Конец ночи я спал крепко и без снов. Проснулся я, как всегда, в семь. Телохранители не спали. Я спросил, не слышно ли было чего-нибудь от Мак Канна, и они ответили отрицательно. Я немного удивился, но они, казалось, не придавали этому особого значения. Они должны были скоро смениться, и я предупредил их о необходимости молчать и никому ничего не рассказывать, кроме Мак Канна, о ночных происшествиях. Напомнил им, что никто их рассказам и не поверит. Они серьезно уверили меня, что будут молчать. Я сказал им, что хочу, чтобы сторожа оставались внутри комнаты до тех пор, пока это необходимо.

Рикори спал крепко и спокойно. Его состояние во всех отношениях было вполне удовлетворительным. Я подумал, что второй шок как бы противодействовал первому. Когда он проснется, он сможет говорить и двигаться. Я сказал об этом его телохранителям. Я видел, что они горят желанием задать ряд вопросов. Я дал им понять, что не собираюсь отвечать.

В восемь часов явилась дневная сиделка и очень удивилась, увидев, что Батлер спит, а я замещаю ее. Я ничего ей не объяснил, сказав просто, что телохранители будут теперь дежурить в комнате, а не в коридоре.

В десять тридцать Брэйл забежал ко мне поздороваться и доложил о больных. Я выслушал его и затем рассказал о ночных делах, умолчав при этом о шапочке сиделки и о моем печальном опыте.

Брэйл сконцентрировал бы всё свое внимание на этой шапочке. Я сильно подозревал, что он был влюблен в Уолтерс и что я не смогу удержать его от визита к кукольной мастерице. Обычно очень упрямый, в этом деле он никого не послушался бы. Это было бы опасно для него, а его наблюдения не имели бы никакой цены для меня. Кроме того, если бы он знал о моем опыте, он отказался бы оставлять меня одного. А это помешало бы моему решению увидеть мадам Мэндилип — наедине, — за исключением Мак Канна, наблюдавшего за мной извне.

Что может получиться из этого свидания, я не мог предугадать. Но ясно, что только это могло спасти мое самоуважение. Признать, что всё, что случилось, было колдовством, волшебством, сверхъестественным — значило сдаться на милость суеверия. Ничего на свете нет сверхъестественного. Если что-либо и существует, оно должно подчиняться естественным законам. Мы можем не знать этих законов — тем не менее они существуют. Если мадам Мэндилип обладает какими-то неизвестными знаниями, это заставляет меня, как представителя науки, собрать все возможные сведения об этом. Тем более, что я недавно так полно ответил на проявление силы этих знаний. То, что я мог заранее предугадать ее технику, давало мне приятное чувство силы в себе. Во всяком случае я должен был ее увидеть. Это был день моих консультаций, так что я не мог выйти из госпиталя раньше двух часов дня. Я попросил Брэйла остаться ка дежурстве на несколько часов после двух.

Около двух сиделка позвонила и сообщила, что Рикори проснулся, может говорить и спрашивает меня.

Он улыбнулся мне, когда я вошел в комнату. Когда я стал слушать его пульс, он сказал:

— Я думаю, что вы спасли больше, чем мою жизнь, доктор Лоуэлл. Благодарю вас. Я этого не забуду.

Немного цветисто, но это в его характере. Это показывало, что мозг его работает нормально. Я успокоился.

— Да, вы были плохи!

Я погладил его руку. Он прошептал:

— Были еще случаи смертей?

Мне хотелось узнать, помнит ли он что-нибудь о том вечере. Я ответил:

— Нет. Но вы потеряли много сил с тех пор, как Мак Канн привез вас сюда. Я не хочу, чтобы вы много разговаривали сегодня. — И я добавил обычным голосом: — Нет, ничего не случилось. О да, вы упали с кровати сегодня утром, помните?

Он посмотрел на людей и потом снова на меня. И сказал:

— Я слаб. Я очень слаб. Вы должны очень быстро поставить меня на ноги.

— Вы будете сидеть через два дня.

— Меньше, чем через два дня, я должен встать и выйти. Есть одна вещь, которую я должен сделать. Я не могу ждать!

