Глава 23

Жрец и танцовщица

– Бел должен быть доволен ритуалом, жрец! – услышал Кентон слова танцовщицы.

– Что ты имеешь в виду? – непонимающе переспросил жрец.

Нарада подошла ближе, протянув к нему руки.

– Шаламу, – прошептала она, – разве я танцевала для бога? Ты знаешь, что я танцевала для тебя. А кому ты возносишь хвалу, Шаламу? Богу? Нет – жрице. А кому, думаешь ты, поклоняется она?

– Она поклоняется Белу! Нашему господину Белу, который владеет всем, – горько ответил жрец.

– Она поклоняется сама себе, Шаламу! – насмешливо возразила танцовщица.

– Она поклоняется Белу, – упрямо ответил жрец.

Нарада подошла ближе, коснувшись его дрожащими, жаждущими руками.

– Поклоняются ли богу женщины, Шаламу? – спросила она. – Ах, нет! Я женщина – я знаю. Эта жрица принадлежит богу, не мужчине. Слишком она дорожит собой, слишком высоко себя ценит, чтобы отдаться мужчине. Она любит себя. Она поклоняется себе. Она преклонится пред собой, как пред женщиной бога. Женщины делают мужчин богами и лишь тогда любят их. Но ни одна женщина не любит бога, который не был сотворен ею, Шаламу!

– Но… я поклонялся ей, – угрюмо сказал жрец.

– Так же, как и она поклонялась себе! – воскликнула танцовщица. – Шаламу, жаждет ли она дарить радость Белу? Нашему владыке Белу, чья жена – Иштар? Можем ли мы дарить радость богам, которые владеют всем? Лотос цветет под лучами солнца, но делает ли он это, чтобы подарить солнцу радость? Нет! Чтобы подарить радость себе. Так и эта жрица! Я женщина, я знаю.

Ее руки лежали на его плечах. Он взял их в свои.

– Почему ты говоришь мне это?

– Шаламу! – пробормотала она. – Посмотри мне в глаза. Посмотри на мои губы, на мою грудь. Как и жрица, я принадлежу богу, но отдаю себя тебе, любимый!

– Да, ты прекрасна, – томно ответил он.

Танцовщица обвила шею жреца руками, приблизив губы к его губам.

– Люблю ли я бога? – прошептала она. – Когда я танцую, для того ли это, чтобы усладить глаза его? Для тебя я танцую, любимый. Ради тебя я готова навлечь гнев Бела… – Она нежно склонила его голову к себе на грудь. – Разве я не красива? Разве я не красивее, чем жрица, которая отдала себя Белу, которая поклоняется себе и никогда не отдастся тебе? Разве не сладок мой аромат? Ни один бог не владеет мною, любимый!

И вновь, как во сне, ответил жрец:

– Да, ты очень красива.

– Я люблю тебя, Шаламу!

Он оттолкнул танцовщицу.

– Ее глаза подобны озерам мира в долине забвенья. Когда она проходит мимо, я слышу хлопанье голубей Иштар над головой, и каждый ее шаг отзывается в моем сердце!

Нарада отпрянула, ее алые губы побледнели, брови угрожающе нахмурились.

– Жрица?

– Жрица, – ответил он. – Ее волосы подобны вуали, что укрывает солнце на закате. Колыхания ее одежд обжигают меня, как ветер полудня в пустыне обжигает ладони. Они бросают меня в холод, как ветер полуночи в пустыне холодит ладонь.

– Тот юноша был храбрее тебя, Шаламу, – ответила танцовщица.

Кентон видел, как налилось кровью лицо жреца.

– Что ты имеешь в виду? – прорычал он.

– Почему ты приказал убить юношу? – Ее голос был холоден.

Жрец с жаром ответил:

– Он совершил кощунство. Он…

– Он был храбрее тебя, – оборвала его она. – Он осмелился сорвать с нее вуаль. А ты знаешь, что ты трус. Вот почему ты приказал убить его!

– Ты лжешь! – Его руки протянулись к ее горлу. – Ты лжешь! Я осмелюсь!

И вновь танцовщица залилась смехом:

– Ты даже не осмелился убить его сам!

Его руки вцепились в ее горло. Она отпихнула их.

– Ты трус! – сказала танцовщица. – А тот юноша не побоялся сорвать вуаль с той, которую любил. Не побоялся накликать гнев Иштар и Бела!

– Я бы не осмелился? – простонал сломленный жрец. – Боюсь ли я смерти? Боюсь ли я Бела?

В ее глазах плясала насмешка.

– Хаи! Поистине велика твоя любовь! – дразнила его танцовщица. – Жрица ожидает бога в его пустом доме! Возможно, он не придет с этой бурей! Возможно, он забавляется с другой девой! О, бесстрашный! Отважный влюбленный! Займи его место!

Жрец отпрянул.

– Занять… его… место! – прошептал он.

– Тебе ведомо, где спрятаны доспехи бога. Войди к ней как бог! – сказала танцовщица.

Долгие мгновения жрец молчал, колеблясь. Затем Кентон увидел, как колебания на его лице сменились решимостью. Он направился к алтарю – пламя на нем задрожало, опало, умерло. В наступившей темноте силуэты химер будто расправляли крылья.

Затем сверкнула молния.

В ее свете Кентон увидел, как жрец Бела быстро проходит по тому же пути, по которому прошла Шарейн, увидел Нараду, дрожащую в своей гагатовой сети, окруженную золотистыми бабочками, услышал горестные всхлипы.

Медленно Кентон отошел от рычага. Теперь настало время использовать ключ, последовать в направлении, указанном синим жрецом.

Его рука замерла на рычаге.

Тень, что чернее сумерек, прошла мимо оконца, встала над танцовщицей – огромная, знакомая.

Кланет!

– Хорошо! – пророкотал черный жрец, толкнув танцовщицу ногой. – Теперь ни он, ни Шарейн не потревожат тебя более. Ты заслужила награду, обещанную мною.

Нарада подняла на него белое заплаканное лицо, протянула к нему дрожащие руки.

– Если бы он любил меня, – всхлипнула она, – он бы не ушел. Если бы он любил меня хоть немного – я бы не отпустила его. Но он разгневал меня, опозорил меня, отбросив мою любовь. Не ради тебя, черный змей, несмотря на нашу сделку, я отправила его к ней – и к смерти!

Черный жрец посмотрел на танцовщицу и рассмеялся.

– Какова бы ни была причина, ты сделала это, – сказал он. – А Кланет платит свои долги.

Он швырнул пригоршню драгоценных камней в ее ладони. Она закричала, разжала пальцы, будто камни обжигали ее. Они упали, рассыпались по булыжникам двора.

– Если бы он любил меня! – всхлипнула она. – Если бы он любил меня хоть немного!

Она снова свернулась среди своих бабочек.

Теперь Кентону стал ясен план черного жреца. Он отпустил рычаг, направился к бронзовой двери, вставил в нее ключ, прошел в медленно открывшийся проем и побежал по коридору. В нем горели два пламени – белое пламя любви к этой женщине, черное пламя ненависти к Кланету. Он знал, что Шарейн находится там, куда направляется жрец Бела.

Если Кентон не успеет добраться до Обители Бела вовремя и победить, это будет конец. Нарада раскаялась, но слишком поздно. Черный жрец сделал ставку и выиграл!

Кентон бежал вперед, ругаясь. Если Шарейн, одурманенная сном, примет жреца Бела за самого бога, она возляжет с земным любовником! Ее невинность не спасет ее. Кланет позаботится об этом.

А если Шарейн очнется… Господи, очнувшись, она примет жреца Бела за него – за Кентона!

Так или иначе, одного лишь присутствия жреца и жрицы в Обители Бела будет достаточно, чтобы приговорить их обоих. Да уж, Кланет позаботится об этом.

Он вслепую бежал по коридору, охраняемому каменными химерами. Наконец Кентон остановился у широкого прохода, завешенного неподвижными занавесями, сделанными, казалось, из чистого серебра. Кентон вытянул руку, раздвинул металлические занавеси, заглянул внутрь…

Он обнаружил за ними собственную комнату.

Вот она перед ним, его старая комната в его старом мире!

Он видел драгоценный корабль – сияющий, мерцающий, но будто светящийся туман окутывал его. Зеркало было полускрыто тем же светящимся паром. Между Кентоном и его комнатой висела завеса из бесконечного числа микроскопических атомов.

Комната находилась в Нью-Йорке, а он – здесь, в этом странном мире!

Комната была зыбкой, призрачной, то проступая четче, то расплываясь перед его глазами.

А Кентон смотрел на нее с неверием, и отчаяние сжимало его сердце. Он чувствовал, как занавеси под его руками то становятся легче, то вновь превращаются в металл, то ускользают из-под его рук, по мере того как очертания комнаты проступают через туман или растворяются в нем. Но в этих колебаниях очертания драгоценного корабля виднелись все яснее, светились ярче – призывая его, вытягивая обратно!

 

Глава 24

Боги и страсть человеческая

Кентон собрался, крепче ухватился за занавеси. Всю свою волю он направил на то, чтобы удержать их. Занавеси были словно дверь между его старым миром и этим – миром его величайшего приключения.

Сила, подобная подводному течению, влекла его вперед всякий раз, когда они таяли в его руках, а очертания комнаты прояснялись. В такие моменты он мог рассмотреть в комнате каждую деталь: большое зеркало, тумбочки, диван, следы крови на полу – все еще свежие.

И всегда, были ли очертания комнаты туманом или четкими линиями, драгоценный корабль сиял ясно.

Вот его повлекло внутрь и вверх – древняя китайская ваза на полу оказалась под ним, одновременно близко и бесконечно далеко. Кентон услышал завывания ветров пространства! В эту секунду он осознал, что это сияющая игрушка влечет его назад!

Что-то тянулось к нему с темной палубы корабля! Что-то зловещее и насмешливое! Тянуло, притягивало к себе!

Черная палуба становилась все темнее, все сильнее влекла его к себе.

– Иштар! – взмолился Кентон, обратив взгляд к розовой каюте. – Иштар!

Кажется, каюта озарилась вспышкой света! Очертания комнаты расплылись, занавески опять обрели под его руками плотность, вновь он стоял на твердой поверхности на пороге дома бога Луны.

Раз, другой, третий комната попыталась затянуть его вновь, но с каждым разом она казалась все менее реальной, все более призрачной. И каждому импульсу Кентон противился, напрягая волю, закрывал глаза и отгонял видение перед собой.

И его воля победила. Комната растворилась окончательно. Чары спали, незримая цепь оборвалась. Кентон ухватился за занавеси, едва держась на ногах. Медленно он восстановил равновесие и раздвинул их.

Теперь перед ним был зал, наполненный лунным светом. Серебристый туман висел неподвижно, и казалось, что лучи, пронзавшие его, осязаемы. Туманная паутина заставляла зал казаться больше, и Кентону почудилось… хотя он не был уверен… будто он различает в этой серебряной паутине движение призрачных силуэтов, то возникающих, то исчезающих, никогда не проявляющихся полностью. Вдалеке он увидел фигуру, которая шла вперед – уверенно, неумолимо. Она медленно приближалась, выходя на свет, – мужчина в золотом шлеме с коротким золотисто-алым плащом через плечо, с золотым мечом в руке. Он шел, склонив голову, будто ему приходилось бороться с течением.

Это был жрец Бела, одетый в доспехи своего бога!

Едва дыша, Кентон следил за ним. Глаза, так похожие на его собственные, были черны от ужаса и благоговения, но в то же время в них читалась непоколебимая решимость. Его губы побелели, и Кентон чувствовал, что все тело жреца бьет дрожь, – то трепетала сама его душа. Реальны ли обитатели этого места, или они всего лишь призраки, Кентон понял, что для его двойника они существуют на самом деле.

Жрец Бела прошел мимо, и Кентон, дождавшись, пока он скроется в тумане, выскользнул из-за занавесей и пошел за ним.

Теперь Кентон слышал голос, ровный голос, бесстрастный, как тот, который пробудил его ото сна на каменном ложе; и, как и тот голос, он звучал не отсюда и не изнутри. Будто из далекой дали…

Голос Набу, Владыки Мудрости!

Прислушиваясь, он будто бы разделился натрое: Кентон, который был одержим целью и последовал бы за жрецом даже сквозь ад, если бы эта дорога вела его к Шарейн; Кентон, который был связан с разумом жреца и чувствовал, видел, слышал и боялся, как и он; и Кентон, который слушал слова Набу так же холодно и бесстрастно, как они звучали, взирал холодно и бесстрастно на то, что они описывали.

– Дом Сина! – звенел голос. – Бога Богов! Нанна! Прародителя Богов и Людей! Владыки Луны! Владыки Сияющего Полумесяца! Нанна Великолепного! Повелителя Судьбы! Того, кто сам себя создал! Чей дом – первый из святилищ, чей цвет – серебряный! Он проходит сквозь Дом Сина! Он проходит мимо алтарей из халцедона и сердолика, украшенных лунными камнями и горным хрусталем, алтарей, на коих горит белое пламя, из которого Син-Портной создал Иштар! Он видит бледных и сияющих змей Нанна, ползущих к нему, и крылатых белых скорпионов, которые нацелились на него из серебристого тумана, что скрывает рога его полумесяца! Он слышит звук топота мириад ног, ног всех людей, рожденных под луной! И он слышит рыдания мириад женщин, всех женщин, коим предстоит родиться и родить! Он слышит крики нерожденных! И он проходит! Ибо услышь! Ни Прародитель Богов, ни трепет перед ним не могут остановить желания человеческие!

