру общечеловеческую. Проблема в том, чтобы сделать ее достижения доступными для людей с пороками развития.

Инвалиду предписан оптимизм. Нe официальной идеологией — коммунистической ли, христианской или еще какой. Оптимизм предписан общепринятым предрассудком, догмой, которые пожестче любой идеологии. Общая, общечеловеческая боль — «привилегия» здоровых людей. У инвалида же боль своя — «инвалидная». Издержки сочувствия. Неотличимые, в силу диалектики совпадения крайностей, от издержек бездушия. Но быть нормальным человеком, не участвуя в решении общечеловеческих проблем, невозможно.

Об этом речь. О возможности участвовать в жизни человечества. О невозможности — и недопустимости — социального паралича, формального членства инвалида в обществе.

Самое страшное следствие любой инвалидности — именно социальный паралич. И это, безучастное: «Все равно от меня ничего не зависит». А между тем быть личностью — как раз и значит участвовать в жизни общества, быть его активным членом, от которого хоть что-нибудь да зависит. Любая инвалидность ограничивает физические возможности полноценного участия в жизни общества, ставит в унизительное положение большей или меньшей беспомощности, а значит, зависимости порой от сущей ерунды (с точки зрения здоровых). Представьте, что- вас лишили возможности в любую минуту пойти, поехать по своим делам, самостоятельно прочитать или услышать интересующую вас информацию. Нормально общаться, нормально работать, нормально отдыхать. Зависеть в любом пустяке от посторонней помощи. Это — труднопереносимая пытка. Да еще пожизненная. К этому невозможно привыкнуть. Протест против этого со временем не ослабевает, а нарастает — во всяком случае, у меня. Но еще унизительнее просить, добиваться, вымаливать, выклянчивать, требовать помощи для себя.

Проблема социального паралича особо остро встает в условиях инвалидности. Когда-то я поделился своими мыслями на этот счет с Эвальдом Васильевичем Ильенковым (известный ученый, философ, занимавшийся в свое время проблемами реабилитации слепоглухих. — Прим. ред.). Он призвал меня к «мужеству сознания». И сформулировал важнейший тезис, ставший той «печкой», от которой начинаются все мои «танцы».

«…Дорогой мой человек, на вопросы, которые ты наставил, думаю, сам Гегель не сумел бы дать окончательного и конкретного ответа. По существу ведь речь идет о том, зачем человечество вообще вышло из животного состояния и обрело себе такую хлопотную способность, как сознание. Я искренне думаю, что на этот вопрос «зачем?» ответа нет. У материалиста, разумеется, ибо марксизм вообще, как верно говорил Ленин, прочно стоит на почве вопроса «почему?», и на этот вопрос можно питать надежду найти ответ.

Зачем существует солнце? Зачем существует жизнь? Любой ответ на эти вопросы относится к области фантазии, плохой или хорошей поэзии. Таких ответов навыдумано миллион, — иногда остроумных, иногда поповски-тупых. И пессимистических, и казенно-оптимистических.

Ты верно и остро понял, что проблемы, в которые ты уперся, абсолютно ничего специфического для слепоглухого не составляют. Не буду лицемерить и говорить, что зрение и слух — вообще маловажные вещи… Зная тебя, понимаю, что сладеньких утешений ты не примешь, что ты к ним глух. Я понимаю, что слепоглухота не создает ни одной, пусть самой микроскопической проблемы, которая не была бы всеобщей проблемой. Слепоглухота лишь обостряет их — больше она не делает ничего». Удивительным образом из двух утверждений Ильенкова, верных только вместе, зачастую помнят одно лишь первое — о всеобщности проблем, волнующих слепоглухого, игнорируя как несущественное второе: обостренность этих, всеобщих, проблем в ситуации слепоглухоты. Раз проблемы всеобщие, и ты сам с этим согласен, — не скули. Но я хочу жить. И не абы как, а полноценно. Речь идет о гамлетовской проблеме: быть или не быть. Быть или не быть нормальной личностью. Жить или прозябать.

От того, что музыку Рихарда Вагнера не слышат миллионы нормально слышащих, не становится менее настоятельной, не исчезает моя потребность слушать Вагнера. Самой неразрешимой проблемой может оказаться пустяковая, например: пойти куда-то, когда нет, как обычно, ни одного желающего тебя сопровождать. Или: кто сможет пересказать информацию в самый момент ее сообщения? Тогда, когда это нужно мне? (Обычно «пересказывают» специальным соприкосновением рук. Такой «синхронный» перевод — серьезный труд для помощника слепоглухого. — Прим. ред.)

Но я счастливчик! Страдаю от того, что потенциал моей личности реализуется недостаточно (все-таки реализуется!), а мне бы так хотелось реализовать его полностью. Впрочем, у всех ли здоровых есть такая роскошная возможность? Всякий ли академик утвердительно ответит на вопрос, полностью ли реализуется его творческий потенциал? Величина-то эта — потенциал — переменная, а не постоянная, она тем выше, чем человек активнее. Другое дело, что многие и менее тяжелые инвалиды не могут самореализоваться вообще.

Сейчас, пожалуй, никого не удивит слепой или глухой человек с высшим образованием. Но диплом — не самоцель. А что же после него? Любимое дело? Как бы не так!.. Хорошенького понемножку. Погеройствовали в вузе — и марш на конвейерную линию, трудитесь, здесь не требуется высшего образования, да и вообще участия личности со сколько-нибудь нормальными интеллектом и воображением Живые люди вынуждены выполнять монотонные производственные операции либо потому, что еще не придуман для их выполнения соответствующий автомат, либо потому, что властям выгоднее таким образом поддерживать иллюзию «социальной защищенности» населения. Всегда считалось, что в стране нет безработицы, на самом деле она всегда присутствовала, поскольку многие люди не могли заниматься тем, чем хотели и чему учились Это касается не только инвалидов. Сегодня же их в ознаменование победы «демократии и гуманизма» увольняют в первую очередь. «Неконкурентоспособны». А на самом деле с ними просто не хотят возиться: и рабочий день у инвалидов должен быть сокращенным, и доставку их к месту работы надо обеспечить, и перепечатку либо озвучивание информации для слепых, и перевод на всякого рода совещаниях для глухих.

С теми, кто вынужден скрывать свою инвалидность из боязни потерять работу, вообще не церемонятся. Слабые здоровьем, часто болеющие люди — первые кандидаты на сокращение. Их безжалостно «сокращают» во имя «социальной защиты» более здоровых и потому более ценных работников. Волнует ли кого-нибудь, что зарплата повышается за счет фактического геноцида инвалидов и больных, — тех, кто, казалось бы, в первую очередь нуждается в социальной защите? Не похоже, чтобы это волновало нынешние власти.

Чьим интересам служит врачебно-трудовая экспертиза? У человека парализована левая рука; он страдает бронхиальной астмой, ревмокардитом, обмороками после нескольких сотрясений мозга, психопатией. Он не только не работоспособен, а нуждается в постоянном постороннем уходе. Но… Ни одно из перечисленных заболеваний, «к сожалению», в недостаточно тяжелой форме, чтобы врачебно-трудовая экспертная комиссия установила первую группу инвалидности. Она дает право на назначение пенсии, позволяющей хоть как-то прожить. У нашего больного констатируется инвалидность лишь третьей группы. Значит, человек сам себя может обслужить способен заработать на жизнь.

На пресс-конференции с работниками Министерства социальной защиты говорили, что перечень заболеваний, по которым может быть установлена группа инвалидности, расширен. Назвали какую-то астрономическую цифру количества болезней, предусмотренных этим перечнем. Но не смогли ответить на мой вопрос, будет ли устанавливаться группа инвалидности по совокупности заболеваний, которыми страдает инвалид, а не по одному из них, обычно наименее тяжелому, как это делается сейчас. Ничего вразумительного не было сказано о перспективах трудоустройства инвалидов, хоть где-нибудь, как-нибудь, а не то что в соответствии с дипломом.

Разумеется, государственный бюджет не резиновый. Без работы сидят миллионы здоровых, вполне трудоспособных «Всем трудно!» Но выход искать необходимо. Нынешняя социальная политика ориентирована на раздачу из нищего государственного бюджета соответственно нищенских пособий и льгот. Слов нет, это нужно, чтобы поддержать людей на грани голодной смерти. Но такая распределительная социальная политика бесперспективна и ненадежна и легко может обернуться своей противоположностью — «социальной защитой» богатых от нищих. Это чревато взрывом вроде Октябрьской революции.

Нужна социальная политика, ориентированная прежде всего на открытие для инвалидов широких возможностей заработать посильным трудом. Они хотели бы не только для «желудка» заниматься не абы каким, но именно творческим трудом. Первое — программа-минимум, второе — программа-максимум.

Ах вы, глазастые! Дайтесь же в руки!
Из стихов Александра Суворова

Знали бы вы, что за адские муки -

Жить в пустоте, обжигаясь о взгляды,

Взять меня за руки бы пи бы рады.

Точно ребенок, от боли скулящий,

Палец ваш ласковый цепко держащий,

Был бы я близостью вашей доволен.

Руки тяну. Хоть коснулись бы, что ли!..

 

Мишель Демют

НОКТЮРН ДЛЯ ДЕМОНОВ

1

Может быть вы ждете вознаграждения, Арглидер? — Красный Человек произнес эти слова нейтральным глухим голосом. Похоже, что сам он был совершенно безразличен к соображениям материального порядка. В любом случае Лига Ночи стремилась, чтобы ее руководители не испытывали финансовых трудностей при выполнении своей главной задачи — вербовке рекрутов и выработке стратегических решений.

Бенжад Арглидер сидел на краю стола, и его усталый взгляд медленно блуждал по помещению. Полуподвальная комната в бедном квартале в северной части Города, где обычно находили убежище бесчисленные толпы иммигрантов. Почему Лига, о богатствах которой ходило столько слухов, словно избегала некоторых совершенно необходимых расходов? Стремление не привлекать к себе излишнего внимания? Или все гораздо проще и объясняется крупными дырами в бюджете?

Красный Человек, казалось, угадал ход его мыслей.

— Если не хотите, можете не отвечать на мои вопросы… Но вознаграждение, как правило, имеет для новообращенных большое значение. Кроме того, не думайте, глядя на эти жалкие трущобы, что Лига поскупилась. Ей принадлежит большая часть сокровищ Вселенной, ей подвластны фантастические богатства Земли и невообразимо далеких миров!

Арглидер улыбнулся. Даже руководители столь высокого ранга, каким был Красный Человек, не могли избавиться от некоторого романтического флера, вознося хвалы своей организации. Понятно, за экзотическими масками скрывались обычные люди — давно ли они были такими же неофитами, как он сам. Тем не менее они готовы убивать. Как и он.

Но был ли он действительно готов к этому?

— Если я правильно понял, вознаграждения не требуется, — бросил Красный Человек.

— У меня есть кое-какое состояние, этого достаточно, чтобы прожить жизнь, ни в чем особенно не нуждаясь, — сказал Арглидер. — И мне кажется, в Лигу вступают не для того, чтобы поправить свое финансовое положение. Проще стать наемным убийцей у самого Повелителя.

— Я рад услышать эти слова от вас. Очень немногие из новичков способны понять это. Кроме того, они постоянно боятся задеть кого-либо, случайно прикоснуться к запретной теме. Значит, вы согласны с тем, что главной задачей Лиги является поддержка свободы во всех ее проявлениях?

Арглидер отнюдь не был так уж уверен в этом. Но он предпочитал держать сомнения при себе.

— Возьмите. И никогда с ним не расставайтесь.

Арглидер вздрогнул. Он давно ожидал этого мгновения, но его поразила внезапность, чуть ли не грубость, с которой Красный Человек протянул оружие

— пистолет с необычно длинным стволом, сделанный из металла поразительно глубокого черного цвета. Он напомнил Арглидеру густоту черного бархата или базальтового монолита. Да, таким и должен быть этот предмет, явленный адским огнем.

Пистолет был снабжен двойным спуском и какими-то малопонятными рычажками. Красный Человек монотонно изложил ему правила пользования оружием, после чего Арглидер спрятал пистолет в складках своей туники, с удовлетворением ощутив прикосновение к телу холодного и тяжелого металла.

— Документы, визы…

Он сгреб бумаги и не глядя сунул их в карман.

— Что дальше?

Слова его прозвучали твердо. Он надеялся, что Красный Человек оценит его решительность. Если он и боялся чего-то, то лишь возможности утратить уважение руководителей Лиги. Лига была необходима ему, отчаянно необходима, и поэтому он стремился избежать малейшего риска.

Красный Человек не ответил. Он встал и принялся молча мерить шагами комнату. Арглидер отвернулся, сделав вид, что изучает схему подземных городских коммуникаций, висевшую на стене.

Через небольшое окошко, выходившее в вертикальный световой колодец, в помещение скупо проникал серый дневной свет. Наверное, узкий колодец был давно завален всяким хламом и затянут паутиной, как и другие отверстия, ведущие в подземелья Города, в вечную ночь, где дремлют демоны…

— Ваше первое задание, — внезапно сказал Красный Человек, — это своего рода проверка. Мы должны быть уверены…

Арглидер почувствовал, как сильно забилось сердце. Он проклинал медлительность, с которой Красный Человек приближался к тому, чтобы раскрыть перед ним одну из самых зловещих тайн их мира.

— Речь идет о демоне. — резко бросил собеседник, остановившись перед Арглидером. Сквозь прорези маски его глаза холодно впились в лицо новообращенного, первый контакт которого с представителем Лиги состоялся не более двух-трех часов назад.

Арглидер усмехнулся, решив, что это шутка. Но уразумев, что вопрос поставлен всерьез, пожал плечами.

— О демоне? — переспросил он. — При чем здесь демоны? — Демоны подлежат уничтожению, Арглидер, — разве это не считалось истиной во все времена?

Арглидер неуверенно кивнул.

— Ваше задание будет заключаться в следующем,

— снова заговорил Красный Человек. — Вы должны найти демона, убить его и провозгласить об этом в Городе.

Арглидер покачал головой.

— Вы боитесь? — голос Красного Человека прозвучал жестко, даже угрожающе.

— Меня смущает не само задание, а его последствия. Что будет со мной, после того как я заявлю об убийстве демона? Никто не имеет на это права, я хочу сказать, на убийство. Кроме того, убийство демона подразумевает, что убийца — или герой — имел оружие. Но Повелитель запретил ношение оружия на всей территории…

Властным взмахом руки Красный Человек заставил его замолчать. Эта рука невольно привлекала внимание — сухая, с длинными пальцами, унизанными тяжелыми перстнями с драгоценными камнями.

— Вы рассуждаете, как ребенок, Арглидер! Лига Ночи не предает своих воинов и не бросает их на произвол судьбы. Если вы согласитесь, то будете связаны с нами душой и телом. Выполнив задание и став полноправным членом Лиги, вы укроетесь в одном из специально оборудованных помещений, и мы вместе будем следить за дальнейшим развитием событий. Законы Повелителя для нас пустой звук. И чем быстрее вы выполните поручение, тем быстрее мы реализуем свои планы.

Арглидер снова пожал плечами.

— Под владычеством Повелителя я прожил более двадцати лет, — сказал он. — И остаюсь его подданным, даже находясь здесь, с вами. Не кажется ли вам, что требовать от меня подобного несколько… преждевременно?

Красный Человек промолчал. Он повернулся к стене, на которой были развешаны старинные медные блюда и инструменты непонятного назначения, и коротким жестом заставил распахнуться совершенно незаметную до этого дверь. В комнату бесшумно скользнул старик с застывшим, будто каменным, лицом, в невероятно грязной куртке и склонился в низком поклоне.

— Морена, ты выведешь этого человека наружу. Постарайся, чтобы он оказался как можно ближе к Дворцу.

— Подождите! — воскликнул Арглидер. — Но где я найду демона, которого должен убить?

— Там, где их тысячи…

— Вы хотите сказать… во Дворце?

— Да, возле Повелителя и его прекрасной дочери. Там узел всех проблем, Арглидер. Отправляйся туда, воин. Тебя не случайно выбрали для выполнения исключительно важного задания — ты сам не знаешь, насколько отличаешься от других.

Несмотря на все старания сохранить невозмутимость, Арглидер не смог удержать дрожь. Силуэт в багровом одеянии, простерший вперед руку, выглядел не только величественно, но и угрожающе.

Он молча последовал за Мореной через длинную анфиладу небольших мрачных комнат; у него даже мелькнула мысль, что здесь вполне могли встретиться дремлющие демоны…

2

В кварталах бедняков не было Окон. Ютившийся в страшной тесноте городской люд был вынужден каждое утро проделывать длинный путь от своего убогого жилища до рынка, чтобы пополнить запасы еды и раздобыть хоть что-нибудь из огромного количества удивительных вещей, попадавших на Землю через Окна.

Арглидеру показалось странным, что Морена, запихнув его в какой-то древний лифт, пропитанный запахом пряностей, вывел на поверхность довольно далеко от Дворца. Но делать было нечего, и дальше он двинулся пешком, направляясь к Дворцу между бесконечными рядами повозок с товарами — торговцы торопились на рынок.

Городской квартал без Окна оказывался бесконечно далеко от всех чудес, от всех удивительных открытий и был обречен на вечную ночь, ночь невежества и нищеты.

Надо сказать, Повелитель настойчиво сохранял такое положение вещей. Он позволял существовать этим пустырям, этим джунглям мусорных баков, чтобы иметь возможность ссылать гуда тех, кого боялся, презирал или ненавидел. Наверное, во все времена все диктаторы вели себя подобным образом. Так или иначе, любой враг Повелителя, оказавшись в одном из бедных кварталов Города, был обречен на медленную смерть в нищете и забвении. Если же кто-нибудь из ссыльных пытался покинуть трущобы, то немедленно подписывал себе смертный приговор. За пределами этой свалки его неизбежно останавливали верные сторожевые псы Повелителя.

Кварталы без Окна, куда не проникал свет иных миров, да и лучи солнца этого мира, где утро походило на вечер, где обитатели трущоб, привыкшие к бездумной лени, давно лишились даже намека на характер, отнимали у ссыльных волю к жизни.

Арглидер оставил за спиной стоянку для повозок и двинулся вниз по узкому переулку. Стены домов почти смыкались высоко над головой, повсюду было развешано сушившееся на веревках белье; иногда белые тряпки украшали даже причудливые водосточные трубы, покрытые резными изображениями жутковатых, но облезлых чудовищ. Жалкие лавчонки казались мрачными пещерами. Ряды грязно-серых домов то и дело прерывались пустырями, откуда доносились ругательства торговцев и покупателей, дикие крики странных животных, привезенных на продажу Бог весть с каких планет.

Ни одного стражника, ни одного солдата. Женщины, сидевшие на корточках возле входных дверей или обнимавшие причудливые тотемы, покрытые скабрезными надписями. Оборванные, невероятно грязные дети, гонявшиеся друг за другом со злобными воплями. Вкрадчивые молодые люди с повадками лакеев, слащавой речью и пустыми глазами.

Переулок вывел Арглидера к довольно крупной магистрали. Убогий квартал остался позади, и он вздохнул с облегчением. Сюда осмеливались проникнуть лишь немногие из проклятых, еще не утратившие любопытства, еще надеявшиеся, что о них забыла цепкая память Повелителя.

Лавочки выглядели почище, поуютнее, и наряды женщин были побогаче, но на всех лицах, старых и уродливых или юных и красивых, застыло выражение напряженного ожидания. Время от времени в толпе мелькали серебристые мундиры стражей, здесь они ходили в шлемах и с оружием наперевес.

Два-три раза в день по улице проезжали правительственные машины с пассажирами, скрывающимися за опущенными занавесками, и рычание двигателей дробно раскалывало воцарявшуюся испуганную тишину.

Когда Арглидер ступил на мостовую, подняв взгляд на распахнувшееся над ним небо, из-за угла вылетела одна из таких машин. Водитель в пышной серебряной ливрее слуг Повелителя, вместо того чтобы притормозить, неожиданно надавил на газ и бросил машину прямо на Арглидера. Тот, услышав за спиной отчаянный крик женщины, резко обернулся и в последний момент отпрянул назад. Машина со свистом пронеслась мимо и скрылась за поворотом.

Арглидер отлепился от стены дома. Он не верил в случай. Правительственные машины были абсолютно безопасными. Водитель, как правило, не прикасался к рулю, автомобилем управляла дорожная компьютерная сеть.

У автомата не могло возникнуть желания раздавить его. Если только не вмешался водитель…

Мысли Арглидера бесплодно неслись по кругу, словно заплутавший в тумане табун. И тут он увидел женщину, которая спасла его своим криком. Еще бледная от пережитого испуга, с полуоткрытым ртом, она стояла в оцепенении посреди тротуара и смотрела на него широко открытыми глазами. Ее черное кимоно, вышитое золотом, явно не могло принадлежать жительнице этого квартала. Очевидно, она забрела сюда из другого района, скорее всего, из квартала, начинавшегося на противоположной стороне улицы.

— Позвольте мне поблагодарить вас, — обратился к ней Арглидер. — Полагаю, он наверняка убил бы меня, если бы вы не закричали.

— Вы думаете, он сделал это нарочно? Он действительно хотел убить вас?

Ее голос дрожал. Она все еще не могла прийти в себя после сильного потрясения. Их обтекала равнодушная толпа потерянных людей, лишенных будущего. Возле мертвецки пьяного мужчины, валявшегося на тротуаре, плакал ребенок.

— Не знаю, как благодарить вас, — пробормотал Арглидер. Он чувствовал себя неловко. Похоже, что женщина приняла случившееся слишком близко к сердцу. Но он совсем не жаждал, чтобы кто-нибудь вмешивался в события, даже на его стороне.

— Не стоит меня благодарить. Я просто хочу помочь вам… Вы ведь принадлежите к Лиге Ночи, не так ли?

Как ни странно, но прозвучавшие слова — не вопрос, а скорее утверждение — совсем не удивили Арглидера. Он коснулся ладонью плеча девушки.

— Не знаю, кто вы и как вас зовут, — мягко произнес он, — но и себя я назвать не могу. Вы ведь не хотите обнаружить подобную машину теперь уже у себя за спиной.

Девушка улыбнулась.

— Я не отношусь к числу тех важных особ, которыми может столь быстро и решительно заинтересоваться Повелитель. Вы же, как мне кажется, входите в их число, иначе здесь бы не оказалась машина Светской гвардии.

Арглидер нахмурился.

— Послушайте, — сказал он, — может быть, поблизости найдется укромное местечко, где мы могли бы побеседовать более основательно? Похоже, вам известно многое из того, о чем мне стоило бы знать.

Она вежливо, но решительно взяла его за руку и рассмеялась.

— Здесь совсем рядом есть лавочка. Ее владелец,

Махонт… Он продает сны… Он добывает их из Окон.

Имя и странное занятие владельца лавочки ничего не говорили Арглндеру. Он шагал рядом с девушкой, по-прежнему настороженный, полный недоверия ко всему окружающему. В то же время интуиция подсказывала, что, скорее всего, девушка способна помочь ему добраться до Дворца. Ну, а там уж он будет действовать сам…

Лавочка казалась обиталищем живых разноцветных огней и диковин. Закрыв за собой дверь, Арглидер почувствовал, что погружается в тяжелую влажную жару. Он обвел взглядом помещение, словно ожидая увидеть джунгли с папоротниками и гигантскими ядовитыми грибами, но обнаружил только большой пурпурный ковер, поглощавший звуки шагов. Лавка была миром безмолвия.

— Добро пожаловать! Рад приветствовать вас, госпожа Тома!

Арглидер не сразу разглядел сутулого, словно съежившегося человечка, возникшего из сумрака и протягивавшего к ним свою руку с жирно блестевшей в свете свисавших с потолка светильников кожей. Имя его спутницы заставило его вздрогнуть. Семья Тома относилась к наиболее знаменитым ролам страны; ходили слухи, что сам Повелитель нередко спрашивал совета у главы семьи.

— Да, я Иоль Тома, — едва слышно прошептала девушка, склонившись к самому уху Арглидера. Он сразу же почувствовал новый приступ недоверия. Он ограничился едва заметным поклоном и нейтральной вежливой фразой:

— Мне не совсем понятно, что заставляет вас, госпожа, принимать участие в моей жалкой судьбе.

Девушка снова засмеялась, но теперь ее смех показался Арглидеру нервным и неестественным.

— Давайте последуем за Махонтом; я вам вскоре все объясню. В любом случае вам будет интересно побывать в подобном месте: в этой лавке много необычного.

Они прошли сквозь две упругие прозрачные завесы — два невидимых барьера силовых полей — и очутились в помещении, гораздо более просторном, чем вся лавка Потолок, к которому Арглидер непроизвольно поднял взгляд, находился на невероятной высоте. Арглидер подумал, что это, наверное, всего лишь искусный оптический обман, потому что строение, в котором помещалась лавка, было невысоким, как и все соседние дома

— То, что вы видите перед собой, — Окно, — сказала Иоль, протянув вперед изящную тонкую руку.

Сам Арглидер вряд ли обратил бы на него внимание. Но теперь он различал контуры устройства. Оно было замаскировано столь причудливой и пышной отделкой, что казалось чем-то ирреальным, даже магическим. Больше всего Окно походило на черное зеркало в роскошной раме. Махонт обернулся к ним со странной улыбкой.

— Вас это удивляет, не так ли? Вы, наверное, впервые сталкиваетесь с использованием Окна в качестве источника нематериальных объектов?.. Да, я продаю сны, — заявил он, гордо выпрямившись, — или по крайней мере то, что мои клиенты называют снами. Вы, очевидно, знаете, что Окна, созданные в эпоху Халифата три века тому назад, позволяют осуществлять контакт с другими мирами благодаря эффекту свертывания пространства? — Арглидер неопределенно кивнул в ответ, но ничего не сказал. Иоль тоже молчала.

— Так вот, — продолжал Махонт, — я даю человеку возможность самому посетить другие миры, гарантируя полную безопасность… Не хотите ли попробовать?

Арглидер нахмурился. Ему не очень нравилось то, что здесь происходит, он ощущал растущее напряжение.

— Нет, — сказал он, — спасибо. Я предпочитаю реальность. То есть реальность Города.

Махонт поклонился.

— Вы не могли бы оставить нас одних на несколько минут? — обратилась к нему Иоль.

Старик безропотно подчинился, но Арглидер заметил, что просьба не звучала приказом, хотя положение Тома позволяло требовать, а не просить. Торговец имел какую-то мистическую власть над людьми, которые приходили сюда в поисках «снов».

Арглидера все больше раздражало обилие вопросов, не находивших ответа. К тому же происходящее не имело совершенно никакого отношения к его задаче.

— Теперь, — требовательно произнесла Иоль Тома, — вы должны изложить мне суть вашего задания.

Арглидер непроизвольно отшатнулся. И ведь вряд ли Иоль рассчитывает получить ответ на подобный вопрос. Зачем же спрашивает.

— Спасибо вам, госпожа, и давайте забудем о нашей встрече…

— Это вы постарайтесь забыть о том, что моя семья близка к трону. Я уже говорила, что знаю много любопытного и полезного вам. Например, то, что машина, которая пыталась сбить вас, принадлежит Светской гвардии. За рулем находился…

Он вопросительно взглянул на Иоль, но та внезапно замолчала и хитро улыбнулась.

— Вы, наверное, думаете, что я тут же выложу вам все, что мне известно? Так вот, я продолжу только после того, как мы заключим соглашение.

Арглидер пожал плечами и решительно направился к выходу.

— Постойте! Куда же вы?

— Извините, у меня нет времени, госпожа…

— Да разве вы не знаете, что Лига неизменно теряет всех своих агентов, получивших подобное задание! Я не могу понять, почему они продолжают эти бессмысленные попытки снова и снова. Еще ни разу Лига Ночи не добилась успеха, ни разу!

— Чем вы докажете, что говорите правду? Кто подтвердит мне, что вы не агент Повелителя?

— Если бы дело обстояло так, как вы думаете, Бен-жад Арглидер, вы давно были бы мертвы!

Эти слова она произнесла медленно, ледяным тоном.

Арглидер замер. Откуда ей известно его имя? Как далеко, черт возьми, простирается ее осведомленность?

— И только потому, что вы знаете, кто я и в чем состоит моя миссия, вы полагаете, будто вправе рассчитывать на мою откровенность?

Она грациозно склонила набок свою изящную головку.

— А разве этого не достаточно?

— Нет! Но я хотел бы понять, кто вы, Иоль Тома, и на что рассчитываете, вмешиваясь в мои дела?

— Хорошо, я расскажу…

В этот момент из переднего помещения лавки послышался шум, раздались звуки тяжелых шагов. Девушка обернулась, ее лицо побледнело.

— Скорее бегите! — воскликнула она. — Они уже здесь!

— Кто — они?

— Враги! Неужели вы не знаете даже того, кто ваши друзья, а кто — враги?

Но объяснять что-либо было поздно. Откуда-то выскочил Махонт и тут же рухнул, сбитый с ног мощным ударом. Несколько стражников в серебристой форме ворвались в комнату, поводя по сторонам дулами автоматов.

Но Арглидер уже успел выхватить удивительное оружие Лиги. Он прыгнул к Окну, одновременно выстрелив в сторону стражников. Один упал, и его оружие с грохотом покатилось по полу. У Арглидера оставался единственный выход, и он воспользовался им без колебаний. В тот момент, когда Арглидер скользнул в Окно, он услышал крик Иоль Тома:

— Во Дворец, Бенжад, во Дворец!

3

«Во Дворец! — продолжал он повторять про себя. — Во Дворец!» Навязчивый лейтмотив, овладевший его мыслями, странно въедливый, словно кто-то посторонний непрерывно твердил ему эти два слова.

Точка отсчета исчезла. Город канул в небытие, пропали гвардейцы Повелителя. Единственной реальностью мира с необычно близким горизонтом была окрашенная в багровые тона тишина. И влажная духота оранжереи.

Взгляд Арглидера автоматически скользил по окружавшему его пространству, избегая ослепительных бликов отраженного солнечного света. Что касается самого солнца, заливавшего все вокруг яростными лучами, то он даже не пытался посмотреть на него. Правда, краем глаза он улавливал, что оно было чудовищно большим.

Розово-оранжевая плоскость окружавшей его саванны то и дело прерывалась беспорядочно разбросанными скалами странного темно-красного цвета, похожими на гигантские глыбы замороженного мяса.

Через несколько шагов Арглидер понял, что под его ногами не трава. Стебли были слишком твердыми, слишком блестящими. Они сгибались со странным звуком и, выпрямляясь, звенели в воздухе.

«Так вот куда я попал! — подумал он. — Похоже, в одной из своих баллад великий Кользид упоминает именно эти места!»

Эта догадка поразила его. Значит, Кользид искал вдохновения в таких трущобах, как лавка Махонта!

Стальная прерия колышет, Как в люльке, тени облаков. А звон травы становится все тише… Багровый теребя покров…

Он сделал еще несколько шагов, и стебли под ногами снова зазвенели, запели — единственный источник звуков в этом закутанном в розовую вату мире.

Прерия стальной травы… Музыкальные пастбища…

Куда же ему теперь нужно было двигаться? Да, он спасся от стражей Повелителя единственно возможным в тот момент путем. В результате он очутился так далеко от Города, от Лиги Ночи и всего остального, что вряд ли ему удастся когда-нибудь вернуться.

И все же Иоль Тома крикнула ему вслед: во Дворец!

Следовательно, он должен мысленно восстановить план Города вокруг лавки Махонта, затем наложить это план на музыкальную саванну с мясистыми глыбами…

Он знал, что поблизости от Дворца находились большие Окна, через которые Повелитель получил материальную основу своей власти.

Очевидно, кто-то из его слуг должен был время от времени посещать и этот мир. Нужно было успокоиться и двигаться в нужном направлении. Рано или поздно он наткнется на Окно и сможет вернуться ко Дворцу. После этого он продолжит свои поиски. Вопреки всему и всем.

Он обернулся. Окно, через которое он проник в пурпурный мир, исчезло. Но он знал, что с другой стороны тончайшей невидимой перепонки, на расстоянии длиною в вечность, его по-прежнему ждут стражники. Правда, они могут последовать за ним в этот мир… Он покачал головой. Нет, это всего лишь наемники, ради чего им рисковать своей жизнью…

Арглидер медленно и осторожно двинулся вперед, оставив за спиной то место, где находилась линия разрыва пространства. Очень быстро он привык к позвякиванью тысяч стебельков под ногами и перестал обращать внимание на эти звуки. Земля, местами проглядывавшая сквозь траву, была сухой и крошилась под подошвами его сапог. Подойдя к одной из скал-останцев, он протянул руку. Скала оказалась неожиданно теплой и… Он отдернул руку. Поверхность скалы была мягкой, и у него возникли весьма неприятные подозрения, что это может быть не совсем скала… или даже совсем не скала…

О чем же говорил в своей поэме великий Кользид? Арглидер напряженно пытался вспомнить. Он был уверен, что там было что-то очень важное для него. Похоже, что…

Какое-то движение в небе прервало его размышления. Почти сразу же вокруг него стало быстро темнеть. Казалось, что на окружающую местность опускались сумерки в разгар дня. Прикрыв рукой глаза, Арглидер посмотрел на солнце. Очевидно, в этот момент одна из небольших многочисленных лун планеты проходила перед солнцем. Ему даже удалось разглядеть ее тень, быстро скользившую по гигантскому солнечному диску. Частичное затмение должно было скоро кончиться.

Земля под его ногами вздрогнула и мелко завибрировала. Арглидер едва не потерял равновесие от неожиданности и протянул руку, чтобы опереться о багровую скалу. Но рука неожиданно встретила пустоту, и он растянулся во весь рост. Он тут же вскочил на ноги с бешено бьющимся сердцем. Неужели колебания почвы отодвинули от него странную скалу? Или, может быть, она передвинулась сама по себе.

В ту секунду, когда он бросился бежать, новый, гораздо более сильный толчок потряс равнину. Краем глаза он смутно видел другую скалу-останец, которая… Но это могло быть иллюзией, обманом зрения — ведь он сам двигался.

Саванну снова залил ослепительный свет. Арглидер остановился. Земля словно успокоилась — ни малейших толчков.

Неожиданно он увидел вдали три человеческие фигуры. Трое мужчин в коричневой униформе рабочих Дворца были поглощены возней с ящиками под странным решетчатым сооружением из белого металла.

Арглидер присел на корточки. Ему не пришлось долго ждать — решетчатая конструкция вскоре исчезла, словно растворилась в воздухе. Рабочие остались, не обращая ни малейшего внимания на необычный пейзаж.

«Пока они здесь, — подумал Арглидер, — мне нельзя сдвинуться с места!»

Окно, через которое рабочие попали сюда, должно было находиться вблизи Дворца, если не внутри него. Когда он шагнет в Окно, нужно будет действовать очень быстро, не задерживаясь ни на секунду. Невозможно угадать, кто его встретит. Арглидер подумал, что пребывание в пурпурном мире оказалось для него перерывом, передышкой в цепи опасных событий. Но самое серьезное его еще только ожидало.

Он растянулся на сухой теплой земле между пучками звенящих стебельков и закрыл глаза.

Красный Человек приказал ему убить демона. Интересно, получал ли кто-нибудь до него подобное задание? Но откуда могли появиться демоны во Дворце? Каким образом Повелитель, бдительно оберегаемый от малейшей опасности, терпел соседство с самыми страшными существами, какие только можно было представить?

Мысли Арглидера остановились на девушке. Похоже, что ей было многое известно. Например, она знала, что все предыдущие попытки Лиги закончились неудачей…

«Невозможно! — подумал он. — Это невозможно! Лига — это единственная организация, которой удавалось вызвать хоть какую-то ответную реакцию со стороны Повелителя. Зачем ему нужно было отдавать приказ убить меня, если я не имел ни одного шанса?»

Может быть, именно поэтому. Потому что он должен был убить демона… Значит, Повелитель заботится о безопасности демонов…

Нет, Творцы Душ не стали благодетелями человечества, подумал Арглидер. Создав демонов, они отобрали божью искру у людей и в конце концов породили к жизни худшую из тираний.

Арглидер осознал, что вокруг него опять что-то изменилось. Лиловое небо выглядело теперь тяжелым и угрожающим. Поднялся ледяной ветер, пригибавший к земле траву и заставлявший петь всю саванну. Казалось, низко над землей неслись волны мрака, чередовавшиеся с небольшими красными облаками, напоминавшими сгустки крови.

Арглидер приподнялся на локтях. Рабочие исчезли. В сумерках смутно виднелась вновь появившаяся решетчатая форма, нелепая в этом чужом мире.

Арглидер резко обернулся, пытаясь уяснить причину внезапно охватившего его страха. Действительно, пейзаж, казавшийся необычным даже при дневном свете, с появлением сумеречных теней превратился в нечто кошмарное. Но это не объясняло чувства сильнейшей тревоги. Непонятно, почему внезапно исчезли рабочие, да и что они могли добывать здесь, в саванне?

Вряд ли чередование дня и ночи в этом мире соответствовало смене светлого и темного времени на Земле. Скорее всего, там еще день.

Арглидер медленно приблизился к ферме и остановился, когда решил, что до невидимого Окна осталось несколько шагов. Невидимого? Да, увидеть Окно было невозможно, но следы рабочих, отчетливо отпечатавшиеся на тонком слое пыли, обрывались перед четкой линией. Подобрав небольшой черный камешек, Арглидер бросил его, целясь выше линии. Камешек мелькнул и внезапно исчез, словно проглоченный разрывом пространства.

«Что ж, теперь мой черед», — подумал Арглидер. Он шагнул вперед и тут же отлетел назад, отброшенный сотрясением почвы, гораздо более сильным, чем во время короткого солнечного затмения. Он попытался поползти вперед: любой ценой покинуть это негостеприимное место, пусть даже ему придется очутиться распластанным на земле перед стражами Дворца!

В недрах планеты раздался глухой грохот. Сразу же после этого окружавшая его саванна начала словно корчиться в конвульсиях, то и дело выгибаясь вверх, к потемневшему небу, как спина домашнего животного, поглаживаемого рукой хозяина.

«Да ведь так оно и есть! — подумал Арглидер. — Именно так!»

Он вспомнил продолжение поэмы Кользида:

…Багровый теребя покров, Наброшенный на мех звенящий Чудовища огромней ночи. Вот истинный, вот настоящий Вселенной сын, бездумный, непорочный…

Похоже, что под ним шевелилась эта самая зверюшка Кользида. Кажется, все это время он бродил по ее шкуре. Эта мысль вызвала у Арглидера настоящий шок, и он в ужасе бросился вперед, распрямившись, словно сжатая пружина.

Легкое головокружение, тошнота — и он очутился на мягком, поющем под ногами ковре. Почти сразу же он догадался, что стоит на снопах музыкальной травы, а точнее, шерсти гигантского животного, живущего на пурпурной планете.

Он быстро вскочил на ноги и бросился в щель между полок. Очевидно, вернувшись в город, он попал на склад, куда рабочие отправляли собранный за день урожай. Но кому и для чего были нужны музыкальные стебли-шерстинки? Ладно, сейчас для него важнее то, что он, хотя и с некоторым опозданием, все же оказался внутри Дворца. Красный Человек может быть доволен.

4

Как он и предполагал, солнце еще не зашло над Городом. В одном из углов склада он увидел окно стрельчатой формы, прорезанное в стене из больших каменных блоков, подошел к нему и осторожно выглянул наружу. Бесконечная череда крыш, отражавших лившийся с неба желтоватый солнечный свет, простиралась перед ним насколько хватало взгляда.

Довольно далеко он разглядел улицу, разделявшую богатые и бедные кварталы и, как ему показалось, узнал здание, в котором находилась лавка Ма-хонта. Он прикинул, что в пурпурном мире ему пришлось проделать гораздо более короткий путь. Ничего удивительного, впрочем, в этом не было — в двух мирах не совпадало не только время, но и пространство.

Отойдя от окна, Арглидер отыскал панель с множеством кнопок и рубильников. Он начал перебирать их и быстро отыскал нужную — одна из стенных панелей с глухим ворчаньем скользнула в сторону.

Открылся коридор с голубыми стенами, который вел, судя по всему, в самые недра Дворца.

Вначале Арглидер не понял, действительно ли от-куда-то издали до него долетают обрывки мелодии или это всего лишь игра его воображения после музыкальной саванны. Ему казалось, что он уже целую вечность пробирается бесконечными коридорами, ставшими узкими и извилистыми. Конечно, как и все жители Города, он знал, что Дворец огромен, но его реальные размеры потрясали. Как ни странно, до сих пор он не встретил ни одной живой души, хотя то и дело голоса, доносившиеся из-за закрытых дверей или из-за резкого поворота коридора заставляли его шарахаться в сторону и вжиматься в темный угол за тяжелой портьерой. Где же были машины — верные стражи Повелителя? Где находились его наемники?

А теперь еще эта музыка… Едва различимая, она то и дело пропадала, словно луч далекой мерцающей звезды, затем снова возникала, подобно неожиданной вспышке света.

Арглидер осторожно шел по коридору, по мягкому черно-белому ковру. «Куда я иду? — думал он. — И что я должен делать, если кто-то попадется мне навстречу? Как можно рассчитывать встретить демона в этом купающемся в роскоши мире, откуда навсегда изгнан даже малейший намек на страдание?»

Музыка, казавшаяся все более нежной и влекущей, приближалась с каждым шагом. Он никогда еще не слышал ничего подобного. Мелодия влекла к себе, манила, звала.

Еще несколько шагов, и Арглидер оказался перед приоткрытой дверью. Через узкую щель в коридор просачивался золотистый свет, казавшийся робким и слабым по сравнению с жестким и резким освещением коридора.

Машинально проверив оружие, Арглидер осторожно толкнул дверь. Она распахнулась совершенно бесшумно, и он увидел перед собой девушку с бледным лицом и огненно-рыжими волосами, сидевшую за странным музыкальным инструментом, похожим на невысокую, но широкую арфу. Блеск струн привлек его внимание, и он неожиданно понял, что вместо обычных струн на инструменте были натянуты стебли травы, сорванной в саванне пурпурного мира… точнее, не травы, а меха чудовищного зверя.

Девушка обернулась, и мелодия оборвалась. Странно, что она почувствовала его появление: он вошел совершенно бесшумно. Арглидер застыл у порога, испытывая сожаление из-за того, что девушка прекратила перебирать своими хрупкими пальцами загадочные струны арфы.

— Вам нравится моя музыка? — прервала молчание девушка. Ее вопрос прозвучал скорее как утверждение, и Арглидер молча кивнул в ответ, думая о том, что он опять оказался в весьма сложном положении. В любой момент здесь могли появиться стражники.

— Вы первый, кому она понравилась, — со вздохом сообщила девушка.

Арглидер невольно обратил внимание на ее бледные, но чувственные губы. Кажется, он вновь обрел способность замечать детали. Он вновь контролировал свои реакции. Ему не оставалось ничего другого, как припугнуть это хрупкое создание своим пистолетом, прежде чем она поднимет тревогу. Хотя, возможно, он уже опоздал…

— Как называется эта мелодия? — спросил он, подсознательно пытаясь оттянуть неизбежное действие, хотя и понимал, что такой вопрос в подобных обстоятельствах не мог не показаться более чем странным.

— Первый ноктюрн для демонов, — небрежным тоном ответила девушка. — Я сочинила его год назад.

Упоминание о демонах сработало, словно спусковой крючок. К удивлению Арглидера, юная музыкантша ничуть не испугалась, увидев перед собой необычно длинное дуло пистолета.

— Если вы знаете, кто я такой, — пробормотал Арглидер, — то мне не остается ничего другого…

— Разумеется, знаю; однако похоже, что вы не ведаете, кто я? Ведь я не ошибаюсь?

Он покачал головой.

— Госпожа, вы пытаетесь заморочить мне голову. Продолжайте играть или я буду вынужден…

Поколебавшись несколько мгновений, девушка снова коснулась пальцами струн, издавших удивительно высокий стонущий звук. То, что она играла теперь, ничем не походило на мелодию, только что заворожившую Арглидера.

— Мне очень жаль, — резким тоном сказал Арглидер, — но я должен немедленно уничтожить вас. Я не могу рисковать. Он повернул регулятор, настроив оружие на минимальную мощность, и поднял пистолет.

Девушка, казалось, не услышала его. Она молча смотрела куда-то в пространство мимо него с застывшей улыбкой на прекрасном бледном лице, похожая на изящную фигурку из древнего фарфора.

— Отец наказал меня, — неожиданно пожаловалась она. — Он так же суров со своими родными, как и с остальным миром.

Смысл фразы дошел до Арглидера с некоторым запозданием.

— Что вы сказали? — пробормотал он.

— Я говорю про отца — Повелителя Марвича.

Арглидер молчал, сознавая всю нелепость ситуации.

— Мне придется провести здесь еще целых три дня в полном одиночестве. Но даже если бы меня простили немедленно, я все равно никому не сказала бы о вас. Впрочем, вам все равно недолго оставаться в живых.

Странное головокружение, что-то похожее на приступ морской болезни, смешанной с бешенством, охватило Арглидера.

— Хватит! — он попятился к двери. — Хватит, слышите?

Девушка, словно уже забыв о нем, снова коснулась струн — на этот раз исполняя какую-то легкую вещицу. И Арглидер почувствовал странное облегчение от того, что она не стала играть что-нибудь другое.

Он выскочил из комнаты и бесшумными прыжками помчался по устилавшему коридор ковру. Ему не стоило задерживаться в этой части Дворца. Демоны, если они и встречались в окружении Повелителя, должны были находиться совсем в ином месте. Скорее всего где-то внизу, на одном из уровней адского подземелья Дворца.

Мимо него мелькали лестничные пролеты и площадки из необычного черного мрамора, на некоторых он видел лифты с распахнутыми дверями. Арглидер догадался, что числа на табличках соответствовали различным уровням. Наконец, он решился и вошел в лифт с самым большим номером. Кабина под номером 185 спускалась, как ему показалось, целую вечность. Мимо него проплывали вверх этаж за этажом, и каждый из них был освещен по-другому. Арглидер, стоявший возле дверей, ухватившись руками за позолоченную решетку, чувствовал, что вторгся в запретный мир. Он успевал разглядеть то роскошные залы, вероятно, для светских раутов, то зловещие комнаты, предназначенные, возможно, для тайных судилищ. Однажды ему показалось, что в проеме очередного коридора мелькнул высокий силуэт человека, закутанного в плащ, расцвеченный всеми цветами радуги. Но это мог быть и не Повелитель — все знали, что его Дворец был превращен в настоящий ларец с чудесами. Повелитель любил проецировать свой образ сразу во многие залы Дворца — иллюзия одновременного присутствия в разных местах создавала у него ощущение неуязвимости.

Арглидер чувствовал, что опустился уже гораздо ниже поверхности земли, но лифт продолжал движение. Мимо него ушли вверх явно покинутые этажи с полками, забитыми архивными папками, давно затянутыми пылью и паутиной. Наверное, не один враг Повелителя дорого заплатил бы, чтобы бросить на их содержимое хотя бы взгляд.

Но Лига Ночи требовала от своих агентов гораздо большего, чем беглое знакомство с секретами Повелителя.

Наконец лифт замер, и Арглидер вышел в мрачный холодный коридор, по стенам которого струилась влага. Освещение на этом уровне явно было недостаточным, чему он только порадовался. Дворец был таким огромным, что лишь отдельные его зоны были обитаемыми.

На этом уровне Повелитель вполне мог поместить тюрьму, чтобы бросать в нее приближенных, не проявивших необходимой преданности или догадливости.

Дойдя до очередного поворота коридора, Арглидер внезапно обнаружил, что это мрачное подземелье имеет своих обитателей.

Он едва успел кинуться на пол, когда стены вокруг него озарила яркая вспышка. Перекатившись на спину, он выстрелил два раза не целясь. Вооруженный лазером противник тяжело рухнул наземь. Подойдя к нему, Арглидер увидел страшные ожоги, причиненные невидимыми лучами его оружия.

— Оставьте его! Он не заслужил ничего другого!

Арглидер резко повернулся к новому врагу, вскинув пистолет, но тут же опустил его, увидев безоружного старика, разглядывавшего распростертое тело и задумчиво покачивавшего головой.

— Почему он стрелял в меня? — спросил Арглидер.

— Потому что вы чужак. Впрочем, он просто любил убивать.

— А вы? Кто вы такой?

— Я Кользид.

Арглидер вздрогнул и хотел что-то сказать, но старик остановил его властным взмахом руки.

— Нет, не думайте, что я тот самый великий поэт. Я всего лишь его сын. Но у меня есть к вам несколько вопросов.

Арглидер попятился и прислонился к влажной стене.

— Спрашивайте, но не думайте, что сможете помешать мне. Я готов разделаться с любым, кто встанет на моем пути, — проворчал он. — Меня не остановит даже ваш возраст и ваше имя, Кользид!

Старик шагнул к нему с успокаивающим жестом.

— У каждого из нас есть свои обязанности, — сказал он. — Точнее, были.

— Что вы хотите сказать этим?

Кользид легко потрепал Арглидера по плечу.

— Я советую вам пойти со мной. И старайтесь держать себя в руках — то, что вы увидите, способно взволновать кого угодно.

Заинтригованный, Арглидер настороженно последовал за Кользидом. Он ничего не понимал и терялся в догадках. Что же происходит в недрах Дворца Повелителя?

Вскоре его проводник нырнул сквозь завесу из переливающихся световых бликов. Цветные светящиеся струи, ниспадавшие сверху, образовывали причудливое радужное переплетение.

— Стойте! — воскликнул Арглидер. — Что это еще за…

— Идите за мной! Неужели вы не узнали барьер силового поля? — Голос Кользида показался ему более резким и напряженным, чем раньше. Рука Кользида, протянутая Арглидеру сквозь завесу, показалась ему тонкой и нервной, чем-то похожей на лапу хищного зверя. Вопреки усилившемуся ощущению угрозы, Арглидер стиснул зубы и шагнул сквозь световой занавес за своим гидом. Он очутился в довольно просторном зале с низким потолком и приятно теплым воздухом. Все пространство перед ним было заставлено креслами разных стилей и размеров, и почти в каждом из них сидели мужчина или женщина. Все они, не шевелясь и не произнося ни слова, пристально смотрели на вошедших. Все это было более чем странно, и Арглидер опять схватился за пистолет.

— Успокойтесь, — шепнул ему на ухо Кользид. — Это люди, подобные вам, ваши будущие братья и сестры. Люди, помогающие создавать и сохранять наш мир!

Только теперь Арглидер с чувством стыда за то, что его так легко провели, понял, что оказался в ловушке. Он хотел выстрелить, но не мог поднять руку, хотел податься назад, но взгляды сидевших в зале цепко держали его, сковывая, проникая в самую глубину его мозга. Он почувствовал, что не в состоянии пошевелиться. Ночь медленно и неумолимо затопила его…

5

— Бенжад Арглидер! Бенжад Арглидер!

Он вынырнул из мрака и пустоты. Пустоты, в которой не было ни боли, ни наслаждения, ни радости, ни печали. Пожалуй, теперь он был готов к самому худшему. Он сознавал, что в его мозгу бесследно таяли тысячи устоявшихся концепций.

— Бенжад Арглидер! Вы способны отвечать?

Он не представлял, что должен делать. Он был слишком поглощен стараниями зацепиться за что-нибудь устойчивое, надежное в этом новом мире, балансирующем на краю мрачной пропасти, хотя и знал, что она была не смертью, не концом всего, наоборот, в ней было что-то влекущее, дарующее надежду.

Видимо, окружающие поняли, что он пришел в себя, потому что прозвучал первый вопрос:

— Что такое Лига Ночи?

Оказалось, что это невероятно трудно сначала найти, затем произнести нужные слова так, чтобы они прозвучали твердо:

— Это тайная организация, имеющая целью ликвидацию господства Повелителя.

— В чем вы обвиняете Повелителя?

— В тотальном контроле над страной, в узурпации права обладать любым предметом, распоряжаться любым человеком.

— Разве это не характерно для любого правительства?

…Он должен извлечь откуда-то из самых глубин памяти воспоминания, точнее, четкие знания…

— Нет. В прошлом существовали правительства, опиравшиеся на… некий договор с обществом.

— Что вы понимаете под договором с обществом?

— Ситуацию, когда правительство управляет, опираясь на глубинные стремления граждан.

— Возможно ли определить, какое стремление является глубинным или жизненно важным для народа, состоящего из миллионов столь разных личностей?

— Не знаю… Думаю, что можно.

— Нет! Правильным ответом будет: нет! Пойдем дальше. Знаете ли вы, кто такие Творцы Душ и что именно они совершили?

…Снова бешеный поток воспоминаний, лавина неизвестно откуда возникающих сведений…

— Первые Творцы Душ были психотехниками, владевшими не только научными, но и оккультными знаниями. Они появились после окончания Мани-хейских Крестовых походов, чтобы противостоять Мировой чуме, обрушившемуся на мир воплощению зла.

— Что было злом для людей того времени?

— Наука, приведшая к гибели общество, способствовавшая распространению злобы, насилия, опасных страстей и безверия.

— Что еще?

Эти слова как будто задели какую-то чувствительную точку в сознании Арглидера. Где-то в глубине его сознания возник очаг сильной боли. Тем не менее он ответил:

— Воплощением зла были чуждые нам существа. Пришельцы из других миров.

— Что сделали Творцы Душ? Отвечайте!

— Они нашли способ… изолировать страсти, все, что было злом… Они сосредоточили все это в специально подобранных людях. Нечто похожее делали маги, умевшие взять боль у одних людей и передать ее другим.

— Как теперь называют людей, несущих в себе зло, от которого было избавлено все остальное человечество?

— Демоны. Но…

— Что стало после этого с Землей?

— Жизнь на Земле стала спокойной, мирной. К власти пришел первый из Повелителей. Но Творцы Душ не смогли излечить человечество! Они всего лишь способствовали его новому порабощению, появлению новых угнетателей и…

— Хватит! Бенжад Арглидер, почему вы вступили в контакт с Лигой Ночи?

— Чтобы бороться с Повелителем.

— В чем заключаюсь ваше задание?

— Найти демона и уничтожить его.

Теперь он действительно страдал, страдал страшно, невыносимо, и единственным его желанием было снова погрузиться в бездну небытия.

— Как, по-вашему, выглядят демоны?

— Это существа, пришедшие на Землю из других миров. Это чудовища, блуждающие ночью по городским трущобам! Творцы Душ не могли быть столь жестокими, чтобы внедрить зло в человеческие души! Это невозможно!

— И все же они сделали это.

Кажется, он пробормотал «Не может быть!» или что-то вроде этого. Так или иначе, он не смог удержаться от проявления крайнего недоверия. Но ночь вокруг него уже понемногу рассеивалась, словно его потрясение оказалось в состоянии воздействовать на окружающую реальность.

Он увидел вокруг себя лица. Лица сидящих в креслах мужчин и женщин. Их глаза, горящие, пронизывающие. Эти взгляды были смутно знакомы ему, они напоминали что-то давно и хорошо известное.

— Лига Ночи не существует, — безжалостно продолжал звучать голос Кользида. — По крайней мере в том виде, в каком вы ее представляете. Фактически это тайная полиция Повелителя. Самая эффективная его организация. Потому что ее руководитель, Красный Человек, — не кто иной, как сам Повелитель.

— Нет!

— Лига — это организация избранных. Согласитесь, Арглидер, нужно иметь определенную тягу, определенное пристрастие ко злу, чтобы предложить свою кандидатуру для…

Он не ответил. Единственное, что ему сейчас хотелось — это разом отвергнуть все, что говорил Кользид.

— И еще больше необходима убежденность в своей правоте, чтобы добраться до Дворца через пурпурный мир, а затем угрожать дочери Повелителя…

«Как вы можете знать, что произошло со мной? — подумал Арглидер. — Неужели все, что я совершил сегодня, я делал как жалкая марионетка, находящаяся полностью во власти этих людей?»

— Согласитесь, было бы весьма неразумно оставить свободным тот путь во Дворец, который вы прошли, если бы все, кто его избирает, не находились под полным контролем психотехников Повелителя.

Да, конечно, он уже думал об этом, но его мысли были отрывочными, смутными, он никогда не успевал размотать клубок размышлений до конца… Но неужели это правда? Может быть, есть еще что-то, какой-то другой выход, другое решение…

Неожиданно Арглидер увидел перед собой знакомое лицо, лицо хорошо известной ему женщины. Он полагал, что обязан ей жизнью. Но оказалось, что благодаря ей он попал в тот ад, где сейчас находился.

Иоль Тома смотрела на него так же пристально, как и все остальные. Все остальные. Ее братья и сестры.

— Лига стремится к одному, — продолжал Кользид.

— Она старается распознать среди людей и собрать вместе тех, кто оказался в одиночестве, всех заблудившихся в сложном и недружелюбном мире. По правде говоря, Творцы Душ все же совершили одну серьезную ошибку. Они не поняли, что человечество не может развиваться без борьбы, без агрессивности. Ведь все исследования, способствующие прогрессу, — это непрерывная борьбы разума и слепой природы. Даже половой акт — это акт войны между мужчиной и женщиной.

Таким образом, самым главным демоном нашего мира является сам Повелитель. Но для достижения своих целей он нуждается в помощниках, в других демонах…

В каждом из нас есть зло. В каждом из нас таятся Страсти, скрывается безумие. И, разумеется, инстинкт самосохранения. Как однажды спросил один из великих: настанет ли день, когда волки будут стеречь овец?

— Нет! — закричал Арглидер. — Все это ложь! Это ложь, потому что я не могу, не хочу..

Его рука потянулась к оружию. Он должен был воспользоваться предоставившейся ему возможностью. Если все присутствующие действительно были демонами, то у него появился шанс выполнить задание, выполнить его так, как Красный Человек не мог даже надеяться!

— Я ненавижу вас! — закричал он. — Ненавижу вас всех!

И тогда он увидел улыбки на лицах сидящих. И тогда он понял, что невольно предоставил им решающее доказательство, что он действительно тоже…

…Он был свободен. И он находился в каком-то другом месте, а не в заставленном креслами зале… Неужели ему удалось выбраться из этого ада?

Разумеется, его перенесли сюда с какой-то целью. Но до чего же приятно было идти по ярко освещенному коридору и сознавать, что в нем хватит злости для того, чтобы схватить за горло любого встречного и швырнуть ему в лицо эти жестокие слова…

«Я не принадлежу к вашему числу! — повторял он про — себя. — Я никогда не буду с вами, демоны!»

И в то же время он чувствовал, был уверен, что знает истинный ответ, отдаленным эхом звучавший в глубине его сознания. И еще внутри него была пустота, было ощущение развалившегося, рухнувшего мира.

И в то же время он уже изучал свою истинную сущность, только что раскрытую ему, осваивался с ней.

И в то же время он направлялся в определенное место.

Он шел к источнику музыки.

Снаружи была ночь. Ночь висела над Городом и над половиной его мира.

Но здесь, во Дворце, не было ни дня, ни ночи. Не было ничего, кроме музыки, прекрасной, трогающей душу, то и дело затихавшей, но каждый раз возникавшей вновь.

Он вошел в комнату и увидел, что девушка все еще сидит за инструментом, и ее тонкие пальцы все так же нежно ласкают гибкие нити.

Это была та же самая мелодия. Первый ноктюрн для демонов. Мелодия, неудержимо влекущая демонов к себе, потому что только существо, несущее в своей душе и добро, и зло, способно понимать прекрасное.

— Здравствуй, сестра! — тихо сказал Бенжад Арглидер.

И она молча улыбнулась ему, когда он опустился на пол у ее ног.

Перевел с французского Игорь НАЙДЕНКОВ

 

Леонид Гозман,

кандидат психологических наук

ИСТОРИЯ В ЛЕЧЕБНЫХ ЦЕЛЯХ

Прежде чем вести эту беседу, Леонид Яковлевич, вы рекомендовали мне познакомиться с трудом Густава Лебона «Психология народов и масс», переведенным с французского и изданным в России 98 лет назад. Я последовала вашему совету и была поражена актуальностью этой книги для нашего сегодняшнего состояния общества. Вплоть до парадоксальных понятий автора: «толпа парламентариев». Ведь, казалось бы, парламентарии не анонимны и не «случайны», как члены толпы, и тем не менее, по Лебону, обладают всеми ее признаками. «Толпа парламентариев» глупее отдельной личности, даже если состоит сплошь из профессоров; внушаема; по ней, как зараза, легко распространяются самые нелепые идеи; безответственна; склонна к крайностям, будь то героическое поведение либо преступное, и так далее.