Я не хотел, чтобы он волновался. Я оставил попытку узнать, что было в машине. Я сказал решительно:

— Это будет зависеть только от вас. Не нужно волноваться. Вы должны слушаться меня. Я должен оставить вас. Я дам распоряжение о вашем питании. Кроме того, я хочу, чтобы ваши ребята остались в комнате.

Он возразил:

— И тем не менее вы хотите уверить, что ничего не случилось!

— Я хочу, чтобы ничего не случилось. — Я наклонился над ним и сказал очень тихо: — Мак Канн поместил людей вокруг жилища Мэндилип. Она не сможет убивать!

Он ответил:

— Но ее слуги способнее моих!

Я внимательно взглянул на него. Глаза его были непроницаемы. Я пошел в свой кабинет в глубокой задумчивости. Что знал Рикори?

В одиннадцать часов Мак Канн позвонил мне по телефону. Я был так рад услышать его голос, что даже рассердился.

— Где вы были? — начал я.

— Слушайте, док. Я у Молли, сестры Питерса, приходите скорей.

Это требование еще больше раздражило меня.

— Не сейчас, — ответил я. — Сейчас мое служебное время. Я буду свободен только с двух.

— А не можете вы всё-таки приехать? Что-то случилось… Я не знаю, что делать!

В его голосе слышалось отчаяние.

— Что случилось? — спросил я.

— Я не могу сказать вам по те… — голос понизился, стал мягким, я слышал, как он сказал: «Успокойся, Молли, это не поможет», а затем обратился ко мне: — Ну, хорошо, приезжайте, как только сможете, док. Я подожду. Запишите адрес.

Затем, после того, как он продиктовал мне адрес, я услышал, как он сказал: «Оставь это, Молли, я не уйду от тебя!»

Он резко оборвал разговор и повесил трубку. Я вернулся к своему столу обеспокоенный. Он не спросил меня о Рикори. Это само по себе было тревожным признаком… Молли?.. Сестра Питерса, конечно! Может быть, она узнала о смерти брата и ей стало плохо? Я вспомнил, что Рикори говорил мне о том, что она ждет ребенка. Нет, я чувствовал, что паника Мак Канна вызвана чем-то большим, чем это. Я чувствовал себя всё более и более обеспокоенным. Я посмотрел на список вызовов. Серьезных случаев среди них не было. Я сказал секретарю, чтобы он им позвонил и отсрочил мои визиты. Я заказал машину и дал адрес Молли шоферу. Мак Канн встретил меня на пороге.

Лицо его похудело и осунулось, в глазах сквозила загнанность. Он молча пропустил меня через гостиную. Я прошел через нее, открыл дверь и увидел женщину с плачущим ребенком на руках. Он провел меня в спальню и подвел к кровати. На ней лежал мужчина, закрытый покрывалом до подбородка. Я нагнулся над ним, попробовал пульс, послушал сердце. Он был мертв. Он был давно уже мертв. Мак Канн сказал:

— Муж Молли. Осмотрите его так, как вы осматривали босса.

Я почувствовал исключительно неприятное чувство, будто какая-то рука специально направляла меня от Питерса к Уолтерс, затем к Рикори и, наконец, к этому, лежащему передо мной… Когда же это прекратится?

Я раздел мужчину, вынул из сумки увеличительное стекло и зонды. Я осмотрел всё тело, дюйм за дюймом, начиная от области сердца. Ничего… нигде ничего… Я перевернул тело. Сейчас же в основании черепа я увидел крошечную точку. Я вынул самый тонкий зонд и ввел его в ранку. И опять у меня появилось ощущение бесконечного повторения… Зонд свободно скользнул в отверстие. Я слегка пошевелил им.

Что-то вроде длинной тонкой иглы было введено в то место, где позвоночник соединяется с черепом. Случайно, а может быть, потому, что игла дико вращалась, чтобы порвать нервные пути, случился паралич дыхания, и это вызвало моментальную смерть. Я вынул зонд и повернулся к Мак Канну.

— Этот человек убит, — сказал я. — Убит тем же типом оружия, от которого пострадал и Рикори. Но на этот раз было сделано более умело. Он никогда не вернется к жизни, как Рикори.