Голос прозвенел и затих. А Кентон видел все это, видел сверкающих серебряных змей, которые ползли в серебристом тумане, подкрадываясь к жрецу, видел крылатых скорпионов, видел внушающий ужас силуэт в тумане, на голове которого был полумесяц. Своими ушами он слышал топот марширующих армий нерожденных, крики нерожденных женщин! Он видел и слышал все это и знал, что жрец Бела видит и слышит то же самое!

Кентон следовал за ним.

Золотой шлем сверкал где-то наверху. Кентон остановился у подножия лестницы, чьи широкие ступени уходили вверх, меняя цвет по мере подъема с серебристого на оранжевый. Он подождал, пока жрец, не торопясь и не оглядываясь, поднимется, и крадучись пошел за ним.

Следующий храм был наполнен шафранным светом, как тот, который они покинули, был наполнен лунным. В сотне шагов впереди шел жрец, и Кентон, идя за ним, вновь услышал голос:

– Дом Шамаша! Потомка Луны! Бога Дня! Живущего в Доме Света! Изгоняющего Тьму! Царя Правосудия! Судьи Человечества! Того, на чьем челе лежит рогатая корона! В чьих руках жизнь и смерть! Кто очищает человека, как медную табличку! Чей дом – второй из святилищ, чей цвет – оранжевый! Он проходит сквозь Дом Шамаша! Здесь стоят опаловые алтари, украшенные бриллиантами, и золотые алтари, украшенные янтарем и солнечным камнем. На алтарях Шамаша горят сандал, кардамон и вербена. Он проходит мимо алтарей опаловых и золотых, проходит мимо птиц Шамаша, чьи головы – огненные колеса, чье предназначение – охранять круг, что крутится в Доме Шамаша, гончарный круг, на котором лепятся души людей. Он слышит гул мириад голосов, стенания тех, кто был осужден, и крики тех, кому еще предстоит суд! И он проходит! Ибо услышь! Ни Царь Правосудия, ни страх перед ним не устоят перед страстью человеческой!

И вновь Кентон увидел и услышал все это. Следуя за жрецом, он подошел ко второй лестнице, цвет ступеней которой менялся от оранжевого к абсолютно черному. И вот он, наконец, очутился в зале мрака, имя хозяина которого он знал еще до того, как с ним заговорил голос из потаенных глубин:

– Дом Нергала! Могущественного Владыки Великого Обиталища! Царя Мертвых! Разносчика Чумы! Правителя Потерянных! Темного Безрогого! Чей дом – третий из святилищ, чей цвет – черный! Он проходит сквозь Дом Нергала! Он идет мимо алтарей Нергала из агата и гелиотропа! Он идет мимо алого пламени, в котором горят цибет и бергамот! Он идет мимо алтарей Нергала и львов, охраняющих их! Черных львов, чьи глаза как рубины, а когти кроваво-красные, и алых львов, чьи когти как черное железо, а глаза гагатовые; он идет мимо черных грифов Нергала, чьи глаза как карбункулы, а головы – головы женщин, лишенных плоти! Он слышит стоны людей в Великом Обиталище и чует пепел их страсти! И он проходит! Ибо услышь! Ни Владыка Мертвых, ни ужас перед ним не отвратят человека от страсти его!

Ступени лестницы, по которой Кентон поднимался из Дома Нергала, стали алыми, и багряным был свет, наполнявший зал, где он стоял, глядя, как жрец Бела продолжает идти вперед.

– Дом Ниниба! – прошептал голос. – Владыки Копий! Владыки Битвы! Мастера Щитов! Хозяина Сердец Воителей! Повелителя Раздора! Разрушителя Противоречий! Витязя Богов! Сокрушителя! Чей цвет – алый, чей дом – четвертый из святилищ! Из щитов и мечей сложены алтари Ниниба, их пламя питает кровь мужчин и слезы женщин, и на алтарях Ниниба горят ворота павших городов и сердца почивших царей! Он идет мимо алтарей Ниниба. Он видит угрожающие алые клыки вепрей Ниниба, чьи головы увенчаны костями воинов. Видит алые бивни слонов Ниниба, чьи ноги попирают черепа царей. Видит алые языки змей Ниниба, что лижут города! Он слышит звон копий, лязг мечей, падение стен, стенания павших! И он проходит! Ибо услышь! Едва человек ступил на эту землю, алтари Ниниба кормили плоды страсти человека!

Кентон поставил ногу на ступени четвертой лестницы, что вела из вермилиона горячего пламени к чистой синеве небес, остановился в зале, наполненном ясным лазурным светом. Голос теперь казался ближе.

– Дом Набу! Владыки Мудрости! Носителя Посоха! Хозяина Вод! Орошателя Полей! Того, что отверзает подземные источники! Провозвестника! Того, кто дарует понимание! Чей цвет – синий, чей дом – пятый из святилищ. Алтари Набу из синего сапфира и изумруда, и аметисты сияют средь них! Пламя, что горит на алтарях Набу, – синее пламя, в свете которого лишь истина отбрасывает тень! Пламя Набу холодно, и не возносит оно воскурений! Он идет мимо алтарей из сапфира и изумруда и их холодного пламени! Он идет мимо рыб Набу, у которых есть груди, как у женщин, но чьи рты молчат! Он идет мимо всевидящих глаз Набу, что глядят из-за его алтарей, и не касается посоха Набу, что содержит мудрость! Да – он проходит! Ибо услышь! Когда мудрость стояла на пути страсти человеческой?

Жрец шел вверх, и за ним по лестнице, цвет которой менялся с сапфирового на розово-жемчужный и белоснежный, шагал Кентон. Его носа коснулся сладостный аромат, а сверху доносились нежные манящие ноты. Медленно Кентон проследовал за жрецом, прислушиваясь к голосу, но едва слыша его, едва не забыв о своей задаче, борясь с искушением откликнуться на зов этой музыки, сдаться, остаться в этих покоях, забыть… Шарейн!

– Дом Иштар! – провозгласил голос. – Матери Богов и Людей! Великой Богини! Владычицы Утра и Вечера! Пышногрудой! Плодородной! Внемлющей мольбам! Могучего орудия богов! Той, что разит, и той, что дарует любовь! Чей цвет – жемчужно-розовый. И дом Иштар – шестой из святилищ! Он идет сквозь Дом Иштар! Из белого мрамора и розовых кораллов ее алтари, и белый мрамор венчается голубым, как сосок венчает грудь женщины! На ее алтарях курятся мирра и ладан, цветочные масла и амбра! И алтари Иштар украшены жемчугом белым и розовым, гиацинтом, бирюзой и бериллами! Он идет мимо алтарей Иштар, и, подобно рукам страстных дев, тянется к нему аромат. Белые голуби Иштар машут крылами перед его глазами! Он слышит, как бьются сердца, как встречаются губы, как вздыхают женщины, как ступают их белые ноги! Но он проходит! Ибо услышь! Когда любовь стояла на пути страсти человеческой?

Из полной ароматов комнаты ввысь вела лестница, меняющая цвет с жемчужного на золотой. И, пройдя ее, Кентон оказался в комнате, сияющей так, будто она была центром солнца. Все быстрее и быстрее шел жрец Бела, поскольку именно в этой комнате жил тот, кто пугал его сильнее всех.

– Дом Бела! – прозвенел голос. – Бела-Меродаха! Правителя четырех краев земли, Владыки Земель! Сына Дня! Могущественного! Семижильного! Могучего! Победителя Тиамат! Владыки Игиги! Царя Небес и Земли! Создателя совершенств! Любовника Иштар! Бел-Меродаха, чей дом – седьмой из святилищ, чей цвет – золотой! Быстро идет он сквозь Дом Бела! Алтари Бела из золота и сияют, как солнце! На них горит золотое пламя летних молний, и дым благовоний висит над ними, как грозовые облака! Химеры, чьи тела львиные, а головы орлиные, и химеры, чьи тела бычьи, а головы человечьи, охраняют золотые алтари Бела, и есть у них могучие крылья! И алтари Бела покоятся на бивнях слонов, и на шеях быков, и в лапах львов! Он идет мимо них! Он видит, как сверкает пламя молнии, как трясутся алтари! В его ушах – грохот миров, сокрушаемых кулаком Бела! Но он проходит! Ибо услышь! Даже мощь бога не в силах сокрушить страсть человеческую!

Голос умолк, ушел в ту даль, из которой раздавался. Кентон понял, что больше этот голос не зазвучит для него, что далее ему придется полагаться лишь на свою силу и разум, искать собственный путь.

Сбоку Кентон увидел квадратную подпорку шириной в пятьдесят футов или больше. Она поднималась ввысь в этом храме внутри храма, как опора моста, и вершины ее Кентон не мог разглядеть. На ее поверхности Кентон увидел сияние золота и сперва подумал, что это орнамент, символ молнии Бела. Следуя за жрецом, он подошел ближе. И теперь Кентон разглядел, что это не орнамент, а лестница, изготовленная в виде молнии. Прижимаясь к поверхности опоры, лестница круто уходила вверх, но… куда?

У подножия лестницы жрец Бела остановился. Он в первый раз обернулся, едва не отпрянув. А затем с тем же вызовом, с которым отвернулся от алтаря, он принялся осторожно подниматься по ступенькам. И Кентон, вновь дождавшись, пока его силуэт не скроет туман, последовал за ним.

 

Глава 25

В Обители Бела

Разразилась буря. Поднимаясь, Кентон слышал, как грохочет гром: будто столкновение щитов, будто литавры, будто удары миллионов медных гонгов. Грохот становился все громче по мере того, как он поднимался, смешиваясь с завыванием могучих ветров, со стаккато падающего дождя.

Лестница вилась вокруг опоры, как лоза вокруг башни. Она была неширокой – по ней могли пройти в ряд не более трех человек – и шла все вверх и вверх. Пять крутых пролетов по сорок ступеней и четыре пролета по пятнадцать ступеней преодолел он, прежде чем достиг вершины.

Поручнем служила лишь золотая веревка, поддерживаемая столбами на расстоянии пяти футов друг от друга.

Они поднялись так высоко, что, когда Кентон посмотрел вниз, Дом Бела был скрыт золотистым туманом, – будто он смотрел с высокой горы на долину, едва освещенную лучами восходящего солнца.

Лестница заканчивалась площадкой десяти футов в длину и шести в ширину. Из нее вел проход – узкий проем, в который могли пройти бок о бок двое. Проход вел в скрытое туманом пространство внутреннего святилища. Эта комната располагалась на вершине гигантской опоры.

Один человек мог обороняться на вершине этой лестницы против сотен. Проход был закрыт золотыми занавесями, такими же, как проход в серебряный Дом Бога Луны. Невольно Кентон отшатнулся, вспомнив, что он увидел, когда раздвинул занавеси в прошлый раз.

Преодолев страх, он отодвинул угол занавесей в сторону.

За ними была четырехугольная комната примерно в тридцать квадратных футов, освещаемая радужными молниями, подобными павлиньим хвостам. Место для услад, где ждала любовь Кентона, одурманенная сном.

Он увидел жреца, прижимающегося к дальней стене, поглощенного созерцанием женщины в белых вуалях, которая стояла, раскинув руки, у окна в правом углу комнаты. Окно было закрыто хрустальной панелью, в которую били дождь и ветер.

Сотнями оттенков радужного пламени молнии освещали изображения возлюбленных Бела, вышитые на драпировках на стенах.

В комнате был стол с двумя золотыми стульями и массивный диван из слоновой кости. У дивана стояли широкая жаровня и курильница в форме песочных часов. Над жаровней поднималось желтое пламя. На столе виднелись лепешки шафранного цвета, лежавшие на тарелках из желтого янтаря, и золотые графины, наполненные вином. На стенах висели лампы, и под каждой лампой был сосуд с маслом.

Кентон замер, выжидая. Опасность сгущалась вокруг него грозовой тучей, и Кланет наблюдал за всем сквозь свой чародейский котел. Потому Кентон ждал, понимая, что должен понять сон Шарейн, принять во внимание ту фантазию, в которую погружен ее разум, прежде чем разбудить ее. Так сказал ему синий жрец.

До Кентона донесся голос Шарейн:

– Кто видел взмахи его крыльев? Кто слышал звук его шагов, что подобен грохоту многих колесниц, отправляющихся в битву? Есть ли женщина, которая глядела ему в глаза?

Небо прорезала молния, грянул гром – казалось, он прогремел внутри самой комнаты. Едва его взгляд прояснился, Кентон увидел Шарейн, закрывшую глаза руками, отпрянувшую от окна.

А перед окном стояла фигура, огромная, сияющая, одетая в сверкающее золото – фигура бога!

Сам Бел-Меродах, спустившийся сюда на крыльях бури, все еще лучащийся молниями!

Так показалось Кентону на секунду, но затем он понял, что это жрец Бела в украденных доспехах своего бога.

Белая фигура, Шарейн, медленно отняла руки от глаз, так же медленно опустила их, воззрившись на сияющую фигуру. Она пошатнулась, опускаясь на колени, но затем гордо встала, глядя в скрытое шлемом лицо своими зелеными глазами, затянутыми пеленой сна.

– Бел! – прошептала она. И снова: – Владыка Бел!

– О прекрасная, – молвил жрец. – Кого ждешь ты?

– Кого же, кроме тебя, Повелитель Молний? – ответила она.

– Но почему ты ждешь меня? – вопросил жрец, не приближаясь.

