Глава 1

Появление корабля

Странный аромат исходил от этого камня. Кентон ощущал на коже лица дуновение, похожее на прикосновение нежных пальцев.

Он чувствовал этот аромат – чужеродный, слегка тревожный, рождающий в голове неуловимые образы, столь мимолетные, что разум не успевал на них сосредоточиться, – с того самого момента, как впервые сорвал чехол с находки. Форсит, старый археолог, прислал ему этот камень из пустыни, простирающейся на месте давно канувшего в небытие Вавилона.

Кентон снова осмотрел камень – четыре фута в длину, немного больше в высоту и чуть меньшей толщины. Он был блеклого желтого цвета, и столетия, казалось, окутывали его своим покровом. На лицевой стороне была надпись – дюжина строк древней клинописи, – сделанная, если рассуждения Форсита верны, во времена Саргона Аккадского, шестьдесят столетий назад. Поверхность камня испещряли трещины и сколы, наполовину стершие клинописные символы.

Кентон склонился к надписи, и вокруг него заструился аромат, будто шевеля щупальцами, касаясь его маленькими пальчиками, томящимися, просящими, умоляющими…

Молящими об освобождении! Что за чушь лезет в голову? Кентон отпрянул. Молоток лежал рядом, он взял инструмент и нетерпеливо ударил по камню.

И камень ответил!

Раздался мерный гул, он нарастал, и в нем вдруг послышались едва уловимые отголоски колокольного перезвона. А потом гул утих, и остался только говор нефритовых колокольчиков: высокий, нежный, чистый, он звучал все яснее, приближаясь, плутая по бесконечным коридорам времени. По камню пробежала трещина, и он раскололся. Из трещины хлынул свет, похожий на сияние розового жемчуга, а вместе с ним воздух вновь наполнил аромат – но теперь он не просил, не томился, не молил.

Он ликовал! Он торжествовал!

Внутри камня что-то было! Что-то, спрятанное там во времена Саргона Аккадского, шесть тысяч лет назад!

Снова зазвенели колокольчики. Звон достиг пика, а затем, затихая, скрылся в бесконечных коридорах времени, из которых явился. Колокольчики смолкли, и, едва это произошло, камень распался, растворился, превратившись в облако медленно оседающей пыли, которая взметнулась сверкающим вихрем и исчезла, будто по мановению руки, отдернувшей этот занавес.

На месте камня стоял корабль!

Он качался на волнах, сработанных из лазурита с выполненными из кристаллов гребнями. Его корпус был сделан из слегка светящегося кремового хрусталя. Нос корабля по форме напоминал изогнутую тонкую саблю. На носу размещалась каюта, стены которой образовывали поднимающиеся к верху борта корабля, как у галеона. Там, где борта образовывали каюту, едва уловимое свечение согревало мутный хрусталь: сияние становилось ярче по мере подъема бортов, превращая каюту в поблескивающий розовым драгоценный камень.

В центре корабля располагалась яма гребцов, занимающая примерно треть всего пространства. Поверхность палубы от носа корабля до ее края была выполнена из слоновой кости. Палуба же на корме была черной. Там находилась другая каюта – побольше, чем та, что на носу, но более приземистая, и она была черной. Черная и белая палубы тянулись по обе стороны ямы и встречались в центре корабля, будто противоборствующие силы. Они не сливались – они сталкивались, край к краю, враждебные друг другу.

Из ямы поднималась мачта: сужающаяся к концу, она была зеленой, как чистый изумруд. На рее висел парус, сверкающий, как огненный опал. С мачты и реи к корпусу тянулись снасти из тусклого золота.

С каждого борта в лазурные волны погружались алые весла – по семь с каждой стороны.

И на этом драгоценном судне была команда! «Почему я сразу не заметил эти крошечные фигурки?» – спросил себя Кентон.

Будто они появились на палубе в это самое мгновение… Женщина вышла из двери розовой каюты, протягивая руку, чтобы закрыть дверь за собой… И другие женщины на палубе, три женщины, которые сидели… Они склонили головы, у двух в руках были арфы, у третьей – двойная флейта…

Маленькие фигурки, не больше двух дюймов в высоту…

Игрушки!

Странно, что он не мог различить ни лиц, ни деталей одежды. Их очертания были размыты, будто их скрывала какая-то завеса. Кентон решил, что виной тому его зрение, и на мгновение прикрыл глаза.

Когда он открыл их вновь, взглянув на черную каюту, он почувствовал, как растет его недоумение. Он готов был поклясться, что, когда впервые увидел корабль, черная палуба была пуста. Теперь же там стояли четыре фигурки – на самом краю ямы! И туман, окутывавший их, стал гуще. Конечно, проблема в его зрении – в чем же еще? Нужно прилечь ненадолго и дать глазам отдохнуть. Кентон неохотно повернулся, сделал несколько медленных шагов к двери и замер, снова обернувшись на таинственный сверкающий корабль.

Вся комната за кораблем была скрыта туманом! Кентон слышал вой тысяч штормов, рев мириад бурь, пронзительный хаос, будто на него обрушились подгоняемые могучими ветрами ливни. Комната разлетелась на сотни осколков и исчезла. Сквозь рокот послышался чистый звон колокола… раз… два… три…

Он узнал этот звон. Это его часы отбивали шесть. Третий удар оборвался на середине. Пол, на котором он стоял, ушел из-под ног. Кентон висел в пространстве, наполненном серебристым туманом. Затем туман растаял. На мгновение его взору предстала синяя волнующаяся поверхность огромного океана и палуба корабля в двадцати футах внизу. Затем он почувствовал удар в правый висок, ошеломивший его. Сверкнули ветвящиеся молнии, и море и корабль укрыла тьма.

 

Глава 2

Первое приключение

Кентон лежал, прислушиваясь к несмолкающему шепоту, напоминавшему рокот сонных волн. Вокруг был лишь тихий шелест, все более и более настойчивый. Сквозь сомкнутые веки начал пробиваться свет. Он почувствовал движение, мягкую качку. И открыл глаза. Он был на корабле – лежал на узкой палубе головой к фальшборту. Перед ним поднималась из ямы мачта. В яме сидели люди, прикованные к огромным веслам. Деревянная мачта была покрыта прозрачным изумрудным лаком. Она вызывала смутные воспоминания. Где он видел эту мачту раньше?

Кентон осмотрел ее. Широкий парус, сделанный из опалового шелка. Над ним светилось мягким серебристым светом небо, затянутое низко висящим туманом. Кентон сел, борясь с головокружением. Он услышал женский голос, глубокий, будто полный жидкого золота. Справа от него находилась каюта, расположенная под задранным кверху носом корабля, – она светилась розовым. Сверху у нее был балкон, на котором росли деревья, а меж ветвей хлопали белоснежными крыльями голуби с алыми лапами и клювами, будто смоченными в рубиновом вине.

У двери каюты стояла женщина – высокая, гибкая, словно ива. Ее взгляд был устремлен вдаль. У ее ног сидели три девушки. Две из них сжимали в руках арфы, третья поднесла к губам двойную флейту. И вновь воспоминания ожили, но тут же померкли, едва он взглянул на женщину.

Ее большие глаза были зелеными, как глубины лесных оврагов, наполненные мечущимися тенями. У нее была небольшая голова, изящные черты лица, рот, сулящий сладости любви. На шее виднелась ямочка – кубок, жаждущий вина поцелуев. Над бровями – серебряный полумесяц, тонкий, как новорожденная луна. Каждый рог полумесяца омывал водопад золотисто-рыжих волос, обрамлявших прекрасное лицо. Этот водопад струился по плечам и разделялся ее высокой грудью, причем локоны почти достигали ее обутых в сандалии ног.

Юная, как весна, она в то же время казалась мудрой, как осень; сошедшая с картины какого-то древнего Боттичелли, в то же время она была и Моной Лизой, девственной телом, но не душой.

Он проследил за ее взглядом на другую сторону ямы с гребцами. Там стояли четверо мужчин. Один из них – крепкий, на голову выше Кентона – смотрел на женщину. Светлые глаза не мигали – угрожающие, зловещие. Его безбородое лицо отличалось мертвенной бледностью. Огромная приплюснутая голова была гладко обрита, нос загибался крючком, с плеч ниспадали к ногам черные одежды. Слева от него стояли мужчины в таких же черных одеждах и с такими же бритыми головами, с жестокими, хищными лицами. Каждый из них держал в руках медный рог в форме раковины.

Пораженный, Кентон задержал взгляд на последнем члене группы. Тот сидел, опершись острым подбородком на высокий барабан, блестящий алым и черным, украшенный полированными чешуйками какой-то гигантской змеи. У него были сильные, но короткие ноги и гигантское тело – искривленное и узловатое, удивительно мощное. Обезьяньи руки обхватывали барабан, длинные пальцы, похожие на паучьи лапы, кончиками касались его поверхности.

Но Кентона поразило его лицо. Сардоническое, злое – но в нем не было той зловещей сосредоточенности, что виднелась на лицах других. Его широкий жабий рот кривился в улыбке, глубоко посаженные глаза горели. Он смотрел на женщину с полумесяцем с неприкрытым восхищением. С мочек его оттопыренных ушей свисали золотые диски.

Женщина спустилась вниз, быстро направляясь к Кентону. Она остановилась на расстоянии вытянутой руки от него, но, похоже, его не видела.

– Хо, Кланет! – крикнула она. – Я слышу глас Иштар. Она идет на свой корабль. Готов ли ты выказать ей уважение, Нергалова мразь?

На мгновение лицо крупного мужчины исказила адская гримаса ненависти.

– Это корабль Иштар, – ответил он. – Но Повелитель Ужаса тоже имеет на него право, Шарейн. Дом богини светел, но, скажи мне, разве не сгущается за моей спиной тень Нергала?

И снова, когда Кентон поглядел на черную полированную палубу, на которой стояли эти мужчины, в душе всколыхнулись воспоминания.

Внезапный порыв ветра качнул корабль, будто тряхнув в руке, и заставил накрениться. Голуби в ветвях деревьев у розовой каюты загалдели, белым облаком с вкраплениями алого они слетели вниз, запорхав вокруг женщины.

Барабанщик расцепил свои обезьяньи руки, его паучьи пальцы коснулись поверхности инструмента из змеиной кожи. Тьма окутала его, скрывая от взглядов, тьма, поглотившая корму корабля.

Кентон почувствовал, как пришли в движение неизвестные ему силы. Он скользнул вниз, прижавшись к фальшборту.

На палубе, где располагалась розовая каюта, затрубили золотые трубы, дерзкие, чуждые. Кентон повернул голову, чувствуя, как волосы становятся дыбом. Наверху розовой каюты появился шар, подобный полной луне, но не белый и холодный, как луна, а живой, пульсирующий розовым светом. Его лучи осветили корабль, и там, где только что стояла женщина, названная Шарейн, появилось нечто другое!

Окутанная лучами, испускаемыми шаром, она теперь казалась огромной. Ее веки были опущены, но свет ее сияющих глаз пробивался сквозь них! Кентон отчетливо видел ее глаза – будто сделанные из нефрита, они виднелись сквозь закрытые веки, словно те были сотканы из паутины! Тонкий полумесяц над ее бровями пылал живым пламенем, а над ним вились ее золотисто-рыжие волосы.

Стая голубей металась над кораблем, описывая круги, крича, хлопая белоснежными крыльями, раскрывая алые клювы. Во тьме, скрывавшей корму, послышался гром барабана.

Тьма расступилась. Полускрытое сумраком, показалось лицо, висящее в воздухе, – лицо человека по имени Кланет, но сейчас оно не принадлежало ему, равно как женщина, Шарейн, сейчас не была собой. Его тусклые глаза стали сплошными озерами адского пламени. Лишь миг это лицо висело в воздухе, поддерживаемое волнами тьмы. Затем тьма сомкнулась снова, скрывая его.

Теперь Кентон видел, что завеса тьмы протянулась точно посередине корабля и что он находится едва ли в десяти футах от того места, где та разрезала корабль надвое. Палуба, на которой он лежал, была белой, и снова попытавшееся пробудиться воспоминание отпрянуло прочь. Свет розового шара столкнулся с тьмой, обернувшись диском более широким, чем сам корабль, паутиной лучей расходящимся от розовой луны. Тьма давила на эту светящуюся паутину, пытаясь прорваться.

Грохот змеиного барабана стал громче, завизжали медные трубы-раковины. Барабанный бой и завывание труб слились воедино в биение сердца Абаддона, ритм логова проклятых. Три женщины со стороны Шарейн ответили арпеджио арф, обрушившимся на врага бурей крошечных стрел, и копьями взмыли в воздух переливы двойной флейты. Эти стрелы и копья пронизывали гром барабана и завывания труб, обескровливая, отгоняя их. Во тьме что-то зашевелилось. Она вскипела и выбросила наружу свое отродье. Черные тени рухнули на диск из света – безликие, похожие на ужасных личинок или слизней. Они вгрызались в паутину, стараясь прорвать ее.

И паутина поддалась!

Края ее оставались неподвижными, но центр медленно продавливался назад, пока диск не превратился в огромную полую полусферу. Внутри сплетались, копошились, бились отвратительные твари. С черной палубы триумфально загрохотал змеиный барабан и зазвучали медные трубы.

Вновь звук золотых труб ответил с палубы слоновой кости. Шар раскалился добела, светя невыносимо ярко. Края паутины двинулись вперед и сомкнулись вокруг черных порождений тьмы, заставляя их биться, подобно рыбе, пойманной в сеть. И, словно сеть, поднятая могучей рукой, паутина взмыла вверх, поднимаясь выше корабля, светясь так же ярко, как и шар. Пойманные черные твари издавали слабый отвратительный вой. Они уменьшались, растворялись и наконец исчезли.

Сеть развернулась, рассыпая небольшое облачко эбеновой пыли.

Паутина втянулась в шар, породивший ее.

А затем в мгновение ока шар исчез! Исчезла и тень, окутывавшая черную палубу. Высоко над кораблем кружили белоснежные голуби, торжествующе крича.

На плечо Кентону легла чья-то рука. Он поднял голову и взглянул в подернутые поволокой глаза женщины по имени Шарейн – не богини более, теперь обычной женщины. В этих глазах было удивление, неверие.

Кентон вскочил. Голова отозвалась вспышкой ослепительной боли. Палуба рванулась навстречу. Он попытался совладать с головокружением, но не смог. Корабль шатался под ногами, а вокруг вращалось бирюзовое море и серебряный горизонт.

Будто вихрь, водоворот, крутящийся все быстрее и быстрее, сливаясь в бесформенное пятно… Снова он услышал бурю, свист космических ветров.

Ветра затихли. Раздались три удара колокола…

Кентон стоял в своей комнате!

Это его часы отбивали шесть. Шесть? Но ведь последним звуком, который он услышал, прежде чем его затянуло мистическое море, был третий удар этих часов, оборвавшийся на середине.

Господи! Ну и сон! И лишь на протяжении половины удара часов!

Кентон поднял руку, коснувшись синяка на правом виске, вздрогнул – по крайней мере, этот удар не был сном – и подошел к драгоценному кораблю, уставившись на него с недоверием.

Фигурки на палубе передвинулись – и появились новые!

На черной палубе было уже не четыре человечка.

Теперь их оказалось два. Один стоял, указывая на платформу рядом с мачтой у правого борта, вторая его рука лежала на плече рыжебородого солдатика с агатовыми глазами, одетого в блестящую кольчугу.

И женщины, которая находилась у двери розовой каюты, когда Кентон освободил корабль из камня, там тоже уже не было. На пороге каюты он увидел пять стройных девушек с копьями в руках.

Женщина стояла у правого борта, перегнувшись через него!

И весла корабля больше не погружались в лазуритовые волны.

Они были подняты, готовые вновь опуститься вниз!

 

Глава 3

Корабль возвращается

Одну за другой Кентон попытался взять каждую фигурку. Их нельзя было сдвинуть – казалось, они являлись частью палубы, никакая сила на свете не могла переместить их.

Но что-то же изменило их положение. И куда делись отсутствующие? Откуда взялись новые?

Фигурки больше не казались размытыми, их можно было разглядеть в деталях. У той, которая указывала пальцем на платформу, были короткие кривые ноги, огромное тело, бритая голова, а в ушах блестели большие золотые диски. Кентон узнал его – тот, что бил в барабан из змеиной кожи.

На голове фигурки согнувшейся женщины он разглядел крошечный серебряный полумесяц, с его краев ниспадал водопад золотисто-рыжих волос. Это Шарейн!

А то место, куда она смотрела, – разве не там он лежал на том, другом корабле, в своем сне?

Другом корабле? Он вспомнил палубы, черную и белую, розовую каюту и изумрудную мачту. Это ведь тот же самый корабль! Был ли это сон?

Но что сдвинуло фигурки?

Удивление Кентона росло. А с ним росло и беспокойство, но еще сильнее было любопытство. Он не мог думать ни о чем, кроме этого корабля, – казалось, тот поглощал все его внимание, притягивал его, заставляя замереть в напряженном ожидании. Кентон снял со стены занавеску и набросил ее на сверкающую тайну, затем вышел из комнаты, на каждом шагу подавляя желание обернуться. Когда он подошел к двери, чьи-то незримые руки словно норовили вцепиться в его щиколотки, чтобы остановить беглеца. Стараясь не оглядываться, Кентон налег плечом на дверь. Закрыл ее. Запер.

В ванной он осмотрел синяк на виске. Больно, но ничего серьезного. После холодного компресса через полчаса от кровоподтека и следа не останется. Кентон сказал себе, что, наверное, упал на пол, потеряв сознание из-за странного запаха, хотя и знал, что это было не так.

Кентон обедал в одиночестве, раздумывая над тем, что произошло, и не обращая внимания на еду. Что за история связана с камнем из Вавилона? Кто поместил внутрь него корабль и зачем? В письме Форсита говорилось, что он нашел камень на холме под названием Амран, к югу от Ксера, разрушенного дворца Набопаласара. Кентон знал о существовании доказательств того, что на Амране находилась Эсагила, зиккурат или храм, бывший в древнем Вавилоне Домом Богов. Форсит предположил, что к камню относились с особым почтением, потому как он был спасен из города, разрушенного Синаххерибом, и впоследствии возвращен в заново отстроенный храм.

Но почему он был столь ценен? Почему такое чудо, как этот корабль, спрятали в камне? Надпись могла бы дать ответ на этот вопрос, не будь она такой поврежденной. В письме Форсит упоминал, что имя Иштар, вавилонской Богини-Матери (а также богини возмездия и разрушения), повторялось в ней снова и снова, и также часты были упоминания Нергала, бога вавилонской преисподней, Повелителя Мертвых, и что символ Набу, бога мудрости, тоже встречался неоднократно. Только эти три имени и можно было разобрать – время безжалостно стерло все остальное.

Кентон мог читать клинопись так же легко, как родной английский. Он вспомнил, что в надписи упоминался гневный аспект Иштар, а не более милосердный, с символами же Набу обычно связывали предупреждение об опасности.

Форсит, видимо, этого не заметил или же не посчитал достойным упоминания. Также он, по всей видимости, не знал о таившемся в камне аромате.

Как бы то ни было, думать о надписи не было смысла. Ее больше нет, как и пыли, в которую она обратилась.

Кентон нетерпеливо откинулся на спинку стула. Он понимал, что провел последний час в сомнениях, разрываясь между желанием вернуться в комнату с кораблем и ужасом оттого, что все его приключение окажется иллюзией, сном, что маленькие фигурки на самом деле не двигались и остались там же, где и были, когда он посмотрел на корабль впервые, что это была лишь игрушка с игрушечным экипажем и ничего более. Но теперь он колебаться не станет.

– Не беспокойте меня сегодня вечером, Джевинс, – сказал он дворецкому. – У меня важные дела. Если будут звонить, скажите, что меня нет. Я запрусь в кабинете и не хочу, чтобы меня беспокоили, если только не вострубит архангел Гавриил.

Старый слуга, доставшийся Кентону в наследство от отца, улыбнулся.

– Как скажете, мистер Джон, – ответил он. – Я никому не позволю беспокоить вас.

Путь Кентона в кабинет, где остался корабль, лежал через другую комнату, в которой он хранил редчайшие экспонаты, привезенные им из самых отдаленных уголков мира. Проходя через нее, краем глаза он заметил голубоватый отсвет и остановился, будто чья-то рука придержала его. Это был отблеск рукояти меча, удивительного оружия, купленного им у одного кочевника в Аравийской пустыне.

Меч висел поверх древней накидки, в которую был завернут, когда хитрый араб принес его в палатку Кентона. Ее лазурь поблекла под напором бесчисленных веков, а ткань украшали серебристые змеи, переплетенные в каббалистическом танце.

Кентон снял меч со стены. Серебристые змеи, такие же, как вышитые на накидке, вились по рукояти. Она представляла собой бронзовый жезл восьми дюймов в длину и трех дюймов в ширину, гладкий, как посох. На конце он уплощался, образуя листообразное лезвие длиной в два фута и шириной шесть дюймов. На рукояти был большой мутный синий камень.

Но камень больше не казался мутным. Он стал прозрачным и сиял, как огромный сапфир!

Повинуясь не оформившейся полностью мысли о том, что новая загадка как-то связана с перемещающимися по кораблю игрушками, Кентон взял накидку и набросил ее на плечи. Держа меч в руке, он открыл дальнюю дверь, затем запер ее за собой и, подойдя к покрову, накинутому на корабль, отбросил его в сторону.

И тут же отпрянул, чувствуя, как заколотилось сердце.

Теперь на палубе остались всего две фигурки – барабанщик, упавший на черную половину, сжимающий голову руками, и девушка на белой половине, перегнувшаяся через борт и смотрящая на гребцов!

Кентон выключил свет и замер в ожидании.

Проходили минуты. С улицы сквозь занавески на окнах проникал свет, бросая отблески на корпус корабля. Слышались приглушенные звуки автомобильного движения, подчеркиваемые гудением клаксонов и кашлем автомобильных глушителей, – знакомый голос Нью-Йорка.

Что это за свечение окутало корабль? И куда делись звуки машин?

Комната наполнялась тишиной, как вода наполняет сосуд. И вот тишину нарушил звук – шум волн, мерный, мягкий. Звук лег на его веки, наполняя их сном, смежая их. Кентон с усилием приоткрыл глаза.

Перед ним простирался густой туман. Внутри этого тумана находился корабль: весла неподвижны, парус наполовину наполнен ветром. Острый нос рассекает бирюзовые волны с барашками гребней.

Приближающееся море поглотило половину комнаты. Та ее часть, в которой он стоял, была на много футов выше волн. Палуба корабля оказалась на уровне его ног.

Корабль подплывал ближе. Кентон удивился, что не слышит ни завываний ветра, ни грохота бури. Ни звука, кроме мерного рокота волн.

Отступая, он почувствовал, как уперся спиной в противоположную стену. Перед ним был скрытый туманом мир, и корабль находился в его центре.

Кентон прыгнул прямо на палубу.

И тогда на него обрушились ветры, визжа и воя, и вновь он слышал их, но не чувствовал. И вдруг грохот прекратился.

Ноги Кентона коснулись твердой поверхности.

Он стоял на палубе из слоновой кости лицом к розовой каюте, где на ветвях небольших деревьев сидели воркующие голуби с алыми клювами и лапами цвета киновари. Между ним и дверью каюты стояла девушка, и в ее ясных карих глазах светилось удивление и такое же неверие, которое он заметил в глазах Шарейн, когда она впервые увидела его у подножия изумрудной мачты.

– Вы господин Набу, что явился из ниоткуда в плаще мудрости, на коем вьются его змеи? – прошептала она. – Нет, не может того быть, ибо Набу очень стар, вы же молоды. Вы его вестник?

Она опустилась на колени, сложив руки на лбу ладонями наружу, затем вскочила и подбежала к двери каюты.

– Кадишту! – Она толкнула дверь обеими руками. – Святая! Вестник от Набу!

Дверь каюты тут же открылась. На пороге стояла женщина, названная Шарейн. Ее взгляд скользнул по нему и метнулся к черной палубе. Кентон обернулся в том направлении. Там лежал барабанщик – казалось, он спал.

– Осторожнее, Саталу! – прошептала Шарейн девушке. Взяв Кентона за руку, она потянула его за собой в дверной проем. Внутри находились две девушки, они тут же уставились на него. Она вытолкнула их из каюты.

– Вон! – прошептала Шарейн. – Наружу, и наблюдайте вместе с Саталу.

Они выскользнули прочь. Шарейн подошла к двери, заперла ее на засов и повернулась, прислонившись к ней спиной, затем медленно приблизилась к Кентону. Протянув к нему тонкие пальцы, она коснулась его глаз, его губ, его сердца – будто хотела убедиться, что он настоящий. Она взяла его ладони в свои, наклонилась и прижалась лбом к его запястьям, оплетя их своими волосами. Ее прикосновение разбудило в Кентоне страсть – яркую, пламенную. Ее волосы были сетью, в которую устремилось его сердце, желающее быть пойманным.

Успокоив себя, он отнял руки, сопротивляясь этой тяге.

Она подняла голову, окинув его внимательным взглядом.

– Что хочет сообщить мне Владыка Набу? – Ее голос, сладкий, дразнящий, потряс Кентона. – Каковы его слова, предназначенные мне, посланник? Бесспорно, послушаю я вас, ибо в прозрении своем Властитель Мудрости разве не направил к нам того, чьи речи слушать не… тягостно?

В ее голосе звучало кокетство, а глаза ее, обращенные на него, задорно блеснули.

Чувствуя себя в ее присутствии растерянным, Кентон пытался подобрать слова для ответа. Чтобы выиграть время, он окинул каюту взглядом. В дальнем углу комнаты стоял алтарь. Он был усыпан сверкающими камнями: жемчужинами, бледными лунными камнями и мутным хрусталем. Из семи хрустальных чаш, стоявших перед ним, поднималось серебристое пламя. За алтарем была ниша, но языки пламени не позволяли увидеть, что находится внутри. Возникало чувство, что в глубине этой скрытой огнями ниши есть что-то живое.

С противоположной стороны стоял низкий широкий диван из слоновой кости, украшенный хрусталем и золотыми арабесками. На стенах висели шелковые гобелены, красочные, с вышитыми на них цветами. На полу лежал мягкий шелковый ковер и множество подушек. Сзади и слева были распахнуты два широких низких окна, через них в каюту проникал серебристый свет.

В одно из окон влетела птица и уселась на подоконник – белоснежная птица с алым клювом и лапами. Она посмотрела на Кентона, почистила перышки, курлыкнула и улетела.

Он почувствовал прикосновение мягких рук. Лицо Шарейн было рядом с его лицом, в ее взгляде сквозило сомнение.

– Ведь ты явился от Набу? – спросила она, но он все еще не знал, как ей ответить. – Вестником ты должен быть, иначе… Как смог ты подняться на борт корабля Иштар? И ты носишь накидку Набу… И его меч… Много их видела я у его алтаря в Уруке… И я так устала от этого корабля, – прошептала она. – Я хочу вновь попасть в Вавилон! О боги, я так скучаю по Вавилону!

И тут Кентон понял, что нужно сказать.

– Шарейн, – решительно начал он. – Я действительно принес тебе весть. Это истина, а наш господин Набу – Владыка Истины, потому это послание от него. Но прежде чем я передам его, ответь, что это за корабль?

Она окинула его взглядом – долгим, изучающим.

– Странны пути богов, – наконец вздохнула женщина. – Их сложно понять. Тем не менее я подчиняюсь.

 

Глава 4

Грех Царпанит

Она опустилась на диван, пригласив его сесть рядом, и положила ладонь Кентону на сердце. Оно рванулось из груди навстречу ее прикосновению – женщина заметила это и слегка отстранилась, улыбаясь, глядя на него сквозь опущенные ресницы. Она поджала обутые в сандалии ноги и стиснула коленями руки со сплетенными пальцами. Когда она заговорила, ее голос был приглушенным, ровным.

– Грех Царпанит; история о ее прегрешении против Иштар, великой богини Иштар, матери богов и людей, владычицы небес и земли, любившей ее! Высшей жрицей Иштар в ее великом доме в Уруке была Царпанит. Кадишту, наисвятейшей, звалась она. И я, Шарейн, происходящая из Вавилона, была ее приближенной, любимой ею так же, как она была любима Иштар. Через Царпанит богиня советовала и предостерегала, награждала и карала царей и людей. В тело Царпанит богиня входила как в алтарь, видя ее глазами, молвя ее устами. Храм, в котором мы жили, звался Домом Семи Святилищ. В нем были святилища Сина, Бога Богов, что живет на Луне; Шамаша, его сына, чей дом – Солнце; Набу, Владыки Мудрости; Нергала, Черного Безрогого, Владыки Мертвых; и Бел-Меродаха, Могучего Повелителя. Но прежде всего это был дом Иштар, жившей там. Из города на севере, из храма, в котором царил Нергал, как Иштар царила в Уруке, пришел жрец, чтобы воссесть в обители Нергала в Доме Семи Святилищ. Его имя было Алузар, и как Царпанит была близка к Иштар, так он был близок к Владыке Мертвых. Нергал являлся через Алузара, говорил через него и пребывал в нем, как Иштар пребывала в своей жрице Царпанит. Алузара сопровождала свита, с которой явилось и это отродье Нергаловой мрази – Кланет. И Кланет был близок к Алузару, как я к Царпанит.

Она подняла голову, поглядев на Кентона из-под полуопущенных век.

– Теперь я узнала тебя! – вскричала она. – Не так давно ты лежал на палубе и взирал на мою схватку с Кланетом! Теперь я узнала тебя, хотя тогда у тебя не было ни плаща, ни меча и ты исчез, едва только я взглянула на тебя!

Кентон улыбнулся в ответ.

– Ты был напуган, когда лежал там, – сказала она. – Смотрел на меня полными страха глазами – а потом сбежал!

Она стала подниматься; он чувствовал, как ее снова охватывает подозрение, и презрение в ее голосе вызвало в нем вспышку обжигающей ярости. Он схватил девушку и усадил рядом.

– Я был тем человеком, – сказал Кентон. – Но не моя вина в том, что тогда я ушел, и разве я не вернулся сразу же, едва смог? Но твои глаза солгали тебе. Не смей думать, что мой взгляд скрывает страх! Посмотри! – приказал он.

Она смотрела долго. Вздохнув, отстранилась, затем снова вздохнула и устало наклонилась к нему. Он заключил ее в объятия.

– Хватит! – Жрица оттолкнула Кентона. – Я не возьмусь толковать твой взгляд. Но я беру свои слова назад – ты не был напуган. Ты не бежал! И когда ты заговоришь, я, без сомнения, пойму. Отпусти меня! Иштар и Нергал, – продолжила она свою прерванную историю, – всегда были вовлечены в бесконечную вражду и ненависть. Ибо Иштар есть Дающая Жизнь, а Нергал есть Забирающий Жизнь, она есть добро, он же есть зло. И как могут сойтись небеса и преисподняя, или жизнь и смерть, или добро и зло? Но она, Царпанит, Кадишту, наисвятейшая Иштар, ее любимица, соединила эти вещи. Ибо, когда она должна была отворачиваться, она взирала со страстью, и, когда должна была ненавидеть, она любила! Да, жрица Владычицы Жизни любила Алузара, жреца Владыки Смерти! Ее любовь была пламенем, в котором она могла видеть его, и только его. Будь Царпанит Иштар, она пошла бы за ним в Обитель Потерянных, как сама богиня спускалась туда за своим любимым Таммузом, – чтобы освободить его или чтобы остаться с ним. Да, даже остаться с ним в холоде и мраке там, где обитают мертвые, взывая слабыми птичьими голосами. В холоде царства Нергала, в пустошах Нергалова дома, во мраке его города, где самые темные цвета земного царства кажутся ослепительным светом, Царпанит была бы счастлива – рядом с Алузаром. Так велика была ее любовь! Я помогла ей, – прошептала жрица. – Из любви к ней. Но Кланет всегда стоял за спиной Алузара, мечтая предать его и занять его место. И все же Алузар верил ему. И вот настала ночь… – Она запнулась, а на лице ее отразились ужасные воспоминания. – И вот настала ночь, когда Алузар возлег с Царпанит… в ее покоях. Он заключил ее в объятия… Она обвила руками его шею… Их губы соприкоснулись… И в ту ночь с небес спустилась Иштар и вошла в ее тело! И в то же мгновение из своего темного города пришел Нергал, войдя в Алузара… И в объятиях друг друга, охваченные пламенем смертной любви, пребывали Иштар и Нергал… небеса и преисподняя… сущность жизни и сущность смерти!

Она вздрагивала и всхлипывала, и прошли долгие минуты, прежде чем она заговорила снова.

– В тот же миг те, что держали друг друга в объятиях, оказались отторгнуты друг от друга. Мы были подхвачены ураганом, ослеплены молниями, покараны и отброшены к стенам. И когда мы пришли в себя, всем жрецам и жрицам Семи Святилищ был ведом наш грех! Да, даже несмотря на то, что Иштар и Нергал не успели слиться воедино, той ночью грех Царпанит и Алузара стал известен. Ибо Кланет, который стоял на страже, предал их и натравил на них эту свору. Будь Кланет проклят! – Шарейн воздела руки вверх. Ее ненависть была подобна пламенеющему молоту. – Ползти ему, ослепленному, но не умирающему, по холоду и тьме Нергалова царства! Но богиня Иштар! Гневная Иштар! Отдай его сперва мне, и я отправлю его туда!

 

Глава 5

Как судят боги

– Какое-то время, – продолжала она, – мы лежали во тьме, Царпанит и я, вместе, и не знали, что случилось с Алузаром. Велик оказался грех, к коему я была причастна. Не сразу нашлось для нас подходящее наказание. Я утешала ее, как могла, я любила ее и не заботилась о себе, ибо ее сердце было разбито, пока она томилась в неведении о судьбе того, кого она любила. Наступила следующая ночь, и жрецы пришли за нами. Они вывели нас из кельи и в тишине проводили нас ко входу в Ду-аззага, Сверкающую Комнату, где советовались боги. Там ждали нас другие жрецы и Алузар. Они открыли дверь, трепеща, и втолкнули нас троих внутрь. По правде говоря, мой дух дрогнул, я испугалась и чувствовала, как трепещет душа Царпанит. Ибо Ду-аззага была наполнена светом, а на местах богов располагались не их изображения, но сами боги! Скрытые искрящими облаками, боги смотрели на нас. На месте Нергала царила пламенеющая тьма. Из сияющего лазурного тумана перед алтарем Набу послышался голос Владыки Мудрости. «Столь велик твой грех, женщина, – сказал он, – и твой, жрец, что потревожил он самих богов! Что хотите вы сказать перед тем, как мы вынесем приговор?»

Голос Набу был холоден и бесстрастен, как свет далеких звезд, но в нем слышалось понимание. И вдруг в своей любви к Царпанит обрела я силу, и чувствовала я рядом с собой ее непокорную душу – ее любовь, будто щит, защищала ее. Она не ответила, лишь протянула руки к Алузару. Защищенный своей любовью, он тоже не выказывал страха, обнимая ее. Их губы встретились, и боги, что выносили приговор, оказались забыты. Затем Набу заговорил вновь: «В этих двоих горит пламя, загасить которое не под силу никому, кроме Иштар, а может, и ей самой!»

На это Царпанит, высвободившись из объятий своего любимого и подойдя к сиянию, скрывавшему Иштар, ответила с почтением: «Да, о Мать, разве не ты матерь того пламени, что мы зовем любовью? Разве не ты создала его и зажгла над бездною Хаоса? И, создав его, не знала ли ты, сколь могущественно оно? Любовь, матерью которой ты, о великая Иштар, являешься, вошла, непрошенная, в мое тело, которое принадлежало тебе и все еще принадлежит, хотя ты и оставила его. Моя вина в том, что любовь оказалась столь сильна, что прорвалась в двери твоего храма, или же она в том, что ее свет ослепил меня и могла я видеть лишь того, для кого она сияет? Ты сотворила любовь, о Иштар, и если ты не хотела, чтобы она поглощала все, то зачем ты создала ее столь могущественной? Или же, если любовь сильнее даже тебя, можно ли винить нас – смертных мужчину и женщину – за то, что не смогли противиться ей? И если любовь не сильнее тебя, она все же сильнее смертного человека. Так карай же любовь, о Иштар, не нас!»

И Владыка Набу нарушил тишину молчания богов: «Истинно то, что говорит она. Пламя, которое они несут в себе, известно тебе, о Иштар, лучше, чем нам. Потому тебе и отвечать ей».

Сквозь вуаль сияния стал слышен голос богини, мягкий, но с нотками горького гнева: «Истинно то, что ты говоришь, Царпанит, та, кого я некогда звала дочерью. И из-за того, что это истина, я умерю свой гнев. Ты спросила, сильнее ли любовь, чем я, ее создательница. Мы узнаем это! Ты и твой возлюбленный будете жить в месте, открытом вам. Вечно вы будете пребывать рядом. Вы сможете видеть друг друга, касаться друг друга взглядом – но никогда губами или руками! Вы сможете говорить друг с другом – но никогда о пламени, что зовется любовью! Ибо едва оно сведет вас вместе, я, Иштар, войду в тебя, Царпанит, и сражу его! И я не буду той Иштар, что ты знала. Нет, мое иное воплощение, которое смертные зовут Гневной, Разрушительницей, овладеет тобою. И так будет до тех пор, пока пламя в тебе не одолеет ее или же не угаснет».

