Итак, на год я стал слугой Сатаны, практически крепостным, обязанным делать все, что он пожелает.

Вторую половину дня я провел у себя в комнате, то напряженно обдумывая свое положение, то с надеждой ожидая, не прокрадется ли ко мне кошачьей своей походкой Баркер. Мне было совершенно ясно, что моя свобода оставалась ограниченной. У меня не было возможности собрать вещи и уйти восвояси. После окончания действа в храме и моего отступления я попытался подступиться к Конзардине, намекая, что теперь, когда я стал гвардейцем Сатаны, мне, наверное, следовало бы совершить некоторую экскурсию по цитадели Князя Тьмы, и получил вежливый, но категоричный отказ. Он, как врач, серьезно рекомендовал мне спокойно отдохнуть у себя в комнате. Это, дескать, лучшее средство против перенесенного напряжения.

Конечно, больше всего мне хотелось найти какую-нибудь возможность встретиться с Евой. Однако здравый смысл убеждал меня, что сейчас гораздо важнее связаться с маленьким ночным грабителем.

Томясь в ожидании, я попытался проанализировать странную лихорадку, смешавшую все мои планы на лестнице. Я считал себя гораздо более трезво мыслящим и уравновешенным. И хотя произошедшее казалось мне очень странным, мне было стыдно за себя. Если допустить, что именно воля Сатаны разожгла во мне азарт, что именно она была той самой силой, которая толкала меня пройти все ступени, то это объяснение до какой-то степени спасало мою уязвленную гордость.

Но утешительная мысль, что моя воля оказалась не столь сильна, как я считал, подводила к весьма оскорбительному следствию, а именно - что она гораздо слабее воли Сатаны. И не важно, что я удержался и не прошел остальные следы, которые могли навек отдать меня в его руки. Не моя воля, а импульс, посланный Евой или пришедший из моего подсознания, остановил меня.

И отношение Сатаны очень смутило меня. Почему ему так хотелось заставить меня подниматься выше? Был ли это просто азарт игрока? Стремление выиграть? Или при виде вспыхнувших один за другим следов на его стороне шара в нем взыграла жажда крови? Если бы один из следов оказался на моей стороне, он обнаружил бы тот же пыл?

Или он с самого начала принуждал меня идти до конца и проиграть?

Но если так, то - почему?

Я не мог найти ответа на эти вопросы. И Баркер тоже не появлялся.

Наконец явился Томас. Он помог мне одеться и проводил меня через стены и лифты в еще один огромный сводчатый зал. Размерами и убранством он вполне мог бы послужить пиршественным залом великолепного семейства Медичи в период его расцвета.

За огромным овальным столом уже сидело десятка два, а то и больше, мужчин и женщин. Во главе стола был Сатана. Безупречно строгий вечерний костюм придавал ему еще более зловещий вид. Было совершенно очевидно, что я опоздал, но и не менее очевидно было то, что соблюдать формальности здесь не в обычае.

- Свежеиспеченный. член нашего общества - Джеймс Киркхем.

Без дальнейших условностей Сатана кивнул на отведенное мне место. Остальные заулыбались, приветственно кивнули и вернулись к своим разговорам.

Усевшись за стол, я с тайным изумлением увидел справа от себя знаменитую актрису, чье имя редко исчезало со сверкающих реклам Бродвея Бегло оглядев присутствовавших, я обнаружил известного во всем мире ватерполиста из Американской высшей лиги, блестящего адвоката - одного из лучших людей демократической партии. Остальных я не знал, но не оставалось никаких сомнений, что это весьма незаурядные люди. Если они были типичными представителями окружения Сатаны, то он и в самом деле не зря хвалился своей выдающейся организацией. Евы за столом не было.

Вальтер Кохем сидел справа от актрисы. И во время обеда я из кожи лез вон, чтобы расположить его к себе, - мне вовсе не хотелось иметь здесь скрытых врагов. Сначала он держался холодно, но постепенно оттаял. Он много пил, однако я с интересом отметил, все-таки не так много, как ему хотелось бы. Было совершенно очевидно, что ему безразлично, что пить, красное ли вино или какое-либо другое.