— «Возглавляя партии и классы, лидеры вовек не брали б толк, что идея, брошенная в массы, словно девка, брошенная в полк…» Это Игорь Губерман. Кстати, когда говорят о необходимости партий, движений — речь идет о противодействии эффектам толпы. О структурировании. Описанное Лебоном верно лишь отчасти. так как люди организованные ведут себя иначе, чем неорганизованные. И на избирательный участок человек, к счастью, приходит один.

— Только по форме так.

— По сути тоже так. Что случилось 12 декабря? Во-первых, в обществе очень сильны консервативные тенденции (и это естественно), поэтому прошли коммунисты, аграрии и — отчасти — «Женщины России». Здесь нет ничего страшного, тем более что умеренное крыло коммунистов постепенно солидаризируется с социал-демократами, а социал-демократическая альтернатива тому последовательному либерализму, который пыталась воплощать команда Гайдара, не была бы опасной, а была бы, возможно, и хороша.

По-настоящему опасный результат выборов, это, конечно, победа ЛДПР Дело не в том, сколько ей отдано голосов, не в том даже, расколется ли эта фракция, — дело в том реальном влиянии, которое их вождь оказывает на принятие парламентских решений. Ведь в выступлениях Жириновского в парламенте стилистика в тысячу раз важнее содержания.

— «Кто умеет вводить толпу в заблуждение, тот легко становится ее повелителем; кто же стремится образумить ее, тот всегда бывает ее жертвой», — пишет Лебон.

— Так бывает Но бывает и не так. Хочу напомнить, что лидеры в истории человечества были разные. В нашей был Андрей Дмитриевич Сахаров, о котором когда-то С.С.Аверинцев, которого спросили, является ли Сахаров лидером демократов, сказал: «Он не лидер, он — король-. Вот человек, в выступлениях которого не было ни капли позы и демагогии, однако вспомним, скольких людей он смог объединить!

— Объединение людей и сбивание их в толпу — разные вещи.

— Это софистика…

— Не знаю… Сахаров обращался к каждому из нас, к личности. А вожди типа Жириновского сбивают всех в стаю и обращаются уже к ней.

— Я и говорю, что разные лидеры… И лидер ЛДПР, определяющий атмосферу в парламенте, свидетельство по-настоящему глубокого общественного кризиса. Его роль — это роль камня, который запускает лавину Энергия самого камня ничтожна, но он высвобождает гигантскую мощь. Кто-то уже цитировал в этой связи фразу Высоцкого — «Настоящих буйных мало, вот и нету вожаков». Так вот, буйные есть всегда. Всегда есть люди, готовые любой ценой «спасать» Россию, Италию, Германию… Но не всякий камень порождает лавину; это случается, когда колоссальная энергия уже аккумулировалась, накопилась. В нашем обществе, начиная от Горбачева и по сей день, копится разрушительная энергия, потому что Хомо сапиенс не выносит ситуации, которую не может объяснить: не выносит хаоса.

— Тем более когда эта ситуация длится годами.

— И на смену разрушившимся схемам, структурам не приходит ничего. Но здесь интересно другое: ощущение хаоса в обществе сильнее, чем реальный хаос, допустим, в экономике. И, скажем, пресса очень постаралась усилить это чувство: кошмар! все рушится! Между тем метро работает каждый день, очереди в магазинах не сравнить с теми, что были в начале 80-х; да, дорого, но никто, слава Богу, не умер с голоду. Однако достаточно, чтобы человек проникся ощущением хаоса, и ему потребуется рационализация, объяснение этого чувства: кто виноват? Как спастись? Ответы на эти вопросы всегда были у фюреров. Победа ЛДПР опасна потому, что впервые в нашей стране сформировалась некоммунистическая альтернатива демократии. И она не сводится к личности Жириновского, ибо, когда явно не отвечающий за свои слова и действия политик становится главой парламентской фракции, это можно оценить уже как расширение общественной ментальности.

— При всем коварстве исторических параллелей напрашивается сравнение потерявшей ориентиры России с травмированным обществом послевеймарской Германии. Хотя, видимо, здесь сравнение лежит не в области истории, но в области социальной психологии?

— Знаете, ведь появилось выражение «веймарская Россия-. Что, кстати, неплохо, потому то современная Германия одна из самых демократических стран в Европе. Я имею в виду не столько политическое устройство, сколько атмосферу. Правда, для этого надо было пережить поражение.

— А мы этого не испытали?

— Как раз нет, мы тоже пережили поражение в 80-х-90-х годах. Проиграли «холодную войну», отдали свои территории, империя рухнула. Слишком большая цена за падение режима. Но именно после поражения наступает отрезвление.

— III рейх просуществовал всего 12 лет. Осуждение фашизма, наказание военных преступников — ведь мы-то всего этого не пережили. Наш суд над КПСС трудно вспомнить без усмешки.

— Наивно думать, что Нюрнбергский процесс (проведенный оккупационными войсками) повлек за собой немедленное очищение сознания. Отказ от фашистского мировоззрения, рефлексия наступили только в 60-е годы, когда выросло новое поколение.

— Когда экономика в Германии приобрела стабильный рост?

— Она стала восстанавливаться сразу же, при Эрхарде. У них было высокое доверие к лидеру… Хотя нет, извините, сначала они его ненавидели (но эмоции сдерживала оккупационная администрация), потом ему стали верить.

Будучи в Германии, я по просьбе Егора Гайдара изучал архивные материалы, анализировал послевоенную немецкую пропаганду. Они делали ставку на свое УСПЕШНОЕ прошлое.

— Какое прошлое? До Гитлера?

— Некое прошлое, до Веймара, до первой мировой войны, до Гитлера… Это не суть важно, а важно ощущение, которое давала пропаганда, что НАМ, НЕМЦАМ. органично присуще стремление к НОРМАЛЬНОЙ ЖИЗНИ. Благоустроенной Спокойной. Многочисленны обращения Аденауэра и того же Эрхарда к народу о том, что надо расчищать улицы, строить дома и жить так, как нам свойственно. Не надо себя ломать… Вот эта вера в успешное прошлое, в ХОРОШУЮ историю очень способствовала «выздоровлению», формированию нового самосознания.

— У нас тоже пытаются эксплуатировать тему прошлого. Помните вполне документальные фильмы о развитии капитализма, о том, сколько стоил рубль в «России, которую мы потеряли».

— Не получается, не сходится До 1917 года в России был Распутин. Сам факт Октябрьской революции — свидетельство того, что «прогнило что-то в датском королевстве-. В успешной стране кучка революционеров не может захватить власть Можно вообразить, что в США найдется банда, способная осуществить захват Белого дома Изолирует президента, обратится к нации Но. я думаю, их главаря даже судить не будут, просто посадят в сумасшедший дом. Потому что там таким образом нельзя стать президентом. У нас это произошло. Большевики не создали кризис, они им воспользовались…

Это ведь действительно проблема: у нас нет длительных периодов ХОРОШЕЙ истории.

— И что делать?

— Ее надо переписать.

— ?

— Я говорю совершенно серьезно.

— Правда нас не должна интересовать, по-вашему?

— Понимаете ли, правда многогранна. И, я думаю, в силу разных причин в русской истории на первый план вышли тираны, кровавые события. Вот если сейчас я попрошу вас наугад назвать имена нескольких русских царей…

— … я, разумеется, пойду вам навстречу и назову Ивана Грозного, Петра Великого…

— И вы не назовете Александра II. При том, что далеко не все его преобразования представляются мне бесспорными, все-таки выбор между ним и Петром I я однозначно делаю в пользу Александра II. Хотя в русской истории всегда более значительными выглядят те, кто, изменяя жизнь, устрашал.

— Есть такая психологическая картинка-тест: на ней можно увидеть два профиля, а можно вазу. Кажется, это называется сменой парадигмы. Вы считаете, что на одни и те же вещи надо посмотреть в другом ракурсе?

— Да. Могу привести аналогию из области индивидуальной психологии. Вот человек на каком-то этапе жизни переживает кризис. Всю свою жизнь он видит как цепь неудач, ошибок, поражений, позора и преступлений. Допустим, он проходит психотерапию. И, если это была хорошая психотерапия, после нее человек на той же «базе» начинает видеть свою жизнь иначе Может быть, он вспомнит что-то хорошее, о чем позабыл. Может быть, переоценит какие-то события. Может быть, увидит иные мотивы собственных поступков и начнет лучше к себе относиться Его жизнь изменится, и сказать, какая истинная, а какая нет, нельзя. Это одна и та же жизнь.

Так что, я думаю, одна из задач наших и ученых, и политиков, и публицистов — показать нашу лучшую историю. Нет, не придумывать, не лгать, не подтасовывать, но найти демократические тенденции, которые были и в России, найти нормальное состояние общества. Была великая литература, передовая наука, откуда бы это взялось, если все было плохо?

Вот талантливый и уважаемый мною публицист Анатолий Стреляный раскопал в архиве полицейское донесение времен столыпинской реформы. Мужикам дозволялось выделяться из общины на хутора, и в деревне нашелся желающий, а другие заявили ему: «Мы тебя пожгем». Он пожаловался начальству, начальство обществу разъяснило, что, дескать, не такой он плохой, а есть государев указ. Мужички в ответ: «Все одно — пожгем- Полицмейстер: за поджог, мол, в кандалы, в Сибирь… А мужики свое: на все воля Божья.

Современный автор приводил этот найденный Стреляным документ как пример того, что народ этот дикий и завистливый. А куда ж тогда деть того, кто хотел выделиться? Он-то ведь из того же самого народа.

Есть желающие жечь тех, кто «высовывается- в поисках лучшей доли. Но есть и те, кто хочет работать, чтобы жить лучше. Кто-то грабит, кто-то торгует. После революции возобладала одна из тенденций: в комбеды, в ЧК пошли те, кто хотел жечь. И эта тенденция сознательно культивировалась многие годы, что, конечно, чувствуется и по сей день.

— Так не эффективнее ли играть по правилам толпы и, скажем, Гайдару действовать методами Жириновского?

— А что это даст?

— Власть.

— Тогда к власти придут такие же люди, как лидер ЛДПР, только с другими лозунгами Нет, мы должны оставаться самими собой и опираться на разум.

— Политолог А.Л.Янов подсчитал, что в XX веке скорости развития и распада государств таковы, что «временной шанс» государства на переход от тоталитаризма к демократии составляет примерно десять лет. Если хаос перестройки растягивается на больший период, страна, по Янову, скатывается в средневековье.

— Я не верю в мистику. Почему десять лет, а не тринадцать? Каждый случай уникален. Кроме того, мы не можем скатиться в средневековье: сейчас стреляют не стрелами.

— Клаузевиц, кажется, предполагал, что изобретение скорострельного оружия — пулемета — сократит любую войну до 20 дней. Технология не имеет отношения…

— Имеет, потому что угроза уничтожения человечества возникла в середине нашего века. И ясно, что возврат к диктатуре в такой стране, как Россия, будет означать предельно агрессивное общество, которое к тому же не сможет контролировать собственные технологии. Нескольких Чернобылей вполне достаточно для планеты…Так что наше выживание — дело всего человечества.

Но, надеюсь, до худшего не дойдет. Еще никто не выиграл, никто не проиграл.

«Мания великих реформ бывает очень пагубна для народа, как бы ни казались хороши эти реформы в теоретическом отношении».
Густав Лебон. «Психология народов и масс».

 

Уильям Тэнн

НАЗАД НА ВОСТОК!

Пересекавшая Нью-Джерси магистраль словно испытывала лошадей на выносливость. Южнее Брунсвика выбоины пошли такой глубины, а камней да валунов прибавилось столько, что два всадника, опасаясь, как бы драгоценные животные не переломали ноги, поневоле перешли на медленную трусцу. Ферм в этой южной глуши, разумеется, не было и в помине, так что всадникам пришлось довольствоваться пайком из переметных сум, а прошедшую ночь они провели на бензоколонке, подвесив гамаки меж покосившихся и проржавевших стояков.

Тем не менее до сих пор из всех известных Джерри Франклину путей этот был самым лучшим и самым коротким. Магистраль входила в число правительственных трасс, завалы на ней расчищались каждые полгода. Им повезло: времени на дорогу потратили не так уж много, путники остались живы, и даже лошади не захромали. Так что, когда они уже почти добрались до цели и миновали треснувший пень с вырезанной на нем надписью «Выезд из Трентона», Джерри позволил себе на минуточку расслабиться. Отец и отцовы коллеги могли им гордиться. Он сам собою гордился.

Впрочем, уже в следующую минуту он снова подобрался, посуровел, тронул лошадь шпорами и, догнав спутника, молодого человека своего возраста, поехал с ним бок о бок.

— Протокол, — напомнил Джерри. — Я — главный. Так что держись позади меня.

Впрочем, придирки к нижним чинам ему претили. Но дело есть дело: если подчиненный чересчур возносится, его следует осадить. В конце концов это он, Джерри, сын — и при том старший сын — сенатора от Айдахо! Отец же Сэма Розерфорда всего-то заместитель государственного секретаря, а по материнской линии у Сэма в роду и вовсе обыкновенные почтовые служащие.

Сэм, извиняясь, кивнул, придержал лошадь и поотстал на положенную пару футов.

— Кое-то показалось странным, — оправдывался он. — Похоже, я видел передовой отряд, и провалиться мне на этом месте, если на них не шкуры бизонов!

— Семинолы не носят шкуры бизонов, Сэмми.

Забыл, чему тебя учили по политологии еще на втором курсе?

— Я политологию не учил, мистер Франклин, я вещь с инженерного. А всякая там возня в обломках истории не для меня. Но даже я знаю, что семинолы не носят бычьих шкур. Потому-что…

— Приглядывай-ка за вьючной лошадью, — посоветовал Джерри. — Переговоры — мое дело.

Сказав это, он не удержался и тронул затрепетавшими кончиками пальцев ладанку на груди. Внутри хранилось наделяющее его всеми полномочиями послание, отпечатанное на одном из последних бесценных официальных бланков правительственной канцелярии. (Неважно, что на обороте бланка много лет назад кто-то нацарапал записку — это ни на йоту не принижало официальный статус Джерри). Документ подписал лично Президент. Чернилами!

Иметь такую бумагу — не пустяк для человека с перспективой. Послание он, скорее всего, отдаст во время переговоров, но засвидетельствованные документом полномочия осядут в папках Капитолия. А когда отец умрет и он, Джерри, займет одно из двух мест от Айдахо, бывшие полномочия придадут ему достаточно веса, чтобы претендовать на членство в Комитете по ассигнованиям. Или, если уж на то пошло, почему бы не прямо в процедурном комитете? До сей поры ни один из сенаторов Франклинов не бывал членом Комитета по процедурным вопросам…

Всадники поняли, что добрались до окраин Трентона, когда миновали первые группки джерсийцев, работавших на расчистке дороги. Перепуганные люди бросали в их сторону быстрый взгляд и тут же снова склонялись в работе. Охраны не было видно: по-видимому, семинолы полагали, что сбежать никто не решится.

Всадники ехали уже среди городских руин, а на глаза так и не попался кто-нибудь из начальников. И тут Джерри Франклину пришла в голову иная мысль. По всему было видно, что город еще воюет, но где же тогда боевые отряды? Почти наверняка на другом конце Трентона обороняют реку Дела-вер: именно в том направлении новые правители Трентона могли ожидать нападения, но никак не с севера, где оставались всего лишь Соединенные Штаты Америки. Но если так, то против кого же тут держат оборону? По другому берегу Делавера, еще дальше на юг, никого, кроме тех же семинолов, нет. Неужели… Неужели семинолы наконец-то пошли войной друг на друга?

А может, прав Сэм Розерфорд? Фантастика: бизоньи шкуры в Трентоне! Да тут ни единой бычьей шкуры не должно быть ближе чем на сотню миль на запад, в Харрисбурге.

Однако когда они свернули на Стейт-стрит, Джерри аж губу прикусил от досады. Зоркость не подвела Сэма — очко в его пользу.

На широкой лужайке перед выпотрошенным зданием законодательного собрания штата разбросанные там и сям стояли десятки вигвамов. И высокие люди с бронзовой кожей, невозмутимо сидевшие или вышагивавшие меж вигвамами, были облачены в бизоньи шкуры. Не было нужды ворошить в памяти лекции по политологии и определять по раскраске лиц, кто перед ними: и без того было яснее ясного, что это вигвамы сиу.

Значит, информация, попавшая к правительству, оказалась неверной. Что ж, обычная история. Но сейчас неточность многое осложняла. Ошибка лишала его полномочий, ведь документ был адресован лично Оцеоле VIII, Повелителю всех семинолов…

Джерри покопался в памяти, вспоминая, в каких отношениях США находятся с сиу. Припомнить удалось лишь какие-то мелочи — общие положения последних двух-трех договоров. Придется обходиться этим.

Он остановился перед воином и неторопливо слез с лошади. С семинолом можно говорить, не покидая седла, но не с сиу. Индейцы сиу при общении с белыми ужасно щепетильны в вопросах протокола.

— Мы пришли с миром, — сказал Джерри. Воин бесстрастно внимал его словам, столь же прямой, как копье, которое он держал в руке, и столь же холодный и опасный, как ружье у него за спиной. Мы прибыли с важным посланием и множеством даров вашему вождю. Мы проделали долгий путь из Нью-Йорка, дома нашего вождя. — Чуть поколебавшись, он добавил: — Ты слышал о Великом Белом Отце?

И тут же пожалел, что добавил. Воин коротко фыркнул, в глазах у него сверкнул веселый блеск.

— Да, — сказал он. — Кто не слышал о богатстве, могуществе и обширных владениях Великого Белого Отца? Идем. Я проведу тебя к нашему вождю. Следуй за мной, белый человек.

Джерри махнул рукой Сэму Розерфорду: обожди здесь.

У входа в большой, богато убранный шатер индеец отступил в сторону и, словно нехотя, подал Джерри знак: входи.

Внутри было несколько сумрачно, зато от роскоши освещения у Джерри захватило дух. Керосиновые лампы! Целых три штуки! Да, сиу жили богато.

Столетия назад, до того как весь мир рухнул в последней большой войне, у его народа тоже было полным-полно керосиновых ламп. И кое-что получше керосинок, если верить рассказам инженеров. Их байки ласкали слух, только все это — отблески славы давнего прошлого. Индейцы со своей племенной организацией первыми адаптировались к новым условиям и приспособили к ним основное — свой быт.

Рассевшимся на полу индейцам подавали еду двое белых. Вождь был коренаст, стар, тело его покрывали рубцы и шрамы. Три воина сидели рядом, один из них был поразительно молод для члена совета. И негр средних лет, одетый так же строго и официально, как и Франклин, с той только разницей, что одежда на негре выглядела поновее и почище.

Джерри низко склонился перед вождем, широко разведя руки в стороны ладонями вниз.

— Я пришел из Нью-Йорка, от нашего вождя, — сказал он не в силах побороть в себе невесть откуда возникший страх. Да и неловко как-то: он не знал их имен, а значит, не мог хотя бы по ним кое о чем догадаться. Сиу, семинолы и вообще индейские племена, воспрявшие и числом, и мощью, — все носили имена, в которых новь переплеталась с анахронизмом. Эдакая смесь: несколько слоев прошлого, а сверху нахрапистое, разбухающее настоящее. Вроде ружей и копий: одно для сражений, другое — символ, который важнее действительности. Или вроде использования вигвамов на стоянках: судя по слухам, что дымом расползались по стране, их рабам — мастеровым ничего не стоило отстроить привередливой индейской знати сухие, без сквозняков жилища, какие Президенту Соединенных Штатов, ворочающемуся ночью на своем соломенном спецматрасе, и во сне не снились. Или вот еще: раскрашенные краской лица склоняются над заново изобретенными грубыми микроскопами. На что были похожи микроскопы в прошлом? Джерри попытался припомнить основы инженерного дела, которое он изучал на первом курсе, — ноль, пустота в памяти. Как бы там ни было, а индейцы нелепы и столь же ужасны. Порою кажется, что самой судьбой им уготована роль завоевателей и типичная для завоевателей небрежная непоследовательность. Порою…

Джерри заметил, что от него ждут продолжения речи.

— От нашего вождя, — повторил он торопливо. Я пришел с важным посланием и многими дарами.

— Поешь с нами, — предложил старик. — А потом займемся дарами и твоим посланием.

Джерри благодарно устроился на полу, несколько поодаль от остальных. Он был голоден, а среди фруктов в чашах разглядел то, что, должно быть, звалось апельсином. Сколько споров он наслышался о том, каков апельсин на вкус!

Спустя некоторое время старик сказал:

— Я — вождь Три Водородные Бомбы. А это, — указал он на молодого человека, — мой сын, Дает Много Радиации. А это, — он указал рукой на негра средних лет, — что-то вроде твоего соотечественника.

В ответ на вопрошающий взгляд Джерри (и повинуясь раз решающе поднятому пальцу вождя) негр пояснил:

— Сильвестр Томас. Посол Конфедеративных Штатов Америки у сиу.

— Конфедерация? Разве она еще жива? Лет десять назад был слух…

— Конфедерация жива, сэр. То есть — Западная Конфедерация со столицей в Джексоне, штат Миссисиппи. Восточная же, та, центром которой был Ричмонд, штат Вирджиния, действительно покорилась семинолам. К нам судьба оказалась благосклонней. Индейцы арапаоэ, чейнни и, — поклон в сторону вождя, — особенно сиу очень добры к нам. Они позволяют нам жить в покое, покуда мы тихо мирно возделываем землю и платим назначенную десятину.

— Мистер Томас, возможно, вы знаете, — заинтересованно начал Джерри, — а Республика Одинокой Звезды… Техас?..

Мистер Томас печально уставился в пол вигвама.

— Увы, мой добрый сэр, Республика Одинокой Звезды пала под натиском киоуа и команчей. Не помню точной даты, но определенно знаю, что это случилось до того, как апачи и навахо захватили остатки Калифорнии, и задолго до того, как мормоны под августейшим предводительством…

Дает Много Радиации расправил плечи, свел пару раз за спиной лопатки, напряг мускулы.

— Все болтовня, — проворчал он. — Бледнолицая болтовня. Утомляет.

— Мистер Томас не бледнолицый, — прикрикнул на него отец. — Запомни это! Он наш гость и полномочный посол — не смей в его присутствии употреблять такие слова, как «бледнолицый»!

Заговорил воин постарше, сидевший рядом с вождем:

— В былые времена, времена героев, мальчишка в возрасте Лает Много Радиации не смел бы и голоса подать в Совете. Не говоря о том, чтобы произнести то, что он произнес. Тех, кого это интересует, я отсылаю к каноническому труду Роберта Лоуви «Индейцы кроу», а также к блестящему образцу антропологического исследования — «Три типа кровного родства сиу» Лессера. Ныне, поскольку нам не удалось пока восстановить родство сиу на основе классической модели, описанной Лессером, мы подготовили рабочие договоренности…

— Твоя беда, Яркая Книжная Обложка, в том, — перебил воин слева, — что слишком уж ты классицист. Вместо того, чтобы жить настоящим, все норовишь уйти в Золотой Век, да еще и в такой Золотой Век, какой почти не имеет отношения к сиу. О, я признаю, что мы такие же дакоты, как и кроу, по крайней мере с лингвистической точки зрения, и относящееся к кроу следует относить и к нам. Однако до чего мы дойдем, если станем так многословно и так часто цитировать Лоуви и пытаться обустраивать нашу повседневность по его рецептам?

— Довольно, — возгласил вождь. — Хватит, Порасскажи Всякого. И ты тоже, Яркая Книжная Обложка, остановись. Это наши частные дела. И, кстати, именно ваши книги напоминают о том, что, прежде чем превратиться в болезненных, развратных и напуганных существ, бледнолицые некогда были великим народом. И такие люди, как Лессер, такие люди, как Роберт Г.Лоуви, — разве не были они бледнолицыми? Памятуя о них, не следует ли нам выказывать больше терпимости?

— А-а! — бросил Даст Много Радиации. — По мне, хороший бледнолицый — мертвый бледнолицый. Он подумал немного. — Исключая их женщин. Бледнолицые женщины… Ну, это полный отпад, когда ты далеко от дома…

Вождь Три Водородные Бомбы взглядом велел сыну умолкнуть. Потом обратился к Джерри Франклину.

— Твое послание и твои дары. Вначале послание.

— Нет, вождь, — вмешался Яркая Книжная Обложка почтительно, но твердо. — Вначале дары. Потом послание. Так гласит предание.

— Сейчас, одну минуту! — Джерри выскочил из вигвама и бросился к тому месту, где Сэм Розерфорд привязал лошадей. — Подарки, — выкрикнул он, — подарки для вождя!

Оба торопливо рвали завязки и застежки переметных сум. С полной охапкой подарков Джерри пошел обратно сквозь строй воинов, собравшихся вокруг и взиравших на суету белых со спокойной надменностью. Он вошел в вигвам, сложил дары на землю и опять низко поклонился.

— Разноцветные бусины для вождя. — сказал он, подавая два звездных сапфира и большой бриллиант, самый лучший из тех, что были извлечены из под развалин Нью-Йорка за последние десять лет. Ткань для вождя, — сказал он, подавая отрез полотна и отрез шерсти, которую спряли и соткали специально для такого случая в Нью-Гемпшире, а потом с огромными трудностями доставили в Нью-Йорк.

— Маленькие забавы для вождя, — сказал он, подавая огромный, лишь чуть-чуть тронутый ржавчиной будильник и драгоценную пишущую машинку (ударные бригады инженеров и мастеровых, работая совместно два с половиной месяца, довели и то и другое до рабочего состояния).

— Оружие для вождя, — сказал он, подавая великолепно изукрашенную кавалерийскую саблю, наследственную собственность Начальника штаба Военно-воздушных Сил США, который отчаянно противился реквизиции. («Черт побери, мистер Президент, мне что, по-вашему, с этими индейцами голыми руками сражаться?» — «Нет, Джонни, я так не считаю, просто уверен, что вы отберете себе саблю не хуже у кого-нибудь из ваших бравых младших офицеров».)

Три Водородные Бомбы осмотрел дары, а пишущую машинку — даже с некоторым интересом. Потом церемонно распределил подарки между членами Совета, оставив себе только пишущую машинку и один из сапфиров. Саблю он вручил сыну.

Дает Много Радиации тронул стальное лезвие ногтем.

— Не густо, — подытожил он. — Мистер Томас от имени Конфедеративных Штатов Америки не такую рухлядь поднес на церемонии, когда моя сестра вышла замуж. — Он небрежно швырнул саблю на землю. — Впрочем, чего еще ждать от ленивых, ни к чему не пригодных беломазых холопов.

Услышав последнее слово, Джерри Франклин одеревенел. Это означало, что ему придется сразиться с Дает Много Радиации. Иначе — полная потеря лица перед всеми сиу. «Холоп» — так называли белых, приписанных к полю или фабрике индейской знати. «Холоп» — это еще ниже, чем крепостной, единственным достоинством которого было то, что своим трудом он давал возможность владельцам проводить время в занятиях, достойных настоящих мужчин, — охоте, сражениях, размышлениях.

Если ты допустил, что кто-то обозвал тебя холопом, и не убил оскорбившего тебя, что ж, тогда ты и в самом деле холоп.

— Я полномочный представитель Соединенных Штатов Америки, — медленно отчеканил Джерри.

Я старший сын сенатора от Айдахо. Когда отец умрет, я займу его место в Сенате. Я рожден свободным человеком, принадлежу к высшим слоям своей нации, и любой, кто назовет меня холопом, наглый лжец!

Вот так — и будь что будет. Он тоскливо ждал, пока Дает Много Радиации поднимался с пола. С безнадежной грустью он отметил, сколь гибким, мускулистым было тело юноши — воина. У Джерри не было ни единого шанса.

Дает Много Радиации поднял саблю и наставил острие на Джерри Франклина.

— Мне ничего не стоит разрубить тебя надвое, как прошлогоднюю луковицу, — произнес он. — Я бился и убил семинола, я дрался с апачем, я даже с команчем сражался и убил его. Но я никогда не марал рук кровью бледнолицых. Такую пустяковую мясницкую забаву я оставляю своим слугам. Отец, я побуду снаружи, пока место Совета вновь не очистится. — С этими словами он швырнул зазвеневшую саблю прямо под ноги Джерри и пошел к выходу. Уже в дверях юноша задержался и бросил через плечо: — Старший сын сенатора от Айдахо! Запомни: Айдахо уже сорок пять лет является частью поместий моей матери! Когда только вы перестанете пускать пузыри и посмотрите на мир глазами мужчин!

— Мой сын, — пробормотал старый вождь. — Новое поколение. Диковат немного. Ужасно нетерпим. Но намерения его благи. На самом деле. Благие намерения.

Он подал знак белым слугам и те внесли большой, искусно сработанный сундук.

Пока вождь копался в сундуке, Джерри Франклин понемногу отходил, тело его дюйм за дюймом оживало. Невероятная удача! Трудно даже поверить: ему не придется биться с Дает Много Радиации, и он не потерял лица. Принимая во внимание все обстоятельства, дело кончилось как нельзя лучше. Что же до последнего замечания… Так разве можно ожидать от индейца понимания таких вещей, как Традиция и Слава Прошлого! Когда отец встает под треснувшей крышей Мэдисон Сквер-Гардена и через весь зал кричит вице-президенту Соединенных Штатов: «Народ суверенного штата Айдахо никогда не поддержит и никогда, ни умом, ни сердцем, не примирится с налогом на картофель. С незапамятных времен картофель олицетворял Айдахо, картофель был и остается гордостью Айдахо. Население Буа говорит нет налогу на картофель, население Покателло говорит нет налогу на картошку, от самых предгорий Жемчужины Гор доносится клич фермеров н е т, н и к о г д а , тысячу раз н е т налогу на картошку!» — когда отец его говорит так, он и впрямь выступает от имени народа Буа и Покателло. Не того, конечно, Буа, стертого с лица земли, и не того, в прах развеянного Покателло, но великолепнейших больших городов, какими были они в старые времена, и богатых ферм по обоим берегам реки Снейк, и Солнечной Долины, Москоу, Водопадов Айдахо и Американского, Вейзера, Г ренджвилля, Водопада Близнецов…

— Мы не ждали, что ты придешь, и нам почти нечего предложить в ответ на твои дары, — сказал Три Водородные Бомбы. — Есть вот одна пустяковина. Прими ее от нас.

У Джерри перехватило дух, когда он взял в руки подарок. Пистолет, настоящий новехонький пистолет! И маленькая коробочка с патронами. Сделано на одном из заводов сиу: Джерри слышал, что есть у них такие где-то на Среднем Западе. Но держать такую штуку в руках и знать — она твоя!.. Настоящая «Бешеная Кобыла» сорок пятого калибра, та самая, что, по всеобщему убеждению, намного превосходит «Джеронимо» тридцать второго калибра, оружие апачей, издавна преобладавшее на Западе. Да о таком пистолете ни генерал армии, ни Президент США даже мечтать не могли!..

— Не знаю, как вас… В самом деле… Я…

— Да будет тебе, — добродушно успокоил его вождь. — Эка невидаль. Мой сын не одобряет, что я раздаю огнестрельное оружие бледнолицым, только я считаю, что бледнолицые — тоже люди. Ты, похоже, по пустякам им размахивать не станешь. Ну и хорошо. Теперь — послание.

Джерри внутренне подобрался и открыл ладанку, висевшую у него на груди. Благоговейно извлек из нее драгоценный документ и вручил вождю. Три Водородные Бомбы быстро пробежал его и передал воинам-советникам. Яркая Книжная Обложка скомкал бумагу и швырнул в белого человека.

— Плохо написано, — сказал он. — Слово «получать» употреблено дважды и дважды с ошибками. Запомните: «о», а не «а» в первом слоге, и после «ч» всегда пишется «а», а не «я»… И какое отношение эта бумага имеет к нам? Адресована она вождю семинолов Оцеоле VIII с просьбой отвести воинов обратно на южный берег Делавера или вернуть заложников, переданных ему правительством Соединенных Штатов в подтверждение искренности и мирных намерений. Но мы не семинолы, зачем нам это?

Пока Джерри Франклин с болезненным тщанием разглаживал смятую бумагу и убирал документ в ладанку, подал голос посол конфедератов Сильвестер Томас.

— Полагаю, я смогу внести ясность, — сообщил он, вопрошающе переводя взгляд от одного члена Совета к другому. — Господа, вы не возражаете?.. Правительство Соединенных Штатов, очевидно, получило сведения, что некое индейское племя перешло реку Делавер, и предположило, что племя это — семинолы. Последний поход семинолов, если припомните, был на Филадельфию, что привело к очередной эвакуации столицы и переносе ее в Нью-Йорк. Ошибка естественна: коммуникации американских земель, будь то Конфедеративные или Соединенные Штаты, — в этом месте вежливое дипломатическое покашливание, — не столь совершенны, как нам бы хотелось. Совершенно ясно, что ни этот молодой человек, ни правительство, которое он представляет, понятие не имели, что сиу решили обойти его величество Оцеолу VIII и форсировать Делавер у Ламбертвилля.

— Верно, — подхватил Джерри. — И теперь как полномочный посланник Президента Соединенных Штатов я исполняю свой долг и официально обращаюсь с просьбой к народу сиу чтить положения договора, заключенного одиннадцать лет назад, а также договора, заключенного пятнадцать лет тому назад, и вновь отойти за берега реки Сасквианна. Вынужден напомнить, что, когда мы оставили Питтсбург, Алтуну и Джонстаун, вы поклялись, что сиу не станут посягать на нашу территорию, более того, дали клятву оказать нам свое покровительство и защиту на тех немногих землях, что у нас остались. Уверен, что сиу хотят и впредь слыть народом, который выполняет свои обязательства.

Три Водородные Бомбы вопросительно глянул на Яркую Книжную Обложку и Порасскажет Всякого. Потом подался вперед и уперся локтями в скрещенные ноги.

— Ты хорошо сказал, молодой посол, — оценил он. — Твое поведение делает честь твоему вождю. Теперь же вот что. Разумеется, сиу желают, чтобы их считали народом, уважающим договоры и исполняющим обещанное. И прочее, и прочее. Но наш народ растет. Вы же, наоборот, убываете. Нам нужны земли. Вы не используете большую часть своих территорий. Должны ли мы в таком случае сидеть сложа руки и смотреть, как пропадает земля? Должны ли мы спокойно смотреть, как — еще хуже! — ее захватывают семинолы, владения которых и без того протянулись от Филадельфии до Ки-Уэста? Давайте мыслить трезво. У вас останется большая часть Новой Англии и приличный кусок Нью-Йорка. Вы, без сомнения, можете позволить себе отдать Нью-Джерси.

Вопреки своему посольскому положению Джерри Франклин завыл. Как-то внезапно, как-то вдруг того, что он услышал, оказалось чересчур. Одно дело — горестно пожимать плечами там, дома, среди развалин Нью-Йорка, к виду которого успел привыкнуть, и другое — слышать безжалостные слова из уст индейца.

— Что мы еще можем отдать? Куда уйти? От Соединенных Штатов Америки осталась лишь жалкая сумма квадратных миль, а от нас ждут, что мы еще куда-то переберемся! Во времена моих предков мы были великой нацией, наши земли простирались от океана до океана — так гласят легенды моего народа. А ныне мы загнаны в паршивый уголок нашей земли — голодающие, зловонные, больные, вымирающие и стыдящиеся самих себя. С севера нас давят племена охибуа и кри, нас, не переставая, теснят на юг монтанаи; с юга семинолы заползают на нашу территорию, выгрызая из нее ярд за ярдом; на западе сиу отхватили часть Нью-Джерси, чейни тоже не зевали и оттяпали еще кусок Эльмиры и Буфало. Когда это кончится? Куда нам податься?

Старик шевельнулся: ему было неловко становиться свидетелем столь откровенного проявления чувств.

— Да, это — тяжело. Заметь, я не отрицаю, это и впрямь тяжело. Только жизнь есть жизнь, и ничего здесь не поделаешь… Теперь по другим вопросам твоей миссии. Если мы, как ты того просил, не уйдем, ты вправе потребовать вернуть ваших заложников. Это справедливо. Надо, чтобы ты хоть что-то да получил. Только, жизнью своею клянусь, я не помню ни одного заложника. У нас есть заложники от твоего народа?

Повесив голову, чувствуя себя совершенно разбитым, Джерри уныло пробормотал:

— Есть. Все индейские народы, граничащие с нами, держат наших людей. В залог нашей доброй воли и мирных намерений.

Яркая Книжная Обложка щелкнул пальцами:

— Та девушка. Сара Камерон… Кантон… как-то так…

Джерри поднял голову:

— Кельвин? Сара Кельвин? Дочь Председателя Верховного Суда Соединенных Штатов?

— Да. Сара Кельвин. Она и есть. Лет пять-шесть уже у нас. Ты помнишь, вождь? Девушка, с которой твой сын…

Три Водородные Бомбы удивился:

— Это онa-то заложница? А я думал, она из бледнолицых женщин, каких ему доставляют с плантаций в Южном Огайо. Так-как. Дает Много Радиации малый не промах, видна порода, слов нет. — И сразу перешел на серьезный тон. — Ну, эту девушку тебе обратно не увезти. Ей по вкусу индейская любовь. Кажется, она думает, что мой сын в конце концов женится на ней. Или что-то в этом роде. — Старый вождь оглядел Джерри Франклина. — Вот что я скажу тебе, юноша. Подожди-ка снаружи, пока мы тут все обсудим. И саблю возьми. Возьми с собой. Сыну моему она, видно, не понравилась.

Джерри безвольно поднял саблю и выбрался из вигвама.

Тупо, безо всякого интереса смотрел он на толпу воинов вокруг Сэма Розерфорда и лошадей. Толпа немного поредела, и он разглядел в руках у Сэма бутылку. Теквила! Чертов остолоп, позволил индейцам напоить себя теквилой — теперь он пьян, как свинья.

Разве он не знает, что белым нельзя пить эту отраву?! Каждый клочок еще не захваченной и пригодной для обработки земли занят под выращивание чего-нибудь съестного, и тем не менее все белые жутко недоедают — на грани истощения. В их хозяйствах нет места такой роскоши, как алкоголь, ни один белый давно уже и близко не подходил к «огненной воде». Влейте в него целую бутылку теквилы, и он тут же превратится в жалкую тряпку, в мешок костей.

Парня мотало, он, шатаясь и по-идиотски размахивая зажатой в руке бутылкой, выписывал ногами кренделя. Воины сиу ржали, подталкивали друг друга локтями и показывали на пьяного. Сэм вознамерился сделать еще глоток, но его затошнило, и парень рухнул навзничь. На лицо ему полилась жидкость из бутылки и текла, покуда посудина не опустела. Сэм громко захрапел. Сиу покачали головами, лица их исказила гримаса отвращения, и воины разошлись.

А Джерри все глядел и глядел, баюкая в своем сердце боль. Куда им податься? Что делать? Да и какая разница? Лучше, может, упиться, как Сэмми. До бесчувствия.

Он глянул на саблю в одной руке, на новехонький пистолет в другой. Ну, не смехота, если вдуматься — белый человек при оружии!

Из шатра вышел Сильвестр Томас.

— Приготовьте лошадей, мой дорогой сэр, — шепнул он. — Будьте готовы дать шпоры сразу, как только я вернусь. Торопитесь!

Молодой человек поплелся к лошадям. Ему было все равно. Скакать — куда? И зачем? Джерри поднял бесчувственное тело Сэма Розерфорда и привязал его к лошади. Возвращаться домой? Обратно к тому великому, могущественному, уважаемому — тому прыщику на земле, некогда бывшему олицетворением Соединенных Штатов Америки?

Томас вернулся, с трудом удерживая связанную девушку с кляпом во рту. Она извивалась, как бешеная. Ее глаза метали молнии. Она упрямо старалась лягнуть Его Превосходительство Посла Конфедерации. На ней были богатые индейские одежды. Волосы заплетены в косички — последняя мода женщин сиу. Лицо тщательно замазано какой-то темноватой краской.

Сара Кельвин. Дочь Верховного Судьи.

Вдвоем они привязали ее к вьючной лошади.

— Вождь, — объяснял запыхавшийся негр, — считает, что сынок слишком увлекается бледнолицыми женщинами. Парню пора остепениться. Он должен готовиться принять на себя бремя власти вождя. Так что эту даму забирайте с собой… И, послушайте, вы старику понравились. Он велел мне поведать вам кое-что. Вождю угодно довести до вашего сведения, что возвращаться домой нет смысла. Открыто сказать вам об этом на Совете он не мог, но причина, по которой сиу вошли в Трентон, не имеет никакого отношения к ситуации на севере, вызванной действиями охибуа-кри-монтанеев. Они решили захватить восточное побережье. В данный момент они, вероятно, добрались до

Йонкерса или Бронкса, во всяком случае они уже в черте Нью-Йорка. Еще несколько часов — и ваше правительство перестанет существовать. Вождь счел необходимым заполучить для сиу выход к морю, прежде чем положение окончательно стабилизируется. Заняв территорию Нью-Джерси, он препятствует объединению охибуа с семинолами. Но вы ему нравитесь, а потому он пожелал предостеречь вас от возвращения домой.

— Тогда куда же мне ехать? На облако взлететь? Или в скважину провалиться?

— Зачем же, — ответил Томас без тени улыбки. Он помог Джерри взобраться в седло. — Вы могли бы со мною двинуться в Конфедерацию… — Посол помолчал и, увидев, что отсутствующее выражение не исчезло с лица собеседника, продолжил: — Что ж. тогда не позволите ли дать вам совет — и имейте в виду: это мой совет, а не вождя, — направиться прямо в Асбури-Парк. Это недалеко — доберетесь быстро, если будете погонять лошадей. Судя по сообщениям, там должны находиться части Военно-морского Флота США, Десятый Флот, если я не ошибаюсь.

— Скажите, — Джерри наклонился к послу, — а какая-нибудь иная информация у вас есть? Что нибудь о других частях света? Как, например, дела у русских?

— По сведениям, полученным от разведки сиу, у русских возникли большие трудности с народом, который называет себя «татары»… Однако, мой добрый сэр, вам следует поторопиться. В путь!

Джерри склонился еще ниже и пожал послу руку.

— Благодарю, — сказал он. — Я доставил вам бездну хлопот. Весьма признателен.

— Не стоит благодарности, — ответил мистер Томас с искренним чувством. — В конце концов, когда-то мы были одним народом…

Джерри тронулся, ведя за собой еще двух лошадей. Пока добирались до шоссе номер 33, Сэм Розерфорд, хоть и не пришел в себя окончательно, но уже сносно держался в седле. Они освободили от пут Сару Кельвин, и ее кобыла понеслась вперед, зажатая с обеих сторон лошадьми мужчин.

Сара ругалась и рыдала:

— Подлые бледнолицые! Мерзкие, отвратительные, гадкие белокожие! Я индианка! Ослепли, что ли, не видите — я индианка?! У меня кожа не белая — она бронзовая, бронзовая!

Они продолжали скакать.

Асбури-Парк являл собою месиво из отрепьев, хаоса и беженцев. Беженцы с севера — из Перт Амбоя и даже из Ньюарка. Беженцы с запада — из Принстона. И с юга — из Атлантик-Сити и даже (трудно поверить в такое) из далекого Камдена — тоже беженцы, рассказавшие о внезапной атаке семинолов, их попытке взять в клещи армии вождя Три Водородные Бомбы.

Три лошади приковывали к себе завистливые взгляды многих. Голодные видели в них еду, ошалевшие от паники — самое быстрое средство передвижения. Очень скоро Джерри убедился, насколько полезной и необходимой оказалась сабля. А пистолет и того лучше — стоило его только вытащить. Очень немногие из беженцев видели пистолет в действии, так что всеми овладевал суеверный страх перед огнестрельным оружием…

Догадавшись об этом, Джерри уже не выпускал пистолет из руки и так, размахивая им, вошел на причал ВМС США на побережье у Асбури-Парк.

Сэм Розерфорд шагал рядом с ним, Сара Кельвин, хныча, плелась сзади.

Джерри сообщил адмиралу Мильтону Честеру, с кем тот имеет дело. Сын заместителя Государственного Секретаря. Дочь Председателя Верховного Суда. Старший сын сенатора от Айдахо. «И еще. Вы признаете властные полномочия этого документа?»

Адмирал Честер медленно, разбирая особо трудные слова по складам, прочел измятое послание. Закончив, он почтительно склонил голову, глянув вначале на печать Соединенных Штатов, оттиснутую на бумажке, которую он держал перед собой, а затем на пистолет, поблескивавший у Джерри в руке.

— Так точно, — выговорил он наконец. — Признаю полномочия. Пистолет настоящий?

Джерри кивнул.

— «Бешеная Кобыла» сорок пятого. Последняя модель. Так что вы намерены делать?

Адмирал развел руками.

— Тут все смешалось. Последнее полученное мною известие гласит: воины охибуа на Манхэттене, и, стало быть, нет больше никакого правительства США. Но тем не менее вот это… — он вновь склонился над документом, — это послание, которое собственноручно подписал Президент, наделяет вас всеми полномочиями. Для семинолов, конечно. Но всеми полномочиями. Последнее, насколько я понимаю, официальное назначение Президента Соединенных Штатов Америки.

Адмирал протянул руку и с любопытством, изучающе потрогал пистолет в руке Джерри Франклина. Кивнул, будто сам себя убедил в чем-то, будто пришел наконец к решению. Вытянулся и отдал честь.

— Отныне я признаю вас как последнюю законную власть Соединенных Штатов Америки! И вверяю мой флот в ваше распоряжение.

— Хорошо. — Джерри сунул пистолет за пояс. И указал саблей: — Хватит ли у вас запасов на дальний и долгий поход?

— Никак нет, сэр, — ответил адмирал Честер. — Но это можно поправить. Разрешите сопроводить вас на борт, сэр?

Он гордо указал вдаль, туда, где на рейде, покачиваясь на якорях, стояли три 45-футовые шхуны с гафельными парусами.

— Десятый флот США, сэр, ждет ваших распоряжений.

Несколько часов спустя все три корабля были готовы к выходу в море. Адмирал подошел к тесной каюте, где отдыхал Джерри Франклин. Сэм Розерфорд и Сара Кельвин спали на верхних койках.

— Какие будут указания, сэр?..

Джерри Франклин вышел на узкую палубу, глянул вверх на тугие залатанные паруса.

— Курс ост — на всех парусах.

— На восток, сэр? Прямо на восток?

— Прямо на восток. К достославным землям Европы. К берегам, где белый человек наконец-то сможет встать твердо на собственные ноги. Где ему не придется бояться преследований. Где нет рабства. Правьте на восток, адмирал, до тех пор, пока мы не отыщем новый мир — мир свободы!

Перевел с английского Владимир МИСЮЧЕНКО

 

Владимир Войнович

ПУТЕШЕСТВИЕ, ОБРЕЧЕННОЕ НА УСПЕХ

Герой вашего романа «Москва 2042» не слишком лестно характеризует фантастику, однако созданием его Вы отдали дань жанру. В самом деле, антиутопия, как определили ваш роман критики, не что иное, как фантастика социально — политическая. В этой сфере предсказывать будущее рискованно: в политике считают себя специалистами все. А что если прогноз не оправдается? Все же коммунизм в Москорепе пал, а недавно приказало долго жить ведомство БЕЗО…

— Начнем с определения жанра. Как справедливо заметил один мой друг, роман — не утопия, не антиутопия, он антиантиутопия В этом сочинении автор пренебрег канонами первого и второго жанров, даже позволил себе внутреннюю полемику с весьма известными утопиями и антиутопиями.

Исправил бы я что-то, если бы писал роман сегодня? Думаю, нет. Все сказанное, описанное в нем пока не устарело, поскольку попытки вернуться на старый путь продолжаются. Есть коммунисты и такие же, как они, но с приставкой «анти», что сути не меняет Поэтому предупреждение (я бы так определил цель романа) остается в силе. Он лишь напоминает о том, к чему могло бы привести развитие данной системы, останься она живой и невредимой. Если Россия вернется к тоталитаризму (не важно, какой лидер будет его олицетворять), развитие пойдет прямо по роману, как по рельсам.

Я никогда не желал оказаться пророком, просто хотел предупредить о возможности весьма грустных событий и даже, может быть, помешать их развитию. Впрочем, роль литературы в истории, тем более роль собственную, я никогда не переоценивал.

— Однако у романа есть нечто общее с другими вашими сочинениями, где употребим! та же приставка «анти». Например, эффект «анти» достигается скрупулезным вниманием к реалистическим подробностям во многих произведениях сборника «Антисоветский Советский Союз». В романе тоже, несмотря на фантастичность происходящего, многие ситуации выглядят почти правдоподобно. Это усиливает ощущение абсурда.

— Меня даже называли сатириком, с чем я не всегда соглашался, скромно замечая, что просто описываю жизнь. Все дело в том. какова же сама жизнь.

Иногда надо просто записать увиденное, услышанное, и все будут смеяться, читая Когда пытаюсь искусственно усилить юмористический или сатирический эффект, всегда терплю неудачу Когда пишу, что называется, один к одному, попадаю как раз в точку.

Весьма часто приходилось слышать: да где вы такое видели?1 Убедить в том, что видел вот здесь, прямо на этой улице, невозможно До известного времени представления о реальной жизни у многих людей складывались из смеси виденного и прочитанного в книгах. А книги» писались вполне определенные Лучше всего о творениях автора сказал в свое время один критик: «Войнович придерживается чуждой нам поэтики изображения жизни, какова она есть».

— Возможно, так мы подходим к свойству российского человека, благодаря которому оказался возможен наш головокружительный прыжок в утопию, — принимать все за чистую монету. Мечтали Платой, Блаженный Августин, Руссо. Мор, Кампанелла, но в их странах утопий как-то не случалось. Рискнули русские, увлекли других. Что. подвела доверчивость?

— Может быть. Верно, что в России не создано классических утопий, но мечтателей здесь всегда хватало С наиболее типичным познакомил нас Гоголь. Маниловых в России было полным-полно, и все они ждали, когда же можно будет прорыть какой-нибудь канал, повернуть речку в другую сторону, скрестить яблоню с елкой. И дождались в конце концов.

Правда то, что коммунистической идеологией был заражен весь мир, во всяком случае Европа переболела коммунизмом основательно Меньше досталось Америке; как после прививки, болезнь здесь не набрала силы. Россия оказалась наиболее слабым звеном, у нее было слишком мало защитных механизмов К тому же всегда в русском народе жила надежда на чудо, которое поможет сразу решить все проблемы.

Как утопия сумела так сильно завладеть умами? Люди решили, что Бога нет, зато наука может все. она даже знает, что дважды два четыре! Просто надо вот начертить, потом построить, так и так. В утопии все кажется ясным, разумным и радостным. Это сейчас, задним числом, зовем мы учение дьявольским, а в начале века… Да что ходить далеко. Совсем еще недавно едешь там, в капитализме, на машине, попадаешь в пробку, застреваешь среди тысяч железных коробок, дышишь отработанными газами и… вспомнишь вдруг с нежностью, как бывало в России.

Подъедет автобус, заберет сразу всех на остановке, не надо никакой тебе индивидуальной машины, не надо широкой автострады. Да, со стороны многое в утопии кажется весьма соблазнительным.

К тому же в России всегда любили самозванцев. Это чувствуется и теперь. Как легко бросаются люди за новоявленными пророками — Жириновскими, кашпировскими. А дева Мария? Приходит этакая комсомолка, говорит, что она Богородица, и вот уже столько людей готовы идти за ней на край света и даже дальше этого края. Я поражен появлением на ТВ-экране хорошо известного в эмигрантской среде Миши Моргулиса, подвизающегося теперь в бывшем своем отечестве в качестве проповедника. Фигура просто комическая.

— Сейчас проповедники неплохо могут заработать, толкуя священное писание «туземцам». Моргулиса очень хлестко разделал на радио «Свобода» Борис Парамонов (россияне, как уже замечено, доверчивы). Впрочем, действия это никакого не возымело.

— Когда имеешь дело с «магией», логические доводы и действия не дают эффекта. Бороться разумными методами невозможно Вот одна старая, весьма престранная история, которая случилась лет 20 назад в городе Москве. Не знаю даже, как и сказать: меня, видите ли, пытались отравить. Факт такой попытки совсем недавно подтвердил официальный представитель вроде бы упраздненного ведомства Подтвердил во всеуслышание на большой международной конференции. Но я хочу сказать о другом. Когда это со мной произошло, — я заболел серьезно, выкурив сигареты, подмененные во время встречи в гостинице «Метрополь», — никто не хотел верить в случившееся. Магия… Все вокруг заклинали меня: молчи, а то объявят сумасшедшим. Не хотелось, конечно, прослыть сумасшедшим, но и промолчать казалось рискованным С «магией» нельзя воевать с помощью разума. Вопреки всем советам я тогда расшумелся. И убежден, что правильно сделал Иначе меня бы доконали. Такая была фантастическая жизнь. Тот самый представитель ведомства, что сделал признание на конференции, философски заметил: «Все наше общество было отравлено».

Когда после упорных атак, подкрепленных высочайшими резолюциями (включая президентскую), мне показали — очень издалека в некоторых случаях — документы, которые исправно велись ведомством на мою скромную персону, оказалось, что имел я оригинальную кличку Звался Граниным. Самый простой каламбур, приходящий на ум кличка Гранина, видимо, была «Войнович»? Ох, и «хитрая» эта магия

— Как же выбраться на дорогу? Если учесть прошлый опыт, не нужна ли снова утопия, способная увлечь всех, как это было раньше, увлечь и объединить? Общество расслоилось, все будто ждут чего-то, кого-то. Многие ринулись за помощью (или оправданием) к церкви. Возникает ностальгия и по недавнему, и по давнему прошлому, словно историю можно «переиграть» назад.

— Снова в утопию? Ни в коем случае. Всякая утопия, воплотившись в жизнь, приобретает черты своей противоположности — антиутопии. Разве не привлекателен в теории коммунизм? Равенство, братство, всеобщее счастье… Сколько безумцев навевало человечеству золотые сны об этих оранжереях с райскими яблоками, стеклянных домах с зимними садами. Только вот оказывалось: чтобы подобный рай построить, кого-то требуется расстрелять, кого-то поставить под конвой. Помните, Кампанелла в «Городе солнца» предписывал всем работать, даже тем, у кого не было ни рук, ни ног. Находилось дело и одноглазым: такому персонажу отводилась роль… соглядатая. В утопиях и антиутопиях соглядатаи обычно присутствуют. Так что не знаю, где кошмарнее жизнь — у Кампанеллы или у Оруэлла, в утопии или антиутопии.

Если дать научный анализ идей нацизма, они отвратительны. И все гитлеровские бредни заранее можно было бы назвать антиутопиями, что понимали лучшие умы Германии. Однако какой массой людей был восторженно встречен гитлеризм. Много сторонников имел и коммунизм. Имеет и до сих пор, хотя для его «торжества» уничтожены миллионы людей. В том числе и сами коммунисты. Я не хотел бы, чтобы коммунизм вообще был построен даже в утопической форме. Скучны эти сны Веры Павловны, невеселы фантазии Николая Морозова. Кстати, нечто похожее на их воплощение есть сейчас в Америке. Небоскребы, где стеклянные стены, сквозь прозрачные дверцы лифтов видны перемещающиеся вверх и вниз фигурки людей. А в отелях Хайят, например, балконы всех номеров выходят в зимний сад — такое многоэтажное пространство, где на специальных подвесках качается открытая площадка. Черный человек в белом костюме играет здесь на золотом рояле блюз. Чистый коммунизм…

— Однако, согласитесь, что жить без грамотной модели будущего развития невозможно. Таковой сегодня нет, мелькают разве что ее разные фрагменты в программах вдруг взявшихся неведомо откуда партий.

— Согласен: в России пока нет концепции государства. Но откуда она могла взяться так быстро? Когда уничтожали в России монархию, люди, пришедшие к власти, знали, что они хотят вместо монархии Понимали это и те, кого большевики победили. Вот рухнуло государство коммунистическое, но у власти остались люди, которые строили коммунизм, учившись этому в своих партшколах. Как строить капитализм, они понятия не имеют. Да и не может капитализм стать целью будущего развития. Вообще всякая цель плоха — достиг ее, что дальше? Не люблю пророчеств и не верю тем, кто говорит: я все знаю. Тем не менее настоящей концепции ни у кого нет. Президентская республика? Республика парламентская? Уже что-то похожее на концепции. Но что предпочтительнее, не знаю.

А капитализм? Он, как и демократия, всего лишь реальное условие существования. Они тесно переплетены друг с другом, лучшего пока люди на свете не достигли. Концепции развития государства вырабатываются обычно множеством умных людей, иногда это бывает под силу одному, вроде Томаса Джефферсона, например. В России, к сожалению, оказались отторгнутыми от общественной жизни носители некоторых идей, которые могли быть полезны стране сегодня. Юрий Орлов или Валентин Турчин имеют право заехать сюда всего лишь как почетные иностранцы. Все идеи диссидентов пропущены мимо ушей, кроме нескольких мыслей А.Д. Сахарова. Прочли в России и солженицынские соображения об обустройстве отечества, посмеялись, поиронизировали, отвергли.

— Наша беседа соседствует со смягченной юмором антиутопией Тэнна «Назад на восток!» Побежденная сторона, как заметил один политолог, ждет своего часа, «чтобы развернуть маятник в противоположном направлении». Цикличные его движения и есть история. А если все вернется на круги своя? Западная идея глубинно не принимается нашим народом, может быть, из-за неумелого насаждения некоторых капиталистических принципов.

— Запад — это понятие надгеографическое и наднациональное. Оно определяется сегодня уровнем технологий, свободным рынком, демократическими общественными институтами. Япония — Запад или Восток? Она просто подчинилась природе. Природе вещей Поняла, что это естественный путь развития, встав на который тут же обогнала многие традиционно западные страны. Сейчас весь мир — как сообщающийся сосуд. Техника делает нас свидетелями и участниками происходящего на всей планете. Мы стали жить во всем мире, со всем миром.

Это — революция. Прежде всего в сознании. Надо понять, что ни одна страна не может больше жить сама по себе; чем скорее это будет понято всеми, тем скорее придут ко всем мир и благополучие.

Многие в России вышли словно из средних веков. Я родился в Средней Азии, городе Ходженте, где в годы моего детства автомобиль был невиданной диковинкой. Акации в городе, говорят, были посажены еще при Александре Македонском В арыках так же, как во времена его походов, журчала вода, по улицам бродили прокаженные с колокольчиками. Однако мы тогда готовились к борьбе не на жизнь, а насмерть с мировой буржуазией.

Остатки такого сознания еще живы. И понятие «мировая буржуазия» для части народов бывшей империи расширилось, если они опять готовы «не на жизнь, а насмерть…» Только вот с кем бороться-то? С собственными братьями?

Причем, я вовсе не сторонник капитализма, но не вижу иного натурального развития общества. Не люблю и рынка, там я последний человек, там меня непременно облапошат, но по крайней мере никто не за* хочет убить: мертвый «покупатель» не нужен на рынке. В капитализме всегда присутствует здравый смысл: он в жизни общества в целом, каждого человека, во всем. Бороться «насмерть» рыночнику не придет в голову, поэтому рыночник против национализма, шовинизма и т. д. Ему все равно, кто покупает его товар: еврей, палестинец, русский или лицо какой-нибудь там «кавказской национальности». Будет выбирать между ними — прогорит. Капитализм все просчитывает. Ему наверняка не пришло бы в голову строить канал Москва — Волга силами заключенных: «даровой» труд обошелся слишком дорого. Рациональность капитализма, как ни странно, оказывается в конечном счете гуманнее всех других подходов. На этом построена вся западная цивилизация. Например, известно, что убить человека стоит дорого; недешево и содержать его в тюрьме. Лучше дать свободу — пусть крутится, прокормит и сам себя, и обществу легче.

Кажется, в России это начинают понимать. Людей большевистского мышления становится все меньше. Наверное, сейчас их больше всего в Думе А на улицах полно молодых ребят, которые поняли уже, что им надо делать, шустрят.

— Хорошее слово. Только пока слишком занижены у многих критерии понимания свободы. Словно вернулся старый лозунг «грабь награбленное»: коррупция — наверху, воровство — внизу. Снимают даже двери у московских подъездов, все имеет теперь рыночную цену.