Голос Иштар умолк. Боги сидели в тишине, и вдруг из пламенеющей черноты алтаря Нергала послышался голос Владыки Смерти!

«Таково твое слово, Иштар! Теперь же я, Нергал, скажу следующее: я не оставлю этого мужчину, своего жреца! Хотя я и разгневан на него, ибо через него я взглянул в твои глаза, о Матерь Жизни. – В его голосе прозвучала насмешка. – Я пребуду с ним, и я встречу тебя, Иштар-Разрушительница! Да, с искусностью под стать твоей и с силой, сравнимой с твоею, я, а не ты, погашу это пламя. Ибо в моем царстве нет этого пламени – и я погашу его в них, чтобы мою тьму ничто не потревожило, когда они наконец явятся ко мне!»

И вновь покров тьмы заколыхался от смеха, когда сияние, скрывавшее богиню, затряслось от гнева. Но мы трое слушали это, исполнившись отчаяния, ибо, хотя и была горька судьба наша, горше было видеть, как Черный смеется над Матерью Небес. Раздался голос Иштар: «Быть посему, о Нергал!»

Повисла тишина, и я подумала, что боги, скрытые своими покровами, вопросительно переглядываются. Наконец послышался бесстрастный голос Набу: «Что с другой женщиной?»

И голос Иштар нетерпеливо ответил ему: «Да будет ее судьба связана с судьбой Царпанит. Она отправится вместе с Царпанит в то место, куда суждено направиться ей».

И вновь голос Набу: «Жрец Кланет может быть свободен?»

«Что? Разве мой Алузар не сможет взять с собой свиту? – насмешливо спросил Нергал. – Нет, пусть Кланет и остальные отправляются с ним».

Вновь показалось мне, что боги вопросительно переглядываются, и затем Набу спросил: «Будет ли так, о Иштар?»

И Иштар ответила: «Быть посему!»

И Ду-аззага растворилась, оставляя меня одну во тьме. Когда мы пришли в себя, мы были на этом корабле в этом странном море, в этом странном мире, и все, о чем боги договорились в Ду-аззага, сбылось. С Царпанит оказалась я и половина храмовых девушек, коих она любила. А с Алузаром – Кланет и его черные аколиты. Они дали нам гребцов, крепких храмовых рабов, по двое на весло. Они сделали этот корабль прекрасным и позаботились о том, чтобы мы ни в чем не нуждались. – Пламя гнева на мгновение полыхнуло в ее глазах. – Да, милостивые боги сделали все, чтобы нам было удобно; они пустили этот корабль по водам этого странного моря, ставшим полем боя между любовью и ненавистью, ареной сражений Гневной Иштар и Темного Нергала, пыточной для их жрицы и жреца. В этой каюте проснулась Царпанит с именем Алузара на устах. Затем выбежала она в дверь, а из черной каюты явился Алузар, зовя ее. Я видела, как она добежала до границы, где черная палуба встречается с нашей, и была отброшена, будто чьи-то руки оттолкнули ее. Ибо там находится барьер, посланник, – барьер, поставленный богами, пройти сквозь который не может никто на корабле, – но тогда мы не знали о том. И Алузар тоже был отброшен. Затем, когда они поднялись, взывая друг к другу, протягивая руки, стремясь коснуться друг друга пальцами, Царпанит овладело гневное воплощение Иштар-Разрушительницы, а вокруг Алузара сгустились черные тени и поглотили его. Когда же они расступились, лицо Алузара стало лицом Нергала, Владыки Мертвых! Все было так, как повелели боги. И бессмертные, заключенные в телах смертных, которые любили друг друга, сражались, используя свою ненависть как оружие, пока рабы, прикованные к веслам, прятались или падали без чувств от ужасов, что творились над их головами. И девушки из храма бросались ничком на палубу или с криками прятались в каюте. Только я не бежала и не кричала, ибо, увидев самих богов в Ду-аззага, не могу более испытывать страха. Так и продолжалось – как долго, неведомо мне, ибо в этом месте, кажется, не существует времени, ибо здесь нет ни света, ни дня, таких как в Вавилоне. Но все время Царпанит и Алузар пытались встретиться, и все время Гневная Иштар и Темный Нергал разлучали их. Многие хитрости ведомы Повелителю Теней, и многим оружием владеет он. Многими искусствами владеет Иштар, и разве не всегда полон ее колчан? Посланник, я не знаю, как долго они выносили это. Но все время они пытались разрушить барьер, ведомые своей любовью. И все время в них горело пламя, – прошептала она. – Ни Нергал, ни Иштар не могли погасить его. Их любовь лишь крепла. Затем настал день… Это случилось посреди битвы. Иштар овладела телом Царпанит и стояла там, где палуба нависает над ямой гребцов. Нергал вошел в тело Алузара и бросал свое отродье через яму на молнии богини. А я, присев, смотрела из-за двери этой каюты. Я видела, как сияние, окутывавшее Иштар, начало угасать. Я видела, как черты лица Иштар расплылись и лицо Царпанит проступило сквозь них. Тьма, скрывавшая Владыку Мертвых, принялась рассеиваться, будто яркое пламя горело в ее сердце. Затем Иштар сделала шаг – и еще один, и еще – к барьеру между черной палубой и этой. Но я поняла, что не ее воля ведет ее. Нет! Она шла неуверенно, неохотно, будто ее заставляло двигаться что-то более могущественное. И когда она шагнула вперед, так же сделал и Нергал из своей тени! Все ближе и ближе сходились они. И сияние Иштар все меркло. И тени Нергала все таяли. И медленно, неохотно, но неумолимо они сближались. Я видела лицо Алузара, жреца, проступающее сквозь Нергалову маску. Медленно, медленно белоснежные ноги Царпанит влекли Иштар к барьеру, и медленно, медленно, будто ее отражение, шел ей навстречу Алузар. И они встретились! Соприкоснулись их руки, их губы, и бог и богиня отступили. Они целовались, слившись в объятиях. И пали на палубу – мертвые, погибшие в объятиях друг друга. Ни Иштар, ни Нергалу не удалось восторжествовать! Нет! Любовь мужчины и женщины – вот что восторжествовало. Пламя, одержавшее победу над богом и богиней, было свободно! Жрец упал на эту сторону барьера. Мы не разжимали их рук. Мы швырнули их тела за борт, лицом к лицу. Затем я бросилась вперед, чтобы сразить Кланета. Но я забыла, что ни Иштар, ни Нергал не восторжествовали. И моим телом овладела богиня, а в Кланета вернулся Нергал! Издревле враждовали эти две силы. И вновь, как издавна, стал силен незримый барьер, разделявший белую палубу и черную. Но я была счастлива, ибо знала, что Царпанит и Алузар были забыты богами. И открылось мне, что удалось им спастись из этого вечного сражения. Для Гневной Иштар и для Нергала не имело значения, что их жрица и жрец мертвы, ведь посредством моего тела и тела Кланета могли они продолжать битву за владение кораблем… Так мы плывем и сражаемся, плывем и сражаемся… Как долго, я не знаю. Прошли многие и многие годы с тех пор, как в Уруке мы стояли перед богами, но узри: я все так же молода, как тогда, и так же прекрасна! По крайней мере, об этом говорит мне зеркало. – Она вздохнула.

 

Глава 6

Разве я не женщина?

Кентон сидел молча, не в силах найти слов для ответа. Воистину она была молода и прекрасна – а Урук и Вавилон уже поглотили пески времени!

– Скажи мне, Владыка. – Ее голос привел его в чувство. – Скажи мне, возвышается ли храм в Уруке надо всеми племенами? И гордо ли царит Вавилон над всеми землями?

Он не ответил. Осознание того, что он попал в какую-то чуждую реальность, боролось со здравым смыслом. И Шарейн, подняв глаза, видела его растущее сомнение. Она встала, дрожа от гнева, как покинувший ножны клинок.

– Принес ли ты мне послание? – выкрикнула она. – Говори, и быстро!

Была ли она женщиной из царства сна или женщиной из царства древнего чародейства, лишь один ответ имелся у него для нее – правда.

И Кентон поведал ей правду, начав с появления камня из Вавилона в его доме, не вдаваясь в детали, чтобы ей было понятно. Она слушала, впиваясь в него взглядом, жадно ловя его слова, со смесью удивления и недоверия, которые после сменились ужасом и отчаянием.

– Даже то место, где стоял древний Урук, потеряно, – закончил он. – Дом Семи Святилищ теперь лишь холм в пустыне. А Вавилон, могучий Вавилон, сравняли с землей тысячелетия!

Она вскочила на ноги и набросилась на него, сверкая глазами.

– Лжец! – выкрикнула она. – Лжец! Теперь я узнала тебя, ты тень Нергала!

В ее руке сверкнул кинжал. Он перехватил ее запястье и, борясь с нею, опрокинул на диван. Она обмякла в его руках.

– Урук – лишь пыль! – всхлипнула она. – Дом Иштар – лишь пыль! Вавилон – пустыня! А Саргон Аккадский умер шесть тысяч лет назад, говоришь ты, шесть тысяч лет назад! – Она вздрогнула, вырываясь из его рук. – Но если это так, то что же я такое? – прошептала она побелевшими губами. – Что я такое? Шесть тысяч лет и более прошли с тех пор, как я была рождена, но я все еще жива! Тогда что я такое?

Шарейн овладела паника. Ее глаза потухли, она опустилась на подушки. Он склонился к ней, и она обвила его руками.

– Я жива? – вскричала она. – Я человек? Я женщина?

Ее мягкие губы приникли к его губам, ее ароматные волосы окутали его. Она держалась за него, прижимаясь к нему в отчаянии. Он чувствовал сквозь биение своего сердца ритм ее пульса. И между поцелуями она шептала:

– Разве я не женщина? И разве я не жива? Скажи мне – разве я не жива?

Страсть наполнила его, он целовал ее в ответ, но понимание, что не любовь и не влечение толкнули ее к нему в объятия, приглушило пламя. За ее ласками стоял страх. Она была напугана бездной в шесть тысяч лет, разверзшейся между его жизнью и той, которую она знала. Прижимаясь к нему, она обретала уверенность, прибегая к последнему козырю женщины – первородному притязанию на саму суть женственности, непреложность этой сути и сокрытый в ней неодолимый соблазн. Она делала это не для того, чтобы убедить его, будто ее поцелуй способен обжечь его губы, а чтобы убедить себя.

Но для него это не имело значения. Она была в его объятиях. И он отвечал поцелуями на поцелуи.

Шарейн отстранилась, поднявшись.

– Я женщина, верно? – торжествуя, выкрикнула она. – Я женщина, и я жива?

– Женщина! – быстро ответил он, потянувшись к ней всем телом.

– Жива! Боже, да!

Она прикрыла глаза, облегченно выдохнув.

– И это правда, – всхлипнула Шарейн. – И это единственная правда, которую ты сказал. Нет, молчи! – предостерегла она его. – Если я женщина и жива, значит, все прочее, что ты сказал, – ложь, поскольку я не могу быть прахом Вавилона и не могло пройти шесть тысяч лет с тех пор, как я впервые увидела корабль. Ты лживый пес! – воскликнула она и ударила Кентона по губам украшенной кольцами ладонью.

Кольца глубоко рассекли кожу. Когда он упал, оглушенный как ударом, так и внезапным поворотом судьбы, она открыла внутреннюю дверь.

– Луарда! Атнал! Все! – гневно призвала она. – Быстрее! Свяжите этого пса! Свяжите, но не убивайте!

Из каюты вышли семь дев-воительниц, обнаженных по пояс, сжимавших легкие копья в руках. Шарейн вырвала меч Набу из его руки.

Затем на него набросились юные свежие тела, сокрушая его. Синяя накидка оказалась у него на голове, обернутая вокруг шеи. Кентон стряхнул с себя оцепенение, взорвавшись яростью. Он вырвался, сбросив плащ, и метнулся к Шарейн. Но воительницы оказались проворнее, закрыв ее своими телами. Они выставили вперед копья, отгоняя его, как матадоры отгоняют быка, все дальше и дальше назад, разрывая одежду и оставляя кровоточащие раны. Сквозь эту пытку он слышал ее смех.

– Лжец! – издевалась она. – Лжец, трус и глупец! Орудие Нергала, присланное ко мне, чтобы пошатнуть мою отвагу! Убирайся к Нергалу со своими сказками!

Воительницы отшвырнули копья и слаженно набросились на него. Они прижимались к нему, обвивая его руками и ногами, пытаясь свалить на землю. Ругаясь, Кентон отбивался кулаками, пиная их, не заботясь более о том, что это женщины. Охваченный яростью берсерка, он вскочил, но зацепился за перемычку на полу розовой каюты. Кентон рухнул на землю, увлекая за собой воительниц, вцепившихся в него стаей диких кошек. Они упали на дверь, та распахнулась, и они покатились по палубе слоновой кости.

Позади раздался окрик, предостережение Шарейн – какой-то приказ, ибо хватка рук и ног девушек разжалась, выпуская его.

Рыча от ярости, Кентон встал. Он видел, что очутился почти на границе белой и черной палуб. Он понял, почему Шарейн отозвала своих фурий, – они оказались слишком близко от опасностей этого места. Вновь ее смех обжег его, будто кнутом. Она стояла на балконе среди цветущих деревьев, а вокруг кружились голуби. В ее руке был меч Набу, она насмешливо воздела его над головой.

– Хо, лживый посланник! – издеваясь, воскликнула Шарейн. – Хо, пес, побитый женщинами! Приди, забери свой меч!

– Я приду, чтоб тебя черти взяли! – прокричал он, прыгнув вперед.

Корабль накренился. Потеряв равновесие, Кентон упал, покатившись к месту, где встречались черная и белая палубы. И пересек его – невредимый!

Неосознанно он отметил этот факт как нечто, обладающее чрезвычайной важностью. Какой бы силой ни обладал барьер, на Кентона она не действовала. Он вскочил и приготовился прыгнуть обратно на белую палубу.

– Остановите его! – послышался голос Кланета.

Не успел он оттолкнуться, как длинные цепкие пальцы вцепились в его плечо, разворачивая. Он оказался лицом к лицу с человеком, бившим в змеиный барабан. Рука барабанщика подняла Кентона и отбросила прочь, будто щенка. И, тяжело дыша, как злой щенок, Кентон вскочил на ноги. Вокруг него смыкалось кольцо людей в черных робах, протягивающих к нему руки. За их спинами стоял воин в кольчуге, с рыжей бородой и тусклыми агатовыми глазами, а рядом с ним – черный жрец.

Но Кентону было наплевать на них. Он метнулся вперед. Люди в черных робах накинулись на него, прижав к палубе.

Снова корабль накренился, на этот раз сильнее. Сбитый с ног, Кентон соскользнул к борту, и перехлестнувшая на палубу волна обрушилась на него, отбросив прочь вцепившиеся в него руки. Другая волна подхватила его тело, подняла и увлекла за борт.

Он погрузился в воду и, вынырнув, огляделся в поисках корабля. Поднялся яростный ветер. Корабль, подгоняемый им, стремительно несся вперед – в сотне ярдов от Кентона. Он закричал и принялся плыть. Опустился парус, опустились в воду весла, стремясь удержать корабль под ударами ветра. Судно мчалось все быстрее и быстрее.

А затем пропало в серебристом тумане.

Кентон прекратил бороться – качающийся на воде, покинутый в неведомом мире.

На него обрушилась еще одна волна. Он вынырнул, отплевываясь, содрогаясь под ударами ветра. Затем он услышал рокот прибоя, шорох камней, омываемых волнами. Пойманный очередной волной, сражаясь с нею, он увидел прямо перед собой скалу желтого камня, поднимающуюся из скопления огромных валунов, меж которыми кипела морская пена.

Чудовищная волна подняла его и бросила прямо на гигантскую колонну.

Сила удара оказалась не больше, чем от столкновения с паутиной. Казалось, он летел бесконечно сквозь непроглядную тьму, слыша по пути рокот бури. Наконец движение прекратилось и буря утихла.

Он лежал ничком, хватаясь пальцами за какую-то грубую ткань, смявшуюся в его руках. Он перекатился на спину, раскинул руки, и одна из них коснулась холодного полированного дерева. Кентон сел – он вернулся в свою комнату!

Мужчина поднялся, шатаясь, сражаясь с головокружением.

Что это за пятно у его ног? Вода? Вода, которая лилась с него, странного алого цвета.

Он понял, что промок насквозь. На губах ощущалась морская соль. Одежда была порвана, и с нее стекала соленая вода.

И кровь из его ран смешивалась с водой!

Спотыкаясь, он подошел к драгоценному кораблю. На черной палубе он увидел небольшую группу кукол, перегнувшихся через борт. На балконе розовой каюты стояла одна крошечная фигурка – Шарейн!

Он коснулся ее. Твердая холодная игрушка!

Но все же – Шарейн!

Словно волна, его накрыла вернувшаяся ярость берсерка. В ушах эхом зазвучал ее смех. Кентон, ругаясь, поискал что-нибудь, чем можно разбить сверкающий корабль. Никогда больше Шарейн не сможет смеяться над ним!

Подняв за ножки тяжелый стул, он размахнулся посильнее, замерев перед ударом…

И внезапно почувствовал во рту, кроме соли, медовый вкус ее поцелуев – поцелуев Шарейн!

Стул выпал из рук.

– Иштар! Набу! – прошептал он, пав на колени. – Пустите меня на корабль снова! Иштар! Поступай со мной так, как тебе угодно, лишь пусти меня снова на твой корабль!

 

Глава 7

Раб корабля

Ответ пришел сразу. Кентон услышал рокот бесчисленных волн, обрушивавшихся на скалистый берег. Он становился все громче.

В грохоте вод внешняя стена его комнаты исчезла.

Там, где она была, возник гребень огромной волны. Волна обрушилась на Кентона, подняла его, приняла в себя и наконец вытолкнула наверх, выше и выше, задыхающегося.

Но он снова был на поверхности бирюзового моря.

Корабль находился рядом. Рядом! Его изогнутый нос проплывал мимо головы Кентона. С него свисала золотая цепь, почти касаясь гребней волн. Кентон рванулся к ней – и промахнулся.

Он опять рухнул в воду. Мимо двигался сияющий борт корабля. Кентон снова рванулся вверх. Еще одна цепь, черная, свисала с кормы, качаясь над волнами.

Ему удалось схватить ее. Море вцепилось в его бедра, ноги, ступни. Он держался, медленно и осторожно подтягиваясь, перебирая руками. Теперь он был прямо под фальшбортом. Медленно Кентон выглянул из-за него.

Длинные руки протянулись к нему, длинные пальцы вцепились в плечи, подняли, швырнули на палубу и прижали к ней. Вокруг лодыжек обернулся ремень, руки оказались прижаты к бокам.

Он увидел лицо барабанщика с лягушачьим ртом. А из-за его невероятно широкого плеча показалось белое лицо Кланета. Кентон услышал его голос:

– Неси его внутрь, Гиги.

Кентон почувствовал, как барабанщик поднял его – легко, будто ребенка, – и, держа в своих могучих руках, занес внутрь черной каюты.

Барабанщик поставил Кентона на ноги, рассматривая его. Во взгляде читалось любопытство, даже, скорее, изумление. С тем же любопытством глядели на него агатовые глаза рыжебородого воина и тусклые глаза Кланета.

Кентон рассмотрел всех троих. Черный жрец был массивен, крепко сложен, его кожа казалась бледной, мертвой, точно вены укрылись глубоко в плоти, чтобы не выдать неестественно медленного течения крови. Лицо Нерона, вылепленное из глины онемевшими руками.

Затем Гиги – барабанщик. С лицом лягушки, с оттопыренными ушами, с кривыми ногами. Тело Гиги выше бедер было гигантским, его венчали широкие плечи, с которых свисали длинные обезьяньи руки, – их силу Кентон почувствовал на себе. Уголки безобразной прорези рта изгибались в злобной улыбке. В нем было что-то от старых земных богов, что-то от Пана.

Рыжебородый – перс из тех времен, когда персидские орды проходили там, где позже пройдут римские легионы. По крайней мере, так показалось Кентону, судившему по легкой кольчуге, по ногам в шелковых шароварах, высоким сандалиям, изогнутым кинжалам и симитару на украшенном драгоценностями поясе.

Он был человеком, как и сам Кентон. На нем не лежала печать смерти, как на Кланете, в нем не ощущалось гротескности Гиги. Полные чувственные губы под ухоженной бородой казались живыми, тело было крепким и мускулистым, а лицо – белее, чем у Кентона. Но это лицо имело выражение отчаянной скуки, которую не могло развеять даже любопытство при виде Кентона.

Напротив него лежала широкая плита из гелиотропа. Шестеро жрецов склонялись перед ней на коленях, вознося молитвы чему-то, что находилось в нише над плитой.

Кентон не мог сказать, что это, – лишь то, что оттуда чувствовалось дыхание зла. Высотой чуть больше человеческого роста, фигура в нише была черной и бесформенной, будто сотканная из теней. Она дрожала, пульсировала – словно тени, из которых она состояла, непрерывно шевелились, проходя сквозь нее и сменяясь другими тенями.

В каюте было темно, стены казались сделанными из тусклого черного мрамора. Другие тени жались к темным стенам и ютились в углах; тени, которые словно только ждали команды, чтобы сгуститься во тьму.

Нечестивые тени – как те, что скрывали фигуру в нише.

За этой комнатой, как и в каюте Шарейн, была другая, у двери которой толпилась дюжина или больше бледноликих жрецов в черных одеяниях.

– Идите по своим местам, – обернулся к ним Кланет, нарушив тишину.

Они ушли. Черный жрец закрыл за ними дверь и коснулся ногой ближайшего из коленопреклоненных жрецов.

– Наш повелитель Нергал получил достаточно, – сказал он. – Видишь, он вкусил ваших молитв!

Кентон посмотрел на фигуру в нише. Она более не выглядела зыбкой, расплывчатой. Ее очертания стали четкими. У нее было тело человека и лицо, являющее собой тот невероятный образ зла, который он видел во время своего первого появления на корабле. То лицо, в которое превратился черный жрец.

Лицо Нергала – Владыки Мертвых!

Что же за тени окружали статую? Он почувствовал на себе взгляд Нергала, исподволь изучающий его. Это трюк! Фокус, призванный напугать его. Он встретил взгляд жреца и улыбнулся.

Перс рассмеялся.

– Хай, Кланет, – сказал он. – Сей выпад пропал втуне. Может, чужак уже видел такие вещи. Может, он и сам колдун и способен на большее. Смени музыку, Кланет.

Он зевнул и уселся на низкую скамью. Лицо черного жреца помрачнело.

– Лучше помолчи, Зубран, – сказал он. – Иначе может случиться, что Нергал сменит музыку так, чтобы навсегда изгнать твое неверие.

– Неверие? – эхом отозвался перс. – О, Нергал вполне реален. Не неверие докучает мне. А вечная монотонность. Неужели ты не можешь сделать что-то новое, Кланет? Неужели Нергал не может сделать что-то новое? Сменить для меня музыку, э? Клянусь Ариманом – если он может, этого я от него и хотел бы.

Он снова нарочито зевнул. Черный жрец издал рык и обернулся к шестерым молящимся.

– Идите, – приказал он. – И пришлите ко мне Захела.

Они вышли через внешнюю дверь. Черный жрец присел на другую скамью, изучающе глядя на Кентона. Барабанщик опустился на корточки, также уставившись на него. Перс ворчал себе под нос, играя с рукоятями своих кинжалов. Дверь распахнулась, и в каюту вошел жрец, держащий длинный кнут с металлическим наконечником, обернутый много раз вокруг его руки. Он поклонился Кланету.

Кентон узнал его. Когда он лежал на палубе, он видел этого человека сидящим на платформе у подножия мачты.

Захел был надсмотрщиком за галерными рабами, и его длинный хлыст доставал до самой дальней скамьи, если там начинали мешкать.

– Это тот, кого ты видел на палубе несколько ночей назад? – спросил Кланет. – Тот, кто лежал там и, как утверждаешь ты, пропал бесследно, едва та иштарская шлюха склонилась, чтобы коснуться его?

– Тот самый, хозяин, – ответил надсмотрщик, подходя ближе к Кентону и разглядывая его.

– Куда же он тогда исчез? – спросил Кланет скорее себя, чем других. – В каюту Шарейн? Но если так, почему она выгнала его, а ее кошки исцарапали его? И откуда он взял тот меч, коим она махала, призывая попробовать забрать его? Мне знаком этот меч…

– В тот раз он не попал в ее каюту, хозяин, – прервал его Захел. – Я видел, как она разыскивала его. Она вернулась к себе одна. Он исчез.

– И он поспевает за нами, – удивленно сказал Кланет. – Это было две ночи назад. И корабль с тех пор уплыл далеко. Мы видели, как он сражается с волнами далеко позади нас. Но вот он вновь на корабле – и его раны свежи, кровоточат, будто он всего мгновение назад покинул нас. И как он прошел сквозь барьер? Да – как он прошел сквозь барьер?

– Ах, наконец-то ты задал правильный вопрос! – вскричал перс. – Пусть он скажет мне это, и, клянусь девятью преисподними, недолго тебе терпеть меня в качестве спутника, Кланет.

Кентон видел, как барабанщик предостерегающе махнул Зубрану, видел, как сузились глаза жреца.

– Хо! Хо! – рассмеялся Гиги. – Зубран шутит. Неужто он и вправду находит жизнь здесь столь утомительной, как пытается показать? Ты шутишь, верно, Зубран?

Снова он махнул персу. И, похоже, тот понял.

– Да, полагаю, так, – скорбно ответил он. – Да и как бы то ни было, не поклялся ли я в верности Нергалу? И тем не менее, – пробормотал он, – боги даровали женщинам одно искусство, которое не надоедает с тех пор, как мир был создан.

– В Нергаловой обители они теряют это искусство, – мрачно произнес черный жрец. – Лучше помни об этом и прикуси язык, если не хочешь оказаться в месте похуже, чем это, – здесь у тебя хотя бы есть тело.

– Могу ли я говорить, хозяин? – спросил Захел, и Кентон почувствовал угрозу во взгляде, который бросил на него надсмотрщик.

Черный жрец кивнул.

– Я думаю, он прошел барьер, потому что не знает нашего Владыку, – сказал Захел. – Может, он враг нашего Владыки. Ибо иначе как он смог стряхнуть руки твоих жрецов, исчезнуть в море… и вернуться?

– Враг Нергала, – пробормотал Кланет.

– Но это не значит, что он друг Иштар, – вставил барабанщик. – Правда, что если бы он был верен Темному, то не смог бы пересечь барьер. Но истинно и то, что, будь он верен Иштар, это также было бы невозможно.

– Верно! – Лицо Кланета прояснилось. – И мне знаком этот меч – меч самого Набу.

На мгновение он замолчал, задумавшись. Когда же он заговорил, его голос звучал вежливо.

– Чужак, – сказал он, – если с тобой обращались дурно, прости нас. Гости на этом судне редки. Ты, позволь заметить, заставил нас забыть о манерах. Захел, освободи его.

Надсмотрщик поклонился и с угрюмым видом освободил Кентона от ремней.

– Если, как я думаю, ты прибыл от Набу, – продолжил черный жрец, – я говорю тебе, что нет вражды между мною и Мудрым и его людьми, равно как и мой хозяин, Владыка Смерти, никогда не враждовал с Владыкой Мудрости. Да и как он может, коль один владеет ключами к знаниям этой жизни, а другой – ключом, который открывает абсолютное знание? Нет, здесь нет ссоры. Ты посланник Набу? Он ли отправил тебя на корабль? И почему?

Кентон молчал, отчаянно размышляя над ответом черному жрецу. Медлить и тянуть время, как с Шарейн, он не мог. И не мог сказать ему правду, как сказал ей, после чего его стали преследовать, будто крысу. Здесь было опасно, куда опаснее, чем в розовой каюте. Голос Кланета нарушил тишину:

– Но даже если Набу и благоволит тебе, похоже, это не спасло тебя ни от потери его меча, ни от копий жриц Иштар. И если это так – спасет ли он тебя от моего хлыста и моих цепей?

И пока Кентон стоял молча, мертвые глаза черного жреца зажглись хищным светом. Он вскочил, крикнув:

– Отвечай!

– Отвечай Кланету! – взревел Гиги. – Или страх перед ним лишил тебя языка?

В злобном голосе барабанщика Кентон различил предостережение и даже дружелюбие.

– Если благоволение Набу и могло спасти меня, то этого не произошло, – ответил Кентон мрачно.

Черный жрец снова опустился на скамью, усмехнувшись.

– Как не спасет, если я приговорю тебя к смерти, – ответил он.

– Смерть – если он решит так, – прокаркал Гиги.

– Кем бы ты ни был, – продолжил черный жрец, – откуда бы ты ни явился, одно истинно. У тебя есть сила, чтобы разрушить цепь, которая докучает мне. Нет, Захел, останься, – сказал он надсмотрщику, который собрался уйти. – Твой совет тоже полезен. Останься!

– За веслами умер раб, – сказал надсмотрщик. – Я разомкну цепи и выброшу его за борт.

– Умер. – В голосе Кланета прозвучал интерес. – Который? Как он умер?

– Кто знает. – Захел пожал плечами. – От истощения, наверное. Он был одним из тех, которые отправились с нами в путь. Он сидел рядом с тем желтоволосым человеком с Севера, которого мы купили в Эмактиле.

– Что ж, он долго служил нам, – ответил черный жрец. – Теперь он принадлежит Нергалу. Пусть его тело побудет в цепях еще немного. Останься со мной. – Он снова обратился к Кентону, на этот раз со взвешенными словами: – Я предлагаю тебе свободу. Я подарю тебе славу и богатство в Эмактиле, куда мы поплывем, едва ты выполнишь мое требование. Там ты получишь храм и пост жреца, если желаешь их. Золото, женщины и титул – если сделаешь то, что я хочу.

– Что я должен сделать, чтобы получить все это? – спросил Кентон.

Черный жрец поднялся и склонил голову так, что его глаза глядели прямо в глаза Кентона.

– Убей Шарейн! – сказал он.

– Не выйдет, Кланет, – насмешливо произнес перс. – Разве ты не видел, как его побили девки? Все равно что отправлять против львицы человека, которого перед этим одолели ее львята.

– Нет, – сказал Кланет. – Я не имел в виду, что он пройдет по палубе, где его заметят ее наблюдатели. Он может пробраться по корпусу корабля – с цепи по борту. В задней стене каюты, где она спит, есть окно. Он заберется в него.

– Пусть он принесет клятву Нергалу перед тем, как идти, хозяин, – прервал его Захел. – Иначе мы никогда больше его не увидим.

– Глупец! – заговорил Гиги. – Если он принесет клятву Нергалу, возможно, он и вовсе не сумеет пройти. Как мы можем знать, что барьер не станет непроницаемым для него, как и для нас, верных Темному, как и для тех, кто принес клятвы Иштар?

– Верно, – кивнул черный жрец. – Мы не можем рисковать этим. Хорошо сказано, Гиги.

– Почему Шарейн нужно убить? – спросил Кентон. – Позволь мне сделать ее своей рабыней, и я смогу отплатить ей за насмешки и удары. Отдай ее мне – и можешь оставить себе славу и богатство, о которых говорил.

– Нет! – Черный жрец наклонился ближе, внимательнее глядя в глаза Кентону. – Ее нужно убить. Пока она жива, у богини есть сосуд, в который она входит. Когда Шарейн будет мертва, она больше не сможет действовать на этом корабле. Это мне, Кланету, ведомо. Когда Шарейн окажется мертва, Нергал будет править – через меня! Нергал победит – через меня!

В голове Кентона оформился план. Он пообещает сделать это – убить Шарейн. Пробравшись в ее каюту, он расскажет ей о кознях черного жреца. Так или иначе, он заставит ее верить ему. Слишком поздно он понял по лицу черного жреца, что тот разгадал его мысли! Слишком поздно вспомнил острый взгляд надсмотрщика, который изучал выражение его лица, анализируя.

– Смотри, хозяин! – зарычал Захел. – Смотри! Неужто ты не читаешь его мысли, как я? Ему нельзя верить. Ты оставил меня здесь для совета и нашел мой совет хорошим, так позволь сказать, что у меня на уме. Я думал, что этот человек исчез за мачтой, как я говорил. Но так ли это? Боги приходят и уходят с этого корабля, когда хотят. Но люди – нет. Мы думали, что видели, как он сражается с волнами далеко позади корабля. Но так ли это? Колдовством он мог свершить все это, а сам прятался в каюте Шарейн. Мы видели, как из ее каюты вышел он…

– Но его вытолкнули женщины, Захел, – прервал его барабанщик. – Выгнали. Избитого. Помни это. Не было там дружбы, Кланет. Они вцепились ему в горло, как собаки, загоняющие оленя.

– Спектакль! – вскричал Захел. – Спектакль, разыгранный, чтобы обмануть тебя, хозяин! Они могли убить его. Почему же не убили? Его раны – лишь булавочные уколы. Они выгнали его, да, но куда? К нам! Шарейн знала, что он может пересечь барьер. Стала бы она дарить нам эту силу, если бы у нее не было умысла? И что же это за умысел, хозяин? Только один. Подослать его, чтобы он убил тебя. Так же, как ты сейчас планируешь отправить его убить Шарейн! Он сильный мужчина, но дал девочкам побить себя! У него был меч, острый священный клинок, но он позволил женщине забрать его! Хо! Хо! – рассмеялся Захел. – Веришь ли ты в это, хозяин? Я – не верю.

– Во имя Нергала! – в гневе прошептал Кланет. – Во имя Нергала…

Он схватил Кентона за плечи и вытолкнул его через дверь каюты на палубу, сам выйдя следом.

– Шарейн! – взвыл он. – Шарейн!

Кентон поднял голову, преодолевая головокружение, и увидел ее стоящей у двери каюты, обнимающей двух своих девушек за талию.

– Нергал и Иштар сейчас заняты, – насмешливо сказал черный жрец. – Жизнь на корабле стала скучна. У моих ног лежит раб. Раб-лжец. Ты знаешь его, Шарейн?

Склонившись, он поднял Кентона, как мужчина поднимает ребенка. Выражение ее лица – холодное, презрительное – не изменилось.

– Он ничто для меня… червь, – ответила она.

– Ничто для тебя, да? – проревел Кланет. – Но он пришел ко мне по твоей воле. Что ж… его язык лжив, Шарейн. По старому закону для рабов его нужно покарать за это. Я выставлю четырех своих человек против него. Если он одолеет их, я оставлю его в живых – для нашего увеселения. Но если они одолеют его, тогда его лживый язык будет вырван. И я отдам его тебе как знак моей любви, о священный сосуд Иштар! Хо! Хо! – рассмеялся черный жрец, глядя на то, как бледнеет Шарейн. – Проверка твоих чар, Шарейн. Заставь этот язык говорить! Заставь! – Его голос мурлыкал от удовольствия. – Заставь его нашептывать тебе слова любви. Говорить тебе, как ты прекрасна, Шарейн. Как чудесна, ах, милая Шарейн! Пусть он бранит тебя тоже – за то, что ты отослала его ко мне и я вырвал у него язык! Хо! Хо! – хохотал Кланет, выплевывая слова. – Храмовая шлюха! – Он бросил легкий хлыст в руки Кентона. – Теперь сражайся, раб! – проревел он. – Сражайся за свой лживый язык!

Четверо жрецов вышли вперед, вынимая из-под одеяний кнуты с металлическими наконечниками. Они напали прежде, чем Кентон смог собраться с силами. Они кружили вокруг, как четверка голодных волков, атакуя его своими хлыстами. Удары падали на его голову, на обнаженные плечи. Он неуклюже пытался парировать. Металлические наконечники оставляли глубокие порезы. С плеч, груди, спины капала кровь.

Один из ударов пришелся по лицу, наполовину ослепив его.

Он услышал донесшийся издалека золотой голос Шарейн, полный презрения:

– Раб, неужто ты и драться не умеешь?

Выругавшись, он отбросил бесполезный кнут. Ухмыляющееся лицо жреца, ударившего его, находилось совсем близко. Прежде чем он успел поднять хлыст снова, кулак Кентона ударил его прямо в перекошенный рот. Кентон ощутил, как крошатся кости носа, как шатаются зубы. Жрец отлетел назад, покатившись к фальшборту.

Мгновение спустя остальные трое были уже рядом, пытаясь вцепиться в его горло скрюченными пальцами, уронить на землю. Он вырвался. На секунду трое противников отпрянули, а затем снова набросились на него. Один из них был чуть впереди остальных.

Кентон перехватил его руку, вывернул ее и броском через бедро швырнул противника в воздух в направлении двух других, приготовившихся к атаке. Тело рухнуло на палубу, жрец ударился головой. Раздался хруст, будто сломался прут. На какой-то миг он замер, касаясь палубы плечами, скорчив ноги в судороге. А затем обмяк.

– Отличный бросок! – выкрикнул перс.