— Да? — спокойно сказал Мак Канн. — И мы с Полем были при нем, когда это случилось. А с этим человеком были только его жена и ребенок. Как вы теперь поступите? Скажете, что они убили его, как вы сказали, что мы с Полем убили хозяина?

Я спросил:

— Что ты об этом знаешь, Мак Канн? И как ты попал сюда? Случайно?'

Он терпеливо ответил:

— Я не был здесь, когда это случилось, если вы хотите это знать. Это случилось в два часа. Молли позвонила мне час тому назад, и вот я оказался здесь.

— Ей повезло больше, чем мне, — сухо сказал я. — Ребята Рикори пытались разыскать вас с часу ночи.

— Я знаю. Но я не знал этого до того, как Молли позвонила мне. А если вы хотите знать, что я делал всю ночь, — я скажу вам. Я ходил по делам босса и вашим. Во-первых, я хотел увидеть, где племянница этой дикой кошки держит свой маленький автомобиль. Я нашел — но поздно.

— Ну, а люди, которые должны были наблюдать?

— Слушайте, док, поговорите с Молли. Я боюсь за нее. Ее поддерживает только то, что я говорил ей о вас.

— Пойдем к ней, — сказал я.

Мы вернулись в комнату с женщиной и плачущим ребенком. Женщине было не более 27–28 лет. При обычных обстоятельствах она была бы очень хороша.

Теперь лицо ее было измучено и смертельно бледно, глаза полны ужаса, ужаса на границе с сумашествием. Она поглядела на меня, не видя, всё время растирая губы кончиками пальцев. Девочка лет четырех продолжала беспрерывно плакать. Мак Канн встряхнул женщину за плечо.

— Кончи это, Молли! — сказал он грубо, но с жалостью. — Вот док.

Женщина посмотрела на меня внимательно и спросила немедленно, со слабой тенью неверия:

— Он умер?

Она прочла ответ на моем лице и закричала: — О Джони, Джони, родной! Умер!

Она взяла на руки ребенка и сказала почти спокойно:

— Джони ушел, дорогая. Дедли нужно уехать. Не плачь, крошка, мы скоро увидимся с ним.

Мне бы хотелось, чтобы она заплакала. Этот глубокий страх, не оставляющий ее глаз, был слишком силен, он как бы закрывал все выходы для горя. Ее мозг не мог вынести такого напряжения в течение длительного времени.

— Мак Канн, — прошептал я, — скажи что-нибудь, сделай что-нибудь ей, чтобы хоть немного ее подбодрить или отвлечь. Сделай так, чтобы она сильно рассердилась или расплакалась. Всё равно что.

Он кивнул. Выхватил ребенка из ее рук и спрятал у себя за спиной, затем близко наклонился к женщине и сказал ей грубо:

— Ну-ка скажи начистоту, Молли, почему ты убила Джона?

На минуту она замерла, не понимая. Затем вся вздрогнула. Ужас исчез из ее глаз, и они заблестели от бешенства. Она бросилась на Мак Канна и принялась его бить кулаками по лицу. Я поймал ее руки. Ребенок кричал.

Напряжение ее тела ослабло, руки бессильно опустились. Она соскользнула на пол и положила голову на колени. И слезы пришли. Мак Канн хотел поднять ее и успокоить. Я остановил его.

— Пусть поплачет. Для нее это лучше.

Немного погодя она взглянула на Мак Канна и сказала тихо:

— Ты ведь не думаешь этого, Дан?

Он ответил:

— Нет. Я знаю, что это не ты сделала, Молли. Но теперь ты должна всё рассказать доку, и скорей. У нас с ним много дел.

Она спросила довольно спокойно:

— Вы будете задавать мне вопросы, доктор? Или мне просто рассказать вам, что случилось?

Мак Канн сказал:

— Расскажи ему так, как ты рассказала мне. Начни с куклы.

Я сказал:

— Это правильно. Расскажите мне всё. Если у меня будут вопросы, я задам их потом.

Она начала:

— Вчера перед обедом Дан приехал и повез меня покататься. Обычно Джон не приходит… не приходил домой до шести. Но вчера он беспокоился обо мне и приехал домой рано, около трех часов. Он любит… Он любил Дана и настоял, чтобы я поехала. Я вернулась около шести.