— Цивилизованность — субстанция тонкая, чуть шагнешь в сторону, она ускользает. В Америке тоже есть государственные учреждения, где пускают пыль в глаза, занимаются туфтой; возьмите тех же чиновников или университетских профессоров. В американской прессе сообщалось, что чиновники Пентагона умудрились для казенных нужд покупать молотки по 300 долларов за штуку (при рыночной цене в один доллар). Что экономить, когда деньги государственные! Так что человек везде одинаков, со всеми присущими ему пороками. Разве что в Америке нельзя дать взятку полицейскому — будут большие неприятности, а так, и воровства, и вранья хватает

— Может быть, подобно индейцам Тэнна, нам удастся выдержать все выпавшие на нашу долю перегрузки, и соотечественники внесут оживление в западную цивилизацию? Илья Муромец лежал на печи, лежал, а потом взял свою палицу и…

— Между прочим, неправда, что русские не умеют работать На Западе, вправленные в нормальную систему и нормальные деловые отношения, они работают вовсе не хуже других. Просто сейчас здесь огромное число людей действует во вред стране, ее нормальному развитию Почти десять лет идет топтание на месте. Это как посадить летчика в самолет, колеса которого прикованы к земле цепью. «Смотрите, он не может взлететь на таком прекрасном самолете!» Реформы все время тормозились, пока люди не стали разуверяться в них. Дело постоянно подменялось пустыми разговорами. Без конца обсуждали, например, где расселять военных Но разве нельзя было миллионы мающихся от безделья солдат направить на строительство самим себе жилья? За один год проблема была бы снята Повторяю, капитализм и демократия — всего лишь условия существования, которые необходимо обеспечить, чтобы начала складываться в стране нормальная жизнеспособная конструкция, система «не будем гадать относительно ее названия) Этого требует обычный инстинкт самосохранения; вне общей цивилизации развитие невозможно а мы все стоим на берегу речки и гадаем, как плыть. Саженками? Брассом? Или, может, на спине? Не холодная ли в речке вода? Вместо того чтобы взять и переплыть Как-нибудь но доплыть, иначе утонешь.

А Илья Муромец? Пусть скорее бросает свой топор или палицу, кончает пару университетов садится за компьютер… Япония тоже училась сначала у тех, кто умнее. России не мешает сделать то же самое. Сначала поучиться, потом научиться, а дальше можно будет говорить серьезно. В России много умных людей, людей талантливы даже гениев — зачем им соглашаться на роль дворников?

— И все же, нет ли желания вернуться к жанру утопии? Нарисовать картину очередного прекрасного будущего?

— Лучше, пожалуй, заняться нравоучительным семейным сериалом для телевидения. Бессмысленно показывать людям чужую красивую жизнь; кажется, на ТВ по всем программам идут сериалы разных стран и народов. Знаю, что в Германии отечественные «мыльные оперы» собирают множество зрителей а поднимаемые в них проблемы часто связанные с реальной жизныо общества) волнуют граждан гораздо сильнее, чем дебаты канцлера Коля со своими оппонентами. Жизнь России сегодня подсказывает множество тем и сюжетов. Порядок имеет смысл наводить в настоящем.

«Они то веселы, то печальны, то льют слезы, то смеются, то вздыхают и вообще постоянно пребывают вне себя. Очнувшись, они говорят, что сами не знают, где были — в теле своем или вне тела, бодрствовали или спали; они не помнят, что видели, что говорили, что делали, все случившееся представляется им как бы в дымке тумана или сновидения. Одно они знают твердо: беспамятствуя и безумствуя, они были счастливы. Поэтому они скорбят о том, что снова образумились…»
Эразм Роттердамский. «Похвала глупости».

 

Эрик Фрэнк Рассел

ВАШ ХОД

Пленника сковали на славу — по рукам и ногам. Стражники помирали со смеху, гладя на его неуклюжие подскоки (щиколотки стянуты цепями) и, развлекаясь, гнали по коридору все быстрее. Под звон кандалов его впихнули в большую комнату; кто-то указал на стул перед длинным столом, кто-то толкнул пленника с такой силой, что он едва не плюхнулся мимо сиденья. Короткий темный ежик волос чуть встопорщился, и это была единственная заметная реакция. Пленник поднял глаза — такие светлые, что зрачки, казалось, были вморожены в лед — и в упор взглянул на сидящих за столом, без приязни или вражды, злобы или заискивания. Бесстрастный, оценивающий взгляд — и на удивление спокойный.

На лицах семерых гомбарийцев можно было прочесть разные чувства: насмешку, отвращение, удовлетворение, любопытство, ликование, высокомерие. Они казались гуманоидами, но примерно в той же степени, что и горилла.

— Итак, — пришепетывая на каждом третьем слоге, начал тот, что сидел в центре, — ваше имя Уэйн Тейлор?

Ответа не последовало.

— Вы прибыли с планеты, именуемой Терра? Человек молчал.

— Незачем тратить время, Паламин, — вступил сидящий по левую руку от главного. — Не хочет отвечать по доброй воле, заставим.

— Разумеется, Эккстер, — и Паламин вытащил увесистый молоток, широкий с одной стороны, узкий и заостренный с другой. — Как вам понравится, существо без имени, если мы раздробим ваши кости, начав с конечностей?

— Мне это не понравится, — признал Уэйн Тейлор.

— Весьма разумно, — одобрил Паламин, со значением выложив молоток на середину стола. — Вас обучали языку, так что даже несмотря на природную тупость, вы способны понять наши слова. Так или иначе, но вам ПРИДЕТСЯ все рассказать.

— Добровольно или по принуждению, — встрял Эккстер, облизывая губы. Иного выбора нет.

— Совершенно верно, — подтвердил Паламин. — Поэтому постараемся избежать болезненных эпизодов. Ваше имя Уэйн Тейлор и вы прибыли с планеты, называемой Терра?

— Я сообщил об этом в первый же день.

— Знаю. Но тогда мы плохо понимали друг друга, и лучше избежать недоразумений. С какой целью вы высадились на Гомбаре?

— Я уже объяснял. Не по собственному желанию. Это была вынужденная посадка, на корабле произошла авария.

— И поэтому вы его взорвали? Вместо того, чтобы выйти на связь и просить помощи?

— Ни один террианский корабль не должен попасть в руки врага, — произнес Тейлор ровным голосом.

— Врага?! — Паламин довольно успешно изобразил оскорбленное достоинство, хотя при его физиономии это была непростая задача. — Вы, терриане! Абсолютно ничего о нас не знаете и все же имеете наглость считать врагами?

— Что-то не припомню встречи с распростертыми объятиями, — огрызнулся Тейлор. — Обстреляли корабль, когда он снижался, обстреляли меня, когда я из него вышел. Потом гнались добрых двадцать миль, схватили, избили и доставили сюда.

— Солдаты просто исполняли свой долг, — заметил Паламин.

— Меня могли уложить на месте… не будь ваши вояки самыми жалкими мазилами по эту сторону Сигни.

— Сигни? Что такое Сигни?

— Звезда.

— Да кто ты такой, чтобы критиковать нашу армию?! — возник Эккстер.

— Землянин, — сообщил Тейлор, пожимая плечами с видом человека, которому больше нечего сказать.

— Это ничего не значит, — сердито бросил Эккстер.

— Так будет значить.

Паламин перехватил инициативу.

— Если бы Терра желала вступить в контакт, она могла послать большой корабль с официальными представителями, не так ли?

— Не думаю.

— Почему же?

— Мы не привыкли рисковать важными персонами и большими кораблями, когда нет уверенности, какой прием их ожидает.

— О! И каким же образом вы получаете информацию?

— Из докладов косморазведки.

— А! — Паламин огляделся с гордостью пигмея, заарканившего слона. — Вот оно, признание! Вы просто шпион!

— Чушь. Шпионы не врываются в атмосферу с грохочущими двигателями.

— Молчать! — рявкнул субъект с тяжелой челюстью, сидевший справа. — Ты тот, кем мы тебя считаем, потому что это наше мнение.

— Как вам будет угодно, — не стал спорить Тейлор.

— Именно так нам и будет угодно!

— Не волнуйтесь, дорогой Боркор, все будет в полном порядке, — утешил его Паламин и вернулся к пленнику:

— Численность вашей расы?

— Около двенадцати сотен миллиардов.

— Он лжет! — вскричал Брокер, бросая жадный взгляд на молоток.

— Одна планета не может прокормить такое количество жителей, — поддержал его Эккстер.

— Люди обитают на многих планетах.

— Он лжет, — резюмировал Боркор.

Паламин, сделав умиротворяющий жест, спросил:

— Сколько у вас космических кораблей?

— Сожалею, но рядовые шпионы не допущены к статистике Космофлота, холодно отрезал Тейлор.

— Не имею ни малейшего представления.

— Но КАКОЕ-ТО представление должно быть?

— Что ж, если вас устроит догадка…

— Итак?

— Миллион.

— Невероятно! Полный абсурд!

— Ну хорошо. Тысяча. Любое число. Лишь бы оно вам нравилось.

— Так мы ни к чему не придем, — проворчал Боркор.

— А чего вы, собственно, ожидали? — заявил Паламин. — Мы тоже, снаряжая шпиона на Терру, наверняка позаботились бы, чтобы он не мог выдать важных секретов и знал только самое необходимое. Кто является идеальным шпионом в конце концов? Круглый невежда с острым глазом!

— Я полагаю, что идеальный шпион прежде всего неуловим, — съехидничал Эккстер.

— Благодарю за мудрые слова! — вклинился Тейлор. — Будь я подлинным шпионом, не видать бы вам ни меня, ни моего корабля — точнее, его обломков.

— Ладно, оставим это. Куда вы направлялись, пока не… ээ… вынуждены были сесть на Гомбаре?

— В соседнюю систему.

— Игнорируя нашу?

— Вот именно.

— Почему?

— Такова была карта полета.

— В высшей степени неубедительно! — Паламин откинулся на спинку стула, неодобрительно взирая на допрашиваемого. — Космический исследователь якобы стремился к дальней системе, не уделяя никакого внимания ближней. Где логика?

— У двойной звезды около сорока планет, у вашей

— только три. Какой будет выбор, думаю, понятно.

— Мы заселили и освоили все три планеты!

— Откуда нам было знать? Сюда еще никто не летал.

— Что ж, теперь вы знаете, — бухнул Эккстер, вложив в свои слова гордость, круто замешенную на угрозе.

— Знает пока только один, — поправил его Паламин, — остальные в неведении. И чем дольше они будут пребывать в этом состоянии, тем лучше для нас! За это время мы сумеем подготовиться к любому нападению.

Судьи одобрительно зашушукались.

— Вот-вот, — констатировал Тейлор.

— Что такое?

— Вы, гомбарийцы, принимаете за аксиому, будто любая встреча в космосе непременно приводит к столкновению и затем к войне.

— Гомбарийцы были бы последними кретинами, если бы думали иначе, позволив застать себя врасплох! — заявил Паламин.

Тейлор вздохнул.

— Наш народ расселился на сотне планет, причем без всяких конфликтов. И знаете почему? Земляне никогда не суются туда, где их не хотят видеть.

— Могу себе представить, — заметил Паламин со всем доступным ему сарказмом. — Кто-то запрещает вам, и вы радостно повинуетесь. Это же противоречит природному инстинкту!

— ВАШЕМУ природному инстинкту. МЫ не видим смысла тратить деньги на войну вместо исследований и торговли.

— Уж не хотите ли сказать, что у вас нет боевых кораблей?

— Отчего же, есть.

— И много?

— Вполне достаточно.

— Пацифисты, вооруженные до зубов! — патетически воскликнул Паламин, а остальные обменялись понимающими улыбками.

— Лжецы всегда проговариваются, — авторитетно провозгласил Эккстер, сверля пленника взглядом. — Если уж Терра так старается избежать неприятностей, зачем вообще иметь боевой флот?

— Наш принцип — живи сам и давай жить другим. Но нет никакой гарантии, что все космические расы его разделяют.

— Нельзя ли подробнее?

— Мы никому не угрожаем. Однако может случиться, что кому-то взбредет в голову угрожать нам.

— И тогда вы начнете войну?

— Начнут другие. Мы ее закончим.

— Он нас дурачит, — недобро усмехаясь, Эккстер обратился к Паламину. Ладно, пусть терриане обосновались на сотне планет, чему я лично не верю. На большей их части они не встретили сопротивления, либо по причине отсутствия разумной жизни, либо потому, что туземные племена слишком слабы и, понимая, что борьба бесполезна, не сопротивляются. Но если планета сильна и намерена постоять за себя, как Гомбар, Терра заявляет, что ей угрожают, и война получает моральное оправдание!

— Что скажете? — спросил Паламин. Тейлор опять пожал плечами.

— Там, откуда я прибыл, политический цинизм давно вышел из моды. Боюсь, что вы отстали в развитии на несколько тысяч лет.

— И мы позволим этому арестантишке безнаказанно оскорблять нас? взорвался Эккстер. — Предлагаю приговорить его к казни и разойтись по домам. Честно говоря, меня это уже начиняет утомлять.

— Меня тоже, — поддержал один из молчунов.

— Терпение, терпение, — посоветовал Паламин и обратился к Тейлору:

— Вы утверждаете, что получили приказ обследовать систему двойной звезды Харлор-Риди?

— Если речь идет о ближайшей системе, то да.

— Предположим, что на самом деле вам поручено осмотреть систему Гомбара. Вы бы сделали это, не так ли?

— Я подчиняюсь приказу.

— Для выполнения тайной миссии вы спускаетесь на планету тихо и незаметно…

— Необязательно. Если первое впечатление благоприятно, я вступаю в контакт.

— Опять увертки! — прорычал Эккстер.

— А если первое впечатление неблагоприятно? Как вы поступите? — спросил Паламин.

— Полагаю, как любой на моем месте. Вначале — сбор информации, потом решение.

— Так-так. Шныряли бы, значит, по планете, стараясь вписаться в среду?

— Разумеется.

— И если мы не производим, как вы выражаетесь, благоприятного впечатления, агент объявляет нас враждебно настроенными?

— Возможно.

— Этого достаточно! Несомненно, вы шпион! А по приказу или по какой иной причине вы суете нос в нашу или любую другую систему, не имеет значения. Все согласны?

— Все! — ответил дружный хор.

— Для таких преступников существует только одна кара. Смертная казнь. Стража, увести!

Первый страж хорошо отрепетированным взмахом ноги выбил из-под пленника стул, а второй столь же непринужденно предотвратил падение, отвесив ему крепкого пинка в зад. Затем они потащили осужденного к двери так быстро, что тот споткнулся и чуть не упал. Однако террианин все же успел обернуться и еще раз взглянул на членов трибунала странными, слишком светлыми и холодными глазами.

Когда старший тюремный надзиратель принес ужин, Тейлор спросил:

— Как у вас казнят?

— А как у вас?

— Никак. У нас нет смертной казни.

— Нет смертной казни?

Тюремщик изумленно выкатил глаза. Он поставил поднос прямо на пол и, бросив незапертой решетчатую дверь, присел на нары. Тейлор отметил, что кобура с ручным оружием при этом оказалась на расстоянии вытянутой руки.

— Даже для опасных преступников?

— Тех, кого можно вылечить, исцеляют. Неизлечимых ссылают на особую планету. Там они могут сражаться с себе подобными сколько угодно.

— Какое расточительство планетных ресурсов, — выразил свое мнение надзиратель. Улыбаясь, он вытащил пистолет, прицелился в стену и нажал на спуск. Ничего не случилось.

— Не заряжен. Тейлор промолчал.

— Нет смысла отнимать. Нет смысла бежать. Стальные двери, сложные замки, заряженные ружья — все это снаружи.

— Прежде чем решиться на подобное, мне пришлось бы избавиться от оков, заметил Тейлор. — Как насчет подкупа?

— А что ты можешь дать? Кроме одежды, у тебя ничего нет. Да и ту сожгут после казни.

— Ладно, оставим это, — пленник громко погремел кандалами, глядя на них с отвращением. — Так каким же способом меня будут лишать жизни?

— О, тебя просто публично удавят, — информировал его собеседник, странно облизываясь. — Правосудие, знаешь, должно совершаться на глазах народа. Превосходный дисциплинирующий эффект, — он опять облизнулся, — и бесподобное зрелище.

— Охотно верю.

— Тебя поставят на колени спиной к столбу, руки и ноги свяжут. В столбе есть такая дырочка, в нее пропущен шнурок, его наденут тебе на шею. А с обратной стороны под шнурок просунута палка, ее крутит палач и затягивает петлю. Быстро или медленно, это уж какое у него будет настроение.

— По-видимому, мастер своего дела продляет агонию, затягивая и ослабляя удавку несколько раз? — высказал предположение Тейлор.

— Нет-нет, это запрещено, — заверил его тюремщик. — Только не во время смертной казни. На допросах — пожалуйста, а так нельзя. Мы же порядочные люди, не звери какие-нибудь.

— Да, это утешает.

— Не волнуйся, с тобой покончат быстро и эффектно. Я повидал много казней, и все они были совершены в лучших традициях. Ну знаешь, когда тело трепыхается, глаза вылезают из орбит, язык вываливаться и чернеет. Тебе совершенно не о чем беспокоиться.

— Я так и понял, — сухо заметил Тейлор. — В конце концов, мне нечего терять, кроме собственного дыхания. И когда состоится церемония?

— О, сразу же после окончания игры.

— Игры? В первый раз слышу!

— Ну, по традиции приговоренный должен сыграть последнюю игру с искусным игроком. Казнят после того, как он закончит партию.

— Победой или поражением?

— Какая разница?

— Не понимаю, — нахмурился Тейлор.

— Конечно, ты же чужак. Но согласись, что приговоренный к смерти имеет право, даже привилегию бороться за то, чтобы оттянуть последнюю минуту.

— Довольно бессмысленная борьба, если подумать.

— Не скажи! Каждая минута драгоценна для смертника, — он с энтузиазмом потер руки. — Клянусь, от этих матчей просто захватывает дух!

— Да?

— Видишь ли, преступник не может играть в привычной манере. Во-первых, он постоянно думает о казни, а у его противника такой проблемы нет. Во-вторых, он не может позволить себе ни выиграть, ни проиграть и должен всячески затягивать матч. И, разумеется, он все время на пределе сил — умственных и физических.

— Понимаю. Это действительно может быть забавно.

Старший надзиратель смачно причмокнул и облизнул губы.

— Ах, сколько раз я видел, как осужденный во время игры буквально обливался холодным потом! И вот финальный ход, он теряет сознание и падает со стула, мы подхватываем его и тащим, как мешок. Когда преступник приходит в себя, он уже на коленях перед толпой, ждущей первой закрутки…

— Игра не стоит свеч, — заключил Тейлор. — Долго продержаться не сможет никто.

— Да, как правило, матч не затягивается… Однако бывают исключения. Нескольким прожженным игрокам удавалось оттянуть финал на четыре, даже пять дней. Был у нас один профессиональный алезикер; он, понятно, выбрал алезик и ухитрился продержаться шестнадцать дней! Причем играл так хорошо, что после казни даже палач всплакнул. О видеозрителях, оставшихся без роскошного зрелища, нечего и говорить.

— А, так вы записываете эти матчи на видео?

— Еще бы! Самое популярное шоу. Граждане просто прилипают к экранам, уж поверь мне на слово.

— Хм!

Тейлор слегка задумался.

— А если звезда экрана затянет игру на год или дольше… матч прекратят?

— Ни в коем случае! Запрещено казнить преступника прежде, чем закончит последнюю игру. Если хочешь, можешь считать это древним суеверием, возведенным в ранг закона. Более того, во время матча преступника положено кормить всем, чего его душа пожелает. Правда, у большинства нет аппетита.

— В самом деле?

— О, они так нервничают, что желудок отказывается принимать пищу. Некоторых даже тошнит во время игры. Тут уж можно биться об заклад, что больше дня такой игрок не протянет.

— Вижу, вы недурно развлекаетесь.

— Не без того. Но меньше, чем хотелось бы! Плохие игроки безумно раздражают. Несколько дурацких ходов — и его тащат к столбу, а публика выражает недовольство. Но уж когда попадется преступник с сильным характером это незабываемое сражение.

— Боюсь, у меня нет шансов. Я не знаю ни одной гомбарийской игры, а вы не знаете наших.

— Всему можно научиться, к тому же выбор — за тобой. Конечно, не дозволяется играть на свежем воздухе без кандалов… Матч проводится в тюрьме, и игра, сам понимаешь, должна быть камерной. Хочешь совет?

— Валяй.

— Вечером придет чиновник узнать твой выбор, чтобы подыскать подходящего партнера. Так вот: не учись нашей игре, выбери вашу, террианскую. Выступая на собственном поле, получаешь какое-никакое преимущество.

— Совет неплох… если бы поражение означало смерть, а победа — жизнь. Но в данной ситуации…

— Я же говорил, результат не имеет значения.

— Вот именно. Что же я тогда выбираю?

— Смерть завтра утром или смерть послезавтра утром. А может быть, даже через несколько дней.

Тюремщик поднялся, вышел из камеры и, запирая решетку, пообещал:

— Я принесу пособие по настольным играм. До вечера времени еще много.

— Благодарю, — сказал узник. — Право же, не стоит беспокоиться.

В одиночестве Уэйн Тейлор предался невеселым размышлениям. Конечно, профессия косморазведчика — из числа самых рискованных, и кому лучше знать об этом, как не самим космическим бродягам. Однако все они радостно кидались в авантюры, полагаясь на древнее изречение: мол, беда всегда случается с соседом. Что же, вот и он попал в переделку. Тейлор двумя пальцами оттянул воротник, который вдруг стал тесноват.

Когда его корабль пробил облака и попал под яростный обстрел двух самолетов, он нажал кнопку ТРЕВОГА, и передатчик начал посылать краткую, но весьма сложную последовательность цифр: координаты планеты и ее статус: ВРАЖДЕБНАЯ ТЕРРИТОРИЯ. Еще раньше, за много тысяч миль до Гомбара, Тейлор сообщил о необходимости аварийной посадки и указал те же координаты. Кнопка Т, следовательно, подтверждала предыдущий рапорт и вдобавок должна была вызвать серьезные опасения за судьбу пилота. Он прикинул: пока корабль опускался, сигнал тревоги был послан не менее сорока раз.

После посадки Тейлор включил систему самоликвидации, покинул корабль и бросился бежать. Самолеты выписывали виражи над его головой. Один из них спикировал на корабль как раз в тот момент, когда он взорвался, и разделил его участь. Второй тут же набрал высоту, но продолжал «пасти» беглеца. Судя по стремительности появления вооруженных отрядов, Тейлору крупно не повезло: он исхитрился угодить в милитаризованный район, кишмя кишащий жаждущими крови туземцами в униформе. Все же он заставил их побегать: поймали его лишь через шесть часов и на двадцатой миле, что явно не понравилось солдатам, выразившим неодобрение с помощью кулаков и крепких ботинок.

Тейлор, конечно, не знал, приняла ли Терра сигнал тревоги. Но вероятность этого была достаточно велика, поскольку передача шла по каналу высшего приоритета с круглосуточным прослушиванием. У него не было ни малейших сомнений, что, получив сообщение, руководство немедленно начнет спасательную операцию. Однако даже самые оперативные действия его уже не спасут. Правда, в ближнем секторе пространства патрулирует как раз «Маклин», самый большой, самый современный и мощный боевой корабль Терры. Но даже если он находится в ближайшей к Гомбару точке своей обычной траектории и сменит курс немедленно все равно потребуется минимум десять месяцев хода на максимальной тяге. Если же «Маклин» временно отозван на базу, а патрульную службу несет какое-то старое судно… придется ждать его года два.

Ровно на два года больше, чем нужно. И десять месяцев ничуть не лучше — у него не было и десяти недель. Да что там — вряд ли можно рассчитывать даже на десять дней. Время неумолимо — его не растянешь для человека, не сократишь для корабля.

Вернувшийся с книгой надзиратель просунул ее сквозь решетку:

— Вот, читай. Язык ты знаешь вполне сносно.

— Благодарю.

Растянувшись на нарах, Тейлор изучал текст быстро, но внимательно. Часть страниц он лишь бегло проглядел: речь шла о детских играх, простеньких и чересчур коротких, чтобы принимать их во внимание. Он не слишком удивился, обнаружив местные варианты игр, хорошо известных на Терре. На Гомбаре, к примеру, играли в карты (восемьдесят листов десяти мастей в колоде). Алезик оказался усложненной версией шахмат (четыре сотни клеток, сорок фигур у игрока). Именно алезикеру удалось продержаться шестнадцать дней, и — судя по описаниям — это единственная игра, в которую можно играть ДОВОЛЬНО ДОЛГО. Какое-то время Тейлор колебался, размышляя, выдержат ли устроители (и видеопублика) зрелище матча, где игрок совершает один ход за десять часов… и решил, что вряд ли. К тому же он никак не мог помешать искусному партнеру делать ответный ход за несколько секунд.

Какой тип игры необходим в его ситуации? Прежде всего она должна замедлять ответные ходы противника, как бы гот ни стремился ускорить дело. И это должна быть явная и несомненная игра, а не какой-нибудь фокус, поскольку либо судьи, либо противник его рано или поздно раскусят. Да, игра, но такая, которую никто не может ни выиграть, ни проиграть, сколько бы усилий ни прилагал…

Но подобной игры не существует. Ее нет ни на трех планетах Гомбара, ни в ста мирах Терры, ни в одной из галактических систем, включая еще не открытые. Ее просто не может быть, поскольку мыслящим существам нужен результат. Кто в здравом уме станет тратить время — не считая умственных и физических сил — на игру, с которой нельзя покончить к удовлетворению всех присутствующих и себя лично. Да никто!

Никто?

«…И когда последний шаг будет завершен, завершатся и предначертания Создателя, и в тот же день, в тот же час, в ту же самую минуту Вселенная взорвется и исчезнет…»

Тейлор вскочил и начал шагать по камере из угла в угол, как тигр в клетке; его холодные глаза оставались бесстрастными.

Чиновник являл миру огромное брюхо, круглые свиные глазки и намертво приклеенную елейную улыбку. Более всего он походил на шпрехшталмейстера, готовящегося объявить гвоздь программы.

— А! — сказал он, бросив быстрый взгляд на книгу. — Я вижу, вы ознакомились с нашими играми?

— Немного.

— Надеюсь, ни одна вам не подошла?

— Надеетесь? — Тейлор воззрился на него с некоторым любопытством. Почему?

— Состязание по правилам чужого мира явилось бы желательной освежающей переменой. Совершенно новая игра — это же бездна новых возможностей! Конечно, — поспешно добавил он, — если ее правила будут понятны зрителям и ваша победа не окажется слишком скорой.

— Что ж, пожалуй, — задумчиво сказал Тейлор. — Признаюсь, мне самому приятнее иметь дело с чем-нибудь знакомым.

— Превосходно! Просто великолепно! — поощрил его чиновник. — Значит, террианская игра?

— Совершенно верно.

— Существуют определенные ограничения.

— Какие же?

— Был у нас осужденный, пожелавший состязаться в ловле солнечных зайчиков. Это, как вы понимаете, сущая бессмыслица! Вы имеете право лишь на такую игру, которая содержит реальную основу, причем результат не должен вызывать сомнений.

— Понятно.

— Кроме того, нельзя выбрать игру, требующую сложного и дорогостоящего оборудования. Все аксессуары должны укладываться в разумные пределы.

— Это все?

— Ах да, правила игры! Они не должны предполагать разных толкований. Во время матча арбитр не допустит никаких отклонений, изменений и дополнений.

— Кто должен оценить мой выбор?

— Это сделаю я.

— Прекрасно. Я предлагаю… — Тейлор детально объяснил процедуру, затем попросил перо, бумагу и набросал грубый чертеж. Когда он закончил, чиновник аккуратно сложил рисунок и спрятал его в карман.

— Странная игра, — вынужден был признать он. — Вы меня даже несколько разочаровали. Слишком уж все просто. Вы уверены, что продержитесь хотя бы день?

— Надеюсь.

— Два дня?

— Если повезет.

— Без везения тут и впрямь не обойтись. — Он ненадолго задумался, потом покачал головой. — Да, обидно. Я мечтал о чем-нибудь наподобие алезика, только еще хитроумнее. Публика получила бы удовольствие, а вы — несколько лишних дней жизни. А если бы удалось побить рекорд… ах, какое бы воцарилось ликование!

— В самом деле?

— Ну конечно. От чужака все ожидают чего-то необычного.

— Это я и предлагаю, не так ли?

— Ну да, ну да, — чиновник все еще был слегка расстроен. — В конце концов это ваша жизнь и ваша борьба.

— Когда настанет конец, мне некого будет винить, кроме себя, не так ли?

— Согласен с вами. Игра начнется завтра, ровно в полдень, и с этого момента все будет зависеть только от вас.

Он удалился, и, когда его тяжелые шаги стихли, тут же появился старший надзиратель.

— Что? — выдохнул он. — Что ты выбрал?

— Я? Арки-маларки.

— О! Что это такое?

— Террианская игра.

— Класс! — тюремщик потер руки. — Разрешение, конечно, получено?

— Разумеется.

— Значит, ты готов сражаться за лишние дни жизни! Только постарайся избежать ловушки.

— Какой?

— Твой партнер начнет игру с установкой на быструю и убедительную победу, так положено. Но если он решит, что выиграть не сможет, то станет играть на поражение. Причем определить, в какой момент он сменит тактику, совершенно невозможно. На эту удочку попалась куча народу, и конец наступал раньше, чем преступник успевал хоть что-нибудь сообразить.

— Но соблюдать правила мой противник обязан?

— Несомненно, иначе игра превратится в балаган. Ни ему, ни тебе не позволено нарушать оговоренные правила.

— Что ж, меня это устраивает.

Откуда-то издали вдруг донесся тонкий, пронзительный вой, смахивающий на вопль кота, свалившегося на кактус. За ним последовало шарканье множества ног, что-то тяжелое глухо ударилось об пол, и немного погодя этот предмет с пыхтением поволокли. Где-то со скрипом отворилась и захлопнулась дверь.

— Что происходит? — осведомился Тейлор.

— Должно быть, Лагартин закончил игру.

— Кто это?

— Политический убийца, выбрал рамсид — игру в карты, — надзиратель глянул на часы. — Всего-то четыре часа, и поделом! Чем быстрее вынесешь дерьмо, тем меньше воняет.

— Значит, казнь уже началась?..

— Само собой, — ответил тюремщик, внимательно разглядывая узника. Нервничаешь, поди?

Тейлор невесело хохотнул.

Назавтра выяснилось, что матч не будет проводиться в камере, поскольку участие чужака со своей инопланетной игрой сделало схватку событием исключительным. Пленника провели по тюремным коридорам в большую комнату, посреди которой стояли стол и три стула. Еще шесть стульев выстроились в ряд у стены, и на них восседала шестерка ражих тюремщиков в форме и с оружием в руках. Команда явно была готова к выносу тела сразу же после финального хода. У противоположной стены обнаружился здоровенный черный корпус с двумя прямоугольными прорезями, в которых поблескивали линзы; судя по всему, там помещалась видеокамера. Из ящика доносилось какое-то тиканье и неясное бормотание.

Тейлор выбрал себе место и сел, одарив замороженным взглядом вооруженную публику. Тощий субъект с блестящими крысиными глазками сел напротив. Толстобрюхий знакомец плюхнулся на оставшийся стул. Тейлор и Крысоглазый внимательно изучили друг друга, один с холодной уверенностью, другой с садистским наслаждением. Игровое поле — доска, из которой торчали три длинных деревянных стержня, — располагалось точно в середине стола. На левый стержень были нанизаны 64 деревянных диска, постепенно уменьшающихся в диаметре снизу вверх; любой младенец радостно признал бы в конструкции игрушечную пирамидку.

Не теряя времени даром, Толстобрюхий объявил:

— Эта террианская игра называется арки-маларки. Все диски необходимо переместить со стержня, на котором они сейчас находятся, на любой из двух пустых, причем в том же порядке: то есть самый большой должен быть внизу, самый маленький — наверху. Выигрывает тот, кто сделает последний ход. Игроки, вы оба меня поняли?

— Да, — ответил Тейлор, а Крысоглазый в подтверждение хрюкнул.

— Хорошо. Существуют три правила, которые должны неукоснительно соблюдаться. Первое. Ходят по очереди. Второе. Один ход — один диск. Третье. Класть больший диск на меньший запрещено. Правила понятны?

— Да, — сказал Тейлор, а его партнер снова хрюкнул.

Толстобрюхий вынул из кармана маленький белый мячик и небрежно бросил его на стол. Мячик подпрыгнул пару раз и упал на пол со стороны Крысоглазого.

— Ваш ход.

Не задумавшись ни на секунду, тот снял самый маленький диск с первого стержня и поместил его на третий. «Плохой ход», — подумал Тейлор. С непроницаемым лицом он переместил следующий диск на второй стержень. Самодовольно ухмыляясь без видимых причин, Крысоглазый снял маленький диск с третьего стержня и водрузил его поверх диска на втором стержне. Тейлор немедленно снял еще один диск с первого стержня и надел его на пустой третий.

Примерно через час до Крысоглазого дошло, что первый стержень может быть не только источником дисков, но и полноправным участником игровых комбинаций. Его самодовольство испарилось вместе с ухмылкой, на лице проступило раздражение, усиливающееся по мере течения времени и растущей сложности игровой ситуации. Когда прозвучал «отбой», они все еще играли, лихорадочно снимая и переставляя диски, и ни один сколько-нибудь не продвинулся. К этому моменту Крысоглазый от всей души ненавидел первый стержень, особенно когда приходилось возвращать, а не снимать с него очередной диск. Толстобрюхий, сияя все той же приклеенной улыбкой, объявил перерыв до восхода солнца.

Следующий день вылился в долгий, утомительный марафон — от рассвета до заката, с двумя перерывами на еду. Руки игроков так и летали, отвечая ходом на ход. Они явно соревновались в том, кто быстрее примет решение, так что у зрителей не было ни малейших оснований жаловаться на преднамеренное затягивание игры. Четыре раза Крысоглазый пытался положить больший диск на меньший, и Главный арбитр — в лице Толстобрюхого — неизменно призывал его к порядку.

Миновал третий день, за ним четвертый, пятый и шестой. Мрачное подозрение на лице Крысоглазого сменялось неподдельным отчаянием, когда пирамида на первом стержне с удручающей регулярностью опять начинала расти. Дураком он, однако, не был, понимая, что дело все же как-то продвигается, но отвратительно медленно и чем дальше, тем хуже. В конце концов, вообще перестав думать о том, каким манером можно быстро свести игру к победе или к поражению, он на четырнадцатый день превратился в некое подобие бездушного автомата и лишь тупо переставлял диски с видом подносчика на тяжелой и грязной работе. Тейлор продолжал сохранять бесстрастие бронзового Будды.

Ситуация обострилась на шестнадцатый день, и хотя Тейлор этого знать не мог, однако сразу ощутил общую атмосферу повышенного возбуждения и нервозности. Крысоглазый был мрачен как никогда, а Толстобрюхий просто раздувался от важности. Даже твердокаменные стражи обнаруживали слабые признаки умственной деятельности. Аудитория пополнилась четырьмя свободными от дежурства тюремными надзирателями. В ящике с видеокамерой возились и шумели сильнее, чем обычно. Не выразив никаких эмоций по этому поводу, Тейлор занял свое место. Бесконечное перемещение дисков со стержня на стержень, конечно, не лучший способ тратить драгоценные дни своей жизни, но альтернатива в виде столба с петлей гораздо хуже. Так что, имея веские основания продолжать, он так и поступил, перекладывая диск, когда наступала его очередь, и холодно наблюдая за противником, когда тот делал ответный ход.

Вскоре после полудня Крысоглазый неожиданно вскочил, подбежал к стене и несколько раз в бешенстве пнул ее ногой, сопровождая эти действия громкими замечаниями относительно поразительного сходства террианской расы с кучей навоза. Затем он вернулся к столу и сделал очередной ход. В видеоящике снова завозились. Толстобрюхий мягко упрекнул его в затягивании игры демонстрацией похвального патриотизма. Крысоглазый продолжил свое дело с видом малолетнего правонарушителя, которого мамочка забыла поцеловать перед сном. Поздно вечером Толстобрюхий остановил игру, повернулся лицом к видеокамере и значительно произнес:

— ЗАВТРА СЕМНАДЦАТЫЙ ДЕНЬ! Судя по его тону, это могло означать что угодно.

Наутро, когда тюремщик принес завтрак, Тейлор сказал:

— Что-то поздновато. В это время я уже должен играть.

— Раньше полудня ты не понадобишься.

— Вот как? В чем же дело?

— Ты же вчера побил рекорд, — тюремщик смотрел на него с искренним восхищением. — До семнадцатого дня никто не дотянул, ты первый.

— Надо полагать, мне выделили свободное утро, чтобы отпраздновать событие? Какое великодушие.

— Не имею представления, почему игру отложили. Раньше такого никогда не случалось.

— А что, они способны ее прекратить? — спросил Тейлор, ощущая неприятное стеснение в области шеи. — Думаешь, они могут официально объявить, что игра закончена?

— Ни в коем случае! — надзирателю чуть не стало дурно при одной мысли о подобном исходе. — Мы не должны навлекать на себя проклятия мертвых. АБСОЛЮТНО НЕОБХОДИМО, чтобы приговоренный сам установил время своей казни.

— Но почему?

— Как почему? Потому что так было испокон веков!

Он отправился разносить завтрак дальше, оставив Тейлора переваривать полученное объяснение. ТАК БЫЛО ИСПОКОН ВЕКОВ! Причина не хуже многих. Некоторые полагают, что даже лучше — стоит только вспомнить, сколько бессмысленностей и нелепиц совершается на Земле по единственной причине: ВСЕГДА ТАК ДЕЛАЛОСЬ. В этом смысле гомбарийцы ничуть не отличались от его собственного народа.

Хотя слова тюремщика его немного успокоили, все же Тейлор чувствовал себя не в своей тарелке. Утро истекало, но ничего не происходило. После шестнадцати дней возни с дисками он видел их даже во сне — и вот теперь не мог насладиться неожиданным отдыхом. В этом была какая-то несправедливость. Тейлор не мог избавиться от подозрения, что власти найдут-таки способ прекратить игру, не оскорбив традицию слишком явным образом. Когда они его найдут… ЕСЛИ они его найдут, то не замедлят наградить кое-кого слишком тесным галстуком. К полудню Тейлор утвердился в своих подозрениях, но тут за ним пришли и отвели в привычную комнату. Игра возобновилась, словно ее не прерывали, однако продолжалась не более тридцати минут. Кто-то дважды постучал изнутри видеоящика, и Толстобрюхий тут же объявил перерыв. Озадаченного пленника вернули в камеру.

Поздно вечером его вызвали еще раз. Тейлор шел неохотно, ощущая себя не в форме: эти внезапные вызовы куда сильнее действуют на нервы, чем многочасовые сеансы игры. До сегодняшнего дня он совершенно точно знал, что отправляется играть с Крысоглазым в арки-маларки, теперь же нет никакой уверенности. Вполне могут пригласить и на центральную роль в сцене, в буквальном смысле захватывающей дух.

Войдя в комнату, он сразу понял, что ситуация изменилась. Игровая доска по-прежнему стояла в центре стола, но Крысоглазого не было — впрочем, как и вооруженной стражи. Его ожидали трое — Толстобрюхий, Паламин и некий приземистый, крепко сбитый тип, производивший странное впечатление: казалось, в реальном мире он пребывает лишь телесно. Толстобрюхий хранил оскорбленный вид честного бизнесмена, обремененного контрольным пакетом акций прогоревшей нефтяной компании. Паламин выглядел чрезвычайно недовольным и фыркал, как лошадь. Третий же, казалось, изучал некий феномен на другом конце Галактики.

— Сесть, — выплюнул Паламин. Тейлор сел.

— Марникот, скажите ему. Плотный субъект, частично вернувшись на Гомбар, начал педантичным тоном:

— Понимаете ли, я почти не смотрю видео. Идиотское развлечение для плебеев, которым делать больше нечего.

— Ближе к делу! — нетерпеливо бросил Паламин.

— Однако, случайно услышав, что вы вот-вот побьете рекорд, — безмятежно продолжал Марникот, — я вчера вечером заглянул в видеоящик; Мне тут же все стало ясно. — Он сморщился и кратким жестом намекнул на дурной запах. — Чтобы закончить вашу игру, потребуется минимум два в шестьдесят четвертой степени минус один ход. — Совершив мгновенный полет в воображаемый мир, он благополучно вернулся и мягко закончил: — Это очень большое число.

— ОЧЕНЬ БОЛЬШОЕ! — Паламин фыркнул так, что в ушах зазвенело.

— Предположим, — продолжал Марникот, — игроки будут перемещать эти диски со всей доступной им скоростью, причем круглосуточно, без перерывов на сон и обед. Когда, по-вашему, завершится игра?

— Приблизительно через шесть миллиардов террианских столетий, — спокойно ответил Тейлор, словно речь шла о четверге будущей недели.

— Я не знаком с вашим летосчислением, но могу сообщить, что ни вы сами, ни тысяча поколений ваших прямых потомков до этого не доживут. Надеюсь, вы не станете спорить?

— Не стану, — признал Тейлор.

— И вы продолжаете утверждать, что это террианская игра?

— Да.

Марникот беспомощно развел руки в знак того, что ему больше нечего сказать. Паламин неприятно оскалился.

— Мы не можем считать предложенное вами занятие подлинной игрой, если в нее никто не играет. Можете ли вы поклясться, что эта так называемая игра действительно практикуется на Терре?

— Да.

— Кто же эти?..

— Это священнослужители Бенаресского храма.

— И давно они играют?

— Скоро две тысячи лет.

— Из поколения в поколение?

— Совершенно верно.

— То есть каждый игрок тратит свою жизнь без надежды увидеть результат?

— Именно так.

— Тогда ЗАЧЕМ они это делают?! — взорвался Паламин.

— О, это важная часть их религиозных убеждений: как только последний диск займет свое место, наступит конец света.

— Они что, все ненормальные?

— Не более чем игроки в алезик. В конце концов, в него играют столь же долго и тоже без всякой видимой пользы.

— Но это не бесконечная игра, а серия отдельных партий! Даже при самом богатом воображении нельзя назвать игрой бессмыслицу, которую нельзя закончить.

— В ваших правилах проведения игр говорится о необходимости результата. И ни слова о том, в какой срок он должен быть достигнут. Арки-маларки не бесконечная игра. Финал, несомненно, будет. Разве не так? — обратился Тейлор к Марникоту, исполнявшему роль непререкаемого авторитета.

— Игра определенно конечна, — произнес последний, не в силах отрицать очевидный факт.

— Значит, так! — взял тоном выше Паламин. — Значит, считаете себя умнее нас?

— Без комментариев, — сказал Тейлор, всерьез сомневаясь в данном утверждении.

— Но мы умнее! — гнусно усмехаясь, заявил Паламин. — Вы надули нас, и мы отплатим тем же. Игра конечна, стало быть, будет продолжена до победного конца. Вы станете играть недели, месяцы, годы, пока не скончаетесь от старости и хронического переутомления. Наступит время, когда при одном взгляде на эти проклятые диски вы начнете молить о милосердной смерти, но подобной чести не дождетесь! Вы будете играть. — Он триумфальным жестом указал на дверь. Увести! Разнося ужин, тюремщик предупредил:

— Мне сообщили, что с завтрашнего утра игра пойдет регулярно. Не понимаю, зачем сегодня устроили неразбериху.

— Чтобы пообещать мне судьбу худшую, чем смерть, — объяснил Тейлор. Тюремщик изумленно выкатил глаза. — Да-да. Я вел себя очень, очень плохо.

Партнера, очевидно, посвятили в суть дела, поскольку он облекся в броню философского восприятия жизни, играя ровно, но без всякого интереса. Однако долгие часы однообразных движений мало-помалу разъедали панцирь равнодушия не хуже ржавчины, и неизбежное произошло. На пятьдесят второй день игры, около полудня, Крысоглазый обнаружил, что может сделать только одно: переместить большую часть дисков обратно на первый стержень, один за другим. Он сбросил деревянные кломпы, заменявшие ему башмаки, затем босиком четыре раза обежал комнату по кругу, жалобно блея, как овца. Толстобрюхий чуть не свернул шею, завороженно следя за ним. Когда два стражника выносили несчастного, он все еще продолжал блеять. Прихватить кломпы они забыли.

Тейлор продолжал сидеть, уставясь на диски и стараясь подавить подступившую панику. И что теперь? Если Крысоглазый сдвинулся окончательно и бесповоротно, его могут объявить проигравшим, игру законченной, и настанет время тонкого шнурка. С другой стороны, незаконченная игра остается незаконченной, независимо от того, что одному из игроков прополаскивают мозги в психушке. Если официальные лица встанут на первую точку зрения, придется изо всех сил отстаивать вторую. Это может оказаться затруднительным, особенно когда тебя волокут к столбу. Единственная твердая опора — нежелание гомбарийцев разрушать вековые устои. Миллионы видеозрителей получат дурное впечатление о властях. Если подумать, и от глупого ящика для идиотов бывает польза!

Опасения Тейлора оказались безосновательными. Гомбарийцы, твердо решив обратить его жизнь в утонченные адовы муки, позаботились о подготовке сменных игроков. Их рекрутировали из числа мелких преступников, чьи амбиции никогда не достигали уровня, награждаемого столбом с петлей. Так что после краткого перерыва появился очередной партнер. Это была личность с бегающими глазками и длинной физиономией, украшенной двойным подбородком, смахивающая на тупую, раскормленную ищейку. Чтобы связать несколько слов в стандартную фразу «я тут ни при чем, шеф», новичку приходилось совершать немалое интеллектуальное усилие. Целый месяц ушел на то, чтобы вдолбить ему правила (только один диск за один ход и никогда, никогда, НИКОГДА не класть больший диск на меньший!), но игра была продолжена.

Тупой продержался неделю. Он переставлял диски медленно и боязливо, словно ждал немедленного наказания за неверный ход, выказывая явное раздражение, когда видеоящик — не слишком часто, но регулярно — издавал тикающие звуки, означающие прямую передачу. Тейлор уяснил, что по какой-то, известной лишь ему самому причине, новый партнер не желает демонстрировать собственную внешность всему населению планеты. На седьмой день Тупой решил, что с него достаточно. Без всякого предупреждения он выскочил из-за стола, подбежал к видеокамере и очень быстро проделал целую серию странных жестов. Тейлор, разумеется, ничего не понял, но Толстобрюхий чуть не свалился со стула, а стражников, как пружиной, выбросило с мест. Они вытащили Тупого за руки и за ноги, как лягушку.

Следующим оказался свирепый субъект с квадратной челюстью. Он с размаху шлепнулся на стул, уставился на соперника и подвигал волосатыми ушами. Тейлор, не без оснований считая этот трюк одним из своих личных достижений, немедленно ответил тем же. Напарника чуть не хватил удар.

— Гнусный террианский стукач! — прорычал он, побагровев. — Он забрасывает меня грязью! Я что, должен это терпеть?!

— Прекратите бросать грязь, — распорядился Толстобрюхий.

— Я только пошевелил ушами, — оправдался Тейлор.

— Это то же самое, — загадочно пояснил арбитр. — Вы обязаны прекратить свои оскорбительные действия и сконцентрировать внимание на игре.

Игра пошла своим чередом. Диски перемещались со стержня на стержень, день заднем, партнеры появлялись и исчезали, сменяя друг друга. Двухсотый день ознаменовался тем, что из-за стола поднялся сам Толстобрюхий и принялся трудолюбиво ломать стул, выказывая намерение разложить походный костер прямо на поду. Арбитра заботливо вывела стража, и тут же появился новый. Этот оказался еще объемистей, и Тейлор немедленно окрестил его Брюхо номер два.

Он и сам не смог бы объяснить, как ему удавалось держаться. Но гомбарийцы ломались, а он держался — его ставка в игре была слишком велика. И все же ночами Тейлор с криком пробуждался от кошмаров, в которых тонул в темном, чужом океане, а диск величиной с мельничный жернов, надетый на шею, тянул его на дно. Счет дням он давно потерял, руки тряслись, как у пьяницы. К тому же время от времени тюрьму будоражили жуткие ночные вопли. Наконец Тейлор спросил у надзирателя, что это было.

— Яско отказался идти добровольно. Пришлось избить его до полусмерти,

— Его игра окончена?

— Еще бы! Глупец поставил пятерку якорей против пятерки звезд. Как только он сообразил, что наделал, то попытался прикончить партнера. — Надзиратель неодобрительно покачал головой. — Такое поведение не приносит никакой пользы, скорее, наоборот. Преступник все равно попадет к столбу, только весь в синяках, а обозленные стражники попросят палача крутить помедленнее.

— М-да! — Тейлор поспешно сменил тему. — Странно, что никто не выбрал мою игру.

— Им просто не разрешили. По новому закону допускаются только гомбарийские игры.

Когда тюремщик удалился, Тейлор растянулся на нарах, мечтая о тихой, спокойной ночи. Какая сегодня дата по земному календарю? Сколько времени он провел в тюрьме? И сколько еще осталось до того момента, когда он утратит контроль над собой и сойдет с ума? Что с ним сделают, если в безумии он не сможет продолжать игру? Много раз в мечтах Тейлор строил планы побега, но на деле в них не было никакого проку. Ну допустим, он как-нибудь выбрался бы из тюрьмы, невзирая на решетки, железные двери, запоры и вооруженную стражу. И что с того? Куда ни сунься, у него столько же шансов остаться незамеченным, как у кенгуру на улицах Нью-Йорка. Если бы существовала хоть какая-то возможность замаскироваться под гомбарийца… Но такой возможности не было. Все, что он мог сделать, — это играть и выигрывать время.

И он играл. День за днем, с двумя перерывами на еду. На трехсотый день он вынужден был признать, что ощущает себя тряпкой, побитой молью. На четырехсотый он играл со стойким убеждением, что занимается этим по крайней мере пять лет и будет заниматься до конца жизни. Четыреста двадцатый день ничем не отличался от других, кроме того, что был последним. Но Тейлор этого не знал.

На рассвете четыреста двадцать первого дня за ним никто не пришел. Прошло два часа — никаких известий. Может быть, они решили сломить его, применив тактику кошки, играющей с мышью? Не трогать, когда он ждет вызова, и вызывать, когда он совсем того не ожидает? Этакий психологический эквивалент пытки капающей водой. Наконец в коридоре появился надзиратель, и Тейлор бросился к решетке с вопросом. Тот ничего не знал и был удивлен не меньше узника.

Принесли обед. Тейлор дожевывал последний кусок, когда по коридору прогромыхал полувзвод гвардейцев, возглавляемый офицером. Они открыли камеру и сняли с него оковы. Это было уже кое-что! Сначала он позволил себе роскошь потянуться всем телом, затем засыпал пришедших вопросами, на которые не получил ответов. Вся компания смотрела на него с отвращением, словно он покусился на рубин во лбу местного золотого божка.

Его долго вели по коридорам и наконец вывели во двор. Посредине стояли шесть коротких стальных столбов, каждый с отверстием в верхней части и потрепанной циновкой — для коленопреклонения — у основания. Печатая шаг, гвардейцы направились прямо к ним. Тейлор ощутил, как его желудок перевернулся и подкатил к горлу. Полувзвод промаршировал мимо, направляясь к дальним воротам. Желудок вернулся на свое место и благодарно притих.

За воротами ожидал армейский бронетранспортер, который тронулся с места сразу же, как только все погрузились, и окраинными улицами вывез их из города к космопорту, Тейлора вывели; конвоиры построились вокруг него. Все вместе они промаршировали через контрольный пункт прямо на взлетно-посадочное поле и там остановились. На поле, примерно полумилей дальше, стоял террианский корабль.

Для боевого корабля он был слишком невелик, для разведчика — недостаточно строен и изящен.

Разглядывая его с неподдельным восхищением, Тейлор решил, что это, должно быть, спасательный бот космокрейсера. Ему хотелось пуститься в пляс, распевая во все горло, хотелось бежать к кораблю, сломя голову, но гвардейцы окружили его тесным кольцом, не давая сдвинуться с места. Так прошло четыре часа. Наконец послышался характерный визг раздираемого воздуха, из небес выскользнул еще один бот и опустился рядом со своим двойником. Из люка начали спускаться какие-то фигуры, большей частью гомбарийцы. Конвоир пихнул Тейлора в спину, предлагая двигаться вперед.

Кажется, на полпути состоялось что-то вроде официальной процедуры обмена. Мимо Тейлора, направляясь туда, откуда он пришел, проследовала цепочка мрачных гомбарийцев. На лицах тех, что щеголяли пышными воинскими атрибутами, застыла злоба генералов, разжалованных в полковники. Среди штатских Тейлор заметил Боркора и приветствовал старого знакомца энергичным шевелением ушей.

Потом заботливые руки помогли ему подняться в шлюз, и Тейлор обнаружил себя в рубке корабля, набирающего высоту. Пылкий молодой лейтенант что-то долго объяснял, но до Тейлора доходила в лучшем случае половина.

— …Сели, захватили два десятка местных и смылись с ними в пространство… пришлось объясняться знаками… к величайшему изумлению, вы еще живы… одного отпустили с предложением обмена. Девятнадцать гомбарийских задниц за одного землянина — более чем честная сделка, не так ли?

— Да, конечно, — сказал Тейлор, впитывая глазами каждое пятнышко на переборках.

— Чуть терпения — и мы на «Громовержце»… «Маклин» не смог вылететь из-за свары в секторе Сигни… на предельной скорости… раньше никак не могли. Лейтенант на мгновение умолк, глядя на него с уважением и симпатией. — Через несколько часов вы будете на пути домой. Хотите перекусить?

— Нет, спасибо. Вот уж голодом меня там не морили.

— Рюмочку?

— Спасибо, позже. Лейтенант чуть огорчился.

— Тогда, может быть, перекинемся в картишки? Тейлор просунул палец за воротник и оттянул его.

— Мне очень жаль, но с некоторых пор у меня аллергия на игры.

— О, это пройдет!

— Скорее меня повесят, — сказал Тейлор.

Перевела с английского Людмила ЩЕКОТОВА

 

Йохан Хейзинга

НОМО LUDENS

Когда мы, люди, оказались не столь разумными, как наивно внушал нам светлый XVIII век, для наименования нашего вида рядом с Homo sapiens поставили еще Homo faber — человек-созидатель. Второй термин был менее удачен, ибо созидателями можно назвать и некоторых животных. Что справедливо для созидания, справедливо и для игры: многие животные любят играть. Все же мне представляется, что Homo ludens, человек играющий, выражает такую же существенную функцию, как человек созидающий, и должен занять свое место рядом с Homo faber.

С давних пор шел я все определеннее к убеждению, что человеческая культура возникает и развертывается в игре и как игра. Игра старше культуры. Психология и физиология давно занимаются наблюдением, описанием и объяснением игры животных, детей и взрослых. Они пытаются установить природу и значение игры и отвести игре подобающее место в плане бытия. Они ставят вопрос: почему и для чего происходит игра? Я воздерживаюсь от психологической интерпретации игры, как бы важна она ни была. Цель этого сочинения — показать, что правомерность обзора всей человеческой культуры sub specie ludi (под знаком игры) есть нечто большее, чем просто риторическое сравнение. Великие движущие силы культурной жизни уходят корнями в почву игрового действия. Сама по себе мысль эта не нова: каждый поэт сравнивал мир с театром, где всякий играет свою роль. Нам предстоит открыть игру в ее подлинном, чистом виде как основание и фактор культуры в целом.

МАСКИРОВКА ИДИЛЛИЕЙ

Государство никогда не бывает только учреждением ради пользы и интересов. Оно застывает на зеркальной поверхности времен, как морозный узор на оконном стекле, — таким же причудливым, таким же преходящим, таким же по видимости определенным необходимостью. На самом же деле в нагромождении власти, именуемой государством, воплощается культурный импульс, возбуждаемый самыми разнородными и взаимно не связанными силами. Государство ищет затем оправдания в самом себе, например, в величии рода или в превосходстве народа. В выражении своего принципа государство самыми различными путями выдает свою фантастическую природу вплоть до абсурда и самоуничтожающих действий. Этот иррациональный характер, маскируемый притязаниями на священное право, в высокой степени проявила Римская мировая империя. Ее социальное и экономическое устройство было гнилым и бесплодным. Вся система снабжения, государственный аппарат и просвещение концентрировались в городах ради блага незначительного меньшинства. Римляне продолжали закладывать и строить сотни городов даже на краю пустыни, не задаваясь вопросом, могут ли эти города вообще развиваться.

Храмы для отправления религиозного культа; залы и базилики для государственной службы и судопроизводства, которые постепенно вырождались и глохли в тисках системы вымогательства и давления сверху; цирки и театры для кровавых, варварских зрелищ и жалких драматических спектаклей; бани для расслабляющего ухода за телом — все это вместе едва ли образует подлинную и основательную культуру. Большая часть всего этого ориентировалась на показ, служила развлечению либо тщеславному великолепию.

На всей этой цивилизации лежит фальшивый, внешний глянец. Религия, искусство, литература снова и снова должны были с преувеличенной настойчивостью уверять, что с Римом и его подопечными все в полном порядке, что его изобилие гарантировано, а в его победоносной мощи нет никакого сомнения. Во всем есть доля несерьезности, маскировки идиллией — именно этим культура выдает свой упадок. Ее игровой элемент выходит далеко вперед, но не выполняет больше органической функции в жизнедеятельности общества.

Политика императоров также исходила из потребности постоянно и громко пропагандировать благо общества в старых сакральных игровых формах. Однако разумные мотивы только отчасти определяют политику Империи; впрочем, где и когда бывает иначе? Соображения пользы подчинены некоему священному идеалу. Победы, лавры, бранная слава суть цели сами по себе, священная миссия… Каждый народ преподносит войны, которые он вел или пережил, как борьбу за свое существование. Но в истоках борьбы за существование стоит чаще всего не столько голод, сколько зависть к чужому могуществу и славе.

Игровой элемент Римского государства наиболее ярко предстает в лозунге «Panem et circenses» («Хлеба и зрелищ») — выражение того, чего требовал народ от государства. Современное ухо склонно слышать в этих словах не более чем требование безработных о пособии и билетах в кино. Однако же слова эти означали нечто большее. Римская публика не могла жить без игр. Для нее они были такой же основой существования, как и хлеб. Ведь это были священные игры, и народ имел на них священное право. Игровой фактор продолжал жить в своем архаическом облике, хотя и утратил мало-помалу всю свою действенность. Императорская щедрость выродилась в колоссальные пожертвования и развлечения для нищего городского населения.

Щедрые подарки горожанам не были уделом одного императора. Десятки граждан соревновались в том, чтобы строить и дарить залы, бани и театры, раздавать провизию, учреждать или снаряжать игры — все в непрерывно растущих размерах, — и все это адресовалось потомкам в хвалебных надписях. Какой дух побуждал ко всему этому? Дарить ради славы и чести, ради того, чтобы превзойти, побить соседа, — вот древний фон римской культуры, который сквозь все это просвечивает.

Игровой элемент римской культуры отчетливо выявляется в формах литературы и искусства. Литературу отличают высокопарный панегиризм и выхолощенная риторика. В изобразительном искусстве — поверхностная декоративность, скрывающая тяжелую структуру, стенные росписи, в которых довольствуются легковесными жанровыми картинами или впадают в расслабленную элегантность. Последняя фаза античного величия Рима носит печать фальшивой серьезности. Жизнь стала игрой культуры.

АКТЕРЫ НА ПОЛИТИЧЕСКОЙ СЦЕНЕ

Различие игры и неигры в явлениях цивилизации становится все труднее выявить, по мере того как мы приближаемся к нашему собственному времени. Еще не очень давно организованная политическая жизнь в ее парламентском демократическом облике была полна несомненных игровых элементов. Например, атмосфера и нравы парламентской жизни в Англии всегда были вполне спортивными. Дух товарищества позволял даже самым яростным противникам шутить друг с другом сразу же после дебатов. Лорд Хью Сисил заявил в юмористической форме, что епископы в верхней палате нежелательны, продолжая в это же время приятную беседу с архиепископом Кентерберийским. К игровой сфере парламента относится и фигура gentlemen’s agreement (джентльменского соглашения). В этом элементе игры есть смысл видеть одну из сильных сторон парламентаризма, во всяком случае в Англии. Игровой фактор английской парламентской жизни явствует из дискуссий, традиционных форм собрания и связан со всей системой выборов.