Длинные пальцы ухватили его за щиколотки, он почувствовал, как теряет равновесие. Падая, он краем глаза увидел лицо первого жреца, которого он сразил, – лицо было сплошным кровавым месивом.

В падении Кентон вытянул руки. В его горло вцепились пальцы. Ужасное решение пришло в голову Кентону – однажды он видел такое в другом неравном бою во Франции. Вытянув два пальца правой руки, он нащупал глазницы противника и безжалостно, неумолимо надавил. Он услышал, как тот взвыл в агонии, его руки оросили кровавые слезы, а пальцы на его горле разжались. Там, где были глаза жреца, сейчас зияли две окровавленные дыры.

Кентон вскочил. Он обрушил пятку на израненное лицо раз, другой, третий – и хватка на его лодыжках разжалась.

Краем глаза он заметил Шарейн, бледную, смотрящую на него широко распахнутыми глазами, и понял, что смех черного жреца прекратился.

На него бросился четвертый аколит, сжимая в руке нож с широким лезвием. Кентон склонил голову и ринулся ему навстречу. Он перехватил руку с ножом, вывернул ее и услышал, как хрустнула кость. Четвертый аколит содрогнулся и упал.

Кентон видел, как Кланет смотрит на него с раскрытым ртом. Он прыгнул, вскинув кулак правой руки, метя ему в челюсть. Но черный жрец выбросил руки вперед, поймал его в прыжке, вздернул над головой и вознамерился обрушить его тело на палубу. Кентон закрыл глаза – значит, это конец.

Он услышал голос перса, в котором звучало нетерпение:

– Хай, Кланет! Хай! Не убивай его! Во имя Владыки Пустой Преисподней – не убивай. Кланет! Оставь ему жизнь, чтобы он мог сражаться снова!

Ему вторил голос Гиги:

– Нет, Кланет! Нет! – Кентон чувствовал, как руки Гиги подхватили его, сжав в захвате. – Нет, Кланет! Он сражался честно и достойно. Для нас он ценное приобретение. Может статься, мы заставим его думать иначе… под надзором. Помни, Кланет, он в состоянии пройти через барьер.

Огромная фигура жреца дрогнула. Он медленно начал опускать Кентона на землю.

– Под надзором? Ха! – Это был рычащий голос надсмотрщика. – Отдай его мне, хозяин, вместо раба, умершего за веслом. Я покажу ему, что такое надзор.

Черный жрец уронил Кентона на палубу и какое-то мгновение просто стоял, возвышаясь над ним. Затем он кивнул, развернулся и удалился в каюту. Кентон, обессиленный, свернулся клубком, обхватив руками колени.

– Отопри цепи мертвого раба и брось его за борт, Захел, – услышал он слова Гиги. – Я присмотрю за этим человеком, пока ты не вернешься.

Кентон слышал, как надсмотрщик уходит. Барабанщик склонился над ним.

– Славная битва, волчонок, – прошептал он. – Славная битва. Теперь в цепи. Подчинись. Тебе представится возможность. Делай, что я говорю, волчонок, а я сделаю, что могу.

И он отодвинулся от Кентона. Тот поднял голову, оглядываясь. Он видел, как барабанщик наклонился, поднял тело жреца со сломанной шеей и одним движением длинной руки бросил его через борт. Наклонившись снова, следом он отправил тело того, чье лицо Кентон растоптал.

Барабанщик остановился перед воющим ослепленным жрецом, который катался по палубе, пытаясь встать. Затем, добродушно улыбаясь, он поднял его за ноги и швырнул за борт.

– О троих можно не беспокоиться, – пробормотал Гиги.

Тело Кентона сотрясала дрожь, зубы стучали друг о друга. Он всхлипнул. Барабанщик посмотрел на него с изумлением.

– Ты хорошо сражался, волчонок, – сказал он. – Почему же ты дрожишь, как побитая собака, у которой отобрали кость?

Он положил руки на окровавленные плечи Кентона. Тот замер от этого прикосновения. Будто из рук Гиги исходила какая-то сила, которой сейчас питалась его душа. Будто он коснулся какого-то древнего источника, сосуда, содержащего безразличие как к жизни, так и к смерти, и это безразличие наполнило его.

– Хорошо, – сказал Гиги, поднимаясь. – А вот и Захел пришел за тобой.

Надсмотрщик стоял рядом с Кентоном. Он коснулся его плеча, указал на короткую лестницу и повел его с палубы в яму.

В сопровождении Захела Кентон спускался в полумрак ямы. Спотыкаясь, он прошел по узкому проходу и остановился возле огромного весла, за которым виднелась голова с золотистыми, светлыми, как у женщины, волосами, склоненная к могучим плечам. Златовласый гребец спал. Его талию опоясывало толстое бронзовое кольцо. К этому кольцу была прикреплена цепь, вторым концом присоединенная к скобе позади скамьи, на которой он сидел. Запястья были прикованы к веслу, на котором покоилась его голова. Слева от спящего находилась еще одна цепь, а с весла свисали другие кандалы.

Захел толкнул Кентона на скамью рядом со спящим гребцом, обхватил его талию бронзовым кольцом, которое замкнул. Кентон не оказывал сопротивления, когда его руки просунули в кандалы, свисающие с весла, и заперли их. И вдруг Кентон почувствовал на себе тепло чужого взгляда. Обернувшись, он увидел лицо Шарейн, глядящей в яму. В ее взгляде была жалость и еще что-то, что заставило его сердце биться чаще.

– Уж не бойся, я за тобой присмотрю, – сказал Захел.

Кентон снова обернулся.

Шарейн уже не было.

Он склонился к веслу, к которому был прикован.

Раб корабля!

 

Глава 8

История Сигурда

Кентон проснулся от пронзительного звука свистка. Что-то обожгло плечо, будто раскаленным железом. Он вскинул голову, покоившуюся на руках, и озадаченно уставился на свои скованные запястья. И вновь удар, впивавшийся в плоть, обжег плечо.

– Проснись, раб! – Он услышал знакомый рычащий голос и попытался сбросить со своего разума оцепенение сна. – Встать! Встать у весла!

Затем другой голос, совсем рядом, прошептал хрипло, но дружелюбно:

– Поднимись на ноги, пока его хлыст не разрисовал тебе спину кровавыми рунами.

Шатаясь, Кентон поднялся, непроизвольно положив руки в потертые углубления на поверхности весла, к которому был прикован. Встав, он оглядел спокойный бирюзовый океан, который был словно накрыт куполом серебряного тумана. Напротив него находились четыре человека: двое сидели, двое стояли у опор огромных весел, которые, как и то, за которое он держался, выдавались за борт корабля. За ним простиралась черная палуба…

На Кентона обрушились воспоминания, прогнав остатки сна. Первый голос принадлежал Захелу, а обжигали Кентона удары его бича. Он обернулся. Другие люди, с черной и просто смуглой кожей, сидели и стояли у весел, нагибались и поднимались, заставляя корабль Иштар двигаться по голубой водной глади. А на платформе у подножия мачты стоял Захел, насмешливо ухмыляясь. Снова рванулся вперед хлыст, обжигая Кентона.

– Не оборачиваться! Грести! – проревел Захел.

– Я буду грести, – прошептал второй голос. – Стой и двигайся вместе с веслом, пока твои силы не вернутся.

Кентон обернулся, поглядев на человека со светлыми волосами, длинными, как у женщины. Но лицо его – мужчина поднял голову на мгновение – не казалось женственным. Его глаза были холодными, как лед, и голубыми, как лед, хотя в них и читалась некая суровая доброжелательность. Кожа его была иссечена штормами и закалена бурями. Точно так же и тело его, покрытое мышцами на плечах, спине и руках, бугрящимися, когда он двигал огромное весло, не походило на женское, хотя он ворочал веслом с той же легкостью, с которой женщина орудует шваброй.

Он был северянином с головы до ног; викинг, будто оживший персонаж древней саги и, как и Кентон, раб корабля; великан, спавший у весла, когда на Кентона надели его собственные цепи.

– Сигурд, сын Тригга, – вот мое имя, – пробормотал северянин. – Что за норна неудачи забросила тебя на этот корабль колдунов? Говори тихо, склонись к веслу. У дьявола с бичом острый слух.

Кентон нагибался и выпрямлялся, следуя за веслом. Оцепенение, в которое впал его разум, наконец прошло, едва движения весла разогнали кровь по венам. Человек, сидевший рядом, одобрительно хмыкнул.

– Не слаб ты, – прошептал он. – Весло изматывает, но по нему течет сила моря. Однако пей эту силу медленно. Становись сильнее – медленно. Тогда, быть может, мы с тобой вместе… – Он замолк, покосившись на Кентона. – Судя по твоему виду, ты родом с Эирнна, с Южных островов. Не держу я на них зла. Они всегда встречали нас меч к мечу и грудь к груди. Многими ударами осыпали мы друг друга, и валькирии над полем битвы никогда не возвращались в Вальгаллу с пустыми руками, когда мы встречались с людьми с Эирнна. Храбрые мужи, сильные, что умирали с боевым кличем, целуя лезвие меча и наконечник копья нежно, будто невесту. Из них ли ты?

Мысли Кентона быстро заметались в голове. Он должен был найти верный ответ, чтобы принять предлагаемую дружбу, не слишком правдивый, но и не расплывчатый, чтобы не вызвать подозрений.

– Кентон – вот мое имя, – ответил он тихо. – Мои предки были с Эирнна. Они хорошо знали и викингов, и их корабли – и они не завещали мне вражды с ними. Я буду другом тебе, Сигурд, сын Тригга, ибо никому из нас не ведомо, как долго доведется мне трудиться бок о бок с тобою. И поскольку тебе и мне вместе… – Он многозначительно умолк, как и викинг. Северянин кивнул и вновь окинул его своим внимательным взглядом.

– Как досталась тебе такая участь? – прошептал он. – С тех пор как меня взяли на борт этого корабля на острове чародеев, мы не входили в бухту. И тебя не было здесь, когда меня приковали к веслу.

– Сигурд, клянусь тебе именем Óдина Всеотца, я не знаю! – Рука северянина дрогнула при упоминании его бога. – Незримая рука схватила меня на моей земле и бросила сюда. Тот сын Хель, что правит черной палубой, предлагал мне свободу в обмен на позор. Я не согласился. Я сразился с этими людьми. Троих я поверг. И потом они приковали меня к этому веслу.

– Ты поверг троих! – Викинг взглянул на Кентона горящими глазами, обнажив зубы в хищной улыбке. – Ты поверг троих! Skoal! Товарищ! Skoal! – вскричал он.

Что-то подобное летающему змею, шипя, пронеслось мимо Кентона, обрушившись на спину северянина. На месте укуса осталась кровь. За первым ударом последовали еще и еще.

Свисту бича вторил рык Захела:

– Пес! Свинья! Ты обезумел? Мне спустить с тебя шкуру?

Тело Сигурда, сына Тригга, содрогалось под ударами бича. Он смотрел на Кентона, и на губах его была кровавая пена. И Кентон понял, что это не от боли – но от стыда и от ярости, что эта ярость сжимает его сердце, грозя разорвать его.

И Кентон, нагнувшись, подставил свою обнаженную спину под плеть, закрывая плечи викинга, принимая предназначенный ему удар.

– Ха! – вскричал Захел. – Ты тоже хочешь, да? Жаждешь поцелуев моего бича? Что ж – получи свою порцию!

Бич безжалостно свистел и жалил, свистел и жалил. Кентон стоически переносил его укусы, не сдвинувшись с места, закрывая собой северянина, изгоняя боль от каждого удара мыслями о том, что он сделает, когда придет время расплаты…

Когда он овладеет этим кораблем!

– Остановись! – Сквозь застилавшую глаза боль Кентон разглядел барабанщика, перегнувшегося через край ямы. – Хочешь убить этого раба, Захел? Во имя Нергала, если ты это сделаешь, я попрошу Кланета приковать тебя к этому веслу в качестве дара мне!

После чего удрученный Захел сказал:

– Греби, раб!

Тихо, едва не теряя сознание, Кентон перегнулся через весло. Северянин взял его за руку, крепко сжав ее своей железной хваткой.

– Сигурд, сын Тригга, – имя мое. Внук ярла. Капитан драккаров! – Его голос был низок, но в нем слышались отзвуки стальных клинков; он говорил с закрытыми глазами, словно стоял у алтаря. – Кровные узы братства отныне меж нами, Кентон из Эирнна. Кровные братья мы с тобой. Алыми рунами, что были написаны на твоей спине, когда ты подставил ее под удар бича, предназначавшийся мне, клянусь: я стану твоим щитом, как ты был моим. Наши мечи будут как один меч. Твой друг станет моим другом, и твой враг – моим врагом. И я отдам свою жизнь за твою, если возникнет нужда! В том клянусь Одином Всеотцом и всеми асами я, Сигурд, сын Тригга! И если нарушу я эту клятву, то лежать мне под ядом змей Хель, пока Иггдрасиль, Древо Жизни, не увянет и не разразится Рагнарек, Ночь Богов!

На сердце у Кентона потеплело, и оно забилось чаще. Хватка северянина стала сильнее. Затем он убрал руку и снова припал к веслу. Больше он ничего не сказал, но Кентон знал, что эта клятва нерушима.

Щелкнул бич надсмотрщика, просвистел свисток. Четверо гребцов впереди подняли весло, убирая его. Подобным же образом поступил и викинг.

– Сядь, – сказал он. – Теперь они помоют нас и покормят.

На Кентона обрушился поток воды, а затем еще один. Соленая вода заставила раны гореть огнем, слезы выступили в глазах.

– Тише! – предостерег Сигурд. – Скоро боль пройдет.

Затем поток воды обрушился и на него. Мимо прошли двое мужчин с коричневой кожей и иссеченными шрамами спинами. В каждой руке они держали ведра, из которых окатывали людей на веслах. Они повернулись и пошли назад по узкому проходу между скамьями.

Их тела были могучими. Лицами они напоминали людей, живших во времена Древней Ассирии, с полными губами и крючковатыми носами. Но в этих лицах словно не было разума. Глаза были неподвижны, пусты.

Двое мужчин вернулись с ведрами, из которых они окатили палубу ямы, смывая с нее грязь. А после этого два других раба поставили на скамью между Кентоном и северянином грубую тарелку и чашку. На тарелке лежала дюжина лепешек и груда хлебцев, напоминавших хлеб из кассавы, который в тропиках выпекают на солнце. Чашка была наполнена темной густой жидкостью красного цвета.

Он попробовал лепешки. Они оказались волокнистыми, с любопытным мясным привкусом. Хлебцы на вкус напоминали то же, что и на вид, – хлеб из кассавы. Жидкость была острой и наваристой. В пище и питье заключалась сила. Северянин улыбнулся Кентону.

– Плеть отдыхает, так что мы говорим не слишком громко, – сказал он. – Таково правило. Пока мы едим и пьем, спрашивай, что хочешь, и не бойся, кровный брат.

– Две вещи из многих хочу я сперва узнать, – сказал Кентон. – Как ты оказался на этом корабле, Сигурд? И как сюда попадает еда?

– Оттуда и отсюда еда попадает, – ответил викинг. – Это корабль колдунов, он проклят. Не может он надолго останавливаться в одном месте, и ни в одном месте ему не рады, даже в Эмактиле, в которой полно колдунов. В портах к этому кораблю быстро приносят еду и снаряжение – страх движет ими. Они делают это быстро, чтобы корабль поскорее уплыл, пока демоны, что владеют им, не разозлились и не принялись крушить все вокруг. Они обладают могучей магией – бледный сын Хель и женщина с белой палубы. Иногда я думаю, что она дочь Локи, коего Один заковал в цепи за его злонравие. А иногда мне мнится, что она дочь Фрейи, Матери Богов. Но кем бы она ни была, ее душа чиста. Я не испытываю к ней ненависти. – Он поднял чашку к губам. – Что же до того, как я попал сюда, – продолжил северянин, – это довольно короткий рассказ. На юг отправился я с флотом Кагнора Алое Копье. Двенадцать больших драккаров было у нас, когда мы отплыли. На юг мы шли через множество морей, по пути совершая набеги. Затем, много времени спустя, когда у нас осталось лишь шесть драккаров, мы приблизидись к городу в земле египтян. Это был великий город, и в нем находились храмы всех богов мира – кроме наших богов. Нас разозлило то, что среди всех этих храмов у Одина Всеотца не оказалось ни одного. Да, это разозлило нас, и злость эта росла. И в одну ночь, когда мы выпили чересчур много египетского вина, шестеро из нас отправились в храм, чтобы прогнать его бога и подарить его дом Одину. Мы явились к храму и вошли внутрь. В храме царила тьма, и все в нем были в черных одеяниях, как на этом корабле. Когда мы сказали, что хотим сделать, они зажужжали, как пчелы, и бросились на нас, как волки. Многих из них мы убили, выкрикивая наш боевой клич. И мы отбили бы этот храм во имя Одина, мы, шестеро, сражаясь спина к спине, но затрубил рог!

– Призвав слишком многих? – спросил Кентон.

– Вовсе нет, кровный брат, – ответил Сигурд. – Это был рог колдуна. Рог сна. Он наполнил нас сном, как штормовой ветер наполняет парус. Он обратил наши кости в воду, и алые мечи выпали из наших рук, которые не могли больше держать рукояти. И мы рухнули, поверженные сном, среди тел погибших врагов. Когда мы очнулись, мы были в храме. Мы думали, это тот же самый храм, ибо в нем было темно и те же жрецы в черных одеяниях обитали в нем. Заковав в цепи, они высекли нас кнутами и обратили в рабство. Затем мы узнали, что мы больше не в земле египтян, а в городе, зовущемся Эмактила, на острове колдунов в море, которое, я думаю, находится в мире колдунов. Долго мы были рабами у людей в черных одеяниях, я и мои товарищи, пока они не затащили меня на этот корабль, который бросил якорь в порту Эмактилы. И с тех пор я здесь, прикованный к веслу, взираю на их чародейства и сражаюсь за то, чтобы сохранить свою душу в теле.

– Рог, что навевает сон! – озадаченно повторил Кентон. – Я не понимаю этого, Сигурд.

– Ты поймешь, товарищ, – мрачно ответил Сигурд. – Довольно скоро ты поймешь. Захел хорошо на нем играет. Слушай – началось.

За их спинами послышался глубокий протяжный звук рога. Гул все длился, заползая в уши, и, казалось, касался каждого нерва, успокаивая их самой сущностью сна. Звук тянулся одной нотой, излучая сон.

Глаза викинга горели, пока он пытался совладать со сном. Но медленно, медленно его веки опускались.

Его руки расслабились, пальцы разжались, тело покачнулось, голова упала на грудь. Он осел на скамью.

Рог продолжал гудеть.

Кентон сопротивлялся, как мог, но был не в силах освободиться из мягких объятий сна, смыкавшихся вокруг него. Его тело оцепенело. «Спи, спи», – сонмы осколков сна проникали в него, попадая в кровь, разносясь по венам, по нервам, туманя его сознание.

Ниже и ниже опускались его веки.

И наконец он уже не мог больше сопротивляться. Гремя цепями, он повалился на Сигурда…

Что-то внутри шепотом велело Кентону проснуться, что-то дотянулось до него сквозь пелену волшебного сна и пробудило его сознание. Медленно стали подниматься тяжелые веки, а затем остановились, повинуясь какому-то предостережению. Едва приоткрыв глаза, он осмотрелся. Цепи, приковывавшие к веслу его запястья, были длинными. Во сне он передвинулся и сейчас лежал на скамье, положив голову на вытянутую руку. Он обернулся на палубу из слоновой кости.

Там, стоя на краю, смотрела на него сверху Шарейн. Бледно-голубые вуали, сотканные руками давно уже мертвых ассирийских дев, обвивали ее тонкую талию, ниспадая к стройным ногам, обутым в сандалии. Ее черноволосая служанка Саталу стояла рядом, пока хозяйка, склонившись над ямой, изучающе смотрела на Кентона.

– Госпожа, – сказала Саталу, – он не может быть слугой Нергала, ибо слуги Нергала приковали его здесь.

– Нет, – задумчиво ответила Шарейн. – Нет, в этом я ошиблась. Будь он слугой Нергала, он не смог бы перейти барьер. И Кланет не насмехался бы надо мной… таким образом…

– Он очень красив и молод, – вздохнула Саталу. – И силен. И он сражался со жрецами, как лев.

– Даже крыса, загнанная в угол, будет сопротивляться, – презрительно ответила Шарейн. – Он позволил заковать себя в цепи, как побитый пес. И он лгал мне! Он пришел ко мне в чужом оперении, неся меч, которым не может пользоваться! О! – вскричала Шарейн, и этот крик походил на плач. – О, Саталу, я пристыжена! Лжец, трус и раб – и все же в моем сердце что-то шевелится, как никогда раньше не шевелилось. О, я пристыжена, мне стыдно, Саталу!

– Не горюйте, госпожа Шарейн! – Саталу взяла ее руки в свои. – Возможно, он вовсе не таков. Откуда вы знаете? Возможно, он говорил правду. Откуда нам знать, что произошло в мире, который так давно потерян для нас? И он очень красив… и молод!

– Но все же, – произнесла Шарейн, и горечь была в ее голосе, – он раб.

– Шшш! – предупредила Саталу. – Захел идет.

Они развернулись и пошли к каюте Шарейн, исчезнув из поля зрения Кентона.

Раздался свист. Рабы зашевелились, и Кентон зевнул, поднялся, протер глаза и взялся за весло.

Его сердце ликовало. Нельзя было иначе понять слова Шарейн. Он ей нравился. Возможно, нить этой приязни была тонка, но все же он ей нравился. И если бы он не был рабом – когда он перестанет быть рабом – что тогда?

Тогда это будет уже не нить. Кентон рассмеялся, но тихо, чтобы Захел не услышал. Сигурд удивленно взглянул на него.

– Рог сна, должно быть, даровал тебе радостный сон, – пробормотал он.

– Поистине радостный, – ответил он. – Такой сон, который истончит наши цепи, чтобы мы смогли разорвать их.

– Побольше бы таких снов присылал Один, – прорычал северянин.

 

Глава 9

Сделка Шарейн

Когда Захел вновь подул в рог, Кентон мог уснуть и без него. Острый глаз надсмотрщика разглядел уловку Сигурда, и теперь он непрерывно наблюдал за Кентоном, хлеща его кнутом всякий раз, когда тот не налегал на весло всем телом, позволяя северянину грести. Руки Кентона покрылись волдырями, болела каждая кость и каждая мышца, а разум, теплящийся в измотанном теле, был затуманен.

И так продолжалось последующие пять ночей.

Однажды он стряхнул оцепенение и задал Сигурду вопрос, не дававший ему покоя. Половина гребцов в яме находилась за чертой, отделявшей черную палубу от палубы слоновой кости, за чертой, которую не могли пересечь ни Кланет со своей командой, ни Шарейн со своими женщинами. Но Захел свободно перемещался с одного края ямы к другому, да и другие жрецы тоже, Кентон видел это. И хотя он никогда не замечал здесь Кланета, Гиги или перса, он не сомневался, что они могут поступать так же, когда захотят. Почему же тогда черные жрецы не переходят на другую сторону и не врываются в розовую каюту? Почему Шарейн и ее женщины не возьмут черную каюту в осаду? Почему они не обрушат свои стрелы, свои копья в яму на головы черных жрецов?

– Это корабль колдунов, – ответил Сигурд, – и заклятье, что лежит на нем, не из простых.

Умерший раб сказал ему, что находится на корабле с тех пор, как боги пустили его в плавание, и что таинственный незримый барьер, разделяющий палубы, закрывает и яму гребцов. Ни копье, ни стрела, ни иное метательное оружие не могут пробить его, если не выпущены рукой бога или богини. Люди же обоих противоборствующих лагерей беспомощны друг перед другом. Есть и иные законы, как сказал Сигурду раб. Ни Шарейн, ни Кланет не могут покинуть корабль, когда он бросает якорь в порту. Это могут делать женщины Шарейн, как и люди черного жреца, но ненадолго. Они должны возвращаться как можно скорее. Корабль притягивает их. Что случится, если они не вернутся, раб не знал, но сказал, что это невозможно, корабль вернет их назад.

Кентон слушал рассказ, пока толкал и тянул весло, страдая от болей в спине. «Определенно, те божества, что прокляли корабль, были весьма практичными, они не упустили ни одной детали», – думал он с удивлением.

Что ж, они изобрели эту игру, и, уж конечно, они и устанавливали правила. Он размышлял о том, сможет ли Шарейн свободно ходить от носа к корме, когда он захватит корабль. Задумавшись, он услышал, как начал гудеть рог Захела, и довольно скоро провалился в бездну сна, которую тот распахивал.

После своего шестого сна Кентон очнулся с кристально ясным рассудком, чувствуя себя великолепно отдохнувшим; его тело вновь стало крепким и сильным. Он с легкостью орудовал своим веслом.

– Сила течет в тебя из моря, как я и предупреждал, – прорычал Сигурд.

Кентон рассеянно кивнул – сейчас его острый ум искал ответ на вопрос, как освободиться от цепей.

Что происходит в яме и на корабле, пока гребцы спят?

Можно ли освободиться самому и освободить викинга, если остаться бодрствовать?

Если он сможет остаться бодрствовать!

Но как закрыть уши от звука этого рога, который навевал сон подобно тому, как сирены навевали одержимость на моряков своими песнями?

Сирены! Он вспомнил историю хитреца Одиссея, сталкивавшегося с девами моря. Этот путешественник пожелал услышать песнь сирен, но не хотел, чтобы они заманили его к себе. Он поплыл в их царство, запечатал уши своих гребцов воском, повелел им привязать себя к мачте, не закрыв себе уши, а затем, ругаясь и пытаясь вырваться из пут, одержимый желанием устремиться в объятия белых рук, услышал волшебное пение сирен – и уплыл прочь.

Поднялся ветер, сильный ветер, который наполнил парус и помчал корабль по волнам. Дали команду сушить весла. Кентон ссутулился на скамье. Сигурд был молчалив, его лицо казалось мрачным, а взгляд блуждал где-то вдали, наполненный воспоминаниями о тех днях, когда его драккары бороздили Северное море. Кентон опустил руки на лохмотья, закрывавшие его ноги; пальцы, будто лениво, принялись перебирать их, расплетать нити и сворачивать их в маленькие шелковые шарики. Викинг не обращал внимания на его труд. Наконец два шарика были готовы. Прижав один из них к ладони, Кентон поднес ее к щеке, которую принялся потирать, залепляя шелком ухо. Он подождал какое-то время и затем запечатал второе ухо. Рев ветра наверху превратился в громкий шепот.

Осторожно, не торопясь, он вынул затычки, намотал на них еще несколько нитей и снова вернул на место. Теперь шум ветра казался лишь далеким тихим шорохом. Удовлетворенный, он спрятал шелковые шарики за свой порванный пояс.

Корабль несся вперед. И вскоре рабы опустошили ведра, вылив воду на него и викинга, принесли им еду и питье.

Перед тем как прозвучал рог сна, Кентон улегся на скамью, положив руки на локти и сжимая в пальцах шелковые пробки. Он осторожно поместил их в уши, а затем позволил мышцам расслабиться.

Гул рога превратился в тихое, едва различимое гудение. Но даже сейчас его охватила слабость. Он боролся с ней и прогнал ее. Наконец гудение прекратилось. Он видел сквозь приоткрытые веки, как надсмотрщик прошел мимо него, а затем поднялся по ступеням и направился к каюте Кланета.

Черная палуба была пуста. Будто во сне, Кентон перевернулся, перебросил руку через скамью, положил на нее голову и посмотрел на ту часть корабля, которая была у него за спиной.

Он услышал смех, золотой, звонкий. К краю своей палубы в сопровождении черноволосой Саталу подошла Шарейн. Она присела, распустила волосы, разметав их пламенеющее золото по плечам и позволив прядям упасть на лицо, укрывшись ими, как сладко пахнущей шелковой накидкой. Саталу принялась расчесывать блестящие пряди гребнем.

Кентон чувствовал взгляд Шарейн.

Непроизвольно он поднял веки, посмотрев в глаза жрицы, которые были скрыты ниспадающими на ее лицо волосами. Та вздохнула и приподнялась, удивленно уставившись на него.

– Он не спит! – прошептала она.

– Шарейн, – выдохнул он.

Кентон видел, как ее глаза наполнил стыд, а лицо превратилось в холодную маску. Она втянула носом воздух.

– Саталу, – сказала жрица, – не пахнет ли из ямы сильнее? – Она снова повела носом. – Да, я уверена, что это так. Как на старом невольничьем рынке в Уруке, когда доставляли новых рабов.

– Я… Я не заметила, госпожа, – запнулась Саталу. – Но да… конечно.

Голос Шарейн был безжалостен.

– Видишь, вон он сидит. Новый раб, странный раб, который спит с открытыми глазами.

– Но он… он не похож на раба, – снова запнулась служанка.

– Да нет же, – проговорила Шарейн мягко. – Что случилось с твоей памятью, девочка? Каковы признаки раба?

Черноволосая девушка не ответила, склонившись над головой своей госпожи.

– Цепь и отметины от кнута, – насмешливо произнесла Шарейн. – Это признаки раба. А у нового раба и того и другого в достатке.

И все же Кентон сносил насмешки молча, не шевелясь и на самом деле даже почти не слыша ее, лишь любуясь жадными глазами ее красотой.

– Ах, но мне снилось, что он пришел ко мне со сладкими словами, давая мне обещания, поселив надежду в моем сердце, – вздохнула Шарейн. – Я открыла свое сердце ему, Саталу, в том сне. Открыла его, не таясь! А он отплатил мне ложью… И его обещания ничего не значили… И он оказался слабаком… И мои девочки побили его. Теперь мне кажется, что этот слабак и лжец из моих снов сидит там, нося отметины от кнута на своей спине, и его слабые руки закованы в кандалы. Раб!

– Госпожа! О госпожа… – прошептала Саталу. Но Кентон хранил молчание, хотя теперь ее насмешки били в цель.

И вдруг она поднялась, проведя руками по своим блестящим локонам.

– Саталу, – проворковала она, – не кажется ли тебе, что мой вид разбудит даже раба? Что любой раб, особенно молодой и сильный, разорвет свои цепи ради меня?

Она повела бедрами и повернулась так, что ее тонкие одежды не скрывали линии груди и бедер. Она распустила сети волос и поглядела сквозь них алчущими глазами, прихорошилась, выставила вперед изящную ножку, обнажив ямочку на колене.

Кентон безрассудно вскинул голову, его кровь вскипела.

– Цепи порвутся, Шарейн! – вскричал он. – Я сломаю их, не бойся! И тогда…

– И тогда, – эхом откликнулась она, – я и мои девочки снова побьем тебя, как раньше! – Она рассмеялась и пошла прочь.

Кентон смотрел, как жрица уходит, и кровь стучала в его висках. Он видел, как она остановилась и прошептала что-то Саталу. Черноволосая девушка обернулась, сделав предостерегающий жест. Он закрыл глаза, уронил голову на руку и вскоре услышал шаги Захела, спускавшегося по ступенькам к нему. Раздался свисток.

Почему она предостерегла его, если в ее насмешке была правда?

Шарейн снова посмотрела на него со своей палубы.

С тех пор как она насмехалась над ним, стоя наверху, прошло время. Прошло время, но как измерить его по законам собственного, потерянного для него мира, Кентон не знал, попав в паутину безвременья, которая опутывала корабль.

Ночь за ночью он лежал на скамье, ожидая ее. Она оставалась в каюте, а если и нет, то держалась вне поля его зрения.

Кентон не сказал викингу, что разрушил заклятие рога сна. Он доверял Сигурду всецело, но не был уверен, сможет ли северянин сохранить секрет, не был уверен, что он сумеет притворяться очарованным и спящим, как Кентон. Он не мог рисковать.

И вот Шарейн вновь подошла и посмотрела вниз с платформы близ изумрудной мачты. Рабы спали. На черной палубе никого не было. И сейчас на лице Шарейн не читалась насмешка. А когда она заговорила, то сразу перешла к делу.

– Кто бы ты ни был, кем бы ты ни оказался, – прошептала она, – ты способен на две вещи. Пересечь барьер. Остаться бодрствовать, когда иные рабы спят. Ты сказал мне, что можешь разорвать свои цепи. Если две вещи ты можешь делать, есть во мне вера, что и о третьей ты тоже говоришь правдиво. Если…

Она замолчала, но Кентон понял ее мысль.

– Если я не солгал тебе об этом так же, как лгал раньше, – сказал он спокойно. – Что ж, это не было ложью.

– Если ты разорвешь цепи, ты убьешь Кланета? – спросила она.

Кентон притворился, что обдумывает ее слова.

– Почему я должен убить Кланета? – поинтересовался он наконец.

– Почему? Почему? – В ее голосе зазвенело презрение. – Разве не заковал он тебя в цепи? Не высек тебя кнутом? Не сделал тебя рабом?

– Разве Шарейн не прогнала меня своими копьями? – спросил он. – Разве Шарейн не сыпала на мои раны соль своих насмешек?

– Но… ты солгал мне! – закричала она.

Снова он притворился, что раздумывает.

– Что сей лжец, слабак и раб получит, если убьет для тебя черного жреца? – прямо спросил он.

– Получит? – непонимающе переспросила она.

– Чем ты мне заплатишь за это?

– Заплатить тебе? Заплатить тебе! О! – Презрение в ее глазах обожгло его. – Тебе заплатят. Ты получишь свободу… и несколько моих драгоценностей… Забирай все…

– Свободу я получу, когда убью Кланета, – ответил он. – И что мне проку от твоих драгоценностей на этом проклятом корабле?

– Ты не понимаешь, – ответила она. – Когда черный жрец будет убит, я смогу высадить тебя на любой земле в этом мире, на какой пожелаешь. Драгоценности пригодятся в каждой из них. – Она помолчала и добавила: – Неужели они ничего не стоят в земле, из которой ты явился и в которую, свободный, ты, похоже, возвращаешься, когда тебе угрожает опасность?

Ее голос сочился ядом. Но Кентон лишь рассмеялся.

– Ты хочешь большего? – спросила она. – Если тебе недостаточно, чего ты хочешь еще?

– Тебя! – сказал он.

– Меня! – Жрица задохнулась от возмущения, не веря своим ушам. – Чтобы я отдалась мужчине в уплату! Чтобы я отдалась тебе! Паршивому псу! – взорвалась она. – Никогда!

До этого момента Кентон действовал расчетливо, но теперь же он заговорил с яростью, столь же сильной, как и у нее.

– Нет! – вскричал Кентон. – Нет! Ты не отдашься мне! Ибо, клянусь Богом, Шарейн, я возьму тебя сам! – Он протянул в ее сторону закованную руку. – Я стану хозяином этого корабля и без твоей помощи – без той, что звала меня лжецом и рабом и теперь хочет швырнуть мне плату, как мяснику! Нет! Я овладею кораблем своей собственной рукой. И той же рукой я овладею тобою!

– Ты угрожаешь мне! – Ее лицо исказила ярость. – Ты!

Она выхватила тонкий нож и бросила его в Кентона. Но нож отскочил, словно налетев на невидимую адамантитовую стену, и упал к ее ногам, сломанный у рукояти. Шарейн побледнела.

– Ненавидь меня! – глумился над нею Кентон. – Ненавидь меня, Шарейн, ибо что есть ненависть, как не пламя, которое очищает кубок для вина любви!

Жрица скрылась внутри каюты, громыхнув дверью. А Кентон, мрачно хохоча, опустил голову на весло и вскоре спал, как и северянин рядом с ним.

 

Глава 10

Корабль плывет

Он проснулся от шума и гула, которые пронизывали корабль. На белой палубе и на черной палубе стояли люди, указывая куда-то, обсуждая что-то, жестикулируя. Стайка птиц – первых, которых он увидел в этом странном мире, – кружила над ним. Их крылья были подобны крыльям гигантских бабочек. Их перья сияли, будто покрытые ярким вермилионом и бледным золотом. Из раскрытых клювов вырывалось пение, подобное перезвону маленьких колокольчиков.

– Земля! – воскликнул викинг. – Мы вошли в порт. Должно быть, еда и вода на исходе.

Дул свежий ветер, и гребцы сушили весла. Наплевав на хлыст Захела, Кентон вскочил со скамьи, оглядываясь. Надсмотрщик не обратил на это внимания, он и сам смотрел на лежащую впереди землю.

Это был остров цвета солнца, покрытый разноцветными кратерами, будто в них гнездились радуги. За исключением этих пестрых вкраплений, берег острова отливал синевой: воды лазоревого моря голубым молоком плескались у кромки земли, где раскидистые деревья тянулись ветвями к траве, словно огромные перья диковинных золотисто-медвяных птиц. Над янтарно-желтой поверхностью острова вспыхивали и угасали радужные переливы, и казалось, что над ним парят лучащиеся цветы.