«Пока ты отсутствовала, Молли, дочурке прислали подарок, — сказал он. — Это опять кукла. Я уверен, что ее прислал опять Том». Том — это мой брат. На столе стояла большая коробка. Я открыла крышку. Там лежала чудеснейшая кукла. Совершенная вещь. Маленькая девочка, но не ребенок, а уже лет четырнадцати. Одета ученицей, с книгами через плечо, около 30 сантиметров длиной, прелестная вещь. Прекраснейшее личико, как у ангелочка. Джон сказал: «Адрес был твой, Молли, я подумал, что там были цветы, и вскрыл посылку. Просто будто она сейчас заговорит, правда? Я уверен, что это то, что называют куклой-портретом. Наверное, она сделана с живой модели».

Я тоже решила, что куклу прислал Том, так как он и раньше подарил маленькой Молли куклу. А моя подруга… которая умерла… достала в том же месте и рассказала, что женщина, которая делала их, попросила позировать для нее. Но я спросила Джона: «А не было ли там записки, или карточки, или чего-нибудь в этом роде?» Он сказал: «Нет… О, да, там была странная вещь. Что это такое? Я, видимо, засунул ее в карман». Он порылся в кармане и вытащил веревочку, На ней были узелки, и она была сделана из волос. Я сказала: «Удивляюсь, что пришло в голову Тому?» Джон положил ее обратно в карман и забыл о ней.

Маленькая Молли спала. Мы поставили куклу так, чтобы она сразу могла увидеть ее, как только проснется. Как только она ее увидела, она не могла от нее оторваться. Мы пообедали, а Молли всё играла с куклой. Когда она легла спать, я хотела забрать куклу, но она заплакала, и я положила куклу рядом с ней в кроватку. Мы поиграли в карты до одиннадцати, а затем стали собираться спать, Молли спит беспокойно, поэтому мы укладываем ее в низкой колыбельке на случай, если она упадет. Колыбелька стоит в спальне, в углу около окна. Мы постояли и посмотрели на Молли, как всегда. Она крепко спала, обняв куклу, голова куклы лежала у нее на плечике.

Джон сказал: «Господи, Молли, эта кукла выглядит такой же живой, как дочурка. Я бы не удивился, если бы она встала и пошла. Для нее позировала прелестная девчушка».

И это было так. У нее было прелестное, доброе, маленькое личико. О! Доктор Лоуэлл, это так ужасно!.. Так ужасно…

Я увидел, что страх опять появляется у нее в глазах.

Мак Канн сказал:

— Держись, Молли!

— Я всё пыталась отобрать куклу. Она была так хороша, что я боялась, что девочка во сне может придавить ее и испортить, но она крепко держала ее, а мне не хотелось будить ребенка. Когда мы раздевались, Джон вынул из кармана волосяную веревочку.

«Странная веревочка, — сказал он. — Когда увидишь Тома, спроси его, зачем она ему нужна?»

Он сунул ее в ящик стола, стоящего у кровати. Вскоре после этого он заснул. Потом заснула и я…

Потом я вдруг проснулась… или думала, что проснулась… я не знаю, спала ли я и мне снилось… Это должен был быть сон… и всё же… О, Господи! Джон умер… Я слушала, как он умирал…

Снова брызнули слезы. Затем:

— Если я проснулась, то от страшной тишины. И всё-таки мне кажется, что это было во сне. Не может быть такой тишины… разве только во сне. Мы живем на втором этаже, и к нам всегда доносятся звуки с улицы. А тут — никакого звука. Как будто весь мир онемел. Я сидела, думала, прислушивалась…