Игровой элемент очевиден и в американских политических нравах. Еще задолго до того, как двухпартийная система в Соединенных Штатах приняла характер двух teams (спортивных команд), чье политическое различие для постороннего едва ли уловимо, предвыборная пропаганда здесь полностью вылилась в форму больших национальных игр.

Эмоциональный характер американской политики лежит уже в истоках народного характера, который никогда не скрывал своего происхождения из примитивных отношений среди пионеров. Слепая верность партиям, тайная организация, массовый энтузиазм, сочетаемый с детской жаждой внешних символов, придают игровому элементу американской политики нечто наивное и спонтанное.

Если во внутренней политике нынешних государств встречается достаточно следов игрового фактора, то их внешняя политика, на первый взгляд, дает мало поводов думать о сфере игры. Но сам по себе факт, что политическая жизнь наций выродилась до неслыханных крайностей насилия и опасности, не дает основания исключить и здесь понятие игры. Игра может быть жестокой и кровавой, игра зачастую бывает фальшивой. Каждая правовая или государственная общность обладает рядом признаков, которые связывают ее с игровой системой. На взаимном признании принципов и правил, которые на практике действуют как правила игры, держится система международного права. Целостность систем покоится только на воле к участию в игре. Соблюдение норм международного права всегда в высокой степени зависело от отношения к понятиям чести, приличия и хорошего тона Не напрасно в развитии европейского военного права значительное место занял кодекс рыцарских понятий о чести.

Однако именно современная война, похоже, утратила всякое соприкосновение с игрой. Высокоцивилизованные государства без зазрения совести исповедуют pacta non sunt servanda (договоры не выполняются). В политике наших дней, которая базируется на крайней подготовленности и — если понадобится — крайней готовности к войне, вряд ли можно теперь узнать даже намек на древние игровые отношения. Все, что связывало битву с празднеством и культом, исчезло из современной войны, а с этим отчуждением игры война утратила и свое место как элемент культуры.

Не может прийти в голову мысль об игре, если встать на позицию тех, кто подвергся нападению, кто борется за свои права и свободу. Почему в этом случае исключается сравнение борьбы с игрой? Потому, что борьба имеет здесь нравственную ценность, и потому, что в нравственном содержании есть момент, где квалификация игры теряет свое значение. В критериях этики вечное сомнение — «игра или всерьез» — находит во всяком отдельном случае свое разрешение. Кто не признает объективной ценности права и нравственных норм, тот никогда не найдет выхода из этого сомнения Игра как таковая лежит вне сферы нравственных норм. Сама по себе она ни добра, ни дурна. Однако человек должен решить, предписано ли ему действие, на которое его толкает воля.

Подлинная культура требует всегда и в любом аспекте a fair play (честной игры). Нарушитель правил игры разрушает саму культуру. Чтобы содержание культуры могло быть созидающим или подвигающим ее, оно должно быть чистым, исключающим отступничество от норм, предписанных разумом, человечностью или верой. Подлинная игра исключает всякую пропаганду. Она содержит цель в самой себе. Ее дух и ее атмосфера — радостное воодушевление, а не истерическая взвинченность. Сегодня пропаганда, пытающаяся завладеть каждым участком жизни, действует средствами, которые ведут к истеричным реакциям масс. Поэтому она не может рассматриваться как выражение духа игры, даже принимая игровые формы. Это всего лишь фальсификация игры.

В МАГИЧЕСКОМ КРУГЕ

Кто говорит «состязание» — говорит «игра». И игровые качества, и состязательные по сей день сквозят в самых различных формах правовой жизни Правосудие совершается в некоем «дворе». Этот «двор», как и прежде, остается в полном смысле слова «священным кругом», в котором восседали судьи, как это можно было видеть на щите Ахилла. Любое место, где свершается правосудие, отгорожено от повседневной жизни, как бы выключено из нее. Это настоящий магический круг, игровое пространство, в котором временно упраздняется привычное социальное подразделение людей. На время они становятся неприкосновенными.

Судьи и в наши дни, прежде чем приступить к отправлению правосудия, выходят за рамки «обыденной» жизни, облачаются в мантию или хотя бы надевают парик. Парик не просто реликт старинного церемониального облачения. По своей функции он может быть поставлен рядом с примитивными танцевальными масками первобытных племен Как и маска, он делает человека «другим», «не этим». Британский мир с его всегдашним почтением к традиции сохраняет в своем правосознании и другие стародавние черты. Элементы спорта и юмора, которые в судопроизводстве у британцев особенно распространены, вообще принадлежат к фундаментальным чертам всей правовой практики Эти черты не выветрились даже из сознания нидерландской нации. «Be a good sport» («Будьте же спортивным»), — говаривал американский бутлеггер в дни сухого закона таможенному чиновнику, составляющему на него протокол. Нидерландец так же требует от юстиции «спортивного поведения».

Вот, скажем, брабантский контрабандист, представ перед судом по обвинению в преднамеренной попытке задавить полицейского на своем автомобиле, заявляет: «Чтобы избежать наезда, я вывернул налево».

Полицейский это отрицает.

Обвиняемый: «Ну, будьте же честным и спортивным».

Эти беглые замечания говорят о взаимосвязи правосудия и игры. Судебная тяжба есть борьба, спор о справедливости и несправедливости, вине и невиновности, о победе и поражении. Элемент счастливого случая, удачи, шанса, а значит, и элемент игры, выступает на первый план тем решительнее, чем дальше мы уходим в глубь веков, ко все более примитивному правосознанию. Первобытная связь права, жребия и азартной игры прослеживается в традициях многих народов.

Рассмотрим в качестве примера состязания в барабанной игре или военные поединки гренландских эскимосов. Этот обычай, сохранявшийся до недавнего времени, говорит о том, что функция культуры, которую мы называем правосудием, все еще не утратила природы игры.

Если один эскимос имеет претензии к другому, он вызывает обидчика состязаться в игре на барабане или в пении. Члены племени или клана, нарядно одетые, приходят на праздничную сходку. Противники поют друг другу поочередно бранные песни под аккомпанемент барабана, упрекая друг друга в совершенных поступках. При этом допускаются самые чудовищные обвинения, клевета (один исполнитель перечислил всех соплеменников, которых в голодное время съели якобы жена и теща его противника). Песенный диалог сопровождается оскорблениями друг друга, иногда и дракой. Собравшиеся подстрекают состязающихся, хлопая в ладоши, подпевая. Бывает, поединки длятся годами, обе стороны придумывают все новые обвинения друг другу. Собрание зрителей решает, кого признать победителем. Иногда семье побежденного приходится оставлять стойбище.

Иной формы правосудия племена не ведают. Даже убийства проходят тот же «суд». Никаких официальных решений после песенной баталии не выносится. Иногда допускаются формы физического насилия: привязывание к столбу, побои и др. Для улаживания конфликта порой служат кулачный бой или борьба.

Итак, мы имеем дело с культурной практикой, которая выполняет функцию права в законченной форме и одновременно является самой настоящей игрой. Барабанные поединки составляют в общинной жизни главное развлечение Если нет спора, поединок начинают потехи ради.

СОСТЯЗАНИЕ В МУДРОСТИ

Стремление быть первым выражает себя в таком количестве форм, сколько возможностей предоставляет общество. Состязания различны, как и «призы», ради которых идет борьба. Пожалуй, еще яснее, чем в областях права и войны, проявляется единообразие форм архаической культуры при состязаниях в знании и мудрости. Для раннего человека что-то «мочь» или «сметь» означало власть, а что-то «знать» — власть магическую, ибо всякое знание находится в прямой связи с самим миропорядком.

Поэтому во время священных празднеств люди состязались в подобном знании, произнесенным словом оживляя влияние на миро-эой порядок. Состязания в священном знании коренятся в самой толще культа и составляют его существенную часть. Вопросы, которые задавали поочередно или в ответ на вызов жрецы во время жертвоприношения, были загадками в самом полном смысле этого слова, аналогичными по форме и тенденциям загадке как социальной игре. Функции подобных сакральных состязаний выступают особенно отчетливо в ведийской традиции: брахманы состязаются в «знании начал» или «произнесении священных истин». Различные песни Риг-веды заключают в себе прямое поэтическое отражение таких состязаний. Часто вопросы касаются космических явлений, а разгадка ставит их в смысловую связь с ритуалом жертвоприношения.

«Я спрашиваю тебя о крайней границе земли. Я спрашиваю тебя, где пуп мироздания…»

Нам не дано определить в этих свидетельствах древнейшей экзальтации и восторга перед тайнами бытия разделительную грань со священной поэзией, мудростью, мистикой и рядящимися в покров тайны словесами. Но в этих культовых состязаниях в игровой форме рождается философия. Космогонический вопрос: как могло появиться то, что есть в мире, — один из первых вопросов, всегда занимавших человеческий ум. Подобные вопросы приходят на ум каждому ребенку в возрасте шести лет, что засвидетельствовано современной экспериментальной детской психологией. Откуда берется ветер? Кто гонит воду в реке?

Самой высшей мудростью считалось задать такой вопрос, на который никто бы не ответил. Загадка в мифологических или ритуальных текстах почти всегда бывает роковой, в разрешение которой вовлекается сама жизнь. Жизнь есть ставка в игре и выигрыш за разгадку. Такая загадка лежит на грани игры и серьезного, и жизнедеятельность культуры постепенно проводит черту между обеими сферами.

Одна из древних игр ума — софистика. Софисты хорошо сознавали игровой характер своего ремесла. Появление известного софиста в греческом городе — праздничное событие. На них глазеют зеваки, зрители бурно поощряют возгласами, одобрительным смехом удачные ответы. Порой у софиста есть целый репертуар выступлений, за которые он взимает солидный гонорар. Но по своей натуре он до некоторой степени бродяга и нахлебник, «перекати-поле»

В то же время именно софисты создали среду, в которой формировались эллинские идеи воспитания и культуры. Греческая мысль и наука выросли не в лоне школы, как мы ее сейчас понимаем. Они были плодом свободного времени. И в условиях свободного времени свободных граждан софист испокон веку был на месте.

Софизм, с точки зрения технической, как форма выражения, обнаруживает связь с примитивной игрой и вплотную примыкает к загадке. Интеллектуальная игра, когда собеседника заманивали коварными вопросами в ловушку, занимала важное место в общении древних греков. Различные типы таких коварных вопросов были систематизированы под техническими именами: сорит (куча), апофаскон (отрицающий), утис (никто), псевдо-менос (лжец). Клеарх, ученик Аристотеля, написал теорию загадок типа «гриф» (сети), сумму шутливых вопросов, за ответы на которые полагались награда или штраф.

Что бывает одно и то же повсюду и нигде? Ответ: время.

Что есть я, не есть ты? Я человек, значит, ты не человек (на что якобы Диоген возразил: если хочешь, чтобы это было истиной, начни с меня).

Сами греки сознавали, как глубоко они вторглись всем этим в сферу игры. Сократ в «Евтимеде» отметает софистические вопросы-ловушки. Он считает, что таким образом не учатся познавать суть вещей, а лишь забавляются словесными выкрутасами. Однако даже Сократ и Платон не избежали причисления к породе фокусников, жонглеров, чудодеев, к которой относили софистов. Игровой элемент философии присутствует в самих платоновских диалогах…

Состязание в знании присуще вообще науке. Нет ничего легче, как признать игровой характер каждой науки, а ее метод и понятия игровым пространством. Однако для квалификации науки как игры понадобится еще что-то, кроме наличия игрового пространства. Игра преходяща, не имеет вне себя никакой цели, поддерживается сознанием радостного отдыха за рамками требований «обыденной» жизни. Все это не годится для науки. Ибо наука постоянно ищет прочного контакта с реальностью и значимости для повседневной реальности. Ее правила не являются раз навсегда незыблемыми, как правила игры. Наука беспрерывно изобличается опытом во лжи и затем сама себя изменяет. Правила же игры не могут быть признаны ложными. Игра может лишь варьироваться.

Есть все основания отложить в сторону вывод, что любая наука есть только игра. Иное дело вопрос, не может ли наука «играть» внутри ограниченного ее методом круга. Например, со склонностью к последовательной систематике почти нерасторжимо связана тяга к игровому. Старая наука, лишенная достаточной опоры на опыт, углублялась в безбрежное систематизирование всех мыслимых качеств и понятий. Наблюдение и расчет абсолютно не гарантируют науку от игровых критериев. Термины специального метода могут легко использоваться как игровые фигуры. В этом издавна упрекали языковедов. Языкознание заслужило подобный упрек, поскольку приняло участие в древней игре толкования слов, вошедшей в моду со времен Ветхого Завета и Вед. И разве не переводятся иные науки в плоскость игры слишком усердным и легкомысленным применением фрейдистской терминологии компетентными и некомпетентными людьми?

Занятие наукой втягивается в русло игры благодаря жажде к состязанию. Хотя соревнование в науке не имеет такой непосредственной экономической основы, как в искусстве, характер контроверзы, с другой стороны, гораздо больше свойствен логическому развитию культуры, которое мы и зовем наукой, по самой ее природе. Конечно, наука полемична. Но нельзя считать благоприятным признаком, когда в ней на передний план выходит стремление опередить в своем открытии других или обескуражить их своими доказательствами. Подлинная тяга к познанию истины невысоко ценит торжество над противником.

Современная наука, коль скоро она придерживается строгих требований точности и любви к истине, обнаруживает гораздо меньше игровых черт, чем в раннюю пору ее возникновения со времени Ренессанса вплоть до XVIII века.

У Кристофер-Робина
Алан Александр Милн. «Воспаление хитрости».

Хрипы
Перевод М. Бородицкой

И всхлипы!

Его уложили

В кровать,

И в рот заглянули,

И дали пилюли,

И не разрешили

Вставать.

И все ужаснулись:

Из хрипов

И всхлипов

Не вышли бы свинка

И корь!

От всхлипа и хрипа

Недолго до гриппа,

А это —

Опасная хворь!

И Доктор по хрипам,

И Доктор по всхлипам,

И много других Д

окторов,

И сам знаменитый

Профессор по гриппам

К нему

Прибежали

На зов.

И, встав у постели,

Узнать захотели,

Как именно

Все началось,

И много ли на ночь

Он съел карамели,

И как ему ночью спалось.

И Доктор по хрипам

Сказал, что при хрипах

Больного

Нельзя охлаждать,

А Доктор по всхлипам —

Что надо при всхлипах

Больному

Во всем угождать…

Но ясно любому,

Что, если больному

Все-все, что захочет,

Дадут, —

Не будет ни хвори,

Ни свинки,

Ни кори,

И хрипы,

И всхлипы

Пройдут.

А Кристофер-Робин,

Проснувшись здоровым

На следующий день

Поутру,

Сказал:

«Похворали!

Теперь не пора ли

Другую придумать

Игру?»

 

Майкл Коуни

ВОПЛОЩЕННЫЙ ИДЕАЛ

 

1

Над теплой, мутной водой, затопившей дельту во время прилива, стояли на сваях три грубо сколоченные бревенчатые хижины. Вот уже неделю жили в этих хижинах двенадцать мужчин и шесть женщин. Сегодняшним мрачным утром их стало на одного меньше. Не обращая внимания на водоворот, бурлящий вокруг свай, и все еще не оправившись от шока, Главный администратор поселения Алекс Стордал взбирался по грубо сколоченной лестнице. Тело погибшего Кейбла уплывало по воде лицом вниз. То есть лица как такового уже не было…

Хижины стояли треугольником, образуя своеобразный двор, заполненный водой. В открытых дверях этих избушек столпились поселенцы, они не отрываясь смотрели на бурлящую под ногами воду. А тело уплывало все дальше, цепляясь порой за искореженные корни мангровых деревьев. Здесь, в дельте, это была единственная растительность, не считая камыша. Теперь вода кипела вокруг Кейбла, сдирая с него одежду; участки белой кожи мелькнули и исчезли, потому что воду вокруг трупа окрасила кровь: косяк мелкой рыбешки набросился на тело, разрывая его острыми, как иглы, зубами.

— Всем оставаться на местах! — крикнул Стордал, но команда была излишней, поскольку никому не пришло бы в голову влезать в воду. Все видели, как, сверкнув на солнце, одна рыбешка выскочила из водоворота и впилась Кейблу в горло.

— Она прыгает, — пробормотал кто-то. — Я, — говоривший, нервно сглотнув, уставился в смертоносный поток, — могу поклясться, что у нее крылья. — Где-то сзади тихо всхлипнула женщина.

Немного позже Стордал созвал людей.

— Это наше первое несчастье, — сказал он, вглядываясь в лица поселенцев. Он стоял у входа в Дом-1, позади него толпилось человек десять, а от Дома-2 и Дома-3 их отделяли футов пятьдесят мутной воды. Но никто не осмеливался пересечь залитый «двор». Подходило время отлива. Те, у кого были силы смотреть на останки Кейбла, могли заметить, что на грудной клетке почти не осталось плоти. В ветвях деревьев, склоненных над скелетом, скрывались неясные очертания какого-то амебообразного существа.

— Конечно, это ужасно, — продолжил Стордал, — мы поняли, что чужая планета нам враждебна. — Он напомнил колонистам, зачем их в свое время направили в дельту; культуры, привезенные с Земли, стало невозможно выращивать вблизи колонии. Взяв с собой мешки с проросшим высокосортным рисом, хорошо развивающимся в соленых водах, люди поселились на берегу моря. Рис должен был дополнить скудное меню колонии — до сих пор продукты завозили с Земли. Здесь, в дельте, соорудили рисовые делянки, и до трагического дня работа продвигалась неплохо; всходы тоже как будто появились дружные.

— Если вы, мистер Стордал, думаете, что я буду работать по колено в воде, да еще рядом с этой чертовой рыбой, — закричала женщина из Дома-3, вы очень даже ошибаетесь!

Остальные поселенцы согласно загудели.

— Мы будем работать только во время отлива, — холодно ответил Стордал.

— А как проверить, не копошится ли эта нечисть на наших делянках? нервно выкрикнул кто-то.

— А вот как, — ответил Стордал и начал спускаться на дно затопленного треугольника. Вода почти сошла, но все же его охотничьи сапоги почти полностью увязли в гуще ила и желтой глины. Люди с тревогой следили за каждым его движением.

— Убедились? Опасности нет, — с оптимизмом сказал Стордал. Он выбрался на глинистый берег, укрепленный деревянными сваями, потом снова прыгнул в воду и бесстрашно двинулся вперед, заботливо оглядывая ростки риса, уже показавшиеся над водой. Внутреннее напряжение Стордала выдавал лишь непроизвольный жест, каким он время от времени нервно прикасался к горлу, видно, вспоминая жуткую гибель Кейбла. Дьявольская рыбешка величиной и очертаниями напоминала пиранью, но у этой, насколько он успел заметить, верхний плавник имел вид тонкого прозрачного крыла. За неделю, что они жили здесь, такая рыба встречалась впервые. Оставалась надежда, что хищница не поняла, сколько еды у нее появилось.

В тот же день, несколькими часами позже, земледельцев постигло новое несчастье. День стоял погожий, утренний дождь сменило солнце, и люди спокойно работали, забыв о недавних треволнениях. Женщины сажали рис, согнувшись и погружая руки в воду; мужчины укрепляли глинистый берег, вбивая в него сваи из мангрового дерева. Главный администратор забрался в Дом-1, чтобы передать в центр очередной рапорт и в свою очередь узнать последние новости.

Не успел он наладить связь с Биллом Майерсом, как услышал истошные крики, доносившиеся с делянки. Бросив микрофон, Стордал метнулся к выходу.

Воды прилива, начавшие затоплять блестящую грязь, волновались, рябили и в движении своем отбрасывали какие-то странные блики. Испуганно крича, люди изо всех сил колотили палками по этой грязи, кто-то пытался прорваться к избушкам, кто-то, упав, корчился в вязкой жиже, кто-то лежал неподвижно… А между телами мелькали серебряные рыбки.

Стордал кубарем слетел вниз по лестнице. «По домам!» — завопил он, выдергивая из кобуры лазерный пистолет.

Огромный сверкающий косяк рыб-убийц надвигался со стороны моря, его совсем не останавливало то, что вода едва покрывала дно. Хищницы чуть касались поверхности воды прозрачными крыльями, которые были раскрыты и трепетали; рыбешки выпрыгивали на поверхность и летели прямо по воздуху. Вот еще один несчастный упал, и серебряное лезвие сверкнуло у его горла. Стордал, направив узкий луч револьвера на косяк рыб, расстроил их ряды; другой рукой он тем временем поддерживал раненого. Навстречу, увязая в грязи, брели поселенцы — к домам, на спасительную высоту свай. Но и на лестницах людей настигали серебристые убийцы. Отрегулировав револьвер на широкий луч ближнего боя, Стордал «изжарил» на лету еще один косяк. Спасать раненых было бесполезно: тех, кто падал в грязь, моментально накрывала стремительная серебристая волна, оставляя за собой кровавое месиво. Одной рукой цепляясь за перила, а другой отстреливаясь от подплывавших вплотную «ножей», Стордал наконец-то забрался в одну из хижин.

Погибло еще семь человек. В эту ночь колонисты подверглись тотальной осаде. Летучих рыб уже не останавливала высота свай. Казалось, их привлекает свет из хижин; хищницы в виртуозном прыжке достигали окон и с размаху бросались на лампы. Шмякнувшись об пол, они еще долго извивались в агонии, пытаясь ухватить своей пастью хоть что-нибудь съестное.

На следующее утро, едва дождавшись отлива, оставшиеся в живых колонисты бросились к машинам, которые стояли в миле от рисовых полей. К основной базе колонии ехали в молчании; то, что сперва показалось неприятностью, грозило обернуться полным поражением. На общем собрании было решено отложить работы в дельте до тех пор, пока не будет изобретено какое-то средство против летающих рыб. А приливы и отливы тем временем смывали следы безуспешной попытки переселенцев освоить эти места.

Мало-помалу трагедия стала забываться и к концу недели вчерашние страхи уступили место сегодняшним заботам. Оплакав погибших, обитатели новой планеты вернулись к прежней жизни. Как-то Алекс Стордал, улучив пару свободных часов, отправился прогуляться. Вершина холма, куда он вскоре добрался, была увенчана рощицей чашелистника, и Алекс остановился у ближайшего дерева. Он не без гордости глядел вниз, на зарождающийся поселок, на белые пятна домиков в долине. «Неплохо было бы придумать название нашей деревне, — подумал он, — пока кто-нибудь другой не перехватил идею». Как Главный администратор он имел полное право это сделать без разрешения сверху. Спонсор колонии, финансовый-воротила Хедерингтон, явно проморгал возможность выбрать название для первого города на планете. Правда, он уже дал имя всей планете — Мэрилин, в честь своей молодой жены-блондинки и, по общему мнению, настоящей секс-бомбы. Стоя на холме, Алекс Стордал улыбнулся при воспоминании о Мэрилин, которую ему довелось видеть всего один раз.

В просторной долине расположились пятнадцать домов, увенчанных большими серебристыми куполами — колонисты так их и прозвали — «купола». Утреннее солнце планеты освещало своим необычным светом и густую зелень травы, и деревья с оригинальными листьями, похожими на чайные чашки. Маленькие грузовики-вездеходы кружились вокруг куполов, с этого расстояния люди казались муравьями. Сегодня на улице их было больше, чем обычно, видимо, из-за хорошей погоды, а также тесноты, царящей внутри куполов. В пятнадцати домах проживало больше пятисот человек. Направо, а точнее, к востоку от основной территории, виднелась черная утрамбованная площадка результат челночных рейсов корабля «Ферри-IV» — последний был уже несколько месяцев назад. Теперь другой, огромный космический корабль «Хедерингтон» вращался по орбите вокруг планеты.

Сейчас эта взлетно-посадочная площадка превратилась в строительную: пять семейств сооружали себе индивидуальные домики из стволов чашелистника, заняв под них единственное сухое место: вокруг простирались болота.

Алекс Стордал взглянул на север: милях в сорока от поселения долина начинала подниматься и переходила в горную гряду, расположенную полукругом. Голые зубчатые вершины отчетливо вырисовывались на фоне неба. По данным аэрофотосъемки, позади этого хребта простиралась огромная пустыня, а спектроскопия обнаружила там большое количество железной руды, измельченной в песок. Несметные богатства, которые, что называется, сами шли в руки, возбудили в душе магната Хедерингтона огромный интерес к планете, названной Мэрилин.

Кроме погибших в дельте реки, колония за шесть месяцев своего существования потеряла еще двоих: зоолога Арнота Уолша и его жену. Два месяца назад эта парочка села в вездеход и отбыла в неизвестном направлении. С тех пор их никто не видел.

В этом происшествии Стордал винил только себя. Он должен был вовремя позаботиться об удовлетворении профессиональных интересов ученого. Что делать на Мэрилин зоологу? Если здесь и встречались какие-то животные, они предпочитали держаться подальше от поселения землян. Исключение составляли только изредка появляющиеся черви-слоны (их прозвали так за исполинскую величину). Уолш приходил в ярость оттого, что единственным прибором, которым здесь мог воспользоваться ученый, оказался бинокль для разглядывания мелькающих вдали ящероподобных существ. Из той злополучной экспедиции в дельту Стордал смог привезти зоологу лишь несколько видов растений.

Жена Уолша Кэти была настроена не лучше. Их обоих ценили в научных кругах, они привыкли работать в экспедициях, которые субсидировало Всемирное правительство; обычно такие группы располагали машинами с полным оборудованием и целой командой технического персонала. Поспешно организованная операция Хедерингтона, жизнь в перенаселенных куполах, отсутствие лаборатории и передвижение в открытых вездеходах — все это не очень устраивало ученых. «Если бы мы знали обо всем заранее, — говорили супруги Уолш, — то ни за что не согласились бы сюда лететь».

Алекс Стордал, не в первый раз руководивший освоением планет, настоял на том, чтобы колонистам для обустройства на новом месте дали достаточно времени. Минимум через полгода, как он считал, можно будет начать научные изыскания. Исключение могли составить лишь агрономические работы, скажем, экспериментальные посадки риса. Предстояло также испробовать местную воду, пробурить скважины для колодцев, построить основные лаборатории, посеять злаки, хотя бы бегло исследовать местность и построить укрепления, имея в виду возможное нападение нежданного врага. А главное, сделать так, чтобы разношерстная толпа в пятьсот человек зажила как единое, пусть и маленькое, общество. С самого начала Стордал настаивал на том, что здесь будет не просто завод с рабочей силой, а целый промышленный район, еще один в империи Хедерингтона. Многие приехали сюда на всю жизнь. Как знать, может, Стордал и сам останется здесь по истечении срока контракта. Это была его восьмая планета, неужели он двинется дальше? «Мне уже сорок лет, — думал он, — и я могу жениться еще раз».

Девушка, занимавшая его мысли, сейчас находилась в двадцати шагах, собирая местные растения. Длинные черные волосы скрывали ее лицо, когда она склонялась над соцветиями, которые земляне прозвали «блюдечками».

— Джоан! — окликнул девушку Стордал.

Взглянув на него, она улыбнулась. Лицо ее порозовело на свежем воздухе. Вообще-то она была хорошенькой. «Черт бы побрал Хедерингтона», — подумал Стордал.

Хедерингтон имел свою точку зрения на подбор кадров. «Я лично беседовал с каждым, кто подал заявление, — сказал он как-то, — я подобрал равное количество мужчин и женщин, да еще нескольких детей для того, чтобы люди работали на будущее. Равное число мужчин и женщин означает, что каждому достанется своя парочка. Думаю, ваша девушка вам понравится». Тогда Стордал молча взирал на это воплощение цинизма, восседающее за столом красного дерева, и отвращение в его душе боролось с боязнью потерять работу. «Господи, — думал Алекс, — неужели он хочет, чтобы мы взошли на корабль попарно, держась за руки?»

Всю следующую неделю, перед стартом, он гадал, какая же сожительница предназначена ему? И временами представлял, что она будет как две капли воды похожа на белокурую, полногрудую Мэрилин, жену магната. Хедерингтон, видимо, не знал, — а может, и не хотел знать, — что жена и дочь Стордала погибли в катастрофе.

А Джоан оказалась очаровательной! Она так старалась угодить «суженому», так отчаянно боялась ему не понравиться (на космическом корабле, летели еще двести пятьдесят женщин), была так молода, хороша собой и совершенно не во вкусе самого магната, что Стордал начал ломать голову над тем, почему же, черт возьми, она его не привлекает?

И вот прошло уже полгода, а они все еще не стали даже любовниками. Стордал предвидел, что в самый ответственный момент его воображение нарисует старика миллиардера, который произнесет скрипучим голосом: «Я знал, что она тебе понравится, кхе-кхе…»

— Джоан! Иди сюда! — позвал он.

Ветры на планете Мэрилин были такими же постоянными, как и дожди: большую часть дня они дули с юго-востока, то есть с моря к пустыне; земля нагревалась и горячие массы воздуха поднимались вверх. Ближе к вечеру направление менялось, и прилетевшие из пустыни песчинки носились в воздухе, создавая причудливые узоры в свете заходящего солнца.

Сейчас ветер дул в сторону холмов, и пока Джоан шла к Алексу, ее лицо, обрамленное развевающимися волосами, казалось экзотическим цветком с темными лепестками.

— Привет, — сказал Стордал. — Что ты думаешь о Мэрилин?

— Она красива и непредсказуема. Явная находка для мужчины.

— Я говорю о планете.

— И я о ней, — ответ прозвучал невинно. — Все вновь открытые планеты для мужчин, они сулят будущие победы. Для женщин они объект ревности.

И внезапно она перешла на другую тему:

— Может, пройдемся? Погуляем среди этих чашелистников. Вдруг встретим больших ящеров?

Стордал колебался. Он покинул колонию, повинуясь минутному настроению, под влиянием манящих лучей солнца. Ему не хотелось превращать утреннюю прогулку в разведку на местности. Однако любопытство одержало верх, и они с Джоан стали подниматься по холму, держа пистолеты наготове. В конце концов, сказал себе Стордал, могу же я заменить зоолога Уолша в изучении местной фауны.

Они вошли в редкий лесок и остановились шагах в двадцати от ближайшего дерева. Кругом царил покой. Но вот от дерева отделилась тень: спрыгнула с ветки маленькая ящерица. Расправив тонкие, как бумага, крылья, она полетела. На ум пришло жуткое сравнение с рыбами-убийцами в дельте реки, но тут же исчезло.

Заметив приближение Человека, вся природа словно затаила дыхание: замерли ветвистые кроны деревьев, стих ветер.

— В рощу не пойдем, — твердо сказал Стордал. — Разве что попозже, прихватив десяток вооруженных людей. Давай пройдемся по опушке — так, чтобы нас видели из поселка.

Кое-где земля была изрыта червями-слонами. Вход в каждую нору был фута два в диаметре, так что эти дыры порядком уродовали красивый зеленый ковер. Попадались куртинки более высоких растений с тонким стеблем, увенчанных цветком, похожим на тюльпан. Стордал сорвал один из них и сунул в карман ветровки.

— Это для Бригса, — бросил он. Бригс фигурировал в штате экспедиции как ботаник и агроном, а теперь стал еще и зоологом.

— Ты заметила, что это растение того же вида, что «блюдечки» и «чашечки»? — спросил Стордал и, не дождавшись ответа, начал рассуждать о том, что вся растительность на Мэрилин живет, видимо, по принципу «наоборот», то есть получает влагу и питательные вещества из дождевой воды и передает соки корням. Надо подбросить Бригсу эту идейку, а то он зачах.

Джоан, которая к чему-то прислушивалась, вдруг схватила его за руку.

— Тихо, — прошептала девушка, — кажется, я что-то увидела. Оно выползало вон из той норы, — она показала на дыру в земле, шагах в двадцати от людей, у самых деревьев.

— Может, это был червь-слон, — прошептал Стордал.

— Нет. Тот выглядит иначе. Это — нечто бесформенное. Оно только высунуло голову, какой-то странный кусок, а потом спряталось.

Роща, привыкнув к присутствию людей, начала шевелиться: зашелестели листья, негромко прокричали птицы. Вернулся легкий ветерок, и чашелистники снова заколыхали ветвями. Черная туча поползла по небу с юго-запада. Люди стояли молча, не двигаясь.

Теперь и Стордал увидел странное существо: оно как-то неправдоподобно выливалось из норы — действительно бесформенное, похожее на серый поток протоплазмы. Выбравшись наружу, существо стало разрастаться, выбрасывая какие-то отростки. Вот оно уже поднялось с земли, все еще не имея отчетливых очертаний. Вот оно выросло почти до шести футов, сужаясь кверху. Мысленно Алекс сравнил это создание со снеговиком, которого лепил в детстве, только…

— Боже милостивый! У него есть глаза!

Глаза уставились на него совершенно не мигая. Голова приобрела отчетливую форму, затем появилась щель, обозначившая рот.

Стордал сжал в руке пистолет.

Раздался треск сучьев под тяжелыми шагами, и люди резко обернулись. На опушке среди редких деревьев стоял гигантский ящер. Челюсть его отвисла, изо рта текла слюна. От хищной пасти, утыканной острыми зубами, и до кончика хвоста в нем было больше двадцать футов. Трудно было не заметить, что это самец. Стордал поднял пистолет и прицелился почти с легким сердцем, — тварь была отвратительна.

Однако внимание огромного ящера было приковано не к людям, а к открытой поляне. Голодными глазами он взирал на гору протоплазмы; в раскрытой пасти алчно трепетал язык.

Немигающие глаза на вершине «горы» вдруг ожили и остановились на ящере. Существо вновь принялось менять форму, плоть его увеличивалась, раздувалась, как у рыбы-иглобрюха, пугающей врага. Затем отчетливо показались конечности и хвост.

Джоан вскрикнула от ужаса.

Чудище выросло, контуры сделались резче, внешность стала вполне определенной. Вот оно уже бьет длинным хвостом и скалит пасть.

Теперь на опушке стояли два огромных ящера.

Настоящий ящер, откинув назад голову, издал похожее на кашель рычание и целенаправленно двинулся вперед. В это время псевдоящер пригнул голову, зашаркал лапами и повернулся боком.

Монстры сошлись вплотную и исполнили какой-то жуткий танец.

Затем довольно неуклюже совокупились.

 

2

Когда Алекс и Джоан входили в маленькую лабораторию Бригса, по крыше купола оглушающе барабанил яростный ливень, какие часто бывают на Мэрилин. Бригс стоял спиной к ним судя — по позе, в глубоком раздумье. Хотя, вполне возможно, капризный биолог намеренно игнорировал вошедших.

— Привет, Бригс, — сказал Стордал.

— Привет, Стордал. Мисс… — то ли у Бригса была плохая память на имена, то ли он хотел уязвить подругу Администратора — это осталось невыясненным. — Я наблюдал за вами. Вы решились на опасную вылазку. Но интересную… Н-да.

— Есть новые идеи? — небрежно спросил Стордал, усаживаясь на стул и делая знак Джоан, чтобы она тоже села; поскольку в лаборатории было всего два стула, Бригсу пришлось пристроиться на краешке стола. Он был маленького роста и ноги его не доставали до пола.

— Идеи? Может быть. А каковы твои впечатления, так сказать, с места событий?

— Я могу лишь подытожить то, что мы видели своими глазами. Нечто вылезло из дырки, похожей на нору червя-слона. Завидев Джоан и меня, «оно» изменило форму. Цвет, до того бывший серым без примеси, посветлел. Верхушка ее стала почти похожей на голову, и появились глаза и рот.

— На тебе была вот эта самая белая ветровка?

— Совершенно верно. Ты думаешь, эта гадость меня имитировала?

Бригс невесело усмехнулся.

— Конечно. Хотя ей гораздо больше удалось сходство с ящером.

— Это было потрясающе! — не выдержала Джоан. — В какие-то секунды эта штука превратилась в ящера. И настолько в этом преуспела, что обманула настоящего. — Смутившись, она замолчала.

Стордал поспешил вмешаться:

— У меня по дороге созрела теория. Стреляйте в меня, если она неверна.

— Шпарь.

Зная, что он может стать мишенью для сарказма — любимого оружия Бригса, — Стордал все же заставил себя продолжать:

— За время нашей жизни на Мэрилин мы видели разных животных. Чаще всего это были ящеры — всевозможных размеров и очертаний, но все — рептилии. А теперь из норы вылезло черт знает что! Первое сухопутное существо, отличающееся от других.

— Ну и что?

— Так вот, — Стордал бросился в пучину, — предположим, что оно не отличается. Что это тот же вид. Предположим, что здесь существует только одна сухопутная форма жизни. Но она меняет внешность по своему усмотрению.

— Похоже на правду, — одобряюще заметил Бригс.

— Такое возможно?

— Возможно, — снизошел биолог, — но не реально. Видишь ли, существо изменило внешность под определенным влиянием. Это, так сказать, рефлекс, который получил стимул. Увидев тебя, «оно» изменило внешность. Потом увидело ящера и изменило ее снова. Если бы твоя теория была верна, я мог бы согласиться со вторым изменением, но не с первым.

— А почему нет? — разозлился Стордал, но тут же взглянул на часы. Впрочем, мне скоро придется проводить собрание. Давай обсудим все это позже, когда увидим кинопленку. Дернуло же этого монстра появиться прямо перед собранием! Вся колония будет говорить только о нем.

— Подожди минуту. Подумай, зачем бы этому существу понадобилось подделываться под нас? Ты вспомни: половые признаки появились у него только после второго превращения.

— Согласен. А твоя версия? — уступил Стордал.

— Я думаю, оно меняет внешность ради самозащиты. И перевоплощается в особь, от которой ждет нападения. Скорее всего, это аморфное существо по натуре не агрессивно и нашло наилучший способ выживания в стане врагов! Глаза Бригса задорно поблескивали за стеклами очков.

— Все может быть, — неохотно согласился Стордал. — В конце концов ты в этом спец. — И невольно добавил: — За неимением Уолша.

— Я уверен, что профессор Уолш согласился бы с моими доводами, — сухо ответил Бригс.

— Ну что ж, Джоан, нам пора. Трудно что-либо утверждать, пока не поймано ни одно из этих чудищ. — Стордал встал. — Кстати, у меня есть кое-что для тебя. — Вытащив растение из кармана, он протянул его Бригсу.

— Это мы уже видели, — биолог едва взглянул на «тюльпан».

Войдя в мужское общежитие, Джоан и Стордал услышали гул голосов, почти заглушающий шум дождя, который барабанил по стенам. Собралась почти вся колония, все пятьсот человек. Смущенный любопытными взглядами, Стордал отпустил руку Джоан. Потом оглядел помещение, явно тесное для такой толпы.

В голове Алекса мелькнула безумная мысль, что одного пушечного снаряда хватило бы для всех поселенцев.

К счастью, на планете пока что не обнаружили живых существ, способных изобрести хотя бы огонь, не то что пушки. Хотя аморфное существо, увиденное утром, могло внести коррективы.

Подходя к наскоро построенному помосту, Стордал уловил обрывки разговоров. Все обсуждали это необычное существо, причем высказывая довольно интересные гипотезы. Да неужели вся колония провела утро, приникнув к биноклям и фотоаппаратам?

Стордал подождал минут пять, позволяя опоздавшим устроиться на местах, потом постучал по столу, добиваясь тишины.

— Друзья, — начал он, — мы собрались сегодня для того, чтобы подвести некоторые итоги. Забегая вперед, скажу, что время, отведенное начальством для нашего обустройства, истекло. Но прежде всего я хотел бы успокоить вас по поводу необычного существа, увиденного нами сегодня утром. Резюмируя мою предварительную беседу с профессором Бригсом, — Стордал кивнул в сторону фигуры у входа, — полагаю, что животное не представляет опасности. Конечно, делать окончательные выводы рано, но профессор Бригс считает, что существо прибегает к изменению внешности всего лишь в порядке самозащиты. Естественно, мы как можно скорее постараемся взять в плен одно из этих созданий, чтобы за ним понаблюдать, а пока я прошу вас сохранять меры обычной предосторожности. Думаю, излишне напоминать, что следует всегда иметь при себе оружие, не удаляться от лагеря в одиночку, тем более в ночное время.

Стордал выдержал паузу, прежде чем заговорить о неприятном.

— Первая стадия операции по освоению планеты закончена, — не спеша продолжал он, — и нам следует подумать о будущем. С этого дня место, где мы живем, больше не считается поселком; это городок, которому я хотел бы, с вашего позволения. Дать имя. Я назвал бы его Элис, в честь австралийского собрата. Итак, город Элис появился на свет, и нам следует двигаться дальше.

В толпе послышался одобрительный гул. Стордал набрал в легкие побольше воздуха.

— Завтра бригада в пятьдесят четыре человека, — это будут и мужчины, и женщины, — отправится из Элис в зону пустыни, расположенную в шестидесяти милях отсюда, позади горной гряды. Они возьмут необходимые инструменты и припасы и разобьют лагерь, который станет базой для строительства еще одного городка. Население лагеря будет постоянно меняться: следите за доской объявлений, там будут появляться списки тех, чья очередь ехать. Каждый член колонии без исключения обязан отработать в новом поселке по неделе, раз в два с половиной месяца. Однако кое-кому я предложу жить там постоянно.

С минуту собравшиеся молчали. Потом зал взорвался. Кто-то выкрикнул:

— Как это — без исключения? Я, например, нужен здесь.

Стордал узнал голос: он принадлежал геологу по фамилии Левер; тот был занят на дренажных работах вокруг поселка, он готовил площадку для строительства новых домиков.

— Да, без исключений, — повторил Стордал, стараясь перекрыть шум. — Вы не просто работаете здесь по найму, у вас контракты, заключенные с компанией «Хедерингтон». — Теперь шум поутих, и он смог продолжать: — Она оплатила ваше путешествие на космическом корабле, ваше жилье и питание на планете. Естественно, она хочет в ответ получать прибыль. У вас достаточно времени для личных дел — строительства домиков, общественной работы и тому подобного. Однако ваше рабочее время принадлежит компании. У каждого контракт на пять лет. Когда он кончится, вы вольны либо покинуть Мэрилин, либо остаться здесь и подписать контракт еще на пять лет.

А если кто-то захочет попытать счастья, то может остаться на планете, вне сферы влияния компании, заняться фермерством или открыть магазин и даже конкурировать с ней. К тому времени вступит в строй сталелитейный завод, население городка вырастет, и для людей откроется масса заманчивых возможностей. Но все это — не раньше, чем через четыре с половиной года. Стордал молча смотрел в зал. Сам он подписал контракт с компанией «Хедерингтон» лишь потому, что распалась Всемирная эмиграционная комиссия — она перестала получать-поддержку и деньги от правительства. Частные компании взяли на себя труд отправки с перенаселенной Земли тех, кто этого хотел. Страсть к освоению других миров была у Стордала в крови, и когда ВЭК с большим сожалением освободила его, он ухватился за предложение Хедерингтона. Он знал, что это единственная для него возможность. ВЭК больше не будет функционировать, ей не дадут этого сделать громкие протесты общественности против огромных расходов на новые проекты.

Находясь на Земле, человек утверждал: «Я работаю ради будущего — своего и своей семьи».

Здесь, на чужой планете, он вынужден признать: «Я начну работать для себя и своей семьи лишь через несколько лет».

Разница небольшая — несколько лет, только и всего.

Собравшиеся начали расходиться. Стордал перевел дух: кажется, буря миновала. Один из геологов, Чарлтон, подошедший к Администратору, похвалил:

— Ну что ж, ты отлично справился с ситуацией. У тебя большое будущее. Держи людей в ежовых рукавицах и обещай им золотые горы, а остальное они сделают сами.

Пробурчав что-то нечленораздельное, Стордал отошел от него вместе с Джоан.

— Не нравится мне этот тип, — решительно заявила она, — я не люблю, когда меня считают одной из «них». Я — это я, ты — это ты, а он — это он.

— Смотри на вещи проще, — успокоил девушку Стордал, которого удивила ее вспышка. — Он не так уж неправ, разве что излишне прямолинеен. Но ведь у каждого из нас будет возможность стать личностью, когда кончится контракт.

— Да, через четыре с половиной года. А что будет с нами, если компания вдруг сочтет всю затею нерентабельной? Если за эти пять лет не окупятся ни доставка, ни содержание людей? — Джоан запнулась. — И колония… прикажет долго жить?

 

3

На следующее утро, пораньше, Стордал, надев плащ, начал обход поселка. Шлепая по лужам между куполами, он был несколько удивлен атмосферой ожидания и даже радостного возбуждения, которая воцарилась в колонии. Дискуссия, вспыхнувшая вчера вечером, сразу после собрания, продолжалась и сегодня: люди оживленно обсуждали виды на будущее.

Стордал пробрался сквозь толпу и вошел в купол, служивший одновременно гаражом и складом механизмов. Жители Элис уже придумали для него новое назначение, когда вся техника отправится в пустыню. Этот самый большой в поселке купол виделся поселенцам просторным клубом, где разместятся бар, ресторан и театр. В ожидании счастливых дней уже работал драмкружок, и его участники почти все свободное время проводили на репетициях. Премьера музыкальная комедия — уже была назначена на будущую неделю.

Сейчас, однако, в куполе кипела совсем другая, прозаическая работа. Мужчины и женщины усердно стаскивали чехлы с огромных тракторов, передвигающихся на пневматических шаровидных шинах. Разного рода оборудование и провиант были давно загружены на трейлеры — эти длинные машины в свое время доставили с Земли с полной «начинкой»: все необходимое было уложено в полном соответствии с инвентарными описями. Предполагалось, что это сэкономит время, предупредит возможные ошибки и убережет от воровства. Трейлеры ждали отправки в пустыню.

Стордал направился к Биллу Майерсу, своему заместителю; тот руководил группой рабочих, которые учились заводить трактор и управлять им. Выныривая из волн полиэтиленовых чехлов, Алекс спросил:

— Как дела, Билл?

Молодой белокурый мужчина отозвался сверху, из кабины своего трактора:

— Доброе утро, Алекс. Порядок. Почти все сделано, осталось проверить моторы.

Стордал осмотрелся: в куполе стояло шесть тракторов на пневматике и двенадцать трейлеров, которые специально «обули» в такие же шины, чтобы приспособить к капризной почве планеты.

— Билл, я проеду с тобой часть пути, — сказал Стордал. — Мы с Бригсом решили взять несколько помощников и попытаться поймать одного аморфа. Так мы их назвали. Проедем на вездеходе миль двадцать, а потом отстанем от твоей колонны.

— Аморфы… — в голосе Билла звучало сомнение, — а ты уже видел кинопленку?

— Нет. Собираемся с Бригсом сегодня же посмотреть.

Кинопленка оказалась не очень-то содержательной. Посмотрев ее, Стордал встал.

— Как я и предполагал, ничего нового.

— Да, но фильм подтверждает одну важную вещь, которая не дошла до тебя сразу, — возразил Бригс.

— Какую?

— Вопрос секса. Пленка очень ясно показывает, что настоящий ящер, более агрессивный, — самец. У здешних ящеров половая принадлежность четче выражена, чем у земных рептилий. А аморф явно был самкой.

— Почему же, это я понял.

— Да, но ты не понял, как это важно! Это же разбивает нашу теорию подражания. Аморф не просто превратился в существо, угрожающее ему; он стал самкой того же вида. А для этого ему пришлось учесть едва уловимую разницу между особями разных полов.

Стордал ответил не сразу, с неохотой признавая правоту биолога.

— Ты прав. Это не слепое, инстинктивное подражание. — И чтобы закончить разговор, деловито сказал: — Ну ладно, пора собираться в дорогу.

Слегка бугристую равнину покрывал сплошной зеленый ковер «блюдечек» и «тюльпанов». Очертания гор отчетливо вырисовывались на фоне неба. Вдали, среди холмов, можно было различить леса с изумрудной листвой. Огромные шины тракторов со свистом приминали растительность; маленькие юркие вездеходы деловито урчали рядом с бесшумными большими машинами. Животные, даже если они здесь водились, не показывались на глаза. Людям удалось заметить только огромных ящеров примерно в миле от них; их чешуйчатые головы медленно поворачивались вслед уходящей колонне. Иной раз зазевавшаяся маленькая ящерка испуганно выскакивала прямо из-под колес.

Стордал и Бригс подпрыгивали на сиденье своего вездехода, за ними следовали еще две такие же машины, везущие других охотников.

— Ну, пора отрываться, — скомандовал Стордал. Он прибавил скорость и, обгоняя первый трактор, махнул рукой водителю; тот попрощался в ответ. Затем Стордал резко свернул на юг, а за ним — его вездеходы.

— Если учесть, что аморфы живут в порах, — начал Бригс, — то, видимо, нужно искать их вот у тех холмов.

Машины взяли курс к небольшому холму, покрытому чашелистником. И правда, скоро в бинокль стали хорошо заметны аморфы — их было несколько, бредущие по краю рощи. Существа беспрестанно меняли свою форму, но, насколько могли понять люди, это делалось скорее для удобства передвижения, нежели для самозащиты. Один, змеевидной формы, влезал на деревья и сползал вниз, другой, похожий на шар, быстро катился по склону холма. Вскоре, скрывшись за деревьями, аморфы исчезли из поля зрения.

Через полчаса путешественники подъехали к этому холму вплотную. Позади него, милях в шести, поднимался столб дыма. Люди вышли из машины.

— Я надеюсь, все захватили оружие? — Стордал оглядел свою команду. Вполне возможно, что среди деревьев прячутся огромные ящеры. Как только увидите хотя бы одного, громко кричите и со всех ног бегите к машинам. Стреляйте только в крайнем случае. Похоже, что эти чучела не блещут умом и не знают, чем грозят им выстрелы. Подозреваю, что они могут быть опасны даже с оторванной головой.

Для большей безопасности Стордал выгрузил из машины лазерное ружье огромной мощности — неуклюжее, но попадающее в цель с любого расстояния.

— Ничего, не пропадем, — успокоил его Бригс. — Ты, главное, прикрывай нас этой штуковиной, пока мы будем охотиться. Не думаю, что это продлится долго.

Охотники быстро поднимались по склону холма, приближаясь к вершине. Стордал шел следом, с ружьем наготове. На глаз рощица занимала примерно полмили в диаметре — вполне достаточное укрытие для больших ящеров. Роща замерла, словно прислушиваясь, дождь прекратился.

Вдруг шеренга резко остановилась. Бригс обернулся к людям, прижимая палец к губам, потом указал наверх.

На ветвях дерева повисло нечто, похожее на змею. Оно было гибким и, на первый взгляд, не отличалось от лиан. Вот оно шевельнулось, его верхний конец — видимо, голова — повернулся в сторону людей, оно явно их разглядывало. Стордал подошел вплотную к Бригсу.

— Как ты думаешь, что это? — прошептал он.

— Может быть, аморф, — ответил тот. — Прикидывается лианой, бестия.

Группа выжидающе замерла.

Постепенно роща, обманутая неподвижностью людей, начала пробуждаться. Какие-то маленькие существа забегали по земле, другие принялись скакать с ветки на ветку, цепляясь за них хвостами, как обезьяны. Вся эта живность громко галдела и пищала.

Но вот началось. Один из древесных обитателей едва заметно изменил очертания. Дальше — больше. Гибкое тело сначала медленно проползло между ветвями, сокращаясь, растягиваясь и одновременно меняя цвет. Зеленый тон плавно перешел в желтый, потом в оранжевый и тускло-коричневый. Хвост, вдруг ставший коротким и толстым, раздвоился; из нового утолщенного туловища выросли конечности. Вот уже и голова видна. Метаморфоза прошла несколько стадий: податливое тело изливалось, как ползучий туман. Наконец земляне поняли, что перед ними человеческое лицо, и сомнений в том не было.

Да, подобие человеческого лица с глазами, носом и ртом…

Вот уже появились ноги, потом существо прижалось к дереву руками, на каждой ладони образовалось по пять пальцев, большой, как ему и положено, отстоял отдельно. Глаза мигали почти по-человечески, не так, как моргают глаза ящеров. Вокруг головы светилось нечто вроде нимба. Существо было одето в бесформенный коричневый балахон.

— Оно спускается, — прошептал Бригс. — Боже мой, оно идет к нам.

Неожиданно «явление» притормозило, крепче ухватившись рукой за ствол, и Стордал мог поклясться, что розовая кожа его ладони побелела от напряжения. Лицо отвернулось от людей, повернулось вновь, рот открылся, обнаружив клыки, раздвоенный по-змеиному язык замелькал туда-сюда. Челюсть вытянулась в длину, и «нечто» стало походить на ящера.

— Берегись!

Быстрым движением Стордал вскинул ружье и нацелил луч лазера в том направлении, куда «оно» смотрело. Выстрел поднял облако пара, вставшее над землей и мокрой растительностью. Сквозь деревья стала видна огромная туша ящера, люди бросились врассыпную, потом залегли в кустах и обрушили на раненого шквал огня. Чудище исторгло страшный рык и, качаясь, побрело сквозь чащу, видимо, умирать в укромном месте.

Люди поднимались с земли и снова сбегались к чашелистнику.

— Близко подошел, — говорил кто-то, — слишком близко, — и всматривался туда, куда скрылся зверь.

Аморф спокойно взирал на эту сцену с дерева. Он не шевелился, но снова обрел человеческую внешность.

— Это существо нас спасло, — сказал Стордал дрожащим голосом. — Увидев ящера, оно изменило свой вид, чтобы нас предупредить.

— Чушь собачья, — возразил Бригс. — Оно спасало себя и стало имитировать ящера, своего врага.

Аморф уже снова спускался по стволу. Встав на землю, незнакомое создание смотрело на людей без всякого страха.

— Ты кто такой? — задал один из охотников идиотский вопрос.

Люди взяли аморфа на мушку. Рот его приоткрылся, показались человеческие зубы и язык. Губы шевельнулись, пытаясь что-то произнести.

— Кто я? — спросило наконец существо. — А кто вы?

 

4

Люди спрятали пистолеты, окружили аморфа, начали наперебой расспрашивать его, совершенно забыв, что лишь несколько минут назад его облик был пугающе неопределенным.

— Назад! — крикнул Стордал. — Держите его под прицелом.

— Он просто бездумно подражает, — предупредил Бригс. — Он повторил то, что услышал от нас.

Охотники приутихли, отступили на несколько шаров от незнакомца и разглядывали его, соблюдая осторожность.

— Попробую с ним поговорить, — выступил Бригс. — Вы родились на этой планете? — обратился он к существу.

Слегка помедлив, аморф четко ответил:

— Нет.

Бригс вздрогнул. Все уставились на аморфа.

— Оно отвечает, — сказал Стордал. — Осмысленно, и даже по-английски. Вот тебе и «подражает». — Стордал был не просто удивлен, он злорадствовал.

— С какой планеты вы прибыли? — спросил Бригс, приходя в себя.

— С Земли, — ответил аморф очень ясно. Странный нимб вокруг его головы стал превращаться в густые, длинные каштановые волосы, лицо же оставалось неопределенным, но подвижным: аморф улыбался и артикулировал.

— Не понимаю, — озадаченно проговорил Бригс. — Землей называется планета, с которой прибыли мы. Данную планету мы назвали Мэрилин. А откуда явились вы?

— С Земли, — повторил аморф, хмурясь. — Земля — это третья планета от Солнца, есть еще восемь, из них Юпитер — самая крупная. У Земли есть спутник — Луна.

— Видимо, мы мыслим одинаково, — сказал кто-то и нервно засмеялся.

— А как вас зовут? — спросил Бригс.

На лице аморфа отразилось недоумение, он оглядывал каждого из присутствующих, не отвечая.

— Зовут? — повторил он. — Я не знаю…

Бригс метнул на аморфа грозный взгляд.

— Как вы сюда попали, черт побери?

— На космическом корабле. — Лицо аморфа прояснилось.

— На каком?

— «Хедерингтон».

— Разве? Что-то я вас не встречал на борту, — в реплике звучал сарказм.

— Как же я сюда попал?

— Это у вас надо спросить! — рявкнул Бригс. — Поехали, Стордал. Надо доставить этого типа на базу, я не могу от него добиться толку. Пусть им займется психоаналитик.

— Неплохая идея, — согласился Стордал. Он взял аморфа за руку, и тот пошел за ним, не сопротивляясь. В какой-то миг аморф улыбнулся Стордалу, став удивительно похожим на кого-то; Алекс пытался вспомнить, на кого, но образ ускользал…

Подошли к вездеходу, снабженному прицепом. Стордал колебался: не мог он запереть это существо в клетку, словно зверя. Видимо, и остальные разделяли это же чувство: люди стояли возле машины, переминаясь с ноги на ногу.

— Господи помилуй, — пробормотал один из охотников. — Да это же… женщина.

Да, она, улыбаясь, смотрела на них — никому не известная и в то же время странно знакомая всем. Бесформенный балахон исчез. На женщине было короткое платье, стянутое на тонкой талии пояском.

— А знаете, — сказал тот, кто сделал это открытие, — она мне напоминает… чуть-чуть… мою жену.

Однако в симпатичном личике незнакомки было что-то мужское, может, слишком резкие черты.

— Вы — мужчина или женщина? — спросил Стордал аморфа.

И вновь — удивленное лицо и молчание.

«Да какое, собственно, это имеет значение сейчас», — буркнул себе под нос Стордал и вслух приказал:

— Посадите «это» в клетку.

Стордал вел машину осторожно, стараясь избегать толчков, Бригс же сидел, перевернув сиденье задом наперед и пытаясь поговорить с аморфом сквозь решетку. Ученый как будто снова обрел к нему интерес, возможно, потому, что теперь говорил с ним без свидетелей.

Стордал поинтересовался:

— Что-нибудь получается?

— Слушай, это ужасно интересно: «оно» не боится ни меня, ни езды в автомобиле. — Он снова наклонился к клетке, почти прильнув к прутьям. Убедившись, что впереди нет рытвин, Стордал тоже изогнулся на своем сиденье и увидел, что аморф примостился в уголке клетки, почти впритык к Бригсу, и снова меняет внешность.

— Что с ним происходит? — спросил Стордал. — Он опять выглядит иначе.

— По-моему, снова делается мужчиной, — ответил Бригс, ухитряясь в то же время задавать аморфу вопросы. Потом повернулся к Стордалу.

— Знаешь, Алекс, это необычное существо. Я его «проэкзаменовал» и убедился, что «оно» отлично знает биологию земных существ.

— Я же говорил, что «оно» прилетело с Земли.

— Господи, Алекс! На одном корабле с нами?

— Да, маловероятно. — Существо полностью сбивало Стордала с толку. — А может, нам его отпустить? Совсем, на волю? — только и смог вымолвить он.

— Отпустить его? — Бригс метнул на Алекса гневный взгляд. — Ты шутишь? Какой же из тебя, к черту. Администратор? Наш долг — исследовать это существо на благо нашей колонии, да и науки вообще.

— Вот видишь, ты сказал «его». А чуть раньше произнес бы «ее». Создание явно потустороннее, мы о нем ни черта не знаем не знаем. И тащим в поселок. Нам не известно, на что оно способно, какой номер отколет. Раз они нас раньше не трогали, эти аморфы, даже не подходили к базе, значит, их следует изучать в поле, в естественных условиях.

— Ты считаешь, я смогу проводить такие опыты?

— Уверен, что сможешь при нормальных условиях. Сейчас они ненормальны, они затрагивают и чувства, и интеллект. Ты разве не видишь?

— Не вижу — чего?

Стордал помедлил: он опять собирался влезть в рассуждения, которые вызовут сарказм Бригса.

— Это существо внушает нам самые разные чувства.

— То есть?

— Когда оно было женщиной, оно мне нравилось. Эта женщина была обаятельна и дружелюбна. А теперь я не могу видеть это чудище! Оно просто зловеще. И мне это не приснилось! Эта сволочь явно играет на струнах моей души. Интересно, что бы оно со мной сделало, если бы захотело?

Бригс усмехнулся.

— Странное дело! У меня все наоборот: когда оно было женщиной, то абсолютно мне не нравилось: этакая рохля. А сейчас… У нас с ним идет интересный разговор, мы на многое смотрим одними глазами. От-лич-ней-ший парень!

Что-то в голосе биолога заставило Стордала насторожиться. Резко обернувшись, он снова посмотрел на существо в клетке, потом нажал на тормоз. Вездеход подпрыгнул и замер. Машины, шедшие сзади, едва избежали столкновения.

Выскочив из вездехода, Стордал попятился, он не отрываясь глядел в клетку, чувствуя, что волосы на его голове становятся дыбом.

Бригс же стоял у машины как ни в чем не бывало, даже довольно улыбался.