Поначалу я думал, что он сдерживает себя, чтобы не преступить границы условностей или чтобы не сказать чего-нибудь лишнего. Но скоро я понял, что выпивка разжигает в Кохеме невероятную страсть к истине, презрение ко всяким эвфемизмам и условностям. Он желал видеть только неприкрашенные факты и не терпел многословия и недомолвок. Как это он выразился: «… не искажайте формулы». Он предавался поискам истины в вине с прямо-таки фанатическим рвением. К тому же он был забавен, и актриса откровенно наслаждалась нашей перекрестной беседой.

Рано или поздно, решил я, не помешает напоить Вальтера так, чтобы он не смог вынести даже микроскопического кусочка повязки на ясных глазах Богини истины. Я был чрезвычайно удивлен, узнав, что он химик и проводит много времени в своей лаборатории при замке. Что ж, это объясняло его замечание о формуле. Он очень подробно распространялся о том, какой он великолепный химик. Позднее я узнал, что он нисколько не преувеличивал. Поэтому, кстати, я так задержался на описании его портрета.

Это был восхитительный вечер: изысканное общество блистало утонченным и дерзким юмором, беседа не прерывалась ни на мгновение. Намек на наше положение прозвучал лишь в тосте знаменитого юриста, когда, глядя на меня, он провозгласил тост за «счастливо избежавших проклятья» и еще когда Сатана послал за шкатулкой и продемонстрировал несколько великолепнейших драгоценных камней, каких я раньше никогда не видал.

Он рассказывал их истории. Этим изумрудом, сверкающим среди бирюзы, Клеопатра запечатывала свои письма к Антонию. Этим бриллиантовым ожерельем кардинал де Роган собирался купить благосклонность Марии-Антуанетты и затеял тот самый судебный процесс, который послужил одним из толчков Революции и в конце концов стоил несчастной королеве головы. Этой короной украсил кудри своей возлюбленной Нель Гвинн король Чарльз. А вот кольцо с царственными рубинами, которое Монтеспан, желая смягчить сердце Короля-Солнца, передал отравителю ла Вуатюру, чтобы тот сделал его приворотным амулетом.

Под конец Сатана вручил яркой маленькой француженке, сидевшей справа от него, браслет с сапфирами, когда-то принадлежавший, по его словам, Лукреции Борджиа. Меня очень заинтересовало, чем она это заслужила и что он имел в виду, называя имя первого владельца. Но в этой тайне была некая изюминка - всеобщего удовольствия она не испортила.

Никакой мелодраматической секретности, идиотской конспирации, когда вместо имен представляются номерами, не было в этом собрании, и власть Сатаны стала внушать мне еще большее почтение. Его люди встречались лицом к лицу. Мысль о совместном предательстве была просто невероятна. Они чувствовали себя в полной безопасности под его защитой. Без сомнения, все или многие из них были свидетелями и моего восхождения, и трагедии Картрайта, но они ничем не выказывали этого.

Они пожелали Сатане спокойной ночи. Я тоже поднялся, собираясь уйти вместе со всеми, но он перехватил мой взгляд и покачал головой.

- Останьтесь со мной, Джеймс Киркхем, - приказал он.

Скоро мы остались одни. Стол был убран, слуги ушли.

- Итак, - он пристально смотрел на меня поверх огромного бокала, который держал в руке, итак, вы проиграли.

- Однако я проиграл не все, что мог, Сатана, - улыбнулся я. - Поднимись я немного выше - и мне пришлось бы падать столь же глубоко, как вам в очень далекие времена, - прямиком в Ад.

Любое путешествие, - мягко заметил он, - не лишено интереса. Но год скоро минует, и у вас опять будет возможность.

- Вы имеете в виду возможность провалиться, - рассмеялся я.