Жадно слушала, пытаясь уловить хоть малейший шум. Я даже не слышала дыхания Джона. Я была испугана, так как в этой тишине было что-то ужасающее. Мне хотелось нагнуться над Джоном, дотронуться до него, разбудить его. Но я не могла двинуться, не могла пошевелить пальцем. Я попыталась позвать Джона, крикнула… и не могла. Занавеси на окнах были частично опущены. Слабый свет проникал из-под них с улицы, и вдруг он исчез. Комната погрузилась во мрак… И затем появился зеленый свет. Сначала он был слабым. Он появился снаружи. Он был в самой комнате. Он слегка разгорался и угасал. Но после каждого угасания он становился ярче. Он был зеленоватым, как чистая морская вода. Наконец он перестал угасать. Он освещал всё, но это не был свет. Он не был ярким. Он как бы сиял. И он был везде: под столом, под стульями… то есть он не давал тени. Я могла видеть всё в комнате. Я могла видеть девочку в колыбельке, голову куклы на ее плече… И вдруг кукла пошевелилась! Она повернула голову, как бы прислушиваясь к дыханию ребенка. Она положила свои маленькие ручки на руку девочки. Рука девочки упала. Теперь я была уверена, что это сон… Странная тишина. Странный зеленый свет. И это… Кукла перелезла через сетку колыбельки и упала на пол. Затем добежала вприпрыжку до кровати, как ребенок, таща за собой свои учебники на ремешке. Она поворачивала свою головку во все стороны, как любопытное дитя. Она увидела туалетный стол, села на край стола и начала любоваться собой в зеркале. Она прихорашивалась, вертелась, рассматривала себя то через левое, то через правое плечо.

Я подумала: «Какой странный, фантастический сон!» И затем я подумала: «Мне снится всё это потому, что Джон сказал, что кукла как живая, и он не удивился бы, если бы она пошла или заговорила. Какая тщеславная кукла! Но я не сплю, иначе я не раздумывала бы о том, почему мне снится сон». Всё это показалось мне такой чепухой, что я засмеялась. Но звука смеха не было. Смех был как бы внутри меня. Она повернулась и посмотрела прямо на меня. Казалось, что кукла услыхала меня. Мне показалось, что сердце остановилось. У меня бывали кошмары, доктор Лоуэлл, но я никогда не видела ничего более ужасного, чем глаза этой куклы. Это были глаза дьявола! Они отливали красным светом. Я хочу сказать, что они фосфоресцировали… как глаза зверя в темноте. Но это была злоба, ужасная злоба. Она потрясла меня. Эти глаза дьявола на ангельском личике. Я не помню, сколько времени она так стояла, глядя на меня. Наконец она спрыгнула вниз и села на край стула, болтая ногами как ребенок и всё еще смотря на меня. Затем медленно и спокойно она подняла обе руки и закинула их за голову. Так же медленно она опустила руки. В одной из них была длинная игла. Как кинжал…

Она спрыгнула на пол, подбежала ко мне, спряталась под кровать. Минута — и она взобралась на кровать и стояла в ногах у Джона, всё еще глядя на меня своими красными глазами.

Я пыталась крикнуть, шевельнуться, разбудить Джона. Я молилась: «Господи! Разбуди его! Господи, разбуди, спаси его!»

Кукла отвернулась от меня. Она стояла и смотрела на Джона. Она стала взбираться вдоль его тела к голове. Я пыталась пошевелить рукой, чтобы схватить ее. И не могла. Кукла исчезла из моего поля зрения.

Затем я услышала ужасный, рыдающий стон… Я почувствовала, как Джон содрогнулся, вытянулся и замер. Потом вздохнул. Я знала, что он умирает… и ничего не могла сделать… и это молчание… и зеленый свет.

Я услышала звук какой-то свирели или флейты с улицы… из-под окон… Я почувствовала какое-то движение.

Кукла запрыгала по полу через комнату и вспрыгнула на подоконник. Она нагнулась, глядя на улицу. Она держала что-то в руке. И я увидела, что это была веревочка с узелками, которую Джон положил в ящик стола…

Я снова услышала звук флейты… кукла выпрыгнула в окно… глаза ее сверкнули красным светом… маленькие руки одно мгновение держались за подоконник… затем исчезли… зеленый свет замигал и исчез. Снова появился свет под занавесью. Тишина, казалось, вытекала из комнаты.

А меня как будто захлестнула волна темноты. Я словно погрузилась в нее. Я смутно слышала, как часы пробили два раза. Когда я снова проснулась или пришла в себя после обморока, я повернулась к Джону. Он лежал рядом так тихо!.. Я дотронулась до него. Он был холодным. Боже мой, каким холодным! Я знала, что он мертв. Доктор, скажите… что было сном, а что правдой?

Я знаю, что кукла не могла убить Джона! Неужели это сама я во сне… убила его?!