Корабль подплыл ближе. На носу столпились девушки Шарейн, смеясь и болтая. Сама же Шарейн стояла на балконе, взирая на остров тоскующим взглядом. Теперь он и правда был близко. Спустили роскошный парус. Корабль все медленнее и медленнее на веслах приближался к берегу; лишь когда резной нос почти коснулся земли, рулевой развернул его и тот поплыл вдоль берега. Пока они плыли, ветви странных деревьев спускались к самой палубе, гладя ее вытянутыми листьями. Темно-желтые и янтарные листья покрывали ажурные узоры, похожие на завитки изморози на оконном стекле, сами же ветви поблескивали, будто высеченные из шафранового хризолита. Тяжелые гроздья пламенно-алых цветов, похожих на лилии, свисали с них.

Все медленнее и медленнее плыл корабль, двигаясь по широкому заливу, врезавшемуся в плоть острова. Берега пестрели яркими цветами, и Кентон понял, что эти кратеры были полянами цветов, которые росли кругами, напоминающими амфитеатр. Вспышки в воздухе оказались стайками птиц всех размеров, от маленьких до огромных, чей размах крыльев мог сравниться с размахом крыльев андского кондора. У всех птиц, маленьких и больших, были блестящие крылья бабочек.

Остров источал благоухание. Зелени на нем почти не было, не считая порхающих изумрудных птиц.

Долина осталась позади. Ветви деревьев с похожими на перья листьями касались палубы все медленнее. Корабль подошел к озеру, наполняемому низвергавшимся водопадом. Послышался лязг цепи – спустили якорь. Нос корабля, прорезая листву, уткнулся в берег.

Женщины Шарейн перебрались через борт, неся на головах большие корзины. Шарейн взирала на них со своего балкона с горечью в глазах. Наконец они исчезли в цветастой роще, их голоса все отдалялись, пока наконец не перестали слышаться вовсе. Шарейн, опустив подбородок на белые руки, жадно смотрела на землю. Ее глаза были широко распахнуты. Над ее золотыми волосами вокруг серебряного полумесяца порхала птица – изумрудно-голубая, пение ее походило на перезвон волшебных колокольчиков. Кентон видел, как по щекам жрицы текут слезы.

Заметив, что он смотрит на нее, Шарейн отвернулась. Она собралась было уйти, но затем горестно опустилась на пол за одним из цветущих на ее балконе деревьев, где никто не мог видеть ее слез.

Ее женщины вернулись, и их корзины были полны: фрукты, пурпурные и белые тыквы и множество тех лепешек, которые он попробовал, когда попал на корабль. Время от времени они снова уходили и возвращались. Наконец вместо плетеных корзин они спустили на берег бурдюки, чтобы наполнить их водой из пруда у подножия водопада. Раз за разом они поднимали их на борт на плечах, уже полные.

Снова они сошли на берег, теперь без ноши, радостно соскочили с борта, сбросили свои и без того скудные одеяния и прыгнули в пруд. Подобно нимфам, они плавали и играли, и вода омывала их тело, их кожу – белоснежную, розовую, оливковую. Они выходили из пруда, плели цветочные венки и с букетами ароматных цветов в руках неохотно возвращались на корабль, в розовую каюту.

Теперь через борт перебрались люди Кланета. Они шныряли взад-вперед, поднимая на корабль грузы, наполняя бурдюки.

Снова корабль охватила суета. Лязгнула цепь, поднялся якорь. Воду вспенили весла, толкая судно прочь от берега. Поднялся парус. Корабль развернулся, поймал ветер и медленно поплыл мимо аметистовых отмелей. Золотой остров отдалялся до тех пор, пока не стал лишь шафрановой тенью в тумане. А затем исчез.

Корабль поплыл дальше. Он плыл и плыл – Кентон не знал, по каким признакам он ориентировался и к какому порту шел. Проходила ночь за ночью. Покров тумана, чьим краем был горизонт, расширялся или сжимался в зависимости от того, густел ли туман. Они попадали в бури, ревущие бури, когда серебро тумана сменялось медью, янтарем, тьмой чернее ночи. Бури, вспарывающие небо молниями, чуждыми, но прекрасными. Молниями, которые были похожи на осколки драгоценных призм, будто разбившаяся на куски радуга. Бури, что гремели поступью грома, металлического, подобного звону колоколов, – грохот цимбал, следующий за россыпью разноцветных драгоценностей.

Сила моря постепенно проникала в Кентона через его весло, как и говорил Сигурд, укрепляя его, делая его другим человеком, превращая его тело в машину, прочную и гибкую, как рапира.

Между периодами сна Сигурд рассказывал ему легенды викингов – неизвестные саги, потерянный эпос Севера.

Дважды черный жрец посылал за ним – допрашивал, угрожал, льстил – все зря. И каждый раз все более и более мрачным становилось его лицо, когда он отсылал Кентона обратно к веслам.

Сражений между богом и богиней больше не происходило. И Шарейн оставалась в своей каюте во время сна рабов. Когда же Кентон бодрствовал, то не мог повернуть голову, чтобы не получить удар бича Захела. Так что часто он позволял рогу сна делать свое дело – что толку бодрствовать, если Шарейн прячется?

Однажды, притворяясь спящим, Кентон услышал шаги на ступенях. Он повернулся, лежа на скамье, будто в беспокойном сне. Шаги затихли возле него.

– Зубран, – послышался голос Гиги, – этот человек превратился в молодого льва.

– Довольно силен, – прорычал перс. – Жаль, что его сила впустую пропадает здесь, двигая корабль из одного тоскливого места в другое, столь же безрадостное.

– Я думаю так же, – ответил Гиги. – Силы ему теперь не занимать. И отваги тоже. Помнишь, как он перебил жрецов?

– Помню! – Сейчас в голосе Зубрана не было скуки. – Как я могу забыть? Клянусь сердцем Рустама, могу ли я забыть? Это было похоже на свежий ветер, впервые за столетия. За это я ему должен.

– К тому же, – продолжил Гиги, – он верен тому, к чему лежит его сердце. Я рассказывал тебе, как он защитил своей спиной человека, который спит рядом с ним. Поэтому он мне нравится, Зубран.

– Это был прекрасный жест, – ответил перс. – Несколько напыщенный, но все же прекрасный.

– Сила, верность, отвага, – огласил барабанщик, после чего тихо, с весельем в голосе добавил: – И хитрость. Необычайная хитрость, Зубран, ибо он придумал затыкать уши, чтобы спастись от рога сна, и лежит сейчас, бодрствуя.

Сердце Кентона замерло, а затем яростно заколотилось. Как барабанщик узнал об этом? Да и знал ли он? Или же это просто догадка? Он в отчаянии попытался успокоить нервы, стараясь хранить неподвижность.

– Что? – недоверчиво воскликнул перс. – Он не спит? Гиги, да ты бредишь!

– Нет, – тихо ответил Гиги. – Я наблюдал за ним, когда он меня не видел. Он не спит, Зубран.

Внезапно Кентон почувствовал руку барабанщика на своей груди, прижавшуюся к сердцу. Тот хмыкнул и убрал ладонь.

– Еще он осторожен, – одобрительно произнес Гиги. – Он немного верит мне, но не слишком. А с тобой он не знаком, Зубран, оттого не доверяет вовсе. Поэтому он тихо лежит и думает: «Гиги не может знать точно. Он не может быть уверен, пока я не открою глаза». Да, он осторожен. Но видишь, Зубран, он не в силах удержать кровь у своего лица, как и замедлить свое сердце до спокойного ритма сна. – Барабанщик снова зловеще усмехнулся. – И вот еще одно доказательство его осторожности – он не сказал своему товарищу о том, что рог не имеет над ним власти. Слышишь, как храпит длинноволосый? Нет сомнений – он спит. Мне это тоже нравится: он знает, что секрет, который известен двоим, может перестать быть таковым.

– Как по мне, он вполне себе спит.

Кентон почувствовал, как перс склонился к нему в сомнении.

Его веки дернулись, и лишь усилием воли он удержал их, равномерно дыша и лежа без движения. Как долго они собираются стоять здесь, глядя на него?

Наконец Гиги нарушил молчание.

– Зубран, – сказал он тихо, – как и ты, я устал от черного жреца и бесконечной вражды между Иштар и Нергалом. Но мы, связанные многими клятвами, не можем ни выступить против Кланета, ни навредить его людям. Не важно, что эти клятвы были вырваны у нас хитростью. Мы их дали, и они нас сковывают. До тех пор пока жрец Нергала правит черной палубой, мы не можем дать ему бой. Но что, если Кланет не будет больше править, если чья-то рука препроводит его к темному господину?

– Могучая же рука должна быть! Где в этих морях мы найдем такую руку? И, если найдем, как убедим ее обрушиться на Кланета? – насмешливо спросил перс.

– Думаю, вот она. – Кентон снова почувствовал касание барабанщика. – Отвага, верность и сила, сообразительность и осторожность – все это у него есть. К тому же он умеет проходить сквозь барьер!

– Клянусь Ариманом! Так и есть! – прошептал перс.

– Сейчас я дам еще одну клятву, – сказал Гиги. – И ты можешь поддержать меня. Если бы цепи этого человека были… разбиты, тогда он мог бы легко попасть в каюту Шарейн и вернуть свой меч.

– И что же потом? – спросил Зубран. – Ему все еще противостояли бы Кланет и его стая. И мы не можем помочь ему.

– Нет, – ответил барабанщик. – Но мы не будем ему мешать. Наши клятвы не обязывают нас сражаться за черного жреца, Зубран. Если бы я был этим человеком, и если бы мои цепи были разбиты, и если бы я вернул свой меч, я нашел бы способ освободить своего товарища. Тот смог бы сдержать стаю, пока этот волчонок, который уже не волчонок, но Волк, ибо он вырос, сразился бы с Кланетом.

– Что ж… – с сомнением в голосе начал перс, но затем его тон изменился на довольный. – Я смог бы освободить его, Гиги. Хоть это развеет проклятую скуку. Но ты говорил о клятве.

– Клятва за клятву, – ответил Гиги. – Если будут разбиты его цепи, если он вернет меч, если он встретится с Кланетом (и мы не выступим против него на стороне Кланета) и если он убьет Кланета, поклянется ли он в дружбе тебе и мне, Зубран? Как думаешь?

– Почему он должен дать нам такую клятву? – спросил Зубран. – Разве что мы ослабим его цепи.

– Именно, – прошептал Гиги. – Ибо, если он даст такую клятву, я ослаблю их!

Надежда вспыхнула в душе Кентона. Но следом за ней пришел холод сомнения. Что, если это ловушка? Трюк, чтобы помучить его? Стоит ли так рисковать… но… Свобода!

Гиги снова наклонился к нему.

– Поверь мне, Волк, – тихо сказал он. – Клятва за клятву. Если ты принимаешь ее – посмотри на меня.

Настала очередь Кентона бросать кости. Даже если они были шулерскими, следовало попытаться. Кентон открыл глаза и на мгновение уставился в янтарные бусины, находившиеся сейчас так близко. А затем снова закрыл их, снова задышал ровно, изображая глубокий сон.

Гиги, смеясь, поднялся. Кентон слышал, как он и его собеседник уходят прочь, поднимаясь по ступенькам.

Вновь свободен! Может ли такое случиться? И когда Гиги, если это правда и не ловушка, когда Гиги сломает цепи? Долго колебался Кентон между ободряющей надеждой и холодным сомнением. Правда ли это? Свобода! И…

Шарейн!

 

Глава 11

Гиги ломает цепи

Ждать Кентону пришлось недолго. Едва следующий звук рога сна затих, он почувствовал прикосновение к плечу. Длинные пальцы дернули его за уши, подняли его веки. Он смотрел в лицо Гиги.

Кентон вынул шелковые шарики, которые оберегали его от навеваемого рогом сна.

– Так вот как ты это делаешь. – Гиги с интересом осмотрел их и присел рядом с Кентоном. – Волк, – сказал он, – я пришел поговорить с тобой, чтобы ты узнал меня получше. Я посидел бы тут, рядом с тобой, но эти проклятые жрецы могут шнырять поблизости. Поэтому я сяду на стул Захела. Когда я это сделаю, повернись ко мне. – Он поднялся со скамьи. – Зубран сейчас с Кланетом, они спорят о богах. Зубран, хотя и поклялся в верности Нергалу, думает, что тот лишь жалкое подобие Аримана, персидского бога тьмы. Он также убежден, что вся эта война между Иштар и Нергалом на корабле не только вторична и лишена выдумки, но еще и безвкусна – его собственные боги и богини не сделали бы такого или сделали бы куда лучше. Это злит Кланета, что, в свою очередь, весьма радует Зубрана. – Он снова поднялся и огляделся. – Однако, – продолжил Гиги, – сейчас он вступил в спор для того, чтобы держать Кланета и в особенности Захела подальше, пока мы разговариваем, поскольку в этих спорах Кланет полагается на Захела. Я сказал им, что не выношу их разговоров и что посижу на месте Захела, пока они не закончат. А не закончат они, пока я не вернусь, ибо Зубран умен, о, он очень умен, и он надеется, что наш с тобой разговор наконец развеет его скуку… – Он бросил осторожный взгляд на белую палубу. – Так что не бойся, Волк. – Гиги поднялся на свои коротенькие ножки. – Когда я пойду, отодвинься в сторону и не упускай меня из виду. Я подам тебе знак, если понадобится предостережение.

Он отошел и уселся на место надсмотрщика. Кентон, повинуясь, перевернулся, будто во сне, положил руку на скамью, а голову на руку.

– Волк, – сказал внезапно Гиги, – есть ли куст, зовущийся чилкор, в том месте, откуда ты родом?

Кентон уставился на него, обескураженный этим вопросом. Но у Гиги, видимо, была причина задать его. Слышал ли он о таком? Кентон порылся в памяти.

– Его листья примерно такого размера. – Гиги расставил пальцы дюйма на три. – Он растет только на краю пустыни, и он очень редок – к сожалению. Подумай – быть может, тебе он известен под другим названием. Возможно, вот что просветит тебя: ты собираешь бутоны как раз перед тем, как они должны раскрыться. Затем ты смешиваешь их с сезамовым маслом, медом и добавляешь немного жженой слоновой кости, а потом размазываешь эту смесь по голове. И потом ты трешь, и трешь, и трешь… Вот так и вот так… – показал он на своей сияющей лысине. – И после этого начинают расти волосы, как зерно под весенними дождями, они растут, и вскоре твоя нагота прикрыта. И уже свет не отскакивает в ужасе от твоей макушки, а играет в твоих новых волосах. И человек, что был лыс, вновь прекрасен в глазах женщины. Во имя Танниты, дарующей блага! – кричал Гиги восторженно. – Эта мазь заставляет волосы расти! И как! Она вырастит их даже на дыне! Да, даже на этих пустошах волосы будут расти, точно трава. Уверен ли ты, что не слыхал о нем?

Ошарашенный, Кентон покачал головой.

– Что ж, – сказал Гиги с печалью в голосе. – Бутоны чилкора способны на это. И вот почему я ищу их. – Он тяжело вздохнул. – Желая вновь быть прекрасным в глазах женщин.

Он вздохнул снова. Затем рукоятью хлыста ткнул в спину каждого спящего раба, включая Сигурда.

– Да, – пробормотал он. – Да, они спят. – Его черные глаза моргнули, а лягушачий рот расплылся в ухмылке. – Ты думаешь, – сказал Гиги, – отчего я толкую о таких глупых вещах, как кусты и лысины, пока ты лежишь в оковах? Что ж, Волк, эти вещи совсем не глупы. Они и привели меня сюда. И если бы я не был здесь, осталась бы у тебя надежда на свободу, как думаешь? Ах, нет, – продолжал Гиги. – Жизнь – это серьезно. Значит, все в ней должно быть серьезным. И, значит, никакая часть ее не может быть глупой. Давай отдохнем немного, Волк, пока ты осмысляешь эту великую истину.

И снова он ткнул в спины спящих рабов одного за другим.

– Что ж, Волк, – продолжил Гиги, – теперь я скажу тебе, как я попал на этот корабль из-за чилкора, его свойств и из-за моей лысины. И ты поймешь, как причудливы повороты судьбы. Волк, когда я был ребенком в Ниневии, девы находили меня необычайно красивым. «Гиги! – кричали они, стоило мне пройти мимо них. – Гиги, милый малыш, дорогой малыш! Поцелуй меня, Гиги!»

Голос Гиги был до абсурда сентиментален, что Кентон рассмеялся.

– Ты смеешься, Волк, – заметил барабанщик. – Что ж… Это позволит нам понимать друг друга лучше. – В его глазах блеснула веселая злость. – Да, – сказал он, а затем продолжил: – «Поцелуй меня», – кричали они. И я целовал бы их, потому как я тоже находил каждую из них необычайно красивой. И это влечение росло вместе с тем, как рос я. Ты, несомненно, заметил, – самодовольно произнес Гиги, – что для мужчины моя фигура необычна. Но когда я вырос из отрочества, моей самой большой гордостью стали волосы. Они были длинными, и черными, и кудрявыми, и ниспадали мне на плечи. Я поливал их благовониями и заботился о них, и эти нежные маленькие сосуды наслаждений, которые любили меня, перебирали их пальцами, когда моя голова лежала на их коленях. И находили в том радость, как и я. Но затем я слег с лихорадкой. Когда же я выздоровел, моих прекрасных волос больше не было! – Гиги замолчал и вздохнул. – Жила одна женщина в Ниневии, которая пожалела меня. Именно она намазала мою голову чилкоровой мазью, научила ее делать, показала мне тот куст. После многих лет… ах, взаимного влечения… я снова слег. И снова мои волосы погибли. Тогда я был в Тире, Волк, и со всех ног я бросился в Ниневию. Когда я вернулся, то узнал, что та добрая женщина мертва, а место, где росли кусты чилкора, засыпано песчаной бурей!

Он преувеличенно громко вздохнул. Кентон, пораженный и завороженный его историей, невольно удивился столь внезапной вспышке меланхолии. Она казалась наигранной.

– Но прежде чем я смог продолжить поиски, – торопливо продолжил Гиги, – до меня донеслась весть, что та, которая любила меня – принцесса, – направляется в Ниневию на встречу со мной. Стыд овладел мною и тоска! Я не мог встретиться с нею с лысой головой. Ибо никто не полюбит лысого человека!

– Никто не полюбит толстяка, – ухмыльнулся Кентон. Он, казалось, поизнес это на своем языке, поскольку барабанщик его не понял.

– Что ты сказал?

– Я сказал, – рассудительно ответил Кентон, – что для человека со столь выдающимися качествами потеря волос стала бы помехой не большей, чем для птицы потеря одного пера.

– Замечателен твой язык, – невозмутимо заметил Гиги, – если, говоря на нем, можно высказать столь многое столь малым количеством звуков. Что ж, – продолжил он, – несомненно, я был в бедственном положении. Я мог спрятаться, но я боялся, что моя воля не столь сильна, чтобы сделать это. Она была прекрасной принцессой, Волк. К тому же я знал: если ей станет известно, что я в Ниневии – а это, несомненно, произойдет, – она найдет меня. Она была славной женщиной. А разница между славной женщиной и скверной в том, что последняя будет ждать, когда ты придешь к ней, а первая будет искать тебя. И я не мог спрятаться ни в каком другом городе, ибо в каждом из них были женщины, которые восхищались мною. Что же мне было делать?

– Почему ты не раздобыл парик? – спросил Кентон, который столь увлекся историей Гиги, что позабыл о цепях.

– Я говорил тебе, Волк, что они любили перебирать мои волосы пальцами, – строго ответил Гиги. – Может ли парик остаться на месте при таком обращении? Уж не в том случае, когда мы говорим о женщинах, которые любили меня, нет! Нет! Я скажу тебе, что я сделал. И сейчас ты поймешь, как мои утерянные волосы связаны с тобой. Высший жрец Нергала в Ниневии был моим другом. Я пошел к нему и сперва попросил о заклинании, которое могло бы вырастить мне волосы. Он был возмущен и сказал, что не осквернит искусства магии подобным. И тогда, Волк, я начал сомневаться в силе этих чародеев. Я видел, как этот жрец творил великую магию. Он создавал фантомы, от которых волосы на моей голове становились дыбом – когда они еще были у меня. Насколько проще было бы ему встопорщить их без всяких фантомов? Я спросил у него об этом. Он разъярился еще больше и сказал, что имеет дело с богами, а не с брадобреями! Но теперь я все знал. Он не мог этого сделать! Я, однако, умолчал об этом и попросил его спрятать меня там, где принцесса не нашла бы меня, и там, откуда я, слабовольный, не бросился бы искать ее. Он улыбнулся и сказал, что знает такое место. Он посвятил меня в аколиты Нергала и дал мне знак, который, как он сказал, обеспечит мне благоволение того, кого он назвал Кланетом. Также он заставил меня принести клятвы, кои нельзя было нарушить. Я легко принес их, думая, что они временны и что его друг Кланет – это высший жрец некоего сокрытого храма, где я буду в безопасности. Той ночью я спал беспечно, счастливый, словно ребенок. А проснулся я, Волк, здесь! Это была жалкая шутка, – злобно пробормотал Гиги. – И жалкую шутку сыграл бы я с тем ниневийским жрецом, если бы знал, как вернуться к нему! Но с тех пор я здесь, – добавил он. – И мое посвящение Нергалу не позволяет мне пересечь барьер, где маленький сосуд наслаждений, зовущийся Саталу, ждет, чтобы я заключил ее в объятия. И иные клятвы препятствуют мне покинуть этот корабль, когда я иду за едой или снастями, ибо это и есть то прибежище, о котором я просил, которое не могу покинуть и куда моя принцесса не может прийти ко мне. Клянусь Тиамат из бездны, я получил прибежище, о котором просил! – воскликнул он горько. – И клянусь Белом, повергшим Тиамат, я так же сыт этим кораблем по горло, как и Зубран. Но если бы не было меня здесь, – продолжал он, будто эта мысль лишь сейчас пришла ему в голову, – кто освободил бы тебя от цепей? Куст, отсутствие волос, влюбленная принцесса и мое тщеславие – вот что привело меня на корабль, чтобы я мог освободить тебя. Из каких нитей порой боги ткут наши судьбы…

Гиги наклонился вперед, и его глаза более не сверкали зловеще, а лягушачий рот скривился в доброжелательной улыбке.

– Ты мне нравишься, Волк, – просто сказал он.

– И ты мне нравишься, Гиги, – сдался Кентон. – Очень нравишься ты мне. Я полностью доверяю тебе. Но Зубрану…

– Не сомневайся в Зубране, – отрывисто произнес Гиги. – Его тоже обманом заманили сюда, и еще сильнее, чем я, желает он свободы. Когда-нибудь он расскажет тебе свою историю, как я рассказал тебе свою. Хо! Хо! – рассмеялся барабанщик. – Всегда жаждет нового, всегда томится от скуки в обыденности – таков Зубран. И такова его судьба – оказаться в новом мире и обнаружить, что он хуже старого. Нет, Волк, не бойся Зубрана. Со щитом и мечом станет он с тобой бок о бок – пока ему не наскучишь даже ты. Но и тогда он останется верен, – торжественно сказал он, глядя на Кентона немигающим взглядом, будто стремясь заглянуть ему в душу. – Хорошенько подумай, Волк, – прошептал он. – Твои шансы невелики. Мы вдвоем не сможем помочь тебе, пока Кланет правит своей палубой. Не исключено, что ты не сумеешь освободить длинноволосого, который лежит рядом с тобой. Тебе придется сразиться с Кланетом, двадцатью его людьми и, вероятно, самим Нергалом! И если ты падешь, тебя ждет смерть, и не сразу, а после долгой, долгой пытки. Здесь, прикованный к веслу, ты все же жив. Подумай хорошенько!

Кентон вытянул вперед свои скованные запястья.

– Когда ты сломаешь мои цепи, Гиги? – лишь спросил он.

Лицо Гиги посветлело, его черные глаза сверкнули, он поднялся, отчего затряслись золотые кольца в его ушах.

– Сейчас! – сказал он. – Клянусь Сином, Отцом Богов, и Белом-Разрушителем – сейчас!

Он ухватился руками за кольцо, сковывающее талию Кентона, разорвал его, будто оно было сделано из бумаги, и сломал замки на кандалах запястий.

– Беги, Волк! – прошептал он. – Беги на свободу!

Не оборачиваясь, он направился к ступеням, ведущим из ямы, и принялся подниматься наверх.

Кентон медленно встал. Его цепи упали на пол. Он посмотрел на спящего викинга. Как освободить его от оков? И как, если ему это и удастся, разбудить его, прежде чем вернется Захел, чтобы поднять на ноги остальных рабов?

Кентон вновь огляделся. У подножия высокого стула надсмотрщика сверкал тонкий нож. Похоже, его уронил Гиги – специально для него? Кентон не знал этого. Но он знал, что с его помощью сможет открыть замки на оковах викинга. Он шагнул к нему…

Второй шаг занял куда больше времени.

А затем глаза его застлал туман.

Сквозь этот туман он видел зыбкие силуэты спящих гребцов, походившие на фантомы. А ножа он более не мог разглядеть.

Кентон протер глаза и посмотрел на Сигурда. Тот был призраком!

Он перевел взгляд на борта корабля. Они таяли на глазах, сквозь них он видел бирюзовую гладь моря. А затем оно превратилось в пар. И исчезло!

Его больше не было!

Кентон какое-то мгновение парил среди густого тумана, а затем его бросило к серебристому свету. После чего свет погас. Его несло сквозь непроглядную черноту, наполненную завываниями яростных ветров.

Но вот и тьма исчезла! Сквозь его зажмуренные веки пробивался свет. И падение прекратилось. Шатаясь, Кентон встал и открыл глаза. Он снова был в своей комнате!

Снаружи раздавался гул автомобилей, подчеркиваемый гудками клаксонов. Кентон ринулся к драгоценному кораблю. Не считая рабов, сейчас на палубе была лишь одна фигурка, одна игрушка. Человечек стоял на ступенях, ведущих в яму, раскрыв рот, опустив к ногам хлыст. Его поза, все его тело выражало изумление.

Захел, надсмотрщик!

Кентон посмотрел в яму рабов. Все рабы спали, суша весла…

И вдруг он краем глаза увидел собственное отражение в большом зеркале! И, ошеломленный, остановился перед ним.

Ибо человек, отражавшийся в нем, не был тем Кентоном, которого бросило из его комнаты в таинственное бушующее море. Черты его лица загрубели, глаза смотрели ясно, бесстрашно. Мышцы на его расширившейся груди не вздувались, но были упругими и твердыми, как сталь, они придавали его телу грациозный вид.

Кентон напряг руки, и мышцы заиграли на них. Он обернулся и посмотрел в зеркало на свою спину.

Ее покрывали шрамы, отметины от кнута. От бича Захела. Захела-игрушки?

Ни одна игрушка не могла бы оставить такие шрамы!

Игрушечные весла не развили бы такой мускулатуры!

И вдруг разум Кентона стряхнул оцепенение. И сразу же стыд, обжигающая страсть и отчаяние наполнили его.

Что подумает Сигурд, когда проснется и увидит, что его нет, – Сигурд, который стал его кровным братом? Что подумает Гиги – Гиги, который обменялся с ним клятвами и, поверив ему, освободил от цепей?

Ярость сотрясала его тело. Он должен вернуться назад! Вернуться прежде, чем Сигурд и Гиги обнаружат, что его нет на корабле.

Как долго его не было? Словно в ответ на этот вопрос, начали бить часы. Кентон насчитал девять ударов.

В этом мире за все время, что он был на корабле, прошло три часа. Всего лишь три часа? И за эти три часа случилось столько всего? И его тело превратилось в… это?

Но за две минуты, которые он провел в этой комнате, что успело случиться на корабле?

Он должен вернуться! Должен…

Кентон подумал о сражении, которое предстояло ему. Сможет ли он взять с собой пистолет, когда отправится назад, – если он сумеет отправиться назад? С ним он будет в силах противостоять любым чарам черного жреца. Но оружие находилось в другой комнате, в другой части дома. Снова Кентон посмотрел на свое отражение в зеркале. Если слуги увидят его таким, они не будут знать, что и думать. Как он это объяснит?

Кто ему поверит?

Они могут забрать его прочь – прочь из этой комнаты, где стоит корабль.

Комнаты, в которой был единственный проход в мир Шарейн!

Кентон не хотел рисковать, покидая эту комнату.

Он бросился на пол, схватил золотые цепочки, которые свисали с носа корабля, – они были такими тонкими, такими маленькими на этом игрушечном корабле!

Он бросил на корабль всю свою волю! Он призывал его! Приказывал ему!

В его пальцах золотые цепочки задрожали. Закачались. Кентон почувствовал рывок, едва не заставивший его разжать пальцы. Цепи становились все толще. Они поднимали его. Снова рывок, отозвавшийся в каждой мышце, каждом нерве и кости.

Его ноги оторвались от пола.

Вокруг завыли яростные ветры – лишь на мгновение. Затем они затихли. Вместо их воя Кентон услышал шум гонимых ветром волн, ощущая ногами их брызги.

Под ним стремительно несло свои воды лазурное море. Над ним возвышался нос корабля Иштар. Но не драгоценного корабля-игрушки. Нет! Корабля, символом которого служила игрушка, настоящего корабля, где удары были реальны, по палубам которого ходила смерть – смерть, что, возможно, прямо сейчас готовится нанести удар!

Цепь, за которую он держался, уходила в швартовый шлюз, раскрашенный в виде глаза, между стеной каюты и изогнутым носом. За его спиной поднимались и опускались огромные весла. Гребцы сидели спиной к нему, отверстия для весел были прикрыты кожей – она должна была защищать гребцов от волн, которые перехлестывали через эти отверстия. Свисая с цепи, сейчас он не был виден и с черной палубы.

Медленно, тихо, ярд за ярдом, как можно ближе прижимаясь к борту, Кентон принялся подниматься по цепи. К каюте Шарейн. К маленькому оконцу, которое вело в ее каюту с закрытого участка палубы под изогнутым ятаганом носом.

Медленно карабкался он, останавливаясь и прислушиваясь после преодоления каждых нескольких звеньев цепи. Наконец Кентон достиг швартового шлюза, перекинул ногу через фальшборт и перекатился на палубу. Подобравшись к окну, он прижался к стене каюты, спрятавшись от взоров кого бы то ни было на корабле, даже от Шарейн, если бы она выглянула в окно.

Кентон затаился, выжидая.

 

Глава 12

Хозяин корабля

Кентон осторожно приподнял голову. Цепь проходила сквозь швартовочный шлюз и наматывалась на брашпиль, а на ее конце был тонкий двойной крюк, больше походивший на кошку, чем на якорь. Похоже, хотя мачта, яма гребцов и рулевое весло находились в руках черного жреца, якорем управляли женщины Шарейн. С некоторой тревогой он приметил дверь, ведущую на дальнюю сторону каюты, – ту, где размещались воительницы.

«Маловероятно, – подумал Кентон, – чтобы кто-то выходил на палубу, когда парус и весла двигали корабль вперед». В любом случае приходилось рисковать.

Затем до него донесся презрительный голос Шарейн:

– Он разорвал свои цепи, воистину, как и обещал, но затем сбежал!

– Но, госпожа, – это была Саталу, – куда он мог пойти? Он не приходил сюда. Откуда мы знаем, что Кланет не забрал его?

– Не притворна ярость Кланета, – ответила Шарейн. – Не притворством была порка, на которую он обрек Захела. Все это произошло взаправду, Саталу.

Значит, черный жрец наказал Захела. Что ж, это были хорошие новости.

– Нет, Саталу, – сказала Шарейн, – к чему споры? Он стал сильнее. Он разорвал цепи. Он сбежал. И тем доказал, что он трус, как я и называла его, сама в то не веря – до теперешнего момента!

В каюте повисла тишина. Затем Шарейн заговорила снова:

– Я устала. Луарда, встань на страже снаружи. Вы, остальные, идите в свою каюту и ложитесь спать – или делайте, что хотите. Саталу, расчеши мои волосы, а затем оставь меня.

Снова повисла тишина, на этот раз более долгая. Прервал ее голос Саталу:

– Госпожа, вы уже почти спите. Я пойду.

Кентон ждал, но не слишком долго. Подоконник располагался примерно на высоте его подбородка. Он осторожно поднялся и заглянул внутрь. Его взгляд сразу же наткнулся на алтарь со светящимися драгоценностями, жемчугом и лунным камнем, с молочными кристаллами. Кентон почувствовал, что сейчас алтарь пуст, лишен его обитателя. В семи хрустальных плошках не горели огни.

Он опустил взгляд. Изголовье широкого дивана из слоновой кости с золотыми арабесками находилось прямо под ним. На диване лежала Шарейн, лицом вниз, одетая лишь в тонкую шелковую накидку и плащ из своих волос красного золота. Она плакала. Плакала, как женщина с разбитым сердцем.

Неужели она плакала из-за него?

Его глаза заметили сверкание сапфиров, блеск стали. Это был его меч – меч Набу. Меч, который он, как и поклялся, не возьмет из ее рук, а добудет сам, без чьей-либо помощи. Меч висел на стене прямо над ее головой – так близко, что достаточно было протянуть руку, чтобы взять его.

Кентон отстранился, ожидая, когда прекратится плач жрицы. Любовь – или же страсть – переполняла его, но в сердце не было для нее жалости.

Вскоре ее всхлипы утихли и прекратились. И, подождав немного, Кентон снова просунул голову в окно. Шарейн спала, повернувшись лицом к двери каюты, а на ее длинных ресницах все еще блестели слезы. Ее грудь мягко вздымалась и опадала в такт мерному дыханию сна.

Кентон схватился за раму и подтянулся, просунувшись в окно по грудь, затем лег на подоконник. Теперь его руки касались ковра на полу. Он соскользнул вниз, медленно протянув через окно ноги, и замер, лежа на полу у изголовья кровати Шарейн.

Снова он выжидал. Ее мерное дыхание не изменилось. Кентон поднялся и шагнул к двери, которая вела из этой каюты в комнату воительниц. Из-за двери слышалось приглушенное бормотание нескольких голосов. Кентон увидел засов, который можно было опустить в пазы и зафиксировать, что он бесшумно и проделал. «Эти кошки теперь заперты в клетке», – с ухмылкой подумал он.

Затем Кентон оглядел каюту. У низкого табурета лежал небольшой кусок шелка, похожий на шарф. Он подобрал его и скрутил в жгут, вполне способный служить кляпом. Проверив его, он убедился в том, что тот вполне крепок. «То, что нужно, – подумал Кентон, – но этого не достаточно». Прижавшись к стене, он сдернул с нее драпировку.

Затем на цыпочках Кентон подкрался к кровати Шарейн. Та беспокойно заметалась во сне, будто почувствовала на себе его взгляд, будто просыпалась.

Прежде чем ее веки успели подняться, Кентон открыл ей рот и вставил в него конец шелкового шарфа. Затем, прижав ее к дивану, удерживая своим весом, он приподнял ее голову и замотал сверху рот шарфом. Так же быстро он обмотал вокруг ее туловища другой конец шарфа, привязывая руки к бокам. В глазах Шарейн, наряду с узнаванием, вспыхнула ярость, она попыталась вырваться, пиная Кентона коленями. Он переместил вес на ее бедра и связал ее колени и лодыжки драпировкой, которую сорвал со стены.

Теперь она лежала неподвижно, сверля его взглядом. Кентон насмешливо послал жрице воздушный поцелуй.

Шарейн попыталась скатиться на пол. Все еще двигаясь бесшумно, он сорвал другие драпировки и продолжил обматывать ее ими. Наконец он пропустил пару крепких веревок под кроватью, привязывая девушку к ней.

Более не обращая на Шарейн внимания, Кентон подошел к внешней двери. Нужно было заманить служанку, названную Луардой, в каюту и позаботиться о том, чтобы она стала столь же тихой и беспомощной, как и ее госпожа. Он чуть приоткрыл дверь, выглянув в щель. Луарда сидела у двери спиной к нему, глядя на черную палубу.

Вернувшись в каюту, Кентон нашел еще один кусок шелка и снял еще одну драпировку со стены. Шелковый платок он скрутил в новый кляп. Затем опять приоткрыл дверь и позвал девушку голосом высоким и мягким, пытаясь изобразить женщину:

– Луарда! Госпожа зовет тебя! Быстрее!

Служанка вскочила. Кентон спрятался, прижавшись к стене у дверного косяка. Ни о чем не подозревая, Луарда открыла дверь, вошла внутрь и на мгновение замерла, раскрыв рот при виде Шарейн, связанной и беспомощной.

Этого мгновения Кентон и ждал. Он схватил ее за шею, придушив. Свободной рукой он засунул ей в рот кляп и в тот же миг ногой закрыл дверь.

Девушка извивалась в его руках, как змея. Ему удалось зажать ей рот, пока он не обвязал кляп вокруг головы. Ее пальцы впились в него, царапая, а ногами она пыталась обвить его ноги. Он сильнее затянул шелковый платок на шее служанки. Наконец ее сопротивление начало ослабевать, и тогда Кентон связал ей руки. Положив девушку на пол, он связал ее лодыжки и колени, как у Шарейн.

Теперь она лежала на полу беспомощная, как и ее госпожа. Кентон поднял девушку, поднес ее к дивану и положил под него. Только теперь он снял со стены свой меч. Сейчас он стоял над Шарейн.

В ее горящих глазах, взирающих на него, не отражался страх. Ярости в них было более чем достаточно – но страха не было.