- Вы играете с Сатаной, - напомнил он и вновь покачал головой. - Нет, вы не правы. В мои планы входит ваше присутствие на земле. Однако я хвалю ваше благоразумие на лестнице. Признаться, вы удивили меня.

В таком случае, - я встал и поклонился, - я начал свою службу со значительного достижения.

Возможно, этот год окажется полезным для нас обоих, - сказал он. - А сейчас, Джеймс Кирк-хем, я требую вашей первой услуги для меня.

Сердце мое учащенно забилось, я сел, ожидая продолжения разговора.

- Нефриты Йаннана, - произнес он. - Это правда, что я смоделировал обстоятельства так, что, проявив известную сообразительность, вы могли их сохранить. Верно также и то, что, окажись эти нефриты у меня, я был бы очень доволен. Я был вынужден выбирать одно из двух удовольствий. Очевидно, что, как бы ни легли карты, мне предстояло испытать некоторое разочарование.

Другими словами, сэр, - вставил я совершенно серьезно, ~ даже вы не можете съесть пирожок и оставить его нетронутым.

- Это точно, - ответил он, - еще один недостаток столь непродуманно устроенного мира. Нефриты в музее. Пусть они там и остаются. Но я должен получить компенсацию за свое разочарование… Я решил принять от этого музея нечто другое, хранящееся там и давно привлекающее мое внимание. Вы убедите отдать мне это, Джеймс Киркхем.

Он многозначительно поднял бокал и отпил. Я последовал его примеру, не питая никаких иллюзий по поводу его недомолвок.

- Что вы имеете в виду? - спросил я. - И каким методом убеждения я должен воспользоваться?

- Это задание не из трудных, - сказал он. - Оно вполне подойдет для подвига-испытания, который в старые времена полагалось совершить перед посвящением в рыцари. Я придерживаюсь этой традиции.

- Я поклоняюсь старым правилам, сэр, - ответил я ему.

- Много веков назад, - продолжал Сатана, - фараон призвал к себе лучшего из лучших, живших тогда, золотых дел мастера Бенвенуто Челлини и приказал ему сделать ожерелье для своей дочери. Ко дню рождения или к свадьбе - уже никто не знает. Ювелир сотворил его из лучшего золота, и сердолика, и лазурита, и зеленоватого полевого шпата, называемого аквамарин. С той стороны золотого кружева, где были иероглифы с именем фараона, он изобразил сокола, коронованного солнечным диском, - Гора, сына Озириса, своего рода Бога любви, хранителя счастья. С другой стороны - знак высшей власти, крылатую змею, несущую крест с кольцом наверху, - символ жизни. А под ней - сидящего на корточках Бога, держащего снопы жизненных лет у его локтя, - символ вечности, похожий на головастика. Так символами и амулетами умолял фараон богов послать его дочери вечную жизнь и вечную любовь. Увы, любовь, надежда и вера человеческая не вечны! Умерла принцесса, умер фараон. Пришло время - и умерли Озирис, и Гор, и все боги Древнего Египта. Но не умерла красота, которую забытый Челлини вдохнул в ожерелье. Она не могла умереть. Она бессмертна. Она пролежала века, укрытая в каменной гробнице вместе с мумией той принцессы. Она пережила ее богов. Она переживет и нынешних богов, и тысячи будущих богов. Не померкла красота этого ожерелья - она и сейчас сияет, как три тысячи лет назад, когда иссохшая грудь, на которой его нашли, еще была полна жизни и любви, и, может быть, мимолетная тень бессмертной красоты, воплощенной в ожерелье, досталась и ей.

- Это ожерелье Сенарсет Второй! - воскликнул я. - Я знаю эту прекрасную вещь, Сатана.

- Это ожерелье должно быть у меня, Джеймс Киркхем!

Я в замешательстве воззрился на него. Если это было легкое поручение, то каким же будет трудное?