Кентон, уже готовый прыгнуть вперед и атаковать, замер. Что же было на уме жреца Бела? Из-за чего он медлил?

Шарейн ответила, сбитая с толку, пристыженная:

– Это твой дом, Бел. Разве не должна ждать тебя в нем женщина? Я… Я дочь царя. И я долго ждала тебя!

– Ты красива! – ответил жрец, пожирая ее глазами. – Да… многие люди сказали бы, что ты красива. Но я бог!

– Я была прекраснейшей из принцесс Вавилона. Кто, как не прекраснейшая из всех, должна ждать тебя в твоем доме? А я прекраснейшая из всех… – сказала Шарейн, пребывающая в плену морока.

И вновь ответил ей жрец:

– Принцесса, каково тебе было с теми мужчинами, что находили тебя красивой? Скажи – сражала ли их твоя красота подобно сладостному яду?

– Думала ли я о мужчинах? – с дрожью в голосе вопросила Шарейн.

Голос жреца был тверд:

– Но многие мужчины думали о тебе, царская дочь. И яд, даже сладостный, все же причиняет боль. Я бог! Но даже я познал это! – Повисла тишина, а затем он спросил: – Как ты ждала меня?

– Я держала светильники зажженными, – сказала она. – Я приготовила для тебя лепешки и поставила на стол вино. Я была твоей служанкой.

– Многие женщины делали так для своих мужчин, царская дочь. Но я бог! – сказал жрец.

– Я прекраснее всех, – пробормотала Шарейн. – Принцы и цари желали меня. Взгляни, о Великий!

Радужный свет молний коснулся ее тела, едва прикрытого распущенными, свободно ниспадающими золотыми волосами.

Жрец отпрыгнул от окна. Кентон, одержимый ревностью из-за того, что сейчас другой взирает на ее красоту, рванулся вперед сквозь занавеси, чтобы сразить его. Он замер на полпути, остановленный пониманием, даже жалостью к жрецу Бела.

Ибо душа жреца была обнажена пред внутренним взором Кентона – и душа эта была как его собственная. Он был жрецом, а жрец был Кентоном.

– Нет! – вскричал жрец Бела, сорвав золотой шлем своего бога с головы, отбросив меч, щит и плащ. – Нет! Бел не получит ни одного поцелуя! Ни одного удара сердца не получит он! Почему я должен сводничать для Бела? Нет! Ты должна целовать человека! Меня! Человеческое сердце должно биться вместе с твоим – мое! Бог не получит тебя.

Жрец заключил Шарейн в объятия, прижался губами к ее губам. Кентон бросился на него, схватил за горло, запрокинул его голову, пытаясь сломать шею. Глаза жреца вспыхнули яростью, он отпустил Шарейн и вцепился в лицо Кентона, пытаясь вырваться. Затем его тело обмякло – благоговение и ужас стерли с его лица ярость. Ибо в лице Кентона он увидел свое собственное!

Его собственное лицо глядело на него, суля смерть!

Бог, которого он предал, от которого отрекся, нанес удар!

Кентон услышал его мысли с такой отчетливостью, будто они прозвучали вслух. Он поднял жреца над головой и швырнул его в стену. Тот упал, сполз вниз, сотрясаясь в судороге.

Шарейн, подхватив вуали, прижимая их к себе, сжалась на краю дивана из слоновой кости. Она смотрела на Кентона – жалобно, удивленно – своими большими глазами, в глубинах которых светилось узнавание, пытавшееся пробиться сквозь паутину сна.

Кентон ощутил прилив любви и жалости. В этих чувствах не было страсти, ведь сейчас она была для него не более чем ребенком – напуганным, растерянным, покинутым.

– Шарейн! – прошептал он, целуя ее в холодные губы, в испуганные глаза.

– Кентон! – пробормотала она. – Кентон! – И затем добавила, так тихо, что он едва расслышал: – Ах да… я помню… ты был моим господином… столетия… столетия назад!

– Проснись, Шарейн! – вскричал Кентон, и вновь его губы коснулись ее губ.

И в этот раз она ответила!

– Кентон! – прошептала Шарейн. – Дорогой господин мой!

Она отпрянула, вцепилась в его руки своими маленькими пальчиками. Но хватка ее была стальной. В ее глазах Кентон увидел, как тает пелена сна, подобно грозовым тучам под лучами солнца. Сон то сгущался, то истаивал, пока наконец не уподобился клочьям тумана.

– Любимый! – воскликнула Шарейн, пробудившись полностью. Она обвила руками его шею, прижала к его губам свои живые горячие губы. – Любимый! Кентон!

– Шарейн! Шарейн! – шептал Кентон.

Ее волосы окутали его. Она притянула его к себе, к своим щекам, шее, груди.

– О, где же ты был, Кентон? – всхлипнула Шарейн. – Что они со мной сделали? И где корабль? Куда они забрали меня? И… Но важно ли все это, если ты со мной?

– Шарейн! Шарейн! Любимая! – только и мог снова и снова повторять он, целуя ее.

Но вдруг чьи-то руки, сильные руки, схватили его за горло, душа. Задыхаясь, он увидел перед собой безумные глаза жреца Бела. Кентон думал, что тот мертв, но это было вовсе не так!

Кентон толкнул жреца вперед, подставляя ему подножку. Жрец упал, увлекая Кентона за собой. Но его хватка на мгновение ослабла – достаточно для того, чтобы Кентону удалось просунуть ладонь между руками жреца и своим горлом. Извернувшись как змея, жрец выскользнул из-под Кентона и вскочил на ноги. Кентон поспешно поднялся, но, прежде чем он успел выхватить меч, жрец Бела снова бросился на него, схватив его правую руку, а второй вцепившись в горло. Кентон сквозь стук крови в ушах слышал, как где-то внизу пробудился другой барабан, как зазвучал его угрожающий, призывающий ритм, будто проснулось и грозно застучало сердце самого зиккурата!

И внизу Гиги, подтягивающийся своими длинными обезьяньими руками по веревке, которую он зацепил за край лестницы, тоже услышал его. За ним следовали Зубран и викинг.

– Тревога! – проворчал Сигурд и спрятался под стеной. – Молите Тора, чтобы часовые не заметили нас! Быстро!

Под стеной трое двигались вверх вдоль серебристой террасы Сина, бога Луны. Молнии почти прекратили бить, но все еще выли ветры и дождь обрушивался с небес водяными плетьми. Вода стекала по лестнице потоком, достигающим середины голени. Темнота бури скрывала их.

Сражаясь с ветром и дождем, трое поднимались против течения.

В обители Бела Кентон и жрец сжимали друг друга в захвате. Вокруг них кружила Шарейн с мечом жреца в руке. Она тяжело дышала, пытаясь улучить момент для удара, но не могла – слишком тесно переплелись тела, слишком часто менялись перед ней спина жреца со спиной возлюбленного.

– Шаламу! Шаламу! – Танцовщица Бела стояла у золотых занавесок, пройдя сквозь ужасы тайных алтарей благодаря любви, раскаянию, отчаянию! Бледная, дрожащая, она вцепилась в занавеси.

– Шаламу! – вскричала танцовщица. – Они идут за тобой! Жрец Нергала ведет их.

Лишь Кентон видел ее – жрец стоял к ней спиной. Он склонился вперед, пытаясь зубами достать горло врага, разорвать его артерии. Он был слеп и глух ко всему, лишь желание убить двигало им. Жрец не замечал Нараду.

А Нарада, увидев лицо Кентона во вспышке молнии, приняла его за человека, которого любила. Прежде чем Шарейн успела двинуться, та пронеслась через комнату и вонзила кинжал в спину жреца Бела!

Двое часовых, прятавшиеся в нише в стене зиккурата у серебряного святилища, почувствовали, как их схватили две могучие руки. Две шеи сломались под пальцами Гиги, двое часовых упали, сраженные мечом Сигурда, двое погибли от ятагана перса. В нише осталось шесть трупов.

– Быстро! Быстро! – Сигурд повел их дальше. Они подошли к оранжевому святилищу Шамаша, Бога Солнца. Три воплощения смерти вышли из пустоты, и часовые у оранжевого святилища упали мертвыми у их ног. Тьма сгущалась – они приближались к святилищу Нергала, Владыки Мертвых.

– Быстро! Быстро!

Жрец Бела обмяк в руках Кентона, рухнул на колени, упал навзничь, уставившись на танцовщицу тускнеющими глазами.

– Нарада! – прохрипел он сквозь кровавую пену на губах. – Нарада… ты…

Изо рта его хлынула кровь.

Жрец Бела был мертв.

Танцовщица взглянула на него, взглянула на Кентона и поняла…

– Шаламу! – взвыла она и бросилась на Кентона, вскинув кинжал.

Он не успел вынуть меч, не успел поднять руки для защиты, не успел даже отступить. Клинок обрушился вниз, метя в сердце. Кентон почувствовал, как острие взрезается в кожу…

И уходит влево, вспарывая кожу на ребрах. Шарейн схватила танцовщицу за руку, вырвала у нее кинжал и вонзила его Нараде в грудь.

Мгновение танцовщица продолжала стоять, а затем пошатнулась, как молодое деревце под ударом топора, и рухнула ничком на тело жреца. Последним усилием она обняла его голову и приникла губами к его губам.

Мертвыми губами к губам мертвеца!

Они взглянули друг на друга – Шарейн с окровавленным клинком, Кентон с кровавым следом от этого клинка. Они взглянули на тела жреца Бела и танцовщицы Бела. В глазах Кентона была жалость, в глазах Шарейн ее не было.

– Она бы убила тебя! – прошептала Шарейн. И снова: – Она бы убила тебя!

Ослепительная вспышка грянула за окном, сопровождаемая оглушительным грохотом. Вновь начали бить молнии. Кентон подбежал к дверному проему, раздвинул занавеси, прислушался. Внизу, скрытый туманами, простирался Дом Бела. Он ничего не слышал – но разве можно было что-то различить в звуке грома? Он ничего не слышал и не видел, но…

Кентон чувствовал, что опасность близко, подкрадывается к ним, возможно, взбирается по лестнице, подножие которой скрывал туман, и это сулит пытки и смерть ему и Шарейн.

Он подбежал к окну. Гиги… Сигурд… Зубран! Где же они? Им не удалось подняться по внешней лестнице? Или они сейчас спешат на помощь, прорываясь сквозь стражу? Может, они уже близко?

Может, они больше не встретятся?

Оконный проем был толщиной в три фута. Окно закрывала панель шириной в ярд. Кентон видел, что это панель из плотного прозрачного хрусталя, удерживаемая рычагами в нишах в камне. Он поднял рычаги. Окно распахнулось, и Кентона отбросило назад в комнату дождем и ветром. Сражаясь с ними, он снова подошел к окну, выглянул…

Ступени внешней лестницы были в сорока футах внизу!

Вниз уходила отвесная стена, на которую обрушивались удары бури. По ней невозможно было спуститься.

Кентон осмотрелся, поглядел вверх и по сторонам.

Обитель Бела оказалась огромным кубом на вершине конического храма.

Окно, из которого он выглядывал, располагалось близко к краю – угол куба находился не более чем в ярде справа от него. Слева стена продолжалась еще на двадцать футов, крыша начиналась двадцатью футами выше.

Кентон почувствовал, как Шарейн прижалась к нему сзади, понял, что она пытается что-то сказать ему. Он не мог расслышать ее сквозь грохот бури.

Во вспышке молнии стражи Нергала увидели три силуэта, возникших из тьмы. Поднялись клинки. Один страж бросился бежать. Его крик не успел вырваться из горла – длинные руки схватили его, длинные пальцы свернули ему шею. Его тело полетело с лестницы вниз.

Вот стражи красного святилища упали мертвыми в своей нише.

Вот трое прошли мимо синего святилища Набу, бога мудрости, и обнаружили, что здесь нет стражи. Не было ее и перед белым домом Иштар, и перед золотым святилищем Бела. Но здесь лестница заканчивалась! Все трое остановились, осмотрели каменную стену, вздымающуюся над их головами. До их ушей донесся вопль, который не смогла заглушить даже буря, – вопль танцовщицы Бела, бросившейся на Кентона.

– Кричат оттуда! – Сигурд указал на окно Обители Бела, скрытой от их взглядов.

Они увидели, что лестница примыкает к строению на вершине башни. Но нельзя было заглянуть за угол, даже стоя на последней ступеньке.

– Гиги, у тебя длинные руки! – прорычал викинг. – Подойди как можно ближе к концу лестницы. Сюда! Схвати меня за ноги и брось меня вперед. Я силен, я смогу заглянуть за угол.

Гиги взял его за ноги, поднял, могучими руками швырнул вперед.

И Сигурд, подброшенный, будто лист на ветру, взглянул прямо в лицо Кентона лишь в футе от него!

– Жди там! – прокричал викинг и дал Гиги сигнал ногой, чтобы тот втащил его обратно. – Волк! – сказал он. – Там, в окне, так близко, что может ухватиться за меня! Подними меня снова, Гиги. Когда я пну тебя – отпускай! Затем так же переправим Зубрана. Гиги, ты оставайся здесь, ибо без тебя мы не сможем вернуться. Вытяни руки и будь готов хватать то, чего они коснутся. Быстро!

Снова его бросили вперед, его запястья поймали руки Кентона. Гиги отпустил его. На мгновение его ноги повисли в воздухе, а затем Кентон втянул его внутрь.

– Теперь Зубран! – прокричал Сигурд Кентону и бросился с мечом в руке к двери, где стояла Шарейн.