И Кентон рассмеялся, наклонился к ней и прижал свои губы к ее перевязанным губам. Затем поцеловал каждый из гневно глядящих глаз.

– А теперь, Шарейн, – рассмеялся он, – я захвачу корабль – без твоей помощи! И когда я захвачу его, то вернусь и возьму тебя!

Кентон подошел к двери, осторожно приоткрыл ее и оглядел корабль.

На черной палубе на корточках сидел Гиги, положив голову на край змеиного барабана и обхватив его руками. В позе барабанщика сквозила такая безысходность, что Кентону захотелось окликнуть его. Лишь увидев голову Захела, он одернул себя. Только макушка его виднелась в яме гребцов из каюты Шарейн. Кентон пригнулся, чтобы голова скрылась из виду, – он понимал, что из этого положения и Захел не сможет его заметить. Меч он прицепил к поясу. Перемещаясь на четвереньках, он выполз из двери каюты. В той каюте, где спали девушки Шарейн, не было выхода наружу. Видимо, чтобы попасть на палубу, они проходили через ее каюту. Если они заподозрят, что с их госпожой что-то не так, обнаружат, что дверь забаррикадирована, несомненно, они вылезут через окно. Что ж, это был риск, оставалось лишь рассчитывать, что он успеет вернуться до того, как они забеспокоятся. А если он сможет застать Кланета врасплох, ударить тихо и быстро, тогда они с викингом живо расправятся с остальными, и пусть женщины делают, что хотят. Они не смогут ни помочь, ни помешать. Будет слишком поздно.

Распластавшись на палубе, Кентон прислушался.

Сейчас уже не было слышно голосов. Медленно поднявшись, Кентон увидел, что с этой стороны его от надсмотрщика закрывает мачта. Приглядывая за несчастным Гиги, он заглянул во вторую каюту. Там спали восемь девушек, головы некоторых из них лежали на груди подруг, а других – на шелковых подушках. Он тихо закрыл окно.

Снова распластавшись на палубе, Кентон пополз к правому фальшборту, затем перегнулся через него на другую сторону. Повисев так секунду, держась за край пальцами, он ногами нащупал цепь, которая тянулась внизу. Оттолкнувшись от нее, он перекинул свое тело через фальшборт.

Теперь мачта находилась точно напротив, он достиг того места, откуда собирался начинать атаку. Подтянувшись, Кентон переполз через борт, как змея, и прильнул к фальшборту, чтобы восстановить дыхание.

Сейчас он был прямо на виду у Гиги. Пока он лежал там, голова Гиги приподнялась, оторвавшись от барабана, и глаза его уставились прямо в глаза Кентона.

На уродливом лице в один момент отразились тысячи оттенков удивления, но в следующий миг оно стало безразличным, неподвижным. Гиги зевнул, поднялся, а затем, приставив ладонь козырьком ко лбу, посмотрел через левый борт, будто заметил что-то далеко в море.

– Клянусь Нергалом, Кланет должен услышать об этом! – сказал он и направился в черную каюту.

Кентон подполз к краю ямы. Он увидел Захела, вставшего на свой стул, оглядывающегося в поисках того, что же привлекло внимание барабанщика.

Кентон спрыгнул в яму. Одним прыжком он оказался за мачтой.

Надсмотрщик резко обернулся. Он открыл рот, чтобы закричать, и потянулся рукой к поясу, где находился его кинжал.

Меч Кентона свистнул в воздухе, впившись в шею надсмотрщика.

Голова Захела покатилась с плеч – рот так и остался широко раскрытым, глаза пылали. Три удара сердца простояло тело Захела ровно – кровь хлестала из перерубленных артерий, рука все еще пыталась нащупать кинжал на поясе.

Затем тело Захела рухнуло на колени.

Рог сна упал с его пояса. Кентон дернулся, чтобы подобрать его, но колени Захела обрушились на рог и раздавили его. Со скамей гребцов не донеслось ни звука, ни вскрика – они сидели, разинув рты, выжидая.

Кентон пошарил рукой по поясу Захела в поисках ключей надсмотрщика, которые могли бы освободить Сигурда. Он нашел их, снял с пояса, вырвал кинжал из коченеющих пальцев Захела и помчался по узкому проходу к викингу.

– Брат мой! Я думал, ты исчез, забыв Сигурда… – пробормотал северянин. – Клянусь Одином, что за удар! Голова этого пса слетела с плеч, будто Тор обрушил на нее свой молот!

– Тише, Сигурд! Тише! – Кентон с отчаянной быстротой перебирал ключи в поисках того, который отопрет оковы викинга. – Мы должны сражаться за этот корабль… встать плечом к плечу, ты и я… Дьявол, будь прокляты эти ключи… Который из них? Если мы сможем добраться до логова Кланета прежде, чем поднимется тревога, огради меня от его жрецов. Предоставь Кланета мне. Не трогай ни Гиги, ни Зубрана Рыжебородого. Они не могут помочь нам, но дали клятву не выступать против нас… Помни, Сигурд…

Кандалы на запястьях Сигурда со щелчком разомкнулись. Тот освободил руки от цепей, потянулся, сорвал кольцо с поясницы и встал, тряхнув на ветру гривой своих волос.

– Свободен! – прорычал он. – Свободен!

– Замолчи! – Кентон закрыл ему рот рукой. – Хочешь, чтобы свора Кланета напала до того, как у нас появится шанс? – Он вложил кинжал Захела в руку викинга. – Вот, используй это, – сказал Кентон, – пока не добудешь в бою оружие получше.

– Это? Хо-хо! – рассмеялся Сигурд. – Бабская игрушка! Нет, Кентон, Сигурд достоин лучшего!

Отбросив кинжал, он взялся за огромное весло и вынул его из уключины. Резко нагнувшись вперед, он упер его в бок гнезда. Послышался треск дерева. Сигурд подался назад, уперев весло в противоположный бок. Снова раздался треск, и весло сломалось ровно посередине, оставив в руках Сигурда гигантскую дубину десяти футов длиной с обрывками цепи. Он схватил ее за конец и завертел над головой, будто кистень.

– Идем же! – рявкнул Кентон, подбирая кинжал.

Теперь в яме поднялся шум – рабы гремели цепями и призывали освободить их.

А с палубы Шарейн звучали пронзительные возгласы женщин. Из окна выбирались ее воительницы.

Теперь возможности застать черного жреца врасплох не оставалось. Не было выбора, кроме как драться – клыками и когтями. Его меч и дубина Сигурда против Кланета и его своры.

– Быстрее, Сигурд! – закричал он. – На палубу!

– Я первый, – прорычал Сигурд. – Буду щитом тебе!

Он оттолкнул Кентона и ринулся вперед мимо него. Прежде чем он успел добраться до начала лестницы, наверху уже кишели жрецы: белоликие, рычащие, вооруженные мечами и короткими копьями. Кентон споткнулся обо что-то, выкатившееся из-под лестницы, и упал на колени. Опустив голову, он увидел ухмыляющееся лицо Захела. Он споткнулся о его отрубленную голову. Подняв ее за волосы, Кентон размахнулся и бросил ее прямо в первого жреца, стоящего наверху лестницы. Вскользь коснувшись жреца, голова упала в толпу и покатилась прочь, подпрыгивая.

Жрецы невольно отпрянули. Прежде чем они восстановили строй, викинг уже достиг вершины лестницы и атаковал их, орудуя своей дубиной из весла, будто цепом. А по пятам за ним следовал Кентон, стремясь к двери черной каюты.

Жрецов в черных одеяниях было восемь. Весло северянина обрушилось вниз, раздробив череп одному из них, будто яичную скорлупу. Прежде чем он успел поднять свою дубину, на него налетели два жреца, коля его своими выставленными вперед копьями. Кентон взмахнул мечом, лезвие вошло в кость руки, метящей в грудь Сигурда. Быстрым движением он вспорол жреца от живота до подбородка. Викинг перехватил весло одной рукой, поймал второе копье, вырвал его из рук жреца и вогнал ему в сердце.

Клинок Кентона снова обрушился вниз. Из каждого прохода, каждого угла черной палубы спешили новые жрецы, вооруженные мечами и копьями и закрытые щитами. Они бежали на подмогу своим, крича. А из черной каюты вышел Кланет, рыча, держа в руках двуручный меч. За ним следовали Гиги и перс. Черный жрец ринулся вперед, словно бык, прямо сквозь полукольцо своих слуг. Но Гиги и перс остановились у змеиного барабана, лишь наблюдая за схваткой.

Через мгновение черный жрец возвышался над Кентоном. Затем он обрушил на него удар сверху – молниеносный удар, который должен был раскроить Кентона от плеча до бедер.

Но Кентона на том месте уже не было. Оказавшись быстрее, чем меч Кланета, он отпрыгнул в сторону, выбрасывая вперед руку с собственным клинком…

И почувствовал, как лезвие глубоко вошло черному жрецу в бок! Тот взвыл и отпрянул. В мгновение ока аколиты закрыли его, становясь между своим господином и парой нападающих, окружая их.

– Спина к спине! – прокричал викинг.

Кентон слышал, как свистнула огромная дубина, видел, как двое жрецов были отброшены ею. Взмахами меча и выпадами он расчищал себе путь сквозь толпу атакующих жрецов.

Битва приближалась к барабану. Кентон видел перса, стоящего с обнаженным ятаганом. Он рычал, ругался и дрожал, будто собака, которую держат за поводок, не давая наброситься на добычу.

Гиги стоял, вытянув длинные руки с дрожащими от той же жажды ладонями. Его лицо было искажено, а в уголках рта образовалась пена.

Кентон понял, что они жаждут вступить в бой, присоединиться к нему и Сигурду, но обоих сдерживали нерушимые клятвы.

Гиги указал вперед. Кентон взглядом проследил за его рукой и увидел жреца, который, сжимая меч в руке, почти подполз к ногам викинга. Один взмах меча по ногам Сигурда, и тот охромеет. Забыв о защите, Кентон прыгнул вперед, обрушив клинок вниз. Голова ползущего жреца слетела с плеч и откатилась прочь.

Но, выпрямившись, Кентон снова увидел Кланета, заносящего свой меч.

«Это конец!» – подумал Кентон. Он упал на землю, откатился в сторону, уходя от удара.

Он не рассчитывал на викинга. Но Сигурд увидел опасность и взмахнул веслом горизонтально, попав Кланету в грудь.

И лишь за этим последовал удар меча. Черный жрец отшатнулся, едва не падая, несмотря на всю свою силу и массивность.

– Гиги! Зубран! Ко мне! – взвыл он.

Кентон не успел подняться, как двое жрецов оказались рядом, пытаясь проткнуть его. Он отпустил меч, потянувшись к кинжалу Захела. Ударив вверх, Кентон почувствовал, как обмякает тело над ним, оседая, будто воздушный шарик, из которого выпустили воздух, но одновременно острие меча пронзило его плечо. Он ударил снова, вслепую, и на него хлынул поток крови. Он услышал хрип и почувствовал, что вес противника его больше не стесняет.

Кентон схватил меч и вскочил. Из всей своры Кланета сейчас на ногах оставалось всего человек шесть, держащихся вне досягаемости дубины викинга. Сигурд тяжело дышал. Черный жрец тоже был не в лучшей форме – он схватился рукой за то место на груди, куда пришелся удар весла Сигурда. У его ног образовалась небольшая лужица крови из раны, нанесенной мечом Набу.

– Гиги! Зубран! – выдохнул он. – Убейте этих псов!

Барабанщик злобно покосился на него.

– Нет, Кланет, – ответил он. – Я не давал клятвы помогать тебе.

Гиги нагнулся над барабаном и, поведя могучими плечами, выбросил его за борт.

По толпе жрецов пронесся рев. Кланет застыл, ошеломленный.

Вдруг снизу, из-за борта, где бились о борт корабля волны, раздался звук – глубокий, угрожающий.

Гром барабана, грозный, зловещий… призывающий!

Брр-ум-ррр-умм-умм!

Змеиный барабан за бортом корабля! Подхваченный волнами, он бился о борт!

Призыватель Нергала!

Корабль вздрогнул. На море пала тень. Вокруг Кланета принялась сгущаться тьма.

Волны били в барабан со все большим остервенением. Туман вокруг черного жреца становился все гуще, он дрожал, трансформируя жреца Нергала в воплощение самого Повелителя Мертвых.

– Бей! – взвыл Гиги. – Быстрее! Бей сильнее!

Он подбежал к борту и перегнулся через него.

Кентон рванулся прямо к окутанной мглой фигуре черного жреца. Его меч пронзил тьму. До Кентона донесся пронзительный вопль – крик неверия, крик агонии.

И, ударив, он осознал, что грохот прекратился, что барабан умолк. Он услышал рев Гиги:

– Кусай снова, Волк! Кусай сильнее!

Черный туман, скрывавший Кланета, расступился. Тот стоял на палубе, закрыв глаза, ладонью зажимая рану на руке. Сквозь пальцы сочилась темная кровь.

Но едва Кентон занес свой меч, чтобы ударить снова, черный жрец плеснул ему в глаза кровью из зажимавшей рану ладони. Ослепленный, Кентон застыл, не доведя удар до конца. И тут черный жрец бросился на него. Инстинктивно, едва способный видеть, Кентон выставил меч, чтобы встретить атаку; он заметил Сигурда, прорвавшегося сквозь оставшихся жрецов, слышал хруст костей, на которые обрушилось покрытое кровью весло.

Его меч столкнулся с мечом Кланета, но не смог сдержать его.

Нога Кентона поскользнулась в луже крови. Он упал. Черный жрец прыгнул на него сверху, стиснув руками, и два тела покатились по палубе. Кентон видел Сигурда, который хотел ударить, но колебался…

Внезапно Кланет обмяк, ослабив хватку, и Кентон, перекатившись, оказался сверху. Черный жрец лежал неподвижно.

Кентон склонился к нему, посмотрел на северянина.

– Не твой, – выдохнул он. – Мой!

Кентон принялся нашаривать кинжал на поясе. Но в этот момент тело черного жреца напряглось. Будто отпущенная пружина, он вскочил, отбрасывая Кентона.

Прежде чем викинг успел занести дубину, Кланет достиг борта и прыгнул вниз!

В сотне футов от корабля качался на волнах змеиный барабан, вспоротый сверху ножом Гиги. Голова Кланета показалась на поверхности моря рядом с ним, руки жреца обхватили его.

Огромный цилиндр словно преклонился перед ним. Из его недр вырвался тягостный звук, будто плач.

В серебристом тумане шевельнулась тень. Она сгустилась вокруг жреца и барабана. Тень окутала их, а затем расступилась. И там, где она находилась, больше не было ни черного жреца, ни Призывателя! Как человек, так и барабан исчезли бесследно!

 

Глава 13

Хозяин Шарейн

Кентон огляделся, все еще чувствуя, как по его венам струится ярость битвы. Черная палуба была покрыта телами людей Кланета: изломанными, сокрушенными дубиной Сигурда; теми, которых лишил жизни его собственный меч; телами, сваленными в кучу, и теми – но таковых было немного, – которые еще стонали и шевелились. Он обернулся, взглянув на палубу Шарейн. Ее женщины, побледневшие, столпились у двери каюты.

А на самом краю барьера, разделявшего две палубы, стояла сама Шарейн. Она смотрела на него гордо, но глаза ее были влажными, а на длинных ресницах все еще дрожали слезинки. На ней больше не было диадемы в виде сияющего полумесяца, как не чувствовалось в ней более ауры богини, которая окружала ее – живой алтарь Иштар – в то время, когда богини не было рядом.

Она была лишь женщиной. Нет – лишь девушкой. Человеческой девушкой, хрупкой и изящной…

В этот момент Гиги и перс подняли Кентона на руки.

– Слава! – воскликнул Гиги. – Слава! Хозяин корабля!

– Хозяин корабля! – воскликнул и перс.

Хозяин корабля!

– Поставьте меня, – приказал Кентон.

И едва они повиновались, он перешагнул с палубы Кланета на палубу Шарейн и остановился, возвышаясь над девушкой.

– Хозяин корабля! – рассмеялся Кентон. – И твой хозяин! Шарейн! – Он схватил девушку за тонкие запястья и привлек к себе.

Послышался крик Гиги, эхом повторенный персом. Лицо Шарейн побледнело…

На пороге черной каюты появился Сигурд, а в руках у него была та статуя, фигура из клубящегося зла, которая стояла на алтаре Кланета.

– Стой! – воскликнул Гиги, рванувшись к нему. Но прежде чем ниневиец достиг цели, Сигурд размахнулся и бросил идола в море.

– Конец последнему дьяволу! – воскликнул он.

Корабль содрогнулся – содрогнулся так, будто под килем протянулась гигантская рука, схватив его и принявшись трясти. Затем судно остановилось.

Воды вокруг потемнели. В глубине этих темнеющих вод возникло алое свечение. Это светящееся облако двигалось, разрасталось, как грозовая туча. Кружась, туча превратилась в алое облако с прожилками черноты. Оно начало подниматься, не прекращая расти, продолжая наливаться угрожающим багряным светом и зловещей чернотой.

Облако кружилось, испуская в стороны горизонтальные лучи, будто раскрылся какой-то исполинский веер. И из этого свечения, вращающегося, как гигантское колесо в бездне, стали появляться огромные пузыри, черные и алые. Они поднимались, стремительно увеличиваясь в диаметре по мере того, как приближались к поверхности.

Внутри Кентон разглядел силуэты, туманные фигуры, тела сидящих людей в агатовой и алой броне.

Люди внутри пузырей! Люди в доспехах! Свернувшиеся, с головой, прижатой к коленям, одетые в блестящую чешую. Воины, в чьих руках были мечи, сотканные из тумана, луки, сотканные из тумана, копья, сотканные из тумана.

Мириады пузырей, несущих в себе воинов, устремлялись вверх. Вот они уже у поверхности. И вот они всплыли.

И пузыри лопнули!

Из них хлынули воины. Все в двуцветной броне, с мертвенными лицами, с глазами без зрачков, прикрытыми, как у трупов, они выскочили на водную поверхность. Они прыгали с гребня на гребень, бежали по морю, словно по полю увядших фиалок. Молчаливой лавиной неслись они к кораблю.

– Слуги Нергала! – простонала Шарейн. – Воины Черного! Иштар! Иштар, спаси нас!

– Фантомы! – крикнул Кентон, высоко подняв свой окровавленный меч. – Морок!

Но в глубине души он знал: чем бы эти существа ни были – это не морок.

Первый ряд расположился на гребне вздымавшейся волны, будто она была вытянутым холмом. Они подняли луки, которые больше не казались сотканными из тумана.

Они натянули тетивы, наложив на них длинные стрелы.

Послышались хлопки, и казалось, по бортам корабля забил град. Дюжина стрел вонзилась в дерево у мачты, одна упала у ног Кентона – черно-алая, будто сделанная из змеиной чешуи, она впилась глубоко в палубу.

– Иштар! Мать Иштар! Избавь нас от Нергала! – взывала Шарейн.

И в ответ на ее мольбы корабль взмыл в воздух, словно подброшенный чьей-то рукой.

Крик раздался со стороны воинства, все еще продолжающего вылупляться из пузырей. Они ринулись за летящим кораблем. На палубу обрушился дождь стрел.

– Иштар! Мать Иштар! – всхлипывала Шарейн.

Что-то пробило брешь в окружающей тьме. Через мгновение сквозь нее прорвался огромный шар, окруженный гирляндами маленьких лун. Они исторгали серебряное пламя – живое, пульсирующее, торжествующее.

Пульсирующий поток устремился в море и растаял над ним. Тени сомкнулись. Шар исчез.

Капли пламени, исторгнутые лунами, продолжали падать вниз. Навстречу им поднялись другие пузыри – розовые, жемчужные и серебряные, сверкающие и отливающие нежнейшим перламутром.

В каждом из них Кентон видел тело – поразительно нежное и прекрасное; женское тело, чья красота заставляла лучиться оболочку пузырьков.

Женщины внутри пузырей! Сияющие сферы понеслись вверх, всплывая на серую поверхность моря. Они открылись.

Во всех сферах были женщины. Обнаженные, они вышли из сверкающих сосудов, вынесших их на поверхность; лишь волосы – черные, как полночь, серебряные, как луна, золотые, как рожь, и багровые, как мак, – окутывали их тела.

Они подняли руки – белые и коричневые, розовые и цвета бледного янтаря, подзывая порожденных морем вооруженных мужчин. Их глаза сияли подобно драгоценностям – голубые сапфиры, черные и бледные сапфиры, янтарь, были и глаза серые, как лезвие меча в свете зимней луны.

Стройные и крутобедрые, пышногрудые и девственные, они устремились по волнам, маня и призывая воинов Нергала.

И их зов – нежный, как воркование голубей, печальный, как крики чаек, жаждущий, как клекот ястреба, сладкий и пронзительный – заставил ряды воинов в чешуе замешкаться, замереть. Натянутые луки были отброшены в сторону, мечи со всплеском ушли под воду, копья поглотили морские глубины.

Воины закричали. Они ринулись… к женщинам…

Волны, по которым бежали закованные в броню мужчины, слились с теми, на которых ждали женщины. На мгновение волосы каштановые и черные, серебряные, как луна, и золотые, как рожь, скрыли черную и алую броню.

Затем воины и женщины слились воедино позади несущегося вперед корабля.

– Иштар! Возлюбленная Матерь! – вознесла молитву Шарейн. – Хвала Иштар!

– Хвала Иштар! – эхом откликнулся Кентон и встал на одно колено.

Поднявшись, он привлек жрицу к себе.

– Шарейн! – выдохнул Кентон.

Ее мягкие руки обвились вокруг его шеи.

– Мой господин… я прошу у тебя прощения, – вздохнула она. – Но как я могла знать, если в первый раз, когда я увидела тебя, ты лежал на палубе, напуганный, а затем сбежал? Я любила тебя! Но как я могла знать, насколько ты могущественен?

Кентон ощутил ее аромат, от ее близости у него перехватило дыхание.

– Шарейн! – пробормотал он. – Шарейн!

Его губы нашли ее, пьянящее вино жизни разлилось по его венам, и все, кроме этого момента, сгорело, сожженное жаром ее тела.

– Я… отдаю… себя… тебе! – выдохнула она.

Кентон вспомнил…

– Ты ничего не можешь отдать, Шарейн, – ответил он. – Я беру сам! – Он поднял жрицу на руки, вошел в дверь розовой каюты, захлопнул ее за собой ногой и опустил засов.

Сигурд, сын Тригга, сел на пороге каюты. Он точил меч черного жреца, напевая какую-то древнюю венчальную песнь.

На черной палубе Гиги и Зубран швыряли тела павших жрецов в море, добивая тех, кто еще не был мертв, и бросая их за борт вслед за остальными.

Голубь слетел с балкона, где цвели деревца, а за ним и второй. Викинг смотрел на них, все еще напевая. А за первыми птицами последовали остальные. Они ворковали и с любопытством вертели головами, окружив дверь в каюту полукольцом. Белогрудые голуби с красными клювами и алыми лапками – они наложили снежно-белую печать на Кентона и Шарейн.

Голуби Иштар повенчали их!

 

Глава 14

Черный жрец наносит удар

– Дорогой господин мой Кентон, – прошептала Шарейн. – Я думаю, что даже ты не знаешь, как сильно я люблю тебя!

Они сидели в розовой каюте, ее голова лежала на его груди. Кентон, который сейчас смотрел в ее лицо, обращенное к нему, был совсем другим человеком. Он растерял все признаки цивилизованности. Будто стал выше ростом, а лицо его и грудь, приоткрытая распахнутой туникой, были бронзовыми от загара. Его голубые глаза стали ясными и бесстрашными, они были полны легкомысленного безрассудства, но чуть-чуть тронуты безжалостностью.

Над локтем его левой руки был надет широкий и тонкий золотой браслет, покрытый символами, которые выгравировала на нем Шарейн. На его ногах были сандалии, на которые Шарейн нанесла вавилонские заклинания, чтобы его ноги ступали стезей любви, ведущей к ней, лишь к ней одной. «Сколько времени прошло со дня битвы с черным жрецом?» – подумал он, прижимая Шарейн к себе. Казалось, миновала целая вечность, но в тоже время все случилось будто вчера! Так сколько же?

Кентон не знал – в этом мире безвременья вечность казалась одним днем.

И либо миг, либо вечность назад это стало ему неинтересно!

Они плыли и плыли. И, пока корабль скользил по водам лазурного моря, память о прежней жизни начала стираться, ушла за горизонт сознания, как земля уходит из поля зрения впередсмотрящего на отплывающем судне. Если Кентон и думал о ней, то лишь со страхом, что однажды его выбросит обратно – в его старую жизнь.

Прочь от корабля! Прочь от Шарейн – без возможности вернуться!

Они плыли и плыли. В черной каюте, очищенной от зла, теперь жили Гиги и перс. Сигурд или Гиги правили рулевыми веслами – установленные на корме, они задавали направление кораблю.

Иногда, в ясную погоду, служанки Шарейн занимали их место у руля. Викинг отыскал наковальню в кладовой под черной каютой, смастерил горн и ковал на ней мечи. Один меч он сделал для Гиги – коротконогий гигант управлялся с девятифутовым клинком, как с тросточкой. Однако куда больше Гиги нравилась булава, которую для него выковал Сигурд, – такой же длины, как и меч, она венчалась тяжелым бронзовым шаром с гвоздями. Зубран предпочитал свой ятаган. Но викинг работал в кузнице, выковывая более легкие клинки для воительниц Шарейн. Он изготовил для них щиты и обучил использовать меч вместе со щитом, как делали это на драккарах викинги. Тренировки с Сигурдом, борьба с Гиги, фехтование против ятагана Зубрана принесли свои плоды и Кентону.

Вдохновил всех на это Гиги.

– Никто не в безопасности, пока жив Кланет! – кричал он. – Корабль должен быть силен!

– Мы покончили с Кланетом! – сказал Кентон хвастливо.

– Вовсе нет, – ответил Гиги. – Он вернется и приведет с собой людей. Рано или поздно черный жрец придет.

И недавно слова Гиги подтвердились. Вскоре после битвы Кентон взял одного из рабов с черной палубы, нубийца, и поставил его на место Захела. Но из-за этого у них теперь не хватало раба на веслах. Они повстречали корабль, поприветствовали его и потребовали гребца. Капитан в страхе отдал им его и поспешил уплыть.

– Он не знал, что Кланета здесь больше нет, – хихикнул Гиги.

Но вскоре после этого они встретили другой корабль. Его капитан не остановился, когда они его поприветствовали, и они были вынуждены преследовать его и вступить в бой. Это было маленькое судно, которое они легко взяли на абордаж и захватили. И его капитан сказал им, что Кланет находится в Эмактиле, занимает пост высшего жреца в храме Нергала и одного из советников в Доме Нергала в храме Семи Святилищ. К тому же черный жрец был в милости у того, кого зовут Владыкой Двух Смертей, – правителя Эмактилы, как они решили.

«Кланет, – сказал капитан, – разослал весть, что можно более не бояться корабля Иштар, ибо ни Нергал, ни Иштар не живут более на нем – лишь мужчины и женщины». Его следовало потопить при встрече, но мужчин и женщин взять живыми. За них он предлагал награду.

– И будь моя лодка больше, будь у меня больше людей, я получил бы эту награду, – прямо заявил капитан.

Они взяли, что было нужно, и отпустили капитана следовать своей дорогой. Но когда корабль отплыл, капитан крикнул им, чтобы они наслаждались радостями жизни, пока это возможно, ибо Кланет на огромном корабле с множеством людей ищет их и время их плавания скоро подойдет к концу.

– Хо-хо! – прорычал Гиги. – Хо-хо! Кланет разыскивает нас, да? Что ж, я предупреждал тебя, Волк. Что теперь?

– Подплыть к одному из островов, окопаться там и ждать его, – ответил Кентон. – Мы построим форт, соорудим укрепления. Так у нас будет больше шансов, чем на корабле, если правда то, что у него огромное судно и множество солдат.

Было решено, что идея Кентона разумна, и сейчас корабль направлялся к такому острову. Сигурд стоял у руля, Гиги, перс и женщины Шарейн несли вахту.

– Да, дорогой мой господин, даже ты не знаешь, сколь сильно я люблю тебя, – снова прошептала Шарейн, глядя на Кентона.

Ее глаза были полны обожания. Девушка обвила руками его шею. Их губы соприкоснулись. И, невзирая на охватившее его пламя страсти, вспыхнувшее от ее ласк, Кентон, на мгновение позабыв о похоти, невольно залюбовался Шарейн, новой, еще неведомой ему Шарейн, измененной любовью. Да, что-то переменилось в ней в тот миг, когда он подхватил ее на руки и отнес в будуар, когда отказался от предложенного ему дара и взял ее по праву сильного. Он погрузился в сладостные воспоминания о Шарейн, которую он завоевал, о неземном дивном пламени, вспыхнувшем над алтарем. Пламени, которое искусными огненными перстами соткало воедино его душу и ее душу, сплетя нить жгучего блаженства.

– Скажи мне, мой господин, о том, как ты любишь меня, – томно промурлыкала Шарейн.

Но тут раздался крик Сигурда:

– Будите рабов! Весла в воду! Приближается шторм!

В каюте стало темнее. Кентон услышал свисток надсмотрщика, крики и топот ног. Он разжал объятия Шарейн, поцеловал ее, дав ей ответ куда лучший, чем слова, и вышел на палубу.

Небо стремительно темнело. Сверкнула вспышка разноцветной молнии, ударил в литавры гром. Завывал усиливавшийся ветер. Спустили парус. Корабль плыл вперед, удерживаемый на курсе мастерством Сигурда.

Затем с небес хлынул дождь. Корабль несся по волнам в непроглядной тьме, и лишь временами эту тьму пронзали многоцветные молнии, мириады сполохов, змеящихся с небес в море.

Необоримый порыв ветра покачнул корабль, заставив его накрениться, и ворвался в каюту Шарейн, распахнув дверь. Кентон, шатаясь, подошел к Гиги и велел женщинам оставить пост и идти внутрь.

– Зубран и я встанем на вахте, – прокричал он в ухо Гиги, пока женщины спешили в каюту. – Иди и помоги Сигурду у руля.

Но Гиги не успел пройти и ярда, как ветер утих так же внезапно, как и налетел.

– Направо! – услышал Кентон окрик Сигурда. – Посмотрите направо!

Они втроем подбежали к правому борту. Во тьме виднелся широкий светящийся диск, как далекий луч прожектора в тумане. Его диаметр внезапно уменьшился, и, пока менялся размер, свет становился все ярче.

Диск вырвался из тумана, обернулся сияющим лучом, который протянулся над волнами и осветил корабль. Кентон разглядел огромное судно с двумя рядами весел, приближающееся с высокой скоростью. То была бирема. Под лучом света из носа корабля выходил таран, выдававшийся вперед, как рог атакующего носорога.

– Кланет! – взревел Гиги и побежал к черной каюте. За ним по пятам следовал Зубран.

– Шарейн! – закричал Кентон, помчавшись к ее двери.

Корабль резко сменил курс, накренившись так, что волны перехлестнули через борт. Палуба ушла из-под ног Кентона, он покатился к фальшборту и, налетев на него, остался там лежать оглушенный.

Маневр Сигурда не мог спасти корабль. Бирема также изменила курс, пройдя параллельно, чтобы смести весла по правому борту. Викинг пытался вывести судно из-под удара, но у врага было слишком много весел, его скорость намного превосходила скорость корабля лишь с семью их парами. Весла биремы опускались в воду, разгоняя корабль, и она ударила корабль Иштар борт в борт, сокрушая его весла, будто спички!

Кентон вскочил. Он видел, как к нему бежит Гиги, сжимая в руках булаву, а за ним с ятаганом в руках спешит Зубран. Бросив бесполезный руль, к ним мчался и викинг Сигурд, неся щиты, воздев к небу двуручный меч.

Вскоре они были рядом с Кентоном. Его головокружение наконец прошло. Викинг бросил ему щит, и Кентон обнажил собственный меч.

– К Шарейн! – выдохнул он.

Они помчались вперед. Прежде чем они успели достичь двери каюты и защитить ее, с борта биремы на палубу посыпались солдаты в кольчугах, вооруженные короткими мечами, отрезая им путь. На палубе биремы виднелись и другие воины.

Взмахнул своей огромной булавой Гиги, разбрасывая противников. Синий меч Набу, ятаган Зубрана, меч Сигурда поднимались и опускались, били и кололи. В мгновение ока они окрасились кровью!

Но ни на шаг не удалось Кентону продвинуться! Место каждого убитого солдата занимал другой. А с биремы продолжали прыгать люди. Свистнула стрела и вонзилась, дрожа, в щит Кентона. Следующая попала в плечо Зубрана.

Послышался приказ Кланета:

– Никаких стрел! Черноволосого пса и беловолосого взять живыми! Остальных убейте, если придется, но мечами!

Бойцы с биремы окружили их. Спина к спине сражалась четверка, и все больше и больше людей в кольчугах падало на палубу.

Они продолжали биться, и все росла вокруг них груда мертвых тел. На волосатой груди Гиги алела рана от меча, из нее сочилась кровь. Сигурд истекал кровью из сотни порезов. Но Зубран оставался невредим, не считая раны от стрелы. Он дрался молча. Сигурд пел и завывал с каждым ударом, а Гиги смеялся всякий раз, когда его гигантская булава сокрушала кости и плоть.

Но все равно меж ними и Шарейн стояла стена из людей Кланета!

Что с Шарейн? Сердце Кентона сжалось. Он бросил быстрый взгляд на балкон. Она стояла там вместе с тремя своими воительницами с обнаженными мечами. Они отбивались от солдат, которые по двое спускались по узкому трапу, перекинутому с палубы биремы.

Но отвлекаться было неблагоразумно. Меч впился в незащищенный бок Кентона, парализовав его. Он упал бы, но его подхватила рука викинга.

– Держись, кровный брат! – сказал он. – Мой щит перед тобою. Переведи дух.

С корабля Кланета послышались торжествующие возгласы. С палубы протянулись два длинных шеста. Напряглись веревки, и с шестов вниз упала сеть – прямо на Шарейн и ее женщин!

Они бились в ней, пытаясь разрезать путы, но те обвились вокруг них, спеленали. Женщины трепыхались, как бабочки, пойманные в сачок. Внезапно сеть затянулась. Шесты начали подниматься, втаскивая сеть на палубу вражеского корабля!

– Хо! Шарейн! – насмешливо вскричал Кланет. – Хо! Сосуд Иштар! Добро пожаловать на мой корабль!

– Господи Иисусе! – прорычал Кентон. Ярость и отчаяние восстановили его силы, и он рванулся вперед. Воины отпрянули в стороны перед этим натиском.

Что-то свистнуло в воздухе, ударило его в висок. Кентон упал. Люди Кланета накинулись на него, вцепившись в руки и ноги и прижимая к земле.

Но затем их разметало в стороны. В поле его зрения возникли короткие ножки Гиги, булава свистела в воздухе, и от каждого ее взмаха падали люди. В глазах Кентона все плыло, он с трудом поднял голову и увидел, как Сигурд прикрывает его справа, а Зубран слева и с тыла.

Он взглянул вверх. Сеть, в которой бились женщины, втягивали на палубу биремы.

Снова услышал он рев Кланета:

– Добро пожаловать, милая Шарейн! Добро пожаловать!

Кентон, шатаясь, поднялся, вырвался из рук викинга, пошел вперед – к ней.

– Схватить его! – выл черный жрец. – Я отсыплю золота по его весу тому, кто приведет его ко мне живым!

Враги сомкнулись вокруг Кентона кольцом. Между ним и троицей его товарищей выросла стена людей; они разлетались от ударов дубины, меча и ятагана, но их место сразу занимали другие. Расстояние между Кентоном и его друзьями все увеличивалось.

Он прекратил борьбу. На самом деле ведь этого он и хотел! Так будет лучше. Пусть они поймают его – так он окажется рядом с Шарейн!

– Хватайте его! – ревел Кланет. – Пусть иштарская шлюха видит это!

Его подняли руки врагов. Он слышал, как взвыла Шарейн…

И вдруг у него закружилась голова! Словно он попал в водоворот, который засасывал его, унося прочь… прочь!

Он видел, как Сигурд, перс и Гиги уставились на него, их лица невозможно было разглядеть из-за заливавшей их крови. Они прекратили сражаться. Были и другие, дюжины их, которые смотрели на него с неверием, но теперь оно, казалось, мешалось с ужасом.

Они смотрели на него, будто стоя у края исполинской воронки, в которую он начал падать!

Руки, которые держали его, растаяли! Лица врагов исчезли.

– Гиги! – взывал он. – Сигурд! Зубран! Помогите мне!

Кентон услышал завывание ветров!

Они сменились трубным звуком рога. Но вскоре вместо этого звука послышался более знакомый – звук из другой жизни, прожитой века и века назад. Что это? Все громче он звучал, пронзительно, повелительно…

Гудок автомобильного клаксона!

Задрожав, Кентон открыл глаза.

И увидел свою комнату!

На полу лежал сияющий драгоценный корабль – игрушечный корабль!