- Мне кажется, Сатана, - решился возразить я, - что едва ли вы могли выбрать что-нибудь, что еще менее вероятно было бы получить с помощью какого бы то ни было убеждения Его охраняют денно и нощно. Ожерелье, как ему и полагается, лежит под стеклом в маленькой комнате, и притом на самом видном месте. С него глаз не спускают.

- Я должен его получить, - оборвал меня Сатана. - И именно вы достанете мне его. Я отвечу на ваш второй вопрос «как»? Только неуклонно повинуясь инструкции, которую я вам дам. Каждую минуту, каждую секунду вы должны выполнять то, что я вам скажу. Возьмите карандаш, запишите все по минутам и точно запомните.

Он помолчал, ожидая, пока я выполню первую часть его приказания.

- Вы выедете отсюда, - продолжал он, - завтра в десять тридцать утра. Время на дорогу рассчитано так, что вы выйдете из машины и войдете в музей ровно в час. На вас должен быть определенный костюм, который вам подаст ваш слуга. Он также выберет пальто, шляпу и прочие аксессуары. Вы должны, как и принято, сдать пальто в гардероб. Оттуда вы отправитесь прямо к нефритам Ианнана - мнимый предлог вашего посещения. Вы можете поболтать, с кем вам захочется, и чем больше, тем лучше. Но вы должны устроить все так, чтобы ровно в час сорок пять вы один вошли в северный коридор Египетского крыла. Вы будете увлеченно рассматривать его коллекцию до пяти минут третьего, и точно в эту минуту вы должны войти в комнату, где хранится ожерелье. У обеих дверей этой комнаты стоят охранники. Они вас знают?

- Не уверен, - ответил я. - Возможно. Id всяком случае наверняка слышали обо мне.

- Вы должны придумать предлог, чтобы обратиться к одному из охранников в северном коридоре, - продолжал он, - если, конечно, он не знает вас в лицо. И точно так же в комнате, где хранится ожерелье: Потом отойдите в один из углов комнаты, неважно в какой, в любой, и погрузитесь в изучение витрины прямо перед вами. Вы должны держаться как можно дальше от интересующего вас объекта и от обоих служителей, которые, возможно, сочтут своей обязанностью быть поближе к такому, - усмехнувшись, он поднял бокал, - выдающемуся посетителю.

- Ровно в четырнадцать пятнадцать, Джеймс Киркхем, вы подойдете к витрине с ожерельем, откроете ее инструментом, который вам дадут, возьмете ожерелье, положите его в специально изготовленный потайной карман пиджака, с левой стороны, бесшумно закроете витрину и спокойно уйдете.

Я скептически посмотрел на него и спросил:

- Вы сказали: «Уйдете»?

- Спокойно уйдете, - повторил он.

- Прихватив еще и двух сторожей, - иронично предположил я.

- Не обращайте внимания на сторожей, - сказал он.

- Не обращать внимания? - переспросил я. - Но они-то уж непременно не оставят меня без своего внимания, Сатана.

- Не перебивайте меня больше, - строго приказал он. - Вы не будете обращать внимания на охрану. Вы вообще не будете обращать ни на что внимания - что бы вокруг вас ни происходило. Запомните, Джеймс Киркхем, это жизненно важно для вас: вы должны сосредоточиться только на одном - открыть витрину ровно в четырнадцать пятнадцать и выйти из комнаты с ожерельем. Вы не будете больше ничего видеть и слышать, вы не будете больше ничего делать. Ровно две минуты вам потребуется, чтобы дойти до гардероба. Оттуда вы пойдете прямо к выходу. Выйдя из дверей, вы шагнете вправо, нагнетесь и завяжете ботинок. После этого вы спуститесь по ступенькам на улицу, по-прежнему не реагируя на происходящее вокруг вас. У тротуара вы увидите голубой лимузин. Шофер будет протирать правую фару. Вы сядете в машину и отдадите ожерелье тому, кто вас там будет ждать. Это должно произойти в четырнадцать двадцать. Ни в коем случае не позже. В течение часа вы будете вместе кататься в машине. В пятнадцать двадцать вы выйдете около обелиска позади музея, пройдете по авеню, возьмете такси и вернетесь в Дискавери-Клуб.