И вот уже перс, брошенный Гиги, повис над бездной, вот он уже стоит рядом с Кентоном.

Пламя жаровни вспыхнуло, раздутое потоком ветра из открытого окна, заколыхались золотые занавески, светильники у стен погасли. Перс нащупал рычаги в раме и поднял их, запирая окно. Он пожал руку Кентону и обратил взор на тела жреца и танцовщицы.

– Гиги! – вскричал Кентон. – Он там в безопасности? Вас не преследовали?

– Нет, – мрачно ответил перс. – Либо их руки были слишком призрачны, чтобы держать мечи, Волк. Гиги в безопасности. Он ждет, чтобы втащить нас на лестницу, когда мы вылезем через окно – все, кроме одного, – добавил он, вздохнув.

Кентон, размышляя о Гиги и о том, как выбраться, не услышал последней фразы. Он подошел к двери, у которой стояли на страже Шарейн и Сигурд. Кентон обнял любимую и, выпустив ее из объятий, выглянул из-за занавесей. Внизу он увидел отблески света на шлемах, кольчугах и обнаженных мечах. Солдаты прошли уже четверть пути по лестнице, поднимавшейся из Дома Бела, они двигались осторожно, тихо, неслышно, намереваясь застать врасплох жреца Бела в объятиях Шарейн!

Еще оставалось время, минуты, чтобы разработать план. Он надел на голову золотой шлем Бела, взял щит и накинул на плечи алую мантию.

– Сигурд, – прошептал Кентон. – Зубран! Те, кто идет сюда, уверены, что здесь только Шарейн и человек, который лежит на полу. Иначе, прежде чем мы сможем спуститься до середины, солдаты начнут подниматься по внешней лестнице, и нам не спастись! Поэтому, когда те солдаты, которые внизу, подойдут, мы с Шарейн атакуем их. Они не будут пытаться убить нас, лишь поймать. Мы застанем их врасплох, они отступят. Затем возьми Шарейн и передай ее Гиги. За ней последуем мы.

– Первая часть плана хороша, Волк, – прервал его перс. – Но не последняя. Нет, кто-то должен остаться здесь, пока остальные не покинут храм. Иначе, едва они войдут, черный жрец поймет, что произошло. И нас окружат со всех сторон, так что и целый полк не прорвется. Нет, кто-то должен остаться. На время.

– Я останусь, – сказал Кентон.

– Любимый! – прошептала Шарейн. – Ты пойдешь со мной, или я не пойду вовсе!

– Шарейн… – начал Кентон.

– Дорогой господин мой, – прервала его она. – Не думаешь ли ты, что когда-либо снова я позволю чему-либо разлучить нас? Никогда! В жизни или в смерти – никогда!

– Нет, Волк, останусь я, – сказал перс. – Шарейн без тебя не уйдет. Значит, идти должен и ты. Гиги не может остаться, ибо он не сумеет попасть сюда. С этим ты согласен? Хорошо. А Сигурд должен идти, чтобы найти дорогу назад, поскольку, кроме него, ее никто не знает. Кто остается? Зубран! Боги сказали свое слово. Возразить нечего.

– Но как ты вернешься? Как найдешь нас? – воскликнул Кентон. – Ты сам говоришь, что без Гиги не сможешь выбраться через окно!

– Нет, – ответил Зубран. – Но я смогу сделать веревку из занавесок и покрывал. Я спущусь по веревке вниз, на лестницу. В одиночку я проскользну там, где не смогут пятеро. Я помню дорогу через город и дорогу через рощу, по которой мы пришли. Там и ждите меня.

– Они близко, Кентон, – тихо окликнула Шарейн.

Кентон подбежал к проему. Солдаты находились уже лишь в дюжине ступеней внизу, их было около двух десятков. Они бесшумно поднимались по двое, прикрывшись щитами, с мечами наготове. За ними шли жрецы в желтых и черных одеяниях, и Кланет среди них.

Справа от Шарейн прижимался к стене Сигурд, готовый защищать ее. Перс встал слева от Кентона, притаившись у стены так, чтобы его не было видно снаружи.

– Потушите жаровню, – прошептал Кентон. – Лучше пусть за нами не будет света.

Перс взял жаровню, но не стал гасить пламя. Вместо этого он разворошил тлеющие угли и переставил жаровню в угол, где их свет не бросался в глаза. Ноги первой пары солдат почти коснулись верхней ступени, их руки протянулись, чтобы отодвинуть занавеси.

– Сейчас, – выдохнул Кентон, обращаясь к Шарейн, и сорвал занавеси.

Они встали напротив солдат – она в белых одеяниях священницы, он в золотых доспехах бога. И невольно солдаты, удивленные этим внезапным явлением, замешкались.

До того как те пришли в себя, Шарейн взмахнула мечом, и удар клинка Кентона вспышкой голубой молнии обрушился следом. Двое солдат, шедших первыми, упали. Прежде чем они рухнули со ступеней, Кентон схватил щит с руки одного из них, передал его Шарейн и вонзил меч в воина, шедшего следом.

– Во имя Иштар! – вскричала Шарейн, и ее меч тоже вонзился в плоть.

– Женщина! Жрец! Хватайте их! – раздался рык Кланета.

Кентон нагнулся, поднял тело сраженного солдата и бросил его в остальных. Это сбило их с ног, и они, ругаясь, покатились вниз по ступенькам, солдаты и жрецы. Некоторые падали на веревочные перила, прорывали их и летели вниз – в туман, окутавший Дом Бела далеко внизу.

Кентон вскочил, схватил Шарейн и передал ее Сигурду.

– К окну! – попросил он. – Передай ее Гиги!

Кентон подбежал к окну и открыл его. Молнии уже сверкали вдалеке, непроглядная темнота сменилась сумерками, но дождь все еще барабанил по улицам, подгоняемый завываниями ветра. В сумерках он видел руки Гиги, протянувшиеся из-за угла Обители. Кентон отступил. Викинг, сжимающий Шарейн в объятиях, встал на его место. Мгновение она висела в воздухе, а затем ее поймал Гиги.

И вот она исчезла из виду.

С лестницы послышались крики. Солдаты собрались и снова спешили вверх. Кентон видел, как Сигурд и перс подняли тяжелый диван, сорвав с него покрывала. Они подтащили его к проему и пропихнули внутрь, сбросив по ступеням вниз. Снова раздались вопли, крики боли, рев. Диван разбросал людей, как шар для боулинга расшвыривает кегли. Пролетев вниз, он остановился на площадке верхнего пролета, запутавшись в веревочных перилах, – образовалась баррикада.

– Давай, Сигурд! – крикнул Кентон. – Жди нас у рощи! Я останусь здесь с Зубраном!

Перс посмотрел на него, и в его агатовых глазах Кентон увидел благодарность, какой не видел раньше. Он кивнул Сигурду.

Точно они договорились об этом заранее, в тот же миг викинг схватил Кентона. Хотя он ощутимо прибавил в силе, но все же не мог вырваться из стальной хватки викинга. А Зубран сорвал золотой шлем с его головы и надел на себя, снял золотой щит и замотал рот алой мантией бога, пряча свою бороду.

Будто упирающегося ребенка, Сигурд оттащил Кентона к окну и бросил его в руки Гиги. Вскоре он оказался рядом с плачущей Шарейн.

Викинг повернулся и заключил перса в объятия.

– Нет времени, северянин! Оставь сантименты! – отпрянул Зубран. – Для меня нет спасения, Сигурд, ты знаешь это. Веревка? Это ложь, чтобы успокоить Волка, ибо я люблю его. Веревка? Да они как змеи поползут за мной по ней. Разве я заяц, что ведет гончих к своей норе? Ну уж нет! Иди, Сигурд, – и скажи им, только когда выберешься из города. И направляйтесь к кораблю как можно быстрее.

– Валькирии ждут тебя! – торжественно произнес викинг. – Óдин примет к себе героя, не важно, какого он народа. Вскоре ты будешь пировать в Вальгалле с Одином Всеотцом, перс!

– И пусть там будут блюда, которых я никогда не пробовал, – пошутил перс. – В окно, северянин!

Придерживаемый за ноги Зубраном, викинг выполз наружу в объятия Гиги.

Затем все четверо устремились вниз по лестнице. Сигурд шел впереди, Гиги накрыл Шарейн своим плащом, а Кентон не прекращал браниться.

 

Глава 26

Смерть Зубрана

Перс не стал закрывать окно, позволяя ветру задувать внутрь. Он помчался назад к двери, ведущей в Обитель Бела.

– Клянусь всеми дэвами! – сказал Зубран. – Никогда я прежде не чувствовал себя столь свободным! Узрите – я совсем один, последний человек в мире! Никто не поможет мне, никто не успокоит меня, никто не утомит меня! Наконец жизнь стала простой – лишь убивать до тех пор, пока не убьют меня. Клянусь Ормуздом, мой дух воспрял…

Он выглянул из проема.

– Никогда еще человеку не было так трудно совладать с диваном, – ухмыльнулся перс, глядя, как солдаты внизу пытаются расчистить проход.

Он отошел от двери и принялся складывать шелковые покрывала в кучу в центре Обители Бела. Он сорвал драпировки со стен и бросил их туда же. Затем одну за другой он опустошил лампы, облив получившуюся кучу маслом, и туда же вылил масло из кувшинов.

– Мой старый мир, – размышлял тем временем перс, – он так утомлял меня. И этот мир утомил меня – клянусь жертвенным пламенем, это так! И уверен, что новый мир Волка больше всех будет меня утомлять. Я с ними со всеми покончил.

Перс поднял тело жреца Бела и отнес его к окну.

– Сильнее озадачится Кланет, если найдет тебя снаружи, а не внутри, – рассмеялся он, перекинув тело через подоконник. Затем встал над трупом танцовщицы. – Такая красивая, – прошептал Зубран и коснулся ее губ, ее груди. – Как ты умерла? И почему? Это, наверное, было удивительно. Не было времени спросить Волка. Что ж, ты будешь спать со мной, танцовщица. И когда мы проснемся, может быть, ты расскажешь мне.

Он уложил Нараду поверх промасленного тряпья и рядом поставил дымящуюся жаровню…

Снизу раздался рев, топот ног по лестнице. Вверх побежали солдаты, и теперь их было во много раз больше. В мгновение ока Зубран оказался у двери, мантия Бела скрывала его лицо.

– Жрец! Жрец! – послышались крики, но их заглушил голос Кланета: – Жрец! Убить его!

Перс отступил под прикрытие стены, улыбаясь. Он подобрал щит, оброненный Шарейн.

В узкий проем выскочил солдат, а по пятам за ним следовал второй.

Ятаган свистнул дважды, проворный, как стремительнейшая из змей. Двое солдат рухнули под ноги тех, что напирали сзади, заставив их споткнуться. А меч Зубрана плясал, взмывая вверх и опускаясь вниз, рубя и коля, взрезая плоть, пока рука перса не покрылась багряной кровью по плечо. Перед ним громоздилась баррикада из трупов.

Лишь по двое могли враги ступать на порог Обители – и по двое они падали, загораживая проход все растущей стеной мертвых тел. И вот их мечи уже не могли доставать до него. Перс слышал крики из-за груды тел, видел, как передние ряды отступают, смешиваясь с задними, которые пытались пробиться вперед. Перс размял уставшие мышцы руки и рассмеялся, услышав голос Кланета:

– Там лишь один человек! Убейте его и приведите мне женщину! Золота в десять раз по ее весу тому, кто приведет ее ко мне!

Солдаты притихли. Они ринулись по лестнице вверх, полезли на стену трупов. Кровь стекала с ятагана Зубрана ручьем…

Что-то отозвалось болью в боку, чуть выше паха. Павший мечник из последних сил вонзил в него клинок.

Перс знал, что рана смертельна!

Зубран обрушил удар на искривленное в ухмылке лицо, рванулся вперед, расчистил проход бурей яростных ударов. Он налетел плечом на стену тел, разбросав их. Те покатились вниз по ступенькам, сбивая с ног поднимающихся солдат, сбрасывая их вниз, в туман.

На двадцать ступеней лестница была свободна!

В воздухе просвистела стрела.

Пробив мантию, она вонзилась в шею, туда, где шлем переходил в горжет. В горло хлынула соленая кровь.

Шатаясь, перс отступил к куче тряпья, на которой лежала Нарада. Он взялся за ножку жаровни и высыпал угли на промасленную ткань.

Вспыхнуло пламя. Ветер из открытого окна раздул его. И прямо в огонь вполз Зубран, упал рядом с телом танцовщицы, обхватывая ее руками.

– Чистая смерть, – прошептал он. – В конце… Как и все люди… Я возвращаюсь к… богам отцов. Чистая смерть! Возьми меня… о вечное пламя!

Огонь вспыхнул ярче. Язык пламени взвился вверх, а затем изогнулся, его кончик расширился, обратившись чашей огненного вина! В эту чашу перс опустил губы. Он пил пламя, он вдыхал его аромат.

Зубран опустил голову. Его лицо было не тронуто огнем, на губах играла улыбка. Его голова приникла к груди Нарады.

Языки пламени сомкнулись, закрывая их пологом.

 

Глава 27

Путь к кораблю

Четыре человека, за которых перс отдал жизнь, были уже далеко.