А в дверь стучали, нервно, яростно, и слышались испуганные голоса.

Затем раздался голос Джевинса, запинающийся, полный паники:

– Мистер Джон! Мистер Джон!

 

Глава 15

Спуск по веревке из звука

Кентон пересилил слабость и дрожащей рукой включил свет.

– Мистер Джон! Мистер Джон!

В голосе старого слуги звучал ужас. Он дергал дверную ручку, колотил в дверь.

Кентон оперся на стол и произнес:

– Что… Джевинс… – Он старался, чтобы слова, которые он с трудом выдавливал из себя, звучали естественнее. – Что стряслось?

С той стороны двери вздохнули с облегчением. Затем опять послышалось перешептывание слуг, и наконец Джевинс заговорил вновь:

– Я проходил мимо и слышал, как вы кричали, сэр. Ужасный крик! Вы не больны?

Кентон отчаянно сражался со слабостью. Он смог выдавить из себя смешок:

– Что ты, нет… Я заснул. У меня был кошмар. Не волнуйся! Иди спать.

– О… так вот что это было? – В голосе Джевинса звучало облегчение, но его сомнения не развеялись. Он не ушел, оставшись под дверью.

Глаза Кентона застилал туман, тонкая багровая пелена. Его колени подкосились, он едва не упал. Шатаясь, он добрался до дивана и опустился на него. Кентон почувствовал внезапный панический импульс, требовавший позвать Джевинса, сказать ему, чтобы он привел помощь, выломал дверь. Но вслед за этим он одернул себя – этого нельзя было делать. В этой битве он должен был победить один – если хотел вернуться на палубу корабля.

– Иди, Джевинс! – строго выкрикнул он. – Черт возьми, разве я не говорил, что не хочу, чтобы меня беспокоили сегодня? Убирайся!

Слишком поздно Кентон понял, что никогда до этого не раговаривал со старым слугой подобным тоном. Джевинс любил его, знал его, заботился о нем, как о сыне. Не выдал ли он себя? Не подтвердил ли подозрения дворецкого, что в комнате что-то не так? Испугавшись, он поспешно добавил:

– Я в порядке! – Кентон заставил себя рассмеяться. – Конечно, со мной все хорошо!

Будь проклята эта пелена перед глазами! Что это? Кентон провел по лицу ладонью и увидел на ней следы крови. Он тупо уставился на свою руку.

– О, хорошо, мистер Джон. – В голосе слуги больше не было сомнений, лишь волнение. – Но когда я услышал, как вы кричите…

Боже, неужели он никогда не уйдет? Кентон перевел взгляд с ладони на руку. Она была алой от крови до самого плеча. Кровь капала с пальцев.

– Это был лишь кошмар, – тихо прервал он слугу. – Я не усну, пока не закончу, а потом лягу в кровать – так что иди.

– В таком случае спокойной ночи, мистер Джон.

– Спокойной ночи, – ответил Кентон.

Покачиваясь, он сидел на диване, пока шаги Джевинса и других слуг не затихли в отдалении. Затем он попытался подняться, но был слишком слаб. Он соскользнул с дивана на колени, подполз к низкой тумбочке, стоящей у двери, и достал бутылку бренди. Подняв ее к губам, Кентон сделал большой глоток. Обжигающий напиток разлился по телу, придав сил. Кентон встал.

Острая боль пронзила бок. Он прижал к нему руку и почувствовал, как сквозь пальцы течет теплая жидкость!

Кентон вспомнил – сюда ударил меч. Меч одного из людей Кланета!

Перед его мысленным взором пронеслись, сменяя друг друга, картины: стрела, вонзившаяся в щит викинга, булава Гиги, воины, уставившиеся на него, сеть, упавшая на Шарейн и ее женщин, озадаченные лица…

И потом – это!

Кентон снова поднял бутылку. Его рука замерла, не донеся ее до рта, он напрягся, нервы зазвенели. Напротив него был силуэт – человек, с головы до ног покрытый красными пятнами! Кентон видел его сильное, жесткое лицо с глазами, горящими убийственной яростью, его длинные, спутанные волосы, опускающиеся на измазанные красным плечи. Лоб пересекала сочащаяся кровью рана. Мужчина был обнажен по пояс, и от соска левой груди к животу тянулся порез, сквозь который виднелись ребра!

Кровавый, угрожающий, ужасный, призрак с мертвого пиратского корабля смотрел на него.

Стоп! Что-то знакомое было в этом лице… в глазах! Взгляд Кентона привлек блеск золота на правой руке выше локтя. Это был браслет. И он узнал этот браслет – свадебный подарок Шарейн!

Кто этот человек? Кентон не мог ясно мыслить – как можно здраво рассуждать в таком состоянии, с туманом в голове и кровавой пеленой перед глазами, с этой слабостью, которая сковывала его мышцы?

Внезапная ярость охватила Кентона. Он размахнулся, чтобы запустить бутылкой прямо в лицо дикаря.

Левая рука фигуры поднялась, сжимая похожую бутылку…

Это был он, Джон Кентон, его отражение в зеркале на стене. Окровавленный силуэт с ужасными ранами на теле – это был он!

Часы пробили десять.

Словно очищающая молитва, мерный бой часов подействовал на Кентона благотворно. Его разум прояснился, его воля окрепла, он вспомнил о своей цели. Сделав еще один хороший глоток бренди, не глядя больше в зеркало, не глядя на драгоценный корабль, он подошел к двери.

Взявшись за ключ, Кентон остановился в задумчивости. Нет, так не получится. Нельзя рисковать и выходить в коридор. Джевинс, возможно, все еще рядом, или другие слуги могут его заметить.

Какова будет их реакция, когда они увидят его?

Он не мог добраться до воды, чтобы промыть раны и смыть кровь. Придется обойтись тем, что есть в комнате.

Меч Набу лежал на полу, более не отливая голубым, он был измазан кровью от острия до рукояти.

Кентон оставил его лежать там. Из другого ящика он вынул свой набор первой помощи. Там были бинты, вата и йод. Сжав зубы от боли, он вылил йод на рану в боку и помазал им рану на лбу. Затем сделал ватный компресс и перебинтовал себе голову и грудь. Кровотечение прекратилось. Жжение, вызванное йодом, утихло.

Подойдя к зеркалу, Кентон осмотрел себя.

Пробили часы.

Половина одиннадцатого! Который был час, когда он держался за золотые цепочки корабля, когда призвал корабль и за эти цепочки был выдернут из комнаты в тот волшебный мир, где корабль плыл?

Всего девять!

Это случилось каких-то полтора часа назад! Но за это время в другом мире, где не двигалось время, он успел побыть рабом и завоевателем, сражался в великих битвах и заполучил и корабль, и женщину, которая насмехалась над ним; за это время он стал тем, кем был теперь!

Менее чем за два часа!

Кентон подошел к кораблю, подобрав по пути меч. Он отер рукоять от крови, не тронув лезвие. Перед тем как опустить глаза, он опустошил бутылку.

Сперва Кентон посмотрел на каюту Шарейн. У цветущих деревьев были обломаны ветви. Выбитая дверь валялась на палубе. Створки окна были разбиты. На крыше рядком сидели голуби, понурив головы, скорбя.

Из отверстий для весел вместо семи торчали четыре пары. А в яме сидело уже не двадцать восемь гребцов. Осталось лишь шестнадцать, по двое на каждом весле.

На правом борту виделись вмятины и отметины – следы столкновения с биремой. Корабль Иштар плыл теперь где-то по неведомым морям в мире, откуда его унесло.

А у румпеля стояла фигурка – игрушка, правящая игрушечным кораблем. Человечек с длинными светлыми волосами. У его ног сидели еще две игрушки – одна с блестящей безволосой головой и обезьяньими руками, другая – рыжебородая, с агатовыми глазами и сверкающим ятаганом на коленях. Тоска охватила его, тоска по дому, будто он оказался где-то на чужой звезде на задворках космоса.

– Гиги! – закричал он. – Сигурд! Зубран! Приведите меня обратно!

Он наклонился над тремя фигурками, осторожно касаясь их пальцами, будто пытаясь передать им свою жизненную силу. Долго он стоял над Гиги, инстинктивно догадываясь, что в нем наиболее сильна магия корабля. Сигурд был силен, перс был скрытен, но в коротконогом гиганте жила сила богов Земли в дни ее юности, древняя, неведомая ныне людям сила.

– Гиги! – шептал он, склонившись над фигуркой. – Гиги! Услышь меня! Гиги!

Неужели фигурка двинулась?

Его сосредоточенность нарушил уличный шум. Разносчики газет выкрикивали какие-то глупости, важные для этого нелепого мира, куда его зашвырнуло! Эти крики разорвали нити, нарушили ту связь, которая начала формироваться между ним и фигуркой.

Ругаясь, Кентон выпрямился.

В глазах потемнело, и он упал. Сказалось напряжение – вернулась предательская слабость. Кентон доковылял до тумбочки, достал вторую бутылку и наполовину опустошил, влив в горло ее содержимое.

Кровь застучала в ушах, в мышцы вернулась сила. Он выключил свет в комнате. Сквозь плотные занавески пробивался луч света с улицы, освещая три игрушечные фигурки. Еще раз Кентон собрал волю в кулак.

– Гиги! Это я! Я призываю тебя! Гиги! Ответь мне!

Фигурка пошевелилась, ее тело вздрогнуло, голова поднялась! Издалека, едва слышный, холодный, будто изморозь на стекле, призрачный, нереальный, преодолевая невообразимые расстояния, донесся до него голос Гиги:

– Волк, я слышу тебя! Волк! Где ты?

Его разум ухватился за этот звук, как за нить, протянутую над бездной.

– Волк, приди к нам! – Голос стал сильнее.

– Гиги! Гиги! Помоги мне найти вас!

Два голоса – далекий, холодный и его собственный – встретились, столкнулись и переплелись. Они протянулись над бездной, которая отделяла Кентона от неведомого измерения, где плыл корабль.

Теперь уже фигурка не сидела! Она стояла прямо! Еще громче зазвучал голос Гиги:

– Волк! Иди к нам! Мы слышим тебя! Иди к нам! – И затем, будто читая заклинание: – Шарейн! Шарейн! Шарейн!

Подстегнутая именем любимой, его воля окрепла.

– Гиги! Гиги! Продолжай звать меня!

Кентон больше не видел свою комнату. Он видел корабль – далеко, далеко внизу. Будто точка в пространстве, он висел над ним, крича и призывая, зовя Гиги, чтобы тот помог ему. Звуковая нить, что связывала их, колебалась и дрожала, как паутина. Но она держалась и продолжала тянуть его вниз.

И корабль начал расти. Он был зыбким, туманным – но он продолжал расти, и Кентон спускался по веревке из звука навстречу ему.

И вот уже другие звуки стали вплетаться в нить, усиливая ее, – пение Сигурда, призывы Зубрана, прикосновения пальцев ветра к струнам арфы корабельных снастей, мерная литания волн, катающих пенные бусины.

Корабль становился все реальнее. Сквозь его очертания проступил образ его комнаты. Словно она пыталась оспорить реальность корабля, закрыть его. Но корабль прогнал ее прочь, взывая к нему голосами товарищей и пением ветра и моря, звучащими в унисон.

– Волк! Мы знаем, что ты рядом! Приди к нам! Шарейн! Шарейн! Шарейн!

Призрачные очертания обрели твердость, сомкнулись вокруг него.

Руки Гиги дотянулись до него, обхватили, выдернули из пространства меж мирами!

И в тот миг, когда они обхватили его, Кентон услышал гул, рев, будто другой мир уходил из-под ног, отгоняемый могучими ветрами.

Он прижимался к волосатой груди Гиги. На его плечах лежали руки Сигурда. Зубран хлопал Кентона по рукам, вцепившимся Гиги в спину, нараспев изрыгая свои странные персидские ругательства.

– Волк! – взревел Гиги, и слезы потекли по его морщинистому лицу. – Куда ты ушел? Во имя всех богов – где ты был?

– Не важно! – всхлипнул Кентон. – Не важно, где я был, Гиги! Я вернулся! О, слава богу, я вернулся!

 

Глава 16

Как набрали команду

Слабость одолела Кентона. Раны и напряжение воли обессилили его полностью. Вновь придя в сознание, он обнаружил себя лежащим на диване в разоренной каюте Шарейн. Ему сменили повязки и перевязали раны. Трое мужчин и четыре служанки Шарейн склонились к нему. В их взглядах не было упрека, лишь любопытство и некоторый трепет.

– Странным должно быть то место, в которое ты уходишь, Волк, – наконец сказал Гиги. – Ибо узри! Рана на моей груди исцелилась, раны Сигурда тоже, однако твои раны свежи, будто их нанесли мгновение назад.

Кентон посмотрел на Гиги и увидел, что так и есть: от раны на его груди остался лишь багровый шрам.

– Да и странным путем ты покинул нас, кровный брат, – пробормотал викинг.

– Клянусь пламенем Ормузда! – вставил перс. – То был славный путь! Добром обернулось для нас то, что ты ушел так. Царь Кир учил нас, что хорош тот генерал, который знает, когда отступить, чтобы сберечь своих солдат. А ты отступил мастерски, товарищ. Если б не так, мы не могли бы сейчас приветствовать тебя.

– Я не отступил! Я не мог ничего сделать! – прошептал Кентон.

– Что ж… – Перс с сомнением покачал головой. – Что бы ты ни сделал, это спасло нас. В мгновение ока тебя вырвало из лап прихвостней черного жреца. В следующий миг ты стал тенью. А затем – слушай! – исчезла и тень! Те псы, которые держали тебя, бежали, перетрусив! – рассмеялся Зубран. – И псы, которые кусали нас, побежали тоже – обратно в свои будки на биреме побежали они, и проклятья Кланета не могли остановить их. Славно напугал ты их, товарищ, и на миг и меня тоже. Затем опустились их весла, прочь помчался корабль, и проклятья Кланета носились в воздухе еще долго после того, как скрылись они с наших глаз.

– Шарейн! – вскричал Кентон. – Что они сделали с ней? Куда они ее забрали?

– На Эмактилу, остров чародеев, полагаю, – ответил Гиги. – Не бойся за нее, Волк. Черному жрецу нужны вы оба. Пытать ее, когда на то не смотрят твои глаза, или убить тебя, когда она не видит твоих мук, – это не сладостная месть для Кланета. Нет, пока он не заполучил тебя, Шарейн в безопасности.

– Там не будет роскоши, и она не будет счастлива, но она в безопасности, – подтвердил перс.

– Трех ее служанок они поймали в сети, – сказал Сигурд. – Трех сразили. Остались только эти четыре.

– Они забрали Саталу, мой маленький сосуд наслаждения, – сокрушенно сказал Гиги. – И за это Кланет тоже заплатит, когда придет час воздаяния.

– Половина рабов погибла, когда бирема врезалась в нас, – продолжал викинг. – Весла ломали ребра и спины. Иные умерли позже. Чернокожий, которого мы поставили на место Захела, оказался настоящим мужчиной! Дрался с теми, которые спустились в яму, и убил многих. Лишь восемь весел теперь у нас, а не дважды по семь. Чернокожий сидит за одним из них, не прикованный. Когда мы возьмем новых рабов, он снова станет надсмотрщиком, и мы будем почитать его.

– И я вспоминаю сейчас, – Гиги вернулся к прежней мысли, – когда я тащил тебя вниз от каюты Кланета в день, когда ты дрался с его жрецами, укусы девочек Шарейн еще кровоточили. Но здесь прошло много времени, они успели бы зажить. И вот ты опять тут, и твои раны свежи. Воистину странное то место, в которое ты уходишь, Волк. Неужели там нет времени?

– Это ваш мир, – ответил он. – Мир, из которого пришли вы все.

И пока они стояли, уставившись на него, он вскочил с дивана.

– Плывем в Эмактилу! Немедленно! Найдем Шарейн! Освободим ее! Гиги? Когда?

Кентон почувствовал, как открылась рана в боку, и снова упал – сила его духа иссякла.

– Не раньше, чем исцелятся твои раны, – ответил Гиги и принялся разматывать краснеющие от крови повязки. – И следует снова сделать корабль сильным, прежде чем думать об этом путешествии. Нам нужны новые рабы на весла. Теперь лежи тихо, пока не исцелишься. Кланет не навредит Шарейн, если надеется схватить тебя. Я, Гиги, говорю тебе это. Так что пусть твое сердце пребудет в мире.

И вот для Кентона потянулось время нетерпеливого ожидания. Лежать здесь, когда раны удерживают его, будто цепи! В то время как черный жрец может, несмотря на уверения Гиги, истязать Шарейн, верша свою месть! Это было невыносимо.

У Кентона начался жар. Его раны оказались серьезнее, чем он думал. Гиги ухаживал за ним.

Лихорадка прошла, и, когда Кентон окреп, он поведал спутникам о мире, потерянном для них, – о том, что изменилось за века, которые они провели на корабле вне времени, о механизмах и войнах, о новых законах и обычаях.

– И нет больше викингов! – удивился Сигурд. – Ясно вижу я теперь, что нет мне там места. Лучше будет, если Сигурд, сын Тригга, закончит свои дни там, где он сейчас есть.

Перс кивнул.

– И мне там места нет, – эхом отозвался он. – По моему вкусу, этот мир не годится для жизни. Мне не нравится, как вы ведете войны. И не может это понравиться мне, солдату очень, очень старой закалки.

Даже Гиги одолевали сомнения.

– Не думаю, что и мне понравится, – сказал он. – Обычаи так изменились. И я заметил, Волк, что ты готов рисковать свободой и жизнью, чтобы вырваться из того мира, и не теряешь времени, возвращаясь в этот.

– Новые боги так глупы, – посетовал Зубран. – Они ничего не творят. Во имя девяти преисподних, боги этого мира довольно глупы – но они хотя бы что-то делают. Хотя, может быть, лучше ничего не делать, чем одни и те же глупости снова и снова, – задумчиво подвел он итог.

– Я построю дом на одном из островов, – продолжал Сигурд, – после того как мы вернем женщину Кентона и повергнем черного жреца. Я возьму себе в жены сильную женщину и заведу много детей. Я научу их строить корабли. И тогда мы будем ходить в набеги, как я в былые времена. Слава! Слава драккарам с алыми воронами на парусах и черными, кружащими над ними! Скажи, кровный брат, – обратился он к Кентону, – когда ты вернешь свою женщину, поставишь ли ты дом рядом с моим? Когда Зубран возьмет себе жену и у него, и у Гиги (если тот не будет уже слишком стар для этого) появятся дети, когда иные присоединятся к нам, клянусь Одином, мы станем славными ярлами в этом мире.

– Не по нутру мне это, – прямо сказал перс. – Слишком долго растить сильных сыновей, чтобы они сражались за нас. Нет, едва мы покончим с Кланетом, я вернусь в Эмактилу, где уже ждут люди. Странно будет, если я не найду там недовольных, людей, которые готовы поднять восстание. Если же их окажется недостаточно – то недовольство взрастить очень просто, куда проще, чем сыновей, Сигурд. К тому же я хороший солдат. Сам царь Кир так сказал мне. С моей армией недовольных я разрушу гнездовье жрецов и сам буду править Эмактилой! А после того – поглядим, как ты будешь грабить мои корабли, Сигурд!

Так они переговаривались, рассказывали Кентону о своей жизни, и эти повествования казались ему столь же странными, как и его истории звучали странно для них.

Его раны заживали быстро, вскоре от них остались лишь багровые рубцы, и сила снова струилась по венам Кентона. Пока он отлеживался, много ночей они прятались в бухте одного из золотистых островов. Вход в бухту, окруженный скалами, был достаточно широк для того, чтобы в него мог войти их корабль. Это место казалось надежно укрытым от посторонних глаз. Тем не менее они встали у самого берега, где было достаточно глубоко. Весла втащили внутрь. Ветви деревьев, подобные перьям, надежно укрыли корабль.

Пришло наконец время, когда Кентон, проснувшись, почувствовал себя здоровым. Он пошел к рулю, где Сигурд, Гиги и перс разлеглись, разговаривая. В сотый раз Кентон остановился у странного компаса, который служил ориентиром рулевому в этом странном мире, где не было ни солнца, ни луны, ни звезд, ни востока и запада, ни севера и юга. На деревянной подставке стояла серебряная чаша, накрытая пластиной из чистого хрусталя. По краям чаши располагались шестнадцать алых клинописных символов. Из чаши поднимался вверх штырь, к которому крепились две синие изогнутые стрелки. Та, что длиннее, как было известно Кентону, всегда указывала на Эмактилу – землю, куда, если Гиги был прав, черный жрец увез Шарейн.

Маленькая стрелка указывала в направлении ближайшей земли.

Как всегда, Кентон задумался о том, какие таинственные токи двигают стрелки в этом мире без полюсов, какие магнитные поля с рассеянных по морю островков притягивают маленькую стрелку, что за сила на Эмактиле удерживает большую в неподвижности?

В большей неподвижности, чем стрелка земного компаса, указывающего на север.

Ему почудилось, будто маленькая синяя стрелка повернулась и указала в том же направлении, что и большая, – на остров чародеев!

– Знак! – вскричал он. – Смотрите! Сигурд! Гиги! Зубран! Смотрите!

Они наклонились над компасом, но за этот миг стрелка снова сдвинулась и указала на остров, у которого они стояли.

– Знак? – озадаченно спросили они. – Какой знак?

– Обе стрелки указали на Эмактилу! – сказал Кентон. – К Шарейн! Это был знак! Зов! Мы должны плыть! Быстрее, Гиги, Сигурд, поднимайте якорь! Мы отплываем в Эмактилу!

Все с сомнением посмотрели на него, затем еще раз на компас и переглянулись.

– Говорю вам, я видел! – повторил Кентон. – Это не было наваждением! Я здоров! Шарейн в беде! Мы должны плыть!

– Шшш! – Гиги предостерегающе вытянул руку, прислушался, затем выглянул наружу сквозь покров листьев. – Корабль, – прошептал он, нырнув обратно. – Пусть женщины готовят стрелы и копья. Вооружайтесь все. Тихо и быстро!

Теперь все могли слышать плеск весел, голоса, низкий гул барабана, отбивающего ритм для гребцов. Воительницы Шарейн встали у борта возле носа, держа наготове луки, оснастив колчаны стрелами и положив рядом копья и мечи. Щиты прикрывали их ноги.

Четверо мужчин, пригнувшись, выглянули из-за листьев. Что же приближается?

Неужто корабль, посланный Кланетом, вынюхивает здесь что-то? Или же то охотники, польстившиеся на обещание награды от черного жреца?

В узкое горлышко бухты вплыла галера. В два раза длиннее корабля Иштар, она была однопалубной, с пятнадцатью веслами с каждой стороны и двумя гребцами у каждого весла. На носу стояло около дюжины людей или больше, а сколько их еще было на борту, оставалось неясным. Галера подплывала ближе и теперь двигалась вдоль берега. Когда от спрятавшихся наблюдателей ее отделяло менее двухсот футов, с галеры спустили на воду лодку.

– Здесь есть вода и все, что нам нужно, – услышал Кентон.

Гиги обнял трех товарищей, привлекая их к себе.

– Волк, – прошептал он. – Теперь я верю в твое знамение. Ибо узри, что привело оно с собой. Воистину это зов. Рабы, которых можно усадить за свободные весла! И золото, я уверен, тоже – оно нам понадобится, когда мы достигнем Эмактилы.

– Рабы и золото, да, – пробормотал Кентон, но тон его стал саркастическим, когда еще шесть человек присоединились к группе на носу галеры. – Осталось лишь придумать, как заполучить их, Гиги.

– Нет, это будет просто, – прошептал Зубран. – Они ничего не подозревают, а человек, застигнутый врасплох, уже наполовину побежден. Мы вчетвером поползем вдоль берега, пока не окажемся у носа их корабля. Когда Зала, – упомянул он одну из воительниц, – досчитает до двухсот, женщины начнут стрелять как можно быстрее, стараясь ранить как можно больше людей. Мы залезем на корабль и атакуем тех, что останутся. И когда женщины услышат наш клич, они должны прекратить стрелять, чтобы не задеть нас. После чего они не позволят другим присоединиться к тем, что на носу. Хорош план? Уверен, мы захватим их корабль быстрее, чем я рассказал его.

Кентона одолевали сомнения.

– Клянусь богами! – услышал он голос, видимо, капитана галеры. – Вот если бы этот проклятый корабль Иштар был здесь! Будь он тут, никому из нас не пришлось бы более уплывать из Эмактилы. Боги! Если бы мы наткнулись на него тут и получили награду Кланета!

Сомнения Кентона вмиг исчезли. Это были охотники, и они попали прямо в руки своей добыче.

– Верно, Зубран, – твердо прошептал он. – Позови Залу и сообщи ей план.

И когда это было сделано, Кентон повел товарищей на другой борт корабля, где была лестница. Кентон жадно всматривался в очертания судна, захватив которое он бы приблизился к Шарейн, и ему казалось, что стрелы женщин никогда не полетят. Но наконец они взмыли в воздух роем пчел и обрушились на группу людей на чужом корабле. У женщин была твердая рука – почти половина людей осталась лежать на палубе, когда враги бросились врассыпную, крича и пытаясь найти укрытие. Кентон издал клич и прыгнул на палубу, разя противников мечом, а рядом опускалась на врагов булава Гиги, а меч Сигурда и ятаган Зубрана пожинали свою жатву. Не успев даже вскинуть оружие, враги были разбиты, и оставшиеся в живых пали на колени и просили пощады. Люди, устремившиеся им на помощь с кормы, были встречены градом стрел и, бросив оружие, подняли руки, сдаваясь.

Пленников согнали вместе, обезоружили и заперли в носовой каюте, сперва убедившись, что в ней нет оружия и путь к бегству закрыт.

Затем Кентон и его друзья взяли ключи от цепей гребцов. Викинг спустился в яму, выбрал девятнадцать самых крепких рабов и по двое провел их на свой корабль, где приковал к пустым веслам.

Они нашли немало золота и других вещей, которые пригодятся в Эмактиле: одежду моряков, которую носят там, длинные накидки, чтобы не бросаться в глаза. Затем встал вопрос о том, что же делать с кораблем и людьми на нем. Гиги предлагал предать их мечу. Перс считал, что лучше вернуть рабов, оставить свой корабль и, убив всех на галере, плыть в Эмактилу на ней. Этот план имел много преимуществ. Корабль Иштар был приметным судном. Его сложно спутать с каким-то иным. А вот другой корабль не вызовет подозрений ни у кого, кто увидит его в море. Высадившись же в Эмактиле и сделав, что должно, они могли вернуться и снова сесть на собственный корабль. Но Кентон не соглашался. В итоге, когда капитана привели на допрос, ему пообещали, что сохранят жизнь ему и его людям, если он правдиво ответит на вопросы.

Капитан смог сообщить немного, но этого было достаточно для того, чтобы сердце Кентона забилось сильнее в ужасе. Да, Кланет, жрец Нергала, привез в Эмактилу женщину. Кланет говорил, что добыл ее в бою, в морском сражении, в котором погибло множество людей. Он не сказал, где и с кем произошла эта битва, и его солдатам приказали молчать о том. Но разнесся слух, что эта женщина – с корабля Иштар. Жрицы Иштар потребовали отпустить ее, но Кланет, облеченный большой властью, воспротивился, и в качестве компромисса совет жрецов сделал женщину жрицей Бела, поселив в Обиталище Бела на вершине Дома Семи Святилищ.

– Я знаю этот храм и Обиталище Бела, – кивнул Сигурд, – и знаю, почему его жрицы должны жить там, – прошептал он, внимательно глядя на Кентона.

– Женщина, укрытая вуалями, появлялась иногда на службах в честь Бела, – продолжал капитан. – Но казалось, будто она пребывает во сне. Говорят, у нее отняли память.

Кроме этого, капитан ничего не знал, лишь то, что Кланет удвоил награду за Гиги, Зубрана и викинга и утроил за Кентона.

Покончив с допросом, Кентон и его товарищи отпустили на остров оставшихся рабов, вызвали корабль, и нубиец привел его к галере. С борта корабля Иштар они смотрели, как капитан и его люди сходят на берег и исчезают среди деревьев.

– Тут много еды и воды, – ворчал Гиги. – Мы обошлись с ними куда лучше, чем они обошлись бы с нами.

Захваченную галеру они привязали к кораблю и отбуксировали в море через скалистую пасть выхода из бухты. После того как они проплыли около мили, Сигурд спустился на чужое судно, помахал внутри топором и вернулся, отрубив канат. Галера быстро набрала воды и затонула.

– Пора! – вскричал Кентон и взял рулевое весло, ведя корабль прямо туда, куда указывала большая голубая стрелка.

На Эмактилу. К Шарейн.

Шарейн!

 

Глава 17

Поиски острова чародеев

Кентону сопутствовала удача. Серебристый туман плотно окружал корабль, оставляя видимым пространство, едва ли в два раза превышающее его длину, и скрывая судно от посторонних. Кентон почти не смыкал глаз сам и доводил рабов на веслах до изнеможения.

– Приближается крупный шторм, – предупредил Сигурд.

– Моли Одина, чтобы он подождал, пока мы достигнем Эмактилы, – ответил Кентон.

– Если бы у нас была лошадь, я бы принес ее в жертву Всеотцу, – сказал Сигурд. – И он бы задержал этот шторм для нас.

– Будь осторожен в желаниях своих, не то скакуны, обитающие в глубинах моря, услышат тебя и в ярости своей сокрушат нас, – предупредил Кентон.

Он расспросил викинга о его реакции на слова капитана захваченной галеры о том, что пленница стала жрицей в Обители Бела.

– Она будет там в безопасности, даже от Кланета, до тех пор, пока не возьмет себе в любовники человека вместо бога, – сказал Сигурд.

– Вместо бога! – прорычал Кентон, схватив меч и уставившись на Сигурда. – У нее не будет других любовников, кроме меня, ни богов, ни людей, Сигурд! Что ты имеешь в виду?

– Убери руку от меча, Волк, – ответил Сигурд. – Я не хотел оскорбить тебя. Но боги есть боги! И капитан говорил что-то о том, что твоя женщина ходит как во сне и что у нее забрали память, не так ли? Если так, кровный брат, то это память о тебе она потеряла!

Кентон вздрогнул.

– Нергал однажды пытался разделить мужчину и женщину, любивших друг друга, – сказал он. – Так же сильно, как Шарейн и я. Он не смог. Я не думаю, что жрец Нергала сможет победить там, где потерпел неудачу его господин.

– Неразумно, Волк. – К ним тихо подошел Зубран. – Боги сильны. Потому им нет резона быть осторожными или хитрыми. Они обрушивают на тебя свою мощь – и все. Признаю, это лишено изящества, но ты не можешь нанести удар в ответ. А человек, лишенный силы богов, должен полагаться на хитрость и осторожность. Вот почему люди делают более ужасные вещи, чем боги. Они вынуждены – из слабости. Не следует винить богов – разве лишь за то, что создали человека слабее себя. И потому Кланета нужно опасаться больше, чем Нергала, его господина.

– Он не может изгнать меня из сердца Шарейн! – вскричал Кентон.

Викинг наклонился над компасом.

– Может, ты прав, – пробормотал он. – А может, Зубран прав. Что я могу сказать, так это то, что, пока твоя женщина верна Белу, ни один человек не навредит ей.

Хотя в этом вопросе викинг выражался туманно, в других он был прям. Северянин зорко наблюдал за всем, пока был рабом у жрецов Нергала. Он хорошо знал город и Дом Семи Святилищ. Полезнее всего оказалось то, что он знал, как войти в Эмактилу иным путем, не через бухту.

Это было важно: вполне вероятно, что в бухту им не удастся попасть незамеченными, к тому же там их могли сразу же узнать.

– Смотрите, друзья мои. – Сигурд острием меча нацарапал на досках палубы грубое подобие карты. – Вот здесь город. Он расположен в конце фьорда. С каждой стороны возвышаются горы, которые спускаются двумя косами в море. Но здесь, – он указал на место на берегу, близкое к левой косе, – есть залив с узким выходом в море. Жрецы Нергала используют его для своих тайных жертвоприношений. Между заливом и городом есть тайная тропа через холмы. Она ведет прямо к главному храму. Я ходил по этой тропе и стоял на берегу этого залива. Я был там с другими рабами, несущими жрецов в паланкинах и вещи для жертвоприношения. Хотя кораблю потребуется две ночи, чтобы достичь этого места, от Эмактилы по скрытой тропе идти вполовину меньше, чем в моей земле мужчина может пройти за время от рассвета до полудня в зимний день. Там много мест, где можно спрятать корабль… Редко мимо проходят галеры, и рядом никто не живет – потому-то жрецы Нергала и выбрали этот залив. К тому же я хорошо знаю храм Семи Святилищ, ибо долго был он моим домом, – продолжал Сигурд. – Высотой он в три десятка раз превосходит мачту корабля.

Кентон быстро подсчитал. Выходило, что высота храма составляла шесть сотен футов – весьма впечатляюще.

– В центре его, – продолжал викинг, – находятся святилища богини Иштар и прочих богов, расположенные друг над другом. Вокруг центра раскинулись жилища жрецов и жриц и малые святилища. Этих тайных святилищ семь, и последнее из них – Дом Бела. Лестница ведет из Дома Бела в его Обитель. У подножия храма есть большой двор с алтарями, куда люди приходят возносить молитвы богам. Выходы надежно охраняются. Даже мы вчетвером не сможем там пройти. Но вокруг храма, который выглядит так, – он начертил на палубе конус, – идет большая каменная лестница, вот так. – Он нацарапал спираль от подножия к вершине конуса. – На лестнице стоят часовые. Внизу расположен гарнизон. Все понятно?

– Что мне понятно, – прорычал Гиги, – это то, что нам понадобится армия, чтобы пробраться туда.

– Вовсе нет, – ответил викинг. – Помнишь, как мы захватили галеру, хотя они и превосходили нас числом? Мы войдем на корабле в тайную бухту. Если там есть жрецы, поступим, как придется – убьем их или сбежим. Но если норны повелят так, что жрецов там не окажется, мы спрячем корабль и оставим рабов на попечение чернокожего. Затем мы вчетвером, переодевшись моряками и в накидках, которые нашли на галере, по тайной тропе войдем в город. Что же до лестницы – у меня есть другой план. Она окружена стеной высотой по грудь мужчине. Если мы сможем миновать стражу у подножия, то проползем вдоль этой стены, убивая часовых, пока не достигнем Обители Бела и не заберем Шарейн. Но мы не сможем сделать это в ясную погоду, – закончил Сигурд. – Должна быть тьма или буря, чтобы нас не увидели с улиц. И потому я молю Одина, чтобы надвигающаяся буря не разразилась, пока мы не достигнем города и не взойдем на ту лестницу. Ибо в бурю, которая близится, мы наверняка сможем сделать, как я говорю, причем быстро.

– Но я не вижу возможности сразить Кланета, – рыкнул Зубран. – Мы ползем в город, мы ползем вверх, мы ползем наружу с Шарейн – если можем. И все. Клянусь Ормуздом, мои колени слишком нежны для всего этого ползанья! Да и мой ятаган дрожит от желания приласкать шкуру черного жреца.

– Не быть нам в безопасности, покуда жив Кланет! – хрипло сказал Гиги, снова заводя старую песню.

– Сейчас я не думаю о Кланете! – гаркнул викинг. – Сперва женщина Кентона. Затем уже настанет черед черного жреца.

– Ты пристыдил меня, – сказал Зубран. – Мне следовало помнить об этом. Но, по правде говоря, я бы чувствовал себя лучше, если бы мы могли убить Кланета на пути к Шарейн. Ибо я согласен с Гиги – пока он жив, не будет покоя ни твоему кровному брату, ни кому-либо из нас. Однако, несомненно, в первую очередь – Шарейн.

Викинг поглядывал на компас. Он посмотрел на него еще раз, внимательнее, и выпрямился, указывая на него. Обе синие змейки в алой чаше указывали в одном направлении.

– Мы плывем прямо к Эмактиле, – сказал Сигурд. – Но вошли ли мы уже во фьорд или еще нет? Где бы мы ни были, мы уже близко.

Он повернул рулевое весло. Корабль тряхнуло. Большая игла отклонилась примерно на четверть расстояния между красными символами на краю чаши. Маленькая не шевельнулась.

– Это ничего не доказывает, – буркнул викинг. – Кроме того, что теперь мы не движемся прямо к городу. Но мы все еще можем быть в заливе. Проверь гребцов.

Корабль шел все медленнее и медленнее, прокладывая себе путь сквозь туман. И вдруг впереди начал проявляться темный силуэт. Что-то постепенно проступало из мглы. Можно было разглядеть берег, круто поднимающийся из воды и растворяющийся дальше в тенях. Волны плавно накатывали на него, лаская скалы.

Сигурд вознес хвалу богам.

– Мы на другой стороне от косы, – сказал он. – Тайная бухта, о которой я говорил, где-то близко. Скажите надсмотрщику, чтобы продолжали грести.

Сигурд резко повернул руль вправо. Корабль накренился и медленно двинулся вдоль берега. Вскоре перед ними вырос большой скалистый утес.

Они обошли его вокруг и, тихо гребя веслами, наконец приблизились к узкому входу в бухту, куда викинг и направил корабль.