А в клетке сидел еще один Бригс. Похожий как две капли воды, вплоть до пуговиц на рубашке, и тоже улыбался. Точная копия биолога.

Наконец машины снова тронулись в путь. Стордал и Бригс договорились о том, что существу разрешат свободно передвигаться по территории поселка, но место его жительства будет в металлическом ангаре — таком, какие обычно служат убежищем на случай нападения врага. Ведь из клетки, как смекнул Стордал, существо легко сбежит, приняв вид, скажем, насекомого.

Тем временем Бригс разглагольствовал:

— Он стал моей копией. Боже, какие могут открыться возможности, если мы будем работать вдвоем!

— Правильно. Но насколько он знает язык? Ведь этого не скопируешь визуально, как, скажем, цвет или форму!

— Это я понимаю. Аморф, ясное дело, телепат. И сходство со мной полное. Он знает все, что знаю я, и даже то, что я успел позабыть. Вот интересно, — Бригс повернулся к существу в клетке, — интересно, есть ли у него сила воли?

— Да уж лучше не надо, — сказал Стордал. — Если у него есть воля плюс наши знания, мы будем дьявольски от него зависеть. Мы-то не можем читать его мысли.

Повернувшись к аморфу, Стордал спросил:

— Как вас зовут?

— Альфред Бригс, — ответило существо.

— О чем вы думаете?

Двойник Бригса ответил бледной, ничего не выражающей улыбкой.

— Думаю, что вы мне не очень нравитесь. Не знаю, почему, но мне кажется, что с вами трудно иметь дело.

— Бригс, порули за меня, — мрачно приказал Стордал. — Я поговорю с этим типом.

Вдали показались купола поселка, полдень плавно переходил в вечер. Западный край неба замелькал калейдоскопом красок, он сиял всеми цветами радуги, отражаясь в сонме песчинок, что неизменно кружили в воздухе. Мужчины остановили машину и поменялись сиденьями, настал черед Стордала разговаривать с аморфом. Последний следил за ним внимательным взглядом Бригса.

Давая аморфу возможность прочитать его мысли и «войти в образ», Стордал какое-то время молчал. «Можно ли отнести человека и аморфа к одному виду живых организмов? — думал он. — Каковы черты, их отличающие?» Правда, этот аморф как бы принадлежал всем видам сразу, его способность менять одновременно и внешность, и мысли напоминала скоростную эволюцию.

— Вы читаете мои мысли? — спросил он наконец.

Аморф ответил не сразу. На его лице одна за другой сменились несколько гримас. Что-то ему явно мешало.

— Не понимаю вас, — ответил он.

— Вы знаете естественные науки, вы сообщили мне свое имя — Бригс. Так вот… — Стордал помолчал. — Я сейчас представлю земное растение, а вы назовете его и опишете, как оно выглядит.

Стордал восстановил в памяти тюльпан на тонком стебле. Он долго держал перед своим мысленным взором этот цветок глубокого темно-фиолетового цвета.

— Понятия не имею, о чем вы думаете.

Черты лица аморфа стали меняться, он уже меньше походил на Бригса. «Господи, он делается похожим на меня!» — подумал Стордал.

— Кто вы? Как вас зовут? — спросил он вслух.

— Как зовут? — в голосе слышалась тревога. — Меня зовут… видимо, Альфред Бригс.

— Вы уверены?

— Разве я могу быть уверен? Я не властен над своим именем. Оно — то, что есть я. А что я сейчас?

«Действительно, что ты или кто ты сейчас?» Аморф уменьшался в размерах, очки ушли к нему в глаза, костюм слился с телом.

«Я чуть пониже ростом, чем Бригс», — думал Стордал. А аморф все продолжал уменьшаться. Когда машину тряхнуло на очередной неровности дороги, аморф вцепился в прут решетки маленькой детской рукой. Одежда на нем тоже менялась, вот уже начинало проявляться голубое, в белую клетку платье — ситцевое, явно детское, а волосы становились светло-каштановыми, золотистыми.

Но аморф оставался высоким, слишком высоким, и это смешение прошлого с настоящим, любимого с нелюбимым наводило на Стордала ужас. Ему хотелось спрятаться, укрыться или бежать, бежать без оглядки…

Стордал вернул сиденье в первоначальное положение.

— Почти приехали, — сказал он настолько изменившимся голосом, что Бригс посмотрел на него с удивлением. — Интересно, как там продвигается наша колонна? Надеюсь, они будут в пустыне до темноты. Надо с ними связаться.

— Что ты сделал с аморфом? — спросил Бригс, оглянувшись на клетку.

— Он… начал меняться и… я не мог понять, во что он превращается.

Он действительно начал меняться, но как — о Боже, Боже…

 

5

Возле радиорубки Стордала встретила Джоан, она выглядела встревоженной. У входа толпились люди с озабоченными лицами, они тихо переговаривались.

— В пустыне у наших неприятности, — сообщила девушка.

— О, дьявол! А как они добрались — благополучно? — С этими словами он втиснулся в тесную радиорубку.

— Да, да, понимаю. Я передам… — говорил в это время радист. — Да вот он, пришел, — сказал он, отозвавшись на приветствие Администратора. — Я говорю с Майерсом.

— Алло, это ты, Билл? — прокричал Стордал в микрофон. — Что там случилось?

— Алекс, как охота? Удалось кого-нибудь поймать? — голос Майерса звучал довольно бодро.

— Об этом позже. А как дела у тебя? Говорят, там неприятности?

— Есть небольшие, просто мы не все учли. — Слышимость была хорошей. Дело в том, что песок в пустыне все время движется, его перемещает ветер. Это сплошь окись железа, хоть греби лопатой. Хедерингтон умрет от счастья. Но есть одна загвоздка. — Майерс замолчал.

— Какая?

— Во-первых, мы не можем двигаться по пустыне на наших тракторах. Даже шаровидные шины и те застревают. Один трактор с трейлером мы уже бросили. А еще… Что бы мы ни предпринимали, все идет прахом. Из-за этого песка. Хотели надуть купола, но чертов песок лезет во все щели. Это тончайшая субстанция, будто распыленная пульверизатором. Не представляю, что будет с нашей техникой через несколько дней.

— Может, вам лучше спать в кабинах тракторов? — предложил Стордал.

— Я уже думал об этом. К тому же утром ветер подует с моря, будет полегче. А вообще-то здесь красиво, Алекс, ты бы посмотрел на эту картину!

Майерс внезапно замолчал. В наушники доносились какие-то неясные команды.

— А ты сам — в порядке? — Стордал заволновался. — Твои люди не забывают надевать кислородные маски?

— Смеешься, что ли? Здесь без маски не прожить и двух минут. Слушай, Алекс, мне сейчас лучше отключиться, слишком много работы. Я соединюсь с тобой на тех же частотах. Идет?

— Ладно, я буду ждать. — Сняв наушники, Стордал долго стоял в задумчивости. Уж если Билл говорит, что дела неважные, значит, они очень плохи…

Джоан ждала его у дверей радиорубки.

— Что он сказал?

— Погода жуткая, но может исправиться к утру. Видимо, придется на какое-то время отложить работу. Думаю, пока ветер не переменится, им придется сидеть в куполах. Но пусть Билл решает сам. А что здесь происходит?

Джоан ответила не сразу.

— Мистер Левер хочет с тобой поговорить. Утверждает, что это срочно и что его делегировала группа колонистов.

Левер подошел поближе.

— Да, чертовски срочно, мистер Стордал. И я говорю не от нескольких колонистов, а фактически от всех. Хотим задать вам несколько вопросов. Он стоял в вызывающей позе, руки на бедрах.

Стордал был спокойным человеком, такая черта характера необходима любому Администратору. Но события, навалившиеся на него за этот день, порядком измотали нервы, так что наглость Левера вызвала вспышку ярости.

— Да кто ты такой, черт побери?! — заорал он, надвигаясь на геолога. Ступай к своим дружкам и скажи, чтобы они заткнулись! Убирайся, пока я не отправил тебя в камеру! — Круто развернувшись, он зашагал прочь, оставив Левера с открытым от удивления ртом.

Кто-то из поселенцев подошел было к Стордалу, но, увидев выражение лица Администратора, передумал.

— Эй! — окликнул его Стордал. — Вильямс! Или как тебя там? Возьми в подмогу несколько человек и вместе с ними отнеси ангар вон туда, за купола, там увидите Бригса. Проследите, чтобы он запер как следует это чудище. Если сбежит — ты будешь отвечать.

— Есть, сэр, — Вильямс побежал выполнять задание.

— Я думаю, на сегодня с тебя хватит, — мягко сказала Джоан. — Давай зайдем в твою контору и хлебнем чего-нибудь.

Некоторое время спустя, точнее говоря, после четырех порций виски, разглядывая Джоан поверх стакана, Стордал бормотал:

— Ехать в пустыню надо было мне. А я послал Билла. Видно, я подозревал, что там будет плохо, и постарался увернуться.

— Естественно, — кивнула Джоан, — любой на твоем месте постарался бы увернуться. Ты сам сказал, что и здесь дел хватает.

— Спасибо, девочка. Дело ведь не в Левере или там в Билле… Больше всего меня беспокоит аморф. Это чудище меня просто пугает. Ты знаешь, что оно вытворяло?

Джоан вскочила, изображая страшный испуг, потом села на ручку кресла Стордала и прикрыла ему рот пальцем.

— Не будем об этом. Давай поговорим о чем-нибудь другом, а аморфа оставим на утро.

— А сейчас, о чем мы поговорим сейчас? — Он явно был не прочь сменить тему.

Джоан разомлела от виски, а тема была заготовлена давно. Но она решила, что и этот разговор стоит отложить.

Настало утро и принесло с собой легкий, летучий дождь. Действительно, неприятности начали рассеиваться. Прежде всего Стордал поспешил в радиорубку, и Майерс вышел на связь вовремя. Поисковая партия провела ночь в машинах, что было неудобно, но транспорт находился под присмотром, и ураган машины не повредил. Поднявшись на рассвете, люди накачали воздухом купола. Ветер утих, сейчас дул легкий бриз. При свете утра даже погребенный вчера трактор показался не такой уж проблемой: к нему подвели деревянные мостки, и вот уже бригада рабочих бросала лопатами песок, высвобождая колеса. Майерс считал, что к полудню трактор откопают: он приказал остальным рабочим переносить грузы в купола — пришлось делать это вручную, потому что трейлеры тоже застревали. Стордал вышел из радиорубки, уверенный в том, что в пустыне все идет как надо.

У выхода его ждала Джоан и, конечно же, Левер. Получалось, что собрание отложить не удастся: колонисты начали волноваться. Проявив удивительный такт, Левер не вспомнил о вчерашней вспышке Администратора. Видимо, Джоан успела с ним поговорить, подумал Стордал.

Купол, ранее служивший гаражом, а теперь очищенный от мусора, назвали Залом собраний. Сейчас он до отказа был забит поселенцами.

Стордал занял место за столом, Левер постучал по графину, требуя тишины. Стучал ложкой — другого орудия на складе не нашлось.

— Друзья, — начал Левер. — Цель сегодняшнего собрания, как вы знаете, обсуждение новости, которую можно назвать не просто неожиданной, а зловещей. Мы узнали ее вчера. Она заключается в том, что мы не увидим корабля с грузами еще три месяца.

Прежде чем продолжать, Левер повернулся к Администратору.

— Это неприятно, — вновь заговорил Левер. — Все без исключения в поселке считают, что при таких обстоятельствах, как наши — я бы назвал их полной изоляцией от мира, — весьма важно, чтобы население колонии сохраняло твердость духа. Есть и другие вопросы, которых я хотел бы коснуться в ходе собрания, но думаю, что надо начать именно с этого. Позволю себе напомнить: раньше вы нам внушали, что Компания будет присылать космический корабль, доставляющий почту и прочее, каждые полгода. Так что же значит это зловещее открытие? — Левер сел на стул с видом человека, сильно подорвавшего авторитет Администратора.

Стордал встал с места. Глаза собравшихся были прикованы к нему, и он понимал их чувства. Собственно говоря, со дня прошлого собрания ситуация не очень изменилась.

— Да, это неприятно, — начал он. — Но, в конце концов, наша жизнь здесь только начинается. Неделю назад господин Хедерингтон вызвал меня на радиосвязь и попросил доложить, как идут дела. Что я и сделал. Узнав, что у нас никаких срочных просьб нет, он решил отменить следующий рейс корабля на Мэрилин и направить его на планету Сунда, где неожиданный взрыв уничтожил большие запасы продовольствия. Вот и все, что я могу сказать по этому поводу. — Стордал сел. Впрочем, он не надеялся, что Левер от него отвяжется.

Геолог медленно поднялся, вокруг его рта сложились горестные складки.

— О Боже, — произнес он с притворным состраданием. — Какое несчастье! На Сунде произошел мощный взрыв, и им понадобилась именно наша пшеница. Их нужды, конечно, важнее наших. Н-да, у этих мерзавцев на Сунде сейчас дел по горло: им придется поедать наши продукты, выращивать наше зерно, читать письма, написанные нам!

— Что с вами, Левер? — устало осведомился Стордал. — Разве мы раньше не сталкивались с такими же трудностями? Даю честное слово, что продукты, скот, зерно, а также почту мы получим со следующим кораблем, через три месяца.

— А вашему слову можно верить?

— Чего ты добиваешься, Левер? — спросил Стордал. — Хочешь сказать, что нам будет лучше без Компании? Мы сами себя всем обеспечим?

На мгновение Левер заколебался. Казалось, Стордал слышал скрип мозгов у негов голове. Зал замер, ожидая, как отпарирует геолог, но тот явно растерялся. Ждал и Стордал: не дай Бог, собрание пойдет за взбесившимся Левером.

Замешательством мужчин воспользовалась Джоан. Встав у края стола, она постучала по графину, призывая к вниманию. Взоры всего зала, даже Левера, обратились к ней. Глаза Администратора засветились благодарностью.

— Кажется, настала пора принимать решение, — сказала Джоан. — Конечно, наша независимость имела бы массу преимуществ. Например, мы начали бы строить свои личные домики сразу, не вкалывая по восемь часов в день на благо Компании. Естественно, у вас не было бы кое-каких мелочей, ну, там, сантехники, гвоздей, электроприборов, зато каждый был бы при своей хижине, а нет — так при пещере.

У каждого из нас своя специальность. Но кому пригодились бы наши профессиональные навыки, имей мы эту самую независимость? Уверена, что мистер Левер, геолог, с удовольствием стал бы фермером. А я — женой фермера, хотя, конечно, не его женой. И вообще, это была бы планета фермеров. Правда, и тогда не созревал бы урожай, так как у нас нет семян, не водился бы скот, словом, не обитало бы ничего, кроме местных ящеров. А поскольку нет материала для загонов, пришлось бы гоняться за ящерами с ружьем. Когда кончатся патроны — охотиться с копьями. Всегда есть выход из положения!

А там, глядишь, через несколько миллионов лет можно было бы выйти в космос! Ну что ж, у нас есть о чем мечтать, чертовы вы идиоты!

В глазах Джоан блестели слезы. Развернувшись, она выбежала из Зала собраний. Несколько минут все молчали, потом Левер наклонился к Стордалу и проговорил вполголоса:

— Ваша взяла. Между нами говоря, почему бы вам не жениться на этой девушке?

Коренастый мексиканец с темными волосами и смуглым лицом, на котором застыло выражение вечной грусти, — таков был Эйвио Сантана, психоаналитик и психотерапевт. В штатном расписании он значился психиатром, а скорбное выражение во многом способствовало тому профессиональному успеху, которым он пользовался до приземления на Мэрилин. Действительно, его пациенты были не расположены шутить и веселиться, так что манера излучать здоровый оптимизм у постели больного подвела многих его коллег. Лицо Эйвио Сантаны «работало» на него. На Земле его считали преуспевающим врачом, и, судя по его счету в банке, таковым он и был.

Отъезд Сантаны на Мэрилин внес смятение в души его богатых пациенток. Это событие стало дежурной темой во время чаепитий в стильно обставленных гостиных. Дамы пришли к единодушному мнению, что если Эйвио действительно их покинет, они разом станут буйнопомешанными — ни больше ни меньше…

Стордал вошел в маленький купол-кабинет психиатра без стука и увидел, что тот занят.

— О, прости, ты не один, — смутился Стордал и повернулся, чтобы уйти.

— Не уходи, — крикнул врач, и его интонация заставила Стордала обернуться; вглядевшись, он увидел, что врач как будто бы не в себе: лицо смертельно бледно, руки дрожат.

— Что случилось? — Стордал бросил беглый взгляд на кушетку для пациентов и тут же отвел его: там лежала девушка.

— Что с тобой, Эйвио? — спросил он. — Старые боли в желудке?

Тот ответил не сразу.

— Ты мой друг, и я могу быть откровенным, — после паузы сказал врач. Наверное, ты догадываешься, что я покинул Землю не без причины.

— Все догадываются.

— У меня была блестящая практика. Мои клиенты, в большинстве своем женщины, были богаты, — продолжал врач. — И, как свойственно праздным, сумасбродкам, считали, что меня прежде всего должна интересовать сама больная, а не ее болезнь. Порой поводом к вызову служил не недуг, а каприз. Но, Алекс, как врач я обязан быть внимательным к любому, кто постучится ко мне. Ведь так?

— Конечно, Эйвио, но почему ты оправдываешься? Разве тебя в чем-то обвиняют?

— Я сам виноват, сам дал повод для пересудов…

— Боже, — вымолвил Стордал, догадываясь, к чему клонит врач.

— Появилась пациентка — молодая, красивая, богатая и, конечно же, замужняя. Она стала для меня навязчивой идеей, я ничего не мог с собой поделать… Обо всем узнал муж, начались тягостные объяснения, угрозы. Теперь, спустя время, я понимаю, что всего этого можно было избежать: мне следовало порекомендовать ей другого врача, как только я ее увидел, потому что я влюбился с первого взгляда. Но я… проявил слабость. И вот я здесь.

— Ну и что? — заметил Стордал. — У других причины посерьезнее. Чего в жизни не случается.

— Ее звали Глория Хьюэтт. Ты, может быть, слышал это имя, она была актрисой. В девичестве Глория Блисс.

— Да, слышал, — Стордал почувствовал, что в памяти вместе с именем возникает лицо… Теперь он посмотрел в сторону кушетки, где лежала пациентка.

— Правильно, — кивнул Эйвио, проследив за его взглядом. Потом взял девушку за руку. — Познакомься, Алекс, Глория Блисс.

— Кажется, час назад я прислал к тебе аморфа?..

— Да, и Бригс просил его исследовать. В тот момент он был похож на Бригса, и я хотел испытать его защитный механизм, то есть способность перевоплощаться. Бригс ушел, а я остался наедине с его двойником, и вдруг он стал меняться… Я думал, он начинает превращаться в меня. Я был готов к этому. А произошло нечто совсем неожиданное. Алекс, эта девушка настоящая Глория, такая, какой я ее знал. Она помнит все, что у нас было. Ты помнишь, дорогая?

— Конечно, помню, Эйвио. — Девушка улыбнулась, она действительно была очень красива. — Как же я могла забыть?

 

6

Машина двигалась на запад, выбирая дорогу поровнее.

Стордала погнало в путь беспокойство, зародившееся третьего дня. Еще когда они ловили аморфа, Алекс заметил вдали тонкую струю дыма. Тогда все были поглощены операцией и не обратили на это внимания. Мало ли тлеет деревьев, подожженных молнией, — подумал тогда Стордал. Теперь ему хотслось увидеть источник дыма, причем без лишних свидетелей.

Однако за ним увязалась Джоан.

Стояло утро, но уже не раннее, накрапывал дождь, и, по своему обыкновению, солнце пряталось за серыми тучами.

Машина шла хорошо; наметив маршрут, пролегающий у подножия холмов, Стордал сумел миновать топкие болотистые места. Проезжая мимо ближайшего кургана, они с Джоан отчетливо увидели группу аморфов, не спеша передвигающихся на фоне деревьев. Существа, как водится, непрестанно меняли форму, то распластываясь в огромный блин, то образуя некую ветвистую композицию, видимо, подражая деревьям. В этих превращениях аморфы точно следовали друг за другом: сначала вырастал один, потом, по очереди, все остальные, — до тех пор пока склон холма не покрывался дюжиной стволов. Потом их ветви переплетались, густели, а листья превращались в чаши, собирающие дождевую воду.

— Они так пьют, — прервала молчание Джоан. Она произнесла это шепотом, словно боясь спугнуть аморфов. — Идет дождь, и они сразу его выпивают.

— Все может быть, — согласился Стордал. — Хотя, мне кажется, им сподручнее впитывать влагу, приняв форму мешка. — Он помолчал. — Хорошо бы понаблюдать за ними из укрытия, а то, попадая под наше влияние, они теряют непосредственность, и нам трудно понять, как работает механизм превращения.

Стордал обогнул холм, оставив аморфов позади. Он устремился на юго-запад, к следующему возвышению. «Блюдечки», которые он давил своим вездеходом, были в этих местах более сочными: из-под колес то и дело вылетали фонтаны брызг.

— На Земле есть похожие растения, — заметила Джоан. — Нечто подобное росло в садике у нашего дома. — Голос девушки прервался, потому что то, что она увидела прямо по курсу, у склона холма, и было домом…

Подъехав поближе, они обнаружили бревенчатый дом с трубой над покатой крышей. Дверь и квадратное окно были обращены в сторону гостей.

Когда Стордал и Джоан приблизились, навстречу вышел человек с обветренным лицом и густой бородой; стоя в дверях, он настороженно глядел на прибывших.

— Эй, Арнот, привет! — воскликнул Стордал, будто бы совсем не удивившись.

Тот пошел им навстречу, смущенно улыбаясь.

После первых рукопожатий Стордал решил, что его игру в «ничего особенного не случилось» нужно кончать. Уолш провел их в гостиную, обставленную по-деревенски: деревянный стол и стулья грубой работы, огромный камин, выложенный камнем. Одна из дверей вела, видимо, в кухню. «Интересно, где он взял инструменты для строительства, да и всякие предметы домашнего обихода?» — подумал Стордал. Ответ явился сам собой: дверь открылась, и в комнату вошла Кэти с кастрюлей, происхождение которой явно восходило к компании «Хедерингтон».

Джоан бросилась ей навстречу, они радостно обнялись. Не выпуская миссис Уолш из объятий, Джоан вглядывалась в ее лицо:

— Кэти, ты прекрасно выглядишь! Такая жизнь явно пошла тебе на пользу.

— Никогда раньше я не чувствовала себя так хорошо, — ответила миссис Уолш. — Мне кажется, причина — в местной пище.

В колонии ни для кого не было секретом, что Кэти Уолш неизлечимо больна. Этот факт стал известен уже после ее первого визита к врачу, через неделю после приземления на Мэрилин. Тут же встал вопрос: знали ли супруги Уолш о болезни, покидая Землю? У Кэти был рак желудка, и врач не обещал ей больше года жизни. Недели шли, Кэти все худела и чахла.

Потом Уолши уехали.

— Что вы здесь едите, Арнот? — спросил Стордал, оттягивая момент, когда придется перейти к тягостной теме побега этой пары.

— А что придется, — ответил зоолог весело. — Когда начинаешь искать, находишь многое. Растения, корни, разную живность. — Он показал на огромный копченый окорок, висящий на крючке у камина. — Кое-что из этого очень вкусно. Отобедаете вместе с Нами?

— Спасибо, не откажемся, — кивнул Стордал, подумав при этом: «Сидим здесь с Джоан, словно в гостях у родни».

Исчезнув за дверью кухни, Кэти вернулась с другими казенными кастрюлями, потом присела у камина и стала шевелить тлеющие поленья. Когда огонь разгорелся, она подвесила кастрюли на крючья, закрепленные в каменной кладке. Стордал задумчиво наблюдал за движениями женщины.

— Н-да, на этот домик ушла уйма труда, — заметил он. — У нас в колонии еще ни одной личной хижины не закончено. Как тебе это удалось, Арнот? — И тут же мысленно отметил, что стульев шесть. Для кого?

— У нас же уйма свободного времени, — улыбнулся тот. — Тяжеловато пришлось, конечно. И потом, еще многое не сделано: нет нормальной ванной и туалета, каменного колодца, дренажа для огорода…

— Не валяй дурака, Арнот. Вам явно помогали. Может, кто-то из нашей колонии? Друзья-добровольцы, а?

Уолш смущенно потупился.

— Ничего подобного. Когда надеешься на самого себя, поневоле находишь выход. Я опирался, так сказать, на местные трудовые резервы. Правда, Кэти?

Перестав помешивать содержимое кастрюли, Кэти обернулась. «Да она прехорошенькая», — подумал Стордал, глядя на ее раскрасневшееся от жара лицо.

— Нам помогали «гульки», — честно призналась женщина. — Мы называем так вот этих, что живут в норах на холме. Они, когда хотят, выглядят как люди и работают как люди. Никогда не устают, не капризничают. Не думаю, что у них развит интеллект, но они понимают речь и делают то, о чем их просишь. Это очень удобно. Мне иногда бывает стыдно их использовать, но Арнот говорит, что это нормально. — Она посмотрела на мужа с неподдельной преданностью.

— Мы их назвали аморфами, — сказал Стордал.

Уолш засмеялся.

— Звучит более солидно, чем «гульки», правда, Кэти? Ладно, отныне и вовек пусть будут аморфы. Вы, наверное, уже открыли их «защитный механизм»: они не просто делаются похожими на людей, они действительно становятся людьми, перенимая у «прототипа» человеческие черты, привычки, интеллект и даже память. Борюсь с искушением препарировать одного-двух, чтобы посмотреть, каковы они изнутри.

— Что же останавливает?

— Не могу переступить черту, Алекс. Я зоолог, и ты можешь представить себе, сколько животных я вскрыл. Но эти существа так похожи на людей!

Кэти состроила гримаску:

— А вы не можете поменять тему? Да и обед готов. — Она стала разливать содержимое кастрюли по керамическим тарелкам. — Я рада, что Арнот бросил эту неприятную работу. Алекс, лучше расскажи нам, какие новости в поселке. Позавчера я видела колонну машин, ты что, отправил партию в пустыню?

В таком духе и протекала застольная беседа. Уолши, избравшие добровольную ссылку, жадно интересовались «внешним миром». Стордала же гораздо больше интересовала еда: мясо (он старался не думать о том, что это ящер), приготовленное с чесноком, а также тушеные овощи двух видов. Одни напоминали корешки, и Уолш объяснил, что это вариант «блюдечек». Другие представляли собой вареные мясистые листья — те самые, которые попадали под колеса вездехода.

— А как вы определили, что эти растения съедобны? — спросил Алекс.

— Очень просто: попробовали, — сказал Арнот. — У нас не было выбора.

— При чем тут выбор? — Стордал воспользовался предлогом. — Разве вас плохо кормили в нашей колонии?

Уолш недовольно хмыкнул.

— А, вот ты о чем. После того что врач сказал про Кэти, нам незачем было оставаться. Мы хотели испытать судьбу без свидетелей.

— Скажи, а ты знал о ее болезни до отправки с Земли?

Явно смутившись, Уолш не ответил. Его выручила жена:

— Конечно, мы знали об этом. Но ведь если бы я легла на операцию, мы пропустили бы космический корабль. Однако уже в пути мне стало хуже. Тогда мы с Арнотом решили прожить остаток моих дней друг для друга. И, странное дело, с тех пор как мы уединились, я стала чувствовать себя гораздо лучше. Мне кажется, я вылечилась, хотя это и смахивает на чудо.

— Почему бы вам не вернуться в колонию, где врач сможет наблюдать Кэти?

— Ни за что! — ответил Арнот с неожиданной яростью. Потом стал извиняться за свою вспышку: — Прости меня, но ведь ее болезнь отступила именно тогда, когда мы уединились.

— Как хотите, — Стордал взглянул на часы. — Ну, а нам пора. Было очень приятно… — «Снова говорю не то», — подумал он.

— Арнот, держи с нами связь, ладно? Мы нуждаемся в твоей помощи, и я буду время от времени к тебе наведываться. Надеюсь, ты не откажешься нас консультировать; ты ведь теперь специалист по аморфам. А я отплачу натурой: инструментами, всякими «железками» — ну что там тебе нужно в хозяйстве…

— Согласен, — кивнул Уолш, протягивая руку, — увидимся.

Стордал и Джоан влезли в свой вездеход и отбыли.

За несколько минут они успели обогнуть холм, и бревенчатый дом скрылся из виду. Стордал вел машину медленно, обшаривая глазами склоны холма. Потом он почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Действительно, с опушки рощицы им помахала рукой Кэти Уолш.

— Приятная пара, — заметила Джоан, — жаль только, что они не хотят вернуться.

Стордал не ответил: с сосредоточенным лицом и плотно сжатыми губами он внимательно вглядывался в холм. Джоан удивленно посмотрела на него.

— Вот, — сказал он, — полюбуйся.

Теперь Кэти Уолш сидела на стволе упавшего дерева, спиной к ним. Услышав шум машины, она обернулась и помахала рукой.

— Что это?! — Джоан уставилась на нее круглыми глазами.

— Миссис Уолш вездесуща, — сказал Стордал, — разве ты не поняла?

Проехав еще немного, они увидели Кэти Уолш, собирающую мясистые «блюдечки».

— О Боже, Боже, — застонала Джоан, — что же это такое?..

Резко свернув, Стордал направил машину в поселок.

— Но откуда же она все знает? — проговорила Джоан, чуть не плача. Знает, что было на Земле, что было в колонии, знает про аморфов.

— Она знает не все — только то, что усвоила от Арнота. Она такая, какой он ее представляет. Ты заметила, что она немного красивее, чем та Кэти Уолш, которую мы знали? Немного воспитаннее? Арнот Уолш создал свой идеал. Он никогда не вернется в колонию и не пошлет Кэти к врачу.

Джоан выглядела расстроенной.

— Несчастный человек. Живет с одной из этих… псевдожен. А ты уверен, что…

— Он живет не с одной, а с пятью женами, судя по количеству стульев, сказал Стордал. — У него пять женщин, всегда готовых угодить. Не так уж ему к плохо! Когда-то врач сообщил мне по секрету, что настоящая Кэти проживет не больше двух месяцев. Значит, она умерла около полугода назад, и тогда же родилась эта, новая Кэти. Ты ничего не заметила в ней?

— Чего именно?

— Это неизменный аморф. Он не стал перевоплощаться, — ну, скажем, в нас.

— Значит, Арнот создал для себя постоянный идеал жены!

 

7

На сей раз голос Майерса звучал по радио громко и отчетливо.

— Знаешь, проект строительства здесь железной дороги для перевозки руды явно не годится, — говорил он. — Можно решить задачу гораздо проще: перекачивать насыщенный железом песок по трубам, как жидкость. А отсюда и другая идея — подавать его прямо на завод. И никаких тебе рельсов, вагонов, погрузки, выгрузки…

— Интересно, — Стордалу понравилась идея.

— Такой «пескопровод» окупится гораздо быстрее, чем железная дорога. Мы могли бы качать отсюда стабильный поток руды.

— Звучит заманчиво.

— Это, к сожалению, не все проблемы. Люди не согласятся работать в пустыне.

— Там действительно все так плохо?

— Хуже, чем можно было бы представить. Песок вездесущ, он у нас в одежде, в волосах, в постели, скрипит на зубах. Пища отдает железом. Срочно необходим хотя бы один большой купол для сна и отдыха. Но и это не решит проблемы — работать-то все равно придется на улице.

Стордал пришел в замешательство.

— Понимаешь, Билл, у меня нет опыта в таких делах. Когда я работал по государственной программе, мы заселяли планеты, идеальные с точки зрения условий. Плохие не трогали. Может, ты что присоветуешь?

— Чарлтон говорит: если Хедерингтон хочет получать отсюда сталь, пусть за это платит. Есть два способа, которые применяли раньше; с их помощью поверхность пустыни укрепляют, и песок больше не движется. Первый способ более дешевый, — высадить в пустыне так называемый лишайник Уилтона. Беря влагу из воздуха, он растет как бешеный в любом климате.

— Да, но пустыня — это полмиллиона квадратных миль.

— Ну и что? Мы распылим семена с самолета.

— А что за второй способ?

— Этот стоит дороже. Можно пропитать такую же площадь веществом, которое называют «полибайнд», то есть «закрепитель», тоже разбрызгивая его с самолета. Это стоит жутко дорого, но проблема будет решена за две недели. А лишайник прорастает год.

— Ну что ж, спасибо тебе, Билл. Потерпи там какое-то время, потом я сам приеду и сменю тебя. Ты вернешься в Элис и подышишь свежим воздухом. Твои предложения я передам Хедерингтону, пусть сам решает. Ну, до завтра.

— До свиданья, Алекс.

Стордал вернул наушники радисту и вышел из радиорубки.

Ему предстоял нелегкий день. После вчерашнего свидания с Арнотом Уолшем Стордал дал указание психоаналитику форсировать изучение умственных способностей аморфов.

Сегодня врач-меланхолик как будто повеселел. Рядом с ним находился Бригс, аморфа они усадили в кресло. Сейчас это был не поддающийся описанию гермафродит, весьма вероятно, помесь роковой Глории и самого Бригса.

— А, Стордал, — сказал Бригс, увидев Администратора. — Мы тут с Эйвио тестируем аморфа.

— Есть новости?

— Мы считаем, что да. На основании всех наших тестов мы сформулировали теорию, и у Эйвио родилась оригинальная идея. — Потом добавил великодушно: — Но пусть он сам об этом расскажет.

Психиатр перевел свой печальный взгляд с того, что было частично Глорией, на Стордала и заговорил:

— Вначале — подведем итог. Пункт первый: если к аморфу приближается незнакомое существо, он меняет свой вид. Вывод — это его защитный механизм. Пункт второй: аморф старается принять внешность существа того же биологического вида, но не обязательно того же пола. Вывод — это не простое дублирование. Далее. Внешность, принятая аморфом, может иметь потрясающее сходство с оригиналом, которого он никогда не видел. Пример Кэти Уолш или Глория Хьюэтт. Вывод: аморф может выбирать информацию из мозга другого существа — человека или животного.

— Вывод подтверждается, — продолжал психиатр, — тем, что аморф Бригса, например, знал биологию, а также моими собственными наблюдениями: псевдо-Глория знает обо мне то, что было известно только настоящей Глории и мне.

— Я тоже могу это подтвердить, — заметил Стордал. — Поддельная Кэти Уолш знает очень многое о нашей колонии.

— Я не согласен со словом «поддельная», — возразил Эйвио. — С точки зрения самого аморфа, в нем нет ничего поддельного. Его подражание совершенно неосознанно; живя в образе человека, он уверен, что он и есть этот человек. А это наталкивает нас на интересный вывод. Возьмем для примера того аморфа, что копирует Кэти Уолш. Женщина, увиденная нами, была уверена, что она и есть Кэти Уолш. Но ее физическое строение и склад ума были порождены Арнотом, он задумал ее именно такой. Значит, это неполный образ: она будет знать все, что он знал о Кэти Уолш, но не будет знать того, что Кэти от него скрывала.

— Мне так и показалось, — вставил Стордал. — Она — идеализированный вариант Кэти, а это влечет за собой много интересного. И еще: там было несколько этих Кэти. Как они относятся друг к другу?

Врач затянулся сигаретой.

— Возможно, что такой проблемы не существует. Каждая из них думает, что она — Кэти, а остальные — аморфы. Что касается их общественного или личного поведения, то оно целиком зависит от Уолша. Если он прикажет; «Убей», вполне возможно, что аморф это сделает. При условии, что Арнот захочет убить кого-то, а не просто произнесет это слово.

— Это было бы на руку жестокому завоевателю, он смог бы мобилизовать целую армию.

— Естественно. Мы можем сделать и еще один вывод из наблюдений Алекса. Чем дольше аморф общается с человеком, которому подражает, тем глубже он вживается в этот образ. Проведя несколько месяцев с Уолшем, псевдо-Кэти уже никак не менялась, разговаривая с Джоан и Алексом. Она считает себя женой Уолша. Она может остаться в этом образе навсегда, что наводит еще на одну мысль…

— Она никогда не состарится. Она будет той Кэти, которую помнит Арнот.

— Пока этот аморф не умрет.

— Вероятно. Мне кажется, они все-таки умирают. Не знаю пока, как они воспроизводят род, живя в образе человека. Да, черт возьми, мы еще очень многого не знаем. — Эйвио задумался. — Ну что ж, придется вернуться в область предположений и догадок. А теперь я перешел бы к важнейшему вопросу: что увидит любой человек в неоформленном аморфе? Мне кажется, ответ у меня есть: это зависит от той способности человеческого разума, о которой до сего дня ничего не было известно. Я назову это фактором «идеал».

Завывал ветер, капли дождя стучали по крышам куполов. Под одним из них сидели Стордал, аморф и психиатр. Выражение лица Эйвио, как обычно, было сосредоточенным и строгим. Взгляд его то останавливался на аморфе-гермафродите, то уходил в сторону.

— Что такое фактор «идеал»? — рассуждал психоаналитик. — Это нечто, таящееся глубоко в душе человека, но скрытое от его собственного интеллекта, скрытое до тех пор, пока оно не проявится внешне и не начнет «лепить» аморфа в соответствии с этим идеалом. Фактор этот не назовешь просто любовью; самое подходящее слово, которым я бы определил это состояние, — «совместимость». Уверенность, что данный человек — «часть меня самого», хоть это и банальное выражение. И, в отличие от любви, это чувство легко обходится без секса.

Итак, представим себе безликого аморфа, который вас боится. У него есть способность менять внешность, — это его защитная реакция. Естественно, он превратится в того, кто наилучшим образом совместим с вами.

При этих словах Эйвио слегка улыбнулся. То есть губы его сложились в подобие улыбки.

— Вот так мы можем узнать себя, — продолжал он. — Кто был моим идеалом? Я бы никогда не признался даже самому себе, что это Глория Хьюэтт. У меня были знакомые девушки гораздо более достойные, и я питал к ним более глубокие чувства… Что касается тебя, Бригс, то с тобой все ясно: твой идеал — ты сам. Ты эгоист, влюбленный в собственную персону. Ты это и сам видишь, оставаясь наедине с аморфом.

Бригс усмехнулся и поерзал на стуле.

— Действительно, я никогда не мог наладить отношений с дамами. Да и с мужчинами, пожалуй. Всегда считал, что самый интересный собеседник — это я сам.

— Мы не можем игнорировать некоторые социальные последствия нашего открытия, — продолжал Сантана. — У нас в колонии многие мужья и жены начнут обвинять друг друга в неверности, потому что любого из них можно проверить с помощью аморфа. И ничего с этим не сделаешь, потому что «идеал» появится независимо от их желания. Представьте себе: образцовая семья, супруги живут душа в душу, и вдруг возникает девушка, которую муж, как он надеялся, давно забыл. Благополучный брак дает трещину. Для Арнота Уолша идеалом была его жена. Счастливчик…

Неожиданно врач посмотрел прямо в глаза Стордалу:

— Ваша жена погибла в катастрофе, Алекс. Кто знает, может, она появится снова…

Под руководством врача и Стордала эксперимент продолжался уже целый час. Предметом изучения был Бригс, и его идеал появился всего лишь после нескольких тестов.

Бригс и Левер сидели в ярко освещенной кабине вместе с аморфом. В данный момент он являл собой превосходный коктейль типа Бригс-Левер. Фигура его сформировалась, выражение лица определилось. И главное — аморф был в состоянии ответить на самые сложные вопросы, касающиеся как биологии, так и геологии. Вопросы задавали Бригс и Левер. Стордал и психиатр сидели в тесной лаборатории и слушали беседу через наушники.

Сейчас к аморфу обратился Бригс:

— Скажи-ка, не помнишь ли случайно фамилию того преподавателя в колледже, что был похож на овцу? Черт возьми, меня стала подводить память.

— Лестер, — ответил аморф, секунду подумав. — Да, профессор Лестер. Мы почему-то называли его «Пряником».

— Дьявол, так оно и было! Старый «Пряник»!

Стордал потянулся к микрофону.

— Подожди, — остановил его врач, — это все интереснее, чем можно полагать. Ты понимаешь, что происходит?

— Понимаю, что Бригс и аморф тратят наше с тобой время.

— Не совсем, ты прислушайся: аморф получает информацию из мозга Бригса.

Стордал замер.

— Да, я начинаю тебя понимать.

— С помощью аморфа воспоминания Бригса делаются полнее.

С течением эксперимента трое «подопытных» возбуждались все больше; Бригс и Левер забрасывали аморфа вопросами и получали сведения, почерпнутые им из тайников их памяти. Неважно, отвечал ли он Бригсу или Леверу — аморф знал не только то, что они помнили, но и то, что успели забыть.

— Очень жаль, — пробормотал Сантана, — что это срабатывает только с эгоистами, для каждого из которых идеал — он сам. Если взять «дублершу» Кэти Уолш, например, она никогда не вспомнит абсолютно всего. Она вспомнит лишь то, что знает о ней Уолш. И ничего более. То есть, с точки зрения Уолша, она полноценна, но в данном случае это представление лишь одного человека. Что касается Бригса и Левера… это фантастика. Возможности таких опытов огромны.

Теперь Бригс говорил с Левером, аморф сидел тихо, внимательно за ними наблюдая. «О чем думает этот тип? — думал Стордал. — Что за дьявольские процессы идут в его голове? Или он отключился на время, пока его не спрашивают? А может, он перемалывает содержание двух других умов, сортирует полученную информацию, вычисляет? На чьей он стороне?»

Вдруг аморф заговорил, перебивая спор Левера с Бригсом. Сантана наклонился к Стордалу.

— Проявляет собственную волю, — прошептал он.

Двое мужчин внезапно прекратили спор и уставились на аморфа.

— Простите, что я вас перебиваю, — сказало существо, — но у меня возникла идея; не знаю, почему она раньше не приходила мне в голову. Короче говоря, пока вы оба здесь, мне хотелось бы обсудить мою мысль с… с двумя специалистами… — Аморф явно колебался, лицо его стало серым ему не хватало воздуха.

— Боже милостивый, — пробормотал врач, — он затрудняется определить свою личность. Он составлен из Бригса и Левера, каждого из них считает личностью, и в то же время он некий гибрид. До сих пор он говорил то с одним, то с другим. Теперь он хочет беседовать с ними обоими, но ему вдруг приходит в голову, что он сам — эти двое. Справится ли он с этой задачей?

В кабине Бригс встал рядом с аморфом, сделав знак Леверу сидеть. Несколько минут он что-то шептал аморфу на ухо, положив руку ему на плечо. Постепенно «гибрид» перестал дрожать, на лице вновь появился румянец. Теперь Бригс вернулся к своему креслу.

— Бригс понял, что происходит с испытуемым, — объяснил Эйвио. — И как бы положил на весы побольше «себя». Теперь аморф ощущает себя в большей степени Бригсом.

— Прошу простить мне эту небольшую паузу, — вежливо произнес аморф, был момент, когда я почувствовал себя неважно. Итак, вернемся к проблеме дренажа.

— К проблеме дренажа? — как эхо повторил Левер.

— Да, какое-то время я затруднялся определить, какие участки наилучшим образом подходят для индивидуальной застройки. Дело в том, что после частых дождей почва почти всюду покрывается слоем воды.

— Ты прав, черт возьми, я действительно затруднялся… — вмешался Левер, широко улыбаясь. Бригс сделал ему знак «заткнись».

— Участки, разрыхленные методом взрыва, уже разобраны, но они не так уж и хороши. Фундаменты на этой земле не выстоят, значит, придется ставить дома на сваи. А этот мерзавец Стордал утверждает, что нам еще не так скоро доставят дренажные трубы. Для тех, кто его знает, «не скоро» — значит «никогда».

Настоящий Левер обратил широкую ухмылку в зал, где в темноте сидели Стордал и Сантана.

— А теперь слушайте внимательно, — продолжал аморф, — потом выскажете свое мнение. Изучая растительность этой планеты, я наткнулся на существо, которое обозначил как «червь-слон» — вы наверняка тоже его видели. Он прорывает в земле тоннели большого диаметра. Почва на отрогах холмов не так намокает, видимо, благодаря наклонной плоскости и дренажной деятельности червя.

— Он заговорил как Бригс, — тихо сказал Эйвио.

— Если бы нам удалось склонить червя проложить свои ходы между основной территорией колонии и разрыхленными участками, мы получили бы сухую площадку, на которой разместилась бы как минимум сотня домиков.

— А это снова Левер.

— К сожалению, червь-слон не пожелает рыть тоннели в этом месте. Я редко вижу эти экземпляры на поверхности, да и то случайно. И недавно понял, почему они не будут здесь «работать».

— Бригс, — отметил Сантана.

— Как мы давно заметили, растения на Мэрилин получают влагу и питательные вещества совсем не так, как это происходит на Земле. Улавливая все необходимое в свои чашевидные соцветия, они впитывают эти компоненты; от ненужных, в том числе и от шлаков, избавляются через корни. Я обнаружил, что червь-слон питается этими шлаками, всасывая через кожный покров. Именно поэтому он часто посещает склоны холмов, поросшие чашелистником. На ровном месте он жить не сможет.

— Вот это да! — воскликнул Эйвио. — Он умеет делать выводы!

— Итак, — продолжал аморф, — единственное, что нам придется сделать, это насадить побольше чашелистника у куполов. Червь будет курсировать между ними и взрыхленной площадкой, пробираясь на восток, поближе к источнику питания. Он будет жить в этом месте до тех пор, пока сохраняются деревья. Таким образом у нас не будет проблем с водой. Ну как? Неплохая идея?

Из будки доносились возбужденный голоса, Бригс и Левер, вскочив на ноги, пожимали друг другу руки, хлопали друг друга по спине, а Левер тряс руку аморфа. Стордал включил свет, и двое мужчин вывалились из будки в сопровождении аморфа, который смущенно улыбался.

— Великолепно! — воскликнул Левер. — Сантана, ты можешь считать это заключительным экспериментом.

Врач смотрел на них с неодобрением, почему-то не разделяя восторга.

Бригс задумался.

— Господи Иисусе, — бормотал он, — а если взять шесть ученых, из которых каждый — эксперт в своей области, и синтезировать их знания в одном аморфе? Каких высот в науке можно достичь! Ты думал об этом, Эйвио?

— Да, думал, — ответил тот серьезно. — Наивно было бы полагать, что об этом не думает больше никто.

 

8

Сами по себе существа не представляют опасности, она заложена в интеллекте человека. Кто знает, что вытащит на свет аморф из глубины человеческого подсознания. Зло, агрессия, которые человек всю жизнь может держать под контролем, в один прекрасный момент выплеснутся наружу…

Таковы были споры между интеллектуалами.

Не углубляясь в эти споры, аморфы все больше проникали в жизнь поселка, пока не стали неотъемлемой ее частью.

Стордал сидел на поваленном дереве и смотрел перед собой. Он расположился на склонах кургана, примерно в трех милях от поселка, и густая поросль чашелистника скрывала его от любопытных глаз, вооруженных биноклями. Солнце клонилось к закату, ветер, налетая с суши, шелестел листьями у него за спиной. Облака пробежали, небо прояснилось, приобретя чистый сиренево-розовый оттенок. Любуясь им, Стордал не замечал кружащихся в воздухе песчинок.

В нескольких шагах от Стордала, на склоне холма, играла маленькая девочка. Это была ее любимая игра: она «принимала гостей». Срывая со стебля крепкие «блюдечки», она переливала влагу из одного в другое, потом, улыбаясь, предлагала гостям «чай», а вместе с чаем всамделишные «взрослые» разговоры.

Глядя на нее, Алекс не просто наблюдал: он дарил ей свою любовь. Не произнося ни слова вслух, он просто испытывал эту любовь; и большего счастья он не желал.

Вдруг девочка подбежала к нему.

— Папа, Эл не хочет есть печенье, — обиженно произнесла она, глядя ему в глаза долго и упорно, тем взглядом, который всегда приводил его в замешательство. — Он говорит, что хочет другое, с шоколадом, — продолжала она. — Скажи ему, чтобы он съел это. — Недовольная тем, что отец не торопится, Элис похлопала ладошкой по его руке: — Скажи, что так нужно!

Ротик дочери мал и четко очерчен, подбородок упрям; щеки — румяны. А глаза… Это ее главное достоинство. Серо-зеленые, опушенные густыми ресницами, невероятно выразительные, эти глаза то открыто вопрошают, то сверкают гневом, то лучатся счастьем, то грустят.

Девочка независима, своевольна, а временами нежна и ласкова. Стордал говорит себе: «Внешность не всегда играет решающую роль; Элис возьмут замуж за то, что она личность. Сначала мальчишки будут преследовать ее, как стая собак, а лет через десять она им покажет, где раки зимуют».

— Подойди ко мне, детка, — ласково позвал он. — Послушай меня. Я хочу кое-что шепнуть тебе на ушко.

Дочь пошла к нему, потом остановилась, широко улыбнулась, и вдруг отпрыгнула назад.

— А что ты хочешь шепнуть?

— Это тайна.

— Знаю я твою тайну! — она завертелась вокруг своей оси, став центром летящего облачка из легкой ткани. — Ты скажешь, что любишь меня, а потом поцелуешь. Никакая это не тайна!

«Самонадеянная зверюшка, — подумал Стордал с нежностью, глядя, как она разливает «кофе». — К восемнадцати годам выскочит замуж. Будем надеяться, что попадется разумный парень, сейчас вокруг столько всяких шалопаев».

Он наблюдал за игрой Элис, пока не стемнело. А потом покинул ее.

Это и был его идеал.

В доме Уолтерсов ужинают. Джеймс и Агата, муж и жена, сидят за столом.

В комнату входит аморф — существо неопределенного-возраста, пола и внешности, и вносит еду.

— Спасибо, — сказала Агата. — Поставь на стол.

Миссис Уолтерс выбирает со дна кастрюли куски искусственного, специально обработанного мяса и шлепает их на тарелки. На чистом фаянсе расплываются лужицы подливки. Зловещая тишина повисает над столом, пока хозяин перепиливает свой кусок.

— Ч-черт, опять все то же, — ворчит он. — Агата, сегодня я в последний раз ужинаю дома, неужели нельзя было по-человечески приготовить эту пакость? Ведь меня неделю не будет. — Он постучал по куску. — Это же дуб. Я уверен, можно сделать его мягким. Другие жены умеют.

— Это не я готовила, а Руби, — миссис Уолтерс взглянула на аморфа, равнодушно стоящего у стены.

— Ты или Руби, какая разница? У нее должны быть твои способности, раз уж она — мой идеал.

— И твоя терпимость тоже. Он ведь и мой идеал.

Оба одновременно рассматривают аморфа, каждый пытается найти в нем что-то свое и не находит. На мгновение каждый задумывается: а есть ли хоть что-то мое в этом сплаве? А может, мой супруг (супруга) в качестве идеала воплотил (-тила) старую забытую страсть, и она заново, неожиданно пробудится в его (ее) душе?

Сколько раз в присутствии друг друга они задавали аморфу осторожные вопросы по поводу того, кто он есть. И получали весьма уклончивые ответы. И это было понятно, потому что каждый мысленно посылал аморфу четкую команду: «Помолчи!» Однажды, когда муж был на работе, миссис Уолтерс прижала аморфа к стенке и прямо поставила вопрос:

— Кто ты?

На это аморф не смог ответить, потому что влияние Джеймса к тому моменту стало убывать с той же скоростью, что и его приказание молчать. Однако Агата узнала, кто был ее идеалом, воплощенным в аморфе. Но скрыла от мужа. Джеймс догадался, что она определила свой идеал, и задумался: почему жена не открылась ему?

На то могло быть две причины: либо это некто из ее прошлого, либо это он сам, и жена хочет избежать как вспышки ревности, так и спокойного самодовольства.

В тот день, когда Агата добилась от аморфа признания, она заперла его в кладовку для ведер и щеток. Так что, когда Джеймс вернулся с работы и освободил его, несчастный совсем потерял человеческий вид.

Присутствие гибрида нагнетало в семье атмосферу недоверия и подозрительности. Но он так хорошо помогал по хозяйству, что миссис Уолтерс не хотела от него отказываться. Аморф отвратительно готовил, но ведь и жена была плохой кухаркой; Джеймс приводил это как доказательство супружеской верности.

— Ну ладно, — сказал муж в тот раз. — Давай не будем ссориться из-за пустяков. Сегодня наш последний вечер. Выпьем по рюмочке, и в кровать. Он бросил на жену красноречивый взгляд.

Они пораньше уложили детей и удалились в спальню.

Несколько позже миссис Уолтерс сказала:

— По-моему, посылать в пустыню семейных людей жестоко. Неделя — это целая вечность.

Джеймс уснул, умиротворенный.

Однако уже за завтраком его посетили дурные мысли.

«Меня не будет, — думал он, — а Руби, не сомневаюсь, примет вид мужчины, да еще какого-нибудь хлыща времен ее молодости. Она отшлифует его по своему вкусу, сделает неотразимым и будет наслаждаться его обществом всю неделю».

Еще одна коварная мысль посетила его на следующий день, уже когда он вел трактор в пустыню. «А если ее идеал я? За неделю «я» так усовершенствуюсь, что мне настоящему лучше на порог не показываться!»

Как уже упоминалось, аморфы заняли вполне определенное место в жизни городка Элис. Многие стали рабочими, слугами, а некоторые даже друзьями и компаньонами. Они и жили среди колонистов, одни в куполах, другие в отдельных домиках, деля с людьми кров, пищу, а иногда и постель. Каждый аморф обладал собственным характером, причем характером приятным, ведь в них синтезировались лучшие человеческие качества: среди аморфов не было ни склочных, ни злобных. Время шло, и через несколько месяцев внешность и внутренний склад аморфов, живущих в поселке, почти стабилизировались. Им стали доверять довольно ответственные должности, а старших выбрали в правление колонией. Земляне пришли к выводу, что любому аморфу нужно всего три месяца, чтобы обрести устойчивость. После чего он может работать рядом с совсем незнакомым человеком, не заимствуя у него ни внешность, ни характер. Поэтому было решено через три месяца давать аморфу официальный статус и определенные права.

Поскольку в колонии появилась дополнительная рабочая сила, а удачно проведенные дренажные работы дали колонии огромный участок земли, строительство личных усадеб пошло очень споро. Колонисты несколько успокоились, даже несмотря на то, что корабль со строительными материалами опять задержался по неизвестной причине. Единственным гостем за все это время был маленький корабль-тендер; его сбросил на ходу другой, гигантский корабль, направлявшийся к дальним планетам. Малютка доставил лишайник Уилтона.

Итак, колония зажила нормальной жизнью и многие страхи, связанные с аморфами, оказались беспочвенными.

Джоан выбрала себе личный домик в северной части новой застройки. Хотя внешне она приняла жизнь городка Элис, многие считали ее девушкой скрытной, «себе на уме». Ее редко видели с кем-то из мужчин. Местные законодатели нравов, собиравшиеся вечерами у стойки бара, окрестили Стордала «холодной рыбой» и сочувствовали «милашке» Джоан, которая пропадает зря рядом с ним.

Джоан и сама часто так думала, возвращаясь одна в свой домик. Стордал прощался с ней у двери и исчезал в ночной тьме. Ее ждал аморф, который, как правило, читал у камина.

— Какие у меня шансы? — спросила она его однажды, без тени надежды, когда он поднял от книги голову. — Почему Алекс… такой? Сколько мне еще придется ждать?

— Ждать, дорогая? — спросил аморф, и с тоне его было беспокойство. Ждать кого? Или чего?

Вздохнув, она села и снова взглянула в любимое лицо, отшлифованное ее воображением. К сожалению, не только внешность, но и ум дублера она создала сама, в точном соответствии со своим представлением об оригинале.

Лишайник Уилтона, гораздо более дешевый фиксатор почвы, чем «полибайнд», посеяли в пустыне. Работа на строительной площадке уже шла полным ходом. На жалобы Стордала, касающиеся невыносимых условий, в которых живут рабочие, Хедерингтон ответил, не задумываясь:

— Пошлите туда аморфов. Насколько я понял, они всегда всем довольны.

Эта реплика, дошедшая до колонистов, поселила в их душах беспокойство. «Не окажусь ли я лишним?» — раздумывал каждый и удваивал усилия. По мере того как напряженный труд начинал приносить зримые плоды, люди, поверив в свои силы, стали подумывать о независимости Элис, о временах, когда город сможет обходиться без подачек Компании. Одну из пятерых Кэти Уолш мобилизовали в качестве повара-педагога, и она взялась учить других женщин готовить, используя местную флору и фауну.

Наконец-то, с шестимесячным опозданием, прибыл долгожданный корабль.

 

9

Небольшой космический корабль, изрыгая огонь и дым, произвел посадку в двух милях от городка, сложив пополам шасси, он словно присел на корточки, Толпа встретила корабль насмешками: за последнее время поселенцы окончательно уверовали в свою способность обходиться без Компании. Если несколько месяцев назад появление корабля вызвало бы восторг, то сейчас он лишь напомнил о полной безответственности Хедерингтона, забывшего свои обязательства. Но как бы там ни было, он привез почту, свежее подкрепление, инструменты и продукты. Все это вносило в жизнь Элис большое разнообразие. Вездеходы, за которыми ползли трейлеры, направились навстречу кораблю. Позади двигалась пестрая толпа встречающих — почти все жители поселка, кроме тех, кто работал в пустыне.

Стордал затормозил и вышел из машины, за ним Джоан и местное руководство. Все сколько-нибудь значимые представители колонии были здесь, за исключением Уолша и, что было более заметно, Левера. Геолог не выразил желания ради гостей прерывать свою недельную вахту в пустыне. Более того, он изъявил готовность работать бессменно еще столько же. Стордал, задумываясь, не чокнулась ли вся леверовская смена, решил обсудить это с психиатром.

По трапу спускалась группа гостей; разглядев их, поселенцы удивленно ахнули: один из приехавших сидел в инвалидном кресле. Темный деловой костюм беспомощно свисал с плеч: гость был безруким и управлял своим креслом с помощью ног.

— Господи помилуй, — прошептал Бригс. — Старик собственной персоной! Какого хрена ему здесь нужно?

Увидев Хедерингтона, Стордал разозлился. Хватает забот и без этого, а тут еще магнат будет несколько дней мотать нервы. Почему он не соблаговолил предупредить о своем визите? Решил застать врасплох?

— Мистер Хедерингтон, — произнес вслух Стордал, подойдя к трапу. Какая приятная неожиданность! («Слава Богу, хоть дождь не идет, в кои-то веки», — подумал он тут же.)

Босс посмотрел на Администратора прищурившись — выпуклые глаза придавали его лицу сходство с лягушачьим.

— Не сомневаюсь, что приятная, — бросил он небрежно. — Как дела, Стордал?

— Великолепно. Дела идут просто прекрасно: строим жилые дома полным ходом, площадка для завода в пустыне почти готова. — Он замолчал, не желая тараторить, как подхалим.

— Хорошо. Я выслушаю вас позже, — магнат обратил взгляд на других встречающих. — Так, так: Бригс, Чарлтон, Майерс. (Он всегда хорошо помнил фамилии). И дети Израилевы вослед, — так он окрестил рядовых колонистов, приближающихся к кораблю. — Боже, сколько их! Неужели мы привезли сюда всю эту ораву? — Босс одарил Стордала шуткой, но глаза его остались холодными.

— Кое-кто из них аморфы, сэр, — ответил Стордал.

— Ах да, конечно. Ваши рапорты были интересны. Однако… я надеюсь, вы сможете разместить нас на несколько дней?

— Один из личных домиков приготовлен, сэр.

— Домиков? Да, помню, построенных в нерабочее время. Н-да. — Он развернул свое кресло, чтобы увидеть кого-то внутри корабля.

Воспользовавшись паузой, Стордал шепнул Майерсу:

— Билл, возьми с собой Джоан и наведи порядок в моей хижине. Быстро!

Миллиардер повернулся, на лице его снова заиграла холодная усмешка.

— Делая свои приготовления, Стордал, — сказал он, — учтите, что со мной приехала жена. Да-да, Мэрилин.

Миссис Хедерингтон намеренно появилась чуть позже: это было прибытие кинозвезды. Она шла по трапу, покачивая бедрами, а солнце осветило ее золотые волосы как раз так, как ей было нужно: создавалось впечатление нимба, обрамлявшего прекрасное лицо. Поравнявшись со Стордалом, она взглянула ему прямо в глаза.

— Здравствуйте, Алекс.