Они прошли по лестнице без приключений – мертвые часовые лежали там же, где пали. Но пока они шли, внутри зиккурата поднялся гул, будто гудел растревоженный исполинский улей, вновь ожил барабан. Они ускорились, спеша туда, где Гиги прицепил на стену свой крюк. Один за другим они спустились по веревке и ветвям деревьев. Буря нещадно трепала их, но она же и скрывала их от чужих глаз. На широких улицах не было никого. Жители Эмактилы скрывались от бури в своих раскрашенных домах.

В тот момент, когда перс испил из огненной чаши, все четверо были уже на пути к потаенной тропе, ведущей к кораблю.

Когда солдаты набрались храбрости снова подняться по ступеням и ворвались в опустевшую Обитель вместе с черным жрецом, они уже оставили дома позади и пробирались через грязь. Викинг шел впереди, Кентон прикрывал сзади, все высматривая и высматривая Зубрана.

А в комнате, где пепел Зубрана смешался с пеплом танцовщицы, стоял черный жрец, сбитый с толку, и страх касался его черного сердца. Но затем его взгляд заметил бабочек, которые выпорхнули из вуали Нарады, когда перс поднял ее, он увидел след крови, который тянулся к окну. Выглянув, черный жрец разглядел в сумерках изломанное тело жреца Бела, которое смотрело на него мертвыми глазами в сорока футах внизу.

Черный жрец отбежал от окна, в ярости разметал ногой пепел и то немногое, что огонь пощадил.

Что-то застучало по полу – сломанный ятаган! Он узнал рукоять. Зубран, перс!

У его ног что-то блеснуло – пряжка от пояса, украшенная драгоценными камнями, не тронутыми пламенем. Ее он тоже узнал – пряжка от пояса Нарады!

Значит… сгорели перс и танцовщица!

А Шарейн удалось сбежать!

Черный жрец застыл на месте, выражение его лица было столь ужасным, что солдаты попятились, прижимаясь к стенам, уходя от его взгляда.

Затем Кланет, взвыв, ринулся прочь из Обители Бела, вниз по лестнице, мимо тайных алтарей, вниз и вниз, пока не достиг камеры, где шестеро лучников следили за Кентоном. Он распахнул дверь и увидел, что лучники и офицер спят, а Кентон… исчез!

Изрыгая проклятья, он вышел из камеры, призывая своих людей отправиться в город на поиски храмовой шлюхи и раба. Он обещал за них в награду все, что имел, все! Только пусть их приведут к нему живыми!

Живыми!

К этому моменту четыре человека уже сошли с дороги и остановились в роще, где начиналась потайная тропа, на которой перс просил дождаться его. И здесь Сигурд поведал им о самопожертвовании Зубрана и о том, почему оно было необходимо. И Шарейн заливалась слезами, и в горле Кентона стоял ком, и черные глаза Гиги увлажнились, и слезы потекли по его щекам.

– Что сделано – то сделано, – сказал Сигурд. – Сейчас он пирует с Одином и другими героями!

Он бесцеремонно растолкал остальных и продолжил путь.

Они шли и шли. Мокли под дождем, страдали от порывов ветра. Когда буря слабела, они шли быстрее, когда становилось так темно, что нельзя было разглядеть тропу, они останавливались. Они шли и шли к кораблю.

Шарейн споткнулась, упала и не могла подняться. Склонившись над ней, остальные увидели, что ее сандалии превратились в лохмотья, а ее нежные ножки кровоточили – каждый шаг для нее отзывался болью. Кентон поднял ее на руки и понес, а когда он устал, ее взял Гиги. А Гиги был неутомим.

Наконец они пришли к месту, где был спрятан корабль. Подав знак, они привлекли внимание воительниц и передали им Шарейн. Те отнесли госпожу в каюту, чтобы позаботиться о ней.

Начался спор о том, следует ли переждать бурю здесь. Наконец решили, что ждать нельзя, что лучше рискнуть и выйти в море, чем оставаться в такой близости к Эмактиле и проклятому месту Нергала. Швартовые цепи отцепили от деревьев, и корабль развернулся к выходу из бухты.

Подняли якорь, ударили по воде весла. Корабль медленно набирал скорость. Он проплыл мимо скал, управляемый сжавшим кормовое весло Сигурдом, помчался навстречу ветру и, оседлав ревущие волны, будто бегун с низкого старта, выскочил в открытое море.

Кентон, измотанный, упал на палубу. К нему подошел Гиги, поднял его и унес в черную каюту. Гиги долго сидел рядом, не засыпая, хотя и сам был утомлен; периодически он посматривал по сторонам, прислушиваясь, оставаясь на страже. Ибо Гиги казалось, будто что-то в черной каюте изменилось, ему чудилось, что он слышит призрачный шепот, который то появляется, то исчезает.

Кентон стонал и бормотал во сне, хватал ртом воздух, будто его горло сжимали чьи-то руки. Гиги успокаивал его, кладя ладонь на его сердце.

Но спустя некоторое время внимательные глаза Гиги потускнели, веки опустились, голова склонилась на грудь.

В пустой нише, где над алтарем из гелиотропа некогда стоял идол Нергала, сгустилась тьма, фигура из сплетенных теней.

Тени сгущались, облекаясь в форму, подобную лицу, которое взирало на спящих людей, угрожающее, полное ненависти.

Вновь Кентон застонал, хватая ртом воздух в своем кошмаре. И барабанщик вытянул длинные руки, вскочил, огляделся…

Но прежде чем сонные глаза Гиги открылись, ниша опустела вновь. Сотканное из теней лицо исчезло.

 

Глава 28

Видение Кентона

Когда Кентон проснулся, рядом с ним лежал, похрапывая, викинг, а не Гиги. Похоже, он проспал немало времени, потому как промокшая одежда, которую Гиги снял с него, успела высохнуть. Он надел тунику, обул сандалии, накинул плащ и распахнул дверь каюты. Темнота сменилась сумерками, придававшими морю сероватый цвет. Дождь прекратился, но корабль шатался под ударами могучего ветра.

Корабль взмывал на гребни огромных волн и падал вниз, как взмывает над пеной вод чайка. Его отбрасывало назад, затягивало в пучину, но вновь и вновь он взметался ввысь, чтобы затем оказаться на гребне следующей волны.

Кентон направился к рулевым веслам, сражаясь с летящими в лицо брызгами. Одно из рулевых весел держал Гиги, у второго были двое рабов из ямы. Ниневиец улыбнулся Кентону, махнул рукой на компас. Кентон увидел, что стрелка, которая всегда указывала на Эмактилу, сейчас вытянулась в сторону кормы.

– Далеко позади оставили мы эту дыру! – крикнул Гиги.

– Иди вниз! – прокричал в ответ Кентон в ухо ниневийцу, собираясь взять весло. Но Гиги лишь рассмеялся, покачал головой и указал на каюту Шарейн.

– Вот твой курс, – ответил он. – Правь!

И, преодолевая ветер, Кентон пошел к двери розовой кабины и распахнул ее. Шарейн спала, положив голову на руку, укрытая золотистым покрывалом волос. Две служанки сидели рядом.

Будто Кентон позвал ее, она открыла глаза, которые из сонных стали томными, едва она увидела его.

– Дорогой господин мой, – прошептала Шарейн.

Она села, жестом отпустив служанок. И едва они ушли, она протянула к нему свои белые руки. Он сжал ее в объятиях. Она прильнула к нему, потянулась к его губам своими.

– Дорогой господин мой! – прошептала Шарейн.

Кентон не слышал более рева ветра – он не слышал ничего, кроме шепота, дыхания Шарейн, он забыл о мире за пределами ее объятий.

Долго мчали они на крыльях бури. Дважды Кентон сменял Гиги у руля, дважды сменял его викинг, прежде чем ветер утих и бирюзовое море успокоилось. Теперь команда корабля влачила жизнь беглецов, ибо преследовали их и люди, и боги.

Далеко позади осталась Эмактила, но все четверо понимали, что погоня неизбежна. Однако не было страха или ужаса – просто понимание того, что корабль ищут, и, если они не сумеют перехитрить, перегнать преследователей, которые бороздят эти странные моря, не сумеют найти безопасное убежище, для них возможен лишь один исход. Хотя ни один из них не верил, что такое место вообще существует.

Тем не менее все были счастливы. Кентон и Шарейн жили полной жизнью. А Сигурд распевал старые саги и сложил новую – о персе Зубране, пока они с Гиги мастерили большие щиты и стрелы для луков. Щиты они установили вдоль фальшбортов на носу, оставив промежутки, сквозь которые можно было стрелять. Два щита расположили на корме, чтобы прикрывать кормчих.

Сигурд пел о грядущей битве и о валькириях, которые будут кружить над кораблем, готовые унести душу Сигурда, сына Тригга, к его месту за пиршественным столом Вальгаллы, где его ждет Зубран. Он пел о том, что там приготовлено место и для Кентона, и для Гиги, но не тогда, когда Шарейн могла услышать, ибо женщинам нечего делать в Вальгалле.

Но не только люди преследовали их!

В черной каюте сгущались и растворялись тени, то исчезая, то возвращаясь. Какая-то часть силы Темного Владыки Ужаса еще жила там, заявляя права на свою палубу. Ни Гиги, ни викинг не отваживались более спать в черной каюте и теперь отдыхали на палубе или в каюте воительниц.

Рабы бормотали о тенях, которые ползли по черной палубе и смотрели на них сверху. Однажды, когда Сигурд прикорнул у румпеля, он, проснувшись, обнаружил, что каким-то образом курс корабля изменился, что большая стрелка, указывавшая на Эмактилу, была направлена прямо на нос – корабль на всех веслах плыл обратно к острову чародеев!

С тех пор они правили по двое – Кентон и Шарейн, Гиги и викинг.

Но Шарейн более не обладала силой изгнать тени.

Они пристали к острову, чтобы пополнить запасы воды и провизии. Там была удобная бухта, скрытая от посторонних глаз, и лесистый берег. Здесь они задержались на некоторое время, обсуждая возможность втащить корабль на берег, построить в лесу форт и встретить нападающих там.

Корабль Иштар не отпустил их.

Весь день они чувствовали себя неуютно на суше, втайне друг от друга опасаясь, что остальные трое решат остаться, и радовались как дети, когда корабль наконец вновь вышел в море, рассекая носом волны под завывания ветра.

– Тюрьма, – смеялся Кентон.

– Что за жизнь! – ревел Сигурд. – Прятаться в норе, пока собаки не выроют нас! Так мы хоть будем видеть опасность.

На пути им встретился корабль, унирема, как и их собственный, но с двумя десятками весел. Это было купеческое судно, собиравшееся проплыть мимо. Однако викинг вскричал, что им нельзя позволить рассказать в Эмактиле об этой встрече. Они догнали корабль, протаранили его и пустили ко дну вместе с воющими рабами, прикованными к веслам, – Кентон, Гиги и Сигурд безжалостно, а Шарейн – всхлипывая от ужаса.

Затем им повстречалось другое судно, по размеру не больше их корабля – разведчик, рыскавший по морю. Он попытался уплыть, и корабль Иштар принялся преследовать его. Когда враг подошел близко, викинг повернул судно, заставив его врезаться в борт противника, ломая весла. Моряки на том корабле сражались храбро, но приказ черного жреца брать живыми ограничивал их, и они стали добычей булавы Гиги, клинка викинга, голубого меча Кентона и града стрел Шарейн и ее воительниц. Но победа не далась бескровно. Одна из воительниц погибла, сраженная стрелой в грудь, а Гиги и Сигурд были ранены.

На захваченном корабле они нашли запасы металла для кузницы викинга. Но что было еще лучше, там были мотки бечевки и масло, чтобы пропитывать их; кремень, чтобы поджигать; стрелы, которые можно было обмотать этой бечевкой; и арбалеты странной формы, чтобы выпускать эти зажженные стрелы. Все это они забрали, после чего потопили судно вместе с живыми и мертвыми.

Корабль Иштар продолжил плавание. Сигурд мастерил щиты, а Гиги и Кентон укрепили арбалеты возле розовой каюты, приготовив бечевку, кремни и масло, чтобы можно было моментально открыть огонь. Шло время, и Кентону чудилось, будто сам корабль испускает живительные токи, струившиеся в нем и в Шарейн, захлестывавшие его, точно волны прилива. И эти потоки не иссякали, они становились все сильнее и сильнее – для него и для Шарейн.

Кентон проснулся – или же ему лишь показалось, что он проснулся, – рядом со своей спящей любимой. Но, открыв глаза, он увидел не убранство каюты, а два лица, взиравших на него из неведомых далей, – зыбкие, туманные очертания ликов.

Они рассматривали спящих. И глаза их были мглистыми.

Одна из фигур заговорила, и это был тот голос, который сопровождал его сквозь тайные алтари! Голос Набу!

– Вновь гнев Нергала пробирается на корабль, о Иштар! – сказал он. – Битва меж ним и иным твоим воплощением снова растревожит богов и людей, тени сгустятся в мириаде миров. Великая Мать, лишь ты можешь прекратить это!

– Я сказала свое слово. – Другой голос был подобен ветру, колеблющему струны тысяч арф. – Я сказала свое слово, и разве мое иное воплощение, что называют Иштар Гневной, не имеет такого права? Она не повергла Нергала. И Нергал не поверг ее. Наш спор не был разрешен. Как же тогда мое иное воплощение может успокоиться, когда слова, что в гневе изрекла я, не сбылись? До тех пор и она, и Нергал связаны этим словом.

– Но пламя, что раздула ты в душах Царпанит и Алузара, пламя, что питало эти души, не погасло, – прошептал холодный голос. – Разве не спаслись они и от твоей гневной сестры, и от Нергала Темного? И почему, Иштар? Не потому ли, что ты пожелала так? Не ты ли скрыла их? Что же случилось с твоим словом?