- Вы сказали: «Дискавери-Клуб»? - Я был настолько изумлен, что подумал, не оговорился ли он.

- Повторяю, вы вернетесь в Дискавери-Клуб, - ответил он. - В Клубе вы первым делом подойдете к дежурному портье и скажете ему, что вам необходимо сделать некую работу, которая требует полной сосредоточенности. Вы велите ему не отрывать вас ни по какому поводу, не допуская ни посетителей, ни звонков. Скажете ему, что вас, по всей вероятности, попытаются достать репортеры и что ему следует отвечать, что вы, мол, обещали принять их в восемь часов. Вы внушите ему, что работа, которую вам нужно сделать, настолько важна, что вас ни в коем случае нельзя беспокоить. Велите ему также принести к семи часам все вечерние газеты и экстренные выпуски дневных газет.

Он немного помолчал и спросил:

- Все ясно?

- Все, за исключением того, что я должен ответить репортерам.

- Это вы узнаете, - загадочно ответил Сатана, - когда прочитаете газеты.

Он потягивал вино из бокала и оценивающе рассматривал меня.

- Повторите мою инструкцию, - велел он.

Я с легкостью выполнил эту просьбу.

- Хорошо, - кивнул Сатана. - Вы, конечно, понимаете, что я заимел вас вовсе не для этого маленького приключеньица. Настоящее испытание вам еще предстоит пережить. А это в некотором роде пробный тест. Вы должны его пройти. Ради себя самого вы должны пройти этот тест, Джеймс Киркхем… Ну что ж, - он нажал звонок, - на сегодня вам хватит волнений. Я всегда забочусь о своих подопечных, даже о тех, которые еще только проходят проверку. Идите к себе и как следует выспитесь.

Отъехала панель. Из лифта вышел Томас и остановился, ожидая меня.

- Спокойной ночи, Сатану, - вежливо сказал я.

- Спокойной ночи, - ответил он. - Но, как бы хороша она ни была, ваша завтрашняя ночь будет еще лучше.

Было уже около одиннадцати часов. Обед длился дольше, чем я полагал. В спальне все было приготовлено. Я поблагодарил Томаса и отпустил его. Через полчаса, после двух стаканов бренди с содовой, я выключил свет и улегся в постель в надежде, что появится Баркер.

Лежа в темноте с широко открытыми глазами, я повторял про себя весьма странную инструкцию Сатаны. Совершенно очевидно - я был частичкой довольно сложной мозаичной картинки-загадки. Я должен был в строго фиксированные моменты проявлять заданные мне фрагменты этой картинки, чтобы получить в точности то, что задумано. Пожалуй, точнее будет сказать, что я чувствовал себя живой шахматной фигурой в одной из партий, разыгрываемых Сатаной. Я должен был совершать ходы по задуманному плану в определенные моменты игры. Что же должны делать остальные фигуры? А если одна из них пойдет чуть раньше или чуть позже? Что может тогда произойти со мной?

И снова мне привиделась картина на стене храма, где каменный двойник Сатаны с жутко сверкающими глазами направляет руку Судьбы. Почему-то я сразу успокоился. Этическая сторона этого дела меня, в общем, не волновала. В конце концов, большинство музейных сокровищ в известном смысле краденые, они поступают в музеи из разграбленных гробниц, склепов или погибших городов.

Да и помимо всего прочего мне ничего иного не оставалось, кроме как подчиниться Сатане. Если я откажусь - мне конец. В этом у меня не было никаких сомнений. А Сатана будет продолжать в том же духе. Выдать его я тоже не мог - я даже не знал, где находится место моего пленения. Победить Сатану можно было, только играя в его же игру. Другого пути не было.

Да и что стоит любое ожерелье в сравнении с Евой!

Я заставил себя снова повторить инструкцию и заснул. Баркер меня так и не разбудил.