— Очень рад видеть вас, миссис Хедерингтон, — он вдруг ощутил странную дрожь в коленках.

Она улыбнулась и кивнула каждому из встречающих, потом, прикрыв глаза ладонью, осмотрелась.

— Мне так хотелось здесь побывать. Красивая планета, правда, Алекс? Видимо, муж сделал мне комплимент, назвав ее моим именем.

Стордал молча улыбнулся; вопрос не требовал ответа.

— Вы должны мне все здесь показать.

Безрукого магната пересаживали в машину. Глядя на это, Стордал вспоминал слова секретарши Хедерингтона, сказанные когда-то:

— Мистер Хедерингтон потерял руки много лет назад, он об этом не любит ни говорить, ни слышать. Мало того, что руки ампутированы — теперь ноги тоже под угрозой. Ходить он не может, но довольно хорошо управляет креслом с помощью педалей. В подлокотники кресла вделано огнестрельное оружие, которым он пользуется тоже с помощью ног. Все это довольно страшно. Он такой динамичный человек, ему будет ненавистна полная зависимость от других. — В голосе секретарши звучала искренняя жалость.

Миллиардера благополучно доставили в домик Стордала. Джоан и Билл совершили чудо, наведя в нем блеск за полчаса.

Хедерингтон огляделся, вбирая взглядом все — бревенчатые стены, кустарную мебель, домашнюю утварь, выданную Компанией.

— Неплохо, — заметил он. — Совсем неплохо. И что же, этот домик, да и все другие, построили в свободное время? — Испытующий взгляд пронзил Стордала насквозь.

— Конечно. С помощью бригады аморфов такую работу можно делать быстро.

— Могу себе представить. Я думаю, что ваши люди, поменяв наши купола на эти уютные домики, чувствуют себя довольно самостоятельными. И говорят об этом.

— Такие разговоры ходят, — ответил Стордал осторожно.

— Надеюсь, вы их успешно пресекли? Слава Богу, что меня не встретила демонстрация протеста. Хотя я ожидал даже бунта. Я всегда готов к бунту и, как правило, его получаю.

Ну, хорошо, сейчас у вас, слава Богу, все в порядке, — продолжал магнат. — Я думаю, аморфы вам сильно облегчают задачу. Скажите, Стордал, каков юридический статус аморфа? — В голосе его неожиданно прозвучал сарказм.

— Это трудный вопрос, — ответил Стордал. — Только что поступив в колонию, они не имеют статуса. Мы позволяем людям привлекать их к работе на стройке, в домашнем хозяйстве. Характер и внешность аморфа все время меняются, потом каждый останавливается на каком-то образе и живете определенном коллективе. На такую «стабилизацию» мы даем им три месяца, после чего вносим в официальный список членов колонии.

— А что это значит?

— Ну… я думаю, это значит, что мы считаем каждого личностью.

— Вы им платите?

— Конечно, нет. Зачем им деньги? Питание и жилье достаются им бесплатно.

Хедерингтон усмехнулся.

— А вам не кажется, что это отдает рабством? — спросил он.

Стордал не нашел, что ответить.

— Не смущайтесь, — сказал магнат. — Я просто играю словами. Но когда вам придется трудно, вспомните это.

В этот момент в комнате появилась Мэрилин Хедерингтон. Она тихо села напротив мужчин, потягивая вино из бокала. Одетая в строгое зеленое платье, закрывающее шею до самого подбородка, она не вмешивалась в разговор. Стордал взглянул на нее, а потом, по примеру Хедерингтона, перестал замечать.

— Идеал Левера и Бригса — собственная персона. Наш психиатр говорит, что такое явление можно наблюдать только у законченных эгоистов.

— Вас это, наверное, удивит, но я привез с собой несколько таких эгоистов, — сказал магнат небрежно, словно речь шла об экземплярах племенного скота. Стордал поймал себя на дурацкой мысли: а как выглядят эгоисты, собранные в стадо? И чем их кормят?

— А… сколько их? — спросил он.

— Четверо. И каждый — блестящий специалист в своей области.

— Вы хотите с ними экспериментировать? То есть испытать всех четверых на одном аморфе?

— Стордал, вы удивительно догадливы, — в голосе босса снова прозвучал сарказм. — Но в одном вы все же ошиблись: этот аморф будет смесью из пяти человек: эгоисты плюс я сам.

Жена магната произнесла свою первую реплику:

— Неплохой коктейль. — В словах не было насмешки, только чертики плясали в голубых глазах.

— Думаю, я окажусь не хуже, чем они, — сказал Хедерингтон. — А ты не удивишься, если моим идеалом окажешься ты, моя дорогая? — Она не ответила.

— Ну что ж, я распоряжусь, чтобы ваших гениев разместили, — кивнул Стордал.

— Спасибо. — Холодные глаза магната вдруг загорелись. — Вы понимаете, насколько важен эксперимент, Стордал? Какой мощный мозг мы создадим? Мы соединим логическое мышление с интуитивным! Для этого ума не будет ничего невозможного. Мыслитель, им обладающий, будет равен Богу!

— Или, скорее, дьяволу, — тихо вставила Мэрилин.

Как многие энергичные люди, Хедерингтон любил выпить, хотя поначалу это на нем почти не сказывалось. Еще целый час он обсуждал со Стордалом стратегию действий в пустыне, проблемы транспорта и будущее сталеплавильного завода. Ясно было, что магнат подготовлен к этому разговору, он проанализировал еженедельные рапорты Администратора колонии и набросал вчерне план дальнейших работ на планете. Оказалось, что он намерен строить комбинат на другой площадке — в четырех милях к югу от горной гряды. Это нужно для того, чтобы использовать воду горных рек для приготовления жидкого раствора из окиси железа, который можно будет перегонять по трубам на завод, где его и превратят в металл. Кроме того, Хедерингтон задумал построить космический аэродром в трех милях к западу от комбината.

Этот план давал грандиозную экономию, по он превращал Элис в мертвый город. А это было бы тяжелым ударом для людей, месяцами вивших свои «гнезда». Стордал выразил свои сомнения вслух.

— Ну что ж, им просто не повезло, — отозвался Хедерингтон с поразительным равнодушием. — Я снабжал их куполами, то есть временным жильем. Могли бы догадаться, что им придется сниматься с места по первому свистку.

Провожая Стордала до двери, Мэрилин сказала:

— Алекс, не уходите еще пару минут. Мне хочется поговорить. Мы сразу оказались в этой хижине, и я ни с кем не перекинулась даже парой слов. Хочется узнать хоть что-то об этом месте. — Солнце уже зашло за горизонт и небо на западе полыхало многоцветием красок. Она смотрела на него не отрываясь. — Как красиво. Что это такое?

— Песок, — ответил Стордал. — Послушайте, миссис Хедерингтон, мне не хочется грубить, но я думаю…

— Называйте меня просто Мэрилин.

— Мэрилин, я говорил о том…

— Вы меня боитесь? — Она оперлась о дверной косяк. — Джей скоро заснет, так всегда бывает: он врывается, как шаровая молния, пару часов пышет огнем, потом начинает угасать и наконец отключается совсем. А мне действительно хочется просто поговорить. С кем-то, кто не похож на мужа, не похож на этих горилл-телохранителей и на гениев, его любимчиков. Мне хочется что-нибудь узнать о планете, названной в мою честь. Вот и все. Я не собираюсь флиртовать.

— Простите меня, — Стордал растерялся. Она выглядела такой молодой, одинокой и отнюдь не счастливой. — Ну что ж, давайте поговорим о планете. Большую часть обжитой территории вы видите — она вокруг вас. Мы находимся в городке Элис, который благодаря вашему мужу скоро станет мертвым. Стордал не смог скрыть горечи.

Как истинная женщина Мэрилин уловила что-то личное:

— Вы назвали его «Элис». В честь вашей жены?

— Дочери. Они обе погибли. — Он не стал вдаваться в подробности.

— О, простите. Вам пришлось уехать от воспоминаний.

«Эта колдунья читает мои мысли», — подумал он.

— Вам, наверное, одиноко здесь?

— Ничего, справляюсь. Ваш муж снабдил меня «младшей женой».

— Она симпатичная?

— Очень. Хотя я как-то не решаюсь сказать ей об этом. Иногда она так мила, так хорошо понимает меня и так здраво рассуждает, что хочется ее придушить.

— Может, вы еще ее оцените, — улыбнулась Мэрилин. — Я пойду, Алекс, мне нужно укладывать Джея.

Алекс протянул руку:

— Спокойной ночи, Мэрилин, увидимся утром.

Она слегка пожала его ладонь.

— Может, и не получится: мы с Джеем будем какое-то время заняты. Когда устроимся, вы возьмете меня на экскурсию?

— Конечно.

Она ушла, дверь закрылась. Постояв немного, Стордал вышел из домика. Получилось, что о поселке он ей так и не рассказал: все время говорил о себе. Но, кажется, она именно этого и хотела.

 

10

Нельзя сказать, что визит магната на планету начался удачно. На следующий день после его прибытия по городку поползли слухи, что всех созовут на собрание, где Хедерингтон «откроет карты». Люди бесцельно слонялись по территории в ожидании, что громкоговорители объявят о начале собрания. Стордал — единственный, кто имел право поддерживать с магнатом какие-то контакты, — специально явился в свой домик, когда приближался обед; он сделал вид, что желает узнать — не нужно ли чего. Однако у двери его встретил один из «горилл», который сообщил, что мистер Хедерингтон беседует со своими советниками и приказал не беспокоить. От Стордала не требовалось ничего, кроме еды и питья.

Джоан успокоила его:

— Может, этот «совет» не имеет к нам никакого отношения. Скорее всего, они обсуждают другие дела компании, она ведь огромная.

Стордал обжег ее сердитым взглядом.

— Чушь. С людьми, которых он сам привез, он может обсуждать только одно — как создать этого монстра — гениального аморфа. Поверь мне, он именно за этим сюда и явился. Ни колония, ни завод его не интересуют — только аморфы.

— Не волнуйся, дорогой: вполне возможно, что ОНА соблаговолит с нами пообедать, — сказала Джоан озорным тоном.

— Прекрати, ради Бога… — Стордал потопал вон из дома и в течение следующего часа болтался по колонии, отвечая уклончиво на вопросы, что же будет дальше. Вскоре после обеда (на котором, кстати, миссис Хедерингтон не появилась) поступило хоть какое-то распоряжение: босс желает соединить радиорубку с домиком Стордала, где он расположился. Бригада, которую Администратор отрядил для этой работы, потратила час с четвертью, и ни минутой больше, поскольку босс следил за ними с выражением плохо скрываемой ярости.

Дальше Хедерингтон запросил аморфа — свежего, не испорченного ничьим влиянием — для того чтобы начать над ним работать.

Когда наконец после двух дней затворничества Хедерингтон призвал к себе Стордала, он заявил:

— Вам, наверное, все это не понравилось. Но я человек занятой, а опыты с аморфом очень важны. Времени на светскую жизнь просто не остается.

— Я совершенно не думал о светской жизни, — ответил Стордал, — но считаю, что должен участвовать во всем, что касается колонии и аморфов. Я имею право знать, что здесь происходит. Другие, кстати, тоже.

— Мы обсуждали дела, не касающиеся вас — те, о которых должно знать только высшее руководство. Они могут иметь такие важные последствия, что малейшая утечка информации нежелательна.

Стордал постарался сохранить спокойствие.

— Я допускаю, что неудачно выразился, сэр, ваш эксперимент — это ваше личное дело. Но меня волнует моральное состояние поселенцев. Уже довольно давно их тревожит будущее колонии, и виной тому — перебои с доставкой самого насущного, нерегулярное прибытие кораблей. Наконец-то прилетает корабль, но на нем прибываете вы, и люди начинают гадать, не собирается ли глава Компании вообще закрыть лавочку. Когда оказываешься так далеко от дома, поневоле чувствуешь себя неуверенно… Вы могли бы сообщить им свои намерения по поводу Мэрилин.

— Назначьте общее собрание на завтра, — сказал магнат, подумав. — Или нет, лучше на послезавтра. Поймите, сейчас нельзя оставлять аморфа без внимания, это самое главное, понимаете? Он может соскользнуть назад, в свое прошлое.

— Для того чтобы закрепить аморфа, нужны месяцы.

— Неважно. Как только мы закончим первую стадию, аморф отправится вместе с нами. Но именно сейчас его нельзя оставлять ни на минуту. Так что, Стордал, собрание послезавтра.

— Послезавтра, — повторил Стордал автоматически.

Через полтора дня, ровно в девять часов утра, вся колония собралась в Зале собраний, и Хедерингтон обратился с речью к «гражданам Мэрилин». Первым делом Хедерингтон подкатил в своем кресле к краю сцены и молча стал всматриваться в зал. Затем его словно прорвало! Он одаривал присутствующих множеством красивых слов — тех самых, которые осудил в разговоре со Стордалом. С губ его гладко соскальзывали фразы: «Новая граница наших достижений», «Непокоренный дух Человека», «Победа в битве против Стихии», «Будущее наших детей» и тому подобное. Он бросал в зал взоры победителя и вообще выглядел как воплощение всех добродетелей, о которых говорил.

Красноречие Хедерингтона увело его довольно далеко, внимая ему, колонисты погрузились в приятное сознание своей вселенской значимости. А оратор, очень точно выбрав момент, преподнес долгожданный сюрприз.

— Сейчас на орбите вашей планеты находится грузовой корабль-спутник «Хедерингтон». Он набит до отказа всяческим оборудованием и строительными материалами. Вам, видимо, будет приятно узнать, что мы нацелены на строительство сталелитейного завода. Разумеется, при таких крупных мероприятиях нужно тщательно взвесить расходы. Судя по предварительным данным, проект освоения Мэрилин будет вне всякого сомнения успешным. Надеюсь, это укрепит вашу уверенность в будущем. Все говорит ЗА! — Планета будет процветать — мы убеждены в этом! Именно в эти минуты челночные корабли, — на одном из таких я прибыл, — выгружают на вашем аэродроме оборудование и материалы.

Здесь сами собой напрашивались аплодисменты, и они действительно прозвучали наряду с радостными выкриками и топотом. Люди хлопали друг друга по плечам, пожимали руки.

Когда же аплодисменты стихли, на сцене, помимо Хедерингтона, остался один человек, который ждал тишины — ждал спокойно, с достоинством. И заговорил, обращаясь к магнату:

— Я не слышу никаких кораблей.

В нависшей тишине Хедерингтон пытался ледяным взором осадить говорившего. Но не тут-то было. Вопрошающего невозможно было игнорировать, и теперь весь зал ждал ответа. Магнат открыл рот, но не успел вымолвить и слова — его опередили:

— Если бы корабли задержались, мы услышали бы их сейчас, — заявил тот, кто задал вопрос, и картинно приставил ладонь к уху: — Но я ничего не слышу.

Магнат побагровел от гнева:

— Ваша фамилия, приятель?

— У меня пока нет фамилии. Я аморф.

— Клянусь Богом! Какое вы имеете право меня допрашивать, не будучи даже колонистом? Вы чужак! Сядьте на место или покиньте зал.

— Проясню один момент, мистер Хедерингтон. Мне рассказали, откуда я взялся, я знаю, как я стал таким, как сейчас. Учитывая все это, позвольте исправить вашу ошибку. Я — местный житель, а вы — чужак.

— Правильно, Джордж! — выкрикнули из зала.

Стордал узнал аморфа: это был младший продавец одного из магазинов и потому вступал в контакты со многими колонистами, как мужчинами, так и женщинами. Он сформировался как гермафродит с преимущественно мужским началом, значительными умственными способностями и известной долей упрямства. Стордала встревожило то, что восклицание в поддержку Джорджа исходило не от аморфа, а от человека.

Администратор вскочил на ноги.

— Тихо! — крикнул он. — Джордж, пожалуйста, вернись на место. У мистера Хедерингтона есть важное сообщение. С твоим вопросом мы разберемся позже.

Собравшихся с трудом удалось успокоить. Перекрывая негромкий гул, Хедерингтон объяснил, что сталеплавильный завод придется построить несколько поодаль от ранее заготовленной площадки, что он лично якобы никогда не хотел размещать основное население в городке Элис. Это место в свое время выбрали для постройки космодрома, оно удобно расположено и защищено горами от ветра. Если бы он знал, какой размах приобрела индивидуальная застройка в городе, то давно бы предостерег против этого.

— Врет, — прошептал Стордал, — он знал, что мы строимся. Теперь люди подумают, что я ему не доложил: в общем, свалил вину на меня.

Стордал поднялся с места; его благодарность боссу за произнесенную речь собрание выслушало в мрачном молчании. Он спросил, есть ли вопросы, чувствуя, как желудок его уходит куда-то вниз.

Первый же вопрос подтвердил его страхи. Вновь подал голос аморф Джордж.

— Минуточку, мистер Хедерингтон, — начал он, — мы все будем рады познакомиться с бригадой, прилетевшей строить завод, еще до того, как город будет… перебазирован. Очень жаль, что они там кружат по орбите, в корабле, забитом оборудованием, а ведь могли бы несколько дней пожить среди нас, насладиться нашим гостеприимством, а потом уж начать работать. Я надеюсь, что выражу общее мнение, если предложу, чтобы они скорее приземлились.

Зал загудел вполголоса, выражая свое одобрение: всем понравилась мысль о том, что в колонии появятся новые люди. Стордал пристально следил за выражением лица магната: неужели он посмеет…

Он посмел. Сидя в кресле очень прямо и глядя в лицо Джорджу почти ласково, он сказал:

— Я уже упоминал, каких громадных расходов потребует операция такого рода и то, что мы вынуждены свести расходы до минимума. Принимая во внимание новые обстоятельства, возникшие на планете, я привез с собой не рабочих-строителей, а только начальника. На Мэрилин достаточно рабочих рук. Завод будут возводить как колонисты, так и аморфы. Плечом к плечу.

— Что он собирается делать? — спросил Стордал психиатра, после того как собрание закончилось далеко не в атмосфере общего единодушия.

— Трудно сказать, Алекс. Плохо, что Хедерингтон открыл свой секрет после стычки с Джорджем. С одной стороны, он отказывает аморфам в правах граждан, с другой — загоняет их на черную работу. Колонистам это не понравится. Насколько я понимаю, они встанут на защиту аморфов, все как один.

— Да, аморфов любят, — вмешалась Джоан. — Сможет ли он заставить их работать? Они становятся все более независимыми. Если несколько месяцев назад они не смели бы отказаться, то теперь каждый из них самостоятельная личность.

— Алекс, сколько в городе аморфов? — спросил Сантана.

— Более двухсот.

— Ясно… Ну что ж, есть только один способ узнать, что они задумали, а именно — поговорить с ними. Мы спросим у них об их намерениях так же, как спросили бы у людей.

Из-за разных неотложных дел к этому разговору удалось вернуться только на следующий день.

В куполе Сантаны собрались: сам психиатр, Джоан, Джеймс Уолтерс как представитель колонистов и аморф Джордж. Избранный председателем собрания, Стордал сразу взял быка за рога.

— В колонии растет недовольство, — сказал он. — Мы все об этом знаем. Хотелось бы уточнить, как далеко оно зашло? Бродят ли разговоры о том, чтобы начать борьбу?

Уолтерс смущенно откашлялся.

— Разговоры есть, мистер Стордал. Мы рассуждаем так: во-первых, мы не будем работать на строительстве завода рядом с аморфами, их нельзя там использовать, потому что это чистая эксплуатация! Во-вторых, мы не сдвинемся с места, если нас будут переселять. Нам здесь нравится, и мы долго вкалывали, строя свои домики в Элис. Значит, мы остаемся. Пускай он строит завод поближе к нам, если нет — Элис отделится, станет независимым. Многое изменилось, теперь мы сами можем обеспечивать себя продуктами. У нас есть аморфы, которые будут помогать. Со временем, если Хедерингтон от нас откажется, мы сможем продать ему право на аренду пустыни.

Пока Уолтерс говорил, его голос обрел уверенность. Он влез на ящик с инструментом и невольно принял позу оратора.

— Слезь, приятель, — пробормотал Сантана.

— Ты не все продумал, Джеймс, — возразил Уолтерсу Стордал. — Послушай, я вообще-то человек мирный, но сейчас оказался между двумя жерновами. А именно: мне придется выработать такое решение, чтобы все остались довольны. По поводу твоих двух пунктов: первое — я предложу Хедерингтону платить зарплату аморфам, занятым на стройке. При этом логично было бы оплачивать их труд на ваших личных участках, не так ли? Второе — я предложу боссу выплатить вам компенсацию за время, затраченное на постройку личных домов.

Пока Уолтерс обдумывал эти предложения, все молчали. Он думал довольно долго: сказанное Стордалом было справедливо, но включало и неприятные условия. Кончатся времена бесплатного труда аморфов. Придется выкраивать деньги из скромной зарплаты людей, работающих на магната. С другой стороны, каждому выделят кругленькую сумму на переезд, которой с лихвой хватит на то, чтобы устроиться на новом месте. Уолтерс приготовился было сказать, что обсудит все это со своей группой, но тут неожиданно вмешался Джордж:

— Джентльмены, вы кое-что упустили. Вы не учли желаний моих коллег, а они имеют прямое отношение к делу.

— Прости, Джордж, — сказал Стордал. — Изложи нам их соображения.

— Мистер Стордал, даже вы, выступая против эксплуатации, пристраиваете нас на работу, не спрашивая нашего мнения. А если мы не захотим работать на новом месте — что тогда?

— Вы не хотите работать на строительстве завода?

— Нет, мистер Стордал, раз уж об этом зашла речь. Боюсь, что времена использования бесплатной рабочей силы ушли безвозвратно. С нас хватит — я говорю от лица всех аморфов. Мы уходим.

Все ошарашенно молчали, уставившись на Джорджа. Ни один аморф не разговаривал до сих пор подобным образом. Им всегда не хватало характера. А может, теперь хватает? Может, они притворялись? Или просто выжидали, пока человеческая внешность и умственные способности не станут их постоянными качествами?

— Вы не сможете этого сделать, — медленно проговорил Эйвио Сантана. Вы уже не сумеете приспособиться к окружающей среде. Любой хищник на планете будет вашим врагом. У вас нет глубоких знаний, вы даже не представляете, насколько вы беспомощны. Я скажу вам так… — он замолчал, собираясь с мыслями, и в глазах его затаилась глубокая грусть. Зачем человек создал это существо по своему образу и подобию?

Видишь ли, Джордж, — продолжал психиатр, — знания аморфов — это сплав чьих-то знаний. К тебе приходят за покупками женщины, от каждой ты узнаешь понемногу. Для многих из них, я думаю, идеалом является муж. Однако ты узнаешь от них далеко не все, что знают мужья. Предположим, женщина замужем за врачом. Она нахваталась у него каких-то сведений, но они отрывочны. Ты переймешь их автоматически, но ты же не сможешь вылечить кого-то от холеры.

Ты, Джордж, — продолжал Сантана, — соткан из идеалов этих жен. Ты всегда будешь знать только то, что знают жены о своих мужьях. Девяносто процентов знаний будут неточными, но ты этого не осознаешь. Сколько жен досконально изучили профессию своих мужей? Сколько знает один человек о другом? Что мы знаем, например, о настоящем Стордале? Я могу зарядить компьютер информацией о Стордале, но это мне ничего не даст. Твой мозг, Джордж, заполнен несообразностями, которые к тому же притуплены эмоциями. Тебе они кажутся знаниями, потому что ты не знаешь ничего другого.

Психиатр вещал еще какое-то время — мягким, убедительным тоном, объясняя трудности, с которыми столкнутся аморфы. А пока доктор Сантана говорил, аморф Джордж смотрел куда-то мимо него и тихо улыбался…

— Почему ты так уверен, что ни у кого из нас нет практических знаний? спросил он, когда психиатр кончил. — Ты судишь только по мне. Прежде всего аморфы стоят друг за друга горой, особенно когда нам не мешают люди. У нас, можно сказать, своя колония.

Сантана припомнил эту фразу наутро, когда стало известно, что ручной аморф-гений, созданный «эгоистами» Хедерингтона, бесследно исчез…

 

11

— Яне могу этого понять! — воскликнул Хедерингтон в ответ на-извечные причитания о том, что никто не виноват. — Аморф был крепко заперт; окончив опыты, мы засадили его в клетку, ту, что стоит в ангаре.

— Как далеко зашли ваши опыты? — спросил Стордал, у которого в голове жужжала пугающая мысль. — То есть какой силы, умственной и физической, достиг подопытный? Он не проявлял способностей к телекинезу?

Хедерингтон крутанул сиденье своего кресла вокруг оси, и дула в подлокотниках угрожающе уставились на собеседников.

— Какой там к черту телекинез! Мы начали создавать удивительно умное существо, которое уже проявило способность применять свои знания, причем он делал это лучше любого компьютера, хотя и интуитивно. Но у него не было никаких паранормальных способностей, никаких отклонений.

— Отклонение — понятие условное, — вмешался Сантана. — Еще несколько месяцев назад мы считали телепатию аномальным явлением. Однако аморфы явно обладают этой способностью, иначе они ни за что на свете не усвоили бы знаний того объекта, в который должны превратиться. Джордж намекал на то, что аморфы, принявшие человеческий облик, обмениваются между собой телепатическими сигналами. С этим тоже связаны интересные явления: создавая обладателя необыкновенного ума, вы могли открыть способ создания целой расы гениев.

Хедерингтон уставился на психоаналитика с нескрываемой тревогой.

— Хотите сказать, что гении сотрут нас с лица земли?

— Осмелюсь заметить, что это наивное замечание, мистер Хедерингтон, ответил Сантана. — Пока что аморфы не таят на нас зла, в их поведении нет и намека на агрессию. Но у каждого из них есть характер, чувство собственного достоинства, они знают, как появились на свет. Возникает даже нечто подобное коллективному сознанию, а вы запираете одного из них в клетку. Самый простой ответ заключается в том, что один аморф освободил другого, причем гениального.

— Но нас это никак не устраивает! Вы, кажется, говорили, что аморфы не способны на такие вещи.

— Это случай из ряда вон выходящий.

— Боже, храни нас от других из ряда вон выходящих случаев. В голову этого аморфа была заложена информация, которой нет цены.

Стордал произнес задумчиво:

— С точки зрения обычных аморфов, это агрессивный поступок. Интересно, куда он их заведет? Меня уже обидел один аморф, притворявшийся Бригсом, он сказал, что я ему не нравлюсь.

— Идеал эгоиста — это законченный портрет его самого, — сказал Сантана. — Обычно идеал бывает совершенным, но незаконченным. Поскольку мистер Хедерингтон соединил пятерых эгоистов в одном аморфе, следует ожидать, что он получит так называемого мегаломаньяка, то есть абсолютного эгоиста с огромными знаниями и мощным умом.

— Ты заметил, что когда кто-то в споре загоняет Старика в угол, он поворачивается лицом к этому человеку и нацеливает на него свои дьявольские автоматы? Компенсирует отсутствие рук. Допускаю, что он никогда не стрелял в оппонента, но даже вообразить подобную возможность не очень-то приятно, — поделился Сантана со Стордалом, когда они вышли.

— Эта сволочь самоутверждается таким образом, — мрачно ответил Стордал. — Там, где нормальный человек погрозил бы пальцем, этот нацеливает на тебя оружие. Правда, на его жизнь несколько раз покушались…

Оставив психиатра, Стордал отправился дальше. С серого неба сыпался мелкий колючий дождь, и люди перебегали из купола в купол, разыскивая пропавшего аморфа. Навстречу шел Бригс, ехидно улыбаясь.

— Слышал, что мы потеряли новоявленного мессию, — сказал он вместо приветствия.

— Не вижу ничего смешного, Бригс. Этот тип может быть опасен. А что с твоим личным аморфом, он на месте? — Администратор подозрительно посмотрел на биолога. — Джордж говорил, что они готовят всеобщую забастовку. Видимо, сделают нового «гения» лидером. Страшно подумать, что будет, если твой идеал присоединится к ним! Столько ума и кровожадности, собранных воедино!

— Я это учел, — ответил Бригс. — И запер его.

— Где? — Стордал огляделся вокруг. Было ясно, что в розыске участвуют только колонисты. Аморфы стояли там и сям маленькими группами, в позах равнодушных наблюдателей.

— В гараже. Хочешь удостовериться?

Они подошли к гаражу как раз вовремя: рядом с металлическим сарайчиком толпились аморфы, пытавшиеся открыть замок портативным лазером. Когда Бригс и Стордал подошли ближе, аморфы отступили, угрюмо глядя на них.

— Отдай! — Стордал отнял лазер у аморфа. — А теперь — вон отсюда! Вам не разрешается сюда входить. Ясно? — Он в упор смотрел на аморфов, они не опускали глаз, хотя взгляды их не выражали ничего, кроме упрямства. Потом все как по команде развернулись и зашаркали прочь.

— Боже мой, что же это творится? — воскликнул Бригс. — Этот народец может взбунтоваться, и тогда начнется кровопролитие. Какой бес в них вселился?

— Не бес, а «гений» Хедерингтона, Он где-то рядом. Видимо, он весь вечер ходит по поселку, возбуждая и подстрекая их.

Стордал опустил руку в карман и достал фото.

— Вот он, собственной персоной. Я уже распространяю эти снимки, если опознаешь его — сразу кричи.

В ответ Бригс презрительно фыркнул.

— Ты оптимист! Думаешь, он до сих пор так выглядит? Он в Элис всего несколько дней, так что его физические данные неустойчивы. Если он провел ночь среди друзей, я думаю, у него сейчас совершенно иной облик.

— Ничего другого нам не остается, — устало ответил Стордал. — Ради Христа, не уходи от этой двери, пока я не пошлю тебе кого-то на смену.

Поиск продолжался, теперь он шел уже в районе личной застройки. Аморфов строем вели в Зал собраний, где имя каждого сверяли с официальным списком. Около двухсот аморфов уже стояло в куполе; они переговаривались вполголоса. Каждого, кто прошел проверку, отводили в одну из специальных кабин, где размещали по двадцать, запирали и оставляли под охраной.

Стордал думал о тех аморфах, которые все еще гуляют на воле, не вступая в контакт с человеком. Может, они умеют передавать друг другу телепатические сигналы? Что творится в рощах чашелистника, когда там нет людей? А если «дикие» аморфы знают, что происходит сейчас в колонии?

Ну что ж, он легко может это проверить. Любая перемена в настроениях проявилась бы прежде всего на примере его собственной «дочери».

Джоан входила в свой домик нерешительно, готовясь к тому, чтобы разыграть сцену, без которой, видимо, не обойтись. Аморф, оторвавшись от книги, взглянул на нее.

— Привет, Джоан, — сказал он мягко. — Как дела у моей девочки?

— А у тебя, Алекс? — ответила она рассеянно. Ему тоже придется пройти регистрацию, Стордал относится к этому весьма строго. Он приказал всем аморфам явиться в Зал собраний. Но сегодня уже поздно: она долго оттягивала этот момент, пытаясь избежать неизбежного.

— У меня все отлично, — ответило существо, и она снова удивилась: его голос, интонация, произношение, все было так похоже… — Я читаю очень интересную книгу о происхождении видов, — продолжал «Алекс». — Странно, что мы ведем свое начало от таких малявок.

Ее аморф, ее идеал. Порождение ее ума, которое она не посмела никому показать, выставить на всеобщее обозрение свои самые сокровенные желания. Нет, невозможно. Нет, нет, не надо было затевать этого вовсе. Но вначале ею руководило женское любопытство, а позже, когда аморф приобрел столь поразительное сходство со Стордалом, она уже не могла от него отказаться.

— Алекс, — она набралась храбрости. — Мне нужно кое-что тебе сказать.

— Что, дорогая? — спросил он, с явным трудом отрываясь от книги. Джоан подумала: «Такого интереса к самообразованию мы не учли. И Сантана тоже».

Аморф на ранней стадии представляет собой чей-то идеал, порожденный чувствами, все это так. Но что, если он приобретает способность к саморазвитию, получая информацию хотя бы из книг?.. И беседуя со многими людьми? Да, об этом они не подумали… Интересно, что делают аморфы в свободное время, многие ли из них посещают библиотеку?

Он ждал продолжения разговора, и она торопливо начала:

— Алекс… ты… не человек. Я давно хотела сказать тебе об этом, но не решалась. Ты не землянин, твоя родина — Мэрилин. Таких существ, как ты, мы называем «аморфами».

«Алекс» снисходительно улыбнулся.

— Ты несешь иногда такую чепуху, детка. — И снова углубился в книгу.

— Алекс! — крикнула она в отчаянии. — Я говорю правду! Послушай… «Что бы такое придумать?» — Ну скажи, например, сколько тебе лет?

— Сорок, ты же знаешь.

— Расскажи мне о своем детстве.

Сердце ее истекало кровью, когда она наблюдала, как любимое лицо искажает гримаса растерянности и замешательства.

— Детство? — пробормотал он. — Я не… не помню. У меня ведь было детство… — Вдруг взгляд его прояснился. — Да, я понял, что происходит: у меня амнезия. Это бывает от слишком напряженной умственной работы. Честно говоря, я помню только то, что происходило здесь, в нашем домике.

— Расскажи мне что-нибудь о Земле.

— Ну хватит, дорогая. Шутка слишком затянулась.

— Это не шутка. Пойми: ты плод моего воображения. Поэтому есть вещи, которых ты знать не можешь.

— Значит, и ты их не знаешь. Как же ты определишь, правильно ли я отвечаю?

— А я рискну, — огрызнулась Джоан. «Неужели настоящий Алекс такой же зануда?» — Минуты шли. С внезапно нахлынувшей нежностью она подумала: «Не могу я толкнуть его в толпу аморфов, знающих, кто они такие, потому что их проинформировали с самого начала. Он-то всерьез считал себя человеком…»

Она вырвала книгу у него из рук и швырнула на пол:

— Подними.

Аморф послушно поднял книгу.

— Дай мне. А теперь, — она вновь уронила ее на пол, — подними снопа.

На сей раз он не двинулся.

— Ты дуришь, Джоан.

Она хотела доказать аморфу, что он будет подчиняться ее командам, потому что не имеет собственной воли. Опыт не удался, поскольку перед ней сидел «Алекс Стордал» — такой, каким она его задумала. Она прекрасно понимала, что настоящий Алекс уже давно послал бы ее ко всем чертям… Но ведь аморф — идеальное представление…

— Ты плачешь, Джоан? — спросил он участливо.

— Тебе придется явиться в Зал собраний, Алекс. Туда собирают всех аморфов.

— Разве? А раньше ты просила, чтобы я не выходил из дома.

«Это последний шанс», — подумала Джоан. Действительно, настоящий Стордал никогда не просидел бы месяц в хижине только потому, что она этого хотела.

— Да, просила, — согласилась она. — Но ведь ты мог поступить по-своему.

— А мне не хотелось выходить, — признался он. — Может быть, просто боялся. С тех пор как себя помню, ты всегда рядом. Видимо, со мной что-то произошло — авария, болезнь, нервный срыв, — но я не решался спросить, что именно. Ты не желала, чтобы я уходил, да и я к этому не стремился. Но сейчас я, пожалуй, пройдусь. До свидания. — И он вышел из дома.

Джоан упала на кровать и разрыдалась.

На пороге дома «Алекс» постоял минуту, потом посмотрел в сторону поселка и осторожно двинулся по тропинке, покрытой щебнем. Постепенно походка его стала увереннее, он выпрямился и пошел быстрее. Там, где тропинка вливалась в асфальтовую дорогу, ведущую к куполам, он свернул влево.

Переходя дорогу, аморф увидел человека, стоящего на страже у одного из личных домиков.

— Здесь тоже аморфы? — бросил он.

— Так точно, сэр.

— Можете выпустить. Мы поймали того, кто был нужен. Остальные свободны. Передайте приказ по цепочке.

— Слушаюсь, мистер Стордал, — сказал охранник, отпирая дверь.

Сидя на склоне холма, где никто тебя не беспокоит, легко прийти к выводу, что все идет своим чередом. Долина тянулась к югу; вдали, где она сливалась с морем, вода вспыхнула огнем, — ее поджег луч солнца, пробившийся сквозь тучи. К юго-востоку он видел болота дельты. Воспоминание о рыбе-убийце заставило его вздрогнуть. Дельта надолго останется в его памяти как место трагедии.

Теперь он стал наблюдать, как формируется его идеал…

Элис заговорила:

— Привет, папа, что мы будем делать сегодня?

— Ты сменила платье, — он улыбнулся, вспомнив, что она всегда любила наряды.

Она посмотрела на платье, расправила его маленькими ладонями.

— Мне оно нравится. Розовое — а мама говорит, что этот цвет мне идет.

— Мама? — еще один призрак словно проплыл рядом.

— Она купила его в Вустере.

Да, теперь он вспомнил все: яркий солнечный день, за сутки до дня рождения Элис, низкий туман, стелющийся над рекой Северн…

— Это было так давно. У тебя хорошая память, детка.

Она смотрела на него, сбитая с толку.

— Давно? Это было… — нахмурившись, она задумалась. — Это было на прошлой неделе, потому что потом был мой день рождения, и мне купили платье в подарок.

— Значит, Элис никогда не вырастет.

Она продолжала болтать, в тот день у нее было хорошее настроение. Часто бывали дни, когда она вставала с левой ноги, серо-зеленые глаза сверкали гневом, а личико становилось красным, сморщенным, и по нему текли слезы.

Хорошо было бы поговорить с Мэри. Увы, человеку позволено иметь только один идеал…

Стордал усилием воли вернулся к реальности: его испугали мечты, которые стали путаться с явью. Собираясь с мыслями, он постарался общаться с девочкой-аморфом без всяких эмоций.

— Что ты знаешь о колонии? — спросил он прямо.

— Ко… лонии? А что это такое?

Проведя девочку вокруг рощицы, он показал ей на купола, видневшиеся внизу, в долине.

— Вон там — колония.

— Как смешно выглядит. Почему крыши круглые?

— Ну… нам так захотелось. А раньше ты этого не замечала?

— Нет.

— Тебя кто-нибудь звал туда, вниз?

— Нет, папа. — Белокурая головка решительно мотнулась.

— А это кто такие? — Он показал на группу бесформенных аморфов, бредущих среди деревьев.

— Не знаю. Никогда их не видела. Какие смешные! А они нас не сожрут? В блестящих глазах мелькнул страх.

Он вздохнул.

— Не беспокойся, это безобидные существа. А теперь беги, играй. Мне надо вернуться на работу.

Элис скрылась между деревьями, а Стордал начал спускаться с холма.

Девочка-аморф ничуть не изменилась. Значит, нет никакой телепатической связи между аморфами, живущими в колонии, и этими бесформенными существами. Пока нет. А что, если эти две разновидности установят между собой тесный контакт? Можно предполагать что угодно, но вероятнее всего дикие аморфы станут принимать человеческий вид, а умы их сольются с общим «банком данных», усваивая всю его информацию.

Въехав в поселок, Стордал увидел большую толпу, спешащую куда-то. Поддав газу, он преодолел последнюю милю на предельной скорости и резко остановился около Бригса. Тот беседовал с группой возбужденных колонистов.

— Стордал, где ты пропадаешь, черт тебя побери? — воскликнул биолог. Хорошенькое время для прогулок! Что здесь происходит?

— Это ты мне скажи, что здесь происходит? Я только что приехал.

— Только что, говоришь? — Бригс спросил это, размахивая револьвером. Значит, выпустил аморфов и смылся, оставив нас расхлебывать кашу. Какой же из тебя начальник, идиот?

— Я их не выпускал! Уезжая, я видел, что они заперты. Может, Майерс выпустил? По приказу Старика? Где Майерс?

— Я здесь, Алекс. — Майерс пробился сквозь толпу. — С какой стати я стал бы их выпускать, пока не пойман «гений».

— Ну что ж, значит, они сбежали, — устало заключил Стордал. — Но что же все-таки произошло?

— Они уходят, — сказал Бригс чуть спокойнее, чем раньше. — По крайней мере грозятся уйти. Так как, позволить им уйти или задержать?

Толпа с напряженным вниманием ждала ответа. На людей надвигалась молчаливая колонна аморфов.

— На каком основании мы их можем задержать? Они же не заключенные. У нас не тюрьма, не зоопарк, а вольное поселение. Они пришли к нам добровольно, точно так же могут и уйти.

— А как вы думаете управляться с делами без аморфов? — воинственно крикнул какой-то мужчина, просунув голову между чужими плечами.

Стордал почувствовал усталость граничащую с обмороком. И все же поговорить с аморфами необходимо. Хотя бы попытаться…

— Мистеру Хедерингтону все это не понравится! — ехидно выкрикнул кто-то сзади.

— Плевать я хотел на вашего Хедерингтона, — буркнул Стордал.

— Ему будет интересно об этом узнать!

Пропустив угрозу мимо ушей, Стордал приблизился к аморфам. Их было много; видимо, здесь собрались все, кто жил в колонии. У них не было ни оружия, ни каких-то вещей, собранных в дорогу, но все они с бесстрастным упорством двигались прочь из поселка. В первых рядах шагал продавец Джордж. Стордал подошел к нему вплотную.

— Значит, отбываешь, Джордж? Решил выполнить свое обещание? — Поскольку Джордж не остановился, Стордалу пришлось прибавить шагу.

— Мы уходим, я ведь предупреждал вас, — лицо Джорджа не выражало ни решительности, ни твердости, оно стало каким-то деревянным. — Время пришло. Да, мы благодарны людям, они многому нас научили. Каждый из нас стал личностью, получил знания, постоянную внешность. Надеюсь, вы не станете уговаривать нас остаться.

— А есть ли в этом смысл? — воскликнул Стордал, потом внимательно всмотрелся в аморфа, шагающего рядом с Джорджем. — Видимо, это ваш вождь…

— К вашим услугам. — Голос говорившего звучал низко и внушительно, то был голос прирожденного лидера. Фигура его излучала энергию и волю. Стордал сразу почувствовал себя рядовым. Оторвавшись от лица «главнокомандующего», он вдруг увидел… себя самого. Вздрогнув, он хотел задать вопрос, но прикусил язык. «Некто» взглянул на него, и у Стордала мелькнуло ощущение, что он смотрит на свое отражение в зеркале…

Он снова обратился к вождю:

— Как вас зовут?

— Моисей, — ответил тот. — Мистер Хедерингтон нарек меня «Лэдди», но я думаю, что Моисей более соответствует моменту, вы согласны?

Толпа аморфов, поливаемая дождем, шагала дальше. Стордал стоял как вкопанный.

 

12

— По-моему, я задаю не такие уж глупые вопросы, — сказал Хедерингтон притворно мягким тоном. — Я прошу сообщить, кто выпустил аморфов, вот и все. Может, у него были веские причины. И мне хотелось бы их знать. — Он повращался вместе со своим креслом туда-сюда, давая возможность всем присутствующим полюбоваться нацеленными на них дулами.

Молчание было долгим и тягостным. В домике собрались все руководители колонии, плюс четверо «эгоистов», потерявших свое детище, а также миссис Хедерингтон. Магнат назначил совещание на утро специально, чтобы всю ночь держать колонию в томительном неведении.

Кресло внезапно остановилось так, что отверстия стволов уставились прямо на Стордала. Высохшая нога магната легла на гашетку.

— Ходят слухи, что это сделали вы, Стордал.

Взглянув на Джоан, Стордал увидел, как она изменилась в лице.

— Да, это вы, мистер Стордал! — панически завопил кто-то из зала. — Вы приказали мне передать распоряжение дальше. Я так и сделал. Я не виноват! Вы приказали мне их отпустить!

— Да, — медленно ответил Стордал. — Это был мой приказ.

— Нет!

— Помолчи, Джоан. Мистер Хедерингтон, позвольте мне объяснить.

— Разумеется, Стордал. Излагайте, я не буду перебивать.

— Мы никак не могли найти гения, созданного вашей группой, хотя и прочесали не только весь поселок, но и территорию личной застройки. Мне пришло в голову, что он мог проникнуть в среду арестованных аморфов, а это внушало опасения: чем дольше мы держали их взаперти, тем легче было бы гению принять безликую, анонимную внешность. Пока мы помнили, как он выглядит, нужно было не дать ему измениться.

В улыбке Хедерингтона таилась угроза.

— Ваш план не сработал, Стордал. Мне доложили, что после освобождения они не разошлись, а построились в колонну и покинули поселок. Это можно было предвидеть. Теперь ясно, что ваше решение было ошибкой, Джордж получил тот самый шанс, которого ждал.

— Джордж не командовал колонной, ее вел другой аморф. И это был ваш гений. Он сам назвался лидером и сказал, что зовут его Моисей.

— Почему вы его не остановили?

— Не смог, — честно ответил Стордал. — И дело не в том, что их было намного больше. Я потерял способность командовать ими — это создание обладает магической силой. Он заставил меня отпустить аморфов, внушил мне свою волю.

— Спасибо, Стордал, — поблагодарил Хедерингтон, — останьтесь вы, Бригс и Сантана. Остальные свободны.

— Итак, наш герой поменял имя, — ласково сказал магнат. Казалось, он пребывает в прекрасном настроении; Стордал и Сантана наблюдали за ним с некоторым страхом, потому что его благодушие, как правило, не предвещало ничего доброго. Лихо развернув кресло, Хедерингтон несколько секунд изучал своих подчиненных. Кроме названной им троицы, он оставил в комнате своих телохранителей и четырех «эгоистов».

— Я допустил оплошность, — усмехнулся Хедерингтон, — забыл представить вам моих друзей. Последние несколько дней мы были так поглощены нашим проектом «Гений», что забросили всякое общение с людьми. Итак, джентльмены, — обратился он к «эгоистам», — позвольте мне представить: мистер Стордал, мистер Бригс, мистер Сантана — служащие колонии «Мэрилин», все они хорошие ребята, вот только иногда начинают выкидывать фортели.

А мэрилинцам, в свою очередь, рекомендую моих коллег. Рядом со мной профессор Рональд Шокальский, лучший физик компании «Хедерингтон».

Физик был долговяз и тощ, улыбка исчезла с его лица, едва успев проявиться. Стордалу было знакомо это имя: Шокальский часто публиковался в журнале «Всемирная наука», где излагал свое мнение по поводу скоростей, которые развиваются с помощью технологии будущего (ТБ). Созданный им на принципах ТБ космический корабль приобрел большую популярность.

— Знакомьтесь: адмирал Хэммон Дуайт, представитель Всемирных вооруженных сил, — продолжал Хедерингтон.

Тоже знакомый тип. Он глазел, упрямо и решительно, с экранов всех стереотелевизоров на Земле во времена освоения планет сектора Вега. Дуайт по прозвищу «молот», говорят, не признавал никаких «радостей жизни», чем повергал подчиненных в трепет. Сейчас он взирал на представителей колонии как на стадо баранов; в его глазах ни разу не промелькнула даже искра интереса. Видимо, колонисты были сделаны не из того теста, которое он считал первосортным, если он вообще относил к первому сорту кого-то, кроме самого себя.

— Позвольте представить вам мистера Эндрю Махони.

Еще одна физиономия, знакомая по передачам ТВ, — Главный хранитель Всемирного архива, известный еще и под именем Энди Райан, король всяческих телевикторин, человек с компьютерной памятью. Любимая фраза: «Мой конкурент — это все человечество».

— А это мистер Филип Спинк.

Стордал познакомился с ним, когда этот чиновник занимал должность Генерального инспектора Всемирной эмиграционной комиссии (ВЭК), больше не существующей. Жаркое препирательство между Стордалом и Спинком возникло по поводу того, что Спинк выдрал огромную сумму из бюджета планеты Албан, которой в тот момент были отчаянно нужны стройматериалы. Колонию едва спасла от гибели помощь какой-то благотворительной организации.

— А теперь, джентльмены, послушаем информацию мистера Стордала.

— Аморфы движутся в сторону пустыни, — начал Стордал. — Они заночевали в пяти милях к западу от нашего поселка…

— Они не вооружены, — заметил магнат, — значит, не особенно опасны.

— А если они организуют банды налетчиков и станут нападать на колонию? Если ваш гений так умен, как вы утверждаете, они через год завладеют оружием. Они мобилизуют всех неоформленных аморфов и сметут с лица земли не только нас, но и вас тоже.

— Когда это случится, я буду далеко-далеко отсюда, мистер Стордал, усмехнулся магнат.

Три колониста уставились на Хедерингтона, не веря своим ушам.

— Хотите сказать, что смотаете удочки? — шепотом спросил Бригс. Создадите следующего распроклятого гения, возьмете его с собой, а нас оставите расхлебывать кашу?

— Вы меня не поняли, мистер Бригс. Мне кажется, до сих пор ваша жизнь на Мэрилин была такой безоблачной, что вы слегка размякли. Я не брошу вас на произвол судьбы; оборудование, материалы и продукты будут регулярно доставляться. Я хотел лишь сказать, что колонии придется самой решать свои внутренние проблемы. На других планетах колонистам нередко приходится сражаться с туземцами. Я позабочусь о вашем вооружении: собственно говоря, вам уже доставлено множество лазерных ружей на случай столкновений с теми аморфами, которых я хотел сделать рабочими сталелитейного завода. С этим не будет проблем. — Он откинулся на спинку кресла, снисходительно глядя на колонистов своими лягушачьими глазами.

— Разрешите узнать, где именно вы выгрузили это вооружение? — вкрадчиво спросил Стордал.

— Разумеется, там, где будет строиться завод. — На лице магната мелькнула тревога, когда он осознал важность вопроса.

У Стордала потемнело в глазах.

— Там, где построят завод… — Он с трудом удержался от крика. Бунтовать — сейчас? Это будет бунт одиночки. Кто его поддержит? Сантана безусловно, Бригс — вряд ли. А эти громилы позади Хедерингтона? В пять секунд свяжут всех. Мэрилин стоит рядом с мужем, поняла ли она, о чем речь? На чьей стороне она окажется? Шокальский и его банда пока еще не оценили обстановку, да и в любом случае они примут сторону босса. Да, время для бунта совсем неподходящее…

— Значит, вооружение сосредоточено на стройплощадке завода, которая может оказаться в руках аморфов очень скоро. Они сейчас в двух милях от нее, следовательно, будут на месте через час.

Тарахтя мотором, вертолет летел над зеленой долиной. Дождь кончился, и солнце позднего утра рассыпало мириады сверкающих искр на обращенные к небу «блюдечки». Впереди голубые горы, окаймленные густой зеленью у подножий, позади — тающий в дымке поселок. Где-то вдали их ждут аморфы, во главе со своим то ли гением, то ли маньяком. Еще чуть дальше — дюжина ящиков с лазерными ружьями последней модели — смертоносным оружием, изрыгающим непрерывное пламя, способное с любого расстояния разрезать человека пополам. Кроме того, там есть динамит и гранаты. Итого — целый арсенал.

— За что он послал вас сюда? — спросил Стордал у Мэрилин. Внизу он разглядел растянувшиеся лентой вездеходы, набитые людьми, которые — это уже ясно — прибудут на место слишком поздно.

— Ему не понравился мой идеал, — ответила она серьезно. — Он навязал мне, длительное общение с ним, чтобы убедиться… — фраза осталась незаконченной.

Третий человек в вертолете — это был один из телохранителей — громко хмыкнул.

— Ошибаетесь, леди, он уже убедился. Не зря же он послал меня наблюдать за вами. Якобы защищать. Черт возьми, ну и лицо у него было, когда ваш идеал начал оформляться. Не знаю, кто из него получился, но уж ясное дело — не Старик. Ох, и смеялся же я…

— Прилетели, — объявил Стордал. — Под нами та самая площадка.

Внизу, на яркой зелени лужайки, чернели разбросанные в беспорядке предметы. Опустившись ниже, они различили огромные ящики, брошенную на траву металлическую балку, и единственный натянутый купол.

— Где же аморфы? — спросила Мэрилин.

— Видимо, где-то поблизости, — Стордал вглядывался в местность, тоже ничего не понимая. На зеленом ковре долины, до самого горизонта, не наблюдалось ни единого живого существа. Накренив вертолет, он вгляделся внимательнее.

— Смотрите! — и показал пальцем.

У входа в купол стоял некто, показывая на вертолет рукой. Рука оказалась ружейным стволом. Ружье было явно лазерное, и Стордал поспешно стал набирать высоту. Но поздно. Их тряхнуло, вертолет задрожал, словно хотел сбросить со спины несущий винт Титановый нос отвалился и, кружась, как осенний лист, стал плавно опускаться к земле.

То земля, то небо проносились перед глазами Стордала, пока он боролся с рычагами управления, пытаясь во что бы то ни стало набрать высоту. Огненные иглы со странным треском дырявили обшивку стальной птицы.

Вой мотора прекратился внезапно. Качаясь, как во время шторма, но еще держась в воздухе с помощью винта с поврежденными лопастями, вертолет несся к земле.

Гидравлика частично смягчила удар, хотя вертолет подпрыгнул и завалился набок; Стордала шарахнуло чем-то в скулу, голова закружилась, и он упал. Очнувшись, понял, что лежит на чем-то мокром, над ним — вертолет с треснувшим пополам корпусом, вернее — не вертолет, а груда искореженного металла. Рядом на коленях стояла Мэрилин. Громила висел головой вниз, на ремнях, навсегда пристегнувших его к сиденью, и волосами касался травы.

Стордал, постанывая, сел. Потом с трудом встал на ноги. Помог подняться Мэрилин. Аморфы стояли поодаль и молча наблюдали, держа лазерные ружья на изготовку. Двое из них приблизились.

— Мы вас ждали, — сказал Моисей. В звучном голосе не было никакого торжества.

— Что с ними делать? — спросил Джордж. Видимо, понятие «пленные» было ему неведомо. На лице — растерянность.

— Сейчас увидишь, Джордж, — ответил Моисей.

Вдруг Джордж, испустив дикий крик, навалился на Моисея всем телом; два аморфа покатились по земле в яростной схватке, остальные забегали вокруг дерущихся. Когда Джордж оказался наверху, чей-то лазер прошил его спину.

Моисей с трудом поднялся.

— Пусть это будет уроком нам всем, — холодно сказал он. — А вообще-то мои люди далеко пойдут.

 

13

— Алекс, что они с нами сделают, как ты думаешь? — нервно спросила Мэрилин. Взглянув на часового, стоящего внутри купола, у входа, она увидела абсолютно бесстрастное, как у манекена, лицо. — Нас убьют?

Она присела на краешек стула — единственный предмет мебели. Стордал сидел на земле, прислонившись к вогнутой стене. В куполе неприятно пахло какой-то гнилью.

— Не думаю, — ответил он. — Мы для них представляем кое-какую ценность.

— Как заложники?

— Не совсем. Насколько я понимаю, мы для них дополнительный источник знаний.

Дверь открылась, и они увидели Моисея, высокомерно взирающего на них.

— А-а, заключенные, — вспомнил он. — Конечно же, строите план побега. Теряете время! Хотите, я покажу вам наши укрепления? — Он кивнул на дверь.

Выйдя на волю, пленники обнаружили, что приближается вечер. Солнце позолотило верхушку купола и отбросило длинные тени от ящиков с оружием. Их успели расположить замкнутым кольцом. Ящики поменьше поставили поверх больших, за этой стеной — внутри кольца — притаились аморфы с ружьями наготове. Стордала удивила огромная работа, которую они проделали за столь короткое время: тяжеленные ящики они поставили впритык так, что между ними не осталось щелей.

— Насколько я помню, — саркастически изрек Моисей, — в кинофильмах, которые когда-то называли «вестернами», первые поселенцы, обороняясь от индейцев, именно так ставили свои фургоны. Эти «декорации» навевают столько воспоминаний!

Стордал призадумался над тем, кто из «гениев» Хедерингтона наслаждается «вестернами»? Видимо, адмирал Дуайт. Ну как же — море крови, пальба, сражения!..

— Вы что, готовитесь к осаде? — спросил он.

— Да. Но она будет недолгой: у наших противников мало оружия, усмехнулся Моисей. — Я знаю, что они будут делать: укроются за грузовиками и будут палить в нас, пока не стемнеет. Примитив! Под покровом темноты они пойдут на приступ. Сначала поползут, потом бросятся на стены с ножами. Естественно, им придется перелезать через ящики, и если затея удастся, начнется рукопашная. Мои люди считают, что лазерные ружья на близком расстоянии — только помеха.

— И правильно, — согласился Стордал. — Вы будете в темноте косить своих же людей.

На лице Моисея появилась усмешка, на этот раз идиотская, заставившая Стордала вздрогнуть.

— Вы не учли одну мелочь, — продолжал лидер аморфов. — Мистер Хедерингтон благоразумно снабдил стройплощадку прожекторами. Глава Компании желал, чтобы завод работал круглосуточно.

Да, Стордал ясно видел генератор, поскольку это был самый крупный предмет внутри кольца обороны; он стоял рядом с куполом, и от него тянулись кабели к юпитерам, установленным недалеко от генератора.

— Итак, вашим друзьям ничто не помешает перелезть через ящики и попасть внутрь кольца. Когда они будут здесь, мы дадим свет и откроем огонь! Мы расстреляем врагов в упор, всех и каждого, прежде, чем они успеют скрыться. Осада, как вы ее назвали, будет краткой. Большую часть ваших колонистов мы сотрем с лица земли. — Он снова усмехнулся. — Ну как, мистер Стордал? Неплохая стратегия, а? Достойная адмирала Дуайта или даже самого Хедерингтона…

Солнце переместилось ближе к западу, долина засверкала огнями — это «блюдечки» с водой ловили солнечный свет и отражали его, как маленькие зеркала. По долине, медленно приближаясь, ползли тяжелые грузовики.

Стордал задумчиво смотрел на генератор.

— Я знаю, что вся моя стратегия свелась бы к нулю, если бы я позволил вам вывести из строя генератор, — сказал Моисей, перехватив его взгляд. Но не надейтесь, я этого не позволю.

Прежде чем окончательно стемнело, все трое смогли увидеть, что колонисты выстроили грузовики в виде баррикады. Пока последние лучи солнца ласкали вершины гор, фары прощупали укрепления аморфов.

— Жаль, что вы не увидите эту кровавую баню, — Моисей увел своих пленников назад в купол, теперь уже заполненный аморфами и боеприпасами для стрелков, оставшихся снаружи. — Я оставляю свободное пространство для снайперской стрельбы. Кроме того, я не допущу, чтобы вы что-то крикнули своим и предупредили их.

Внутри купола, прямо на траве, молча сидели аморфы — плотная толпа людей-роботов, беспрекословно подчиняющихся своему вождю. Моисей взирал на них совершенно равнодушно.

— Когда люди уберутся отсюда, — вещал он, — мы станем истинными хозяевами планеты. Мы ждали этого несколько тысяч лет. Все это время мы не знали, чего ждем, потому что у нас не было способности мыслить. Несколько месяцев назад сюда пришел Человек, который дал нам физические силы и ум, но мы вытесним его отсюда очень скоро. Потому что нашим возможностям нет предела. Каждый из нас овладеет совокупностью знаний, которыми сейчас распоряжается все человечество.

— Да чепуха все это, Моисей! — выкрикнул Стордал. — Вы сами — всего лишь компот из четырех-пяти разных людей. Знания каждого ограничены, и многое из того, что вы считаете информацией, — ошибочно, это просто мусор. Вас заставляет считать себя всесильным характер тех, чью натуру вы позаимствовали. А это самовлюбленные эгоисты, думающие только о себе, но одного эгоизма мало, чтобы построить целый мир.

Моисей обвел широким жестом купол, заполненный аморфами.

— Вы кое-что упускаете, — возразил он, — а именно — взаимодействие. Мы будем передавать друг другу знания и мировоззрение, мы будем просвещать друг друга. С течением времени эти аморфы станут такими, как я, а я буду похож на них. Здесь не будет места эгоизму.

— Ваша теория — коммунизм, проникнутый псевдогуманизмом, — сказал Стордал, и Мэрилин испуганно взглянула на него. — Конечно, в вас заложены какие-то знания, у вас человеческая внешность. Я надеюсь, у вас есть внутренние органы?

— Естественно, — уверенно ответил Моисей. — Первоначальное строение аморфа было приспособлено к полному воспроизводству того «объекта», который был задуман. Мы стали людьми. Можно даже сказать — суперлюдьми.

— А что вы делаете в случае болезни?

— Болезни? — на лице Моисея отразилось недоумение.

— Люди иногда болеют, а кто-то — довольно часто, — пояснил Стордал. — У них случаются дисфункции внутренних органов, которые приводят к смерти. У вас есть врач?