– Мудр ты, Набу! – раздался голос Иштар. – Так позволим же этому человеку, чьи глаза мы открыли, узреть, что натворили моя жрица и ее возлюбленный, когда завлекли Мать Жизни и Владыку Смерти в объятия друг друга! Пусть этот человек судит, справедлив ли мой гнев!

– Пусть человек судит! – эхом откликнулся голос Набу.

Лики истаяли. Теперь Кентон глядел в бездонную пустоту, в бесконечность пространства. Она включала мириады солнц, и вокруг них вращались мириады и мириады миров. В этой бесконечной пустоте жили две силы, сливающиеся, но раздельные. Одной из них было сияние, оно оплодотворяло, дарило рождение, жизнь и радость жизни. Другой была тьма, она разрушала то, что было создано сиянием, поглощала и утаивала в своих недрах. В центре сияния можно было разглядеть фигуру из ярчайшего света, и Кентон понял, что она и является его источником. В глубине тьмы обитала густая тень.

Перед ним возникли фигуры мужчины и женщины, и что-то подсказало ему, что женщину звали Царпанит, а мужчину Алузаром – жрица Иштар и жрец Нергала. Он видел, что в их сердцах горит ясное белое пламя. Он видел, как языки пламени изгибаются, тянутся друг к другу. Когда же они коснулись друг друга, из сияющего облака протянулись нити, соединяя жрицу с его центром, и в то же время черные щупальца из сердца тьмы обвили жреца.

И когда языки пламени соприкоснулись, нити из света и тьмы переплелись – на мгновение они слились воедино!

И в это мгновение само пространство содрогнулось, зашатались солнца, завертелись миры, замер пульс жизни!

– Узри грех! – прозвенел голос арф.

– Раскрой глаза! – вторил холодный голос.

И Кентон увидел комнату, в которой сидели боги, скрытые вуалями из света, кроме одной фигуры, окутанной тьмой. Перед ними стояли жрец и жрица, а рядом с жрицей – Шарейн!

Вновь он увидел белое пламя в сердцах двух людей – ясное, непоколебимое, безразличное к гневу богов и богинь! Языки пламени тянулись друг к другу, негасимые, не дрогнувшие пред грядущим наказанием!

Картина подернулась рябью и растворилась. Теперь жрец и жрица, Шарейн и Кланет, лежали на полу, а рядом с ними тела многих мужчин и женщин. Поблизости стоял алтарь, полускрытый облаками сверкающего лазурного тумана. На алтаре в тумане чьими-то незримыми руками строился чудесный корабль. И Кентон видел, что одновременно с ним возникает и другой корабль, будто тень, которая отбрасывалась в иное измерение. Казалось, он возникал сам по себе на водах бирюзового моря под серебристыми облаками! Шаг за шагом он проявлялся, повторяя очертания корабля-игрушки на алтаре.

Кентон знал, что тот корабль реален, а игрушка на алтаре была лишь символом. Знал он и то, что символ и реальность есть одно, что они соединены древней мудростью, силой древних существ и судьба одного из них будет судьбой другого. Их было два: один игрушечный, другой настоящий; но в то же время они были одним и тем же!

И вот незримые руки закончили постройку корабля. Одно за другим они подняли тела жрицы Иштар и жреца Нергала, Шарейн и Кланета, и всех, кто лежал рядом. И едва они касались их, тела исчезали. Незримые руки одну за другой поставили маленькие фигурки на игрушечный корабль.

И на палубе корабля-тени в бирюзовом море под серебристыми облаками появились они, один за другим, в то время как игрушки появились на палубе корабля на алтаре! Вскоре на полу зала совета богов не осталось тел. Корабль был создан, и его команда стояла на борту!

Из светящегося облака, которое укрывало Иштар, луч ударил в нос корабля. Щупальце тьмы, извиваясь, выползло из черноты, прятавшей Владыку Мертвых, и коснулось кормы.

Видение снова истаяло, и перед глазами Кентона возникла другая комната – маленькая, похожая на склеп. В комнате находился алтарь. Над алтарем висела лампа, испускающая лазурное сияние, а сам алтарь был сделан из ляпис-лазури и бирюзы и украшен небесно-голубыми сапфирами. И Кентон знал, что это был тайный алтарь Набу, Бога Мудрости. На алтаре стоял корабль. Глядя на него, Кентон вновь ощутил, что драгоценный игрушечный корабль, этот сияющий символ, неразрывно связан с другим кораблем – с тем, который бороздил моря иного мира, иного измерения…

Тем кораблем, на котором находился он!

И странствия одного были странствиями другого, и опасности для одного были опасностями для другого, и они разделяли судьбу друг друга.

Вновь видение растаяло. Теперь Кентон смотрел на город, в котором возвышался храм, зиккурат. Город был в осаде, на стенах виднелись фигуры защитников. Кентон понял, что это древний Урук и именно в этом храме были построены корабли. Он видел, как пали стены города, как были сметены их защитники, как улицы оросились кровью. И видение вновь сменилось.

Снова Кентон созерцал крипту Набу. В ней сейчас находились двое жрецов. Корабль стоял на решетке из серебристого металла. Над алтарем висело небольшое синее облако, испускавшее сияние. Кентон понял, что жрецы, подчиняясь указаниям, исходящим из облака, спасали корабль и его команду от захватчиков. Они залили его строительным раствором, который походил на жидкую слоновую кость, смешанную с жемчужной пылью. Раствор покрыл игрушку и застыл куском камня. Облако исчезло. Вошли другие жрецы и вынесли камень наружу, через коридоры во двор храма, где его и оставили.

Во двор ворвались захватчики, убивая и грабя. Но один за другим они проходили мимо камня, не обращая на него внимания.

Затем перед его глазами возник другой прекрасный город. Кентон понял, что это Вавилон во всей его красе и мощи. Перед его взором возник другой зиккурат, а в нем – тайный алтарь Набу, на котором стоял камень.

Быстро проносились перед ним картины сражений и побед, триумфов и катастроф, того, как город и храм были потеряны, обретены вновь и вновь потеряны, разрушены, чтобы быть отстроенными заново.

Потом боги покинули их. А затем и люди покинули их, и вступила в свои права пустыня, поглощая развалины.

И наконец они были забыты.

На Кентона налетел водоворот образов, серых, сливающихся воедино. Когда он смог что-то разглядеть, он увидел людей, проводящих раскопки на месте Вавилона. Он узнал Форсита среди них! Он видел, как извлекли из земли камень, как его унесли высокие арабы, как его положили на тележку, влекомую лошадьми, как его погрузили на корабль, плывущий по знакомым морям, как его доставили в его собственный дом… Он видел самого себя и то, как он освободил корабль! И вот он снова глядел во мглистые глаза.

– Рассуди! – пропели струны арф.

– Не сейчас! – прошептал холодный голос.

Кентон вновь узрел невообразимое пространство, где боролись свет и тьма. Но теперь оно полнилось яркими огоньками, подобными тем, которые горели в груди жрицы Иштар и жреца бога смерти, видел бесконечность внутри каждого из них. Они виднелись сквозь тени, и их свет разгонял тьму, зажигая в ней множество других огоньков. Кентон видел, что без этих огоньков не было бы и самого света!

Он видел корабль, будто тот летел в том же самом пространстве. И, глядя на это судно, он заметил, как густая тень окутала его. В мгновение ока лучи света метнулись ей навстречу. Они сражались друг с другом. Корабль находился в центре бури ненависти и ярости, и ее волны кругами разносились по пространству. Когда же эти волны достигали границы тьмы, та густела, будто питалась ими, а когда они касались границы света, он тускнел и тревожно колебались огоньки.

– Рассуди! – раздался шепот Набу, и в его голосе слышался холод.

И в этом сне – если то был сон – Кентону предстояло принять нелегкое решение. Непросто спорить с могущественной Иштар, богиней, ведь в этом чуждом мире, без сомнения, Иштар и была то ли богиней, то ли неким иным созданием, наделенным силой богини. Разве Кентон не молился Иштар? Разве не отвечала она на его молитвы? Да, но молился он и Набу, а Набу был покровителем истины…

Мысли в его сознании оформились в слова – слова его родного наречия, и Кентон заговорил так, как говорил бы в своем мире.

– Если бы я был богом, – не рисуясь, сказал он, – и сотворил живых существ, созданий, наделенных даром жизни, мужчин и женщин или кого-то иного, то я не стал бы делать их несовершенными, чтобы из-за предопределенного мною несовершенства они нарушали мои законы. Я не поступил бы так, будь я всемогущим и всеведущим, а ведь все боги и богини именно таковы. Конечно, все было бы иначе, если бы я создавал таких существ для забавы, чтобы играть с ними. Но если бы я знал, что сам создал их несовершенными и потому они поступают дурно, я подумал бы, что я в ответе за их проступки, ведь это я, всемогущий и всеведущий, мог бы создать их совершенными, но не создал. И если бы я сотворил их для забавы, то не стал бы карать их, насылая на них боль, страдания, горечь и сердечные муки, о Иштар, ведь созданные мной игрушки могли бы ощутить все это. Ведь они мои куклы, а я кукловод, и это я создал их такими. Но я не бог. – Кентон произнес эти слова без тени иронии. – Я не бог и, конечно, не богиня, и до моего появления в этом мире мне не приходилось сталкиваться с сущностями, подобными богам. И все же, вынося суждение как человек, пусть я и покарал бы тех, кто нарушил установленные мной законы, но я не позволил бы своему гневу преумножиться и обрушиться на многих и многих, кто непричастен к источнику моего гнева. И если верно то, что я узрел на корабле, то именно так и случилось. – Кентон словно позабыл о лицах, склонившихся над ним. – Нет. В каре, ниспосланной жрецу и жрице, не вижу я справедливости. И если битва за корабль приносит горе, как мнится мне, то я прекратил бы ее, будь я наделен такой властью. Я опасался бы, что тени сгустятся и все огни погаснут. Но не только. Если бы гнев обуял меня и в гневе я произнес слова, навлекшие все эти беды, я не позволил бы своим словам стать сильнее меня самого. Я, человек, не позволил бы своим словам покорить меня. И, будь я богом или богиней, ни за что не позволил бы слову моему одолеть меня!

Воцарилась тишина, а затем…

– Человек вынес свое суждение, – прошептал тихий голос.

– Он рассудил! – В музыке струн арфы слышался такой же холод. – Я отзываю слово свое! Пусть прекратится битва за корабль!

И два лика исчезли.

Кентон поднял голову и увидел знакомые стены розовой каюты. Неужели то был лишь сон? Нет. Слишком четким, слишком ярким, слишком связным было это видение.

Рядом шевельнулась Шарейн, подняла голову.

– Что тебе снилось, Кентон? – спросила она. – Ты говорил во сне, но странные слова слетали с твоих уст, и я не поняла их.

Он приник к ней поцелуем.

– Сердце мое, боюсь, я мог оскорбить твою богиню.

– О… Кентон, нет! Как? – В глазах Шарейн плескался ужас.

– Я сказал ей правду.

Кентон поведал Шарейн о своем видении.

– Я позабыл, что она… женщина!

– Ах, любимый мой, она – все женщины! – воскликнула Шарейн.

– Что ж, тем хуже, – печально пробормотал он.

Встав, он набросил плащ и вышел поговорить с Гиги.

Шарейн же после его ухода надолго погрузилась в раздумья, а затем подошла к пустому алтарю и, распростершись перед ним, начала молиться.

 

Глава 29

Чем завершилась битва за корабль

– Что началось на корабле, на корабле и завершится. – Гиги склонил лысую голову, когда Кентон рассказал ему о видении. – Не думаю, что ждать придется долго. Мы узрим, чем разрешится распря.

– А затем? – спросил Кентон.

– Кто знает? – Гиги пожал плечами. – Нет нам покоя, Волк, пока жив Кланет. Нет. Думаю, что знаю, отчего сгустились тени на черной палубе. Сквозь эти тени Кланет наблюдает за нами. Они – тот след, по которому он идет. Чувства мои остры, и они говорят мне, что черный жрец уже близко. А когда он догонит нас – что ж, либо мы одолеем его, либо он одолеет нас, вот и все. Думаю, Иштар больше не поможет тебе. В твоем видении они сулила завершение битвы между Гневной и Темным. Но она не произнесла ни слова о тебе или Шарейн. Или об остальных из нас.

– И это прекрасно, – весело заметил Кентон. – Пока у меня есть возможность вступить в честный бой с этим дрянным порождением преисподней, Кланетом, встретиться с ним лицом к лицу, я доволен.

– Думаю, ты уже и сам понял: богиня не обрадовалась твоим словам. – Гиги лукаво улыбнулся.

– У нее нет причин карать Шарейн, – повторил уже высказанную мысль Кентон.

– Но как еще ей покарать тебя? – насмешливо осведомился Гиги, и вдруг озорное выражение исчезло с его лица. – Нет, Волк. – Он опустил свою огромную ручищу на плечо Кентона. – Едва ли нас ждет победа. И все же, если все твои видения истинны и те огоньки, которые ты видел, существуют… То какое имеет значение победа? Вот только… – Он совсем загрустил. – Когда те огоньки, которые были тобой и Шарейн, полетят прочь и вы узрите другой огонек, бывший когда-то Гиги из Ниневии, то позволите ли вы ему присоединиться к вам в том путешествии?