– Место, чтобы укрыться, – сказал он. – Спрячем корабль в тех деревьях. Там вода, деревья растут из нее. Судно не увидят ни с берега, ни с моря.

Они вошли в рощу. Длинные ветви с густой листвой укрыли корабль.

– Теперь привяжем корабль к стволам, – прошептал Сигурд. – Тише. Рядом могут быть жрецы. Посмотрим позже, когда отправимся. Оставим женщин во главе корабля. И чернокожего с ними. Пусть затаятся, пока мы не вернемся…

– У тебя будет больше шансов вернуться, если ты острижешь свои длинные волосы и сбреешь бороду, Сигурд, – сказал перс и добавил: – И для нас больше шансов тоже.

– Что?! – в ярости вскричал викинг. – Остричь мои волосы?! Даже когда я был рабом, их не тронули!

– Посуди сам! – сказал Кентон. – Зубран, это также касается твоей бороды и рыжих волос. Тебе и нам будет лучше, если ты сбреешь их… или перекрасишь.

– Во имя Ормузда, нет! – воскликнул перс не менее яростно, чем Сигурд.

– Птицелов расставил сети и угодил в них вместе с птицей! – рассмеялся викинг. – Однако это хороший совет. Лучше волосы с лица и макушки, нежели голову с плеч!

Женщины принесли бритвы. Смеясь, они укоротили гриву Сигурда по плечи и коротко постригли ему бороду. Удивительно, как изменился Сигурд, сын Тригга, после этого.

– Этого мужа Кланет не узнает, если увидит, – хмыкнул Гиги.

Затем в руки женщин отдал себя перс.

Они обернули его голову и бороду тканью, смоченной в чаше с какой-то черной жидкостью. Рыжий цвет его волос поблек и затем превратился в коричневый. Не так велика была разница между ним и старым Зубраном, как между новым и старым Сигурдом, но Кентон и Гиги одобрительно кивнули – по крайней мере, рыжий цвет, который делал его столь же приметным, как северянина его длинные волосы, более не бросался в глаза.

Оставались Кентон и Гиги. С каждым из них мало что можно было сделать. Нельзя ведь изменить лягушачий рот Гиги, его глаза-бусинки, его лысину, его невероятно широкие плечи.

– Сними серьги, Гиги, – попросил Кентон.

– Сними браслет с руки, – ответил Гиги.

– Дар Шарейн? Никогда! – воскликнул Кентон столь же яростно, как и северянин с персом до этого.

– Мои серьги надела на меня та, которая любила меня не меньше, чем тебя любит твоя женщина! – В первый раз за все время, что Кентон знал Гиги, он услышал в его голосе гнев.

Перс тихо рассмеялся. Это сняло напряжение. Кентон виновато улыбнулся барабанщику. Гиги улыбнулся в ответ.

– Что ж, – сказал он, – похоже, всем нам надо чем-то жертвовать… – Он начал снимать серьги.

– Нет, Гиги! – Кентон не мог заставить себя расстаться с золотым браслетом, на который Шарейн нанесла символы своей любви. – Оставь. И серьги, и браслет можно спрятать.

– Не знаю. – В голосе Гиги звучало сомнение. – Мне кажется, так лучше. Мне нравится мысль о жертве.

– Мало смысла в том, что ты говоришь, – упрямо возразил Кентон.

– Разве? – удивился Гиги. – Однако многие видели этот твой браслет, когда ты сражался с людьми черного жреца и потерял Шарейн. Кланет видел его. Что-то мне подсказывает, что он больше запомнился, нежели серьги в моих ушах.

– Ну а мне ничто ничего не подсказывает, – отрезал Кентон.

Он прошел в каюту, ранее бывшую каютой Кланета, и принялся переодеваться в одежду моряка, которую они забрали с захваченной галеры. Он облачился в свободную рубаху из тонкой кожи, рукава которой опускались до запястий.

– Видишь, – сказал он Гиги. – Браслет спрятан.

Затем он натянул свободные штаны из того же материала, удерживаемые поясом на талии. Обул высокие сандалии на шнуровке. Поверх рубашки он надел кольчугу без рукавов. На голову Кентон возложил конический металлический шлем, с боков которого на плечи ниспадали складки промасленной шелковой ткани.

Остальные последовали его примеру. Только перс не стал снимать свою кольчугу. Он заявил, что уверен в ее силе, а остальные ему незнакомы. «Она – как старый друг, много раз выручавший меня, всегда верный, – сказал перс, – и я не собираюсь менять его на нового, чья верность под вопросом». Но сверху он надел рубаху и тунику. А Гиги, водрузив на голову шлем, поправил шелковую ткань так, что она скрыла его серьги и другие украшения. Еще один кусок шелковой ткани он обмотал вокруг шеи, закрывая рот.

Облачившись в накидки, товарищи посмотрели друг на друга с облегчением. Викинга и перса поистине было не узнать. О них беспокоиться не стоило. Кентон тоже, как показалось всем, был достаточно неузнаваем в новой одежде. Накидка скрывала короткие ножки Гиги, а ткань на лице и конический шлем меняли черты лица.

– Хорошо, – пробормотал викинг.

– Очень хорошо, – эхом отозвался Кентон.

Они застегнули пояса и прикрепили к ним как собственные мечи, так и короткие мечи, которые сковал Сигурд. Только Гиги не взял ни девятифутовый меч, сделанный для него северянином, ни булаву. Последняя слишком бросалась в глаза, а меч слишком громоздок для их путешествия, и, как и булаву, его невозможно было спрятать. Гиги прихватил два меча обычной длины. Затем он нашел длинный кусок тонкой веревки и привязал к нему абордажный крюк. Веревку Гиги обвязал вокруг пояса, оставив крюк болтаться на нем.

– Веди, Сигурд, – сказал Кентон.

Один за другим они перепрыгнули через борт корабля, прошли по мелководью и очутились на берегу, где остановились, пока Сигурд осматривался, определяя направление. Туман все сгущался. Золотые листья, алые и шафрановые лепестки проступали в дымке, напоминая узор на расписной китайской ширме. Сигурд скользнул в туман, перемещаясь, словно тень. Вскоре викинг вернулся.

– Идемте. Я нашел тропу.

В тишине они пошли за ним сквозь туман, двигаясь меж серебристых силуэтов деревьев.

 

Глава 18

В городе чародеев

Здесь и правда была потаенная тропа. Кентон не мог понять, как Сигурд находит ее в тумане, по каким знакам ориентируется. Но викинг уверенно шел вперед.

Узкая тропинка вилась между скал, покрытых золотистыми папоротниками; вела сквозь чащу, где замерший воздух тяжелел от тысяч странных запахов; шла сквозь заросли похожих на бамбук тонких стеблей – алых, блестящих; сквозь рощи, где деревья росли рядами, будто в парке, отбрасывая густые серебристые тени. Звук их шагов поглощал мягкий мох. Шум моря уже давно затих позади. Вокруг не раздавалось никаких звуков.

На окраине одной из аккуратно высаженных рощиц викинг остановился.

– Место жертвоприношений, – прошептал он. – Я пойду осмотрюсь, нет ли поблизости нергальских псов. Подождите меня здесь.

Сигурд исчез в тумане. Остальные ждали его, притихнув. Каждый чувствовал, что среди этих деревьев дремлет зло, что одним неосторожным словом или движением они разбудят его, привлекут его внимание. А вокруг, будто дыхание спящего зла, висел одуряющий сладкий трупный запах, как в каюте Кланета.

Сигурд вернулся так же тихо, как ушел.

– Черных здесь нет, – сказал он. – Но… Часть их темного божества всегда обитает в этой роще. Хотел бы я покинуть это место. Идемте, быстро и осторожно.

Они двинулись дальше. Наконец Сигурд остановился, выдохнув с заметным облегчением.

– Прошли, – сказал он.

Спутники прибавили шагу. Теперь тропа круто пошла вверх. Они миновали длинную глубокую лощину, в которую лишь кое-как проникал тусклый рассеянный свет – его едва хватало, чтобы находить путь по каменистой тропе. Они прошли между двух огромных монолитов – и остановились. Тишина, окружавшая их, была нарушена. Перед ними стояла стена тумана, но из-за этой стены – откуда-то издалека внизу – доносился шум, гул большого города, скрип мачт, скрежет такелажа, плеск весел, отрывистые окрики, взмывающие над общим гомоном, словно воздушные змеи.

– Порт, – сказал Сигурд, указав куда-то вниз и вправо. – Перед нами Эмактила, и близко. А вон там, – указал он немного левее, – Дом Семи Святилищ.

Кентон посмотрел в указанном направлении. Сквозь туман проступали очертания огромного конуса с плоским верхом. Его сердце забилось чаще.

Группа принялась спускаться, все ниже и ниже вела их тропа. Все громче и громче становился шум города. Громада храма вырисовывалась все четче, вздымаясь выше и выше к небесам. Но город все еще был скрыт туманом.

Они подошли к высокой каменной стене. Здесь Сигурд повернул и повел их в густую тенистую рощу. Отряд пробирался между деревьями, следуя за викингом, который теперь ступал с величайшей осторожностью.

Наконец он выглянул из-за огромного ствола дерева и подозвал остальных.

За деревьями пролегала широкая разъезженная дорога.

– Дорога в город, – сказал Сигурд. – Пустая дорога, по которой можно идти свободно.

Они спустились с крутого холма и пошли по дороге, теперь ступая плечом к плечу. Вскоре деревья уступили место обработанным полям, где колыхались на ветру местные растения: с листьями, похожими на листья кукурузы, но шафранно-желтыми, а не зелеными, и с гроздьями белых зерен вместо початков; ряды кустов, на ветвях которых поблескивали изумрудно-зеленые ягоды; свитые втрое лозы, на которых росли тыквы в форме звезд.

Они видели двухэтажные дома с пристройками в форме кубов, как на детских рисунках. Но удивляли эти строения не так формой, как отделкой фасадов, – в глаза бросались яркие краски и неожиданные узоры: вертикальные голубые полосы в ярд шириной проступали на желтом фоне; за темно-синими вкраплениями проглядывали алые зигзаги, напоминавшие стилизованные молнии; встречались и дома в клетку – зеленую и малиновую.

Дорога сузилась, превратившись в улицу, по сторонам которой возвышались дома. Построек стало больше. Мимо Кентона и его товарищей проходили мужчины и женщины с кожей черной и коричневой, одетые похожим образом – в белые рубахи до колен, без рукавов. На правом запястье каждого виднелся бронзовый браслет, с которого свисала цепь с полудюжиной звеньев. Они несли кувшины, корзины с фруктами, тыквами, красновато-коричневым хлебом, лепешками диаметром в фут. Проходя мимо, местные жители с интересом разглядывали четверку.

– Рабы, – сказал Сигурд.

Теперь ярко окрашенные дома стояли плотно, примыкая друг к другу. На балконах этих зданий росли деревья и цветы, как на выступе розовой каюты корабля. На некоторых балконах виднелись женщины – перевешиваясь через поручни, они окликали прохожих.

С этой улицы они свернули на другую, кишащую людьми. И Кентон замер, пораженный.

Улица упиралась в громаду храма. Вдоль его стен тянулись магазины, в дверях лавок расхваливали свой товар торговцы. У дверей висели флаги, на которых шелковой клинописью были вышиты названия изделий.

Мимо магазинов ходили ассирийцы, люди из Ниневии и Вавилона с кудрявыми головами и завитыми колечками бородами; горбоносые финикийцы с безжалостными взглядами; разодетые в муслиновые набедренные повязки египтяне с колючими глазами; эфиопы с огромными золотыми дисками в ушах; улыбающиеся желтокожие люди с раскосыми глазами. Шагали здесь и солдаты в кольчугах, лучники с колчанами за спиной и луками в руках, жрецы в одеяниях черных, алых и синих. Перед Кентоном на мгновение остановился мускулистый воин с красноватой кожей, несший на плече топор с двумя лезвиями – оружие древнего Крита. Рядом с ним, обнимая критянина за плечо, шла белокожая женщина в сандалиях и удивительно современно выглядящей плиссированной юбке. Ее талию перехватывал пояс из змеиной кожи. Высокая белая грудь виднелась в вырезе ее блузки – по крою та тоже скорее принадлежала двадцатому веку. Этот человек был минойцем, возможно, из тех, что смотрели, как юноши и девушки, которых Афины присылали в жертву Минотавру, проходят в двери лабиринта, где их поджидает чудовищный человекобык.

А вот и римлянин в кирасе, держащийся за рукоять меча, который, возможно, выручал его в первом походе Цезаря. За ним следовал огромный галл с заплетенными в косы волосами и глазами такими же льдисто-голубыми, как у Сигурда.

Взад-вперед по центру улицы проезжали мужчины и женщины в паланкинах, которые несли на своих плечах рабы. Кентон проводил взглядом гречанку, длинноногую и гибкую, с волосами желтыми, как спелая пшеница, и карфагенянку с обжигающим взором, достойную быть невестой Ваала. Девушка улыбнулась ему, выглянув из паланкина.

– Я голоден и хочу пить, – прорычал Сигурд. – Почему мы стоим здесь? Идемте же.

И Кентон понял, что эта смесь прошедших веков не кажется странной его товарищам, которые сами происходили из прошлого. Он кивнул.

Смешавшись с толпой, они добрались до харчевни.

– Лучше, если мы будем входить по двое, – сказал Гиги. – Кланет ищет четверых, а мы – четверо чужеземцев. Волк и Сигурд, идите первыми. Мы с Зубраном войдем за вами, но не обращайте на нас внимания, когда мы появимся.

Трактирщик поставил перед ними миски с едой и кубки с красным вином. Он был словоохотлив и тут же поинтересовался, как давно они прибыли в порт и было ли их путешествие удачным.

– Хорошо, что вы не в море, – болтал он. – Надвигается буря, и большая. Молюсь Владыке Вод, чтобы она не началась до конца службы Бела. Скоро я закрою харчевню, чтобы пойти посмотреть на новую жрицу, о которой столько говорят.

Кентон сидел, пригнувшись и спрятав лицо под шлемом, но при этих словах он выпрямился и вперил взгляд в лицо трактирщика. Тот побледнел, запнулся и уставился на Кентона в ответ.

Неужели его узнали? Рука Кентона под столом сжала рукоять меча.

– Простите! – выдохнул трактирщик. – Я не знал, что… – Затем он присмотрелся, выпрямился и рассмеялся. – Во имя Бела! Я подумал, что вы… О боги!

Трактирщик поспешил прочь. Кентон смотрел ему вслед. Возможно, он притворился, что ему пора идти? Узнал ли он в Кентоне человека, которого разыскивает Кланет? Не может быть – его испуг был слишком реальным, его облечение – явно искренним. За кого же он принял Кентона, почему это вызвало такой страх?

Они быстро закончили трапезу, расплатились золотом с галеры и вышли на улицу. Почти сразу же за ними последовали Гиги и перс.

Они шагали по улице по двое, не спеша, будто люди, только сошедшие на берег после долгого путешествия. Но пока они шли, Кентон с возрастающим удивлением и тревогой замечал направленные на него взгляды. Люди останавливались, изумленно всматривались, а затем быстро уходили прочь, пряча глаза. Остальные тоже это заметили.

– Закройте лица, – сказал Гиги с беспокойством. – Не нравится мне, как они на нас пялятся.

Кентон кратко поведал ему о трактирщике.

– Это плохо, – покачал головой Гиги. – Но на кого ты можешь быть похож, столь внушающего страх всем, кто на тебя смотрит? Что ж, лучше всего прятать лицо.

Так Кентон и сделал, наклоняя голову как можно ниже при ходьбе. Но даже невзирая на такие меры предосторожности, люди на него озирались.

По улице они добрались до большого парка. Люди прогуливались по дерну, сидели на каменных скамьях и гигантских корнях деревьев, чьи стволы были толщиной со ствол секвойи, а кроны терялись в густом тумане. Вскоре Сигурд свернул с дороги.

– Волк, – сказал он, – Гиги прав. Они слишком на тебя таращатся. Мнится мне, что для всех нас будет лучше, если ты дальше не пойдешь. Сядь на скамью. Свесь голову, будто пьян или спишь. Народу здесь немного и будет меньше, когда все пойдут во двор храма. Туман скроет тебя от глаз тех, кто ходит по улице. Мы втроем отправимся к храму и осмотримся на лестнице. Затем вернемся и все обдумаем.

Кентон знал, что викинг прав. Его собственное беспокойство все нарастало. И все же было сложно бросить всех, не посмотреть на место, где удерживали Шарейн, предоставить поиск пути к ней остальным.

– Мужайся, брат, – сказал Сигурд, когда они его оставили. – Óдин задержал бурю для нас. Óдин поможет нам спасти твою женщину.

Долго, очень долго, как ему показалось, Кентон сидел на скамье, прикрыв лицо руками. Все сильнее и сильнее становилось желание увидеть темницу Шарейн самому, изучить ее слабые места. Наконец, для его товарищей это было не так важно, как для него, так как их взор не делала острее любовь. Он может преуспеть там, где они потерпят неудачу, его глаза заметят то, что они упустили. И вскоре он не мог больше сдерживать это желание. Сделав несколько шагов прочь, Кентон развернулся и побежал сквозь парк параллельно улице.

В скором времени он достиг края парка и выглянул, наполовину скрытый деревьями.

Прямо перед ним, не более чем в пятидесяти ярдах, возвышалась громада Дома Семи Святилищ.

Циклопический конус занимал все пространство. Вокруг него змеей вилась огромная лестница. Начиная от подножия и на сотню футов вверх храм сиял, как полированное серебро. На этой высоте храм опоясывала терраса. Над нею еще на сотню футов вверх стена была покрыта каким-то металлом красновато-золотистого или оранжевого цвета. Затем еще одна терраса, и над ней – стена гагатово-черного, мертвого цвета. И снова терраса. Туман скрывал стены, уходящие ввысь, но Кентон подумал, что дальше должна быть алая стена, а над нею – голубая тень.

Его взгляд проследовал вдоль лестницы. Кентон вышел из укрытия, чтобы разглядеть все лучше. Широкие ступени вели от подножия к платформе, на которой стояло много мужчин в броне. Это, как понял Кентон, и был гарнизон, который следовало либо перехитрить, либо перебить. Сердце у него сжалось, когда он пересчитал солдат.

Затем он посмотрел дальше. От платформы ступени постепенно поднимались вверх. Парк тянулся до самой стены храма. Кое-где вершины деревьев почти касались лестницы.

Веревка и крюк Гиги! Ах, ниневиец был мудр, предусмотрев подобное. Кентон был самым легким из всех четверых – он мог влезть на дерево, перебраться на лестницу или же забросить на стену крюк и подняться по веревке! Затем он мог бы спустить веревку вниз, чтобы остальные трое последовали за ним. Это можно сделать! А в бурю, как Сигурд и предсказывал, гарнизон внизу их не заметит.

Вдруг у Кентона появилось чувство, что за ним следят. Он понял, что между местом, где он стоит, и храмом нет людей, понял, что офицер гарнизона у подножия лестницы смотрит на него. Кентон обернулся и быстро зашагал по улице, пока не вернулся к своей скамье. Он сел на нее, как и раньше, нагнувшись, спрятав лицо в ладонях.

И когда он сел, кто-то еще опустился на скамью рядом с ним.

– Что случилось, моряк? – спросил голос, звучащий дружелюбно. – Если ты болен, почему не идешь домой?

Кентон ответил хрипло, не отрывая рук от лица.

– Слишком много эмактильского вина. Оставь меня. Пройдет.

– Хо! – рассмеялся второй и взял Кентона под локоть. – Вставай. Лучше иди домой, пока буря не началась.

– Нет, нет, – ответил Кентон. – Плевать на бурю. Вода мне поможет.

Рука на локте разжалась. Какое-то время тот, кто сидел рядом, молчал. А затем поднялся.

– Ладно, моряк, – ответил он тепло. – Оставайся тут. Ложись на лавку и поспи немного. Да пребудут с тобой боги!

– И с тобой, – пробормотал Кентон.

Он слышал, как его собеседник уходит. Кентон осторожно повернул голову и осмотрелся. Среди деревьев двигалось несколько фигур. Одной из них был старик в длинном сером плаще, другой – офицер, одетый как один из гарнизона у лестницы, а еще там были моряк и горожанин, торопящиеся куда-то. Кто же из них с ним говорил?

Человек, который сел рядом с ним, взял его за руку там, где он носил браслет Шарейн! И этот офицер – из гарнизона! Это был он? За ним следили? Кентон выпрямился, ощупал рукав кожаной рубахи. Его рука коснулась браслета! Кто-то разрезал его рукав ножом!

Кентон вскочил, собираясь бежать. Но не успел сделать и шагу, как услышал топот ног сзади. На голову набросили тяжелую ткань, похожую на мешок. Кто-то вцепился ему в горло. Другой человек наматывал слой за слоем веревки, привязывая его руки к бокам.

– Снимите это с его лица, но держите за горло, – послышался холодный мертвый голос.

Голову Кентона освободили. Перед ним были тусклые глаза Кланета!

Затем из двойного кольца солдат, окружавшего его, послышались изумленные возгласы, началось испуганное движение. Офицер выступил вперед, уставившись на Кентона с недоверием.

– Матерь Богов! – вскричал он и упал на колени к ногам Кентона. – Владыка… я не знал… – Он вскочил и поднес нож к путам.

– Стой! – сказал Кланет. – Это раб! Посмотри лучше!

Дрожащий офицер взглянул в лицо Кентона, приподнял ткань на шлеме.

– Боги! – воскликнул он. – Но я думал, он…

– Это не он, – вкрадчиво проговорил Кланет. Он пожирал Кентона глазами. Затем простер руку и вынул из ножен меч Набу.

– Подержи это! – Он протянул офицеру оружие, и тот взял меч. – Этот человек – мой пленник, пока я не доставлю его царю. До того момента я оставлю себе его меч. – В глазах черного жреца вспыхнули хищные огоньки. – Он отправляется в Дом Нергала, – прорычал Кланет. – Поберегись, капитан, не стой на моем пути.

– Стоять или не стоять – не я выбираю, – ответил офицер. – Я слуга царя. Я повинуюсь его приказам. И ты, как и я, знаешь, что он повелел сперва приводить пленников к нему, что бы ни говорили даже высшие жрецы. К тому же, – тихо добавил он, – вопрос в награде. Лучше, чтобы о его поимке стало известно. Царь справедлив.

Черный жрец стоял неподвижно, кусая ноготь.

Офицер рассмеялся.

– Марш! – скомандовал он. – В храм. Если этот человек сбежит – ответите своими жизнями!

Окруженный тройным кольцом солдат, Кентон двинулся вперед. С одной стороны от него шли офицеры, с другой – черный жрец, не сводивший с него полного злорадства взгляда. Кланет, жестоко усмехаясь, облизнул губы. Так они прошли через парк, выбрались на улицу и, миновав арку, очутились в храме.

 

Глава 19

Владыка Двух Смертей

Царь Эмактилы, Владыка Двух Смертей, сидел, поджав ноги, на высоком диване. Он был похож на короля Коля Старого из детского стишка – у него были такие же круглые румяные щеки. В водянистых голубых глазах плясали веселые огоньки. Одет он был в свободную алую накидку. Длинная белая борода, покрытая пятнами красного, фиолетового и желтого вина, тряслась из стороны в сторону.

Зал судилища занимал площадь в сотню квадратных футов. Диван эмактильского царя был расположен на длинной платформе в пять футов высотой, похожей на сцену. Спереди с нее спускались широкие низкие ступени, оканчивающиеся примерно в пяти футах от царского дивана.

Двенадцать лучников в серебристо-алых плащах выстроились на нижней ступени – луки и стрелы в руках, плечом к плечу, готовые в мгновение ока натянуть тетивы и выстрелить. Еще двадцать четыре лучника стояли у их ног на одном колене. Тридцать шесть стрел были направлены на Кентона, черного жреца и капитана.

С каждой стороны ступеней вдоль сцены были другие лучники, облаченные в серебристо-алые одежды, готовые стрелять. Царь видел лишь их затылки, протянувшиеся вдоль края сцены, будто софиты.

И вдоль остальных трех стен тянулась эта цепочка серебристо-алых лучников, стоявших плечом к плечу, глядящих на царя Эмактилы. Они походили на механизмы, ожидавшие, когда их приведет в действие скрытая пружина.

Окон в комнате не было. Стены покрывали бледно-голубые гобелены. Освещали ее сотни ламп, источавших ровное желтое пламя.

По левую руку короля на расстоянии, в два раза превышающем рост высокого человека, возвышалась закутанная в вуали фигура, столь же неподвижная, как и лучники. Но даже сквозь плотную ткань можно было ощутить ее красоту.

На таком же расстоянии другая фигура в вуалях виднелась по правую руку от короля. И вуали не могли скрыть ощущение, что таящееся ими ужасно.

Одна фигура заставляла сердце биться сильнее.

Другая заставляла его замереть.

На полу у ног царя сидел огромный китаец с алым изогнутым мечом.

По краям дивана расположились девушки – красивые, юные, обнаженные по пояс. Шесть с одной стороны, шесть с другой. В руках они сжимали кувшины с вином. У их ног были чаши с вином – красным, фиолетовым и желтым, погруженные в бо́льшие чаши, наполненные снегом.

По правую руку Владыки Двух Смертей стояла на коленях девушка, держащая золотой кубок на вытянутых ладонях. По левую руку другая протягивала ему золотой графин. И царь брал попеременно то графин левой рукой, то кубок – правой и пил из них, а затем возвращал на место, где их немедленно наполняли заново.

Многие коридоры пришлось миновать, пока капитан и черный жрец доставили Кентона в это место. И теперь царь сделал большой глоток, поставил кубок и хлопнул в ладоши.

– Царь Эмактилы судит! – звучно провозгласил китаец.

– Он судит! – прошептали лучники у стен.

Кентон, черный жрец и капитан ступили вперед, едва не коснувшись грудью наконечников стрел. Царь наклонился, осмотрев Кентона. Его веселые глазки часто-часто моргали.

– Что это значит, Кланет? – воскликнул он тонким голосом. – Или Дома́ Бела и Нергала объявили друг другу войну?

– Они не воюют, господин, – ответил Кланет. – Это тот самый раб, за которого я объявил большую награду, и ее я теперь отзываю, ибо я взял…

– Ибо я взял его, о Великий, – вмешался капитан, встав на колени. – И я заслужил награду Кланета, о Справедливый!

– Ты лжешь, Кланет! – усмехнулся царь. – Если вы не воюете, зачем же ты связал…

– Взгляни внимательнее, господин, – прервал его Кланет. – Я не лгу.

Водянистые глаза осмотрели Кентона.

– И правда! – рассмеялся царь. – Ты прав. Сей муж настолько муж, что будь другой таким наполовину, то было б их не различить. Ну-ну… – Он поднял графин, но прежде чем донес его до рта, остановился и заглянул внутрь. – Половина! – хихикнул царь. – Он всего лишь наполовину полон! – Царь перевел взгляд на девушку, стоявшую на коленях слева, обратив к ней круглое лицо. – Ничтожная! – ухмыльнулся царь. – Ты забыла наполнить мой графин!

Он поднял палец.

Со стороны левой стены хлопнула тетива, и стрела просвистела в воздухе. Она вонзилась дрожащей девушке в правое плечо. Та пошатнулась, ее глаза закрылись.

– Плохо! – радостно воскликнул царь и снова поднял палец.

Снова запела тетива, теперь справа, еще одна стрела пронеслась в воздухе. Она вонзилась в сердце первого стрелка.

Он не успел коснуться земли, как тот же лук выстрелил снова. Вторая стрела впилась глубоко в левый бок раненой девушки.

– Хорошо! – рассмеялся царь.

– Наш господин присудил смерть! – возгласил китаец. – Хвала ему!

– Хвала ему! – откликнулись лучники и чашницы.

Но Кентон, которого обуяла вспышка ярости из-за этого бессердечного убийства, прыгнул вперед. Мгновенно натянулись тетивы луков тридцати шести лучников перед ним, оперение стрел коснулось их ушей. Черный жрец и капитан удержали Кентона, толкнули на землю.

Китаец взял маленький молоточек и стукнул по лезвию своего меча – оно загудело, подобно колоколу. Вошли двое рабов и унесли тело девушки. Ее место заняла другая. Рабы унесли и тело мертвого лучника, другой вышел из-за портьер и встал на его место.

– Поднимите его, – прокаркал царь и опустошил графин.

– Господин, это мой раб. – Вся сила воли черного жреца не могла сдержать высокомерия и нетерпения в его голосе. – Его привели к тебе, исполняя твой приказ. Ты увидел его. Теперь я заявляю право забрать его себе для наказания.

– Ох-хо! – Царь поставил графин и просиял, глядя на Кланета. – Ох-хо! Значит, не отпустишь его? И заберешь его? Ох-хо! Ноготь гнилой блохи! – ощерился он. – Я царь Эмактилы или нет? Отвечай мне!

По залу пронесся шелест натягиваемых луков.

Каждая стрела серебристо-алого воина была направлена на массивное тело черного жреца. Капитан упал на землю рядом с Кентоном.

– Боги! – простонал он. – Катись ты в ад со своей наградой! Зачем я вообще с тобой связался?

Когда черный жрец заговорил, его голос дрожал от страха и гнева:

– Воистину ты царь Эмактилы.

Он опустился на колени. Царь махнул рукой. Лучники ослабили тетивы.

– Встать! – прорычал король.

Все трое встали. Царь Эмактилы погрозил Кентону пальцем.

– Почему тебя так разозлил мой смертный приговор тем двоим? – усмехнулся он. – Скажи, как думаешь, сколько раз ты будешь молить о смерти от рук моих лучников, прежде чем Кланет с тобой покончит?

– Это было убийство, – сказал Кентон, глядя прямо в водянистые глаза.

– Мой кубок должен быть полон, – добродушно ответил король. – Дева знала, что ее ждет. Она нарушила мой закон. Она понесла кару. Я справедлив.

– Наш господин справедлив! – заявил китаец.

– Он справедлив! – эхом откликнулись лучники и чашницы.

– Лучник заставил ее страдать, а я требовал для нее безболезненной смерти. За то он расплатился своей жизнью, – сказал царь. – Я милостив.

– Наш господин милостив! – провозгласил китаец.

– Он милостив! – эхом откликнулись лучники и чашницы.

– Смерть! – Царь весело подмигнул. – Знай, что смерть – величайший из даров. Единственное, чего боги не могут нас лишить. Единственное, что сильнее непостоянства богов. Единственное, что принадлежит только человеку. Выше богов, вне воли богов, сильнее богов – ибо даже богам наступит срок умирать! Ах! – вздохнул царь, и на мгновение все его веселье как ветром сдуло. – Ах! В Халдее, когда я там жил, был поэт – человек, который знал смерть и знал, как слагать о ней стихи. Его звали Малдрона. Здесь никто о нем не слышал. – Затем он мягко добавил: – Пусть зависть снедает тех, кто жив, к тем, чей срок наступает, ну а тех – к нерожденным на свет!

Кентон слушал. Эти странные слова уняли его гнев. Он тоже знал Малдрону из древнего Ура, он читал то самое стихотворение, которое цитировал царь, когда изучал глиняные таблички, раскопанные Хайльпрехтом в песках Ниневии, – в другой жизни, сейчас уже наполовину забытой. Невольно он заговорил, вспомнив начало последнего мрачного станса:

– Было, не было – все едино, нарисована жизни картина…

– Что? – вскричал царь. – Ты знаешь Малдрону! Ты… – Снова превратившись в короля Коля Старого, он затрясся от смеха. – Продолжай! – повелел он.

Кентон тоже рассмеялся, глядя прямо в моргающие глаза царя, и, пока Владыка Двух Смертей убивал время при помощи кубка и графина, он прочел строфу, написанную в мерном ритме похоронного марша:

Царь долго сидел молча. Наконец он встал, поднял графин и кивнул одной из девушек.

– Он пьет со мной! – провозгласил царь, указав на Кентона.

Лучники расступились, позволяя пройти чашнице. Она остановилась перед Кентоном, поднесла графин к его губам. Он сделал большой глоток, поднял голову и благодарно кивнул.

– Кланет, – сказал царь, – человек, который знает Малдрону Урского, не может быть рабом.

– Господин, – упрямо ответил черный жрец, – меж тем этот человек – мой раб.

Правитель Эмактилы снова замолк, отпивая то из кубка, то из графина, переводя взгляд с Кентона на Кланета.

– Подойди, – приказал он, указывая на Кентона и на место рядом с китайцем.

– Господин! – произнес Кланет уже неуверенно, но все еще упрямо. – Мой раб останется рядом со мной.

– Так ли это? – рассмеялся царь. – Язва на теле гнуса! Так ли это?

По залу пронесся скрип натягиваемых луков.

– Господин, – вздохнул Кланет, склонив голову, – он подойдет к тебе.

Шагнув вперед, Кентон увидел, как черный жрец скрежещет зубами, услышал его тяжелое дыхание, как у человека после долгого бега. Ухмыляясь, Кентон прошел мимо расступившихся лучников и остановился перед царем.

– Человек, который знает Малдрону, – улыбнулся царь. – Тебе любопытно, отчего я один обладаю властью большей, нежели эти жрецы и все их боги? Что ж – это оттого, что во всей Эмактиле лишь у меня одного нет ни богов, ни суеверий. Я человек, который верит лишь в три вещи. Вино – ибо иногда оно позволяет видеть яснее, чем боги. Власть – которая вместе с мудростью человека позволит ему стать выше богов. Смерть – которая ни одному богу не подвластна и которую я дарю по собственной воле.

– Вино! Власть! Смерть! – провозгласил китаец.

– У этих жрецов много богов, каждый из которых ревнив. Хо! Хо! – рассмеялся царь. – У меня нет богов. Потому я справедлив ко всем. Справедливый судья не должен иметь предубеждений и верований.

– У нашего господина нет предубеждений! – воскликнул китаец.

– У него нет верований! – отозвались лучники.

– Я на одной стороне весов, – кивнул король. – На другой же – множество богов и жрецов. Я верю в три вещи. Вино, власть, смерть! У тех, кто тянет вниз другую чашу, верований во много раз больше. Оттого я перевешиваю их. Если бы против меня был лишь один бог, одна вера – услышь, я был бы побежден! Да – три к одному. Это парадокс, но в то же время это истина.

– Слова царя Эмактилы истинны! – прошептали лучники.

– Лучше, когда в твоем колчане три прямых стрелы, чем три изогнутых. Если в Эмактиле появится человек лишь с одной стрелой и эта стрела будет прямее, чем мои три, – этот человек будет править вместо меня, – улыбнулся царь.

– Лучники, слушайте царя! – провозгласил китаец.

– И вот, – радостно продолжил король, – поскольку все жрецы завидуют друг другу, они сделали меня – человека, который не верит ни одному богу или жрецу, – царем Эмактилы, чтобы я хранил меж ними мир, удерживал их от того, чтобы уничтожить друг друга. И вот, поскольку у меня десять лучников на одного их лучника и двадцать мечников на одного их мечника, я процветаю. Хо! Хо! – рассмеялся царь. – Вот что есть власть!

– Наш господин есть власть! – вскричал китаец.

– А обладая властью, я могу пить, сколько захочу! – рассмеялся царь.

– Наш господин пьян! – прошептали лучники вдоль стен.

– Пьяный или трезвый – я Владыка Двух Смертей! – хихикнул правитель Эмактилы.

– Двух Смертей! – прошептали лучники, кивнув друг другу.

– Для тебя, человека, который знает Малдрону, я сорву с них покровы, – сказал царь.

– Лучники по бокам и сзади, пригните головы! – прокричал китаец.

Мгновенно головы лучников, стоявших вдоль трех стен, склонились к груди.

Вуали спали с фигуры, возвышавшейся по левую руку царя.

Под ними оказалась женщина, смотревшая на Кентона глазами, в которых светились заботливость матери, стыдливость девы, страсть любовницы. Ее нагое тело было безупречно. В ней мать, дева и любовница сочетались в идеальной гармонии. От нее веяло ароматом всех весенних ручейков, когда-либо ласкавших землю. Она была дверью в волшебные миры, воплощением красоты и радости в жизни. Она была сладостью жизни, ее надеждами, ее восторгами, ее тягой и смыслом. Глядя на нее, Кентон понимал, что жизнь нужно прожить быстро. Что она ценна и полна чудес. Она наивысшая ценность, и с нею нельзя расставаться!

Он понимал, что смерть ужасна!

Кентон не чувствовал вожделения к этой женщине, но она раздувала в нем пламя влечения к жизни.

В правой руке она держала странно выглядевший инструмент – длинный, с острыми клыками и рядами когтей.

– Ей я отдаю лишь тех, кого особенно невзлюбил, – рассмеялся царь. – Она убивает медленно. Глядя на нее, люди цепляются за жизнь яростно, изо всех сил. Каждый миг, который она вырывает у них этими когтями и зубами, обходится им в вечность борьбы со смертью. Медленно она отбирает у них существование, и они воют, цепляются за нее, отворачивают от смерти упрямые лица. А теперь – смотри!

Спали вуали с фигуры, стоявшей справа.