— Врач? — было видно, как напряженно работает мысль Моисея. Недоумение на его лице сменилось тревогой.

— Посмотрите вон на того, — продолжал Стордал, указав на аморфа, прижавшегося к стене купола, — его тошнит. Хотя я и не знаю причины. И вы не знаете. Я не врач и вы не врач. Может, он вообще умирает — кто может сказать?

В два прыжка Моисей оказался около больного и схватил его за плечо.

— Ты! — крикнул он. — Что с тобой происходит?

Аморф поднял глаза; он выглядел измученным и несчастным.

— Не знаю, Моисей, — с трудом выговорил он. По его подбородку текла желтая жижа.

Моисей оглядел помещение и увидел, что еще несколько аморфов страдают от той же болезни.

— Эй, вы все! — крикнул лидер. — Вы жили с людьми и, наверное, болели, как и они. Вспомните, чем вы лечились?

— Нас лечил врач, — сказал кто-то.

Стордал тем временем шептал Мэрилин:

— Это как раз то, чего он не учел. Он собран из компонентов эгоистического сознания, но ни один эгоист не допустит мысли, что вдруг сможет заболеть. Они считают себя неуязвимыми!

Моисей шагал от одного аморфа к другому, его вопросы звучали резко и требовательно. В ответ он получал сумбурные, отрывочные медицинские советы, часто абсурдные. Когда он вернулся к своим пленникам, лицо его впервые выражало смятение.

— Ну что ж, причина установлена, — сказал он. — Они съели туземную пищу. Видимо, растения типа «блюдечек» в этой местности слегка подгнивают. После ужина им стало плохо.

— Допустим, — кивнул Стордал. — Я не сомневаюсь, что рвота у них скоро прекратится. Потом они снова поедят, и их снова вырвет. Кроме этих «блюдечек», здесь больше нечего есть. — Сказав это, Стордал вспомнил Уолша и его жен, питающихся исключительно местной пищей. Они чувствуют себя прекрасно! Но об этом он умолчал. — А чем заболели эти растения? — спросил Стордал, стараясь отогнать страшную мысль, какое-то давнее высказывание Бригса…

— Чем заболели? — переспросил Моисей. — Да вот тем же, что и эти. — Тон его изменился, в нем больше не было самодовольства. Вспышка болезни очень встревожила лидера. Нагнувшись, он сорвал одно из «блюдечек» и поднес к единственной в куполе лампе.

«Блюдечко» было коричневатым по краям и издавало неприятный запах, под пальцами Моисея оно рассыпалось. Этот запах Стордал уловил еще в первые минуты плена, но тогда он объяснил его плохими санитарными условиями.

— Вы ели растения, сорванные внутри купола? — спросил он.

— Нет, те, что снаружи, но они такие же.

— Они погибают не только от отсутствия солнца, — размышлял вслух Стордал. — Вы понимаете, что это значит? Если все растения здесь поражены болезнью, вам придется сняться с места. Вы не сможете сидеть на ящиках, принадлежащих Хедерингтону, и голодать.

— Мы останемся здесь! — упрямо произнес Моисей. — Мы будем высылать продовольственные отряды. Хедерингтон не получит своего оборудования!

Стордал с удивлением отметил, что подбородок «гения» дрожит, как у ребенка, который вот-вот заплачет.

Прошло несколько часов. За это время заболело много аморфов. Мэрилин и Стордал молча радовались тому, что Моисей не успел и их чем-нибудь угостить. Сам вождь чувствовал себя неважно; силы стрелков, занявших наружную оборону, тоже были подорваны. В куполе стояла ужасающая вонь, и, глядя на больных аморфов, скорчившихся там и тут, Стордал думал: а не удастся ли ему, чем черт не шутит, повредить генератор? Земляне еще не предприняли наступления, но, видимо, ждать осталось недолго. Пытаясь разгадать планы адмирала Дуайта, который безусловно командует операцией, Стордал предположил, что вояка, для пущей драматичности, выберет для наступления какое-то особое время — ну например, полночь. А до нее осталось всего тридцать минут.

Несмотря на мучительные спазмы в желудке, Моисей не терял бдительности и бросал на пленников зловещие взгляды, в глазах его горел огонек безумия. То и дело он начинал сбивчивый монолог на тему о стратегии и тактике боя. Кульминацией этих тирад стало заявление о том, что земляне нападут ровно в полночь. Это полностью совпадало с прогнозом Стордала.

Неожиданно лидер обратился к своим пленникам:

— Эй вы, двое! Я вам не доверяю, вы хотите сорвать операцию. Я встречал таких, как вы, и мне не нравится ваше отношение к делу. Если вам выпадет шанс вставить палки в колеса, вы это сделаете. Следуйте за мной.

Пробираясь между лежащими вповалку «защитниками крепости», он двинулся вперед в сопровождении Стордала и Мэрилин, которые на ходу удивленно переглядывались. Они добрались до отгороженного от купола закутка, видимо, предназначенного в будущем для радиорубки. Сейчас он был пуст.

— Сюда, — скомандовал Моисей, пропуская людей вперед.

Когда они вошли, Моисей захлопнул за ними дверь. Стордал осторожно покачал дверь — она была хлипкой, но любой шум привлек бы внимание аморфов.

— Ну вот… попались, — вздохнула Мэрилин, не придумав ничего другого. Стоя в темноте, они вдруг почувствовали странную неловкость.

— Этот купол, конечно, возводили люди твоего мужа, — сказал Стордал. А такие сооружения всегда…

Не закончив фразу, он опустился на колени у самой стены и начал рыть землю руками. Однако вскоре его пальцы наткнулись на металлическую арматуру.

— Такую штуку обычно ввинчивают в землю, — пояснил он. — Сначала кладут широкое металлическое кольцо, оно входит в почву наклонными зубьями, соединенными чем-то вроде сетки. Затем включают мотор, он чуть поворачивает все сооружение, и, вгрызаясь, зубья ввинчивают этот фундамент в грунт. Потом одно над другим устанавливаются сужающиеся кольца — они-то и образуют купол — и уже в последнюю очередь покрывают стены листами пермопласта.

— Алекс, зачем ты мне все это рассказываешь? — грустно спросила Мэрилин.

— Затем, что иногда строители халтурят и кольцо фундамента не ввинчивается в землю, а покоится на ней сверху. Значит, вырвав растительность у стены, мы сможем проникнуть наружу. Увы, этот фундамент сделан по всем правилам. — Стоя на коленях, он продолжал говорить просто для того, чтобы не молчать и не предаваться мрачному унынию.

Мэрилин села рядом с ним — так близко, что он мог прикоснуться к ней.

— Не бойся, Алекс, я тебя не съем.

— Скоро начнется атака. Многие колонисты погибнут.

— Но ведь мы ничем не можем помочь. — Она сказ-ала это спокойным, будничным тоном. — А ты смотри на все иначе. Нас только двое в этой конуре, здесь только ты и я. Как только мы сюда вошли, между нами что-то возникло, и ты знаешь, почему, знаешь это так же хорошо, как и я. Потому что мы — как два зверя в клетке. Нас терзает страх, и успокоить меня можешь только ты, а тебя — я. Боже, как я хочу, чтобы ты меня успокоил… — Ее голос задрожал.

— Мэрилин, ради всего святого… — Он понял, что и сам дрожит.

— Ты думаешь, я прошу меня полюбить? — мягко спросила Мэрилин. Никогда не стала бы этого делать, особенно при таких обстоятельствах. Я прошу только прижаться ко мне, обнять и погладить, — я ведь живое существо, как и ты, — и сказать что-то теплое, даже если придется соврать…

Она говорила так трогательно, она была такой беспомощной и одинокой, что Стордал, не помня себя, сделал все, о чем она просила, а потом и просить уже было не надо, он сам шептал ей все нежные слова, какие знал, и в тот момент они звучали правдиво; он пытался замолчать — и не смог, слова рвались наружу.

— Я люблю тебя, Мэрилин, — повторял он, — люблю тебя. — А она шептала в ответ: — Я не просила тебя признаваться в любви, дорогой…

Вот так развивались события, а когда они подошли к концу, маленький закуток, в котором их заперли, показался им светлее, чем раньше.

И только через несколько секунд Стордал понял, что светлее стало и по другой причине: снаружи включили прожектора, их свет просочился сквозь матовый пермопласт стены. Потом он услышал щелчки выстрелов и шипение горящей плоти. Он понял, что колонисты, чуя смерть, кричат и мечутся в ярко освещенном амфитеатре между ящиками и куполом. Потом все стихло — и крики, и шипение, и щелчки.

Стало совсем тихо.

Отвернувшись от Мэрилин, Стордал заплакал. Руководитель колонии, наставник, защитник, занимался любовью с чужой женой, когда его товарищи, погибали в огне и дыму.

 

14

В той обстановке, где заснуть, казалось, было невозможно, Стордал спал долго. Он проснулся, когда свет серого, пасмурного дня пробился сквозь обшивку купола. Стордал сел и ощутил боль в одеревенелых суставах, ужасающий голод и страшную вину. Он не мог смотреть на женщину, лежащую рядом с ним.

— Как ты себя чувствуешь, Алекс? — тихо спросила Мэрилин.

Вздохнув, он в душе пожелал, чтобы она помолчала, и взглянул на дверь. Сколько мертвых колонистов лежит там? Чем занят Моисей?

— Алекс, я спросила: как ты себя чувствуешь?

Бросил ли Дуайт в атаку колонистов еще раз? Стордал попытался представить себе, что бы он сделал на месте адмирала. У колонистов было слишком слабое вооружение для захвата «крепости», их потери тяжелы. Пройдет очень много времени, пока подвезут новое оружие и боеприпасы. А может, Хедерингтон ничего не пришлет, а просто смотается? Уложит чемоданчик — и привет. Мог бы по крайней мере попытаться спасти жену…

— Алекс?

Стордалу были бы ясны действия магната в том случае, если бы здесь не было Мэрилин. Он бы поднялся над крепостью в своем корабле и изжарил бы аморфов при помощи своих бортовых ракет. Но она здесь, и он не посмеет этого сделать.

— Алекс! Взгляни же на меня, сволочь!

Он взглянул, испуганный ее злостью. Одежда на ней была разорвана. В приступе бравады он решил не стесняться и заскользил взглядом по ее фигуре, начиная с ног, потом — все выше и выше, пока наконец не дошел до лица. Глаза Мэрилин горели огнем гнева и презрения, и он смутился.

— Чертов ханжа, — выругалась она зло и четко. — Ночью у тебя хватило смелости спать со мной, и не только потому, что мы были одни в темноте. Отнюдь нет! Просто ты всегда этого хотел.

— Ты тоже этого хотела. — Это были первые его слова за все утро.

— Да Боже ты мой! — воскликнула она в ярости. — Мы оба этого хотели. Что в этом плохого? А теперь ты винишь себя и меня. Скажу тебе честно, Алекс, плохое в этом — только твое отношение.

— Застегни блузку, — устало заметил Стордал.

Мэрилин смотрела на него так долго, что, видимо, успела успокоиться. Поднявшись, она начала приводить себя в порядок.

— Все это могло быть так прекрасно, Алекс, — грустно сказала женщина, это могло бы продолжаться. И я была бы счастлива. Я не прошу тебя помнить, что ты вчера говорил. Когда мы выйдем отсюда — если выйдем, — ты можешь мчаться к своей милой Джоан. Ты останешься с ней и всю жизнь будешь изводить ее своими высокими моральными принципами, ни на миг не забывая, что подсунул тебе ее Хедерингтон. — В голосе звучали слезы. — Я все равно желаю тебе счастья, дорогой…

Внезапно дверь отворилась, в проеме стоял Моисей, разглядывая их.

— Я понял не все, из того, что вы говорили, — сказал он. — Но в общем-то я пришел не за этим.

— Какого хрена тебе здесь надо? — прорычал Стордал. — Сколько моих людей ты погубил вчера? — Ружье в руках Моисея отрезвило его, хотя и здорово хотелось вцепиться в глотку самозваному «полководцу».

— Нисколько, если разобраться. — Только теперь узники заметили, как он осунулся, видимо, всю ночь провел на ногах. — Может, это вдохновит вас на продолжение вашего флирта — кажется, так это называется?

— Моисей, о чем ты? Мы же слышали стрельбу, видели огни прожекторов.

— Это все так. Но, к сожалению, не сработал фактор внезапности. Ваши друзья, конечно, видели огни прожекторов и не станут больше атаковать ночью. Я хотел спросить вашего мнения: что они еще предпримут?

— Не совсем тебя понимаю, — у Стордал точно гора с плеч свалилась.

— Пошли со мной. Честно говоря, я тоже не все понимаю.

Стоя у ящиков, они видели всю равнину. Колонисты сохранили свои позиции, то есть грузовики стояли такой же плотной стеной, как раньше. Перестрелки в данный момент не было. Аморфы Моисея двигались внутри кольца обороны, волоча какие-то громоздкие предметы к кургану, что стоял в стороне от «крепости».

— Что они тащат? — спросила Мэрилин.

— Сейчас объясню, — сказал Моисей. — Прошлой ночью, увидев каких-то существ, ползающих во тьме внутри нашего «кольца», мои ребята подняли пальбу. Были уверены, что это ваши друзья, но, включив прожекторы, увидели, что это всего лишь черви-слоны. По какой-то неведомой причине множество червей выползло из своих нор. Прожекторы, конечно, выключили, но было поздно. Теперь ваши знают о них. Что будет дальше делать ваш адмирал?

Стордал громко расхохотался.

— Что ты притворяешься, Моисей? Дуайт думает так же, как и ты, у тебя его мозги.

— Но у меня есть индивидуальность, — возразил главный аморф. Разглядывая баррикаду, преграждавшую равнину, он нервно грыз ноготь.

Между тем Мэрилин внимательно осмотрела тушу убитого червя.

— На нем нет следов лазерных ожогов, — заметила она.

— Но он мертв, — сказал Моисей. — То ли от выстрелов, то ли нет — они все погибли.

— Так же как «блюдечки», — заметил Стордал. Насколько хватало глаз, долина была поражена гниением, его тяжелый запах пропитал воздух. Болезнь распространяется, — он обратился к Моисею, — тебе придется очень крепко задуматься о питании для своих людей. Растения губят всех, не только аморфов. Кстати, колонисты тоже добавляют в свой рацион местные растения, пока не хватает земных продуктов.

— Плевать мне на проблемы колонистов! — взвизгнул Моисей. — Я беспокоюсь о своих войсках, о моей крепости.

Стордал внимательно посмотрел на Моисея. Внешность лидера явно изменилась, голос стал резким, мысли — лишенными всякой логики. Он выглядел ребенком, играющим в солдатики; даже лицо стало меньше, и сам он как-то усох.

— Люди идут на нас, — крикнул он. — Они получили подкрепление из пустыни и теперь наступают. Смотри!

Он был прав: один за другим грузовики оставляли свои позиции и, на ходу перестраиваясь в колонну, зловеще надвигались на «крепость» аморфов.

— На баррикады! — завопил Моисей. — Уничтожить всех! Стереть с лица земли, пленных не брать!

Аморфы бросились к своим «амбразурам», а Моисей обернулся к пленникам, широко улыбаясь: он был в экстазе.

— Это будет атака смертников, настоящая кровавая бойня! Я позволю вам ее увидеть.

Стордал наблюдал за происходящим с некоторым удивлением. Лазеры прощупывали ряды грузовиков, но они продолжали свой путь, потом свернули в сторону и окончательно перестроились в одну колонну, настолько точно, что издали был виден только первый грузовик. На нем был укреплен огромный щит, непроницаемый для лазерных лучей. Постепенно, на расстоянии примерно в двести футов друг от друга, грузовики окружили крепость.

Взглянув на небо, Стордал увидел, что на горизонте оно похоже на гигантское полотнище из голубого шелка. Солнечные лучи поползли из-за гор на востоке и, пронзив темную тучу, залили светом их подножие. Медленно продвигаясь по долине навстречу «крепости», они посеребрили растущие вдали «блюдечки».

Дуайт очень точно наметил время атаки: он решил напасть в тот миг, когда в глаза аморфам будет бить двойной свет — косые лучи утреннего солнца и блеск наполненных дождевой водой «блюдечек».

Грузовики остановились неподалеку от крепости. Пространство, на котором все новые «блюдечки» превращались в солнечные «зайчики», быстро увеличивалось. Моисей сгруппировал большую часть своих солдат на той стороне, откуда приближались грузовики, меньшую же распределил по окружности, на случай внезапного нападения колонистов со стороны. Расставив солдат, он вернулся к Стордалу и Мэрилин. Царила тишина, нервы у всех были на пределе.

Атака началась через пару минут. Туча раскололась надвое, вся долина вспыхнула тысячами маленьких зеркал. Прикрыв глаза ладонью, Стордал с трудом разглядел движущиеся на них грузовики.

— Тебе лучше укрыться в куполе, — сказал он Мэрилин.

— Нет, — резко ответила она.

Рев грузовиков постепенно прекращался: один за другим они подтягивались к дальней точке «крепости». Защелкали лазеры, аморфы стреляли в том направлении, где на машинах были видны люди, едва различимые из-за нестерпимого света.

— Мы сдерживаем натиск, — прокричал Моисей, прикрывая ладонью глаза. В некотором смысле я восхищаюсь Дуайтом: если уж решился на «атаку смертников», старайся вместе со своими уничтожить как можно больше чужих. Думаю, мы тоже понесем большие потери.

Стордала это не утешило. Он не мог понять, как можно было послать кучку людей, вооруженных чем попало, в атаку против армады аморфов с лазерным оружием в руках. Даже ослепительный свет не мог помочь людям. В этом не было смысла, тем более что если бы атака захлебнулась, у людей отняли бы даже то оружие, которое у них есть.

Моисей ответил на его мысли, словно угадав их:

— У них нет даже винтовок, они хотят взять нас голыми руками, вернее, с помощью ножей. Ничего не выйдет! — он явно торжествовал.

Пристроив Мэрилин в тихом углу и уговорив ее оставаться на месте, Стордал встал рядом с Моисеем; здесь, в тени купола, они могли наблюдать за боем. Людям удалось прорваться на территорию «крепости», ограниченную ящиками, и теперь они сражались с аморфами, положение которых было незавидным: они явно уступали в рукопашном бою. Те и другие дрались, как черти, издавая дикие крики. В воздухе мелькали ножи, то и дело раздавались предсмертные вопли.

Снова Моисей отдавал команды:

— Винтовки к бою! Целься!

Двое атакующих пробились сквозь ящики и теперь бежали к куполу, размахивая ножами и крича как безумные.

— Огонь! — скомандовал Моисей.

Двое упали, вопя от боли, их ноги пониже колен были словно срезаны бритвой.

— Продолжать стрельбу, — спокойно приказал Моисей.

Среди дерущихся, катающихся по земле, светились лучи лазеров, поражая без разбору своих и чужих. Но вот наконец все затихло. Воздух заполнился густым, ползучим дымом.

— Скотина ты, — пробормотал Стордал.

Моисей радостно посмотрел на него, на губах дрожала улыбка.

— Может, и скотина, — кивнул он. — Однако я сумел уменьшить свои потери. По местам, солдаты! Мистер Стордал и миссис Хедерингтон, пойдемте со мной. Давайте, осмотрим убитых. Среди этих храбрецов могут быть ваши друзья.

От сожженных тел исходила тяжелая вонь, и Стордал дышал с трудом.

— Неужели и даме это обязательно? — спросил он.

— Конечно. Я хочу, чтобы она осознала величие моей победы.

Сделав знак двум аморфам следовать за ним, Моисей начал осторожно продвигаться внутри кольца. Вот лежат двое убитых, те самые, что бежали к куполу, оторвавшись от остальных. Моисей ботинком перевернул первого лицом вверх.

В небо уставились незрячие глаза. Это был Левер.

— Вы его знали?

— Мы знали, а ты нет. Фамилия — Левер. Не самый плохой был парень.

Мэрилин тихо плакала.

— А это кто? — указал он на второй труп.

Стордал смотрел, не веря своим глазам. Тоже Левер.

— Однако вы, люди, самодовольны. Вы презирали аморфов за то, что они якобы выглядят одинаково. А вот посмотрите на этих — как две капли воды.

Стордал промолчал, и они пошли дальше.

Они обследовали мертвых участников атаки, одного за другим, и Моисей как-то сник.

Наконец Мэрилин взмолилась:

— Я больше не могу этого видеть! Пожалуйста, не заставляйте меня!

Они стояли уже над пятым покойником, и снова мертвое лицо Левера пусто смотрело в небо. Вождь повернулся к Стордалу — в глазах Администратора колонии стояли слезы.

— Что это значит, мистер Стордал? Что происходит?

Объятый тоской, Стордал ответил не сразу.

— Это аморфы, Моисей. Здесь совсем нет людей. Это отряд, работавший с Левером в пустыне. То самое подкрепление, о котором ты упоминал. Может, Левер даже учил их воевать. Хедерингтон использовал их по-своему: послал на смерть.

— Вы знали об этом раньше?

— Нет. Конечно, нет.

Моисей окинул взглядом поле битвы.

— Здесь не меньше сотни убитых, — сказал он угрюмо. — И все они аморфы. А я, лично я отдавал приказы стрелять. Думал, что я снижаю количество потерь, а сам их увеличивал. Скажите, Стордал, — он повернулся к нему, какой циник мог все это придумать?

— Обычный человек, Моисей. А ты пока даже не человек.

Моисей долго молчал.

— Мне кажется, за эти дни я кое-чему научился, — сказал он наконец. Давайте вернемся в купол, я хочу обратиться к своим солдатам.

Узники сидели на земле, в той самой конуре, где ночевали. После долгой паузы Стордал заметил:

— Это была самая грязная авантюра, которую я когда-либо видел.

— Алекс, вспомни, Моисей не щадил и своих, — сказала Мэрилин. — Давай не будем поддаваться жалости к нему, из-за того лишь, что Дуайт его обманул.

— Может, ты и права, — вздохнул Стордал. — Но мне жаль аморфов. Я знал их по колонии, я работал с ними, и они мне нравились. А теперь мы заставили целый отряд — больше сотни — убивать друг друга.

— Это ужасно. Но сейчас уже ничего не поделаешь, — Мэрилин помолчала, прислушиваясь. — А ты ничего не замечаешь? Какое-то дрожание под землей…

— Нет. Может, Моисей укрепляет кольцо обороны?

— Возможно. Слушай, Алекс, наша конура как будто шатается. Даже пол слегка дрожит.

Положив ладонь на землю, Стордал прислушался.

— Ты права, — сказал он через минуту. — Посмотри вот сюда. Не пойму, что происходит.

Какое-то время они присматривались к участку земли у двери, где подгнивающие «блюдечки» как-то странно волновались и вздрагивали. Потом прямо у них на глазах большой пласт земли приподнялся, треснул пополам и отвалился. Из-под него вылезло нечто пульсирующее, цвета сырого теста. Показавшись, существо откинуло в сторону еще немного почвы и вылезло на свет — огромное и мясистое.

— Червь-слон! — воскликнула Мэрилин вне себя от страха и омерзения.

Теперь животное совершенно выбралось из норы и лежало на земле, конвульсивно подергиваясь. Стордал смотрел на него очень внимательно.

— Мэрилин, — прошептал он. — Моисей, вероятнее всего, убьет нас, хотя бы просто из мести. Это ведь так свойственно твоему мужу. Тем более что он явно рехнулся. Ты понимаешь, что нас ждет?

— Я стараюсь не думать об этом. Не надо, Алекс, — она постаралась улыбнуться. — Я боюсь, что попрошу тебя оказать мне последнюю услугу, а ты опять будешь морализировать. Нас ждет жуткая смерть. Но выхода нет.

— Выход есть, — сказал он. — Если ты не возражаешь, давай посмотрим, куда ведет эта нора.

 

15

Посовещавшись с Мэрилин, Стордал решил использовать единственную возможность побега. Он полез в дыру первым, головой вперед, и тут же увидел, что прорытый червем тоннель идет резко под уклон. Где-то через два-три метра он стал более пологим. Остановившись, Стордал подождал Мэрилин; она дала знать, что догнала, постучав по подошве его ботинка.

Не так-то легко было уговорить женщину влезть в этот подземный ход; всю жизнь ее окружали роскошь и удобства. Впрочем, у нее была возможность догадаться, что жизнь не всегда преподносит платья от Диора и тончайший шелк от Вегана. В данный момент ее одежда была изодрана в клочья. И все же она согласилась лезть в дыру с большой неохотой.

Стордал пробирался вперед с трудом, отвоевывая каждый дюйм: нелегко было ползти сквозь мокрый и грязный тоннель. Он был почти идеально круглым, около метра в диаметре, но маневрировать в такой трубе было невозможно. Сверху свисали какие-то корни, душил запах гнили.

До него донеся приглушенный голос Мэрилин:

— Эй, Алекс! Подожди минуту. Я не успеваю за тобой, здесь очень скользко, они выделяют какую-то слизь.

Продвигаясь ползком, Стордал думал о Мэрилин: «Надо же, никаких жалобных стонов и причитаний!» Он почувствовал уважение к этой женщине, что, правда, обеспокоило его еще больше, чем прежнее влечение.

Сверху забрезжил свет, показался кусочек неба.

— Тихо! — приказал он. — «Ствол», как в шахте, уходит вверх. Может, у выхода стоят аморфы?

Почти тут же он понял, что стены тоннеля стали гладкими, видимо, здесь был «парадный вход» для многих червей. Стордал подтянулся на руках, осторожно высунул голову из отверстия — и зажмурился от яркого света.

Они все еще были внутри кольца обороны. Стордал видел группу аморфов у купола, внимающих речам Моисея. Повернув голову в другую сторону, Стордал увидел брюки, заправленные в сапоги, — прямо над ним стоял аморф.

Резко нырнув вниз, он чуть не свалился на Мэрилин, которая едва успела податься в глубь тоннеля.

— Что случилось? — испуганно спросила она.

— Там наверху — аморф, — прошептал он. — Он меня не заметил, смотрел в другую сторону. Один из часовых, стоящих по периметру кольца.

— О Боже. Значит, надо ползти дальше? А мне так понравилось дышать чистым воздухом.

— Зато теперь мы знаем, что движемся в правильном направлении.

Они повернули назад. Скоро у тоннеля появились ответвления, и Стордалу каждый раз приходилось решать, какое выбрать. Пока они ползли, Стордал размышлял о повадках червей-слонов: интересно, живут ли они группами или поодиночке? Не похоже, что этот запутанный лабиринт — работа одного животного. С другой стороны, ответвлений маловато для целого клана червей. И тут новая мысль поразила его: а что, если червь-слон, ползущий им навстречу, заполнит собой весь тоннель? Но он в ужасе отогнал ее.

В следующем «стволе» Стордал осторожно высунул голову наружу и понял, что они с Мэрилин продвигаются к грузовикам колонистов. Кольцо обороны осталось позади. Повернув голову, он увидел ящики и торчащие в «бойницах» между ними лазерные ружья. Ну что ж, понятно, куда нужно двигаться.

Через какое-то время, увидев, что тоннель больше не дает ответвлений, Стордал заволновался: не ползут ли они в обратном направлении? Но нет вскоре над головой вновь засиял дневной свет.

На этот раз не было «ствола», пол под ногами плавно пошел вверх, пока не показался серый диск неба. Это был конец пути. В последний раз высунув голову, Стордал понял, что они находятся примерно в пятидесяти шагах от грузовиков, причем на виду у аморфов Моисея с их лазерными ружьями.

Но укрытие все же было: на пути к грузовикам валялся гигантский дохлый червь. Спрятавшись за ним, можно будет подать сигнал колонистам.

— Что станем делать? — спросила Мэрилин. — Бежать к своим? — Она встала рядом с ним, потому что «ствол» оказался достаточно широким, и видела ближайшие грузовики.

— Придется. Если не сможем как-то привлечь их внимание.

Они размахивали руками и кричали до тех пор, пока их не заметили — из кузова выглянуло удивленное лицо. Ответа не последовало, видимо, колонисты совещались. Время от времени кто-нибудь из них выглядывал из-за машины и смотрел в их сторону. Но вот наконец один из грузовиков подъехал поближе и встал так, чтобы скрыть беглецов от аморфов.

— Бегите к нашим! — крикнул водитель, скрываясь за небольшим щитом. — Я вас прикрою.

Они пробежали короткую дистанцию под свист и ободряющие выкрики колонистов. Задыхаясь, беглецы спрятались за шеренгой грузовиков — там, где были поставлены палатки. И тут же увидели Хедерингтона собственной персоной. Он катил к ним в кресле. Лицо искажал гнев.

— Где вы пропадали, черт вас возьми? — крикну он. — Следуйте за мной.

Они прошли за ним в палатку, внутри которой стояли складные стулья и стол. Там уже были Бригс, Левер и Дуайт. Хедерингтон удалил их мановением руки.

— Итак, — мрачно осведомился он, — что произошло?

— Нам удалось сбежать от аморфов, — сказала Мэрилин, смерив мужа холодным взглядом. — Ты не рад этому, Джей?

— Рад?! — зарычал магнат. — Чем появляться здесь в таком виде, лучше бы ты осталась там. — Он с отвращением смотрел на едва прикрывавшее ее фигуру рваное, грязное тряпье. — Ты делаешь из меня посмешище. Всем ясно, чем ты занималась с этим типом, пока мы здесь дрались, не щадя своей жизни. Его карьера кончена, мне это ясно. А вот что делать с тобой, молодая леди, я решу позже. Но запомни: содержать свою бывшую жену я не намерен!

Говоря это, магнат взвинтил себя до предела: он кричал на Мэрилин, брызгал слюной, нога его притоптывала, готовясь нажать на гашетку.

— Не много ли ты на себя берешь? — тихо спросила Мэрилин.

— «Берешь, берешь!» — злобно передразнил он. — Мне незачем брать или давать. Я все знаю! Вы оба мерзавцы, этого хотели. Для чего и оказались в одной норе.

Вместе с креслом он резко обернулся к Стордалу и нацелил на него дула автоматов.

— А ты что скажешь, Главный администратор?

Стордал не испытывал ни злости, ни страха. Только усталое раздражение. Вместо того чтобы срочно обсудить те сведения, которые принесли они с Мэрилин, этот старый дурак затеял семейную сцену.

— Перестаньте, — вяло сказал Стордал. — Давайте решим, что нам делать.

— Не спешите, Стордал, — ответил магнат, внезапно овладев собой. Теперь он говорил ровно, хотя в его тоне звучала явная угроза. — Ответьте по возможности честно: вам нравится вот эта женщина? Вы были с ней наедине довольно долго.

— Конечно, нравится, — честно ответил Стордал, игнорируя запрещающий взгляд Мэрилин. Им овладело равнодушие. Если Хедерингтон намерен разыграть сцену ревности, пожалуйста! Он ему подыграет. Хотя вместо этого хотелось бы принять ванну, как следует поесть и выспаться. Голова его кружилась от усталости. — Мне сейчас не помешала бы рюмочка виски, — сказал он. — Да и вашей жене тоже.

— Все в свое время! Итак. Возможно, у вас хватит наглости признаться, что вы влюблены в мою жену? — он пригнулся в кресле навстречу Стордалу и стал похож на ястреба.

— Я думаю, у меня хватит наглости сказать именно это, — Стордал произнес слова, о которых сожалел потом всю жизнь.

Позже, в течение многих лет, он бесчисленное количество раз вспоминал этот разговор и не мог понять: что заставило его вести себя столь нелепо? Им овладели тогда и гнев, и ненависть к магнату, и донкихотское желание защитить Мэрилин.

Одну истину, однако, он усвоил, хотя и позже. Признаваясь боссу, что ты влюблен в его жену, считай, что тебя уволили. Кстати, из этого романа тоже ничего не выйдет. Все это — прописные истины. Но тогда, в тот самый момент…

Хедерингтон как-то сразу успокоился, даже улыбнулся.

— А теперь прогуляйтесь и пригласите остальных. Нам надо разработать дальнейшую стратегию. — Все это было сказано уже вполне пристойным тоном.

Выходя из палатки, Мэрилин воскликнула:

— Боже, какой ты дурак, Алекс! Какой ты непроходимый дурак… — Она дрожала, лицо ее покрывала смертельная бледность, чего не могла скрыть даже грязь.

Небольшой группе людей во главе с Хедерингтоном, который выглядел так, словно не было никакого скандала, Стордал рассказал обо всем, что видел в «крепости». Он говорил о болезни, поразившей аморфов, о гниющих растениях и дохлых червях. Дальше Стордал остановился на состоянии Моисея.

— Моисей явно выжил из ума, — сказал он, — и причина не только в физическом истощении и отсутствии нормальной пищи. Он сгорает от нервного перенапряжения, вызванного неприятностями последних дней. Хотя он и считает себя всесильным, у него нет элементарного жизненного опыта. Этого душевного конфликта он не перенесет. Моисей не допускает мысли, что какие-то события могут выйти из-под его контроля. Видимо, на него повлияли и мы с миссис Хедерингтон: его внешность и умственные способности не приобрели постоянства, а мы с миссис Хедерингтон действовали на него своими идеалами. Если учесть, что мой идеал — пятилетняя дочь, то станет понятной некоторая инфантильность этого аморфа.

— Это довольно опасно, — вставил Сантана. — Осознав, что он проигрывает войну, Моисей может уничтожить все заводское оборудование.

— Победить он не сможет, — возразил Дуайт, — у него нет шансов. После нашей атаки, я думаю, в его войске остались преимущественно женщины. Это так, Стордал?

— Совершенно верно. Кроме того, у аморфов совершенно нет продовольствия. Если мы подождем какое-то время, они просто умрут от голода.

— Я не уверен, что захочу так долго ждать, — возразил Хедерингтон.

— У нас есть другие способы?

— Да, и я изложу их через минуту. А пока, Бригс, какие выводы вы сделали по поводу болезни растений? Вы этим занимались.

— Но у меня здесь нет лабораторного оборудования — запротестовал биолог. — Разумеется, я исследовал растения и червей, но материала явно не хватает. Могу сказать только, что «блюдечки» погибают своей смертью. Никакого наличия вирусов. Растения просто увядают, словно бы их вырвали из почвы. Возможно, вернувшись в лабораторию, я смогу сказать больше.

Левер (который был жив и здоров) взял слово:

— Если болезнь растений распространится на лишайник Уилтона, нас ждут большие неприятности. Пока что все в порядке. Лишайник хорошо принялся, и условия работы на стройплощадке вполне нормальные. Но если он начнет гнить, мы можем собирать вещички и убираться с планеты.

— Ладно, с этим пока подождем, — Хедерингтон почему-то улыбался. Принимая во внимание все рассказанное мистером Стордалом, я думаю, довольно глупо оставлять оборудование в руках аморфов. Надо действовать немедленно, еще до захода солнца. Попробуем поговорить с Моисеем и урезонить его. Если же переговоры ни к чему не приведут, мы подгоним сюда малый космический корабль, на котором я прибыл, и изжарим их. Постараемся сохранить оборудование, хотя купол, видимо, сгорит.

— Я не уверен, что с Моисеем удастся договориться, — заметил Стордал, у него возникло нечто вроде гордости за своих аморфов. Не могу представить, что он сдастся без боя.

— Уверен, вы найдете способ его уговорить.

— Я?!

— Именно вы. Через десять минут вы отправитесь под белым флагом в расположение аморфов. Постарайтесь повлиять на Моисея. Если заупрямится припугните. Кстати, можете прихватить с собой мою жену. Кажется, она ему тоже нравится.

 

16

Итак, любовники шагали по ничьей земле, под сомнительной защитой белого флага. Размахивая им, Стордал совсем не был уверен в том, что аморфы понимают значение этого символа. Он чувствовал, что идущая рядом Мэрилин дрожит. Было трудно понять, кто их скорее всего пристрелит: свои или чужие.

— Джей надеется, что аморфы нас прикончат — сказала она, хотя это было ясно и без слов.

— Да, я знаю.

Они приближались к заграждению, и аморфы взяли их на мушку. Моисей тоже стоял на ящиках, озадаченно переводя взгляд с приближающейся пары на укрепления колонистов, оставшиеся у них за спиной.

— Моисей! — крикнула Мэрилин — Прикажи своим людям спрятаться! Мы идем для переговоров — И добавила, уже для Стордала: — Боюсь, наших колонистов соблазнит большое скопление аморфов Среди них есть дураки, которые откроют пальбу по любому сигналу. А двое самых кровожадных могут и приказать…

Стордал не ответил; он считал, что без толку говорить об одном и том же.

Сильные руки помогли им перебраться за ящики. Оказавшись внутри кольца, Стордал сразу начал:

— Может, мы сумеем договориться? Для этого мы здесь.

Лицо Моисея осунулось, он выглядел до крайности измученным.

— Хорошо, — кивнул он. — Пройдемте в купол.

По дороге Стордал заметил, что охрана на две трети состоит из женщин.

Внутри купола, казалось, воняла уже сама земля. Повсюду стонали больные, у стены лежали трупы.

Моисей провел парламентеров в закуток — их бывшую тюрьму — и плотно закрыл дверь.

— За последние несколько дней люди наслушались от меня громких лозунгов, — сказал он. — Не хотелось бы, чтобы они знали, что я их продаю.

— Что с вами произошло, Моисей? — спросил Стордал. — Всего несколько часов назад вы и слышать не хотели о сдаче. Мне даже показалось, что вы… — нужное слово ускользало от него.

— Что я маньяк, жаждущий победы? — подсказал аморф.

— Ну… примерно так.

— Разве вы не знаете, что я таков, каким меня создали? — Моисей вздохнул. — Я не могу контролировать свои поступки. Сколько я себя помню, мне внушали свои мысли люди с мощным интеллектом. Каждый из них добивался своей цели любой ценой. Я и действовал согласно тому характеру, который в меня вложили. Меня учили, что мне всегда будет сопутствовать успех, потому что я — высшее существо с безграничным умом. Однако обстоятельства сложились не в мою пользу, и это привело к внутреннему конфликту, своего рода раздвоению личности, или, если хотите, шизофрении. — Он грустно улыбнулся. — Словом, я понял, что меня учили неправильно. Я считал, что стою над своим народом, потому что мыслю не так, как он. А оказалось, что прав не я, а народ.

— Ваш народ состоит из идеалистов, — вставила Мэрилин, — они воплощают то лучшее, что есть в нас, в людях.

— Просто я принял добродушие аморфов за слабость. Маньяк может легко впасть в такую ошибку, не правда ли?

— Но ведь вы поменяли свои взгляды, — сказал. Стордал.

— Да, но это трудно себе представить, правда? Я изменил не просто свои взгляды — я изменил самого себя. Слившись со своим народом, я усвоил его характеристики. Я все еще Моисей, с замашками Дуайта, Шокальского и прочих. Но меня как бы разбавили, я взял кое-что от аморфов, а они — от меня. К счастью, таких немало. Теперь они будут не такими уж послушными.

— Все-таки вы хотели бы остаться с нами? — спросил Стордал как бы между прочим.

— А это возможно? — в голосе Моисея прозвучала такая надежда, что Стордал почувствовал укол совести.

— Конечно. Хедерингтон велел мне именно так вам и передать.

— На каких условиях?

Прежде чем ответить, Стордал помолчал: ему не нравились эти условия.

— Мы предоставим вам питание и жилье, а вы будете работать бесплатно и делать то, что от вас потребуют. Когда же завод будет закончен и начнет давать продукцию, вы получите права граждан колонии.

— Иными словами, два года рабства, и только потом — свобода, задумчиво произнес Моисей. — Но нам ничего другого не остается, альтернатива — голодная смерть.

— Боюсь, что так. Болезнь растений распространилась настолько, что вам не удалось бы дойти отсюда до незараженной почвы.

Нагнувшись, Моисей сорвал «блюдечко» и раскрошил его между пальцев. Оно сразу приобрело коричневый оттенок.

— Я принимаю ваши условия, — сказал он со вздохом.

За то время, что аморфы покрыли расстояние от своей «крепости» до баррикады колонистов, удивление Хедерингтона прошло.

— Привет, Стордал, — сказал он. — Я вижу, они капитулировали. — И обратился к Моисею: — Ну что ж, сынок, я рад, что ты образумился. Полагаю, тебе нужно было как следует подумать, прежде чем с нами связываться, но я не стану читать мораль. Итак, ты со своими друзьями можешь двигаться в колонию.

— Они на грани голодного истощения, — вмешался Стордал.

— Ах ты. Боже мой, какое несчастье! Они сами затеяли прогулку сюда, значит могут точно так же прогуляться и назад.

— Джей! — воскликнула Мэрилин. — Ты только посмотри на них! Они больные, голодные. Большинство их не дойдет!

Муж смерил ее холодным взглядом.

— Заткнись. — Потом жестом подозвал адмирала. — Дуайт, я думаю, что так мы избавимся от слабых и к тому же сэкономим еду.

Он повернулся к Моисею вместе с креслом.

— Отправляйся, сынок. Чем быстрее ты со своим отрядом дойдешь до колонии, тем быстрее вас накормят. Вот что такое стимул.

К тому времени, когда колонисты сложили свои палатки и погрузили их на грузовики, аморфы скрылись из виду. Колонна отправилась в сторону поселка, оставив на месте несколько человек, которым предстояло залить горючее в баки машин, оставшихся у «крепости», и проверить, какой урон нанесен оборудованию будущего завода.

Стордал ехал в одном вездеходе с Бригсом Они миновали аморфов, упавших ничком, лицом в гниющие растения. Бригс промолчал, потом сказал необычным для него, почти добрым тоном:

— Алекс, ты идеалист, поэтому тебе совсем не место в таком коммерческом предприятии, как наше. Вспомни все, что я тебе говорил в последние несколько дней. Подумай, кто здесь выигрывает, а кого вышвыривают вон. Нас ждут большие неприятности, ты еще вспомнишь мои слова.

Почти не слушая, Стордал грустным взглядом окинул колонну аморфов, которую обогнала его машина. Те шли с опущенными головами, совсем обессилевших поддерживали товарищи. Моисей, идущий впереди, даже не поднял глаз.

Наконец они достигли колонии и остановились на площади у куполов. Редкая толпа (в основном женщины) вышла навстречу. Как только Стордал вылез из машины, к нему подошла Джоан.

— Что там у вас произошло, Алекс? — она явно нервничала.

— Ну… — ему было трудно смотреть ей в глаза. — Аморфы возвращаются. Те, что выжили. Идут пешком, скоро будут здесь.

Когда Хедерингтона вместе с его креслом выгрузили из вездехода, он подкатил к Стордалу и Джоан. Рядом с ним шла Мэрилин.

— Распорядитесь, чтобы для ваших друзей организовали походную кухню и накормили их, — сказал он. — Мне кажется, в недалеком будущем вы подружитесь с ними еще больше, чем сейчас.

Он укатил в своем кресле, сопровождаемый женой. Стордал надеялся, что она хоть раз обернется и посмотрит на него. Но нет. Вскоре Мэрилин и ее повелитель скрылись за куполами.

Джоан вновь настороженно спросила:

— Да что же случилось, Алекс?

— Кажется, я попал к Старику в черные списки, — он тщетно старался казаться беззаботным. Джоан смотрела на пего с тревогой.

— За что? Это связано с его женой?

— С чего ты взяла? — Ответ прозвучал фальшиво. — Просто ему не очень-то понравилась моя любовь к аморфам.

Джоан долго не отвечала.

— Понимаю. Ну что ж, значит, тем более надо выполнить его приказание насчет ужина. Потом, попозже… — она заколебалась, — если ты захочешь мне рассказать, как все было… я буду признательна.

— Спасибо, — ответил Стордал бесстрастно и пошел прочь. Джоан долго смотрела ему вслед.

В полупустой комнате, куда Хедерингтон вызвал Стордала для разговора, он сидел один, если не считать двух телохранителей.

— Вы хотели меня видеть, сэр? — спросил Стордал, и воображение унесло его на тридцать лет назад, когда, вызванный в кабинет директора школы, он слышал его ровный голос: «Ну что скажешь в свое оправдание, Стордал? Мне не нравится твое поведение».

— Я послал за вами потому, Стордал… Впрочем, я не хочу вдаваться в детали. Было много случаев, когда вы не справлялись с обязанностями Главного администратора колонии. Вы согласны?

— Если я вызвал ваше недовольство, хотелось бы знать, чем именно.

Магнат вздохнул, словно этот вопрос его огорчил.

— Раз вы сами не видите своих недостатков, мне будет очень трудно убедить вас в том, что они есть. И все же попробую. Возьмем ваше отношение к колонистам и, в частности, к аморфам — вы ведете себя не как руководитель, а как профсоюзный деятель. Причем ваши подопечные без конца выдвигают требования, идущие вразрез с интересами производства. Я прихожу к выводу, что вы прирожденный неудачник, Стордал. Мне следовало понять это сразу, как только я вас увидел. Вот и сейчас вы явно проиграли начатую игру, как и ваш друг Моисей. — Хедерингтон выпрямился в кресле и, не сознавая этого, начал цитировать Бригса: — Оглянитесь вокруг, и вы поймете, кто в этой жизни побеждает. А пока что, к сожалению, я должен освободить вас от ваших обязанностей. С сего дня.

— Вы меня увольняете?

— Ну, не совсем так. Все-таки за мной есть кое-какой должок, я завез вас сюда и не могу вот так бросить. Впрочем, долг и за вами: вы должны отработать аванс, вложенный в ваше пребывание здесь. Вы останетесь, но в должности заместителя Главного администратора. До тех пор пока я не улечу. Дальше выбор за вами: либо вы улетаете на Землю, либо остаетесь здесь, но из Компании увольняетесь. Так что у вас есть почти месяц на раздумья. Мне кажется, это справедливо.

— Понимаю. — Итак, Хедерингтон раскрыл свои карты, в них было как раз то, что он предполагал. — А можно узнать, кто займет мою должность?

— Я думаю, мистер Левер. Он хороший специалист.

Так вот чем Старик купил Левера, уговорив его бросить в бой беззащитных аморфов из пустынного отряда. Обещал повышение по службе!

— «Хороший специалист», — саркастически повторил Стордал, поворачиваясь, чтобы уйти.

— Минуточку, — остановил его Хедерингтон тем самым шутливым тоном, от которого не приходилось ждать ничего хорошего. — Мы с вами работяги, строители новой жизни, а вы даже не выяснили свои новые обязанности.

— И в чем же они заключаются?

— Уверен, они вам понравятся, учитывая вашу дружбу с аморфами и желание строить будущее совместно с ними… Кстати, и мое желание пореже вас видеть. Возьмите вашего дружка Моисея, плюс тех аморфов, которые устроили здесь эту «заваруху», и поезжайте в дельту. Там вы возобновите культивацию риса. Кажется, этот план в свое время потерпел крах?

— А если я откажусь?

— Окажетесь без еды и средств к существованию за пределами колонии. Итак, мистер Стордал, берите своих аморфов и убирайтесь с глаз долой.

Уходя, Стордал видел, как широко осклабился один из телохранителей.

 

17

На следующее утро пришлось обращаться к Леверу за грузовиками и трейлерами для перевозки аморфов, инструментов и прочих грузов в район дельты. Новый начальник подписывал документы поспешно, в явном смущении. Вскоре аморфов и все необходимое для месячного пребывания в дельте погрузили на машины.

Все время, пока шла погрузка, Стордал нервно озирался по сторонам — ему хотелось увидеть Мэрилин. Она не появилась. К полудню колонна была готова тронуться в путь. Бригс и Сантана, которые пришли попрощаться, смущенно произнесли какие-то слова, Джоан торопливо поцеловала его в щеку. Заработали моторы, колонна двинулась, провожаемая взглядами колонистов. Кое-кто помахал вслед, но Стордалу показалось, что в массе своей толпа была равнодушна. Оказавшись за пределами поселка, он вдруг почувствовал страшное одиночество.

Моисей, сидящий рядом, угадал состояние Стордала и попытался занять его разговором.

— Мне кажется, вы принимаете все слишком близко к сердцу, мистер Стордал, — сказал он тихо. — Поскольку у вас испортились отношения с Хедерингтоном, вы считаете это задание ссылкой. Но мы едем ненадолго. Вы человек полезный, Хедерингтон прекрасно это понимает и попросту хочет вас проучить. Когда мы вернемся, отлично выполнив задание, он будет относиться к вам по-другому.

— Ты прав, Моисей, — кивнул Стордал. — Мне плевать на Хедерингтона и в особенности на его расположение. Но надеется-то он на другое: на то, что мы оба погибнем и вообще мало кто вернется назад. Мы уже пытались освоить эту дельту и были вынуждены ее бросить, потому что там гибли люди.

— Что ж, у нас сложная задача, — ответил Моисей мягко. — Все это доказывает, что мистер Хедерингтон очень мало знает об аморфах. И если он ждет нашей гибели, то будет разочарован.

— Что ты хочешь этим сказать?

— А вот сами увидите. — Аморф загадочно улыбнулся. — Мы все вернемся живыми и невредимыми, и нам поможет то, против чего бессилен сам Хедерингтон.

Стордал с удивлением взглянул на него — глаза Моисея приобрели таинственное, почти колдовское выражение.

— Что вы задумали? — спросил Стордал с опаской.

— Я — ничего. Просто события уже разворачиваются помимо нашей воли. Такого оборота следовало ожидать с тех пор, как аморф принял вид человека, — он улыбнулся, заметив тревогу Стордала. — Не волнуйтесь, мы не будем пытаться захватить власть.

— Ради Бога, Моисей, что именно происходит?

— Ничего особенного. Позвольте напомнить вам, что мы, аморфы, эмоционально активные существа. До сих пор человек влиял на наш психический мир. Но вскоре воздействие приобретет обратный характер.

Слушая это, Стордал молчал. А машины неслись на юго-восток, давя колесами гнилой, дурно пахнущий зеленый покров.

Лагерь в дельте был почти таким же, каким Стордал его оставил. Хижины по углам затопленного «двора» обветшали, но пока еще не завалились, правда, кое-какие сваи нуждались в замене. Рисовые делянки, однако, погибли. О труде человека напоминали лишь кое-где сохранившиеся земляные перегородки, разделяющие поле на ровные квадраты, да стоящая в этих квадратах вода.

К счастью, болезнь, погубившая столько растений у поселка, не коснулась мангровых рощ в дельте. Стволы с мощной, пышной кроной крепко держались узловатыми, перепутанными корнями. Между листьями мелькали маленькие ящерки, а мокрый ил на дне дельты отливал охрой.

— Это то самое место, где колония потерпела свое первое поражение? спросил Моисей. — А что, собственно, случилось?

— Разве вы не знаете? Маленькая рыбка, похожая на пиранью, живет в море и приплывает сюда с приливом.

— Мы справимся с ней, — твердо заявил Моисей.

— Вы уверены? — Стордал почувствовал раздражение. — Я же говорю, что этими тварями буквально кишели все делянки. Людей погибло множество.

— Думаю, надо построить новое жилье, а пока мы не построим несколько хижин, придется пожить в тесноте.

Моисей начал руководить работами, а Стордал — предаваться вынужденному отдыху. Он с удивлением наблюдал за тем, с какой четкостью работают аморфы. В партии было восемьдесят шесть рабочих, из них пятьдесят женщин. Моисей разделил их на четыре бригады, каждая из которых заработала с четкостью отлаженного механизма. Трудяги выбирали в роще крепкие деревья, валили их, распиливали на бревна нужного размера и потом забивали в илистое дно, стоя по колено в воде. К наступлению ночи аморфы отремонтировали три старые хижины и поставили четыре новые. Домики оборудовали лампами, на ночь расстелили спальные мешки.

— Между прочим, рыбу-убийцу привлекает свет, — заметил Стордал.

— Мы это учли, — ответил Моисей.

— Скоро начнется прилив, — продолжал Стордал, которого не убедил этот ответ. В окно хижины, стоящей на возвышении, он видел верхушки мангровых деревьев, а за ними — прибывающую воду, посеребренную тусклым светом луны.

— Где остальные аморфы? — спросил Стордал.

— Дежурят. Положитесь на меня, мистер Стордал, и отдыхайте. Завтра мы возьмемся за перегородки в поле.

Позже, сквозь прерывистый, беспокойный сон Стордал слышал, как первые волны прибоя плещутся у хижин, облизывая сваи. Он выбрался из спального мешка, чтобы посмотреть, не случилось ли чего. Но тут на плечо ему легла крепкая рука.

— Спите, мистер Стордал, — прозвучал голос Моисея. — Мои люди следят за происходящим, причин для волнения нет.

Сквозь сон, а может, наяву, ему показалось, что в дверь хижины заглянула голова огромного ящера. Но усталость была так велика, что Стордал приписал это фокусам больного воображения.

В тот день аморфы покрывали крыши хижин расплющенными мангровыми листьями и, надо признать, делали это превосходно. Проснувшись на следующее утро от барабанной дроби ливня, Стордал с удивлением обнаружил, что в хижине сухо. Это был приятный сюрприз: одним из самых мрачных воспоминаний о первой экспедиции в дельту (не считая смертей) было ежедневное пробуждение в сырых спальных мешках. Стордал мысленно признал свое поражение — аморфы справились с этим лучше, чем люди.

Бригады, уже отправились на работу. До Стордала доносились звуки их трудовой активности. Встав в проеме двери, он увидел, что на этот раз Моисей разделил рабочих на две бригады: одна, как и раньше, валила деревья, другая вбивала сваи в речное дно. Аморфы трудились с усердием, стуча молотками под ритмичные команды. Увидев среди рабочих Моисея, Стордал крикнул:

— Ради Христа, не забудьте про рыб!

Улыбнувшись в ответ, Моисей указал куда-то за хижину, где ночевал Стордал. Натянув охотничьи сапоги, он спустился лестнице и прыгнул в воду, подавив страх.

Позади хижин, со стороны моря, выстроились большим полукругом огромные ящеры. Судя по глубине воды, где они стояли, каждый достигал роста не менее двенадцати футов. Их серо-зеленая чешуя сверкала на солнце, чудовища возвышались над водой, иногда поднимая над водой то одну, то другую переднюю лапу. Блестящие глазки, посаженные на голове довольно далеко от пасти, зорко смотрели в сторону моря. Формой эта плоская пасть напоминала крокодилью, но двигались ящеры гораздо проворнее.

Пока Стордал разглядывал ящеров, к ним подплыл целый косяк пираньи. Рыбешка скользила по поверхности, ныряла, выпрыгивала из воды футов на шесть и скользила на серебряных трепетных крыльях, то сбиваясь в стайки, то разлетаясь в стороны. Но вот одна из них замешкалась…

Ближайший к ней ящер моментально прыгнул, взлетев одновременно вперед и вверх: Стордал успел заметить мелькнувшие задние лапы, вытянутую короткую шею и раскрытую пасть, — ящер щелкнул зубами, и пиранья исчезла, а зверь невозмутимо занял свою прежнюю позицию в полукруге. Остальные ящеры не обратили на него ни малейшего внимания; вертя головами, они внимательно следили за пируэтами рыбок.

— Что это за звери, черт возьми? — воскликнул Стордал.

— Наша охрана, — пояснил Моисей.

— Хорошо, что они на нашей стороне, — Стордал продолжал наблюдать за тем, как рыбки, обманутые неподвижностью рептилий, снова вылетели из воды — и тут же поплатились за это.

— Хорошо еще и потому, что они умеют мыслить, — сказал Моисей.

— Что?!

— Это аморфы, мистер Стордал.

— Как? Откуда они появились?

— Эти аморфы живут только здесь, — пояснил Моисей. — Может, вы их и видели до того, как покинули лагерь, просто не обратили внимания, так как они были неоформлены.

— Какие-то ящеры жили среди мангровых деревьев, но они выглядели совсем по-другому.

Моисей начал терпеливо объяснять:

— Здесь есть аморфы, принявшие именно этот облик. Они живут гораздо ближе к устью дельты. Кое-кто из наших аморфов общался вчера с ними довольно долго, внушая им способность мыслить. Интересное явление, правда? Похоже, что мышление может стать их постоянной характеристикой.

Стордал молчал, размышляя о важности того, что сообщил ему Моисей. Значит, разумные аморфы остаются разумными. Кроме того, такой аморф может принять вид любого животного или растения на этой планете: от крошечной ящерицы, шныряющей в зарослях, до огромного монстра, который водится в дельте, на море или на суше.

— Вы правы в том, мистер Стордал, — сказал Моисей, глядя ему в глаза, что нам повезло: они на нашей стороне.

День проходил за днем, и Стордал не переставал удивляться тому, как быстро продвигается дело. К тому времени, когда бригады должны были вернуться в колонию, аморфы успели посеять рис на восьми больших прямоугольных полях; пиранья больше здесь не появлялась. Нужно сказать, что Стордалу было непонятно поведение Моисея: он ждал от него, хотя бы на первых порах, угрюмого — противостояния и нежелания работать. Но тот вел себя так, будто старался что-то доказать. Что именно?

Что аморфы более совершенны, чем люди? Но Хедерингтону на это наплевать. А может, Моисею наплевать на Хедерингтона? Или Моисей и его аморфы строят здесь свое будущее, не задумываясь о побудительных мотивах? Вопрос: чьей будет планета Мэрилин и, следовательно, кому будет принадлежать это будущее?

Настал день возвращения. Колонна машин двинулась в путь. В колонию возвращались все восемьдесят шесть аморфов, ровно столько, сколько было сослано в дельту. Присматривать за рисовыми полями остались несколько местных аморфов, сохранивших для устрашения пираний вид и повадки рептилий. Стордала мучили сомнения, он представлял, как взбесится Хедерингтон, обвинив разжалованного администратора, что тот оставил плантацию на попечение «стада зверей». Но Моисей был непреклонен: он рвался в Элис с каким-то неистовым пылом, скрыть которого не мог. Это только усугубляло дурные предчувствия Стордала.

Всю дорогу Моисей молчал. Сидя в первом грузовике, рядом со Стордалом, он неотрывно смотрел вдаль, словно хотел таким образом сократить расстояние.

Наконец остановились на площади у куполов. Толпа навстречу высыпала порядочная, однако какая-то безрадостная. Выйдя из машины, Стордал сразу же увидел Джоан, Бригса и Левера.

— Слышал, слышал о ваших подвигах, — с кислой улыбкой выдавил Левер. Рапорты мистера Стордала были довольно оптимистичными.

— Спасибо, — сухо поблагодарил Моисей.

— Как ты, Алекс? — спросила Джоан, озабоченно вглядываясь в его лицо.

— Я в порядке. А ты позаботилась о помещении для Моисея и его подопечных?

— Да, их разместят в большом гараже, — вместо Джоан ответил Левер. Проводите их туда поскорее, Стордал.

Спрыгнув с грузовиков, аморфы стояли в замешательстве.

— С какой стати — поскорее? — спросил Стордал. — Еще совсем рано, да и перекусить с дороги не мешало бы.

Левер нахмурился.

— Это приказ босса. Сожалею, Стордал, но с тех пор, как погибла миссис Хедерингтон, он не доверяет аморфам. Он ввел очень строгие правила.

Стордала словно ударили под дых.

— Мэрилин… погибла? — пробормотал он. — О чем… ты говоришь?

— Разве ты не знал, Алекс? — вмешалась Джоан. — Ты же связывался с нами каждый день по радио. — Голос ее стал печальным: — Она умерла на прошлой неделе. Точнее, ее убили. Задушили.

 

18

Позже, сидя в тихом домике Джоан, Стордал услышал от нее подробности.

— Мэрилин нашли утром, она лежала недалеко от своего дома. И… Предполагают, что кто-то подошел к ней и… задушил. Других следов насилия не обнаружили.

— Кого-нибудь подозревают? — спросил Стордал бесцветным голосом.

— Мистер Хедерингтон и его окружение подозревают аморфов. На следующий день их всех допросили, но ничего толком не выяснили. У половины нет алиби, но ведь и повода для убийства тоже нет.

Стордал вспомнил страх, обуявший Мэрилин, ее побелевшее лицо и слова по поводу его, Стордала, глупых ответов Хедерингтону. Вспомнил и то, что уходя, она даже не обернулась.

— Поводов не нужно, их изобрел Хедерингтон.

— Кое-кто из нас об этом догадался. Но ее задушили. — Снова ударило по нервам это жуткое слово, означающее жуткие предсмертные муки, когда звенит в ушах и сгущается тьма. — А у Хедерингтона нет рук, — добавила Джоан просто.

— Значит, один из его горилл.