– Гиги! – У Кентона слезы навернулись на глаза. – Куда бы мы ни направились, хоть в этом мире, хоть в ином, что бы ни случилось, ты можешь путешествовать с нами столько, сколько захочешь.

– Хорошо, – пробормотал Гиги.

Сигурд, стоявший у руля, позвал их, указывая на нос корабля.

Гиги и Кентон помчались к двери Шарейн, прошли каюту служанок и вместе с девушкой очутились на носу судна. Над горизонтом высился ряд башен и минаретов, шпилей и колоколен, храмов и колоссальных сооружений – рукотворная преграда на пути корабля, симметричная, аккуратная. Новый город? Убежище, о котором они мечтали? Место, где можно на время укрыться от Кланета и его пособников, а потом принять бой, позаботившись о тактическом преимуществе?

Но если это город, то какие исполины создали его?

Гребцы заработали быстрее, корабль помчался вперед, все ближе к преграде… Но то был не город!

Из глубин лазоревого моря выдавались тысячи камней – желтых и голубых, алых и ярко-зеленых, изжелта-бледных и багряных, как осеннее предзакатное небо. Многоцветная Венеция, высеченная в камне древним народом титанов. Вот на две сотни футов взметнулся изящный минарет шириной не больше десяти, вон пирамида, огромная, как у Хеопса, с четырьмя идеально очерченными сторонами. Тысячи камней, сколько хватало взгляда, скалистая порода, принявшая затейливые формы минаретов и обелисков, колоколен и башен. Многоцветные причудливые камни, поднявшиеся со дна моря, а между ними – лабиринт каналов, широких и узких, прямых и извилистых. Где-то вода оставалась спокойной, как в озере, где-то воды текли мерно, как широкая река, где-то бурлили водовороты, где-то безжалостно неслась крутая стремнина.

Викинг подал новый сигнал, созывая всех к себе, и принялся стучать мечом по щиту.

Повернувшись, Кентон увидел в миле от корабля ряд других суден, два десятка или около того, с одной или двумя палубами гребцов. Военные гребные судна. Было видно, как поднимаются и опускаются в воду весла, неумолимые, как удар острого клинка. А между ними и кораблем Иштар по волнам мчалась изящная черная бирема, точно хищник, преследующий добычу.

Приспешники Кланета с черным жрецом во главе!

Приспешники, скрывавшиеся в пелене тумана и не сразу замеченные Сигурдом. Взгляд викинга тоже приковали исполинские причудливые камни, застывшие преградой на краю этого странного мира!

– К скалам! – крикнул Кентон. – Скорее!

– Это ловушка! – воскликнул Сигурд.

– Если это ловушка для нас, то она обернется ловушкой и для них, – ответил Кентон. – По крайней мере там их кораблям не окружить нас.

– Это наш единственный шанс! – поддакнул Гиги.

Рабы налегли на весла, и корабль влетел в широкий канал между двумя разноцветными минаретами. Сзади послышались крики, точно лай голодных гончих, завидевших лань.

Судно очутилось в лабиринте, и гребцам пришлось работать медленнее. От викинга требовалось все его мастерство рулевого – их подхватило быстрое течение, закрутило нос и корму, понесло на камни. Но Сигурд уверенно развернул корабль, и они плыли вперед, пока красочные монолиты не заслонили открытое море. Кланет и его флот тоже вошли в лабиринт. Было слышно, как скрипят весла, как кричат рулевые, высматривая, выискивая врага.

И внезапно свет погас и воцарилась тьма!

Тьма распространялась от вод канала, по которому плыл корабль Иштар, сползала с нависших по бокам скал. С суден Кланета донесся трубный глас горна, кто-то выкрикивал приказы, в голосах преследователей слышался ужас.

А во тьме вспыхнуло пурпурное свечение.

– Нергал! – прошептала Шарейн. – Нергал грядет!

Вся черная палуба погрузилась во тьму, будто над ней нависло чернильное облако, и из этого облака выпрыгнул Сигурд. Со всех сторон из глубин мрачного моря взвились к туманной пелене смерчи тьмы, распространяя гнилостный запах, дыхание смерти.

– Нергал во всей мощи своей! – с содроганием пробормотала Шарейн.

– Но Иштар… Иштар обещала, что бой за корабль прекратится! – простонал Кентон.

– Но она не сказала, как он прекратится! – разрыдалась Шарейн. – И, о возлюбленный мой, Иштар более не говорит со мною! Вся моя сила исчезла! О Иштар, Иштар! – Она обвила шею Кентона руками. – Богиня-Мать! Прими мою жизнь за жизнь этого мужчины! Мою душу за спасение его души! Мать Иштар!

Смерчи были все ближе, круг между ними и кораблем сужался. Но эхом крика Шарейн сверкнула молния. Она озарила Шарейн, трех мужчин и девушек-воинов, сгрудившихся на палубе, перламутрово-белым и перламутрово-розовым свечением. В вышине над их головами, на высоте в три мачты корабля, зависла огромная сфера лунного пламени – лучезарная, вселяющая надежду, она сияла намного ярче, чем полная луна. Из сферы ударили лучи, накрывшие корабль пологом света и прочертившие круг во тьме вод. А в центре этого круга стоял Кентон, заточенный в конусе света, венчавшемся сферой. Смерчи тьмы бились о преграду света, но не находили лазеек. Вдалеке раздался птичий крик, он становился все громче, будто целая стая птиц взметнулась над полями той области преисподней, где правит Абаддон. Пурпурное свечение во тьме поблекло, сделавшись лиловым. Его окружили бесчисленные алые огоньки, и мириады этих огоньков устремились к кораблю, крошечными огненными змейками набрасываясь на сферу и на сияющий полог; они пробивали его, точно огненные стрелы, проворачивались в нем, точно наконечники огненных копий.

И тогда послышался шорох тысячи крыльев – у сферы и полога закружили тысячи голубок Иштар. Огненные змейки жалили птиц, ставших преградой, живым щитом на пути к сфере и сияющему пологу. Птицы источали серебристое сияние, принимая удары яростных огненных копий.

Откуда же взялись эти голубки? Стая за стаей они вылетали откуда-то из-за лунной сферы, занимая место тех, кто уже рассыпался в прах, преграждая путь огненным змейкам. Воздух полнился трепетанием их крыльев, крики стали октавой выше. Чернильное облако, разлившееся по черной палубе, рванулось ввысь, удлиняясь до самых небес.

Мириады огоньков сошлись вместе, слились воедино, став алой огненной саблей, готовой нанести удар и по сияющей сфере, и по кораблю!

Но голубки тоже сплотились, сгрудились в мощный щит – щит, ведомый рукой самой Иштар!

Когда огненная сабля обрушилась на сияющую сферу, удар принял на себя щит из голубок. Серебряное свечение угасало, тела птиц обугливались, но сабля не пробила щит! А зияющие раны в нем затянулись, ибо новые серебристые лучезарные птицы заняли место в строю, исцеляя, утешая, – белые, нежные, невинные.

А рядом со щитом возник лучистый меч – меч, скованный из белых огней, которые Кентон узрел в своем видении. Те огни были самой жизнью, оплодотворившей бесконечные миры.

Сабля потускнела! Ее огонь уже не сиял алым!

Лунная сфера запульсировала, лучи вспыхнули ярче, слепящие, сияющие, разгоняющие тьму!

А потом столь же быстро, как и появилось, свечение угасло – и исчезли голуби!

Кентон увидел, как гигантская сабля замедлилась, дрогнула, будто жуткая рука, удерживавшая ее, замерла в нерешительности. А потом нанесла удар…

И алая сабля сломалась!

Кентон услышал голос – голос Иштар.

– Я одолела тебя, Нергал!

– То была нечестная победа, Иштар! – проревел Нергал. – Не с тобой, но с твоим воплощением мне надлежало сразиться!

– То была честная победа, Нергал! Никогда не говорила я, что не сражусь с тобой. Но я не отступлю от своего слова. Пусть ты утратил корабль – я не заберу его! Корабль свободен!

– Бой за корабль завершился! – В зычном рыке Нергала звучала злоба. – Корабль свободен!

И на мгновение Кентону почудилось, будто он видит огромный размытый лик над кораблем – лик, в котором соединилась нежность всех матерей и всех возлюбленных в мире, туманные глаза ласково взглянули на Шарейн, во взгляде же на Кентона читалась загадка… А потом лик исчез!

И, словно сорвали какую-то завесу, тьма рассеялась, скрылась, сменилась светом.

Корабль плыл по широкому каналу, вокруг возвышались фантасмагорические формы высеченного в скалах города. Слева – могучие обелиски, скалы цвета тусклой зелени, скалы цвета киновари, их вершины терялись в вышине. В трех полетах стрелы справа – монолитная пирамида, поднимавшаяся на три сотни футов над водой.

А из-за пирамиды показалась черная бирема Кланета!

 

Глава 30

Последняя битва

Вид этого изящного кораблика, быстроногой гончей несущегося по волнам, был для Кентона точно глоток крепкого вина. Не только для Кентона – для всех на этом корабле. Миновавшая битва двух богов еще угнетала их, ведь в той битве они были подобны мотылькам, то беспомощно танцующим в лучах духа жизни, то столь же беспомощно замирающим во тьме духа смерти. Кентон еще ощущал гнилостный запах, еще чувствовал холод склепа, коснувшийся его сердца, еще страшился могильных червей, готовых выесть ему глаза.

Но там, на корабле черного жреца, были существа из плоти и крови. То, что знакомо ему! Да, их мечи были остры, как и стрелы, да, они могли принести смерть, но смерть звучную, как бой барабанов, смерть жгучую, как пролившаяся алая кровь, смерть понятную, настоящую.

Он слышал звонкий смех Шарейн, бросавшей вызов врагу, рев Гиги, боевой клич Сигурда. Он и сам кричал, насмехаясь над черным жрецом, грозя врагу.

Узкое судно медленно приближалось.

– Сигурд, к рулю! – Устами Кентона глаголила истина. – В узкий канал. Такой, чтобы нашим гребцам было там удобно, вражеские же смогли бы грести только верхним рядом весел. Так мы сравняемся в скорости, по меньшей мере!

Северянин схватился за румпель, на палубе гребцов раздался свист надсмотрщика, и судно рванулось вперед. Корабль Иштар обогнул обелиски – бирема сейчас находилась всего в двух полетах стрелы позади – и очутился в расширении лабиринта. Вокруг раскинулись лазоревые воды этого рукотворного озера, обрамленные сотнями величественных строений: алые кубы с математически выверенной шириной и высотой граней венчались пурпурными куполами. А между ними струились воды сотен каналов – судно с одним рядом гребцов едва сможет протиснуться в них, не задевая веслами стены.

– Туда! – крикнул Кентон. – В любой канал!

Корабль накренился, сворачивая в ближайший проем между кубами. С биремы начали стрелять, рой стрел взвился в воздух, но они не долетали.

По обе стороны канала из воды выступали такие же кубы с куполами наверху, сам же канал простирался на милю вперед. Пройдя треть мили, они услышали сигналы с биремы – судно Кланета только вошло в канал. На биреме лишь гребцы крайнего ряда могли погружать весла в воду, а люди Кентона работали быстро и слаженно. Бирема была тяжелее корабля Иштар, потому быстро отстала. Пока нос корабля Иштар взрезал голубую гладь вод, Кентон и Шарейн спорили с Гиги и Сигурдом.

– Вороны слетаются! – пропел викинг. Его глаза горели. – И прекрасные девы уже скачут из Вальгаллы! Я слышу конский топот!

– Что ж, девам из Вальгаллы не забрать никого из нас! – воскликнул Кентон. – Нет, Сигурд. Вот он, наш шанс! Из всей своры Кланета только его бирема преследует нас сейчас. Нужно выбрать место и дать черному жрецу бой.

– Нас только семеро, на той же биреме много дюжин воинов, Волк. – Гиги произнес эти слова с сомнением, но его глаза уже блестели от предвкушения битвы.

– Я не стану больше убегать от этого черного подонка! – возмутился Кентон. – Я устал прятаться. Нужно вступить в игру прямо сейчас! Что подсказывает тебе разум, Шарейн?

– Мои мысли созвучны с твоими, любимый. Твоя воля – моя воля.

– Что скажешь, северянин? – спросил Гиги. – Поторопись, решение нужно принять немедленно.

– Я согласен с Волком, – ответил Сигурд. – Сейчас – наилучшее время для боя. Давным-давно, когда я правил драккаром, мы пользовались одной уловкой, уходя от преследования. Доводилось ли вам видеть, как ведет себя пес, стоит кошке наброситься на него? Ха! – Сигурд звонко рассмеялся. – Кошка мчится прочь от пса, пока не находит укрытие. Она прячется там, ожидая, пока пес пробежит мимо. И тогда кошка выпрыгивает из своего укрытия и вонзает в пса когти, выцарапывает ему глаза, рвет бока. Ха! Мы, бывало, мчались прочь, как кошка, находили место, где можно спрятаться, а когда вражеский драккар проплывал мимо, мы вступали в бой. Как псы, выли наши враги, когда мы рвали их на части! Ха! Вот и сейчас давайте найдем убежище, где мы затаимся, пока этот проклятый пес не подплывет к нам. И тогда мы дадим ему бой. Оставьте двух воительниц со мной, пока я буду править судном. Вы же возьмите луки и, когда я, повернув корабль, сломаю им весла, начинайте стрелять.

– Но что помешает им стрелять в ответ? – поморщился Гиги.