Под ними оказался черный карлик – скрюченный, уродливый, отвратительный. Он смотрел на Кентона пустыми глазами, в которых отражалось все горе и разочарование бытия, его бессмысленность и тяготы. Глядя на него, Кентон забыл о другой фигуре – он понял, что жизнь ужасна, что лучше не рождаться вовсе.

И что смерть – благо!

В правой руке карлик держал меч, подобный рапире, с тонким, как игла, острием. Кентон едва поборол желание броситься на него – умереть, пронзив себя им!

– Ему я отдаю тех, кем я доволен, – продолжал царь. – Мгновенна их смерть и сладка, подобно кубку вина. Ты! – Царь указал на капитана, поймавшего Кентона. – Недоволен я тобой из-за того, что ты схватил этого человека, который знает Малдрону, даже если он и раб Кланета. Предстань перед смертью у моей левой руки!

Мертвенно-бледный капитан поднялся по ступеням, на непослушных ногах прошел мимо лучников, шагал до тех пор, пока не остановился перед женщиной. Китаец ударил по своему мечу. Вошли двое рабов, склонивших головы, неся металлическую решетку. Они сняли с капитана броню и привязали его, обнаженного, к решетке. Женщина нагнулась к нему – нежная, любящая. Ее лицо сулило все удовольствия жизни. И – так нежно! – она вонзила свой зубчатый инструмент в его грудь.

С губ капитана срывались пронзительные крики муки и отчаяния, мольбы и проклятия, стенания отверженного. Женщина все склонялась к нему – нежная, улыбающаяся, не отрывая от него глаз.

– Достаточно! – хихикнул царь.

Женщина отняла орудие пытки от груди солдата, подняла свои вуали и накинула их. Рабы отвязали капитана и одели его трясущееся тело. Всхлипывая, он отшатнулся, упал на колени рядом с черным жрецом.

– Я недоволен, – весело сказал царь. – Но ты исполнил свой долг. Поэтому живи пока, коль таково твое желание. Я справедлив.

– Справедлив наш господин, – эхом отозвался зал.

– Ты! – указал царь на лучника, который застрелил чашницу и своего собрата. – Я очень доволен тобой. Ты получишь награду. Предстань перед смертью у моей правой руки!

Лучник выступил вперед. Сперва его шаги были медленными, но все ускорялись под взглядом пустых глаз карлика. Все быстрее и быстрее он взбежал по ступеням, промчавшись мимо лучников, и прыгнул на тонкий меч.

– Я щедр, – сказал царь.

– Наш господин щедр, – изрек китаец.

– Щедр! – прошептали лучники.

– И я хочу пить, – расхохотался царь.

Он сделал большой глоток из кубка в правой руке и из графина в левой. Его голова склонилась к груди, и царь пьяно пошатнулся.

– Мой приказ! – Он открыл и закрыл поочередно оба глаза. – Слушай, Кланет! Я хочу спать. Я посплю. Когда я проснусь, приведи этого человека, который знает Малдрону, ко мне вновь. До этого да не упадет волос с его головы. Таков мой приказ. Также его будут охранять мои лучники. Уведи его. Храни его. Таков мой приказ! – Он потянулся к кубку, но тот выпал из его неуклюжей руки. – Клянусь моими Смертями! – вздохнул царь. – Какая жалость, что в этот сосуд умещается так много, а в человека – так мало!

Владыка Двух Смертей упал на диван и захрапел.

– Наш господин спит! – тихо произнес китаец.

– Он спит! – прошептали лучники и чашницы.

Китаец встал, склонился над царем и поднял его на плечи, как ребенка. Две Смерти последовали за ним. Двенадцать лучников на последней ступеньке повернулись, выступили вперед и окружили их четверых. Двадцать четыре лучника повернулись, выступили вперед и окружили их. По шесть человек серебристо-алые лучники отошли от стен и последовали за ними.

Двойное кольцо стражи прошло сквозь портьеру в задней стене зала. Лучники двинулись за ними. Шестеро из них вышли из строя и обступили Кентона.

Чашницы подобрали чаши и исчезли за драпировками.

Один из шести лучников указал на нижнюю ступеньку. Кентон спустился вниз.

Сопровождаемый черным жрецом с одной стороны, бледным капитаном с другой, тремя лучниками спереди и тремя сзади, он вышел из зала судилища.

 

Глава 20

За стеной

Кентона провели в тесную комнату, в высоких стенах которой были прорезаны узкие окна. Тяжелая дверь была сделана из чистой бронзы. Вдоль стен тянулись скамьи, и еще одна скамья стояла в центре. Лучники усадили Кентона на нее, привязали его лодыжки кожаными ремнями и уложили на лавку, перед тем накрыв ее покрывалом. Сами они расположились по двое с трех сторон комнаты, не сводя взглядов с черного жреца и капитана.

Капитан похлопал черного жреца по плечу.

– Моя награда? – спросил он. – Когда я получу ее?

– Когда мой раб окажется в моих руках, не раньше, – яростно ответил Кланет. – Если бы ты оказался умнее, она была бы уже у тебя.

– Много толку я получу от нее со стрелой в горле или… – капитан запнулся и вздрогнул, – все еще воя у ног Смерти по левую руку царя!

Черный жрец злобно взглянул на Кентона, нагнувшись к нему.

– Не надейся на милость царя, – прошипел он. – В нем говорило вино. Когда он проснется, он ничего не вспомнит. Он без раздумий отдаст тебя мне. Нет для тебя надежды!

– Нет? – презрительно усмехнулся Кентон, спокойно глядя в зловещие глаза. – И между тем дважды я побил тебя, черная свинья.

– Но не трижды, – выплюнул Кланет. – И когда царь проснется, я заполучу не только тебя, но и твою любимую храмовую шлюху! Хо! – пророкотал он, едва Кентон вздрогнул. – Пробрало тебя, да? Да, вы оба станете моими. И вместе вы умрете – медленно, о, так медленно, глядя на агонию друг друга! Бок о бок – бок о бок до тех пор, пока мои палачи не разрушат полностью ваши тела. Нет, не разрушат полностью ваши души! Никогда еще ни мужчина, ни женщина не умирали так, как умрете вы!

– Ты не можешь навредить Шарейн, – ответил Кентон. – Пожиратель падали, чей смердящий рот изрыгает ложь! Она жрица Бела и недосягаема для тебя.

– Хо! Откуда ты знаешь? – ухмыльнулся Кланет, а затем наклонился ниже, прошептав на ухо Кентону так тихо, что никто не мог его услышать: – Слушай, пусть эта мысль тешит тебя, когда я уйду. Только пока жрица верна богу, она недосягаема для меня. А теперь слушай…слушай… Еще до того как царь проснется, твоя Шарейн возляжет с мужчиной! Да! Твоя любовь окажется в объятиях земного любовника! И это будешь не ты!

Кентон рванулся, пытаясь освободиться от пут.

– Милая Шарейн! – злобно шептал Кланет. – Святой сосуд наслаждений! И теперь она моя, и я могу сломать ее – пока царь спит! – Он отступил назад к офицеру, который поймал Кентона. – Идем, – сказал жрец.

– Не я, – быстро сказал тот. – Клянусь богами, я предпочитаю эту компанию. К тому же, если я упущу из виду этого человека, я, возможно, упущу и награду, которая мне за него обещана.

– Отдай мне его меч, – приказал Кланет, потянувшись к клинку Набу.

– Меч останется здесь, – ответил капитан, пряча клинок Набу за спиной.

Он посмотрел на лучников.

– Верно. – Лучники кивнули друг другу. – Жрец, ты не можешь взять меч.

Кланет рыкнул, подавшись вперед. Натянулись шесть луков, шесть наконечников стрел указали на его сердце. Не произнеся ни слова, черный жрец вышел из камеры. Один из лучников поднялся и запер дверь на засов. Повисла тишина. Офицер казался задумчивым – то и дело он принимался дрожать, будто от холода, и Кентон знал, что он думает о Смерти, которая прижимала пыточный инструмент к его груди и глядела нежными, добрыми глазами. Шестеро лучников следили за Кентоном, не мигая.

Наконец Кентон закрыл глаза, сопротивляясь мысли о последней угрозе Кланета насчет его любимой, сопротивляясь отчаянию.

Что за козни черный жрец строил против нее, что за ловушки он расставил, чтобы она попала ему в лапы, чтобы сломить ее?! И где Гиги, Сигурд и Зубран? Знают ли они, что он в плену? Кентон ощутил одиночество.

Он не мог сказать, как долго глаза его были закрыты. Но вот он услышал голос – холодный, бесстрастный, который, казалось, звучал из какой-то невообразимой дали.

– Вставай! – приказал он.

Кентон открыл глаза, поднял голову. Рядом с ним стоял жрец, чьи длинные синие одеяния покрывали его с ног до головы. Лица его не было видно.

Кентон осознал, что его руки и лодыжки развязаны. Он сел. Веревка и ремни лежали на полу. На каменных скамьях сидели, прислонившись друг к другу, лучники – они спали. Офицер тоже спал.

Жрец указал на меч, меч Набу, зажатый между коленями спящего капитана. Кентон взял его. Жрец указал на засов, который запирал дверь. Кентон поднял его и распахнул дверь. Синий жрец вышел из двери, будто паря, и Кентон последовал за ним.

Облаченный в синее незнакомец прошел по коридору сотню шагов или около того, а затем надавил на участок стены, показавшийся Кентону пустым. Открылась потайная дверь. Теперь они очутились в длинном, слабо освещенном коридоре и последовали его изгибу. Кентон понял, что этот тайный ход идет вдоль храма за его внешней стеной.

Теперь путь им преграждала массивная бронзовая дверь. Синий жрец, казалось, лишь едва коснулся ее. Но она распахнулась и сама закрылась за их спинами. Кентон оказался в крипте площадью около десяти квадратных футов. За ними осталась массивная дверь, через которую они вошли, впереди в другом конце комнаты виднелась еще одна. Справа находилась десятифутовая плита из гладкого бесцветного камня.

Синий жрец заговорил – если говорил в действительности он, ибо голос, который слышал Кентон, как и тот, что повелел ему встать, казалось, исходил из какой-то дали.

– Разум женщины, которую ты любишь, спит, – сказал он. – Она из тех, кто ходит во сне, ходит среди снов, порожденных для нее другим разумом. Зло охотится за ней. Нельзя позволить этому злу победить. Но это зависит от тебя – от твоей мудрости, твоей силы, твоей отваги. Когда твоя мудрость подскажет тебе, что настало время, открой дальнюю дверь. Твой путь лежит через нее. И помни – ее разум спит. Ты должен пробудить его прежде, чем ею завладеет зло.

Что-то со звоном упало на пол. У ног Кентона лежал маленький клиновидный ключик. Он поднял его. Вскинув голову, Кентон посмотрел на синего жреца – тот стоял у дальней двери. Его силуэт казался расплывчатым, и на глазах Кентона он прошел сквозь бронзу и пропал!

Кентон слышал шепот множества голосов, приглушенный, едва уловимый. Он осторожно направился ко второй двери, прислушиваясь. Голоса шли не из коридора. Казалось, они доносились из гладкого камня. Кентон прислонил к нему ухо. Звуки стали четче, но он все еще не мог разобрать слов. «Наверное, – подумал он, – стены здесь очень тонкие, и через них можно слышать». Затем он заметил справа небольшой поблескивающий рычаг и потянул его.

В глубине камня засветился диск трех футов в диаметре. Казалось, он прожег себе дорогу сквозь камень и исчез, вспыхнув. Там, где был диск, осталось круглое оконце. Сквозь него виднелись очертания голов женщины и двух мужчин. Теперь их голоса, отзывающиеся эхом, различались ясно, будто они стояли рядом с ним. Кентон отпрянул, испугавшись, что его увидят. Рычажок встал на место. Окно пропало, и голоса снова превратились в неразборчивое бормотание. Кентон опять смотрел на гладкую стену.

Медленно он вновь потянул рычаг, увидел, как прожигается камень и появляются три головы. Свободной рукой Кентон коснулся камня у края диска, а затем положил ее на диск. Его ладонь дотронулась до холодного камня. Хотя его глаза видели отверстие, пальцы ощущали камень!

Кентон понял – это какое-то устройство жрецов-чародеев. Устройство, превращавшее крипту в наблюдательный пункт.

Они обладали знаниями о свойствах света, неизвестных науке в мире Кентона, могли контролировать вибрации, делавшие камень проницаемым с одной стороны, но не с другой. В чем бы ни был секрет, камень становился проницаем для звуковых колебаний и для световых волн.

Держа руку на рычаге, Кентон смотрел поверх голов людей, стоявших так близко, но не знавших о его существовании.

 

Глава 21

Перед алтарем Бела

Туман развеялся. Он отступил, образовав плотную громаду облаков у вершины храма. Перед глазами Кентона был огромный двор, выложенный колоссальными черными и белыми восьмиугольными мраморными плитами. Будто сказочный лес, окруживший поляну, ко двору подступали ряды колонн. Тонкие, изящные, они полукругом теснились у края двора, отливая алым и черным. К верху они чуть сужались, венчаясь кружевной резьбой, точно на них росли исполинские папоротники, а на ажурных листьях поблескивала роса – алмазы и сапфиры. На черно-алых колоннах сияли загадочные символы – золотые, лазоревые, изумрудные, багряные, серебристые. Застывшие мириады колонн раскинулись под мрачным мглистым небом.

В сотне футов от Кентона высился золотой алтарь. У четырех углов алтаря припали к земле бородатые химеры, отлитые из темного, как глухая ночь, металла: голова человека, крылья орла, тело льва. Хоть головы и возлежали на лапах, жестокие лица казались настороженными, будто химеры готовы были напасть в любой момент. Над треногой на алтаре поднимался узкий язычок алого пламени – острый, неподвижный.

В десяти ярдах перед лесом колонн обширным полумесяцем выстроились два ряда лучников и мечников. Они удерживали натиск толпы – мужчин и женщин, стариков и детей, вырванных из собственных эпох и помещенных в этот мир безвременья. Те налетали на солдат, беспомощные, как подхваченные ветром листья, бьющиеся о крепкую стену.

– Новая жрица – говорят, она очень красива? – произнес один из мужчин, стоявший перед Кентоном.

Он был худым, с белым лицом, на прилизанных волосах покоилась фригийская шапка. Темнокожая женщина казалась привлекательной. Мужчина справа от нее был ассирийцем, бородатым, с волчьими чертами лица.

– Говорят, она была принцессой, – сказала женщина. – Принцессой в Вавилоне, по слухам.

– Принцессой в Вавилоне! – эхом отозвался ассириец. Его волчье лицо стало мягче, в голосе звучала тоска по дому. – Ох, вернуться бы в Вавилон…

– Жрец Бела влюблен в нее – вот что говорят, – нарушила тишину женщина.

– В жрицу? – прошептал фригиец.

Женщина кивнула.

– Но это запрещено! – пробормотал он. – Это же смерть!

Женщина вновь рассмеялась.

– Тише! – предостерег ассириец.

– А Нарада, божья танцовщица, любит жреца Бела, – продолжила женщина, не обратив на него внимания. – Так что – кто-то торопится к Нергалу!

– Тише! – прошептал ассириец.

Раздался бой барабанов, пение флейты. Кентон поискал глазами источник звуков и увидел десяток храмовых служанок. Пять из них сидели у небольших тамбуринов, на которых лежали их розовые пальчики, две держали у алых губ флейты, три прижимались к арфам. В центре их круга находилось что-то, что сперва показалось Кентону черной сияющей паутиной, сотканной из гагатовых нитей, в которой бился рой золотистых бабочек. Паутина дрогнула, вздымаясь: шелковые иссиня-черные нити скрывали женщину, столь прекрасную, что на мгновение Кентон позабыл о Шарейн. Ее смуглая кожа напоминала бархатную тьму летней ночи, глаза же – беззвездное полуночное небо, волосы – клочья тумана в бурю, пойманные в золотые сети, тусклые сети. Угасание и сумрак, бывшие, казалось, самой ее сутью, таили в себе угрозу, страшившую стократ сильней своим искусом.

– Вот женщина, – дерзкий взгляд темнокожей был направлен на ассирийца, – которая получает то, что хочет, я готова поклясться ложем!

Затем из-за ее спины раздался голос – задумчивый, мечтательный, благоговейный:

– Ах, да! Но новая жрица не женщина! Она Иштар!

Кентон вытянул шею, пытаясь разглядеть говорящего. Это был молодой человек, не более девятнадцати лет, в шафранной робе, с отсутствующим выражением лица и взглядом замечтавшегося ребенка.

– Он наполовину безумен, – прошептала темнокожая ассирийцу. – Бродит здесь с тех пор, как появилась новая жрица.

– Буря грядет. Небо – будто медная миска, – пробормотал фригиец. – Воздух полнится страхом.

Ассириец ответил:

– Говорят, в бурю Бел приходит в свой дом. Возможно, жрица будет этой ночью не одна.

Женщина лукаво рассмеялась. Кентон ощутил желание вцепиться в ее горло руками. Послышался раскат грома.

– Наверное, это он идет, – сдержанно сказала женщина.

Все били барабаны, все пели арфы. Танцовщица тихо запела:

Задумчивость в глазах танцовщицы сменилась злобой.

– Тише! – услышал Кентон ее шепот. Девушки взорвались смехом, мягко запели флейты, ударили барабаны. Но та, что пела до этого, сидела у своей арфы молча, опустив глаза.

Фригиец спросил:

– Неужто эта жрица и впрямь столь прекрасна?

– Не знаю, – ответил ассириец. – Ни один мужчина не видел ее без вуали.

– Когда она идет, я дрожу! – прошептал юноша. – Я дрожу, как дрожат воды храмового озера, потревоженные ветерком! Лишь глаза мои живут, и что-то сжимает мне горло.

– Тише! – сказала девушка с добрым лицом и карими глазами, державшая на руках ребенка. – Не так громко, а то схлопочешь стрелу.

– Она не женщина! Она Иштар! Иштар! – вскричал юноша.

Солдаты, стоявшие неподалеку, обернулись. Сквозь строй прошел седой офицер с мечом в руке. Люди отшатнулись, лишь юноша остался стоять на месте. Взгляд офицера из-под кустистых бровей заметался по сторонам, но прежде, чем он заметил юношу, человек в моряцком шлеме и тунике встал между ними, схватил юношу за руку и закрыл собой. Кентон разглядел агатовые глаза, черную бороду – это был Зубран!

Зубран! Услышит ли он Кентона, если тот позовет его? Если тело нельзя увидеть снаружи, может, голос сумеет пройти сквозь камень?

Мечник неуверенно осмотрел группу людей. Перс поприветствовал его.

– Тихо тут! – наконец рявкнул офицер и вернулся к своим людям.

Перс ухмыльнулся, оттолкнул юношу, уставился на темнокожую женщину. И в его глазах плескалась дерзость еще более жгучая, чем в ее собственных. Отодвинув фригийца, он взял женщину за руку.

– Я слушал, – сказал он. – Кто эта жрица? Я лишь недавно прибыл в эти края и не знаю ваших обычаев. Но клянусь Ормуздом! – Он обнял женщину за плечи. – Путешествие стоило проделать хотя бы для того, чтобы встретить тебя! Кто эта жрица, которая, как ты говоришь, столь прекрасна?

– Она хранительница Обители Бела. – Женщина прижалась к нему.

– Но что она там делает? – спросил Зубран. – Если бы на ее месте была ты, я понял бы все без лишних вопросов. Но почему она спускается сюда?

– Жрица живет в Обители Бела на вершине храма, – заговорил ассириец. – Сюда она приходит, чтобы вознести молитвы у его алтаря. Едва заканчивается служба, она возвращается.

– Для такой красоты, как у нее, по вашим словам, – заметил Зубран, – ее мир кажется слишком тесным. Почему, столь красивая, она заключена в столь тесном мире?

– Она принадлежит богу, – ответил ассириец. – Она хранительница его дома. Если бог войдет в него, он может оказаться голоден. Его должна ждать еда и женщина, чтобы подать ее. Или же он может возжаждать люб…

– Так что в доме должна быть женщина, – перебила его девка с дерзким взглядом, улыбаясь.

– В моих краях есть подобный обычай. – Перс привлек ее ближе. – Но редко жрицы ждут одни. Жрецы об этом заботятся. Хо! Хо!

Господи! Почему Зубран не может подойти к стене? Ближе, чтобы Кентон мог позвать его? А если и подойдет? Не услышат ли его и остальные? И потом…

– И эти жрицы, которые… ждут… – проворковал Зубран. – Кто-нибудь из этих ожидающих жриц когда-нибудь… ублажал… бога?

– Говорят, с ней разговаривают голуби, – заговорил юноша. – Голуби Иштар! Говорят, она прекраснее самой Иштар!

– Глупец! – прошипел ассириец. – Глупец, молчи! Ты хочешь накликать беду на нас? Ни одна женщина не может быть прекраснее Иштар!

– Ни одна женщина не может быть прекраснее Иштар, – со вздохом повторил юноша. – Значит – она и есть Иштар!

– Безумец! – сказал фригиец.

Но перс вытянул правую руку, привлекая к себе юношу.

– Кто-то из жриц бывал ли в объятиях бога? – поинтересовался он снова.

– Погоди, – промурлыкала женщина. – Я спрошу Народаха-лучника. Он иногда приходит в мой дом. Он знает. Он видел много жриц. – Она прижала руку перса к своему поясу и наклонилась вперед. – Народах! Иди сюда!

Лучник обернулся, сказал что-то людям рядом с ним и вышел из строя. Шеренга снова сомкнулась.

– Народах, – начала женщина, – скажи нам, кто-нибудь из жриц когда-нибудь был… с Белом?

Лучник поколебался.

– Я не знаю, – неуверенно ответил он. – Слухи ходят разные. Но слухи ли это? Когда я впервые пришел сюда, в доме Бела жила жрица. Она была подобна полумесяцу в нашем старом мире. Многие мужчины жаждали ее.

– Хо, лучник, – прорычал перс, – но была ли она с богом?

– Я не знаю, – сказал Народах. – Так говорят – говорят, она зачахла в его пламени. Жена колесничего жреца Ниниба сказала мне, что, когда ее тело уносили, ее лицо было старым. Мол, она была деревцем, которое зачахло, не начав плодоносить.

– Если бы я была жрицей, и такой красивой, я бы не ждала бога! – Женщина смотрела на Зубрана. – Я бы ждала мужчину. Да, у меня было бы много мужчин!

– Жила там и другая, – сказал лучник. – Она говорила, что бог приходил к ней. Но она была безумна – и, безумную, жрецы Нергала забрали ее.

– Дайте мне мужчин, говорю я! – прошептала женщина.

Народах-лучник сказал задумчиво:

– А еще одна выбросилась из окна Обители. Другая исчезла. Третья…

– Выходит, те жрицы, которые ждут Бела, не слишком… удачливы.

– Дайте мне мужчин! – убежденно произнесла женщина.

Раздался раскат грома. В темнеющем небе собирались тучи.

– Большая буря идет, – пробормотал фригиец.

Танцовщица Нарада провела пальцами по струнам арфы и пропела горько и дерзко:

Ее песня оборвалась. Со стороны алтаря послышались молитвенные напевы и топот ног. Лучники и копейщики подняли в салюте свои луки и копья. За ними опустилась на колени толпа. Перс отошел поближе к стене. Теперь в круглом оконце, которое было камнем, виднелась лишь его голова.

– Зубран! – осторожно позвал Кентон.

Перс озадаченно повернулся к стене, прикрыв лицо плащом.

– Волк! – прошептал он. – Ты в безопасности? Где ты?

– За стеной, – прошептал Кентон. – Говори тише.

– Ты ранен? Ты в плену? – прошептал перс.

– Я в безопасности, – ответил Кентон. – Но что с Гиги и Сигурдом?

– Ищут тебя, – ответил перс. – Наши сердца обливались кровью…

– Слушай, – сказал Кентон, – рядом с лестницей у гарнизона есть деревья…

– Мы знаем, – ответил Зубран. – Оттуда мы и проберемся в храм. Но ты…

– Я буду в Обители Бела, – ответил Кентон. – Направляйтесь туда, едва начнется буря. Если не найдете меня, заберите Шарейн на корабль. Я приду позже.

– Мы не уйдем без тебя, – прошептал Зубран.

– Я слышу голос, исходящий из камня, – произнес ассириец, стоявший на коленях. Зубран пропал из виду.

Песнопения становились громче, топот ног приближался. Затем, выйдя из какого-то тайного прохода в храм, во дворе появился отряд лучников и отряд копейщиков. За ними шли бритоголовые жрецы в желтых одеяниях, размахивая дымящими кадилами и нараспев выводя молитвы. Солдаты окружили алтарь. Жрецы умолкли и простерлись ниц. Во двор ступила мужская фигура, высокая, ростом с Кентона. Его скрывала одежда из золотых тканей, и такую же ткань он держал левой рукой у лица, пряча его.

– Жрец Бела! – прошептала коленопреклоненная женщина.

По рядам храмовых служанок прошло движение. Нарада привстала. Никогда еще Кентон не видел такого томления, такой горькой страсти, как в ее глазах цвета полуночи, когда жрец Бела прошел мимо, не обратив на нее внимания. Ее пальцы вцепились в паутину одеяний, которые колыхались на груди от вздохов, сотрясавших ее.

Жрец Бела подошел к золотому алтарю. Он убрал руку, которая удерживала у лица вуаль. И онемевшие пальцы Кентона едва не отпустили рычаг.

Будто в зеркало, он смотрел в собственное лицо.

 

Глава 22

Как танцевала Нарада

Затаив дыхание, Кентон уставился на своего двойника. Та же квадратная челюсть, смуглое лицо с поджатыми губами, те же ясные голубые глаза.

Он вспомнил о ловушке черного жреца. Это и был тот самый любовник Шарейн, которого Кланет ей уготовил? В голове пронеслась мысль, но слишком быстро, чтобы он мог осознать ее, на мгновение вспыхнув пониманием и погаснув.

Сквозь камень он услышал, как ругнулся перс.

Затем…

– Волк, ты там? – прошептал он. – Ты действительно там, Волк?

– Да, – ответил Кентон. – Я здесь, Зубран. Во дворе не я! Это какие-то чары.

Его взгляд вновь вернулся к жрецу Бела – теперь он замечал некоторую разницу. Губы казались не такими тонкими, уголки рта были опущены, в нем и в линии подбородка читалась нерешительность. В глазах сквозило дикое, болезненное желание. Молчаливый и напряженный, он смотрел поверх головы Нарады, чье стройное тело сейчас было напряжено, в проход, из которого вышел.

Тонкие языки пламени над алтарем вздрогнули, извиваясь.

– Боги хранят нас! – произнесла дерзкая женщина.

– Тише! В чем дело? – сказал ассириец.

– Ты видел химер? – прошептала женщина. – Они смотрят на жреца. Они двинулись к нему!

– Я видела! – сказала женщина с ребенком. – Я боюсь!

– Это свет от алтаря, – сказал ассириец. – Игра света.

Фригиец подключился к разговору:

– Может, это и химеры. Разве они не посланцы Бела? Разве ты не сказала, что жрец любит женщину Бела?

– Тихо! – прогремел голос офицера из-за двойного кольца солдат.

Жрецы принялись напевать молитву. В глазах высшего жреца вспыхнуло пламя, его губы задрожали, тело изогнулось вперед, будто управляемое незримыми нитями. Через двор шла женщина – одна. С ног до головы она была закутана в пурпур, голова покрыта золотой вуалью.

Кентон узнал ее!

Кровь ударила в голову, его сердце выпрыгивало из груди, стремясь к ней. Его охватило столь сильное желание, что он испугался, что сердце не выдержит.

– Шарейн! – забывшись, позвал Кентон. – Шарейн!

Жрица прошла сквозь расступившиеся ряды солдат, опускавшихся перед ней на колени. Она приблизилась к алтарю и встала рядом со жрецом Бела, тихая, неподвижная.

Раздался очередной металлический раскат грома. Когда он затих, жрец обернулся к алтарю и воздел руки. Песнь его последователей зависла на одной ноте. Руки жреца вздымались и вздымались, семь раз он склонился перед алым пламенем. Наконец он выпрямился. На колени опустились лучники и копейщики, застучали о землю луки и копья.

Под мерный гул хора жрец Бела начал читать:

– О милосерднейший из богов! О могущественнейший из богов! Бел-Меродах, царь небес и миров! Небеса и земли принадлежат тебе! Вдохновитель жизни есть ты! Твой дом готов для тебя! Мы молимся и ждем.

Кентон услышал дрожащий шепот:

– Я молюсь и жду!

Голос Шарейн! Золотистый голос Шарейн, от которого его нервы зазвенели, как туго натянутые струны арфы от прикосновения мириад нежных пальцев!

Вновь заговорил жрец Бела:

– О прародитель! О тот, что породил себя сам! О прекрасный, что дарует жизнь младенцу! О милосердный, что дарует жизнь мертвецу! Ты царь Эзиды! Владыка Эмактилы! Обитель Царя Небес – дом твой! Обитель Повелителя Миров – дом твой! Мы молимся и ждем тебя!

И опять дрожащий голос Шарейн произнес:

– Я молюсь и жду тебя!

Жрец продолжил:

– Владыка Безмолвного Оружия! Взгляни благосклонно на дом свой, о Владыка Отдохновения! Да подарит Эзида тебе мир в доме твоем! Да подарит Эмактила отдохновение тебе в доме твоем! Мы молимся и ждем тебя!

И вновь Шарейн:

– Я молюсь и жду тебя!

Теперь Кентон увидел, что в жестах жреца над алтарем сквозит вызов. Он повернулся, глядя на Шарейн. Его голос звучал громко, торжественно:

– Полно отрады владычество твое! Открываешь ты двери утра! Открываешь ты двери вечера! Открыть двери небес во власти твоей! Я молюсь и жду тебя!

С первыми словами песнопение жрецов прекратилось. Кентон видел, как они неуверенно переглядываются, видел, как колеблются ряды коленопреклоненных солдат и простых людей, как те поднимают головы, переговариваются с беспокойством.

– Этого не было в ритуале, – пробормотал коленопреклоненный ассириец.

– Чего не было в ритуале? – спросил перс.

Женщина ответила ему:

– Последних слов священника. Это не молитва Белу. Эти слова обращены к Владычице Иштар!

– Да! – прошептал юноша. – Да, он тоже знает! Она и есть Иштар!

– Вы видели, как химеры выпустили когти? – всхлипнула женщина с ребенком. – Я боюсь. Я боюсь, а это плохо для моего молока. Свет на алтаре – будто пролитая кровь!

И ассириец добавил:

– Мне это не нравится! Это не ритуал Бела! И буря приближается!

Нарада резко поднялась. Ее служанки прильнули к барабанам и арфам, поднесли к губам флейты. Мягкая, нежная мелодия полилась из них, напоминающая биение крыльев множества голубей, хлопки множества нежных маленьких ручек, стук множества маленьких розовых сердечек. В такт музыке тело Нарады извивалось, как зеленый тростник под дуновением весеннего ветра. Толпа воззрилась на нее, замерев, затаив дыхание.

Но Кентон видел, что глаза жреца неотрывно смотрели на Шарейн, будто спящую под вуалями.

Все громче звучала музыка, все быстрее, со страстью и жаром самума. И в такт, будто ее тело впитало каждую ноту и обратило ее движение, Нарада принялась танцевать. В ее глазах цвета полуночи, что были раньше столь печальны, вспыхнули звездочки радости. Ее алый рот обещал неизведанные наслаждения, а рой золотистых бабочек в гагатовой паутине взмыл в воздух, обвивая ее тело, лаская жемчужную и розовую плоть, будто волшебный цветок. Стайки золотистых бабочек устремлялись к ней, покрывая поцелуями, сияя среди призрачной сети, окутывавшей ее, но не скрывавшей изгибов ее стана.

Все сильнее затягивали, заставляя забыть обо всем, музыка и танец, и в танце и музыке Кентон видел, как сливаются в экстазе звезды и солнце, как округляется чрево луны, суля новую жизнь.

Музыка замедлилась, затихла. Танцовщица замерла, и по толпе пронесся тихий вздох. Кентон услышал хриплый голос Зубрана:

– Кто эта танцовщица? Она будто пламя! Будто пламя, пляшущее перед Ормуздом на алтаре Десяти Тысяч Жертв.

Женщина отозвалась ревниво:

– Этим танцем Иштар взывает к Белу. Она много раз уже танцевала так. Ничего нового.

– Он спросил, кто она, – злобно произнес фригиец.

– Боги! Говорю вам, нет ничего в этом танце, – выплюнула женщина. – Его исполняли многие.

– Это Нарада. Она принадлежит Белу, – сказал ассириец.

– Неужто все красивые девушки в этих краях принадлежат Белу? – гневно вопросил перс. – Клянусь девятью преисподними, царь Кир отдал бы десять талантов золота за нее!

– Тише! – прошипел ассириец, и остальные двое вторили ему: – Тише!

Нарада вновь начала танцевать. Музыка зазвучала громче. Но теперь она была тягучей и сладкой, вобравшей в себя саму суть страсти.

Кровь застучала в жилах Кентона.

– Этим танцем Иштар отдается Белу, – хмуро сказал ассириец.

Перс встал.

– Айе! – вскричал он. – Кир отдал бы за нее пятьдесят талантов золота! Она подобна пламени! – Голос Зубрана был сдавленным. – И если она принадлежит Белу, почему так смотрит на жреца?

Его слова заглушил рев толпы. Солдаты и паломники не сводили глаз с танцовщицы.

Как и Кентон!

Затем чары спали, и, злясь на себя, Кентон бросился телом на камень. Ибо пелена неподвижности спала с Шарейн. Ее белоснежная рука коснулась пурпурных складок вуали. Она повернулась и быстро направилась в сторону тайного прохода, из которого явилась.

Танцовщица замерла. Музыка затихла. Вновь по толпе пробежало движение, возрастающий гомон.

– Этого не было в ритуале! – Ассириец вскочил. – Танец не окончен!

Над головами прогремел раскат грома.

– Ей не терпится повидаться с богом, – цинично заявила женщина.

– Она есть Иштар! Она луна, которая прячется за облачком! – Юноша шагнул вперед – к солдатам, охраняющим жрицу.

Дерзкая женщина поднялась за ним, поймала его за руку и сказала солдатам:

– Он безумен! Он живет в моем доме. Не трогайте его! Я отведу его домой!

Но юноша вырвался, оттолкнув ее в сторону. Он рванулся вперед сквозь охрану, побежал через двор навстречу жрице. Он бросился к ее ногам, зарылся лицом в подол ее накидки.

Жрица замерла, глядя на юношу сквозь вуаль. В мгновение ока жрец Бела оказался рядом. Ногой он ударил юношу в лицо, отбрасывая его на ярд в сторону.

– Хо! Алрак! Друхар! Заберите этого человека! – крикнул он.

Два офицера, вынув мечи, подбежали к юноше. Жрецы принялись перешептываться. Толпа затаила дыхание. Юноша изогнулся, вскочил на ноги напротив жрицы.

– Иштар! – вскричал он. – Покажи мне свое лицо. Затем позволь мне умереть!

Она стояла молча, будто не видела и не слышала. Офицеры схватили юношу, заломили его руки. Но затем мышцы юноши наполнились силой. Он вырвался из хватки воинов и ударил жреца Бела промеж глаз, а затем вцепился в вуаль жрицы.

– Я не умру, пока не увижу твое лицо, о Иштар! – воскликнул юноша и сорвал вуаль прочь.

Кентон смотрел в лицо Шарейн.

Но не той Шарейн, которая была на корабле, полной пламени жизни.

Эта Шарейн смотрела на мир распахнутыми незрячими глазами, ставшими вместилищем сна. Ее разум был заперт в лабиринте иллюзий.

Пронзительно взвизгнул жрец Бела:

– Убейте этого человека!

Мечи двух капитанов вонзились в грудь юноши.

Он упал, все еще сжимая в руке вуаль. Глаза Шарейн взирали на него с безразличием.

– Иштар! – прохрипел он. – Я видел тебя… Иштар!

Его глаза потухли. Шарейн вырвала обратившуюся в лохмотья вуаль из застывших рук и прикрыла ею лицо. Она продолжила свой путь к храму и вскоре пропала из виду.

Толпа зашумела. Лучники и копейщики принялись оттеснять людей к колоннам, смешались с толпой и исчезли вместе с людьми из поля зрения Кентона. Мимо верховного жреца Бела прошли его солдаты и жрецы, за ними – арфистки, флейтистки и барабанщицы Нарады.

Лишь танцовщица и жрец остались в окруженном колоннами дворе. Небо стремительно темнело. Тучи сгущались все быстрее. Пламя на алтаре Бела горело ярче – злобно, как обнаженный алый клинок. Тени сгущались вокруг присевших химер. Металлические раскаты грома следовали один за другим, приближаясь.

Кентон подумал, что теперь, когда Шарейн ушла, он должен открыть бронзовую дверь, но что-то подсказало ему, что время еще не настало, что стоит подождать еще немного. И пока он ждал, танцовщица и жрец подошли к странному окошку, через которое он смотрел наружу. Они остановились неподалеку.