— Хедерингтон слишком умен, чтобы рисковать. Потом его бы, возможно, стали шантажировать. И… — Джоан явно колебалась. — Мэрилин была красоткой. Вряд ли один из этих псов сразу согласился бы убить. Даже за хорошую плату. Может, он и сделал бы это, но…

— О, Боже…

— Ты любил ее, правда, Алекс?

— Да.

— Я очень сочувствую, дорогой.

Стордал с трудом вырвался из плена воспоминаний.

— Но почему он сваливает все на аморфов? Они были далеко в дельте, вместе со мной.

— В твое отсутствие многие прибыли из пустыни.

— По своей воле?

— Нет. Их решили вернуть, чтобы спасти от болезни, которая началась и там. Все они выглядят людьми, но сидят взаперти с тех пор, как Мэрилин… Их выпускают только на работу.

В душе Стордала вскипала бешеная ярость.

— Молодец, безрукий, хорошо придумал! Нашел-таки причину, чтобы лишить их элементарных прав. А колонисты, что — согласны? Разве аморф может кого-нибудь убить? Те, что в поселке, не имели контактов с Моисеем, а собственной мотивации у них никогда не было. Они идеалисты, не способные на жестокость. Во всяком случае, были таковыми до экспериментов Хедерингтона.

— Но ведь он снова экспериментирует, — подчеркнула Джоан.

— Боже!.. Неужели он ничему не научился?

— Он скоро улетит, завтра после обеда. Видимо, возьмет своего «подопытного» с собой. Хорошо, хоть мы от него избавимся.

Стордал вспомнил ультиматум Хедерингтона. Джоан пристально посмотрела на него.

— Ты улетишь с этим кораблем? — голос ее был притворно равнодушным.

— Ч-черт, не знаю. Не думал об этом. Вряд ли я соглашусь быть у Левера на побегушках. — Он беспомощно спросил: — Что мне делать, Джоан?

Она улыбнулась.

— Я думаю, ты сам уже это решил, иначе меня бы не спрашивал. Потому что знаешь мой ответ.

Разумеется, она была права: Стордал хотел остаться. И все же, проснувшись на следующее утро, он все еще не был в этом уверен. Неважный это был день для принятия решений. Холодный моросящий дождь топкими струйками заштриховывал-окно, превратив голую землю, лишенную растений, в месиво. Напоминает рвоту — подсказало Стордалу его мрачное воображение.

На улице было пустынно. Потягивая утреннюю порцию виски, Стордал смотрел на редких прохожих, уныло бредущих под дождем. Голова у него раскалывалась, в висках стучало, а во рту стоял привкус мокрых опилок.

Он прекрасно помнил, что свалял дурака вчера вечером: под воздействием винных паров открыл Джоан все, что было между ним и Мэрилин. В глазах его стояли пьяные слезы — он истово жалел себя. Тяжкий похмельный стыд выворачивал душу. Идиот! Кретин! Тряпка!

В таком настроении он начал одеваться и, наклонившись, чтобы зашнуровать ботинки, понял, что голова его готова лопнуть. Больной и расстроенный, он вышел из дому. Теперь, когда Мэрилин не стало, весь мир казался чужим и враждебным, а надвигающийся день пугал неизвестностью.

Между куполами суетились люди, занятые отбытием босса: грузили в машины образцы почв, растений, животных. Аморфов не было, видимо их собираются держать под замком до тех пор, пока не понадобятся рабочие руки.

Увидев Джеймса Уолтерса, Стордал поздоровался с ним почти воинственно. Тот посмотрел виновато:

— А-а, мистер Стордал… Доброе утро.

— Как продвигаются дела?

— Хорошо. Просто прекрасно. — Смущенно отвернувшись, Уолтерс начал возиться с машиной.

Несколько секунд Стордал разглядывал его согнутую спину, потом пошел прочь. Похоже, что вокруг бывшего администратора царит заговор молчания. В чем причина? Не мог же Хедерингтон запугать их до такой степени. Стордал уже жалел о том, что не расспросил Джоан поподробнее, вместо того чтобы плакаться ей в жилетку. Но тут появился Левер, и Стордал прижал его к стенке, а точнее — к кузову грузовика.

— А-а, Стордал, привет.

— Что случилось, Левер? Вокруг меня какая-то зловещая пустота, люди меня сторонятся. Почему?

Левер оглянулся вокруг в поисках; куда бы улизнуть.

— Вам показалось, мистер Стордал, — последовал нервный смешок. — Никто вас не сторонится. Просто у всех дел по горло — Старик уезжает. Послушайтесь моего совета: вернитесь в свою хижину и отоспитесь как следует. Ваша команда просто подвиг совершила там, в дельте. Да, подвиг. Он повторил это слово, словно стараясь себя убедить. Потом ушел быстрым шагом, почти убежал.

Минут через десять по радио объявили, что через час состоится собрание, на котором мистер Хедерингтон произнесет прощальную речь. Вместе с другими Стордал побрел к Залу собраний. Внутри какие-то люди уже передвигали стулья и устраивали сцену: ставили на нее стол, а на него — традиционный графин в окружении стаканов. Неприятный вопрос шевельнулся в мозгу: пригласят ли его в президиум, или он будет сидеть среди колонистов, как и положено заместителю, не играющему особой роли?

Провожаемый удивленными взглядами, Стордал уверенно поднялся на сцену и сел на тот же стул, который занимал в день прибытия Хедерингтона. Мысли его вернулись к тому вечеру, и невольно опять всплыл образ Мэрилин.

Купол начал заполняться людьми, а Стордал все сидел один на сцене. Тем, кто удивленно смотрел на него, он отвечал колючим взглядом. Заняв места, люди начинали шептаться.

Вот стало прибывать начальство: сначала Чарлтон, который, холодно взглянув, прошел к дальнему концу стола, потом Бригс — этот сел рядом и, бегло улыбнувшись, углубился в бумаги. Билл Майерс, поздоровавшись, пристроился невдалеке. Впервые за все время Стордал осознал, что теперь в колонии два заместителя — он и Майерс. Кроме того, он понял, что Билла обошли, повысив Левера вместо него. По логике вещей, Билл должен был двигаться по служебной лестнице за ним, Стордалом, но он слишком ясно дал понять, что предан ему. «Погорел парень из-за меня», — подумал Стордал.

Вот появился Левер, он сел рядом с Чарлтоном, потом пришел ботаник Энтвистл и присоединился к Леверу, бросив вопросительный взгляд на Бригса. Тот кивнул в знак согласия. Развязной походочкой — руки в карманах подошел Сантана. Мгновенно оценив обстановку, он «приземлился» рядом со Стордалом.

— Доброе утро, Алекс. Похоже, что президиум разделился на два лагеря.

— В нашем лагере большинство. Удивительно, но Бригс тоже с нами.

— Бригс держит нос по ветру, даже если ветер несет вонь, — ответил Сантана. — Но не радуйся, что нас больше, потому что там, — он кивнул на публику, — все против нас, и мужчины, и женщины.

— Да почему, черт возьми? Может, хоть ты откроешь мне глаза?

— А ты не догадываешься?.. А, вот и Хедерингтон, так что поговорим позже.

Хедерингтон продвигался по центральному проходу купола, с двух сторон охраняемый «гориллами», следом шла свита из «эгоистов». Въезжая на сцену по специально положенному для него пандусу, магнат увидел Стордала и ласково улыбнулся ему.

Старик вклинился на своем кресле в самый центр президиума, четко обозначив границу двух враждующих партий. Свита расположилась у него за спиной, поскольку за столом уже не хватало места.

— Леди и джентльмены, — начал свою речь Левер. — Сегодня у нас счастливый и в то же время горький день. Счастливый потому, что достигнут еще один рубеж в строительстве нашей колонии, горький потому, что наш благодетель, мистер Джей Уоллас Хедерингтон, покидает эту планету.

Так он говорил долго. Стордал внутренне кипел, пока Левер пел боссу дифирамбы, состоящие из набора банальностей.

Сантана шепнул на ухо Стордалу:

— Алекс, взгляни на эту банду за спиной старика.

Стордал посмотрел на «эгоистов». Среди них Стордал заметил незнакомца коренастый, с тяжелой челюстью, он сидел сзади и чуть левее самого магната. С того места, откуда смотрел Стордал, их лица были рядом и поражали своим сходством. Сейчас они даже улыбались одной и той же саркастической улыбкой.

Два лица — похожие как две капли воды. Естественно, тот, что сидит сзади, — аморф, собственный аморф Хедерингтона, задуманный и воплощенный самим оригиналом; он сделан абсолютно таким же — но с руками. Эти длинные, сильные руки с тяжелыми квадратными кулаками сейчас лежат спокойно, даже можно разглядеть на них жесткие черные волосы. Руки бандита.

— Знаю, о чем ты думаешь, — прошептал Сантана. — Теперь с таким двойником сам черт ему не брат. Типы, подобные нашему боссу, всегда в выигрыше, а нам остается подсчитывать убытки.

Волосатые руки приподнялись и вежливо похлопали, поскольку Левер закончил речь. Теперь начал витийствовать Хедерингтон.

— Хочу сказать о том, какое впечатление произвело на меня все сделанное вами за время моего пребывания на планете, — начал магнат. — У вас было много проблем, я это хорошо понимаю, но самые сложные из них решены. Очень скоро начнется строительство завода, и мне уже сейчас ясно, что вашу колонию ждет великое будущее.

В таком духе Хедерингтон разглагольствовал еще какое-то время, потом перешел к «аморфной» теме.

— Плечом к плечу человек и аморф войдут в будущее, в век процветания. Мы правильно сделали, своевременно прибыв на эту планету, потому что этим мы спасли аморфов от болезни, свирепствующей здесь. Без нашей колонии они наверняка бы погибли.

Перегнувшись через Сантану, Бригс шепнул Стордалу:

— Я знаю причины этой болезни.

— Причина, видимо, в нас, людях.

— В основном да. Позже расскажу подробнее.

Голос Хедерингтона продолжал:

— …полезное, удачное дополнение к нашему рабочему коллективу.

«Господи, он опять бубнит все о том же», — подумал Стордал. Он взглянул в публику, ожидая увидеть на лицах признаки скуки, но люди все так же почтительно внимали Хедерингтону, а Джеймс Уолтерс даже кивал в знак согласия.

— …улетая, мы берем с собой двух этих созданий, чтобы понаблюдать за ними: один сидит у меня за спиной, вы видите, как он похож на меня. Последняя реплика не вызвала никакой негативной реакции, только одобрительные смешки. — Итак, я покидаю вас в полной уверенности, что под умелым руководством мистера Левера колония будет процветать, идя от одной трудовой победы к другой, до тех пор пока в обозримом будущем…

Стордал начал ерзать от нетерпения. Когда Левер встал для заключительного слова, он тоже приподнялся.

— Пойду пообщаюсь с двойником Хедерингтона, — сообщил он. — Я выбью из него правду даже ценой своей жизни!

Сантана удержал его, схватив за руку.

— Уймись. Ты только завязнешь еще глубже. Здесь все на стороне босса. А этот монстр никогда не сознается в убийстве, это же точная копия Старика, а ты когда-нибудь слышал, чтобы тот в чем-то сознался?

Преодолев себя, Стордал снова сел.

— Наверное, ты прав. Объясни, почему они все так зверски полюбили Хедерингтона? Прекрасно ведь знают, что он сволочь. Взгляни на Уолтерса, смотрит на него как на бога. Что здесь произошло, Эйвио?

Босс закончил речь, его наградили аплодисментами: потом, шумно отодвигая стулья, колонисты стали расходиться, оживленно переговариваясь и улыбаясь.

Почти больной от злости, не в ладу со всем миром и так и не уразумев, что происходит, Стордал взирал на толпу.

 

19

Джеймс Уолтерс задержался, разговаривая с Чарлтоном. Взвинченный, Стордал подошел к ним, Сантана бежал следом. Увидев их, Чарлтон поспешил скрыться. На лице Уолтерса отразилось смущение, и это на миг даже позабавило Стордала.

— Стой, Джеймс, — рявкнул Стордал. — Что здесь происходит?

— Не знаю, о чем вы, мистер Стордал, — дежурно ответил тот.

— У вас здесь целая толпа новых аморфов. Сколько их?

— Ну, около сотни. Мы их держим под замком с тех пор, как миссис Хедерингтон…

— Я все это знаю. Лучше скажи мне: ты и впрямь веришь, что ее убил один из аморфов?

— Не знаю, мистер Стордал. Никто не знает.

— Ты прекрасно понимаешь, что обыкновенный аморф не способен на убийство.

— Обыкновенный — нет, но это мог сделать, скажем, Моисей.

— Моисей был все время рядом со мной. Но почему никто из вас не обращает внимания на аморфа Хедерингтона?

Глаза Уолтерса забегали.

— Не знаю, честное слово…

— Потому что не хочешь знать! Вы все — слепцы! — на крик Стордала оглянулись те, кто еще тянулся из купола. Они остановились в ожидании спектакля.

— Все это — дело полиции. И нечего меня втягивать. Ваши слова клевета, мистер Стордал.

Подошел Билл Майерс.

— О какой клевете речь, Джеймс?

— Мистер Стордал говорит, что…

— Я говорю, что Хедерингтон убил Мэрилин! — вне себя крикнул Стордал.

— Спокойно, Алекс, — твердо сказал Сантана.

— Алекс, ты совершенно прав, — кивнул Майерс, не повышая голоса.

— Что же мы собираемся предпринять?

— Ничего. Мы ничего не можем сделать, потому что нас меньшинство. Все подозревают Хедерингтона, но никто не говорит этого вслух, поскольку от него зависит благосостояние колонии. Будем считать, что это личное дело мужа и жены и в то же время помнить, что у этого мужа — неограниченная власть. Мы ничего не сможем доказать. Здешняя полиция колонисты-добровольцы, а колонисты — все до одного за Старика. Забудь про это, Алекс. Хедерингтон все равно улетает, и нет смысла подливать масла в огонь. — Майерс с тревогой смотрел на Стордала.

— А аморфов вы тоже решили бросить под ноги Хедерингтону? Что он говорил о рабочем коллективе, о новых аморфах?

Обрадованный переменой темы, Уолтерс широко улыбнулся.

— Ну да, конечно. Просто диву даешься, сколько здесь накопилось дел, пока не было аморфов. Моя жена скандалила из-за того, что всю домашнюю работу везла одна.

— Ты должен хотя бы платить им зарплату, — мрачно бросил Стордал.

— Зарплату? Вы что — дураком меня считаете?

— Джеймс, — осторожно начал Стордал, — в прошлый раз мы с тобой долго спорили по этому поводу, помнишь? И ты утверждал, что Хедерингтон их эксплуатирует на строительстве завода.

— Знаю, знаю, но теперь другое дело. Тогда аморфы были для меня козырной картой в игре против Хедерингтона. Но сейчас-то аморфы помогают нам, рабочим, а не эксплуататорам. Что тут сравнивать!

— Джеймс, ты говоришь ерунду.

— Но так думает большинство.

— Да уж конечно! Короче — я против. Сейчас же идем к Леверу!

— У тебя не то положение, Алекс, — мягко вмешался Сантана.

— Послушайте, мистер Стордал, — снова заговорил Уолтерс, — вы не совсем в курсе. Мы еще на прошлой неделе все решили с боссом, и он — за, на все сто процентов. Мы достигли компромисса.

— Впервые это слышу, — сказал Стордал, теряя уверенность.

— Но вас же не было здесь! Мы договорились о том, что аморфы будут работать в частных хозяйствах, а также на Компанию, причем бесплатно. Принимая во внимание экономию средств, которую это принесет, мистер Хедерингтон решил строить завод здесь, в Элис.

— Что?!

— Да, вот так. И все довольны этим решением. Городок останется на своем месте, мы сохраним личные домики и никому не придется уезжать. Если вы начнете все ломать, то ничего не добьетесь. Только вызовете недовольство. Вспомните, как мы все нервничали месяц назад, когда речь шла о будущем колонии. А теперь оно в наших руках. И мы его не отдадим.

— Алекс, их можно понять, — заметил Сантана, — они все так далеко от родного дома, от Земли. Они хотят хоть какой-то стабильности.

— Еще во время собрания Бригс что-то говорил о болезни, он вроде бы проник в саму суть. Если болезнь можно победить, если есть способ восстановить растительность, тогда исчезнет необходимость сгонять аморфов в купола, как скот. Не будет удобного предлога. Знаешь, чего я боюсь, Эйвио? Что начнется беспредел. Если можно не платить аморфам за их труд, значит можно все. Сейчас мы якобы обращаем аморфов в людей, чтобы они не умерли с голоду. Они бы и так не умерли — растения погибли на части территории, насколько мы знаем, а планета огромна. Это повод для того, чтобы сгонять на работу аморфов со всей Мэрилин. Раз уж смирились с беззаконием, значит оно расцветет повсюду.

— Слишком мрачным ты видишь наше будущее, — Сантана улыбнулся, — мол, люди утонут задницами в мягких креслах, а тысячи аморфов будут их обслуживать. Так?

— Честно говоря, да.

— За этот месяц ты стал пессимистом.

— Нет, реалистом. Как бы там ни было, надо поговорить с Бригсом. Может, я зря кипячусь? А вдруг он знает причину болезни и ее можно победить?

— Если этого захотят, — скептически заметил Сантана.

Наклонившись над столом в своей крошечной лаборатории, Бригс что-то внимательно разглядывал, Услышав шаги, он тут же выпрямился:

— Входите.

«Какая перемена, — подумал Стордал, — месяц назад он заставил бы околачиваться у порога».

— Ну что ж, выкладывай. Мы приготовились к худшему. Излечима ли эта болезнь?

— Излечима. Вопрос в другом — сможем ли мы ее вылечить? — Бригс говорил со странной горечью, мягко и устало, без малейшего апломба прежних дней.

— А что ее вызывает?

— Вызываем ее в основном мы, люди. Мы укрепили пески в пустыне лишайником Уилтона. Я должен был предвидеть, чем это кончится. Этим проклятым лишайником мы убиваем любую флору в нашей местности, а это значит, что все животные вымирают, включая аморфов в натуральном виде.

— Но лишайник — в пустыне, а растения гибнут здесь, на равнине.

— Сейчас объясню. Вы знаете, какую форму здесь имеют листья — форму чашечек, повернутых кверху. Они собирают дождевую воду, которая затем спускается вниз, по стеблю, и через корни уходит в почву. Неоформленный аморф впитывает влагу кожей, а иногда отращивает специальные трубки, увенчанные подобием чашечки.

Червь-слон, — продолжал Бригс, — собирает влагу таким же путем: он берет ее из корней чашелистника или, что реже, из так называемых блюдечек. Он впитывает кожей воду, которая собирается на дне его тоннелей. Важно то, что все эти растения и животные зависят от влаги, падающей с неба. А в нашу сторону, как правило, после обеда дует сильный ветер из пустыни. Он приносит песок, мельчайшие частички минеральных веществ, которые висят в воздухе до тех пор, пока их не прибьет утренний ливень. Минералы, железо и прочие вещества абсолютно необходимы животным и растениям планеты. Они собираются в чашечках, а потом поступают в почву с дождевой водой.

— А теперь мы накрепко привязали песок к пустыне, — мрачно резюмировал Стордал.

Бригс кивнул и продолжал:

— Растения, неоформленные аморфы, черви-слоны начнут умирать от того, что их организм не получает нужных минеральных веществ. Спустя какое-то время и ящеры начнут голодать и гибнуть. Вскоре на этой планете не останется ни одного местного вида, только люди, посеянные людьми земные злаки, а также принявшие вид людей аморфы.

Все молчали под впечатлением сказанного.

— Из этого следует, — сказал наконец Стордал, — что приученные аморфы в ловушке. Чтобы чем-то питаться, они должны жить с нами. Податься им некуда.

Бригс ответил не сразу.

— Правильно. Существует глобальная проблема. Что делать с аморфами, оставшимися на свободе? Их тысячи. Спасем ли мы их, загнав в нашу колонию и сделав псевдолюдьми, то есть рабами? А может, пока у них нет интеллекта, оставим их на диких просторах, и пусть погибают, как другие животные? Вот такая дилемма. Как быть, что подсказывает тебе совесть, Стордал?

— Третий путь, — жестко ответил Стордал, — нужно уничтожить лишайник.

— Я думал об этом, — Бригс как-то сник. — Да, песок будет летать свободно, и это спасет растения. А жизнь людей в пустыне станет невыносимой, они откажутся работать, и Старик перестанет снабжать пас всем необходимым. Дальше — больше. Аморфов будут огромными толпами посылать на ту работу, от которой откажутся люди. Те, что имеют человеческое обличье, постепенно вымрут, но их быстро заменят другие, согнанные со всей планеты. Работа на заводе не остановится, он будет давать продукцию, и колония начнет процветать. Ведь так?

Короче, Стордал, неужели ты решишь бросить Мэрилин и оставить Левера в роли ее безраздельного правителя?

Прошло какое-то время.

Медленно поднимаясь по склону холма, Стордал пытался понять, осталось ли на планете хоть что-то нетронутым, или же вмешательство Человека погубило все вокруг. «Блюдечки», по которым он шел, превратились в густое коричневое месиво; приминаемое его сапогами, оно издавало гнилостный запах. Деревья чашелистника, когда-то высокие и горделивые, безвольно опустили ветки, их потемневшие листья, обращенные к земле, истекали соком, капавшим на рыхлую кашу, в которую превратилась почва. Даже дождь, когда-то приносивший свежесть и прохладу, отдавал теперь затхлостью.

«Неужели я опоздал, — размышлял Стордал, — и чудо, единственное, что меня держит на этой больной планете, не произойдет?»

Среди пожелтевших стволов деревьев мелькнула ящерица, она тщетно искала пропитание среди царящего всюду гниения.

«Можно ли подчинить память своей воле? — думал он. — Сосредоточиться на одном эпизоде из прошлого и заставить аморфа сыграть лини, одну сцену?»

Он вспомнил то, что случилось давно.

Элис попросила:

— Дай мне пятьдесят центов.

— Зачем они тебе?

В ответ — недовольная гримаса, потом напряженная работа ума: стоит ли задуманное того, чтобы поступиться гордостью?

— Дай мне пятьдесят центов, ну, пожалуйста, папа.

— Подойди поближе.

— Нет. — Отступая: — Не надо меня целовать. Мне надо пятьдесят центов.

— Зачем?

— На шоколадку. Мама сказала — можно.

— Давай спросим у мамы, идет?

— Нет! Я ведь прошу у тебя.

— Понимаю. Тогда поцелуй меня, а я дам тебе монетку.

— Обещаешь? — с сомнением в голосе.

— Обещаю, ведь в этом нет ничего плохого, правда? Скажи, кого ты любишь?

Она напряженно думала, искоса глядя на него.

— Маму. И куклу с длинными волосами, в розовом платье, еще дядю Берта и тетю Дженет. И кошку. И велосипед, который мне подарили в день рождения, трехколесный и со звонком.

— И это все?

— Никого больше не люблю.

Сначала он смотрел, как она уходит, потом видел, как она возвращается из магазина на углу — перемежая бег с подпрыгиванием, а иногда и с прыжками. Увидев отца, она замедлила шаг и подошла как-то застенчиво, нетипично для нее.

— Ты что, уже съела шоколадку?

— Нет, я передумала ее покупать, — руки заложены за спину.

— Ах так. А что же ты купила?

Она смущенно прошептала:

— Подарок.

Сунув ему что-то в руку, она повернулась и убежала, быстро взобралась вверх по ступенькам, а он все стоял и смотрел на нее. В руках у него была пачка сигарет, а в глазах дрожали слезы.

Теперь, стоя на холме с гниющей растительностью, на страшно далекой планете, он думал: «Как хочется вернуть эти несколько минут жизни. Больше ничего. Только эти минуты, до того, как мы избавимся здесь от всяких воспоминаний».

Внизу, на равнине, двигались фигуры людей, все в одном направлении, к поселку. Среди тех, кто катил ручные тележки со скарбом, он узнал Арнота Уолша с его пятью, нет, уже шестью женами. Беглецы возвращались в коммуну, чтобы укрыться от погибающей природы.

Стордал исходил склоны холма вдоль и поперек, заглядывая в темные норы, раздвигая руками увядающую траву и кусты, и не находил ничего, кроме ящериц, в панике разбегающихся прочь. В душе его росло отчаяние.

Занятый своими поисками, он не заметил, как Джоан помахала ему рукой снизу, из долины. Теперь она уже направлялась к холму. «Неужели все аморфы погибли, ну, должно же остаться хоть несколько», — подумал он.

На ближайшей скале сидела ящерица, неподвижная, если не считать пульсирующей полоски кожи на шее, — и смотрела на него холодным, равнодушным взглядом.

Он осторожно подошел к ней, стараясь не спугнуть.

Ящерица наблюдала за ним спокойно, мигнув всего один раз.

Стордал подошел совсем близко, вытянул руку и положил ее рядом с чешуйчатой лапкой.

Вдруг голова ящерицы стала переливаться и менять форму, словно расплавленный пластик. Стордал отвернулся, он совсем не хотел наблюдать все эти превращения, которые лишат долгожданную встречу очарования внезапности. Он подождет вот так, стоя у скалы. Потом обернется, и эпизод, так бережно хранимый в памяти, станет явью. Он видел, что Джоан поднимается по склону, он уже слышал свое имя Жаль будет, если она нарушит таинство. Хватит ли у нее такта оставаться поодаль?

Сейчас он остановит ее жестом, чтобы она не влияла на аморфа; она, конечно, поймет и подарит ему это свидание, последний миг отцовского счастья Она уже ступает у него за спиной, вот-вот встанет рядом.

Джоан остановилась шагах в двадцати. Она смотрит на аморфа и на Алекса с выражением острой жалости, она все понимает… Сзади раздался хрипловатый кашель и шелест одежды.

— Привет, Алекс.

Голос был не тот, которого он ждал, и слова тоже не те. Резко обернувшись, он увидел красавицу блондинку, сидящую на скале. В голубых глазах сияет улыбка, юбка изумрудного цвета вздернута выше колен.

— Мэрилин, — только и произнес Стордал Внезапность явления, разочарование, укоры совести — все это вызвало шок, головокружение и приступ тошноты. Скрючившись, Алекс судорожно вцепился в уступ скалы. К нему подошла Джоан, обняла его за плечи и увела прочь.

 

20

Джоан остановила Алекса и села рядом, поодаль от рощицы, там, где кончается крутизна склона и холм переходит в плоскую равнину, сейчас не зеленую, а золотисто-желтую. Джоан говорила долго, Стордал не отвечал, лишь тупо смотрел вдаль. Он едва различал колонию, а за ее куполами угловатый силуэт маленького космического корабля. Джоан сидела рядом и говорила, потому что знала: стоит оставить его одного, как он пересечет равнину, пройдет сквозь колонию и поднимется по трапу корабля.

Она повторяла то, что он слышал и раньше, она приводила все старые аргументы, избитые истины и постепенно заставила посмотреть на нее, а потом и прислушаться. Она знала, что ничего нового не скажет, да и не пыталась быть оригинальной. Пока лился поток слов, солнце, как ослепительный воздушный шар, медленно опустилось к горам. Неуклонно близилось время отлета корабля.

Наконец Стордал нарушил молчание. Вначале он бросил колкость, потом оспорил аргумент Джоан, а затем его прорвало: он на чем свет клял скотину Хедерингтона, подлеца Левера и иже с ними. Джоан поняла, что Стордал остается…

Когда по долине поползла тень, отброшенная западной горной грядой, и подул холодный ветер, Джоан встала, подала руку Алексу и со смехом потянула его к себе. К поселку они подошли уже в сумерках, когда зажглись фонари и раздался глухой гул мотора. Сначала земля завибрировала, потом ярко-красные сполохи заплясали по верхушкам куполов, закружив их в хороводе. Корабль выбросил огненный хвост, взвился над колонией и с ревом исчез в темно-синем небе.

Зарево высветило неподвижные фигурки, рассыпанные на краю колонии.

— Что случилось? — спросил Стордал. Теперь, когда корабль исчез вдали, муки выбора ушли, уступив место любопытству.

— Даже не представляю. Когда я уходила, все было, как обычно. Правда, многие колонисты собирались провожать корабль, — ответила Джоан.

— Да, но они слишком далеко от стартовой площадки. Если только… О Господи, да это аморфы! Что они задумали?

Ускорив шаг, Джоан и Алекс подошли к безмолвным фигурам и увидели, что трос идут навстречу к ним.

— Что здесь происходит, Эйвио? — крикнул Стордал. Бригс и Моисей стояли рядом с Сантаной.

— Нечто более интересное, чем отлет Хедерингтона. Мне кажется… ответил психиатр, потом повернулся к Моисею: — Лучше скажи ему ты.

— Произошли некоторые события, мистер Стордал. Дело в том, что у миссис Уолш родовые схватки.

— У Кэти? — удивился Стордал. — Что-то я не…

— Алекс, но ведь Кэти — аморф, — сказала Джоан.

— Да, конечно, их несколько, этих Кэти. Я видел, что Уолш со своими женами возвращается в колонию, но не придал этому значения. Значит, она рожает?

Заговорил Бригс:

— Раньше мы не задумывались над тем, как они размножаются. Я считал, что простым делением, как амебы. Но теперь, обретя человеческий облик… в голосе его звучало сомнение.

Моисей разрешил им войти в купол, это было помещение небольшой бойлерной, обогревающей весь поселок. Кэти Уолш лежала на грубо сколоченной кровати, вокруг нее тихо переговаривались остальные Кэти и Арнот Уолш. Зоолог, он же супруг, подошел к ним с выражением удивления и гордости.

— Мне пришлось привезти ее сюда, мистер Стордал, — начал Уолш, — я не знал, что делать в таком случае. Я не ожидал этого. Понимаете, я…

— Мы вас понимаем, мистер Уолш, — мягко перебил Моисей, — уверяю вас, все будет в порядке.

Стордал отвел Бригса в сторону.

— Боже мой, как он может так уверенно держаться? Я, например, не представляю, что родится на свет Да и не очень-то хочу это знать. Пойду-ка я домой, пожалуй.

— Останься, Алекс, — твердо сказала Джоан.

— Миссис Уолш беременна девять месяцев, — успокоил его Бригс. — Я думаю, что появится обычный ребенок.

Так они и ждали, сидя в маленьком куполе, а пять одинаковых Кэти дежурили возле роженицы. На поселок упала ночь. Вдруг разговоры прекратились. Бригс предложил свою помощь, но Моисей, взявший на себя роль главного врача, не разрешил. Чтобы отвлечься от происходящего, Стордал жадно вчитывался в инструкцию по использованию бойлерного котла. Моисей шагал туда-сюда между женами Уолша и дверью; шагал неторопливо, внешне спокойно, но выглядел, слегка возбужденным.

Бригс нервничал.

Сантана не мигая смотрел через весь купол на Уолша и его жен.

Моисей сказал:

— Осталось не больше минуты. — Женщины наклонились над роженицей, которая прерывисто дышала, но на боли не жаловалась.

Взяв брошюру из рук Стордала, Сантана поставил ее назад на полку.

— Мы должны осмыслить происходящее, — сказал он. — Это событие может иметь огромное значение для будущего колонии. Люди все еще играют главную роль в колонии, а Алекс, к примеру, пользуется уважением и любовью, независимо от того, что он сам о себе думает. Нам следовало бы опекать аморфов, — он повернулся к Стордалу.

— Я тут недавно сказал, что всегда выигрывают такие люди, как Хедерингтон, а мы не в силах с ними бороться. Да, он победил в том смысле, что колония работает, как он хотел. Но мы — мы не проиграли. Теперь, когда родится этот ребенок…

— Вы не правы, — вмешался Моисей, — Хедерингтон проиграл дело. Он унес в космос микробы своего поражения в виде этого монстра — личного аморфа. Он не понимает, что создал существо с мощным и безжалостным интеллектом, которое вполне может выбросить его из руководящего кресла. Наша колония избавилась от великого зла и приобрела нечто совсем другое.

Дальше заговорил Сантана:

— Понимаете, это будет уникальный ребенок. Как правило, обычный аморф это идеал, воплощение чьей-то мечты. У него нет знаний, но он способен учиться, хотя и страдает некоторыми слабостями. Теперь ясно, что люди и аморфы способны рожать детей друг от друга. Мы получим сочетание таких характеристик, которых нет ни у людей, ни у аморфов.

Поймите, — продолжал он, — аморфы больше заинтересованы в том, чтобы смешать кровь с людьми. Им поможет в этом их замечательный защитный механизм.

Этот ребенок, — улыбнулся Сантана, — эксперимент, поставленный самой природой. Прототип того, кто будет еще одним примером действия защитного механизма, свидетельством тяготения аморфа к людям. Его мать — типичный аморф, она добра, покладиста, она такова, какой ее хочет видеть Арнот Уолш. Но она уже закрепилась в этом образе, приобрела постоянство, и она родит ребенка, который изначально — индивидуальность.

Стордал почувствовал не то страх, не то восторг предвидения: он понял, куда клонит Сантана.

— Понимаете? Ребенок будет законченным идеалистом. Как отпрыск постоянного аморфа, он будет не подвержен влиянию человека, я в этом уверен. Это будет прямая противоположность чудищу, созданному Хедерингтоном, то есть он будет… доброжелательной, но самостоятельной личностью.

— А как воспримем его мы, люди? — спросил Стордал.

— Боюсь сглазить, я суеверен как все мы, удаленные от Земли на несколько световых лет. Лично я отдам свою жизнь, если понадобится его защитить.

Эти пламенные слова врача убедили Стордала в том, что он принял правильное решение, оставшись на Мэрилин. Но тут Джоан в большом полнении схватила его за руку: Моисей шел к ним, неся на руках ребенка. Сморщив красное личико, он орал во весь голос, как любой другой новорожденный.

Мальчик.

Стордал внимательно осмотрел его — нормальный ребенок. Нормальный, если не считать одной особенности: он будет неспособен творить зло.

Перевела с английского Элла БАШИЛОВА

 

Татьяна Гаврилова,

кандидат психологических наук

ДЕНЬ НЕОТРИЦАНИЯ. МЕСЯЦ. ГОД

Эмоциональная отзывчивость на переживания других дана человеку от природы. Каждый из нас способен выражать свои эмоции средствами экспрессии и по экспрессии другого различать его эмоциональные состояния. Трехдневный ребенок плачет в ответ на плач других детей. Младенец в три-четыре месяца отвечает слезами на огорчение матери, а к концу первого года жизни не только ревет, если при нем кого-то обижают, но и делает попытки утешить.

В эмоциональном отклике на переживания другого различают переживания разного качества или модальности.

При виде горя человек может тоже испытывать страдание, а может сочувствовать, жалеть. У кого-то страдающий человек вызывает противоположные чувства: злорадство, например. Не всегда люди на радость ближнего отвечают радостью, чужое благополучие порождает и огорчения. зависть. Иногда говорят о «черной» и «белой» зависти, подразумевая под этим зависть-неприязнь (за что ему все это!) и зависть-восхищение (мне бы так!). В психологии зависть понимается как недоброжелательное отношение к другому, преуспевшему в сфере, значимой для завидующего Результаты исследований показывают. что характер эмоционального отклика определяется тем. какова эмоциональная реакция человека на людей вообще, на конкретного человека. Чаще всего сочувствие вызывают знакомые, близкие родственники, лица своего пола. Внимательнее друг к другу люди один на один, а в толпе они могут пройти мимо слез и отчаяния.

Интенсивность сочувствия зависит от того, испытывал ли человек сам что-то подобное, может ли представить, что переживает другой, насколько дорог ему этот другой, способен ли он вообще на сильные чувства. Чтобы возник эмоциональный отклик, переживания другого должны быть выражены мимикой, жестикуляцией, голосом… Особенно важна здесь лицевая экспрессия: она в наибольшей степени сигнализирует об эмоциональных состояниях, и именно на лице сосредоточено внимание партнера по общению. Движения бровей, например, точнее всего передают эмоцию боли. Интересно, что люди с инертным типом нервной системы, распознавая эмоциональные состояния, обращают внимание на изменение выражения глаз, а те, у кого нервные процессы подвижны, реагируют на выражение рта.

Люди значительно различаются по яркости экспрессии — при сильных переживаниях у одних в движение приходят и лицо, и тело, а у других они проявляются лишь в легкой гримасе или едва заметном жесте. Раз лична и способность людей «считывать» экспрессию: один определяет состояние человека по малейшему изменению в походке, в голосе, другому надо увидеть весь экспрессивный «репертуар», чтобы понять, что переживает партнер.

Слабо выраженный эмоциональный отклик не означает, что человек не сочувствует или не сорадуется Принято считать, что глубокие чувства (в жизни, а не в театре) не бывают выразительными, а чувства ярко выраженные хоть и интенсивны, но неглубоки. Как во всяком «общем месте», здесь есть доля правды. Однако не стоит приписывать глубину чувств людям малоэмоциональным и подвергать сомнению серьезность чувств людей страстных. Людям, противоположным по эмоциональности, нелегко понимать друг друга, а самое трудное — понять подлинные чувства партнера и самому выразить истинную суть своих переживаний.

ПСИХОЛОГИ, исследующие явления эмоциональной отзывчивости, утверждают, что человек, переживая какое-то событие, соотносит его либо с его участниками, либо с собой. Например, переживая по поводу развода подруги, одна женщина будет сочувствовать и жалеть ее, другая — бояться, как бы не оказаться в такой же ситуации. Первый тип переживания — альтруистический, второй — эгоцентрический; к нему относятся и переживания зависти.

В эмоциональном отклике отражается активность человека, но она разнонаправленна: в альтруистическом переживании это стремление приблизиться к другому, в эгоцентрическом — избегать («альтруистический» или «эгоцентрический эмпат») Первый, сострадая и сочувствуя, помогает другому облегчить его положение, второй старается помочь себе.

Но не всякий переживающий за другого способен к действенному сочувствию. Неуверенный, робкий человек скрывает свои чувства, одновременно страдая, что не умеет выразить себя.

Те, кто активно помогает другим, не всегда делают это из сострадания Есть категория внутренне конфликтных людей, которые творят добро из соображений долга и таким образом утверждаются в собственных глазах. Их «доброта» чаще всего аффектирована и демонстративна. Эгоцентрически отзываются на переживания других людей не только занятые собою эгоисты, но и тревожные, плохо адаптированные к социальной жизни люди. И те, и другие способны бескорыстно помогать тем, кто нуждается в помощи, но только при условии, что ситуация достаточно нейтральна для них. Если она затрагивает их лично, рассчитывать на них нельзя.

Если человек поглощен собой, охвачен радостью или горем, он может пройти мимо чужого страдания. Это случается даже с теми, кто обычно внимателен к переживаниям других людей.

За свою жизнь большинство людей испытывают весь спектр эмпатических переживаний; альтруисты и эгоцентрики в чистом виде встречаются довольно редко.

Психологами показано, что с возрастом число людей с альтруистическими формами эмпатии возрастает и, чем человек старше, тем действеннее его эмоциональный отклик. Достигая нравственной и личностной зрелости, человек способен и сострадать, и сорадоваться, открыто и точно выражать свои чувства. Зрелый человек знает, как помочь тем, кто в этом нуждается.

ГУМАНИСТИЧЕСКАЯ психология, и в первую очередь работы Карла Роджерса, дали новый импульс в исследовании эмпатии. Речь идет об одном из современных направлений американской психологии, в центре исследований которой — человеческая личность во всей ее сложности и неповторимости. Ученых этого направления интересуют не аномалии, а здоровая творческая личность, реализующая свои возможности в процессе постоянного выбора и способная отвечать за свой выбор.

И в своей клинической практике, и в теоретических построениях Роджерс исходит из того, что в каждом человеке заложен потенциал изменения и личностного роста. Со всей полнотой этот потенциал реализуется в гуманистическом общении. Суть его — в принятии людьми друг друга. Человека принимают, если позволяют ему быть собой, признают за ним право быть таким, каков он есть. Принимая другого, его чувства, отношения, убеждения, говорит Роджерс, я помогаю ему становиться личностью. Он не дает оценку ни чувствам, ни личности человека, ни его ценностям и верованиям с этических позиций, даже если они неприемлемы с общепринятой точки зрения. Роджерс верит в то, что само принятие изменяет человека без насилия и принуждения. Свидетельство тому — его клинический и человеческий опыт.

Карл Роджерс открыл для себя простую истину, величие которой не так просто осознать: «Я становлюсь более адекватным, если я позволяю себе быть тем, что я есть. Когда я принимаю себя, я изменяюсь». Принимая себя, человек становится самим собой, его взаимоотношения с людьми — подлинными.

В общении с таким терапевтом, учителем, другом, родителем тот, кто испытывает трудности, переживает чувство собственной ценности и начинает принимать себя.

Для Роджерса эмпатия — это адекватное понимание внутреннего мира собеседника. Терапевт не анализирует того, что происходит с пациентом и тем более не приписывает ему мотивов и переживаний. Он стремится понять и то, что человек готов осознать, и то, что им еще не осознается.

Для Роджерса психотерапевт — обладатель некоего радара, с помощью которого он проникает во внутренний мир клиента. Осторожно продвигаясь в этом мире, он ведет человека за собой. Роджерс постоянно сверяет с клиентом представления о его чувствах, ощущениях, и тем самым помогает ему осознать их.

Терапевт роджерсианского направления, не разделяющий в себе профессионального и человеческого, настраивается на слушание клиента с симпатией и теплотой. Он ни в коем случае не нейтрален, тем более не «над» клиентом, пациентом, как, например, психоаналитик. Его симпатия и теплота — непременное условие доверия к нему того, кто приходит за помощью. Но для него самого это лишь фон эмпатического проникновения в мир пациента. Эмоциональная жизнь терапевта во время встречи как бы приглушена и регулируется его бодрствующим сознанием. Он сочувствует, но это переживание неявное, оно не доминирует. Роджерсианский терапевт не становится для собеседника «эмоциональным донором», он не питает его энергией. Мобилизуя все свои психические и личностные силы, терапевт концентрируется на пациенте, его теле, лице, словах, проникая в его внутренний мир. Таким образом происходит эмпатия. События, о которых рассказывает пациент, терапевт видит его глазами, но ни в коем случае не отождествляет себя с ним. Дистанция сохраняется, иначе он не смог бы свободно вести его за собой. Так же, как актер, играя роль, воспроизводит чувства персонажей, а не испытывает их. В противном случае. если он умрет сегодня в «Гамлете», то не выйдет на сцену завтра. Умение человека встать на точку зрения другого, увидеть мир его глазами называется децентрацией.

Те, кто видел Роджерса, слышал его, работал в его группе, сохраняют светлую память о нем. В 1986 году, будучи в Москве, он провел группу интенсивного общения. Советские психологи — участники группы — были поражены контрастом между способами общения Карла Роджерса и Рут Сэнфорд, его помощницы и своими собственными. Они нападали друг на друга, анализировали мотивы поступков, давали советы, комментировали смысл высказываний, теоретизировали, случалось, говорили все разом, не слыша друг друга. Роджерс писал впоследствии, что был удивлен взаимной агрессией участников группы — профессиональных психологов.

Некоторые участники группы обнаружили, что не умеют слушать. Вместо того чтобы слышать другого, они допридумывали его внутренний мир, следили больше за событиями, о которых он рассказывал, чем за чувствами говорящего, больше изучали человека, чем непосредственно воспринимали его.

Наступил момент, когда члены группы поняли, что значит услышать и быть услышанным; они испытали просветление, душевный подъем, катарсис… Многим это дало толчок и для личностного роста, и для профессионального развития. Оказалось, что, открывая для себя опыт собственных переживаний, человек постигает собственное «я».

СЛУШАНИЮ НУЖНО УЧИТЬСЯ, как это ни покажется странным, ведь, казалось бы, слушать так же естественно, как дышать. Немногие знают, что слушание — важнейшее коммуникативное умение — в наибольшей степени требует совершенствования.

Имитировать внимание к собеседнику удается или очень артистичным, или хорошо воспитанным людям. Обычно после общения с якобы хорошим слушателем люди слегка разочарованы. Если в сумятице чувств открыться такому собеседнику, потом будет преследовать чувство неловкости и стыда. Неудивительно, если через некоторое время возникнет антипатия к этому человеку.

Имитация слушания — верный способ прекратить неприятный разговор, не вступая в открытый конфликт или охладить слишком разговорчивого собеседника, особенно если смотреть сквозь собеседника с рассеянным видом (разумеется, не по Роджерсу). Роджерс призывает нас к открытости и искренности, но принимать это как руководство к действию небезопасно: открытость некоторые путают с «прямотой без берегов» или перегружают партнера избыточной информацией обо всех своих душевных движениях.

Никому не придет в голову быть откровенным с недругом, соперником или тем, кто хоть однажды задел нас в разговоре. Чтобы раскрыться, нужен человек, которого вы принимаете. Чтобы вас выслушали, необходимо. чтобы вас принимали.

Наверное, среди ваших знакомых и близких есть те, кого вы не принимаете полностью: предположим, один часто опаздывает, другой любит прихвастнуть, третий скуповат. Наверняка по отношению к ним ваши поступки и реакции бывают подчас необъяснимыми, так они импульсивны и непоследовательны. Эти странности вызваны противоречивостью вашего отношения. Подавленное раздражение, не осознаваемое вами, побуждает к действиям, которые вы не можете контролировать.

Попробуйте проделать такую внутреннюю работу, задумайтесь, насколько важны для вас и для другого человека те его черты, которые вы не принимаете. Если то, что вам не нравится а нем, не соответствует вашим принципам и нормам, скажите себе честно, что у вас нет шансов почувствовать его близким. Отойдите от него, если это возможно, или, по крайней мере, оставьте попытки переделать его — они бесполезны.

Анализ отношения к другим людям помогает понять природу собственных пристрастий. Если вы задумаетесь о своем отношении к людям, вы поймете, как вы относитесь к себе, принимаете ли себя.

Тот, кто принимает себя, редко сердится на людей. Не они сами, а некоторые их поступки могут вызывать его негодование или возмущение, и он способен высказать это, потому что принимает их чувства, их самих и свои чувства по отношению к ним. Он готов выслушивать людей без оценок и интерпретаций. Непрестанное оценивание и осуждение собеседниками друг друга — серьезное препятствие не только в личных, но и н деловых отношениях. R нашем повседневном общении это стало истинным бедствием Нередко ге, кто отрицательно оценивает и интерпретирует людей (те, кто на самом деле не в ладу с самим собой) стремятся демонстрировать свою нравственную высоту, полагая, что имеют на это право.

Обычно положительно или отрицательно оценивается личность человека, его поступки, слова («ты умный, добрый, это справедливо, какую чушь ты говоришь») Положительные оценки человек рассматривает как одобрение, в отрицательных усматривает критику или брань.

Интерпретации — это гипотезы о мотивах поведения человека или его состояниях. Они тоже могут быть положительными или отрицательными. Если ваш ребенок жалуется с утра на головную боль и весь его вид говорит о том, что он с удовольствием не пошел бы в школу, взрослый может интерпретировать его поведение двояко. «По — моему, ты на самом деле хочешь отдохнуть и остаться дома» (сочувственная интерпретация) или «притворяешься, тебе лишь бы в школу не ходить» (обвиняющая интерпретация). Обратите внимание: сочувственные интерпретации вводятся словами, которые подчеркивают собственное мнение говорящего. Отрицательные обычно категоричны.

Положительные оценки во многих случаях имеют обратный эффект. От любимого человека предпочтительнее услышать признание в ответном чувстве, нежели перечисление, хотя и восторженное, твоих достоинств. Ребенку важнее почувствовать родительскую нежность и теплоту, чем узнать, что он умный, хороший и послушный. Если родители недостаточно понимают детей, малыши сравнивают себя с теми, кто лучше, умнее, послушнее.

Попробуйте, как предлагал философ Генрих Батищев, провести день неотрицания. Не выплескивать наружу столь частый в нашей жизни гнев, не подогревать в себе постоянное недовольство. Я призываю не подавлять отрицательные эмоции — это нездорово — а настроиться на терпимое и незлобивое отношение к действительности. В ней, право, много хорошего, стоит только взглянуть на спящего ребенка или открыть любимую книгу. Постарайтесь не оценивать близких даже положительно, лучше бережно и тактично скажите, какие чувства вызывают у вас их слова и поступки. И не увлекайтесь «чтением в сердцах» Конечно, если вы интерпретируете другого, сочувствуя, он не обидится. И все-таки лучше поинтересоваться у собеседника, не будет ли он против, если вы скажете, как понимаете причины его поступка.

В общении требуется определенная дистанция. Трудность ее установления в том, что каждый из партнеров должен хорошо понимать, что нужно собеседнику и соотносить это с тем, в чем нуждается сам.

В отношениях между двумя людьми я различаю единение и слияние. В этих, казалось бы, сходных состояниях люди по-разному соотносят границы своих личных пространств. Когда они переживают единение, каждый остается в пределах своего «я», но одновременно умеет быть с другим и для него; уважая проблемы партнера, он уважает и его автономию.

В состояниях слияния партнеры полностью теряют представление о границах своего «я» и «я» другого. Они либо отождествляют себя с другим, либо со временем поглощают, подчиняют его. Близнецовые пары, молодые романтические влюбленные, чрезмерно опекающие своих детей родители… Такой тип отношений может перерасти в невротическую любовь В подлинной любви каждый остается самим собой.

Примером оптимальной дистанции являются долгие счастливые супружеские союзы, прочные дружбы.

МЫ ВОШЛИ в новое историческое время. Не надо ждать, пока это время преобразует нас. Тем, кто хочет воспользоваться психологическим знанием, наша наука готова помочь измениться. Пришла пора осмыслить, как мы живем, во что верим, как относимся к себе и к другим. Так что будем «собирать камни» и учиться общаться друг с другом.

«…Особый вид коммуникации — разговоры о «неуточненном предмете». Так, в книге «Мой любимый социолог» Генри Фэрли повествует о том, что женщины часто ухитряются заставлять мужей курсировать по квартире с помощью восклицания «Это что еще такое?!». «При этом жены, — пишет автор, — рассчитывают, что представители сильного пола непременно покинут насиженные места, чтобы узнать, о чем идет речь, как правило, достигают желаемого результата. Однако одному моему другу удалось парировать отработанный удар супруги и одержать уверенную победу над ней… Однажды, вернувшись домой, супруга воскликнула: «Ну что, они уже здесь?» Муж, находясь в кабинете и не имея ни малейшего представления, о чем идет речь, тем не менее твердо ответил: «Да». Жена, не сдаваясь, вновь прокричала: «А куда же ты их дел?» На что из кабинета последовал невозмутимый ответ: «Туда же, куда обычно». Впервые за все годы супружеской жизни он получил передышку на оставшуюся часть дня».
П.Вацлавик. «Как стать несчастным без посторонней помощи».

 

ЗАВТРА

Космическая «монополия»

«Дюна» — объемистая сага американского фантаста Фрэнка Герберта — удостоилась чести стать стратегической игрой. По сути, это вариант всем известной «монопольки», где главной целью является захват контроля над спайсом, что продлевает жизнь и развивает предвидение будущего. Вокруг игрового поля, изображающего карту планеты, располагаются от двух до шести человек, которые отождествляют себя с кем-нибудь из главных персонажей книги. По ходу игры игроки в общих чертах следуют канве этого динамичного произведения, причем правила предусматривают три уровня сложности. Игра производится и продается во Франции — в специальных книжных магазинах.

Летучим мышам конверсия понравилась

Года три назад Пентагон закрыл за ненадобностью авиабазу в штате Нью-Хемпшир, и здесь был создан природный заповедник Грейт-Бей. На его территории сохранились 15 бункеров, ранее использовавшихся для ракет с ядерными боеголовками. Управление по охране природы США, пекущееся об активном заселении бывшей авиабазы флорой и фауной, осенила идея поселить в пустующих бункерах летучих мышей: ведь из 43 североамериканских видов почти половина находится под угрозой исчезновения. Надо сказать, рукокрылые весьма привередливы — уровень влажности, температура и циркуляция воздуха в их жилище должны соответствовать определенному «стандарту». Для начала сотрудники заповедника открыли одну из шахт и возвели под потолком платформы для удобства гнездования зверьков. Если эксперимент окажется удачным, переоборудуют и остальные 14 бункеров.

Курильщики упрямятся

«Хватит отнимать свободу у одних во имя здоровья других», — таков лозунг ассоциации Калюмет, которая объединяет 30000 французов. Она восстала против репрессий, которым подверглись 15 миллионов курильщиков, оказавшихся жертвами закона Эвена, принятого в 1991 году. Закон предусматривает суровые штрафы за курение в неположенных местах и целую систему полицейских мер для охоты на «нежелательных персонажей». Курильщики готовы выйти на улицы и предпринять широкомасштабные ответные действия — поговаривают даже о забастовках.

Исчезающие языки

Оказывается, подавляющее большинство населения планеты говорит всего на пяти процентах от общего числа языков, распространенных на Земле. На остальных 95 % мировых языков говорят менее 500000 человек. Очень велик риск, что эти языки, а вместе с ними и культурное наследие народов исчезнут. Мишель Кросс из Аляскинского университета считает, что половина разговорных языков исчезнет еще в этом веке.

«Подвиньтесь, мы приехали!»

Гавайские острова находятся под пятой «оккупантов» — чуждых биологических видов. Змеи, пауки, лягушки уже почти уничтожены туристами, путешествующими со своими «семейными животными». Чтобы бороться с этим вторжением, принят жесткий закон, ограничивающий ввоз на Гаваи любой живности, растений. Проверяют даже почтовые посылки: а вдруг там окажутся семена культурных видов? Контрабанда стоит недешево: за нарушения законодательства в 1993 году начислено 2 млрд. долларов штрафов.

Свет на кончиках пальцев

Все гениальное — просто! В том числе — конструкция новейших хирургических перчаток, завоевавшая премию III конкурса дизайна пластических материалов. В каждом пальце перчатки проложен отрезок оптического волокна, заключенный в гибкую силиконовую трубку. Миниатюрный источник света практически не выделяет тепла, а лучи концентрируются точно в зоне оперативного вмешательства, освещая затененные места и позволяя хирургу действовать уверенно, быстро, а главное — сверхточно.

Дело за малым

За последние 60 лет жители Тихоокеанского побережья Британской Колумбии (Канада) и примыкающего к ней штата Орегон (США) — не говоря уж о моряках — регулярно наблюдают странного обитателя моря. У него длинная шея, короткие заостренные передние плавники, лошадиная голова с большими глазами и пастью, увенчанная не то ушами, не то рожками. Некоторые очевидцы упоминают волосяной покров и даже роскошную гриву, покрывающую шею. Интересно, что индейцы, встарь обитавшие в этих краях, оставили ряд каменных или вырезанных из дерева изображений крупного морского животного, не известного науке. Океанолог Поль Леблон из Ванкуверского университета и научный сотрудник Королевского музея Британской Колумбии Эдвард Бусмфилд полагают, что это глубоководное животное принадлежит к классу млекопитающих, причем роль своеобразных жабр играют богато насыщенные кровеносными сосудами выступы на спине. Другие специалисты, однако, склонны считать это создание чем-то вроде дожившего до нашей эпохи плезиозавра. Имя загадочному зверю, впрочем, присвоили без лишних споров. КАДБОЗАВР! Дело за малым — определить, что это такое…

 

PERSONALIA PERSONALIA

МЕРРИЛ, Джудит (Merril, Judith)

Американская писательница, больше известная как антологист, родилась в 1920 г. По рождению — Джульет Кроссман, но затем поменяла сначала имя, а позже и фамилию. С 1949-го по 1953 год Джудит Меррил была замужем за фантастом Фредериком Полом. С 1968 года живет в Канаде. Иногда использовала псевдоним Роуз Шарон. Первый ее рассказ появился в 1948 году в журнале «Astaunding Science Fiction», первый роман — в 1950-м. Ее перу принадлежат восемь книг; четыре из них — романы, из которых два написаны в соавторстве с Сирилом Корнблатом. Популярность Джудит Меррил приобрела своими ежегодными антологиями лучшей фантастики (12 выпусков, с 1956 по 1968 год) и другими, пропагандировавшими новые, экспериментальные литературные произведения. Джудит Меррил всю жизнь коллекционировала фантастику, но в 1970 передала свою поистине бесценную коллекцию городской библиотеке Торонто (около 20.000 книг и 15.000 периодических изданий), и ее дар стал основой общедоступного фонда фантастической литературы для исследователей и поклонников жанра.

ДЕМЮТ, Мишель

(см. библиографическую справку в N9 10, 1993 г.)

«Галактические хроники» французского автора, куда входит и рассказ «Ноктюрн для демонов», представляют собой одну из наиболее широкомасштабных попыток, известных в мировой фантастике, рассмотреть всевозможные варианты будущего. Тридцать новелл и повестей, составляющих хроники, охватывают историю, человечества с 2020 по 4000 год.

С точки зрения Демюта, основными открытиями, которые окажут существенное влияние на развитие и крах грядущих цивилизаций, станут: передача материи на расстояние (2065 г.); межпространственная передача живых объектов (2075 г.); исследования по изменению генома человека (2080 г.); создание роботов-андроидов (2135 г.); появление киборгов (2450 г.); контакты с инопланетным разумом (2500 г.); создание новой философской системы (2900 г.); передача объектов на расстояние без приемника (4000 г.).

ТЭНН, Уильям (Tenn, William)

Псевдоним американского писателя и ученого Филипа Клааса, родившегося в 1920 г. Уильям Тэнн участвовал во второй мировой войне, с 1966 года преподавал литературу (и, в частности, вел курс по фантастике) в государственном колледже штата Пенсильвания. Свой первый фантастический рассказ он опубликовал в 1946 г. в «Astaunding Science Fiction», ставшем «стартовой площадкой» для большинства фантастов, которых сейчас уже называют классиками. Написал он не так много (за годы работы Уильям Тэнн опубликовал шесть сборников рассказов, один роман и дважды выступал как редактор-составитель антологий), но тем не менее оставил заметный след в истории американской фантастики. Несмотря на присущий его рассказам юмор и кажущуюся легкость, Уильям Тэнн считается одним из самых крупных писателей-аналитиков.

РАССЕЛ, Эрик Фрэнк (Russell, Eric Frank)

Английского писателя Эрика Фрэнка Рассела (родился в 1905 г.) вполне можно было бы наряду с Робертом Шекли назвать классиком юмористической фантастики. Свой первый рассказ «Сага о Пеликан-Вест» он опубликовал в 1937 г. в том же легендарном журнале «Astaunding Science Fiction», где редактором в те годы был знаменитый Джон Кэмпбелл, воспитавший целое поколение фантастов. Поскольку печатался он довольно часто, Расселу приходилось использовать псевдонимы, среди которых Уэбстер Крэйг, Дункан Мунро, Морис Хьюджи. Первый его роман увидел свет в журнальной публикации в 1939 г., а в 1943-м вышел отдельным изданием. Всего за свою жизнь Эрик Фрэнк Рассел опубликовал 15 книг, причем 8 из них — сборники рассказов. За один из них, давно уже известный на русском языке (рассказ «Абракадабра», в другом переводе «Аламагуса»), автор был удостоен премии «Хьюго», присуждаемой в США за лучшие фантастические произведения года. Умер писатель в 1978 году.

КОУНИ, Майкл (Coney, Michael)

Английский фантаст Майкл Коуни родился в 1932 г. в Бирмингеме, там же получил образование. Работал экономистом, консультантом по управлению, менеджером отеля, после чего в 1973 г. переселился в Британскую Колумбию и в настоящее время живет на острове Ванкувер (Канада). Фантастические рассказы начал писать в конце шестидесятых годов. Первый, «Шестое чувство», увидел свет в 1969 г. и стал известен сначала в Англии, а затем в США. Его первый роман «Зеркальное отображение» был опубликован в 1972 г., а сейчас на его счету 19 книг. Роман «Бронтомех» был признан в 1976 г. лучшим фантастическим романом года в Великобритании и удостоен Британской премии за фантастику. Сам Майкл Коуни писал о своей работе следующее: «Я ставил целью создание совершенно иного типа фантастики, в которой наука и характеры героев сливались бы таким образом, что развязка являлась бы результатом развития характеров действующих лиц и их реакции на научные и в более широком смысле — социальные предпосылки, а не просто финалом, обусловленным самой научной предпосылкой». До публикации в журнале «Если» Майкл Коуни был известен русскоязычному читателю только своими рассказами. Сейчас издательство «Александрия» готовит к публикации шесть романов писателя.

Подготовил Александр КОРЖЕНЕВСКИЙ