– Придется положиться на удачу, – решил Кентон. – Гиги, я согласен с Сигурдом, если ты не предложишь ничего лучше.

– Нет… – пробормотал Гиги. – Ничего лучше я измыслить не могу, Волк. – Он вскинул свои огромные ручищи к небесам. – Пустошами преисподней и владыкой их клянусь тебе, я тоже устал убегать! Я убежал от моей принцессы, ибо потерял свои волосы. И какие беды я навлек на себя этим? Клянусь Наззуром, пожирателем сердец, клянусь памятью Зубрана, пожертвовавшего собой ради нас! Больше я не стану убегать! Займи свое место, Волк, – и ты, Сигурд. Примем бой! – Он отвернулся, но затем припомнил еще кое-что. – Конец канала близится. Шарейн, сердце твое, как и сердца твоих воительниц прикрывает от острия стрелы лишь нежная плоть и тонкий полог платья. Наденьте кольчуги, облачитесь в броню, подобную нашей, и шлемы, и наручи, и поножи. Я же надену еще одну кольчугу и возьму булаву.

Переваливаясь, он спустился в каюту. Кентон кивнул, и Шарейн со своими служительницами последовала за ним, чтобы сменить платья и накидки на боевое облачение.

– Что будет, когда ты сломаешь весла биремы? – Кентон помедлил. – Вернее, если ты сломаешь весла биремы?

– Мы заложим вираж и пойдем на таран, – предложил Сигурд. – Так мы делали, вступая в бой с вражеским драккаром. Наш корабль легче, чем судно черного жреца, он поворачивает быстрее. Когда мы пойдем на таран, вы все на носу должны быть готовы отбиваться от тех, кто спрыгнет к нам на борт. Но когда бирема Кланета останется без весел и с брешью в корме, мы разорвем врага на части – как кошка терзает когтями пса.

Корабль Иштар доплыл до конца канала, в полумиле за ним следовал Кланет. Из каюты вышли Шарейн и три ее служительницы – стройные воительницы в кольчугах: волосы собраны под шлемами, кожаные поножи и металлические наколенники защищали ноги. Они разложили колчаны стрел на корме и носу корабля, Гиги проверил, все ли в порядке с арбалетами, заготовил паклю, масло и кремень, чтобы поджечь стрелы.

Корабль выплыл из канала и развернулся. Кентон и Сигурд высматривали укрытие.

Слева и справа, точно обрушившиеся в воду колоссальные арки, возвышались стены из цельной скалы. Эти алые стены, гладкие, отвесные, образовывали круг диаметром в милю или больше, но были ли в них проемы, кроме выхода из канала, Кентон не видел. В центре этого круга – если то был круг – из воды, застя взор, выдавалась исполинская башня в три раза выше алых стен. Основанием башни служила восьмиугольная скала в форме звезды, и с каждого угла словно слетали лучи. Длинные, узкие, будто клинья, они возвышались над водой на пятьдесят футов, сужаясь на краях, как заостренное лезвие клинка.

– Мы поплывем налево. Нужно подать черному псу знак, чтобы он знал, куда мы свернули.

Кентон забрался на крышу каюты и принялся размахивать руками, привлекая к себе внимание людей с биремы и делая вид, что глумится над ними. Ответом ему стал поток оскорблений.

– Отлично, – буркнул Сигурд. – Теперь пусть гонятся за нами. Тут мы и укроемся, Волк. Гляди. – Он указал на первый луч каменной звезды, мимо которого проплывал корабль Иштар. – Места между краем этого камня и стеной хватит, чтобы бирема и наш корабль разминулись, но едва-едва. Камень высок и скроет нас от их взора. Да, это то, что нужно. Но мы спрячемся не за первым лучом, ибо Кланет может ждать этого и оставаться настороже. Не спрячемся мы и за вторым лучом – он все еще будет плыть медленно и осторожно, пусть и не так осторожно, как ранее. Но не найдя нас за вторым лучом, черный пес подумает, будто мы решили сбежать. Поэтому он бросится в погоню и промчится мимо третьего луча. Там-то мы на него и набросимся!

– Превосходно! – Кентон спрыгнул на палубу и подошел к Шарейн и Гиги.

Гиги одобрительно хмыкнул и продолжил готовить огненные стрелы. А Шарейн обвила руками шею Кентона, ее наручи позвякивали. Она вглядывалась в его лицо, будто не могла налюбоваться им вволю.

– Это конец, возлюбленный мой? – прошептала девушка.

– Нет нам конца, сердце мое, – ответил он.

Они стояли молча, глядя, как проплывает мимо второй луч, потом третий. Сигурд приказал поднять весла. Когда корабль продвинулся вперед на сто ярдов, викинг резко развернул руль.

– Мы ударим в левый борт биремы, – сообщил он надсмотрщику. – Нельзя, чтобы наш корабль врезался в тот край скалы. Как только я подам сигнал, поднимете весла с левого борта. Когда мы зайдем в укрытие, пусть гребцы налягут на весла, чтобы судно набрало скорость. А когда мы протараним бирему, подайте назад, чтобы высвободить нос корабля. Это понятно?

Глаза надсмотрщика блеснули, он растянул губы в улыбке и помчался обратно на палубу гребцов.

Из-за каменного луча донесся тихий плеск – это весла входили в воду. Две воительницы метнулись к Сигурду, прикрыли его высокими щитами, подняли луки и опустили на тетивы стрелы – острия были направлены в узкие щели в щитах. Все на корабле напряженно ждали.

– Один поцелуй, – прошептала Шарейн, ее глаза затуманились.

И Кентон поцелуем прильнул к ее губам.

Все ближе слышался плеск весел, ближе, ближе, быстрее…

Викинг подал условленный знак, и кнут обрушился на спины рабов. Гребцы налегли на весла. Дюжина мощных ударов – и корабль, будто дельфин в волнах моря, помчался вперед, к острию луча, миновал его и накренился, когда Сигурд резко повернул руль.

А впереди неслась бирема, у бортов корабля мелькали весла, будто лапки гигантской многоножки. При виде противника с палуб биремы донесся многоголосый вопль – изумленные крики, приказы. В этом вопле звучало смятение.

Весла биремы замерли, остановились, не завершив гребок, точно окаменели, коснувшись вод.

– Быстрее! – завопил Сигурд.

И вновь послышался щелчок кнута. Ловкий поворот руля – и корабль Иштар уже поравнялся с биремой.

– Весла! – проревел викинг.

Нос корабля вспорол боковые весла биремы, взрезал их, точно клинком. Во все стороны полетели обломки, весла ломались легко, будто тростинки, ничуть не замедляя ход корабля Иштар. Но в биреме длинные жерди весел били гребцов по ребрам, ломали им спины. А с борта корабля Иштар полетели огненные стрелы на палубу, где замерли потрясенные воины, не ожидавшие такого маневра. Стрелы шипели, точно огненные змеи, разгорались в воздухе, разили врага, поджигали палубу, и негасимое пламя охватывало все, что могло гореть.

И вновь поднялся к небесам многоголосый вопль – но теперь в нем звучал ужас.

Корабль Иштар уже промчался мимо, гребцы вновь погрузили весла в воду, и судно вышло в открытое пространство между острием луча и полумесяцем алой стены. Резкий поворот – и корабль несется обратно к биреме, гротескно кружившей на месте, точно огромный паук, которому вырвали лапы с одного бока. Судно Кланета влекло к острию каменного луча, над палубой поднимались клубы черного дыма.

Сигурд осознал преимущество: бирема вот-вот ударится об острие луча, и если подтолкнуть корабль Кланета, то каменный луч распорет его надвое, уничтожит судно.

– Охраняйте нос! – крикнул Сигурд.

Он резко дернул руль и направил корабль не параллельным курсом, как предполагал изначально, но устремил нос корабля прямо в борт вражеской биремы. Судно пошло на таран и нанесло мощный удар. Кентон и остальные не сумели устоять и ничком повалились на палубу, не успев выполнить распоряжение викинга.

От толчка бирема накренилась, и вода хлынула через борт. Гребцы судорожно орудовали веслами, пытаясь избежать удара о неумолимый камень. Судно провернулось вокруг своей оси, но не сумело уклониться и под натиском корабля Иштар насадилось носом на острый каменный выступ.

Послышался оглушительный треск: луч звезды вспорол доски борта.

– Ха! – взревел Сигурд. – Тоните, крысы!

Над палубой взвился сонм стрел. Снаряды просвистели над головой Кентона, пробили палубу, настигли гребцов, прежде чем те успели дать задний ход. Их тела обмякли, повисли на веслах, пронзенные стрелами.

На нос корабля упала дюжина абордажных крюков, приковавших судно к разбитой биреме. С палубы сбросили веревки, по ним спускались мечники.

– Отступайте! Ко мне! – рявкнул Сигурд.

Бирема содрогнулась, пробитый нос опустился на десяток футов в воду, переднюю палубу залило. В воде показались головы солдат, смытых за борт. На задней палубе биремы поднялась суматоха: солдаты отталкивали друг друга, чтобы успеть спрыгнуть на неповрежденный корабль.

– Отступаем! – крикнул Кентон.

Он схватил Шарейн за руку, и они, пригнувшись, помчались к Сигурду, а воительницы, защищавшие рулевого, начали стрелять в лучников, уже очутившихся на крыше розовой каюты.

Бирема накренилась еще сильнее, насаживаясь на каменный выступ, но корма еще оставалась на поверхности. Ее крушение не смогло не отразиться и на корабле Иштар, ведь нос судна встрял в борт биремы, после этого крена палуба дрогнула. Кентон упал, увлекая Шарейн за собой. Он успел увидеть, как солдаты Кланета прыгают за борт, в воды лабиринта и плывут к кораблю Иштар.

Кентону удалось подняться, когда солдаты с носа корабля пошли в атаку. Им наперерез метнулся Гиги, раскручивая над головой булаву. Кентон хотел последовать за ним, Шарейн не отставала.

– Отступайте! Отступайте к Сигурду! – прорычал ниневиец. Его булава сметала солдат на его пути, как зерно молотят цепом.

– Слишком поздно! – возопила Шарейн.

Слишком поздно!

Солдаты взбирались по цепям на корме, карабкались наверх, срывали щиты.

И тут с биремы донесся вой, звериный, безумный. От этого звука даже вражеские солдаты оцепенели, булава Гиги замерла в воздухе.

На борт корабля Иштар… прыгнул черный жрец!

В тусклых глазах пламенели огни преисподней, изо рта воплем исторгались потоки черной ненависти. Он пронесся сквозь строй своих мечников, уклонился от удара булавы и помчался к Кентону.

Но Кентон был готов. Сверкнуло лезвие голубого меча, парируя удар черного жреца. Однако же Кланет опередил его – и удар прошел, клинок жреца вспорол старую рану в боку Кентона.

Кентон пошатнулся, чуть не выпустив меч из руки.

Издав победоносный вопль, Кланет замахнулся, чтобы нанести последний удар.

Но в этот миг Шарейн метнулась вперед, встав между Кентоном и жрецом и парировав его удар своим мечом. Кланет вскинул левую руку и вонзил зажатый в ней кинжал в грудь Шарейн.

Весь мир словно объяло багряное пламя, и в том пламени не было ничего, кроме лица Кланета. Не успел черный жрец шелохнуться – Кентон нанес стремительный удар. Клинок вонзился в плоть, срезал половину лица – щека повисла лоскутом, отверзая ужасную рану, – и воткнулся в плечо, дойдя до ключицы.

Меч черного жреца со звоном упал на палубу.

Второй удар Кентона пришелся на шею. Голова Кланета, срубленная с плеч, перелетела через фальшборт и упала в море. Лишь мгновение обезглавленное тело стояло неподвижно, кровь била фонтаном из обрубка шеи. А затем оно повалилось.

Но Кентон больше не видел ни своего заклятого врага, ни солдат с биремы. Он нагнулся над Шарейн, подхватил ее на руки.

– Возлюбленная моя! – Он целовал ее бледные губы, опущенные веки. – Вернись ко мне!

Ее глаза распахнулись, тонкие пальцы коснулись его щеки.

– Любимый! – прошептала Шарейн. – Я… не могу… Я… буду ждать…

Ее голова упала на грудь.

Кентон, стоя с мертвой возлюбленной на руках, оглянулся. Его окружили выжившие солдаты с биремы. Воины молча взирали на него, не двигаясь.

– Сигурд! – крикнул он, не обращая на них внимания.

Но у руля, где принял бой викинг, громоздилась лишь груда мертвых тел.

– Гиги! – прошептал он.

Но и Гиги уже не было! Там, где ниневиец орудовал своей исполинской булавой, остались лишь трупы.

– Шарейн! Гиги! Сигурд! – всхлипнул Кентон. – Мертвы! Все мертвы.

Корабль накренился, вздрогнул.

Кентон шагнул вперед, прижимая Шарейн к груди.

Зазвенела тетива лука, стрела вонзилась в бок.

Но ему было все равно… Пусть смерть заберет его… Как забрала Шарейн… Как забрала Гиги…

Но почему он больше не чувствовал тела Шарейн в своих руках?

Куда исчезли солдаты, взиравшие на него?

Где же… корабль?!

Вокруг была лишь тьма – тьма и завывания бури, подхватившей его, налетевшей из неведомых далей.

Тьма закружила Кентона, а он все искал Шарейн, протягивал руки, надеясь дотронуться до нее…

Шатаясь, плача от тоски и бессилия, он открыл глаза…

И увидел свою комнату!